Archive of Our Own ^beta

Chapter Text

Самые непостижимо прекрасные имена во всем Сонме Небес носят Записывающие ангелы с Небосвода Хроник.

Правда, никто никогда эти имена не слышал.

Даже Всевышняя не слышала их звучания, хотя знает их все наизусть. Имена Записывающих ангелов можно постичь, но нельзя произнести или написать. Попытка записать перевод одного из этих имен не будет гибельна даже для человека, однако хитросплетения этого поразительного имени заставит померкнуть все привычные радости жизни смертного — и даже доживи каллиграф до ста лет, он умрет, не успев записать даже первый слог первого слова.

И для ангелов низких чинов, хотя для них время — гораздо меньшая проблема, эти имена слишком опасны, чтобы воспринять их во всем их величии.

Все потому, что язык Небосвода Хроник невероятно сжат. В сравнении с енохианским он все равно что вещество нейтронной звезды рядом с солнечным светом; он может описать целую человеческую жизнь за один миг и, насколько это под силу ангелам, близок по содержательности к речи Всевышней — а последняя настолько насыщена смыслом, что на Земле и на Небесах используется один и тот же осторожный эвфемизм: Слово.

Работа с таким объемом памяти крайне опасна: Записывающий ангел может застрять внутри записанной им самим хроники, настолько неотличимой от реальности, что без мощного чуда от нее не отключиться, а на такое чудо способны лишь ангелы рангом выше Господства. Погребальные памятники иногда изображают Записывающих ангелов как ученых в мантиях, но на самом деле эти ангелы никогда не появлялись на Земле, поскольку сознание даже самых незначительных из них непостижимо обширно. Даже создай они себе человеческое тело, они никогда не смогли бы стать по-настоящему похожими на людей.

Не столь могучие ангельские чины — Власти и Начала, которым доводится общаться с этими сложными созданиями — дают клятву молчания на случай, если у них возникнет искушение опробовать язык, используемый для создания Хроник. Только любознательность, и уж никак не дьявол, сподвигла бы их на это, но тем не менее это было бы гибельно.

Но у молчания есть свои плюсы, и каждый из этих молчаливых Властей и Начал — вдумчивый ученый. У каждого из них своя территория интереса — и это не страны Земли, а области на карте человеческого духа. Есть Власти Вдохновения, Власти Логики, Власти Мужества и Власти Искусства; есть Начала Раскаяния, Прощения, Обетов и Поисков. Они работают рядом с Записывающими ангелами, крошечные по сравнению с ними, как пчелы рядом с ульем или чайки рядом со скалой. Перья их крыльев, мягкие, как у сов, позволяют им летать бесшумно.

Так много этих Властей и Начал тихо рассекает Небосвод Хроник, что издали они и сами похожи на перья — как будто наверху кто-то взбивает подушку размером со звездное облако. Сосредоточим же внимание на одном из них: на ангеле по имени Веревиль, которая трудилась в ранге Начала Обетов, когда на Земле наступил конец 1790-х.

В отличие от многих других ангельских чинов, Веревиль и ее товарищи на Небосводе Хроник носили цветные мантии. Таким образом они сразу выделялись рядом со своим огромным сверкающим перламутром коллегой, Записывающим ангелом: носи Веревиль белое, было бы трудно заметить ее на его фоне, пока она выполняла назначенные ей Задачи. Перья Веревиль были белоснежными, но ее одежда — темно-фиолетовой. Высокая, суровая и неутомимая, Веревиль летала взад и вперед по огромным владениям Господства, которому она служила, и обычно суетилась не больше, чем парящий в воздухе дефис. Ее работа была спокойной, рутинной. В изложении Записывающего ангела сумма всех человеческих желаний, страхов, научных открытий, пробуждений сексуальности, великих предательств, мук рождения и агонии смерти — просто монотонный гул, лишь изредка оживляемый землетрясениями, вспышками чумы и падениями империй. Многим одинокое существование Веревиль показалось бы гнетуще скучным.

Самой Веревиль, однако, скука была незнакома. Выполнение одних и тех же задач и мерный гул истории человечества на фоне вполне соответствовали ее представлением о счастье. Поэтому она была здорово сбита с толку, когда во время обычного облета своего Записывающего ангела по кругу — этот путь обычно занимал несколько месяцев, — она заметила небольшое несоответствие.

Веревиль остановила полет, и грандиозный ангел устремил на нее фокус своего дружественного, хоть и безмолвного внимания. Несоответствие выбивалось из обычной картины, но само по себе не заставляло тревожиться. Подобное могло произойти раз в сто лет, а могло не случиться ни разу и за целых пятьсот. Проблема была в том, что Веревиль уже видела такое совсем недавно. Трижды за одно столетие, да еще примерно в одной и той же местности? Начало Обетов сочла это маловероятным.

…подтвердил Записывающий ангел — его громадное сознание синхронизировалось с мыслями Веревиль. И символьная речь ангела — разговор, который он вел с историей Земли, — замедлилась, чтобы Веревиль смогла воспринять ее на переливающемся радугой языке, слова которого нельзя произносить вслух.

Ангелы обетов не любили несоответствия. Веревиль были по душе предсказуемость и обещания, и ей нравилось, когда эти обещания выполнялись в точности. Записывающий ангел уловил ее тревогу, как он фиксировал и все остальное, и послал Веревиль тщательно отмеренную волну ободрения. Он попросил ее не бояться, а затем показал ей, где именно обнаружилось несоответствие: среди Небесных отчетов о выполнении ангельских заданий.

Несоответствие касалось ее собрата Начала, который находился в бессрочной командировке на Земле. И проблема была не в том, что этот ангел не справлялся со своими обязанностями. Вообще-то даже наоборот: он начал их перевыполнять. Правда, только в одном конкретном виде заданий, но деликатного свойства, а в этом ангеле не было ничего особенного, хоть он и считался опытным посланником Небес на Земле.

В каком-то странном, абстрактном смысле Записывающий ангел был другом Веревиль — так человек может считать своим другом небо или океан. Ее Друг был огромен. Ее Друг был могуществен. Ее Друг был велик, и его поразительная, безупречная память позволяла Всевышней царить даже над миром, искаженным Небесной войной, и над самим забвением.

Ее Другу были ведомы исходные причины многих загадочных событий... но даже у ее Друга не было объяснения происшедшему. Сам этот факт обеспокоил Веревиль.

Веревиль сосредоточилась изо всех сил, чтобы ответить Записывающему ангелу на его собственном языке. Это была самая сложная из ее Задач, она требовала синхронизации цветов, узоров, звуков и даже эмоций. Ее крылья задвигались в воздухе медленнее и ритмичнее, нимб Веревиль стал расширяться, окружая все ее тело, и тысячи цветов внутри него начали превращаться в смыслы.

Эта мысль повергла ее в ужас. Лишь немногие, самые набожные смертные на Земле считали, что лучше преподнести подарок, чем получить, но даже для самого заносчивого ангела это была неопровержимая истина. А что такое загадка, как не подарок в красивой упаковке? Веревиль не хотела даров, только не для себя. Она не знала, что с ними делать, и кончики ее крыльев дрожали.

откликнулся ее огромный заботливый Друг, и в его ответе сплелись изумрудный цвет, надежда и ре-диез мажор,

К огромному облегчению Веревиль, предложение у нее действительно было. Правда, только одно, но это была, в ее скромном представлении, значимая персона — кое-кто, с кем она была знакома с библейских времен. У этого кое-кого были причины прислушаться к ней, Веревиль однажды оказала ему важную услугу. И она до сих пор носила его фирменный цвет: фиолетовый соотносился с архангелом, который был эманацией Йесод, третьей из Семи Тайн и казначеем Хранилища Душ. Наступила пауза, пока она безмолвно сообщала Записывающему ангелу его Имя — его полное Имя, разумеется, а не куцую еврейскую кличку, которую он использовал для своих довольно частых (по ангельским меркам) визитов на Землю.

В громадном сознании Записывающего ангела промелькнуло что-то необычное, что-то сродни удовлетворению от кроссворда, когда получается дополнить неизвестные слова нужными буквами. Если бы Веревиль не знала своего Друга так хорошо, она бы сказала, что где-то в глубине души он посмеивается.

Кому-то покажется, что истинное Имя архангела Гавриила должно звучать внушительно и властно, но на самом деле оно было поэтичным и игривым — в том благородном смысле, в каком может быть игривой Всевышняя: утрированно яркий цвет и постоянно ускоряющийся ритм, послание внутри послания в еще одном послании, цепь аллюзий, за которой только Всевышняя и могла проследить, и на которые у самого Гавриила уже не было времени.

Ведь это Имя было даровано ему давным-давно.

«Соглашение». Именно ангел придумал это слово.

Уважающие себя демоны не заключали соглашений. Разве что могли пойти на взаимовыгодное сотрудничество, если речь шла о других демонах. С людьми они заключали сделки или договоры — и хотя создавать полностью непреодолимые искушения считалось неспортивным, законы Ада не запрещали перевесить шансы в свою пользу.

Не было в Аду и законов, запрещающих делить работу с противником (хоть Кроули и подозревал, что это просто недосмотр). Так что, когда Азирафель, собираясь искусить кого-то в обмен на помощь Кроули в одном из своих заданий, начал использовать это безобидное слово, — «Следуем соглашению, гнусный демон» — Кроули не стал спорить. «Соглашение» звучало просто и понятно. Но, как подсказывал Кроули опыт, в сути их соглашения ничего простого и понятного не было. Ведь изначально он предложил его не для пользы, а ради ответа на вопрос, мучивший его тысячи лет: «Что, если я способен на добрые дела, ангел, а ты — на дурные?»

Возможно ли такое вообще?

Кроули не ожидал, что Азирафель действительно согласится на этот эксперимент, не говоря уже о том, чтобы дать ему имя. Он был ошеломлен, когда, несмотря на трудности на первых порах, начинание увенчалось успехом. Он крепко задумался, когда через пару столетий просто «соглашение» трансформировалось в более интимное «наше соглашение». Иногда, после нескольких бокалов, ангел даже называл его «наше маленькое соглашеньице», что означало, что подлец не хочет марать руки и собирается попросить об одолжении.

Кроули, конечно, приходило в голову, что в тот самый миг, когда Азирафель впервые употребил это слово в уменьшительно-ласкательной форме, умный демон рванул бы прочь, сверкая покрытыми чешуей пятками. Ну так на то Кроули и был покровителем запоздалых прозрений.

А уж когда их сотрудничество обрело заглавную букву (это случилось когда-то в период войн Алой и Белой розы), это было просто вопиюще. Если что-то зовется «Соглашением» с большой буквы, всем ясно, что это заговор, — но к тому времени Кроули обнаружил две вещи: во-первых, когда он соглашался помочь Азирафелю, ангел сиял, как солнце, причем Кроули не мог сказать, искренность это или расчет. Во-вторых, с определенными искушениями Азирафель справлялся лучше него самого, и это завораживало.

Казалось бы, странно ангелу склонять смертных к сексу, — но все оказалось не так просто. Азирафель хоть и выглядел чопорно, но был человеком в достаточной мере. Когда надо было заставить какого-нибудь аскета отказаться от своей аскезы, ангел просто пылал от негодования (ну, не буквально): сама идея аскезы была ему глубоко чужда. Вместо этого у него имелась система самопотакания и поблажек, более изощренная, чем любые изобретения Ада. Он убеждал людей делиться, быть щедрыми к окружающим, а затем подводил к тому, что надо быть щедрее и к самим себе. Он добивался отличных результатов, прибегая к самым скромным и невинным аргументам.

Этот неограненный талант оказался на 17% действеннее любых усилий Кроули — что было просто чудесно и вполне достаточно, чтобы приносить Кроули похвалы, и ему ради этого даже не приходилось подпаливать никому брови. Жаль, что такое сотрудничество не вошло в обиход повсеместно. В одном из мысленных экспериментов, к которым Эдемский Змей был склонен по своей природе, Кроули представил, как набирает дюжину таких вот прагматичных ангелов, науськивает их на духовенство, а затем почивает на лаврах. Нет, на самом деле он не просил Азирафеля ни о чем подобном. Нельзя было допустить даже малейшую вероятность, что какой-нибудь писака Снизу обратит на них внимание.

Не всегда все шло гладко: Азирафель проваливал действительно подлые задания и был совершенно безнадежен в вопросе супружеских измен. Кроули не вменял это ему в вину, но стоило ангелу перешагнуть порог неблагополучного дома, как тут же происходили примирения со слезами, а иногда и катастрофические нарушения маскировки вроде оплетающих двери роз и появления воркующих голубей. При составлении рабочего графика Кроули стал планировать греховность будущих деяний по шкале от одного до пяти, исходя из прикидок, добьется ли Азирафель успеха в очередном искушении или же безнадежно все испортит. Он предполагал, что Азирафель применительно к нему самому разработал похожую систему.

И в этом предположении он был прав.

В последние годы восемнадцатого века сомнения Кроули по поводу Соглашения переросли в настоящую тревогу. На троне Британии все еще сидел Георг III, временно оправившийся от своего трагического умственного расстройства, Наполеон во Франции еще не занял тот же беспокойный пост, Пруссия наращивала мощь, дом Габсбургов приходил в упадок, и этот уголок планеты только что пережил то, что философы оптимистично окрестили Веком Просвещения — что, как заметил Кроули, звучит замечательно ровно до тех пор, пока не задашься вопросом, какой же век придет ему на смену.

Chapter Text

Дин-дон! Донннн!

Книжная лавка мистера Фелла, — которая на этом этапе своей пёстрой истории еще не называлась лавкой Фелла, — на закате восемнадцатого века была неприметным заведением с витриной из двенадцати стекол и находилась не в том здании, с которым читатель, возможно, знаком, но, тем не менее, в месте, которое уже тогда называлось Сохо. В эти времена книготорговцы старой закалки все еще продавали свой товар в церковных дворах, на шатких прилавках, которые, однако, были украшены вывесками: эмблемами Звезды, Борзой или, может быть, Лебедя. Их конкуренты прятались в переулках и двориках, вывешивая там эмблемы Короны, Сокола и, что совершенно необъяснимо, Солнца в Птичнике (и было трудно понять, с какой стороны птичника оно находится). Так или иначе, как самый скромный, так и самый роскошный книжный обязаны были иметь вывеску с эмблемой.

Азирафель думал над вывеской целый год. Эмблема ангела? Чересчур банально. Эмблема меча? Слишком агрессивно. Эмблема эмблемы (эту идею подал Кроули)? Слишком в духе Кроули. Азирафель остановился на эмблеме глобуса в память о давно снесенном театре, который не пережил запрета пуритан на театральные постановки. Медный глобус, вывешенный возле книжного магазина, был разрисован согласно собственным (весьма устаревшим) эскизам Азирафеля, и смелая география глобуса вызывала восхищение всех уличных мальчишек: там были грифоны, мандрагоры, мантикоры и единороги, порядочное количество морских тварей и пустыни с надписью hic sunt leones. Где-то в окрестностях Евфрата был изображен и крошечный сад, — но слишком высоко, чтобы его мог увидеть даже самый глазастый мальчишка, если только он не отрастил крылья.

Также, задавая моду другим заведениям, лавка под вывеской с глобусом могла похвастаться дверным колокольчиком, который предупреждал владельца, что кто-то собрался нарушить его покой и обменять книги на презренные деньги. Азирафель выбрал этот колокольчик из-за обескураживающего звука: колокольчики обычно не гудят как гигантский гонг, в который колотит человек с блестящими от пота мускулами и едва держащейся на бедрах повязкой.

Дон! — снова прогудел гонг (как будто он не привлек достаточно внимания Азирафеля до этого).

— Приветствую Начало Азирафеля, Стража Восточных Врат и покровителя ошибающихся! — раздался веселый возглас. — Давно не виделись!

Азирафель, компенсирующий тесноту своей книжной крепости с помощью высоченных стеллажей (а также сделав потолок в помещении на два фута выше изнутри), в этот момент стоял на библиотечной лесенке. На носу у него красовалось совершенно не нужное ему пенсне, в руках был экземпляр восхитительного «Ноева Ковчега» Афанасия Кирхера, и он как раз наслаждался отрывком, где этот ученый иезуит объясняет, что в условиях нехватки места на ковчеге Ною не было нужды брать туда броненосцев, ведь это создание можно получить скрещиванием ежа и черепахи^[1].

Сердце Азирафеля упало. Ему не нужно было даже смотреть вниз, он уже знал, кто к нему пожаловал.

Мода конца восемнадцатого века была безжалостна почти ко всем, кроме высоких джентльменов с четкими углами челюсти. Гость Азирафеля был облачен в бледно-лиловый сюртук и шелковые бриджи в тон, подобающие знатному вельможе, а его чулки и жилет были противоестественно белоснежными. Шейный платок украшала жемчужная булавка, темные волосы были собраны на затылке в узел, на пальце блестело аметистовое кольцо-печатка с надписью DEO.SOLI.GLORIA.

В целом он мог бы сойти за богача в расцвете лет, с безупречным, хоть и несколько шаблонным вкусом, — пока вы не замечали вокруг него рябь в воздухе, как будто ни одной пылинке не разрешалось опускаться на него.

Когда дверь за Гавриилом захлопнулась, колокольчик на ней звякнул с совершенно обычным звуком. Гавриил остановился, словно ожидая аплодисментов.

Азирафель поставил «Ноев ковчег» обратно на полку, до которой точно не дотянется ни один покупатель, и сошел c лесенки: приветствовать начальника, стоя выше него, было бы грубой оплошностью.

— Приветствую, архангел Гавриил, — почтительно сказал он, опустив глаза, — стоящий по левую руку от Бога. Приветствую тебя, принесший благую весть Даниилу, Иезекиилю и Марии, Эманация Йесод, третья из Семи Тайн, казначей хранилища душ и покровитель вестников, посланников, клириков, дипломатов и, если мне не изменяет память, почтальонов.

Это была эпоха исключительной вежливости.

Азирафеля никто не предупредил о том, что ему собираются нанести визит такого уровня. Он и Гавриил должны были встретиться в Вестминстерском аббатстве или в соборе Святого Павла, может, даже в облике голубей, если бы архангелу захотелось добавить символизма. Когда Началу предстояло принять гостя, его должны были уведомить об этом как минимум за месяц: ведь надо небольшим чудом убрать с крыш помет настоящих голубей, обеспечить погожий день и договориться с книжниками, которые все еще вели во дворе собора Святого Павла свою торговлю, пряча под разборными прилавками особо пикантный товар.

В фиолетовых глазах Гавриила блеснуло веселье:

— И почтальонов, конечно! Думаешь, я не снисхожу до почтальонов, Азирафель?

— Ах, нет! Такого просто быть не может! Как же тебе не заботиться о них, несмотря на все твои обязанности и твое несомненно высокое положение, и...

— Понимаю, понимаю. Конечно, кто-то вроде тебя считает, что почтальоны ниже моего достоинства. Что мне, Вестнику Бога, случается пренебрегать самыми ничтожными из моих собратьев.

С Гавриилом было непросто. Под покровительственной манерой общения и звучным голосом Вестника, который даже в 1790-х умел объявить: «Так, всем слушать сюда!», скрывалась довольно умная сволочь, и Гавриил действительно относился к своим обязанностям серьезно. Азирафель промолчал, уставившись на свои туфли. К счастью, Гавриил не потрепал его по голове, но беда в том, что всегда казалось, что он вот-вот это сделает.

— И не пытайся умничать с архангелами, Азирафель.

— Даже и не мечтал, — сказал Азирафель поспешно.

Гавриил окинул книжную лавку и ее владельца оценивающим взглядом. Он умел казаться довольным и разочарованным одновременно.

— Признаю, что ты хорош в маскировке, — сказал он наконец. — Может даже, слишком хорош. Но все-таки ты ангел, и несмотря на этот человеческий облик, надеюсь, ты не мечтаешь. Твое время ценно, и Небеса не могут позволить тебе тратить его впустую.

Азирафель встревожился.

— Боже правый. Я плохо справляюсь с работой?

Архангел щелкнул пальцами, чтобы ни один смертный любитель книг не побеспокоил их во время беседы. В этот миг он показался Азирафелю слегка… подавленным? Или даже робким? Азирафель прогнал эту дикую мысль. В Гаврииле всегда было не больше робости и подавленности, чем у хора, распевающего «Аллилуйя».

Архангел провел кончиком пальца по книжной полке, на которую Азирафель забыл наложить чудо уборки. Его римскую бровь изогнула одна-единственная вертикальная морщинка недовольства.

— Нет, Азирафель, в твоей работе нет недочетов. На самом деле все как раз наоборот, и просто не передать, как это меня удивило.

Азирафель нервно разгладил мятые полы своего сюртука. Если по какой-то непостижимой причине в его владения заявлялся посетитель-человек, Азирафель предлагал ему кресло для чтения, но он некстати вспомнил, что никогда не видел Гавриила сидящим. На некоторых картинах с Благовещением Вестник был изображен преклонившим колено, но если бы не они, Азирафель бы сомневался, что тело архангела вообще способно гнуться посередине. Сейчас Гавриил тоже не сел. Вместо этого он стал бродить по закоулкам магазина, осматривая книги с насмешливой снисходительностью, без особой приязни.

— Вот они, плоды изобретательности смертных. Мне кажется, или печатное слово разрастается, как какой-то грибок? С каждым столетием книг становится все больше.

— Человеческий аппетит к эрудиции не знает границ.

— Хм. На мой взгляд, люди не контролируют никакие свои аппетиты. — Архангел покосился на жилет Азирафеля, под которым угадывалось небольшое брюшко. — Думаю, ты знаком с этим — кхм — понятием куда лучше меня.

— Как ты верно заметил, Гавриил, они смертны. У них не так много времени, чтобы попробовать что-то новое.

— А у тебя, напротив, бесконечный запас времени, но ты явно солидарен со смертными. Тоже решил попробовать что-то новое, Азирафель? Что-то такое, что мы не советовали пробовать?

«Вот оно, началось; Боже, помоги мне», — подумал Азирафель (впрочем, у него были некоторые неблагочестивые сомнения в том, что Она действительно явится на помощь). Он нервно крутил свой перстень-печатку — проще, чем у Гавриила, без всяких камней.

— Ну, поскольку я непрерывно борюсь с Кознями Зла, пришлось пойти на один довольно эксцентричный эксперимент…

— Тут имел место не один эксперимент. Да и слово «эксцентричный» вряд ли подходит. Пожалуй, лучше сказать «интересный».

«Что происходит?» — подумал Азирафель. Гавриил ведь не мог его хвалить? По крайней мере, речь шла не только о похвале, — архангел вел себя так, будто подчиненный что-то от него скрывает. И, как хорошо осознавал бедняга Азирафель, Гавриил был совершенно прав. О множестве деталей своего земного существования Азирафель предпочитал не рассказывать Наверху, так что лучше потянуть время, пока он не поймет, в чем провинился на этот раз.

— Я стараюсь использовать дары, которыми наделила меня Всевышняя, всеми возможными способами…

— Безусловно, Азирафель. Ты стараешься. — Впервые с начала разговора архангел улыбнулся. Это была подлинная улыбка Гавриила — словно знамя из золотой парчи взвилось над цитаделью, на земном плане же возникло четкое ощущение, что сама реальность выпрямила спину и постаралась выглядеть менее потрепанной.

— И именно об этом я и хотел поговорить с тобой, а именно о работе с Отчаявшимися, — продолжил Гавриил. — В обычных условиях я просто отправил бы вниз подписанную Похвалу, но мне пришло в голову, что ты будешь рад, если я принесу хорошие вести лично. Как почтальон, можно сказать.

— Ах да, Отчаявшиеся! Что касается них… ну, я делаю все возможное, чтобы вернуть надежду, помочь горюющим и все тому подобное. Могу лишь надеяться, что мои усилия небесполезны.

— Хммм. — Гавриил, бывалый ветеран высокоуровневых политических встреч, прищурил свои прекрасные глаза. — Ты что, играешь со мной, Начало? Упиваешься тем, что тайно творишь добрые дела, не ставя себе это в заслугу? Не хочу судить тебя строго, но… ложная скромность — это грех, знаешь ли.

— Гавриил, я почти все время провожу на Земле, — извиняющимся тоном сказал Азирафель. «Стоит хотя бы объяснить, что произошло, прежде чем меня оскорблять», — хотелось ему добавить, но вместо этого он сказал: — Случилось что-то из ряда вон выходящее?

Архангел вздохнул. Сияние его ауры (из-за которого бросалось в глаза, что потолок тесной лавки пора подкрасить, а книжные стеллажи — не ореховое дерево, а просто имитация) померкло. Азирафелю показалось, что магазинчик вздохнул с облегчением.

— А иначе разве я бы явился сюда? Как я уже сказал, Азирафель, Небеса довольны выполнением твоих рутинных задач. Но то, что мне сообщили, выходит за рамки рутины. Выяснилось, что в распределении заданий возникла путаница, и твою работу поставили в заслуги паре других ангелов. Но как только достижения перерегистрировали нужным образом, твой рейтинг выполнения некоторых заданий на Земле стал просто выдающимся. Я серьезно. Я знаю, мы не всегда сходились во мнениях, поэтому верь мне, когда я говорю, что впечатлен.

— Вот как. Понимаю. Насколько именно выдающимся?

— Сами по себе цифры средние — но речь идет об Отчаявшихся, а всем известно, какая это трудная работа. Допускаю, ты и раньше был неплох — может быть, два твердых успеха из пяти, — но в последнее время ты набираешь от трех до четырех из пяти, а это просто невозможно. И речь не о легких случаях, с которыми ты всегда хорошо справлялся. Ну же, Азирафель. Ты должен был догадаться, что речь об этом.

У Азирафеля кровь застыла в жилах. И для ангела, имеющего необычайно мощную связь с физическим миром, это была вовсе не метафора. Он стал белым до самых кончиков ушей, а затем снова медленно порозовел.

— Серьезно? Побелел как в старые добрые времена? Не могу поверить, что ты решил, что я пришел угрожать тебе, — зловеще произнес архангел, нависая над ним.

Азирафелю каким-то образом удалось заставить себя казаться меньше, словно он превратился в испуганную бурую сову. Он моргнул.

Гавриил влил в свой голос пару градусов тепла:

— Ладно. Может, такое раньше и бывало, но, ей-Богу, сегодня не день угроз. Все, что я хочу знать, — как ты это делаешь, Азирафель? Уж мне-то ты можешь рассказать. Я умею хранить тайны.

«Когда это в твоих интересах и они спрятаны в папке с моим именем», — мрачно подумал младший ангел, изо всех сил стараясь скрыть свои мысли. У Азирафеля не было таланта к блефу, и Кроули, ругаясь на чем свет стоит, нередко пытался хоть чему-то его научить. И вот теперь Азирафель прислонился к стеллажу с видом человека, которому нечего скрывать, и изо всех сил постарался выглядеть искренне сбитым с толку. К его ужасу, архангел победно вскинул в воздух кулак:

— Я знал это. Я знал! У тебя есть какой-то секрет, да? Ты изобрел новый метод. Умничка-Начало.

Блеф Азирафеля пресекли на корню.

— Откуда ты можешь знать? — только и сумел он ответить.

— По твоему лицу, ангел. Вот такому.

Гавриил холодно уставился на него, скорчив неуклюже-невинную мину. С точки зрения Азирафеля, — куда лучшего эксперта в маскировке под что-то безобидное, — это лицо сулило достаточно неприятностей на сотню человеческих жизней вперед. Вкупе с неестественным совершенством облика Гавриила и зубами, которых ни у одного настоящего человека не будет еще лет двести, зрелище наводило оторопь. Архангел искренне рассмеялся. Стало еще хуже.

— Ты явно пробыл здесь слишком долго, раз попытался меня провести. Может, все-таки стоит отозвать тебя на Небеса.

На этот раз Азирафель не стал скрывать тревогу.

— Потому что я могу, знаешь ли, — безжалостно продолжал Гавриил самым доброжелательным тоном. — Ты проводишь большую часть своего времени уткнувшись в книги, так что едва ли заметишь разницу. Пожалуй, стоит отправить тебя в отдел Исследований и выделить тебе команду из тридцати ангелов-библиотекарей. Нет, пусть будет шестьдесят, сможешь отобрать их сам. Попрощаешься с этим убогим книжным магазином. Больше не нужно будет вручную разрезать страницы. И никаких опечаток, ведь стоит сохранять только безупречные произведения. Тебя ждет релокация, Азирафель! Тебе понравится.

Может, Гавриилу и недоставало некоторых навыков общения, но пугать он умел. Библиофильская сущность Азирафеля скорчилась от страха.

— Почтенный господин, ты, кажется, изволишь шутить надо мной.

— Верно. Я в курсе, что для тебя такая перспектива — все равно что канапе из адского огня. — Гавриил погрозил Азирафелю указательным пальцем с кольцом. На аметистовой печатке сверкнул девиз: DEO.SOLI.GLORIA. — Ты мне симпатичен, Азирафель, но я хорошо тебя знаю. Никогда не забывай об этом.

Отпустив это замечание, архангел вернулся к прежней теме:

— Ты знаешь, сколько ангелов у меня в подчинении, Азирафель? Миллион триста двадцать шесть тысяч триста восемь. Я говорю это не чтобы померяться чинами…

Азирафель вздохнул — почти неслышно, но будь Гавриил невнимательным, он бы не продержался на своей должности несколько тысяч лет. Хотя он любил таким казаться.

— Ладно, ладно, Азирафель. Я говорю это не только для того, чтобы померяться чинами. Тебе ведь не нужно рассказывать, что мир меняется. Помнишь, как ты жил — я имею в виду, отбывал службу — в старом добром Шумере? Тогда на всей планете был всего миллион душ. А через три-четыре года их будет миллион в одном только Лондоне.

— Да, становится тесновато, — признал Азирафель, обводя взглядом свои доверху забитые полки. — Но, кажется, люди приспосабливаются. Изобретательность смертных и все такое.

— Теснота — не главная беда. Дело в том, что живых стало больше, чем мертвых, но что еще важнее, они начинают превосходить числом рядовых ангелов-хранителей, а Бог их больше не создает. Вскоре Небеса не смогут выделять по ангелу на каждого человека. Ты бы видел, как на меня смотрели Наверху, когда я сказал, что через сто лет каждый будет управлять целым портфелем. — Страдающее выражение лица архангела вышло почти убедительным; он, должно быть, много тренировался.

— Портфелем? — повторил Азирафель, слегка потрясенный. — Портфелем с живыми душами?

Архангел пожал плечами:

— Спасение становится вопросом цифр. И вряд ли кто-то на Небесах не согласится, что нам нужна победа. Я имею в виду, мы без сомнения победим в апокалиптическом смысле, когда пыль поднимется над Мегиддо, по Земле поскачут Четыре всадника и все сгорит в пламени. Но есть победа на войне, а есть победа духовная.

Азирафелю наконец хватило смышлености сложить два и два: эта беседа была такой мучительно неловкой не потому, что ему собирались вынести очередное Суровое Предупреждение. Нет, Гавриил действительно хотел выпытать у него нечто важное.

— И если в адском огне окажется больше душ, чем в Раю, видимо, притязать на второй вид победы будет не вполне справедливо?

Гавриил одобрительно кивнул.

— Я знал, что ты, несмотря на все, умен. Ты не можешь держать такой секрет при себе вечно, — начал увещевать он. — Это было бы эгоистично, Азирафель, а мы не поступаем эгоистично. Рано или поздно тебе придется донести свой метод до высокого начальства, и если хочешь, чтобы твое имя где-то упомянули, тебе нужен посредник. И все, что я хочу сказать, это что тебе не стоит отвергать помощь своего покорного слуги.

— Чего? То есть, прошу прощения? — Азирафель изо всех сил попытался представить, что ему действительно известен Совершенно Секретный Метод по утешению Отчаявшихся, и он намерен дорого продать его в обмен на благосклонность начальства. Ничего не вышло — возможно, потому, что никакого секретного метода у него не было, а продвижение по службе интересовало его в последнюю очередь. Нужно было выиграть время для размышлений. Гавриил изучал его слишком уж проницательно.

— Азирафель. Признай, как бы я ни был невыносим, у меня есть свои достоинства: я достаточно влиятелен, чтобы помешать любому, кто вклинится в это дело, и я знаю, что ты предпочитаешь заниматься своими исследованиями… в полевых условиях, так сказать. И я более чем способен сделать так, чтобы ты остался на Земле.

— И ты хочешь, чтобы на отчете стояло твое имя?

— Во славу Божию. Но твое будет идти вторым после моего, Азирафель. Ладно, может, третьим. На худой конец пятым. Но это лучше, чем если оно будет болтаться где-то внизу страницы, напечатанное шестым кеглем Гарамона, и подумай, сколько блага мы принесем.

Азирафель знал, что стремление Гавриила служить Всевышней вполне искренне, как и его желание одержать верх над Адом. Таким же искренним было и его желание играть важную роль в иерархии Небес, ведь чем больше у него будет влияния, тем лучше он сможет выполнять свои Задачи. Кроме того, не стоило чувствовать себя приниженным существом, созданным для того, чтобы вести за собой миллионы, существом, которое Всевышняя писала самыми смелыми мазками и самыми грозными красками. Вряд ли Гавриил был виноват в том, что одно его присутствие вызывало у коллег чувство собственной ничтожности. Тем не менее, решение Всевышней назначить вестником Небес существо, которому всегда приходилось предварять свои вести словами «Без паники!», выделялось даже среди множества других Ее необъяснимых постановлений.

В данный момент это царственное небесное создание стояло перед витриной книжной лавки «Глобус», наблюдая за происходящим на улице, как человек наблюдал бы за суетой в муравейнике.

— Ах... Ну, я немного почитал, — признал как всегда осторожный Азирафель. — Спинозу, Локка. Пару других авторов, немножко того, немножко сего. Но честное слово, у меня нет никакого секретного метода, как помочь людям выбираться из Отчаяния, так что мне не о чем докладывать Небесам. Должно быть, я просто делаю что-то правильно... хоть и не знаю, что именно. Назови это серендипностью, если угодно.

Он явно сказал что-то не то. Температура в помещении упала на пару градусов.

— Азирафель, есть ли причина, по которой я должен знать, что означает это слово?

— Прошу прощения. Новомодное словечко. Серендипность: способность обнаружить, случайно или намеренно, не то, что искал, а нечто иное. Слово происходит из санскрита, пройдя весьма увлекательный путь от древнеперсидского к итальянскому и французскому…

— «Случайно или намеренно»? — прервал его Гавриил. Азирафель явно не угадал с моментом, чтобы демонстрировать архангелу свою ученость. — И каким же именно методом действовал ты?

Азирафель снова побледнел.

— О, случайным, конечно же. Это всегда были счастливые случайности. Полагаться на удачу гораздо проще, чем что-то планировать: обычно нужно просто ждать. Единственная проблема в том, что порой неясно, что именно сработало.
— Я понял, — сказал Гавриил с подозрительно уверенным видом. — Ты действовал интуитивно, и это скверно. Но не стоит рвать на себе перья…

«Мы сами их тебе выдерем», — беспомощно подсказал разум Азирафеля, но вслух он сказал другое:

—Я лишь хотел поступать правильно.

— Это не только правильно, Азирафель, это еще и требует ума. Куда легче заставить людей вести себя жалко, чем выбить из них заслуженную благодарность. У Ада более простая работа, поэтому хорошо, что мы умнее них. Не говоря уже о том, что Бог на нашей стороне.

— Или, возможно, vice versa, — пробормотал себе под нос Азирафель, на ученый манер произнеся vice в два слога.

Гавриил рассмотрел свое отражение в оконном стекле и поправил шейный платок, расположив его с математической точностью.

— Я разве дал тебе разрешение умничать со мной? Что-то я такого не помню.

— Прошу прощения, это, должно быть, шок… я имею в виду огромный сюрприз от твоего неожиданного визита. И есть мнение, что по неким непостижимым причинам важные открытия иногда даруются самым ничтожным из нас.

— Естественно. Иначе Всевышняя не сделала бы некоторых из нас ничтожными. — Тут Гавриил без предупреждения развернулся на блестящих каблуках и взял что-то со стеллажа. Со стороны казалось, что он вытащил первую попавшуюся книгу, но дело в том, что у Высших Ангелов имелись глаза на затылке (по правде говоря, они были исполнены очей повсюду), даже если их человеческие тела хорошо прятали этот факт.

— «О небесах, о мире духов и об аде». Ого, я слышал об этой книге! Комедия положений какого-то полоумного шведа. А забавнее всего, что он на Небесах вот уже несколько десятилетий, но до сих пор не может осознать, как он заблуждался. Буквально во всем! Знаешь, я давно собирался прочесть эту книгу. Не возражаешь, если я ее возьму?

«У меня тут не библиотека», — вскричал Азирафель про себя, как делали все книготорговцы на протяжении веков, — но вслух сказал:

— Бери все, что может помочь в твоей Святой Цели.

— Благодарю… Может быть, у тебя и оригинал есть? — Гавриил поднял бровь, увидев выражение лица Азирафеля: — Я знаю, что не так часто бываю на Земле, Начало, но вообще-то я умею читать по-латыни. И даже не по слогам.

— Все, чем я владею, принадлежит Небесам, — жалобно ответил Азирафель. Он взглянул на одну из полок на самом верху и, щелкнув пальцами, переместил в руку Гавриила De Caelo et Eius Mirabilibus et de Inferno, ex Auditis et Visis Эммануила Сведенборга^[2], ценнейший экземпляр 1758 года. — Это первое издание с автографом. Просто к твоему сведению.

Азирафель был почти уверен, что Гавриил и так это знал, причем задолго до своего визита. Архангел, вероятно, перебрал всех писателей на Небесах в поисках тех, кто когда-либо подписывал свои труды для некоего книголюба, предположительно англичанина. Гавриил любил такие трюки, чтобы держать подчиненных в напряжении. Не ускользнул от Азирафеля и тот факт, что благодаря книге у Гавриила появился правдоподобный повод для посещения магазина на случай, если кто-нибудь — или Кто-нибудь — поинтересуется.

Архангел усмехнулся:

— О, я не собираюсь лишать тебя ее. Напротив.

Гавриил даже не удосужился щелкнуть пальцами, но Азирафель все равно ощутил чудо. Без вспышки света и прочих спецэффектов De Caelo снова оказалась на полке, оставаясь при этом в руке Гавриила. Ни одна из двух книг не была копией. Это был один и тот же объект, существующий в двух местах одновременно. Бессрочное раздвоение свело бы на нет запас чудес Азирафеля на несколько месяцев вперед, а перенос на Небеса физической вещи был для него и вовсе непосильной задачей, но архангела подобные мелочи не заботили.

— Вот, — с удовлетворением сказал Гавриил, — теперь у нас обоих есть по оригиналу. Следи за этой книгой, Азирафель, — добавил он с намеком. — Уверен, ты регулярно инспектируешь весь этот беспорядок.

И на этом могущественный гость Азирафеля удалился, держа первое издание De Caelo et Eius Mirabilibus et de Inferno, ex Auditis et Visis под обтянутым парчой локтем. Он открыл дверь книжной лавки и шагнул в нее, но Азирафель видел, что за дверью — не суета улицы, а первозданное сияние Небес. В теории, может, Гавриила и волновал вопрос массового спасения душ, но он был совершенно не заинтересован в общении с людьми, которым эти души принадлежали. Он не был готов провести на Земле ни минуты дольше, чем требовалось для выполнения дел Небес.

Донн! — прогудел за спиной Гавриила дверной колокольчик, словно возвещая что-то — если не погибель, то довольно серьезные неприятности.

Азирафель сердито уставился на него.

— Да замолчи ты, — рявкнул он.

Убедившись, что наконец избавлен от чести принимать у себя Гавриила, а архангельская печать на его магазине рассеялась, Азирафель стал спешно собираться. Было поздновато, чтобы без предупреждения заявиться к Кроули, — ни один демон не будет в восторге от такого визита, как бы им ни нравилось появляться без предупреждения самим, — но дело было срочное. Какое-то время он рылся в ящиках стола в поисках очень важного предмета, стараясь не использовать для этого никаких чудес. У обиталища Кроули не было ключа, или, по крайней мере, не было такого ключа, копию которого он согласился бы дать Азирафелю. К Кроули попадали по билету.

Как только он нашел билет, пришло время конспирации. Азирафель подошел к одному из стеллажей в своем книжном: этот стеллаж появился совсем недавно и был таким низеньким, что Азирафелю пришлось встать на колени. Книг там было немного, но отобраны они были тщательно, и это был один из немногих стеллажей, книги с которых иногда действительно обменивались на деньги. Сумма чудесным образом менялась в зависимости от того, сколько покупатель мог заплатить. Иногда мистер Фелл и вовсе не брал денег, в этом случае он просил выполнить для него одно-два поручения. Корешки на этом стеллаже были узкими, переплеты — красочными, а издания — свежими, так как детские книги до сих пор были новинкой в сфере культуры.

Идею «Достойной литературы для нравственной пользы юных» подал Кроули, — после того, как Азирафель получил выговор Сверху насчет своего пристрастия к материальным ценностям (хотя речь шла о священном оружии в войне против невежества). Говоря о достоинствах Кроули, — а Азирафель находил в нем немало достоинств, — у демона был настоящий талант придумывать легенды для прикрытия. «Достойная литература для нравственной пользы юных» была восхитительно правдоподобным проектом, к тому же благодаря ей Азирафель чаще продавал другие свои книги, а без этого Небеса получили бы еще больше права именовать коллекцию Азирафеля стяжательской.

Азирафель выбрал «Историю умнички Два Башмачка»^[3], детскую книжку, в которой терпение, кротость и умение читать вознаграждались так яро, что даже ангелу казалось, что автор слегка перегибает палку. Но еще в этой книге был первый ручной ворон в истории детской литературы, а какой ребенок на Земле не мечтает о ручном вороне? Если ты ангел, это еще не значит, что ты не представляешь, какая книга станет бестселлером.

Вооружившись своим любимым оружием, Ангел Восточных Врат вышел на людные улицы Сохо.

Chapter Text

Кроули облюбовал самое фешенебельное место в Блумсбери. Толпы людей стекались туда, чтобы просто поглазеть: на амфоры, на саркофаги, на статуи богов, которые казались им очень странными и очень голыми, и на самое шикарное и удивительное зрелище Лондона за многие годы — три чучела жирафов, которые уныло смотрели вниз с лестничной площадки второго этажа и всегда нуждались в чистке.

Конечно, после пика своей славы в 1680-х Блумсбери немного пришел в упадок, но он все еще считался гораздо более элитным, чем Сохо, и Кроули владел апартаментами в лучшем здании во всем районе. Это не было совпадением. Чтобы получить свое нынешнее жилье в доме Монтегю, демону потребовалось немало времени, усилий, шантажа, пожертвований, флирта и таинственных призраков, а в одном случае имело место даже райское видение, любезно предоставленное ангелом, который все еще испытывал некоторые муки совести по этому поводу. Формально комнаты Кроули находились в подвале, но вряд ли демона подобное беспокоило. Умение видеть в темноте имело свои преимущества.

При всей роскоши дома Монтегю, на тот момент это был нестандартный выбор места для проживания. Большинство обитателей здания были забальзамированы или погребены в урнах тысячи лет назад. Этот внушительный особняк во французском стиле был построен для амбициозного интригана, который шел по трупам знатных семейств сначала в Гражданскую войну, а затем в эпоху Реставрации, сколотил состояние и влияние, умер в своей постели и, скорее всего, попал в Ад (Кроули лично не проверял). Семья его канула в Лету, прекрасный особняк стал никому не нужен, и по настоянию нескольких членов парламента, которые оказались очень заинтересованы в этом проекте, хоть и сами не понимали почему, дом Монтегю в конце концов был куплен правительством и отреставрирован^[4]. Теперь в нем располагался Британский музей, и именно туда направлялся Азирафель, вооружившись музейным билетом.

