Archive of Our Own ^beta

Chapter Text

Ужин в семье Эвансов всегда проходил по годами отработанной схеме: горячие блюда, съедаемые в дружном молчании, и десерт с традиционным английским чаем, за которым можно было завести непринужденную беседу о событиях на работе, школьных отметках и безосновательно красивом саде соседки миссис Стоун. Потому что Эвансы, слава Богу, были совершенно обычной, но оттого не менее дружной семьей! Конечно, на их долю, как верно, бывает абсолютно у любой нормальной семьи с детьми, приходились свои странности. Но ужин всегда проходил одинаково под суровым взглядом матриарха Эванс.
Однако сегодняшний день, с которого и начинается эта история, был слишком щедр (пакостен, сказала бы Розмари Эванс, домохозяйка и мать двух малолетних дочерей, но только в одиночестве и сквозь плотно сжатые зубы) на неожиданные события. Утро встретило семью Эвансов звуками чьего-то бестактно громкого смеха, в течение дня то тут, то там звучали гитарные надрывы и хоровое исполнение непристойных шлягеров авторства The Beatles, которую слушали лишь отпетые хулиганы из Тупика Прядильщика, но никак не благовоспитанные жители тихой улицы Глициний. А вернувшийся под вечер домой мистер Эванс, грузно усевшись во главе обеденного стола, вместо чинного вкушения ростбифа с картофелем, неожиданно завел разговор.
Его жена, раскладывавшая в тот момент еду по тарелкам своим домочадцам, едва не выронила блюдо из рук, настолько выбило ее из колеи нарушение заведенного распорядка.
— В начале улицы видел сегодня припаркованный к обочине минивэн, безвкусно изукрашенный до самых колес. Странно еще, что окна не закрасили.
— Минивэн? — переспросила Розмари саркастично. Конечно, стоил ли минивэн, пусть даже и вульгарно изрисованный, того, чтобы нарушать заведенный порядок?
— Да, милая, минивэн. Знаешь, как в газетах пишут про американских подростков, сбегающих из дома на ярких минивэнах? Они еще называют себя «детьми цветов». Хиппи, — последнее слово прозвучало с таким презрением, что даже Лили, до этого сосредоточенно ковырявшаяся в своей тарелке, подняла на отца удивленный взгляд. Никогда еще на ее памяти отец не выражался настолько отрицательно. Наоборот, мистер Эванс всегда отличался заметным радушием. Более оптимистичным человеком в их семье могла считаться разве что сама младшая мисс Эванс.
— Генри! — одернула Розмари своего мужа. Не хватало только, чтобы их девочки начали грубить чужим людям, только потому что о них плохо отозвался любимый отец, — И вообще… что хиппи забыли в Британии? Насколько я знаю, это исконно американское движение.
— Да, кто б их знал, — пожал плечами глава семейства, — Да, и не много их там. Двое всего. Мужчина чуть моложе меня и девочка, на вид возраста наших дочерей. И выглядят оба так, будто нашли свою одежду на ближайшей свалке.
— Девочки, — моментально всполошилась миссис Эванс. Вежливость вежливостью, но дурного влияния на своих дочерей абсолютно не хотелось, — чтоб я вас и близко рядом с этими оборванцами не видела.
— Да, мама, — кивнула Петуния и тут же наябедничала, — Вот только Лили уже общается с одним оборванцем.
— Северус хороший! — моментально среагировала младшая сестренка.
— Он на меня ветку уронил! — возмутилась Петуния.
— Он не хотел!
— Как же!
— Девочки, хватит ссориться! — вмешался в спор дочерей отец, — Давайте спокойно отужинаем. И, Лили… надеюсь, ты понимаешь, что тебе не стоит видеться с мальчишкой этих неблагополучных Снейпов.
— Но, пап, он же не виноват… — собиралась вновь начать отстаивать честь друга малышка, но отец ее прервал жестом.
— Я понимаю, но по крайней мере постарайся играть с ним где-нибудь на виду у мамы или сестры.
