Archive of Our Own ^beta

Chapter Text

Не Хуайсан мертв.

Он прикрыл глаза, сосредотачиваясь на дыхании, позволяя тонкой, негромкой мелодии сочиться меж его пальцев, мягко расплываться по комнате, а затем рассеиваться в воющем холоде, рвущемуся в комнату снаружи. Зимы в Цинхэ суровы — эта не стала исключением.

Мертв.

Нежный, легкомысленный юноша, любивший слушать пение птиц и смотреть на цветение горных трав, отлынивавший от упражнений с саблей, никогда не думавший всерьез, что сможет причинить вред живому существу — он погиб. Боль и ненависть, взметнувшиеся в его сердце, раскололи его изнутри, все равно что птенец, которому пришла пора вылупляться на свет, разламывает скорлупу яйца. Не Хуайсана больше не было, был кто-то другой, носивший то же имя, внешне ничем не отличимый от предыдущего — и он сделал все, чтобы никто не заметил подмены. Содрал, украл личину умершего, носил ее долгие годы, прячясь за ней, как Мо Сюаньюй — за своей дурацкой маской. Заставлял мертвеца служить себе не хуже, чем покойный Вэнь Жохань — своих марионеток. Выставил его перед собой, как щит, последний рубеж обороны, который никому не удалось преодолеть. И никто ведь даже не догадался, не заподозрил — как тебе такое темное колдовство, Вэй Усянь?

Мертв.

Тот, кто пришел когда-то на место Не Хуайсана, погиб тоже. Он был все равно что дух, питаемый желанием мести — и ему нечего было задерживаться на свете после того, как крышка гроба захлопнулась, скрывая под собой Цзинь Гуанъяо. Больше ничего не было в том, втором Не Хуайсане — только не нужная более оболочка и самозабвенное стремление увидеть смерть человека, что недрогнувшей рукой погубил его брата. Все было сделано как должно, все завершилось — и Не Хуайсан умер вновь, от него не осталось на полу храма Гуаньинь даже горстки пыли и пепла.

Мертв.

«Мертв» — так называлась мелодия из сборника, что лежал перед ним. Название сборник имел весьма странное — «Песни жизни и смерти», — и раньше, должно быть, хранился в библиотеке Гусу — до тех пор, пока туда не явились Вэни и не растащили по своим логовам все, что не смогли уничтожить. Ныне, спустя годы после Низвержения Солнца, эти книги можно было раздобыть втридорога у торговцев, не гнушавшихся мародерства и перепродажи награбленного; когда-то Хуайсан тайно скупал все, которые мог раздобыть, в слепой и самонадеянной надежде понять, как был убит Не Минцзюэ, найти доказательства злого умысла, может быть (что было совсем уж смешно) — отплатить врагу той же монетой. Его лихорадочные поиски толком не привели ни к чему, но он сам не заметил, как начал разбираться в музыке лучше любого адепта Цинхэ Не, а ежевечерняя игра на флейте вошла у него в привычку. Может, любой начинающий из учеников Гусу Лань только рассмеялся бы над его потугами, но Хуайсан и не торопился демонстрировать кому бы то ни было свои приобретенные умения — слишком много времени прошло с тех пор, когда он сделал незнание (нет, не свое собственное, как думали многие, а незнание других об истинном себе самом) своим главным оружием, и оно слишком крепко вплавилось в его натуру, чтобы просто так с ним расстаться.

Прервавшись, Хуайсан перелистал страницы. Эта книга попала ему в руки совсем недавно, еще и в крайне плачевном состоянии — пострадавшую, судя по ее виду, и от пожара, и от наводнения, ее было непросто вернуть к жизни, но Хань Чжэнсиню, первому помощнику главы Не, удалось сделать это, пусть и ценой трехнедельного еженощного труда. Чжэнсинь не подводил никогда, и за то Хуайсан особенно его ценил — от некоторых безнадежно испорченных страниц все равно пришлось избавиться, но остальные остались вполне пригодны для изучения. Мелодии были совсем не сложными, под стать своим названиям: «Мертв», «Не погибну», «Живи», — но, Хуайсан не мог этого не заметить, необычными. Он изучил достаточно сборников из Гусу, чтобы понять, что именно в этом есть что-то чужеродное, что отличает его от всех прочих — но, к сожалению, его познаний не хватило, чтобы понять, что именно. Возможно, это была книга из числа тех, что хранились в запрещенной секции? Может быть, в ней таились невероятные тайны, сокрушительные по своему воздействию мотивы? Хуайсан, впрочем, не очень желал это знать. Играя по вечерам, он не подкреплял ни одну мелодию своей ци, не вкладывал в них ничего, кроме механического движения воздуха — его единственной целью было дать отдохновение своему телу и мыслям, столь необходимое после наполненного трудами дня.

Тот, первый Не Хуайсан, глядя снизу вверх на своего славного, властного брата, искренне думал, что главные качества хорошего главы клана — непреклонная воля и железная рука. Второй Не Хуайсан, став главой, понял, что воля в этом деле действительно необходима, но железной должна быть скорее задница. Бесконечные письма, прошения, донесения и отчеты, визиты чиновников и командиров со всех концов провинции — по крайней мере, первые пару лет Хуайсан терялся и тонул во всем этом вполне непритворно, не зная, за что браться и как отвечать. К тому моменту, как он ощутил себя чуть увереннее в бесконечном потоке дел, за ним уже крепко закрепилось звание «Незнайки» — и он, помня о том, что незнание — его главная сила, не стал никого переубеждать и разочаровывать. Может быть, только это да помощь старших братьев помогли ему свыкнуться с его новой жизнью, иначе он неизбежно сошел бы с ума в безнадежных попытках удержать и контролировать сразу все.

Следующая песня в сборнике была подписана как «Живи» — и Хуайсан только хмыкнул, увидев это название. Кому он бы мог сыграть ее? Избалованному и неумелому второму господину Не? Скрытному и осторожному, одержимому своей местью главе клана? Или тому, кто остался, когда сгинули эти двое?

Остался ли кто-то?

Поднеся было флейту к губам, Хуайсан безвольно вздохнул, отложил ее на столик рядом с раскрытой книгой. Избавиться от сует прошедшего дня все равно не получалось, а то, что составляло последние несколько дней причину его главной тревоги, лежало здесь же — несколько боевых талисманов, которые Хуайсан аккуратно прикрыл чистым листом бумаги, дабы они не мозолили ему глаза, но они все равно продолжали мозолить разум, ни на секунду не давая покоя. Талисманы принесли заклинатели из западного патруля — во время ночной охоты те по неизвестным причинам отказались работать, превратившись в бесполезные разрисованные бумажки.

— Должно быть, в них ошибка, — лениво отозвался Хуайсан, ничем не выдавая поселившегося в нем напряжения. — Разве это дело, достойное беспокойства главы ордена?

Заклинатели переглянулись, пихнули в бок того, кто был среди них старшим — или самым смелым.

— Этот адепт может поклясться, — сбивчиво заговорил тот, глядя на Хуайсана почти с мольбой, — ошибки нет. Мы показали их самым многоопытным заклинателям в Цинхэ, прежде чем осмелиться потревожить главу.

Хуайсан только пожал плечами, будто ничуть не впечатленный.

— Хорошо. Оставьте их здесь. Пусть глава гарнизона взглянет на них.

Про Шэнь Бояна, уже десять лет возглавлявшего охрану Нечистой Юдоли, давно говорили, что лучше него в искусстве изготовления талисманов смыслит, должно быть, только Старейшина Илин, поэтому его имя подействовало на адептов успокаивающе. Они ушли по-прежнему взволнованные, но уже не испуганные; куда ближе к испугу находился Чжэнсинь, присутствовавший при всем этом.

— Глава Не, — проговорил он негромко, когда они с Хуайсаном остались одни, — это уже третий случай за последние полгода.

— Именно, — подтвердил Хуайсан, принимаясь разглядывать поданные ему талисманы. Они действительно были безупречны — даже такой неумеха, как он, мог подтвердить это.

Кажется, Чжэнсинь рассчитывал на более подробный ответ.

— Вы… знаете, что происходит?

Хуайсан бесцветно усмехнулся, поднимая на него глаза.

— Нет. Не знаю. Только догадываюсь.

«И мои догадки, если они правдивы, — добавил он мысленно, глядя, как искажается гримасой страха лицо его собеседника, и то же самое повторял себе вечером, сидя в одиночестве, растерянно шаря по столу раскрытыми ладонями, будто в попытке вслепую найти опору, — не понравятся никому».

***

За дверью послышались шаги — слишком быстрые, тревожные, чтобы Хуайсан не насторожился тут же.

— Глава Не!

Говорила Хань Чжунъи — сегодня, насколько Хуайсан помнил, была ее очередь нести ночной караул. Заглянуть за дверь она не решалась, помня о том, каким раздраженным глава ордена может быть, если его уединение прерывают по пустякам.

— Что такое? — Хуайсан старался говорить мягко, но все же подпустил в голос недовольных интонаций. — Кто-то умер?

— Нет, — проговорила Чжунъи, явно растерянная. — Никто… пока что.

Хуайсан, отвлекаясь от талисманов и книги, обернулся к двери.

— Пока что?

Дверь чуть приоткрылась, и Хуайсан увидел лицо Чжунъи, выхваченное из сумрачной темноты светом одинокой свечи.

— Наши адепты, патрулирующие земли к югу от Нечистой Юдоли… — заговорила она, нервно сжимая и разжимая ладонь на рукояти сабли, неизменно висевшей у нее на поясе, — они нашли тело бродячего заклинателя. Он без сознания, сильно ранен, потерял много крови — похоже, что схватился с рогатым демоном, но не рассчитал свои силы.

— С рогатым демоном? — переспросил Хуайсан недоверчиво: он никогда не был знатоком повадков нечисти, но не мог вспомнить, чтобы на рогатых демонов охотились в этих местах и в это время года. — И что же? Им требуется мое вмешательство для того, чтобы довезти этого заклинателя до ближайшего города и найти для него целителя?

Чжунъи помялась немного, переступив с ноги на ногу; огонь свечи в ее руке колыхнулся, свет на миг расплескался в стороны, но тут же вновь съежился до крошечного огонька — остальное проглотила ночь.

— Тот, кого они нашли — не просто бродячий заклинатель, — сказала она наконец, явно не сразу решившись на это. — Это тот, кого раньше называли Старейшиной Илин. Вэй Усянь.

Что-то в горле Хуайсана затянуло в тугой, очень плотный узел.

— Вэй Усянь? — он не справился с собой в первую секунду, ведь только этим можно было объяснить, что он первым задал вопрос, ответ на который у него уже был. — Он жив?

— Жив, но очень плох. Адепты не решились ничего сделать без ведома главы, только попробовали остановить кровь…

— Это далеко отсюда?

— Если встать на меч — совсем нет.

Времени на размышления было не так много, и Хуайсан решил не тратить его зазря.

— Пусть привезут его сюда, — приказал он, потирая висок кончиками пальцев — похоже было, что спать этой ночью ему не придется. — Какие бы истории ни рассказывали о Старейшине Илин, мы с ним давние знакомцы… сообщи о случившемся нашим знахарям. Пусть ему окажут всю необходимую помощь.

Чжунъи, похоже, немного приободрилась.

— Слушаюсь, глава Не.

Спустя мгновение она исчезла во тьме, а Хуайсан какое-то время оставался недвижен, будто изваяние в память себе самому — одолевшее его оцепенение пропало, лишь когда снаружи раздался треск сигнального фейерверка, кто-то затопотал, заговорил, заскрипел дверьми. Успевшая погрузиться в сонную тишину Нечистая Юдоль вновь пришла в движение; Хуайсан, впрочем, не торопился. Одежду он привел в порядок так, будто собирался по меньшей мере на прием в Башне Золотого Карпа, тщательно заколол волосы, выбрал изукрашенный, черного дерева веер — в общем, никто бы не смог сказать ему, что он встретит гостя в неподобающем виде.

За дверью снова зашумели.

— Глава Не! — а это был уже Боян; ему необязательно было открывать рот, чтобы быть узнанным, ведь только его фигура могла загородить свет полностью от пола до потолка.

— Уже иду, — небрежно бросил Хуайсан в ответ и быстро вышел. Напоследок он взглянул в зеркало, но отчего-то не увидел там себя — только россыпь беспорядочных серых и черных пятен.

***

Чжунъи не соврала — Вэй Усянь и впрямь был очень плох, и понять это можно было хотя бы по тому, как бессильно свисала на пол его рука, пока адепты со всей возможной осторожностью переносили его в павильон для особо важных гостей. Рядом суетились знахари; удушающе пахло кровью и порошками из трав, и Хуайсан поспешно раскрыл веер, чтобы дать себе хоть немного свежего воздуха.

— Что с ним? — коротко осведомился он, подступаясь к постели, на которой уложили раненого. Он был в чем-то таким же, как и в тот день, когда они с Хуайсаном виделись в последний раз («Не заводить дружбу с порочными людьми», — Хуайсан лучше, чем желал бы, помнил интонацию, с которой были произнесены эти слова) — вот только в лице его не было ни кровинки, глаза закрыты, а еще он не издавал ни звука — и если хоть немного знать Вэй Усяня, то именно последнее могло напугать более всего остального.

— Его ранили шесть раз, — сказал один из знахарей, распахивая на Вэй Усяне и без того изорванную одежду. — Может, рогатый демон был не один. Двое или трое…

Чтобы Хуайсана начало мутить, ему хватило одного взгляда на раны — скорее даже, дыры, темные, глубокие, кровоточащие, буквально не оставившие на бессознательном теле живого места. Не в силах справиться с отвращением, он отступил, предоставляя знахарям выполнять их долг, и тут же услышал, как Вэй Усянь хрипло и гортанно вскрикивает — даже сквозь обморок, сковавший его тело и разум.

— Его нужно держать, — сказал кто-то, и тут же появились двое дюжих подмастерьев, прижавших раненого к постели. Еще один заканчивал обрабатывать иглы. Со стороны, наверное, можно было решить, что здесь готовится убийство или изощренная пытка.

«Что ж, Вэй-сюн, — подумал Хуайсан, отворачиваясь и жалея, что веером можно прикрыть только глаза, но не уши, — это тебе не целебные напевы из Гусу». Знахари Цинхэ никогда не славились излишним человеколюбием, и то, как они приступали к лечению своих пациентов, кое-кого могло повергнуть в ужас. Между прочим, это было одной из первых причин, по которой Хуайсан, совсем еще мальчишка, стал пропускать тренировки — ни одна из них не заканчивалась для него без свезенных ладоней, ссадин на лице или разбитой коленки, а это значило снова столкнуться с лечебным порошком, жгущим не хуже клейма; Хуайсан, как ему помнилось, обычно начинал рыдать, едва завидев в руках знахаря склянку, и даже то, что брат в такие минуты сидел рядом с ним и успокаивающе гудел «Жжется — значит, лечит» над его затылком, ничуть ему не помогало. Что испытывает сейчас Вэй Усянь, он про себя отказался даже представлять; вновь услышал, как тот кричит, и развернулся, чтобы уйти.

— Дайте мне знать, когда он придет в себя, — приказал он толкущемуся тут же Чжэнсиню. Тот промолчал, но вместо него откликнулась его сестра:

— Глава Не, нужно ли нам… кому-то об этом сообщить?

— Сообщить? — переспросил Хуайсан равнодушно. — Кому, например?

Чжунъи ответила не сразу — как обычно, в том, что не касалось тренировок и боя, она была поразительно нерешительна.

— Например, — начала она, опасливо оглядываясь в ту сторону, где Вэй Усяня пытались то ли добить, то ли вернуть к жизни, — Ханьгуан-цзюнь мог бы…

— Если беспокоить нашего Верховного заклинателя каждый раз, когда тот, кого называли Старейшиной Илин, попадает в неприятности, то у него не останется времени ни на что, кроме как справляться с их последствиями, — отрезал Хуайсан непреклонно. — У меня нет причин сомневаться в наших знахарях. Вэй Усянь встанет на ноги быстрее, чем наше послание достигнет Облачных Глубин.

Крик повторился. Затем кто-то воскликнул: «Держи крепче, косорукий ты идиот!».

Хуайсан коротко улыбнулся.

— Доброй ночи.

И ушел, стараясь не подпускать к себе мысль о том, что для дважды покойника у него слишком быстро колотится сердце.

Chapter Text

На следующий день Хуайсан не получил обнадеживающих новостей о своем нежданном госте; Хань Чжэнсинь, пришедший, как обычно, после полудня, чтобы забрать подлежащие отправке письма, а вместо них оставить те, что были получены в течение утра (иногда Хуайсану казалось, что сами боги условились о необходимом количестве бумаг на его столе — если от каких-то можно было избавиться, то на смену им неизменно приносили другие, дабы равновесие не оказалось нарушено), на заданный вопрос ответил размыто, будто нехотя:

— Ему не лучше и не хуже, глава Не. Знахари не спускают с него глаз днем и ночью.

— Что ж, хорошо, — пожал плечами Хуайсан и принялся разворачивать свитки один за другим. На то, чтобы излишне беспокоиться за судьбу Вэй Усяня, у него категорически не было времени: слишком много других дел требовали его участия, и Хуайсану приходилось прилагать усилия, чтобы не оказаться погребенным под ними, как под лавиной из тех, что часто сходят зимой в горах, становясь могилой для неудачливых путников. Сколь же мало завидного, на самом деле, в участи главы ордена! Хуайсан, говоря открыто, никогда не стремился к ней, но судьба, стучась в наши двери, редко тратит время на то, чтобы задать вопрос: «Готов ли ты?». Ему оставалось лишь благодарить ее за то, что она послала ему в помощники таких бесценных людей, как Боян и Чжэнсинь — если первому можно было без всякой опаски поручить ведение военных дел, то для второго, казалось, и вовсе не существовало поручений, которые он не смог бы исполнить. Именно он сумел разузнать, где находится темница, в которой люди Цзинь Гуанъяо держат в заточении несчастную Сы-сы; придумал, как заставить юных адептов Ланьлин Цзинь и Гусу Лань следовать за Вэй Усянем и Лань Ванцзи в город И; в конце концов, он тайно сопровождал Хуайсана на пути в храм Гуаньинь и всю ту бесконечно долгую ночь был наготове нанести последний удар.

— Живым оттуда выйду или я, или он, — сказал ему Хуайсан, прежде чем в одиночку отбыть в Юньпин; Чжэнсинь и его люди должны были плыть следом, но позже и в отдалении, ничем не выдавая своего присутствия. — Если это будет он — закончи дело и не горюй обо мне.

— Клянусь, — выпалил Чжэнсинь, кланяясь ему, но тут же распрямился, посмотрел прямо глаза в глаза. — Но, прошу… постарайтесь, чтобы это были вы.

— По-другому не может быть, — ответил Хуайсан с улыбкой, — моя собственная смерть ни в коем случае не входит в мои планы.

А ведь они, если подумать, могли и не встретиться, не случись на то чья-то высшая воля; то было несколько лет назад, когда Цзинь Гуанъяо едва стал Верховным Заклинателем, торжества в его честь завершились, и Хуайсан, возвращаясь в Цинхэ, вместе со своей свитой угодил в кошмарную грозу. Сама природа, казалось, ярилась от того, что миром заклинателей будет править подлый убийца: дождь лил беспрестанно два дня кряду, и дорога до Нечистой Юдоли в конце концов превратилась в море топкой грязи, в которой лошади тонули почти по колено, не разбирали, куда идут, подскальзывались и падали, опрокидывая всадников и поднимая целые волны серо-бурой жижи, в которую превратилась земля. Хуайсану, как и его спутникам, пришлось в конце концов спешиться, вести коня в поводу, пока небо изрыгало на них потоки воды и оглушало раскатами грома; только чудом, наверное, он добрался до ворот Нечистой Юдоли, причем тут же едва не получил удар саблей от кого-то из караульных — те приняли его то ли за восставшего мертвеца, то ли за болотного духа. Хуайсан не держал на них зла — он бы и сам себя не узнал в покрытом слякотью с ног до головы чучеле, в которое превратился за эти проклятые сутки.

— Наши дороги в ужасном состоянии, — жалобно проговорил он через несколько дней, на собрании глав семей-вассалов Цинхэ Не. — Неужели нельзя ничего с этим сделать?

Кто-то из присутствующих переглянулся, неприкрыто ухмыляясь. Конечно же, над тем, в каком виде глава ордена предстал перед собственными подчиненными, вся округа успела уже надорвать животы.

— Это… это просто возмутительно, — продолжал Хуайсан, нервно постукивая по столу сложенным веером. — Разве можем мы это так оставить?

В воздухе пронеслись смешки. Конечно, это было забавное зрелище — дурак Незнайка так распереживался из-за испорченного ханьфу (оно, между прочим, было пошито специально для поездки в Ланьлин и обошлось Хуайсану недешево, а после случившегося дорога ему была только на тряпки), что решил, будто чего-то стоит. Будто и в самом деле способен решать какие-то дела в управлении орденом. Скажи кому — не поверят.

Хуайсану было наплевать. Внутри у него все кипело, и он обязательно сказал бы что-то еще, возможно — крайне неосторожное, но тут откуда-то из угла донесся уверенный, звонкий голос:

— Глава ордена прав!

Все, и Хуайсан тоже, обернулись к тому, кто это произнес — совсем молодому юноше, на одежде которого сверкала вышитая серебром эмблема волны, застилающей небо. «Бохай Хань» — вспомнил Хуайсан, немного поворошив свою память. Кажется, с этим юношей они могли быть дальними родственниками — по крайней мере, одну из троюродных теток отца когда-то выдали замуж за человека с такой фамилией.

— Глава Не, — ничуть не смущаясь того, что на него смотрят, в основном, снисходительно или с легким презрением («Молодой, а все туда же — выслуживается…»), юноша сделал несколько шагов вперед, оказываясь перед Хуайсаном, почтительно склонился, прежде чем продолжить, — дороги в Цинхэ действительно… для тех, кто не владеет искусством полета, перемещение по ним скоро станет невозможным. Я видел… я знаю, как тяжело приходится обычным людям. Им нужна наша помощь. Разве мы можем оставить их наедине с их бедой?

— Позволю напомнить главе Не, — вступил в разговор глава Хун, в силу своего почтенного возраста пользующийся в собрании авторитетом старшего, — что даже его покойный брат не сумел изыскать средства на восстановление дорог, помимо нескольких главных трактов… но после того, как Не Минцзюэ настигло искажение ци, работы были свернуты, ведь…

«Ведь на его место пришел Незнайка, при котором можно не бояться прибрать оставшиеся деньги в собственные карманы». Еще недавно эти слова, прозвучавшие в голове Хуайсана, были бы наполнены ядовитой злобой; теперь, мысленно произнося их, он не чувствовал ничего, кроме гнетущей усталости. Приподнять маску даже на миг перед этими людьми он не мог — кто знает, кто из них шпионит на Цзинь Гуанъяо? — поэтому, закономерно, собрание зашло в тупик. Хуайсан даже не стал скрывать, что расстроен; зато Боян, все это время безмолвно стоявший за его спиной, помчался, стоило всем разойтись из зала, искать молодого Ханя.

— Глава Не… — похоже, он не ожидал, что его позовут на беседу один на один, и от того даже не пытался спрятать свое волнение.

— Мы, кажется, не знакомы, — беззаботно сказал ему Хуайсан, тщательно обмахиваясь веером и исподтишка изучая новоиспеченного собеседника взглядом. Одет тот был небогато, но аккуратно, да и держался с достоинством, словно пытаясь искупить прямой осанкой и ясным взглядом скромность своего костюма — такой тип людей Хуайсану был неплохо знаком. — Вы впервые в Нечистой Юдоли?

— В третий раз, — ответил юноша приглушенно. — Но на предыдущих собраниях я молчал — должно быть, поэтому глава Не меня не заметил.

— Может быть, — легко согласился Хуайсан; бесконечные дрязги мелких кланов, свидетелем которых он становился на каждом подобном сборище, давно перестали развлекать его и превратились в источник невыразимой скуки, поэтому он скорее рассматривал узоры на своей одежде или веере, нежели лица тех, кто спорил и переругивался вокруг него. — А ваше имя…

— Хань Чжэнсинь. Мой отец, Хань Цзялян, погиб, сражаясь бок о бок с Не Минцзюэ во время Низвержения Солнца. Мой брат умер годом позже… мне пришлось стать главой семьи, когда мне было двенадцать.

— О, — Хуайсан заинтересованно наклонил голову. — Вот как.

— Орден Бохай Хань давно обосновался на морском побережье, — добавил его собеседник, быстро касаясь эмблемы у себя на груди; судя по его торопливой интонации, он давно уже носил в себе то, что собирался высказать сейчас, и теперь боялся только того, что его прервут. — Мы окружены рыбацкими деревнями, некоторые из которых… не имеют даже постоянной связи с сушей. Только небольшой перешеек, который обнажается дважды в день, во время отлива — а с другой стороны они заперты на берегу непроходимыми скалами. Во время штормов или наводнений обязательно кто-нибудь гибнет, хотя мы стараемся спасти тех, кого можем. Если бы возможно было что-то сделать…

Хуайсан чуть приподнял брови.

— Пройти сквозь скалу?

— Например, — пробормотал Хань Чжэнсинь, тушуясь, и вдруг посмотрел на Хуайсана с безграничной надеждой — так, что у того на мгновение даже отнялся язык. — Должен же быть способ?

Хуайсан внимательнее вгляделся в него. Что же это — доверие или провокация?

— Не знаю, — привычно ответил он, отгораживаясь раскрытым веером.

«Но я узнаю», — добавил тот его внутренний голос, что все последние годы помогал ему не потеряться в собственном притворстве.

Шэнь Бояну он поручил разузнать все, что возможно, о своем новом знакомом — о семье, друзьях, пристрастиях и слабостях, но особенно о его возможных связях с орденом Ланьлин Цзинь. Сам же Хуайсан устремился в другом направлении, упрямо и безоглядно, как вставшая на крыло птица, впервые услыхавшая знакомую брачную песню — для начала дождался визита Гуань Юйханя, плотного и в общем-то добродушного человека, исполняющего в Цинхэ роль «посланного представителя» — единственной нити, связывающей заклинателей с той властью, что гнездилась во дворце императора. Это место Гуань Юйхань занимал уже не первый десяток лет и, должно быть, помнил во главе Не еще Хуайсанова деда; впрочем, как Хуайсану было известно, в должности своей Гуань Юйхань обыкновенно посвящал дни тому, что проедал, пропивал и проигрывал свое скромное жалованье, а также изредка писал в столицу отчеты, чаще всего состоящие из одной фразы: «Сегодня ничего не произошло». Никакие потрясения, казалось, не касались этого человека, и в то же время он раз в несколько месяцев заглядывал в резиденцию ордена — как говорил сам, по велению долга, а как подозревал Хуайсан, просто надеясь на дармовый обед. В этот раз Хуайсан на угощение не поскупился: на столе оказались не только самые изысканные блюда, на которые были способны кухарки Нечистой Юдоли, но и несколько бутылок «Улыбки Императора», которые Хуайсан, скрепя сердце, приказал извлечь из своих личных запасов. И все — ради одного вопроса, заданного будто невзначай; Гуань Юйхань, тем не менее, быстро смекнул, к чему идет дело, и с сожалением покачал головой.

— Согласно договору Тайшань — думаю, глава ордена знаком с ним не хуже меня, — внутренние дела орденов заклинателей остаются их внутренними делами до тех пор, пока они не поднимают оружие против солдат императора.

— Мы говорим не о вмешательстве во внутренние дела, — спешно поправился Хуайсан, состраивая на лице неловкую улыбку, — просто о жесте доброй воли… который, конечно, не останется без ответа.

Гуань Юйхань оценивающе взглянул на него и добавил после мимолетных раздумий, одним глотком осушив чашу с вином:

— Я расскажу главе ордена по секрету то, что доносят до меня редкие вести из столицы. Буду прям — императорскую казну ныне можно сравнить с волосами на макушке нашего Первого министра…

— Истончается?

— Первый министр лыс.

Хуайсан пожалел об «Улыбке», которую потратил совершенно зря.

— Недоимки огромные и с каждым годом их все больше и больше, — продолжал тем временем Гуань Юйхань, подливая себе еще, — а ордена заклинателей избавлены от обязанности платить налоги, поэтому… вряд ли я смогу чем бы то ни было помочь вам.

— Благодарю за ваш визит, — только и ответил ему Хуайсан со всем дружелюбием, на которое был способен. Гуань Юйхань удалился, чрезвычайно собою довольный, а Хуайсан долго еще бродил во внутренних дворах Нечистой Юдоли, дожидаясь, пока выветрится опьянение, и пытаясь придумать какой-нибудь другой план. Как назло, ничего толкового не пришло ему на ум ни в тот день, ни в последующие; неизвестно, чем бы все кончилось, если бы помощь пришла оттуда, откуда Хуайсан меньше всего ждал ее — от Цзинь Гуанъяо, а вернее, его идеи строительства смотровых башен.