Ангел бережно использовал один и тот же билет в течение многих лет, по мере необходимости изменяя вписанные чернилами время и дату. Напечатанная часть билета гласила^[5]:

Азирафель был законопослушен до дотошности, и когда он видел правило, то придерживался его, если только не было очень веской причины поступить иначе. Так что он никогда не давал служащим денег. Советы, садовый инвентарь, постельное белье, лекарства, швейные иглы, кастрюли, обувь, благословения и иногда достойные книги — вполне возможно. Но не деньги.

На данном этапе истории Лондон, ставший пристанищем книжной лавки Азирафеля, был местом, единственным в своем роде. На Земле не было другого мегаполиса такого размера, и Лондон никак не мог решить, чем же ему стать. Это был одновременно и дворец, и трущобы, а во многих своих уголках, что еще более удивительно, он оставался скотным двором. Это был и театр, и рынок, и фабрика, и храм, и дом терпимости, и скотобойня; хаос кладбищ и лабиринт покрытых садами площадей, этаких карманных Эдемов, открытых лишь для немногих счастливчиков.

Азирафель, которому не нужны были ключи, прошел через один из этих садов: тот, что в центре площади Сохо. Первоначально она звалась Королевской площадью в честь Карла II, короля, который запомнился главным образом по фразе графа Рочестера как правитель, который говорил только мудрые вещи и делал только глупости. В данный момент статуя этого монарха, поедающего баранину, взирала на стадо ничего не подозревающих лестерских овец, которые, хором блея, брели в направлении Смитфилда. Весна уже вошла в свои права, и в публичных домах на западной стороне площади Сохо проветривали матрасы, на целый день вывешивая из окон; сейчас их снова затаскивали внутрь, готовясь к насыщенной ночи. Несколько оптимистичных торговцев ходили от заведения к заведению, пытаясь склонить обитательниц потратить добытые грехом деньги на булавки и ленты, напечатанные на дешевой бумаге баллады, пучки водяного кресса и кошачье мясо.

Миновав площадь Сохо, Азирафель вышел на Грейт-Рассел-стрит и зашагал по ней, сцепив руки за спиной, — казалось бы, очевидная мишень для лондонских воришек, но ни он, ни Кроули не страдали от карманников, если только сами не хотели этого: Азирафель использовал защитный покров, а карманы Кроули были полны сюрпризов. Наконец он оказался у ворот дома Монтегю, готовясь предъявить свои верительные грамоты почитателя музы истории.

Швейцаром оказался бойкий молодой человек в ливрее в оливково-зеленую и горчичную полоску, с осанкой на порядок лучше, чем у уличных лоточников с площади Сохо, и одним из тех резких, запоминающихся лиц, которые карикатуристы любят изображать в профиль. При виде него лицо самого Азирафеля озарилось радостью. Инстинкт дарителя не обманул его, «Умничка Два Башмачка» оказалась отличным выбором на сегодня. Ангел почувствовал знакомую приятную дрожь в позвоночнике: в каком-то соседнем измерении его крылья затрепетали в предвкушении доброго дела.

— Да это же мистер Бэмпинг! — воскликнул он.

Швейцар аккуратно поклонился.

— Господин Фелл. Не то чтобы неожиданность, но всегда приятный сюрприз.

Когда приходишь и уходишь из Британского музея так часто, как это делал Азирафель, люди запоминают твое лицо. Возможно, даже слишком хорошо. И он, и Кроули прибегали к мелким чудесам, чтобы люди не замечали, что они не стареют, — но когда кто-то видит тебя регулярно, тут уж ничего не поделать, иначе растратишь весь запас чудес моментально. Люди узнавали их и даже к ним привязывались. И это было взаимно. К добру или к худу, но Азирафель был в курсе жизненных перипетий, испытаний и триумфов не только мистера Фрэнсиса Бэмпинга, но и грозной миссис Элеоноры Бэмпинг, а также трех их жизнерадостных отпрысков.

— Пришли нанести поздний визит в храм Клио? — продолжал швейцар почтительно, но приветливо. — А если у вас дело к мистеру Кроули, полагаю, он сегодня у себя.

— Пожалуй, и то, и другое. Мне по душе муза истории, Фрэнсис. Может быть, даже слишком. Наш мир, кажется, с каждым годом меняется все быстрее.

— Попробуйте завести семью, сэр. Кажется, еще на прошлой неделе ничто в мире не имело значения, кроме того, чтобы малышки получили на день рождения по тряпичной кукле, а юный Джози — волчок. А теперь девочки только и говорят, как бы побывать в Воксхолл-Гарденз до того, как им исполнится двадцать, и за кого они хотели бы выйти замуж из «Удольфских тайн».

Азирафель улыбнулся.

— Боюсь, я тут не советчик. Кстати, как поживает юный Джози?

Джосайе Бэмпингу было девять. Крайне целеустремленное создание, как говорил его отец. Главной причиной, по которой Азирафель неохотно заводил друзей-людей, была не краткость их жизни — одной из назначенных ему Задач было смириться перед этой краткостью, — а искушение выделить любимчиков. Потому что младший ребенок Фрэнсиса Бэмпинга безусловно нуждался в чуде, но никогда не оказывался первым в очереди на него. Мягкосердечный ангел несколько раз просил за мальчика, но юный Джози оставался безнадежно глухим. Но никто не запрещал использовать изобретательность и любые подручные средства. В этот век появились первые образовательные произведения, предназначенные для детей, и семья Бэмпинг в полной мере извлекла из этого пользу, собрав у себя целую коллекцию испачканных, изодранных собачьими когтями книжек, с которыми предыдущие владельцы расставались без сожалений.

— Юный Джози просто чудо, — сказал гордый отец, — и пишет, как маленький клерк. — На лицо швейцара легла тень. — Когда этот шельмец прикладывает хоть немного усилий.

— Что-то не так? — Солнечное настроение Азирафеля немного омрачилось. — Расскажи мне, Фрэнсис, не нужно держать это в себе. Ты же знаешь, беды не оставляют меня равнодушным.

Фрэнсис Бэмпинг мрачно теребил свои полосатые манжеты.

— Я боюсь, дела не очень. У него всегда было плохо с речью, а в последнее время он пытается говорить постоянно. Пробует это со своими товарищами по играм вместо того, чтобы использовать буквы. Мы с женой его понимаем, но… но другие дети смеются. Даже его собственные сестры говорят, что ему лучше молчать. Он сам себя не слышит, в том-то и беда, и мы не... я не могу…

— У тебя не хватает духу объяснить ему, как звучит его речь, — заключил Азирафель, начав незаметно рыться в одном из карманов сюртука.

— Так и есть.

— Но у меня есть большое подозрение… Ага! А вот и статья, которую я искал!.. Так вот, у меня есть подозрение, что он и сам это знает.

Фрэнсис Бэмпинг вздрогнул:

— Он знает, сэр, хотя как вы догадались об этом, я не могу понять. Он не говорит об этом своими знаками и не пишет, но я и жена видим это по его глазам.

— Понятно, — задумчиво сказал Азирафель. — Что ж, я называю это провидением, мистер Бэмпинг. Потому что сегодня днем я проводил небольшую инвентаризацию, — тяготы владельцев тесных помещений, попытки, так сказать, запихнуть ин-кварто в переплет для ин-октаво. Как ни старайся, покупатели задвигают одни книги за другие. Ты не поверишь, — я нашел еще одну книжку, которую, увы, не заметили и помяли, безнадежно испортив обложку. Я не смогу ее продать, и подумал, что, может, Джози захочет приютить бедняжку.

Азирафель протянул Бэмпингу «Умничку Два Башмачка» и потупил взгляд, уставившись на свои туфли, которые не мешало бы начистить. Он не впервые предлагал книгу для Джози. До этого он приносил Digiti Lingua^[6], небольшую брошюру об искусственных языках, которая (хотя он и не упомянул об этом) была довольно редкой находкой. Но сейчас швейцар колебался, и невидимые крылья Азирафеля уныло опустились. Хорошо, когда в ситуацию можно было вмешаться при помощи чуда с одобрения Небес. Но с материальными дарами дело обстояло иначе. Дар могли отвергнуть, а быть отвергнутым больно.

— Это не подачка, Фрэнсис. Это скорее образовательный эксперимент.

Чуткие люди понимали, что мистер Фелл представляет собой нечто большее, чем кажется на первый взгляд. Рациональная часть их рассудка просто мешала этому пониманию обрести определенную форму.

— Я никогда не называл это подачками, — ответил мистер Бэмпинг, беря книгу из руки ангела, — и не назову, потому что вижу, что это ваше искреннее побуждение. Беда некоторых людей, сэр, — это выпивка. Они просто не могут не закладывать за воротник. Другие играют в азартные игры, или дерутся, или воруют. Ну а вы, мистер Фелл? Вы не можете не раздавать людям то, в чем они нуждаются. А если это так, придется принять подарок.

— Поверь, ты окажешь мне услугу. Привет Элеоноре — и передай своим девочкам, чтобы они не слишком увлекались готическими злодеями.

Махнув на прощание своей потрепанной фетровой шляпой, мистер Фелл прошел за ворота дома Монтегю. Швейцар проводил его взглядом. В семье Бэмпингов, — как и во многих других, — считали, что мистер Фелл (явно не из тех джентльменов, которые женятся) в юности сколотил состояние каким-то сомнительным путем и стыдился этого, и при помощи добрых дел пытался очистить совесть. Судя по обрывкам, что были известны Фрэнсису Бэмпингу, жизнь Фелла была весьма спокойной, но при этом имя этого эксцентричного книголюба постоянно всплывало в каких-то неприятных историях, причем Фелл каждый раз выходил из передряг целым и невредимым. Самое здравое объяснение заключалось в том, что за Феллом присматривал какой-то грозный телохранитель, возможно, слуга семьи. Но той частью человеческого разума, которая помнит свои божественные корни, которая побуждает детей проверять, нет ли под кроватью чудовища, а взрослых — стучать по косяку на удачу, и которая реагирует на ауры, даже если не видит их, мистер Бэмпинг жалел любого, кому хватит глупости поднять руку на мистера Фелла.

А что же мистер Кроули?

Еще одна загадка. Лучше было не задаваться вопросом, какого рода дела велись между мистером Феллом, уважаемым членом Общества антикваров, и мистером Кроули, любезным, но крайне подозрительным малым. Мистер Фелл обладал непревзойденными познаниями в истории, мистер Кроули же был охотником за древностями^[7], и его терпели в Британском музее лишь из-за слухов, что он не только богат, как Крез, но и может предложить пару побрякушек этого царя на продажу. Если у покупателя достаточно денег, конечно.

Никто в здравом уме не пытался перейти дорогу мистеру Кроули, если только не хотел следующие несколько месяцев трястись в ожидании безобидного, но унизительного несчастья, которое непременно постигнет его каким-то таинственным образом. Никто не мог обвинить мистера Кроули в том, что он нечист на руку, но у него был острый взгляд и еще более острый язык, и он, казалось, знал все обо всех, а о нем самом никто ничего не знал. Про таких людей говорят, что они полны яда.

Среди любопытных особенностей мистера Кроули тот факт, что его никогда не видели на публике без темных очков, занимал примерно четвертое место.

Третьим по загадочности фактом о мистере Кроули было то, что он держал помещения в подвале Британского музея, хотя мог бы выбрать комнаты на первом этаже. Но это можно было объяснить: большую часть его товара (старья разного рода) рядовой взломщик не оценил бы, но некоторые предметы содержали достаточно драгоценных металлов, чтобы их можно было переплавить и сдать в скупку. Мистер Кроули мог быть из тех людей, что предпочитают прятать имущество в подвале, за крепкими дверями, ночной охраной и сложными замками.

Второй по загадочности вещью, связанной с мистером Кроули, было то, что он, похоже, сам жил в этих помещениях, по крайней мере периодически. Правда, он часто отсутствовал — возможно, грабил этрусские гробницы в Италии, раскапывал мозаику в руинах Лептис-Магны или торговался за проклятые манускрипты в Сен-Бертран-де-Комменж; никто точно не знал. Его комнаты были меблированы, правда так аскетично, что напоминали монашескую келью, однако в них никогда не было ни сырости, ни холода.

Самым же загадочным в мистере Кроули было то, что никто не считал все это чем-то иным, кроме как капельку жутковатым и эксцентричным, — а значит, для смертных самой любопытной особенностью мистера Кроули был другой факт: что попасть в его обиталище крайне трудно.

Дверь в жилище Кроули было практически невозможно найти: он мог или сам пригласить вас, или надо было долго и упорно думать о ключе. Не о красивом серебряном ключе, который он носил на цепочке от часов, чтобы приманить местных воришек, а о настоящем ключе, который представлял собой заклинание и мог быть изменен только самим создателем двери. Да и то, если Кроули был в скверном настроении или хотел отдохнуть, дверь просто не появлялась, даже перед оккультным — или иным бесплотным — ладно, эфирным существом.

Нынешний ключ был на аккадском: в бесплотном мозгу Азирафеля скопилось столько языков, что ему иногда было трудно включить нужный, но ни на одном из наречий Ада он не говорил (они делали что-то ужасное с голосовыми связками, а на вкус напоминали носки, обмакнутые в деготь). Как и все заклинания, выбранные Кроули, — тот был куда более склонен к поэзии, чем любил демонстрировать, — это были красочные старинные стихи, богатые на гиперболы.

Азирафель поднялся по мраморным ступеням к дверям дома Монтегю. Музей кишел любителями истории, пытавшимися по максимуму насладиться модными рукописями и скульптурами, прежде чем в пять вечера придется уйти. Мало кто обратил внимание на невысокого мужчину, который спешно пробрался к неприметной двери за статуей Аполлона Виротутиса и вошел внутрь. Из вестибюля Азирафель спустился в подвал по лестнице для слуг, которая была здесь с тех пор, когда музей был жилым особняком, и оказался в служебном коридоре. Он дошел до его конца, ведя рукой по оштукатуренной стене и тщетно пытаясь привести себя в мрачное расположение духа. Черт бы побрал любовь демонов ко всему зловещему, подумал он. От него требовалось настолько глупое представление, что это мешало вспомнить сам маршрут.

Ангел прочистил горло.

— Сторож, сторож, открой ворота; открой ворота, дай мне войти… — распевно произнес он голосом, который никто посторонний не услышал бы, даже если бы стоял у него за плечом. — Если ты не откроешь ворот, не дашь мне войти…

Он повернул направо, потом еще раз. Коридор стал темнее, в волосах Азирафеля запутались несколько паутин. Наткнувшись на зажженный свечной фонарь, свисавший с гвоздя в стене, Азирафель не удивился, — он сам его там наколдовал в свое время (сотрудники музея тоже пользовались этими служебными коридорами, так что ангел избегал использовать старое доброе «Да будет свет»).

— Разломаю я двери, замок разобью… [поворот налево]

— Разломаю косяк, побросаю я створки… [поворот направо]

Азирафель поднял фонарь, чтобы лучше видеть, и убедился, что стоит перед тупиком. Он напрягся. Видит Бог, следующая строка была просто абсурдной:

— Подниму я усопших, едящих живых.

Снова перейдя на английский, он пробормотал:

— Ей-Богу, не возьму в толк, как подобное может убедить здравомыслящего человека что-то открыть.

Тем не менее, дверь вняла ему, потому что внезапно появилась перед ним: семь футов на три, из дуба с железными скобами, украшенная изумительным муляжом замка, который можно было пытаться взломать несколько жизней, — настоящие замки в логове демона были нематериальны. Из замочной скважины сочилась струйка дыма, благоухающая кофе и серой. Кроули никогда не мог устоять перед последними инфернальными штрихами.

Азирафель вежливо подождал, пока дым рассеется, но поскольку ничего не произошло, пришлось постучать.

Затем он постучал снова, уже громче.

— …зззирафель?

Лишь одно существо во всем мире могло шипеть вполголоса.

Раздался звук, похожий на скрип старой плетеной корзины, и серия шлепков. Затем дверь приоткрылась, и оттуда выглянул желтый глаз: его выражения Азирафель не понял, но решил, что это раздражение. Соглашение Соглашением, но жилец этих комнат был демоном, а ни один демон не был рад, когда его беспокоили в его логове. Глаз отодвинулся, раздался негромкий щелчок пальцами, дверь распахнулась шире, и взору Азирафеля предстал Кроули, разодетый в пух и прах, на его носу уже красовались неизменные черные очки.

— Она даже не была заперта, — сказал Кроули с упреком, — к счастью для тебя, поскольку от твоего акцента царь Саргон, этот старый мерзавец, перевернулся бы в своем склепе. И я уверен, что говорил тебе никогда не спускаться сюда, если только речь не о самой чудовищной и роковой чрезвычайной ситуации. Для рядовых чрезвычайных ситуаций мы используем рандеву. Ты ведь помнишь, что такое рандеву, не так ли? Ты угодил в неприятности, ангел? — Он внимательно изучил Азирафеля. — Ага. Ты угодил в неприятности.

— Дорогой мой, не хотелось бы сообщать плохие новости, — Азирафель заломил руки, — но итоги сегодняшнего дня весьма печальны. Это насчет Соглаш…

— А. Понял. В неприятности угодили мы оба, — простонал демон, затем прижал бледный палец к губам. Он отступил от двери, чтобы Азирафель мог войти.

— По крайней мере, зайди внутрь, прежде чем расскажешь мне, насколько мы обречены. — Он вернулся к более привычному, уверенному тону: — Кроме того, я сомневаюсь, что все так уж плохо; ты всегда преувеличиваешь. Однажды я вляпался в такую беду, что проснулся и сам себя не узнал, и все же я здесь. Во всяком случае, большая часть меня.

По сравнению с тесными, извилистыми коридорами Ада логово Кроули было просторным, безупречно чистым и пребывало в идеальном порядке, но человеку оно определенно показалось бы странным. Оно состояло из трех смежных комнат в подвале дома Монтегю, и хотя демон знал, что это место нельзя назвать уютным, — уют был не по его части, — ему нравилось, как он его обустроил. Вообще-то оно было похоже на жилище монаха-клептомана, если бы этот монах прожил достаточно долго, чтобы урвать такую добычу, как серебряный макет целого города, палец ноги из позеленелой меди размером с бочку, утерянный фрагмент гобелена из Байё или ирландский бронзовый крюк для мяса, на котором можно было подвесить кусок, достойный Кухулина.

Вместо мебели у Кроули было множество ящиков и корзин разного размера, за единственным (но выдающимся) исключением — здесь имелся самый настоящий сатанинский трон, сделанный по заказу одного тронувшегося рассудком вельможи, который объявил себя королем Нового Иерусалима незадолго до того, как угодить в сумасшедший дом. Кроули выиграл этот трон в вист, и в одиночестве он иногда распластывался по его дырявому бархату и практиковался в том, чтобы выглядеть развратно.

Через световые колодцы подвала просачивались остатки вечернего света, по чугунным решеткам стучали ноги последних посетителей музея. В апартаментах Кроули не было ни холодно, ни сыро, Кроули этого не допускал. Из соображений гостеприимства демон зажег несколько ламп.

Азирафель кое-как примостился на ящике рядом с нефритовым львом, стараясь держаться подальше от бронзовой скульптуры, изображающей двух борцов. При большом желании можно было бы принять эту сцену за борьбу Иакова с ангелом, но обе фигуры были крылатыми, а тот из борцов, что проигрывал, выглядел — в лучшем случае — смущенным своим затруднительным положением. Это была очень мастерская и очень непристойная работа, и Азирафель был в достаточной мере человеком, чтобы знать, что сочетание этих двух фактов поднимает стоимость скульптуры до небес. Кроули поймал его взгляд.

— Это называется симплегма. Запутанность, — перевел он, внезапно проявив раздражающую эрудированность. — Видимо, англичане начинают что-то понимать, раз переводят свои эвфемизмы на греческий.

— Я провел целый век на Пелопоннесе, я знаю, как это называется. Я просто не пойму, почему эта вещь выставлена на всеобщее обозрение. Она абсолютно безвкусна.

— На вкус и цвет. Тебе повезло, что я продал ту, с козой.

— Ну, знаешь... — Азирафель слегка покраснел. — Поддельные мумии больше не приносят прибыли? И вообще, тебе не нужны деньги на жизнь.

Кроули закинул левую лодыжку на правое колено, демонстрируя слабость к стальным пряжкам на ботинках, а также к чулкам в черно-серую полоску, которые подчеркивали его изящные икры, хоть уже и перестали быть (не то чтобы он признал это) той самой изюминкой на торте Моды.

— …Сказал тот, кто никогда не пробовал грешить в рамках бюджета. Позволь сказать тебе, ангел: это отталкивает людей. Можно разбогатеть, потратив чудо, а можно заработать капитал в поте лица, и, честно говоря, второе намного веселее. Кроме того, я никого не обираю до нитки, — защищаясь, добавил демон. И тут же подумал, что если бы он обирал, то заработал бы куда больше очков в Аду. Еще не хватало, чтобы чертов ангел раздвигал его понятия о допустимом.

Когда Кроули впервые услышал слово «кунсткамера», — а случилось это примерно в 1720 году, — он пришел в восторг от открывшихся перспектив. Работа настоящим антикваром требовала большей эрудированности, чем была ему по душе, но мода на кабинеты диковинок подошла ему идеально: клиенты были богаты, неразборчивы и буквально дрались за товары. Этому дурачью можно было продать буквально все. Чучела крокодилов, древние черепки, мумифицированные головы, акульи зубы, обсидиановые зеркала, ведьмины бутылки, русалки с Фиджи — все находило спрос. Кроули вносил в это дело и собственную лепту, сбывая по сходной цене египетские мумии, причем покупали их настолько охотно, что ему пришлось открыть небольшую мастерскую. Свой товар Кроули мастерил из суповых костей, бинтов, битума, папье-маше и гнилых человеческих зубов, купленных за гроши у местного зубодёра на случай, если у кого-то возникнет соблазн размотать бинты. Эта предосторожность была даже излишней: Кроули всегда предупреждал перепуганных покупателей, что любого, кто развернет мумию, настигнет проклятие. Никто не заподозрит надувательства аж до 1932 года, а тогда первоначальные покупатели этих мумий уже точно не смогут потребовать деньги обратно.

Конечно, Кроули торговал и подлинными древностями. Для музея он был тайным, но ценным источником экспонатов, периодически случающихся демонических чудес и, самое главное, серьезных денег. И если музей к нынешнему моменту спас от уничтожения несколько книг, к которым неровно дышал некий ангел — включая Линдисфарнские Евангелия, «Беовульфа» и сочинения Беды Достопочтенного, — наверняка это было чистое совпадение.

Таким же совпадением был и визит Кроули в Бастилию несколькими годами раньше, когда он, одетый как гламурный кузен маркиза де Сада, спас некую особу от гильотины.

Порой Кроули подозревал, что Азирафель подстроил эту встречу и нарочно мучился в цепях в Бастилии, словно Андромеда на скале — вот только ангел ждал не Персея, а своего скромного змея. Другая часть Кроули понимала, что при всем своем невероятном уме Азирафель был достаточно глуп, чтобы в самом деле ввязаться в Революцию, это средоточие мира, доброжелательности и благодарности за изысканную выпечку. Но это означало бы признать, что никто ничего не подстраивал, а Кроули мигом примчался к Азирафелю из самой Ниццы, стоило тому воскликнуть «Гильотина? Вся эта бумажная волокита? Вот досада!».

И вот, похоже, ангел снова попал в передрягу. Когда же Кроули станет достаточно разумным демоном, чтобы с ним не связываться?

Никогда, знал Кроули. У него были все основания подозревать, что он не самый разумный демон, и жизнь ничему его не учит.

— Если ты налюбовался моей коллекцией, — сказал он, — кажется, есть человеческая поговорка «Одна голова хорошо, а без нее лучше». Или что-то в этом духе. Так что валяй, рассказывай.

Азирафель глубоко вздохнул.

— Что ж. Видишь ли... Ох... Мы с тобой — заметь, я не виню в этом тебя одного, — мы, похоже, ненароком привлекли внимание архангела Гавриила…

Неожиданный визит Эманации Йесод, третьей из Семи Тайн и, по мнению Кроули, Главного Чурбана всея Небес (не то чтобы они когда-либо были представлены друг другу) в книжную лавку Азирафеля был не самой дурной вестью, которую демон когда-либо слышал. По крайней мере, это не был Конец Света в буквальном смысле слова. И все же новость его встревожила. Последние несколько лет Кроули бездельничал, нежась в лучах славы: разжигание Французской революции приписали ему. Возможно, он немного размяк.

Во времена правления доброй королевы Бесс Кроули уверенно заявил Азирафелю, что ни Небесам, ни Аду нет никакого дела до того, как выполняются их задания. Он ни капли в этом не сомневался, так что, возможно, потерял подробнейшую инструкцию по борьбе с Отчаянием, которую дал ему ангел. Ладно, примерно половину пунктов из нее он помнил, но на деле все они оказались бесполезными, и Кроули в конце концов просто выбросил эту проклятую инструкцию — послал в задницу, как выражались на Земле.

Человек мог бы сразу извиниться, сообщая такую новость, но Кроули, как демон, лучше знал, как себя вести. Никогда не просить прощения, никогда не оправдываться, всегда исходить из того, что ты пострадал больше всех, и лишь в конце аккуратно перейти к признанию своей вины.

— Ну, это просссто иззссумительно, — прошипел он. Нелегко одновременно тянуть звуки и шипеть, но Кроули был экспертом. — Просссто чудесссно. Доссстойное завершение десссятилетия! А оно и так было нелегким, учитывая Стодневный террор и некий инцидент в Бастилии, за который, кстати, ты до сих пор меня не отблагодарил.

— Я с тобой пообедал, Кроули.

— А я спас твою шею от Патриотического Укоротителя, — и позволь мне напомнить, что демоны не берут плату в gâteaux de crepes. Ты мой должник, ангел.

Азирафель вздохнул:

— Так или иначе, у нас проблемы. И даже если нам удастся найти правдоподобное объяснение для моего начальства, я не смогу поделиться с тобой долей научной славы. Не то чтобы моя собственная доля будет впечатляющей.
— Научная слава? Пфф. Гавриил может забрать себе ее хоть всю, если будет держаться подальше отсюда.

«И от тебя», — этого Кроули вслух не сказал, но ангел, похоже, понял.

— О, ему не будет дела ни до меня, ни до всего остального Лондона, как только он получит то, что хочет. И это должно быть несложно, — добавил Азирафель, немного приободрившись. — Все, что нам нужно сделать, это выяснить, почему ты лучше меня помогаешь Отчаявшимся, и оформить это в красивый отчет, готовый к подписанию.

— Несложно? Ты что, упражняешься в остроумии? Должен заметить, что я действительно, клянусь Сатаной, не знаю, в чем моя заслуга. Я просто делаю что могу.

— Проблема в том, что ты делаешь это ощутимо лучше, чем ангел Господень.

Кроули, сцепив пальцы, наклонился вперед на своем нелепом троне:

— Азирафель, мне нужны цифры. Насколько «ощутимо» лучше?

Ангел нервно сглотнул:

— Ну, по словам Гавриила, раньше мне удавалось спасти людей от Отчаяния примерно в двух из пяти случаев. Но после заключения нашего Соглашения мой рейтинг вырос до трех успехов из пяти, а в последнее время — до четырех. Так что логично предположить, что ты как минимум на пятьдесят процентов лучше справляешься с этой конкретной ангельской задачей, чем благочестивый непадший ангел. Полагаю, поздравлять тебя будет невежливо?

— Именно, так что не стоит. — Демон нечасто выглядел сбитым с толку, но сейчас был один из таких моментов. — Временами это чертовски тяжелая работа.

— И часто неблагодарная. Хотя ты никогда не жаловался. — Сказав это, Азирафель понял, что его слова опасно близки к выражению признательности, и, конечно, Кроули предупреждающе уставился на него поверх очков, впившись в обивку своего позолоченного трона появившимися из ниоткуда когтями.

— Работа есть работа, ангел, — отрывисто сказал демон, извлекая когти из рваного бархата и поднимаясь на ноги. — И более любезный ангел прихватил бы с собой выпивку. Впрочем, ладно. У меня кое-что припрятано в шкафчике рядом с библиотекой. Ты любишь библиотеку, я помню. Сможешь поздороваться с парочкой старых друзей.

Chapter Text

Когда пятьдесят лет назад Кроули отправился на разведку в дом Монтегю, он пустовал уже целое поколение, а его некогда знаменитые фонтаны были грязными, словно ванна Сатаны. Просторный, расположенный в самом центре города, обветшалый и настолько обремененный долгами, что семейство Монтегю с радостью избавилось бы от него, особняк идеально подходил для замыслов Кроули. Он давно искал такое место, и не по приказу Ада, а ради собственной миссии.

Пока в течение восемнадцатого столетия череда пожаров уничтожала драгоценные рукописи, чудом выжившие в цензуре Реформации, Азирафель держал себя в руках. Его решимость пошатнулась, только когда дело дошло до коллекции сэра Роберта Коттона, и даже тогда единственными чудесными спасениями из этого пожара стали Линдисфарнские Евангелия (вмешательство, одобренное Небесами) и последний известный экземпляр «Беовульфа» на земле.

«Беовульф» Азирафеля и подвел. Полный благочестивых устремлений, но также и зверств, хмеля и чудовищ, он подпадал под Небесное определение сомнительной книги, и при ревизии бюджета на чудеса Азирафель получил упрек Сверху. Остальные уникальные рукописи пришлось оставить на произвол судьбы. Каждую потерю — которых было немало — ангел принимал внешне спокойно, но явно близко к сердцу, и это было… неприемлемо.

Ничего не сказав Внизу, Кроули взялся за побочный проект: «Сохранение якобы сомнительной литературы».

К сожалению, у Ада не было последовательной политики в отношении книг. Но, с другой стороны, после того как демоны одержали одну значимую победу над Богом на его собственном поле, им приходилось поддерживать репутацию, и этим занимался отдел Запретного Знания. И вот Эдемский Змей суетился, лебезил и льстил, писал и переписывал, вычеркивал все упоминания собственного имени и, наконец, протащил свой проект под патронаж Мефистофеля, который оставался главным предметом гордости Ада в интеллектуальной сфере (хотя по мнению Кроули, с доктором Фаустом ему просто очень повезло).

И этот проект Кроули оказался чертовски успешен. Точнее, проект Кроули и Мефистофеля: что ни говори о Мефисто, он был гением в работе с персонажами. Он был неповторим, когда изображал замшелого академика или священника-мизантропа: сеял раздоры, подбрасывал сплетни ученым и злобствовал на греческом койне. Плодом их нечестивых трудов стал Британский музей: дом Монтегю превратился в сокровищницу уникальных книг под огнеупорной крышей, его патрулировали ночные сторожи и охраняла парочка незаметных чудес. Помимо книг здесь имелась коллекция античных горшков, украшений и скульптур, комната с артефактами, настолько непристойными, что лондонским антикварам пришлось придумать для их описания специальное слово «порнография», и скромное логово одного демона — именно ради него, как Кроули хвастался Азирафелю, он и предпринял все эти усилия.

Это была ложь: его главной целью была библиотека. Видимо, Азирафеля смущало, что пристрастие гнусного демона к фешенебельному жилью спасло так много Хороших Книг, и он добавил музею несколько собственных противопожарных чудес, что было только к лучшему. Азирафель даже не подозревал об истинных мотивах Кроули, в этом демон был уверен. Ангел понятия не имел, что все это было затеяно ради того, чтобы у него не лезли перья всякий раз, когда он слышал об очередном погибшем в пожаре манускрипте.

Кроули и Азирафель поднялись в библиотеку по парадной лестнице (в музее дежурила пара ночных сторожей, но их маршруты каким-то чудом не пересеклись с маршрутом Кроули и Азирафеля).

— До меня дошли слухи, что в музее водятся привидения, — прошептал Азирафель, когда они прошли под чучелами жирафов и оказались в греко-римской галерее. — Ты взялся за свои старые трюки?

Кроули остановился перед квадратной деревянной колонной, увенчанной стеклянной витриной с вазой с двумя профилями. Это была аттическая амфора, изображавшая многоликого Януса: влево смотрел выживший из ума старик, вправо — полный надежд юнец. Кроули щелкнул пальцами, и на глазах у Азирафеля ваза повернулась так, что лица оказались направлены в противоположные стороны. Это был как раз один из тех трюков, что порождали леденящие кровь слухи о призраках.

— Немного показушно, — упрекнул ангел.

— Черный пиар — тоже пиар. — Демон расплылся в ухмылке. — В каждом приличном музее должны быть привидения.

— Ты не очень-то похож на призрака, Кроули.

— Ну, я все еще могу вызывать духов, а время от времени — бутылку вина.

Еще один щелчок — и передняя часть деревянной колонны отодвинулась. Внутри было куда больше пространства, чем казалось снаружи, и находился там винный стеллаж и различные питьевые принадлежности. Кроули опустился на колени перед тайником и стал рыться в нем, звеня бутылками.

— Сто лет из них не пил. Они из моей частной коллекции древностей. Будь добр, подержи их, а я достану кое-что интересное.

С этими словами он передал Азирафелю пару римских терракотовых кубков, на которых каким-то чудом не было сколов и царапин. По ободку каждого из них были выбиты слова AQVAM FORAS VINUM INTRO. Азирафель провел кончиком пальца по буквам, вспоминая.

— «Вода снаружи, вино внутри» — знакомый девиз. Как давно у тебя эти кубки? Они точь-в-точь как из одного ресторанчика, в который я захаживал во времена правления Клавдия…

— Они именно оттуда, — сказал демон и встал, держа в руках пузатую бутылку, пробка которой была затянута в клетку из проволоки. — «Что нашел, то мое», как говорили в Риме^[8].

— Мелкая кража! — возмутился ангел. — Гнусный демон, ты меня разочаровываешь. Я не сомневался, что ты поощряешь воровство сувениров из модных заведений. Но я удивлен, что ты сам до такого опустился.

В Риме времен расцвета рестораны стоили сущие гроши, вернее динарии, и предназначались для плебеев, которые не могли позволить себе поваров, — но однажды предприимчивый Петроний открыл бешено дорогое заведение, где изысканные блюда ели с деревенских тарелок, а вина пили не из чаш мурринского стекла, а из простых глиняных кубков. Этот диссонанс привел римских умников в восторг.

— Ангел. Кубки в этом ресторане воровали все и каждый, хотя я польщен, что ты решил, что это моя идея. Конечно, они ничего не стоили, но обладание ими доказывало, что ты там был. Это место опередило свое время. Обжорство, тщеславие, воровство и гордыня: сразу четыре греха по цене одного рыбного ужина.

— Не удобнее ли было бы держать выпивку у себя? — спросил Азирафель. — Ты ведь живешь в подвале.

Кроули закрыл дверь своего необычного бара, и Азирафель уловил легкий поворот шестигранника адской печати, гарантирующей, что тайник не соизволит проявиться даже для своего владельца, пока солнце не взойдет еще дважды.

— Искусственные ограничения, — пояснил его спутник тоном наставника, восхищенного успехами ученика. — Люди придумали это сами, хитрые гады. Суть в том, чтобы поддаться соблазну стало труднее, чем сопротивляться ему. В итоге ты поступаешь правильно — но по неправильной причине. Ад не может решить, за они или против.

— Вот как. И зачем тебе ограничения?

— Этому я тоже научился от людей, — сказал Кроули, пока они шли по залу классических древностей. — Только дураки пьют в одиночестве.

Двойные двери распахнулись, и им открылась коллекция, которая, с точки зрения Кроули, была смыслом существования всего музея: поистине королевская плата за книги, сохраненные в угоду одному суетливому ангелу, который беспокоился о старых палимпсестах больше, чем о себе самом. И этот ангел никогда не узнает, на что Кроули пришлось пойти, чтобы последний экземпляр «Божественной любви» Джулианы Норвичской в 1530-х не превратился в туалетную бумагу — впрочем, Кроули уравновесил это тошнотворно благое дело публикацией «Государя» Макиавелли.

В библиотеке были высокие окна, которые днем давали целое море света для чтения. В данный момент ряды сафьяновых корешков были освещены только последними лучами заката, просачивающимися поверх оконных ставен, которые после ухода посетителей запирались. Для демона мрак не был проблемой, но ангельские глаза куда меньше привыкли к темноте.

— Да будет свет, — произнес Азирафель, и над его плечом, словно ручной светлячок, вспыхнула светящаяся сфера. Ангел предвкушающе покачивался, вдыхая аромат пергамента, приветствуя рукописи как старых друзей. Кроули расположился на подоконнике, прислонившись к одной стене оконной ниши и упершись ногами в другую.

За свои многочисленные и разнообразные грехи демон был наказан даром периодически предвидеть будущее, хоть и без достаточной точности, чтобы это приносило ему пользу (впрочем, однажды пьяная, полная анахронизмов болтовня о вертолетах позволила ему заполучить набросок «Моны Лизы»). Эта черта была прерогативой скорее Ада, а не Небес. Райские пророки сообщали лишь навязшие в зубах банальности, чаще всего советуя трудиться как раб на галере (даже когда еще не было ни рабов, ни галер).

Но истинные провидцы? Такие были не особенно нужны Небесам. Азирафель начал собирать различные пророчества — вдруг в печать просочилась какая-то полезная информация о будущем… и, к своему ужасу, обнаружил, что некоторые человеческие методы предсказания будущего иногда срабатывают. И одним из таких методов было гадание по книгам. Это было открытие огромной важности, но с Кроули этот секрет был в безопасности.

Сейчас Азирафель задумчиво выбрал древнюю Псалтирь, сдвинул книги слева и справа от нее на четверть дюйма внутрь полки и вытащил великую книгу словно бы движением клещей («Никогда не вытаскивай книгу за верх, Кроули! Подумай о её бедном корешке!»). Ангел зажмурился, открыл книгу наугад, ткнул пальцем в страницу, затем снова открыл глаза. По мнению Кроули, библиомантия была дурацким суеверием, но он был не в настроении дразнить Азирафеля за это. Если Богу не по нраву, что лучший слуга Небес предпринимает столь нелепые попытки выяснить, чего же Она хочет, может, Ей стоит перестать быть Непостижимой хоть на один-единственный благословенный миг и самой сказать ему об этом.

Персональный светильник ангела вспыхнул ярче, и настроение Кроули приподнялось. Возможно, Азирафель узнал что-то полезное; Кроули допускал, что этот редкий подлец обладал даром какой-то особой проницательности.

— Ну и что там? — произнес он с ленцой.

— Отрывок из Псалма 119. «Я странник на этой земле: не скрывай от меня заповедей Твоих».

Кроули издал стон:

— Гамбит Нострадамуса снова ставит нам подножку! Это «пророчество» с одинаковым успехом может относиться и к тебе, и ко мне. И вообще к любому, смертному или бессмертному, в истории этой богом забытой планеты, за исключением разве что Моисея.

— Богом забытой? — Азирафель с треском захлопнул Псалтирь. — Не верю, что даже кто-то вроде тебя способен думать, что Она оставила Своё собственное творение!

— Ну, когда в последний раз кто-нибудь болтал с горящим кустом?

Азирафель издал свой фирменный вздох «Некоторые вещи посланы испытать меня».

— Прости, мое сокровище, — пробормотал он, и демон чуть не подпрыгнул, но вовремя понял, что ангел обращается к книге. Перед тем, как положить Псалтирь на место, Азирафель нежно провел рукой по обложке, и это прикосновение сделало со внутренностями Кроули что-то странное и неловкое.

Демон обнаружил, что его пальцы скрутили проволоку на горлышке бутылки так сильно, что она порвалась.

— Выпьем! — решительно воскликнул он, и бутылка откупорилась с треском, похожим на ружейный выстрел. Азирафель подскочил на целый фут, его светильник закачался, как крошечная испуганная луна; пробка рикошетом отлетела от стен библиотеки назад в руку Кроули.

— Что, во имя всех святых, это было?!

— Шампанское^[9], — пояснил Кроули, который натренированной рукой уже разлил игристое и тут же охладил с помощью чуда. — В выпивке это последний крик моды. Виноделы любят говорить, что у него вкус звездного света.

— Интересно, кто вбил им в головы такую чушь. Но разве оно не предназначено для праздников?

— И для тостов. Выпьем за успех этого незапланированного дела, за то, чтобы Гавриил от тебя отвязался, и за то, чтобы ты больше не встречался с ним до самого чертова конца света. — Он спустил ноги с подоконника. — Вот. Садись.

Азирафель присел на другом конце оконной ниши и осторожно взял кубок с пенящейся жидкостью.

— А что, если у нас ничего не получится, и все пойдет ужасно, и нас призовут к ответу перед начальством, и все, что касается Соглашения, всплывет наружу, и...

— Тогда ты по крайней мере попробуешь шампанское, ангел. Твое здоровье.

Чтобы узнать от Азирафеля подробности, Кроули потребовалось полбутылки шипучки (ее создатель, этот достойный бенедиктинец Пьер Периньон, был бы очень раздосадован, узнай он, что его творение попало в лапы демона). Про то, что сам он отошел от сценария, Кроули пока помалкивал: когда ангел узнает, что сделал Кроули, он точно не придет в восторг.

Когда предстоит признать ошибку, нужно смягчить собеседника. Заставьте его рассказать о собственных промахах, скажите, что ошибки совершают все, наполните его бокал, выглядите понимающим. И только когда он ослабит бдительность, шокируйте его совершенной вами поразительной глупостью.

Таков был обычный подход Кроули, но при выяснении отношений с Азирафелем процесс затягивался, потому что этот тупой умник был настоящим экспертом в избегании определенных мыслей. Четыре тысячи восемьсот лет он не думал о моральной стороне арифметики Потопа и больше трехсот — о том, что испанская инквизиция формально была его соратником. Так что небольшая неувязка с Отчаявшимися была для Азирафеля пустяком.

Ангел осознавал, что «его» (их совместный с Кроули) рейтинг решения проблем Отчаяния стал гораздо выше среднего. Но одновременно он убедил себя, что его успеха никто не заметит; Небеса охотно делали ему выговоры, но крайне редко за что-либо хвалили. Он не хотел, чтобы его выросшие показатели снова упали, по самой невинной из возможных причин: он так искренне ценил хорошие дела, что на каком-то уровне ему было все равно, кто их совершает и кто получает за них похвалу. Он был по-настоящему добр, и Кроули не понимал, как это существо одновременно может быть и ангелом Господним.

И каким бы умником ни был Азирафель, ему не хватило смекалки заметить, что раз демон делал выносимей существование человека в трех (иногда в четырех) случаях Отчаяния из пяти, в сравнении с базовым коэффициентом успеха ангела (два из пяти) выходило улучшение минимум на пятьдесят процентов. А на такое рано или поздно обращают внимание. Даже те тупицы Наверху.

— Не могу сказать, что я рад, но я тебя не виню, — сказал Кроули, снова наполняя кубки. — Ты просто стремился делать добро, хоть и опосредованно. Наверное, это какой-то Божественный рефлекс.

— Очень мило с твоей стороны так считать, — откликнулся со своей стороны подоконника Азирафель, но тут же вспомнил, с кем разговаривает. Он приготовился к обычной вспышке гнева Кроули, который терпеть не мог, когда его называли милым или добрым, но ее не последовало.

— Знаешь, ангел, может, тут есть и доля моей вины. Не стесняйся, скажи об этом. У меня мурашки по коже, когда меня долго ни в чем не обвиняют. Честно, я считаю, что в случившемся виноваты мы оба поровну.