Лили надулась, но спорить прекратила. Петуния же сначала ехидно ухмыльнулась — наконец-то и на эту ведьму управа нашлась. А потом скривилась, осознав, что на нее могут повесить уже двух малолеток, и спокойствия старшенькой Эванс уж точно не видать. Но спорить сейчас было себе дороже. Гораздо интереснее было бы посмотреть на этих… хиппи.
К сожалению, гулять после ужина своим дочерям Эвансы строго настрого запрещали, потому Петунье пришлось усмирить свое неуемное любопытство. А лучше всего этому помогала старая-добрая работа по дому. Лили не слишком жаловала домашние дела, потому у раковины, перемывая посуду и протирая влажные тарелки полотенцем, стояли старшая сестра и миссис Эванс. Именно в этот момент в приоткрытое окно вместе с вечерней прохладой проникли первые аккорды начинающей расстраиваться гитары, и звонкий девичий голосок на пару с басовитым мужским запели:

When I find myself in times of trouble
Mother Mary comes to me
Speaking words of wisdom, «Let it be».

Песня журчала потрясающе красиво и лирично. Несмотря на приходящую в негодность гитару. Несмотря на неокрепший детский голосок. Петунья замерла, протирая тарелки лишь на автомате. Было в этом дуэте что-то чарующее, что-то… до дрожи личное и уютное — будто на секунду девочка заглянула в чей-то дом, где живут счастливые люди. И вздрогнула, когда миссис Эванс захлопнула раму да так, что, вторя ее раздражению, тонко зазвенели оконные стекла.
— Вот же… маргиналы! — не сдержавшись, воскликнула Розмари, решительным жестом запирая щеколду на окне.
И все же… все же музыка, лившаяся в окно, поселила в девочке странное ощущение нетерпения, и та с неохотой вернулась к посуде. На счастье старшенькой мисс Эванс, в раковине той оставалось совсем немного, и вскоре, поспешно обтерев последнюю тарелку в конец отсыревшим полотенцем, блондинка аккуратно повесила его на крючок для полотенец и поспешила на второй этаж — в их с Лили спальню, где младшая сестренка вяло копошилась в старых куклах. Петуния подбежала к окну, находившемуся между их кроватями, и, не обращая внимания на бумаги, лежавшие на столе, широко распахнула. И разочарованно выдохнула — красивая песня, лившаяся в кухонное окно, закончилась.
— Ты чего, Туни? — подошла к ней младшая сестренка, с любопытством попытавшаяся понять, куда смотрит старшая.
— Ничего… ничего, — рассеянно пробормотала Петуния, взглядом пытаясь хотя бы отыскать тот минивэн, о котором говорил отец, хоть и знала, что окно их комнаты не выходит на грязную речку-вонючку, текущую через Коукворт. А именно около нее находился въезд на их улицу, на обочине которого, по словам мистера Эванса, и припарковались незваные гости.
— Хочешь на них посмотреть? — хитрым лисьим взглядом покосилась на нее сестренка.
— Не твое дело, — отрезала Тунья, — И вообще — отец запретил нам к ним приближаться.
И, развернувшись, принялась готовиться ко сну. Блондинка справедливо решила, что, чем скорее наступит «завтра», тем быстрее она сможет сходить ко въезду на улицу Глициний, чтобы хоть одним глазком посмотреть на этих таинственных хиппи.

***

Утро тянулось медленнее улитки по клейкой ленте. Подъем в 6 утра, помощь матери с завтраком, мытье посуды после оного. Сухая уборка в доме и прополка любимых маминых розовых кустов. Все то, что раньше приносило девочке удовлетворение и чувство собственной нужности, сегодня казалось невыносимой обузой, оттягивающей долгожданную свободу. Хорошо Лили — она всеобщая любимица. Не хотела работать по дому — ее и не заставляли.
Наконец работа подошла к концу, и Петуния, нарядившись в сравнительно новый небесно-голубой сарафан и придирчиво осмотрев себя в зеркале, прошмыгнула мимо занятой оставшимися домашними делами матери на улицу. В этот момент свобода младшей сестры от домашних обязанностей сыграла блондинке на руку, так как скучающая Лили вполне могла увязаться за ней. А там где Лили, всегда становится шумно. Что значит — ненужное для самой Туньи внимание.
