Archive of Our Own ^beta

Chapter Text

В последний год правления Ахава Амвриевого сына, царя над Израилем, окинул он взором свои владения и сказал в сердце своем, не покорил ли я земель многое множество, не привлек ли на службу правителей, которым несть числа, не одарил ли их своей дружбой? Не под моею ли рукой Моав и Иудея, а с ними и царство Идумейское? Не я ли друг возлюбленный для Тира и Сидона, со всей их роскошью? Не я ли с моими союзными сокрушил мощь Ассирийского царя, и теперь лишь смеемся мы над тем, как бессильно бранится он с дальнего берега Оронта! Воистину я велик, и этот выскочка, пастуший сын Давид со всем его семейством, мне не чета. Истинно благоволит ко мне Господь и поддержит руку мою в любом начинании! И обратил Ахав свой взор на земли Арамейские, и возжелал их себе, и вознамерился царить над великой державою, взяв себе власть большую, чем у любого из царей, когда-либо бывших в Ханаане.

И были глаза, видевшие то с Небес.

И ответили Небеса:

Нет.

Небесное Воинство, бесчисленное и сияющее, выстроено было в полной боевой готовности. В рядах то и дело перешептывались, что их отправляют на войну, и это вызывало всеобщий восторг. Еще ходил весьма интересный слух, что воевать они будут с людьми, и многие из ангелов полагали, что это все равно что гарпунить рыбу в бочках, причем воды в тех бочках будет на самом донышке, а рыбу перед битвой хорошенько оглушат. Но идея все равно вызывала энтузиазм.

В центре небесной площади, где был устроен смотр войск и Верховный Совет, расположился Престол Господень, сияние которого ослепляло даже архангелов, когда те поднимали на него глаза, а рядом стоял большой стол из халцедона и порфиры. На столешнице была искусно исполнена примечательно точная карта Восточного Средиземноморья, и высшие из серафимов сгрудились вокруг, обсуждая расстановку войск. Ангелы, которым удавалось мельком углядеть карту из-за начальственных спин, видели, как Ахав и Бен-Хадад оба собирают войска, как взнузданные кони строптиво вскидывают головы, не желая, чтобы их впрягли в колесницы. На западе синяя гладь Средиземного моря шла мелкой рябью, а налетевший внезапно шальной шквал швырнул какое-то невезучее суденышко прямо на скалы Кипра. Рагуил внимательно проследил, как оно пошло ко дну.

— Они не призывали никого из нас, — шепнул он Уриилу, прежде чем снова сосредоточиться на том, что вещал архангел Михаил. — Пускай дожидаются своего Посейдона, если они такие преданные его поклонники.

Михаил угостил их свирепым взглядом, означавшим «говорю здесь я!», и продолжил, ясно давая понять, что он вынужден повторяться:

— Царь Израильский, как уже было сказано, стал слишком самонадеян. Разве не Высочайшее благоволение позволило ему одолеть того же правителя Дамаска не более десяти лет назад? — При именовании Высочайшего Михаил, как и все архангелы вокруг, обернулся и поклонился сияющему трону, прикрыв почтительно глаза своими крыльями. — Тем не менее, — продолжил он, выпрямляясь, и обрушил кулак на каменную столешницу, — Ахав неблагодарен и погряз в гордыне!

— Проклятье, Михаил, ты устроил землетрясение в Ашкалоне, — сказал Рафаил, всматриваясь в происходящее на карте.

— Да и ф… фиг с ним, с Ашкалоном! Это город филистимлян.

Рафаил шевельнул пальцем, и стали слышны отчаянные мольбы на филистимском — перепуганные смертные взывали к Дагону и молили его о милосердии.

— Пристало ли Небесному Воинству помогать почитателям Врага? — спросил он, будто бы не обращаясь ни к кому конкретно.

— Слишком тревожишься по пустякам, — сказал Михаил. — Если случится вдруг какое-то выдающееся нашествие демонов, я просто пошлю туда своих ребят, и они всё разрулят прежде, чем ты успеешь додумать мысль. — Он покровительственным жестом возложил мускулистую длань Рафаилу на плечи. — Читаешь слишком много медицинских трактатов! Книги сделали тебя чрезмерно осторожным. Пойдем воевать, битва мигом стряхнет с тебя пыль! Вот, помню, как-то раз…

— О, прошу, давай обойдемся без исторических экскурсов, — воскликнул Рафаил тревожно, а остальные начали тихонько пятиться назад. — У нас так много нерешенных дел!

— Ты полагаешь, Ахав предпочтет отправиться морем? — вмешался Гавриил и тут же полностью завладел вниманием архистратига.

— Благодарю, — беззвучно выдохнул Рафаил, едва шевельнув губами.

— Морем? Чтобы добраться из Самарии до Рамофа Галаадского? Ему пришлось бы нанимать финикийский флот, обогнуть Африку и морем идти в Ецион-Гавер, чтобы затем подняться по Царской дороге. Нет, Ахав пойдет вверх по Иордану до Бефсана, и оттуда уже к Галаадским высотам.

— Они могли бы изрядно срезать путь, если бы шли вверх по течению Иавока, — подал голос один из херувимов, поддерживавших Престол, и тут же сник, когда все архангелы разом обернулись, испепеляя его взглядами. — Прошу прощения.

— Ты при исполнении, — напомнил Гавриил едва ли не по слогам, тем идеально ровным тоном, какой никто, никогда и нигде не захотел бы услышать от старшего по званию.

Херувим замер недвижно, стараясь ни с кем не встречаться взглядом, и вылупил глаза, как положено по уставу — куда-то вдаль, на среднюю дистанцию ^[1].

Архангелы снова вернулись к карте. Если армия в самом деле пошла бы вверх по Иавоку, то очень скоро оказалась бы на Царской Дороге — ровном каменистом плато, откуда до их конечной цели оставалось бы всего несколько миль на север. Но эти несколько миль нужно было пройти, и, переглянувшись друг с другом, присутствующие поняли, что им одновременно пришла одна и та же мысль.

— Кому-нибудь приходилось ходить по земной поверхности?

— Я ходил, но лишь в крайних случаях, — сказал Рагуил с отвращением. — Когда был вынужден изображать смертного. Но мне никогда не нужно было покрывать таких расстояний. Может, кто-то…

Все дружно покачали головами.

— А что те, кто участвовал в спасательной операции в Содоме и Гоморре? Разве им не приходилось бежать вместе с людьми?

— Хм, бежать. Нельзя заставить целую армию бежать несколько миль.

— Я бы заставил, — пробормотал Михаил. — И у них есть колесницы. Это упрощает дело.

— Упрощает? — усомнился Рагуил. — Кто-нибудь из вас управлял такой колесницей, как у смертных? Которую тащат эти, как их… лошади?

— Лошади, верно, — кивнул Михаил. — У смертных очень отсталые технологии. Их колесницы могут проехать только по широкой плоской равнине, а не по грозовым тучам.

— Никто не предлагает запускать смертных на облака, Михаил.

— Я имел в виду, что по облакам ездят наши колесницы. Люди будут вот здесь, — и он почти что ткнул пальцем в карту где-то в Иорданской долине, и был недоволен, когда сразу несколько архангелов перехватили его руку, чтобы земля не обзавелась гигантской воронкой.

— А уверены ли мы, что война вообще начнется? — спросил Рафаил. — Уриил рассказывал, что Ахав всегда прислушивается к мнению жены, а та желает отговорить его от этой затеи.

— Да, — сказал Уриил. — Она считает, что проблему Галаадских высот должна разрешить дипломатия и что на Дамаск можно повлиять через торговую политику. Задумала прельстить их выгодными сделками с Тиром. И уже даже подбила на то своего царственного брата — тот согласен дать Дамаску неплохие преференции. Как она утверждает, никто в здравом уме не захочет поссориться с финикийскими купцами.

— Чепуха, — фыркнул Михаил. — Что может торговля и дипломатия против блеска воинской славы! Что не так с этими смертными?

— Дипломатия спасла бы множество человеческих жизней, — заметил Рафаил, склонившись над картой и всматриваясь в россыпь деревушек и городов вдоль каждого из путей, по которым могла бы проследовать армия. — Великое множество. Кроме того, ты, как я полагаю, недооцениваешь привязанность людей к земным благам, Михаил. Люди очень ценят богатство. У них даже присловье есть, «деньги говорят».

— Да, помню, мы обсуждали этот концепт, — сказал Гавриил. — Но сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из нас до конца его понял. Почему они так неуемно желают этой своей избыточной наживы? Это какие-то происки Врага или их собственная выдумка?

Рафаил смущенно покачал головой.

— Могу утверждать лишь то, что богатство люди действительно ценят. Бен-Хадад вполне может согласиться решить дело миром и вернуть Израилю Рамоф Галаадский. Жена Ахава чрезвычайно умная женщина, она способна предотвратить войну.

Перед самым Престолом полыхнуло пламя, и прямо из морозного воздуха явился Метатрон. Огненные крылья его были мирно сложены за спиной. Херувимы, держащие трон, опустили взгляды и уткнулись лбами в сияюще-белый облачный мрамор. Архангелы склонились в глубоких поклонах, воздев руки в знак покорности и почтительно прикрыв крыльями глаза. Небесное Воинство преклонило колени, и каждый ангел распластал крылья перед собою.

— Слушайте ныне Слово Господне, — провозгласил Метатрон, и архангелы склонились ниже. — Если Ахав не решится выйти на бой, вняв посулам своей жены, то кто из вас сойдет с небес и прельстит его скорой победой, чтобы сложил он голову в битве за Рамоф Галаадский?

— Я схожу, — вызвался Михаил. — Выступаем немедля! Жена там, или две жены, никто не скажет слова поперек ангельской когорте.

— Может статься, что хватит и одного ангела, — сказал Гавриил. — Как говорится, сдобу лишнее яйцо не сдобит, а портит, да? — Гавриил искоса, из-под крыла бросил довольный взгляд на других архангелов. — Сдоба — это у смертных такая пища. Мой агент всегда пересыпает свои отчеты пищевыми метафорами.

— Полагаю, говоря «один ангел», ты подразумеваешь себя? — уточнил Михаил.

— Совсем не обязательно. Но почему бы и нет?

— Почему? Потому, полагаю, что пора кому-то здесь задаться вопросом, отчего это все важные известия передает один ангел, причем весьма конкретный!

— Уверен, Гавриил имел в виду лишь то, что одному ангелу будет проще донести до людей свой наказ более… убедительно, — вмешался Уриил.

— Позволь просветить тебя: когорта ангелов при оружии может быть чрезвычайно убедительна.

— А как насчет того, чтобы наслать ему пророческие сны об ожидающей его славе? — сказал Рагуил.

— Да, пусть ему приснится целый ангельский батальон! И я во главе, и я говорю: «Ахав, а ну-ка поднимай свою смертную тыловую часть и быстро шуруй на Галаадские высоты!» И еще пинками буду подгонять для верности.

— Да, такое знамение его чрезвычайно успокоит, — Гавриил остался невозмутим. — А что скажешь ты, Рафаил?

— Я вмешиваться не собираюсь, мы же не хотим, чтобы Михаил снова пустился в воспоминания о временах, когда всех нас спас его стратегический гений.

— Что это ты имеешь в виду?

— Это была шутка, Михаил. Я имел в виду, может, явишься к нему один? Без батальона?

Херувимы следили за спором пристально, и один из них, поймав взгляд собрата, державшего трон с противоположной стороны, едва заметно покачал головой. Архангелы! Другой херувим согласно возвел глаза к небу. «Разве не прислушиваются смертные в таких делах к словам своих пророков? — пробормотал он себе под нос. — Я бы на их месте попросту спустился туда, солгал бы пророкам, а те бы уж сами сбили Ахава с пути».

Метатрон, оказавшись вдруг прямо перед ним, обернулся и пристально на него поглядел.

— Неужели? — сказал он, и в голосе его послышался треск пламени.

Херувим, ощутивший всем своим существом, как на него устремился Взгляд с Самого Верху, испуганно вытаращился. Архангелы сверлили его возмущенными взглядами промеж перьев — они вновь были вынуждены почтительно прикрыть глаза. А он даже не мог пасть ниц и укрыться крыльями как положено: одно его крыло покоилось на плече собрата с противоположной стороны трона. Херувим решился на компромисс, он спрятал лицо в передних лапах и укрылся, как мог, свободным крылом. Пусть он и выглядел как идиот, никто не сможет сказать, что он был идиотом непочтительным.

— На землю отправишься ты. И сделаешь все, как только что сказал, — объявил Метатрон и растаял в воздухе.

Высочайший прием был окончен. Все разошлись, причем некоторые расходились, отпуская весьма едкие замечания о нарушителях субординации.

Херувим осторожно, по-кошачьи прокрался к столу с картой, поднялся на задние лапы и растерянно уставился на простиравшийся перед ним мир людей.

— Ух ты черт, — сказал он.

На улицах Самарии было не протолкнуться: уйма народа желала отпраздновать новомесячие за царский счет. По праздникам даже жители нижнего города объявляли себя царской дворней и ломились в двери складов за своей долей высочайшего угощения. Те, кто кормился за счет подобных столпотворений, тоже не теряли времени: попрошайки, воры, женщины, призывно выстроившиеся у стен домов, и нищенствующие пророки.

Азирафель купался в веселой суматохе, смешавшись с толпой и мягко улыбаясь каждому встречному.

— Господин! — обратился к нему один из торговцев, — подойди, испробуй оливкового масла из новой партии, ее только сегодня прислал мне один из родичей.

— Зачем это мне масло твоих братьев? — отозвался Азирафель жизнерадостно и подошел, предвкушая беседу. — У меня самого есть масличное имение.

— Затем, что это — совершенно особое, привезено с самой Мальты, а тамошние плодородные земли дают оливам изысканный вкус, который…

— Изысканный! — фыркнул Азирафель. — И все изыски — морская соль и те нечистые создания, что шныряют в трюмах кораблей твоей многочисленной родни, ты это имел в виду, Танит-натан? Знаю я вас, финикийцев…

— Да пусть все Небесное Воинство — и сам высокий Повелитель Самарии! — поразит меня на месте, если это масло не в точности такое же кошерное, как и все мои товары, — зачастил Танит-натан, состроив благочестивую мину.

— Именно об этом я и говорю, — согласился Азирафель. — Дай попробовать, будь так любезен, несносный ты язычник. — Он взял предложенный ломоть хлеба, обмакнул в ароматное бледно-золотистое масло и принялся неспешно жевать. Было вкусно.

— Даже не пытайся отрицать, что тебе нравится, — заявил Танит-натан. — Ложь — великий грех перед Небесами. Почему бы тебе не посетить Тир? Там можно попробовать уйму лакомств, которые мы не можем везти сюда, поскольку они не перенесут дороги. Я же вижу, ты большой любитель вкусно поесть.

— Неужели дела в Тире настолько плохи, что вам приходится импортировать покупателей? — сказал Азирафель. — Твое масло не так уж и безупречно, как ты расхваливаешь. Но я возьму кувшин-другой, исключительно в благотворительных целях.

— О вы, самаритяне! — взвыл Танит-натан, театрально вцепляясь себе в бороду. — Как сладить с вами честному торговцу?

Они принялись торговаться всерьез и наконец сошлись на том, что условленную плату передаст управляющий Азирафеля, когда пять кувшинов с маслом будут доставлены его кухарке. С тем Азирафель и отбыл, провожаемый добрыми напутствиями Танит-натана и рекомендациями обязательно испробовать совершенно удивительной греческой лозы, за которую один из родичей Танит-натана, виноторговец, просит примечательно хорошую цену.

— Подай, добрый человек, — обратилась к нему старушка в лохмотьях и сунула грязную ладошку прямо ему под нос, яркие глаза глянули пронзительно с покрытого пылью и морщинами лица.

Азирафель протянул ей остаток ломтя хлеба с маслом. В любом случае, подумал он, не стоит ему наедаться перед самым обедом.

— Будь здорова, матушка, — вежливо сказал он.

— Господь да благословит и охранит тебя, сынок, — отозвалась она, тут же спрятав хлеб в складках своего одеяния, а когда Азирафель уже пошел было прочь, окликнула его снова. — У меня для тебя Слово Господне.

Азирафель остановился. Сегодня праздник, ну в самом же деле… Он хотел побродить по улицам, полюбоваться на то, как веселятся люди, и прикупить у торговцев заморских диковин. Собрался вкусно отобедать. Он глянул через плечо и присмотрелся — в нищенке не было ничего особенного, просто маленькая оборванная старушка. Возможно, даже без пророческого дара. Совершенно не похожа на посланницу тех, на кого он работал.

— Полагаю, ты с кем-то меня спутала.

Нищенка отстегнула от пояса маленький бубен и принялась притопывать ногой в завораживающем ритме, дешевые браслеты у нее на лодыжках тихо позвякивали. Она стала раскачиваться в такт.

— Сын Элияху, — начала она, — ныне услышь тебе предназначенное! Готовься принять гостя с Высот, а для того подымись на гору в высокое святилище и принеси Господу ягненка.

— Я? — сказал Азирафель. — Мне нужно совершить жертвоприношение? — Полный абсурд. Участвовать в ритуалах смертных, ему?

Она ухмыльнулась.

— Азирафель бен Элияху, да будет благословен твой путь, и вот он лежит пред тобою! — и старушка указала ему на тропинку, ведущую в один из городских храмов на вершине холма.

И Азирафель отправился. Дорога круто поднималась в гору, вокруг была шумная толпа, солнце палило нещадно (час, когда оно светит ласково, давно миновал), и он тихонько бормотал себе под нос. По крайней мере, эта сумасшедшая не отправила его в одно из дворцовых святилищ. Случись такое, он бы всерьез задумался, чего от него хотят на самом деле. Нет, это неслыханно, в городе уйма вполне респектабельных пророков, почему его начальство решило связаться с ним через посредника, который, очевидно, слово «ванна» употреблял исключительно для измерения объемов дешевого вина? В том, что послание правдиво, сомнений не было: нищенка знала имя, которое он принял, и послала его в одно из истинных святилищ Господа. Так что точно не будет как в тот раз, когда кто-то наверху попутал провода и в итоге Азирафель, донельзя смущенный, обнаружил, что творит добро во славу «Матери нашей Астарты». Как ему тогда пришлось краснеть… Хорошо еще, что вовремя спохватился и сумел выкрутиться, пока не стало слишком поздно. Но пришлось (он привычно содрогнулся от этого воспоминания) писать объяснительную. Кроули со временем поуспокоился, перестал хохотать и теперь припоминал ему этот конфуз не чаще чем раз в десять лет, но круглые сладкие лепешки, что жарят во славу царицы небесной, присылал к его столу с завидной регулярностью.

На утоптанном клочке земли перед входом в святилище толпился радостный народ, а с ним и куда менее радостные овцы, и все они более или менее мирно ждали своей очереди войти в храм. Над крышей поднимался дым, возносясь к Небесам. Запах крови и жареного мяса забивал ноздри. От солнца укрыться было негде совсем, разве что в тени молодых дубков, высаженных в ряд на самом краю площадки. На ветвях священных деревьев развевались разноцветные ленты и сверкали на солнце узкие полоски металла. Азирафель в последний раз глянул на них с тоской и заставил себя вспомнить и богиню Астарту, и свою объяснительную. Вот и Ашера вряд ли обрадуется, если он объявится в ее священной роще без недвусмысленно выраженного разрешения. И Наверху, напомнил он себе, тоже вряд ли будут довольны. Но жара была просто чудовищная. Он придал своему лицу кроткое, исстрадавшееся выражение и направился к торговцам, которым не терпелось стрясти денежки с тех глупцов, которых угораздило взобраться в гору, не озаботившись перед этим поисками жертвенного ягненка.

— Вот чудесное животное! Принесет тебе Божью милость! — вскричал торговец, как только Азирафель завздыхал над сбившимися в кучу, не вполне здорового вида овцами.

— В моем поместье в Изреельской долине овцы куда лучше, — заявил Азирафель. — А эта бедняжка вот-вот падет от жажды.