— Честно? — Глаза Азирафеля сузились. Вид у него стал гораздо менее раскаявшийся. — Хм... Ты ведешь себя намного разумнее, чем я думал. Я даже назвал тебя милым, а ты и бровью не повел.

Бездна и треклятое адское пламя, подумал Кроули: он перестарался — ангел раньше времени догадался, что он что-то скрывает. Для существа старше Солнечной системы и мудрее целого симпозиума философов Азирафель был никудышным хитрецом — но если слишком усердствовать с уступчивостью, то в конце концов даже он все понимал.

— Давай пройдемся по инструкции по Отчаянию, которую я тебе давал, — сказал Азирафель холодно. — В таких делах лучше быть методичными. Сразу увидим, что пошло не так.

О, адские колокола, вот и оно. Для укрепления духа Кроули сделал еще один глоток «Дом Периньон».

— Я помню наизусть рекомендуемые Небесами методы и знаю — хоть ты и пытаешься это скрывать — что у тебя тоже прекрасная память. Итак, imprimis: заверяешь ли ты Отчаявшихся, что Бог не возложит ни на одну душу большего бремени, чем она может вынести?

Кроули сделал вульгарный жест в сторону потолка библиотеки. Конечно, это были не небеса, но потолок был расписан облаками и голозадыми херувимами, так что сойдет. В первый раз, когда Кроули тысячу лет назад показал Богу средний палец, это казалось ему очень смелым. Ну же, Всеведущая, я знаю, что Ты наблюдаешь за мной, так где же карающая молния?.. Теперь это был просто рефлекс, но Азирафеля он все еще заставлял вздрагивать.

— В интересах Соглашения я проигнорирую это, — сказал ангел, сев очень прямо. — Но, пожалуйста, не делай так снова.

— Тогда говори меньше глупоссстей, ангел.

— Я бы не говорил их, если бы нам не приходилось искать причину методом исключения, — пожаловался Азирафель. — Как ты можешь не знать, как именно помогаешь людям? Ты же Эдемский Змей, Бога ради… всего святого ради… не знаю чего ради. Хитроумие — твое второе имя.

Кроули, не опуская кубок, наклонился вперед:

— Ангел, ты представляешь, как работает искушение? Ты цепляешься за что-то, буквально за что угодно, а дальше импровизируешь. То же и с вытаскиванием людей из чертовой топи Отчаяния: я просто импровизирую.

— Импровизируешь? Послушай, я дал тебе список советов, которым нужно следовать в порядке нумерации. — Ангел наконец взял себя в руки. — Итак, продолжим. Secundus: ты описываешь безутешным непостижимое небесное блаженство?

— А что это, напомни-ка? Откуда, во имя Небес, мне — демону в буквальном смысле слова — что-то знать про непостижимое небесное блаженство? Разве про него хоть кто-то что-то знает, если уж на то пошло? Как ты сам им его описываешь?

— Ну… я просто говорю, что в Раю им будет намного, намного лучше, чем на Земле. Непостижимо чудеснее.

Кроули издал звук, который был смешком только на три пятых.

— Прости, но это не кажется достаточно убедительным аргументом, чтобы не покончить с собой.

— Жизнь — это дар Божий, — продекламировал ангел, — и если кто-то из людей думает иначе, то…

— …в сочетании с Отчаянием мы получаем непростительный грех.

Ангел закусил губу.

— Я только хотел сказать, что с такими людьми мы должны быть особенно осторожны.

— И ты был? — тихо сказал Кроули. Осушив свой кубок, демон смотрел на книжные стеллажи в другом конце помещения так неотрывно, как будто вдруг стал находить их невероятно интересными. Он снял очки, и его глаза блестели в полумраке, как фальшивые гинеи.

— Quartus… я хотел сказать tertius… ох, это безнадежно. У тебя эта инструкция хоть сохранилась? — Тревога в голосе Азирафеля достигла максимума. — Кроули. Ты не потерял ее или что-то в этом роде?

Кроули пожал плечами и взглянул в лицо ангелу своими золотыми глазами:

— Конечно, я не потерял ее. Я ее выбросил.

— Ты. Ее. Выбросил, — повторил ангел, которого только сейчас осенило пониманием. — Инструкцию, над которой я работал несколько месяцев, чтобы все не покатилось под откос? Инструкцию, охватывающую все мыслимые варианты. Инструкцию, которую я дал продублировать писцу из Ковентри, чтобы в ней не осталось никаких следов ангельской силы? Ты выбросил ее, Кроули? Ох, бл... блеск!

Ангелы не сквернословят. И уж точно не сыплют проклятиями. Изредка они могут прибегать к сарказму.

Азирафель расхаживал взад и вперед по библиотеке. Свет, который он призвал ранее, теперь переместился на его макушку, приняв свою надлежащую форму. Кроули подумал, не сказать ли ангелу, что его нимб стал видимым, но решил промолчать. Не так уж часто ему выпадал шанс увидеть его. Нимбы одних ангелов были изящными, как парящие в воздухе короны, головы других к вящей славе обрамляли тарелкоподобные громадины, одинаковые при любом угле обзора; нимб Азирафеля выглядел почти продолжением его волос — небольшой, с текстурой, похожей на проходящий сквозь клубы благовоний солнечный свет. Он выразительно менял свое положение в воздухе в зависимости от мыслей ангела. Нимб был ему к лицу.

— Я все еще не виню тебя, Кроули, — сказал обладатель нимба, буквально трясясь от великодушия. — В конце концов, ты же меня не винил. И отвергать конструктивные советы — свойство демонической натуры. Не знаю, чем я вообще думал, предоставив тебе более чем разумную инструкцию, как справляться с Отчаянием, и ожидая, что ты будешь ей следовать. Было бы несправедливо обвинять тебя…

Кроули вскинул руку:

— Ради Сатаны, хватит паниковать. Мы что-нибудь придумаем, — сказал он с уверенностью, которой на самом деле не чувствовал. — Причина есть, просто мы ее пока не знаем. Я имею в виду, ты когда-нибудь думал о том, почему тебе лучше, чем мне, удается убеждать священников отказаться от всякого этого воздержания ради трехразового питания и перепихона?

Азирафель остановился.

— Как грубо, — сказал униженный ангел. — Не каждый создан для жизни в аскезе, и я никогда не... подожди, ты сказал, что я справляюсь лучше тебя?

— Примерно на семнадцать процентов, и особенно когда речь об искушении отказаться от аскезы.

Нимб негодующе запульсировал. Вот и отлично, подумал Кроули. Возмущенный Азирафель был значительно лучше Переполошенного Азирафеля.

— Почему ты не сказал мне раньше? Хвастаться особо нечем. Я имею в виду, это далеко не так внушительно, как твои пятьдесят процентов…

— Именно. Это идеальная цифра. Впечатляющая, но в то же время правдоподобная. Я объясняю это твоим пристрастием к земному комфорту. Если бы ты лучше следил за своим рейтингом, то и с Отчаявшимися можно было остаться в рамках разумного. И нам бы не пришлось сейчас перебирать все пункты инструкции и изобретать… изобретать… что там когда-нибудь изобретут.

Кроули со стоном вскочил на ноги и начал вышагивать по комнате. Он, должно быть, волновался больше, чем думал сам, потому что в его сознании проскочила (как всегда не вовремя!) искра предвидения. Как и все такие искры, она не имела отношения к насущной проблеме и причиняла боль. Впервые такое случилось с ним на стене Эдема: свинцовый воздушный шарик лязгнул в его разуме задолго до того, как люди начали использовать свинец, или воздушные шары, или метафоры, намекая, что он спровоцировал не просто небольшие неприятности.

Нынешнее предвидение было словно как если бы ему в висок врезалась неуклюжая повозка из будущего.

— Изобретать что, Кроули? — огрызнулся Азирафель. Не получив ответа, он посмотрел на демона более сочувственно:

— Дорогой мой, у тебя опять один из этих приступов? Может ли быть ответ: «Изобретать объяснения»?

— Не совсем.

— Изобретать… порох? Часы? Печатный станок?

— Нет. Пожалуйста, прекрати. Умоляю.

— Изобретать колесо! — торжествующе сказал Азирафель.

— Нет! — Кроули ударился лбом о книжный стеллаж. — Аргх! Уйди из моей головы, бесполезное знание! Вон! Изыди! Прочь!

Он почувствовал, как Азирафель положил руку ему на плечо и развернул его так, что они оказались лицом друг к другу. Лицо ангела излучало столько чистосердечной заботы, что Кроули инстинктивно отпрянул от него, как рептилия от костра. Азирафель выглядел извиняющимся, гневный нимб успел раствориться в волосах.

— Просто это выглядит… болезненно. Позволь мне развеять это, Кроули.

Глаза демона блеснули:

— Нет. Мне не нужно твое сочувствие. Наверняка эти чертовы предвидения — дело рук кого-то из ваших.

— Давай будем рациональны, — тактично сказал ангел, — и посмотрим на это с позиции чистого эгоизма. В таком состоянии от тебя не будет пользы. Можно?

Неохотно буркнув что-то в знак согласия, Кроули почувствовал, как маленькое Божественное чудо коснулось его лба и развеялось прежде, чем причинило ему боль. Фрагменты предвидения явившейся из далекого будущего технологии отступили^[10]. Азирафель со скрупулезной честностью разлил остатки шампанского по кубкам и вручил Кроули его половину.

— Вот, — сказал он. — Уверен, этот напиток обладает лечебной ценностью. И я прошу прощения за свою настырность. Нелегко узнать, что один из Падших лучше меня вытаскивает людей из топи Отчаяния, даже если этот Падший — ты, мой дорогой. И не хочу хвастаться, но я в этом не так уж плох. Что ты говоришь этим страдающим душам?

— Я стараюсь говорить поменьше, — пробормотал Кроули, — и это чистая правда.

— Но, как я подозреваю, не вся правда, — сказал Азирафель. — Знаешь, если бы ты не был так одержим идеей делать вид, чтобы все дается тебе без труда, это бы упростило нам задачу. Некоторые вещи важнее имиджа.

— Зачем мне лгать тебе об этом? Я просто... рядом с ними, в общем. Бестелесно присутствую. Обычно я не позволяю им увидеть себя. Ладно, иногда я завожу разговор, но в основном говорят люди. Иногда они злятся, иногда нет. Иногда они треплются как ненормальные, иногда вообще молчат. Иногда они спрашивают, здесь ли я еще, и тогда я отвечаю «Да».

— И это действительно работает?

— Иногда, — сказал демон оборонительно. — И, по-видимому, это работает лучше, чем твоя одобренная Небесами инструкция.

— Нам придется изучить этот вопрос. И я не про книжные изыскания, хотя, без сомнения, они тоже понадобятся. Книги я возьму на себя. Но нужны практические наблюдения. Полевые исследования. Реальный, практический опыт. Наука.

Кроули снова надвинул на глаза темные очки, с ними вернулась и сухая, настороженная манера поведения:

— Давай кое-что проясним: в такие моменты я не позволяю людям узнать, кто я такой. Твой хитрый план заключается в том, чтобы ходить со мной и глазеть на Отчаявшихся как на музейные экспонаты? Это не сработает и через миллион лет. Я знаю, что никому не нужно сочувствия от демона, но я не уверен, что кто-то хочет его и от ангела. Если ты собираешься стоять рядом, лучась спокойствием, доброжелательностью и Небесной снисходительностью, это несколько подпортит мой стиль работы.

— Тогда я буду присутствовать бестелесно, и люди обо мне не узнают. Меня тоже не радует такая перспектива, Кроули, но, в конце концов, ведь эти Отчаявшиеся предназначаются мне. И я всегда восхищался... ну, у тебя есть полезное умение быстро находить выход из сложных ситуаций. Но если у тебя есть идеи получше, то, конечно, изложи их.

— Мне надо подумать, — коротко сказал демон, подбирая пустую бутылку из-под шампанского и свои драгоценные римские кубки.

— Сейчас тебе нельзя появляться в книжном магазине. Гавриил может заявиться без предупреждения, а не впустить его я не могу. И, как ты и сказал, я рисковал, навестив тебя здесь в такое время. Я не могу приходить в музей каждый раз, как Небеса дадут мне задание, подходящее для исследования, и есть предел тому, сколько записок я могу оставить мистеру Бэмпингу.

— Так давай условимся еще о двух местах, чтобы общаться, — сказал демон, у которого было больше, чем у ангела, опыта в тайной переписке. — Записками либо лично, если потребуется. Никаких церквей, но кроме них, я готов пойти куда угодно, а ты нет, так что ты выбирай сам. Просто назови два самых людных и самых эпатажных места, которые знаешь.

— Хорошо. Во-первых, я предлагаю Воксхолл-Гарденз, рядом с мраморной статуей дорогого Генделя...

— Неплохой выбор. Там всегда толпа народу, а в гобой старины Георга Фридриха много чего можно засунуть.

— Гм... Еще подходящая репутация у чайной Гюнтера на Беркли-сквер. Возле нее всегда экипажи с вздыхающими кавалерами и влюбленными барышнями. Молодежь оставляет друг другу записки — кажется, они прикрепляют их к ограде. А бергамотовому сорбету мистера Гюнтера посвящены целые сонеты.

Демон закатил глаза так, что это было почти слышно:

— Азирафель, клянусь волосатой задницей Сатаны, если нас когда-нибудь поволокут на плаху в наказание за все это, даже тогда ты будешь жевать какой-нибудь навороченный десерт. Отлично. Значит, чайная Гюнтера.

Кроули провел Азирафеля по черной лестнице Британского музея, где в бытность его величественной резиденцией сновали слуги. Они вышли через дверь, которая раньше была входом для угольщиков. Сумерки снаружи уже сгустились до бархатной темноты, и за воротами музея, на Грейт-Рассел-стрит, один из лондонских фонарщиков насвистывал, закончив зажигать фонарь.

Внезапно Кроули издал восклицание, наклонился и поднял с мостовой какой-то длинный светлый предмет.

— Ха! И откуда же это взялось? — Он обвиняюще помахал белым пером. — Должно быть, оно лежит тут с момента твоего прихода. Очень, очень неосторожно.

— Я не вполне уверен, что это м… — Азирафель прервался: на смену его чувству вины пришел настоящий ужас.

— Посмотри на размер этой штуковины, ангел, конечно же оно твое. Ты что, линяешь?

Азирафель понурился.

— Ах... Ну, это не исключено. В последнее время перья почти не проветривались.

— Это еще мягко говоря. Держу пари, ты уже пару месяцев не приводил свою спину в порядок. Что, если ты потеряешь перо где-то еще, и люди заметят? Я думал, твой бюджет чудес ограничен.

— Дорогой мой, на свете существуют птицы.

— Но не у многих из них из-под сюртуков падают перья длиной в полметра. На легенду для прикрытия тебе пришлось бы извести пару-тройку чудес, и даже тогда это было бы неловко. «Будем знакомы, я мистер Фелл, совершенно обычный человек, а это мой домашний альбатрос Джеффри. Он очень застенчивый».

— Кроули!

Демон ухмыльнулся:

— Да?

— Не мог бы ты вернуть перо, пожалуйста?

Демон с неохотой отдал блудное перо, и Азирафель поспешно спрятал его во внутренний карман, радуясь, что оно наконец-то у него в руках. Когда он поднял голову, его Коварный Противник уже исчез в доме Монтегю с той же обескураживающей внезапностью, с которой он иногда появлялся прямо за плечом. Уважаемый мистер Бэмпинг, чудесным образом уверенный, что музей покинули все посетители без исключения (хотя одного конкретного джентльмена среди них не было), успел запереть ворота и передать ключи ночной охране музея. Но ворота знали Азирафеля и сами открылись, а затем закрылись за его спиной.

Ангел направился домой, не обращая внимания на прикованные к нему взгляды всевозможных бродяг, воришек и ночных блудниц (все они каким-то образом пришли к выводу, что лучше оставить его в покое). Кроули был прав, размер находки действительно позволял ей быть одним из его собственных нижних перьев, и, по правде говоря, крылья Азирафеля обычно пребывали в таком же «порядке», как и его прическа — будучи, впрочем, при этом безупречно белыми. Возможно, он испугался зря.

Как только он благополучно оказался в своей заставленной книгами штаб-квартире (у ангелов не бывает логова), так надежно защищенной от всех, кроме самого Азирафеля, что даже Гавриилу пришлось бы потратить секунду на проникновение внутрь, он достал перо из кармана и рассмотрел получше.

Это определенно было не его перо. Хоть в человеческом облике Азирафель и выглядел как франтоватый гражданский, но боевая природа его крыльев не изменилась: созданные для стремительных схваток в воздухе, они напоминали крылья белого ястреба, их перья были широкими и жесткими. Не было оно и из оперения Гавриила — воплощения элегантной мощи, как и подобает самому быстрому ангелу на небосводе Божьем. Это перо было создано для бесшумного полета, как у совы.
Азирафель положил перо в горшочек к собственным перьям, которые лежали там в ожидании, когда их превратят в перья для письма (он всегда говорил себе, что это не нарциссизм, а просто экономия). Затем он приготовился к долгой ночи чтения. Но перед этим достал с полки (не без трепета) свой чудесным образом продублированный экземпляр De Caelo et de Inferno Эммануила Сведенборга, чтобы проверить, не упрекает ли его уже Гавриил в медлительности. К его облегчению, между страницами не нашлось никаких суровых записок, но тем не менее книга без подсказки открылась на определенном месте, и его взгляд сам собой притянулся к словам:

«…Небесные Ангелы неизмеримо превосходят в мудрости низших, Духовных Ангелов. Небесные Ангелы не задаются вопросами о Положениях Веры, потому что постигают их в самих себе, лишь Духовные Ангелы рассуждают, истинны Они или нет… поэтому Господь всегда предоставляет Ангелов-посредников, через которых происходит Связь и Соединение…»

Мы, низшие ангелы, действительно рассуждаем, подумал Азирафель. Я всего лишь Начало, недостаточно значительное, чтобы иметь силу духа Гавриила, верность Сандальфона или уверенность Михаил в своей цели, поэтому, да помогут мне Небеса, я склонен задаваться вопросами. Попытки понять волю Непостижимой могут далеко завести ангела.

Он убрал свою копию De Caelo et de Inferno обратно на полку и вместо нее взял бесценный «Режим здоровья» Маймонида^[11]: средневековый текст, написанный еврейским медиком на арабском языке для помощи страдающему депрессией сыну Саладина. Рекомендации доброго доктора (на полях Азирафель оставил пометки — свое мнение об их потенциале) заключались в следующем:

* Регулярно делайте гимнастику. (✗)
* Не забывайте поужинать. (✓✓)
* На десерт выбирайте фрукты. (✗…✓…?)
* Пейте сладкие напитки. (✓)
* Часто катайтесь верхом. (✗✗✗)
* Проснувшись (✗✗), прочитайте достойную книгу. (✓✓✓)

Азирафель заточил перо и вздохнул. Если только он не недооценил склонность Кроули к гимнастике и, что было бы еще страннее, к конному спорту (надо будет спросить его о фруктах на десерт), маловероятно, что секрет демона в этом. Так или иначе, Азирафель трудился в задней комнате своего книжного магазина до тех пор, пока в маленьком дворике снаружи не начали чирикать воробьи: рыскал туда-сюда от стеллажей к столу и своим записям, как гончая в поисках трюфелей; всклокоченные волосы Азирафеля торчали под все более странными углами, и пугающая копия De Caelo оказалась временно забыта.

И зря. Хотя старина Сведенборг был безумнее мартовского зайца и ошибался в девяносто девяти случаях из ста, насчет ангелов Связи и Соединения он попал в точку.

Крылья Веревиль рассекали воздух ровно, а ее тёмно-фиолетовые одежды плыли вокруг нее так безмятежно, словно их нарисовал Фра Анджелико.

Ничто в строгом лице Начала Обетов не указывало на панику. Если бы она соизволила встать на пьедестал, то могла бы позировать для статуи Терпения. Она по-прежнему двигалась по Небосводу Хроник не более суетливо, чем парящий в воздухе дефис, но ее разум был полон тире и восклицательных знаков, какофонии цветов и рваных всплесков звука. Веревиль любила предсказуемость и обещания, но сегодня, выполняя наказ своего Записывающего ангела — незаметно благословить любого, кто будет искать природу таинственной Аномалии, — она внесла в ход событий свое собственное крошечное несоответствие.

Она ведь была так осторожна. Она даже не приблизилась к земле настолько, чтобы различать действия отдельных людей, но когда она снова поднялась на Небеса и посмотрела вниз, то увидела одинокое перо, неумолимо падающее по спирали вниз, к кривым дымоходам и укромным дворикам Лондона.

Теперь она парила перед своим великим и заботливым Другом, и окутывающий ее фигуру ореол был полон горя:

Chapter Text

Возможно, вы задались вопросом, как же Веревиль оказалась лично (хотя и шапочно) знакома с Эманацией Йесод, третьей из Семи Тайн и казначеем Хранилища Душ, при том что Гавриил командовал целым миллионом ангелов. Дело в том, что хотя Гавриилу всегда лучше удавалось внушать благоговение, чем любовь, он обладал лидерской способностью не забывать ничьих заслуг. И примерно в тот момент, когда «до н.э.» превратилось в «н.э.», он вызвал к себе серьезного и старательного ангела по имени Веревиль и спросил, не окажет ли она архангелу услугу.

Речь шла о Благовещении о рождении Иоанна Крестителя. Оно прошло не так гладко, как Благовещение о рождении Христа, потому что Гавриил доставлял весть не кроткой жене плотника, а раввину, а ни один раввин не любит, когда ему указывают, что делать.

Даже архангелы.

В итоге Гавриил наслал на раввина Захарию немоту, поскольку тот усомнился, что ему и его жене Елизавете, уже далеко не юнцам, суждено стать родителями. Захария был по натуре скептиком, и когда Гавриил явился перед ним, сочась елеем и радостными вестями, у пожилого священника возникли резонные вопросы:

И сказал Захария ангелу: «Как я могу быть уверен? Ведь я стар, и жена моя в летах преклонных».

Ангел сказал ему в ответ: «Объясню проще: много ты знаешь людей с шестиметровым размахом крыльев? Я архангел Гавриил, стоящий подле Бога, я был послан принести тебе эту чрезвычайно благую весть, а у тебя хватает наглости сомневаться во мне? Во мне! Раз я говорю, что Лиз ждет ребенка, ты пойдешь и купишь колыбельку. А теперь ты закроешь рот и не заговоришь до того дня, как она родит, хотя бы потому, что это избавит тебя от неудобных вопросов о твоей сексуальной жизни. Кстати, это будет мальчик, и если не хочешь проблем, ты назовешь его Иоанном. Мазл тов».

(Впоследствии редакция Небес внесла в Евангелие от Луки 1:18-20 ряд исправлений).

Позже Гавриил пожалел, что наказал Захарию немотой, но архангел не может просто вернуться и сказать: «Если подумать, я чуток перегнул палку». Так и получилось, что пережить перепуганному раввину эти девять крайне неловких месяцев до рождения сына помогала Веревиль. Она никогда, даже до начала своей работы на Небосводе Хроник, не увлекалась докучливой болтовней. Веревиль предпочитала символы, и после этих девяти месяцев Захарии стало привычнее выражать свои мысли жестами и мимикой, чем записывать их.

Гавриил, каким бы устрашающим он ни был, относился к своим обязанностям серьезно и в других усердие тоже ценил. Случай с Захарией принес Веревиль Похвалу, хотя это было всего лишь пятое ее задание на Земле.

Но сейчас, паря перед своим Записывающим Ангелом, Веревиль была уверена, что не заслуживает такого безупречного послужного списка. Ее крылья дрожали, а мысли — режущие, яркие и панические — было никак не собрать, словно осколки стекла.

Она почувствовала, как ее огромный Друг проник в ее разум и продемонстрировал крошечную часть своего прекрасного имени, чтобы успокоить ее. Только когда она сосредоточилась на нем, он заговорил:

Нимб Веревиль засиял возмущенно-доверчиво: суждения Записывающих ангелов были безупречны по определению. Поэтому она не колебалась, когда по предложению своего Друга подлетела близко к Лондону и увидела, как Азирафель совершает очередное свое доброе дело — дарит нуждающейся семье достойную книгу, — и когда она вернулась на Небеса, его поступок был зафиксирован на Небосводе Хроник.

От огромного чуткого Друга Веревиль исходила аура, которую Начало, будь ей привычней человеческий набор эмоций, назвала бы печальной:

В прекрасном, проклятом, душесмутительном городе Лондоне честный люд занимался своими делами уже несколько часов, а нечестный — еще на час больше. Бодрствовали все лондонцы, кроме одного. Половина противоречивой натуры Кроули приходила в восторг от бурных времен, но другая половина жаждала спокойного существования, и спокойнее всего существовать было, когда он спал.

На человеческой кровати Кроули был балдахин из утрехтского бархата, изысканные простыни и покрывало из соболя. В это утро в ней не хватало только ее владельца. Когда змея напугана, первая ее реакция — втиснуться в темное, уютное пространство, где можно прижаться своими кольцами ко всем сторонам сразу. Естественно, для таких моментов Кроули разработал запасной план — и то, что он иногда проводил одну или несколько ночей в выложенном мягкой тканью ящике с надписью «Бронза династии Хань», никого, кроме него самого, не касалось.

Эдемский Змей толкнул крышку ящика мордой и зевнул, прищелкнув языком, как умеют только змеи. Утро пахло озорством. У лондонского утра всегда был вкус озорства, и он очень бодрил; и уже через десять минут щегольски одетый мистер Кроули вышел к сторожке у ворот Британского музея. Он кивком поздоровался со швейцаром:

— Мистер Бэмпинг.

Швейцар отвесил Кроули ответный поклон, несколько более формальный, чем тот, которым он обычно приветствовал мистера Фелла:

— Рано вы сегодня, мистер Кроули. Сэр. На часах едва стукнуло десять.

Вот это, с одобрением подумал демон, великолепная наглость. Но это не значило, что он стерпит хамство от смертного.

— Когда совесть чиста, спится спокойно. Для меня никто не оставлял записок? — Опыт подсказал Кроули, что даже после того как он просветил Азирафеля насчет тайной переписки в чайной Гюнтера или Воксхолл-Гарденз, ангел предпочтет просто передать послание через знакомого.

— Вы всегда угадываете, сэр. Пару часов назад мальчик-посыльный доставил вот это.

Кроули развернул листок: послание оказалось анонимными, кособоко нацарапанными угрозами, что Божественное провидение однажды покарает его за гнусные дела (вообще-то оно уже покарало). Может, Азирафель не был мастером шпионских игрищ, но всегда проявлял чудеса чистописания — а эти каракули совсем не походили на его обычный ангельский почерк. Демон перечитал записку еще раз, используя волшебное зрение, и увидел настоящее послание Азирафеля: Арундельская лестница^[12]. Три часа. Морской капитан. Приходи трезвым.

Проблема с такими людьми, как Фрэнсис Бэмпинг, по мнению Эдемского Змея, заключалась в их излишней проницательности. Этот человек считал Кроули Источником Пагубного Влияния, Крайне Подозрительным Малым и Дурным Примером, а это значило, что Бэмпинг не захочет с ним откровенничать. Использовать на подобных людях транс казалось немного неспортивным, но иногда без этого не обойтись. Кроули щелкнул пальцами и без остатка завладел одурманенным вниманием Бэмпинга.

— Когда мистер Фелл в последний раз посещал музей, я полагаю, он сделал тебе подарок, — сказал Кроули. — Что это было?

— Книга для моего сына. Он сказал мне, что она слишком сильно помята, чтобы ее продать.

— Ха. И ты поверил?

— Нет, — сказал швейцар. — У мистера Фелла доброе сердце, но он не знает, что такое увертка. Такие легенды он придумывает для тех, кто не хочет брать подачки.

Кроули грустно кивнул. При слове «увертка» Азирафель первым делом наверняка подумал бы о каком-нибудь сложном кремовом украшении на пирожном.

— Как называлась книга, Фрэнсис?

— «Возвышающая история Умнички Два Башмачка, описывающая Средства, с помощью которых она преисполнилась Образованности и Мудрости».

— И что, она правда понравилась Джози… твоему сыну? — Кроули показалось, что это чересчур даже для Азирафеля.

— Ему всего девять, так что простите его, но полагаю, он счел ее крайне благопристойным чтением.

Жаль, что Фрэнсис Бэмпинг не запомнит этого разговора, потому что не многим людям удавалось увидеть искреннюю улыбку Кроули.

— Фрэнсис, через десять секунд ты очнешься, думая, что мы обменялись остротами и ты взял надо мной верх.

Щелчок пальцев — и так и случилось.

Кроули зашагал по Грейт-Рассел-стрит, окутав себя покровом прикладной невидимости (не буквальной невидимости — на нее уходило больше усилий, к тому же вскоре люди, как правило, натыкались на тебя), позволяющим ни с кем не столкнуться и не привлечь ненужного внимания, пока он погружен в размышления.

В Аду была в ходу язвительная поговорка: ни одно доброе дело не останется безнаказанным, — и демон начал в это верить.

Проблема первая: похоже, он, Кроули, будучи демоном в буквальном смысле слова, эффективнее вытаскивал людей из пучины Отчаяния, чем боголюбивый член Небесного Воинства. Проблема вторая: упомянутому члену Небесного Воинства нужно было срочно найти этому феномену объяснение — то есть Кроули столкнулся с вилкой Мортона, причем эта вилка ткнула его прямо в зад. Если он найдет ответ, то поможет Небесам спасать души. Если он этого не сделает, Азирафелю грозят неприятности, а при наихудшем исходе их Соглашение будет раскрыто.

Эта мысль была невыносима.

Кроули запер этот ужасный вариант в самый темный подвал разума и постарался переключиться на свой побочный проект: помешать Азирафелю в очередном благодеянии, направленном на семью Бэмпинг. Если дать ангелу волю, Фрэнсис, Элеонора и их отпрыски превратятся в воплощение слащавой проповеди, где все будет вертеться вокруг мужественно борющегося с глухотой Джози, а сестры полностью посвятят себя заботе о нем и в конце концов возненавидят его на всю оставшуюся жизнь. Азирафель часто забывал имена сестер, но Кроули не забывал: их звали Тетти и Китти (строго говоря, это были Элизабет и Кэтрин, но демону было по душе, когда смертные меняли имена по своему вкусу).

Кроули так увлекся планированием интриг, что забыл про включенную им прикладную невидимость — до того неловкого момента, когда обнаружил, что стоит в книжной лавке на площади Финсбери, держит в руке ознакомительный экземпляр «Умнички Два Башмачка», а у продавца вот-вот случится нервный срыв, потому что книгу у него покупает несуществующий человек. Стерев из памяти продавца самые травмирующие три минуты его жизни, Кроули спросил, не порекомендует ли он что-нибудь готическое, что могло бы понравиться юным леди, и добавил к своему заказу леденящие кровь «Ужасные тайны»^[13] в качестве моральной компенсации.

Кроули распорядился, чтобы «Умничка Два Башмачка» ждала его в доме Монтегю, а «Ужасные тайны» доставили сестрам Бэмпинг в Чипсайд, но перед тем, таинственно улыбнувшись, выудил из кармана стопку билетов в Воксхолл-Гарденз и вложил два из них в начало первой главы — вместе с парой капель дьявольской удачи. Стоило позаботиться, чтобы его затея не завела барышень Бэмпинг в слишком уж серьезную беду.

Затем он расхлябанной походкой направился к Арундельской лестнице, щелкая пальцами на каждом повороте^[14]. Этот путь начал угрюмый джентльмен в черном сюртуке и серых чулках в полоску, а завершил близнец этого джентльмена, моряк с заплетенными в косу длинными волосами и с татуировками в виде морских змей на худых, голых по локоть руках. Последний щелчок — и неуместные на капитане Кроули очки сменились повязкой на глазу. Он был уверен, что его клиент-моряк видел вещи и подиковеннее, чем второй, оставшийся на виду глаз Кроули.

Мистер А.З. Фелл в его обычном устарело-элегантном облике ждал Кроули в лодке, пришвартованной у Арундельской лестницы.

— Не то чтобы я не ценил твое внимание к деталям, — прошептал ангел, когда рядом с ним уселся рыжеволосый джентльмен пиратского вида, — но так ли нужен этот маскарад? Мы ведь решили присутствовать на задании бестелесно.
— Я передумал, — ответил Кроули. — И иногда наряд приводит меня в нужное расположение духа.

— Куда вас доставить, сэр? — спросил лодочник у Азирафеля. Среди владельцев немногих оставшихся в Лондоне пассажирских лодок Азирафель был известен как очень щедрый клиент. Правда, он мог попросить о поездке в необычное время суток и иногда приходил в странной компании.

— В Уоппинг, пожалуйста. Высади нас у «Вида на Уитби»^[15].

Лодочник скривился:

— Это же самая гнусная пивнушка в округе, а Уоппинг и так-то не общество благородных девиц. Местные зовут это место Таверной дьявола.

Рыжий моряк повернулся к своему спутнику и усмехнулся:

— Ну, если это не предзнаменование, то я не знаю, что это.

Теоретически, работа с Отчаявшимся в Уоппинге прошла без заминок.

Кроули бесконечно долго беседовал с капитаном дальнего плавания, который в одиннадцать лет стал юнгой, а теперь сделался суровее джутового каната и женился на даме с таким же нравом. Единственное, что подтачивало их союз — это то, что они так и не смогли завести ребенка. Когда капитан был этим особенно удручен, он пил как лошадь и ругался как дьявол (хотя и не так впечатляюще, как его жена, уроженка Биллингсгейта). Но с детьми — как сообщили Азирафелю, когда вводили его в курс дела — капитан всегда был заботлив и добр, и поэтому Небеса отметили эту чету как идеальных кандидатов для создания приюта для беспризорников и подкидышей^[16].

Неудивительно, что этот джентльмен и Кроули поладили, как будто обплавали вместе тысячу морей. Куда хуже, размышлял Азирафель, было то, что архангелу Гавриилу неортодоксальные методы Кроули вряд ли придутся по вкусу.

— Знаешь, есть человеческая поговорка: и рыбку съесть, и косточкой не подавиться, — сказал он Кроули, когда они вышли из «Вида на Уитби».

Упрек был несправедлив, поскольку Кроули выполнил задание в точности. Похвалив рыжеволосого незнакомца за его стойкость к выпивке и за богатство словарного запаса, капитан вывалился из «Вида на Уитби», и вместе с несколькими пинтами крепкого пива в нем плескалась горячая решимость помочь всем лондонским босякам. Любой, кто встал бы между этим человеком и его будущим приютом для подкидышей, пожалел бы об этом.

— Об этом ты точно знаешь больше меня, — ответил демон, все еще одетый так, словно явился наниматься на службу к Эдварду Тичу.

— Очень смешно. Я имел в виду, что ты явно компенсируешь спасение из пучины Отчаяния поощрением Гнева и Сквернословия. Ты заигрываешь с Богохульством, Кроули. Это у тебя стандартная практика?

— Я думал, поощрение Гнева — обычное дело Наверху…

— Только с надлежащим допуском, — сказал Азирафель. — А этот парень сыпал такими проклятьями…

— Он моряк. Кроме того, его проклятья были адресованы демону. Разве это не дополнительные очки для ваших?

— Не пробуй на мне свои уловки, змей.

— К тому же я говорил ему буквально то, что было в твоей инструкции.

— Проблема в том, что это должен говорить я!

— Но ведь сработало же. Он так удивился, услышав, как я бранюсь на чем свет стоит и при этом говорю о Божественном замысле, что на секунду перестал отчаиваться и уверовал. Действительно поверил, что посланники Бога могут спуститься на Землю, и что не все из ваших чересчур чванливы, чтобы заботиться о таких, как он. И, возможно, он будет верить в это достаточно долго, чтобы что-то поменять. Никто не слышал наш разговор, кроме тебя, и, возможно, Бога, если у Нее нет других дел. Мне по душе сквернословие, твоему высокому начальству плевать на оскорбления, а ты любишь прощать людей. Поэтому не вижу в случившемся ничего плохого, если только ругательства не вызвали у тебя несварения желудка.

Азирафель нахмурился:

— Кроули, я слышал бранные слова много раз.

— В них, видимо, и кроется секрет моего преимущества — потому что в отличие от людей и тем более нас, Падших, ты эти слова не можешь или не хочешь использовать.

Ангел остановился как вкопанный, и Кроули с гордостью и ужасом увидел, что Азирафель оказался перед искушением. Ей-Сатана, он явно испытал соблазн, хоть и небольшой, ответить Кроули довольно грубо. Затем он приосанился, глаза его засияли, а кудри заблестели так, словно он их отполировал. Он выглядел грозно, и это смутило Кроули в таком ключе, в котором он пока не был готов думать об Азирафеле. Затем ангел принял горестный вид, и стало еще хуже.

— Я думал, мы договорились как джентльмены, что меня ты не будешь пытаться искушать, гнусный демон.

— Извиняюсь, — пробормотал Кроули, когда они двинулись дальше. — Привычка — вторая натура.

— Тогда, молю, преодолей эту привычку и, во имя Соглашения, придумай, как представить это открытие архангелу Гавриилу. Я же не могу сказать ему, что я, хоть и с самыми лучшими намерениями, побуждаю людей сквернословить. Он никогда в это не поверит. Это не в моем характере. Это... это позор.

— Тогда так и веди себя, как будто это позор, и если твоему Архичурбану это не понравится, тем лучше. Я знаю его типаж. Если что-то тебя очерняет, он, скорее всего, в это поверит. Не говори, что поощряешь моряков браниться как моряки; намекни, что просто не делаешь им за это выговоры. После этого он пришлет тебе строгую записку, что твое открытие годится разве только задницу ему подтереть, и потребует, чтобы ты придумал что-то другое. Это даст нам время.

Азирафель никогда не забывал, что Кроули Падший, но время от времени разница между мышлением демона и его собственным просто поражала. Иногда ангел задавался вопросом, не является ли символика адского пламени нарочитой дезинформацией, потому что Кроули, по крайней мере та сторона Кроули, что Азирафель знал лучше всего, больше походил на воду. Он замечал малейшие лазейки, никогда не переставал пытаться, и, когда хотел, действительно был хитрее любого живого существа.

И он был неизлечимо тщеславен. Но поскольку он был Падшим и, следовательно, проклятым, его тщеславие находилось в противоречии с глубокой аллергией на лесть.

— Боже правый, — потрясенно сказал Азирафель, — это воистину коварно. И цинично. Без должного Противодействия ты мог бы развратить святого. Или даже меня!

— Стараюсь как могу. — Удовлетворение окутало Кроули, как пары горячего рома. Потом он принял встревоженный вид: — Азирафель. Я знаю, что у тебя свои ангельские понятия о приличиях, и… ну, я могу слегка искушать, но я не любитель склонять кого-то к пороку всерьез, и даже если бы я им был, пробовать это на тебе — не в моих интересах. Одному Небу известно, кого пришлют вместо тебя.

— Ха. Гнусный демон, у тебя было восемьсот лет, чтобы склонить меня к пороку, и этого еще не произошло.

«Гнусный демон, у тебя было восемьсот лет, чтобы склонить меня к пороку».

На самом деле даже больше, хмуро подумал Азирафель, когда снова оказался в своем книжном магазине под вывеской с глобусом и попытался переформулировать открытие демона в соответствии со вкусами Гавриила.

Вероятно, Азирафель был в опасности еще в Риме, когда в попытке завязать разговор спросил у навеки проклятого существа, по-прежнему ли оно навеки проклято. Ответ Кроули был ужасно остроумным, и вскоре Азирафель уже описывал ему прелести морепродуктов и рассуждал, стоит ли добавлять в устрицы выжимку лимона, каплю гарума или оставаться строгим пуристом. На словах о «строгом пуристе» Кроули рассмеялся как человек, которому уже много лет не было по-настоящему весело.

В демоне было так мало порочного, что тогда, что сейчас. Самым ужасным его злодеянием на том первом их совместном ужине было сделать так, чтобы некий сенатор, обожающий морепродукты, больше никогда не смог выжать ломтик лимона, не брызнув соком себе в глаз. Если Кроули и планировал склонить Азирафеля к грехопадению, то имел невероятное терпение. Хотя, конечно, совсем отрицать такую вероятность не стоило. Небеса регулярно рассылали циркуляры о коварстве демонического рода.

Что ж, Божьи силы тоже могут быть хитрыми. «Мудры, как змеи», — сказано в Библии. Азирафель был почти уверен, что встречал у Фомы Аквинского мысль, что даже преднамеренное богохульство — простительный грех, поскольку в отличие от случайного сквернослова тот, кто клянет Бога осознанно, по определению верит в его величие, пусть и не питая почтения. Возможно, Азирафель мог бы использовать этот аргумент, если перефразировать его в соответствии со вкусами Гавриила.

Откопав свой экземпляр «Суммы теологии» Аквинского (с автографом) и дойдя до темы праведного негодования, ангел поймал вдохновение. Оказалось, он и сам неплохо разбирается в старом добром праведном негодовании. А также в плагиате.

Промокнув и сложив свой отчет, он оставил его между страниц De Caelo et de Inferno и заодно принес Богу извинительную молитву: в собственном понимании Азирафель всегда стремился только к добру, но снова и снова обнаруживал, что в отличие от крыльев ангелов и демонов, мир людей не черно-белый.

Когда на следующее утро Азирафель проверил De Caelo (он что, задремал в своем кресле? Он никогда не спал), его отчет Гавриилу исчез, а вместо него появилась маленькая записка-карточка с надписью DEO.SOLI.GLORIA. Она гласила: Твои бесценные советы по диете и физическим упражнениям приняты к сведению. Не пробовал сам применять на практике то, что проповедуешь?

В течение следующей недели или около того Азирафель слушал, как люди, которых Кроули пытался утешить, по-настоящему богохульствуют — один раз при этом Кроули был в человеческом теле, но в основном просто незримо присутствовал рядом. И Кроули не прощал их великодушно, как предписывали Азирафелевы «Подсказки в борьбе с Отчаянием». Он просто… впитывал эти выпады, как бы молча признавая, что они имеют вес.

Если кто-то интуитивно догадывался (как тот морской капитан), что Кроули — действительно сверхъестественная сущность, пытающаяся помочь, они заодно проклинали и его. Если демон думал, что это способно вызвать у человека улыбку, он едко замечал, что слышал в свой адрес вещи и похуже.

Но некоторые люди богохульствовали иначе — намереваясь не оскорбить Всевышнюю, а навредить самим себе. В такие моменты Кроули умело перенаправлял их гнев, сосредотачивая все их внимание на себе: вместо того чтобы обращаться к Богу, проклятия устремлялись к демону, как железная пыль к магниту. Когда Азирафель закрывал свои телесные глаза и смотрел вместо этого глазами своего духа, он мог видеть, как истинная форма Кроули вбирает в свои кольца каждое полное отчаяния слово.

Будь ты проклят, Бог. Ты говоришь о заботе, но на самом деле никогда не приходишь на помощь. Лжец. Трус. Лицемер. Ненавижу Тебя. Ненавижу. Я отвергну любое утешение, которое Ты предложишь. Ты никогда не преуспеешь. Проклинаю тебя за создание Вселенной. Проклинаю тебя за сотворение человечества. Проклинаю за сотворение чего бы то ни было. Ненавижу, ненавижу, ненавижу, даже если буду проклят до скончания веков.

Кроули принимал каждое из этих слов. Затем человек спрашивал Кроули, рядом ли он еще, и Кроули давал знать, что он рядом.

