Work Text:
Дазай разлепляет свои тяжелые веки, и на несколько блаженных секунд там просто…
Ничего.
Лишь блаженная пустота в его голове, и мутность зрения, из-за которой вид перед ним становится размытым. Более мягким. Нереалистичным. Ему не нужно ни о чем думать или волноваться. Просто отпустить всё, и будь что будет.
Он делает вдох, и эта иллюзия разрушается.
Боль настолько невыносимая, что мужчина даже не может до конца втянуть зимний воздух.
Сперва Дазай слышит голоса: громкие, низкие и надменные.
— О-о-о, смотрите, он просыпается!
Они смеются над ним и издеваются, пока их грубые руки обшаривают его карманы.
— Кошелёк даже не из настоящей кожи, чёрт побери.
Дазай кряхтит от двух пинков в бок, когда его пихают на живот, и память возвращается со всей ясностью:
Он шел домой, слегка опьянённый тремя виски, заказанными в «Люпине». Как минимум, пять штук было бы лучше, идеальнее, но толпа в обычно малолюдном баре стала невыносимой раньше, чем мужчина ожидал. Ему надо было сразу догадаться — это ведь канун Нового года, конечно, все бары будут заполнены.
Поэтому взамен он покинул его и прошел несколько кварталов не по пути к дому в поиске открытого магазина алкогольных напитков с достаточно приличным ассортиментом. Ему повезло на третьем, если можно было бы назвать везучим то, что ему пришлось остановиться на бутылке Red Label Johnnie Walker (с бесплатным бокалом!). Дазай немедленно схватил коробку; внутри было слишком много людей, которые постоянно сталкивались с ним, а колонки ревели на полную громкость. Ему хотелось лишь выйти, добраться до дома и провести те единственные два дня, которые мужчина позволял себе, в скорби по утрате единственного настоящего друга, который у него когда-либо был.
Он, как обычно, свернул в узкий переулок возле своего жилья, чтобы легко срезать путь к задней двери в здание, когда почти споткнулся из-за того, что у него развязались шнурки. Еще одно незначительное удобство вдобавок к бесконечной куче раздражений за сегодняшний день.
«Просто нахуй это всё уже», — подумал Дазай, положив бумажный пакет с алкоголем у стены, после чего опустился на колени, чтобы завязать шнурки. Над его головой дважды вспыхнул и погас свет.
Тяжелая рука опустилась поверх его плеч, почти пошатнув его равновесие.
— Эй, эй, большой брат, ты упал? Тебе нужна моя помощь, да? Давай, брат, поднимайся…
— Нет, это… — Дазай, которого насильно подняла на ноги ладонь, настолько широкая, что могла бы полностью обхватить его плечо, раздраженно вздохнул. Этот мужчина был почти на ладонь выше него и, наверное, в два раза тяжелее по весу тоже, судя по его выпяченным мышцам.
— А-ах, разве брат Маркель — не самый добрый человек? — второй парень, худощавый, как Дазай, но также и более высокий, чем он, хлопнул его по спине. — Тебе следует сказать «спасибо», большой брат. Покажи свою признательность, давай.
— У меня с собой ничего нет, — ответил Дазай, хотя слишком хорошо знал, что эти отморозки ему не поверят. Немножко больше времени — это было всем, в чем он нуждался. Еще немного, чтобы найти возможность обезвредить Громилу и сбежать.
Они оттащили его дальше вглубь проулка, в более тёмную и отдалённую от главной улицы часть, и рука Громилы держала его почти удушающе.
Ему просто нужно было…
Дазай надёжно опёрся на ступни и точным выпадом ударил Громилу прямо в живот. Он как раз собирался предпринять вторую атаку, направленную на пах мужчины, когда в его бок врезалось что-то длинное, и твердое, и, наверное, сделанное из металла. Громила выпустил его из рук, и Дазай упал на колени. Он упорно пытался сориентироваться, но Костлявый еще раз изо всей силы ударил своей бейсбольной битой прямо по спине Дазая, и тот потерял сознание.
Что и привело нас к этому.
Двое мужчин грубо дёргают за его пальто, и это приводит Дазая в бешенство.
Он игнорирует боль в своих рёбрах и перекатывается на бок, пытаясь пинать и бить в ответ по кулакам, которые его атакуют. Вся рассудительность его покидает…
Пальто принадлежало Одасаку — принадлежит Одасаку — и Дазай убьет их за попытку украсть его.
