Work Text:
Метки на руках были обычным явлением. Они появлялись в детстве, украшая кожу точно причудливые татуировки, и это событие отмечалось пышным праздником. Когда на плече Огаты появились буквы, образующие незнакомое иноземное имя, и он побежал с радостной новостью к матери, она лишь грустно улыбнулась и отвернулась. Человек с её метки так и не пришёл в её жизнь. Бабушка с дедушкой тоже не высказали никаких эмоций. Появилась и появилась. К тому же человек явно из другой страны, вряд ли Хякуносукэ встретит его или её. Тогда безразличие семьи ядовитым шипом засело в сердце, но с возрастом Огата стал относиться к этому легче. Какая разница, кто ему уготован? Люди жили и без своих предначертанных, мать тому яркое доказательство. Возможно, отсутствие человека с метки и оставляло какую-то дыру в душе, но что эта дыра человеку, выросшему без родительской любви?
Начав учить русский язык, Огата быстро понял, что имя на его плече русское, мужское. Самое то в преддверии войны с Россией. Очередная насмешка от судьбы, так вовремя подкинувшая в его жизнь младшего сводного брата, прилипчивого и наивного, точно щенка. Количество раз, когда Юсаку спрашивал про метку Огаты стремительно приближалось к сотне. Остальным в армии хватало мозгов не лезть с расспросами.
Война не изменила его отношения к метке. Люди умирают. Умереть от пули лучше, быстрее, милосерднее, чем, например, от голода. Предначертанный мог давно скончаться от других причин, зачем переживать сейчас?
Поиски золота айну тоже не приближали к нахождению человека с метки, но Огату это и не волновало. К этому моменту он уже давно определился с тем, что спокойно сможет прожить и без незнакомца, с которым его зачем-то связала судьба. Всё изменил мастерский выстрел с огромного расстояния. Их маленькая группа как раз пересекала границу с Россией, и на короткое мгновение Огата позволил себе мысль о том, что снайпер, попавший в голову с такой дистанции, просто обязан быть тем самым Василием Павличенко, чьё имя чернело на плече Огаты.
Одно движение замёрзшего пальца, и русский упал с простреленной головой. Пуля прошла чуть ниже, чем следовало бы, чтобы убить человека.
***
В деревне, где вырос Василий, к меткам относились скептически, считая их пережитком прошлого, наследием уральских племён, живших на этих землях раньше. Церковь не поощряла разговоры о предназначении, но всё же люди тихо, в семейном кругу праздновали появление имён суженных на руках детей. Когда метка только появилась, маленькому Васе потребовалось достаточно много времени, чтобы прочитать иноземное «Хякуносукэ Огата», но постепенно он выучил эти слова, надеясь во что бы то ни стало найти загадочное предназначение. Баюкая мальчика перед сном, его мать говорила, что это обязательно самая красивая девушка откуда-нибудь издалека, таинственная принцесса тридевятого царства с глазами чёрными, как ночь.
Остальные дети тихо посмеивались над Васей, но он не обращал на них внимания, посвящая себя рисованию и охоте.
После начала войны, на фронте, Василий обнаружил, что имя на его предплечье слишком похоже на японское. Мужское. Методично отстреливая врагов, Павличенко старался узнать имена как можно больших из убитых. Огаты среди них не было. Иногда, стараясь приободрить товарища, Илья похлопывал его по плечу и говорил, что такое имя вполне может принадлежать и девушке, и Василий встретит её, как только они захватят Японию. Вот только и Василий, и Илья понимали, что никакой Японии они не захватят.
Когда пуля разрывала его щёки, дробя зубы и уродуя язык, Василий чувствовал, был уверен в том, что японский снайпер, которого он выжидал несколько часов, был именно Огатой. Кровь разливалась по лицу, стекала на снег, за шиворот. Дышать становилось всё тяжелее, но желание найти стрелка заставляло сердце биться. Слёзы, которые не получалось сдержать не смотря на вся усилия, словно бы глубже разрезали раны. Эта история не должна была кончиться его смертью.
Превозмогая боль, Василий рисовал черты, навсегда отпечатавшиеся в его памяти. Чёрные волосы с выбивающимися прядями, глаза на столь бледном лице казались чернее угля, чернее ночи, симметричные шрамы по бокам лица, делавшие противника похожим на кота, прямой нос. Красивый. До безумия красивый.