— Это позволит нам лучше контролировать то, что происходит в самых отдаленных уголках наших земель, — говорил он своим любимым вкрадчивым тоном, что заползал в сердце, сколько ему ни сопротивляйся, не хуже змеи, — а также быстро собирать силы, если вдруг случится что-то, с чем не могут справиться обычные заклинатели. Обратите внимание, — он махнул рукой на разложенную на столе карту, усеянную тут и там миниатюрными мраморными башенками, — каждая из башен располагается так, чтобы если на ней зажгли сигнальный огонь, предупреждающий об опасности — он стал бы тут же виден, по крайней мере, на еще одной… что достопочтенные главы орденов думают об этом?

«Что ты хочешь достигнуть того, чего так и не достиг Вэнь Жохань, — подумал Хуайсан рассеянно, — но его судьба достанет тебя быстрее». Краем глаза он видел, как мимолетно хмурится Цзян Чэн — наверняка успел подумать о том же самом…

— Великолепно, — произнес Лань Сичэнь с одобрительным кивком, и на лице Цзинь Гуанъяо сразу расцвела улыбка. — Я вижу, что была проделана огромная работа…

— Вовсе нет, — скромно отозвался Цзинь Гуанъяо, — только то, что необходимо для процветания наших орденов.

Обмениваться взаимными восторгами эти двое могли днями напролет — в этом Хуайсан был совершенно уверен. Про него, как случалось часто, они позабыли быстро, и он воспользовался этим, чтобы подойти к карте ближе, найти взглядом башню, установленную у побережья Бохай.

— Хуайсан? — тут же настиг его заботливый вопрос Цзинь Гуанъяо. — Что-то не так? Ты хочешь возразить?

Хуайсан обернулся к нему, тщательно изображая растерянность.

— Конечно, нет, нет… — потом еще раз покосился на карту, нерешительно взял башенку в руки, но тут же поставил ее обратно, будто испугавшись, что та может его обжечь. — Но я… я не понимаю: неужели в Ланьлине хватит для них камня?

— Конечно, — поспешил уверить его Цзинь Гуанъяо, — тебе не о чем беспокоиться, наши лучшие архитекторы рассчитали все…

— Разве нужно везти в Цинхэ и Гусу камень из Ланьлина? — вдруг произнес Лань Сичэнь, осененный мыслью, которая, по его мнению, пришла ему в голову без малейшего чужого участия. — Эти места всегда славились своими каменоломнями. мы могли бы…

— Ох, нет! — простонал Хуайсан, в отчаянии отворачиваясь от карты. — Мне сказали — дороги ни на что не годны! Даже дагэ не знал, что с этим делать, а я… как я могу знать?

Прижимая ладони к груди, он сделал вид, будто сейчас расплачется, за что удостоился от Сичэня взгляда, полного сочувствия; Цзян Чэн открыто поморщился — Хуайсан был готов поставить немаленькую сумму, что тот борется с желанием если не придушить его, то как следует огреть Цзыдянем.

— Каменщики Ланьлина достойно справятся с работой, — примирительно сказал Цзинь Гуанъяо. — В конце концов, это не столь сложная задача.

— Все равно камень надо будет доставить на место, — рублено сказал Цзян Чэн, которому, очевидно, все меньше и меньше приходился по душе этот разговор. — Хотите платить втридорога? Тогда везите камень из Ланьлина. Но дешевле и быстрее будет купить его там же, в Цинхэ. Даже если для этого придется восстановить дороги.

«Почему я должен решать дела твоего ордена вместо тебя, ни на что не годного кретина», — читалось в его обращенном к Хуайсану взгляде.

Если бы Хуайсан мог, то непременно расцеловал бы его.

— Глава Цзян прав, — признал Сичэнь, и Хуайсан поспешно прикрылся веером, дабы никто не заметил тень триумфальной улыбки, вздумай она проскользнуть на его лице. Оставшись в меньшинстве, Цзинь Гуанъяо не стал спорить; не прошло и нескольких месяцев, как по всем концам Цинхэ закипела работа.

«Каменщики и их семьи, а также крестьяне, которые нанимаются разнорабочими, неустанно благодарят Верховного заклинателя за щедрость, а Цзэу-цзюня — за мудрость в принятии решений, — читал Хуайсан в донесениях, которые ему втайне от всех передавал Боян. — Многие добавляют также, что само Небо послало эту милость на их головы, ведь попустительство главы Не грозило им голодной смертью».

Все устроилось так, как и было нужно. Хуайсан мог по праву собой гордиться.

Ни одну из башен он воочию так и не увидел. Несколько раз ему предлагали посетить их, но он неизменно находил подходящие отговорки; Незнайке ни к чему интересоваться такими вещами, а Хуайсану — лишний раз приводить себя в исступление напоминанием о том, как неуемен и жаден Цзинь Гуанъяо в своих амбициях. Только на одно приглашение Хуайсан, немного поразмыслив, ответил согласием — на то, которое было направлено ему с побережья Бохай.

Даже воздух там был другим — влажным, с непривычки будто тяжелым. Соленый ветер носился по берегу, трепал Хуайсана за рукава и спутывал его волосы; под ногами его стелился песок, который набегающие волны омывали лениво и по-хозяйски, а впереди не было ничего, только бескрайняя, вдаль уходящая небесная и водная гладь. У самого горизонта они сливались — свинцовое осеннее море и такого же цвета небо, — и Хуайсан безмолвно глядел в ту точку, где одна стихия переплавлялась в другую, пока глаза его не начали слезиться настолько, что ему стало больно держать их открытыми. Он зажмурился. Быстро смахнул слезу, поползшую по щеке.

— Глава Не, — негромко позвал Хань Чжэнсинь, стоявший в шаге за его спиной, — вы не видели прежде море?

— Нет, — ответил Хуайсан. — Только читал о нем.

— Я видел его каждый день с самого детства, — сказал Чжэнсинь. — Надеюсь, смогу увидеть и перед смертью, что бы ни случилось со мной.

Новая волна подобралась к Хуайсану ближе, чем прочие, почти лизнув носки его сапог. Он наклонился, чтобы зачерпнуть в ладонь мокрый и холодный песок, быстро растер его, наблюдая, как тот падает комьями сквозь его пальцы.

— Глава Не…

Хуайсан обернулся. Чжэнсинь что-то ему протягивал — серый камень едва ли больше куриного яйца.

— Что это? — недоуменно спросил Хуайсан, но странный дар все же принял.

— Первый обломок, который был отколот от скалы, чтобы ваш сегодняшний путь стал возможен, — произнес Чжэнсинь, сияя; Хуайсан вспомнил, как ехал сюда — по узкой, но ровной дороге, по обе стороны которой теснились острые серые камни высотой в два, а то и три человеческих роста. — Возьмите его в знак благодарности от жителей этих мест за все, что вы сделали…

Хуайсан вздрогнул и едва не выронил камень. Лучше бы выронил — в один момент тот стал для него уликой, которая могла погубить все и от которой необходимо было как можно скорее избавиться.

— Благодарите главу Цзинь за щедрость и главу Лань за мудрость, — проговорил он, запинаясь. — Я здесь ни при чем. Я ничего не знаю. Я ничего не сделал.

Хань Чжэнсинь продолжал смотреть на него. Глаза у него, как Хуайсан теперь заметил, были серыми — будто и в них поселилась частичка соединившихся моря и неба.

— Почему вы так говорите? — спросил он с истинно ребяческой решимостью — решимостью человека, которому пока что не надо ничего опасаться и ни о чем жалеть. — Я же видел, что вы другой. Я вижу сейчас.

Все знают — у каждой стены есть уши. Но здесь, где властвовали безгранично вода и ветер, не могло быть места для стен.

— То, что ты хочешь услышать, — предупредил Хуайсан, — может тебя убить.

— Я не боюсь.

«Какая невероятная глупость», — мелькнуло у Хуайсана в голове, и он, так и не сумев про себя решить, к чему была эта мысль, кивком повелел Чжэнсиню следовать за собой. Они направились вдоль берега, а море осталось размывать их следы за их спинами.

***

Солнце ушло за горизонт рано, и Хуайсан сидел еще долго при свете свечей, вчитываясь в бесчисленные письма; в голове его начало мутиться от усталости, и он хотел было приказать слугам подавать ужин, как вдруг в дверь постучали вновь — быстро, испуганно, не оставляя сомнений в том, что случилась какая-то катастрофа.

— Глава Не, — это снова была Чжунъи; когда она поклонилась, Хуайсан увидел, что руки ее дрожат. — Я из-за Старейшины Илин…

— Что? — спросил Хуайсан, поднимаясь. Внутри у него стало холодно, точно он вновь сорвался в пропасть в родовом некрополе и летит, летит вниз, тщетно пытаясь уцепиться за воздух. — Что с ним?

— Его раны не закрываются. Он не приходит в себя, — произнесла Чжунъи, глядя на него широко распахнутыми глазами. — Знахари опасаются, что он умирает.

Хуайсан подумал, что должен испытать потрясение или горечь, но вместо них к нему пришло лишь пустое и оцепенелое «Почему снова ты».

— Может быть, — несмело продолжила Чжунъи, не дождавшись от него ответа, — все-таки сообщить Ханьгуан-цзюню…

Хуайсана встряхнуло.

— Только если хочешь, чтобы он явился и стер в порошок всех, начиная с меня, — ожесточенно отрезал он, сражаясь с искушением закрыть лицо руками — наивная, детская попытка найти защиту от неминуемого. — Он ни за что не поверит, что мы пытались спасти Вэй Усяня, а не уморить окончательно.

«Чтоб тебя, Вэй-сюн. Ты выбрал самое неподходящее место для того, чтобы снова умереть».

— Но…

Хуайсан не дал ей договорить:

— Иди. Я позову тебя позже.

Перечить она не осмелилась, только быстро, воровато оглянулась на него перед тем, как исчезнуть за дверью. Осторожно, стараясь не упасть, поддавшись неожиданной слабости в коленях, Хуайсан опустился за стол. Письма, лежащие перед ним, показались ему бумагами, покрытыми бессмысленными чернильными пятнами — такими же бесполезными, как талисманы, которые он так и не сжег, зачем-то продолжил хранить рядом с «Песнями жизни и смерти».

Живи.

Он в первый миг не поверил, что эта идея пришла ему в голову — но что ни произойдет с тем, кто оказался в положении столь безнадежном? Это тоже было невероятной глупостью — он Незнайка, никудышный заклинатель, позор своих славных предков, да и в тот единственный раз, когда он пытался лечить кого-то при помощи музыки, ему едва не вонзилось в голову острие Бася…

«А теперь мне в грудь прилетит Бичэнь, если я хотя бы не попытаюсь… и для меня, интригана, убийцы, обманувшего всех и наконец-то попавшегося с поличным, это будет сравнительно легкая смерть».

Долго раздумывать было все равно что сдаться без боя. И если бы у него оставалась возможность выбирать, то Хуайсан именно это бы и сделал.

«Чтоб тебя», — вновь подумал он, не соображая, к кому обращается, и направился к себе — за сборником и флейтой.

***

— Все вон, — почти прошипел он, врываясь в павильон для особо важных гостей. Знахари, суетившиеся у постели раненого, бросились к двери, точно мыши, спугнутые кошкой. Дверь за ними закрылась, и Хуайсан остался один — наедине с тем, кто лежал на постели, отбросив в сторону пропитавшееся кровью одеяло. Не нужно было быть целителем, чтобы понять, насколько дурно обстоит дело — лицо Вэй Усяня было уже не бледным, а землисто-серым, дыхание прерывалось — еще немного, и умолкнет насовсем…

«Ну уж нет, — подумал Хуайсан, замирая возле него, стараясь не поддаваться горечи, что разлилась в груди, скопилась в глотке густым и скользким комом. — Только не здесь и не сегодня».

То, что он собирался сделать, было истинным безумием. Незнакомое заклинание, далеко не лучший исполнитель — не сделает ли он этим только хуже? Хотя, если взглянуть на Вэй Усяня, становилось понятно, что «хуже» в его случае может быть только одно, и оно так или иначе настигнет его в самое ближайшее время. Даже если отставить в сторону гордость и опаску, все-таки отправить весточку в Облачные Глубины — скорее всего, когда Лань Ванцзи примчится сюда, делать ему будет уже нечего, только оплакивать безжизненное тело. А потом, разумеется, обратить всю силу своего гнева на виновника, которому на сей раз не удастся избежать заслуженной кары.

Хуайсан зажег свечи на столе, раскрыл «Песни жизни и смерти». Несколько раз вдохнул и выдохнул, чувствуя, как медленно и неохотно разгоняется движение ци по меридианам. Как же давно он этого не делал — стоило бы помедитировать хотя бы одну-две палочки, прежде чем идти сюда, но он, как всегда, забыл. Незнайка — может, и не было в той его роли столь уж много притворства?

Дыхание Вэй Усяня все больше напоминало протяжные хрипы. Времени почти не было.

Живи.

Это уже было с ним… с ними — только раньше меж ними восстали непреодолимой преградой тень брата и тень Мэн Яо, полубезумная улыбка Мо Сюаньюя, невидимая, но очень крепкая паутина из недомолвок, лжи и интриг. Хуайсан повторял «Живи» раньше и сейчас — и в мелодии, подкрепленной ци, слышал свой тогдашний голос, срывающийся, полный страха и затаенной надежды — будто тот, самый первый Не Хуайсан тоже вернулся к жизни вместе со Старейшиной Илин.

Мелодия была короткой, и Хуайсан сыграл ее трижды, прежде чем перевести дух, опустить флейту, решиться взглянуть на раненого. Тот по-прежнему лежал, не меняя своего положения. Ничего не произошло.

Казалось бы, Хуайсан ни на что не рассчитывал — разве что на чудо, — когда направлялся сюда, ведомый только догадкой, но признавать поражение все равно оказалось болезненно, будто получить сильнейший удар в самое средоточие ци. Возможно, именно так чувствовал себя Вэй Усянь, когда ему вырезали золотое ядро? Что ж, его благородство теперь довело его до могилы — даже сыграй ему сейчас лучший из адептов Гусу Лань, ему бы это не помогло.

— Прости, Вэй-сюн, — вздохнул Хуайсан, поднимаясь; хотел было уйти сразу, но зачем-то вновь приблизился к умирающему, осторожно склонился над ним, будто хотел запомнить его, напоследок отпечатать в памяти его лицо. — Пусть мне никто не поверит, но я действительно сделал все, что мог.

А ведь Лань Ванцзи все равно придется написать — он наверняка захочет забрать тело… Предчувствуя, что это будет одно из сложнейших для составления писем за всю его жизнь, Хуайсан шагнул было к дверям, и тут услышал за своей спиной слабое, но внятное шевеление, затем судорожный вздох и гортанный, булькающий кашель.

Вэй Усянь едва успел перевернуться на бок, прежде чем изо рта его хлынул поток крови, а из ран, из всех шести разом — что-то чернильно-черное, источающее до того невыносимый смрад, что у Хуайсана от одного вдоха закружилась голова. Неудивительно, что бедняга чуть не умер от того, в нем засела эта дрянь — а теперь, когда она вырвалась наружу, он чуть не свалился с постели на пол, но Хуайсан вовремя оказался рядом, поддержал его за руку, кое-как уложил обратно. Тот по-прежнему был без сознания, но дышал глубже и размереннее; кровь запеклась на его ранах, которые уже не выглядели столь устрашающе — Хуайсан при взгляде на них вовсе не смог припомнить, какая тварь могла бы их нанести; на ум ему почему-то шло только сравнение с киркой, сверлом или иным инструментом, которым пользуются обычные люди, а вовсе не нечистые духи. Но чтобы Вэй Усянь — и чуть не погиб после схватки с каким-то крестьянином? Это было, пожалуй, смешно.

— Приберите там все, — прежде чем удалиться, сказал Хуайсан знахарям, все это время толпившимся с той стороны дверей. — И позаботьтесь, чтобы его не беспокоили лишний раз.

О причинах случившегося он пока не задумывался, решив вначале дождаться, когда можно будет расспросить самого непосредственного участника — и очень кстати на следующее утро, когда Хуайсан не допил еще свой чай, вбежавшая запыхавшаяся Чжунъи сообщила, что гость вот-вот придет в себя.

Chapter Text

Когда Хуайсан вошел в павильон, знахари тут же расступились в стороны, давая ему возможность обменяться с Вэй Усянем молчаливыми и многозначительными взглядами. Тот, конечно, был весь в бинтах и повязках, но на Хуайсана смотрел вполне осмысленно — вот только выражение его глаз Хуайсану совсем не понравилось.

— Оставьте нас, — коротко потребовал он, и знахари не замедлили исполнить приказание. Сам Хуайсан, когда они с гостем остались одни, приготовился было сказать что-то безразлично-вежливое, но Вэй Усянь опередил его:

— Где Лань Чжань?

Хуайсан ожидал любого вопроса, но не этого. «Дался им всем этот Ханьгуан-цзюнь, — подумал он, поддаваясь захлестнувшему его раздражению, — смогу ли я прожить хоть день, чтобы мне не напоминал о нем каждый встречный».

— Должно быть, в Облачных Глубинах, — ровно ответил он, позволяя себе коротко усмехнуться. — Трудится, не покладая рук, ради нашего общего блага. Другими сведениями о нем я не обладаю, уж извини.

В глазах Вэй Усяня проскользнула странная озадаченность, но тут же оказалась вытеснена необычным для него выражением мрачной подозрительности. На старых друзей так не смотрят. А вот на непредсказуемых и очень опасных врагов — вполне.

— Это Нечистая Юдоль?

— Добро пожаловать, — произнес Хуайсан чуть насмешливо, изображая поклон. — Мои адепты принесли тебя два дня назад. Ты им весьма обязан, ведь в тот момент ты напоминал решето… кто тебя так отделал?

Вэй Усянь оставил вопрос без ответа — попробовал, морщась и закусывая губу, приподняться, но тут же, лишаясь сил, снова упал на подушку. Впрочем, его это не остановило — не прошло и мгновения, как он опять завозился, порываясь выбраться из постели.

— Тебе стоит подождать, пока твои силы восстановятся, — сказал Хуайсан, понаблюдав немного за этими самоотверженными, но тщетными попытками. — Хотя бы несколько дней. Так говорят целители.

Вэй Усянь коротко посмотрел на него исподлобья — вот этот взгляд Хуайсан знал очень хорошо. Он означал «Весь мир может отправиться к гуям, я сам знаю, как лучше».

— Я не собираюсь злоупотреблять вашим гостеприимством, глава Не. Вы же мне это позволите?

Хуайсан замер на секунду, переваривая и «главу Не», и обращение на «вы». Впрочем, чего-то подобного от Вэй Усяня стоило ожидать с самого момента его появления здесь. «Что же, Вэй-сюн, — подумал он, проглотив мимолетную, но колкую обиду, — будь по-твоему».

— Господин Вэй, — сказал он более церемонным тоном, более не позволяя себе панибратства, — вы не пленник, а гость, и здесь нет ни одного человека, который желал бы вам зла. Я надеюсь на ваше благоразумие, ведь еще вчерашней ночью вы были при смерти. Знахари приложили множество усилий, чтобы сохранить вам жизнь. Нужно ли обесценивать их старания?

— Вот уж не сказал бы, — проговорил Вэй Усянь, проводя ладонью по своей груди, скрытой за слоями повязок. — Иногда мне казалось, что они душу из меня хотят вынуть.

— Их методы небезболезненны, но тех, кто лучше них справлялся бы с исцелением ран, не найти во всей Поднебесной. Вдобавок ко всему, — неизвестно почему, но Хуайсан продолжал его увещевать, тогда как наилучшим решением было бы поскорее выпроводить его за ворота и отпустить на все четыре стороны, — у вас при себе, кажется, нет меча? Всю ночь шел снег, дороги будут расчищены, в лучшем случае, к завтрашнему утру…

Вэй Усянь чуть прищурился.

— Хотите сказать, глава Не, — произнес он медленно, не сводя с Хуайсана внимательного взгляда — точно они играли в какую-то игру, и Вэй Усянь пытался угадать, какой ход сделает противник, — я здесь застрял?

— Вовсе нет, господин Вэй, — отозвался Хуайсан почти беззаботно, — я уже сказал то, что хотел: вы — наш гость.

Вэй Усянь наконец-то прекратил свои попытки встать — и очень вовремя, потому что в уголке его рта вновь показалась кровь. Побродил глазами по комнате, явно заставляя себя смириться с неизбежным, заметил Чэньцин, лежащую на столике в дальнем углу — потребовались усилия пяти заклинателей, чтобы хоть немного усмирить ее, просто поместить туда, где она не мешала бы знахарям, — и это его, похоже, несколько успокоило.

— Ладно, — хмуро буркнул он. — Хоть выпить мне принесут?

— Все запасы Нечистой Юдоли к вашим услугам, господин Вэй, — заверил его Хуайсан и добавил тут же, чтобы не дать себе время задуматься, стоит ли произносить это вслух. — Я был бы рад, если бы ваше состояние позволило вам присоединиться ко мне за ужином.

Вэй Усянь вновь посмотрел на него с сомнением. Хуайсан соорудил на лице самое невинное выражение из всех возможных: никакого двойного дна, просто обыкновенное приглашение, на которое, впрочем, было бы крайне грубо ответить отказом.

— Благодарю главу Не, — ответил Вэй Усянь с напряжением. — Я приду.

Да уж, говорить с ним было все равно что пытаться объездить дикого скакуна — никогда не знаешь, когда тот подчинится, а когда, выгадав нужный момент, лягнет или сбросит на землю. Но Хуайсан ничем не обмолвился, каким изматывающим для него получился этот разговор.

— Прошу прощения, теперь я вынужден вас оста… а, нет. Вы позволите еще одну просьбу?

— Просьбу? — уточнил Вэй Усянь, словно не веря, что Хуайсан действительно произнес это слово. — Какую?

— Вы ведь знаете об особенностях, которые имеют сабли адептов Цинхэ Не, — сказал ему Хуайсан, чуть понижая голос. — Прошу, пока вы находитесь в Нечистой Юдоли — не пытайтесь экспериментировать с темной энергией или… призывать к себе существ наподобие Призрачного Генерала. Я не хочу, чтобы кто-то ненароком пострадал… и вы, я уверен, тоже этого не хотите.

Похоже, Вэй Усянь впервые за их беседу сумел беспрепятственно вдохнуть и выдохнуть. «Ну наконец, ты показал свое истинное лицо, — безошибочно читалось в его полыхнувшем взгляде. — Хочешь показать мне, что я в твоей власти, что я беззащитен. Еще посмотрим, кому же понадобится защищаться».

— Я выполню вашу просьбу, глава Не.

Хуайсан вновь поклонился ему, пытаясь понять, что же горячо подкатывает к его горлу — смех или ядовитое семя печали.

— Благодарю, господин Вэй.

***

Он все же пришел к ужину, хоть и припозднился — Хуайсан успел уже решить, что ждать его не стоит и все блюда, которые специально для него сдобрили специями так, что от одного взгляда на них в глазах начинало жечь, останутся нетронутыми. Но Вэй Усянь явился — в сером одеянии адепта Цинхэ Не (его собственная одежда была уже не годна на то, чтобы появляться в ней даже перед зеркалом), прихрамывающий, но маскирующий всю боль, которая, должно быть, продолжала донимать его, за своей излюбленной хитроватой улыбкой. На отведенном ему месте он развалился, презрев любые приличия, но Хуайсан как будто не обратил на это внимания.

— Как ваши раны?

— Лучше, — кивнул Вэй Усянь, придвигая к себе сразу несколько блюд. — Благодарю.

— Надеюсь, еда Цинхэ придется вам по вкусу, — сказал Хуайсан, протягивая руку к стоящему рядом кувшину, — как и наше вино.

Вэй Усянь недоверчиво поморщился, и на то, конечно, была причина: во времена их молодости вино Цинхэ было совершенно не тем напитком, чьим вкусом можно было бы сопроводить изысканный ужин. Крепкое, резкое, кружащее голову с одного глотка, оно ни в какое сравнение не шло с тем, что подавали в тавернах Юньмэня или, тем паче, Гусу; Цзян Чэн как-то попробовал и без обиняков сказал, что у него «привкус конюшни», и Хуайсан тогда не смог с ним не согласиться.

— За годы, что вы провели вдали от нас, многое изменилось, — доверительно сказал он, наполняя чашу для Вэй Усяня. — В том числе и способ изготовления этого вина. Теперь его настаивают на можжевеловых ягодах. Вкус стал совсем иным. Конечно, все еще бытуют некоторые предрассудки против вин из Цинхэ… но я верю, что в скором времени мы преодолеем их.

Вэй Усянь посмотрел на чашу. Потом — на Хуайсана.

— В Цинхэ действительно многое стало другим, — проговорил он, осторожно беря вино. — Выпьем вместе?

Нет, это действительно было смешно.

— Разумеется, — охотно согласился Хуайсан и нарочно неторопливо, чтобы Вэй Усянь мог разглядеть каждое из его движений, налил из того же кувшина и себе. — За здоровье моего гостя.

Он поднес чашу к губам, отпил сразу половину; Вэй Усянь повторил его жест, но пить не спешил, пока не удостоверился, что Хуайсан в самом деле сделал глоток. Протянулось несколько мгновений молчания, во время которых Хуайсан пытался решить, что ему хочется сделать больше — в голос расхохотаться или, размахнувшись, разбить проклятую чашу о пол у себя под ногами.

— Скажи мне, Вэй-сюн, — выплюнул он, больше не чувствуя в себе сил, чтобы продолжать представление, — почему ты так настойчиво думаешь, что в моих намерениях причинить тебе вред? В конце концов, я многое сделал ради того, чтобы ты смог вернуться в мир — почему сейчас я должен желать прямо противоположного?

Вэй Усянь ответил не сразу. Губы его растянулись в торжествующей ухмылке — он явно был настроен ломать комедию до конца и не ожидал, что Хуайсан сдастся так просто.

— Я не знаю, — сказал он, явно передразнивая самого Хуайсана — живого мертвеца, укравшего чужое лицо. — Кто может сказать, Не-сюн? Я ведь понял, каким был твой план…

— Не так, — устало возразил ему Хуайсан. — Ты понял, каким _мог быть_ мой план, если бы я действительно вознамерился совершить то, что ты приписал мне в своих мыслях — хотя я уверен, что на самом деле не совершил и десятой части. Ты никогда не мог посмотреть на ситуацию с иной стороны, кроме своей собственной, Вэй-сюн. А ведь это умение защитило бы тебя от значительной части твоих неприятностей, включая, не побоюсь этого сказать, твою собственную смерть.

— Хочешь посоветовать мне, как лучше выжить? — протянул Вэй Усянь, отправляя себе в рот кусок истекающей соусом свинины. — Занятно…

— В первую очередь — ешь и пей смело, — в тон ему ответил Хуайсан. — Забавно, ты — второй человек, всерьез полагающий, что я хочу подать ему что-то отравленное…

— Кто был первым?

— Мо Сюаньюй, — выпалил Хуайсан безусильно, хотя на самом деле ждал от себя совсем другого.

Вэй Усянь на короткое время даже прекратил жевать. Потом отхлебнул еще вина — видимо, мясо пошло ему не в то горло.

— Вы были хорошо знакомы?

Хуайсан не знал, зачем говорит ему об этом. Он никому не говорил до этого — просто потому, что надеялся, будто так будет легче.

— Пожалуй, так. Мы сблизились, когда он обучался в Башне Золотого Карпа. Я думал, что мне не помешает лишняя пара глаз и ушей рядом с Цзинь Гуанъяо. А он оказался весьма… легковерным и привязчивым молодым человеком.

Что же выдало его — голос или дрогнувшее лицо? Может быть, и то, и другое; он слишком долго держался, чтобы держаться еще и сейчас. По крайней мере, Вэй Усянь сразу понял все.

— Ого. Так вы с ним делили на двоих персик?

Если он надеялся смутить Хуайсана этим вопросом, то напрасно. Он давно уже не чувствовал ни смущения, ни стыда; они остались в другой, оборвавшейся жизни, бесконечно далеко от того, что он ныне из себя представлял.

— Что ты хочешь узнать, Вэй-сюн? — спокойно спросил он, вновь отпивая из чаши. Усмешка Вэй Усяня стала шире.

— Просто интересно, знал ли ты, когда рвал цветы у него на заднем дворе, что сделаешь из него свою марионетку и заставишь уничтожить себя, чтобы твой план осуществился?

Хуайсан поперхнулся вином, только чудом не пролив ни капли себе на колени.

— Вижу, ты куда худшего мнения обо мне, чем я подозревал, — выговорил он с трудом, прикрывая рукавом губы и силясь откашлять поселившийся во рту горьковатый можжевеловый привкус. — Я отвечу на твой вопрос, и ответ будет — нет. Я вообще долгое время не представлял, что тебя возможно вернуть, что ты оставил себе лазейку… и если бы кто-то сказал мне тогда, что Мо Сюаньюй добровольно принесет себя в жертву, я рассмеялся бы этому человеку в лицо. Он… я не думал, что он способен на что-то подобное. Он был… он был совсем другим.

Когда Мо Сюаньюй, улыбаясь так, будто готовился преподнести прекрасной невесте бесценный свадебный дар, выложил на стол бумаги, исписанные небрежным, беспорядочным, но знакомым Хуайсану почерком — давно ли он разбирал иероглифы, выведенные этой рукой, переписывая ответы на вопросы, заданные Лань Цижэнем на лекции в Облачных глубинах? — Хуайсан поначалу глазам своим не поверил.