Мужчина отчаянно впивается ногтями в рукав верхней одежды и тянет в противоположную от их резкого дёрганья сторону. Затем он слышит — и довольно отчётливо — звук рвания дешевой ткани по швам.
— Ои. Что здесь, блять, происходит?! — по улице эхом разносится громкий и сердитый голос, а также слышится стук каблуков по бетону. Хулиганы отшагивают в сторону от Дазая, оставляя его лежать, свернувшись клубком, на земле. Он не может толком разглядеть новоприбывшего, только то, что этот человек — голос которого звучит низко и мужественно — одет в глупую шляпу, облегающее чёрное зимнее пальто, которое прикрывает его колени, чёрные перчатки и кроваво-красные туфли на шпильках минимум три дюйма высотой.
Не то чтобы эти каблуки сильно компенсировали его невысокий рост.
— Сепп, это ты? Да, это ты, я узнаю этот твой уродливый нос где угодно. Какого хрена ты здесь делаешь? Снова терроризируешь местных, да?
— Блять, блять, блять, блять, это чёртов Чуя! — громко шепчет Костлявый (или, очевидно, Сепп) и трясёт руку Громилы так, что это выглядит, как едва скрытая паника.
— Кто, блять, такой Чуя? — спрашивает — точнее, кричит — Громила.
Да, Дазаю тоже хотелось бы узнать, кто, блять, такой Чуя.
— Он — тот, кто отправил Ганса в больницу.
— Ои, господин хороший. Это Ваша бутылка? — Чуя легко взламывает печать на коробке и приподнимает бутылку, чтобы прочесть этикетку.
— Так что? Он в два раза меньше меня, и если я на него сяду, то раскрошу ему кости.
Дазай не думает, что может промычать достаточно громко, чтобы его услышали, когда его рёбра так болят, поэтому он шевелит своими сбитыми в кровь костяшками в знак согласия.
— Ты с ума сошел? Ганс весит больше тебя, и его хребет сломали пополам.
— Это такое дерьмовое виски. Ты пьешь это? Действительно?
— Этот хилый урод? Серьёзно?
— У меня не было выбора, — ухмыляется Дазай, несмотря на привкус меди во рту.
Чуя откручивает крышечку и быстро делает большой глоток виски.
Было бы великодушно назвать изданный Костлявым звук приглушенным воплем.
— Не называй его хилым, о, ГОСПОДИ. Ты хочешь сдохнуть?!
— Ои, ты, бесполезный кусок пресованной мясной туши.
Дазай эхом повторяет только что произнесенное Костлявым «о, Господи», потому что, о Боже, он думает, что влюбился.
Громила вскидывает голову вверх, ощериваясь. Летящая крышечка от бутылки попадает ему прямо в глаз.
Дазай хрипит от смеха, в то время как Громила вопит, как ребёнок, держась за своё лицо. Похоже на то, что крышечка вонзилась ему в веко или, может, в бровь, из-за всей хлынувшей оттуда потоком крови. Костлявый хватает его за массивные плечи, явно пытаясь убедить Громилу сбежать уже отсюда.
Внезапно громким звоном раздается звук разбитого стекла, когда Чуя ударяет концом бутылки виски о стену. Он играется своей хваткой на горлышке и наклоняет его, чтобы весь оставшийся алкоголь вытек оттуда на землю.
— Видишь это? — одно вращение стекла — и Чуя указывает неровными краями на Громилу. — Если ты не уйдешь через пять секунд, за которые я подойду к тебе, я вырежу твоё глазное яблоко. Как это звучит?
О Боже, кто этот парень?
Костлявый взвизгивает и обхватывает мышцы Громилы обеими руками, бормоча чередующиеся проклятия и мольбы.
Чуя делает шаг. Затем еще один.
Громила отступает на шаг назад.
— Просто подожди, я разобью тебе лицо в следующий раз.
Чуя закатывает глаза в ответ на это. Громила окончательно уступает и позволяет Костлявому оттянуть себя в другой конец переулка.
— Передавайте привет боссу Гюнтеру от меня! — кричит Чуя вслед убегающим парням. Затем продолжает идти к тому месту, где в это время пытается сесть упавший на землю ранее Дазай. Он опускается на корточки возле него, всматриваясь в мужчину.
— Ты в порядке, сладкий?
— Сладкий, ха.