— Ей в любом случае погибать, — сказал торговец. — Изреель, ты говоришь? Путь неблизкий. Пожалей и себя, и бедное свое животное.

— Добро, — вздохнул Азирафель. — Полагаю, по техническим характеристикам это овца. Полшекеля.

Торговец дожевал пирожок с инжиром в меду, проглотил и принялся насвистывать песенку про «долгую, долгую дорогу в Изреель», щеголяя самой широкой улыбкой, какую только видел Азирафель, не исключая даже улыбки Кроули, когда тот выиграл в «гончих и шакалов» семь раз подряд. Наконец улыбаться ему наскучило.

— Вижу, что солнце напекло тебе сегодня голову, а вообще ты человек образованный и воспитанный, так что буду использовать дипломатический язык, — заявил он. — А не охренел ли ты?!

— Совершенно необязательно было так выражаться!

Торговец немедленно повесил овце на шею табличку с надписью «Не продается. Обращайтесь после праздника».

Было много крику.

К тому времени, как они сошлись на цене, что была одинаково оскорбительна для них обоих, Азирафель остался в отвратительном настроении и оказался хозяином престарелой овечки.

— Только попробуй испустить дух до того, как дойдешь до жертвенника, — предупредил он ее, втаскивая в ворота. — Эй! Есть ли здесь кто-нибудь, кто избавил бы меня от этого ужасного жвачного?

Появился священник средних лет. Небрежно отмахиваясь от мух, он вытирал ветошью руки.

— Вижу, бедный старина Мафусаил все-таки идет нынче под нож. С новомесячием, друг. Давай-ка посмотрим, подходит ли он нам.

— Ох, да Господа ради… — простонал Азирафель. — И тебя с новомесячием, — добавил он. — Так как долго, ты говоришь, уже пытаются продать эту пародию на барана?

— С тех пор, как почил мой батюшка, по меньшей мере, — священник взглянул на него и улыбнулся. — Ну, или немного меньше. Но все равно он не во цвете лет. И… да, у него жуткая кожная болезнь, и внутренности пожраны опухолью. Прости, друг, это животное нельзя приносить в жертву.

— Так значит, мне всучили бросовое, древнее создание, заживо пожираемое проказой и раком? — Азирафель скрипнул зубами. — Почему же та пророчица меня и об этом не предупредила? — Он сделал глубокий вдох. Не помогло, он так и чувствовал, что его артериальное давление снова скакнуло вверх. Ох. Да у него вообще не должно быть артериального давления…

— Пророчица?

— Мне было сегодня пророчество, что я должен идти сюда немедля и принести в жертву ягненка, — признался Азирафель. — Но это создание перестало быть агнцем еще при сотворении мира.

— Подожди-ка здесь.

Священник решительно поволок беднягу обратно, снова послышались крики, на этот раз о том, как нехорошо обманывать самого Господа, доверчивых покупателей, а также о том, что кое-кто прямо-таки напрашивается на кару небесную. После чего священник вернулся, волоча за собой другую овцу. Эта выглядела значительно моложе.

— Вот, заменил.

Азирафель почти успокоился, когда животное, осмотрев, признали годным.

— Как твое имя, друг?

— Азирафель бен Элияху, — сказал он. — Приношу жертву во исполнение слова Господнего.

— Это понятно. Из какого ты колена?

— А-а. Я Эфрамит.

Священник радостно ухмыльнулся.

— Что, научился-таки выговаривать все буквы? Подержи-ка ее, принесу масло.

Азирафель кротко улыбнулся, словно бы говоря «да, всё так, и я уже выслушал все шутки не по одному разу». Он давно заметил, что если дать смертным повод над собой посмеяться, к ним легче найти подход. Он потрепал овечку по загривку.

— Прости, — сказал он, и тут вернулся священник с кувшином масла. Азирафель взял у него посудину и принялся поливать маслом узкую овечью голову, целясь промеж ушей. — Прими, Господи, мое приношение.

Священник забрал у него кувшин, вылил остатки масла себе на руки и прижал палец ко лбу Азирафеля.

— Да примет Господь твою жертву и да склонит слух к твоему молению. Да благословит тебя Он и да охранит от бед, Азирафель бен Элияху!

Азирафель воздел руки, воздавая Господу хвалу.

— Спасибо тебе, — сказал он, отошел к толпе таких же, как он, ожидающих и принялся наблюдать за тем, как животных сноровисто забивали, свежевали и рубили их туши на куски.

«Какой все-таки неприятный ритуал», — думал Азирафель, глядя на двух молодых священников, что работали обнаженными по пояс и без устали подбрасывали и крутили куски мяса над пламенем. Плита жертвенника раскалилась и наполняла жаром весь зал. За жертвенником другие служители рубили мясо, отделяя долю, что пойдет храму, от той, что заберут приносившие жертву, и люди целыми семьями весело отбывали, нагруженные бараниной к праздничному столу.

Он сразу почувствовал, когда принесли в жертву его овцу. Воздух стал чистым и вкусным, будто ударила невидимая молния, а словам, что в который раз привычно повторяли измученные священники, ответила вдруг могущественная сила. Азирафель выпрямился, с сожалением выбираясь из-под узенького навеса, где он пытался найти хоть какую-то тень, и уставился на алтарь.

Рядом с раскаленным жертвенником, невидимый для всех, кроме Азирафеля, стоял молодой кушит, высокий и кареглазый, и в изумлении разглядывал все вокруг, будто бы это был первый его день на земле.

«Я все еще могу уйти», — подумал Азирафель. Вздохнул, помахал прибывшему рукой и устроил так, чтобы никто вокруг не заметил ничего необычного.

— Эй! Сюда!

Взгляд юноши метнулся к нему, и он поскакал по полу вприпрыжку. Было забавно. Выглядело так, будто бы человек вот-вот потеряет равновесие, или будто бы он не уверен, какой длины у него ноги, или — если бы вы были Азирафелем, то и вы бы тоже увидели то, что сразу заметил он, — как будто бы был привычен к наличию несколько большего числа конечностей, включая и крылья. Теперь же бедняга не мог уяснить, где же у него новый центр тяжести, и ежесекундно рисковал полететь лицом в пол. Добравшись наконец, юноша ухватил Азирафеля за руку и воззрился на него благодарно и радостно.

— Вы получили мое послание! Вы ведь Азирафаил, да?

— Да, — вздохнул Азирафель, — это я. А твое имя…

— Ниммерил. Здесь так воняет и так… э-э, нечисто.

— Здесь все залито кровью, — заметил Азирафель. — Жертвоприношение, что тут поделать. Привыкнешь со временем. Почему бы тебе не подождать меня снаружи? И, как выйдешь, сделайся, пожалуйста, видимым.

— Разве вы меня не видите?

— Видимым для всех. Это будет тебе хорошей тренировкой перед тем, как мы придем ко мне домой.

Ниммерил казался обескураженным, но покорился беспрекословно и поскакал к выходу. Азирафель дождался, пока ему вручат его мясо, и вышел вслед за ним. Ниммерил обнаружился у самой стены, а перед ним приплясывал, выкатив от изумления глаза, маленький мальчик.

— Но ты и правда появился из воздуха! — настаивал малыш, тыча в Ниммерила липким пальчиком, которым только что вытирал нос. Ниммерил съежился и в ужасе прижимался к стене.

— Скажите, почему оно такое мелкое?

— А ну брысь! — велел Азирафель, и мальчишка бросился прочь. — Это ребенок. Юный смертный. Тебе не стоило так беспокоиться. А-а, вон этот мерзкий торгаш! Прошу, подержи это. Я на минутку…

Он сунул сверток с мясом в руки Ниммерилу и направился прямиком к торговцу и своей несостоявшейся покупке.

— Денег не верну! — заявил тот, едва его завидев.

Азирафель погладил престарелое животное по ушам и исцелил его от всех терзающих его тело хворей, а заодно одарил продолжительностью жизни как у гигантской черепахи.

— Да не продашь ты эту скотину вовек, и да будешь лелеять ее преданно и ты сам, и всё твое потомство до самого ее смертного часа, — сказал он приветливо и развернулся на пятках, взметнув пыль.

— И это ты называешь проклятием? — кричал торговец ему вслед.

— Нет, — ответил Азирафель, не оборачиваясь. — Это благословение. Твоему барану.

Он быстрым шагом принялся спускаться вниз по тропе, Ниммерил скакал следом, стараясь не отставать, и к тому времени, как они оказались у подножья, уже наловчился ходить с куда большим изяществом — по крайней мере до того момента, как увидел, что ткань, в которую было завернуто мясо, пропиталась кровью. Вскрикнув, он выронил сверток. На лице его было написано отвращение.

— Ух! Что за… Зачем вы сделали меня нечистым? Почему?

Азирафель вздохнул и поднял мясо. Оно дорого ему обошлось.

— Не уверен, что нас с тобой вообще возможно сделать нечистыми. Грязь просто не пристанет, и все. Не будь таким брезгливым. Пойдем.

Ниммерил поморщился, но затрусил следом, стараясь ни к кому не прикоснуться.

— Почему люди так на меня смотрят?

— Потому, полагаю, что какой бы ни была Самария шумной, современной и привычной ко всему столицей, кушитов здесь все-таки немного. Их встретишь разве что при царском дворе, посланниками. Так что люди полагают, что ты невероятно богат — нубийский князь или княжеский приближенный, — и примериваются, что проще, обокрасть тебя или клянчить подачку.

— Звучит как-то не очень. И в любом случае я не представляю из себя ничего выдающегося. Простой солдат.

Азирафель продолжал идти быстрым шагом, пока наконец не привел своего совершенно ничем не примечательного спутника на свою улицу.

— Всё, пришли. Вон там мой дом. Теперь так: старайся вести себя как человек. Не сияй неземным светом, не благословляй всех подряд, не впадай в расстройство при виде самых обычных вещей, таких, например, как немного грязи. Это, ты понимаешь ли, просто часть человеческой жизни. Со мною в доме живут люди. Я держу управляющего, имя ему Яэль. Есть еще кухарка Авигея, его жена, и Хачикбаал, юноша, которого я обычно посылаю за... проще говоря, держу на посылках. Уверен, они тебе понравятся.

Ниммерил снова глядел на него беспомощно. Казалось, он только сейчас осознал тот факт, что ему и в самом деле придется быть со смертными под одной крышей, да еще и разговаривать с ними.

— Ты справишься, — обнадежил его Азирафель и почти что за шиворот втащил в свои ворота, на буксире проволок через двор и доставил в крытый внутренний дворик. Было настоящим облегчением укрыться наконец от солнца! А также укрыть Ниммерила от любопытных взглядов соседей. Хачикбаал сидел в углу и начищал песком глиняные миски. Завидев хозяина, он одним прыжком оказался на ногах.

— Добро пожаловать домой, мой господин, — сказал он вежливо и с любопытством уставился на Ниммерила.

— День добрый, — отозвался Азирафель. — Будь так любезен, отнеси мясо Авигее. И скажи ей, что я сегодня все-таки обедаю дома и что у меня гость, Ниммерил из… эм-м, из города Напата. А затем спеши скорее в дом сына Царьбаала, передай, что я не смогу прийти к нему сегодня и разделить праздничную трапезу. Прихвати с собою вина или еще чего-нибудь, что пристало приносить вместе с извинениями.

— Да, господин, — сказал Хачикбаал и вихрем умчался в кухню.

Азирафель обернулся к своему спутнику и обнаружил, что тот улыбается до ушей и буквально светится от счастья, забыв, похоже, все увещевания Азирафеля не сиять почем зря.

— Я знал, знал, что нужно было обращаться именно к вам! — вскричал Ниммерил. — Вы солгали! И вы несли в руках мертвую плоть и даже не морщились! Это просто… это такая гадость! Пожалуйста, научите меня быть таким же отъявленным лжецом, как вы! — и он обнял Азирафеля, повиснув на его шее с таким видом, будто бы у него самого камень с души свалился.

— Эм-м, — сказал Азирафель. — Спасибо?

Chapter Text

Кроули неспешно, прогулочным шагом вошел к себе во двор. День был долгим, и весь день Кроули без устали искушал. Люди по большей части пребывали в добром настроении, но было жарко, и становилось все жарче, и чем сильнее палило солнце, тем жарче вспыхивали ссоры. Все, что требовалось, это слегка людей подтолкнуть: эй, не обсчитали ли тебя, дорогой? А этот малый пусть просто пялится непозволительно долго на чужую наложницу — и все, вот уже и мордобой прямо посреди улицы. Презабавное зрелище. По дороге домой Кроули заметил одного из своих постоянных клиентов, торговца по имени Яшар, который тащил овцу и вид при том имел весьма обескураженный. Эту древнюю животину Яшар пытался сбыть с рук уже многие годы, и Кроули не нашел ничего забавнее, чем устроить так, чтобы горемычное жвачное, с одной стороны, никак не могла одолеть ни одна из его многочисленных хворей, а с другой — чтоб Яшар так и не смог никому его продать. Сегодня овечка семенила рядом с хозяином куда бодрее прежнего и буквально светилась… да ну, правда, что ли? Светилась старым добрым ангельским благословением. «Что же тебе понадобилось на той горе, ангел?» Ладно, узнаем все в свой черед.

— Чем можно в этом доме заслужить глоток вина? — заявил он с порога и тут же развалился на подушках, сложенных под навесом во внутреннем дворике.

— Вот, господин, сын Элияху прислал это со слугой, — сказал Аякс, подавая ему вино в одной из тех чаш, что он пользовал, когда пил в одиночестве. — Из его имения в Изрееле.

— Весьма неплохо, — оценил Кроули, сделав большой глоток. Ему показалось, что весь день он питался пылью и лишь теперь смог изгнать изо рта ее вкус. — Надеюсь, он принесет еще нынче вечером.

— Он преисполнен сожалений, что не сможет прийти сегодня. У него гость.

— Вот как? У него гость, и этот гость не я?

На лице у Аякса ясно читалось, что ему не терпится рассказать сплетню, а Кроули всегда поощрял подобные желания.

— Знатный кушит, господин мой! Молод, очень хорош собой и, как говорят, выглядит примечательно невинным. И очень ласков с сыном Элияху.

— О, порочный ты грек, — Кроули широко ухмыльнулся. — На что это ты намекаешь? И ах, кто я такой, чтобы становиться на пути у любви? Полагаю, мне дóлжно нынче пообедать в одиночестве.

— Как прикажете, господин.

Кроули откинулся на подушки и глотнул еще вина. Вино в самом деле было хорошее. Надо вытянуть из Азирафеля все о его госте. Заняться этим при следующей встрече. Он снова лениво приоткрыл глаза.

— Измышления свои о сыне Элияху за дверь не выноси.

— О, разумеется, — закивал Аякс. — Мы все очень любим вашего друга, господин.

Кроули вновь сосредоточился на дегустации вина. О том, что его прислуга испортит Азирафелю репутацию, можно не волноваться. Не испортит. Аякс уже давно не тот перепуганный мальчишка, которого он купил много лет назад. На своих рабов нужно просто орать время от времени — и они просто расцветают. У Кроули имелся огромный опыт. С таким опытом можно бы написать книгу по управлению домохозяйством. Может быть, стоит начать. Вот сразу после праздников.

— Так вы принимаете пищу каждый день? И это… не вредно? — не унимался Ниммерил, рассматривая содержимое тарелки.

— Не вредно, честное слово. Поешь, бедная Авигея очень расстроится, если ты не притронешься к еде, — сказал Азирафель.

Он проследил, как Ниммерил осторожно откусил от своей порции баранины на пышной пшеничной лепешке и принялся вдумчиво жевать. В следующий раз он откусил побольше, уже безо всякой опаски.

— И в самом деле вкусно, — сказал он с полным ртом. — И совсем не похоже на запах дыма над жертвенником! — Он бросил на Азирафеля быстрый взгляд. — Я, если что, вовсе не думаю, что жертвы предназначены для нас.

— Не волнуйся, я понял, что ты имел в виду, мой мальчик. На вино не налегай: когда его пьешь, оно куда крепче, чем его аромат. — Азирафель подвинул ближе к гостю блюдо с маленькими рулетиками из маринованных овощей в виноградных листьях. — Попробуй теперь вот это.

— Я так рад, что оказался здесь именно в праздник, — заявил Ниммерил радостно и показал на блюдо со сластями, истекающими медом и финиковым сиропом. — А что это вон там?

— Это на десерт. Скажи, что тебя сюда привело?

— Мне нужно произнести пророчество. Или, точнее, мне нужны четыре сотни пророков. Вы случайно не сможете с этим помочь?

— Потому что я отъявленный лжец? — уточнил Азирафель с невозмутимым видом.

— Именно! Постойте… а это не грубо с моей стороны, так говорить? Все настолько сложно! Я имел в виду, что я-то вообще не знаю, как к этому подступиться! А ложь, получается, важная часть моего плана.

— Так, — сказал Азирафель, — давай начнем с самого начала. Какое у тебя задание? Конкретно.

Ниммерил театрально огляделся и оглушительным шепотом, который, Азирафель был уверен, разносился на многие мили вокруг, заявил:

— Мне нужно сделать так, чтобы царь Израильский сам устроил собственную погибель.

— Уй, бл... лестящая идея кого-то осенила! Тише говори. Царь от таких идей очень уж нервный делается. И лично следит, чтобы те, кто так сказал, умирали очень, очень медленно. Но ты мне вот что объясни, почему именно сейчас? Столько лет идолопоклонства, судебных убийств, гонений на пророков, а потом он еще хитростью переключает на себя все управление Иудеей и братается со всеми царями-язычниками, что у него в соседях, — и именно теперь его следует покарать? Что за год такой нынче особенный?

— Ух. Это, наверное, я виноват. Командование Небесного Воинства долго спорило, спор зашел в тупик, а я нечаянно сдвинул дело с мертвой точки. — Ниммерил неуклюже взмахнул рукой, будто бы говоря «ну я и влип». — Я вроде как высказал свое мнение на Верховном Совете, и…

— Верховном Совете? Ты? — сказал Азирафель. — Какие, однако, там нынче засели демократы!

Когда он в последний раз получал весточку из дома, Верховный Совет сплошь состоял из архангелов с Кристально Ясным Мнением. Ниммерил казался слишком невинным, чтоб заседать в таком собрании.

— Ну… не совсем, — пробормотал тот, явно смущенный. — Я просто шепнул кое-что другому херувиму, который держал Престол вместе со мной, а дальше…

Азирафель помассировал виски. Порядки Наверху явно стали менее строгими с тех пор, как он побывал там в последний раз.

— Ты что, был при исполнении и решил немного поболтать с товарищем?

— Но там стало так скучно…

— Скучно ему стало! Ниммерил! Что с тобой сделал Совет?

— Я уже было думал, что на меня вот-вот накричат, но тут… Тут Метатрон внезапно одобрил мой план. Все были страшно удивлены. — Ниммерил вздохнул. — Я-то уж точно. Потом они немного на меня порычали вполголоса. А потом сказали валить сюда вниз и делать, черт меня подери, то, на что я, хреном бы мне по голове, сам подписался.

— А-а, — сказал Азирафель. — Михаил или Гавриил?

— Михаил. Гавриил подсказал, что вы сейчас в Самарии, если вдруг мне понадобится немного сориентироваться.

— Как великодушно с его стороны, — пробормотал Азирафель сквозь зубы. — И что, он послал тебя ко мне, потому что считает, что я прекрасно умею лгать?

— О, он сказал, что вы просто устрашающе хороши на своем месте! Вы ведь мне поможете, правда?

— Что именно ты шепнул товарищу тогда на Совете?

— Сказал, что я бы попросту спустился на землю и вложил в уста пророков ложные пророчества, как делают лживые духи. Мне почему-то казалось, что это просто. А потом я вспомнил, что вообще не лгал, ни разу в жизни. И никогда не был на земле, и не говорил со смертным, ни с одним из них, даже во сне. А вы эксперт, Азирафаил. Вы знаете о людях все, что о них вообще возможно знать.