Девочка быстро добралась до описанного мистером Эвансом места парковки загадочного минивэна. И действительно — у обочины дороги стоял по самые окна изрисованный Volkswagen T1. Под слоем цветов, спиралей, странных символов и прочих неидентифицируемых узоров едва угадывалась заводская мятно-белая покраска. А в широко распахнутых боковых дверях кэмпера сидела девочка лет десяти на вид, хотя Петунии трудно было пока что определять возраст человека по его внешности.
Но вот что было странным — да, девочка была одета в легкое зеленое платье из ткани, похожей на шифон, покрытое растительным орнаментом, а шея и руки были сплошь увешаны украшениями из ниток, бисера, кожзама и бусин, как у цыганки. Еще и волосы придерживались узкой повязкой из кожи, полоски которой переплетались как коса. И даже сама внешность девочки казалась диковатой — кожа ее была смуглая, усыпанная веснушками, как булочка — корицей. И вместе с тем — волосы нежного оттенка топленого молока. И все же она не выглядела как бездомный ребенок. Да, ее внешнему виду не хватало ухоженности, но малышка смотрелась так, что сразу становилось ясно - родители любят своего ребенка.
Но жемчужиной в целом обычной внешности были глаза. Увидев глаза девочки-хиппи, Петуния ни за что бы больше не назвала изумруды Лили колдовскими. Потому что обладательница истинно колдовских глаз — вот же она, сидит в дверях потрепанной машины в непонятных узорах. Бирюзовые, сияющие каким-то внутренним светом. Лишь однажды Петунье довелось увидеть такой насыщенный цвет — когда она вместе с классом ездила в местечковый музей минералов и оказалась буквально очарована синей яшмой.
И неожиданно пара глаз цвета синей яшмы пересеклись с ее собственными, блеклыми водянисто-зелеными. Заметившая ее девочка широко улыбнулась и замахала левой рукой, правой поддерживая потрепанную гитару. Но Петуния, которую застали за слежкой врасплох, не ответила на приветствие. Наоборот, она испуганно попятилась и скорее припустила домой, так и не заметив разочарованного взгляда чарующих бирюзовых глаз, наблюдавшего за ней вслед.
Уже дома, раскладывая воспоминания о подсмотренном по полочкам, блондинка понимала, что вернется, неизбежно вернется к изрисованному минивэну. Потому что было что-то в этой девочке… такой эффект Петуния испытывала только от нахождения рядом с яркой, веселой сестричкой Лили. Если так подумать, Лилс никогда не была первой красавицей — все в ней было простым и незамысловатым. Но отчего-то люди все равно тянулись к открытой смешливой младшей Эванс. Вот и тут было так же. Темная кожа с веснушками, одежда, по-цыгански пестрая. Все в новенькой казалось обыденным. Разве что кроме глаз. Да, и те наверняка просто в свете солнца показались такими нездешними. Но все же Петуньи хотелось вернуться ко въезду на улицу Глициний, к старому Фольксвагену, чтобы поприветствовать таинственную незнакомку…

Chapter Text

Наверное, так и выглядит знаменитый библейский Содом. Множество людей единой массой безудержно танцуют вокруг костров, предаваясь разнузданному веселью. И она в их числе. Она хохочет, как безумица, а тело все легкое-легкое, кажется, дунь ветер — и воспарит. Она бы не удивилась.
А окружающие ее создания на деле мало похожи на людей. В толпе мелькают рога, копыта, клыки и когти, и нежные трепещущие крылья, переливающиеся радужной пленкой, будто мыльные пузыри. Рыбьи морды скалились в ее сторону, и полыхали в толпе звериные глаза. Но ее это не волновало. Ее тело двигалось в безумной пляске, а разум был блаженно пуст, лишь легкие смешинки, как пузырьки французского игристого вина, щекотали изнутри черепную коробку.