— Что… — он не предполагал, что видеть эти записи будет для него почти больно — он едва дотронулся до них, а рука его сотряслась, и так же сотряслось что-то еще, что он полагал в себе глубоко запрятанным, почти похороненным. — Откуда это у тебя?

Мо Сюаньюй с видимым удовольствием смотрел, как он бережно, точно драгоценности, перебирает листы.

— Спер.

— Спе… — Хуайсан едва не задохнулся. — Ты… ты украл это? У Цзинь Гуанъяо? Ты представляешь, чем тебе это может грозить?

— Что? — Мо Сюаньюй разве что не отмахнулся, как от надоедливого комара. — Да что он мне сделает? Он же мой брат! Да и я не навсегда взял. Только вам показать. Потом верну.

— Показать мне?..

— Ну да, — лицо Мо Сюаньюя почти сияло. — Думал, вам понравится, господин Не. Вы же… ну, чуть меньше, чем о брате, вы только о Вэй Усяне говорите. Вы же хорошо его знали, да?

Хуайсан попытался вчитаться в то, что было написано в бумагах. Безуспешно — в магических формулах, выкладках, символах, которыми были испещрены листы, он почти ничего не понимал.

— Я… я думал, что я его знаю, — пробормотал он сдавленно; выговорить каждое слово было для него сродни тому, чтобы сдвинуть с места гору. — Мы были другими тогда. Все было другим. Сейчас это будто… чья-то веселая выдумка. Мне сложно поверить, что это происходило в действительности.

Улыбки на лице Мо Сюаньюя больше не было. Теперь он смотрел на Хуайсана так, будто желал сказать что-то, но сомневался в уместности своих слов.

— Вы не видели, что с ним происходило?

— Я все видел, — отозвался Хуайсан, прикрывая веки — странно, но если образ брата оставался перед ним столь же четким, то образ Вэй Усяня размылся, остались от него только похожие на всполохи черты. — Я просто ничего не понимал. Однажды мы с ним оказались в ловушке, а он мне сказал: «Держи меня за руку, тогда выберемся». А я… — он запнулся, вновь переживая тот полузабытый момент: холодящий все тело ужас и успокаивающее тепло чужой ладони в собственных судорожно сжатых пальцах. — Я отпустил.

«Могло ли что-то быть по-другому? — подумал он, воскрешая в своем сознании картину, которая преследовала его с того дня, когда дагэ, уставший, слишком для себя молчаливый, вернулся в Нечистую Юдоль и рассказал о том, что произошло в Безночном Городе: одинокая черная фигура, повисшая над пропастью, и еще одна, пронзительно-белая, из последних сил пытающаяся ее удержать. — Даже Лань Ванцзи, второй нефрит, совершенный в своей непогрешимости, ничего не смог изменить. Что после этого смог бы я?».

Наверное, он забылся, позволил слишком многому отразиться на своем лице: не случайно же Мо Сюаньюй залепетал убито, без следа недавней бравады:

— Прошу прощения, если стал причиной вашего огорчения, господин Не. Я не думал…

Хуайсан не без внутреннего усилия, но вернулся из так некстати напавших на него грез — несбыточных и безнадежных. Заставил себя изобразить ободряющую улыбку, а то на мальчишку, в самом деле, взглянуть было жалко.

— Твоей вины нет, — сказал он, касаясь руки Мо Сюаньюя, позволяя ему нежно переплести их пальцы. — Но бумаги эти лучше вернуть туда, откуда ты их взял. Цзинь Гуанъяо будет очень огорчен, если обнаружит пропажу.

— Конечно, верну, — пообещал Мо Сюаньюй, глядя в сторону записей с тенью сожаления. — На самом деле я их почитал немного… он был тот еще выдумщик, этот Вэй Усянь. Даже жалко, что эти его штуки запрещено изучать. Слишком уж все боятся всего, что от него осталось.

«А он ничего не боялся, — думал Хуайсан, покоряясь грызущей тоске, пока Мо Сюаньюй, расценив сцепление их рук как безмолвное разрешение, прижался к нему, покрыл быстрыми, горячечными поцелуями его лицо и шею. — Он — единственный, кого Мэн Яо не смог бы ни очаровать, ни запугать, ни купить. Конечно же, именно он должен был уйти туда, откуда не возвращаются».

На оставленные на столе бумаги он старался не смотреть — они и без того выглядели в его глазах как сосредоточие всего, что он успел упустить.

— Когда он узнал про ритуал подношения тела — тогда же я видел его здоровым и невредимым в последний раз, — скупо обронил Хуайсан, разливая остатки вина из кувшина себе и своему гостю. — После этого я покинул Башню Золотого Карпа, а когда приехал вновь через несколько месяцев — его там уже не было. Мне сказали, что его выгнали из ордена из-за какой-то скандальной истории, но я знал: в том, что казалось ему невинными шалостями, он зашел слишком далеко, и Цзинь Гуанъяо решил больше его не щадить. Я не мог искать встречи с ним, не привлекая к себе лишнего внимания, и поэтому мне пришлось выждать несколько лет — только тогда, направляясь с визитом в Гусу Лань, я проезжал через деревню Мо и смог найти его.

Деревенские улочки в канун нового года были пусты — никто не заметил, как Хань Чжэнсинь беззвучно перелетел через ограду поместья Мо, а затем так же, без лишнего шума, приоткрыл перед Хуайсаном ворота.

— Я заглянул в окна, — сказал он шепотом, когда они вдвоем оказались в темноте, окутавшей двор, и кое-как разгоняемой лишь фонарями, висящими у дверей. — По-моему, там все празднуют. Но того, кого вы мне описали, я не увидел.

— Не может быть, — Хуайсан качнул головой и сам крадучись направился к дому. Быстро глянул в чуть приоткрытое окно — к счастью, все члены семейства Мо, собравшиеся внутри, уже достаточно налегли на выпивку, чтобы не заметить вторжение. Мо Сюаньюя среди них не было — Чжэнсинь не ошибся и не соврал.

— Не может быть, — повторил Хуайсан, скорее отступая обратно во мрак. — Неужели он решил бежать? Но куда он мог направиться, у него ведь нет больше ни родственников, ни друзей…

И все же его не оставляло предчувствие, что Мо Сюаньюй здесь, где-то рядом, нужно просто отыскать его — и вместе с Чжэнсинем, держащим меч наготове, Хуайсан обошел поместье, заглядывая в окна и двери, изо всех сил напрягая зрение и слух в надежде увидеть знакомый силуэт или услышать знакомый голос. Никого и ничего — если Мо Сюаньюй и был здесь, то сейчас будто бы растворился, не оставив ни одного напоминания о своем присутствии.

«Ладно, идем отсюда», — едва не сказал Хуайсан в сердцах, но в этот момент Чжэнсинь деликатно окликнул его.

— Глава Не…

Хуайсан с трудом различил, куда тот указывает в потемках — на какую-то покосившуюся лачугу, в которой едва бы кто-то поселил даже кур и свиней. Эта убогая конструкция в последнюю очередь выглядела чьим-то пристанищем, но в то же время это был последний уголок поместья, куда Хуайсан еще не заглянул — и он направился к ней, ни на что толком не рассчитывая, желая лишь потом с полным правом говорить себе, что искал везде, где только мог.

Он в последний момент заметил тело, распластавшееся на полу у самого порога и от того чуть не упал, споткнувшись о него; Чжэнсинь подоспел вовремя, подставил руку, и Хуайсан благодарно оперся о нее.

— Что… кто… — лежащий зашевелился, что-то забормотал, и у Хуайсана гулко трепыхнулось сердце. Конечно, он узнал его сразу.

— Сюаньюй?

— Госпо… господин Не? — его лицо было едва различимо в темноте, а льющийся с небес свет луны был весьма слабым подспорьем. — Вы снитесь мне? Опять?

Он приподнялся, мотая головой, как теленок; Хуайсан стоял неподвижно, справляясь со спирающим дух осознанием: эта встреча — настоящая, а не видение или кошмарный сон. Чжэнсинь помог Мо Сюаньюю подняться, крепко держа того за локоть, а тот послушно подчинился, не выказывая никакого сопротивления — только продолжил говорить какую-то чушь, как будто вовсе не понимал, кто он и где находится.

— Знаете, после того, что вы сказали мне вчера, было по крайней мере невежливо являться вот так снова, господин Не. Вы же поклялись, что не имеете намерения меня мучить — и что же теперь? Разве может глава столь сильного и влиятельного ордена врать?

— Нужно увести его отсюда, — зашептал Чжэнсинь, беспокойно оглядываясь. — Кто угодно может прийти…

Да, думать было нечего о том, чтобы затевать разговор здесь. Хуайсан кивнул.

— Отведем его в гостиницу.

По счастью, им удалось не попасться никому на глаза; даже хозяина постоялого двора Чжэнсинь отвлек какой-то болтовней и предложением сейчас же выпить вина от щедрот достопочтенного господина, пока сам достопочтенный господин почти тащил Мо Сюаньюя по коридору, зажимая ему рот, ведь тот порывался то говорить, то смеяться во весь голос.

— Вы так нетерпеливы, господин Не, — игриво заявил он, когда Хуайсан, теряя терпение, втолкнул его внутрь комнаты. — Вспомним старые добрые времена?

— Да что с тобой происходит, — Хуайсан бы выразился и покрепче, но в нем еще бродило слабое желание сохранить хоть какие-то приличия. — Очнись! Тебе ничего не снится, это я!

Мо Сюаньюй только рассмеялся, пытаясь поймать его ладонь, и Хуайсан позволил ему это сделать — лишь для того, чтобы тот крепко сжал ее, поднес к губам и замер, настигнутый осознанием, что человек рядом с ним — не порождение сна или помутившегося рассудка; несколько секунд он мял пальцы Хуайсана (тот морщился, но терпел), лихорадочно всматриваясь в его лицо, будто пытаясь отыскать следы обмана или подмены, затем медленно, точно несмело, опустил взгляд, чтобы взглянуть на себя — и вдруг, разразившись безудержными рыданиями, рухнул на колени.

— Нет, только не это, — пробормотал Хуайсан, понемногу тоже приходя в отчаяние, — из-за тебя сюда сбежится вся округа…

Конечно, ему некого было обвинять, кроме себя самого — Мо Сюаньюй очевидно был не в себе, и Хуайсан недооценил масштабы его безумия, иначе никогда не стал бы тащить сюда за собой, вызывать лишние разговоры и кривотолки… но теперь делать было нечего, нужно было как-то заставить этого несчастного вести себя тише, и Хуайсан, пометавшись немного вокруг него, сделал первое, что пришло ему в голову — опустился рядом с ним и обнял, крепко сжал обеими руками, позволяя устроить голову у себя на плече — так, по крайней мере, плач стал приглушенным, хотя Хуайсан мог поклясться, что чувствует, как его одежда напитывается чужими слезами.

— Успокойся, успокойся, А-Юй, — повторял он монотонно, как будто его зачаровали, — это действительно я.

Они сидели так, пока рыдания Мо Сюаньюя не сорвались на невнятные всхлипы, перемежающиеся икотой; тут же в дверь осторожно сунулся Хань Чжэнсинь, и Хуайсан шепотом приказал ему спросить у хозяев что-нибудь поесть и выпить. Мо Сюаньюй выглядел ужасно — хрупкая, изможденная тень того молодого господина Мо, с которым Хуайсан водил знакомство в Башне Золотого Карпа; похоже было, что он недоедает уже много месяцев, но когда на столе перед ним поставили порцию дымящегося супа, миску риса и кувшин с вином, это не вызвало у него ничего, кроме приступа крайнего испуга.

— Нет, — пробормотал он, силясь отползти прочь, и выглядел при этом так, будто в него целились из лука, угрожая в любой момент спустить тетиву, — нет, я не буду есть, я не буду.

— Почему? — изумился Хуайсан. — Только не говори, что…

— Это все отравлено!

Хуайсан в поисках поддержки глянул на Чжэнсиня. Тот только коротко качнул головой.

— Проследи, чтобы нас не беспокоили, — сказал ему Хуайсан, и Чжэнсинь тут же исчез за дверью. В отсутствие незнакомца Мо Сюаньюй перестал дрожать всем телом, но на еду по-прежнему смотрел так, будто перед ним действительно положили яд.

— Почему ты думаешь, что еда отравлена? — Хуайсан демонстративно принюхался к запаху, который источали тарелки. — Здесь что, так принято? Или ты думаешь, что кто-то хочет навредить именно тебе?

— Он не оставит меня, — проговорил Мо Сюаньюй, стуча зубами. — Он никогда меня не оставит! Он не успокоится, пока я не буду мертв! Все решат, что это простая случайность, а на самом деле он убьет меня!

— Кто это? — спросил Хуайсан вкрадчиво, так, будто не знал ответ. — О ком ты говоришь, А-Юй?

Мо Сюаньюй ответил не сразу — боязливо покосился во все углы, затем на потолок, будто изо всех щелей между досками норовили вырваться невидимые шпионы, а затем ответил сорванно, едва слышно:

— Мой… мой брат. Цзинь Гуанъяо.

Что ж, даже долготерпение Верховного заклинателя оказалось не бесконечным. Может, в чем-то из своих бед Мо Сюаньюй и был виноват сам, но Хуайсан все равно не смог побороть поднявшуюся в нем жалость к этому бедняге, который, если подумать, всегда был безобиднее канарейки.

— Его могущество и влияние действительно велики, — сказал он, словно приняв слова Мо Сюаньюя всерьез, — но я не думаю, что в его силах было предугадать, что ты окажешься сегодня здесь, и приказать повару приготовить отраву… если ты не против, то я попробую все, что тебе принесли. Уж моего Золотого Ядра хватит, чтобы в случае чего справиться с ядом.

Кажется, Мо Сюаньюй даже не дышал, глядя, как Хуайсан непринужденно отпивает суп, отщипывает немного риса, а затем делает глоток вина; какое-то время они провели в звенящей тишине — Хуайсан ничего не говорил, только улыбался, а его собеседник смотрел на него широко раскрытыми глазами, — а потом Мо Сюаньюй, почти оттолкнув его от стола, шумно набросился на еду, хрипя и давясь, будто изголодавшийся пес, которому бросили кость. Хуайсан незаметно отодвинулся, спрятал лицо за веером, чтобы хотя бы не видеть этого жуткого зрелища.

— А-Юй, — тихо окликнул он, когда тот смел со стола все до последнего куска, выпил чаши вина подряд и, похоже, немного пришел в себя, — что с тобой сделали?

Мо Сюаньюй посмотрел на него виновато — кажется, теперь его сознание прояснилось достаточно, чтобы к нему вернулась способность испытывать стыд, и поэтому он кое-как оправил тряпье, в которое был одет, попытался сесть так, как его должны были учить в Башне Золотого Карпа.

— Я не помню, глава Не. Мне сказали, что я совершил ужасный проступок. Должно быть, меня наказали…

— Кто именно? — быстро осведомился Хуайсан. — Цзинь Гуанъяо?

Мо Сюаньюй изобразил задумчивую гримасу, но она исчезла тут же — он побледнел, судорожно втянул в себя воздух, вновь сам не свой от страха.

— Нет, — шепнул он так тихо, что Хуайсан с трудом различал слова. — Это был Сюэ Ян.

— Сюэ Ян? — присутствие этого человека в Башне Золотого Карпа мало для кого было секретом; иногда Хуайсан сталкивался с ним и всякий раз стремился пройти мимо, не повернув головы, будто одно его присутствие не вселяло в него трепет сродни тому, который можно испытать, оставшись один на один с хищником, жаждущим испить крови. — Что он… что случилось?

— Не помню! — повторил Мо Сюаньюй громче и отчаяннее. — Они хотели подчинить… кого-то. Не меня. Но это было связано с… со мной. С кровью Цзиней. И… — он содрогнулся и проговорил одними губами, но Хуайсан все равно понял — и почувствовал, как его собственная кровь отливает от рук и лица, а в голове поселяется тошнотворная холодная муть, мешающая думать, — и Тигриной Печатью Преисподней.

— Печатью Преисподней? — переспросил Хуайсан громче, чем нужно было, и добавил тише, спохватываясь. — Но это невозможно! Вэй Усянь уничтожил ее, всем это известно!

— Я ее видел, — повторил Мо Сюаньюй глухо и упрямо. — Сюэ Ян так ее называл. Они думали, что я без сознания, ничего не слышу и не вижу. Но я видел ее так же, как вижу вас.

«Он сумасшедший, — за эту мысль Хуайсан цеплялся, как за последнюю свою надежду, но она не могла быть ему достаточной опорой — рассеивалась и ускользала сквозь пальцы. — Просто сумасшедший. Он не мог…»

Мо Сюаньюй смотрел на него с вымученной, извиняющейся улыбкой — сейчас, в этот момент удивительно похожий на себя прежнего. Безумия в нем больше не было — только странное, противоестественное умиротворение; Хуайсан встретился с его взглядом и ощутил, что не может дышать.

— О, небеса, — обреченно, никчемно вырвалось у него, — мы все в огромной опасности.

— Я знаю, — просто согласился Мо Сюаньюй. — Но мне никто не поверил бы, даже если б я решил рассказать.

— Если ты думаешь, что поверят мне, то ошибаешься, — ответил Хуайсан с невеселой усмешкой. — Цзинь Гуанъяо нет равных в искусстве притворяться. Он отвергнет все обвинения, и глазом не моргнув.

Мо Сюаньюй уставился на него, будто столкнувшись с чем-то новым и неожиданным.

— Он и вам успел причинить зло?

Сколь бы мало ситуация располагала к тому, чтобы смеяться, но Хуайсан все равно подумал, что готов сделать это. «Итак, — подумал он, пока они с Мо Сюаньюем смотрели друг на друга, будто пытаясь оценить собственные шансы, — вот сидим мы: ничтожный безумец и не менее ничтожный Незнайка, и у нас один и тот же враг — самый опасный из всех людей, что когда-либо ходили по земле».

Он не стал отвечать, но его молчание Мо Сюаньюй истолковал верно. Он нахмурился, сжал исцарапанную, покрытую грязью ладонь в кулак.

— Есть ли хоть кто-то, кому этот человек не успел навредить? Кто-то, кто не страдал из-за него? Разве можно оставить это просто так?

Может быть, его помешательство было заразным, иначе как Хуайсан смог подумать, что тот необычайно красив в своей безнадежной решимости — несмотря на спутанные волосы, вздрагивающие исхудавшие плечи, свежую ссадину на лице — эту-то оставил явно не Сюэ Ян… «Тебе не нужно оставаться здесь, — чуть не сказал Хуайсан, одурманенный своим помутнением, которое пьянило лучше любого вина. — Ты можешь уехать со мной в Цинхэ. В Нечистой Юдоли для тебя найдется место — или ты сможешь поселиться в городе, и я тебя пойму: по утрам, когда начинаются тренировки, у нас ужасно шумно, я сам привык к этому только потому, что живу там с рождения…»

Нет, этого он не сказал. Он сказал другое:

— Среди ныне живущих я не знаю ни одного героя, который мог бы бросить Цзинь Гуанъяо вызов и остаться жить.

Собственные слова он слышал, будто эхо разносило их в пустоте — и тем отчетливее звучал голос Мо Сюаньюя, удивительно спокойный и твердый:

— Я не знаю такого героя и среди умерших. Но есть и кое-кто другой. Есть величайший злодей.

Хуайсан прислушался к себе, но не услышал ничего, кроме холодного, разящего, сказанного кем-то чужим: «Вот он — шанс».

Первые два винных кувшина опустели, и Хуайсан, не желая обременять гостя, самолично сражался с пробкой третьего.

— Он был не таким уж бездарным, как о нем говорили, — сказал он, когда чаши вновь оказались полны. — Запомнил ритуал, о котором читал всего-то раз — и это после всего, что с ним сделали… Да, это было его намерение, а не мое. Я просто не стал его отговаривать. Решил, что моя совесть может это выдержать.

Он не ждал, что Вэй Усянь проявит к нему сочувствие — но и насмешка, зазвучавшая в его голосе, обожгла Хуайсана, как резкий удар по лицу.

— Твоя совесть, Не-сюн. Боюсь представить, что она еще может выдержать, если тебе это будет нужно.

Хуайсан подумал, что будь у него достаточно силы в руках — он раздавил бы свою чашу в кулаке. Но такой силы ему всегда недоставало, и оглушительная, подстегнутая вином ярость рванулась у него с языка:

— О, а что же насчет твоей совести? О ней мы сегодня не говорили. А я тоже многое хотел бы узнать о тебе. Например, помогает ли тебе вино, которое ты пьешь, заглушить крики тех, кто погиб по твоей вине? Благодарности, которые ты получаешь ныне от тех, кому помог — не слышать слез тех, чьи семьи были разрушены из-за тебя? А женщины, за которыми ты волочишься — забыть лицо той, кто была для тебя важнее всех и кого ты, при всей своей силе, не смог спасти?

Вэй Усянь поставил чашу на стол с такой силой, что вино выплеснулось ему на рукав.

— Замолчи.

«Он же сейчас меня убьет, — подумал Хуайсан, глядя в его глаза, заледеневшие от переполнившего их бешенства. — И Чэньцин ему для этого не понадобится. Он просто вцепится обеими руками мне в горло и не отпустит, пока я не перестану дышать».

Какое-то время они оба не шевелились. Тихо горели свечи, где-то вдали, за стенами Нечистой Юдоли, подвывал ветер — то ли чей-то зов, то ли заупокойная песня.

— Приношу извинения за свои необдуманные речи, — выговорил в конце концов Хуайсан, когда молчание стало невыносимым. — Мне не стоило говорить то, что я сказал.

— Но ты это сказал, — бесстрастно заметил Вэй Усянь, поднимаясь. — Благодарю за ужин и вино. Просто у меня что-то пропал аппетит.

Хуайсан дал ему уйти — просто смотрел чуть помутившимся взглядом на то, как за ним закрываются двери.

— Чжэнсинь, — позвал он, тоже вставая на ноги. Голова немного кружилась — все-таки он давно уже не мог позволить себе столько выпить за ужином.

Чжэнсинь оказался рядом тут же, будто сотворился из воздуха.

— У главы Не есть поручения?

— Просьба, — уточнил Хуайсан, старательно обмахиваясь веером. — Если господин Вэй захочет сегодня ночью покинуть Нечистую Юдоль — пусть никто ему не препятствует.

Чжэнсинь непроницаемо кивнул.

— Есть.

«Вот и ответ на вопрос, можно ли было что-то изменить, — подумал Хуайсан, отпуская его, чтобы вновь остаться в одиночестве. — Не изменилось бы ничего».

***

Утром головную боль и сухость в глотке пришлось успокаивать травяным отваром, почти на бегу — на медитацию времени не было, Хуайсан и без того проспал дольше обычного, а ведь ему необходимо было присутствовать на утренней тренировке (к счастью — только наблюдать, а не принимать участие), а потом — принимать посланников нескольких мелких кланов, явившихся просить помощи на ночной охоте. Обилие дел его, впрочем, радовало — так можно было скорее выбросить из головы и Вэй Усяня, и его короткий визит.

— Глава… — Чжэнсинь, конечно, уже был рядом, норовил подсунуть какие-то свитки.

— Не сейчас, — торопливо сказал ему Хуайсан, спускаясь мимо него по лестнице, ведущей во внутренний двор и оттуда — к тренировочному полю, — отнеси мне на стол, я приступлю к ним как только… о!

Он замер, едва не врезавшись в Бояна, который вырос перед ним словно из-под земли. Хуайсан даже не успел спросить у него, почему глава гарнизона не находится на своем посту — увидел, что он несет на руках бесчувственное тело, чей вид был слишком хорошо ему знаком, и прикусил изнутри щеку, чтобы не выпустить изо рта смех.

— Его нашли недалеко отсюда, — доложил Боян, чуть встряхивая свою ношу; Вэй Усянь приоткрыл один глаз и уставился со злостью сначала на него, а потом на Хуайсана. — Должно быть, заплутал в снегах с непривычки и быстро ослаб…

— Это случается с путниками, которые впервые попадают в эти места зимой, — снисходительно ответил Хуайсан. — Отнесите его в павильон и прогрейте жаровню как следует.

Вэй Усянь продолжал смотреть на него. Хуайсан невозмутимо ему поклонился.

— Добро пожаловать в Нечистую Юдоль.

Chapter Text

Вместе с вечерними сумерками на Облачные Глубины опустился туман, и это было на руку нарушителям спокойствия: в наполнившей воздух плотной молочно-белой дымке всевидящий глаз Лань Цижэня, бдящего денно и нощно за исполнением правил, переставал быть таким уж всевидящим. Словом, никто не мешал Хуайсану, Вэй Усяню и Цзян Чэну ускользнуть, едва объявили отход ко сну, и пробраться никем не замеченными к давно присмотренному ими убежищу: поросшему травой и мхом гроту, куда вела единственная тропинка, потерявшаяся меж камней и утесов. Никак иначе сюда было не зайти — там, где грот заканчивался, начиналось отвесное ущелье, глубокое настолько, что у Хуайсана начинали подкашиваться колени, даже если он стоял в паре шагов от края. Зато здесь можно было болтать и пить, да что уж там — петь во весь голос, не опасаясь, что хоть один звук будет услышан теми, кому его слышать не следовало; единственная опасность таилась в скользких камнях, ступать по которым надо было очень осторожно, чтобы не упасть самому и, конечно, не разбить свою бесценную ношу.

— Закончилось, — нетвердым голосом произнес Вэй Усянь, когда время, должно быть, перевалило за час крысы; в подтверждение своих слов он перевернул донышком кверху свой кувшин, и несколько сиротливых капель сорвались с горлышка, упали ему под ноги — Хуайсан хотел было уже упрекнуть его в святотатстве, как вдруг тот, оживившись, заявил:

— У нас в комнате под постелью спрятано еще. Цзян Чэн! Ты можешь сходить за ними и принести сюда.

Цзян Чэн вскинулся тут же:

— Почему вдруг я? Ты и иди! Почему ты вообще не взял их сразу?

— Это мой последний запас, — объяснил Вэй Усянь, — за следующими снова придется выбираться в Цайи. Знаешь, скольких усилий мне стоило не притронуться к ним? Прояви уважение к тому, что я сделал!

— И не подумаю! Иди сам.

Хуайсан попробовал незаметно отползти вглубь грота, чтобы эти двое ни в коем случае не вспомнили о его присутствии. Выпить еще он, естественно, был бы не прочь, но не спускаться ради этого по гуевым камням в одиночку и уж тем более подниматься обратно — в потемках, с трудом разбирая дорогу, еще и с кувшинами в руках…

— Пусть он идет, — заявил Цзян Чэн, все-таки заметив его шевеление. Но Вэй Усянь лишь рассмеялся:

— Не-сюн? Ну уж нет! Он выпьет все по пути, не оставит нам даже капли!

— Обязательно, — принялся поддакивать ему Хуайсан, — именно так я и поступлю.

Свои слова он сопроводил парой энергичных кивков; Цзян Чэн недолго сидел неподвижно, переводя взгляд с него на Вэй Усяня, а потом, пробормотав «Да чтоб вас обоих», направился к тропинке, на ходу отряхивая одежду от налипшего на нее мха.

— Захвати какой-нибудь еды! — весело крикнул Вэй Усянь ему вслед. Цзян Чэн даже не обернулся.

— Надеюсь, его не поймают, — обеспокоенно заметил Хуайсан, качая головой. — Если будет, как в тот раз, то я…

Вэй Усянь беззаботно махнул рукой.

— Никто его не поймает. В такое время они все уже спят без задних ног. Пара палочек — и он будет здесь. Ну и душно же тут, а?

Хуайсан не успел ответить что-то незначительное, вроде «Да, довольно душно»: поднявшись и потянувшись, будто насытившийся кот, Вэй Усянь сделал то, отчего у Хуайсана разом отнялся язык — решительно направился к выходу из грота, туда, где простиралась пропасть.

— Эй, ты что делаешь? — решив, что приятель не помнит себя от выпитого, Хуайсан бросился за ним. — Хочешь сверзиться оттуда?

— Да успокойся ты, — рассмеялся Вэй Усянь, легко уворачиваясь от попытки схватить его за рукав. — Просто хочу посидеть, подышать воздухом…

Не выказывая и капли боязни, он уселся на самом краю, спустив ноги в затянутую туманом темень; Хуайсан остался стоять чуть невдалеке, не решаясь подойти ближе.

— Да ладно тебе, — тут же принялся подначивать его Вэй Усянь, — подойди, садись.

— Нет уж, спаси… — начал Хуайсан и чуть не задохнулся, поняв, что вокруг его запястья обвилось что-то тонкое, но крепкое, неумолимо тянущее его к краю. Оказалось — сияющая в полумгле нить, другой конец которой терялся у Вэй Усяня в ладони; не переставая смеяться, он дергал за нее, подтягивая Хуайсана к себе, все равно что упрямившегося мула.

— Что… что это? — сабли с собой у Хуайсана, конечно же, не было, а одной силы его рук не хватило, чтобы нить оказалась разорвана; покоряясь, он приблизился к приятелю, опустился подле него на камни. — Я не слышал о таком заклинании…

— Конечно, не слышал, потому что я его придумал. Не бойся! Эта штука крепкая. Если вдруг сорвешься — я не дам тебе упасть.

Не верить его словам у Хуайсана не было причины, поэтому-то они его и успокоили; забывая о том, что совсем рядом с ним веет холодом расщелина в неизвестно сколько бу глубиной, он поднял руку, чтобы осмотреть свое опутанное нитью запястье.