— Нет, к сожалению, — сказал Азирафель, — я знаю далеко не все. Они удивительные создания, но необычайно загадочны. Но я, разумеется, помогу. А уж если ты здесь с официальной миссией, мне тем более надлежит способствовать. — Он пододвинул к Ниммерилу блюдо со сластями. — Вот, угощайся. А после десерта мы с тобой настряпаем ложных пророчеств.

— Ух, благодарю! — сказал ему Ниммерил. — В самом деле, огромное вам спасибо. — Он ухватил первый сладкий пирожок и больше уже не выпускал блюдо из рук.

На следующий день они принялись за работу. Утром Азирафель провел краткий инструктаж, бегло ознакомив своего гостя с основными из удивительнейших человеческих черт, и, надо признать, больше смутил его этим, нежели обнадежил. Концепция старения привела Ниммерила в ужас еще больший чем он испытывал перед младенцами, которые орали и протекали совершенно непредсказуемо. Он искренне считал, что всех язычников следует истребить, и порывался устроить это даже тогда, когда Азирафель заказывал у язычников ужин. Когда же Ниммерил осознал, что ни один из встреченных им почитателей варварских европейских божеств не соблюдает договоренностей, установленных между различными Небесными Воинствами, он вознегодовал настолько бурно, что Азирафель всерьез беспокоился, не призовет ли он невзначай Огонь Небесный, причем одновременно от всех Небесных Воинств, какие есть.

— Право слово, нам лучше пойти домой, — бормотал он, оттаскивая Ниммерила прочь и не давая ему закончить гневную тираду о привычках немытых европейцев и их еще более грязных божеств. — Прошу простить моего друга, джентльмены. Он нездешний, — сказал он вслух, вежливо улыбнулся и поволок своего гостя прочь, пока двое слегка ошарашенных заморских купцов не задались вопросом, почему это иудей и эфиоп бегло и без акцента болтают по-этрусски.

— Прошу, не надо разговаривать с людьми так грубо. Они должны сами делать свой выбор, в этом вся суть, — убеждал его Азирафель немного позже.

— Но они живут во грехе, и если они не из народа Господа нашего, то им следует…

— Это так не работает, Ниммерил. Мне здесь нельзя действовать столь, э-э, столь…

— Праведно? — Ниммерил сложил руки на груди, на лице был написан вызов.

— А теперь ты говоришь глупости, — сказал Азирафель, думая про себя: «Вот ведь самодовольный мелкий негодяй!» — Ты просил моей помощи потому, что я лучше знаю людей, чем ты, так прими мой совет. Мух ловят на мед, а не на уксус.

Ниммерил посмотрел на него в полном недоумении.

— Мух? — повторил он. — Мы что, идем в Ашкалон сражаться с Вельзевулом?

Азирафель не нашелся с ответом.

— Эм-м. Давай для начала сядем и подумаем над тем, что ты хочешь сказать в своем пророчестве.

Вернувшись домой, они с гостем заперлись во внутренних покоях, прихватив чашу с фруктами, кувшин вина и стопку больших глиняных черепков, тщательно вычищенных, чтобы делать записи.

Ниммерил сидел на подушке, неестественно ровно держа спину. Вид у него был задумчивый.

— «Богу угодно, чтобы царь отправился на войну, и вполне возможно, он останется жив», - предложил он. —  Так пойдет?

Азирафель перечитал и пристроил письменные принадлежности на полу рядом с собой.

— Давай попробуем так. Это, так сказать, проба пера. Первый черновичок, — сказал он. — Может, потом добавим что-то еще. «Иди воевать, о Ахав, и Господь дарует тебе победу».

Ниммерил содрогнулся от отвращения и восторга и прижал к губам кулак.

— Это очень хорошо, — сказал он невнятно. — Оно так… оно настолько нечестно. Какой же вы чудесный лжец, Азирафаил!

— Благодарю, — Азирафель глотнул вина. — Это исключительно мило с твоей стороны. Но текст нужно доработать, как считаешь? Пророчества, как правило, более туманны. — Он ободряюще улыбнулся Ниммерилу, которого, казалось, смутили его слова. — Разумеется, если это не послание одного ангела другому, чтобы выцепить того прямо с улицы.

— А если… Если мы обращаемся не к самому царю, а к пророкам, может, сказать что-то вроде: «Пожалуйста, передайте Ахаву, чтоб шел на войну?»

— Хм-м, все еще слишком прямолинейно.

— Жаль, что мы не можем прямо приказать ему смириться с судьбой и героически погибнуть. Архистратиг Михаил очень настаивал на таком варианте и грозился лично пригнать Ахава на битву. А еще собирался прихватить с собой батальон ангелов.

— Вижу, Михаил не слишком изменился.

Ниммерил виновато хихикнул.

— О, батальон вооруженных ангелов разрешает любые вопросы! Низвергает идолопоклонников, помогает вдовам и сиротам…

— И снимает с дерева котят.

Ниммерил расхохотался в голос и тут же шлепнул себя по губам, покаянно глянув Наверх.

— И еще он бесконечно рассказывает всем о своих подвигах, — шепнул он. — Архангелы пытаются брать удар на себя по очереди, но архистратиг почему-то всегда целит в Рафаила. Я понимаю, что Михаил невероятно доблестный воитель, но…

— Но он никому никогда не дает об этом забыть, — закончил Азирафель добродушно. — Если бы байки боевых генералов были оружием, он стал бы воистину непобедим. Теперь давай решим, как ввернуть в пророчество Рамот-Гилеад. «Восстань, Израиль, освободи земли Израильские от гнета Дамаска!» И заключить: «Начни с Рамот-Гилеад!» Что думаешь?

— Как-то расплывчато. Мы ведь должны напророчить ему победу?

— Можем добавить: «И пусть первый триумф будет на Рамот-Гилеад».

Ниммерил восторженно захлопал в ладоши и немедленно отпраздновал удачную формулировку, подхватив с блюда горсть виноградин.

— А как вы будете его распространять?

— Мне казалось, этим займешься ты, — сказал Азирафель и добавил, увидев ужас на лице своего собеседника: — А я могу сопровождать тебя, пока не почувствуешь себя уверенно. Я правильно понимаю, что большинство пророков, что тебе назначено посетить, привыкли видеть свои пророчества во сне?

— У некоторых случаются видения, когда они глядят на яркий свет, а кто-то пророчествует, надышавшись дыма над жертвенником. У меня тут записано, — Ниммерил достал из складок своих одежд ослепительно-белый свиток и передал его Азирафелю.

— Тогда по списку и начнем, — сказал тот. — Нынче же вечером. А перед тем, как продолжить, — сны ведь им снятся по ночам, так? Надо будет хорошенько поужинать.

— Великолепно! Мне не терпится приступить, — заявил Ниммерил.

Азирафель тем временем изучал содержимое свитка. К его немалому облегчению, среди пророков почти не оказалось нищенствующих, которые выкрикивают свои пророчества, биясь в корчах в дорожной пыли. У этих было совсем плохо с гигиеной.

— Ты хорошо поработал, — похвалил он, — далеко не каждая инструкция, что мне присылали Сверху, была составлена в алеф-бетном порядке! Давай начнем с Барухиэля, Завуфа и Хананбаала, а дальше сориентируемся по обстановке.

Барухиэль оказался мужчиной, расцвет лет которого давно миновал, и он почти все свое время тратил на прогулки с внуками, показывая им забавных зверюшек и слушая их радостные визги. Азирафель задумался, стоит ли пророчествовать человеку, занятому работой с детьми, но Ниммерил уже кинулся в бой. Убедившись, что поблизости никого нет, он явился прямо перед стариком.

— Угм, — начал он, старательно избегая смотреть на детей, и развернул Барухиэля так, чтобы солнечный свет мерцал, отражаясь от белокаменных домов Верхнего города, и отвлекал внимание смертного. — Барухиэль бен Хананьяху! Слушай слово Господне! Восстань, Израиль, освободи земли Израильские от гнета Дамаска, и первой победой да будет Рамот-Гилеад!

Старик прикрыл глаза рукой. Ниммерил поспешно сделал шаг назад.

— Дети, вы что-нибудь слышали?

— Не-ет, деда, — заявили мальчишки хором.

— Да ради всего святого, ты ж вроде пророк, — рявкнул Ниммерил и взял старика за плечи. — Слово Господне слушай, ты! Все как раньше, черт подери, делай что велено!

Азирафель метнулся вперед и как раз успел подхватить Барухиэля на руки, когда глаза у того закатились. Дети принялись громко вопить.

— Уй, — мявкнул Ниммерил. — Я не специально.

— Все в полном порядке, — твердо заявил Азирафель, становясь видимым, — это просто жара, солнце сегодня ужасное. Сделайте глубокий вдох. Мальчики, успокойтесь, с дедушкой все хорошо.

— Благодарю, господин, — сказал Барухиэль, которому Азирафель помог сесть, — сам не знаю, что на меня нашло. Скажите, у нас война? Мне показалось, нужно идти воевать.

— Весьма вероятно, и довольно скоро, — согласился Азирафель. — Чем у нас царь обычно занимается летом? А пока что отведите детей домой, хорошо? — Когда вся компания была достаточно далеко, он обернулся к Ниммерилу: — Тебе стоит проявлять побольше терпения, смертные ужасно плохо понимают, что именно мы от них хотим. А если сформулируешь им все совсем уж прозрачно, то… Ну, ты сам видишь, что тогда происходит.

— Простите! Мне правда очень, очень жаль. Он… с ним все будет в порядке? Я просто боялся, что эти дети набросятся на меня и станут хватать своими липкими ладошками!

— Они ничего тебе не сделают, это всего лишь маленькие люди, незачем их бояться. Грязные и липкие, не без этого. Ну, давай к следующему.

Следующим, чего добился Ниммерил, был обморок у пророка Завуфа, который в тот момент чинил крышу и свалился вниз, но, к счастью, приземлился прямо на чудесным образом оказавшийся там возок с сеном.

— Может, попробовать наслать ему пророческий сон, пока он не пришел в себя? — сказал Ниммерил, заглядывая через бортик.

— Что ж, чем не возможность попрактиковаться, — отозвался Азирафель, но без особой уверенности.

Нимеррил простер над пророком руку. Тот подскочил как ужаленный и бросился со двора прочь, вопя, что к нему в дом залез леопард или что-то вроде.

— Уй, — сказал Ниммерил.

Азирафель задумчиво смотрел вслед удирающему пророку. Изумительно, насколько шустро может передвигаться человек его лет и его комплекции… Он ободряюще улыбнулся своему коллеге.

— Позволь дать совет. Смертные страшно не любят, когда мы являемся им не в человеческом облике.

После того как третий из списка, Хананбаал, которого они застали за работой в хлеву, с перепугу упал замертво, и им пришлось сперва доставать его из овечьей поилки, а потом оживлять, Азирафель потихоньку начал отчаиваться. Ниммерил совсем не понимал, насколько осторожно следует обращаться со смертными, и дела шли тем хуже, чем больше тот смущался и расстраивался.

— Ну почему они такие хлипкие? — вопрошал он. — Я же просто говорю с ними!

— Осторожно и понемногу, вот основное правило, — сказал Азирафель. — Не пытайся донести до них все и сразу. Ты же, в самом деле, только начинаешь практиковаться.

— Но я обещал, что я это сделаю! И сделать надо уже к исходу лета — как они успеют собраться на войну, если я буду ходить вокруг них на кошкиных лапах?

Азирафель улыбнулся.

— Мы попробуем еще раз с пророческими снами, посмотрим, как пойдет. А едва ты поймешь принцип, сразу станешь работать быстрее. В конце концов, некоторых я возьму на себя, чтобы ускорить дело.

Ниммерил вздохнул с облегчением и за обедом имел отменный аппетит, съев много больше половины того, что подали к столу, а когда совсем стемнело, они вновь вышли из дома, направившись к пророчице по имени Кебода бат Йенохад. От нее им пришлось почти сразу спасаться бегством. Почтенная дама проснулась и тут же принялась изгонять демонов из своего жилища. Изгнание она производила первым, что попалось ей под руку.

— Это невежливо! — возмущался Ниммерил прямо на бегу, — И она что, не видит разницы между демонами и ангелами?

— Не думаю, чтобы раньше ангелы нашептывали нежности ей на ушко, — пыхтел Азирафель в ответ.

— Вы сами сказали говорить тише!

Азирафель утянул его за угол ближайшего дома и показал «Тс-с-с!», меланхолично размышляя, что никто из них не готов к длительному забегу.

— Давай вернемся домой, у меня есть план.

Он благополучно доставил Ниммерила обратно под свою крышу, скормил ему остатки ужина, отмахнувшись от предложений сонной Авигеи спроворить им что-нибудь посущественнее, а затем удобно устроил своего гостя на крыше, соорудив ему ложе из самых мягких подушек, что нашлись в доме, и принес вина, хлеба и масла.

— Понимаешь, ты такой честный, и только что прибыл сюда, совсем без опыта, так что, полагаю, мы должны признать, что положение у нас незавидное, — сказал он. — Я знаю, что ты считаешь, что у меня больше практики в том, что касается экономного расхода правды, но сомневаюсь, что я справлюсь сразу с несколькими сотнями пророков. Так что, думаю, придется мне попросить кое-кого о помощи, а ты пока побудь здесь и займись, скажем… исследованиями.

— Так вы сделаете это за меня? — потрясенно сказал Ниммерил, но тут же принялся расспрашивать дальше. — А к кому вы пойдете? Гавриил ничего не сказал о других ангелах в Самарии.

— А-а, — сказал Азирафель, приняв самый невинный вид, какой только мог. — Честно говоря, я решил привлечь одного смертного, он тоже пророк. И он сможет распространить пророчество, люди умеют, знаешь ли, устраивать такие штуки.

— Умеют? О, тогда это будет гораздо легче.

— Верно. Я рад, что ты так думаешь. Тогда оставайся здесь и поразмысли о том, как будет проходить битва. Представь, быть может, как это будет выглядеть… с воздуха.

— Да! У Верховного Совета есть просто замечательная карта!

— Превосходно. Тогда я пойду и постараюсь наслать этому парнишке пророческий сон. Я хорошо его знаю, так что, полагаю, все должно пройти гладко, а не как у нас нынче вечером.

— Я благодарен вам, что не оставляете этой затеи со снами, — сказал Ниммерил.

— Я плохо умею разговаривать с дамами, — признался Азирафель. — Особенно с теми из них, кто может различить, когда перед ними не человек. Ну все. Я пошел, вернусь утром. Если тебе что-нибудь понадобится, смело обращайся к слугам.

Он вышел немедля, не давая себе времени передумать. Яэль запер за ним ворота, и Азирафель пустился в путь так быстро, как только мог, стараясь лишь, чтобы случайные свидетели не решили, что он бегает трусцой. Наконец он добрался до кварталов, одного взгляда на которые было понятно, что у здешних обитателей денег больше, чем здравого смысла. Остановившись у дома Кроули, он заколотил в ворота так оглушительно, как только мог. Спустя несколько минут и пару недовольных криков соседей над бортиком крыши показалась голова.

— Кто там?

— Азирафель.

— Что еще за Азирафель?

— Азирафель бен Элияху! Ты прекрасно знаешь, кто я такой, Аякс, впусти!

Азирафель принялся ждать, и еще через несколько минут, показавшихся ему вечностью (а он прекрасно знал, что такое вечность и какой она длины) ворота приоткрылись и выглянул раб с лампой в руке.

— Хозяин передал, чтоб вы «заходили уже и не будили ему всю улицу», — сказал он, позевывая. — У вас все в порядке, господин?

— Мне нужно поговорить с твоим хозяином, срочно.

— Поднимайтесь на крышу. У нас все уже спали. Господин.

— Прошу меня простить, — сказал Азирафель, следуя за ним наверх. — Я бы не пришел так поздно, если бы…

— Господин, вам не пристало извиняться передо мной, — Аякс посмотрел на него обеспокоенно. Они вышли на крышу. — Я позволил себе фамильярность, простите меня, господин…

— Давайте вы уже перестанете извиняться друг перед другом, а? Будет здесь сегодня тишина? — заявил Кроули, выглядывая из шатра, где он свернулся клубком в гнезде из подушек и одеял. — Аякс, прежде чем отправишься спать, принеси нам чаши и кувшин критского вина. И еще несколько подушек. Азирафель, забирайся сюда.

Азирафель сделал как ему велено и уселся на подушку, что Кроули ему перебросил. Принесли вино, и он потягивал его маленькими глотками, наблюдая за тем, как Аякс уходит в дальний угол крыши и укладывается рядом со своей женой и детьми. Азирафель молчал, пока не опустела первая чаша. Кроули, приподнявшись на локте, наблюдал за ним.

— Итак? — сказал он наконец.

— Ко мне прибыл гость. Тоже ангел, херувим по имени Ниммерил, и он нажил себе большие неприятности.

— Да неужели? — Кроули сел. — Рассказывай. Это тот самый красавчик-кушит, с которым тебя сегодня видели?

— Да, и ты не будешь докладывать о нем своим. Скажи, мы ведь с тобой нынче неплохо ладим, так? Все хорошо?

— Других своих смертельных врагов я не приглашаю в дом, чтобы вместе праздновать, — заметил Кроули. — Ангел, что происходит? Ты ведь не зря здесь появился.

— Ему нужно вложить в уста всех четырехсот пророков Господних, что говорят в царском суде, ложные пророчества, а он совсем ничего не умеет, — заговорил Азирафель торопливо. — Он пришел ко мне за помощью, потому как уверен, что я великолепный лжец — полагаю, что он считает это комплиментом, — а все попытки убедить пророков, что он предпринял сегодня сам, кончились полным провалом. Но это настоящее задание, его дали на самом верху, с высочайшим — Высочайшим! — приоритетом. Его нельзя не выполнить. Не мог бы ты, пожалуйста, ну пожалуйста, помочь мне подкинуть эту самую ложь всем пророкам, которых мы только найдем?

Он как следует глотнул вина, вино Кроули поставил в самом деле очень хорошее. Сам Кроули повалился на подушки, безудержно хихикая.

— Так вот, значит, для чего я тебе понадобился? О, Азирафель… Ты не шутишь? Что, в самом деле выдашь мне carte blanche, чтоб нашептывать ложь на ушко этим твоим пророкам?

— Прекрати говорить по-французски. Это будет одна совершенно конкретная ложь. Поможешь?

— Ты, — сказал Кроули, указывая на него пальцем, — будешь должен.

— Как скажешь.

— Я серьезно.

— Да, разумеется.

— Придворным пророкам культа Ашеры мы тоже лжем, или как?

— Боже Святый! Ты полагаешь, четырехсот будет недостаточно? Ладно, пока у меня и другие дела имеются.

— Как я понимаю, своего нового друга ты оставишь в неведении.

— Безусловно. Вне всякого сомнения. Это слишком деликатные материи для его понимания. И он не любит... — Азирафель не выдержал и рассмеялся, — ходить вокруг на кошкиных лапах.

Кроули хохотал долго. Азирафелю тоже пришлось промокнуть глаза.

— Бедняжка еще даже не понял, почему это смешно. Ему не очень-то даются идиомы, да и со всем, что касается людей, большие трудности.

— Так все-таки. Какую именно ложь ты хочешь, чтобы я распространил?

— Я хочу, чтобы ты убедил пророков Ахава, что если он пойдет на Дамаск войной, то победит, — сказал Азирафель. — Тогда как на самом деле устроят так, что, эм-м… все случится иначе.

Кроули присвистнул.

— Понимаю. Ты, полагаю, осознаешь, что он царь над Израилем, помазанник, милостию-понятно-чьей и так далее?

— Я просто вестник. Буквально.

— Уверен? Это точно санкционировали?

Азирафель кивнул.

— Ты будешь должен, Азирафель. Ты будешь очень мне должен. Я помогу.

— Спасибо тебе, я… у меня есть масло, оливы с самой Мальты, я поделюсь…

Кроули смерил его взглядом.

— О да. И ты будешь должен куда больше, чем приправы и соусы.

Chapter Text

Кроули улыбнулся Азирафелю. Они стояли возле ложа пророка Малхии — следующего, кому им надлежало солгать, и Кроули все еще не мог поверить, что это происходит. Что ангел в самом деле дозволил ему. Но, кажется, все действительно было так. Кроули склонился над спящим и положил руку ему на лоб.