И отблески костров, смешанные с тяжелым душным маревом летней ночи, делали все окружающее настолько нереальным, зыбким, как сон, что можно было хотя бы на миг притвориться, что вокруг нее лишь маскарад.
Она чувствует, как сладкий дым костров наполняет молодые легкие, а под руку хватают Паны и кружат ее в едином порыве со всеми. Этот танец хаотичен, но все же его участники движутся в единении, как хорошо отлаженный часовой механизм. Так вращается самое колесо жизни. И она смеется, запрокинув голову, и танцует с козлоногими детьми полей, и губы Панов сладки от вина и ягод.
Грудь ее переполняется этой сладостью, этим заражающим игристым весельем, что не остается сил вдохнуть. Сотни рук валят на пьяно пахнущую медвяным вереском траву, что мягче самой королевской перины, и гладят по нежной девичьей коже, отчего к щекам и ушам приливает жар, а прикосновения горят каленым железом.
А потом пламя костров заслоняет собой тень. И она, все еще легкая и улыбчивая, поднимает взгляд. И тонет, бесконечно тонет в бирюзе колдовских глаз без надежды на спасение. Ее от света заслонила Королева Фей…

***

Петуния пробуждается рвано, как от пощечины, сразу же садясь на постели. Грудь вздымается тяжело, словно у загнанной лошади, а на щеках ощущаются влажные дорожки слез. Ей приснился… кошмар? Эванс не помнила ничего, кроме пары колдовских бирюзовых глаз, заслонивших от нее свет. Ей снилась незнакомка с ведьминскими глазами? Если да, то почему она оплакивает ускользающий от разума сон о совершенно чужой для нее девочке?
Петуния тихонько шмыгает носом и утирает слезы рукавом ночной сорочки, украдкой глядя на сестрицу: спит или нет? Но Лили даже не шевелится, и старшая сестра справедливо рассуждает: кто раньше встал, тому и вся горячая вода. И тут же стремглав мчится в ванну, под гостеприимную душевую лейку.
Июль — прекрасная пора. Можно носить легкие сарафаны, ходить без носков, вставать позже обычного, ведь в июле всех школьников отпускают на заслуженный отдых. Но неоспоримым минусом для Пет всегда была невыносимая июльская жара. Девочке не нравилось чувствовать себя грязным, потным поросенком, посему принимать ванну или душ приходилось чаще обычного. Лили было все равно, грязная она или чистая — родители достаточно снисходительно относились к младшей девочке-сорванцу, хоть Розмари порой и ворчала на непрезентабельный вид малышки. Но Лили была настолько органична в своей неопрятности, что одна лишь улыбка, невинно дрожащие над изумрудами глаз ресницы — и мать готова забыться и простить испачканное платье или ободранные коленки.
С Петунией было сложнее. Старшая сестрица Эванс сама по себе была патологической чистоплюйкой. После ее уборки на полу не было ни пылинки, сложенные ею вещи не мялись, а о стрелки на развешанных папиных брюках можно было порезаться. Петунье казалось, что если уж она не может обогнать свою сестрицу в природном обаянии, так пусть хоть в домашних делах всегда будет на первом месте. И оттого больнее девочке делалось, что с каждым годом ее помощь в домашних делах все больше воспринималась… как данность. Но что мог десятилетний ребенок понимать в психологии детей и взрослых? Ничего. И оттого, думая, что просто старается недостаточно, малышка Петти становилась лишь более одержима порядком в доме, и в своем собственном внешнем виде.
Намыливая голову, Петуния с тоской вспоминала роскошные рыжие волосы младшей сестрицы. Не чета тусклой светлой пакле на ее голове. Как жаль, что у ее родителей нет денег на все эти новомодные средства по уходу за волосами, которые Пет украдкой рассматривала в витринах магазинов. Возможно, тогда бы ее волосы могли сравнится с копной сестрицы…
Покончив с водными процедурами, старшая мисс Эванс юркнула в их с Лили комнату и, покосившись с некоторым превосходством на все еще спящую Лилс, поспешила переодеться в домашнее платье.
Когда девочка остановилась на пороге кухни, Розмари Эванс уже вовсю готовилась к завтраку.