Странная группа, к которой он примкнул, казалось, прекрасно знала этого человека. Подравшись с их, наверное, лидером, Василий узнал, что снайпера и в самом деле звали Огата. К сожалению, говорить не было возможности, а написанные на русском слова противник не понимал. Чуть позже вмешался офицер, начавший объяснять, что в Россию они ездили только забрать девочку. Василий написал своё имя на бумаге и указал на себя. Затем поднял портрет Огаты. «Огата», - ответил офицер. Павличенко покачал головой. Показал отдельно на своё имя. Затем отдельно на фамилию. Затем на себя. Затем на Огату. Кажется, офицер его всё-таки понял. «Хякуносукэ Огата». Судя по всему, даже несмотря на маску, эмоции слишком хорошо читались на лице Василия. «Что ещё?» - сухой вопрос офицера. На листочке появилось короткое «старые счёты». Офицер тяжело вздохнул и что-то проворчал на японском, но и без знания языка Василий прекрасно понял, что старые счёты есть не только у него одного.
Меняло ли это что-то? Наверное, нет. Разве что появилось больше поводов для размышлений. Они предназначены друг для друга. Так говорилось в поверьях. Но, возможно, этим предназначением была не любовь, а эта дуэль, результатом которой должна была стать смерть одного из них или даже обоих. Это было глупо, но теперь Василию казалось, что, несмотря на всё, он не сможет сделать смертельный выстрел. Это было неправильно. Огата был превосходным соперником, убить его слишком быстро было бы неинтересно, с таким, как он, надо было долго изучать повадки друг друга, постоянно ходя по краю, наслаждаться каждым поединком, чудом уходя живым.
***
Когда они встретились на пивоварне, Огате было почти не до русского. Ровно до того момента, когда его пуля повредила прицел винтовки. По правде говоря, к этому времени Огата почти перестал думать о том, что русский всё же выжил после их первой встречи. К тому же у Огаты не было подтверждений того, что тот русский снайпер был его Василием. В глубине души Огате очень хотелось, чтобы его предназначение было именно таким. Любовь была не для него. Это было что-то непонятное, чуждое для настолько неполноценных, сломанных людей, как он. Это было что-то, на что он не был способен. Ненависть, охота друг за другом – о, это что-то совершенно иное, привычное, будоражащее. Ещё бы призрак Юсаку не встревал в их дуэль.
Второй выстрел русского тоже не нашёл своей цели. Это веселило. Посреди всей неразберихи, творящейся на пивоварне, это было действительно интересно.
Даже встреча с Усами не смогла сбить его с настроя разобраться с русским. Больной ублюдок получил своё и перестал быть какой-либо помехой для Огаты. Он был дешёвой пешкой, её и остался. Зато благодаря его смерти Огата вновь стал снайпером. Теперь дуэль будет на равных.
Азарт захлёстывал, но с пивоварни надо было уходить. Их маленькую русско-японскую следовало оставить только их двоих.
***
Он не смог подстрелить Огату. Это огорчало и радовало. Они встретятся вновь, Василий был абсолютно уверен в этом. Он не знал, что происходило у остальных, но его не покидало ощущение, что чем бы это не было, оно приближалось к развязке. На поезд с отрядом Сугимото Василий не успел, так что ехать пришлось на следующем. Кажется, там были русские, помимо него, но Павличенко это не интересовало. Что-то обязано было произойти, вот только что?
Происходящее в форте сумасшествие напрягало. Это слишком походило на недавнюю войну. Это выглядело даже хуже. Огату спокойно мог убить кто-то другой, или он мог оказаться жертвой взрыва. Нет, не мог. Скорее всего, он тоже выжидал на расстоянии, понимал, что одного его выстрела будет достаточно для Василия. Значит, надо было что-то предпринимать. Сделать приманку? Павличенко поднял бинокль, надеясь, что в нём отразится солнце. Это выдаст его местоположение, но шанс того, что выстрел Огаты, каким бы хорошим снайпером тот ни был, будет смертельным, ничтожно мал – слишком много факторов. Бинокль держался на палке крайне ненадёжно, но это не помешало ему выполнить свою роль. Раздался выстрел. Василий выстрелил в ответ. Пуля пробила его плечо, чуть выше имени японского снайпера. Иронично.