— Малхия. Малхия, услышь меня. Узри! Разве не видишь ты, как звезды замедляют путь свой, когда царь несется на врага на сияющей колеснице? А Воинство Небесное, что летит вперед вместе с войском Израиля на крыльях бури, разве не видишь, Малхия?

Он выпрямился и отступил, довольно глядя на то, как человек завозился, забормотал во сне. Азирафель слегка нахмурился.

— Ты отступаешь от сценария.

— Ты хотел пророчество? Вот тебе пророчество. Драма, Азирафель! Представление, вот чего ждут пророки от собственных видений.

Азирафель фыркнул и забормотал себе под нос о том, как ему казалось, будто он просил всего-то о ложном пророчестве, но некоторые решили, что их просят опробовать новый формат театрального жанра. Кроули ухмыльнулся и разрешил ангелу поворчать еще немного. Он отходчивый. Азирафель никогда не дулся слишком долго.

— Твоя очередь, — сказал он любезно, когда они приземлились на крышу дома Анаяху бен Йозефа. — Подцепи-ка его.

Азирафель нервно сжал кулаки и шагнул к постели, где бен Йозеф лежал, раскинувшись в объятиях своей куда более молодой жены, и едва не упал, споткнувшись о девчонку-рабыню, спавшую в ногах у своей госпожи. Кроули поддержал его за локоть, глянул насмешливо. Азирафель с облегчением вздохнул, опустился на колени и склонился к спящему.

— Взойди на Рамот-Гилеад и торжествуй; сам Господь вложит победу в руку царю.

— Никак ты не поймешь, что такое драма, — заявил Кроули, даже не пытаясь понизить голос.

— Тш-ш-ш!

— Ты ведь знаешь, что они не услышат нас, если мы сами того не захотим. А вот теперь будет пророчество настоящее: “Се! Ангелы цапаются у меня над изголовьем!”

— А-а, так ты теперь, значит, ангел?

— Eh, comme ci, comme ça.

— Будь так добр, прекрати говорить по-французски.

Кроули широко улыбнулся, выражение лица Азирафеля его крайне забавляло. Он еще никогда не встречал ангела, которого было бы так легко вывести из себя. Конечно, он вообще встречал не так уж много ангелов с тех пор, как перестал быть ангелом сам. Тем не менее, он подозревал, что большинство их них, если уж выйдут из себя, то и обратно вернутся очень нескоро.

— Двигаем дальше, — сказал он вслух. — Предлагаю себя для исполнения следующего доброго старого, совершенно традиционного пророческого действа! Что скажешь?

— Если ты не собираешься плясать нагишом, то вперед.

— Эй! Я не имел к этому отношения. Давиду тогда просто хотелось продемонстрировать, как он подкачался.

— Так значит, — едко заметил Азирафель, — славы лучшего музыканта, прославленного воина и царя-самодержца оказалось недостаточно, чтобы удовлетворить его эго?

— Прошу прощения? Мы говорим на латыни?

— Молчи уже.

Седекия бен Хенаана уже видел сон, когда они явились у его ложа. Пред взором спящего вереницей шли друзья детства, но они почему-то имели вид причудливых штуковин, которые катились по небу, уцепившись за натянутые от горизонта до горизонта канаты. Кроули только головой покачал. Ох уж эти люди. На всю голову двинуты.

— Седекия, — заговорило вдруг одно из дружелюбных небесных созданий. — Седекия! Неужто ты дней юности своей не помнишь? Неужто забыл, как потешные бои устраивали, как палки в своих руках воображали острыми мечами и себя мнили победителями великанов? Ныне железо в руки бери, Седекия! Время ковать рога звонкие. Во имя тельцов Дана и Вефиля, разве не должно ныне помазаннику Господа поднять на рога врагов своих и повергнуть их к своим стопам?

И тут все странные штуковины в небесах разом вспыхнули вдруг неземным светом, и Седекия, мгновенно проснувшись, рывком сел, пытаясь унять колотящееся сердце.

— Престранное было зрелище, — заметил Азирафель, наблюдавший за всем с верхней ступеньки лестницы. — Что, скажи на милость, ты ему наплел?

— Для начала подкинул ему весьма небанальную идею того, как должны выглядеть ангелы, — Кроули рассмеялся. — Интересно, приживется или нет?

Они продолжали свою работу. Еще сколько-то насланных сновидений спустя стали встречаться любители встать пораньше, и пришлось перейти к видениям в лучах восходящего солнца. К тому времени Кроули уверился, что уже заработал у Азирафеля аванс на вполне весомую услугу в будущем. Кроме того, подговорить убить царя — это звучало внушительно и вполне укладывалось в понятие «строить козни», но вот стоит ли включать сегодняшние свои подвиги в отчет Вниз, Кроули сомневался. Ведь идея убить царя пришла Сверху, так? Он задумчиво наблюдал, как Азирафель уверяет еще нескольких пророков, что пора взойти на Рамот-Гилеад и что Господь поддержит цареву руку. Ангел, кажется, вошел во вкус и справлялся с каждым разом все легче. Кроули стянул буханку из корзинки пекаря, пробегавшего мимо, и впился зубами в поджаристую корочку. Ахав, конечно, был тот еще засранец. Как человек он был полное дерьмо. Но вот с политической точки зрения… Кроули прожевал и отхватил еще кусок. Ахав, чтоб ему лбом об косяк благословиться, был чертовски хорошим царем. Ассирия бы не сидела тихонько там, где-то вдали за Арам-Дамаском, если б ее не загнали туда Ахав с союзниками. Самария не стала бы богатой и процветающей столицей, если б не Ахав с союзниками. Израиль никогда не изведал бы столь долгого мира, если б не Ахав с союзниками.

Кроули швырнул остаток буханки нищему. Он непозволительно увлекся. Слишком обрадовался и поводу устроить переполох, и возможности оказать услугу Азирафелю — и даже не подумал о том, что разрушает собственный дом. Этому пареньку Ниммерилу он ничем не был обязан.

— Азирафель! Давай ненадолго прервемся.

— А? Может, еще чуть-чуть, мальчик мой, мы ведь, кажется, наконец поймали волну?

— Нет, перерыв! Мы трудились всю ночь.

Кроули увел его обратно в свой дом, проследил, чтобы им подали завтрак в затененной части внутреннего дворика, и приступил к разговору.

— С политической точки зрения, мы сейчас наживаем себе большие неприятности.

— Вряд ли, — сказал Азирафель. — Весь Верховный Совет одобрил этот план.

— Я про здешнюю политику говорю! Салманасар только и ждет повода перейти Оронт! И Иудея снова начнет своевольничать. А Тир примется вмешиваться, едва лишь молодой царёныш усядется на отцовское место, ну как же, ведь дорогому племяннику в Самарии так нужен добрый совет! Ты точно уверен, что убрать Ахава это хорошая идея?

— Не моя вина, что Ахава с Бен-Хададом натравливают друг на друга, — сказал Азирафель, но вид у него был виноватый. — Ахав и сам ищет предлог для войны с тех самых пор, как сирийский царь нарушил договор с Израилем и Тиром.

— И ты об этом знал, — заявил Кроули обвиняющим тоном, — знал, но не сообщал мне до тех пор, пока Бен-Хадад не стал откусывать от Израиля по кусочку.

— Мне не дозволили вмешиваться! — воскликнул Азирафель. — И в любом случае, если бы даже мы оба что-то предпринимали, результат был бы тот же, что и при обоюдном невмешательстве. Полагаю, что там, — он показал Наверх, — разработали некий проект и, возможно, согласовали его, — он указал Вниз.

— Мне обязаны были сообщить, если так, — Кроули с недовольным видом откинулся на подушки. — Понимаешь, мне просто нравится Самария, нравится жить здесь. А царевич Охозия не будет хорошим царем, он слишком неопытен. Он развалит все союзы. Вот если бы царица могла взять власть, это другое дело, но ей ни за что не позволят.

— Чертовски умна, — согласился Азирафель, — вертит всеми исподтишка как ей вздумается, очень злопамятная и мстительная мадам. Настоящий серый кардинал.

— Если я прощу тебе твой французский, — сказал Кроули, — то, пожалуй, скажу, что мне она нравится. И я полагал, что и ты одобряешь, когда женщина умеет читать и писать, — он приподнял бровь.

— Не одобряю, если она использует столь редкие навыки, чтоб фабриковать улики и добиваться смертных приговоров, — отозвался Азирафель с досадой.

Кроули пожал плечами. Азирафель мог этого не знать, но Кроули сомневался, что правители, отправляющие на плаху невиновных, такая уж редкость в этом мире. Полагать иначе было бы весьма наивно, но именно эту наивность Кроули и хотел бы в Азирафеле сберечь.

— Знаешь, — сказал он, — я просто хотел показать тебе, что по здравом размышлении это, возможно, не такая уж и хорошая идея.

— Но я, тем не менее, должен все доделать, — отозвался Азирафель с несчастным видом, который красноречиво намекал, что по сути вопроса ангел, возможно, с ним и согласен.

— Нет, не должен. Пусть займется этот, как его, Ниммерил.

— Но он все вверх дном перевернет!

Кроули добавил в йогурт меду, помешал и, не отрывая от Азирафеля взгляда, вытряхнул туда же горсть гранатовых зерен, а потом принялся есть с самым многозначительным видом.

— Я не могу допустить, чтобы Ниммерил вляпался в неприятности!

Кроули принялся намазывать на лепешку свежий сыр еще более многозначительно.

— Не могу, правда! Гавриил сказал ему, что я в Самарии, это завуалированный приказ помочь.

— Но получил его он, а не ты.

— И как ты думаешь, что скажет Гавриил, если я его проигнорирую?

Кроули обдумал это, пока жевал хлеб с сыром. Гавриил не скажет ничего хорошего, это понятно, и некоторые отрывки его речи было бы даже весьма забавно послушать. Он глянул на Азирафеля, на его расстроенное лицо. Было бы весьма забавно, будь речь обращена к другому ангелу. Вот ведь черт! Эта их дружба, когда им официально предписано быть врагами. Временами случались весьма неловкие ситуации, прямо как сейчас.

— Множество людей пострадает, когда Самария отправится ко псам, — сказал он, сдаваясь. — И мы с тобой тоже.

— Всего-то сменится царь на троне, — ответил Азирафель, приняв храбрый вид. — Ты же знаешь, как говорят смертные: новая метла, а метет в точности так же, как старая.

— Могу тебя уверить, — угрюмо заметил Кроули, — так бывает далеко не всегда.

Азирафель явился домой спустя двое суток. Он пришел после полудня, чувствуя себя немного виноватым перед Ниммерилом, что оставил того так надолго, но при всем при этом не мог отрицать, что был только рад провести эти дни в компании Кроули. По крайней мере, сейчас ему было чем похвастаться, ведь ложные пророчества получили почти все, кто был у Ниммерила в списке. Те же, до кого они с Кроули не смогли добраться, возможно, увидят такой же сон из чистой зависти, без всякой помощи свыше.

Он был несколько ошарашен, когда встречать его выбежала вся прислуга, все в чрезвычайном расстройстве.

— Господин!

— Хозяин! Хозяин!

— Ваш гость, господин, он…

— Постойте, погодите, — принялся увещевать Азирафель, когда они вокруг него сгрудились. — Где Ниммерил, сын… («черт, так и не придумал ему полное имя»), где Ниммерил?

Все снова загомонили хором, и Азирафель указал на Яэля.

— Говорите по одному. Яэль, вы потеряли моего гостя?

— Нет, господин. Он просто… понимаете, когда вы не вернулись к тому времени, когда, как он полагал, должны были вернуться, он, возможно, выпил лишнего, а потом закрылся в ваших внутренних покоях и с тех пор не выходит.

— И с ним там кто-то есть! — вскричал Хачикбаал с радостным ужасом. — Зверь. Большой!

— Он зарычал на меня, когда я спросила, подавать ли обед, — добавила возмущенно Авигея. — Зарычал!

Азирафель прикрыл лицо рукой. Ох, батюшки.

— Я с ним поговорю, — сказал он. — Уверен, это просто тяжелое похмелье. Хачикбаал, не смей разносить всякую чушь по соседям. Он мой гость, и мы должны быть с ним вежливы.

— Но с ним там чудовище!

— Он просто непривычен к здешнему вину. И, уверен, очень сожалеет, что был груб со всеми вами. Это моя вина, не стоило уходить так надолго к сыну Царьбаала.

Он быстро ушел в дом и остановился лишь перед самой дверью в свои покои. Стучать было бы смешно, решил он. Это, в конце-то концов, его дом. Но, тем не менее, прежде чем войти, он вежливо предупредил.

— Ниммерил? Ниммерил, ты в порядке? Ты не спишь?

— Не сплю, разумеется, — прозвучало в ответ, голосом куда более низким и хриплым, чем обычный голос его гостя.

— Тогда я захожу. И надеюсь, ты встретишь меня в пристойном виде!

— Что?

— Ниммерил, — сказал Азирафель вполголоса, — я рассчитываю увидеть симпатичного юношу, которого я привел под свою крышу.

Внутри что-то с грохотом упало, будто бы его сшиб нетерпеливый взмах здоровенного хвоста.

— Хорошо, — ответил Ниммерил, и теперь его голос куда больше напоминал того молодого человека, что Азирафель так легкомысленно предоставил самому себе.

Он открыл дверь и вошел. Ох. Его кабинет был в жутком беспорядке. Разбилась банка с писчими перьями и — Азирафель так и застыл на месте! — свитки были раскиданы по всей комнате. Он бросился их собирать.

— Я не испортил их, — сказал Ниммерил смущенно. — Просто неудачно повернулся и сшиб пару полок. И пару статуэток. А еще я… — тут он совсем повесил голову, — я изодрал весь ваш запас папирусов. Просто не смог устоять, они так шуршали.

Азирафель увидел груду обрывков в углу. Что ж, папирус был недешев, но на нем, по крайней мере, он ничего еще не успел записать. Он быстро сотворил чудо и вернул листам первоначальный вид.

— Вот и все, теперь как новенькие. Не волнуйся, приятель, первые дни на земле у всех бывают очень непростыми. Когда я оказался тут впервые, меня преследовала идея залезать в коробки. Очень навязчиво. Я ужасно смущался.

— Я решил, что вы не вернетесь, — почти что всхлипнул Ниммерил, и, слыша сейчас его голос, легко было забыть, что это херувим из Воинства Небесного. — Подумал, что теперь вечно буду заперт на земле в смешном маленьком теле, поскольку мне слишком стыдно снова явиться на Небеса.

— И ты настолько расстроился, что решил укрыться в кабинете? Как же ты тут помещался? — заметил Азирафель, заново оценивая царивший в комнате разгром. — Серьезно тебя, должно быть, скрутило.

— Угу, я свернулся клубком.

— Понятно. А теперь давай выйдем отсюда и извинимся перед слугами. И знаешь, я почти уже закончил с пророчествами! — сказал Азирафель, увлекая его к двери.

— Ух! Вы просто чудо! — воскликнул Ниммерил, явно обрадовавшись. — Ваш ручной пророк был полезен?

— О да, безусловно. Яэль, Авигея, Хачикбаал, глядите, вот и Ниммерил, живой и невредимый. Он не очень хорошо себя чувствовал, но теперь ему значительно полегчало.

— Мне очень неловко, простите, что я спрятался. И что нагрубил, когда хотели меня покормить.

— А кто все-таки был там внутри, лев? — спросил Хачикбаал недоверчиво.

— Нет, — ответил Ниммерил, он явно удивился. — Не лев. Я намного крупнее.

— Ха, ха, — смех Азирафеля прозвучал немного искусственно. — Ну ты и шутник, приятель. Не шути так больше, перепугаешь кого-нибудь.

«Беда Азирафеля в том, — думал Кроули, — что он не воспринимает здешнюю политику всерьез. — Мыслить ясно не получалось, мысли так и норовили разбежаться. — Все земные заботы могут перестать его волновать в любой момент — стоит ему отвлечься на Непостижимость, или Замысел, или просто на чашу вина, и всё: “Ах, какая дивная лоза, ну неужели ты не скажешь имя своего виноторговца!” Вот ведь дипсомания у этого ангела. Но я и сам сейчас, — думал Кроули, — не гожусь, чтобы бросить в него камень. Просто не устою на ногах».

— А если Самария отправится ко псам, — сказал он вслух, — то мне придется ездить в Тир, чтобы купить панели слоновой кости себе в гостиную.

— Да, господин, — отозвался Аякс.

— Где они вообще эту кость находят, а?

— Думаю, ее добывают из зубов громадных животных, у которых с двух сторон хвост, а также из зубов водяных лошадей, господин.

— Гм. Я всегда подозревал, что на нижних палубах Ковчега творились презабавные вещи. Говорил же, все нужно хранить упорядоченно, разобрав по категориям, а иначе перемешается, и вот, полюбуйтесь.

— Да, господин.

— Там, видимо, моржи с лошадьми славно резвились вместе, — пробормотал Кроули и выпил очередную пустую чашу залпом, — Ною следовало проявлять больше сознательности. Лошадям не место в море, это неправильно. — Он глянул на Аякса. — Совсем как греку не место в Израиле по нынешним временам. Надо бы продать тебя обратно на родину.

Аякс застыл.

— Умоляю, не делайте этого, господин. Я хочу остаться здесь. Я не знаю ничего, кроме этой земли.

Кроули посмотрел на него внимательно и снова почувствовал легкое недоумение — как и всегда, когда он замечал, что разговаривает со взрослым мужчиной. В его представлении Аякс так и остался мальчишкой — ну, то есть, тогда, когда Кроули вообще размышлял о нем больше, чем в категориях «подай» да «принеси». «Разумеется, взрослый, — подумал он, посмеиваясь над собой, — иначе зачем бы ты покупал Мариам?»

— Не обращай на меня внимания, — велел он. — Я пьян и говорю глупости. Иди к жене и скажи ей, что еда мне понравилась, как и всегда.

— Да, господин, — сказал Аякс покорно.

Если в Самарии начнутся беспорядки, пострадают именно такие, как Аякс. О, сам-то Кроули будет в порядке, он выкрутится всегда. Но вот раб-чужеземец, да его жена-рабыня, да их дети — вот кому будет хуже всего. Кроули сел прямо и взмахом руки прогнал хмель. И что с того, что Азирафель сказал, что смерть Ахава завизирована Наверху? Пусть. Его работой было строить козни своему противнику. Может, стоит прекратить заливать в уши смертным искусно состряпанную ложь, а шепнуть им по секрету, какой отъявленной дрянью может быть это их Небесное Воинство. По крайней мере, именно так он будет оправдывать свои действия перед Азирафелем.

Этой ночью он явился к спящему Михейе бен Имлаху, устроился подле него и положил голову пророка себе на колени. Из такого видения смертному будет точно не выскользнуть.

— Слушай, Михейя, — сказал он, — и смотри, как весь народ Израильский скитается, рассеянный среди гор. Словно овцы, лишенные пастыря, разбегаются они кто куда. И скажет тогда Господь, нет у них начальника, пусть идет каждый с миром в дом свой. Где же царь, Михейя? Почему он не возглавит своих людей?

Михейя забормотал и отпрянул было, но Кроули удержал его, словно какой-то мелкий бес, что любит вцепляться в свою жертву.

— Ну уж нет, смотри. Смотри хорошенько. Гляди на Небесное Воинство, на их Великий Совет!

Михейя жалобно пискнул, когда в голове его замелькали картинки. У Кроули и в самом деле не осталось добрых воспоминаний об этом месте, так что он полагал, что и Михейя видел сейчас мало приятного. Приукрашивать небеса для него он не собирался. Собраний Совета Кроули и вовсе не видел никогда, но того, что рассказывал Азирафель, оказалось достаточно, чтобы сплести достоверный сон.

— Смотри, Михейя, погляди на ангелов Господних, которые все как один желают убить царя. Вот этот, Михейя, зовется Михаилом, этот Гавриил, этот Уриил…

К тому времени, как он закончил, Михейя имел вид, будто всю ночь удирал от погони, не переставая видеть самый жуткий в своей жизни ночной кошмар.