— Доброе утро, милая, — не оборачиваясь, поприветствовала мама. Она прекрасно знала, кто из членов семьи способен встать в такую рань, — всего 7 часов утра! — чтобы помочь ей с домашними делами.
Петти молча подошла к маме и влилась в процесс готовки. Это было знакомо. Это была семейная традиция, которая редко нарушалась отцом и младшей Эванс и еще реже — самой Петунией. Обычно это радовало девочку. Предавало чувства собственной значимости. Но сегодня от вида моркови на разделочной доске сделалось почему-то так душно и тоскливо, что захотелось выть раненным зверем. А еще лучше — бежать. Бежать, не разбирая дороги, к цветастому фургончику у речки-вонючки. К потрепанной гитаре, к девочке в платье из органзы. К колдовским бирюзовым глазам.
Пет яростно вгрызлась лезвием кухонного ножа в несчастную морковку и тряхнула влажными волосами, будто пытаясь сбросить наваждение. Не время думать о всяких сирых и убогих девчонках-хиппи. Ее присутствие нужно матери здесь и сейчас.
Но все же — все же! — любопытство и нетерпение Петунии были почти такими же сильными что и вчера. И даже первоначальный испуг оттого, что ее поймали на шпионаже, куда-то улетучился, заменившись еще большим азартом от очередного нарушения родительского запрета. И куда делась та занудная старшая сестра Эванс, с превосходством победителя следовавшая всем указаниям старших? Наверное, туда же, куда и Петти-помощница, всегда начисто вымывавшая посуду, а сегодня едва сполоснувшая ее как попало и поспешившая покинуть кухню.
Отец вставал на работу через полчаса, Лили и того могла проспать до 10 утра в летние каникулы. У Петти было время прогуляться. А завтрак? А что — завтрак? Один день без завтрака можно и потерпеть. Ведь есть вещи куда более важные, чем завтрак. Например, разноцветный фургончик у реки и его загадочные обитатели. Петуния в нетерпении забирается по лестнице наверх — в их с Лили комнату. Но старается вести себя тише — чтобы, не приведи Господь, не разбудить свою надоедливую сестрицу. Да, и привлечь к себе материнское внимание тоже не хотелось. Потому Пет на цыпочках прокрадывается в комнату, переодевается в первый попавшийся сарафан и, наскоро расчесав еще влажные волосы, — к вечеру они наверняка будут в кошмарном состоянии, но сейчас это не так важно — сбегает из родного дома. Сейчас домашние заботы отчего-то кажутся бессмысленной мишурой, занавешивающей что-то настоящее, что девочке еще предстоит увидеть. Поэтому она быстро цепляет на худенькие лодыжки старые поношенные сандалии, у одной из которых вот-вот должен лопнуть истершийся ремешок, и едва ли не бежит к берегу речушки.
Уже слыша ленивый плеск городской реки, Эванс прячется в кустах и робко осматривается, ища взглядом вчерашнюю незнакомку. И ведь находит: девчушка стоит по колено в воде прямо в том самом платье и, кажется, пытается руками поймать мелкую рыбешку, которая пока еще водится в грязной воде. Над водой проносится звонкий смех, когда ей все же удается выловить одну рыбку, тут же вывернувшуюся из пока еще не слишком цепких детских пальцев. Петунии хочется сморщиться от этого зрелища: от напоминания о том, насколько на самом деле загрязнена эта река, от промокшей светло-зеленой органзы, от свободного несдержанного смеха. Приличные девочки так себя не ведут. Но вместо этого грудь наполняется щекочущими пузырьками смеха, которые так тяжело удержать в себе, а на лице сама по себе расплывается заразительная улыбка.
— Ты вернулась! — вырывает Петунию из ее эйфорического состояния девичий голос.
Эванс вздрагивает и замирает как олень в свете фар.