Люди удивлялись этому, но не так сильно, как Азирафель. Если это, по мнению демона, был один из самых простых способов работать с Отчаявшимися (помимо разрешения на матросскую ругань), Азирафель боялся подумать, что же будет дальше. Пылинки полных горечи слов действительно становились частью Кроули, в этом Азирафель был уверен.

— О чем думаешь? — небрежно спросил демон, когда они возвращались с задания в Орпингтоне.

— Да так, ни о чем, — поспешно сказал Азирафель. — Обо всякой ерунде. Просто день был долгий.

Глаза Кроули блеснули поверх очков.

— Чушь, — сказал он. — Ты всегда о чем-то думаешь и неспособен думать о ерунде. И когда ты вернешься домой, ангел, ты будешь продолжать думать о том, о чем думаешь сейчас, всю чертову ночь напролет. Знай, что это испортит мне сон. Так что выкладывай.

— Хорошо. Что это была за материя? Та, что к тебе…

— Не хочу хвастаться, ангел, но это описано в сцене из Книги Бытия. Глава третья, стих четырнадцатый.

Азирафель моргнул. Дважды.

— «И будешь есть прах во все дни жизни твоей». Но я никогда не предполагал, что тут кроется какой-то метафизический смысл. Глупо с моей стороны.

Кроули ничего не ответил, шагая молча. Из-за его длинных ног ангелу приходилось почти бежать трусцой, чтобы поспевать за ним.

— Так вот что это такое? Осязаемое отчаяние? — Азирафель в свое время прочел немало метафизических трудов. — Зримая тьма, — добавил он и вздрогнул.

— Вот ты мне и скажи. Ты же чертов богослов.

— Если настаиваешь. Я думаю, что когда человеческая надежда превращается в уныние, или хуже того, в отчаяние, тогда демоны, возможно, способны ею воспользоваться. — Азирафель тут же почувствовал к этой идее неконтролируемое отвращение. — Они могут потреблять эту материю. Она служит вам своего рода… ну, не хочу выражаться слишком резко, Кроули, но у тебя нет особого аппетита к настоящей пище.

— Ангел, никто из нас не нуждается в еде.

— Это я признаю. Но человеческое отчаяние выполняет для тебя эту функцию или же нет?

— Как ты любишь напоминать, я демон, и иногда я делаю демонические вещи. — Кроули скривился. — Не рекомендую этот деликатес.

— Поэтому демоны и взращивают такие чувства в людях? — Азирафель не смог придумать способа выразить эту мысль более деликатно. — Чтобы… кормиться?

Вот тут Кроули всерьез разозлился:

— Ты что, думаешь, я какой-то фермер, ждущий урожаев уныния? Эта дрянь и так повсюду вокруг нас, заполняет весь чертов эфир. Иногда это все равно, что продираться сквозь суп. Суп из страданий с гренками отчаяния. — Его язык раздвоился прежде, чем Кроули успел совладать с ним. — Может, попробовать это блюдо тебе и не грозит, но поверь, недостатка в нем нет.

На этом Кроули развернулся и пошел прочь, и внезапно Азирафель почувствовал себя ужасно виноватым перед ним. Всевозможные извинения вертелись у него на языке, но вершиной дружелюбия, на какое он был способен, оказалось:

— Вот же напасть! Но ты хотя бы заглянешь в гобой Георга Фридриха в субботу?

Демон застыл, как будто ему выстрелили в спину, затем согнулся пополам. Азирафель испугался, что опять сказал что-то не то, но когда Кроули снова распрямился, то махнул Азирафелю рукой в знак согласия. Ангел долго и задумчиво провожал взглядом удаляющуюся долговязую фигуру своего Противника, а затем вернулся в книжную лавку, собираясь провести еще одну ночь за исследованиями.

Потому что ни один ангел, кроме Падшего, не мог сказать: «Ваши горькие чувства мне пир. Не бойтесь, что я прощу их, или забуду, или осужу их; я пожру их». Азирафель знал, что на этот раз Фома Аквинский не сможет ему помочь. Он написал и переписал заново несколько стройных абзацев, но затем зачеркнул их все, написав вместо этого всего пять слов.

…Когда пытаешься противостоять Отчаянию, очень важно, чтобы вмешивающийся ангел не отвергал ничего из того, что ему открывается. Нередко смертная душа еще никому и никогда не высказывала эти мысли; мы — их последняя надежда. Следовательно…

Ради Бога, пусть просто говорят.

Сады Воксхолл-Гарденз субботним днем поздней весны были переполнены нездоровой жизнерадостностью. Кроули пришел засвидетельствовать свое почтение статуе Генделя в натуральную величину и проверить гобой уважаемого композитора на предмет посланий от его Противника. Внезапно он услышал пронзительное: «Пссст!». Когда Кроули, как хорошо обученный агент, невозмутимо прошагал дальше и прислонился к колонне, чтобы высмотреть укромное место для разговора, то услышал еще более неистовое: «Псст! Это я!».

Работа под прикрытием никогда не была сильной стороной его ангела. Демон закатил глаза под темными стеклами:

— Я вас знаю, сэр?

С этими словами Кроули повернулся, приняв чертовски официальный вид и готовясь уязвить Азирафеля таким поднятием бровей, что смертный бы потерял всякое желание общаться с людьми на несколько недель. Под цепочкой бумажных фонариков в китайском стиле стояла дама в атласе цвета охры и свирепо смотрела на него. На ее голове красовалась копна светлых кудрей, а ее манера поведения напоминала одновременно странствующего рыцаря и вдовствующую тетушку.

— Конечно же знаешь, болван! — воскликнула женщина.

Кроули щелкнул пальцами, окутав их обоих покровом милосердной буквальной невидимости. Он не мог поддерживать ее вечно, но сейчас без нее было не обойтись.

— Азирафель, когда выглядишь как собственная сестра, это не то чтобы очень удачная маскировка. И твоя прическа устарела на двадцать лет.

— Во-первых, это ты виноват, что мне пришлось принять этот облик!

— Ангел, что ты здесь делаешь? За нами что, следит Архичурбан?

— Нет, слава Богу! И пожалуйста, не называй его так, — запротестовал Азирафель, даже в женском облике верный своим принципам. — Мне прислали новое задание по Отчаянию — сложное. И есть еще один вопрос, который мы должны обсудить!

— А ты не мог просто оставить записку Бэмпингу?

— Именно об этом я и хотел с тобой поговорить! Полагаю, это ты несешь ответственность за текущие события в доме Бэмпингов?

Демон не смог сдержать ухмылку:

— Текущие события?

— Я только что провел полдня, занимаясь работой ангела-хранителя, потому что… о, я глупец, конечно же ты понимаешь почему. Я не знаю, кто кроме тебя мог прислать сестрам Бэмпинг готический роман с двумя билетами именно в это место! Я несколько часов присматривал за девочками, — Азирафель достал из рукава платок и промокнул им лоб. — Мне пришлось прибегнуть к чуду, чтобы отправить их домой. Они только что уехали, и только Небеса знают, как они объяснят все это своим родителям. Мало того, что мы угодили в беду из-за Соглашения с тобой, ты еще и начал мешать мне в моих собственных делах! Ты… ты просто демон!

— Ангел, ты слыхал о такой вещи, как легенда для прикрытия? Нам нужно по крайней мере одно правдоподобное недавнее Препятствование друг другу, если кто-то будет задавать вопросы. И мы не можем просто вот так тут болтать, — люди скоро начнут на нас натыкаться. Встретимся в гроте в конце дорожки Хогарта.

— Кроули! Я добродетельная женщина! Нельзя, чтобы меня увидели идущей в грот с незнакомым мужчиной.

Демон вздохнул:

— Если кто и знает, насколько ты добродетелен, так это я. И если у кого-то здесь и возникнут грязные мыслишки, то ничего такого, о чем бы они уже не подумали раньше.

Кроули снова сделал их обоих видимыми для человеческих взглядов, мисс Фелл направилась в указанном направлении, демон последовал за ней на безопасном расстоянии. Когда они добрались до грота, ангел пылал от негодования.

Неожиданно присланная Китти и Тетти копия «Ужасных тайн», вероятно, была отправлена славным мистером Феллом, но происхождение билетов в Воксхолл-Гарденз было загадкой. Поскольку в душе Китти и Тетти были хорошими девочками, они оставили родителям записку, чтобы те остаток дня не сходили с ума, думая, что дочек похитили. Азирафель услышал искреннюю молитву миссис Бэмпинг об их безопасности, тут же поспешил в Воксхолл в женском обличии и провел остаток дня, выдавая себя за родственницу мистера Фелла. Несколько мучительных часов мисс Фелл поражала судорогой разных злонамеренных юнцов и пыталась убедить Китти и Тетти, что найденные в их карманах шиллинги следует потратить на дорогу домой, а не на безделушки и марципан. В конце концов разгневанный до крайности Азирафель применил чудо, переместив в Воксхолл-Гарденз два паланкина: все носильщики были в легком недоумении, что оказались на месте так быстро.

В паланкинах укачивало и они были чуть старомодными — но все же щегольскими настолько, насколько сестры и не мечтали, и девушки были достаточно благоразумны, чтобы понимать, что им в любом случае придется вернуться домой рано или поздно. Они вскарабкались в паланкины, чтобы их доставили обратно в Чипсайд, прямиком в объятия их несчастных родителей.

В конце концов Кроули перестал смеяться, а Азирафель — бросать на него гневные взгляды, и они перешли к нормальному разговору, поскольку обсудить предстояло многое. Азирафелю направили следующее задание по Отчаянию. На этот раз ангелу (точнее, демону) нужно было найти некий дилижанс и помочь путешествующему в нем везунчику обрести профессиональное призвание: обратить его мировую скорбь в решение присоединиться к Церкви.

До этого радостного события оставалось еще две недели. Как раз хватало времени довести до конца пару незавершенных заданий, чтобы Азирафель мог сообщить выводы Гавриилу. А затем ангелу и демону предстояло независимо друг от друга отправиться на север и встретиться, совершенно случайно, в одном и том же транспорте.

Неделю спустя две пылинки света мчались сквозь тьму над Темзой в Теддингтоне, где она делает сложный изгиб. Одна светилась, как гранат, другая была морозно-белой, их оккультное и эфирное сияние отражалось в черноте проносящейся внизу воды. Наблюдатель-человек мог бы принять их за блуждающие огни, если бы не их невероятная скорость (из-за которой они и светились в первую очередь) и тот факт, что они громко спорили.

— Ну хватит! — пыталась урезонить первая пылинка вторую. — Птицы делают это, ангел. Пчелы делают это. Это делают даже некоторые продвинутые блохи!

— Тебя удивит, если я скажу, что стараюсь тратить как можно меньше времени на размышления о повадках блохи? И не пытайся сменить тему. Я совсем не так планировал все сделать, и ты это знаешь.

— Мы вытащили эту пару из пучины Отчаяния, не так ли? И весьма изящно, — заметил красный огонек, лукаво мерцая.

Азирафель и Кроули возвращались с проверки одной из на время оставленных ими работ с Отчаявшимися. В туманные утренние часы они вместе пропутешествовали вверх по Темзе в Оксфорд, а теперь тем же маршрутом, в темноте совершали менее трудоемкий обратный путь в Лондон.

— Но он должен был стать врачом-миссионером, — простонал Азирафель, — и, что куда более важно, ей суждено было стать святой. Она собиралась дать обет целомудрия!

— И что? Он ведь не бросит медицину. Вместо этого он станет сельским врачом. А она не пойдет в монастырь, потому что теперь она невеста сельского врача. Это будет до тошноты идеально: гирлянды из полевых цветов, хор деревенщин, судья после трехдневной попойки делает предложение пономарю. Мне казалось, ты в восторге от подобных вещей.

Несколькими неделями ранее Кроули, продолжая их исследования, ввязался в один запутанный спор с нищим студентом-медиком из Оксфорда. Темой спора была теодицея: идея о том, что раз Бог создал все, то и существование страданий обусловлено волей Бога. Конкретной же причиной страданий юноши была дева такой благородной чистоты, что одна мысль о том, как бы он хотел провести с ней время, явно должна была отправить его в ад. Прекрасная барышня намеревалась принять священный сан, так что его положение было безнадежным.

Кроули начал неудачно: подающий надежды врач, здравомыслящая душа, отмахнулся от тихого и вкрадчивого голоса демона, посчитав его симптомом переутомления после эпидемии коклюша. Азирафель намекнул, что готов сам завершить работу, но Кроули отказался. Он решил найти объект якобы безответной страсти молодого медика. Девушка писала глубокие стихи о самоотречении и лилиях. Потребовался демонический глаз, чтобы обнаружить другие ее стихи — на полях, карандашом и явно не о лилиях, — и демоническая же изобретательность, чтобы внушить ей мысль, что истинное служение Богу может включать в себя и служение больным. В Оксфорде. Почему нет.

В том, что касалось спасения от Отчаяния, эксперимент увенчался сокрушительным успехом. Азирафель и Кроули на время оставили это дело на самотек, а когда вернулись, то обнаружили, что пара успела обручиться.

— А мне казалось, — заметила эфирная пылинка, продолжая мчаться над полуночными водами, — что Ад — не агентство по сватовству.

— В том-то и дело, ангел, что иногда это именно так. Ад не может помешать похоти превратиться во что-то большее, а Небеса не в силах помешать святым складывать зверя с двумя спинами. Кроме того, ты не меньше меня хотел, чтобы у этих двоих все получилось. Может быть, они произведут на свет еще более святое потомство. Считай это... инвестицией.

— Инвестицией?! — выплюнул Азирафель, испугав проплывающую мимо выдру. Река под двумя мчащимися огнями стала солоноватой и приливной и начала издавать не самый изысканный запах: они приближались к окраинам Лондона.

— Хорошо, тогда считай это актом веры.

Холодный блеск ангела немного потеплел.

— Что ж. Ну... «Мешать соединенью двух сердец я не намерен. Может ли измена любви безмерной положить конец?..»

— «…Любовь не знает убыли и тлена», — закончил его попутчик.

— Но как же ее собственные стихи? — возразила голубоватая пылинка. — Она должна была принять священный сан и писать о своих, гм, экстазах. Вряд ли ей удастся что-то опубликовать, будучи женой врача. Особенно те стихи, которые она могла бы сочинить теперь, когда у тебя появилось право голоса.

— Все это ее собственный талант, ангел, — ухмыльнулась красная пылинка. — Моя помощь ей не нужна. И я уверен, она продолжит писать, просто будет публиковаться под псевдонимом, потому что люди не любят, когда женщины сочиняют такие вещи. Это твой любимчик Шекспир мог спокойно болтать о засунутом в хвост языке и именоваться при этом титаном комедии.

— Нужно ли напоминать тебе, что эта леди — дочь Евы, — сказал Азирафель (они как раз миновали паромную переправу для лошадей), — и что именно Ева, а не Адам, была первым человеком, вкусившим Запретный плод? Таковы Последствия.

— Ха! Так и скажи, что во всем виноват Змей. Ведь это каждый знает.

Две пылинки замедлились, приближаясь к Лондону. Возле пристани Святого Павла ангел и демон расстались, приняв свои человеческие формы и обсудив предстоящую работу с Отчаявшимся. Несмотря на то, что Азирафель был вымотан чудесами и ему требовалось время на восстановление сил, он явно намеревался провести еще одну ночь за писаниной, и Кроули с не вполне демонической заботой подумал, не помешать ли его Противнику этим заниматься. Но он знал, что когда Азирафель что-то задумал, его трудно остановить, каким бы мягким ангел ни казался внешне.

Кроме того, Кроули хотел хотя бы три ночи поспать в том, что осталось от его тела, прежде чем отправиться в тряскую поездку в дилижансе на сто пятьдесят миль по Великой Северной дороге в Ретфорд (где вообще этот город?), убеждая какого-то Отчаявшегося молодого человека, что где-то в Божьем плане есть особое место для него. И предстоящее задание нельзя было выполнить в виде блуждающего огонька или бестелесного присутствия: Небеса уточнили, что с юношей надо встретиться лицом к лицу.

Чтобы сохранить хоть каплю конспирации, они договорились, что из Лондона объект будущих забот Кроули поедет в сопровождении Азирафеля, а Кроули по счастливой случайности подсядет в тот же дилижанс на постоялом дворе в утро выполнения задания. Работа требовала очень тщательного планирования. Или пары-тройки чудес.

«Я Старый Убеждатель, — сказал себе Кроули, — и я фантастически хорош в своем деле. У нас еще не было ни одного серьезного провала.

Все должно пройти хорошо».

Chapter Text

Высоко в материи Небес, немного выдаваясь за границу, где она уже переставала напоминать архитектуру, светилась жемчужным блеском сторожевая башня. Ее обитатель не стремился ни к какой роскоши кроме пустого, немеблированного пространства, стены башни окружал Эфир. Казалось, что в башне никого нет — пока вы не смотрели вверх.

До Падения, когда Небесное Воинство меньше, чем сейчас, нуждалось в руководстве, архангел Гавриил путешествовал между галактиками в образе Эманации Йесод, внушающей страх и благоговение, прекрасной и чудовищной. И Эманация Йесод, безусловно, была чудом сакральной геометрии, но с перелистыванием страниц гуманоидная форма справлялась лучше. Гавриил, чье недавнее аристократическое великолепие теперь сменилось монашеской простотой, сидел, скрестив ноги и аккуратно сложив крылья за спиной, на подоконнике оконного проема, выходящего на Млечный Путь, и держал в руках книгу.

Книгой, конечно же, была De Caelo et Eius Mirabilibus et de Inferno, ex Auditis et Visis Эммануила Сведенборга: «О небесах, о мире духов и об аде», и внутри нее лежал последний отчет Азирафеля. Гавриил пытался обобщить заметки Начала об Отчаянии до стратегии, которую он сможет представить своим собратьям-архангелам. Азирафель не казался ему особенно благонадежным, но факт оставался фактом: в полевых исследованиях он был хорош. Проблема была в том, что выводы Азирафеля были в лучшем случае неортодоксальными, в худшем — непригодными для использования. По крайней мере, они нуждались в серьезной правке.

Взять, к примеру, отчет Азирафеля о случае Отчаявшегося морского капитана. Гавриил изо всех сил старался понять психологическую ценность брани. Он знал, что популярные ругательства делятся на пять групп: телесные функции, адские клятвы, попытки оскорбить Бога, сравнения с животными и обвинения во внебрачной связи, — и каждая из них казалась ангелу еще нелепее предыдущей. И все же Азирафель, похоже, считал брань явлением, достойным изучения.

Если чувства можно выразить словами, пусть и грубыми, писал Начало, то они приобретают форму, а противник, которого можно увидеть и услышать, менее страшен, чем невидимый и молчаливый. Я допускаю, что форма редко бывает привлекательной. В одних случаях она уродлива, в других — абсурдна. Часто это самоутверждение за счет других, как альтернатива драке.

Но я думаю, что люди помнят — не совсем ясно, но помнят, — что в Начале было Слово. Они знают, что все, что можно облечь в слова, можно и одолеть, и постоянно пытаются сформулировать невыразимое. Но даже поэты, чьи стихи подходят к непостижимому совсем близко, порой прибегают к непечатной лексике, не находя других слов для испытаний, что ставит перед людьми жизнь. Нужно быть терпеливыми.

Все это граничило с безумием. С другой стороны, в последний раз, когда Гавриил вышел из себя при смертном (тот злополучный случай с Захарией, отцом Иоанна Крестителя), он поразил беднягу немотой на девять месяцев, и разгребать все это пришлось молчаливой Веревиль. Воистину, нужно быть терпеливыми. Уже не в первый раз архангел попытался представить себя смертным, и, как обычно, добился в этом не большего успеха, чем человек, пытающийся вообразить перипетии жизни плодовой мухи.

Гавриил оформил свои мысли о сквернословии в безупречно вежливую записку и вложил ее в свою копию De Caelo, отправляя Азирафелю. Он надеялся, что Покровитель Ошибающихся регулярно проверяет свою копию на Земле. Затем он отложил книгу, расправил крылья и отдал безмолвный приказ своей твердыне:

Яркие частицы начали появляться из пустоты и слились в медленно вращающуюся сферу. Это была филигрань человеческих жизней, плотная в одних местах и редкая в других, и когда Гавриил застыл в воздухе перед ней, взмахи его крыльев ничуть не тревожили крошечные пылинки. С первого взгляда он знал, сколько их здесь, точно так же как знал, сколько ангелов в каждом легионе Небесного воинства. Если бы Гавриил был человеком, через четверть тысячелетия его назвали бы человеком математического склада ума.

Метафизики утверждали, что одна-единственная жизнь так же важна для Бога, как и вся Земля. По мнению Гавриила, это была веская причина не допускать метафизиков к политическим решениям, но какова бы ни была ценность одной человеческой души, сейчас этих душ стало больше, чем когда-либо. Это была война на истощение, причем грань между победой и поражением была неопределенной, а большинство ангелов пасовали перед неопределенностью. Гавриил знал только одного ангела, который был исключением из этого правила: этот ангел держал книжную лавку в Сохо и с куда большим энтузиазмом относился к своей легенде для прикрытия, чем подобало слуге Божьему.

Эта мысль не была обнадеживающей.

— Экскременты, — произнес архангел для пробы и ожидаемо не почувствовал себя ни лучше, ни хуже. Какой же должна быть человеческая жизнь, чтобы брань была лекарством от уныния?

За два дня до предстоящего задания Азирафеля и Кроули к лондонскому Тауэру причалила лодка, и на обшарпанную пристань сошел пассажир. Пассажир был немногословен, но щедро заплатил лодочнику за то, чтобы тот дождался его возвращения и не обращал внимания на то, что увидит или услышит.

Это оказалось разумной мерой. Едва Кроули ступил на берег, как из клеток вдоль южной стены крепости над ним послышался истошный рев, блеяние и клекот. Обитатели Королевского зверинца лондонского Тауэра даже людей, пришедших поглазеть на них, не очень-то жаловали, но демон? Это было просто возмутительно.

В зверинце содержались дюжина обезьян, попугай, три льва, пара гиен и одна очень запуганная зебра. От мяса, которое бросали хищникам, оставались объедки, эти объедки привлекали других существ, к ним-то и направлялся Кроули. Обезьяны следили, как он проходит мимо, но не решались бросаться дерьмом: с созданием, что пахнет как змея и ходит как человек, лучше не связываться. И инстинкты их не обманывали. Демон прочел «Умничку Два Башмачка» от корки до корки, задумал преступление и искал весьма специфического соучастника.

На дереве рядом с загоном для зебры сидело множество воронов, молодых и старых. Все они смотрели на Кроули с презрением. По их мнению, правящей династией здесь был дом Corvus corax. Кроули заговорщицки оперся рукой на ограду загона.

— У меня есть для вас заказ, — сказал он. — Расценки обычные.

Вороны заключали стратегические союзы как с Божественным, так и с Инфернальным. Плут, заявившийся к ним в гости сейчас, в некотором роде был птицей одной с ними масти. Проблема заключалась в том, что Кроули одновременно был змеем, естественным врагом птичьего рода, и это они тоже знали. Кроме того, все вороны были ужасно высокомерны. Их предки кормили Илию и защищали Святого Винсента, и они не забыли, что в некоторых мифологиях именно Первому Ворону было поручено отделить Свет от Тьмы. К тому же облик воронов любили демоны Андрос, Мальфас и Столос, а даже самый низший из них был маркизом и командовал двадцатью легионами.

По оценке воронов, Кроули не занимал никакого важного поста, а это означало, что ему придется поторговаться. Он щелкнул пальцами, и в его руке появилось черное перо.

Он положил его поверх ограды.

— Да ладно. Дьявольская удача семь лет подряд, и никакого жульничества. Я знаю людей, которые убили бы за это.

Птицы зашушукались и закаркали, пытаясь выглядеть равнодушными. Искушение было велико, но помимо выдающейся заносчивости вороны обладали непревзойденным чувством самосохранения. Наконец Старая Пророчица — самка ворона, слепая на один глаз, — опустилась на каменную ограду и, склонив голову набок, подскочила к предложенному Кроули товару.

— Ка-а-ар, — заявила она тоном, не допускающим никаких переговоров.

— Хорошо, так и быть, можете разделить удачу между собой. Это работа по надзору, так что мне нужен кто-то, у кого пока нет планов гнездования, но работа будет приятной. Единственный минус — это работа с ребенком.

— Ка-а-ар, — возразила Старейшина Ворон.

— По крайней мере, я с вами честен. И это девятилетний ребенок, а не горгона. Малышня обожает вас.

— Ка-а-ар!

Кроули принял оскорбленный вид:

— Как я могу просить кого-то из вашего рода стать домашним животным? Нет, я бы скорее назвал это фамильяром. Мудрость, озорство и вот это все. Уверен, ты сможешь найти мне кого-нибудь подходящего?

Старая птица задумалась, цепко оглядела холостяков и девиц стаи, изо всех сил пытавшихся выглядеть бесполезными, и взмахом клюва выбрала одного из воронов. Это был совсем молодой ворон, чьи глаза были еще серыми, а не угольно-черными. Он неохотно перепорхнул на запястье Кроули. Тот постучал птицу по голове указательным пальцем.

— Говори, — приказал он. — По-английски, если у тебя есть хоть капля разума.

Ворон вздрогнул, когда свершилось чудо, посмотрел на Кроули с еще большим неудовольствием, а затем опорожнился, и результат приземлился в четверти дюйма от сверкающих туфель демона. Есть попытка донести свои чувства до работодателя — и есть самоубийство.

— Еще поучи меня, как лясы точить, жопа ты чешуйчатая! — каркнул он с акцентом кокни. — Ка-а-ар!

Кроули слегка улыбнулся:

— Вот так со всеми и общайся, и получишь премию.

Он отнес своего союзника на причал, где дал ему указания. После этого ворон улетел в направлении Чипсайда, где жила семья Бэмпинг, и в частности, юный мастер Джосайя. Авантюра в Воксхолл-Гарденз нуждалась в продолжении, и будет особенно приятно использовать против Азирафеля «Умничку Два Башмачка».

Прежде чем Соглашение вступило в силу, Кроули провел тысячи лет, оттачивая свое мастерство в борьбе с Противником, и ангел должен понимать, что любой уважающий себя демон вслед за одной удачной хитростью придумает еще одну. Серьезно, Азирафелю некого винить в новом повороте в образовании Джози, кроме самого себя. Если он не хотел, чтобы посланник Кроули появлялся в жизни семьи Бэмпинг, Азирафелю стоило об этом предупредить.

Закончив эти махинации, демон стал готовиться к заданию в дилижансе. Он заглянул в чайную Гюнтера на Беркли-сквер (вторую из двух предложенных Азирафелем точек передачи сообщений), куда стекались влюбленные, чтобы накормить друг друга сладостями. Здесь он купил кулек совершенно не нужных ему драже, высыпал содержимое в руки проходящего мимо мальчишке и развернул бумагу, чтобы прочитать невидимые для человеческого глаза инструкции Азирафеля.

Предстояло одарить Божественным утешением одного юношу. Его веру в ценность собственного существования было важно восстановить, поскольку иначе он станет последним в своем роду. Единственное отступление от протокола заключалось в том, что дарителем Утешения будет Кроули, в то время как Азирафель возьмет на себя роль попутчика.

Ангел покинет Лондон на следующий день рано утром, выехав из Голден-Кросс в том же транспорте, что и молодой человек, которому назначалось Утешение. На ночь они останутся на постоялом дворе в Стилтоне. Если Кроули в тот же вечер отправится из Лондона с ночным дилижансом, то перед рассветом он как раз должен успеть прибыть в Стилтон и подсесть там в другой дилижанс к Азирафелю: на следующее утро со свежими лошадьми они все вместе отправятся в Ретфорд, где молодого человека ждет семья.

В плане фигурировало слишком уж много конного транспорта. Это немного смущало Кроули. Это — и еще погода. Когда Кроули удалялся от Беркли-сквер, с еще недавно ясного неба на рукав его сюртука упали несколько градин.

«Обычная весенняя погода, — мысленно огрызнулся демон, сжигая послание. — У меня нет никаких дурацких предчувствий, все пройдет как по маслу».

Рано утром следующего дня объект будущих забот Кроули, запыхавшись от бега по зябким лондонским улицам, впихнул свою долговязую фигуру в битком набитый дилижанс. Несмотря на то, что он встал с постели (он мог бы поклясться в этом) в пять утра, в Голден-Кросс он прибыл так поздно, что ему пришлось махать дилижансу — тот уже с грохотом проезжал через ворота. Как ни странно, кучер действительно остановился и подождал опаздывающего.

Объекту было двадцать лет. На нем был вышедший из моды серый плащ, застегнутый до самого подбородка, а его бегающий взгляд ясно говорил, что парень не просто боится, что Бог что-то против него замышляет, а имеет тому неопровержимые доказательства. Когда он взбирался в дилижанс, белокурый чудак в противоположном углу улыбнулся ему, но остальные пассажиры покосились неприветливо. Молодой человек изо всех сил постарался не обращать на них внимания и стал рыться в кармане в поисках часов. Часы по-прежнему утверждали, что у него в запасе еще полно времени.

Так происходило всегда, за исключением тех случаев, когда ему, наоборот, было выгодно прийти попозже. До недавнего увольнения он был худшим учеником часовщика во всей Англии. Молодого человека звали Онисифор Пульсифер, и Кроули должен был убедить его в том, что он не полный неудачник.

Демону предстояло хорошенько потрудиться.

— Боже милостивый! Как такое вообще могло произойти?!

Азирафель в который раз попытался мысленно пообщаться с четырьмя паникующими лошадьми, используя метод, разработанный святым Франциском Ассизским. И в который раз потерпел неудачу. Это была его пятая попытка за пять минут.

Азирафель часто говорил себе, что некоторые вещи посланы, чтобы испытать нас. Но стылая грязь, летящая тебе в лицо, пока ты пытаешься сдержать четырех лошадей, которые понесли во время града? Это явно был какой-то особый экзамен от Всевышней. Вдобавок к прочим горестям ангела, хотя это еще не была темная и ненастная ночь, именно такая ночь должна была вот-вот наступить. Фонари дилижанса^[17] горели только благодаря чуду. Начала — могущественные ангелы, но даже им не под силу выполнять слишком много задач одновременно; все, что Азирафель мог сделать, это защищать транспорт, пассажиров и лошадей и надеяться, что хотя бы последние знают, куда они направляются.

Благодаря еще одному небольшому чуду Азирафель кое-как удерживался на кучерском сиденье дилижанса, рядом с настоящим кучером, которому снилось что-то прекрасное. Третье, более существенное чудо, уберегало от переохлаждения этого самого кучера, четырех пассажиров снаружи дилижанса и одного ангела, чьи руки с трудом удерживали поводья перепуганных лошадей. Лошади бороздили болото, которое должно было быть дорогой между Стилтоном и Ретфордом, их холки покрылись пеной. Все это было странно: обычно присутствие Кроули рядом с лошадьми не было такой уж катастрофой, пока он не пытался сесть на них верхом.

Поначалу все шло прекрасно, в Стилтоне демон, согласно их уговору, подсел в дилижанс, старательно игнорируя Азирафеля. Дилижанс продолжил свой путь по Великой Северной дороге, приближаясь к Ретфорду; запланированное Божественное утешение должно было состояться на закате. Но, намекая, что план сорвется, предположительно прекрасный весенний вечер стал холодным, пасмурным, а потом и мокрым.

Кроули взглянул на Азирафеля и вопросительно поднял бровь, Азирафель слегка кивнул в ответ — продолжаем работу, — и Кроули начал осторожно прощупывать разум несчастного молодого человека в сером плаще, готовясь вложить туда Божественное Утешение. И вот тут реальность разошлась с их планами очень быстро: раздался чудовищный раскат грома, и лошади понесли так, словно за ними гнались адские гончие. Азирафелю понадобилось четыре быстрых щелчка пальцами, чтобы предотвратить крушение, погрузить пассажиров внутри и снаружи в чудесный транс и поменяться местами с пассажиром, что сидел рядом с кучером — как раз вовремя, чтобы Азирафель успел перехватить поводья из безвольных рук последнего.

Бедный ангел рискнул бросить завистливый взгляд на человека рядом: кучер уютно дремал внутри чуда, шептавшего ему, что вечер очень даже хорош, лошади бегут как надо, и вскоре он сможет насладиться пинтой пива в Ретфорде. Внутри дилижанса Кроули тоже, должно быть, изо всех сил пытался убедить пассажиров, что они скоро благополучно остановятся на ночь где планировали, а то, что они не могут ни пошевелиться, ни моргнуть, — просто досадный пустяк.

Ну и катастрофа.

«Но это еще не окончательная катастрофа, — сказал себе Азирафель, — так что возьми себя в руки и постарайся исправить ситуацию». Он ухитрился не врезаться в вяз с ловкостью, которой позавидовал бы опытный гонщик-возница — за исключением того, что это не дилижанс обогнул дерево на критические несколько дюймов, а само дерево поменяло положение.

— Какое неожиданное развитие событий, Кроули! — воскликнул Азирафель так жизнерадостно, как только смог. — Бодрит просто невероятно!

Азирафель не кричал — в такую погоду от этого не было бы проку. Он использовал Голос, которым могли общаться все ангелы, и Падшие и нет. Голос Азирафеля не был особенно впечатляющим — шепот Метатрона, как известно, можно было услышать сквозь землетрясение, ветер и огонь, — но он пригождался, когда жизнь становилась чересчур бурной.

— Почему ты такой весссселый? — выплюнул Кроули в ответ со звуком, похожим на шипение остывающей подковы. — Это ужасссно!

Едва они избежали столкновения с вязом, как сквозь стену града Азирафелю показалось, что впереди извилистая дорога поднимается вверх. Наверное, волноваться было не о чем, но на всякий случай его Голос стал еще бодрее:
— Не говори так, дорогой мой, мы только начали. Как дела у пассажиров?

— Прекрасссно проводим время, ссспасибо, — последовал язвительный ответ, — но нас тут шессстеро, считая меня. Я не могу как ссследует сссконцентрироватьссся, и один не хочет отключаться. Возможно, мне придется его оглушить.

Дилижанс накренился, и подъем впереди внезапно оказался ближе, чем должен был быть. «Слишком близко, чтобы это был холм», — подумал Азирафель. Бессмысленно улыбающийся кучер привалился к его плечу, мимо борта пролетали мокрые живые изгороди. Прелестное зрелище, вот только чересчур уж близко. Азирафелю нужно было немножко больше света… совсем чуть-чуть. Никто в здравом уме не поехал бы по этой дороге в такой темноте.

— Кроули, не стоит бить людей, — рассудительно сказал ангел, дав нимбу над своей головой слегка засветиться, — у тебя это плохо получается. Кроме того, у нас священная миссия!

— Давай, объясссни это вот этому! Ой!

Пока Кроули ругался, град на секунду ослаб, и Азирафель ясно увидел препятствие впереди. Это был горбатый мост, который был бы очарователен в хорошую погоду, но сейчас выглядел ужасно крутым, со зловещими стенами, врезаться в которые на их скорости было бы губительно. Остатки самосохранения заставили лошадей взять курс на центр моста, но только чудо удержало на месте колеса с левой стороны, которые начисто сорвало с дилижанса.

После этого Азирафель отбросил последнее благоразумие. Его зрение позволяло ему видеть в ненастную погоду в преддверии ночи лучше, чем человеку, но демоном он все же не был, и сейчас ему срочно требовался свет. Его нимб вспыхнул в полную силу, как обычно растрепанный, словно хризантема из света.

Жители этих мест еще долго рассказывали легенду о замеченном в 1799 году призрачном экипаже — потому что, несмотря на все усилия Азирафеля, несколько испуганных людей все же увидели мчащийся сквозь град дилижанс. Он огибал препятствия на волоске от того, чтобы в них врезаться, лица пассажиров застыли в мертвенном спокойствии. Одни очевидцы рассказывали, что у кучера была человеческая голова, другие — что вместо головы дорогу освещало гнездо из пламени. И что самое странное, они слышали крики кучера даже сквозь воющий ветер. Можно было ожидать, что привидение будет вопить, как проклятое, но вместо этого оно просто время от времени восклицало:

— Боже правый! Вот незадача! Ох, б… беда!

Внутри дилижанса Кроули переживал мгновения, которые были бы упоительны, происходи это с кем-то другим. С одной стороны, Кроули знал, что Азирафель сохранит самообладание: ангел был бесстрашен, когда дело касалось защиты людей, — к тому же понесшие лошади были всего лишь мелкой неприятностью, а не Столетней войной.

С другой стороны, Азирафель управлял транспортным средством, а это всегда, с момента изобретения колеса, заканчивалось скверно.

Кроули верил, что со временем люди придумают транспорт без лошадей, и тогда он сам сможет водить его, а Азирафель — быть его пассажиром во веки веков. Но пока что поводья были в руках Азирафеля. Только чудом (и далеко не одним) они пока были целы и невредимы. Особенно учитывая, что молодой человек, которому предназначалось Божественное Утешение, изо всех сил старался размозжить Кроули голову. К счастью, у него это не очень хорошо получалось.

— Черт бы побрал твои локти, Пульсссифер! И твои коленные чашечки! Почему мне всегда достаются люди с такими острыми конечноссстями! — шипел демон, лежа на полу. Внутреннее пространство дилижанса было тесным почти как гроб, только в гробу не бывает столько грязных сапог. А также размахивающих кулаков.

Дилижанс накренился, и четверо пассажиров на истертых до блеска сиденьях — те, которых демону все же удалось погрузить в транс, — покачнулись в унисон. Они были не в том состоянии, чтобы комментировать происходящее, но хоть они и не видели Кроули, ему было неловко. Кто бы мог представить, что в дилижансе хватит места для драки между двумя самыми нескладными людьми в Англии, мимолетно подумал он, морщась от попыток поддерживать несколько чудес одновременно.

— Вот дерьмо! — выругался демон, когда с его лица сорвали очки и швырнули прямо под башмак какого-то фермера.

Онисифор Пульсифер^[18] выглядел довольно безобидным парнем, но ощутив приближение Божественного утешения, он почему-то ударил рыжеволосого джентльмена, что подсел в дилижанс в Стилтоне, по лицу. В тот же момент тот, кто Наверху отвечал за погоду, решил, что обычный весенний град недостаточно неприятен, и нужен раскат грома, похожий на звук последней трубы. Лошади шарахнулись, пассажиров пришлось щелчком пальцев ввести в благостный транс, и все задание полетело псу под хвост.

Что-то было не так с этим парнем, которому уготовили Божественное утешение и которого вместо этого настиг кошмар наяву. Пульсифер не вполне осознавал себя, но метался, как паникующий лунатик. Он сопротивлялся куда сильнее, чем ожидал Кроули — обычно человек мог и погибнуть, если двинуть ему вот так…

Кроули убрал кровь, текущую у юноши из носа, усадил его с левой стороны дилижанса, а сам втиснулся на противоположное сиденье. Затем стал осторожно снимать гипноз, пока не увидел в глазах напротив испуг. Собственные глаза Кроули скрыл с помощью чуда, которое сообщало: «Это совершенно нормальные человеческие зрачки редкого светло-орехового цвета» — но если он поддерживал эту иллюзию долго, у него болела голова. Ангелы могут сойти за людей, если попрактикуются, но Падшие не могут вечно скрывать свою истинную природу.

— Не бойся, — увещевал демон, пока дилижанс продолжал бешено мчаться по Великой Северной дороге. В устах Азирафеля эта фраза звучала куда более убедительно, и сработала она лишь отчасти: Пульсифер перестал бояться и пришел в ярость.

— Мой добрый сэр, мы в дилижансе, который лошади несут неизвестно куда в грозу! — воскликнул он, когда экипаж резко вошел в поворот. Бессознательная женщина рядом с Пульсифером слегка повернулась вбок, как будто ведя с ним беседу. Вздрогнув, он вернул ее в прежнее положение. — Кроме того, наши попутчики бесчувственны, и кажется вероятной их насильственная смерть! Что ты такое, ради всего святого, что говоришь мне не бояться?

Что, отметил Кроули, а не кто. Этот парень был чересчур проницателен.

— Тайный поклонник, — язвительно ответил демон и снова попытался щелкнуть пальцами. Если он по какой-то причине не может Утешить этого болвана, надо, по крайней мере, попытаться ввести его в транс, пока не придумается какой-то новый план действий… Но едва Кроули шевельнул пальцами, экипаж злобно тряхнуло, и его толкнул под локоть тот самый джентльмен, чей башмак недавно сгубил его очки.

— Мне трудно поверить в это, — возразил Пульсифер (явно не из тех людей, которым возможная скорая гибель мешала вступить в пререкания), — поклонников у меня точно нет. И, кроме того…

Кроули пересмотрел свое мнение. Это задание шло не просто плохо, оно шло странно. В большинстве случаев он не обращал особого внимания на ауры, но в ауре этого молодого человека присутствовало что-то очень необычное. Как правило, человеческая аура была просто туманной эманацией, но в этой имелся почти осязаемый барьер для сверхъестественных сил, как святых, так и инфернальных. Казалось, на судьбу молодого Пульсифера давно заявило права нечто иное. Что-то, что умело вести долгую игру. Что-то древнее.

Размышления демона прервал звук ангельских труб, жуткий треск и всполох света, который на пару секунд ослепил его привыкшие к темноте глаза.

— Что, во имя Господа, это было?! — вскричал молодой человек.

Вероятно, ангельское чудо, которое в последний момент убрало с их пути дорожную заставу, подумал Кроули.

— Гм. Может быть, в нас ударила молния?

— Музыкальная молния? Я что, похож на идиота?

Кроули был искусным лжецом, а главное в хорошей лжи — держаться как можно ближе к правде. За тысячи лет своей рискованной деятельности он срывал свое прикрытие куда чаще, чем был готов признаться Азирафелю. Если не упоминать, что ты демон — да-да, настоящий, в буквальном смысле — все обычно не так уж плохо. Во-первых, редко кто рассказывал о своем опыте другим смертным, опасаясь, что его сочтут сумасшедшим. Во-вторых, в глубине души большинство людей и так догадывались о существовании тайных сил и тратили много подсознательных усилий на их игнорирование. Просто нужно аккуратно сломать четвертую стену; точнее, именно это делать и не следует.

— Ты и впрямь похож на идиота, но внешность бывает обманчива. Нет смысла пытаться обмануть тебя, да? — Немного лести, затем переходим к главному: — Я дух, которому суждено странствовать по этой Земле по непостижимой воле Божьей, и я пришел, чтобы даровать тебе Божественное Утешение.

Отчасти правда, отчасти не совсем. Формально ничего из сказанного Кроули не было выдумкой. Он изложил остальную ситуацию в том же радостном ключе. Тем временем они продолжали мчаться вперед, и Кроули надеялся, что Азирафель удержит их на дороге и они не превратятся в жуткий клубок конечностей, багажа и сломанных колес.

Онисифор Пульсифер выпрямился, оглядел своих неподвижных попутчиков и махнул рукой перед лицом сидящей рядом с ним дамы, но не получил ответа. Он был моложе, чем показалось Кроули вначале из-за его костлявости, но держался как человек, которому крупно не повезло в этой жизни и он не очень-то верил в свои шансы в следующей. Руки Пульсифера были усеяны мелкими повреждениями, в основном ожогами, под ногтями была столярная стружка.

— С ними все будет в порядке? — спросил он с искренним беспокойством в голосе. Этого Кроули не ожидал.

— Поверь, они сейчас проводят время куда лучше, чем мы, — ответил он. По окнам хлестал град. — Немного везения и моих усилий, и они ничего из этого не запомнят. Как я уже сказал, я дух, явившийся на помощь.