— Передай всем это послание, — велел Кроули и ускользнул. Шансов, что Михейя промолчит, не было, пророк не мог не огласить пророчество, подобное этому. И разумеется, разумеется, Ахав не настолько глуп, чтоб пойти воевать, услышав такое. А уж если поедет убиваться, когда он его прямым текстом предупреждал, то тогда Кроули и в самом деле признает, что таков План, с большой буквы «П»^[2].

Chapter Text

Азирафель стоял вместе с Ниммерилом в Чертоге из Слоновой Кости царского дворца в Самарии. Во дворец они явились невидимыми для смертных и теперь оглядывали происходящее спокойно и невозбранно. Вокруг было полно жаждущих славы и власти знатных мужей, что осаждали царского секретаря, требуя назначить им аудиенцию. Ниммерил таращил глаза на финикийские резные изображения херувимов на панелях, сплошь покрывавших стены, и на лице у него было примерно поровну удовлетворенного тщеславия и праведного гнева.

— Почему у Ахава здесь такое множество ангелов? — спросил он. — Нельзя изображать нас вне святилищ!

— Для ограждения от зла? — отозвался Азирафель рассеянно. — Или для красоты? Или, может, он просто поддерживает экономику своего тестя? О-о, вот этот в самом деле хорош, да?

— Да… то есть, я имею в виду, это же идол! Резной истукан!

— Ну, вряд ли резчик собирался ему поклоняться, здесь изображен просто один из Воинства. И весьма, надо заметить, средненький его представитель. Вот ты бы неплохо смотрелся в резьбе по слоновой кости, такой высокий, хорошо сложенный юноша.

— Я бы… вы ведь не хотите сказать, что одобряете идолопоклонство, правда?

Азирафель успокаивающе потрепал его по руке и попытался переключить его внимание на толпу воинственно настроенной знати.

— Да услышит высокий Государь мой голос! Ко мне пришел пророк Господа нашего и говорил…

— Покуда жив Господь на небе, да дарует он нашему Государю многие лета! Весь народ уже услышал реченное пророками, о Ахав сын Амврия…

— Должен ли супостат вечно попирать гордость Израилеву? Разве сам Господь наш не воин? Да вспомнит мой Государь доблесть отца своего…

— Запиши-ка мне имя этого мерзавца, — заявил Ахав своему писцу, даже не подумав понизить голос, а потом обратился к стоявшему подле него царевичу. — Никогда не уступай им ни пяди, сын мой Охозия. Уступишь пядь, они отхватят два десятка локтей.

— Да, отец, — сказал царевич.

Азирафель вздохнул. Здешний кронпринц прилежно учился быть безжалостным, но Кроули, несомненно, был прав. Охозия никогда не будет настолько хорошо управлять государством, как это получалось у его отца. А младший… Азирафель взглянул на младшего царевича, тот как раз выражал свой восторг по поводу того, что сможет наконец продемонстрировать свои навыки боя на колесницах. Иорам будет смотреться на троне не лучше брата: больше всего его волновало, как взнуздать норовистую лошадку или оседлать норовистую бабенку. И еще эта неподобающая дружба с младшим офицером Иегу бен Нимши, человеком, слыша речи которого, Азирафель испытывал нечто вроде трепета: тот ухитрялся выдавать длинные тирады на англосаксонском за много столетий до того, как на земле вообще появятся первые англосаксы.

— Фак ми в прорезь, — пробормотал Иегу, почти не разжимая губ. — Неужто, факен фак, мы наконец зафачим во-от-такенный фак сирийцам в факен глотку, фак-фак этот их Дамаск и так, и так, и кверху факом…

— Что-о?! — завопил Ниммерил, и Азирафель едва успел чудесным образом сделать этот вопль неслышным. — Что за причудливое богохульство?

— Ниммерил! Умерь неземное сияние. Просто сделай глубокий вдох — «вдох» это такая штука, которую делают легкими, мальчик мой, — и повторяй себе, что это просто смертный и он не умеет по-другому.

— Но Иорам смеется! Случись что с его старшим братом, он будет законным царем! А он позволяет себе смеяться над такой пошлостью!

— Ничего не должно случиться с Охозией, — сказал Азирафель. — Эта жуткая семейка, кажется, будет править вечно.

Звук, который Ниммерил издал в ответ, подозрительно напоминал рычание, но он хотя бы вновь принялся слушать, что говорят вокруг. Ахав тоже, казалось, вполуха слушал то, что наперебой выкрикивали его придворные, кто болтая пустое, а кто страстно призывая царя идти войной. Наконец он поднялся с трона, и в зале сразу стало более или менее тихо, лишь с той стороны, где сгрудились бравые водители боевых колесниц, продолжали доноситься смешки и шепот.

— Посылаю я весть брату моему Иегосафату, царю Иудейскому, — сказал Ахав. — Пиши, писец: так говорит Ахав, царь над Израилем — поставь должные приветствия, — пойдешь ли ты со мною воевать Бен-Хадада на Рамот-Гилеад? Вспомни, брат, что нынешний повелитель Дамаска повинен в смерти друга моего! Так, теперь пропиши положенные слова прощания. Вы же, кто собрался здесь и кто мне внимает: собирайте людей, призывайте народ с земель ваших.

Он спустился по ступеням в зал, и народ расступился перед ним, низко кланяясь.

— Со мной идем, Охозия, — велел он, — и ты тоже, Иорам. Сами разъясните матери, отчего вам следует идти с войском, как и полагается мужам. Когда же придет ответ от Иегосафата, а это не должно занять более десяти дней, все снова здесь соберемся. Если же не придет ответ на десятый день, то войско развернется к югу.

— Мне прибавлять это к письму, государь?

Ахав задержал на нем тяжелый взгляд и, ни говоря более не слова, удалился вместе со своими сынами.

— Получилось! — возликовал Ниммерил, как только царь с царевичами скрылись во внутренних покоях дворца. — Благодарю, Азирафаил, благодарю!

— Не торопись пока на Небеса с докладом, — посоветовал Азирафель. — Сперва, полагаю, следует дождаться хотя бы начала войны.

— Спасибо, я так и сделаю. Как вы советуете! Вы так мне помогли, Азирафаил, и так невероятно искусны — я непременно расскажу об этом всем!

— О, прошу, не надо оповещать все Небесное Воинство, что я законченный лжец. Я знаю, что ты считаешь это весьма полезным навыком для выживания на земле, но, видишь ли, едва ли это понравится моему непосредственному начальству.

— Вы слишком скромны, — сказал Ниммерил восхищенно. — Такое мастерство — и такая скромность! Вы посвятили работе с этими существами столько лет и не желаете хотя бы признания своих заслуг?

— Все в порядке, мальчик мой, — заверил его Азирафель, повторяя про себя: «Господи, ну за что мне?» — Давай-ка лучше последуем за царем и узнаем, о чем он будет говорить с сыновьями наедине. А потом вернемся сюда, как раз к приему иудейских послов. Тут нынче в моде такая пестрая роскошь, она доведет меня до мигрени.

Они проследовали в личные царские покои, убранные несколько менее богато, нежели парадный зал. Азирафель ловко подхватил горсть фиников с подноса пробегавшей мимо служанки, уселся на подушке в самом углу и жестом пригласил Ниммерила сесть рядом.

— Вот, попробуй. Невероятно хороши. Прибыли, полагаю, из царских садов в Изрееле — ты ведь знаешь, что царь выкупает тамошние земли у тех, кто владел ими веками? И сделка примерно такова: земли в обмен на жизнь.

— Уверен, со смертью Ахава новый царь вернет земли владельцам, — заявил Ниммерил и увязался следом за другой служанкой, она несла вино и была чрезвычайно обескуражена, увидев, что две самые красивые чаши исчезли у нее с подноса вместе с самым пузатым кувшином.

Ангелы уселись и принялись закусывать, наблюдая, как царь Ахав обедает в семейном кругу. Тут драпировки на дальней стене комнаты раздвинулись и появилась богато одетая женщина средних лет, а следом за ней две служанки. Одна из них приставила к столу еще одно кресло, другая красиво разложила вокруг него шлейф своей госпожи, когда та уселась. Девушки принесли вино и блюдо с хлебом и фруктами и встали за спиной царицы.

— Вот, Ниммерил, знакомься, это Иезавель, — заметил Азирафель и поднял свою чашу, приветствуя достойного противника.

— Она такая маленькая, — удивился тот. — И этой женщине почти удалось остановить войну?

— Маленькая, о да. Но каждый локоть ее роста — это мозги.

— Какой нестандартный дизайн.

— Нет, я имел в виду, что… Или, впрочем, просто забудь, что я сказал.

— Все мужи от Дана до Вефиля бесят меня нынче утром, жена моя, — заявил Ахав. — Кажется, весь народ неожиданно сделался религиозен, и каждый так и норовит изречь пророчество. Как будто им нечем заняться в своих новообретенных поместьях.

— Да, пророки примечательно единодушны, — отозвалась Иезавель. — И, как я слышала, во всем городе не осталось ни единого человека, который бы нынче не увидел сон или не был бы благословлен видением. Господь Израилев, видно, крепко осерчал на сирийского царя.

— Ну еще бы, Бен-Хадад тот еще засранец. Подает плохой пример! А я не желаю, чтобы кто-то считал цареубийство удачным шагом при построении карьеры. Не в моей стране. Я собираюсь заручиться поддержкой Иудеи и пойти отбить у Дамаска Рамот-Гилеад.

Ниммерил в полном восторге стиснул Азирафелю руку.

— И в самом деле сработало! Как мне благодарить вас…

— Да что ты, я счастлив помочь, мой мальчик, — скромно отозвался Азирафель.

— Мальчиков я беру с собой, — продолжил Ахав. — Разумеется, каждого с достойной дружиной.

— Мы не можем допустить, чтобы с войском ушли оба царевича, муж мой, — сказала Иезавель. — Будь благоразумен, дорогой супруг. Охозии следует быть в столице.

— Я не останусь дома, словно трус! — взвился старший царевич. — Люди решат, что я буду негодным царем! Иорам пойдет воевать, а ведь он младше меня!

— И намного красивее, — поддакнул Иорам и ткнул брата локтем в бок.

— Временами вы оба ведете себя не лучше младенцев, — едко сказала Иезавель. — Иорам идет с войском потому, что наследник не он. И тебе это известно. И ты выезжал в прошлом году усмирять бунтовщиков, сын мой, так что прекрати дуться, оно не пристало царю, а я и так слишком долго отучала от этой привычки твоего отца.

— Я царь царей, и я не дуюсь, — заявил Ахав, но тут же увял под насмешливым взглядом жены. — Не дуюсь… Ну, почти. Во имя всего Воинства Небесного, может, мне просто поставить тебя впереди войска, и тогда Дамаск сдастся без боя?

Иезавель рассмеялась, и он весело ей улыбнулся. Азирафель поймал изумленный взгляд Ниммерила и лишь пожал плечами. Они, разумеется, ужасные люди, но нельзя было спорить с тем, что они очень любили друг друга, и это даже несмотря на то, что у Ахава имелась дурная привычка спать со служанками своей жены.

— Возможно, твой брат смог бы прислать нам серебра, чтобы платить войску, жена, — сказал Ахав. — Это необычайно бы мне помогло.

— Возможно, — отозвалась та. — Мало любви питает брат к любым арамейцам. Я напишу ему. Тебе же следует поторопиться с отправкой своих посланий, чтоб царь Арам-Дамаска не опередил тебя с предложением торгового союза. И, полагаю, пророки Мелькарта тоже могли бы сказать свое слово? Они оказали тебе немалую поддержку, когда ты вышвыривал отсюда ассирийцев.

— Ни слова не было от пророков Мелькарта. Или Хадада, или Ашеры. Мне бы следовало испросить…

— О нет! Они же ему скажут!

Полный ужаса неслышимый вопль Ниммерила прервал царевич Иорам, который непрошенным влез в разговор.

— А если Дамаск пойдет войной на дядю Баал-Эшера? — заметил он лениво, будто бы между прочим. — И сирийцы убьют дядю и всех его сыновей? Кто тогда станет править в Тире? Я ведь смогу тогда претендовать на трон? Охозия будет царствовать здесь, а я в Тире. Отец, что ты думаешь?

Ахав краем глаза заметил выражение лица жены и притворился, что глуховат.

— Дядя Баал-Эшер — любимый брат нашей матушки, — заявил Охозия с благочестивой миной. — Да благословит его Господь долгими летами!

— Я просто рассуждал, — пробормотал Иорам, — я просто от кого-то слышал, что…

— От кого-то? Я точно знаю, от кого, и должна сказать, что сын Нимши мне не нравится, — заметила Иезавель. — Я видела, как он правит своей колесницей и как он учит тебя управлять своей. Убьешься ты из-за него когда-нибудь, помяни мое слово.

— Иегу мой друг! И он ничего такого не имел в виду, — заявил Иорам поспешно, ясно представив, как стряпают очередное дело о государственной измене.

— Покуда и сам финикийский царь, и консорт его, благородная госпожа Ашера, благополучно здравствуют, самым лучшим для твоего друга было бы не иметь в виду вообще ничего, — кивнула мать.

Азирафель крепко ухватил Ниммерила за запястье и удержал — в руке у того уже возник меч. Возник, замерцал и под взглядом Азирафеля пропал снова.

— Мальчик мой. Людям следует дозволять самим принимать решения. Они вольны верить в кого и во что пожелают и действовать соответственно, так уж сложилось со времен, эм-м… того случая в Саду.

— Ну, если вы так считаете… — неохотно согласился Ниммерил, продолжая, однако, бросать убийственные взгляды в сторону Иезавели. — Я, честно говоря, никогда не знал толком, что там в Саду произошло.

— Правда? Может, оно и к лучшему. Там не было ничего интересного.

Кроули стоял, смешавшись с толпой, что запрудила площадь перед Великими Вратами Самарии в ожидании зрелища. Цари Израиля и Иудеи вот-вот должны были друг друга поприветствовать. Место было выбрано превосходно — широко, просторно, равно приятно и тщеславным глупцам, жаждущим, чтобы на них поглазели, и любопытным идиотам, собравшимся, чтоб поглазеть. Посмеиваясь про себя, Кроули пробирался сквозь толпу, выискивая место получше. Осторожно, только осторожно. Ангелы точно где-нибудь здесь, а он совсем не стремился попасть на глаза этому парнишке Ниммерилу.

Иегосафат был справным, крепким мужчиной с густой ухоженной бородой, в которой едва-едва начинала пробиваться седина. Он направился навстречу Ахаву с распростертыми руками, безоружный, готовый заключить царя в братские объятия. Будто и забыл, что Израиль не давал ему и шагу ступить по собственной воле вот уже больше десятка лет.

— Ахав, брат мой! — возгласил он.

— Приветствую тебя, брат мой Иегосафат, — отозвался тот.

Цари обнялись, словно и вправду души друг в друге не чаяли, а шнырявшие в толпе заводилы, что состояли на довольствии у обоих дворов, принялись восторженно вопить. Наконец цари оторвались друг от друга.

— Брат, пойдешь ли со мной отбивать у врага Рамот-Гилеад? — вопросил Ахав.

— О да! Куда ты пойдешь, туда и я пойду, мой народ — это твой народ, и мои кони — твои кони! — вскричал Иегосафат ему в ответ, и в этот раз ликование толпы даже и подогревать не понадобилось.

Кроули воздел глаза к небу. Можно подумать, Иегосафат мог ответить как-то иначе, учитывая взаимоотношения между двумя царствами и количество израильских советников, а также израильских военных, наводнивших Иудею с тех пор, как дочь Ахава вышла замуж за сына Иегосафата. Тем не менее следовало записать на счет царя пару очков за артистичность — его энтузиазм выглядел совершенно искренним. В другой жизни он мог бы сделать хорошую карьеру на сцене. Взгляд Кроули зацепился за подозрительный свет, лившийся откуда-то от самых Ворот, и он поспешно нырнул в толпу поглубже. Ага! Вот где Азирафель со своим гостем. Ниммерил откровенно привлекал к себе внимание, народ вокруг перешептывался, глазел, пытался флиртовать, а кто и стянуть у него чего-нибудь, и все оставались разочарованными: авансов он не замечал, а красть у него было нечего. Азирафель имел слегка раздраженный вид того, кто уже бессчетное число раз повторил, что можно сделаться невидимыми для смертных, и вот-вот начнет сердиться всерьез. Кроули ухмыльнулся: высок, хорош собой и туп как пробка — соответствует всем необходимым требованиям для работы ангелом. Нет, разумеется, Азирафель-то тупым не был, он был даже вполне сообразителен для ангела. И не был красив в этом слащаво-небесном кукольном смысле, как этот его Ниммерил. И хорошо, решил Кроули. Множество ангелов бы только выиграли, если б им тоже придали характера и индивидуальности.

Для царей вынесли на площадь троны, и знать, израильская и иудейская, принялась тараторить трескучие речи. Цари сидели и глядели благосклонно, а когда кто-то из лизоблюдов разражался какой-нибудь совсем уж зубодробительной лестью, сквозь вежливость явственно проступало «нет, ну что за мудозвон!». Наконец Иегосафат воздел руку, призывая к тишине, и гомон вокруг слегка приутих.

— Давайте услышим теперь Слово Господне, испросим пророков, будет ли победоносным наше воинство, — сказал он.

— Пусть эти пророки, что столуются за мой счет, подойдут ближе, — велел Ахав.

Пророки нестройными рядами двинулись вперед. Что ж, не все четыреста, но тут было достаточно тех, кто стал жертвой насланных Кроули снов и видений, и все они в один голос принялись уверять царей в том, что победа их предречена свыше. Многие несли откровенный бред, причем брехали фанатично и зрелищно, с пеной у рта. Седекия бен Хенаана размахивал двумя огромными коваными рогами, чем подвергал нешуточной опасности всех, кто оказался с ним рядом, и вопил, что забодает царя Дамасского самолично.

— Все это звучит весьма обнадеживающе, — заявил Ахав тоном, предназначенным исключительно для Иегосафата. Кроули не сомневался, что ангелы уловили этот нюанс ничуть не хуже, чем он.

— Все ли твои пророки здесь? — усомнился царь Иудейский. — Все то, что мы выслушали, звучит как-то слишком… одинаково.

— Здесь все, кто хоть чего-то стоит, — сказал Ахав. — Есть еще горстка лентяев, что я унаследовал вместе с прочим добром от отца моего, но они главным образом пророчествуют, что я увеличу им содержание. Ах да, есть еще тот мерзавец Михейя бен Имлах, разумеется. Он бы предрек, что черное станет белым, если бы думал, что меня это разозлит. Ненавидит меня, не знаю с чего бы.

— Господь всеблагой, да он, должно быть, лишился рассудка, — заявил Иегосафат со столь точно сыгранным изумлением, что Кроули снова уверился, что по царю плачут подмостки. — Пускай же безумец придет сюда!

Ахав сверкнул на него очами, но подозвал одного из стражников.

— Приведи ко мне Михейю бен Имлаха, пророка. Если начнет отказываться, арестуйте. Если же он продолжит упорствовать, тогда…

— Да, о царь! Тогда весь Израиль будет скорбеть о кончине столь выдающегося человека.

— Превосходно.

В ожидании Михейи цари развлекались, кидая в толпу сласти и со снисходительным одобрением взирали, как люди собачатся, пытаясь добраться до подачки. Пророки продолжали создавать фон, хором бормоча о великой победе, которую Небеса несомненно и очевидно вложат в руку царя. Ангелы в отдалении довольно ухмылялись и тоже жевали сласти от царских щедрот. Кроули нырнул в город и лично проследил, как Михейю конвоируют на площадь. Вот и славно. Теперь наконец все услышат голос разума.

Пророка привели пред царские очи, он поклонился, явно растерянный. Ахав сложил руки шатром и глянул на него так, как основательно проголодавшийся волк глядит на стреноженную овечку.