— Не уходи, давай дружить! — взволнованно восклицает незнакомка, и Пет хочется закатить глаза. Кто же в здравом уме в первый (или же второй?) день знакомства будет заявлять о дружбе? Дружба — ценность, которую нужно заслужить. Дочери Эвансов всего десять лет, но даже она уже знает эту неопровержимую истину. Но в груди становится вдруг тесно, стоит лишь подумать о такой возможности, и только поэтому она все еще стоит в зарослях на берегу реки и настороженно следит за чужачкой, хотя по-хорошему должна развернуться и бежать домой. Ведь родители строго-настрого запретили… — Меня зовут Амалия. Амалия Андерс. А тебя?
Петунии хочется ответить какой-нибудь грубостью, оттолкнуть Амалию-незнакомку, чтобы не лезла не в свои дела, но вместо этого девочка покорно называет свое имя и мрачно исподлобья наблюдает за собеседницей.
— А почему ты вчера убежала, Петуния? — тут же пользуется возможностью назвать первую знакомую в городе по имени Амалия.
— Это… — и Петуния замирает, ведь не говорить же, что намеренно нарушила родительский запрет, — это потому что я просто пришла послушать музыку. И я совершенно точно не хотела заводить новых знакомств! — и, словно ставя точку в какой-то бессмысленном споре не то с Амалией, не то с собой, громко топает ножкой в потертой сандалии.
Чужачка выглядит опешившей. На лице проскальзывает выражение обиды — ей хочется узнать новую знакомую, хочется подружиться. И уж точно не хочется, чтобы в лицо ей бросали слова о том, что вовсе не рады были этому знакомству. Амалия инстинктивно отодвигается от Пет, но потом, словно бы собрав все оставшееся после жестоких слов мужество, делает шаг вперед и протягивает руку.
— Тогда, может, сходим вместе к нашему с папой фургончику? Я оставила гитару внутри, надо ее забрать. А потом я сыграю что-нибудь.
И снова Петти поражена столь нетипичной реакцией до остолбенения. Потому что на ее памяти редко с кого ее острое словцо могло скатиться, как с гуся вода. Она ожидала обиды со стороны новой девочки, отказа от общения, стены, которой бы позавидовала и Китайская. Но никак не шага на встречу. Потому схватить Амалию за руку было скорее автоматическим жестом, чем реально обдуманным желанием пойти вместе с бездомной девчонкой к трейлеру ее бездельника-отца. Но осознание дошло до старшей Эванс, когда до этого самого трейлера оставалось всего ничего, а любопытство и желание послушать еще раз вчерашнюю песню — столь велики, что Петти позволила себе поддаться сиюминутному и крепко стиснула потную ладошку другой девочки.
Амалия провела ее через заросли прямиком к машине. Вблизи фургон казался еще более уродливо-обаятельным. Местами покрытый пятнами ржавчины, но тем не менее цветущий радостными яркими оттенками. Девочка отпустила руку Петунии футах в шести от машины, а сама подошла к боковым дверям и, распахнув их, потянулась к старой, кое-где исцарапанной и жутко потрепанной гитаре. За ее спиной Пет успела разглядеть потертый ковер, устилавший дно машины, заднее сиденье, задрапированное вязанным пледом и покрытое почти полностью подушками, будто настоящий диван, вынесенный из квартиры, а у одного из окон висел плетеный явно вручную не слишком умелым мастером ловец снов. Сами же окна были занавешены легкомысленными полосатыми шторками. Неожиданно обиталище двух бездомных хиппи оказалось невероятно уютным.
Смуглая девочка, наконец, прикрыла двери фургона и, радостно улыбаясь (а у нее в передних зубах щербинка, неодобрительно отметила Эванс) подбежала к Петунии.
— Взяла! — победно воскликнула она, — Что хочешь послушать?
— А можно что-то похожее на вчерашнее? Только… — блондинка смущенно отвела глаза, — давай не здесь, ладно? Я знаю тут недалеко одно хорошее место.
Амалия радостно закивала головой, как китайский болванчик, отчего ее спутанные светлые волосы принялись подскакивать вверх-вниз. И тогда Петуния нерешительно взяла ее за руку и повела за собой. К старой заброшенной детской площадке. К тем самым скрипучим качелям, около которых сестры Эванс впервые встретили оборванца Снейпа.