За то время, что он кое-как накладывал жгут, все постепенно стекались на поезд. Василий заметил силуэт Огаты, одна из штанин японца насквозь пропиталась кровью. Павличенко запрыгнул на лошадь и погнался вслед за своей мишенью, надо было как-то снимать его с поезда, чтобы его не успел убить кто-нибудь другой.
В этот раз выстрел русского снайпера был именно таким, как тот хотел. Попасть, скача во весь опор на лошади, в ствол ружья человека, находящегося на крыше безумно мчащегося поезда, - редкая удача, словно бы воздаяние за предыдущие не самые удачные выстрелы. Огата тяжело рухнул на траву, через несколько мгновений рядом с ним оказался Василий. Даже издалека Павличенко видел, что его противник был в ужасном состоянии, за время на поезде к ране в ноге добавилось ещё несколько, но Огата дышал. Тяжело, неровно, но дышал. Василий бережно приподнял его голову.
- Огата! – звуки сливались в кашу, несмотря на все усилия. Вновь обожгла боль в щеках. Но всё же Огата перевёл затуманенный взгляд на Василия. Нахмурился, сосредоточившись. Узнал. Дыхание японца стало ещё прерывистее, - я Василий.
Несколько секунд Огата никак не реагировал. Павличенко закатал рукав, показывая чёрные буквы. Огата рассмеялся, хрипло, словно бы закашлялся. Ткнулся в грудь Василия, ухватившись за ворот шинели. Русский всё так же осторожно перехватил снайпера и донёс до лошади.
***
Огата поёжился. Вечерело. От лавки мясника, где он только что продал сегодняшнюю дичь, до дома было недалеко, он не успеет замёрзнуть. По пути несколько других магазинов, Огата прошёл мимо почти всех, задержавшись разве что около книжного. Внимание японца привлёк объёмный том на русском. По названию и содержанию стало понятно, что книга об искусстве. Недолго постояв, Огата всё же её взял, он всё ещё не до конца понимал, зачем это делает. Скорее всего, Василий обрадуется книге, а его хорошее настроение точно солнечный свет заполняло весь дом. К тому же он часто дарил Огате разные вещи. Точнее, он оставлял их на столе или ещё на каком-нибудь видном месте, делая вид, что оно всегда было там. Кажется, ему тоже было непросто с концептом подарков.
Прошло уже достаточно времени с тех пор, как Огата очнулся в госпитале, увидев в первую очередь спящего на стуле подле койки Василия. Многое изменилось. Неизменным оставалось лишь то, что они принадлежали друг другу, и теперь это не казалось чем-то пустым и глупым. Даже если бы не имена на руках, они всё равно сами навсегда связали себя узами, выходящими за рамки любви. Шрамы на лице Василия были точно клеймо. «Он принадлежит мне и только мне». Жизнь Огаты, не оборвавшаяся исключительно из-за вмешательства русского, была точно таким же знаком, разве что выжженным в душе, а не на теле. Несмотря на весьма сложный первый период, они притёрлись друг к другу. Перебранки и потасовки всё ещё случались, стоило кому-либо задеть больную тему, но уже не так часто и с гораздо меньшим запалом - старые раны постепенно заживали.
Василия не было дома, когда Огата вернулся и оставил книгу на рабочем месте русского. Павличенко часто возвращался поздно – издатель, плативший ему за иллюстрации к книгам, располагался в противоположном конце города. Успело окончательно стемнеть к моменту, как хлопнула входная дверь. Задремавший Огата на мгновение лениво приоткрыл глаза – всё равно не мог быть никто иной, кроме Василия. Здесь они были в безопасности. Здесь можно было ослабить бдительность.
Спустя несколько минут русский присоединился к Огате на диване. Тихо проговорил «спасибо», звуки всё ещё были не до конца разборчивыми, положил голову на плечо, обхватил за талию. Огата не видел, но чувствовал, что тот закрыл глаза, его дыхание постепенно стало размеренным, спокойным. Огата усмехнулся, сонно потрепал волосы Василия, который в ответ поцеловал его ключицу.
Всё же их предназначение было не в смертельной дуэли, и, хоть ни один за прошедшее время так и не произнёс это вслух, они любили друг друга.