Work Text:
На вкус как грех. Острая горечь и следующая за ней пьянящая сладость. Грязная, приторная сладость, словно едва начавший гнить фрукт.
Это похоже на вкус губ каждой, кого он целовал до Мирены. На украденный в детстве пирог, который он съел, прячась в шкафу, пачкая пальцы в меду и зная, что за кражу накажут мальчика-слугу. На каждую греховную мысль, которой он поддавался, даже зная, что новым порывам будет еще проще руководить им, да и чего плохого? На вкус как жадность, и он пил жадно, взахлеб, покуда вкус не завладел всеми его чувствами.
За сладостью последовал металлический привкус, обжегший виной, осознанием, что это все было злом, не могло быть чем-то другим. Вкус кубка вина на мессе, и он резко понял, что никогда больше не поднесет его к губам. Эхо старых исповедей стояло в ушах, давило весом всех его неправильных решений. Отец, унеси эту чашу… но было поздно. Он уже вкусил.
Что-то в напитке заставляло его хотеть большего, открыло в нем бездну, которую уже ничего не сможет наполнить. Она скользила по его венам, расширяла поры на коже, зрачки, бодрила нервы. Холодная и плотная, она должна была застрять в его горле словно клей, но вместо этого была гладка и приятна, заставляя проглотить себя.
На вкус как кровь, что залила его лицо, когда он первый раз проткнул колом мужчину. Он знал, что стирать ее нельзя, знал, что не был воином, которого хотели видеть в нем турки, солдатом, которым должен был быть. Так что просто слизал, словно кот, и в первый раз заметил страх в глазах товарищей-янычар.
Как иронично, что сейчас его пальцы держали бледно-пыльный череп турка. Он выпил их мертвеца, и он убьет бесчисленное их число. Если придется, завалит все поля Трансильвании черепами, подобными этому. Он уже чувствовал зачатки жажды большей, чем обычная жажда, большей, чем жажда и голод вместе взятые. Его язык чувствовал дно черепа, и он допивал последние капли, желая большего.
На вкус как власть. Та, ужасающая, что он чувствовал на поле брани, только усиленная в сотню раз. Он чувствовал, как вновь зарождается внутри эта жажда крови, та, что притупилась, когда он стал отцом, потухла в теплых объятиях Мирены, в счастливых глазах Индераса. Ломота во всем теле сейчас была напряжением перед боем, когда сводит мускулы покуда он не чувствует себя натянутой тетивой, готовой в любой момент, словно пантера, выпустить острые стальные когти.
Он чувствовал, что монстр следит за ним, ощущал всю важность момента и в то же время простоту выбора. Пути назад не было. К черту последствия. Ну, или скорее последствием для него будут черти.
Отведя череп от своих губ и ударив им об землю, ощущая, как черно-красная кровь течет по подбородку, он понял, как похожи надежда и страх. Он не знал, что из них чувствует: оба чувства сплелись в одно, что жгло как огонь. Он знал, что натворил, но не знал, к чему это приведет.
– И что теперь? – выплюнул он созданию, наблюдавшему за ним с жестокой радостью в глазах.
– Теперь ты умрешь, – уверенные слова прогремели по пещере, эхом летая кругом, а создание беспечно отвернулось. И Владу следовало почувствовать страх, когда от боли он упал на пол, разве нет? Вот только огнем внутри горела жажда, алчущая силы.
Надежда. Страх. Он все еще не решил, что же это было, когда почувствовал, как остановилось сердце и вкус померк, а пещера пропала в водовороте картин, которые он вспомнит, лишь когда будет слишком, слишком поздно.
Примечание автора: этот момент был настолько вычурен в фильме, что мне пришлось это написать, хотя я вполне уверен_а, что у этого фильма фандома нет. Или есть, и вы, почтенный читатель, сможете убедить меня в обратном? Я надеюсь, что вам понравилось это описание того, как, по моему мнению, чувствовал себя Влад, когда пил кровь. Люка Эванса недооценили в этой роли. Возможно, я даже напишу больше, если есть потребность и если кто-нибудь оставит мне какую-нибудь идею о чем-нибудь еще.. Окей, хватит, спасибо, что зашли!