— По моему мнению, сэр, вы сумасшедший. Либо так, либо сумасшедший тут я, и все это какая-то гнусная галлюцинация. И я не знал, что у духов такие острые локти.

— Чья бы корова мычала. Кстати, можешь звать меня Энтони; все мои приятели так делают. Слыхал об ангелах-любителях устраивать вечеринки?

— Теперь все ясно! Я знал, что вы чокнутый. Кроме того, не бывает ангелов по имени Энтони. У ангелов имена на иврите.

Кроули сладко улыбнулся. Строго говоря, он не говорил, что он ангел, но в этом и была прелесть споров с педантами: пока они цепляются к мелочам, легко обмануть их по-крупному.

— Я не говорил, что это мое имя, не так ли? Я сказал, ты можешь звать меня Энтони. — Поддавшись рискованному порыву, Кроули протянул руку — и, вопреки всему, Онисифор Пульсифер тоже потянулся к нему через толкучку и тесноту полуфутового пространства между ними и пожал ее.

— Прошу прощения за бардак, — сказал Кроули, снова опираясь на правду. Надо помнить, что он якобы ангел. — Мне достается самая нелегкая работенка. Пытаться подбодрить таких, как ты, та еще задача.

— Не все идет гладко, да? — заметил Пульсифер, снова проявив удивительное сочувствие к человеку, которого едва встретил. — Вероятно, дело в проклятии.

— В чем?

— Семейное наследие. Оно появляется, когда я сильно чего-то хочу, и все портит. Видимо, я недостаточно смирен и богобоязнен, — с горечью сказал молодой человек, разводя израненными руками. — В монастырь, что ли, уйти, может, тогда оно меня отпустит. До прошлой недели я был учеником часовщика. Как видите, дела шли не очень.

— Проклятие? — простонал Кроули. — Мне про него ничего не сказали. Утешение, должно быть, отскочило от него — но я разберусь с этим, — добавил он, лучась профессионализмом. — В проклятиях я разбираюсь отменно. Уж поверь.

Азирафель никакое проклятие не упоминал. Но когда Кроули снова проверил ауру молодого человека, действительно увидел его там: что-то отметило этот род, как клеймо, несколько поколений назад. Большинству проклятий не хватало силы на несколько поколений, но это было серьезным. Прекрасная работа или, если угодно, заноза в заднице. За проклятия обычно был ответственен Ад, и если Кроули попробует вмешаться во что-то настолько масштабное, наверняка привлечет к себе внимание.

Кроули слегка коснулся проклятия и почувствовал укол вызвавшего его заклинания: «Позаботься о судьбѣ всякаго, кто вмѣшивается въ дѣла, коихъ не понимаетъ». Голос, что произнес эти слова, был исполненным мощи и женским. Ничуть не обескураженный, Кроули попробовал снова, и на этот раз это был не укол. Это был рывок, который вопреки всем законам гравитации швырнул и демона, и человека вверх, вжав в крышу дилижанса. Все инстинкты самосохранения Кроули хором завизжали:

нет.нет.нетнетнетнетнет! стопстопстоп! прекрати сейчас же!

Кроули неоднозначно относился к идее, что раз Бог знает все, то известна Ей и конечная участь каждого, но он вроде как верил в Судьбу (например, он считал, что Судьба некоего Энтони Кроули — выкарабкиваться из любых передряг). Он верил, что в какую бы игру Всевышняя ни играла с Землей, у нее есть правила: тайные правила, сложные правила, несправедливые правила, но правила, которые — независимо от того, сама Она установила их или нет — существуют с разрешения Создательницы игры. И пока одно из этих правил не выполнит своего предназначения, легче сдвинуть с места Эверест.

— Что это было, во имя всего святого? — прохныкал Онисифор Пульсифер, когда они плюхнулись обратно на сиденья. — И не могли бы вы больше этого не делать?

— Это я попытался снять проклятие, — сказал Кроули, отряхиваясь. — И я вполне способен на это — я, может, не лучший на свете ангел, но…

— Это я вижу. Мне даже тут не повезло.

Демон был глубоко уязвлен.

— Не в этом ссссуть! — зашипел он, прежде чем вспомнил, что сейчас он в роли Азирафеля. Хотя Пульсифер должен быть идиотом, если у него до сих пор не возникло сомнений. — Я думаю, это потому, что ты — избранный.

— Избранный для чего? Для жизни неудачника?

— Попытайся увидеть картину в целом, — попробовал сымпровизировать Кроули. — Ты потратил годы, говоря себе, что избежать проклятия можно только если быть смиренным и богобоязненным, но, по моему мнению, ты уже достаточно смирен и богобоязнен — и это вообще-то большая редкость. В этом как раз все дело. Бог любит людей, слишком смиренных, чтобы осознавать свою ценность. Или, во всяком случае, Бог любит выбирать таких людей для особых задач. Так что это, возможно, вовсе и не проклятие. Может, это часть божественного плана.

Разумеется, у Кроули не было никаких доказательств этого утверждения. Он лгал так вдохновенно, что даже слегка удивился, что Всевышняя не распахнула крышу дилижанса, не схватила его за воротник и не раздавила Своими ногтями, как какую-нибудь демоническую вошь.

— Хочешь сказать, что невезучесть — это заготовленный для меня Божий план? Если это и есть твои радостные вести, можешь оставить их себе.

— А что если этот план заготовлен не совсем для тебя? Может, он для твоих потомков? — выпалил Кроули, и тут же мысленно себе поаплодировал. Мало кого обрадует новость о том, что нечто, постоянно ставящее им палки в колеса, когда-то в будущем пригодится людям, которых они никогда не встретят. Мало кого… кроме Онисифора Пульсифера, который ужасно ладил с технологиями, но имел логический склад ума и долгую и ужасно неловкую историю любовных неудач.

— Потомков? Но ведь это значит, — глаза Пульсифера расширились, — чтобы иметь потомство, мне придется жениться, а это неразумно и крайне маловероятно, потому что…

— Да, да, я знаю, — сказал Кроули. — Стоит тебе положить на кого-то глаз, как проклятие все портит, и, кроме того, ты не хочешь передать такое же проклятие своему потомку. Но я не вижу никаких проклятий, мешающих кому-то положить глаз на тебя. И знаешь что? Я встречал никем не проклятых людей, которые были гораздо, гораздо менее симпатичны, чем ты. Да и быть проклятым не так уж плохо, — добавил он ободряюще. — По крайней мере, ты не такой, как все.

Это был не совсем удачный ход.

— И со многими проклятыми ты знаком? — спросил худший часовщик Англии более холодно, чем подобает человеку, обращающемуся к ангелу. — И еще. Часто ангелы говорят «дерьмо»? Я что-то не помню такого в Библии…

— Неисповедимы пути, — отрезал Кроули и наконец нашел удачный момент, чтобы щелкнуть пальцами. Подозрительный взгляд Пульсифера остекленел, и он наконец — наконец-то! — впал в тот же благостный транс, что и его попутчики. Как раз в этот момент дилижанс замедлил ход, завывание ветра стихло, и послышался по обыкновению жизнерадостный голос Азирафеля — он хвалил лошадей за то, что они такие умнички и знают дорогу. Слава Сатане, у ангела хватило ума не управлять экипажем самому, а просто убирать потенциальные препятствия с пути с помощью чудес.

Кроули откинулся на засаленную кожу, которой был обит внутри дилижанс, и испустил вздох облегчения. Было похоже, что они пережили этот безумный эпизод целыми и невредимыми — вероятно, из-за неоспоримого влияния ангела на всех живых существ, больших и малых. А Кроули действительно удалось в какой-то мере подбодрить юного Пульсифера, хотя идея применить Божественное Утешение отправилась в утиль.

Когда они проезжали, уже с нормальной скоростью, через сырой Ноттингемшир, Кроули вытащил свои карманные часы memento mori и открыл череп, но так и смог сказать, сколько сейчас времени. Проблема была не в плохом освещении, а в соседстве с Онисифором Пульсифером более пяти минут: часы остановились, несмотря на наличие новомодного рычажного механизма, который стоил даже дороже, чем макабрический корпус. Кроули чудом заставил часы снова завестись, затем увидел через окно дилижанса остатки заката.

— Азирафель? — осторожно сказал он, используя свой Голос, чтобы слова проникли прямо в сознание ангела. — Мы должны быть всего в паре миль от Ретфорда. Если у тебя все в порядке, пора будить пассажиров снаружи. А я разбужу тех, кто внутри.

— Дорогой мой! — услышал он в ответ. — Неужели ты выполнил задание? Поздравляю! Нет, я, конечно, не сомневался, что мы справимся.

Кроули щелкнул пальцами синхронно с Азирафелем. Через полминуты пассажиры уже зевали и потягивались, еще через минуту втянулись в разговор, а еще через пять минут оживленно спорили о том, сколько чаевых дать кучеру.

Когда дилижанс оказался на окраине Ретфорда, один только Онисифор Пульсифер молчал, глядя на проносящиеся мимо окна вечерние огни — отблески свечей и фонарей, освещавших людские жилища. Казалось, он полностью погружен в свои мысли, но когда Кроули присмотрелся повнимательнее, оказалось, что Пульсифер следит за ним через отражение в окне. Умный парень.

«Держись за свое сомнение, — подумал демон, — оно лучше послужит тебе, чем вера. И если твоя семья выбрана для какой-то особой цели, будем надеяться, что цель эта далеко в будущем».

Когда дилижанс наконец заехал под арку «Лебедя и бутылки» в Ретфорде, он был весь в грязи, как и пассажиры снаружи, но, вопреки всему, прибыл более или менее вовремя. Кучер насвистывал, пассажиры переговаривались, а лошади были удивительно спокойны. О мистере Фелле этого сказать было нельзя. Прислонившись к плечу кучера, он с помощью маленького чуда пытался заставить его отвлечься от небезосновательного вопроса, почему, когда дилижанс выезжал из Лондона, слева сидел темноволосый бородатый парень в обносках, а когда они прибыли в Ретфорд — на его месте оказался чисто выбритый блондин в костюме из твида.

Даже если бы не это, ангел смертельно устал. Дюжина людей и четверо паникующих животных уцелели, когда должны были двадцать раз погибнуть — такое не проходит бесследно. Он был настолько вымотан чудесами, что едва заметил, как Кроули помог ему подняться с места, пока не почувствовал тепло, согревающее его до самых костей, как кружка глинтвейна. Это было маленькое демоническое чудо от Кроули и оно же — еще один кусочек его секретного метода по борьбе с Отчаянием, и Азирафелю стоило упомянуть это в отчете для Гавриила.

Потому что, когда требовалось, Кроули был добр. Но поскольку ему была ненавистна сама идея доброты, он использовал все уловки, чтобы замаскировать ее. Возможно, он не специально совершал эти полные тайной доброты поступки, не требующие ни благодарности, ни даже признания, но Азирафель видел, как охотно принимают их души, слишком израненные для сочувствия.

Демону, должно быть, в экипаже пришлось нелегко, потому что его очки куда-то пропали, и когда он щелкнул пальцами, создавая новые, Азирафель увидел, что он тоже устал.

— Ну, мне уже лучше, — радостно сказал ангел, топая ногой по мостовой и растирая замерзшие руки. — Признаться, я сомневался, что ты справишься с работой после этого злополучного инцидента с лошадьми. Но, хм, демон познается в беде.

— Приму это за комплимент, — сухо сказал его Противник. Они наблюдали, как из дилижанса выходят другие пассажиры, слегка удрученные тем, что последнюю часть пути продремали и ни с кем не перемолвились ни словом. Некоторые отправились в свои дома в городе, другие — чье путешествие еще не завершилось — в комнаты «Лебедя и бутылки», чьи изогнутые наружу окна, казалось, пучатся от толкотни внутри, грозя вот-вот лопнуть.

Онисифор Пульсифер вышел из дилижанса последним. Его молодое, но уже измученное заботами лицо было задумчивым, однако была в нем и надежда. Под аркой постоялого двора его ждала женщина со скрещенными на груди руками — несомненно, его мать, которая пришла, чтобы помочь своему непутевому сыну добраться домой. Пульсифер слегка кивнул Кроули. А затем выпрямил спину и ушел рассказывать про свои неудачи семье, которая, несомненно, разочаруется в нем, но есть вещи и похуже семейного разочарования. Золотой ребенок рискует не оправдать ожиданий; у ребенка, от которого не ждут ничегошеньки, есть пространство для маневра.

— Посмотри на него, — растроганно сказал Азирафель. — Кроули, мы действительно сделали это!

— Дел мы наделали, это точно. Может, расскажешь подробнее про момент со всполохом Божественной Славы? Я уже испугался, что следующей моей остановкой станет очередь за новым телом.

— Извиняюсь за это. Неожиданно возникшая на дороге застава. Я почти уверен, что чудом вернул все на место, и будем надеяться, что никто этого не заметил.

— Пульсифер заметил. Знаешь, как он это назвал? Музыкальная молния.

— Похоже, у него богатое воображение. Жаль, что мне не удалось с ним побеседовать.

Кроули задался вопросом, как бы так поаккуратнее рассказать, что выполняя последнее задание Азирафеля, он, ну… он не то чтобы провалился, да? Он преуспел, хоть и на собственный манер. Но неудобный факт оставался фактом: что бы ни вынес Онисифор Пульсифер из их встречи, это не было ни Божественным Утешением, ни даже простым благословением. Кроули не был уверен, что бывший худший часовщик Англии поверил, что во встреченном им духе есть хоть что-то святое.

Пока ангел и демон стояли и смотрели, как расходятся пассажиры дилижанса, между ними проскочил человек в низко надвинутой шляпе, направляясь к двери постоялого двора с явным намерением получить порцию горячей еды и пристанище на ночь.

— Простите меня, господа! Нет покоя нечестивым, по крайней мере не будет, если я упущу последнюю кровать.

Мокрые башмаки новоприбывшего и грязный низ его плаща говорили, что он пришел пешком. Массивная сумка, хлопавшая за спиной, сообщала, что он принадлежит к племени чапменов — странствующих торговцев тонкими книжонками с балладами, грошовыми молитвами и такими же грошовыми сенсациями: всем, что сложно назвать литературой, но что является самым популярным чтением в Англии после Библии. Азирафель отступил в сторону, но, к несчастью для чапмена, ремешок его сумки зацепился за гвоздь в дверном косяке, и товары полетели в огромную лужу из тающего града и конского навоза.

— О, дьявол побери! — воскликнул торговец. Не успел он произнести эти слова, как кто-то протянул ему сумку, которая чудесным образом не вымокла. Когда чапмен поднял голову, чтобы посмотреть, кто обладает такими быстрыми рефлексами, Кроули успел незаметно обзавестись собственной сумкой, именно такой, какая могла быть у такого же торговца книжками.

— Спасибо, друг, — сказал чапмен. — Но не то чтобы содержимое этой сумки стоило спасать. Не возвращайся, пока не заработаешь кругленькую сумму, говорили они. — Он покачал головой. — Кругленькую сумму! На этом-то мусоре годичной давности!

— Не на мусоре, — поправил Кроули, похлопывая по своей свежесотворенной сумке, — а на коллекционных изданиях. Это особый резерв для самых взыскательных покупателей. Кто заметит подвох после пары кружек эля?

Чапмен усмехнулся:

— Коллекционные издания? Не слышал такого раньше. Вы тоже торгуете? — добавил он, почувствовав в Кроули конкурента.

— Распродал последнюю партию несколько дней назад. Мой мастер находит самые популярные гимны, — похвастался Кроули. Он придвинулся ближе к свету, так чтобы торговец мог видеть блеск резной стали его пуговиц, и вся его поза выражала: «Из нас двоих, дружище, я — рыба покрупнее».

Чапмен выпрямился во весь свой рост — пять футов четыре дюйма.

— Значит, ваш мастер лучше моего, сэр, и если только он не собирается предложить мне место, я пожелаю вам спокойной ночи.

Он нырнул в пропитанную пивом толчею паба и начал предлагать там свои книжки — и вскоре обнаружил, что в этот раз они имеют больший успех, чем прежде.

Это еще одна приятная черта Кроули, с теплотой подумал Азирафель: его гнев редко длился долго. Переменчивый демон выплескивал его из себя так, как не смог бы ни один ангел. И то, как Кроули выглядел сейчас — очки, блестевшие под светом ламп, льющимся из окон трактира, и остатки улыбки на его губах... вообще-то, это было очень подозрительно.

— Мои чувства обманывают меня, или ты только что склонил этого человека к соперничеству в продаже низкопробной литературы?

— Кто бы говорил! Ты едва на ногах стоишь, но все же позаботился, чтобы его гимны разлетались как горячие пирожки.

Азирафель не стал спорить:

— У нас обоих был трудный день. Предлагаю переночевать здесь, а утром разойтись. Кроме того, мне пора написать для Гавриила очередной отчет про Отчаяние, и прежде чем начать ломать над ним голову, я хочу немного промочить горло. Не хочешь присоединиться ко мне?

— Ты что, искушаешь меня, Азирафель?

— Искушаю? Небеса, нет. Если все пойдет по плану, я буду препятствовать твоим козням. Qui bibit, dormit; qui dormit, non peccat; qui non peccat, sanctus est, — набожно продекламировал Азирафель. — Кто пьет, тот спит; кто спит, тот не грешит; кто не грешит, тот свят. Q.E.D.

— Старый софист! — рассмеялся Кроули. — Ты почти никогда не спишь и понятия не имеешь, что люди видят во сне. Но — я согласен.

Chapter Text

Идеальный английский эль должен быть простым, как хлеб, прозрачным, как янтарь, и горько-сладким, как ностальгия по старым добрым временам. Варево, которое подавали в «Лебеде и бутылке», вероятно, не относилось к этой категории, но уж чем богаты. Кроме того, во всех одиннадцати постоялых дворах в Ретфорде был аншлаг из-за непогоды, но в «Лебеде и бутылке» Азирафелю и Кроули удалось найти незанятую лавочку для ужина, хоть и узкую, как церковная скамья. По крайней мере, она была близко к огню.

В битком набитом пабе «Лебедя» было жарко, как в турецкой бане, только вместо роз в там благоухало тушеной бараниной, табаком «Ориноко» и мокрой шерстью верхней одежды — вонь от нее была как от волкодава. Состоятельные путешественники могли позволить себе комнаты с вешалками, но тем, кому предстояло провести ночь в обычных комнатах, приходилось сушить одежду на спинках своих лавок. Азирафель занял соседнее место на лавке для Кроули, пока демон, расталкивая толпу острыми локтями, искал им пропитание; ангел с радостью высушил бы оба их плаща с помощью чуда, но недавняя череда испытаний исчерпала его запас чудес на этот день. Спасение дилижанса, внутри которого был демон, можно было в крайнем случае выдать за Препятствование; вечерний ужин с элем — нет.

Это означало, что он мало что мог сделать с пением в пабе, и это было прискорбно. Нагрузившись крепким пивом, посетители решили, что поют, как соловьи. В немалой степени в этом был виноват чапмен, который застрял на ночь в «Лебеде и бутылке» и изо всех сил пытался извлечь из этого выгоду. У него нарасхват покупали как залежавшиеся на несколько месяцев сборники гимнов, так и тексты застольных частушек — и покупатели явно были готовы спеть их все до единой. Азирафелю с его идеальным небесным слухом оставалось улыбаться и терпеть все это, подобно Иову.

Радостно меня встречает
Каждый постоялый двор,
И коллекция пивная,
Глянь, везде как на подбор:
В «Двух веселых пивоварах»
Я сначала похмелюсь,
Вечером в «Руне» добавлю
И в «Дельфине» я нажрусь…

По крайней мере, тут есть рифма, подумал ангел, который никогда не был уверен, кто впереди в области низкопробного чтива^[19] — он или его Противник. С одной стороны, частушки и баллады укрепляли грамотность, дух товарищества и ту разновидность веры, которая рассматривала Небеса как более приятную версию Земли, где нет страданий, но есть бесплатное пиво — она была у народа популярнее, чем версия с мантиями и арфами, хоть и примерно так же точна. С другой стороны, эти же тексты склоняли к преступности и разврату, а их общий посыл мало походил на весть о том, что кроткие унаследуют Землю. В целом ангел был вынужден признать ничью.

Чудо-пойло Тома Тана
Пьют в «Кабаньей голове»,
И напиток высшей марки
Наливают вам в «Свинье»,
Позже к «Ангелу» заглянем,
Там на час запропадём,
Ну а если будет мало —
То и к «Дьяволу» пойдем!

При этих словах он как раз увидел Кроули, демон пробирался назад сквозь толпу, которая инстинктивно расступалась перед ним и смыкалась позади. В каждой руке Кроули держал по пенящейся кружке, под одной мышкой — полбуханки хлеба, под другой — деревянное блюдо. Он положил эту добычу рядом с загадочным пакетом, завернутым в муслин, — собственностью самого Азирафеля.

— У меня есть скорее-всего-плохая новость, — объявил демон, спрятав свои длинные ноги под стол, — и не-то-чтобы-хорошая новость, а также неловкая новость. Какую ты хочешь услышать первой?

Азирафель сделал глоток эля для укрепления духа.

— Сначала не-то-чтобы-хорошую, пожалуйста.

— Еды нет. Всё из-за этой проклятой погоды. Казалось бы, на дворе чертов апрель, но в буфете пусто как в январе, потому что на эту ночь в Ретфорде застряла тьма народу, и во всем городе не осталось ни одной сардельки. Так что вот это — весь наш ужин, если только ты не хочешь рискнуть и сотворить кулинарное чудо. Такое больше по твоей части, чем по моей.

Азирафель покачал головой:

— День и так был трудный, я не хочу привлекать к себе внимание Наверху, так же как и ты Внизу. Половина буханки все же лучше, чем ничего — и, к счастью, я подготовился.

Он торжественно развернул свой сверток, открыв взгляду Кроули некий бесформенный предмет с фрагментами плесени.

— Вот!

Кроули уставился на предмет.

— Что, во имя Вельзевула, это такое?

— Я кое-что приобрел в Стилтоне. Невероятно изысканный сыр. Хотя признаюсь, когда я его покупал, он не был таким сплющенным.

Кроули взял кончиком пальца крошку невероятно изысканного сыра, лизнул и торопливо запил из своей кружки. Но спустя миг, похоже, изменил свое мнение: он достал откуда-то перочинный нож, отрезал два ломтя от буханки, а затем вложил между слоями хлеба ломтик стилтона. За почти шесть тысячелетий Азирафель никогда не видел, чтобы Кроули создавал что-нибудь съедобное, если не считать отвратительной римской традиции добавлять в вино цветочный сироп. Это блюдо, вполне в духе Кроули, было крайне простым в приготовлении и настолько новомодным, что Азирафель даже не знал его названия. Это было наименее изысканное кулинарное действо, которое он видел за последние годы, и ангел был возмущен и одновременно очарован.

— Такая еда в моде у заядлых картежников, — объяснил его Противник. Он разрезал предмет на неравные части и взял меньшую. — Если не отвлекаешься на ужины, можно разоряться за игорным столом еще быстрее.

— Как… эффективно. — Азирафель откусил кусочек, и у него заслезились глаза. Стилтон, безусловно, был превосходной выдержки. — У этого блюда есть название?

— Это называется сэндвич. Добро пожаловать в восемнадцатый век или то, что от него осталось, пристегните ремни покрепче.

— Где ты берешь все эти любопытные выражения? — спросил Азирафель. Певцы тем временем закончили издеваться над первым куплетом «Веселого охранника дилижанса» и затянули второй.

— Кто знает? — Кроули пожал плечами. — Возможно, это наказание от Бога.

— Возможно. Но кажется, у некоторых из наших тоже есть это свойство. Не стоит пытаться понять Непостижимое и все такое, но у Гавриила странная манера выражаться, когда он чем-то озабочен. Иногда употребляет диковинные фразы — и не намеренно. Когда он явился в мою книжную лавку, то пригрозил мне дислокацией.

— Войск? — не понял Кроули.

— Мм… нет, он сказал не совсем так. Он сказал «релокация». Но это ведь от латинского «перемещение», и я и так перемещаюсь куда захочу, — Азирафель широко махнул рукой с сэндвичем.

— Думаю, он имел в виду, что ты больше не будешь нести службу на Земле. И если он использовал это как угрозу, то он знает тебя слишком хорошо.

— Но благодаря твоим усилиям, дорогой мой, он эту угрозу не выполнит — пока верит, что я наткнулся на какое-то секретное лекарство от Отчаяния. Беда только в том, что пока ты выполнял задание в дилижансе, я отвлекался на чудеса снаружи, так что совершенно пропустил, как ты справился с Божественным Утешением. Расскажи же мне все подробности, чтобы я смог превратить это в подобие отчета.

Пальцы Кроули забарабанили по столу, его сэндвич внезапно куда-то исчез, и Азирафель на одну неловкую секунду задумался, не проглотил ли демон его целиком.

— Забавно, что ты сам упомянул Утешение, ангел, потому что это и есть моя скорее-всего-плохая новость. — Кроули тяжело вздохнул. — Утешение не сработало. Мне пришлось отпустить молодого Пульсифера без него.

— Не… сработало? — в замешательстве повторил Азирафель. — Но юноша выглядел… ну, не то чтобы счастливым, но весьма бодрым. Наполненным свежей решимостью. Ты хочешь сказать, что, вопреки этому впечатлению, мы потерпели неудачу?

— Ну, не неудачу, но я немного запутался в собственных советах. Ты задал мне ту еще задачку.

Потребовались все оставшиеся бутерброды и еще одна порция выпивки, чтобы Кроули рассказал, как его попытка применить Божественное утешение натолкнулась на родовое проклятие молодого Пульсифера, и описал альтернативный подход, придуманный им для спасения юноши от Отчаяния.

— …И, допуссстим, я сказал мастеру Онисифору Пульсиферу, что то, что ему самому кажется его вечной бедой, на самом деле знак того, что его род избран Богом, и его жизнь имеет особое предназначение.

— И он тебе поверил? — спросил Азирафель с большим удивлением, чем ему следовало. — Боже правый. Он, несомненно, один из Ее невинных агнцев. Но… что, если это все же неправда?

— Я что, улавливаю скептицизм? — Кроули сделал вид, что нюхает воздух. — Ты сам говорил мне, что чем хуже у человека участь при жизни, тем больше у него шансов попасть в рай, и винишь меня за то, что я сам использовал этот аргумент? И я полагался не только на банальности. Больше всего юный Пульсифер вдохновился идеей, что ради появления на свет потомков ему придется жениться — а я даже не стал намекать, что жениться не обязательно. Так что предлагаю назвать это победой.

— Победой? Ты должен был даровать ему Божественное Утешение!

— Без рая жизни нет, да? Все упирается в Божественное Утешение, ведь любые другие радости — чушь собачья, ведь цель жизни не может заключаться просто в том, чтобы жить, черт возьми! И ты даже не предупредил меня о проклятии! Видимо, ты решил, что предыдущие Задания были чересчур легкими?

В том измерении, что находилось чуть в стороне от «Лебедя и бутылки», на плечах Кроули взъерошились перья, и Азирафель понял, что демон глубоко задет. Похоже, Кроули действительно верил, пылко и не испытывая из-за своей веры ни малейшей вины, что цель жизни — просто жить, так же искренне, как Азирафель верил в Божий План.

— Кроули, я бы предупредил тебя о маленьком неудобстве мистера Пульсифера, но, честное слово, я не знал о нем. И я почти уверен, что раз мне ничего не сказали Наверху, то и они об этом понятия не имели. Это действительно очень любопытно, — сказал ангел, нахмурив брови. — Не то чтобы я сомневался во Всевышней…

— В любом случае, работу я выполнил, — пробормотал его Противник, — и с точки зрения Пульсифера, разве не это главное? Если не трогать тему начисления очков Раю и Аду?

— Ты прав, это главное, — сказал Азирафель со всей теплотой, на которую был способен, — и если ты справился с этой задачей даже без чудесного вмешательства, это твоя огромная заслуга, а также заслуга юноши. Прошу прощения, если у тебя сложилось впечатление, что я думаю иначе. Ты поступил не так, как поступил бы я, но я мог бы потерпеть в этом деле неудачу, а ты преуспел. Возможно, это все твоя чут…

— Не говори это, — прорычал демон, — потому что если ты произнесешь это слово, я превращусь в змею прямо здесь, да поможет мне Сатана.

— Я только хотел сказать, что это все твое чуткое понимание ситуации. Твое умение находить нужные слова. Если ты убедил юного Пульсифера, что обычная жизнь может быть прекрасной, кто я, чтобы возражать. В итоге все вышло совсем неплохо.

Кроули отставил свою кружку в сторону.

— Осталась последняя, неловкая новость. Этот ублюдок чапмен…

— Не говори так, дорогой мой, — возразил Азирафель, который сейчас находился в том приподнятом настроении, когда ему дорог был каждый. — Этот человек — соль малограмотной Земли, и я не хочу слышать про него ни одного плохого слова.

— …так вот, я говорю, это крысиное отродье потратило свой навар от продажи книжек на то, чтобы урвать последнюю приличную комнату в этой гостинице. Так что, если не хочешь прибегать к чудесам, у нас есть одна кровать на двоих на втором этаже, правда, комната якобы хорошо проветривается. Мне пришлось доплатить, чтобы они принесли наверх уголь.

— О, — сказал ангел немного чересчур жизнерадостно, — понятно. Ну, ни один из нас ведь на самом деле не нуждается во сне. Я уверен, мы что-нибудь придумаем.

Комната на втором этаже оказалась не настолько ужасна, как опасался Кроули: в камин действительно заранее загрузили уголь, а на каминной полке стоял подсвечник и огниво для розжига. Но обстановка была довольно спартанская — кроме обещанной одной кровати здесь был только стол с миской и кувшином для умывания, а в углу напротив — стул с кое-как залатанной дырой в днище. В конюшне внизу тихонько ржали во сне лошади.

Едва переступив порог, Азирафель пододвинул стул к столу, убрал на пол принадлежности для умывания и разложил вместо них на столе свои записи.

— Собираешься работать ночь напролет, ангел? — сказал Кроули, разжигая с помощью огнива сначала камин, а затем и свечу, хотя в другой раз зажег бы их щелчком пальцев.

— Боюсь, выбора нет. В ближайшее время я буду занят кое-какими делами в Озерном крае, но как только вернусь в Лондон, я просто обязан послать что-нибудь Гавриилу.

— Что за дела в Озерном крае? — сказал Кроули, с неприязнью изучая кровать. — Слушай, мне после этого дельца нужно заскочить в Манчестер, так что я могу сопроводить тебя до Уэйкфилда. Я и не знал, что у тебя тут неподалеку тоже есть другое задание.

— Просто хочу нанести визит старому знакомому. Я встретил его в Париже, еще в 72-м. Он был настоящим революционером-идеалистом, незадолго до начала Террора вернулся в Британию, и известия о Терроре здорово его подкосили. Я слышал, что у него трудные времена, и подумал, что мог бы заглянуть к нему. Возможно, побудить его писать.

— Если говорить об Утешениях, — размышлял Кроули, — этот случай выглядит куда проще, чем Неснимаемое проклятие Онисифора Пульсифера. Наконец-то.

— Кроули, этот человек — поэт. Он может разгадать твою инфернальную природу, и кроме того...

— …и, кроме того, его нет в твоем списке заданий, не так ли? — угадал демон. — Это просто друг, разделяющий твою любовь к литературе, как старина Шекспир, и Джеффри Монмутский, и Еврипид, и…

Азирафель, уже уткнувшийся в свои заметки, поднял взгляд на Кроули:

— Если уж на то пошло, когда я охотился на ужасного Черного Рыцаря, до меня доносились забавные слухи. Говорили, он завоевал верность обитателей замка благодаря своему таланту напоить любого до беспамятства, и сам нередко отплясывал пьяным на столе, да еще так ужасно, что с ним не мог соперничать даже придворный шут. Тем не менее, я уверен, что там, в дебрях Уэссекса, ты просто сеял семена зла. Конечно же ты не мог симпатизировать никому из этих людей, Ад бы этого не одобрил.

В кои-то веки Кроули не нашелся, что ответить.

— Справедливо. Как всегда, ангел.

Он откинул тонкое одеяло, рухнул на кровать и ойкнул. Набитый соломой матрас был так продавлен, что в нем образовалось углубление в форме человека, как в неглубоком саркофаге, и лежать тут было примерно так же удобно. Чтобы создать некое подобие комфорта, Кроули перетряхнул матрас. Но заснуть по-прежнему было нелегко, потому что Азирафель погрузился в Тяжелые Раздумья.

Кроули покосился на своего попутчика. Тот работал в свете собственного нимба, отчего тени в комнате казались еще более мрачными. Когда рядом были люди, ангел пользовался настоящими чернилами, и сейчас достал из кармана маленькую переносную чернильницу, экономя на чудесах. Вскоре с его пера начали стекать каллиграфически аккуратные буквы. Строка за строкой на бумагу ложились рассуждения ангела на очень человеческую тему — отчаяние.

— Знаешь, Азирафель, я буквально чувствую, как ты думаешь, — сказал Кроули после того, как ангел писал без остановки около часа.

Хоть он этого и не сказал, на самом деле он видел, как Азирафель думает: структура нимба закручивалась в завитки, похожие на колыбельки, баюкавшие каждую из мыслей ангела. Это было увлекательное зрелище, но последние двадцать минут Кроули наблюдал, как пляшущие мысли наталкиваются друг на друга и повторяются. Даже бессмертный не может размышлять бесконечно, и не зря седьмой день предназначен Богом для отдыха.

— Не лги мне, обманщик, — рассеянно сказал ангел. Перо продолжало царапать бумагу.

— Это правда. Ты как заведенная часовая пружина, и ты такой последние несколько недель. А сегодня тебе еще и пришлось пустить в ход кучу чудес, чтобы дилижанс ни во что не врезался. Ты, должно быть, совершенно вымотан.

— Дорогой мой, — сказал ангел с невыносимым самодовольством, — однажды я читал три недели подряд. Вздремни лучше сам, если тебе это нужно.

Мизинец Азирафеля дважды стукнул по столешнице, и это движение ускользнуло бы от внимания любого, кто плохо видел в темноте, но Кроули поймал это украдкой совершенной чудо в воздухе между большим и указательным пальцами и перенаправил его в пол. Этажом ниже оно попало в страдающего бессонницей адвоката, и вскоре тот погрузился в прекрасный сон о самых любимых своих вещах.

— Эй! Что за расточительство чудес? На мне твой фокус со сладким сном не пройдет. Напоминаю, я и сам — старый пройдоха, который недавно провел одиннадцать миль на полу свернувшего с дороги дилижанса в объятиях худшего часовщика в Англии и убедил его, что у Всевышней есть для него некий Непостижимый Святой План. И позволь сказать тебе, этот человек был некомфортным, даже по моим меркам. Весь состоял из локтей и принципов. — Демон поморщился при воспоминании. — И все же я чувствую себя лучше, чем ты сейчас выглядишь. Я буквально умоляю тебя отдохнуть.

Ангел вежливо кивнул (Кроули знал, что так и будет) и проигнорировал его просьбу (и это Кроули тоже знал). Отлично. Все шло как заведено. Их старая добрая игра в самопожертвование.

Кроули лежал на кровати и думал о своем истинном враге: не о Боге, а о скуке. Скуке, заполняющей залы нижних сфер Небес, словно сироп. Скуке настолько сильной, что за ней должно было крыться нечто другое; она явно была первой подсказкой в поиске сокровищ, намеком на то, что где-то в другом месте идет потрясающая вечеринка, и некоему не менее потрясающему ангелу осталось только раздобыть приглашение на нее. Эта подсказка не принесла Кроули ничего хорошего. Поиски сокровищ завели его в пропасть — или так казалось в то время, — к двери, которая захлопнулась за ним и оставила его в одиночестве, в месте, из которого был только один выход.

Нет, хватит об этом. Это было давно.

Кроули думал о бесконечно длинных речах. Он думал о спряжении глаголов. Думал о проведенных за плугом жизнях, о хлебе без масла, о яйцах без соли. О том, каково сидеть на холодной скамье, пока священник спиной к тебе разыгрывает Тайную вечерю, о бездумно затверженных молитвах, которые явно были подарком Божьим демоническому роду, и о самом неописуемо скучном стихе во всей Библии — настолько скучном, что он мог подкосить даже самого дотошного ангела. Затем он приоткрыл один глаз и сосредоточил свои мысли на Азирафеле. Ангел зевнул и поправил свой нимб.

Итак, вот имена колен, про себя произнес демон, и земли, отведенные им.
На северном краю по дороге от Хетлона, ведущей в Емаф, и от границы Дамаска по пути к Емафу: все это от востока до моря будет удел Дану.
Подле границы Дана, от восточного края до западного, будет удел Асиру.
Подле границы Асира, от восточного края до западного, будет удел Неффалиму.
…Подле границы Неффалима — Манассия… Подле Манассии — Ефрем… Подле Ефрема — Рувим… Подле Рувима…

Доходить до Иуды необходимости не было; кудрявая голова Азирафеля уже лежала на его руках, под упавшим на бумагу пером остался след чернил. Азирафель выглядел спящим, но Кроули потратил десять минут, чтобы убедиться в этом, синхронизируя свой пульс и дыхание с дыханием ангела и наблюдая, как меркнет нимб. Щелчок пальцев Кроули прозвучал не громче, чем падение уголька с каминной решетки.

И вот уже Кроули оказался за столом, подпирая голову руками, а спящий ангел аккуратно переместился на кровать. Ха. Получи, самоотверженный ублюдок. На столе остались лежать заметки Азирафеля по спасению от Отчаяния, написанные ровным, почти как печатный шрифт, почерком.

Кроули знал, что тысячи лет назад Азирафель влюбился, и что объектом его любви стало написанное слово. Демон же, напротив, был застигнут грамотностью врасплох. Умение читать было человеческим конструктом, а не законом природы, и им нельзя было овладеть благодаря чудесам, но Кроули это особо не волновало — пока он не узнал, что некий ангел с тех пор, как их пути в последний раз пересеклись в Шумере, только и делал, что читал. Кроули быстро учился, когда ему это было нужно, и прошел в Ниппуре ускоренный курс клинописи.

Одна система письма сменяла другую, но любыми буквами Азирафель писал как ангел: аккуратно и немного самовлюбленно. Кроули узнал бы этот почерк где угодно. Точнее, он действительно узнавал его где угодно после заключения их Соглашения, в записках на стропилах колледжей или на каменных плитах замков: во всех местах, которые два существа, которые порой не встречаются друг с другом за целую человеческую жизнь, могут использовать в качестве «до востребования».

Каждую записку он искал как подарок, гадая, как ангел поприветствует его на этот раз: «Salve», «Приветствую», «Невероятно!» или (это появилось недавно и было лучше всего): «Дорогой мой».

Наверное, если Кроули прочтет заметки Азирафеля без разрешения, это будет невежливо и подло. С точки зрения демонов это было нормально, но злоупотребление доверием Азирафеля беспокоило Кроули больше, чем следовало бы. И все же он сдался и начал листать записи. Они были озаглавлены «Преимущества отсутствия плана», и для каждой главы была взята известная человеческая цитата. Текущий заголовок гласил:

1/ Неисследованная жизнь не стоит того, чтобы жить?

Кроули помнил, что человек, которому принадлежали эти слова, предпочел чашу болиголова жизни, которую он не мог прожить на своих условиях. Он никогда не встречался с Сократом, и теперь ему стало интересно, встречался ли Азирафель, и считает ли он эту точку зрения обоснованной. Вопросительный знак предполагал несогласие, но комментарий ангела был менее насыщен оценками, чем предполагал Кроули. Под влиянием импульса он зачеркнул последние пять слов заголовка и небрежно, размашисто написал: ...раздражает до чертиков тех, кто вечно подсчитывает очки.

Вот так. Теперь ангел будет не просто подозревать, а знать наверняка, что Кроули прочел его записи. Он перешел к следующему отрывку:

2/ Если обходиться с каждым по заслугам, кто уйдет от порки?

Опять чертов «Гамлет». Тут Кроули на полях записал имена пяти оскандалившихся любителей садо-мазо, а также полудюжины менее известных, о которых Азирафель и подумать не мог, что они увлекаются подобными вещами.

Демон сидел почти в полной темноте и молча читал. Когда он дошел до конца текущих рассуждений Азирафеля, он взял перо своего Противника и начал писать на новой странице:

Давным-давно жил на свете ангел, который попал в такую беду, что однажды проснулся и сам себя не узнал.

Он не был могущественным ангелом по сравнению с некоторыми другими, но не был и незначительным: он мог создавать звезды из эфира. Первым, что окружающие замечали в нем, была его быстрота. Он схватывал все моментально, хотя и не всегда глубоко; он строил множество планов, и иногда они срабатывали. Из-за этого у него порой создавалось впечатление, что он умнее всех на свете, после Бога, конечно. Не то чтобы он в это верил, но втайне ему нравилась эта мысль.

Все сообразительные дети невыносимы, и он не был исключением.

Как Кроули ни старался сформулировать свои мысли, написанное звучало банально, как детская сказка; нахмурившись, он вырвал еще влажные страницы и сунул их в карман сюртука. Ангел наверняка заметит пропажу страниц, так же как и пометки на полях, но по какой-то причине Кроули решил не убирать следы своего вандализма.

Ангел был не единственным, кому очень требовалось хоть немного сна.

Кроули привык спать без кровати. Всего-то и нужно, что правильная форма, а также некоторая гибкость. Он потратил несколько минут на то, чтобы разжечь камин обычным способом, а затем применил чудо, чтобы он не погас до рассвета. Затем он поднял грязный коврик перед камином, стряхнул с него пыль и сажу, как это сделал бы человек, и скатал его в длинный полый сверток — этого бы, наверное, человек не сделал, если только не держал домашнего питона.

Рассвет следующего утра был ясным, как обычно и бывает после бури. Как будто погода выбросила из своей системы все лишнее.

Азирафель привык встречать день, мысленно читая какое-нибудь стихотворение. В это утро, вместо того чтобы начать цитировать «Песнь Солнца», он… просто проснулся. В последние недели ему уже пару раз случалось задремать на очередном отчете об Отчаянии. Но в этот раз он обнаружил себя в подозрительном комфорте под одеялом, которое невероятно уютно его обнимало. Азирафель не помнил, как засыпал — и, более того, не помнил, как ложился в постель.

«Ну, все понятно, — подумал он раздраженно. — Это мне положено быть добрым духом, Кроули, а ты должен быть жестокосердным извергом». Он сел, и маленькое чудо, согревавшее его, самоуничтожилось. Очко в пользу жестокосердного изверга.

Описание «хорошо проветриваемая» льстило их комнате, но к счастью, если тут и водились клопы, в жилах Азирафеля не текло ни капли человеческой крови. Простыни по меркам этого времени не были грязными, но все же пахли людьми, которые торопились на следующий дилижанс, и в чьем распоряжении было не так уж много времени и мыла. С годами ангел настроил свое тело так, чтобы оно могло наслаждаться тем, что ему в земной жизни нравилось, но почти не подвергалось неприятному влиянию, такому как зубная боль и экзистенциальные кризисы (хотя от налогов Его Величества не удалось ускользнуть даже Азирафелю). Он с удивлением обнаружил, что более глубокое знакомство с человеческими проблемами его не радует. Одно дело знать, что Бог любит кротких, и совсем другое — проснуться среди их плохо постиранного белья.

«Неужели я высокомерен? — задумался Азирафель. — Надеюсь, нет. Лучше уж воспринимать людей как нечто абсурдное, чем относиться к ним с превосходством. Только Бог знает, каково это на самом деле — быть человеком; ангелам остается только догадываться».