— Как ты это сделал?

— Ничего сложного, — ответил Вэй Усянь, пожимая плечами. — Хочешь, научу?

Хуайсан кивнул, и тогда Вэй Усянь схватил его свободную руку, показал, как надо сложить пальцы и начертить в воздухе символ.

— Просто подумай о том, что хочешь зацепить, — увлеченно твердил он прямо Хуайсану в ухо. — Ну хотя бы вон тот пустой кувшин. Сможешь?

Прищурившись, чтобы лучше разглядеть свою цель, Хуайсан провел пальцами по воздуху, выбросил руку вперед — и нить, со свистом сорвавшись с его ладони, подлетела точно к кувшину, зацепилась за самое горлышко. Не ожидавший, что у него получится с первого раза, Хуайсан растерялся, выпустил ее, и нить тут же истаяла, обернувшись мелкими серебристыми искрами.

— Неплохо! — Вэй Усянь, глядя на него, развеселился еще больше. — Только отпускать не надо. Держи ее и не отпускай!

Все это все больше напоминало Хуайсану какую-то игру, которая, тем не менее, захватила его сильнее, чем он ожидал. Он попробовал еще несколько раз — четыре или пять, — прежде чем ему удалось не только схватить кувшин, но и притянуть его к себе; на дне еще кое-что оставалось, и он сделал глоток, но допил не все — чтобы осталось, что протянуть Вэй Усяню.

— Благодарю, Вэй-шифу.

— Да хватит тебе, — отмахнулся тот с польщенным видом, но от угощения отказываться не стал: опрокинул в себе в рот все вино, что еще плескалось на дне, а затем, коротко замахнувшись, отправил опорожненный кувшин на дно пропасти. Тот мигом исчез во тьме и тишине; до Хуайсана не донеслось даже отзвука разбившейся глины, и от этого ему снова стало не по себе.

— Так боишься высоты? — Вэй Усянь выглядел удивленным. — А я-то думал, у вас в Цинхэ тоже одни горы да ущелья.

— Я ведь не хожу по самому краю, — возразил Хуайсан. — Да и кто бы мне позволил, пока я не научусь парению…

Вэй Усянь коротко хохотнул:

— Глава ордена за тобой присматривает?

— Старается, — деликатно ответил Хуайсан, отводя взгляд. — Все же у него много разных забот…

Он задумчиво замолчал, увлекаемый мыслями о доме. Как там, в Цинхэ? Солнце норовит испепелить землю или льют целыми днями дожди? Как брат? Письма от него всегда были редки и немногословны, да и состояли из почти одинаковых фраз, но Хуайсан радовался этому — значит, все идет по-прежнему, не случилось никаких неожиданностей и бед. Как, в конце концов, птицы в птичнике — Хуайсан препоручил их заботам Мэн Яо, но опасался, что какая-нибудь из них может зачахнуть от тоски вдали от хозяина…

— Эй, ты чего? — Вэй Усянь, которому, видимо, стало скучно, несильно пихнул его в бок. — О чем думаешь с таким видом?

— О том, что скоро вернусь домой, — ответил Хуайсан, вглядываясь в небо и пытаясь угадать хоть одну звезду меж нависших над горами облаков. — А ты? Тоже скучаешь по Пристани Лотоса?

— Ну, конечно, — отозвался Вэй Усянь, но без сильной уверенности. — Хотя и здесь не так уж плохо. Если бы не все эти дурацкие правила… от одной их ранней побудки любому честному заклинателю можно с ума спятить.

— Да уж. Я думал, у нас в Нечистой Юдоли встают рано, пока не оказался здесь. Да и дома, знаешь ли, — похоже, что выпитое вино окончательно взяло над Хуайсаном верх — он подполз к Вэй Усяню, сел с ним плечом к плечу, по его примеру бесстрашно свесил ноги с края пропасти, — просыпаешься от того, что во дворе жуткий шум — крики, лязг сабель… сразу понимаешь, что утреннюю тренировку уже проспал. И дагэ на глаза ближайшие часы лучше не показываться. А это значит что? Можно и поспать до обеда!

Вэй Усянь хихикнул, легко толкая его локтем:

— А ты хитрец, Не-сюн. У нас бывает и того лучше, особенно весной: просыпаешься от плеска реки… поэтично, если б она не плескалась прямо у тебя над ухом. Когда она разливается, мы ставим магические барьеры, но иногда и они не помогают, несколько раз вода заливалась прямо в дом! Зато завтрак, можно сказать, приплыл к тебе сам собой… ты пробовал когда-нибудь семена лотоса?

— Не-а.

— Будешь в Юньмэне — обязательно угостись. И про наше вино не забудь — хотя тебя я знаю, об этом-то ты не забудешь точно…

— Не забуду, — легко пообещал Хуайсан, приваливаясь к его плечу; от выпитого все тело наливалось тяжестью, но ложиться на камни не хотелось — да и зачем, если рядом есть что-то столь же твердое, но, по крайней мере, чуть более теплое? Вэй Усянь не думал протестовать, но Хуайсан слишком поздно сообразил, что тому непременно должна быть какая-то причина — и, вскрикнув, шатнулся назад, почувствовав, как прохладная, проворная ладонь касается его волос.

— Ты что делаешь?!

Вэй Усянь покатился со смеху; Хуайсан, вспыхнув от возмущения, принялся поправлять взлохмаченную прическу, но тут же замер, поняв, что держит в руке цветущую ветку астильбы.

— Я ее сорвал, пока мы сюда поднимались, — пояснил Вэй Усянь в ответ на его недоуменный взгляд. — Бери себе.

— Спасибо, — пробормотал Хуайсан немного растерянно; ничего особенного в этой ветке не было и быть не могло — такие цветы в изобилии росли в окрестностях Гусу, и при желании можно было очень быстро насобирать целый ворох, — но все же что-то заставило его сжать ее в кулаке, а потом бережно убрать за ворот. Вэй Усянь следил за ним с непонятным интересом, и Хуайсан, не отводя глаз, зашарил раскрытыми ладонями по камням за своей спиной.

— Приличия требуют сделать ответный подарок, — проговорил он нарочито извиняющимся тоном, — вот только здесь вокруг один мох…

— Какая неудача, — Вэй Усянь цокнул языком. — Но мы с тобой вместе справимся как-нибудь, верно, Не-сюн?

Хуайсан хотел что-то ответить, но вовремя подумал, что слова, в самом деле, подождут — и молча потянулся к нему, будто что-то толкнуло его в спину, но тут за их спинами послышались шаги, шорох, приглушенные ругательства и наконец резкий голос Цзян Чэна:

— Эй, вы что там делаете оба! Хотите, чтобы я ваши кости потом собирал?

Хуайсан вздрогнул не хуже птицы, которую спугнула лиса, и неожиданно ощутил, что он почти трезв. Вэй Усянь, раздосадованно морщась, протянул:

— Мы просто выбрались воздухом подышать! Где ты был столько времени?

— Меня чуть не заметили, пришлось немного выждать, прежде чем идти обратно. Ну а вы что, полетать решили? Ладно ты, у тебя меч, а он?

«Он меня держит», — хотел было сказать ему Хуайсан, но посмотрел на свою руку и понял, что сияющей нити вокруг его запястья больше нет; Вэй Усянь перехватил его взгляд и произнес с тихим смешком:

— Я ее давно уже убрал. А ты не заметил. Вовсе и не так страшно было, а?

Хуайсан не решился даже взглянуть туда, где еще недавно беззаботно болтал ногами — у него засосало под ложечкой, и он отполз вглубь грота, даже не вставая, на четвереньках, навстречу кувшину, который милостиво протянул ему Цзян Чэн.

— Да уж, — пробормотал он, почему-то вовсе не чувствуя, как вино обжигает губы, — совсем не страшно.

Во второй половине дня в бесконечном потоке дел как будто наметился кое-какой просвет, и Хуайсан позволил себе короткую бездумную прогулку до второго тренировочного поля. Оно не пустовало — там хозяйничала Чжунъи, две ее юные (лет по тринадцать, не больше) помощницы и стайка девчонок, неумело сжимавших в руках учебные деревянные сабли. Выстроившись рядами, они изображали атакующую стойку, пока Чжунъи ходила меж ними и поправляла положение плеч или туловища то одной, то другой.

— Нет, это слишком высоко, — доносились до Хуайсана ее терпеливые замечания. — А так низко! Распрямись, иначе силы в твоем ударе будет не больше, чем в укусе комара!

Увлеченная своим занятием, она не заметила его появления; подумав, что слишком много пропустил собственных тренировок, чтобы теперь еще и мешать чужим, Хуайсан хотел было уйти, как вдруг услышал рядом с собой голос Вэй Усяня:

— Ого. У вас тут есть женщины?

Надеяться, что он хотя бы полдня пожелает провести спокойно в постели, значило совсем его не знать. Пытаясь заранее смириться с тем, чем обернется их беседа на этот раз, Хуайсан бесстрастно откликнулся:

— Мы, как видишь, все еще не вымерли. Поэтому да, есть.

— Никогда бы не подумал, — Вэй Усянь покачал головой, глядя на Чжунъи и ее подопечных, а потом вдруг повернулся к Хуайсану с видом таким, будто сам себя приготовился отдать на расправу. — Я тебя искал.

Хуайсан, успевший сложить веер, сжал его до побелевших пальцев.

— Зачем?

«Вспомнил, что вчера задолжал мне еще одно обвинение и решил не оставлять меня без столь ценного дара?», — хотел ядовито продолжить он, но заготовленные слова разом сгинули у него с языка, когда он увидел, что Вэй Усянь кланяется ему — низко и покаянно.

— Я хотел принести извинения. Надеюсь, что глава Не их примет.

— Ты хотел… что?

— Принести. Извинения, — повторил Вэй Усянь, чуть поднимая голову, чтобы посмотреть на него. — Знаешь, когда люди наговорят грубостей, они приходят, чтобы извиниться. Вчера я вел себя оскорбительно. Подозревал тебя в дурных намерениях и думал вывести на чистую воду. Прости.

— А… — от той легкости, с которой он произнес это «прости», Хуайсан опешил еще больше. — Значит… больше ты не подозреваешь меня в дурных намерениях?

Вэй Усянь улыбнулся ему бегло и совсем немного — лукаво.

— Пожалуй, нет.

— Почему?

— Заметил кое-что, — ответил он с неожиданной теплотой, от которой Хуайсан, не подозревающий об истоках столь разительной перемены, почувствовал себя неуютно. — То, чего раньше не замечал.

Он так и продолжал стоять, согнувшись, и Хуайсану пришлось спешно уверить его: «Извинения приняты», ведь их присутствие больше не было незамеченным — жестом остановив тренировку, Чжунъи направилась в их сторону, чтобы обменяться приветственными поклонами.

— Глава ордена. Господин Вэй.

— Вы ведь не знакомы лично, я полагаю, — сказал Хуайсан, чтобы предупредить возможное замешательство. — Это…

— Нет, мы уже имели честь представиться друг другу, — сказал Вэй Усянь, снова улыбаясь, на сей раз так, будто у них с Чжунъи была какая-то общая тайна. - Молодая госпожа Хань любезно проводила меня, когда я решил прогуляться по Нечистой Юдоли и немного заплутал с непривычки…

— Я рада оказаться полезной нашему гостю, — заговорила Чжунъи, — вдобавок ко всему, это большая честь - видеть воочию того, о ком слагают легенды.

— Как и видеть воочию адепта Бохай Хань, — заметил Вэй Усянь без малейшей издевки. — Мне рассказывали, что в традициях вашего клана проводить всю жизнь в море, сходя на сушу лишь раз в десять лет…

— Мы чтим обычаи предков, господин Вэй, — ответила Чжунъи терпеливо и непреклонно, — но также мы ценим свободу. Традиции клана говорят нам следовать за своим сердцем, куда бы оно ни повело нас — на море или на суше.

— Не сомневаюсь, — ответил Вэй Усянь как будто одновременно серьезно и еле сдерживая смех, — тем, кто заложил эти традиции, не в чем вас упрекнуть.

Хуайсан следил за их разговором, никак не вмешиваясь в него, только ответил на поклон Чжунъи, когда она отошла, сославшись на необходимость продолжать тренировку; Вэй Усянь недолго провожал ее взглядом, а потом обратился к нему:

— Ты видел?

— Что именно? — уточнил Хуайсан самым непринужденным тоном. Вэй Усянь ухмылялся уже неприкрыто:

— Говорила-то она со мной, а смотрела при этом на тебя. Все равно, что я — пустое место. Только не говори, что не заметил.

Хуайсан ответил очень доброжелательно, будто беседуя с больным:

— Даже не знаю, о чем ты сейчас, Вэй-сюн.

— Не знаешь? — Вэй Усянь притворно вздохнул. — Ну, что ж… я, пожалуй, пойду к вашим знахарям. Они ждут-не дождутся, как бы шкуру с меня спустить.

Хуайсан не думал останавливать его, но все равно остановил.

— Вэй-сюн.

— Да? — Вэй Усянь, успевший сделать шаг в сторону, застыл.

— Приходи и сегодня на ужин, — сказал Хуайсан. — Но говорить будем, ради разнообразия, только о приятных вещах.

И вновь весь облик Вэй Усяня наполнился этой проклятой теплотой, заставлявшей Хуайсана почувствовать себя так, будто его обвели вокруг пальца.

— Согласен.

Чжунъи на тренировочном поле продолжала отдавать приказания, и Хуайсан слушал ее голос краем уха, глядя при этом на то, как удаляется Вэй Усянь, пока его фигура не скрылась меж двух построек, в которых хранили оружие. Тогда Хуайсан перестал стоять на одном месте как вкопанный и, возвращаясь мыслями к своим рутинным заботам, двинулся в ту же сторону по вытоптанной в снегу дорожке.

***

«Смотрела только на тебя»… Хуайсан не был глупцом и, тем более, не был слепым. То, как Чжунъи на него смотрит, он заметил очень давно — пожалуй, именно в тот день, когда они познакомились. За несколько недель до того Чжэнсинь, уже прочно обосновавшийся подле Хуайсана в роли помощника и доверенного лица, подловил его как-то после собрания и со всей почтительностью спросил, не будет ли у главы ордена для него нескольких минут.

— Я слушаю, — ответил Хуайсан, подмечая про себя, что никогда прежде не видел на лице Чжэнсиня такого выражения — будто ему было крайне неловко за то, что он собирается сказать, но его буквально загнали в угол, не оставляя выхода. — Плохие новости?

— Нет. Этот недостойный… — теперь Хуайсан насторожился не на шутку: Чжэнсиня нельзя было упрекнуть в незнании правил хорошего тона, но он нечасто выражался о себе подобным образом, — хотел бы обратиться к главе Не с просьбой.

— С какой же?

— Если вы позволите… моя сестра, — начал Чжэнсинь, и Хуайсан еле сдержал протяжный обреченный вздох. Конечно, ему нужно будет поспособствовать выгодному браку — невыносимо скучная морока, но разве может он отказать верному соратнику, уже не раз доказавшему свою преданность? — Моя четвертая сестра, я хотел сказать…

— Четвертая? — переспросил Хуайсан. — Сколько же их всего?

— Пятеро, глава ордена.

«Неплохо», — подумал Хуайсан, поневоле оказываясь перед необходимостью взглянуть на Чжэнсиня другими глазами. Исполняя Хуайсановы поручения, он разъезжал, когда тайно, а когда явно, по всему цзяньху, выискивая следы нужных людей, подкупая чиновников, подслушивая разговоры в трактирах, добывая бумаги и письма, словом — проделывая все то, что Хуайсан едва бы смог проделать незамеченным в силу своего статуса, и все это время, оказывается, находил время и силы заботиться о целом выводке девиц — это не могло не вызывать уважения.

— Продолжай.

— Ее зовут Хань Чжунъи, — сказал Чжэнсинь, нервничая все больше, — она была болезненным ребенком, и целители рекомендовали ей укреплять тело и дух при помощи упражнений, которыми пользуются заклинатели. Сейчас ей шестнадцать, и она вовсе не интересуется женскими занятиями, все свое время посвящает медитациям и тренировкам с мечом и уже сейчас превосходит иных юношей своего возраста. Если бы она могла приехать в Нечистую Юдоль и обучаться у здешних мастеров… я знаю, что к женщинам-заклинателям многие адепты относятся с предубеждением, но все же осмеливаюсь просить у главы разрешения пригласить ее сюда.

Хуайсан слушал его с нарастающим удивлением — и, когда тот закончил, не сразу решил, что ответить.

— С моей стороны было бы глупо относиться с предубеждением к тем, кто… не соответствует устоявшимся представлениям и чужим ожиданиям, — медленно произнес он. — Ты хорошо знаешь порядки в Нечистой Юдоли. Если тебе кажется, что место твоей сестры здесь — пусть она приедет.

Чжэнсинь тогда благодарил его так истово, что Хуайсану пришлось его останавливать — а некоторое время спустя представил ему нескладную, донельзя смущенную девчонку в серо-серебристых одеяниях Бохай Хань. Она носила саблю такую же, как у брата — не столь увесистую, как у адептов Цинхэ Не, с более тонким, сильно изогнутым клинком, — и при виде Хуайсана поклонилась ему чуть не до земли.

— Эта недостойная приветствует главу Не.

— Хань Чжунъи, — Хуайсан старался держаться так, как подобает главе великого ордена, и не смеяться над тем, с каким нескрываемым восхищением девчонка оглядывает его самого и то, во что он одет. — Твой брат сказал, что ты добилась больших успехов в совершенствовании тела и духа.

— Мой брат очень привязан ко мне, — еле выговорила она, заливаясь краской до самых ушей, — и от этого бывает нескромен. Прошу простить его. Я в действительности провожу много времени в тренировках, но не думаю, что успехи мои столь значительны.

Хуайсан послал ей быструю улыбку, всего-то желая приободрить, но добился этим лишь того, что она покраснела еще больше.

— Проверим, кто из вас прав, прямо сейчас. Идем.

Втроем с Чжэнсинем, следовавшим за ними молчаливой встревоженной тенью, они добрались до тренировочного поля; там как раз отдыхал кое-кто из адептов, и Хуайсан, окинув их взглядом, подозвал Фэнь Яна — сметливого, но не хватающего звезд с неба парня, который, по его мнению, должен был быть примерно равен девчонке и в возрасте, и в силе.

— Вот тебе противник, — сказал он, раскрывая веер и отступая. — Только не убейте друг друга.

У Фэнь Яна, что было ожидаемо, вид девицы с саблей не вызвал ничего, кроме пренебрежительной усмешки.

— Глава ордена желает, чтобы этот адепт поколотил девчонку?

— Глава ордена желает, чтобы вы сошлись в бою один на один и выяснили, кто из вас превосходит другого в мастерстве владения мечом, — поправил его Хуайсан. — Можете приступать.

Кого-то из адептов, с любопытством следящих за разворачивающимся на их глазах действом, начал одолевать смех. Конечно же — главе ордена пришла в голову очередная придурь, как пропустить такое? Одно слово — Незнайка…

Фэнь Ян, мимолетно закатив глаза — мол, почему именно я, но делать теперь нечего, — поднял саблю, готовясь атаковать. Хань Чжунъи за ним повторять не спешила — осталась стоять как стояла, даже собственное оружие отвела чуть назад, наполовину скрыв его за спиной.

— Что такое? — фыркнул Фэнь Ян. — Уже боишься?

Она не ответила, глядя на него с застывшей, ничего не выражающей улыбкой. Тогда Фэнь Ян нанес первый удар — такой, что заставил Хуайсана усомнится, а расслышал ли мальчишка его указание избегать смертоубийства, — но лезвие его сабли лишь пусто свистнуло в воздухе, а Хань Чжунъи, вовремя качнувшись назад, тут же вернулась в прежнее положение и продолжила оглядывать противника, будто то был для нее не поединок, а урок арифметики, и она пыталась произвести в уме некое сложное многоступенчатое вычисление.

— Эй! Ты драться будешь или нет?

Еще один удар оказался таким же безрезультатным, как и предыдущий; тогда, поняв, что девицу нелегко будет достать издалека, Фэнь Ян ринулся прямо на нее. Только теперь Хань Чжунъи подняла саблю, чтобы закрыться — клинки сошлись в воздухе, и удар оказался такой силы, что девчонка кубарем покатилась по земле. Впрочем, Хуайсан не успел сочувственно поморщиться, как она уже была на ногах, готовая защищаться, и следующий удар встретила хладнокровно, уведя его в сторону и едва не заставив самого Фэнь Яна в свою очередь пропахать носом землю. Среди адептов кто-то заулюлюкал.

Это становилось занятным. В своей жизни Хуайсан старался избегать любых боев, хоть тренировочных, хоть всамделишных, и едва ли мог оценивать чьи-то умения с полным правом, но даже ему было понятно, что Хань Чжунъи может дать своему противнику фору в быстроте, но не в силе — от прямых ударов она старалась уходить, ибо каждый пропущенный неизменно валил ее на землю, сама же кружила из стороны в сторону, используя против Фэнь Яна его же неповоротливость, пыталась достать его то с одной, то с другой стороны. Сталь, наполненная ци, звенела и сыпала искрами; в какой-то момент Хуайсан не выдержал и вполголоса обратился к Чжэнсиню, который наблюдал за поединком безотрывно, сжав в кулаки руки:

— Может быть, ставку?

— Что?.. — тот посмотрел на него совершенно бессмысленно, как слепой.

— Ставку, — повторил Хуайсан, надеясь пробудить в душе Чжэнсиня азарт, дабы тот чуть развеял одолевшее его напряжение. — Цинхэ Не против Бохай Хань. С проигравшего — двадцать кувшинов «Улыбки императора». Принимаешь?

Чжэнсинь метнул быстрый взгляд на дерущихся — как раз в этот момент Хань Чжунъи, ловко пригнувшись от очередного удара, мазнула самым кончиком сабли Фэнь Яну по подбородку. Стирая с лица выступившую кровь, тот отступил.

— Да ты… да ты… — от злости он едва справлялся с собственным голосом, — я тебя еще жалел! Теперь не буду!

Хань Чжунъи только поманила его к себе быстрым движением ладони.

— Принимаю, — выпалил Чжэнсинь, и Хуайсан благодушно ему кивнул.

Поединок продолжился. И Фэнь Ян, и Хань Чжунъи понемногу приходили в ожесточение — они как будто забыли, что схватились не по-настоящему, их движения стали размашистыми, почти отчаянными. Фэнь Яна подкрепляла самозабвенная ярость — верный спутник каждого из адептов Цинхэ Не; девчонка старалась быть более осторожной, но ее силы понемногу подходили к концу. Наконец Фэнь Ян все же свалил ее — она зазевалась, пропустила сильнейший удар слева и тут же оказалась на земле. Она едва успела подняться, а Фэнь Ян уже летел на нее, снова занося саблю; Хуайсан хотел было сказать «Довольно», но тут произошло кое-что, что привело всех вокруг в смятенное молчание: уведя руку Фэнь Яна в сторону, так что сабля его поразила лишь воздух, Хань Чжунъи уперла ему в горло кинжал, неуловимо вытащенный ей откуда-то из складок одежды. В том, что тот остер, сомневаться не приходилось — одного легкого касания хватило, чтобы по острию сбежала капля крови, прочертила тонкую красную полосу до самой рукояти. Фэнь Ян подавился собственным дыханием — и то же, как показалось Хуайсану, сделали все остальные. На мгновение стало тише, чем в час быка в Облачных Глубинах.

— Ты мертв, — тихо и очень твердо сказала Хань Чжунъи. — Ты был бы мертв, если бы глава Не не запретил мне тебя убивать.

Фэнь Ян отступил. Теперь в нем не было ни пренебрежения, ни ярости, но было что-то, похожее на брезгливость.

— Ты… ты… бесчестно! Это разбойничий прием!

Адепты, сгрудившиеся возле их маленького поля боя, зашумели. Хань Чжунъи, ошеломленная их еднодушием, обернулась к брату, и Хуайсан впервые увидел на ее лице страх.

— Мэй-мэй! — крикнул ей Чжэнсинь, и его сестра тут же оказалась возле него; заставив ее зайти себе за спину, он сказал Хуайсану, шевеля побледневшими губами с явным трудом:

— Простите, я… этот недостойный может все объяснить…

— Бесчестно! — продолжал яриться Фэнь Ян, и остальные адепты вторили ему. — Кто она такая? Это не считается!

Что же было делать несчастному Незнайке? Только закрыть лицо веером, чтобы хоть так спастись от одуряющего многоголосого шума, и объявить слабеющим голосом:

— Хватит! Хватит! Замолчите все!

Все-таки они замолкли: кто-то из чувства долга, кто-то из чувства почтения, но и этого было Хуайсану достаточно, чтобы вернуть себе возможность приказывать:

— Вы все, — это было сказано адептам и особенно Фэнь Яну, который все не мог смириться с уязвленным самолюбием, — идите на свою тренировку. А вы, — а это Чжэнсиню и его сестре, испуганно прижавшейся к его плечу, — за мной.

Они отошли от тренировочного поля на порядочное расстояние, и все это время Чжэнсинь не уставал повторять, что «может все объяснить». В конце концов Хуайсану это надоело, и он прервал его:

— Нет. Я хочу, чтобы объяснила она.

Хань Чжунъи, вздрогнув всем телом, беспомощно глянула на брата; Хуайсан, заметив это, тут же осадил ее:

— Если будешь во всем полагаться на своего дагэ, когда-нибудь это сослужит тебе очень плохую службу. Я не осуждаю тебя и не собираюсь карать. Расскажи, кто обучил тебя подобным образом.

Они несмело переглянулись, и Хуайсан заметил, что на их лицах бродит одинаковое обреченное выражение. В конце концов Чжунъи заговорила, хотя это явно стоило ей немалого усилия:

— Это… так учат биться в нашем клане, глава Не. Возможно, вы знаете, что наш основатель Хань Цзао был величайшим покорителем морей. Он видел все существующие уголки воды и земли, нашел невероятные сокровища, победил множество чудовищ на суше и на море… но однажды его захватила банда морских разбойников, и он провел у них в плену семь лет, пока ему не удалось сбежать. Он многому у них научился, глава Не. И когда решил навсегда сойти на сушу — учил своих потомков и последователей всему, что умел сам. Кинжал — это то, что каждый из нас носит при себе. Это и есть наше главное оружие — мы даже даем им имена чаще, чем своим саблям…

Хуайсан протянул руку.

— Покажи.

Хань Чжунъи послушно вложила рукоять кинжала в его ладонь, и Хуайсан прочитал выгравированное у основания: «Кровь и буря».

— Впечатляюще, — признал он, возвращая оружие его владелице, а затем обернулся к Чжэнсиню, по-прежнему бледному, как полотно. — Ну, что с тобой? Я, между прочим, должен тебе двадцать кувшинов «Улыбки»! У тебя, как выходит из слов твоей сестры, тоже есть оружие, о котором я не знаю?

Спустя мгновение в его руках оказался кинжал Чжэнсиня. «Полночный шторм».

— Вы умеете удивлять, — сказал Хуайсан брату и сестре. — Это дорогого стоит.

Чжэнсинь, понемногу приходя в себя, мягко сказал ему:

— «После того, как увидит нашу истинную силу, враг должен видеть только свою смерть». Хань Цзао оставил преинтереснейшие записки о своих странствиях. Если глава Не пожелает ознакомиться…

— Пожелаю, — сказал Хуайсан. — Но ради чего Хань Чжунъи показала свою истинную силу? Неужели бой понарошку того стоил?

Теперь она, похоже, была растеряна даже больше, чем прежде:

— Но… разве я не прибыла сюда, чтобы пройти испытание за честь обучаться в клане Цинхэ Не? Я… эта недостойная думала, что поединок — и есть испытание…

Хуайсан тогда задавил в себе порыв расхохотаться — это было бы слишком жестоко с его стороны, — и чинно сказал ей, что испытание пройдено. С того дня прошло шесть лет; Чжунъи прилежно оттачивала свои умения, взрослела, теряла свою детскую нелепую угловатость — даже те, кто невзлюбил ее тогда после истории с поединком, за последние годы взглянули на деву Хань совершенно другими глазами. Ей дарили цветы, звали на ночные охоты, весенними вечерами предлагали полетать над горными долинами, утопающими в первоцветах, а она неизменно оставляла своих поклонников с носом — и все делали вид, будто не знают, из-за чего она столь упорна в своей недоступности. Вернее — из-за кого.

За окнами начал сыпать с небес мелкий и редкий снег. Хуайсан сидел за столом, слушая равномерное потрескивание жаровни и перебирая полученные письма: просьбы, наветы, приглашения — все то же самое, что и вчера, и позавчера, и еще много-много дней до и после. За прошедшие годы Хуайсан уже приобрел умение определять, стоит ли очередное послание внимания, едва взглянув на него; сегодня ничего важного ему не принесли, вот только сообщений о чьих-то грядущих свадьбах было непривычно много — будто весь мир сговорился напомнить главе Не о том, о чем он старался лишний раз не вспоминать.