— Но это то, кем ты есть. Ты — это: двойной ореховый латте с корицей, и немного сладкого мёда, для Дазая.
— О. Чуя-бариста.
— Ага.
— Не узнал тебя из-за каблуков.
— Почти не узнал тебя из-за запачканного кровью лица тоже, — Чуя поддерживает его одной рукой, когда Дазай облокачивается на стену.
— Что они взяли?
— Моё пальто. Правда, упустили чёртов рукав, — ворчит Дазай в ответ, скручивая в правой ладони лоскут песочно-коричневой ткани, являющейся всем, что осталось от Одасаку. Он сжимает его настолько сильно, что может ощутить, как через тонкую материю в его кожу вонзаются ногти. Чуя кладёт свою ладонь поверх сжатого кулака Дазая и осторожно заставляет его руку расслабиться.
— Итак. Два варианта. Я мог бы попытаться взять такси, чтобы мы отвезли тебя в больницу. Но, так как осталось меньше двух часов до Нового года, это может занять немного времени. Или… я мог бы забрать тебя к себе на квартиру. Она прямо вон там… — Чуя указывает на запущенного вида здание позади Дазая, — и мы можем ограничиться тем, что есть у меня в аптечке.
— Но это место, где я живу, — Дазай несколько раз моргает.
— Да не может, блин, быть, — говорит Чуя, широко раскрыв глаза.
— Да может, блин, быть.
— Какой этаж?
— Шестой.
— Четвёртый, — услышав ответ Чуи, Дазай хмурится, быстро соображая. Не живет ли на том же этаже тот ребёнок?
— Подожди. Ты знаешь Ацуши?
— Я знаю Рю. Они живут через две двери от меня, чувак, — Чуя видел сожителя Рю уже несколько раз, но пока не разговаривал с ним.
— Знаешь виолончелиста, который вечно играет в три часа ночи?
— Да, слышал его. Я как бы его фанат, если честно.
— Он мой сосед по комнате, — и скоро станет его бывшим соседом по комнате, если у Дазая есть хоть какое-то право голоса насчет этого.
— Чёрт.
— Ага.
— Хочешь, чтобы я помог тебе добраться до твоей квартиры взамен моей?
— К сожалению, мои ключи и кошелёк были в кармане пальто. Поэтому, думаю, к тебе.
— Да, конечно. Давай я помогу тебе подняться, — Чуя быстро определяет, какая рука Дазая болит меньше, и использует её, чтобы поднять его на ноги, словно тот совсем ничего не весит. Они идут в конец переулка долго и медленно, Чуя пристраивается к темпу Дазая и берет на себя его вес, не заморачиваясь тем, чтобы подгонять его.
— Я рад, что ты на каблуках, — там сколько, 10 или 11 сантиметров, разделяющих их?
— Я добрый, но не побрезгую и оставить тебя у мусорного бака. Ты можешь ползти обратно к себе сам.
— Чу-у~я, — Дазай делает попытку ноюще надуться, но та рушится, когда он слегка оступается, и весь его бок охватывает вспышка боли. Чуя автоматически усиливает свою хватку вокруг него, и они не особо разговаривают, когда входят в здание через заднюю дверь.
Лифт — который никто, на самом деле, не использует из-за его ненадёжности — медленно движется вверх к четвертому этажу, издавая множество скрипучих звуков. В то мгновение, когда они выходят, лампы в коридоре несколько секунд поочередно моргают и гаснут совсем. В самом конце коридора тускло оживает одна лампа аварийного освещения.
— Отключение электричества для начала года, как мило. Ну, по крайней мере, мы уже вышли из лифта, — ворчит Чуя.
Довольно скоро они добираются до последней квартиры в узком коридоре. Чуя оставляет дверь приоткрытой, использовав один из тяжелых ботинков, которые хранит на нижней полке возле порога, чтобы дать кое-какому тусклому свету попасть внутрь квартиры, заводя Дазая в неё. Они направляются к дивану, расположенному возле единственного окна в небольшой комнате, и Чуя накрывает его оставленным на нем ранее одеялом, после чего Дазай, наконец-то, наконец-то, может сесть.
— Подожди чуток.
— Конечно, не торопись. Я никуда не ухожу, — патетически хрипит Дазай. У него болят даже мизинцы, а мужчина, из всего, что только есть, ненавидит испытывать физическую боль какого-либо рода больше всего.