Азирафель встал — он был полностью одет, но бос, — и начал осматривать комнату: во-первых, он искал свою обувь, а во-вторых — Кроули, которого нигде не было видно. Он немного опасался, что демон ночью мог уехать, но страхи оказались беспочвенными: туфли Азирафеля были аккуратно поставлены перед каминной решеткой, а рядом лежало что-то менее привычное, что-то живое — завернутое в ковер перед тлеющими углями, которые все еще источали остатки тепла. Сверток был слишком узким и округлым в поперечном сечении, чтобы вместить человеческое тело, его обитатель дышал с ритмичным шипением, как пара дырявых мехов.

Кроули не составило бы труда создать более удобное место для сна, чем этот коврик — или, во всяком случае, менее ветхое. Но, очевидно, Кроули не собирался наслаждаться земными благами, пока Азирафелю денно и нощно приходится ублажать Гавриила. Также Азирафель вспомнил, что при стрессе инстинкт подсказывает змее прятаться в самый уютный уголок.

Одежды демона нигде не было видно — Кроули вызывал ее чудесным образом по необходимости — но на каминной полке рядом с подсвечником лежали карманные часы в виде маленького золотого черепа. Прежде Азирафель предполагал, что Кроули не носит при себе реальных предметов — хотя бы из практических соображений, ведь при переходе в сингулярную форму нельзя прихватить с собой плащ и сапоги. Но он ошибался. Демону приглянулся этот продукт человеческой изобретательности, он присвоил его и иногда носил с собой.

Часы-череп были роскошными и отвратительными одновременно — нужное слово для их описания появится только через шесть или семь поколений. Пока Азирафель смотрел на него, из одной из глазниц выскочила голова крошечной эмалевой змеи и снова исчезла. Ангел издал возглас удивления.

— Это называетссся «автоматон», — раздался довольный голос Кроули с уровня пола. — Делает это каждые полчассса. Они ссстоили целое соссстояние.

Из одного конца свернутого на полу коврика высунулась темная аккуратная голова гораздо более крупной, чем в часах, змеи и уставилась на Азирафеля глазами-бусинками, в точности как когда-то на стене Эдема.

— Мне кажется, это перебор, — заметил Азирафель. — Я думал, у тебя вкус лучше.

— Ну, хоть раз в жизни ты ошибссся.

В змеиной форме Кроули представлял собой колонну мышц в темной чешуе, отливающей бронзой, длиной пятнадцать футов, толщиной с человеческую икру в самом широком месте. Он скользнул вперед и обвился вокруг сломанного стула, вздымаясь вверх, пока его морда не оказалась на уровне носа Азирафеля, его желтые глаза сверкали. Ангел невольно моргнул.

В начале Соглашения, когда их споры были более ожесточенными, Кроули иногда использовал свою змеиную форму как нечестное преимущество: ангелу приходилось спорить с существом, у которого нет выражения лица. Но спустя почти восемьсот лет Азирафель был хорошо знаком с этой уловкой. Теперь он боялся, что старый змей делает это, искушая Противника погладить его по блестящим бокам — словно они были перилами лестницы; но поддаться этому желанию было бы самым унизительным поступком за всю их долгую историю. Сама мысль об этом ужасала, а Кроули, казалось, буквально вынуждал Азирафеля к этому, иногда наклоняя голову, чтобы его почесали там, где у змей уши. Если предположить, что у змей они вообще есть.

Азирафелю внезапно представилось, как он кладет ладонь на эти чешуйки, и Кроули обретает человеческую форму, и они оказываются лицом к лицу: рука ангела на плече демона.

«Боже, помоги мне, — подумал Азирафель, сцепив руки за спиной. — Что выйдет из этого союза? Что заставило меня связать судьбу с этим… этой личностью?»

Зрачки змеи сузились до щелей, длинный язык задрожал. Он забавлялся или, может, просто был раздражен? Никогда нельзя было сказать точно.

— Если мы собираемся использовать человеческий транссспорт, мне нужно больше ног, ангел, и не так много чешуи. Предоставишь демону немного личного пространсссства?

Азирафель с облегчением отвернулся и занялся сбором своих заметок. Краем глаза он видел, как кольца змеи осели на сиденье стула, потеряли очертания, а затем молниеносно превратились в сидящего человека — словно бутылка в форме Кроули наполнилась чернилами. Демон поднял голову, вытянул конечности и демонстративно хрустнул костяшками пальцев, как будто в факте, что у него появились руки, был какой-то скрытый смысл. Но глаза у него остались такими же топазово-желтыми. Азирафель успел мельком взглянуть в них, прежде чем Кроули щелкнул пальцами и спрятал их за своими вечными очками.

Кроули за цепочку поднял часы с черепом:

— Такие вошли в моду после Великой Чумы, ангел. Логично, не правда ли? Не знаю уж, кому пришло в голову, что смерть от фурункулов под мышками — отличная штука.

— Это, наверное, самая вульгарная вещь, сделанная из золота, которую я когда-либо видел, — заметил Азирафель. Он знал, что на таких безделушках, как правило, где-то есть надпись Memento Mori, но в случае с Кроули это вряд ли было бы уместно. — Даже не буду спрашивать, сколько они стоили.

— Серебро бы на мне потускнело, — сказал Кроули, защищаясь, — а я вульгарен и горжусь этим. — Он прикрепил цепочку к краю внутреннего кармана и спрятал часы с глаз долой.

— Но эта вещь задумана как ирония, не так ли? Дорогостоящая шутка о смерти. Я не совсем понимаю идею, но у меня есть четкое ощущение, что ты понимаешь. Не хочешь меня просветить?

Короткая язвительная ухмылка сообщила ему, что Кроули этого не сделает и что демон явно получает адское удовольствие от его замешательства.

«Да чтоб тебя! — подумал Азирафель, и тут же мысленно добавил: — То есть я не это хотел сказать!»

Со двора внизу донесся стук подков по булыжникам и гудки рожков дилижанса. Пора было двигаться дальше.

На протяжении всего утреннего путешествия Азирафель не отрывался от своих бумаг, читая при свете маленького окошка в боковой двери, которое накануне вечером тщательно вымыли, но его мгновенно снова забрызгала грязь. Поддерживать что-либо в чистоте на этом земном плане было бесконечно трудно.

Ангел быстро заметил, что некоторые отрывки его Противник прокомментировал. Сначала при виде язвительных замечаний Кроули на полях он нахмурился, потом невольно улыбнулся. Вряд ли наблюдениям демона суждено было войти в чистовик, который Азирафель отправит Гавриилу по возвращении в Лондон, и многие из них были откровенно непочтительными, но они были написаны с определенной целью: позабавить, удивить, а иногда и возмутить ангела по имени Азирафель. И благодаря ним работа по пересмотру заметок стала гораздо веселее.

На каждой остановке одни пассажиры выходили из дилижанса, другие садились в него. К тому времени, как они приблизилась к Уэйкфилду, ангел и демон остались наедине.

Азирафель знал, что примерно со второго века от Р.Х. Кроули (который сильно промахнулся, изобретя солнцезащитные очки раньше патентного права) редко позволял ангелу смотреть себе в глаза, кроме как через непостижимые черты змеиной морды. Азирафель мог быть слегка не от мира сего, но память у него была хорошая. Он понимал: демон хочет наблюдать за ним, не получая в ответ столь же пристального внимания. Азирафель был, неким странным образом, личным проектом Кроули. Но если самое простое объяснение было верным, и Кроули планировал подарить Аду Падшее Начало, демон с этим не торопился — и в течение тысяч лет Азирафель давал Кроули презумпцию невиновности.

— Плачу полпенни за твои мысли, — сказал вдруг демон, когда они остановились у дорожной заставы.

Мысли Азирафеля в этот момент не смогла бы купить даже душа Шекспира, если бы предложила ему подписанное первое издание «Карденио».

— Мм… — Азирафель попытался найти какую-нибудь правдоподобно-идиотскую тему, с «идиотской» вышло хорошо, с «правдоподобной» — не очень. — Да так, просто размышлял. У змей есть уши?

— Чего? То есть, пардон. Нет, мы — я имею в виду, они — в основном слышат своими челюстями. Мириады чудес Творения.

Одним из многих талантов Кроули было создавать впечатление, что он потешается над вами, сохраняя при этом самое серьезное лицо. Именно это он сейчас и делал, опершись локтем на стеганое сиденье дилижанса, подперев подбородок качающейся ладонью и глядя на Азирафеля сквозь свои загадочные стекла.

— Ты совсем не умеешь лгать, — заметил демон. — О чем ты думал на самом деле?

«Он собирается это сделать, — подумал Азирафель, мысленно паникуя. — Опять». Ангел был уверен, что демон не читает его мысли в буквальном смысле — даже если бы это было возможно, он ощутил бы вторжение в свою голову, — но у Кроули было неприятное свойство вычислять их по наблюдениям.

— Если ты не хочешь говорить, тогда я сам тебе скажу. Ты думал: «Для этого старого оборотня в нашей ситуации нет ничего такого уж скверного. Он приспешник Ада. Если правда о Соглашении всплывет, он скажет, что просто пытался совратить меня, и ему вполне могут поверить. Возможно, я в самом деле Паду, и он припишет себе эту заслугу». И это правда. Я могу сказать все это.

— Если уж на то пошло, дорогой мой, тебе именно так и стоит поступить. Это не сделает мое затруднительное положение хуже.

Кроули скривился:

— Тебе нужно больше спать, ангел, ты все еще туго соображаешь. Мне напомнить тебе, что мы, демоны, эгоистичные ублюдки? Если я скажу что-то подобное, тебя заменят, Азирафель, а в худшем случае меня отзовут Вниз и поставят во главе полка чертовски энергичных и тупых ребят. Так что тебе с моей стороны ничего не угрожает, понимаешь?

— Из эгоистических соображений?

— Из абсолютно эгоистических соображений, — ответил демон и за весь дальнейший путь не проронил ни слова. В Уэйкфилде их дороги разошлись: Азирафель сел в тряский экипаж, направлявшийся в усыпанный нарциссами Грасмир, а Кроули в дилижансе помчался к сатанинским фабрикам Манчестера, проносясь мимо коптящих сажей труб. Но даже промышленная революция не смогла перекрыть дорогу весне: она заставляла лезть из голых веток почки, а из канав — пучки травы, бунтарски зеленеющие вопреки всему.

Через неделю должна была наступить Пасха.

Chapter Text

Крылья Джосайи Бэмпинга не были прикреплены к нему физически, но следовали за ним по улицам Лондона почти так же верно, как если бы были его собственными. Ворон, которого Кроули привлек к своему плану, без труда нашел мальчика, а затем пустил в ход все обаяние, чтобы ребенок проникся к нему доверием, а родственники — хотя бы не вышвырнули его на улицу.

Две барышни Бэмпинг были легкой мишенью. К негодованию ворона, для их расположения не потребовалось даже ничего воровать: сестры Джосайи были сороками в человеческом обличье, жадными до всего блестящего, но из всех находок родители позволяли им оставить себе только портновские принадлежности. Множество глаз обшаривали лондонские улицы в поисках потерянных сокровищ, но у птиц было преимущество высоты, поэтому все стальные пуговицы, потерянные заколки и ленты, упавшие с модных шляп, попадали в руки Китти и Тетти.

Затем настала очередь родителей. Мистер Фрэнсис Бэмпинг одобрительно отметил, что, хотя вороны довольно неразборчивы и едят даже продаваемое за бесценок кошачье мясо, они при этом удивительно чистоплотны. Вскоре после этого, когда миссис Элеонора Бэмпинг уронила на кухне мешок с сушеным горохом, ворон собрал для нее все горошины до последней. В одной беседе они задались вопросом, можно ли приучить ворона к дому, и немало удивились, когда ворон каркнул «можно» — а затем спросил, нет ли у них врагов, чьи шляпы надо «хорошенько изгваздать».

Бэмпинги и их дочери не были глупцами. С вороном, который был готов платить за постой и говорил связными предложениями, явно было что-то нечисто, но нельзя было отрицать и его влияние на Джосайю: мальчик убедился, что маленькие чудеса существуют не только в книгах — иногда они могут происходить на самом деле. Через неделю семья Бэмпингов единодушно решила, что птица может остаться.

Вдохновленный вороном из «Умнички Два Башмачка», Джосайя назвал своего нового друга «Ральф», пальцем указав на это имя в книге. Ральф была самкой ворона, но возражать не стала. Ее демонический покровитель недооценил прелесть быть сообщником девятилетнего ребенка, который овладел искусством выглядеть невинным и чей могучий интеллект был лишь частично подавлен человеческой речью. Да, с этим мальчиком она могла бы найти взаимопонимание.

Был вторник после Вербного воскресенья, и Джози честно зарабатывал деньги, выполняя поручения. А конкретно — поручение мистера Кроули, от имени которого он должен был доставить посылку. Джози не мог рассчитывать на то, чтобы спросить у кого-то дорогу, поэтому держал в голове поразительно подробную карту улиц Лондона и знал дорогу ко всем адресам как свои пять пальцев. Оказавшись перед книжной лавкой Азирафеля, Джосайя увидел, что Ральф последовала сюда за ним. Она приземлилась на кронштейн вывески глобуса, и нарисованный мир закачался на цепи.

— Кар!

Крылья Азирафеля покалывало — знакомая неприятность. Всякий раз, когда земные обязанности тяготили его, невидимые конечности на его лопатках начинали чесаться от желания обрести свободу небес, напоминая о временах, когда его главным ремеслом был бой, а не сидение за письменным столом. Однако сейчас оружием Азирафеля было перо. Вернувшись в Лондон, он усердно работал, сделав только две паузы: чтобы отправить свой последний отчет Гавриилу и чтобы сообщить Кроули (через чайную Гюнтера) о новом задании с Отчаявшимся в Баттерси — его предстояло выполнить на Пасхальной неделе.

Нет покоя благочестивым. Ангел макнул перо в чернила и продолжил работу:

Ибо, как говорит Маймонид, писал он, если вы знаете, где находится чья-то потерянная вещь, ваш долг — помочь ей найтись. А что такое душевный покой, если не самая личная из потерянных вещей?

Но смысл в том, чтобы помочь им самим найти его. В конце концов, моя догадка о том, где его искать, может оказаться ошибочной. И — я не могу не подчеркнуть, насколько это важно, — нельзя просто взять и создать для них душевный покой с помощью чуда. Это может быть досадно, но у каждой души своя собственная разновидность покоя, и если вы выдадите им имитацию, результаты могут быть… неоднозначны.

Но что, если они не найдут его никогда? На этот случай у меня нет каких-то блестящих предложений. Только то, что нужно всегда быть терпеливым.

От работы Азирафеля отвлек не звон колокольчика, а стук в дверь книжного магазина. Это могло означать только две вещи. Во-первых, он, должно быть, забыл открыться, а во-вторых, его посетитель полностью проигнорировал вежливый список инструкций, как следует вести себя в подобном случае. Азирафель чудом высушил чернила и тяжело вздохнул.

«Кто подскажет ангелу, где искать душевный покой ему самому? — сердито подумал он. — Мне бы пригодился такой совет».

Но когда он подошел к двери, настроение Азирафеля изменилось. Гость, лицо которого было искажено стеклом витрины, был небольшого роста — он заглядывал во второй ряд стекол; еще он держал под мышкой длинный тонкий сверток.

— Джосайя Бэмпинг! — воскликнул ангел и, раскрыв дверь, отвесил поклон, больше подходящий для посольского визита.

Джози, который был знаком с экстравагантностью мистера Фелла, поклонился в ответ. Как и у сестер и матери, у него была копна темных кудрей, через десять лет у Джози проявятся острые черты отца, а через двадцать — такой же яркий румянец. Он указал на список инструкций Азирафеля, запрещающий покупателям заходить, скорчил гримасу извинения и протянул посылку в качестве объяснения.

— Джосайя, — сказал ангел с упреком, — эти правила не распространяются на друзей, — он покачал головой и положил руку на сердце, — и на почтальонов, — и он снова покачал головой и указал на посылку. Затем он улыбнулся так, как умеют только ангелы: — Заходи.

Когда Джози переступил порог, что-то пронеслось над его плечом, уселось на один из книжных стеллажей Азирафеля и осмотрело помещение, выискивая, чем бы поживиться.

— О! Питомец! — воскликнул пораженный Азирафель. — Как его зовут?

— Она — Ральф, — прокаркал ворон, — а Ральф — это она, и никакой она не сраный бетонец.

Азирафель сделал шаг назад.

— Бог ты мой, какое смышленое существо.

Кроули, подумал ангел про себя. Без сомнения, за этим стоит Кроули.

— Бога тут только не хватало, — заметила Ральф, подтверждая его подозрения, а затем перебралась от стеллажа к письменному столу, где стала осматривать перья на предмет остаточных благословений. Ах. Взяточничество. Вот, значит, как.

— Она может взять одно перо, — сказал Азирафель, показав Джози один палец. — Ты можешь взять одну книгу, — добавил он, указывая тем же пальцем на стеллаж с «Достойной литературой для нравственной пользы юных».

Мальчик сурово посмотрел на Ральф, один раз стукнул ее по голове и беззвучно произнес: «Одно».

Азирафель знал, что, несмотря на оправданную гордость отца, Джосайя пишет не как маленький клерк. Он писал с поразительной аккуратностью и осознавал, что многие слова — одна и та же идея в разном обличии. В результате его письменный словарь представлял собой компактную сокровищницу. Всего этого он добился благодаря таланту к упорядочиванию. Но грамматики помимо той, что изобрел сам, он пока что не знал.

То, что он вообще освоил буквы, не говоря уже о письме, было чудом, но человеческим, а не ангельским. Тремя годами ранее Азирафель почти сдался, решив, что его великодушный проект по обучению Джосайи общению завял на корню: печатные буквы не могли преодолеть пропасть между немотой и словом. Наводить мосты пришлось сестрам Джосайи. Девочки неустанно разыгрывали пантомиму для своего глухого брата и в итоге создали выразительный язык, адептов которого было всего трое во всем мире^[20].

Неудивительно, что Джози тяжело переживал взросление сестер — и в этот момент знание букв наконец-то начало ему пригождаться. А когда он станет старше, потребность в книгах вырастет еще больше; хватило совсем крошечного чуда, чтобы направить ищущего мальчика к превосходным учебникам для чтения миссис Анны Барболд^[21] в солнечно-желтых обложках.

Размышления Азирафеля о мальчике были прерваны торжествующим карканьем Ральф: она опрокинула горшочек для перьев, разбросала содержимое и выбрала одно перо, особенно белое и мягкое. Схватив его клювом, она вспорхнула на вытянутую руку Джози. Конечно же, это было то самое перо, которое Кроули нашел возле дома Монтегю, единственное в коллекции Азирафеля, которое было не из его собственных крыльев. Но исправлять ошибку было уже поздно — Ральф взяла именно это перо, а она была не из тех воронов, что меняют свои решения.

Азирафель стойко перенес это несчастье.

— Какая умная птица, — сказал он Джози, постучал себя по лбу и кивнул, изображая мудрость, а затем указал на черноперую злодейку.

— Тут и помозговитей пташки есть, да? — ответила она проницательно. — Карр!

Закончив свои дела, птица и ее мальчик вернулись на улицы Лондона, но перед тем Джосайя выпросил у Азирафеля шесть пенсов чаевых, в дополнение к книге миссис Барболд и вопреки сильному подозрению Азирафеля, что Кроули уже и так заплатил мальчику за доставку. Ангел крепко запер двери от следующих посетителей, небольшим чудом вернул свои перья обратно в горшочек и принялся разворачивать подарок Кроули.

Первым, что он вытащил из посылки, была записка, призывающая Азирафеля посетить дом Монтегю, чтобы, как выразился демон, «поварить котелками» по поводу предстоящего задания по Отчаянию. Записка, казалось, была написана небрежно и в спешке даже по меркам Кроули, но самым странным в ней были слова в конце: PS. ЭТО ДЛЯ ТВОИХ ПОТЕРЯШЕК.

Видимо, речь шла о содержимом посылки. В тех редких случаях, когда Кроули в прошлом отправлял Азирафелю подарки, этими подарками неизменно были книги. Нынешнее подношение оказалось трехфутовой тростью, увенчанной маленькой, мастерки вырезанной из самшита рукой. Человек назвал бы этот предмет устаревшим, учитывая, что в моду наконец-то вошли собственные волосы, но Кроули прислал его не для человеческих целей.

Чесалка для париков. Как унизительно. Его Противник прислал ему чесалку для париков и вполне ясно объяснил причину.

Без сознательной команды Азирафеля раздался тихий «Хлоп!», словно кто-то встряхнул перину. Задняя комната книжной лавки «Глобус» была несколько больше внутри, чем положено, и все же ширины ее хватало лишь на размах крыльев Начала. Этого оказалось как раз достаточно. Последовала серия трепетаний и почесываний, а также раздающихся время от времени довольных вздохов. Чесалка для париков использовалась неожиданным образом, но, может быть, это даст Азирафелю свежий материал для отчетов.

Веревиль недавно привела в порядок свои крылья, и теперь они снова несли ее по Небосводу Хроник. В одной руке она держала свиток с Заданиями, и, как бы это ни было необычно для Веревиль, вид у нее был обеспокоенный. Она разволновалась еще больше, когда приблизилась к месту, где предстояло круто взмыть вверх, чтобы поговорить с ее Записывающим ангелом, — и обнаружила, что ее захлестнуло ликование цветов, текстур, тональных изменений и магнитных всплесков, какого не испытывало ни одно мыслящее существо, ни до, ни после.

Ее Друг восхвалял Бога так, как способен только Записывающий ангел.

Один человеческий критик, который, несмотря на всю свою ученость, не умел ни рисовать, ни петь, однажды едко заметил, что «нелегко рисовать песней или петь красками». Это в самом деле непросто, но благодаря многотысячелетней практике все же возможно. Когда Веревиль приблизилась к своему Другу, ее вовлекло в такой мощный поток восхвалений, что ей с трудом далась даже такая простая мысль, как…

Веревиль поняла, что пытается лететь вверх тормашками, и приняла правильное положение со всем достоинством, на которое была способна. Никогда еще она не обращалась к своему Другу так грубо.

Настроение Веревиль можно было понять по неистовым взмахам ее крыльев, но поскольку они были мягкими, она била ими бесшумно.

Ответ Веревиль был печальным, пронизанным запахом примятых трав и воем ветра на пустынных островах:

На протяжении десятилетий по Небесам расползались слухи о таком развитии событий, и вот это действительно произошло. Было невозможно оспорить логику расширения системы ангелов-хранителей, поскольку потребность в них выросла как никогда. Но великое множество ангелов внезапно обнаружили, подобно Веревиль, что теперь предстоит иметь дело с таким явлением, как человек, не в том ключе, в каком им когда-либо хотелось.

Веревиль пошатнулась в воздухе. Она не должна была возмущаться, но… возмущалась. Она подумала: поскольку негодование — это эмоция, присущая людям, она, вероятно, должна быть благодарна за этот опыт.

Ей ответил аккорд теплого заверения, столь же простой, сколь барочно-изысканными были недавние восхваления Бога. Долгое знакомство с Другом позволило ей понять, что его ответ слегка окрашен сожалением.

Ответ взметнул ее в самую высь Небосвода Хроник, так высоко, что даже у крылатого существа захватило дух от раскинувшегося внизу простора, и она поняла: есть места, куда могут попасть только хрупкие вещи, а не могущественные ангелы, они же — перекрестки света, щиты блаженства, бури ощущений и одинокие зеркала.

Крылья Гавриила сияли в небе так ярко, что не отбрасывали тени на дюны внизу. Вверху не было солнца, только бесконечный свет, в некотором роде более страшный, чем глубины ада. Во тьме, по крайней мере, можно спрятаться.

Quam terribilis est locus iste, non est hic aliud nisi domus Dei, процитировал архангел про себя. Воистину это место ужасно; это не что иное, как Дом Божий.

Как Гавриил заметил Азирафелю, с латынью у него было все в порядке, а цитирование было единственным способом, который он придумал, чтобы следить за своим продвижением в этом месте, где не было ни жизни, ни смерти.

Когда Всевышняя сотворила архангелов, Она осыпала их дарами. Михаил была сильной и справедливой. Сандальфон был верным и храбрым. Уриил была одарена мудростью и чуткостью, а чтобы уравновесить быстроту Гавриила, Всевышняя постановила, что он также должен быть дотошным. Но когда Грехопадение разрушило половину Небес, уцелевшие архангелы хотя и сохранили свои дары, но те потеряли былую живость. Дальновидная Михаил научилась интриговать, чуткость Уриил приняла форму хитрости, верность Сандальфона превратилась в израненный кулак, а Гавриил, созданный видеть совершенство, научился замечать и недостатки.

Дюны, над которыми парил Архангел, были не из песка. Они были сделаны из Времени. Каждая песчинка была моментом чистой возможности, и режущий свет, отраженный от не-неба над ними, был мучительным даже для Гавриила. Тем не менее, иногда он прилетал один в эту пустыню бескрайней вечности, потому что это было единственное место, где он никогда не находил ошибок.

Что было поистине Непостижимо, так это то, что до Грехопадения, — то есть до первых совершенных серьезных ошибок, — существовали ангелы, способные такие ошибки исправить. Это были любознательные создания, полные красок и постоянно пребывающие в движении, существа, чей девиз был «В начале был Разговор», — но потом этих ангелов не стало. Небеса по-прежнему были домом для многих творцов, но тех красочных мечтателей среди них больше не было. Все эти ангелы Пали, превратившись в демонов, и единственным лекарством для них было их уничтожить.

Это знание причиняло Гавриилу неудобство, как кусочек гравия в туфле верховного камергера. Но для человеческого придворного высокого ранга главное — это самодисциплина. Он выглядит таким же харизматичным, как и всегда, даже когда провел на ногах без отдыха дольше, чем может вспомнить, и говорит себе, что, может, в ближайший вечер его господин наконец-то даст ему надлежащие инструкции. Толпа почтительно расступается перед человеком, стоящим ближе всех к невидимому Владыке; сотни глаз изучают его лицо в поисках подсказок, какова же воля правителя. Его шаги, когда он идет по коридорам замка, звучат ровно, как метроном, и никто не узнает о камушке в его туфле: никому нельзя увидеть, как он хромает.

Когда Гавриила охватывало такое настроение, — что случалось нечасто, — архангел летал над бескрайними дюнами, пока цитируемые строчки и тяжесть в крыльях не подсказывали, что, если он сейчас же не повернет назад, то придется опуститься на землю. Даже Гавриил не знал, что произойдет, если приземлиться на Пески Времени, и не собирался проверять.

Он преодолел неисчислимое расстояние, пока, наконец, его зоркие глаза не увидели далеко внизу одинокую черную точку, и он остановился в воздухе. Поскольку здесь не было теней, движение песка вокруг этой точки было едва различимо, но, тем не менее, Гавриил знал, что он движется. Это было место, где Пески Времени устремлялись вниз, крупица за крупицей. Далеко под поверхностью находилось узкое, как одно мгновение, отверстие, и имя ему было Настоящее.

Гавриил остановился над этим ужасным местом, одиноким, как любое существо в Творении, и молча помолился Богу.

< Скажи мне, каков мой долг, и я исполню его. >

Ответа не последовало, что не удивило Гавриила. Он делал это уже много раз, и параллельно с молитвой какой-то частью своего разума он продолжал читать Священное Писание, чтобы путешествие не оказалось слишком длинным: его выносливость была огромной, но не бесконечной. Пески Времени не предназначались для того, чтобы их видели во всей их необъятности, и слишком долгое пребывание в этом безжалостном сиянии даже архангела могло разъесть до основания. Гавриил развернулся и полетел обратно на Небеса, где шло время и где его ждали обязанности: самая точная стрела в колчане Бога.

— Как крылья? — спросил Кроули, сидевший на своем троне в подвале Британского музея. — Перья больше не теряешь?

Декадентское кресло еще больше подчеркивало тот факт, что демон в этот раз был абсолютно трезв и одет в простую угольно-серую одежду. Предстоящее задание требовало невидимого ангельского — или, в данном случае, демонического — присутствия, и Кроули временно отказался от своих экстравагантных аксессуаров, чтобы быстрее перевоплотиться в тихий голос, что дарует человеку внутреннее спокойствие.

— Не теряю, — ответил Азирафель, сидевший на ящике с новой партией египетских мумий. Опасаясь, что его слова прозвучали недостаточно благодарно, он добавил: — Это было невероятно ми… я имею в виду, это была очень практичная мысль.

В этот день Темзу и улицы Лондона окутал морской туман, и послеобеденная поездка Азирафеля в дом Монтегю оказалась сырой и зябкой. Он согласился на бокал портвейна, но был обескуражен тем, что себе хозяин не налил. Азирафель давно не видел аскетическую сторону Кроули; ему вспомнилась самая первая в мире Пасха, когда Кроули, словно мираж, появился из пустоши за Иерусалимом с всклокоченными волосами и в черной одежде — нечестивый отшельник с чередой вопросов без ответов.

— Дорогой мой, ты, кажется, не в духе. Что такого в будущем задании, что требует срочного обсуждения?

Острые ногти Кроули постукивали по подлокотникам его трона.

— Помимо факта, что Небеса в своей непостижимой мудрости назначили задание с Отчаявшимся на Страстную среду — не самый удачный день чертова года?.. То, что я знаю этого человека. — После долгой паузы он уточнил: — Вернее, я знаю кое-что о нем — и то, что я знаю, не радует.

— Ты беспокоишься, что он может узнать тебя? Я задавался вопросом, случится ли нечто подобное рано или поздно.

— Он со мной не знаком, — сказал демон, — хотя принес мне Бесчестную награду. Когда я был во Франции в девяностых, он занимался финансами, пытаясь не дать экономике в условиях революции полететь под откос. Я удивлен, что этот человек еще жив.

Ангел сделал глоток портвейна.

— Едва ли он успел состариться.

— Он не из осторожных. После того, как король Людовик лишился головы и власть окончательно перешла к якобинцам, наш новый друг попал в мой список искушений. Я как раз приступил к выполнению этого задания, но он предвосхитил мои усилия, оказавшись фальшивомонетчиком, — и речь о целых телегах банкнот, а не о паре бумажек, сбытых на местном рынке. Возможно, вышло бы не так неудобно, если бы он при этом не был чиновником.

— Боже правый. Как же он избежал гильотины?

— С помощью демонического чуда. Это было единственное, чем я смог ему помочь. Он бежал в Англию, его коллеги-революционеры заклеймили его предателем, продавшимся Альбиону, и, конечно же, я сказал Внизу, что все это моих рук дело. Шесть месяцев спустя я получил Бесчестную награду и записку от Дагон с вопросом, не решил ли я попробовать c человеческими душами субподряд. Имя нашего друга так часто всплывало в отчетах, что они решили, что он, должно быть, мой агент.

— Я так понимаю, он на самом деле не подписывал Адский договор?

— Если бы кто-нибудь из моих конкурентов заключил с ним контракт, они бы непременно этим похвастались. Нет, он был добровольцем. Я думал, ты объяснишь, что, черт возьми, Небеса могут хотеть от такого человека, как он.

Азирафель покачал портвейн в бокале.

— Насколько я знаю, он выбрался из нищеты, но, кажется, прошлое не дает ему покоя. Если он в свои зрелые годы обратится к благотворительности и церкви, и все увидят, что его взгляды действительно переменились, это будет вишенка на торте Небес. Спасти душу, что была в шаге от Ада…

— …Ради святой рекламы. Да уж, он Наверх неплохо впишется. А как именно он поправил свои финансы?

— Я слышал, за игорным столом, — сказал ангел с некоторой неловкостью. Иногда было трудновато объяснить выбор Небес, предлагавших спасти закоренелого грешника в последнюю минуту. — Послушай, Кроули, если тебе не по душе это задание, я с удовольствием выполню его сам.

— Нет. Понадобятся все сведения о нем. Но предупреждаю, у меня скверное предчувствие.

— Ты же не имеешь в виду настоящее предвидение будущего? Иначе, несомненно, это еще одна причина, по которой Задача должна достаться мне.

— Нет, — сказал Кроули и стиснул зубы.

Задание обернулось как нельзя хуже.

Азирафель, с тревогой ожидавший в тумане у ворот в Баттерси, за которыми не было видно ничего, кроме света из единственного окна, интуитивно догадался, что Кроули потерпел неудачу, за две секунды до того, как услышал выстрел. Эти две секунды были долгими, как вечность, и ангел, полный дурных предчувствий, наполнил их тихой молитвой:

Они нисходят до бездны; душа их истаивает в бедствии;
Они кружатся и шатаются, как пьяные, и вся мудрость их исчезает.
Но воззвали к Господу в скорби своей, и Она вывела их из бедствия их.
Она превращает бурю в тишину, и волны умолкают…

Азирафель стоял и молился среди стылого всепроникающего тумана, пока Кроули не вернулся к нему, снова приняв человеческий облик; лицо его было непроницаемо, спина — очень пряма. По негласному соглашению они вместе решили терпеть липкий холод, как люди. Заночевав в Ретфорде, они согласились на такую же скупость в отношении чудес, но в той поездке они дурачились, здесь же всё было наоборот. Они молча шли бок о бок минут десять под мокрыми платанами, речной туман глотал звук их шагов, и наконец Кроули заговорил:

— Что ж, можешь занести это в свой список героических поражений, — сказал он, по-прежнему не глядя на Азирафеля.

— Такое происходит не впервые. Мы оба видели, как обрывалось больше человеческих жизней, чем любой из нас может сосчитать. Надо просто продолжать свою работу.

— Ты такой щедрый, — коротко сказал демон. — Как ангельски с твоей стороны.

— Кроули, я не куплюсь на это. И я не полный дурак. Ты предупреждал меня про возможную неудачу — но, похоже, все оказалось еще хуже, чем ты предполагал. Так что выкладывай.

Еще где-то полминуты они брели в молчании, а затем Кроули сказал:

— Он сказал мне… он сказал, что заслуживает попасть в Ад. Что он будет рад этому и сам это выбрал. Хула на Святого Духа, ангел. Непростительный грех.

— Ох. О, Кроули. Только не это.

Дорога проходила через ту часть Баттерси, где было много садовых хозяйств, защищенных от воров высокими стенами. Здесь сгустившийся туман окружил Кроули с Азирафелем так плотно, что дальше десяти футов не было видно абсолютно ничего. Как будто они были обитателями маленькой и жалкой вселенной, созданной только для них двоих. Демон ускорил шаг:

— Где-то выигрываешь, ангел, где-то теряешь. Так или иначе. Его желание сбудется, а мне, может, даже вынесут похвалу.

— Нет. — Азирафель покачал головой, сам удивляясь собственной горячности. — На самом деле они не могут хотеть такого. Они могут говорить что угодно, но это…

— Невозможность когда-либо быть спасенным. По мнению ваших Евангелий.

— Их написали люди, и мы оба это знаем. Покажи мне, где Она хоть когда-либо утверждала нечто подобное. Клянусь Богом, ты не сможешь.

Тогда Кроули остановился и проклял Всевышнюю с такой яростью, что ангел в ужасе отшатнулся от него. Он проклял Ее во имя Войны, Чумы и Голода, он проклял Ее во имя множества известных ему форм Смерти. Он проклял Ее и все Ее творения. Азирафель почти забыл, что Кроули способен на такое. Привычная элегантность демона сошла с него, оставив мятежного призрака, и впервые за столетия ангел увидел своего Противника по-настоящему Падшим.

«Помоги ему Небеса, он не ведает, что творит», — подумал Азирафель, прежде чем вспомнил, что первое невозможно, а второе — неправда. Кроули точно знал, что делает.

— Ты правда в этом уверен? — спросил демон, когда немного взял себя в руки; они брели сквозь туман, и Азирафель так и не смог подобрать ни слова в ответ. — А как насчет твоей Непостижимой Свободы Воли? Почему бы не дать всем желающим шанс стать бесповоротно проклятыми?

— Не таким образом! Самоубийство не может быть кратчайшим путем к проклятию, — упрямо ответил ангел, — и мне все равно, что говорят книги.

— Тогда ты первый такой. Твое начальство, кажется, за то, чтобы люди верили в обратное.

Азирафель вспомнил миг в Эдеме, когда укрыть Кроули своим крылом показалось ему самой естественной вещью на свете. Где-то в эфире его крылья дрогнули от желания сделать это снова.

— У нас будет больше шансов обсудить это должным образом, если мы высохнем. Я знаю место, которое еще должно быть открыто. Никаких чудес, обещаю. Мы можем просто хорошенько напиться и помучиться от последствий. Если захочешь.

— Прости, что-то нет желания поднимать тост за свой успех.

— Ты мог бы посочувствовать неудаче своего Противника.

— Не хочу, — сказал Кроули с таким безразличием, какого Азирафель не слышал со времен последней великой чумы. В тумане темные очки демона были похожи на уродливые пустые глазницы, он выглядел как тот, кого точно не хочешь встретить в темном переулке. Азирафель и хотел бы испугаться, — но вместо этого он подумал, что Кроули, должно быть, сейчас намеренно старается вызвать отвращение. С огромным усилием ангел подавил жалость к существу, которому пришлось стать таким, хотя изначально оно везде, где ни появлялось, должно было вызывать ощущение чуда.

«Ты похож на Смерть, — подумал ангел. — Я ошибся, взвалив на тебя такой груз. Сколько раз ты делал это, выигрывал или терял, и ничего не говорил мне?»

— Напиться в этой ситуации не поможет, ангел, как ты, должно быть, и сам понимаешь. Я иду домой, а завтра буду соблазнять людей делать разные веселые штуки. Рассчитываю заниматься этим не меньше недели, а потом у меня дела за границей. — Он не уточнил, какие именно дела, и Азирафель не стал спрашивать.

«Беру свои слова назад, Кроули. Я не ошибся, поручив тебе эту задачу. Если бы я оставил это в секрете, ты бы не поблагодарил меня. Но я ошибся — жестоко, бездумно ошибся, — настояв на том, чтобы наблюдать за тобой. Может, ты и не знал точно, что потерпишь тут неудачу — нет, в этом деле потерпел бы неудачу любой из нас, — но у тебя были все основания предполагать ее. А я все равно захотел быть зрителем».

— Ладно, я пошел, — сказал демон все еще резко, но уже без злобы в голосе. — Мне еще нужно найти посудину для путешествия, а потом я пару недель проведу на одной работе над гордыней в Нидерландах. Если за это время ты получишь еще какие-нибудь задания, составь список самых подходящих и засунь в гобой Генделя в Воксхолл-Гарденз.

— Могу ли я сделать вывод, — спросил Страж Восточных Врат, — что ты намерен продолжить наш эксперимент?

— А что еще остается делать? — спросил Искуситель Евы, пожав плечами. — Спокойной ночи, ангел.

Азирафель протянул руку, но схватил только туман.

Азирафель не получал известий от Кроули почти шесть недель. Помимо присутствия на одиноких похоронах в Банхилл-Филдс, первые три из этих недель он провел в унылой рутине размышлений и письма. Вокруг него скопились горы бумаги. Он вставал из-за стола только для того, чтобы вложить очередной отчет в De Caelo et Eius Mirabilibus Эммануила Сведенборга. Отчеты исчезали, сменяясь лаконичными ответами Гавриила, которые иногда звучали просто как «DEO.SOLI.GLORIA». Положение обязывало Азирафеля согласиться с этим девизом, но по его личному мнению, немного ободрения не помешало бы.

Он боялся, что Гавриил обратит внимание на трагический исход задания в Баттерси, но архангел мало интересовался конкретными случаями; ему нужны были общие принципы, которые можно было бы внедрить на Небесах повсеместно.

В начале четвертой недели ангел случайно столкнул локтем со стола стопку бумаги. Опыт, рожденный богатой практикой, помог ему удержаться от ругательств. Когда Азирафель с помощью чуда привел стопку в порядок, наверху оказались его старые записи о «Режиме здоровья» Маймонида, одним своим видом упрекавшие его:

* Регулярно делайте гимнастику. (✗)
* Не забывайте поужинать. (✓✓)
* На десерт выбирайте фрукты. (✗…✓…?)
* Пейте сладкие напитки. (✓)
* Часто катайтесь верхом. (✗✗✗)
* Проснувшись (✗✗), прочитайте достойную книгу. (✓✓✓)

Следовал ли Азирафель этой мудрости сам? Нет. Теоретически, не могло быть такого понятия, как ангел в депрессии^[22]; все ангелы были защищены оберегающей любовью Бога, как музейные экспонаты — стеклом. На практике же этот конкретный ангел был вынужден признать, что он захандрил.

Щелчком пальцев Азирафель распахнул все окна в лавке (гимнастика), и весенний ветерок ворвался внутрь, неся запахи грязи и обновления. Позже он отправился к Гюнтеру не за чаем, а за более действенным утешением: какао и вареньем из айвы (сладкие напитки, фрукты на десерт). Вместо верховой езды он добавил к своему списку дополнительное задание: минимум четыре добрых дела в неделю, чтобы поддерживать бодрость духа. Поскольку каждая книга в его магазине была более чем достойной, он заодно решил предаться библиомантии и водил рукой вдоль стеллажей, пока не вытащил наугад книгу и не прочитал: «Без надежды невозможно найти нежданное, поскольку к нему нет ни тропы, ни пути».

Добрый старый Гераклит, подумал ангел, а потом яростно набросился на остальные свои полки, используя каждую книгу как ступеньку к тайнам человеческого разума. Некоторые из этих книг, на арабском или персидском языках, были спасены из Дома знаний в Каире и Дома мудрости в Багдаде — обе библиотеки исчезли с лица Земли. Изучив эти сокровища, Азирафель принялся за Пантена, Месуэ Старшего и Джулиану Норвичскую, перекусывая печеньем с джемом из Бата.
Еще через неделю к нему явился посетитель. Не Кроули (очень жаль), не Джози Бэмпинг (что было некоторым облегчением), не (упаси Господи) архангел Гавриил, а совсем другой небесный гость. На этот раз не было ни гонга, ни всплесков энергии, ни обычного звука колокольчика. Вместо этого атмосферное давление резко упало, и игнорировать это было совершенно невозможно, хотя Азирафель несколько минут старался изо всех сил. Наконец он оторвался от книг, чтобы посмотреть, за ангел додумался заглянуть к нему в гости с далеких Небес, стряхнув тряпичный коврик с Азирафелевой Печати призыва.

Гостья была с головы до ног в фиолетовом, и ее суровый профиль был смутно знаком Азирафелю.

Веревиль, вспомнил он с ясностью существа, для которого тысяча лет назад — это не так уж и давно. Им никогда не случалось беседовать (насколько Азирафель знал, Веревиль вообще ни с кем не разговаривала), и он видел хоть какую-то ее реакцию только на одну фразу: «Обещание должно быть сдержано». Веревиль была одной из подчиненных Гавриила, их с Азирафелем обязанности отличались, но они были примерно одного ранга.

— Веревиль, Ангел Обетов и Молчания, приветствую. Как приятно снова тебя видеть, — сказал Азирафель с искренней теплотой. — Мы не встречались… сколько, три тысячи лет? С разрушения Микен? Неудачно вышло. Тем более они как раз тогда изобрели ванну.

Его коллега слегка склонила голову, — возможно, давая понять, что она считает их знакомство состоявшимся. Воспринимала ли она вообще какие-либо другие реплики, кроме клятв? Азирафель не был уверен в этом. Некоторые из самых могущественных ангелов Небес больше напоминали сложные часовые механизмы, и вопрос, есть ли у них личность, был несколько спорным. В тех немногих случаях, когда их с Веревиль пути пересекались, самую радостную ее эмоцию можно было охарактеризовать как «глубокая преданность».