Разумеется, ему нужно было жениться. Он — последний из Не; как он после смерти осмелится встретить взгляд предков, если род прервется на нем? Если бы он пожелал найти невесту, это не составило бы ему труда, и у Хуайсана даже были кое-какие соображения насчет того, как именно это сделать. В свое время от вдосталь поразмышлял о судьбах великих орденов, и в раздумьях своих так или иначе возвращался к выводу, что им необходимо сосуществовать в строго соблюдаемом равновесии — как только один из них слабнет, а другой пытается захватить слишком большую власть, это непременно оборачивается катастрофой. Гусу Лань и Юнмэнь Цзян сейчас на пике своего могущества; Цинхэ Не также возвращает себе былое влияние — не стоит ли протянуть руку помощи ордену Ланьлин Цзинь, ныне подобному птице, которой перебили крыло? Незамужних младших родственниц у них в достатке, вдобавок, никто не ждет от Хуайсана такого хода — пусть займут свои головы гаданиями, какие цели он преследует, сватаясь к деве из клана, к падению которого еще недавно, хоть и опосредованно, приложил руку…

И все же что-то заставляло его медлить, сковывало невидимыми цепями каждый раз, когда он всерьез намеревался писать Цзинь Лину и даже начинал сочинять наполненное любезностями письмо. Хуайсан уже и не пытался убедить себя, что не знает, что с ним происходит — он мог выйти победителем из многолетней игры, выпившей его до дна и вывернувшей наизнанку, превратившей во что-то, к чему он сам подчас испытывал отвращение, мог совершить справедливое возмездие чужими руками, мог навсегда покончить с Цзинь Гуанъяо, но это не могло защитить его, спасти от того, что видел он раз за разом в своих темных, холодных снах. Перед ним было лицо брата, залитое кровью; задыхаясь, Не Минцзюэ заносил над Хуайсаном саблю, и изо рта его вырывалось вперемешку с глухим клокотанием: «Мэн Яо».

— Нет! — кричал ему Хуайсан, падая на колени. — Узнай меня! Это я!

Не Минцзюэ не слышал или не слушал его. Обжигающее, пышущее гневом лезвие Бася обрушивалось на Хуайсана, и тот, поднимая ладони в последней тщетной попытке защититься, понимал вдруг, что его руки — совсем не его; что он одет в бело-золотое одеяние Ланьлин Цзинь, что у него чужое лицо, чужие глаза — все чужое и ненавидимое. Все, чем он стал, не заметив этого так же, как другие не заметили, как один Не Хуайсан умер и его заменил другой.

Просыпаясь после таких снов, он долго не мог отдышаться, до рассвета сидел возле зеркала, вглядываясь в него, пытаясь понять, кого же отражает блестящая бронза. Может, так для него проявлялось искажение ци? Невозможно убежать от того, что предначертано свыше — еще ни один живущий не смог. Попытайся обмануть судьбу — она придет за тобой, когда ты меньше всего ожидаешь, и занесет над тобою меч, а ты не сможешь ничего, кроме как подставить под удар свою мятежную голову. Все главы Не погибли от искажения — и Хуайсана, и его детей ждет то же самое.

Спасти себя он уже не думал. Но в его силах было, по крайней мере, не вовлекать в этот круговорот кошмара тех, кто никогда не попросил бы об этом.

А предки… что ж. Хуайсан никогда не был достойным сыном Не.

***

— Давно хотел спросить, — Вэй Усянь был на порядок более расслаблен, чем вчера, и от того более пьян, но Хуайсан и не думал отставать от него и наполнял свою чашу раз за разом, — а где твоя сабля?

«Точно все сговорились». Хуайсан хотел напомнить ему об уговоре беседовать только о приятном, но в конце концов просто махнул рукой:

— Последний раз я видел ее в главном зале. Лет семь назад. Должно быть, она там до сих пор.

— А имя у нее есть?

— Конечно, есть. Любому духовному оружию дают имя. Даже такая бездарность, как я.

— Ну-ну-ну, — Вэй Усянь недоверчиво покачал головой. — И какое оно? Скажешь?

Хуайсан наклонился за следующим кувшином — предыдущие три уже были пусты.

— Не сегодня.

— Опять тайны, — хмыкнул Вэй Усянь, набирая полную пригоршню ягод из стоявшего на столе блюда и начиная по одной закидывать их себе в рот. — Ну ладно. Не хочешь — не говори.

Больше он к этому не возвращался — скорее всего, и сам вспомнил про уговор. Разговаривали о каких-то незначительных вещах, преимущественно — вспоминали былое: Облачные Глубины, полные всеобъемлющей тоски уроки Лань Цижэня, тайные ночные похождения и мечты, которые тогда выглядели до умопомрачения близкими: только потянись к ним — и легко сумеешь поймать.

— Я тогда думал о том, как Цзян Чэн встанет во главе ордена, — говорил Вэй Усянь, хотя шевелить языком ему явно было все сложнее и сложнее, — а я буду с ним рядом. Будем разить врагов вместе, неразлучные… а потом про нас сложат какую-нибудь поэму. Может, даже две или три.

— Глядя на вас, можно было представить, что так и будет, — ответил Хуайсан. — Я в этом и не сомневался. Как и в том, что Цзинь Цзысюань никогда не поумнеет, а Лань Ванцзи станет каким-нибудь просветленным отшельником и все будут равняться на него в веках…

Второго Ланя он помянул совершенно непреднамеренно — просто не успел ухватить себя за язык, но этого было довольно, чтобы на лицо Вэй Усяня набежала неясная тень. Хуайсан хотел уже было спросить, раз о том зашла речь, что вообще Старейшина Илин делает в Цинхэ в самые суровые недели зимы, если его должны с распростертыми объятиями ждать в Гусу, но вовремя осадил себя — не нужно было быть чрезмерно проницательным, чтобы понять, что подобный вопрос будет прямым нарушением уговора.

— Ну, а ты? — Вэй Усянь, конечно, не желал сидеть в тишине. — А про себя ты что думал?

— Про себя… — повторил Хуайсан рассеянно, стараясь не показывать, что вопрос застал его врасплох. — Не знаю. Всякую ерунду. Вроде того, что буду заниматься живописью и няньчиться с племянниками — знаешь, буду тем самым смешным дядюшкой, который дарит подарки, знает все игры и прощает любую шалость. Что…

«Что не случится войны. Предательства. Смерти. Что мы не станем теми, кем стали, ради того, чтобы выжить и победить». Отважный и благородный Вэй Усянь, никогда не поступившийся бы путем меча — отступник, предатель, величайший темный заклинатель из тех, кого знает история. Изнеженный, нерешительный, искренне любящий жизнь Не Хуайсан — хладнокровный и хитроумный игрок, а еще дважды мертвец.

— Как думаешь, — выговорил Хуайсан, осушая чашу — девятую или десятую по счету, — что-то осталось?

Вэй Усянь, с трудом приподнявшись со своего места, схватил кувшин, быстро поболтал его в воздухе.

— Да, тут еще половина.

— Я не об этом, — сказал Хуайсан с досадой. — Я о нас с тобой, Вэй-сюн. Что-то осталось — от нас?

Вэй Усянь поставил кувшин обратно и долго смотрел на него помутившимся взглядом, будто мог найти в нем ответ. Хуайсан ему не мешал.

— Должно было остаться, — произнес Вэй Усянь в конце концов, но без крепкой уверенности. — Хоть что-то должно было.

Да, это было на него похоже. Он всегда старался видеть сначала хорошее, а затем дурное — именно поэтому, должно быть, мир и оказался к нему так жесток.

— Тебе, наверное, проще говорить, — вздохнул Хуайсан смиренно. — Но я попробую тебе поверить. Выпьем же за это.

Chapter Text

Хань Чжэнсинь явился утром, чтобы забрать письма, но, вопреки своему обыкновению, ушел не сразу; почувствовав на себе его пристальный взгляд, Хуайсан нашел в себе силы поднять гудящую, как налитую свинцом голову и посмотреть на него.

— Что-то еще?

— Глава Не, — произнес Чжэнсинь резко и звеняще, будто ему приходилось выбивать из себя каждое слово, — я хотел спросить у вас… спросить о Вэй Усяне.

Хуайсан, вздохнув, отложил свиток, который держал в руках.

— Что с ним опять? Что он еще умудрился натворить за ночь, что я его не видел?

— Ничего, глава Не. Вопрос этого адепта о другом.

— О чем же?

Несколько мгновений провели в молчании, пока Чжэнсинь не решался заговорить. Смотрел он при этом на Хуайсана как-то странно — и горько, и с примесью странной отчаянной обиды.

— Вэй Усянь известен своими злодеяниями и теми несчастьями, которые он принес миру заклинателей, — произнес он так, будто защищался перед судом. — Глава Не не придает этому значения? Или полагает, что человек, нарушивший все возможные законы и клятвы, достоин его гостеприимства? Что ему можно доверять настолько, чтобы давать ему кров под собственной крышей?

Подобная несдержанность в суждениях должна была не на шутку разозлить Хуайсана, но отчего-то он не ощутил ничего, кроме мягкого снисходительного сочувствия. Вместе с Чжэнсинем они прошли огонь и воду — наверное, в этом крылась причина того, что Хуайсан подчас забывал, насколько тот молод. Когда Старейшина Илин погиб, наследник Хань еще не вышел из детского возраста, а затем рос и мужал, слушая легенды о величайшем темном заклинателе, причине всех бедствий и катастроф на земле — от бойни в Безночном Городе до чьих-то украденных кур. Чего, кроме страха и отвращения, можно было ждать от него после того, как ему довелось столкнуться с героем страшных сказок лицом к лицу?

— Мы с тобой знаем Вэй Усяня по-разному, — проговорил Хуайсан примирительно и веско, давая понять, что он не желает спорить, — и я — намного дольше и ближе. Впрочем, знахари говорят, что он уже почти поправился и восстановил силы. Через день-два он покинет Нечистую Юдоль и перестанет раздражать тебя своим присутствием.

Полагая, что разговор окончен, он потянулся к оставленному свитку, но Чжэнсинь неожиданно не дал ему этого сделать.

— Вы с ним друзья?

Назойливая, колющая боль с новой силой вонзилась Хуайсану в висок. Чтобы не позволить себе слабину, он крепче сдавил свиток в ладонях — дощечки жалобно затрещали, но выдержали, — и ответил равнодушно, больше не поднимая на Чжэнсиня взгляда:

— Когда-то были. Когда могли позволить себе такую роскошь, как иметь друзей.

Чжэнсинь молчал, будто ждал от Хуайсана чего-то еще; Хуайсан не знал, почему продолжает говорить с ним об этом, но все равно продолжил, будто слова вырывались из его рта сами по себе, без всякого его участия:

— Я не собираюсь его судить за то, что он сотворил в прошлом. Пусть судят другие.

За окном, во дворе, не звенели сабли и не грохотали боевые выкрики — утренняя тренировка кончилась, а время для полуденной еще не наступило. Наверное, можно было услышать, как прогорает благовонная палочка, которую Хуайсан, пытаясь спастись от головной боли, зажег в курильнице на столе, когда приступал к делам.

Чжэнсинь, кланяясь, отступил.

— Глава Не.

Хуайсан изобразил поклон. Что-то в этой короткой стычке, пусть он еще и не осознавал что именно, возмутило его, взбаламутило, будто над неколебимой водной гладью разыгралась буря, поднимая со дна муть из песка и ила. Хуайсан не умел плавать и редко решался зайти в воду на глубину выше его колена; Вэй Усянь как-то пытался учить его, когда они прогуливали уроки в Облачных Глубинах и забавлялись на горной реке, то ловя рыбу, то плескаясь и пытаясь повалить друг друга, но Хуайсан неизменно робел перед силой, что казалась обманчиво мирной и даже послушной — течением, которое легко унесло бы его, не успей он даже моргнуть. На миг утратишь равновесие и потеряешь контроль — сгинешь бесследно в пучине; никто не говорил ему этого, но Хуайсан чувствовал каким-то слепым инстинктом, что лучше ему держаться от воды подальше — он слишком неопытен, слишком неповоротлив, ему не удастся удержать себя на плаву. Вот и сейчас он чувствовал себя так, будто его пытались столкнуть в воду, откуда он с таким трудом выбрался только что, но в последний миг ему удалось устоять на ногах; может, дело было в другом разговоре с Чжэнсинем — том, который произошел между ними два года назад, после того, как Мо Сюаньюй рассказал Хуайсану о Тигриной печати.

— Призвать Вэй Усяня? — Чжэнсинь вскинулся тут же, будто отражая удар, который ему пытались нанести со спины. — Чтобы он, ведомый местью, вновь пошел сеять зло?

— Он убил сам себя или, по крайней мере, имел такое намерение, — ответил Хуайсан немного рассеянно; ему все еще стоило труда свыкнуться с тем, насколько на самом деле высока ставка в игре, которую он намерен затеять. — Кому же он будет мстить? Себе самому?

— Все его ненавидят, и он это знает! — запальчиво воскликнул Чжэнсинь, метнувшись к Хуайсану, оказавшись рядом с ним на коленях. — Глава Не, одумайтесь! Он — преступник! Убийца!

— Тише, — прошипел Хуайсан, жалея, что не попросил в свое время Сичэня обучить его ланьскому заклятию молчания: они все еще были в гостинице, деревня Мо давно погрузилась в тяжелый послепраздничный сон, и голос Чжэнсиня некому и нечему было заглушить. — Хочешь навлечь на нас беду?

— Беду навлечет на нас возвращение к жизни Старейшины Илин! — Чжэнсинь продолжал упорствовать, но, слава Небесам, все же шепотом. — Глава Не, подумайте, чем это может обернуться…

— Я уже подумал, чем обернется для нас то, что Цзинь Гуанъяо владеет Тигриной печатью, — отрезал Хуайсан, ощущая невероятное желание ударить по столу кулаком, как непременно сделал бы дагэ, осмелься кто-то из подчиненных проявить непослушание в его присутствии. — Кто сможет одолеть его? Никто, кроме Вэй Усяня!

— Но разве это возможно? Разве возможно победить одно зло другим?

Хуайсан не сразу подобрал ответ. Для того, чтобы обстоятельно размышлять, он был слишком выбит из колеи, слишком сосредоточен на том, чтобы не сдаться тому, что металось и выло внутри него.

— Может, это не лучший выбор, — проговорил он, предчувствуя, что ставит последнее — единственное способное перебить то, что уже выложил на стол его вездесущий противник. — Но другого у нас нет и не будет.

Он предложил тогда Чжэнсиню его оставить, но тот, не изменяя своей прямоте, ответил резким отказом. Хуайсан был ему благодарен — остаться в разгар игры без верного помощника было все равно что отрубить себе руку перед поединком. Спустя несколько недель Чжэнсинь и несколько адептов его ордена отправились на поиски Сы-Сы; о Вэй Усяне они с Хуайсаном больше не заговаривали — до сегодняшнего дня, пока у Чжэнсиня, очевидно, не кончилось терпение. Переубеждать его Хуайсан не собирался, полагая, что воевать с чужими предрассудками так же утомительно и бесполезно, как пытаться с саблей охотиться на комара. Пусть думает про себя, что хочет; в конце концов, Вэй Усянь действительно скоро оставит эти места…

Хуайсан поморщился — боль наконец бросила терзать его голову, зато принялась колоть изнутри грудь и горло, — и, подозвав слугу, приказал подать чай.

***

Ужинали снова вдвоем с Вэй Усянем, на этот раз — прощаясь. Специально для гостя подали свинину в соусе столь остром, что Хуайсан закашлялся и несколько раз сморгнул выступившие на глазах слезы, едва попробовав миниатюрный кусок; Вэй Усянь, как ни в чем не бывало, съел почти все, что лежало на блюде, и с аппетитом запил несколькими чашами «Улыбки». Быстрое выздоровление и предвкушение скорого странствия, очевидно, настроили его на еще более веселый лад, чем обычно — заметив, что он вытаскивает из-за пояса Чэньцин и готовится поднести ее к губам, Хуайсан поспешил напомнить ему:

— Не вздумай никого призывать, помнишь? Если сабли адептов учуют нечисть, здесь будет погром.

— Помню, помню, Не-сюн, — в скучающем тоне Вэй Усяня отчетливо слышалось «И когда ты успел стать таким занудой?». — Я всего-то хочу поиграть…

Ужин приобретал занятный оборот: решив не ударять лицом в грязь перед гостем, Хуайсан повелел принести и его собственную флейту, и следующий час они с Вэй Усянем провели, смеясь и поочередно наигрывая то один, то другой мотив, что приходил им в головы. Правда, Хуайсану быстро пришлось признать, что Вэй Усянь намного искуснее его самого; одну мелодию, легкомысленную и замысловатую, Хуайсан так и не сумел повторить за ним, хоть и сделал три или четыре попытки.

— Как же ты это делаешь, — сказал он с ноткой беззлобной зависти. — Как она называется?

Вэй Усянь пожал плечами.

— Никак. Я недавно ее придумал.

— Ты придумал? — протянул Хуайсан в изумлении. — И даже не дал ей названия?

— Нет. Зачем?

Простой вопрос оказался неожиданно обескураживающим.

— Но… — Хуайсан ненадолго замялся, — записать на будущее…

Вэй Усянь коротко скривился, будто ему предложили съесть не немыслимо острое, а невыносимо кислое.

— Будущее… каким, ты думаешь, оно будет, Не-сюн?

Хуайсан схватил кувшин, чтобы налить себе еще — а, вернее, заполнить чем-нибудь мгновения обоюдного молчания, не дать Вэй Усяню понять, сколь разящими, ранящими оказались его невзначай брошенные слова.

— Будущее, — повторил он омертвело, пытаясь придумать, что можно соврать — и против собственной воли начиная говорить чистейшую правду. — Знаешь, я помню, как когда-то давно сбежал с утренней тренировки… дагэ послал Мэн Яо, чтобы тот нашел меня. Он, конечно, нашел — от него нигде нельзя было скрыться, сколько ни плутай, сколько ни путай следы… Правда, в тот день мне удалось уговорить его не тащить меня обратно сразу, дать мне еще немного времени — весна была в разгаре, и я убежал туда, где не слышно всего этого шума, просто чтобы послушать, как поют птицы. Мэн Яо тогда вздохнул — о, так вздыхать только он умел, — «не больше двух палочек, второй молодой господин Не». Я послушался. И он сидел рядом со мной, а я положил голову ему на колени и закрыл глаза, потому что меня слепило солнце, и слушал щебетание и шорох трав, и свист ветра, и даже, кажется, дыхание своего верного, такого заботливого А-Яо. А потом он спросил у меня, что я думаю о будущем.

Вэй Усянь смотрел на него пронзительно, с малопонятным Хуайсану состраданием.

— И что ты ему ответил?

— Какую-то чушь, — отозвался Хуайсан презрительно. — Если бы я мог сказать правду и посмотреть на его лицо. Если бы мог сказать: «Ты убьешь моего брата, подло и хладнокровно, и я почти полжизни потрачу на то, чтобы тебе воздалось. Чтобы все узнали, кто ты на самом деле. Чтобы твой самый близкий и доверенный друг Цзэу-цзюнь пронзил тебя мечом, потому что я скажу ему сделать это».

Выпив, он с интересом воззрился на Вэй Усяня, но тот ничего не говорил, только глаза его будто бы потемнели, а ладонь, с силой сжимавшая Чэньцин, ослабла. Снаружи ревел ветер, гоняя по воздуху крошечные снежные искры, и Хуайсан запоздало вспомнил об уговоре не говорить о неприятном — что ж, похоже, это обещание оказалось из породы невыполнимых.

— Пытаться предугадать будущее всегда было заведомо пропащей идеей, — вдруг произнес Вэй Усянь чуть сдавленно. — Для всех нас.

Ловя его взгляд, Хуайсан склонил голову набок и подмигнул ему.

— Ты как никогда прав. Но раз уж мы заговорили о будущем, я хочу тебе кое-что показать.

Про недействующие талисманы, оставленные патрульными заклинателями, он, поглощенный хлопотами последних дней, совсем забыл; теперь они оказались разложенными перед Вэй Усянем, который, почуяв очередную требующую разрешения загадку, разом оживился и потянулся рассмотреть их.

— Что это?

— Всего лишь боевые талисманы, — ответил Хуайсан лениво. — Что скажешь о них?

Вэй Усянь покрутил в руке один листок. Затем другой.

— Неплохо сработаны, — признал он, одобрительно кивнув. — У вас в Цинхэ Не знают в этом толк.

— Такая похвала от Старейшины Илин многого стоит, — улыбнулся ему Хуайсан. — Теперь попробуй применить на мне хоть один.

Вэй Усянь недоверчиво уставился на него.

— На тебе?

Хуайсан выпрямился, сложил на коленях руки, чтобы придать себе и стойкий, и беззащитный вид.

— Попробуй.

Может, Вэй Усянь и решил, что он перепил, но вопросов больше задавать не стал — схватил попавшийся обездвиживающий талисман, готовясь метнуть его прямо в своего сотрапезника, но сразу же вздрогнул и опустил руку, несомненно поняв, что что-то идет не так.

— Что за…

Хуайсан уставился, как зачарованный, на жутковатое зрелище, что открылось ему: энергия, которой Вэй Усянь пытался напитать талисман в своей ладони, беспомощно рассеивалась в воздухе, едва сорвавшись с его пальцев. Талисман не откликнулся, даже не шелохнулся — мертвый, неподвижный, бессловесный.

— Не могу понять, — озадаченно пробормотал Вэй Усянь, поняв, что его попытки не возымеют успеха. — Как это происходит?

— Ты впервые сталкиваешься с чем-то подобным, Вэй-сюн? — спросил Хуайсан. — Я — нет. Я не говорил с главами других великих орденов об этом, но многие адепты Цинхэ Не и соседних кланов приносят беспокойные вести. Талисманы перестают работать, как должно. Мертвые реже встают из могил. И я думаю, — добавил он, стараясь, чтобы не дрогнул голос, — это только начало.

— Что ты имеешь в виду?

Хуайсан сделал размеренный, глубокий вдох, успокаивая растревоженную ци и взволнованно забившееся в такт с ней сердце. Он никому не говорил об этом до сих пор — даже не пытался представить, каково будет сказать. Наверное, было к лучшему, что именно Вэй Усянь стал первым, кому предстояло выслушать.

— Я думаю, что мир изменяется. Что у нас, тех, кто называет себя заклинателями, был в этом мире отмеренный срок, и он подходит к концу. И то, что составляло нашу суть и наше существование, постепенно уходит, чтобы быть вытесненным чем-то другим, что пока еще недоступно нашему пониманию. Что все, ради чего мы жили, убивали и умирали, скоро сохранится лишь в историях, которые матери рассказывают на ночь детям. А мы — отважные герои, парящие на мечах и защищающие людей от зла, — останемся не более чем героями этих сказок.

Вэй Усянь, конечно же, не поверил ему. Отложил бесполезный талисман к его собратьям, с усмешкой покачал головой.

— Ты рисуешь передо мной исключительно мрачное будущее.

— Мрачное ли? — глухо уточнил Хуайсан. — Пусть оно приходит. Я встречу его с радостью. Все равно заклинательство не принесло мне ничего, кроме печалей, бед и смертей.

Наверное, это и значило — сдаться. Признать, что твои силы, да и ты сам — исчерпан, разрушен, разнесен до самого основания. Хуайсан почти что видел, как Не Минцзюэ отворачивается от него, брезгливо бросив: «Слабак».

Пусть.

— Ты скажешь, что я разочаровался в Пути, — тяжело добавил он, мутно глядя на то, как посверкивают на поверхности стола отраженные огни жаровни. — Только мне теперь кажется, что я никогда в него и не верил.

Он ждал, что Вэй Усянь рассмеется — своим излюбленным смехом, который он каким-то непостижимым образом сохранил с тех пор, когда они были юны и им все было нипочем, пронес с собой через годы, вынес даже из цепкой лапы смерти. Когда-то у Хуайсана при одном звуке этого смеха, легкого, как дуновение ветра весной, натягивались и пели в груди невидимые тонкие струны; в Облачных Глубинах их было так легко перепутать с теми, на которых то тут, то там играли адепты Гусу Лань, что Хуайсан перестал всерьез думать об этом, а потом произошло слишком многое, чтобы задумываться, а теперь он был слишком опустошен и измучен, чтобы делать это.

— Не-сюн, — позвал вдруг Вэй Усянь, протягивая к нему руку; Хуайсан обмер, будто увидел направленный на себя удар и не нашел в себе сил уклониться, и тут за дверью загрохотали шаги, тишина взорвалась гомоном сразу нескольких голосов, потом послышалось предупреждающее «Тише!» Чжунъи, и дверь открылась.

— Глава Не, господин Вэй, — Чжунъи поклонилась им, не забыв смерить оценивающим взглядом стол, опустошенные блюда, опорожненные кувшины, — прошу прощения, что нарушаю ваше уединение…

— Что, — проговорил Хуайсан почти сонно, с трудом заставляя себя возвратиться в действительность, — что случилось?

— Наши адепты… наш западный патруль, — заговорила она, едва дыша; метнув взгляд ей за спину, Хуайсан увидел, что с той стороны столпились и внимательно смотрят ей в спину по крайней мере с полдесятка человек. — Они подали сигнал бедствия. Один из них только что прибыл сюда. На одно из поселений кто-то напал.

— Кто-то? — нахмурился Хуайсан. — Кто?

— Он… он не знает, кто именно, — ответила Чжунъи, виновато склоняя голову. — Несколько домов разрушено. Многим удалось убежать, но дорога… от дороги почти ничего не осталось.

— Убитые?

— Несколько жителей поселения, глава Не. И они… — она коротко закусила губу, собираясь с духом, — на их телах раны, похожие на те, от которых наши знахари лечили господина Вэя…

Хуайсан и Вэй Усянь переглянулись. Хмель, похоже, слетел с них обоих разом.

— Не может быть, — воскликнул Вэй Усянь, подскакивая на ноги, — я был уверен, что уничтожил эту тварь!

— Может, она была не одна? — предположил Хуайсан и тут же, увидев, как Вэй Усянь делает шаг к двери, бросился ему наперерез. — Ты куда?

Вэй Усянь наградил его взглядом, не предвещающим ничего хорошего любому, кто попытается помешать ему.

— Покончить с ней. Кто знает, кого еще она могла убить, пока я здесь прохлаждался!

«Сумасшедший», — вот первое, что возникло у Хуайсана в голове, но сейчас было не время размениваться на разглагольствования. Пользуясь тем, что ему удалось на несколько мгновений задержать Вэй Усяня, он обратился к Чжунъи:

— Объяви тревогу. Пусть Шэнь Боян соберет своих лучших заклинателей и отправляется с нами.

Чжунъи, быстро кивнув, испарилась. Вэй Усянь, приготовившийся уже было обогнуть Хуайсана и выбежать в коридор, вновь замер, на этот раз — без всякой посторонней помехи.

— С нами?

— Именно, — подтвердил Хуайсан и, вытащив заколку из растрепавшихся за время их скромной пирушки волос, принялся вслепую завязывать на затылке простой узел. — А ты хотел пойти туда один? После того, что уже случилось с тобой?

— А ты? — спросил Вэй Усянь язвительно. — Что ты хочешь делать? Ты хотя бы можешь встать на меч?

— А ты что, можешь? — ответил Хуайсан с точно таким же выражением. — Напомню тебе, Вэй-сюн: из нас двоих спасать пришлось пока что только тебя. И ты все еще находишься в Цинхэ Не, поэтому не мне спрашивать у тебя разрешения отправиться на охоту за тварью, которая бродит по моим землям, нападает на моих людей, — решительно вонзив заколку в наспех собранные волосы, он обернулся к Вэй Усяню, не скрывая своего гнева, — разрушает мои дороги!

«И я не отпущу тебя одного», — хотел прибавить он, но не стал — просто первым сделал шаг к двери, и Вэй Усянь пропустил его.

Chapter Text

В деревне было тихо — слишком тихо даже для зимней ночи. Дышать в этом густом, могильном безмолвии было сложно, как высоко в горах, где воздух рассеивается и от него начинает кружиться голова; стараясь сохранять внешнее спокойствие, Хуайсан обратился к Вэй Усяню:

— Какой план?

— Планы — это по твоей части, — хмыкнул тот, спрыгивая на укутанную снегом землю; его довез до места один из подручных Шэнь Бояна, в то время как Хуайсан летел вместе с самим главой гарнизона. — Я предпочитаю действовать по обстоятельствам.

Подобрав ханьфу и проваливаясь в снег по щиколотку, он решительно направился вперед, к еле виднеющимся в окружившей их тьме домам. Хуайсан, запалив огненный талисман, поспешил за ним.

— Вообще-то, — пояснил он, неловко взмахивая свободной рукой, чтобы сохранить равновесие — под снегом обнаруживались ямы и кочки, о которые было чрезвычайно легко оступиться, — в моем, как ты говоришь, плане тоже было много того, что я совершал по наитию. Невозможно, в самом деле, предугадать все…

— Например?

Худо-бедно они выбрались на дорогу — развороченную, превратившуюся в месиво из земли и камней; Шэнь Боян и другие адепты, рассредоточившись, следовали за ними.

— Первоначально я полагал, что все закончится в Башне Золотого Карпа, — сказал Хуайсан, внимательно глядя себе под ноги и выбирая, куда ступить. — Я давно подозревал, что Цзинь Гуанъяо держит в своем тайнике что-то, что выдаст его истинные намерения. Например, Тигриную печать. Думал, что ты сумеешь отыскать ее, чтобы все увидели, что она вовсе не уничтожена, что глава Цзинь солгал. А затем, когда первое семя сомнения будет заронено, выложить и то, что я успел приберечь.