По крайней мере, теперь у него есть беспрепятственный обзор на Чую, который переходит с места на место.
Сначала тот вешает своё пальто, затем шляпу. И его наряд под верхней одеждой явно даже близко не сравнится с тем, чего ожидал Дазай, даже отталкиваясь от каблуков как от подсказки.
Мужчина движется слишком быстро по тёмной квартире, чтобы Дазай мог отчетливо рассмотреть детали того, что на нем надето, но как только Чуя стратегически зажигает несколько свечей и, наконец, закрывает входную дверь, что ж. Дазаю приходится сглотнуть из-за внезапно пересохшего горла.
— Так какая тема вечеринки, на которую ты планировал пойти? — спрашивает Дазай.
— Копы и грабители.
Дазай прокашливается и хватается за свои ноющие рёбра.
— Не уверен в том, кем ты должен был быть.
— Исполнителем мафии. Разве это не очевидно? — Чуя протягивает пузырёк с болеутоляющими и стакан воды.
Дазай тянется только за последним и осторожно делает глоток.
— Я не принимаю их.
— Они будут здесь на случай, если ты передумаешь, — Чуя берёт у него стакан и кладёт оба предмета на журнальный столик перед Дазаем. Затем он отворачивается и направляется на мини-кухню, а Дазай не может не уставиться на отдаляющуюся от него округлую задницу.
— Не знал, что исполнители мафии носят коротенькие шорты и футболки в сеточку, — Чуя точно не будет его осуждать за то, что он смотрит. Не тогда, когда он одет в шнурованные чёрные латексные мини-шортики и черную рубашку, которая достаточно прозрачная для того, чтобы Дазай мог увидеть контуры очень хорошо очерчённых мышц живота Чуи. И его соски. Он отчётливо может увидеть соски, которые отвердели из-за того, как холодно в квартире.
Поверх всего этого Чуя надел укороченную куртку, рукава которой закатал до локтей, перчатки, и еще чёрный ошейник. И, конечно, те красные туфли на каблуках с двумя обвившимися вокруг его щиколоток ремешками, которые отвлекают внимание Дазая с тех пор, как он впервые их увидел.
— Это повышает число новобранцев, — отвечает Чуя из ванной. Он появляется оттуда без перчаток и с маленькой коробкой в руках. Мужчина проходит кухню, доставая что-то из холодильника, затем — бутылку из шкафчика и два небольших бокала. С бутылкой под мышкой он направляется назад к Дазаю.
— Эй, красавчик. Мои глаза чуть выше, — Дазай поднимает взгляд вверх, после того, как невольно пялился на пах Чуи.
Он прямо там. Перед Дазаем.
По крайней мере, Чуя выглядит позабавленным и не раздражённым. Он явно говорит, как кто-то, кто наслаждается тем, что всё внимание уделяют ему.
— Ты флиртуешь с каждым раненным мужчиной, которого приводишь домой?
— Нет, если у них дерьмовый вкус на виски.
— Aberfeldy 18, хорошее, — Дазай принимает бокал с щедро налитым туда количеством золотистой жидкости. Он чокается ним с Чуей, после чего радостно делает глоток.
— Ага, подумал, что от этого ты почувствуешь себя лучше, — говорит Чуя со смешком. — Теперь давай посмотрим, что у нас здесь есть, — он передаёт ему замороженный стейк в пакете, и Дазай прикладывает его к распухшей щеке.
Это медленная, монотонная работа — обработка ран. Чуя дотошный в стольких аспектах, в которых таким не является Дазай; в его голубых глазах видна полная сосредоточенность, когда он очищает и покрывает мазью маленькие порезы по всему лицу Дазая. Когда Чуя усаживается на краешек журнального столика, Дазай отчётливо может увидеть, что тот нанёс легкий макияж: немного подводки и теней, чтобы подчеркнуть свои глаза, а его завитые ресницы приковывают к себе внимание с каждым медленным морганием мужчины. Также на его лице немного румян и еще что бы это ни было, что он сделал, чтобы выделить свои острые скулы и челюсть.
— Я начинаю ощущать себя неловко из-за того, что выдернул тебя из вечеринки, на которую ты направлялся.
— Ага. Тебе явно следует чувствовать себя виноватым, — рассеянно отвечает Чуя, наклоняя подбородок мужчины в сторону. Дазай перекладывает изменившийся пакет со льдом на костяшки правой руки. — Это выглядит ужасно.