Веревиль не была достаточно сильным ангелом, чтобы просто спускаться на Землю, когда ей вздумается. У нее должна быть веская причина нанести визит в книжную лавку, и ей должен был дать разрешение какой-то более высокопоставленный слуга Господа. Азирафель решил, что скорее всего, ее прислал Гавриил в качестве напоминания, что Азирафелю следует довести свои исследования до конца.

— Пожалуйста, сообщи своему покровителю, что я работаю все часы, что мне посылает Бог, — сказал он. Его енохианский не помешало бы освежить. — И что обещание будет сдержано.

Она кивнула, но не ушла.

— Вот досада... Ну, если ты пришла не для того, чтобы поторопить меня с исследованиями или вернуть De Caelo, что же тебе нужно? — Азирафель в замешательстве расхаживал вокруг своей Печати призыва, пока не заметил предмет, который (вкупе с пером, недавно украденным Ральф) подсказал возможное решение. Это была чесалка для париков, что прислал Кроули, прислоненная к одному из книжных стеллажей.

— Веревиль, если я не ошибаюсь, ты кое-что обронила возле дома Монтегю, когда вела наблюдение.

Азирафель, при всей своей образованности, не мог использовать язык Небосвода Хроник, и чтобы донести свою мысль до Веревиль, пришлось слегка пожертвовать своим достоинством. Взяв в руку чесалку для париков, он сделал несколько осторожных поглаживающих движений у себя за плечами. Вид у Веревиль стал вначале озадаченный, а затем потрясенный, что внезапно сделало ее похожей на настоящего человека, а не на Божественную Силу в человекообразном сосуде. Символы Печати призыва окрасились смущенной сиренью, и Веревиль неуверенно протянула руку, как бы прося вернуть свое потерянное перо.

— Мм... Что ж. Боюсь, у меня его нет. Я хотел бы сказать, что его украли, но, по правде говоря, есть вероятность, что я отдал его добровольно.

Гостья Азирафеля оглядела книжные стеллажи, в частности тот, где книги были в узких красочных переплетах и стояли на не слишком большой высоте от пола. Очевидно, это были какие-то записи. Записи, предназначенные для определенного типа читателей: должно быть, для людей небольшого роста. Несколько мгновений она размышляла над этой загадкой, а затем на ее лице появилось что-то похожее на улыбку.

Веревиль исчезла так же бесшумно, как летала. Вокруг краев печати медленно угасал сиреневый свет.

«Нет тропы, ведущей к нежданному, — подумал Азирафель, чье настроение впервые за несколько недель заметно поднялось, — но иногда нежданное само находит тебя».

Это была последняя весна XVIII века, и небо цвета незабудок осталось в Лондоне в прошлом.

Городская погода металась, как девушка, копившая на одно платье, но посчитавшая выбранный цвет слишком дорогим и в конце концов остановившаяся на дымчато-голубом. На улицах внизу лоточники стали торговать букетами для петлиц, флаконами духов и последней новинкой в области ухода за собой — крошечными щеточками для зубов. Ведь через несколько недель должна была начаться Гринвичская ярмарка, а туда нет смысла идти, если у тебя изо рта воняет как из навозной ямы. Гринвичская ярмарка представляла собой трехдневное буйство лавок с безделушками и редкостями, сопровождаемое имбирным пивом, разведенным джином и бесплатным, но рискованным развлечением — мчаться наперегонки по Обсерваторному холму, пока кто-нибудь не упадет и не покатится кубарем вниз.

Азирафель не был любителем развлечений такого рода, но по мере приближения дней празднества ему дали очередное задание с Отчаявшимся — и местом его выполнения была назначена именно Гринвичская ярмарка. Он обдумывал возможность вообще не рассказывать об этом Кроули, но в конце концов отбросил сомнения и поспешил в Воксхолл-Гарденз (на этот раз без осложнений в виде сестер Бэмпинг), чтобы оставить сообщение для демона в статуе Генделя. Вернувшись через неделю, он обнаружил ответ:

Конечно, я сделаю это. Но только если ты выкинешь тот замшелый синий жюстокор^[23] с манжетами, в которых можно спрятать дюжину мышей.

«Замшелый синий жюстокор» был издавна любимой летней верхней одеждой ангела, двойником такого же жюстокора, павшего смертью храбрых во время Французской революции. Сам Азирафель считал, что рукава с отворотами по-прежнему выглядят стильно (хотя уже и не так элегантно, как в 1680-х), но он был вынужден признать, что Кроули по-своему прав. Он с нежностью попрощался с роскошными сборками и экстравагантными манжетами, подсчитал свои земные богатства (ну, иногда он все же расставался с книгами за деньги) и отправился узнавать, существует ли серендипность в портновском деле.

Всегда находился какой-нибудь ограниченный в финансах вельможа, которому на время становилось неловко за свою нужду. И в этот самый момент всегда сидел где-то на своем столе, скрестив ноги, измученный портной и угрюмо дорабатывал залежавшийся костюм, надеясь, что он попадется на глаза джентльмену, которому срочно понадобилось что-то нарядное.

Может, этот джентльмен окажется немного старомоден, и его не смутит факт, что в костюме девять ярдов бледно-зеленого штофа по восемнадцать шиллингов за ярд (и это не считая цену вышивки), и что за много месяцев никто не позарился на этот чертов костюм, и что теперь куда моднее цвет шафрана или алый. Может, это будет джентльмен среднего роста, с намечающимся животиком — швы можно немного припустить…

«Не будь дураком, — подумал портной, откусив нитку и нахмурившись. — Девять ярдов штофа и жилет с вышитыми цветками яблони? Потребуется чудо, чтобы мы с таким джентльменом нашли друг друга».

Chapter Text

«Если Господь помогает тому, кто сам себе помогает, то мое ремесло свято», — думал карманник в один многообещающий день в начале мая. Шел последний день ярмарки^[24] по случаю дня Святой Троицы в Гринвиче; воришка покачивался, как пробка, в толпе людей, сгрудившихся под Обсерваторным холмом, и выискивал мишень. На такой большой ярмарке, как Гринвичская, было много легкой добычи, но он никуда не торопился. У него был большой опыт по выуживанию часов из карманов, и он знал, что недавно прибывшие на ярмарку люди — самые осторожные. К закату здравомыслящие разойдутся по домам, а не столь разумные хорошенько промаринуются, и он сможет по-настоящему приступить к работе.

Лондонские щипачи обычно работали в командах, но этот считал себя художником и, как большинство художников, предпочитал действовать в одиночку. Он угостился маринованным лососем с одного из прилавков с закусками, поставил пустое блюдо через три прилавка оттуда и цапнул устричный рулет, пока второй торговец объяснял, что блюдо не его. И тут он увидел свою мишень.

Конечно, для первой вылазки было еще рано, но не каждый день увидишь настолько прекрасную, настолько созревшую для обрабатывания цель. Это было похоже на нетронутый цветок сливы.

На джентльмене, о котором шла речь, был укороченный двубортный сюртук с гигантскими лацканами как у революционера. Он вразвалочку брел мимо прилавков, которые теснились у входа на ярмарку, и благоухал амброй и спесью. Как будто этого было недостаточно, джентльмен носил темные очки, так что зрение у него, вероятно, было не из лучших.

Карманник потратил несколько мгновений, любуясь этим чудом природы, а затем перешел к привычной рутине слежки, следуя за джентльменом в очках мимо прилавков, где торговали ячменным сахаром и мышеловками, погремушками и свистками, модными брелоками для часов и скрутками табака. Рыжеволосого щеголя, казалось, не заинтересовало ни одно из этих предложений, но едва он дошел до игры в наперстки, то замер, как будто эта незамысловатая форма ставок была лучшим развлечением, которое он когда-либо видел.

Карманник ненавидел игру в наперстки из-за ее свойства опустошать карманы гостей ярмарки до того, как он сам добирался до них. Действо, на которое он смотрел сейчас, было неотличимо от дюжины других игр на Гринвичской ярмарке, предназначенных для того, чтобы как можно быстрее разлучить дураков с их деньгами: три наперстка, шарик, который можно было спрятать в мгновение ока, и сидящий позади них на перевернутом ведре ловкач в жилете в горошек.

— Всего три наперстка и одна сушеная горошина, господа — и дамы, конечно, — разглагольствовал наперсточник, не глядя на свои быстро движущиеся руки, — ибо хоть Фортуна и богиня, у нее есть почитательницы и среди прекрасного пола! Правила игры просты, вы запомните их быстрее, чем я их перескажу: когда эти наперстки остановятся, я готов поспорить с любым азартным человеком, что он выберет не тот, под которым оказалась горошина!

Среди толпы, следившей, как наперстки щелкают туда-сюда, был также джентльмен с копной светлых кудрей и таким ангельски-невинным лицом, что он явно был пособником наперсточника. Сейчас он наверняка расскажет, как выиграл в наперстки целое состояние, и пожалуется, что сделал бы это снова, но вот незадача, забыл свой кошелек дома. В толпе царило оживление, и карманник знал, что нужно действовать быстро, иначе его мишень оберут до нитки прямо у него на глазах.

— Раз — два — три! Три — два — один! — воскликнул наперсточник. — Делайте ставки, смотрите в оба, и удача сопутствует смелым!

Рыжеволосый щеголь, выбранный карманником целью, сосредоточенно следил, как наперстки ходят взад-вперед по полированной доске, его голова слегка двигалась, пытаясь не отставать от них. Когда карманнику удалось подойти достаточно близко, жертва казалась слегка загипнотизированной. Идеально.

Раз, два, три… и рука потянулась к добыче.

Карманник считал себя тертым калачом. Он был готов к большинству вещей, которые можно найти в карманах джентльмена: кошелек, носовой платок, часы, если повезет; а если очень повезет — серебряная терка, чтобы добавлять в пунш стружку мускатного ореха. К чему он не был готов, так это встретить там другую руку. Если это можно было назвать рукой. У руки определенно были пальцы, — но они были чешуйчатыми и холодными, и, когда они приветливо пожали его собственную руку, карманник почувствовал, что на них есть когти.

Не стоит лезть в карманы демона, какой бы заманчивой целью тот ни казался.

Карманник замер, не в силах даже вскрикнуть от ужаса. В тот же самый момент наперсточник закончил тасовать наперстки, поднял средний... и из-под него в самом деле выкатилась горошина — беда, какая не случалась с наперсточником с рождения. Толпа возликовала, счастливые победители начали требовать свои деньги, а карманник нашел в себе достаточно здравого смысла, чтобы вытащить руку из этого ужасного кармана и потерять сознание, — смутно осознавая, что перед тем, как он упал на землю, кто-то его подхватил.

Он так и не увидел, что поймал его тот самый подозрительно безобидный парень, которого он принял за пособника наперсточника, и был бы безмерно изумлен, увидев, как тот приветствует рыжеволосого джентльмена раздраженным кивком, а затем эта странная пара уходит прочь от возникшей суматохи, как будто никто из них не имеет к ней никакого отношения.

Гринвичская ярмарка шла уже два дня, и поскольку это была последняя крупная ярмарка на несколько месяцев вперед, атмосфера была лихорадочно-приподнятой. Все, что продавалось в Гринвиче, было дешевым, ярким и, главное, недолговечным. Высоко в небе носились ласточки, набивая брюхо комарами и крича во все горло, а внизу такими же мимолетными радостями наслаждались смертные.

— Господи, Кроули! — воскликнул Азирафель, когда они отошли на некоторое расстояние от шума игры в наперстки. — Что этот несчастный нашел в твоем сюртуке?

Демон объяснил природу сюрприза, снабдив рассказ техническими подробностями о том, как присоединить к клапану кармана портал в чуть-чуть проклятое измерение.

— С одной стороны, это нехорошо, даже если речь о воре. С другой стороны, может, он теперь поищет другую профессию. Назовем это поучительным опытом.

— …Сказал ангел, который только что испортил гораздо более поучительный опыт, переместив чертову горошину. Вообще-то я сам собирался это сделать.

— Я не перемещал горошину! Это может поощрить любовь к азартным играм! — возразил Азирафель, а затем добавил: — Ну, я, возможно, создал пару дополнительных горошин. Как говорится, все в выигрыше.

— Ангельское коварство. — Кроули понял, что ухмыляется. — Что ни день, то сюрприз.

— Считай это расплатой за ворона Джосайи Бэмпинга, — заметил ангел; они миновали качели, на которых кто-то раскачивался так энергично, что рисковал сделать «колесо». — Пока ты злодействовал в Нидерландах, отец Джози спросил меня, имею ли я какое-нибудь отношение к этой несчастной птице. Я все отрицал — и говорил чистую правду, — но в «Умничке Два Башмачка» есть ручной ворон, а Фрэнсис не дурак. Неловко получилось.

— В твоей книге сказано, что у прилежных детей всегда бывают вороны, — невозмутимо ответил демон. — Если бы ворон не появился, вышло бы, что книга врет. Можешь не благодарить.

Они прошли мимо прилавка, где продавали «пряные орешки» — мелкое печенье с имбирем и перцем, — и Азирафель вдохнул их запах с таким наслаждением, что Кроули, заинтересовавшись, купил дюжину в бумажном кульке и съел один. «Орешек» действительно показался ему слегка острым, что означало, что он настолько переперчен, что оглушит вкусовые рецепторы смертных на неделю.

— Лови.

Он швырнул один «пряный орешек» Азирафелю — тот поймал его с ловкостью, которая не притупилась за годы работы книготорговцем, но несколько испортил эффект, начав стряхивать крошки со своего сюртука. Сюртук, как отметил Кроули, был новым, непостижимого бледно-зеленого цвета с аккуратными лацканами, жилетом с вышитыми веточками и бриджами ниже колена в тон. Костюм не был особенно остромодным, но подходил ангелу идеально.

Кроули сам подтолкнул Азирафеля к покупке, но внезапно оказался не готов к смене наряда. Азирафель обновлял свой гардероб примерно раз в столетие, и его одежда всегда была устаревшей как минимум лет на тридцать, но нынешний костюм был прекрасно сшит и отличался (по меркам Азирафеля) смелой цветовой гаммой. В довершение всего, неизбежное наконец свершилось: прическа Азирафеля в стиле «Я подстригся садовыми ножницами на спор» стала последним писком моды. Понадобилось шесть тысяч лет, чтобы планеты выстроились именно так, но в кои-то веки этому подлецу удалось заставить Кроули почувствовать себя одетым недостаточно хорошо.

Дорога вела их вокруг холма Обсерватории. Главным развлечением тут было долго карабкаться на вершину, а затем мчаться вниз, пока не потеряешь равновесие и не покатишься к подножию. Среди молодежи это было модно. Кроули щелкнул пальцами, и Азирафель поднял бровь, уловив отголосок чего-то защитного, но, несомненно, инфернального.

— Дорогой мой. Это что, было чудо на удачу?

— Усвоил этот навык, когда люди верили, что змеи приносят счастье, — сказал Кроули, защищаясь. — Кроме того, Ад нейтрально относится к суевериям. А если эти люди сломают себе шеи, то не проживут достаточно долго, чтобы успеть согрешить. Давай лучше посмотрим, что еще предлагают на ярмарке.

На ярмарке предлагали многое, особенно если вы не были привередливы и у вас было много свободного времени: предсказание будущего за шесть пенсов, неожиданные лекарства от самых ужасных недугов и астроном, который, подмигивая и пихая вас под локоть, предлагал за три пенса взглянуть в телескоп на «самое прекрасное небесное тело по вашему выбору». Здесь были кукольные спектакли, чревовещатели, жонглеры и Математическая Свинья, которая ясно осознавала, что у чепухи, которой она занимается, лишь одна альтернатива — пойти на сардельки.

Наконец, здесь был фокусник в цилиндре, угрюмо менявший череду голубых платков на розовые, а затем обратно. Никто им не интересовался — кроме Азирафеля, который застыл как вкопанный, не обращая внимания на раздражение Кроули, и начал хлопать в ладоши так громко, что некоторые прохожие остановились, чтобы посмотреть, что такое происходит. Энтузиазм ангела оказался заразительным: когда фокусник разрезал веревку на куски и снова соединил их, послышалось изумленное перешептывание публики, а когда он вытащил из рукава букет, раздалось дружное «Ах!». Когда он снял цилиндр и из него вылетели воробьи, аплодисменты публики сделали бы честь самому Великому Пинетти, — но ценитель магии и его спутник уже ушли дальше, и фокусник так и не успел их поблагодарить.

— Чего я никогда не пойму, — заметил Кроули, когда они сели на скамейку под одним из огромных дубов в парке, — так это как в тебе любовь к трудам Платона уживается к симпатией к подобным вещам.

Ангел взял еще один «пряный орешек», любуясь неоклассической симметрией Королевского Гринвичского госпиталя вдали.

— Полагаю, факт, что люди не утратили вкус к маленьким чудесам, меня успокаивает. Кроме того, это весело…

Кроули бросил на него один из своих желтых взглядов:

— Тебе несколько тысяч лет.

— …и это невинно, — добавил Азирафель. — У этого джентльмена достаточно мастерства, чтобы посрамить того наперсточника, но что он с ним делает? Он дарит людям удивление. Несомненно, это работа Господа, — сказал он с оттенком ангельского высокомерия.

— Кстати о работе Господа, ты все еще ни разу не упомянул задание с Отчаявшимся. Что тебя беспокоит в этой леди?

— Леди? — удивленно переспросил ангел, поскольку молодая женщина из его инструктажа не соответствовала ни одному из критериев, по которым, согласно меркам того времени, ее можно было бы счесть леди. Она едва дотягивала до того, чтобы вообще считаться человеком.

— А что? Может, ты собирался назвать ее бедной девочкой?

Азирафель вздрогнул.

— После того печального случая в Баттерси я надеялся, что следующее задание будет проще, но, похоже, на этот раз все даже хуже. Честно говоря, я вообще не хотел рассказывать тебе о ней. Но потом подумал, что, несмотря на сложность задачи, ты, возможно, подходишь для нее лучше, чем я, потому что… потому что… ох, вот досада!

— Потому что у меня лучше получится воплотиться в образе падшей женщины?

— Хуже, чем у меня, точно не выйдет, — сказал ангел с похвальной прямотой. — Моя собственная женская сторона… ну, с моей женской стороной ты уже знаком. И как бы ни старайся, люди чувствуют выходца из среднего класса, даже принадлежащего к другому порядку бытия. В то время как ты…

— На социальном дне.

— Я не собирался этого говорить! — буркнул Азирафель, а затем понял, что, во-первых, он поддался на провокацию и вступил в перепалку, а во-вторых, эта перепалка отвлекла его от мыслей о возможном провале задания. И хорошо: тревога ничем не поможет бедной девушке, которая считает, что у нее нет ни одного друга на всем свете, и не без оснований.

— Я хотел сказать, что ты бесконечно многолик. — Азирафель взял себе еще один «пряный орешек».

— В отличие от нее, ты имеешь в виду, — сказал Кроули, внезапно посерьезнев.

Азирафель был вынужден признать, что это правда. На первый взгляд, в этой женщине, — которая путешествовала вместе с другими участниками ярмарки, чинила костюмы передвижного театра, продавала сшитых вручную кукол, а когда у нее не было денег ни на еду, ни на нитки, иногда продавала себя, — не было ничего исключительного. Мир был полон подобных ей женщин, которые выживали как могли и работали в куда худших условиях, чем девушки с площади Сохо. «Не я — моя нужда дает согласье», — печально подумал ангел.

— Я не критикую выбор Небес, Азирафель. Я просто… профессионально заинтересован. Она не поэтесса-философ, опередившая свое время. Она не отпрыск какого-то избранного рода. Она не остановит вспышку коклюша, не построит больницу для сирот, через сто лет о ней не вспомнит ни одна живая душа. Что в ней такого? Если она спросит меня об этом, что мне ответить?

— Я редко позволяю себе задаваться этим вопросом, — признался ангел, — к тому же большинство людей втайне считают себя особенными, не так ли? Даже молодой Пульсифер купился на это, при всей его скромности.

— С этой дамой его не сравнить, и именно люди, считающие, что они не имеют значения, задают самые трудные вопросы. Просто чаще всего их никто не слушает.

— Дорогой мой, я мог бы… — Вопрос уже был готов сорваться с губ Азирафеля, но Кроули покачал головой:

— Как ты сам сказал, ты не лучший кандидат для такого задания. Я выполню его, ангел. И в этот раз мы добьемся успеха.

Затем ангел и демон оказались в зверинце Гринвичской ярмарки, который был совсем не похож на зверинец в лондонском Тауэре. Клетки, поднятые на высоту плеч, чтобы обеспечить обзор толпе, стояли так плотно, что между ними едва можно было протиснуться; деревянные щиты под ними рекламировали либо свирепость их обитателей, либо мастерство дрессировщиков.

Сумерки только начали опускаться, но участники конкурсов уже зажигали лампы и факелы, зазывалы ревели в бычьи рога, шум и вонь стояли просто чудовищные. Чем ближе был вечер, тем больше интереса у публики вызывали ночные животные, которые до этого, в суматохе дня, демонстративно спали. Но теперь дикобразы, рыси, ай-ай, различные рептилии и филин выходили под искусственный свет, вышагивая, рыча или порхая за своими решетками.

Одну клетку закрывала не решетка, а плетеная латунная проволока. Извивающиеся буквы над дверцей гласили: «Серпентарий Сэдли», из-за проволоки выглядывал человек в стеганой куртке и штанах, — видимо, сам мистер Сэдли, — и пытался завлечь зрителей. На одной руке у него был кулачный щит из тех, что в старину использовались для тренировок с мечом, а перед ним стояла открытая корзина.

— Змея Мелюзина! — кричал он, речь его была похожа на речь довольно образованного человека. — Впервые на Гринвичской ярмарке! Привезенная с Амазонки, сильная, как трое мужчин, и способная проглотить вас целиком!

Помимо мистера Сэдли, в клетке находился крупный удав, который шипел, защищаясь, и скользил среди соломы вдоль стен клетки, явно надеясь сбежать. Мелюзина была слишком мала, чтобы в самом деле съесть человека, и все же она была на два фута длиннее роста своего хозяина, и английская публика, вероятно, никогда не видела змеи крупнее. Дрессировщик направил в ее сторону свой щит, змея неуклюже ударилась в него и с глухим стуком упала на доски. Раздались аплодисменты, мистер Сэдли поклонился. Азирафель и Кроули незаметно присоединились к толпе.

— Мой старый товарищ пропал в Гвиане, дамы и господа, и все, что от него осталось — это пуговицы: мы нашли их, когда вскрыли змею короче, чем эта! Никто не ускользнет от колец Мелюзины, но я, дамы и господа, берусь заманить ее в эту корзину передо мной!

Он топнул ногой, змея отчего-то дернулась, и по чешуе на ее брюхе потекла красная струйка. Азирафель, который когда-то был дружен со святым Франциском Ассизским, поморщился и хотел было уйти, но Кроули толкнул его локтем:

— Она не должна этим заниматься, — сказал Змей Эдема, его губы сжались в линию. — Давай задержимся тут ненадолго.

— Кроули, бедное создание мучают.

— Именно так. Никогда не пробовал быть змеей, да? Все, что нависает над тобой, неприятно. Все, что может схватить тебя руками, еще хуже. Она мечтает оказаться как можно дальше от него, — но она устала. Она нападает на него, потому что пытается спастись от чего-то другого.

Кроули втащил Азирафеля в узкое пространство между серпентарием Сэдли и клеткой рыси по кличке Мисс Люси и прижал пальцы к своим вискам.

— Никто не смотрит, — сказал он, оглянувшись по сторонам, чтобы убедиться, что Азирафель надежно прячет его от глаз толпы. — Вернусь через пять минут.

— Твоя забота очень трогательна, но мы уже легкомысленно потратили каждый по чуду! Мы не можем сначала выполнить Задание, а потом уже помочь твоим — хм — товарищам?

Ответом ему был хлопок воздуха, внезапно заполнившего пространство, откуда исчезло человеческое тело; вместо него на Азирафеля смотрела, шевеля языком, маленькая темная змея. Она скользнула к клетке Мелюзины, а затем исчезла в дыре в кладке. Азирафель смирился с ожиданием и начал придумывать возможные Добрые Дела, чтобы скоротать время. Прошла минута или две; Мелюзина перестала шипеть и вертеться и спокойно улеглась на солому — Кроули, по-видимому, положил конец тому, что ее мучило. Однако дрессировщику не понравилось, что его звезда объявила забастовку. Он ударил измученную рептилию сапогом, и толпа начала роптать. Послышались неодобрительные крики и свист.

— Господь милосердный, он прикончил ее! — крикнула какая-то женщина в толпе.

— А вдруг это вообще не настоящая змея, — сказала другая. — Может, она из кожи и пружин.

Нарядный джентльмен поднял вверх трость:

— Если у мистера Сэдли сдали нервы, я с радостью вместо него покажу этой твари, где раки зимуют.

Ангел нахмурился. Что бы ни замышлял Кроули в данный момент, жестокость нельзя было оставлять безнаказанной. Он выскользнул из пространства между клетками и направился к серпентарию, излучая праведное негодование. По непонятным причинам толпа расступилась перед ним. Он поднялся по ступенькам, не обращая внимания на возражения мистера Сэдли, и храбро взялся за ручку дверцы.

В неприметном облике черного ужа Кроули пробрался в тесное помещение, освещенное последними лучиками солнечного света. Как он и подозревал, доски вольера Мелюзины были пронизаны отверстиями, слишком маленькими, чтобы она могла в них пролезть, скрытыми сверху рыхлой соломой. Но из помещения снизу через эти отверстия легко было следить за перемещением удава. Серпентарий Сэдли был худшим кошмаром змеи: местом, где негде спрятаться.

В этом секретном помещении находился человек, который в данный момент казался Кроули великаном; на самом деле это был обычный подросток, вооруженный парусиновой иглой, закрепленной на конце метлы. Когда Мелюзина оказалась над ним, он стиснул зубы и ткнул ее снизу, следуя команде отца, топнувшего каблуком по доскам.

— Прости! — прошептал он змее. — Ты же знаешь, я не хочу этого. Не хочу! Ох!

Кроули задумался. Он сразу понял, что кто-то снизу управляет движениями Мелюзины, и его изначальный план был таким: увеличиться до огромных размеров и до смерти напугать человека под клеткой. Но этот мальчик такого не заслуживал, это наказание стоило приберечь для человека, который, предположительно, был его отцом. Щелчком хвоста Кроули ввел парня в транс, — он должен был рассеяться через две минуты, — и убрал иглу с метлы. Затем он заполз на груду коробок в углу, сделал себя подходящего размера, чтобы пролезть в одно из отверстий в полу клетки, и стал пробираться среди соломы, которую рассыпал по клетке мистер Сэдли и которая должна была скрывать уколы этой ужасной иглы.

Солома была грязной и пахла страхом Мелюзины. Когда Кроули высунулся из нее настолько, что смог нормально видеть происходящее, все его змеиное тело напряглось от удивления.

Какой-то человек поднялся по ступеням Серпентария и теперь стоял возле открытой верхней половины его дверцы. Никто из зрителей не удивился, что он ухитрился ее отпереть, — вероятно, потому, что Азирафель еще и почесывал Мелюзину под челюстью: его приняли за профессионального заклинателя змей, ведь иначе делать нечто подобное было безрассудно.

Все, что сверху, обычно таит опасность для змей, но все, что снизу, — безопасно. Техника обращения Азирафеля со змеями была проста: он открыл дверцу, затем сложил ладонь чашечкой и ждал, пока в нее не ляжет чешуйчатая голова. Когда это случилось, по позвоночнику Мелюзины — до самого кончика хвоста, который все еще был свернут внутри вольера, — прокатилось крошечное чудо, исцелив ее раны и заодно избавив от нескольких старых кусков перелинявшей шкуры. Змея одобрительно щелкнула языком в воздухе, вызвав у Кроули укол какого-то чувства, к которому он не был готов.

Нет, он не ревновал к удаву. И не любовался тихой силой рук своего Противника, который как раз завершал импровизированный монолог о символике змей.

— …ибо, как недавно сказал один поэт, «молитвы сердцу мир дадут, когда ты любишь всякий люд и всякое зверье». Ведь если бы Бог не пожелал, чтобы на свете существовали змеи, то смею утверждать, не было бы стольких тысяч их видов — и подавляющее большинство совершенно безобидно. Знание, дамы и господа. Знание — наше противоядие от страха.

Раздались аплодисменты. Сэдли, повелитель змей, все еще находился внутри клетки. Глаза его вытаращились от ярости, но он понимал, что зрители считают происходящее частью представления: один человек демонстрирует злобность зверя, а другой — насколько хорошо он выдрессирован. Его сын, этот бесполезный болван, в кои-то веки проявил смекалку: вылез из-под вольера и стал обходить толпу с протянутой кепкой. Через полминуты в кепке звенело больше монет, чем обычно Сэдли выручал за целый день.

Мужчина в бледно-зеленом костюме еще раз почесал Мелюзину напоследок, затем дал ей по собственной воле заползти в корзину, и мистер Сэдли решил, что пора напомнить, кто тут главный.

— Благодарю вас за совет, — сказал он с плохо сдерживаемой яростью, — а также за то, что вы уберетесь подальше от моего имущества. Сейчас же.

Азирафель взглянул в алое от злости лицо артиста.

— Конечно. Но… могу я предложить вам в будущем лучше обращаться со своими животными? — его голос прозвучал мягко, как взбитые сливки.

— Или что? — усмехнулся дрессировщик, но тут Азирафель посмотрел ему прямо в глаза.

— Или вы испытаете угрызения совести, которая, полагаю, только что в вас проснулась. Мой добрый сэр, — добавил ангел, негромко щелкнув пальцами, — даю вам слово, я не шучу.

На всю оставшуюся жизнь мистер Сэдли прославится невероятной добротой ко всем Божьим созданиям, большим и малым. Потому что иначе ему всегда будет сниться, как гигантская спрятанная игла преследует его, гоняя по огромной пустой клетке. Свобода воли есть свобода воли, и не в силах ангела было сделать кого-то по-настоящему добрым, так же как не в силах демона было заставить кого-то грешить. Но дать человеку понять, что ты его осуждаешь? Это серая зона.

Маленькая черная змея выползла из соломы, пробралась мимо корзины Мелюзины и дрожащих ног артиста и скрылась в тени сбоку от клетки. Все ангелы ужасны, — и время от времени Кроули наглядно напоминали об этом факте. Ему потребовалось полминуты, чтобы восстановить самообладание. После этого он снова принял человеческий облик и вышел с беспечным видом, как будто просто отлучался куда-то по зову природы. Он хлопнул Азирафеля по плечу:

— Если ты тут закончил, дальше нас ждет еще дюжина клеток.

Они удалились, оставив позади горячо обсуждающих произошедшее зрителей. Мистер Сэдли, все еще очень бледный, подсчитывал выручку и молился, чтобы с ним больше никогда не случилось ничего подобного. Он так и не узнал, как близко он был в этот день к тому, чтобы провести остаток своей жизни в страхе перед невероятно огромной змеей, которая появится из ниоткуда и сдавит его в любящих объятиях своих колец.

— Я и сам не смог бы напугать Сэдли сильнее, но в следующий раз, когда ты скажешь мне, что это я склонен к драматизму, не удивляйся, если мне станет смешно. «Пряный орешек»?

Но Азирафель больше не был в настроении есть «орешки». Несколько обезьян в клетке нерешительно потянулись к кульку, Кроули протолкнул его через решетку, заставив этих созданий ссориться, словно люди. Он обратил внимание, что ангел слишком озабочен, чтобы сделать ему за это замечание.

Становилось все темнее. Гринвичская ярмарка превратилась в маленькую галактику дешевого шика и огней, а ласточки в небе сменились летучими мышами. Настало время ночных увеселений: из корабельных досок сложили танцпол, начались представления, слишком непристойные для дневной публики, и спектакли, в которых за полчаса умещалось три драки, песня о любви, четыре убийства и повешение. Но на окраинах ярмарки огни стали редкими, а шик еще более редким, — осталась только настороженная темнота, из которой время от времени появлялись и в которую исчезали мужчины и женщины, все чаще парами.

— Ты нервничаешь, да? — сказал Кроули, которому тоже было здорово не по себе.

— Это так очевидно?

— Ты вселил в человека страх Божий без осознанного намерения на то. У тебя пропал аппетит. И ты повсюду выискиваешь нашу Отчаявшуюся.

По правде говоря, Азирафель чувствовал себя неловко: они с Кроули будто вели охоту на эту несчастную женщину, а не надеялись предложить ей Божественное Утешение. На обитателей зверинца, что остался позади, когда-то охотились похожим образом, — и эти звери тоже могли бы стать основой для неплохого научного трактата, если их поймать и изучить.

— Она, должно быть, совсем рядом, — сказал он, — и время уже подходит. Твои глаза лучше моих в темноте; ты ее где-нибудь видишь?

Демон окинул взглядом раскрасневшиеся возбужденные лица, освещенные фонарями, а затем (не снимая очков) всмотрелся в тени, куда свет не доходил. Он покачал головой:

— Пока нет. Но люди вроде нее умеют быть невидимками.

— Не буквально ведь, — возразил Азирафель. — Наша леди — человек. Она не может спрятаться от посланника Небес — или, если уж на то пошло, Ада.

— Будем надеяться, ты прав. — В стеклах очков Кроули плясали отражения огней. — Но быть незаметным легко. Если ты убежден в своей ничтожности, тебя действительно никто не видит.

«Бог видит всех, — подумал Азирафель с упрямой, механической преданностью. — Даже воробей не упадет на Землю без ведома Бога».

Если Всевышняя сейчас наблюдала за ним, — шагающим плечом к плечу со своим Противником, — кто знает, что Она думала о его выходках. Азирафель выбросил из головы эту непрошеную мысль. Объединенные одной целью, ангел и демон двигались вперед сквозь тьму, словно иголка с двумя контрастными нитками шелка.

Самые целеустремленные гуляки задержались до полуночи, но, наконец, и они отправились домой страдать от похмелья — в экипажах, телегах или пестрых речных лодках. Лондонские торговцы, артисты, карманники и жулики разошлись уже несколько часов назад. Передвижная часть ярмарки сложилась в удивительно маленькое пространство, как один из тех сказочных городков, которые умещаются в яйце. Парк между Гринвичской обсерваторией и великолепной больницей авторства Рена обезлюдел не полностью: путешественникам нужно было где-то переночевать, прежде чем двигаться дальше. Но они уже закрылись в своих фургонах, как улитки в раковинах, и пока Кроули и Азирафель шли по парку под затянутой тучами луной, тишину нарушало лишь редкое рычание дремлющих собак.

Ночь успела стать зябкой, когда ангел услышал в темноте какое-то шипение; проследив за наклоном головы Кроули, он увидел, что дверца одного из фургонов приоткрылась. Из нее кто-то вышел: та самая женщина, которую Азирафель, как даритель Божьей благодати, должен был защитить от Отчаяния. Кроули щелкнул пальцами почти бесшумно, но Азирафель ощутил всплеск адского чуда и увидел, как существо рядом с ним приняло другой облик — женщины в черном платье, со стальным гребнем в волосах и таким решительным профилем, что ангела обуял страх.

— Я знал, что именно ты найдешь ее, — тихо сказал он. — Но Кроули, это задание можно выполнить и при помощи бестелесного присутствия. Есть ли необходимость делать это таким… таким личным?

Женщина-демон повернулась к нему. На ней не было очков, и даже при лунном свете было видно, что ее глаза горят таким презрением, что Азирафель невольно отступил на шаг. Он знал, что внутри каждого падшего ангела есть острый стержень, выкованный безжалостным пламенем и невыносимым холодом. Ему редко доводилось видеть эту часть своего Противника, но он знал, что она там есть, и что если она что-то и ненавидит, так это ангельские советы.

Женщина-Кроули быстро пошла вперед, ее юбки чертили дорожку в росе. Азирафель, пытаясь догнать ее, перешел на бег трусцой:

— Дорогая, — глупо прошептал он, — мы не можем допустить еще одного несчастья! Умоляю тебя передумать!

Он с внезапной ясностью понял, что Кроули уже воплощался в эту личность раньше. Азирафель просто никогда не встречал ее. Он был знаком с Кроули-хозяйкой светского салона, чьи платья шили по месяцу, а весь следующий месяц копировали. Он видел Кроули-фехтовальщицу, которая, по слухам, была причастна к поимке известного вора-домушника Джонатана Уайлда. В одном памятном случае он встретил Кроули-актрису, чье выступление в роли миссис Оверду собрало полный зал. Но эту женщину, с ее бунтарством, потрепанными юбками и потрясшей его хрупкой свирепостью, Азирафель видел впервые.

«Падшая», — беспомощно подсказал разум Азирафеля. Он остановился и всмотрелся во тьму за лагерем — еще не запыхавшись, но совершенно не представляя, что делать. Их цель исчезла за небольшим уступом холма Крумс-хилл, и на мгновение Азирафель испугался, что потерял из виду их обеих — и эту женщину, и Кроули, — но, обогнув холм, он заметил блеск стального гребня, двигавшегося в сторону Дептфордского ручья.

Азирафель побежал следом со всех ног, но Кроули был невероятно быстр, и когда луна вышла из-за облаков, ангел понял, почему. Изначально он предполагал, что женщина отправится к берегу реки, но ошибся. Дептфордский ручей был куда скромнее Темзы, но его двадцатифутовые приливы и отливы уже давно служили приливным мельницам, пруды которых наполнялись и опорожнялись дважды в день. Когда приливы приводили в движение колеса в воде, подводные течения были безжалостны. Любой, кто падал — или бросался — в мельничные колеса, никогда уже всплывал на поверхность.

Дорожка, по которой бежал Азирафель, опускалась все ниже и становилась все сырее, его новый костюм забрызгала грязь. Не обращая на это внимания, он добрался до Дептфордского ручья всего через минуту после Кроули. Но когда ангел оказался в двадцати ярдах от деревянного помоста над мельничными колесами и увидел уже стоящую по нем фигуру, он остановился как вкопанный. Это была задача Кроули, и он не осмелился подойти ближе.

«Просто дай Кроули время, — молился он про себя. — Пусть обо всех моих ошибках узнают, пусть они послужат уроком каждому ангелу на Небесах; но я умоляю тебя, Боже, дай время Кроули».

Демон выкрикнул имя женщины, потом еще что-то, чего Азирафель не расслышал. И женщина — Божьей милостью или чьей-то еще — на мгновение замешкалась. Всего мгновение, но оно позволило Кроули дотянуться до нее и склонить свою голову с рыжими кудрями к темной голове женщины. Азирафель, наблюдавший издалека, скрыв себя при помощи чуда, не двигался и не дышал, пока Кроули пытался убедить женщину жить.

Он знал, что, несмотря на громкое появление в Ветхом Завете, Эдемский Змей никогда не занимал в Аду высоких чинов; но видеть, как Кроули отбросил всякое высокомерие, было сродни нарушению границ. Проблема была не в том, что демон выполнял работу ангела; Кроули делал работу ангела так, как настоящему ангелу не под силу. Конечно, Азирафель и его Противник были из одного рода и обладали схожими способностями, и многое в их методах совпадало, но при всем при том Кроули был демоном, и сейчас, защищая кого-то от Отчаяния, он сражался с ним как демон, с помощью всего знания, доставшегося ему потом и кровью.

«Я понятия не имею, о чем они говорят, — подумал ангел с чем-то сродни страху. — Мне известно слово, концепция, но не само отчаяние. Как я вообще мог думать, что понимаю, что это такое?»

Как безмолвный часовой, Азирафель наблюдал, — и, наконец, две фигуры внизу развернулись и пошли обратно в сторону Гринвича, все еще напряженно переговариваясь. Но он знал, что этот разговор не предназначен для посторонних ушей, даже если этот посторонний — слуга Божий. Это было нечто такое, свидетелем чему могла быть только Сама Всевышняя.

«Даже когда на Небесах шла Война и так много ангелов было потеряно, я не отчаивался — я не умел отчаиваться».

Не было правильно, что Кроули использовал собственное Падение таким образом, но это не было и неправильно. Это было непостижимо, и это заставило Азирафеля ощутить странное чувство падения и подъёма, опустошения и восторга — все одновременно. Если бы крылатым существам было знакомо головокружение, он бы вспомнил ощущение, которое возникает, когда в ясный день лежишь у основания флагштока и смотришь вдоль него в бездонное небо: начинает казаться, что, кувыркаясь, летишь вверх.

«Если бы даже я записал слова Кроули и повторил их, если бы я в точности подражал ему, для меня это было бы просто академическим упражнением. Я не знаю, каково это. И никогда не пойму на самом деле. Я не заплатил требуемую цену».

Азирафель упал на колени прямо там, где стоял, на влажную траву возле полуразрушенной стены какого-то здания в Дептфорде. Было не больно, и он не паниковал. Ничего плохого не должно было случиться, скорее наоборот. Просто прошло довольно много времени с тех пор, как он в последний раз чувствовал себя так. Он не мог пошевелиться, да и не хотел, он мог думать только о том, чтобы воздать хвалу Богу. Так он и сделал.

Когда Темзу окутал предрассветный туман, на участке между Дептфордскими мельницами и Гринвичским парком показалась фигура. Она была приблизительно похожа на человека, но двигалась странной походкой и время от времени закидывала голову назад, глотая воздух так жадно, что готический романист, увидев это, разочаровался бы в опиуме. После нескольких часов, проведенных за последним заданием, Кроули снова принял мужской облик, и теперь все тело демона демона зудело, словно в места соединения физического и метафизического набился песок.

Ох уж эта женщина, думал Кроули с желчностью, какую рождает усталость. Любовь людей к неудобным вопросам — отличная штука, пока ты на стороне Сатаны; но если ты подрабатываешь ангелом, это та еще головная боль. И конечно, женщине, остро нуждающейся в Божественном Утешении, ничего не стоило схватить в горсть все свое отчаяние и с пылом, достойным проповедника, швырнуть им в потенциального утешителя: оправдай, почему мир устроен так несправедливо. Давай-давай, я слушаю. И даже если ты убедишь меня сейчас, рано или поздно все это придется делать заново. Так что все бессмысленно.

И Кроули, не сбавляя шага в своих длинных юбках, увеличивая расстояние между ними и мельничными колесами, признал, что так оно и есть.

«Тогда зачем это все?» — спросила женщина позже, после того как они несколько часов напролет проговорили в ее крошечном фургоне. Она не знала, кого она спрашивает и сколько будет стоить Кроули ответ. Потому что все ангелы были одной веры, но в аду каждый демон тайно верил во что-то свое. Главная мудрость Ада гласила: никогда, ни при каких обстоятельствах не говори всей правды, особенно о себе. Но эта женщина потребовала от Кроули ответа, и псевдодаритель благодати был вынужден ответить.

«Потому что у нас есть право быть, даже если для этого придется бросить вызов всей вселенной. Даже если придется бросить вызов Богу. Потому что лучше быть, чем не быть».

Облеченное в слова, это показалось Кроули самым нелепым ответом в истории. «Вот к чему приходишь, — с горечью подумал демон, — когда задаешь трудные вопросы: тебе приходится делать вид, что ты знаешь хотя бы часть ответов, а на самом деле все, что ты знаешь — это вот это». И женщина не пощадила его, спросив:

«Ты правда так думаешь?»

И Кроули сказал то, в чем никому не признавался за шесть тысяч лет. Он сказал «да» — и только Бог знает, чего ему стоило это признание. Но эта женщина, хоть и не знала истинной природы Кроули, каким-то образом догадалась, что это «да» досталось ему дорогой ценой, что это ответ того, кто некогда сам был близок к пропасти — и улыбнулась впервые за эту ночь и, возможно, впервые за несколько месяцев.