— Ну так что, Михейя? — спросил он. — Есть у тебя для меня Слово Господне, или как? Идти ли мне на Рамот-Гилеад? Воевать Бен-Хадада — или дома посидим?

Михейя посмотрел на Ахава, потом на Иегосафата, на толпу, что притихла, дабы его услышать, и на пророков, что таращились на него в некотором удивлении. Облизал губы. Пригладил бороду.

— А и иди, — заявил он хрипло, разглядывая собственные ноги. — Сходи! Взойди и торжествуй, и Господь тебе вложит.

— Чего? — завопил Кроули, но никто не услышал этот вопль, кроме, разумеется, Азирафеля и Ниммерила. Он витиевато благословил собственную тупость и припал к земле, затаившись за стайкой молодых девушек.

— Михейя бен Имлах, ты трус и лжец, — заявил Ахав. — Или так боишься ты царя Иудейского, что позабыл свою вечную ненависть ко мне?

Михейя дернул щекой и глотнул пересохшим горлом. Когда он поднял взгляд, страха в его глазах не было.

— Я вижу всех израильтян, рассеянных по горам, как овцы, лишившиеся пастуха, — провозгласил он. — И слышу, как говорит Господь: нет у них пастыря, пусть возвращаются с миром каждый в свой дом.

— Вот, как я и обещал, — сказал Ахав Иегосафату, — Нет никакого проку выслушивать бессмыслицу. Пусть идет он обратно домой.

— Слушайте слово Господне! — завопил Михейя во всю свою мочь. — Видел я Господа, сидящего на престоле Своем, и все воинство небесное стояло при Нем, по правую и по левую руку Его! И сказал Господь: кто склонил бы Ахава, чтобы он пошел и пал в Рамофе Галаадском? И один говорил так, другой говорил иначе; и выступил один дух, стал пред лицем Господа и сказал: я склоню его. И сказал ему Господь: чем? Он сказал: я выйду и сделаюсь духом лживым в устах всех пророков его. Господь сказал: ты склонишь его и выполнишь это; пойди и сделай так. И вот, попустил Господь духа лживого в уста всех сих пророков твоих! Но Господь изрек о тебе недоброе! ^[3]

Толпа заохала и запричитала, а оттуда, где стояли ангелы, раздался душераздирающий вой, будто озлился какой-то огромный дикий кот. Наконец вышел вперед Седекия бен Хенаана и от души съездил Михейе по сусалам.

— Брехун! — рявкнул он. — Не слушай его, о царь! Не было ли всем нам передано слово Господне? Что же касаемо тебя, Михейя, то какой же это дорóгой мог посланец Господа дойти от меня до тебя, а?

«Вниз по улице пару кварталов», — ухмыльнулся Кроули, который немало приободрился, услышав, как Михейя огласил нужный текст.

— Какой дорóгой? А ты, провалиться мне на этом месте, узнаешь, когда забьешься к себе в чулан, пытаясь спастись от воинов Дамаска! — вопил Михейя в ответ, воздевая руки.

— Арестуйте этого человека, — взревел Ахав. — И держите на голодном пайке, покуда не вернусь с победой! — Он вскочил, пылая гневом. — Судить его за измену сейчас мне недосуг.

— Я говорю правду, — крикнул Михейя, когда его уже волокли прочь. — Чистую правду!

Кроули проводил его взглядом. А потом долго смотрел вслед царям, что удалились с площади обратно в город. Они что, все-таки собрались воевать? После того, что услышали? Как можно было выразиться еще яснее? Иногда он совершенно не понимал людей.

И ведь придется теперь тащиться на эту битву, чтоб ей благословиться вдребезги! Надо лично проконтролировать, как все пройдет.

Chapter Text

— А разве нельзя было просто долететь? — сказал Ниммерил, в очередной раз закашлявшись. Пыль, поднимаемая сотнями ног, перекрасила его одежду и лицо в не самый приятный оттенок серого.

— В такую жару? Кроме того, мы полезнее здесь, где можно присмотреть за войском Израиля и Иудеи, правда?

— Солдаты жутко богохульствуют. А их пайки совсем невкусные. Мы бы могли быть на Рамот-Гилеад к вечеру, если бы полетели.

— Такова солдатская доля, — Азирафель продолжал увещевать. — В любой из армий, во все времена. Должно быть, это записано в какой-нибудь из инструкций, что-то вроде: «Раздел тридцатый, параграф каф-точка-четыре. Введение в поругание небес, памятка для призывника».

— Вот как? — сказал Ниммерил. — Следует послать кого-то, чтоб истребить тех писцов.

Плечи Азирафеля слегка поникли. Вот Кроули всегда понимал, когда он шутит.

— Ладно, забудь, — вздохнул он. — Идем дальше. Вино сегодня к ужину я улучшу, обещаю.

Вечер прошел не лучше. Ниммерил опрометчиво решил побродить среди людей, будучи для них видимым, и поднять боевой дух вчерашних землепашцев, которые совершенно не желали идти воевать с кем-либо, и уж тем более с отборными войсками сирийского царя. Они изумленно пялились на сладкоречивого и явно не бедного юношу и не менее изумленно справлялись у него, неужто кушитский царь тоже идет к Ахаву на подмогу.

— Что отвечать? — шепнул Ниммерил, глядя на Азирафеля глазами потерявшегося котенка.

— Боюсь, что у повелителя кушитов есть чем заняться дома, — тут же вмешался он. — Царь просто прислал наблюдателя.

Солдат это явно не устроило.

— Вали тогда в свою Напату и наблюдай вот это, — пробурчал один и сделал неприличный жест.

— Но я не смогу делать то и другое одновременно, — недоумевал Ниммерил, пока Азирафель энергично его оттаскивал.

— Они просто немного взволнованы. Никто не хотел тебя оскорбить.

Ниммерил с сомнением оглянулся на солдат, которые продолжали доносить до него весьма недвусмысленные мнения о своих отношениях с его матушкой.

— Я думаю, что слова, которые они произносят, — ощетинился он, — могут служить для выражения грубости.

Азирафелю в конце концов удалось увести его достаточно далеко. Подобные сцены, с небольшими вариациями, повторялись несколько раз, и Азирафель уже начал прикидывать, способно ли эфирное создание преждевременно поседеть. Когда разведчики донесли, что вблизи Рамот-Гилеад показались сирийские передовые отряды, он едва не вздохнул с облегчением.

Путешествовать, прячась в обозе, оказалось весьма неудобно. Спать так и вообще пришлось в щели между мешками с зерном и бурдюком дешевого вина. Но по крайней мере компания была приятной. Кроули выскальзывал из своего укрытия, прихватывал, приняв человеческое обличье, пару мехов — вино и в самом деле было отвратительным, — и принимался бродить по лагерю тех, кто вместе с ним тащился вслед за армией. То была в большинстве своем веселая молодежь. Пару раз его ласково двинули по плечу, когда он сообщил молодежи свое о ней мнение, и похихикали, что сам-то он, не иначе, набивается им во внуки, но Кроули с удивлением чувствовал, что людей радуют его слова, так что продолжал шутить дальше.

Ангелы — ну как же иначе! — устроились далеко впереди, чуть ли не в голове колонны, и им не приходилось глотать пыль круглые сутки. Еще бы, разве кто-нибудь оттуда опустится до путешествия в компании шлюх и кухарей? Чертово офицерье, думал Кроули, везде оно одинаково, от высочайших Небес до самых глубоких ям Шеола, а человеческое офицерское сословие устроилось где-то посередке и служило наглядным свидетельством того, что военной косточкой, где б ты ни оказался, ты станешь лишь в том случае, если напрочь просрешь мозги.

— Мы ведь увидим Рамот-Гилеад уже через день-другой, да? — спросил он, передавая мех с вином по кругу возле костерка, где он расположился с новыми знакомыми.

— Стены города должны показаться самое позднее завтра к вечеру, — ответил Эшант, протянув руки к огню. — Один мой друг сказал мне.

— Ну наконец-то, — заметил Кроули и, по чистейшей прихоти, исцелил ушибы и раны, которыми оделил беднягу упомянутый «друг» вместе с новостями. — Будем надеяться, стены окажутся не очень крепкими.

— Кто устоит перед войском Израилевым? Сам Господь с нами!

— Да, с нами, — пробормотал Кроули, глядя в огонь. — С нами, до тех самых пор, когда вдруг без нас.

— Ну-ка, лапуля, раздели-ка это на всех, — велела одна из старух, вручив ему стопку еще теплых пресных лепешек. — И не куксись, хотел пышного хлебушка — сидел бы дома. — Она нагнулась и зашептала ему на ухо: — А если боишься, шепчи молитву Госпоже Анат и Госпоже Ашере. Они скорее услышат нашего брата.

— Не меня, — сказал Кроули. — Меня не услышат.

Старуха пожала плечами.

— Меня вот тоже не очень-то слушали, когда израэлиты выволокли нас с матерью прямо из дома. Но, может быть, как раз сейчас они и слышат?

Люди, думал Кроули, раздавая хлеб. Люди и эта их надежда. Хренов триумф веры над жизненным опытом.

Когда на следующий день стало известно, что показались сирийцы, он едва не вздохнул с облегчением.

Битва закружилась вихрем и взвилась, взметая пыль, и воины с трудом различали друг друга. Ничто, однако, не было способно скрыться от взора ангельского. Азирафель и Ниммерил следили за войском Израиля и Иудеи, взобравшись на телегу с продовольствием. Ахав и Иегосафат бились на колесницах в первых рядах и щедро сеяли смерть: вот Ахав взмахнул мечом и по самое плечо отсек руку сирийцу, осмелившемуся подобраться к нему слишком близко, вот Иегосафат проткнул другого тяжелым копьем. Ахав пошел в бой, сняв все свои регалии, но даже если в нем и не опознавали царя, было очевидно, что это очень богатый, хорошо вооруженный и очень умелый воин.

— Как думаешь, царским телохранителям хотя бы иногда хочется связать их покрепче и уволочь в тыл? — сказал Азирафель, чуть ли не до крови закусив губу. Сегодня удача благоволила Израилю и Иудее, и он размышлял, понял ли уже это Ниммерил.

— Сирийцы что, бегут? — как раз изумился тот, указывая на солдат, действительно обратившихся в бегство. — Думаете, Ахав может победить? — он схватил Азирафеля за локоть. — Где ваш меч? Мы могли бы сами выйти на битву и…

— И что? Зарубить его?

— Да! Или биться на стороне сирийцев! Это склонит чашу весов в их пользу.

Азирафель молча смотрел на него. За провал миссии, конечно, наорут, и знатно. Но тем не менее.

— Уверен, что я просто плохо тебя расслышал. Ты ведь не мог предлагать биться на стороне тех, кто поклоняется Хададу и Анат? Полагаю, тебе просто придется смириться с тем фактом, что армии, почитающей Господа нашего, кажется, сопутствует удача.

— Простите, — Ниммерил сник. — Но он ведь должен умереть!

— И умрет обязательно, — раздался голос у него за плечом.

Азирафель замер, а Ниммерил рядом с ним вполне мог сойти за резного идола, глаза широко распахнулись и сделались стеклянными. Вот ведь невезение… Но когда Азирафель обернулся, вежливая улыбка была уже на месте.

— Архистратиг Михаил! Как невероятно приятно видеть тебя.

Михаил глянул свысока, будто бы говоря «не пытайся плести передо мной словесные кружева, солдат», и воздвигся на телегу рядом с ними. Доспехи архистратига вызывали резь в глазах, даже у ангелов. Серебряная кольчуга сияла и переливалась с мелодичным звоном. Наручи и поножи были вызолочены. Кажется, подумал Азирафель, рассчитано, что ни один враг не осмелится и близко подойти, не то что оцарапать это великолепие. В руке Михаил с большой непринужденностью нес три тяжелых копья, будто бы имел привычку протыкать по нескольку противников одновременно, хотя Азирафель и затруднялся представить, как он собирается держать третье копье.

— Решил присмотреть за всем сам, — заявил архистратиг и пристроил копья на бортик телеги. — Храбрые ребята эти сирийцы, нашим приходится изрядно трудиться, убивая их. А теперь давайте-ка сделаем все как положено, да? — Он оглядел поле битвы. — Где тут Ахав?

— Там, мой господин, — показал ему Ниммерил.

— Молодец, парень. Ты, конечно, немного перемудрил с этими ложными пророчествами, ха? Случайно подкинул парочку настоящих? Понимаешь, с людьми надо попроще. Быстро и по делу, вот чего они хотят. Но не волнуйся, пришел воин, чтобы всех спасти. Как и всегда.

Он хлопнул их по плечам, едва не вбив обоих в пыль, и Азирафель, восстановив равновесие, посмотрел туда, куда показывал Ниммерил. Он увидел царей, израильского и иудейского, а потом углядел и сирийского лучника, почти мальчишку, за которым гнались воины из стражи Иегосафата. Юноша положил стрелу на тетиву дрожащими руками — не более чем жест отчаяния, нелепая надежда хоть как-то уравнять шансы, — и пустил ее в полет. Уже на излете она должна была клюнуть в плечо одного из израильтян и самое большее оцарапать кожаный нагрудник, но, повинуясь взгляду Михаила, вновь набрала скорость и высоту, налилась силой и вонзилась Ахаву прямо в грудь, в узкую щель между пластинами его доспеха. Невозможный, невероятный выстрел. Царь обмяк, ухватившись за борта колесницы. Колесничий развернул лошадей и погнал их, безумным галопом мчась прочь с поля битвы. Трое ангелов проводили колесницу взглядами. Царь старался держаться как ни в чем не бывало и скрывать, что кашляет кровью.

— Вот так, — сказал Михаил. — Умирает, и убил его смертный. И никому из нас не пришлось сражаться на стороне почитателей Хадада. — он хохотнул и снова хлопнул Ниммерила по плечу. — Когда на тебя накатывает паника на поле боя, думай. Просто думай. Выход есть всегда.

— Да, мой господин, — промямлил Ниммерил, сгорая от стыда.

— Теперь я вас оставлю, — заявил архистратиг, но вдруг остановился, привлеченный чем-то вдалеке. — Тут у вас обретается чертов демон. Наблюдает за битвой. Видимо, явился за Иегосафатом, но тому следует сегодня остаться в живых.

Азирафель, похолодев, обернулся. Кроули был там — стоял среди маленькой пестрой толпы обитателей обоза, что пробрались вперед и с опаской следили за боем, готовые быстро рассыпаться в окрестных холмах, если вдруг дело будет дрянь. Рядом раздался какой-то звон, и Азирафель снова глянул на Михаила, в руках у которого уже было копье, и он бормотал благословение над посеребренным наконечником. Это было тяжелое боевое копье, с длинным древком и широким лезвием, оружие ближнего боя. Михаил перенес вес на отставленную назад ногу, отвел руку и метнул копье легко и изящно — так, словно оно ничего не весило, будто бы в руке его был легкий дротик. Этот бросок был едва ли не самым красивым зрелищем, что Азирафель видел за всю свою жизнь, и художники-смертные, вероятно, рыдали бы, вымаливая право запечатлеть Михаила на холсте и в камне, но ни разу в жизни Азирафель не заботился о красоте меньше, чем сейчас. Он застыл, примороженный к месту ужасом, и следил, как копье летит в цель — и сбивает Кроули наземь.

— Копье мне принесите, — велел Михаил буднично.

— Я принесу, — вызвался Азирафель, вдруг обнаружив, что почему-то все еще может говорить. Он сорвался и побежал. Сердце колотилось где-то в горле. Людей вокруг уже не было, вероятно, копье, сразившее одного из них, примерно всех напугало. Азирафель упал на колени подле Кроули, совершенно не заботясь, как будет выглядеть в глазах ангелов.

— Кроули!

Он был каким-то чудом все еще жив, скрючившись вокруг древка и хрипло дыша. Азирафель попробовал помочь ему выпрямиться, но он лишь взвизгнул, пронзительно и страшно. «Что же мне делать?» — Азирафель поднялся на ноги, продолжая лихорадочно соображать. Чего от него ждали, было очевидно: он должен был упереться ногой Кроули в плечо, выдернуть наконечник и прикончить демона. Он всмотрелся так пристально, как только мог, — проклятая штуковина не просто пронзила бедного мальчика насквозь, и материальное его тело тут же бы умерло, попытайся Азирафель ее вытащить, — хуже всего было то, что из раны текла не только кровь. То ли копье Михаила было так выковано, то ли дело было в благословении, но из Кроули истекала сама его сущность — умирал именно он сам, а не только тело. Азирафель запретил себе беспокоиться, что архангел наблюдает за ним, он просто продолжил думать, а потом положил руку Кроули на плечо и сотворил чудо.

— Демон сделал что-то! — завопил он. — Он исчез! Но я верну твое копье, архистратиг! — и нырнул следом за Кроули, но еще успел увидеть отвращение на лице Михаила и то, как он укоризненно качает головой, кляня всеобщую тупость.

Было темно. И он обливался пóтом, хотя стоял жуткий холод. Очень странно, потому как теперь лето, и был жаркий день, и он наблюдал за битвой, когда… Кроули зашипел и скрючился еще сильнее. Боль не утихала. Не помогало ничего. Вот дрянь, совсем ничего. Ему просто нужно собраться с мыслями, и он сможет исцелиться, просто нужно… Но мысли внезапно стекли туда, куда он не смог за ними последовать. «Ого, — подумал он, когда они снова стали различимы, — оказывается, копье, продетое сквозь твои кишки, жутко мешает сосредоточиться. Кто б мог подумать».

— Руки на древко, — скомандовал он себе вслух. — И тяни. Давай… а-а-а-а!

Когда он снова открыл глаза, то подумал, что это мог быть обморок. Как же хорошо, что никто не видел, что он настолько оконфузился. Раздался хлопок, и рядом появился Азирафель.

— О, хвала небесам, — выдохнул он. — Я подумал, что отослал тебя в свой городской дом, и когда тебя там не оказалось, просто обезумел, а ты здесь. И ты жив.

— Что… Азир…

— Тш-ш-ш-ш. Дай мне взглянуть. Можно? Я только…

Азирафель попробовал чуть-чуть разогнуть ему спину. Кроули издал звук, которому немало удивился сам, как только смог заставить себя замолчать. Потом почувствовал, как раны осторожно коснулась рука, и сначала это было даже хуже, но потом по животу стала распространяться чудесная немота. Одно из двух, либо за ним пришла смерть, либо Азирафель сподобился устроить что-то полезное. Сейчас оба варианта казались Кроули одинаково неплохими. Он позволил уложить себя на бок и краем глаза наблюдал, как Азирафель, достав нож, разрезает его тунику, а потом нетерпеливым жестом отправляет чертову тряпку в небытие целиком.

— Выдерни… выдерни его, — прохрипел он.

Азирафель встревоженно на него глянул. Пригладил ему волосы. Потом опустился рядом с ним на колени и принялся гладить по щеке. Это жутко раздражало. Занимается всякой чепухой, когда мог бы уже выдернуть эту штуку.

— Я не могу. Тебя пробило насквозь. Нужно ломать древко. Но дело даже не в том, Кроули. Михаил принес оружие, убивающее демонов. Он же шел к людям! Проклятье, ну кто так делает… Ты сам знаешь, что происходит с телом, когда из такой раны вытаскивают копье. Оно сейчас словно пробка, вытащу — и тело истечет кровью. А из этой раны потечет не только кровь, копье Михаила ранило саму твою сущность. Я знаю, что не смогу исцелить эту рану ни достаточно быстро, ни достаточно хорошо.

Кроули смотрел на него, стараясь не дышать слишком глубоко или не дышать совсем, но тело предавало его и настойчиво, судорожно втягивало в себя воздух. Из того, что говорил Азирафель, он не понял почти ни слова.

— Вытащи, — прошипел он снова, после еще одного чудовищно мучительного вдоха. Ангел вытащит копье, и боль уйдет. Это было единственным, в чем он был уверен.

— Дорогой мой, — сказал Азирафель, — ты умрешь. — Он плакал, и это печалило Кроули, но печаль тоже была где-то чудовищно далеко. — Ты умираешь.