— Ну, — Вэй Усянь неопределенно пожал плечами, — получилось даже лучше, чем ты думал, разве не так?

Хуайсан хотел было ответить что-то утвердительное, но заготовленные слова в один миг исчезли, вырвались наружу невнятным вздохом, полном горечи и потрясения — Вэй Усянь зажег еще один талисман, и вспыхнувший свет выхватил из темноты вереницу окровавленных тел. Должно быть, их было не меньше десятка — мужчин, женщин, детей, тех, кто не успел сбежать.

— О, проклятие, — яростно проговорил Вэй Усянь, приближаясь к ним. Последние сомнения были отринуты — зияющие глубокие раны на каждом из трупов нанесла, несомненно, та же рука, что и ранила самого Вэй Усяня; тот, очевидно, подумал о том же самом и машинально провел по груди ладонью, будто боль все еще продолжала донимать его.

— Я знаю их, - вдруг произнес он, вглядевшись в лица мертвецов. — Они попросили меня им помочь. Дело было простое - парочка убитых разбойников, которых не смогли захоронить должным образом… но они довольно долго бродили по округе и здорово успели всех напугать. Местные неплохо мне заплатили за них… и даже попросили сделать несколько оберегов на случай, если мертвецы все-таки вернутся.

— И ты исполнил просьбу?

— Конечно, - пожал плечами Вэй Усянь, указывая на ближайший к нему труп - тот все еще сжимал в кулаке расписанную кровью бумагу, - вот только похоже, что талисманы им не помогли.

Хуайсан быстро вдохнул и выдохнул, отгоняя подобравшийся к нему страх. Темнота вокруг них с Вэй Усянем будто бы сгущалась с каждой секундой, становясь все более враждебной и непроглядной, готовой выпустить из себя неведомую опасность, от которой не будет спасения.

— Это не рогатый демон, — вымолвил Хуайсан беспомощно, останавливаясь возле одного из тел — совсем юной девушки, направившей к небу остекленевший взгляд.

— Нет, нет, — Вэй Усянь качнул головой. — Это что-то другое.

— Но что?

Вэй Усянь долго, изучающе смотрел на него, прежде чем отозваться с чуть заметной усмешкой:

— Не знаю, Не-сюн. Не знаю.

Хуайсан хотел сказать, что сейчас не время подтрунивать, но в этот момент до них обоих донесся резкий окрик:

— Глава Не!

Голос принадлежал Шэнь Бояну, и звучало в нем нечто такое, что заставило Хуайсана и Вэй Усяня, не сговариваясь, помчаться на зов со всех ног. Адепты Цинхэ Не и глава гарнизона ждали на соседней улице, построившись в боевой порядок; сабли их, подрагивающие от пульсирующей в них силы, были направлены в одном направлении — туда, где снег, кровь и ночь будто слились воедино, чтобы соткаться в приземистую темную тень.

На первый взгляд, она не таила в себе угрозы — можно было решить, что она принадлежит заплутавшему в дороге путнику. Существо, опустошившее деревню, действительно было похоже на человека — очертаниями, манерой передвигаться, — но всего пары мгновений хватило Хуайсану, чтобы понять, что перед ним _не человек_, ни живой, ни мертвый, что это создание лишь изображает людские повадки забавы ради, но на деле состоит из чего-то нездешнего и чужеродного, тем более ужасного в своей неумелой, фальшивой попытке подражать жителям этого мира.

Вэй Усянь, хмурясь, сделал шаг вперед, но Хуайсан удержал его, схватив за руку.

— Нет.

И, прежде чем тот успел что-нибудь спросить (например, не свихнулся ли он), крикнул адептам, собрав все свои силы для того, чтобы повелительно повысить голос:

— Что вы стоите? Уничтожьте его!

У него не было ни одной причины сомневаться в адептах Цинхэ Не, да и посмотрел бы он в глаза тому несчастному, кто осмелился бы открыто сделать это. Своих подчиненных Шэнь Боян обучал не за страх, а за совесть, и мало кто мог бы состязаться с ними на ночной охоте — понимая друг друга без слов, они не отступали перед самым опасным врагом, обрушиваясь на него всей своей мощью, единым неотразимым ударом. Ни один темный дух, демон или лютый мертвец не устоял бы в схватке с ними — в этом Хуайсан был уверен, как в написании собственного имени. Они и теперь не изменили своей слаженности — окружили тень в одно мгновение, готовясь изрубить ее на мелкие части ударами сабель, но никто из них не успел даже дотронуться до нее: резким, слишком быстрым для человеческого глаза движением тварь раскинула руки в стороны, и адептов расшвыряло по воздуху, будто детские игрушки, наскучившие своему капризному хозяину; даже Шэнь Боян, могучий Шэнь Боян, на спор поднимавший двумя руками груженые телеги, отлетел в стену одного из домов, отчего тот содрогнулся от самой крыши и до основания. Хуайсан глухо вскрикнул, но крик, сорвавшийся с его губ, стих так быстро, будто оказался кем-то проглочен — какой-то хищной, жадной пастью, стремящейся пожрать все, в чем виден был хоть крошечный след жизни, движения и звука.

Несколько мгновений Хуайсан оцепенело стоял на месте, а пришел в себя от того, что Вэй Усянь с силой толкнул его в сторону.

— Уходи! Уходи, скорее!

И шагнул вперед, навстречу неведомому врагу, доставая Чэньцин из-за пояса. Воздух вокруг него задрожал, наполняясь мелодией флейты, одной из тех, что он играл сегодня за ужином, шутя и дурачась — теперь она звучала совсем по-иному, низко и угрожающе, и с рук Вэй Усяня срывались один за другим темные всполохи, устремляясь вперед, опутывая неизвестную тварь по рукам и ногам. Она не сопротивлялась, будто вовсе не замечала их или выжидала подходящий момент; Хуайсан хотел было предостерегающе крикнуть: «Не подходи ближе!», но опоздал — в руке твари сверкнуло, разбивая оказавшиеся непрочными путы, что-то металлическое, остро наточенное, и Вэй Усянь еле успел отшатнуться, спасаясь от удара, метившего ему в грудь. В следующий момент его тоже смело и отшвырнуло, будто не заклинателем он был, а гонимым ветром осенним листком. Чэньцин замолчала, сдаваясь безмолвию; Вэй Усянь попытался подняться, но тень уже была рядом с ним, вновь занося свое оружие над его головой.

Хуайсан сам не знал, что подтолкнуло его. Первым намерением его было схватить саблю из тех, что выронили адепты, но эту мысль он быстро отмел как глупую и ничтожную; сунул руку за пояс, скорее инстинктивно, нежели желая действительно что-то найти, и нащупал свою собственную флейту, которую так и не оставил, зачем-то забрал с собой из Нечистой Юдоли, хотя ему в последнюю очередь могло прийти в голову использовать ее как оружие. Но выбора не было — и времени размышлять тоже.

Живи.

В этом не было никакого смысла — он просто играл первое, что пришло ему в голову, — но тварь замерла за миг до того, как острие вонзилось бы Вэй Усяню в голову. Похоже, звук привлек ее, как обученное животное, с которым на потеху зевакам выступают уличные артисты; забывая о своей первой жертве, она двинулась к Хуайсану — неторопливо, чуть вразвалку, будто точно знала, что ему, неуклюжему Незнайке, никогда от нее не сбежать.

«Отвлек, — пронеслось в его голове, пока он пятился, стараясь ни на миг не прерывать игру, — но что дальше?».

Вэй Усянь, лишенный сил, все еще не мог встать на ноги; Хуайсан остался с тварью один на один, а она была все ближе и ближе, и он чувствовал, как в нутре его все холодеет и сжимается от ясной, слепящей мысли: это конец.

— Глава Не, в сторону!

Чжунъи! Откуда она здесь взялась — спрашивать не было времени; едва спрыгнув с меча, она притянула рукоять себе в ладонь и встретила удар тени, так, что в воздухе рассыпались искры. Тень, кажется, не до конца осознала появление еще одной противницы — замерла, как будто не прилагая никаких усилий к тому, чтобы продолжить схватку, но Хуайсан видел, как страшно исказилось лицо Чжунъи, как задрожала ее рука в попытке сдержать направленное на нее острие.

— Бегите! — крикнула она звеняще и отчаянно; Хуайсан отступил, но тут ему под ноги подвернулась проклятая кочка, и он шумно упал, роняя флейту, чувствуя, как немеют ноги и руки. Он не убежал бы — и куда ему было бежать здесь, посреди снежной пустоши? Скорее всего, Чжунъи тоже это поняла — и с гортанным криком, полным одновременно боли и ярости, выхватила кинжал, вогнала его тени в брюхо по самую рукоять.

Несколько мгновений Хуайсан не мог поверить в то, что видит. «Неужели удалось?» — мелькнуло у него в голове, но, как оказалось, слишком рано; даже не подав виду, что страшный, наотмашь удар мог чем-то навредить ей, тень едва шевельнулась, и Чжунъи, обезоруженная, зажимающая ладонью расцветшую на лице рану, оказалась на земле. Кинжал со звоном упал с ней рядом — от него было не больше пользы, чем от обычного куска железа.

«Не может быть», — вот единственное, о чем Хуайсан мог думать. Что же это за тварь, которую не может одолеть ни заклинательство, ни темное колдовство? Может, сама смерть явилась на землю, разъяренная тем, как он, Хуайсан, дважды сбежал от нее, дешево откупившись? Может, для него настало время расплатиться сполна, и тогда она исчезнет, больше никого не тронув?

Он хотел что-то выкрикнуть, чтобы она оставила Чжунъи, адептов Цинхэ Не и Вэй Усяня, чтобы шла за ним, Не Хуайсаном, забирала его, если он ей нужен, и не вредила тем, кому не повезло в этот роковой час оказаться с ним рядом; даже приподнялся на локтях и набрал в грудь воздуху, но в этот момент перед глазами его стало непроглядно темно, будто погасла и луна, и звезды, и все островки света в мире. Нет, он не ослеп и не лишился сознания — это пронесся возле него, ударив в тело чудовища, поток темной энергии столь плотный, гигантский, сокрушающий все на своем пути, что Хуайсан от одного его вида забыл, как надо дышать. Прежде в своей жизни он не видел ничего подобного — должно быть, даже штормовые волны, уничтожающие поселения на берегу Бохай, не несли в себе силы столь всеобъемлющей и разрушительной. Воздуха будто не осталось во всей округе — только бурлящее, воющее, бушующее; потерявшись, почти захлебнувшись, Хуайсан припал к земле, закрывая руками голову, и от того не сразу понял, когда все кончилось. Снова стало тихо, но эта тишина была иной — в ней слышались стоны раненых, чьи-то голоса, скрип снега. В этой тишине была жизнь.

— Не-сюн! Ты жив?

С трудом заставив себя открыть глаза, Хуайсан увидел, что к нему бредет, пошатываясь, Вэй Усянь. В руке он продолжал сжимать Чэньцин, а по подбородку его стекала кровь, окропляя его одежду и снег у него под ногами.

— Да, я… — Хуайсан не мог подняться сам, его не слушались руки и ноги, и Вэй Усяню пришлось поддержать его. — Ты… ты убил эту тварь?

— Не думаю, — процедил Вэй Усянь, обводя взглядом разрушенную улицу. — Просто отогнал. Но она может вернуться в любой момент.

Хуайсан хотел что-то ему ответить, но тут же забыл, что именно — услышал короткий болезненный стон, больше похожий на подавляемое рыдание, и сердце его на миг застыло, а кровь в жилах обратилась в лед.

— Чжунъи!

Она сидела на земле, пытаясь зажать ладонью рану на лице, но кровь продолжала литься, сочилась сквозь ее бледные сжатые пальцы. Ее кинжал валялся рядом, но она едва смотрела в его сторону, и в этом Хуайсану почудилась какая-то невысказанная обида.

— Глава Не, — завидев его приближение, Чжунъи опустила взгляд, отвернулась, будто пытаясь спрятать от него свою рану, — вы живы…

— Только благодаря тебе, — сказал Хуайсан, не раздумывая. — Если бы ты не подоспела, я был бы уже мертв.

Его слова могли бы воодушевить ее, но на деле лишь больше смутили; по-прежнему не решаясь поднять на Хуайсана взгляд, будто в случившемся могла быть часть ее вины, Чжунъи нашарила на земле кинжал, торопливо спрятала его, как улику.

— Я… я никогда не думала, что это возможно, — с трудом проговорила она, — мы заклинаем наше оружие так, чтобы духи, лютые мертвецы и демоны погибали или слабели от одного удара… вы сами видели, глава Не, я попала в него! Но он этого будто и не заметил! Что это значит?

— Что это не дух, не лютый мертвец и не демон, — вместо Хуайсана ответил Вэй Усянь, оказываясь рядом; вид у него по-прежнему был измученный, но решительный. — Нам нужно немедленно уходить отсюда. И предупредить всех, кто живет в округе, о том, что здесь произошло.

Хуайсан с сомнением покосился туда, где на снегу еле шевелились силуэты адептов, которых источаемая тварью сила разбросала по земле. Наверняка среди них есть те, кто не сможет передвигаться самостоятельно — и хорошо, если нет убитых…

— Нужно вызвать подмогу.

— Я вызову, глава Не, — тихо сказала Чжунъи, поднимаясь; ее качало из стороны в сторону, как пьяную, но она непреклонно отказалась браться за руку, протянутую ей Вэй Усянем. — Сигнальный огонь у меня с собой.

Зверь Цинхэ Не воссиял высоко в небе, расцвел посреди ночи, как гигантский составленный из света цветок; Хуайсан стоял, повернув лицо навстречу этому свету, и быстро-быстро моргал, чтобы глаза не заволокло слезами — то ли растерянности, то ли бессильной злости.

***

Ночь подходила к концу, но никто и не думал ложиться спать. К счастью, все адепты остались живы, но некоторые из них с трудом приходили в сознание — их поместили под надзор знахарей, как и Чжунъи, которой перед этим пришлось вынести хорошую трепку от брата. Никогда прежде Хуайсан не видел Хань Чжэнсиня в такой ярости — тот всегда был прямодушен и смел в выражении своих чувств, но к сестре относился с трепетной нежностью, всегда готовый простить любые огрехи и шалости. Сейчас же он будто с цепи сорвался — едва увидев Чжунъи, ее изувеченное лицо, залитую кровью одежду, напустился на нее с такой руганью, что Хуайсан поневоле опешил.

— Я говорил тебе оставаться здесь! О чем только думала твоя дурная голова? Сумасшедшая! Как ты посмела улететь в одиночку?

Чжунъи не отвечала, только ребячески шмыгала носом, по-прежнему держа ладонь крепко прижатой к продолжающей кровоточить ране. Чжэнсинь распалялся все больше, и в какой-то момент Хуайсану почудилось, что он, забывшись, сейчас отвесит сестре затрещину или, по крайней мере, встряхнет, крепко схватив за плечи. Этого Хуайсан уже не мог оставить без своего вмешательства.

— Хань Чжэнсинь, — строго сказал он, делая шаг вперед и оказываясь между братом и сестрой, — взываю к твоему разуму и прошу проявить снисхождение. Твоя сестра проявила непослушание, но она спасла мне жизнь.

Его заступничество немного охладило ярость Чжэнсиня — больше тот не обрушивался на Чжунъи с упреками, но продолжал хранить красноречивое молчание, пока вокруг нее суетились знахари с порошками и припарками. Впрочем, Хуайсан знал, что эти двое еще помирятся; сам же он, проследив, чтобы за ранеными присмотрели как должно, отказался от любой лекарской помощи и каким-то непостижимым образом оказался вместе с Вэй Усянем в павильоне для особо важных гостей, куда они приказали принести еще выпивки и все то, что осталось от их незаконченного ужина. Руки у Хуайсана дрожали так, что он не мог удержать веер и промахивался горлышком кувшина мимо чаши — тогда Вэй Усянь сам налил ему и, подвинувшись ближе, поднес чашу к его рту, заявил непреклонно:

— Пей все сразу.

Хуайсан послушно выпил, прикрыл глаза в ожидании столь необходимого ему расслабления, а Вэй Усянь в это время налил еще и ему, и себе. На его лице застыло выражение задумчивости и странного ожесточения, и Хуайсан, едва встретившись с ним взглядом, отчего-то сразу решил, что гость его думает сейчас не только о нападении смертоносного ночного чудовища.

— Не-сюн.

Хуайсан повернул голову в его сторону. Раньше, встречаясь за ужином, они предпочитали оставлять меж собою преграду в виде уставленного яствами стола, а теперь сидели друг к другу почти вплотную; не нужно было долго приглядываться к Вэй Усяню, чтобы понять, что он подавлен и выбит из колеи, и Хуайсан осторожно протянул к нему руку, коснулся края его рукава кончиками пальцев.

— Что такое?

— Это ведь был ты, — Вэй Усянь посмотрел ему прямо в лицо — потемневшими, опасно сверкающими глазами. — Ты играл мне ту мелодию. Я слышал ее, когда лежал без сознания.

Живи.

«Я не просто играл ее, — чуть не брякнул Хуайсан, у которого после бессонной ночи и выпитого начали неотвратимо путаться мысли, — я никогда не сыграл бы ее таким образом, если бы не думал об этом беспрестанно все те годы, что прошли с твоей смерти до твоего возвращения». В груди у него так жгло, будто он проглотил раскаленный уголь, и ему отчаянно хотелось сделать что-нибудь позорное, что выдало бы с головой его слабость, но он держался, собирая для этого последние ускользающие силы.

— Да, это был я, — он кивнул через силу, будто ему приходилось признаться в совершенном преступлении.

— Почему?

Хуайсан вздрогнул, поняв, что уже не он деликатно дотрагивается до руки Вэй Усяня, а сам Вэй Усянь сжимает его запястье, с силой и почти до боли. Любая попытка вырваться из его хватки была бы заранее обречена на поражение, но Хуайсан не хотел вырываться. И притворяться тоже больше не хотел.

— Мне нужно было стоять и смотреть на то, как ты умираешь? — спросил он, с трудом выталкивая слова из занемевшего горла. — Я пытался помочь тебе, вот и все. Разве я не должен был? Разве мы не были когда-то друзьями?

Вэй Усянь отпустил его. К нему вновь вернулась его обыкновенная легкая полуулыбка.

— Ты не устаешь меня удивлять.

— Чем? — спросил Хуайсан, стараясь, чтобы голос его звучал так же легкомысленно. — Своими умениями? Что ж, должно быть, мне и близко не сравниться с великолепным Ханьгуан-цзюнем, но… к слову говоря, почему ты сейчас не в Гусу?

Вэй Усянь, успевший вновь поднять наполненную чашу, чуть помедлил, прежде чем отпить из нее.

— Что ты хочешь узнать, Не-сюн?

Все-таки вино брало свое: у Хуайсана перестали ходить ходуном ладони, и он сумел привычно раскрыть веер, обмахнуться им раз, другой.

— Всего лишь праздный интерес к тому, что заставляет тебя в такие суровые холода шататься по земле Цинхэ, вступая в схватку с тварями, которые норовят тебя прикончить, а не предаваться отдыху в гораздо более спокойном месте, где тебе, без сомнения, будут сердечно рады.

Вэй Усянь ответил, еле заметно хмурясь:

— Вот уж не знал, что тебе это будет интересно, Не-сюн. Если хочешь знать, я провожу в Гусу не так уж и мало времени…

— …и все же не остаешься там навсегда, как, должно быть, желал бы досточтимый Верховный Заклинатель, — непринужденно заметил Хуайсан. — Впрочем, я могу тебя понять: стоит мне вспомнить благоговейную тишину, что там царит, и тем более все их правила, меня пробирает дрожь. Вас с Лань Ванцзи многое связало, в первую очередь — его чувство, я сам был этому свидетелем… и, несмотря на это, вы не можете просто так отринуть то, что вас отличает. Его дух ищет равновесия и спокойствия, твой — стремится на волю… может, ты понимаешь это так же хорошо и именно от этого стремишься убежать?

Наверное, если бы не случившееся этой ночью, Хуайсан бы никогда не решился заговорить об этом; теперь же слова срывались у него с языка быстрее, чем он успевал удержать их, но они не были бредом, порожденным пережитыми испытаниями или винными парами — он носил их в себе уже несколько дней, пока что-то в нем не надломилось, будто слетела с петель дверца клетки, в которую он посадил прелестную, но дикую и непокорную птицу.

— Зачем ты это говоришь? — спросил Вэй Усянь с напряжением, будто ему приходилось выдерживать удар. — Чего ты хочешь?

— Ничего, — хмыкнул Хуайсан, пожимая плечами. — Но если вдруг тебе нужно остановиться и передохнуть — можешь остаться здесь. В Нечистой Юдоли для тебя найдется место — или ты сможешь поселиться в городе, и я тебя пойму: по утрам, когда начинаются тренировки, у нас ужасно шумно, я сам привык к этому только потому, что живу тут с рождения…

«Зачем я это говорю, — тоскливо подумал он, — за каким призраком я пытаюсь гнаться на этот раз?». Они с Вэй Усянем по-прежнему смотрели друг на друга, и Хуайсан мог поклясться, что их одолевает одна и та же беспомощная растерянность.

— Почему? — отрывисто спросил Вэй Усянь. Хуайсан усмехнулся — тихо, свистяще, слыша свой голос будто доносящимся со стороны:

— Ох, Вэй-сюн, ты всегда был ужасно невнимательным в отношении некоторых вещей. Неужели ты мог подумать, — он подался ближе, и Вэй Усянь не отстранился, позволил случиться мягкому, доверительному объятию, — что только одно чувство в этом мире способно ждать и смиряться?

Хуайсан не поцеловал его — просто коротко царапнул губами по губам и остановился, замер, тщетно пытаясь схватить ртом воздух. Их лица еле соприкасались; Вэй Усянь тоже не шевелился и, кажется, от потрясения тоже забыл, как дышать. Только его ладонь, оказавшаяся у Хуайсана на талии, судорожно сжалась, комкая ткань ханьфу — но и только. Хуайсан был не столь наивен, чтобы посчитать это за ответ.

— Прошу прощения, — выдохнул он, отстраняясь и ощущая, как стремительно и безнадежно пустеет в груди, — схватка, должно быть, утомила нас обоих. Я тебя оставлю.

Вэй Усянь не пытался остановить его, но и не спускал с него широко распахнутых глаз; все тело Хуайсана закаменело, и ему пришлось приложить усилие, чтобы изобразить поклон.

— Доброй ночи, Вэй-сюн.

— Доброй ночи, — эхом откликнулся Вэй Усянь. Не чувствуя под собой ног, Хуайсан выбрался из павильона, поспешил во внутренний двор в надежде, что царящий снаружи мороз быстрее приведет его в себя. Расстройство, в котором пребывали его чувства, дошло до того, что он не сразу понял, что забыл в павильоне веер; впрочем, возвращаться за ним прямо сейчас было делом немыслимым, и не только из-за нарушения приличий — если бы Хуайсан сейчас вновь столкнулся лицом к лицу с Вэй Усянем, с ними обоими точно случилось бы нечто необратимое.

«Кого я обманываю, — подумал Хуайсан, останавливаясь посреди пустующего двора и делая размеренный вдох, не сопротивляясь дыханию зимней ночи, а сдаваясь ему, пропуская его глубже в свои легкие, в само свое существо. — Все, что могло с нами случиться, уже случилось».

Он не расслышал ни шагов, ни шевеления, ни шелеста одежд за своей спиной. Просто вокруг стало еще холоднее, а воздух налился тяжестью, как перед грозой.

— А, Ханьгуан-цзюнь, — с улыбкой произнес Хуайсан, прежде чем обернуться, — какая честь, что вы почтили Нечистую Юдоль своим присутствием.

Chapter Text

Посреди заснеженного двора Лань Ванцзи, молчаливый и неприступный, смотрелся ожившим божеством, сошедшим с картины или гравюры; Хуайсан даже невольно залюбовался им.

— Прошу прощения, что вас не встречают как должно, Верховный Заклинатель, — проговорил он, старательно кланяясь гостю. — Если бы вы предупредили о своем прибытии, я бы непременно распорядился…

— Где Вэй Ин?

Слова, теснившиеся у Хуайсана на языке, застыли, свернулись во что-то плотное, вяжуще горькое, как перезревший плод, постепенно сдающийся гниению. Выпрямившись, Хуайсан посмотрел на своего собеседника — тот не менялся в лице, одну руку держал заведенной за спину, в другой крепко (пожалуй, слишком крепко для человека, которому нечего опасаться) сжимал Бичэнь. Хуайсан поспешил изобразить ласковую, успокаивающую улыбку:

— Он здесь. Жив и в добром здравии. Недавно он вступил в схватку с неведомым существом и был серьезно ранен, но наши лекари помогли ему быстро встать на ноги. Я предложил ему остаться в Нечистой Юдоли, пока его раны не затянутся, и он любезно принял мое приглашение.

Лань Ванцзи оставался холоден и недвижим, но его взглядом, должно быть, можно было плавить крепчайший металл.

— Что произошло? Я видел сигнал бедствия.

Хуайсан скрипнул зубами, стараясь при этом не упускать с лица улыбки. «Ты выбрал самое неподходящее время, чтобы появиться здесь, гуй бы тебя побрал».

— Маленькая неприятность, Ханьгуан-цзюнь. Монстр, нанесший раны Вэй Усяню, вернулся, и мы вступили с ним в схватку.

— Вы? — коротко уточнил Лань Ванцзи. В его голосе Хуайсан различил слабую, чуть слышную нотку удивления — похоже, Верховный заклинатель был потрясен до глубины души.

— Мы, — повторил он с легким нажимом, отчаянно жалея, что забыл веер в павильоне — не имя возможности спрятаться от пристального взгляда своего собеседника, Хуайсан чувствовал себя застигнутым врасплох любовником, обнаженным, неуклюжим и беззащитным, — мы сразились с чудовищем недалеко отсюда, но оказались не в силах ему противостоять. Впрочем, Вэй Усянь в порядке. Ему просто надо восстановить силы…

— Я хочу видеть его.

Хуайсан вновь изобразил короткий поклон и сделал приглашающий жест рукой — со спокойным, выверенным бесстрастием, которого сам от себя не ожидал после всего, случившегося этой ночью.

— Если вы считаете благоразумным прерывать его отдохновение, которому он, без сомнения, сейчас предается, то я мог бы…

— Не-сюн!

Вэй Усянь, следуя своей привычке, просто не мог все не испортить. Чуть не сбиваясь с ног, он выбежал из галереи во внутренний двор, сделал шаг к Хуайсану, но потом неизбежно увидел Лань Ванцзи и замер, будто перед ним неожиданно возникла невидимая стена.

— Лань Чжань?

Верховный Заклинатель преобразился. Может быть, это не было бы заметно со стороны человеку постороннему, но Хуайсан достаточно хорошо знал Лань Ванцзи и достаточно приучил себя обращать внимание на любую мелочь, чтобы заметить, как ледяная статуя, с коей можно было бы с легкостью перепутать Ханьгуан-цзюня до этого момента, оттаивает: исчезает болезненное напряжение, на щеках расцветает слабый румянец, а в уголках губ — облегченная, наполненная теплом улыбка. Хуайсан поспешил отвести взгляд. Это зрелище не было предназначено для его глаз — но он и не хотел видеть. И тем более не хотел видеть, как смотрит Вэй Усянь в ответ - с той же невысказанной, но всепоглощающей нежностью.

— Если вы меня извините, то я вас оставлю, — приглушенно произнес он, делая шаг в сторону, чтобы скорее уйти. — Прикажу слугам, чтобы они пригото…

— Я знаю, кто напал на вас.

Хуайсан мелко, свистяще закашлялся.

— Что? — вскинулся Вэй Усянь, едва не подпрыгнув на месте. — Ты знаешь? Но откуда?

— Видел сигнал бедствия. И тела, — коротко пояснил Лань Ванцзи. — Только одно существо могло оставить такие раны. Нужно поговорить.

Последняя фраза, очевидно, относилась не только к Вэй Усяню, но и к Хуайсану равным образом; что до самого Хуайсана, то он подумал с тоской, как хотел бы оказаться подальше отсюда, от этих двоих, от проклятой зимы, которой, как показалось ему в тот миг, никогда не будет конца.

— Конечно, — вздохнул он, покоряясь и делая гостям знак, чтобы те следовали за ним.

***

— Почему ты здесь? — Вэй Усянь не замолкал ни на секунду. — Почему покинул Гусу? Как ты узнал, что тут происходит?

— Искал тебя, — терпеливо отвечал Лань Ванцзи. — Ты не посылал писем.

— Я… а, да, — Вэй Усянь состроил виноватую гримасу, — я же пару дней не мог даже встать после того, как эта тварь меня чуть не убила. Гуй меня задери, я никогда не видел ничего подобного!

— Это не тварь, — с тем же непреходящим спокойствием заметил его спутник.

— А кто? Или что? — вмешался в их разговор Хуайсан, отпивая принесенный чай и чуть морщась — тот был так крепок, что мог бы и мертвого поднять, а не просто отогнать сонливость и усталость. Лань Ванцзи, не притронувшийся к стоящей перед ним чаше, ответил не сразу.