— Я мог бы подремать, пока ты сходишь.
— Я не совсем убежден, что у тебя нет сотрясения. Или внутреннего кровотечения. Я бы предпочел не вернуться к твоему трупу на моем диване.
— У меня больше нигде не идёт кровь, и я не умру от этого, ну так.
— Прекрати выгонять меня из собственного дома, ну так.
— Чуя слишком добрый.
— Верно, чёрт побери, я добрый.
— Нет. Ты слишком добр. Ты отказываешься от своих планов, ты обрабатываешь мне раны, ты делишься своим дорогим виски со мной… ты даже не знаешь меня. Я мог бы солгать о том, что живу на шестом этаже. Я мог бы…
У Чуи на лице это выражение, словно он слушает самую идиотскую бессмыслицу, которая только может быть, и кто-нибудь, спасите его, пожалуйста.
Что, простите уж его, но Дазай просто ведет себя тактично, ладно? Такое случается очень редко, у него уходят огромные усилия, чтобы быть внимательным к чувствам кого-то другого…
Может, у него действительно сотрясение.
— Я видел тебя четыре раза в неделю за последние 8 месяцев, которые работал в «Вооруженном кафе», особенно в тот один раз, когда ты пришел с таким похмельем, что чуть не опрокинул очень горячий поднос свежеиспечённого хлеба, который я держал в руках. Так что да, я тебя не знаю, но я также и не не знаю тебя. Поэтому заткнись и дай мне закончить. Ладно?
— Хорошо. Только если ты нальешь мне еще один бокал, когда управишься.
— Тебе повезло, что ты милый. Немного идиот, но все же. Милый.
— Я думаю, ты со мной флиртуешь, — Чуя снова смеется, выхватывая рулон бинтов из коробки.
— Сладкий, когда я буду флиртовать с тобой, у тебя не будет сомнений в этом. Ты будешь знать. А теперь ша, я работаю.
Потерять счёт времени оказывается легко. Они в основном молчат, но это перемежается всплесками разговоров, которые протекают спокойно и непринуждённо. Дазай вновь наполняет их бокалы. Чуя в какой-то момент снимает туфли и грозится вонзить каблук в глаз Дазаю.
Это весело и легко, и когда они узнают друг друга при свете свечей, с приглушенным окном шумом снаружи, с улицы, то притвориться, что в мире нет никого, кроме них двоих, просто.
— Мне становится холодно уже от того, что я смотрю на тебя, — Дазай в какое-то мгновение потянул на колени другой конец одеяла, а Чуя снял свою куртку. Как он не мёрзнет в том своем наряде из тонкой рубашки и шортов, Дазай никогда не узнает.
— Да, что ж… о, эй, они начинают обратный отсчёт, — голоса, что раздаются снаружи, сливаются в явно выраженное скандирование, что с каждой секундой становится всё отчётливее.
19.
18.
17.
16.
Чуя задумчиво смотрит на него, и у Дазая нет понятия, о чем тот мог бы размышлять.
15.
14.
13.
12.
— Такой недогадливый.
— Что.
Чуя опускает свой бокал и с ухмылкой наклоняется вперед, чтобы отпихнуть Дазая вглубь дивана коснувшимся ключиц пальцем. Он взбирается на мягкую кожу коленями, сохраняя минимальный контакт между их телами, когда придаёт себе равновесия свободной рукой, опёртой на спинку дивана.
5.
4.
3.
— Чтоб ты знал? Вот так я флиртую.
2.
1.
Чуя оставляет нежнейший из поцелуев на шокировано открытом рту Дазая, уделяя внимание тому, чтобы не вжаться в его рассечённую губу. Малейшее из прикосновений, правда, такое, которое заканчивается слишком скоро и оставляет Дазая изголодавшимся по большему.
— Это нечестно.
— Я никогда не играю честно, — Чуя наклоняется вниз, чтобы запечатлеть еще один быстрый поцелуй, в основном, на его нижней губе, даже легко потянув её зубами украдкой. — Когда ты сможешь ходить сам по себе, не пошатываясь, мы поговорим об ужине.
Он отстраняется и поднимается на ноги, а Дазай немедленно подается вперед, но морщится, снова хватаясь за свой бок. Чуя, будучи добрым человеком, просто смеется с его болезненных мучений, шагая к кухне.
— Нечестно, Чу~я, нечестно!