— О, — сказал Кроули и закрыл глаза. — Вытащи… — он застонал, когда Азирафель перехватил его так, чтобы было удобнее обнять. Чертовы ангелы, невнятно подумал он.

— Послушай, — сказал Азирафель хрипло, голос дрожал от слез. — Я не хочу, чтобы ты умирал, Кроули. Ты мой друг.

— Не дай мн-умреть, — выдохнул он, соглашаясь. Боль накатила снова.

— Послушай меня. Я знаю, что ты не понял как следует. Михаил метнул в тебя что-то из своего арсенала убийцы демонов. Я не смогу тебя исцелить. Понимаешь?

— Устал… очнь, — сказал Кроули.

— Нет. Кроули? Просыпайся. Кроули, ты должен сказать мне свое настоящее имя, понимаешь меня? Я знаю, что требовать этого черт знает как грубо с моей стороны, но просто, черт подери, скажи, и все!

Кроули снова нашарил древко, ухватился и надавил — и когда боль отступила, а онемение начало возвращаться, он почувствовал, как у него проясняется в голове. Он посмотрел на Азирафеля.

— Мое имя?

Он втянул в себя воздух, и это оказалось не больно. Это было невероятно. Он даже думать мог. Какая же морока с этими настоящими именами. Вот накрутили. «А еще, — кто-то словно бы шепнул ему на ухо, тихонько и соблазнительно, — хоть кто-то будет помнить твое имя, когда тебя не станет». Но его ехидный разум мгновенно оскалился на эту сентиментальную чушь. Как же пресветлый ангел объяснит, откуда он знает имя вражеского агента? Может быть, не сейчас, а через тысячи лет, но он проговорится. И ему станут задавать вопросы. И у Азирафеля будут неприятности. Так что хотя бы в одном Кроули был согласен с тем, кто стал после Войны его начальником: они вправе сотворить из самих себя что-то новое. И когда Азирафель склонился над ним, он прошептал ему в ухо: «Кроули». И недовольство на ангельском лице даже позволило надеяться, что он сможет ухмыльнуться в ответ. Может быть, часика через два.

— О, Кроули… — сказал ангел. — Полагаю, это не имеет значения. Я буду сейчас… Я собираюсь называть твое имя. Вместе с другим именем. Думаю, тебе может быть немного больно.

Он гладил его лоб и выглядел настолько несчастным, что Кроули собрался с силами и попробовал пошутить. Сделал глубокий вдох и постарался вспомнить, каким ехидным был раньше.

— У меня копье… торчит… из брюха, — произнес он так внятно, как только мог. — Я вытекаю весь. Ты чертовски ненаблюдателен, Аз… Азирафель! — вот, мол, глянь, я-то знаю твое имя!

Наверное, он перенапрягся, и боль нахлынула волной. Он уронил голову Азирафелю на грудь и хотел снова заорать «вытащи!», но, похоже, вряд ли он сможет орать когда-либо в обозримом будущем.

Азирафель бережно уложил его себе на колени и воздел руки в молитве. Кроули начисто пропустил ее начало, было так больно, что он не мог сосредоточиться.

Зачем ангел повторяет свое имя? Ага, просит даровать ему сил.

— …и Ты, что исцеляешь больных, Ты, что врачуешь все раны, узри ныне того, кто повержен. Враги одолели его, пронзили копьем, и плоть отходит теперь от его костей; без Тебя, о Господи, как ему выжить?

— Чего? — выдохнул Кроули. Он попытался хотя бы поднять глаза и мельком увидел Азирафеля с воздетыми руками, голова молитвенно запрокинута к небесам. О нет. Нет! — Постой…

— Тех, кто пал, ты подымаешь, и даже тех, кто нисходит в Шеол…

— Азирафель!

— Ты возносишь их высоко, и обращаешь слезы в радость, и никто не ведает более печали. Тени в скорбящем доме расступаются, и те, кто рыдал, поют во блаженстве…

— Зачем… Что ты делаешь?

— Ты приносишь надежду и весть об исцелении тем, кто уже облачился в траур, но увы! Увы, мой брат и мой друг, должен ли он уйти, должен ли пасть в бездонные бездны? Стать навеки потерянным для Твоего взора? Разве должны дни жизни его сгинуть бесследно, словно вода, что уходит в песок?

Азирафель разорвал на себе одежды жестом плакальщика. Он сиял. Сиял, Кроули видел! Вся комната сияла. И Свет изливался на запрокинутое лицо ангела. Кроули судорожно огляделся, уже не заботясь о своей ране, и предпринял героическую попытку скатиться с ангельских колен, но сдвинулся едва ли на дюйм и тут же распластался без сил, задыхаясь.

— Не дозволь ему сгинуть, не допусти, чтоб кости его растеклись, как воск. Не дай ему обратиться во прах. Вспомни имя его с добром, а не с худом, о Господи! Свят…

— Нет, — выдохнул Кроули, с ужасающей ясностью осознав, что сейчас произойдет. — Нет, нет, нет!

— …Свят, Свят Господь Повелитель Воинств, помяни слугу твоего Кроули, о Ты…

И Азирафель произнес Имя Божье, и Кроули забыл, как слышать что-либо еще. Все вокруг стало белым, сияющим, и где-то очень далеко он чувствовал, как тело его бьется в судорогах, удерживаемое лишь руками ангела. Боль от копья была просто чудовищной, но даже сквозь нее Кроули почувствовал, как Азирафель, прижав его к коленям одной рукой, другой крепко ухватился за древко. Раздался звук, будто от падения огромного дерева, и копье разломилось надвое, а в следующее мгновение ангел достал обломки — вынул с обеих сторон сквозной раны. Кроули почувствовал, как хлынула кровь, а с ней и остатки его сил, и как свет, обжигающе-ледяной, устремляется в рану ей навстречу. А потом вдруг понял, что обращается, принимает истинную форму и беспомощно, беспорядочно и мучительно бьет крыльями. Азирафель все говорил и говорил, но смысла уже не осталось нигде и ни в чем. Все быстро куда-то скользило, и Кроули позволил ему ускользнуть совсем, и был благодарен поглотившему его беспамятству.

Когда он очнулся, было совсем темно и чудовищно жарко. Он лежал, распластавшись на Азирафеле, который был теплым и очень основательным. Окончательно придя в себя, Кроули осознал, что крылья его бессильно разметались по сторонам, а крылья Азирафеля, чертовски огромные, укутывают их обоих. Будто десяток пуховых перин, если бы кто-то здесь озаботился изобрести уже такую штуку. Он искренне недоумевал, как выносит это Азирафель — ему-то каково на самом дне плотного кокона из тел и перьев? И Кроули не знал, как это выносит он сам — теперь, когда понял, что ангел еще и обнял его, обхватив руками под основанием крыльев. Ангелы… Им лишь бы понежничать.

— Как ты себя чувствуешь?

— Не хотел тебя будить, — сказал Кроули, поморщившись и сожалея, что упустил свой шанс уползти незамеченным. Он выкрутился из кольца рук и крыльев, сложил собственные и тут же вздрогнул от холода. В темноте засветился маленький огонек, завис между ними и выхватил из темноты встревоженное лицо Азирафеля.

— Я не спал. Просто сидел тут и беспокоился о тебе. Почти два дня уже.

— Ну, я в полном порядке, — сказал Кроули и ощупал себя для верности. — Ага, точно. Исцелен. Ты что, правда… — он опасливо глянул Вверх. Вроде бы за ними не наблюдали. — Это было очень неумно с твоей стороны. Как ты мог предвидеть, что твоему начальству есть до меня дело?

— Помилуй, я ведь Туда не заявление в службу протокола подал, правда? — Азирафель, кажется, хотел изобразить праведный гнев, но получилась жалоба обиженного подростка.

— Я не Его слуга, Азирафель! Нас могли испепелить на месте, нас обоих! Меня за то, что я хренов мятежник, а тебя за то, что идиот!

— К счастью, в расчет брали не твое мнение, — заявил ангел. — Мы все Его слуги, Кроули. И ты в самом деле помогал Ниммерилу и мне, так? У каждого из нас своя роль в Замысле.

— Да брось, с этой сопливой чепухой не продвинуться по службе ни Наверху, ни в Подвале, — пробормотал Кроули и пискнул от неожиданности, когда Азирафель вновь заключил его в объятия. — Ну ладно… Ладно, хорошо, я живой. Спасибо. Давай не будем отвлекаться! — совсем не чувствовать боли было настолько восхитительно, что на секунду Кроули почти что поддался соблазну обнять Азирафеля в ответ, но все-таки сумел удержаться и сохранить достоинство. — Признайся, ты просто искал возможность запустить руки в мои перышки, — сказал он ехидно, пытаясь восстановить хоть какую-то иллюзию нормальности, осторожно высвободился и уселся, прислонившись спиной к стене. — Знаю я вас, ангелов.

— Да, должно быть, все так и есть, — согласился Азирафель с таким видом, будто пропишет ему еще сколь угодно объятий по первому требованию.

— Мои политические взгляды не изменились, — предупредил Кроули. — Просто так сказал, вдруг ты интересуешься. Но в любом случае, где это мы?

— У меня в имении, — сказал Азирафель. — Должно быть, я совсем разбаловал слуг, в доме не оказалось никого, чтобы нас встретить.

— Может, и к лучшему, ты ж устроил здесь хреново богоявление, — буркнул Кроули, и они хором принялись хохотать, слегка истерически. — Просто заведи уже рабов, как нормальный человек, а? Поколачивай их, когда они начнут много о себе воображать, и тогда дом будет всегда готов к внезапным визитам.

— Пойду раздобуду нам еды, — кивнул Азирафель. — Где-то же она должна тут быть, из поместья присылают продукты в городской дом. А заодно припугну всех, что мой лютый друг-рабовладелец нашептывает советы по ведению хозяйства. И ничуть не удивлюсь, если в ответ мне укажут на то, как упомянутый рабовладелец разбаловал собственных рабов.

Ангел поднялся, почистил одежду и встряхнулся, заставив крылья исчезнуть. Ласково улыбнулся Кроули и вышел. Кроули стряхнул улыбку со своего лица и внимательно оглядел себя в свете чудесного светильника и тусклом естественном свете, пробивавшемся сквозь закрытые ставни. Ничего. Даже шрама не осталось. Окровавленное копье лежало у дальней стены, словно бы перепиленное пополам, красиво и аккуратно. Кроули прикрыл глаза, вспоминая, как Азирафель взялся за древко, бережно удерживая его за плечо. Ангел переломил копье одной рукой. Кроули мрачно глянул Вверх и ничего не сказал. Впрочем, вряд ли потолок рассчитывал что-то от него услышать.

— Мои политические взгляды, — повторил он наконец, — не изменились.

Он принялся равнодушно разглядывать стену, будто бы все окончательно ему наскучило, и если кто-то быстро, будто украдкой, благодарно воздел руки к небесам, то это, разумеется, был какой-то совершенно другой демон. А что? В конце концов, даже свалившись в Шеол, можно не становиться совсем уж неблагодарной сволочью. Смертный на его месте уже поди клялся бы принести в жертву то, «чего он дома не знает». Да? Любой бы на его месте уже бы клялся принести жертву. Кроули не имел ни малейшего намерения быть таким идиотом, но чувство, что надо сделать хоть что-нибудь, не отпускало его. Он вздрогнул. Знать бы еще, что именно. Наверное, сейчас нужно просто перестать думать и заняться работой. К тому времени, когда Азирафель вернулся с парой имевших виноватый вид слуг, что тащили провизию, Кроули как ни в чем не бывало сидел на скамье, облаченный в новую изящную тунику.

— Выпей вина, — сказал Азирафель, протягивая ему чашу, и приподнял бровь, когда Кроули опустошил ее залпом. — Вот, давай-ка… — он налил ему еще.

Кроули недоуменно нахмурился, глядя на вновь опустевшую посудину, отломил кусок лепешки, зачерпнул тушеную чечевицу, а в следующую секунду уже пригнулся к столу, поедая все так быстро, как только мог. Когда он распрямил спину, миска была пуста, а большая часть хлеба со стола исчезла.

— Я… слегка проголодался, — сказал он в некотором недоумении. — Прости, не собирался есть твою долю.

— Все в порядке, дорогой мой, — успокоил его Азирафель и потрепал по плечу. — Тебе просто нужно было закрепиться на земле заново. — Он пододвинул к нему поближе четверть головки сыра, и смотрел, пощипывая остатки хлеба, как Кроули уминает и ее. — Принести тебе еще?

— Нет, спасибо, — сказал Кроули. — Думаю, я уже в порядке. — Он и в самом деле так думал, так что решил, что пора поразмыслить, что делать дальше. — Что ты надумал насчет Михаила и своего гостя? Как будешь объяснять то, что так надолго сбежал?

— А-а, — отвечал Азирафель беззаботно, — понимаешь, какое дело, я ведь целую вечность гонялся за тобой. Ты удрал практически на край света, мерзкий трусливый демон…

— Ну спасибо.

— Михаил любит такие сказки. В любом случае мне потребовалась уйма времени, чтобы тебя найти, а к тому времени, как наконец отыскал, ты вместо того, чтобы умереть с честью, подло удумал себя исцелить. А потом мы с тобой слегка намяли друг другу бока и переломали копье в потасовке.

— Знаешь, — сказал Кроули, — а я понимаю, почему этому Ниммерилу понадобилась твоя помощь, чтобы соврать, — он улыбнулся, увидев, как надулся ангел. — Азирафель, — сказал он, — что мы будем делать с… — он показал Вверх.

У того сделался обеспокоенный вид, потом вид виноватый, потом он снова забеспокоился, и наконец, глубоко вздохнув, с усилием взял себя в руки.

— Просто продолжай повторять, что пути неисповедимы, дорогой мой мальчик. У каждого из нас есть работа. Ты ведь не смог бы выполнять свою, будь ты мертв, так?

— Из тебя бы вышел ужасный учитель логики, знаешь?

— По счастью, эту профессию изобретут еще очень нескоро.

Кроули тихонько рассмеялся и был удивлен, насколько естественно прозвучал его смех. Азирафель выглядел гораздо счастливее, чем раньше, и, кажется, был полон надежд. Пора его расстроить. Он отвел взгляд.

— Я собираюсь уехать из Самарии. Полагаю, сейчас самое время.

— Что? Но… Этот народ настолько важен сейчас и для наших, и для ваших, Кроули, не будь глупцом. Просто заляг на дно на время, пока я не отошлю Ниммерила обратно…

— Азирафель. Подумай, разве можно продолжать работать под прикрытием после того, как настолько феерически засветился? Рано или поздно кто-нибудь сунется проверить, и я планирую в это время быть уже очень, очень далеко.

— Никто ничего не заметит, — сказал Азирафель горячо. — Никто.

— Тем хуже. Я просто думать об этом не могу, понимаешь? Так что все, ты выиграл, Самария твоя. Мои поздравления, блестящая работа. Я удаляюсь. Когда-нибудь бывал в Северной Европе?

— Боже, нет. Жутко холодно, и дождь все время льет. Ты возненавидел бы это место. Я бы возненавидел его. Надеюсь, никому из нас никогда не придется ступать на эти чертовы земли. Они там пьют пиво, Кроули. Медовуху!

Кроули вздрогнул. Может быть, не стоит уплывать дальше Западного Средиземноморья. Или Кикладских островов. Или побережья Ионического моря. А может, просто пойти на юг в Иерусалим… Он встряхнулся. Дурень! Сказано же тебе, Западное Средиземноморье. Привыкнешь пить риоху, всего-то делов.

— Но ты должен как-нибудь вернуться, — сказал Азирафель с таким несчастным видом, будто уже лишился единственного постоянного собутыльника. — Кто еще будет настолько регулярно проигрывать мне в «гончих и шакалов»?

— Уже переписываем историю, а? — хмыкнул Кроули. — Можешь и сам сесть на корабль и навестить меня, когда все уляжется, через век-другой.

— Я явлюсь пресекать твои козни куда раньше, несносное ты создание.

— Хорошо. Задам тебе за доской достойную трепку. И выпивку поставлю, я тебе задолжал. — Кроули пожал плечами. — Могло быть хуже, мы с тобой могли быть смертны. Давай забирай игрушку Михаила и двигай домой. Увидимся, ангел.

— Увидимся, Кроули, — отозвался Азирафель. — Оставайся здесь, сколько пожелаешь, я предупрежу слуг.

Он нагнулся, подобрал обломки копья, невесело улыбнулся и вышел. Кроули  дожевал последний кусок хлеба и поднялся найти кого-нибудь, кто принес бы еще вина. Он даст Азирафелю полный день форы, а потом и сам отправится в Самарию.

Chapter Text

— Господин! О господин, хвала Госпоже Аше… то есть Господу хвала! — вскричала Авигея, едва Азирафель, еле передвигая ноги, переступил свой порог. — Мы так перепугались, когда вы не пришли вместе с господином Ниммерилом!

— Я слегка заплутал, — сказал Азирафель. — Так значит, Ниммерил вернулся?

— Да, господин. Снова прячется в ваших покоях, почти все время. Только теперь он не гневается, а плачет.

— Я поговорю с ним, — пообещал Азирафель, потирая виски и пытаясь сосредоточиться. — А где Яэль и Хачикбаал?

— Они в городе. Всякий день идут расспрашивать тех, что вернулись с войны, не видел ли кто вас, господин.

Азирафель почувствовал, что ему просто необходимо сесть. Люди о нем беспокоились! Это было так мило с их стороны. Ему следует утешить Авигею еще немного. Или попросить ее приготовить что-нибудь вкусное. Или… Он глянул вниз, на пол, чувствуя, как вес обломков копья, увязанных у него за плечами, пригибает его к земле. Нет смысла откладывать этот разговор.

— Приготовишь обед, моя дорогая? А я схожу и расскажу нашему гостю, что со мной все в порядке.

Он прошел во внутренние покои, распахнул дверь в кабинет и увидел Ниммерила, который сидел, забившись в дальний угол. Он не плакал, но все равно выглядел ужасно — плечи ссутулены, лицо в ладонях, будто бы ему не терпелось свернуться клубком.

— Ниммерил, — сказал Азирафель, — с тобой все в порядке?

Ниммерил одним прыжком оказался на ногах, и печаль стала стремительно уступать место радости — но тут Ниммерил заметил выражение его лица.

— А вы? Что с вами? — спросил он встревоженно. — Я пытался вас отыскать, последовать за вами, но не мог найти ни следа, а когда вернулся на поле битвы… Михаил велел поторапливаться и собирать вещички. И не проявил сочувствия даже тогда, когда я сказал, что, возможно, демон заманил вас в ловушку.

Азирафель положил копье на пол.

— Он и заманил, полагаю. — Хвала небесам, что его ложь выслушивает сейчас только бедный доверчивый Ниммерил! — Он исцелился, и мне пришлось, ты понимаешь, немного повздорить с ним, чтобы получить назад оружие. Оно, правда, сломалось, но, полагаю, Наверху сумеют его починить.

— Если бы только я мог помочь! — сказал Ниммерил. — Вы такой храбрый, бросились вслед за Врагом в одиночку! Михаил сказал… — он сделал над собой усилие, чтобы не рычать, — сказал, что настоящий воин прикончил бы тварь прямо на месте. А я сказал ему, что вы так мне помогли и что без вас ничего бы вообще не сработало.

— Правда? И что он на это ответил?

Ниммерил слегка увял.

— Что-то вроде «а ну не ори на старшего по званию!» и обещаний навечно поставить меня в карауле у Врат Внешней Тьмы, если я не стану обращаться к нему согласно уставу.

Азирафель помассировал переносицу.

— Такие уж они там, в верховном командовании. Ты еще не слышал, что, бывало, выдавал мне Гавриил. Чего я только не наслушался за все это время, и только потому, что он не одобряет человеческую систему письма, — он попробовал улыбнуться. — Не знаю, наверное, уронил себе когда-то на ногу стопку глиняных табличек, или что-то вроде.