— Шу.

Хуайсан непонимающе уставился на него.

— Кто?

— Шу, — повторил Вэй Усянь с таким видом, будто сам не верил в то, что ему приходится произносить вслух. — Бог Южного моря? Сотворитель мира?

Лань Ванцзи коротко кивнул.

— Бог? — переспросил Хуайсан растерянно. — Я не понимаю…

— Нужно было тебе меньше прогуливать уроки, Не-сюн, — не преминул поддеть его Вэй Усянь. — Шу вместе со своим собратом создал все — и небо, и землю, и все, что мы видим вокруг себя, — из тела Хуньдуня, пробив в нем семь отверстий… при помощи сверла! Так вот что такое было у него в руках! Теперь все сходится! Но как возможно, чтобы он сюда явился? Да и зачем ему это? Лань Чжань!

Лань Ванцзи подождал, пока тот умолкнет, и заговорил негромко, прикрывая глаза:

— Мир не всегда был таким, каким мы его знаем, Вэй Ин. На заре заклинательства первые из нас пытались добиться покровительства многих… существ не отсюда. Шу — один из них. Ритуал его призыва считался утерянным. Я сам видел его описание всего один раз. Очень давно. До войны.

— Но почему он напал на меня? И на тех людей в деревне? Что стало причиной его злобы?

— Дело не в злобе, — Лань Ванцзи качнул головой. — Мир изменился, Вэй Ин. Шу видит его иначе. Для него все, чем мы живем — хаос. Какофония. Она ему чужда, неприятна и, может быть, пугает его. Он пытается изменить это единственным известным ему способом.

— Но он не стремится уничтожить всех, кто попадается ему на пути, - произнес Хуайсан задумчиво. - Ни один из адептов Цинхэ Не не погиб в схватке с ним. Он атаковал только Вэй Усяня и тех несчастных из деревни. Почему?

Он посмотрел на Вэй Усяня, Вэй Усянь посмотрел на него - и они выпалили одновременно, будто прочитав мысли друг друга:

— Талисманы!

— Ты раздал их крестьянам, которые просили тебя о помощи, так? — проговорил Хуайсан. — На них твоя кровь и часть твоей силы. Поэтому Шу решил убить тех, кто носил их с собой.

— Может, он даже принял этих бедняг за меня, - продолжил Вэй Усянь с досадой. — Лань Чжань, ты же говорил, что он видит мир по-другому? Мог он учуять талисманы и решить, что это я?

— Скорее всего, ты прав, - кивнул Лань Ванцзи. — Кто бы ни был причиной появления Шу в этом мире, он охотится за тобой.

Хуайсан еще не слышал, чтобы Верховный Заклинатель произносил так много слов за один раз; интересно, придется ли ему после этого молчать месяцами, дабы восстановить утраченное равновесие? Догадка была забавной, и Хуайсан непременно бы посмеялся над ней про себя, но тут вспомнил страшные, сочащиеся черным раны на теле Вэй Усяня, трупы несчастных поселян, раскиданные по разрушенной деревне — и спросил отрывисто и жестко, с интонацией, которую неизмеримо давно не раз слышал в голосе дагэ:

— Как его убить?

Лань Ванцзи не шелохнулся.

— Мы не можем его убить. Он едва почувствует удар меча. Наше оружие против него — ничто.

— Но как тогда избавиться от него? — воскликнул Вэй Усянь; с кончика Чэньцин, торчащей у него из-за пояса, сорвалось несколько лепестков темноты, и Хуайсан, заметив это, нервно сглотнул. — Должен же быть хоть какой-то способ!

— Мы не можем его убить, — повторил Лань Ванцзи. — Но мы можем изгнать его туда, откуда его призвали.

«А ведь кто-то призвал его», — мимолетно подумал Хуайсан; Вэй Усяня посетила та же самая мысль, судя по встревоженному и озадаченному выражению, мелькнувшему на его лице. Но некогда было предаваться размышлениям и подозрениям, пока сохранялась главная опасность, и Хуайсан позволил себе лишь одно небольшое замечание:

— Вы говорили, Ханьгуан-цзюнь, что ритуал призыва считается утерянным.

— Это так. Кто и каким образом узнал о нем — я не могу сказать. Но я знаю, как его повторить, чтобы вновь открыть двери между нашими мирами. Потом мы заманим туда Шу.

— Что для этого нужно? — спросил Вэй Усянь.

— Кровь, — ответил Лань Ванцзи недрогнувшим голосом. — Кровь троих. Первый — тот, кто переборол смерть.

Вэй Усянь взбудораженно прервал его:

— Это можешь быть ты! Немногие бы выжили после того, что сотворили с тобой в Гусу Лань!

— Второй — тот, кто обманул смерть, — продолжал Лань Ванцзи, будто не слыша его.

Вэй Усянь быстро о чем-то задумался и заявил непререкаемым тоном:

— Я могу подойти! В конце концов, именно это я и сделал, вернувшись с того света, разве нет? А кто третий?

— Третий, — произнес Лань Ванцзи, — тот, кто умер дважды.

Хуайсан крепче сжал пальцы вокруг чаши, поднес ее к пересохшим губам, но отчего-то не нашел в себе силы сделать глоток. Нет, он не ощущал страха — все чувства как будто вырезали из сердца, ничего на их месте не оставив. Может, нечто похожее и представлял из себя мир, откуда был призван Шу — полное и абсолютное ничего.

— Если у вас нет никого на примете, — проговорил Хуайсан медленно, будто крошечная отсрочка могла ему помочь, — то я предлагаю себя.

***

К Нечистой Юдоли подкрадывался рассвет. Первые отсветы солнца невесомо щекотнули землю, понемногу разгоняя темноту; уже можно было, не прибегая к помощи талисмана, разглядеть вытоптанные во дворе дорожки и очертания высохших, ломких стеблей, пробивающихся из-под снега у самого входа в покои Хуайсана. Он хорошо знал эти цветы, ведь высадил их сам, когда был подростком, сразу после того, как вернулся домой с обучения в Облачных Глубинах. Старый садовник пытался увещевать его, что ростки астильбы, привезенные из Гусу, не приживутся на земле Цинхэ, но они прижились — может быть, потому, что Хуайсан ухаживал за ними собственноручно, не скупился на удобрения и не забывал в засушливые дни поливать точно по часам. Первые распустившиеся стебли оказались бледными и неказистыми, но Хуайсан отобрал самые крепкие, сильнее прочих налившиеся красным, и высадил их вновь, безжалостно выполов все остальные — и повторял это следующие несколько лет, пока они не разрослись вдосталь, высокие, пышные, алые, как кровь или закат; летом, расцветая в полную силу, они сияли на солнце ярче огня. Сейчас от их великолепия не осталось, конечно, и следа, но кому, как не Хуайсану, было знать, что это — лишь вопрос времени? Тело Хуньдуня, пробитое сверлом Шу, дало жизнь целому миру; душа Мо Сюаньюя сгинула в небытие, но позволила жить Вэй Усяню; погибшие ветви астильбы успели рассеять вокруг себя семена, которые взойдут вновь, едва придет пора. Из смерти — жизнь; должно быть, никто не сумел бы пойти наперекор этому закону, что был главнее и древнее всего.

Но ведь он, Хуайсан, не думал об этом, когда заботился об астильбе самозабвеннее, чем мать о своем ребенке? О чем он тогда думал? Чем были для него эти цветы — воспоминанием? Юношеской мечтой, тронувшей сердце? Так и не сбывшимся сном?

— Глава Не…

Хуайсан обернулся. Хань Чжэнсинь спешил к нему, побледневший, изрядно спавший с лица за эту слишком долгую ночь.

— Для того, чтобы немного разнообразить наше существование, — вздохнул Хуайсан, завидев его, — скажи, что принес хорошие новости.

— Если можно сказать так, то да, — подтвердил тот. — Наши адепты оцепили округу. Вывели жителей двух ближайших деревень, которым небезопасно было оставаться у себя. Сейчас они в Цинхэ. О них позаботятся, пока они не смогут вернуться к своим домам.

— Хорошо. Адепты обо всем предупреждены?

— Да, глава. Они не будут вступать с ним в схватку, но сопроводят с безопасного расстояния, загодя предупреждая всех, кто может оказаться на его пути.

— Хорошо, — повторил Хуайсан оцепенело, все еще не в состоянии убедить какую-то часть себя самого, что все, с чем ему пришлось столкнуться в последние сутки — не кошмар, не видение, не следствие настигнувшего его искажения ци. — Вэй Усяню и мне нужно восстановить силы. После этого мы и Ханьгуан-цзюнь отправимся ему навстречу и попробуем изгнать Шу.

Он слишком поздно сообразил, что сказал «попробуем», а не изгоним, но не стал поправлять себя. Напускная уверенность выглядела бы жалко, особенно в его устах; Чжэнсинь, похоже, понимал это.

— Вы уверены, что вам стоит идти с ними, глава?

— Нет, не уверен, — отозвался Хуайсан почти безразлично, — но я пойду.

— Тогда позвольте пойти и мне! — вдруг заявил Чжэнсинь, делая резкий шаг вперед, оказываясь совсем близко. — Я могу помочь! Разве я подводил вас когда-нибудь?

Хуайсан вспомнил их первую встречу — когда Чжэнсинь сказал во всеуслышание то, что думал, не испугавшись остаться в одиночестве против всех. Эту способность никого не бояться он сохранил, подобно Вэй Усяню, вопреки всему — и встретившимся ему испытаниям, и прошедшим годам, и Хуайсан, глядя на него, подчас не знал, испытывать ли ему восхищение или зависть.

— Никогда, — легко признал он, улыбаясь мягко и утомленно. — Именно поэтому я не хочу, чтобы ты подвергал себя лишней опасности. Мне достаточно и того, что пострадала твоя сестра.

Чжэнсинь, уязвленный, закусил губу. Должно быть, недавняя ссора с Чжунъи все еще не давала ему покоя; Хуайсан поспешил спросить:

— Как она?

— Она пойдет на поправку, — откликнулся Чжэнсинь, мрачнея на глазах. — Но знахари… она тревожится, что на лице останется шрам. Что она не будет достойна даже того, чтобы взглянуть на нее.

Боль, прозвеневшая в его голосе, странным образом передалась и Хуайсану, неприятно кольнула его в грудь; он закрыл на мгновение глаза, принуждая себя к спокойствию, и ответил сочувственно:

— Она всегда будет достойна того, чтобы смотреть на нее. И восхищаться ее смелостью.

— Возможно, мне не стоит говорить об этом, — сказал Чжэнсинь после недолгого нерешительного молчания, — но она… она…

— Не стоит говорить, если ты не уверен, — почти кротко напомнил ему Хуайсан, и его собеседник замолчал, несомненно устыдившись собственного порыва. — Сейчас не лучшее время. Нам всем требуется отдых.

Чжэнсинь не стал его останавливать. Уже не глядя на мертвые, съежившиеся под снегом цветы у своих ног, Хуайсан поднялся по ступеням и скрылся за дверьми.

***

Несмотря на все потрясения минувшей ночи, Хуайсан засыпал с трудом: мысли его были беспорядочны и тяжелы, картины из прошлого, приходящие на ум - одна болезненнее, мучительнее другой. В конце концов он запретил себе думать и о Вэй Усяне, и о брате, и тогда в его сознание бесцеремонно вторгнулся Цзинь Гуанъяо, а вернее - их последний разговор в Башне Золотого Карпа. Хуайсан тогда почти час жаловался ему, не скупясь на горестные вздохи и всхлипы, как тяжело складываются его отношения с главами вассальных кланов: они окончательно утратили всякое уважение к главе Цинхэ Не, того и гляди, кто-нибудь из них поднимет бунт…

— Думаю, что мне удастся призвать их к порядку, — успокоил его Цзинь Гуанъяо, убедившись, что беда его собеседника не стоит выеденного яйца. — Тем более, отнюдь не все главы кланов настроены к тебе столь враждебно, как ты говоришь. Разве я не прав?

То, как было произнесено все это, Хуайсану совсем не понравилось, но он не подал виду.

— Я… я не понимаю, о чем ты… - протянул он растерянно. Цзинь Гуанъяо смотрел на него строго и сочувственно, будто был учителем, готовящимся отчитать любимого, но совершившего ошибку ученика.

— Я говорю тебе о главе клана Хань. Мне рассказали, что в последние годы вы стали довольно близки.

“Чтоб вас всех", — выругался Хуайсан мысленно, понимая, что ступает на скользкую почву. Из своей дружбы с Чжэнсинем он, разумеется, не делал секрета, крепко памятуя о том, что любая тайна, как ни храни ее, обязательно выплывет наружу — а в раскрытии чужих тайн Цзинь Гуанъяо никогда не было равных. Чем больше бы от него пытались что-то скрыть, тем сильнее это могло вызвать его подозрения, поэтому Хуайсан не стеснялся появляться с Чжэнсинем на советах кланов и высказывать тому свое расположение — что может быть странного в том, что глава Хань, всегда отличавшийся веселым нравом, приятельствует с главой Не, таким же любителем легкомысленных развлечений? И все же где-то Хуайсан просчитался — не могло быть другого объяснения тому, что Цзинь Гуанъяо решил заговорить о Чжэнсине, еще и подобным неприязненным тоном.

— Я думаю, что должен рассказать тебе об этом, — скромно произнес он, словно заранее готовясь приносить извинения. - Клан Бохай Хань давно обладает дурной репутацией. Разве ты не знал об этом?

— Н-нет, саньгэ, — промямлил Хуайсан, — конечно, я не знал…

— Тебе даже не говорили, кто основал этот клан? Кем он был?

— Нет, нет…

Цзинь Гуанъяо тяжело вздохнул, будто не мог поверить в то, с какй легкостью Хуайсан позволил себя обмануть.

— Хань Цзао был пиратом. Самым опасным и безжалостным морским разбойником. Он убил многих чудовищ, но не гнушался нападать на всех, с кого можно было получить богатую добычу. Он почти не брал пленных и редко оставлял живых — даже те, кто после стычки с ним были лишь ранены, могли умереть через несколько дней, и никто не мог им помочь. Только заклинателям Ланьлин Цзинь удалось одолеть его, и семь лет он провел в тюрьме, пока его жена не захватила в плен молодого наследника ордена, чтобы выменять его на своего мужа. После этого Хань Цзао обосновался на побережье Бохай — в отдалении от прочих кланов, ибо другие заклинатели боялись его и ненавидели… я всего лишь хочу предупредить тебя, Хуайсан: твой друг может быть опасен. Ты уверен, что знаешь, что может быть у него на уме?

Хуайсан вытаращился на него, изображая неверие и ужас.

— Нет! Я не… я совсем не знал об этом… я не думал, что…

В чем-то он, впрочем, вовсе не играл: то, что рассказал Цзинь Гуанъяо, Хуайсану приходилось слышать впервые, а из уст Хань Чжэнсиня и Хань Чжунъи история их предка звучала совсем по-иному… кто же из них солгал? Глава Хань и его сестра, желая заполучить доверие главы Не, или Цзинь Гуанъяо, стремясь это доверие разрушить?

— Все в порядке, — произнес тем временем Цзинь Гуанъяо, не сводя с лица Хуайсана обеспокоенного взгляда. — Теперь ты знаешь правду, и это главное. Ты можешь решить, достоин ли этот человек твоей дружбы.

Конечно, он не говорил все это из одной лишь заботы о Хуайсане - скорее всего, решил, что Хань Чжэнсинь может заполучить слишком много влияния в Цинхэ Не, и решил загодя убрать его с дороги. Несомненно, если бы Хуайсан решил “простить” своего приближенного и не стал отсылать того от себя, Цзинь Гуанъяо выдумал бы что-нибудь еще — при том условии, что ему самому не оставалось бы жить считанные дни.

— Благодарю за то, что рассказал мне, - сказал Хуайсан огорченно, давая понять, что принял все сказанное крайне близко к сердцу. — Я сделаю все, чтобы глава Хань не сумел навредить мне.

— Лучше ему будет вернуться в Бохай сразу после совета, — рассудительно заметил Цзинь Гуанъяо, — так будет спокойнее всем.

Больше они не возвращались к этому разговору, хотя Хуайсан не забыл о нем — просто Хань Чжэнсинь не дал ему ни одной причины сомневаться в себе, и Хуайсан надеялся, что так будет и впредь. Верный, самоотверженный Чжэнсинь, готовый защитить своего покровителя от любой грозящей опасности — стоило ли оскорблять его сомнениями и обвинениями, поверив в наветы врага? Поступать с ним подобным образом после всего, что он сделал, было бы по меньшей мере неблагодарно даже на взгляд Хуайсана, никогда не считавшего себя излишне великодушным. И все же он так никогда и не спросил у Чжэнсиня, какова же истинная история основателя клана Хань — и теперь, лежа с закрытыми глазами в рассветных сумерках, Хуайсан подумал отчего-то, что промолчал зря.

Chapter Text

Хуайсан отвернулся, зажмурился и зашипел, когда острие Бичэня коснулось его протянутой руки. Вид крови, что своей, что чужой, он с детства переносил плохо — и Вэй Усянь, заметив его замешательство, не преминул поддеть его:

— Не передумал?

— Нет, — сухо ответил Хуайсан, отступая и видя, как Лань Ванцзи деловито принимается вырисовывать на вытоптанном снеге один иероглиф за другим. — Идем?

Лань Ванцзи проводил их (или одного Вэй Усяня — Хуайсан не слишком обольщался по этому поводу) коротким напутствием:

— Осторожнее.

— Разумеется! — ответил Вэй Усянь тоном, исключавшим всякую надежду на искренность его ответа, и увлек Хуайсана за собой, в средоточие ночной темноты. Шли какое-то время нога в ногу, слыша только похрустывание снега под подошвами своих сапог; молчание было столь принужденным, будто кто-то рассказал на траурной церемонии вольный и неуместный анекдот.

— Разойдемся здесь, — сказал наконец Вэй Усянь, останавливаясь и что-то про себя прикидывая. — Недалеко, на сотню-другую шагов. Будем играть ему по очереди: сначала я, потом ты. Так мы собьем его с толку и нам проще будет справиться с ним.

— Хорошо, — ответил Хуайсан, оглядываясь и пытаясь представить, как ринется один во тьму, словно в жадно раскрытую пасть. С одной стороны, это было чистой воды безумием — с другой, он ощущал в этом безумии какую-то отчаянную необходимость.

— Только попробуй не начать играть после того, как я умолкну, — буркнул Вэй Усянь, легко толкнув его в плечо. — Я тогда сразу решу, что с тобой что-то случилось, и помчусь тебе навстречу.

— Если ты не откликнешься, — произнес Хуайсан так, будто его слова можно было воспринимать всерьез, — я сделаю то же самое.

Недолго они разглядывали друг друга, насколько это было возможно посреди ночи. Хуайсан, во всяком случае, видел лишь силуэт Вэй Усяня и слабо очерченные лунным светом черты его лица. Он напоминал в тот момент призрака или беспокойного духа — и Хуайсану пришлось сдержать себя, чтобы не попробовать коснуться его, убедиться, что они оба живы, а не заплутали в дебрях предсмертных видений, когда в разрушенной деревне Шу убил их одного за другим.

— Знаешь, — проговорил Хуайсан, будто сам себе не веря, — я хотел сказать…

Вэй Усянь ждал с неприкрытым любопытством. Но Хуайсан опомнился вовремя — в конце концов, сейчас было не время и не места для излияний.

— Неважно. Поговорим, если оба останемся живы.

— Постарайся, — хмыкнул Вэй Усянь, явно ожидавший чего-то более интересного, — иначе Лань Чжаню снова придется играть Расспрос, только на этот раз для тебя, пока ты не явишься и все мне не выложишь.

— Не сомневаюсь ни в его упорстве, ни в его искусстве, — отозвался Хуайсан спокойно, — но надеюсь, что ему не придется так утруждаться ради меня.

Они отошли друг от друга, и Вэй Усянь почти сразу перестал быть виден в кромешной тьме; Хуайсан побрел вперед, считая про себя шаги и стараясь не обращать внимания на берущий за горло страх. Чего он хотел добиться, направляясь сюда? Кого встретить? С кем сразиться, в кои-то веки не уклонившись от прямого столкновения?

Заслышав пение Чэньцин, Хуайсан замер на месте. Игру Вэй Усяня было ни с чем не спутать — сильная, раскатистая мелодия прорывалась сквозь свистящий над полем ветер, устремлялась к небу сквозь вихрь из звезд и снега. Хуайсан подождал, пока мелодия прервется после нескольких тактов, и в восстановившейся тишине, прозвучавшей, как приглашение, поднес собственную флейту к губам.

«Ну же, давай, — думал он, вглядываясь в ночь, пытаясь различить в ней хоть что-то, что выдало бы появление врага, — давай, я готов».

Ничего. Чуткое ухо Хуайсана не уловило ни отголоска чужого движения; неужели план не сработал? Не может быть — Шу где-то недалеко, об этом сообщили адепты из патруля, он непременно явится, заслышав свою добычу…

Испытывая попеременно разочарование и облегчение от того, что пока не наступил миг, когда придется сойтись с сумасшедшим богом лицом к лицу, Хуайсан опустил флейту — и ночь тут же ответила ему новой знакомой трелью. С Вэй Усянем все было в порядке, и у Хуайсана ненадолго отлегло от сердца; ненадолго — потому что его тут же толкнуло, сбивая с ног, нечто, похожее на сильнейший порыв ледяного ветра. Хуайсан неловко повалился на землю, беспомощно простирая перед собой руки в попытке защититься от удара, но удара не последовало, как и любой другой атаки. Рядом никого не было. Хуайсан был один.

— Что за… — он поднялся, зашарил руками по снегу, пытаясь разыскать флейту, но добился этим только того, что у него быстро занемели пальцы; тогда Хуайсан заозирался по сторонам, осознавая постепенно, как меняется темнота вокруг него, как уходит из нее любой звук, любое дыхание, любая жизнь. Хуайсан будто провалился в гигантскую чернильницу, и густая черная масса закрывала его лицо, отрезая от возможности вздохнуть, лишая любых сил к сопротивлению; почти ослепленный и оглушенный, он попятился, крикнул что было силы:

— Вэй Усянь!

Никто не ответил. Кроме Хуайсана, здесь было только то, что наверняка желало его убить, и тогда он, сдаваясь подступившей панике, бросился прочь. Куда именно он бежит, Хуайсан не представлял; возможно, с каждым шагом он только больше отдалялся от Лань Ванцзи и Вэй Усяня, становился совсем уж простой добычей — эта мысль, пробившаяся как сквозь пелену, заставила его остановиться, дрожащей рукой выудить из рукава огненный талисман.

— Ну, давай же, — Хуайсан сконцентрировал в ладони, наверное, всю свою ци, но талисман остался безучастен к его усилиям — по бумаге не проскочило даже самой слабой искры. — Нет, проклятие, только не сейчас…

Встряхивая талисман изо всей силы, будто это могло как-то помочь, он сделал еще несколько неверных шагов назад и, наткнувшись на кого-то спиной, испустил пронзительный крик.

— Ты чего? Эй, прекрати, — теплые, совершенно точно не принадлежащие Шу ладони схватили его за плечи. — Что с тобой случилось? Ты не откликнулся, и я…

— Вэй-сюн, — Хуайсан, теряя самообладание, тоже вцепился в него, и Вэй Усяню пришлось приложить усилие, чтобы вывернуться из его рук, решительно заставить его зайти себе за спину, — Вэй-сюн, он здесь.

— Я понял. Знаешь, что мне это все напоминает?

— Что? — спросил Хуайсан почему-то шепотом.

— То, что со мной было, пока я был мертв, — отозвался Вэй Усянь. — Я ведь не видел ни посмертия, ни круга перерождений — ничего. Только одну пустоту… вроде этой.

— Может, — предположил Хуайсан, и голос его дрогнул совсем не притворно, — может, мы тоже мертвы?

Вэй Усянь обернулся к нему. Лицо его было почти неразличимо, но Хуайсан чувствовал его улыбку — беззаботную, будто они находились на прогулке и присматривались к окрестным трактирам.

— Не думаю. Для мертвеца ты очень уж напуган. И твое… осторожно!

Хуайсан слишком поздно понял, что за его спиной кто-то стоит, и поэтому, к несчастью для себя, успел обернуться. Он не думал ни о чем героическом, вроде того, чтобы загородить Вэй Усяня, спасти ему жизнь ценой своей — просто оказался досадным препятствием между ним и Шу и собственным телом встретил удар наточенного, очень холодного сверла.

— Хуайсан!

Больно не было. Просто тело стало безвольным, как мешок, и вокруг стало еще темнее, и земля ускользнула из-под ног, обрушилась на Хуайсана всей своей тяжестью. Пытаясь перевернуться на бок, он прижал ладонь к ране, ощутил, как кожа становится мокрой от крови. Попытался подпитать ее ци, но мешала накатившая дурнота — и осознание, что одним ударом он точно не отделается. Хуайсан закрыл глаза, ожидая, что острие сверла пронзит его еще раз, но даже сквозь сомкнутые веки увидел, как несется к ним Бичэнь, как сиянием своим распарывает темноту. Послышался звон железа, а затем — голос Чэньцин; где-то неподалеку Вэй Усянь крикнул, мимолетно прервав игру:

— Я его отвлеку!

Понимая, что может только не путаться под ногами, Хуайсан сделал попытку отползти в сторону — вышло из рук вон плохо, тело не слушалось его, в голове мутилось, в горле собралась кровь, которую он тщетно старался откашлять, и он в конце концов не выдержал, снова повалился на землю. Щеку закололо холодом от снега — это было к лучшему. Если он способен чувствовать, значит, он еще жив.

— Лань Чжань! Не подходи к нему!

Было поздно — Лань Ванцзи отшатнулся от выпада, чуть не потеряв при этом равновесие; движения его были скованны, белое одеяние замаралось в крови — его тоже ранили, но не так сильно, как Хуайсана, и он все еще мог стоять на ногах, пусть это явно давалось ему с трудом.

— Нет! — крикнул Вэй Усянь откуда-то из темноты. — Я справлюсь один! Помоги ему!

Он продолжил играть, привлекая Шу к себе, делая то же самое, что делал Хуайсан в деревне прошлой ночью. Вот только за спиной у Вэй Усяня был непроглядный мрак открытого портала, и этот мрак поглощал его вместе с Шу — и Хуайсан понял, что тот намерен делать, в один миг, потому что он не мог не понять, потому что он слишком хорошо знал этого всегда готового пожертвовать собой упрямца во всех трех своих жизнях.

— Вэй Усянь! — выкрикнул он, но его ослабевший голос никого бы не остановил. Лань Ванцзи, несомненно тоже все поняв, сорвался вперед, как стрела — успел бы он или нет, неизвестно, ибо Хуайсан, отняв руку от раны и сложив окровавленные пальцы давно знакомым движением, направил стремительную, сияющую нить в самое сердце накрывшей их темноты.

«Отпускать не надо! — звенело у него в ушах. — Держи и не отпускай!».

«Я не отпущу, — успел подумать Хуайсан, прежде чем почувствовать, что нить достигла своей цели — и, уже сваливаясь в беспамятство, резко потянуть ее на себя. — Нет такой силы, которая вынудила бы меня отпустить».

***

Юноша в золотисто-кремовых одеяниях — светлое пятно среди обряженных в серое и черное обитателей Нечистой Юдоли — любовно провел кончиками пальцев по цветам астильбы, окрепнувшим, заалевшим под летним солнцем. Хуайсан смотрел на юношу и не узнавал его.

— Я же говорил! — сказал юноша с гордостью. — Говорил: они приживутся!

— Вы вложили в них очень много труда, молодой господин, — почтительно поддакнул садовник.

— Если бы он с таким же прилежанием относился к своим тренировкам, — бросил Не Минцзюэ, проходя мимо; Хуайсан растерянно проводил его взглядом, хотел было окликнуть или пойти за ним, но не смог ни сдвинуться с места, ни вытолкнуть из себя ни звука. Юноша же сделал вид, что замечание относилось вовсе не к нему, только наклонился ближе к цветам, чтобы полной грудью вдохнуть их запах.

— В вас виден великий талант, — проговорил садовник, прежде чем удалиться и оставить его одного. — Ваши мечты обязательно сбудутся!

Юноша ничего не ответил. Лицо его хранило мечтательное и нежное выражение; полностью погруженный в свои грезы, он едва заметил бы приближение Хуайсана — точно так же, как сам Хуайсан не заметил, как к нему со спины подходит чья-то фигура.

— Ты должен его убить.

— Что? — обернувшись, Хуайсан увидел перед собой незнакомого мужчину, спокойного, уверенного, совсем немного утомленного. — Что вы сказали?

— Ты должен его убить, — повторил незнакомец, и Хуайсан увидел, что тот протягивает ему сверло — теперь, при свете дня, видно было, что внешним видом своим оно ничем не отличается от тех, что используют обычные столяры или камнетесы. — Он умрет, а ты будешь жить. Это закон.

— Это закон, — бездумно пробормотал Хуайсан и снова взглянул на мальчишку. Тот, забываясь совсем, подтянул к себе самую пышную цветочную ветвь и осторожно, будто сокровища, коснулся ее губами. Как разрастается, дурманит голову чувство, как скользят по коже невесомые лепестки, как представляется совсем другой поцелуй, сладкий, взаимный и неслучившийся — Хуайсан вспомнил все это за одно мгновение и почти задохнулся, и рукоять сверла выскользнула из его руки.

— Нет, — сказал он поначалу тихо, но тверже, отчетливее с каждым произнесенным словом. — Нет, он не умер. Он испытал многое и еще большее потерял, но он не позволил себя убить. Он — это…

Тут, наконец, юноша осознал его присутствие — оглянулся, окинул быстрым взглядом, спросил растерянно:

— А вы… вы еще кто такой?

Все вокруг начало размываться и растворяться, будто оказавшись в водовороте; чувствуя, что вот-вот упадет на колени, Хуайсан протянул к юноше руки и произнес, слыша свой голос неожиданно громко и гулко:

— Я — это ты. И я жив.

***

Сознание возвращалось медленно, будто толчками. Сначала Хуайсан услышал отдаленный звон сабель, доносящийся с тренировочного поля через приоткрытое окно, затем почуял запах лекарств и припарок, потом понял, что лежит в постели, накрытый одеялом, а грудь его туго стягивают бинты. В последнюю очередь он открыл глаза — и нисколько не удивился присутствию Вэй Усяня рядом с его постелью. Вот что здесь делает Лань Ванзци, еще и с Бичэнем в руках — это вызвало у Хуайсана слабую озадаченность. Неужели Ханьгуан-цзюня не смутило вопиющее нарушение приличий? В конце концов, они не целители и не старейшины, чтобы наблюдать главу ордена в таком виде…

— Вы… — еле выговорил Хуайсан, с трудом приоткрыв пересохшие губы. — Нельзя ли… воды…

Со своим обычным безразличным видом Лань Ванцзи наполнил пиалу из стоящего тут же кувшина, дождался, пока Хуайсан возьмет ее и сделает глоток.

— Вы ничего не хотите нам рассказать, — протянул Вэй Усянь тем же язвительным тоном, каким он говорил с Хуайсаном в их первый совместный ужин в Нечистой Юдоли, — глава Не?

«О, нет». Конечно же, пока Хуайсан был без сознания, случилась какая-то катастрофа — и он, к стыду своему, еще недостаточно пришел в себя, чтобы предположить, какая именно.

— Зависит от того… — ответил он, сдерживая кашель — рана ныла просто невыносимо, боль вонзалась в легкие, отдавалась в грудине, и говорить было весьма непросто. Как Вэй Усянь, получив шесть подобных ранений, умудрялся, едва придя в себя, еще и пить и насмешничать? — …от того, что вы хотите услышать.

Его гости переглянулись. В суровом безмолвии Лань Ванзци Хуайсану послышалось «Я же говорил».

— Ладно уж, игра была блестящая, даже я поверил, — сказал Вэй Усянь с той обманчивой беспечностью, за которой, Хуайсан хорошо помнил, скрывалась самая большая опасность — а потом достал из-за спины «Песни жизни и смерти», — но боюсь, что теперь она проиграна.

Chapter Text

Хуайсан приподнялся на постели, не веря своим ушам.

— О чем это ты? Откуда это у тебя?

— О, перестань, — ответил Вэй Усянь скучающим тоном, всем видом показывая, что его больше не пронять и не обмануть. — Когда тебя доставили сюда, дева Хань ужасно встревожилась, увидев, в каком ты состоянии… и рассказала мне, что, когда меня самого ранили подобным образом, ты лечил меня музыкой из некоего сборника… сборника, который некогда принадлежал ордену Гусу Лань.

— Эта книга хранилась среди запрещенных до войны, — уточнил Лань Ванцзи, не сводя с Хуайсана пристального, недоброго взгляда. — Позже она исчезла.

— А потом объявилась здесь вместе с Шу — вот же совпадение! — добавил Вэй Усянь. — Вернее, совпадения никакого нет, ведь ритуал призыва был записан на последних страницах… пусть и сейчас они загадочным образом исчезли, ведь кто-то позаботился о том, чтобы замести следы. Хорошо, что у Лань Чжаня такая прекрасная память, разве нет?

— Ты хочешь сказать, — во рту снова проявился вкус крови, и Хуайсан с отвращением сглотнул ее, чтобы она не мешала говорить, — хочешь сказать, что я призвал Шу, чтобы убить тебя? Тебе стоило меньше пить последнюю неделю, Вэй-сюн. Я понятия не имел о том, что еще было записано в этой книге.

— Да-да, — кивнул ему Вэй Усянь, — ты никогда ни о чем не имеешь понятия. Только потом кто-то внезапно может умереть.

От злости у Хуайсана перехватило дыхание. Стоило рисковать собой ради этого осла, чтобы теперь выслушивать от него пустые обвинения? Нет, он не ждал — и уже давно, — ни дружеских объятий, ни хотя бы слов признательности за спасенную жизнь, но это все было, пожалуй, уже чересчур.

— Да что ты вообще… — он попытался встать, не зная сам, что собирается делать — не бросаться же на Вэй Усяня с кулаками, будто им обоим снова по четырнадцать? — но его остановил голос Лань Ванцзи, положившего ладонь на рукоять Бичэня:

— Глава Не. Лучше не стоит.

Хуайсан посмотрел на Верховного Заклинателя, затем вновь повернулся к Вэй Усяню — тот испепелял его взглядом, полным одновременно торжества и непонятной глубочайшей обиды, — и рассмеялся, чувствуя, как струйка крови медленно сползает по подбородку из уголка рта:

— Да вы оба друг друга стоите. Угрожать мне, в моей резиденции, в моей собственной спальне! Кто-нибудь! Чжэнсинь! Охрана!

Стража, вышколенная Бояном, не сплоховала: двери шумно распахнулись, и комната за мгновение заполнилась адептами, держащими наизготовку оружие. Возглавлял их Хань Чжэнсинь, который сразу же метнулся между Хуайсаном и Вэй Усянем, поднес к лицу последнего острие сабли.

— Так-то ты платишь за гостеприимство, Старейшина Илин? И ты, и твой дружок? Дай-ка мне одну причину, по которой я не должен снести головы вам обоим.

Лань Ванцзи без лишних слов вытащил меч из ножен. Вэй Усянь сделал короткий шаг назад; Хуайсан видел, как ладонь его скользнула к поясу, за которым покоилась Чэньцин. «Невозможно, — подумал Хуайсан почти с отчаянием, — если он ударит энергией тьмы, от Нечистой Юдоли не останется камня на камне».

— Вот, значит, в чем был план? — задорно поинтересовался Вэй Усянь, доставая флейту; кто-то из адептов побледнел, но ни один не позволил себе дрогнуть. — Чтобы не Шу — так твои приспешники прикончили нас?

— Подумай… подумай, о чем ты говоришь! — если бы у Хуайсана были силы, он бы обязательно презрел приличия и заорал во весь голос, но вместо этого из горла его вырывалось жалкое булькающее сипение. — Я не собирался причинять вред никому из вас! Я не успел даже прочитать весь сборник! Его привезли несколько недель назад, а до того восстана…

Он осекся. Поразившая его мысль отняла у него воздух, холодно сжалась вокруг сердца.

— Чжэнсинь!

Он не успел — но успел Лань Ванцзи, отразивший удар, направленный на Вэй Усяня. Чжэнсинь, впрочем, был к этому готов — широким движением увел Бичэнь в сторону, чуть пригнулся, готовясь безошибочно выбросить левую руку вперед и вверх, к самому горлу своего противника.

— Ван… — Хуайсан хотел крикнуть «Ванцзи, у него кинжал!», но подавился собственными словами, смог только безнадежно поднять руку, будто это могло кого-то остановить — и услышал короткий свист, и вскрик Чжэнсиня, и звон упавшей на пол сабли.

«Быть не может», — подумал Хуайсан, находя взглядом Чжунъи — она стояла у дверей, тяжело дыша, прижимая к груди сжатый маленький кулак. Ее кинжал вонзился Чжэнсиню в запястье.

— Мэй-мэй! — в голосе Чжэнсиня, когда он понял, кто именно помешал ему, зазвучало неподдельное страдание. — Что ты наделала?

Чжунъи, растерянная, не отрывающая от него широко распахнутых глаз, похожая на взъерошенную птицу, не отвечала ему. Тогда только Хуайсан вспомнил, что у него есть голос — и еле вымолвил, с трудом приходя в себя:

— Арестовать.

Вокруг Чжэнсиня, более не озлобленного, а впавшего в оцепенение, даже не пытающегося остановить хлынувшую из раны кровь, сомкнулся круг, ощетинившийся обнаженными саблями. Чжэнсинь не показал страха, не сделал попытки оправдаться или воспротивиться — просто вытащил собственный кинжал и демонстративно швырнул его себе под ноги.

— Ты это сделал? — отрывисто спросил Хуайсан, все еще желая верить, что произошло непонимание, страшная, но поправимая ошибка. — Но почему?

Чжэнсинь отвел от Вэй Усяня взгляд, полный ненависти и безнадежности, и ответил тихо, кривя губы в горестной ухмылке человека, вынужденного признать поражение.

— Мы с вами тоже стоим друг друга, глава Не. Просто мне не хватило чуть-чуть.

***

За два дня, проведенные в карцере, Чжэнсинь мало изменился — возможно, выглядел более осунувшимся, чем обычно, но одежду свою по-прежнему держал в порядке. Когда его ввели в зал, он будто не обращал внимания, что руки его скованы, а по обе стороны от него шествуют адепты с саблями наголо — подошел к возвышению, где на троне главы сидел Хуайсан, и поклонился ему, словно ничего не случилось, словно он явился обсуждать текущие дела и отчитываться о выполнении поручений.

— Этот ничтожный приветствует главу Великого Ордена.

— Хань Чжэнсинь, — произнес Хуайсан звеняще; прошедшие дни он провел, не покидая постели и принимая все назначенные ему зелья, и способность говорить внятно вернулась к нему в полной мере, — это ты, проведя ритуал по призыву существа, именуемого богом Шу, натравил его на заклинателя, известного под именем Вэй Усянь?

Чжэнсинь вновь не оправдывался и не сомневался.

— Да, — сказал он, глядя на Хуайсана прямо и спокойно. — Да, это был я.

Вэй Усянь громко хмыкнул. Он, конечно же, не отказал себе в том, чтобы присутствовать на судилище, и сидел теперь за у одной из боковых колонн рядом с Лань Ванцзи. Хуайсан глянул на него раздраженно, но даже не понадеялся, что тот додумается не влезать в разговор — Вэй Усянь не был бы Вэй Усянем, если б поставил правила этикета выше собственного любопытства.

— Как ты это сделал? — осведомился он, заинтересованно разглядывая пленника. — А главное — зачем? Если честно, я совсем не помню, чтобы успел чем-то тебе насолить. Во время битвы на Могильных холмах мы, видимо, сражались плечом к плечу, а на момент моей смерти ты должен был быть еще ребенком…

Чжэнсинь, холодно смеясь, покачал головой:

— Вы не помните, как я и думал. Может быть, глава Не помнит? Помнит, как получилось так, что я был вынужден возглавить свой клан совсем юношей?

Хуайсан как будто получил затрещину, сильную настолько, что у него на миг помутилось в голове, а сознание его, выброшенное из действительности, наполнилось полузабытыми, но все еще живыми сценами из прошлого: гроза, заставшая его на пути из Ланьлина; совет вассальных кланов; решительное «Глава ордена прав!», перебившее всеобщий насмешливый ропот; пытливые глаза юного Ханя, его расправленные плечи, чуть сбивающийся голос: «Мой отец погиб, сражаясь бок о бок с Не Минцзюэ во время Низвержения Солнца. Мой брат умер годом позже… мне пришлось стать главой семьи, когда мне было двенадцать».

Конечно. Хуайсан должен был догадаться сразу — но, привыкший замечать и просчитывать все наперед, упустил то, что было прямо у него под носом.

— Безночный город, — мрачно приговорил он. — Твой брат погиб в Безночном городе, порабощенный Тигриной Печатью. Ты мне не говорил.

— Вы не спрашивали, — ответил Чжэнсинь ничего не выражающим тоном. — Я и не думал рассказывать. Думал, все давно похоронено. Но вы… вы решили воскресить.

Слишком, слишком просто — до того, что кажется невероятным. Хуайсан мучительно скривился, по привычке прикрываясь веером. Он чувствовал, что Вэй Усянь смотрит на него, но отчего-то не находил в себе смелости посмотреть в ответ.

— Как? — наконец спросил он, когда понял, что все вокруг него умолкли и ждут, пока он придет в себя. — Как ты провел ритуал? Тебе нужна была кровь троих…

— Вовсе нет, глава Не, — поправил его Чжэнсинь. — Мне хватило одной. Вы ведь не знали, кто на самом деле был автором сборника, который вы пытались изучить? Я поначалу не поверил, что вижу его своими глазами.

Тут все, не сговариваясь, посмотрели на Лань Ванцзи — и тот обронил, прикрывая глаза, наверняка, как и Хуайсан, проклиная себя за недогадливость:

— Хань Цзао.

Чжэнсинь просиял широкой улыбкой, будто эта часть истории приносила ему самое сильное, самое искреннее удовольствие:

— Именно. Мой прославленный предок. Великий герой, по мнению одних, и безжалостный злодей, как полагают другие.

— И что же? — это не имело отношения к делу, но Хуайсан не мог не спросить. — Кто из них на его счет был прав?

Чжэнсинь изобразил на лице задумчивость, а затем ответил, пожимая плечами:

— Должно быть, все, глава Не. Просто каждый — по-своему. Хань Цзао действительно нападал на корабли торговцев, находившихся под покровительством ордена Ланьлин Цзинь, но лишь для того, чтобы отдать награбленное беднякам, едва сводившим концы с концами. После себя он не оставил ни роскоши, ни богатств — только книгу с песнями, которые ему нашептывало само море… и его бессмертный друг, с которым они избороздили весь свет.

— Так он был с Шу на короткой ноге? — усмехнулся Хуайсан. — Неудивительно, что никто не мог его поймать.

— Хань Цзао, совершивший плавание до Пэнлай, Инчжоу и Фанчжан, а потом вернувшийся обратно. Поборовший смерть, обманувший смерть и умерший дважды... он призывал Шу при помощи своей собственной крови, — пояснил Чжэнсинь, вздыхая. — Той, что течет и в моих жилах. Поэтому, когда я увидел запись ритуала… то решил, что это мой шанс сделать так, чтобы мой брат на том свете оказался отомщен. Вы, глава Не, осудите меня?

Он говорил по-прежнему ровно и доброжелательно, будто не решалась в этот самый момент его судьба; никакого сожаления или раскаяния не проявилось в нем, когда он смиренно заметил:

— Почти получилось. Я недооценил только то, как вы к нему привязаны.

Теперь Хуайсан почувствовал на себе острый, пронзительный взгляд Лань Ванцзи, и заговорил поспешно, хоть и предчувствовал, что бесконечно зря пытается скрыть уже ставшее явным:

— Это не имеет отношения к делу. Погибли невинные люди. Мог погибнуть Верховный заклинатель, я, в конце концов — твоя собственная сестра!

— Чжунъи очень повезло, — произнес Чжэнсинь, впервые меняясь в лице, исполняясь досадой и горечью. — Я не думал, что она решится пойти туда одна. Но ее привязанность к вам я тоже недооценил.

Задавать ему дальнейшие вопросы не было никакого резона, как и требовать признания; стараясь не выдать, как у него подгибаются колени, Хуайсан поднялся на ноги, воззрился на подсудимого холодно и повелительно — на самом деле, просто попытался скопировать выражение, которое много раз видел на лице Не Минцзюэ, когда к нему приводили очередного предателя или дезертира. Не раз и не два дагэ вершил правосудие в этих стенах — вердикты его были суровы, но справедливы, и никто не решался выразить свое несогласие. Хуайсану в его прошлых ипостасях еще не приходилось выносить приговор — он находил способ отговориться, передать дела старейшинам или Верховному Заклинателю, — но прошлое осталось позади, а настоящее вновь требовало от него перемены.

— Ты многому у меня научился, я вижу, — произнес Хуайсан, не пряча своей боли от того, кого многие годы считал своим ближайшим и единственным другом, — кроме двух вещей: никого не недооценивать и никогда не попадаться.

Он уже очень давно — с тех пор, как занял место главы ордена, — не призывал к себе саблю и сейчас мимолетно удивился тому, как быстро она послушалась его: будто все это время только и ждала момента, когда окажется ему нужной, чтобы опустить рукоять в его ладонь, соприкоснуться с ци, струящейся в его теле. Хуайсан вздрогнул, почувствовав это соприкосновение; его золотое ядро мгновенно превратилось в кусок чего-то горящего и бурлящего, и голова томительно закружилась, как от невыносимого облегчения — нечто подобное испытываешь, когда после долгой прогулки на жаре делаешь первый глоток холодной воды или падаешь с кем-то в постель после многолетнего воздержания. Хуайсан и не думал, что это окажется так хорошо — воссоединиться с той частью своей сущности, от которой он так долго, самозабвенно отказывался и бежал.

«Убей, — просочилось в его сознание, размякшее и покорное, — убей предателя».

Слабо осознавая себя, он сделал шаг вперед — и замер на секунду, когда перед ним возникла фигура в безупречных белоснежных одеяниях.

— Глава Не, — донесся до него голос Лань Ванцзи, — не принимайте поспешных решений…

Похоже, он был обеспокоен не на шутку — хоть и говорил он как будто откуда-то издалека, Хуайсан все равно слышал, что в его голосе звучит опаска.

— Ханьгуан-цзюнь, — ответил он глухо и угрожающе, крепче вцепляясь в рукоять сабли, чтобы удержать ее — хотя видят боги, куда больше ему в тот миг хотелось разжать руку, чтобы сверкающее, ничуть не тронутое временем лезвие вонзилось Лань Ванцзи в глотку, — теперь вы лишаете меня права казнить преступника в моем собственном ордене? Что будет следующим, что вы захотите отнять у меня?

Лань Ванцзи все не отступал, будто не замечая, что Хуайсан сейчас — совсем не тот Хуайсан, с которым он привык иметь дело.

— Глава Не, я прошу вас быть благоразум…

— Отойди!

Хуайсан оттолкнул Верховного заклинателя, сделал шаг к Чжэнсиню — похоже, тот, не ожидавший подобного, стоял ни жив ни мертв, — думая занести саблю для удара, и тут перед ним появилась еще одна фигура — одетая в черное, от которой, несмотря на холод, веяло теплом. И цепкая, сильная рука, крепко сжавшая запястье Хуайсана, тоже была теплой — только тут Хуайсан понял, что терзает его тело, ища выхода, вовсе не жар, а холод, и касание сабли превратило его ци не в раскаленную лаву, а в беспримесный, прозрачнейший лед, который схватывает зимой тихие озера в горных расщелинах и кажется со стороны черным от того, что скрывает под собой застывшую бездонную глубину.

— Хуайсан, — голос Вэй Усяня был совсем близко, — тебе не стоит его убивать.

Хуайсан чуть не расхохотался. Кто бы мог похвастаться, что видел такое зрелище — злокозненный Старейшина Илин призывает к милосердию!

— Когда-то мой брат прямо здесь, в этом зале, пощадил Мэн Яо, — вылетело у него, — ты сам знаешь, чем это для него кончилось.

— Но ты — не Не Минцзюэ, и этот человек — не бывший глава Цзинь, — невозмутимо продолжал Вэй Усянь, по-прежнему сжимая его руку. — Они оба умерли, Не-сюн. И ты будешь глупцом, если позволишь их проступкам и их ошибкам до конца своих дней преследовать тебя.

Холод постепенно рассеивался. Чуть слышное «Убей, убей» все еще шипяще отдавалось у Хуайсана в ушах, но он ощущал, что может справиться с этим — по крайней мере, заговорил уже не яростно, а мягко:

— Он хотел твоей смерти. Ты помнишь?

Вэй Усянь хмыкнул.

— Ну и пусть его. Пусть встанет в очередь. Ждать, пока до него дойдет дело, ему придется долго.

Одна смерть за другую смерть. И так — по кругу, пока не закончится мир. Когда-то Хуайсан добровольно заковал свою жизнь, да и себя самого в этот круг — и тот послужил ему надежнейшей из защит. Так скорлупа яйца надежно защищает птенца от опасностей внешнего мира; но если птенец не сумеет однажды сломать ее, то умрет, не появившись на свет.

Шепот стих. Хуайсан стоял посреди зала и смотрел Вэй Усяню в глаза, а сам Вэй Усянь в это время держал его за руку.

— Долго, говоришь? — Хуайсан усмехнулся, заставил себя отвернуть голову, чтобы глянуть на бедолагу Чжэнсиня. — Правда ли, что в клане Бохай Хань есть традиция десять лет проводить в море и лишь после этого позволить себе на день сойти на сушу?

Чжэнсинь ответил не сразу — должно быть, превращение Хуайсана не на шутку испугало его.

— Такой образ жизни считается достойным уважающего себя моряка, — проговорил он сдавленно.

Высвободившись из пальцев Вэй Усяня, Хуайсан вновь поднялся к трону. Вернул саблю на ее место — та зазвенела глухо и разочарованно.

— Тогда, я думаю, тебе стоит вспомнить и про другие традиции твоих предков, не связанные с тем, чтобы натравливать разгневанных божеств на других людей. Возвращайся в Бохай и отправляйся в плавание — в любом направлении, какое посчитаешь нужным. Через десять лет ты сможешь вернуться, но если я замечу даже твой след в цзяньху раньше этого срока — клянусь, тебе придется пожалеть об этом.

Чжэнсинь недолго стоял недвижно — кажется, все не мог уверить себя, что ему сохранили жизнь, — а потом встрепенулся, будто ужаленный, и отвесил Хуайсану порывистый и глубокий поклон.

— Благодарность этого недостойного безгранична.

И все-таки он хотел жить, подумал Хуайсан, глядя на него. Хотел, должно быть, безумно, как и полагается молодому человеку его возраста, оказавшемуся на краю гибели. Что ж, пусть живет — может и еще случится с ним нечто такое, из-за чего смерть раз и навсегда перестанет пугать его.

— До встречи через десять лет, — вздохнул он, неожиданно обессиленный, будто из тела и духа его разом выжали все соки. — Уведите.

***

Вэй Усянь и Лань Ванцзи отбыли на следующий день. Хуайсан вышел во двор, чтобы проститься с ними — и передать Верховному заклинателю «Песни жизни и смерти».

— Раз они хранились в библиотеке Гусу Лань, значит, там им самое место, — кротко сказал он, протягивая книгу Лань Ванцзи. — Думаю, что вы сможете уберечь их должным образом, чтобы они больше не оказались использованы во зло.

Лань Ванцзи принял сборник молча, чуть поклонившись в знак благодарности; Хуайсан же повернулся к Вэй Усяню — тот был, как и всегда, возмутительно жизнерадостен, да еще и красовался в новеньком черном ханьфу, которое ему едва успели пошить к сегодняшнему утру на замену тому, что погибло в первой схватке с Шу.

— Раны тебя уже не беспокоят, я вижу, — добродушно бросил ему Хуайсан. Вэй Усянь ответил в тон:

— Да и ты намного лучше выглядишь. Что собираешься делать теперь?

— Странный вопрос, Вэй-сюн. У главы Цинхэ Не всегда найдется, чем заняться.

— Ах да, — Вэй Усянь качнул головой, — все время, если честно, забываю, что ты — глава.

— Если вдруг вспомнишь — вспомни заодно и про то, что двери Нечистой Юдоли всегда для тебя открыты.

— Про это я как раз-таки не забуду, — произнес Вэй Усянь с деланой обидой. — Разве я могу! Одно это ваше новое вино чего стоит, в самом деле… кстати, как ты его назовешь?

Вопрос оказался для Хуайсана неожиданным.

— Пока не знаю, — признался он, несколько огорошенный. — Тебе ли не знать, как тяжело бывает подобрать названия самым простым вещам.

— Понимаю, понимаю, — протянул Вэй Усянь, а потом вдруг сложил пальцы, расчерчивая в воздухе символ — и на ладони его вспыхнула, протянулась до земли сияющая нить. — Например, это заклинание. Я все ломал голову, не знал, какое у него будет имя.

— Придумал? — спросил Хуайсан со спокойным интересом, хотя сердце его в это время замирало, как у юнца.

— Придумал, — Вэй Усянь взмахнул рукой, заставляя нить истаять в воздухе. — «Не отпускай меня». Или что-то вроде того.

— Красивое название, — согласился Хуайсан, глядя сначала на его опустевшую ладонь, а потом в его искрящиеся глаза. — Оно ему подходит.

Несколько мгновений они стояли друг против друга в тишине, до которой непостижимым образом не долетала царящая вокруг суета — ни голоса адептов, снующих по двору, ни шум тренировки на поле, ни ржание запертых в конюшне лошадей. Хуайсан отрешенно думал, а не сделать ли ему шаг Вэй Усяню навстречу, не уткнуться ли в его плечо лбом, не сделать какое-то нелепое признание вроде «Тебе про меня не врали — я действительно Незнайка, самый беспросветный идиот на всем свете», но на самом деле произнес, разумеется, иное:

— Знаешь, я давно хотел сказать тебе кое-что. Просто не случилось ни подходящего времени, ни места.

Сейчас время и место тоже были исключительно неподходящими — но Хуайсан, не зная отчего, решил поторопиться.

— Давай, — согласился Вэй Усянь, помедлив, с причудливой смесью тревоги и предвкушения. — Давай, говори.

Хуайсан выдержал короткую паузу — просто чтобы понаблюдать, как меняется его лицо, — и проговорил легко, с непринужденной сердечной улыбкой:

— С возвращением в мир живых, Вэй-сюн. Я по тебе скучал.

Вэй Усянь не подвел: губы его шевельнулись в явственном порыве выпалить «И это все?!», но он сумел взять себя в руки каким-то чудом, подпортив все удовольствие момента.

— До встречи, — сказал ему Хуайсан, всеми силами стараясь не засмеяться. — Надеюсь, она будет скорой.

— Будет-будет, — ответил Вэй Усянь и тут, обернувшись к Лань Ванцзи, увидел, что тот, устав дожидаться, пока его спутник вдоволь наговорится, уже неторопливо шествует через двор к распахнутым воротам. — Эй, Лань Чжань! Лань Чжань, стой! Подожди меня!

Хуайсан более не задерживал его, просто долго провожал взглядом, пока тот вовсе не скрылся из глаз. До того он думал, что зрелище уходящего Вэй Усяня вызовет у него горечь, но душа его оказалась удивительно спокойна, даже умиротворена тем, что все идет будто бы точно так, как должно идти.

— Жаль, что господин Вэй не остался с нами подольше, — Чжунъи была тут как тут; вчера Хуайсан потратил немало времени, чтобы убедить ее, что за преступления ее брата, о которых она не имела подозрения, ей не грозит изгнание из ордена, и поэтому она вернулась к своим обязанностям с удвоенным рвением, оказываясь во всеоружии везде, где в ее присутствии была нужда. — Он такой веселый. Совсем не похож на Старейшину Илин из сказок.

— Многие из нас имеют мало общего с тем, что о них рассказывают, — рассудил Хуайсан, задумчиво постукивая сложенным веером по раскрытой ладони. — К Вэй Усяню это относится, как ни к кому другому. Впрочем, он еще вернется. Вот увидишь.

— Думаю, что глава Не прав, — добавила Чжуньи, потупившись. — В один из первых дней его пребывания здесь я имела возможность заговорить с ним… он прогуливался и заплутал с непривычки, а я указала ему верный путь. Тогда я сказала ему, что красивее всего здесь ранним летом — можно наслаждаться солнцем, и тем, как текут горные водопады, и как цветет астильба…

Хуайсан застыл.

— Астильба?

— Я… я имела в виду цветы, которые так любит глава Не, — залепетала Чжунъи, все больше теряясь. — Они так красивы, когда расцветают… надеюсь, что не совершила ошибки, рассказав Вэй Усяню о них.

«Ну что ты, какая ошибка, — подумал Хуайсан, вновь испытывая сильнейшее желание рассмеяться, — ты всего лишь сдала меня с потрохами».

— Никакой ошибки, о чем может быть речь. И что ответил господин Вэй?

— Он немного удивился тому, что красная астильба растет в этих местах. Я рассказала ему, что семена были привезены из Гусу и глава Не, будучи наследником ордена, лично ухаживал за ними — все в Нечистой Юдоли об этом знают… Ему это очень понравилось, он даже попросил меня показать ему эти цветы — может, он действительно вернется, чтобы увидеть, как они цветут?

" — Значит… больше ты не подозреваешь меня в дурных намерениях?

— Пожалуй, нет.

— Почему?

— Заметил кое-что, — так, кажется, сказал Хуайсану Вэй Усянь наутро после их ссоры? — То, чего раньше не замечал".

— Обязательно вернется, — сказал Хуайсан, смиряясь с тем, как судьба решила подшутить над ним — а может, шутником был он сам, юный, наивный, открытый и безоглядно влюбленный. — Ты можешь идти.

Поклонившись, Чжунъи оставила его, но Хуайсан не спешил возвращаться в свои покои, к нагретой жаровне и бесконечным рутинным заботам — стоял еще какое-то время, подняв голову к небу, и вдыхал чистый, колющий лицо воздух, впервые за последние недели предчувствуя, что зиме скоро придет конец.

Я жив.