Ниммерил стал выглядеть немного лучше, и это было, наверное, хорошо. Вот только бы Азирафелю дали побыть в одиночестве и просто свыкнуться со всем произошедшим. А через насколько сотен лет они бы снова могли встретиться с Кроули, чтобы дружба их возобновилась. Ниммерил не виноват, напомнил он себе снова. Но все равно, ушел-то Кроули из-за него. Или из-за Михаила. Или… Он глубоко вздохнул, сел, скрестив ноги, на пол, и взял чистый черепок из стопки. Нужно написать отчет, пока события еще свежи в его памяти.

— Так Ахав погиб?

— Да, — сказал Ниммерил. — Он приказал привязать себя к колеснице, чтобы войско не видело, что он ранен. А они так старались его спасти… Азирафель, он ведь был плохим человеком? Почему тогда его колесничий рыдал, не переставая? И он умирал так долго... Я никогда не думал, что человек может так долго умирать.

— Иногда люди удивляют тебя, — согласился Азирафель, и, решив, что он не будет возиться с приготовлением чернил, просто сотворил себе новую банку чудом и написал: «Миссия выполнена, цель устранена». И отложил перо, не в силах писать ничего более.

— Но он умирал целый день! Ты не знаешь, это очень больно?

— Могу предположить, что да. Когда тебя протыкает насквозь нечто, несущееся с большой скоростью, это очень неприятно, — он отогнал воспоминание о том, какое неестественно бледное, искаженное мукой лицо было у Кроули. — Мы ведь оба помним Войну.

— Да, но тогда… Здесь все по-другому. А сколько людей погибло, прежде чем войско Израиля и Иудеи обратилось в бегство!

— Да. Так воюют люди. Они умирают, а ты теряешь тех, кого любил. Лучше не думай об этом слишком долго, мой дорогой. Утешайся тем, что хотя бы мы и нам подобные можем надеяться встретиться потом снова и вместе угоститься хорошим обедом. Кстати, об обеде, давай-ка пойдем поедим, а потом нужно будет написать отчет, который ты представишь Совету. Ты когда-нибудь слышал о творческом подходе к написанию отчетов?

— Нет? — предположил Ниммерил.

— Полагаю, тебе понравится. Это так же, как лгать, только ты используешь чернила.

К тому времени, как они пообедали и написали отчет, где рассказали всю правду, за исключением той правды, которую Азирафель предпочел скрыть, и еще представили Ниммерила в выгодном свете, а Азирафелю отвели роль весьма скромную, было уже очень поздно. Азирафель настоял, чтобы они поднялись на крышу и сделали вид, что легли на постелях, заботливо приготовленных Яэлем и Авигеей, — просто чтобы поддержать свою легенду. Чего ему хотелось, так это немедленно бежать в дом к Кроули, но это было бы неразумно, не сейчас, когда другой ангел явно не готов еще раз потерять его из виду. Куда разумнее притвориться спящим на широкой крыше и разглядывать, как медленно совершает свое вращение Небесный свод, и гадать, как примут Наверху его рапорт, назначат ли расследование. Подле него отдыхал Ниммерил — перечитывал текст, запоминал, что ему следует говорить. Небесный свод вращался, как и положено, звезды мерцали. «Следует сказать Ниммерилу, что людям, чтобы читать, этого света недостаточно». Азирафель повернулся на бок и притворился спящим, на всякий случай, вдруг слуги невзначай бросят на них взгляд.

Кроули сидел во внутренних покоях своего дома, расстелив на коленях пергамент. Побережье на карте выглядело странно. Он отчетливо помнил, как смотрел на него сверху в свое время, и картинки не совпадали. Чертовы финикийцы, а еще хвастаются, какие замечательные они картографы. Однажды он даже собственными ушами слышал, как один хрен с горы клялся, будто отплыл из Эцион-Гебера, обогнул Африку и зашел в Средиземное море, но все же знают, что на экваторе стоит такая жара, что всякий решившийся его пересечь попросту сгорит. Небеса ведь просто не могут позволить шастать через экватор так запросто, правда? Быть может, ему просто следует вернуться в Вавилон. Вавилон чудное место. Множество ресторанчиков, уйма живописных тенистых аллей, куда можно заманивать доверчивых смертных. А еще уйма разгневанных демонов, которых он обставил, смухлевав в последней партии в кости, прежде чем поспешно покинуть город. А еще в Вавилоне теперь хозяйничали ассирийцы, а от их методов государственного управления Кроули бросало в дрожь. Он вздохнул. Значит, на запад. Он свернул карту и поднялся на ноги. Еще вполне можно успеть как следует выспаться, а в дорогу собраться утром.

Выйдя во внутренний дворик, Кроули посмотрел вверх, на медленно вращавшийся над ним свод Небес и глотнул враз пересохшим горлом. «Почему? — подумал он, а потом, внезапно, у него вырвалось: — Как посмел Ты…»

Он поспешно оборвал себя и принялся глядеть под ноги. Это было — не для него. Это Азирафель заработал себе уйму очков и, возможно,  стал лучшим работником тысячелетия или что-то вроде. Чудо было даром Азирафелю, и Кроули совсем не хотел навредить ангелу неосторожным словом. Он пнул камень у себя под ногами и направился к лестнице. Просто надо жить дальше, и все будет в порядке. Он слишком задержался здесь, пустил корни, будто дерево, чтоб ему благословиться, или как человек. Поднявшись на несколько ступенек, Кроули помедлил. Интересно, а что бы сделал человек на его месте? Эта мысль никак не оставляла его. Все эти глупые клятвы принести в жертву первое, что увидишь у себя дома… Они же и детей своих в жертву приносят! Кажется, Наверху такие жертвы более всего и угодны? Кроули хмуро глянул вверх. Впрочем, Внизу в подобных случаях радовались не меньше. Что ж, если нужно, то он и тем, и этим покажет, как следует выражать свою благодарность.

— Аякс, — позвал он, выйдя на крышу. — Ты не спишь?

— Хм-м-эм-м… Нет, хозяин.

— Хорошо. Бери Мариам и детей, и все вместе подходите сюда.

Они долго перешептывались — вероятно, о жестоком самодуре-хозяине, что будит их посреди ночи, — потом наконец, зевая, подошли. Кроули уже уселся удобно на груде подушек, что были приготовлены ему на ночь.

— Принести вам ужин, хозяин?

— Нет. Сядьте вот здесь.

Рабы обменялись взглядами и с явной опаской расселись. Старший мальчик был откровенно взволнован, двое младших держались за спинами родителей, чтоб не попадаться Кроули на глаза. Младенец, что сосал грудь Мариам, сонно захныкал. Кроули поймал себя на том, что сочувствует.

— Завтра я уезжаю, — объявил он. — На рассвете увяжи мне с собой один баул, Аякс. Еще я возьму то кольцо, что преподнес мне сын Элияху, и один шекель серебра. Мне понадобится еда в дорогу, хлеба, чтобы было вдоволь на два дня. И бурдюк с водой. А, и еще тот вавилонский посох. На этом все.

— Да, господин. Когда вы вернетесь? Мне вас сопровождать? Или… — Аякс бросил быстрый взгляд на своего старшего, — вы хотите взять Иегоханана? — он распростерся перед ним ниц. — Умоляю, привезите его назад, господин мой! Не продавайте его!

— Что? Нет. Я не собираюсь никого продавать, — сказал Кроули, пресекая на корню то, что несомненно должно было закончиться рыданиями обоих родителей. Сам Иегоханан лишь смотрел на него широко распахнутыми глазами. — Никого!

— Просто… вы берете так мало денег, господин. И я вдруг подумал, что…

— Нет! Аякс, послушай… Я хочу, чтобы ты присмотрел за домом, ладно? Меня довольно долго не будет. Может быть, я и вообще не вернусь. — Он с удивлением заметил, как горестно исказились лица Аякса и Мариам, как их глаза наполнились слезами. Почему? Какое им до него дело? — Я хочу, чтобы вы забрали этот дом себе, понимаете? Вы свободны. Я уйду завтра с рассветом, все документы будут готовы.

— Что? Но как же… Кто будет заботиться о вас? Кто будет подавать вино?

— Кто испечет вам хлеб? — подхватила Мариам.

— Со мной все будет хорошо, — сказал Кроули, продолжая недоумевать. Они просто смертные, они его рабы. Внезапно он вспомнил, как это было, когда Аякс, совсем мальчишка, изо всех сил ухватился за его руку, с ужасом глядя на того мужчину, что купил бы его, если б не Кроули, который тогда из чистой прихоти водрузил на стол увесистый мешочек с серебром. Тогда он тоже был в недоумении: мальчишка вцепился в него с такой радостью, будто бы избежал встречи с чудовищем, а не держал сейчас чудовище за руку. А потом вспомнилось, как он купил Мариам — ту притащил на рынок за косы собственный батюшка, вопя, что пора уже сучке самой отрабатывать свое содержание, и желал подороже продать ее девственность. Самым приятным воспоминанием о той сделке было то, как Кроули со всем удовольствием съездил папаше по роже, когда документы были подписаны. Писцу, кажется, зрелище тоже понравилось.

— Но никто не допустит, чтобы домом настолько богатым владел вольноотпущенник-грек, — заявил Аякс с таким энтузиазмом, будто его осенила блестящая идея. — Поэтому вы обязательно должны остаться, господин!

— О, я и это обдумал, — сказал Кроули весело. — Я тебя усыновлю.

— Что? — Аякс выглядел одновременно ошарашенным и счастливым, будто бы ему на колени прямо с неба свалился мешок с золотом. «Ну наконец-то», — подумал Кроули.

— Но я все равно грек…

— Я правильно тебя воспитывал. Ты говоришь по-еврейски, тебе сделали обрезание, и ты не поклоняешься этим своим греческим богам… Ладно, ладно, прекрати со мной спорить! Мариам! Говори, когда я отдавал за тебя деньги твоему отцу, обещал ли ему, что ты будешь принадлежать или мне, или мужу из моего дома?

— Так, господин.

— Прикоснулся ли я к тебе хоть когда-нибудь?

— Нет, господин. Вы сказали, что мне нужно выйти за Аякса.

— Тогда решено. Ничего не мешает мне усыновить тебя, и муж твой будет мне зятем. И даже не мечтайте переспорить меня в чем-нибудь, что касается юридических закорючек, детишки. Беру в свидетели все Воинства Небесные, вы — мои сын и дочь. — Кроули почувствовал, что улыбается, широко и торжествующе. Аякс и Мариам, а за ними и дети, попáдали перед ним на колени и принялись благодарить, снова и снова. Вот так, подумал он. Никаких мертвых детей. В этом доме дети будут исключительно счастливые. А когда Мариам застенчиво расцеловала ему руки, а Аякс, все еще ошарашенный, прикоснулся губами к его щеке, он подумал: «Засуньте это себе туда, где солнце не восходит, вы, небесные ублюдки! Демон творит добро и раздает благословения лучше, чем вы сподобитесь вообще когда-либо».

— Ты хороший человек, Аякс бен Кенафия, и будешь хорошим израэлитом, — сказал он. — Будь счастлив, и ты будь, Мариам, и все дети ваши. Мне следовало сделать это уже много лет назад.

— Вы словно ангел Господень, — прошептала Мариам.

— Что-то вроде того, — отозвался Кроули беззаботно. — Да пребудет ваш дом в богатстве здравии всю вашу жизнь.

Всю ночь он проспал крепко и безмятежно, а утром взял то, что приготовил ему Аякс, и еду, и деньги, и прибавил еще, чтоб заплатить писцам. Потом надел на палец кольцо, что дарил ему Азирафель в Египте, взял в руку посох, что тот преподнес ему в Вавилоне, и вместе с Аяксом и Иегохананом спустился к городским вратам. Там он проследил, чтобы вольные на всю семью были оформлены как следует и чтобы копии хранили в надежном месте. Затем Кроули обнял и отца, и сына и пустился в путь по дороге, ведущей в Тир.

Он решил отправляться в Испанию. Не может же Европа быть совсем уж бескультурной землей. В любом случае, его присутствие несомненно окажет на нее благотворное влияние.

Рано или поздно из гавани Тира выйдет корабль, который возьмет курс на запад.

— Еще одна жертва, друг? — приветствовал Азирафеля священник, принимая от него овечку, которая на этот раз добиралась в святилище вместе с хозяином. — Эта выглядит гораздо бодрее, чем бедняга Мафусаил.

— Надеюсь на то, — фыркнул Азирафель. — Она из моего имения.

— Нынче не шаббат и не новомесячие, — сказал священник, быстро осматривая овцу. — Все ли у тебя в порядке? Или просишь за то, чтобы благополучно вернулся с войны сын или, может, племянник? Не теряй надежды, люди до сих пор идут, ежедневно кто-нибудь да возвращается. А до Самарии Дамаск не дойдет. Царь Охозия удержит город. Или ты ищешь какого-то особого благословения?

— Да, — кивнул Азирафель, стараясь не слишком отвлекаться на Ниммерила, который широко улыбался ему и то и дело толкал локтем в бок. Честно говоря, то, что ангел невидим для людей, еще не дает ему права скакать, будто мячик, и пританцовывать на цыпочках, демонстрируя, как же ему не терпится отправиться на Небеса! — Я бы хотел испросить доброй дороги для друга, что покидает Самарию, и благополучного возвращения.

— Спасибо вам! — воскликнул Ниммерил, совершенно счастливый.

Азирафель улыбнулся ему, а сам постарался не думать ни о штормах, что могут разыграться на море, ни о том, как легко сгинуть в пустыне, ни о том, как плохо одному, без друга там, на необъятных заснеженных равнинах, среди бесконечных лесов — и бочек с медовухой. Азирафель содрогнулся. С медовухой.

— Да будут благословен путь всех путешествующих, — сказал он, и священник потрепал его по плечу.

— Не надо так переживать. Разве не вся земля под присмотром Господним? Уверен, с твоим другом все будет в порядке.

Азирафель дождался, пока овцу уведут к жертвеннику. Ниммерил крепче ухватил обломки архангельского копья и тоже скользнул поближе к алтарю, на лице его еще отчетливее стала читаться тоска по дому.

— Спасибо вам, — сказал он. — Я всем, всем расскажу, какой вы чудесный, Азирафаил.

— Счастливого возвращения, — отозвался Азирафель, и в этот момент пламя коснулось жертвы. Огонь взметнулся выше человеческого роста, открывая путь в Небеса. Ниммерил присел на корточки и склонил голову, его человеческий облик таял, за спиной разворачивались и бились в пламени огромные крылья. Азирафель следил, как он возносится, до последней секунды, едва замечая то, как люди вокруг вопят показывают пальцами и упадают лицом в пыль. Бедняжки, рассеянно думал он. Назавтра их воспоминания станут совсем смутными.

— Молитва твоя услышана, — потрясенно проговорил священник, когда опало пламя, рассеялся дым и оказалось, что с алтаря исчезли все приношения. Камень стал столь же девственно чист, как в день своего создания.

— Твоими устами, — отозвался Азирафель и отправился домой.

Ниммерил почтительно склонился перед Михаилом и положил сломанное копье к его ногам. На фоне белоснежно-облачного мрамора обломки выглядели неважно, отпечатки ладоней, засохшая кровь и грязь были как-то особенно неприглядны. Ниммерил был благодарен, что сам он чудесным образом оказался чист, как только возвратился на Небеса.

— Боюсь, что оно сломалось, архистратиг Михаил.

— Ха, — заявил Михаил, скептически приподняв бровь. Он подхватил древко кончиком крыла и поймал его правой рукой. — Вернее сказать, его распилили, больше похоже на то. Что же этот идиот делал с ним на самом деле? Теперь говори правду!

— Ваша светлость! Азирафаилу пришлось сражаться с демоном, чтобы отвоевать ваше оружие, — этой темной твари даже не достало достоинства умереть с честью! Она подстерегла Азирафаила! И он сразился с ней, и рисковал собой, чтобы отбить копье, пусть даже попорченное Вражьей силой.

— Солдат, — сказал Михаил, так терпеливо, как только может быть терпелив опытный вояка, которого низшие чины безуспешно пытались дурить с самых предначальных времен. — Уверяю тебя, я знаю, когда бью насмерть. Особенно когда истребляю мелкого мерзкого демона, каким был тот. Так что…

— Должно быть, это был высокопоставленный демон, в чужой личине, — встрял Ниммерил и тут же задрожал, поняв, что посмел перебить архистратига, но все же продолжил: — Простите, господин мой, но совершенно очевидно, что вы бы сразили его насмерть, будь он обычным демоном, но он не умер, и Азирафаил был вынужден пуститься в погоню, чтобы вернуть ваше копье, хотя бы и разломанным надвое! — Нет, это было чудовищно несправедливо! Как вообще он мог отзываться об Азирафаиле, будто бы о какой-то скользкой твари! Азирафаил вернул копье, в конце-то концов. Пусть и сломанным, но у Михаила же их полно! А еще у Ниммерила было отчетливое предчувствие, что здесь нужно быть особенно, чрезвычайно экономным с дозировкой правды. Это, конечно, ужасно, так поступать, но он был просто обязан защитить своего друга. Так что Ниммерил собрался с силами, посмотрел Михаилу прямо в лицо и изо всех сил постарался не думать о том, что сейчас сделает. — То совершенно точно был кто-то из Вражеских князей, замаскированный под мелкого демона. Ну… в точности как царь Ахав разъезжал в колеснице, притворяясь, будто он простой воин.

Михаил смотрел на него очень долго, потом наконец заговорил.

— И ты полагаешь, Азирафаил смог бы сразиться с одним из них? Один на один? Я понимаю, что ты в первый раз на земле, так что позволь тебе пояснить: наш тамошний представитель — не самый воинственный из ангелов.

— Но, быть может, демон был все еще ослаблен тем, что его пронзило ваше праведное копье? Возможно, поэтому с ним смог потягаться кто-то рангом ниже вас? — сказал Ниммерил, мысленно благодаря свой густой мех за то, что под ним не видно, как густо он покраснел. Он так жарко горел от стыда, что, казалось, должен был ощутимо прогревать воздух. Ему не нравилось то, каким запутанным становилось это дело. Он не успевал запоминать все то, что говорил. А ведь еще нужно было понять, как увязать все это с тем, что он написал в рапорте. Ух ты черт.

— Хм-м, — протянул Михаил, нагнулся, чтобы поднять наконечник, сложил обломки вместе и сжал кулак вокруг места разлома. Когда он его разжал, копье было невредимым. — Тогда, значит, молодец ангел Азирафаил. Не ожидал от него. Трудно было ожидать, если он предпочитает чтение воинским забавам и постоянно докладывает то о пряностях, то о винах разного урожая. Ума не приложу, зачем такая чепуха департаменту Гавриила. Кстати, о нем: ступай к Гавриилу и доложи ему. Пускай он берет на себя всю писанину, если уж не захотел, чтобы этим делом занялось мое блистательное Воинство, а?

— Да, мой господин, — сказал Ниммерил, поклонился и повернулся, чтобы уйти.

— Эй, и еще, солдат!

— Господин?

— Не упоминай, что я был на поле боя, ладно? Дело сделано, и хорошо, а Гавриил всегда наводит слишком много суеты.

— Разумеется, господин.

Ниммерил смотрел, как архистратиг развернул крылья и взлетел. Получилось! Он это провернул. Он… дозировал правду в разговоре с архангелом. Он не был уверен, что ему следовало так делать, но не мог отрицать, что обрадовался тому, что он сумел. А копье, конечно же, переломилось в схватке с демоном, как Азирафаил и сказал. Михаил просто не ранил ту тварь настолько серьезно, как думает. Но неважно. Он, Ниммерил, убедил одного из Верховного Совета принять свою версию правды. И сможет проделать это с другими, когда будет докладывать им.

— Благодарю, Азирафаил! Вы привили мне чрезвычайно полезный навык, — радостно воскликнул он. — Я восхвалю вас до самых высоких Небес!

А еще теперь он знал секрет одного из высших серафимов — только лишь он один, никто больше. Ниммерил счастливо тряхнул хвостом и отправился на поиски других архангелов, которым ему следовало доложиться, громадные лапы ступали мягко и совершенно бесшумно.

Ему было любопытно, не найдет ли он здесь случаем кого-нибудь, кто обучил бы его тонкостям такого занятия, как шантаж.