«Благослови тебя Бог», — сказала она, и Кроули потребовалось все его самообладание, чтобы не заорать во весь голос, разбив все стекла в Гринвичской обсерватории, потому что это было самое настоящее благословение, и это было больно.

Пусть среди демонов Кроули был отщепенцем, но в некоторых отношениях он все же был демоном; настоящие святые тревожили и завораживали его. В Талмуде говорилось, что в мире всегда только тридцать шесть святых людей (это было ложью) и что никто из них не знает, что он святой (это было правдой). Но если эта девушка действительно была одной из особых любимиц Бога, то Всевышняя выбрала крайне странный способ показать ей Свою любовь. И на этот раз Змей Эдема решил, что неведение будет предпочтительнее.

Едва успев отдалиться на безопасное расстояние от все еще спящей ярмарки, Кроули потерял контроль над человеческим обликом и десять неловких минут провел, выглядя как одна из кошмарных картин Генри Фюзели. Постепенно чешуя и клыки исчезли, сырая первоматерия была превращена в наилучшее подобие одежды, и вымотанный демон cмог приступить к следующей благословенной задаче своего бесконечного бытия: найти Азирафеля. Его надежда на то, что Азирафель примет сингулярную форму и последует за Кроули незаметным блуждающим огоньком, оказалась беспочвенной: где-то между Гринвичем и Дептфордским ручьем, пока Кроули усердно работал над Божественным Утешением, чертов ангел отстал и заблудился.

Кроули долго брел назад, и наконец увидел бледную фигуру, молча стоящую на коленях на траве.

— Ссслушай, мы это сссделали, — прохрипел он, — более или менее. Заканчивай молитьссся. — Затем он рассмотрел ангела внимательнее и в ужасе зашипел.

Первой странностью было то, что ангел был неестественно неподвижен, как будто его сковало морозом; во-вторых, его крылья были на виду. Он был похож на полураскопанную античную статую Победы. Кроули подбежал к неподвижной фигуре и положил руку ей на плечо.

— Проклятье, да очнисссь же, болван!

Его Противник стоял преклонив колени, как преклоняют колени перед силой, более могущественной, чем они сами. Его глаза были открыты, но ничего перед собой не видели. Губы его были изогнуты в мудрой улыбке, по щекам текли слезы, а крылья вздымались за плечами, как снег на ветру.

— Ты испортил свой костюм! И что за ерунда с крыльями? Ангел? Ангел!

Кроули несколько раз махнул рукой перед благоговейным лицом Азирафеля, затем толкнул его и вздрогнул, когда крылатая фигура мягко покачнулась, словно была мертва уже несколько часов. Очень осторожно он положил руку на неподвижную грудь Азирафеля, затем коснулся внутренней стороны одного из запястий. Плоть ангела была твердой, как мрамор, но теплой, и Кроули ощутил под пальцами медленное биение пульса под неподатливой кожей. Азирафель не развоплотился — скорее уж наоборот; просто его тело, созданное по образцу человеческого, с трудом справлялась с куда более мощными ангельскими эмоциями.

Демон выругался. Он уже, буквально, сто лет как не сталкивался с этой особенностью ангелов, но он наконец-то понял, в чем дело. Азирафель был в экстазе.

— Вот это поворот, — сказал Кроули со смесью облегчения и раздражения. — Чтоб тебя, это просто восхитительно. Надеюсь, ты хорошо проводишь время.

Он знал, что в этом состоянии Азирафелю нельзя причинить никакого вреда и что ангел спрятал себя покровом прикладной невидимости, прежде чем впасть в это непостижимое состояние, и все же в его застывшей молитве было что-то такое, из-за чего Кроули решил не оставлять его тут одного. Он потратил небольшое демоническое чудо, чтобы их не заметили никакие ранние пташки, а затем попытался взвалить ангела к себе на спину, просунув голову между полураскрытыми крыльями, которые разорвали швы на спине сюртука Азирафеля.

Кроули заставил себя набраться терпения. Он счел за благо, что крылья Азирафеля расправились лишь наполовину. Верхние перья ангела-воина были жесткими, как кости корсета, но среди внутренних перьев было странно уютно. Вот только очень уж… неподвижно. Кроули попытался представить чувства, что довели Азирафеля до этого состоянии, но не смог. Такие штуки были не для демонов. Он бы предпочел просто услышать дыхание ангела.

Примерно через три четверти часа его желание исполнилось. Трепещущие перья защекотали Кроули нос, и он чихнул.

— Дай тебе Бог здоровья! — полусонно воскликнул Азирафель. У Кроули по всему телу прошел спазм, и крылья ангела распахнулись от изумления. — Подождите! Где я? Чья это спина? Кроули? Ох, это невероятно неловко.

Кроули поставил его на землю.

— Мы около Дептфорда, — огрызнулся он, — ведь это лучшее место, где можно впасть в экстаз. С тобой это часто бывает? Можно было и предупредить.

— Нет. Нет, такое случается нечасто, — сказал ангел. – Это впервые за… ну, по меньшей мере восемьсот лет.

— В таком случае ты выбрал момент с убойной точностью, и к тому же твой костюм стал грудой тряпья. Спрячь свои крылья, а то здесь накопится столько святости, что люди, чего доброго, церковь построят.

— Прошу прощения, — сказал ангел, убирая крылья обратно в их привычное измерение. Его сюртук действительно был в скверном состоянии, но Азирафель не стал восстанавливать его с помощью чуда и покачал головой, когда Кроули высказал желание сделать это:

— Думаю, я зашью его вручную. Возможно, серебряной нитью. Что-то вроде сувенира на память.

— На память о чем именно?

— О неожиданном озарении. О даре. Я бы даже сказал, о прозрении. Прости, это, должно быть, сильно сбило тебя с толку.

— Сбило с толку? Сложновато будет составлять отчеты для Гавриила, если ты будешь так реагировать каждый раз, когда мне удается заставить Божественное Утешение работать. Ты даже не видел, что я там сделал, и черт его знает, смогу ли я успешно справиться с еще одним подобным представлением. Оно сильно меня вымотало.

— Ты справишься, — Азирафель все еще был немного ошеломлен, но эти слова сказал серьезно. — И я видел — или, вернее, я знаю, что там произошло. Я все видел, даже когда потерял способность двигаться. И я догадался, почему ты лучше меня справляешься с заданиями Отчаяния.

Азирафель смотрел на Кроули с выражением, которое демон не мог понять, и оно заставило его почувствовать себя неловко.

— Потрясающе. И каков ответ? Ты хорошо себя чувствуешь, Азирафель?

— О, да. Как никогда лучше. — Ангел провел рукой по своим растрепанным волосам. — Но это довольно серьезный разговор.

Chapter Text

Высоко над убогими улочками Чипсайда, где три дворика прижимались друг к другу дымоходами, темная птица и светлая птица бросали друг на друга злые взгляды.

Ворон Ральф считала, что попала в переплет незаслуженно. Ее противница выглядела как сова-сипуха, но тот факт, что это была чистенькая сипуха средь бела дня в Чипсайде, говорил сам за себя. Это была вовсе никакая не птица, а ангел. Ральф была вооружена клювом, способным перерубить связки, как мокрую веревку, но она инстинктивно знала, что если попробует причинить вред этой сове, то пожалеет об этом.

Все случилось из-за дурацкого пера. Нельзя винить птицу — настоящую птицу, а не какую-то эфирную притворщицу — за то, что она хочет украсить перьями свое будущее гнездо. Взять самое мягкое ангельское перо в книжном магазине «Глобус» показалось ей разумным: оно единственное не принадлежало существу, называвшему себя мистером Феллом, а Ральф ощипали бы заживо, если бы она взяла взятку от ангела-резидента Лондона. Но увы, ангел, которому принадлежало перо, все равно объявился. Вот в чем подвох со слугами Бога, с горечью думала Ральф: все они в сговоре. Ей стоило послушать свою бабушку, которая считала, что демоны — более безопасные союзники. Именно поэтому бабушка, матриарх всего лондонского вороньего рода, отдала Ральф в кабалу девятилетнему ребенку в обмен на демоническое перо.

Ральф покрепче вцепилась в дымоход и угрожающе каркнула, но паршивая сова не шевельнулась.

Паршивая сова, официально известная как Веревиль, Начало Обетов, тоже считала, что попала в переплет незаслуженно. Собравшись с духом и спустившись на Землю, чтобы приступить к обязанностям ангела-хранителя, она обнаружила, что до ее цели уже добрался слуга Ада, про которого в ее инструкциях не было ни слова. Насколько она смогла понять, это был настоящий ворон. Когда она прощупала хитрый умишко Ральф своим небесным разумом, спросив: «Кто тебя послал?», то в ответ получила только насмешливое карканье. Тем не менее, существо говорило на кокни как на родном, что явно указывало на вмешательство Сатаны.

Фамильяр или что-то в этом роде. Какой-то неизвестный демон, или демоны, подарили Джосайе Бэмпингу фамильяра, и птица не теряла времени даром, обхаживая не только мальчика, но и всю его семью. Веревиль уже пятьсот лет не принимала птичьего облика, но сейчас, похоже, был самый подходящий момент. Даже став совой, она все еще была связана обетом молчания и не могла даже ухать, но все же была способна кое на что, чего простая птица не может.

И это была не способность творить чудеса (чудеса, дозволенные ангелам-хранителям, были немногим эффективнее небольших удачных поворотов судьбы). Важно, что она сохранила умение принимать сингулярную форму, и приглушив свой эфирный свет, Веревиль мало чем отличалась от обычной пылинки. Ворон подозревал ее присутствие, но даже острое птичье зрение не давало полной уверенности. Все приспешники Ада были параноиками, а Веревиль была методична; она была намерена измотать своего врага постепенно.

Но у Веревиль кроме этого по-прежнему были обязанности на Небосводе Хроник, в то время как Ральф ничем не занималась кроме как служением Аду. И Ральф всего-то и нужно было, что сбить с пути одного Джози, тогда как Веревиль начала беспокоиться обо всем клане Бэмпингов. Это все Гавриил, с горечью думала она. Гавриил мог быть Эманацией Йесод, третьей из Семи тайн и казначеем хранилища душ, но у него было сердце менеджера. Он, должно быть, знал заранее, что добросовестная Веревиль, получив задание опекать одну душу, будет заботиться и обо всех других душах, с которыми связана эта.

В целом, если добавить к этому непостоянство человеческой Свободной Воли, ворон и ангел могли оказаться равными соперниками.

За забытой дверью в глубинах Британского музея Кроули размышлял.

В обычных обстоятельствах он использовал бы свой чересчур живой ум для разработки хитрых планов. Например, он мог бы посетить аукционный дом, обратить всеобщее внимание на какую-нибудь дрянь, словно это самая горячая вещица со времен Лаокоона, а затем наблюдать, как покупатели едва не дерутся за нее. Или еще раз попробовать построить канал в форме сигила Одегра, хотя даже самые пьющие инженеры замечали, что с круговым водоводом что-то не так. Если вдохновение было на исходе, Кроули мог просто сделать так, чтобы на следующем большом балу десятки красавиц оказались в одинаковых платьях.

Но в данный момент он сидел на простом деревянном стуле за бесценным мраморным столом под пробивающимися сквозь световой колодец лучами закатного солнца, нахмурив брови, словно позировал художнику для картины «Демон, размышляющий о своем Падении». Что, в общем-то, было правдой. По левую руку от него лежали страницы, которые он вырвал из записной книжки Азирафеля в Ретфорде. По правую — стопка бумаги и медная чернильница в виде Титивилуса, демона-покровителя ошибок (сувенир из тех дней, когда Титивилус и Кроули вместе работали адвокатами, оставляя за собой след из хаоса: выражение «адвокат дьявола» было взято не с потолка). Ухмыляющаяся голова была полна слегка проклятых дьявольских чернил, обладавших странным свойством не отражать свет.

Кроули перечитывал историю, начатую им в «Лебеде и бутылке».

Давным-давно жил на свете ангел, который попал в такую беду, что однажды проснулся и сам себя не узнал.

Он не был могущественным ангелом по сравнению с некоторыми другими, но не был и незначительным: он мог создавать звезды из эфира. Первым, что окружающие замечали в нем, была его быстрота. Он схватывал все моментально, хотя и не всегда глубоко; он строил множество планов, и иногда они срабатывали. Из-за этого у него порой создавалось впечатление, что он умнее всех на свете, после Бога, конечно. Не то чтобы он в это верил, но втайне ему нравилась эта мысль.

Все сообразительные дети невыносимы, и он не был исключением…

Это была не очень хорошо написанная история, но она и не должна была быть такой. Это было не литературное упражнение, а своеобразная страховка. Демон обмакнул перо в чернильницу и продолжил:

...И все, что могут сделать их матери, это ждать, пока эта сообразительность подставит им подножку, — написал он. — Он в самом деле был быстр, и было трудно объяснить, почему он так часто опаздывает на собрания. А виновата во всем была его привычка задавать вопросы. Он мог заметить ненадежно закрепленную космическую струну в только что созданной звезде и тянул за нее, пока звезда снова не разваливалась. Или он вслух размышлял, могут ли все Божьи ангелы собраться в одну сингулярность. И хотя ни один ангел на Небесах не чистил свои крылья тщательнее него, одежды этого любопытного ангела всегда были поношенными.

(Как же его звали? Я бы вспомнил, если бы мог).

Однажды этот Ангел Любопытства наткнулся на самый большой, самый лучший вопрос из всех. Размышлять о том, как Всевышняя могла устроить Творение иначе, было очень весело, и он почувствовал себя очень умным, когда осознал, что такое вообще возможно. Но, конечно, он не был первым, кто до этого додумался. Теоретические размышления были любимым развлечением архангелов, и Михаил даже получила свое имя в честь одного из них. Все понимали, что имя «Кто подобен Богу?» — просто религиозная риторика, восхваление Всевышней.

Но настал день, когда эти размышления перестали быть теоретическими. Люцифер Просветитель, самый ослепительно умный ангел во всем Творении, не остановился на риторических вопросах, а решил, что знает ответы. Он задался вопросом, что произойдет, если убрать из фразы «Кто подобен Богу?» вопросительный знак, и множеством других вопросов, и все Небесное Воинство собралось посмотреть, как с Просветителя собьют спесь.

Дело обернулось скверно. Но, как я уже упоминал, один конкретный ангел имел склонность опаздывать на собрания.

Первое в истории Падение было очень громким, и хотя наш вечно опаздывающий ангел, возможно, не был самым глубоким мыслителем Небес, он умел замечать, когда надвигается беда. Так что он поступил разумно и бежал, спасая свое ангельское существование, по коридорам, грохочущим от предательства Люцифера. Сначала наш ангел услышал крики неповиновения. Он сделал себя очень маленьким и подумал, что с ним все будет в порядке, если он будет просто бежать и не оглядываться назад. Через некоторое время он услышал призывы к битве и звон священных клинков и удвоил темп (напомню, он был быстрым, но я не говорил, что он был смелым). Наконец он услышал голоса, умоляющие о пощаде, но было непохоже, что этой мольбе кто-то внял. Именно тогда он решил спрятаться в извилистых проходах во внешней ткани Небес, известных только Богу и уж точно не нашему герою, — ангел быстро там заблудился.

— Я могу все исправить, — молился он, скользя по ним. — Я могу все объяснить! Мне просто нужно время, чтобы собраться с мыслями.

Ангелу всего-то и было нужно, что несколько минут. Всего парочка. Неужели Бог не даст ему их?

Кроули надеялся, что Азирафелю никогда не понадобится это читать. И все же это нужно было написать, потому что этот текст давал очень важную страховку.

Рассмотрим мысленный эксперимент, в котором между неким воображаемым ангелом и неким воображаемым демоном существует Соглашение об обмене заданиями. Если такое Соглашение будет раскрыто, посланнику Небес, безусловно, придется куда хуже, чем слуге Ада. В случае воображаемого демона недостаток осторожности может даже обеспечить ему Похвалу за попытку склонить воображаемого ангела к Грехопадению, а вот что касается ангела, — одним Небесам известно, что с ним станет. Но вот если бы у ангела случайно оказался документ, написанный демоном, с его подписью, в котором он сожалел бы о своем Падении, тогда ангел сможет представить Соглашение как свой эксперимент. Сказать, что он просто проверял, способен ли демон на добрые дела. В этом случае ситуация ангела и демона поменяется местами: ангела, возможно, пожурят за наивность, но серьезного наказания он избежит; а вот демона постигнет та незавидная участь, которую Ад сочтет подходящей для пособника врага.

Не слишком воображаемый демон потер лоб. Он приближался к кульминационной точке своей истории, и это было трудно. Он знал, что ему нужно написать, но сделать это оказалось сложнее, чем он ожидал. Демоны нечасто практиковались в правдивости, и этот процесс вызывал у него психический аналог мигрени. А еще, хотя он никогда бы в этом не признался, для написания такого текста требовалось более тонко чувствовать, чем, как предполагалось, способны Падшие. Но если Кроули не место в Аду, то ему не место нигде, — а в никуда он добровольно отправляться не хотел.

Было уже поздно; они договорились встретиться с Азирафелем в библиотеке музея. Демон отложил перо и небольшим чудом перенес компрометирующие страницы в карманное измерение. Запер он его не с помощью адского пламени, а окунув палец в чернильницу и выбрав ключом символ, который Азирафель должен помнить. Затем он приготовился слушать про открытия в области Отчаяния, что бы там на этот раз ни откопал неутомимый ангел.

Азирафель ждал в душной тишине безлюдной библиотеки. Снова одетый в кремово-желтый костюм, он походил на ученого мотылька, привлеченного ароматом книг. Перед ним на высоте груди на подставке для чтения из красного дерева лежал раскрытый Византийский кодекс. Глаза ангела были закрыты, кончик пальца завис над освещенными страницами, но не дотрагивался до них. Он, казалось, глубоко задумался, поэтому Кроули, закрыв двустворчатую дверь, подождал целых полминуты, прежде чем нетерпение взяло над ним верх:

— Что, предрекать будущее самому сложнее, чем собирать книги пророчеств? Ты меня пугаешь.

Азирафель вздрогнул, от чего по освещавшему страницы нимбу пробежала рябь, и открыл глаза.

— Это Септуагинта, — сказал он, оправдываясь. — Начальство не запрещает использовать Ветхий Завет для библиомантии, — и поскольку ты ворвался, когда я выбирал строку, формально за результат несешь ответственность ты.

Кроули возвел глаза к потолку (украшавшие его резвящиеся херувимы были настолько противоположны всему, что он мог вспомнить о keruvim, что он иногда задавался вопросом, не проводят ли Небеса намеренную кампанию по дезинформации об облике ангелов).

— «Формально ты несешь ответственность». История всей моей жизни. — Демон снял свои темные очки и заглянул в подставку для чтения, безуспешно пытаясь прочесть греческий койне вверх ногами. — Ну, и какой же совет мы получили?

— Я не просил совета. Я просил подсказки.

Азирафель отошел от стойки для чтения. Отрывок был из книги Иова — один из самых удобных фрагментов Библии с точки зрения Ада. Поспорив с нечистым, что непоколебимая вера существует (дьявол ставил этот факт под сомнение), Всевышняя выбрала Иова в качестве подопытного, а затем разрушала ему жизнь, пока бедняга не задался вполне понятным вопросом, в какую игру Она играет. Язвительность ответа Бога Иову иногда терялась в дебрях перевода, но те, кто работал над Септуагинтой, были полны решимости сохранить оригинальный колорит этого монолога. Будучи пересказан простыми словами, ответ Бога звучал примерно так:

Где путь к жилищу света, и где обитает тьма?

Ты, верно, в пределы ее входил и знаешь путь к ее дому?

(Наверняка знаешь, ведь ты уже жил на свете, когда тьма и свет были мною сотворены!)^[25]

Кроули издал невеселый смешок:

— Если бы я верил в библиомантию, я бы сказал, что это означает, что в наших исследованиях мы уперлись в потолок. И ответ нам дали словами самой Всевышней, ни больше ни меньше. Она всегда так общалась или я помню только худшие моменты?

Он устроился на своем обычном месте на подоконнике, прислонившись спиной к ставням. С наступлением лета ставни с восточной стороны библиотеки в дневное время держали запертыми, чтобы защитить книги от солнца, и вечером они сохраняли остатки тепла, которые были по душе его рептильной стороне.

— По моему опыту — только если Она считала, что ты не говоришь всей правды, — неосторожно признался Азирафель. Его Противник растерянно моргнул в ответ:

— Ты хочешь сказать, что когда-то солгал Ей? Что ты сказал?

Азирафель вернул Септуагинту на полку, а затем сел напротив Кроули на подоконник.

— Она спросила меня, что случилось с одним мечом — ты знаешь, с каким, — я сказал, что потерял его, и Она больше никогда не поднимала эту тему. Но я полагаю, Она знала правду. Если даже отбросить факт, что Она предположительно всеведуща, меч может пригодиться только существам, у которых есть руки.

— В это трудно поверить, но я никогда не лгал Ей. Ни разу. — Кроули слегка пошевелился; ставни скрипнули. — Ладно, ангел, поделись своей святой мудростью: что такого, по-твоему, я привношу в работу с Отчаявшимися, чего нет у Начала?

— Ну, начнем с относительно простого: ты никогда не пытался жалеть этих людей.

— Демоны не жалеют. По своей природе не способны на это.

— Возможно, — размышлял Азирафель. — Но дело в том, что чаще всего я терпел неудачу как раз с людьми, которые отшатывались от жалости. Охотно признаю, что не у всех ангелов хорошо с эмпатией, притом что заполучить души для Небес хотят все. Но надо просто назначать правильного ангела правильному смертному. Эту идею Гавриил определенно одобрит.

— Целевой маркетинг, — сказал демон с ухмылкой. — Надо закинуть эту идею Вниз.

— Боже! Ты правда это сделаешь?

Кроули побарабанил острыми ногтями по дереву, раздумывая.

— Не-а. Даже если бы я это сделал, сомневаюсь, что Внизу это пригодится. Демоны не очень-то любят придерживаться плана, если только им не угрожают. Лучше расскажи мне остальное.

И Азирафель рассказал ему остальное: все уроки, которые он извлек из их странного расследования — просеянные от демонического сора, вычищенные от серы, сокращенные для удобства Гавриила. Безропотность, с которой Кроули поглощал человеческий гнев, можно было переделать в проповедь о терпении, а его пренебрежение вежливыми манерами — в смирение. Даже возмутительные напутствия, которые Кроули дал Онисифору Пульсиферу, можно было представить Гавриилу не как ложь: что может быть праведнее, чем считать, что у всего сущего есть Непостижимая Цель? Ангел не забыл даже о заметках на полях, которые Кроули оставил Азирафелю, когда их пути разошлись. Они были непрошеными, эти заметки. Они были дерзкими. Но помимо этого, они были по-своему очень вдумчивы и безмерно развеселили Азирафеля, хотя слово «вдумчивы» заставило Кроули предупреждающе зашипеть.

От внимания Азирафеля не ускользнуло, что по мере того, как он пересказывал свои выводы, стук ногтей Кроули по подоконнику становился все настойчивее. Азирафелю неизбежно предстояло коснуться работы в Гринвиче, даже более деликатной, чем работа в Баттерси. Вторая закончилось самоубийством, первая — спасением, но это было сложное, бессрочное, беспорядочное спасение без всяких гарантий. Этому случаю не хватало назидательной морали. Ему не хватало пышного обращения в веру. И что самое неловкое, не было никакого способа обойти тот факт, что работу выполнял не Азирафель.

Ангел откашлялся:

— …И вот разгадка гринвичской головоломки: ты преуспел, потому что, в отличие от меня, ты знаешь, каково…

— Тебе следует остановиться. — Стук ногтей прекратился. — Тебе стоит замолчать прямо сейчас.

— Но Кроули, как ни крути, ты знаешь, что такое Отчаяние! Ты не зацикливаешься на нем, ты держишь его на коротком поводке, ты оптимистичнее всех, кого я знаю, и, несомненно, это многое объясняет. Но ты дорого купил это знание, ты никогда о нем не забывал, и теперь ты его используешь.

— Мы не должны говорить об этом, — прошипел демон. — Есть вещи… которым лучше быть невысссказанными.

— Прости меня, но это нужно сказать. Потому что если бы для помощи Отчаявшимся требовалось только пережить сокрушительную утрату, самый низкий демон подошел бы лучше, чем самый сострадательный ангел — но, насколько мы знаем, ты единственный, кто на это способен. — Азирафель умоляюще протянул к Кроули руки. — Прошу прощения за свою навязчивость, но я должен знать, что именно произошло между тобой и той леди в Гринвиче.

— Это личное, — сказал демон. — Она сказала эти вещи мне, ангел, не тебе. Она доверилась мне. Глупо с ее стороны, однако это так.

— Ну, я думаю, это было весьма разумно с ее стороны, и я не спрашиваю, что она тебе сказала. Я спрашиваю, что ты ей сказал. Во что ты действительно веришь.

— Наверняка ты догадалссся.

— Боюсь, догадки недостаточно. Мне нужны факты.

Кроули долго-долго смотрел на него с непроницаемым выражением лица. Наконец он принял решение.

— У нас есть право на существование, даже если для этого нам придется бросить вызов всей вселенной, — сказал он, — даже если придется бросить вызов Богу. Вот что я ей сказал.

— Вот оно. Ни один ангел не сможет согласиться с этим мнением, но какой другой демон попытается использовать его во благо? Твой секрет не в том, что ты демон, а в том, что ты Кроули, и там, где я опираюсь на надежду, ты опираешься на… вот это. Я не могу подражать твоим методам; сомневаюсь, что хоть кто-то может. И все же Гавриил все еще хочет знать, в чем мой секрет, помоги мне Бог!

Кроули поднялся на ноги и посмотрел на Азирафеля сверху вниз, бесстрастно, как судья:

— Если Она действительно тебе поможет, я буду очень удивлен. Вот как мы поступим. Ты напишешь самый напыщенный в мире трактат для своего Архичурбана. Ты ни словом не упомянешь свою теорию о Падении и Отчаянии и о том, что у надежды есть обратная сторона. Даже если бы эта мысль имела под собой почву — что я категорически отрицаю, — промолчать об этом не значит обмануть Гавриила. Просто он не поверит тебе и через миллион лет.

— Но… но… это ведь правда! — воскликнул ангел, весь дрожа от праведности.

— Это бывает правдой, — терпеливо объяснил демон, — но в данном случае это неудобная правда. Ты знаешь, как люди поступают с неудобной правдой? Они прячут ее в закоулках своего разума, бросают в самую глубину подсознания с гирями на лодыжках и заменяют банальностью, с которой куда легче иметь дело. — Он повернулся, собравшись уйти, но Азирафель поспешил за ним, протестуя:

— Но Кроули, это ведь ужасно, ужасно важно. Я не могу потакать твоему цинизму, только не в этом случае.

— Тогда потакай моему желанию остаться в живых. Раз уж ты считаешь, что оно так назидательно.

— Дорогой мой…

Демон остановился, взявшись за дверь, и холодно посмотрел на Азирафеля:

— Мой дорогой кто? Что, собственно, общего между нами двумя?

— Мы оба когда-то были ангелами.

— Но мы не были одинаковыми. Почему, по-твоему, тебе сошло с рук откровенное вранье Ей, а я попал в Ад за то, что просто задавал вопросы? Мы всегда были разными, Азирафель. И если бы ты обладал силой самой Всевышней, если бы ты вернул меня из Падших снова на Небеса, в гущу ослепительно белых перьев и раздражающего, как постоянный насморк, хорового пения, и пустил слух, что существует некий эксклюзивный клуб для вольнодумцев, но чтобы попасть в него, нужно быть немного бунтарем — знаешь, что бы произошло?

— Не говори этого, — тихо попросил Азирафель, опустив глаза. — Не будь проклят по собственному выбору. Первый раз был ошибкой, я знаю. Ты связал свою судьбу не с теми, с кем следовало, рискнул слишком многим, и все это очень прискорбно, но я никогда не винил тебя по-настоящему. Не заставляй меня говорить, что ты заслуживаешь этого, Кроули. Не говори, что присоединился бы к ним снова.

Он не осмеливался поднять глаза, потому что знал, что его Противник, должно быть, улыбается.

— Вообще-то я хотел сказать, что во второй раз это точно сошло бы мне с рук. Спокойной ночи, ангел.

Двери за Кроули защелкнулись. Азирафель тут же с помощью чуда открыл их и поспешил следом за Кроули в греко-римскую галерею. Несколько месяцев назад он здесь наблюдал, как демон доставал из шкафчика спрятанное шампанское, и они пили за успех их будущего предприятия. Неприятности, в которые они тогда попали, не шли ни в какое сравнение с бедой, которую он навлекал на Кроули сейчас.

— Можешь не верить мне, — сказал он темноте, — но когда я сказал «дорогой мой», я собирался извиниться.

Азирафель не получил ответа, кроме тишины, обычной для музеев, но чужое чудо сжало его нимб в тонкий серп света. Кроули, мне нужно видеть, — запротестовала его сущность, но тьма одолела его, превзойдя его хитростью там, где не могла сравниться с ним силой: ангел наткнулся на одно из трех музейных чучел жирафов, отшатнулся и оказался в облаке едкой пыли. Он успел заметить силуэт, слишком извилистый для человеческого, который следил за ним из-за изъеденных молью жирафьих ног. Поняв, что его заметили, силуэт перестал пытаться побороть свет Азирафеля, просочился (а не перелез) через балюстраду и упал на каменные плиты внизу.

Ангельская сторона Азирафеля ненадолго взяла верх. В четыре невероятных шага он слетел с лестницы вниз, помогая себе полураспахнувшимися крыльями, и приземлился, держа одну руку у бедра, словно в поисках рукояти меча. Только когда Азирафель встал и задел саркофаг в трех футах над головой, он понял, что забыл убрать свои крылья, что никакого меча у него нет, и что он крадется по залу скульптур как статуя Победы в дурацких бриджах до колен. Он не был воином, он был книготорговцем; и хоть Кроули и был его Противником, мысль о том, чтобы в самом деле поднять на него оружие, была отвратительной. Азирафель загнал свои святые инстинкты поглубже и вновь превратился в человекообразное существо в кремово-желтом костюме. Затем он ринулся к двери за статуей Аполлона Виротутиса.

Он опоздал, как и предполагал. Дверь, которая прежде вела в подвал, заканчивалась кирпичной стеной; Кроули не смог бы выразиться яснее, даже если бы огненными буквами написал на ней «Оставь меня в покое». По какой-то причине демон больше не хотел помогать ему в написании отчетов для Гавриила, который, несомненно, уже сейчас составлял одну из своих нетерпеливых записок и подписывал ее «DEO.SOLI.GLORIA».

— О, Господи, — пробормотал Азирафель. — Что же мне делать?

Чучела жирафов взирали на него сверху вниз сурово, как мойры.

Не спрашивай нас, — казалось, говорят они. Внутри нас нет ничего, кроме метел и соломы. Это упрощает существование, но мы бы не рекомендовали это.

Вряд ли оттоманский ковер заслуживал погибнуть под босыми когтистыми ногами демона, но этому конкретному демону было уже все равно. Облако разорванных нитей колыхалось в полумраке подвальных комнат Кроули, владелец ковра ходил по нему туда-сюда, проклиная день, когда он придумал это Соглашение.

Кроули почти всегда знал, когда он оплошал, и почти всегда понимал это слишком поздно. На этот раз он оплошал в том, что было его главным талантом и одновременно бичом его существования: он был слишком высокого мнения о собственном уме. Все, что ему нужно было делать, — это придерживаться инструкций Азирафеля по работе с Отчаявшимися. Эти инструкции были предсказуемы и легко воспроизводимы, и ангел, без сомнения, кропотливо проработал этот список, чтобы сделать вмешательства Кроули неотличимыми от работы среднестатистического посланника Небес.

Если бы он просто придерживался чертова сценария, ничего этого не случилось бы. Но общение со Змеем Эдема склоняло других к опрометчивым поступкам. Все бывает впервые. Всегда можно что-то сымпровизировать. Живем один раз. У этого пылкого настроя был один минус — в результате Кроули всегда оставался один.

Что он сделал с этой инструкцией? О, да. Он выбросил ее, и чем все в итоге закончилось? Тем, что Азирафель спросил Кроули, что он думает о своем Падении.

Конечно, не было разницы, сожалел Кроули о своем Падении или нет, — вряд ли тут можно было что-то исправить, — и все же, очевидно, это имело значение для Азирафеля, этого гениального, безмозглого, искренне доброго и раздражающе тактичного ублюдка. Именно тактичность («дорогой мой») все и сгубила. За столетия Соглашения Кроули по неким труднообъяснимым причинам начал верить, что ангел видит в нем равного. Оглядываясь назад, он понимал, как глупо это было; впрочем, может, Азирафель видел в нем друга в том смысле, как вельможа может подружиться с подданным, чтобы проверить свое умение обращаться с людьми. Смотрите, ручной демон: он способен на забавные трюки и не так уж опасен, если хорошо его знаешь. Бедный демон, не умеющий даже быть злым, но слишком гордый, чтобы признать это. Снисходительные нотки, на которые ангел был более чем способен, жгли уши Кроули.

«И все же ты попался на эту удочку, — заметило нечто из самых недр сущности Кроули, но не совсем его внутренний голос. — Ты привык обманываться».

Это говорила его природа Падшего: та его часть, что никогда не хотела кому-либо подчиняться — ни Богу, ни кому-то еще, — но потерпела неудачу и оказалась под властью Сатаны, поэтому всё, что она хотела сделать теперь — это разорвать всю вселенную на клочки. Спорить с этим существом было бессмысленно. Нужно было просто ждать, пока оно затихнет, и это ожидание никогда не было приятным.

Тьма начала стекать по запястьям Кроули; глаза его округлились, как бархатцы, волосы превратились в завитки красноватого дыма. Иллюзия одежды исчезла, оставив его покрытым чешуей с головы до пят, и впервые за многие столетия ему пришлось признать, что, когда он захочет, он действительно может быть ядовитым. Плюнуть и наступить на жалость Азирафеля значило доказать, что у этого ручного демона все еще есть гордость.

«О, ты можешь поступить еще хуже, и ты это знаешь. Ты можешь сжечь свои дурацкие записки, раскрыть Соглашение и предать ангела. Ад легко поверит в твой корыстный мотив. А ему Небеса не поверят никогда, никогда, даже через миллион лет».

Змей выругался — проклятие раскололо воздух. Он никогда не умел ненавидеть людей, но все в нем, что было Падшим, знало, что возненавидеть Азирафеля будет в высшей степени чудесно, и что его ангел, хоть он на свой лад сильнее любого другого из Небесного воинства, никогда не оправится от этого удара.

«Боишься ранить чувства своего ангела? Это так унизительно, что почти назидательно».

Ноги Кроули подкосились под ним, и он упал на пол, теперь больше похожий на змею, чем на человека. Он не хотел ненавидеть Азирафеля. Кроули не смел думать о том, чего хочет от него, — но уж точно не этого. В тот миг, когда ангел признался, что отдал свой меч, он навсегда обезоружил ненависть Кроули. На ее месте расцвело чувство, которое, как он боялся, проклятие выжгло из него: любопытство, чистое и простое, как дождь. Он не мог отплатить за этот подарок ненавистью.

«Почему бы и нет? — коварно спросил переносной Ад, от власти которого Кроули никогда не сможет освободиться. — Разве ты не демон? Я знаю, что ты давно не практиковался, дорогой мой, но ненавидеть его будет настоящим экстазом».

Кроули, теперь такой же змей, каким он был на стенах Эдема, крепко зажмурился и не стал отвечать. Он знал по опыту, что спор только придаст существу еще больше силы, и за много веков придумал другой способ. Никто никогда не видел, как Кроули это делает; это был его, и только его секрет. Демоны сочли бы это жалким. Азирафель, как знал Кроули, проникся бы состраданием и ужаснулся. Это была его последняя линия обороны, его змеиный дар, его компенсация за то, что он пресмыкался ниже всех других Падших. Мысль об этом пришла Кроули совершенно неожиданно, давным-давно, когда Сатана, принимая клятвы верности проклятых, спокойно и разумно отметил, что ненависть — это все, что у них осталось.

В таком случае, подумал тогда первый из всех змей, я буду ненавидеть ненависть.

Змей укусил себя за хвост, и во всем Блумсбери у всех, кто обладал хоть каплей чувствительности к сверхъестественному, пробежали мурашки по коже. Одержав эту личную, с трудом завоеванную победу, он замер; за его лишенными век глазами гибельный огонь медленно угасал до золота.

Через несколько часов, решив, что опасность миновала, Кроули высвободил свои клыки из тела и принял смутно человекоподобную форму. Затем, с трудом избавившись от чешуи и когтей, превратился в более настоящего человека с двумя багровыми проколами на подошве левой ноги. Змеи невосприимчивы к собственному яду, и все же он чувствовал себя ужасно, — но он знал, что так и будет. У него раскалывалась голова, и все, чего он хотел, — это заснуть лет этак на тысячу.

Так не годится. Ад вряд ли поймет, в чем дело, но они, вероятно, заметят тысячелетний перерыв в работе демона. Сто лет, может быть. Или хватит и пятидесяти. Достаточно времени, чтобы собраться с мыслями. Но сначала он должен закончить свою историю, вдруг она когда-нибудь понадобится Азирафелю. Он усадил свое все еще очень неуклюжее тело за письменный стол и начал писать дальше.

Азирафель знал, что поступил эгоистично. Он пожелал Кроули тысячелетий сожаления о своей участи просто чтобы самому Азирафелю не было так тревожно из-за общения с демоном.

«Я дал тебе понять, гнусный демон, что могу общаться с тобой только если ты заперт в тюрьме вечного и неизбывного раскаяния. Вот цена нашего общения: ты проклят навеки, а я выражаю сострадание — не столько словами, сколько жестами товарищества — к затруднительному положению, которое мы не разделяем».

Конечно же, Кроули понял это, и, конечно же, он пришел в ярость. Несмотря на всю модную сутулость и манеру тянуть слова, он был демоном, а демоны по природе своей горды, — Кроули в меньшей степени, чем большинство других, но только самый глупый ангел стал бы выражать в их адрес что-то, что можно принять за жалость. Это был серьезный промах, и Азирафель не представлял, как взять свои слова назад. Нельзя было загладить обиду новым оскорблением, явившись без предупреждения и заявив: «Вот мои извинения, и я требую, чтобы ты их принял». Поэтому неделю он провел как на иголках, а затем почувствовал большое облегчение, когда в книжную лавку «Глобус» пришла записка, написанная рукой Кроули.

Куда меньшим облегчением было, вскрыв печать, прочитать: «Пропало несколько страниц? Вспомни, где ты в последний раз ел сэндвич». Ни подписи, ни каких-либо объяснений не было. Азирафель сразу же покинул книжный магазин и быстро зашагал по липким летним лондонским улицам, вежливо, но решительно убирая с дороги горожан, пока не дошел до укрытых тенью тополей ворот дома Монтегю.

— Доброе утро, мистер Фелл, сэр, — сказал швейцар в полосатом сюртуке, вытирая платком лоб.

— И тебе прекрасного утра, Фрэнсис! — ответил ангел с машинальной приветливостью. — Как дела у династии Бэмпингов?

Над длинным носом Фрэнсиса Бэмпинга появилась пара не то насмешливых, не то хмурых морщинок.

— Элеонора и девочки веселы, как птички, но Джози — или мне теперь следует называть его мастером Джосайей? — решил, что однажды он будет управлять всем этим, — сказал швейцар, указывая на дом Монтегю. — Я сказал ему, что стоять здесь на воротах — это самое близкое к антикварам, что только возможно в нашем роду, но мальчик ничего не хочет слушать. Во всем виноват проклятый ворон, — добавил он тоном человека, смирившегося с тем, что говорящая птица теперь стала членом его семьи. — Он вбил Джози в голову эту цель, но целями сыт не будешь. Тебе не нужны цели, говорю я ему, тебе нужно что-то, что найдет спрос.

— Управлять Британским музеем — действительно очень амбициозная цель, но устремление благородное.

— У него и так есть свой маленький музей. — Швейцар покачал головой в ласковом раздражении. — В основном разбитые тарелки и куски плитки, с этикетками на ниточках. В один день он расставляет их одним способом, а на следующий день — другим. Никто из нас не может понять его систему.

— Правда? — Азирафель оживился. — Это очень интересно.

— Фантазёрство, вот как я это называю, — сказал практичный мистер Бэмпинг, — но он вырастет из этого, как вырос и его отец. В Лондоне много людей, которым нужен толковый подмастерье, умеющий вести учетные записи и не болтливый; Элеонора считает, что у него есть задатки аптекаря.

Со стороны Грейт-Рассел-стрит донесся приближающийся стук каблуков по мостовой, и Фрэнсис Бэмпинг кивнул вбок:

— Осторожно, сюда идет Его Чванство, а Его Чванство не любит, когда такие, как вы, разговаривают с такими, как я.

Лысеющий мужчина, похожий на ученого, прошел через ворота дома Монтегю с таким видом, как будто весь особняк принадлежит ему, — что, в некотором роде, было правдой, хотя сам мужчина настаивал бы, что он всего лишь хранитель. Его Чванством был Джозеф Планта, директор Британского музея, человек настолько самоуверенный, что однажды он прилюдно поправил Азирафеля насчет даты битвы при Амфиполе (Азирафель, будучи ангелом, более или менее простил его). Обычно этот король антикваров был погружен в глубокие раздумья, но сегодня его лицо горело гневом, а воинственно торчащий подбородок предвещал беду какой-то невежественной душе. У профессора явно были заботы поважнее того, что образованный люд якшается с плебеями.

— Надеюсь, у профессора Планты все хорошо? — дипломатично спросил ангел, почти беззвучно щелкнув пальцами, чтобы директор их не увидел.

— Бьюсь об заклад, он идет отчитывать ночных сторожей, — сказал Бэмпинг. — Вот в чем проблема со зданием, набитым саркофагами: вы нанимаете охранять все это самых здравомыслящих людей в Лондоне, и даже у них появляются суеверия. Знаете, что они вбили себе в голову на этот раз? Что чучела жирафов шевелятся по ночам, а статуи бродят туда-сюда.

— Боже правый! Ну и воображение!

— Разбавляйте выпивку водой, вот что я им сказал, — рассудительно заметил Фрэнсис Бэмпинг. — Кто в наше время верит во всякое мумбо-юмбо? В следующем году мы все будем жить в девятнадцатом веке.

Дверь позади Аполлона Виротутиса снова открылась на лестницу для слуг, словно намекая Азирафелю, что все могло повернуться иначе. Ангел быстро пошел к комнатам Кроули, декламируя знакомые строки из «Гильгамеша» («Разломаю косяк, побросаю я створки; подниму я усопших, едящих живых», и т.д. и т.п.), и, к его огромному облегчению, дверь Кроули соизволила явиться ему. Она была закрыта, но не заперта, и когда Азирафель перешагнул порог, он почувствовал покалывание чего-то инфернального в позвоночнике, — его сущность считывали.

Кроули позаботился о том, чтобы дверь открывалась только его Противнику. С одной стороны, это обнадеживало, с другой — тревожило.

Азирафель призвал свой нимб и в его свете увидел, что в комнатах Кроули все изменилось. Они всегда были довольно мрачными, но теперь их не оживлял блеск древних трофеев. В углу больше не мерцал город, выточенный из серебра, со стены исчез бронзовый ирландский крюк для мяса, и крылатые борцы покинули свой постамент. На другом конце комнаты возвышался трон Кроули, накрытый простыней, как какой-то безумный призрак.

— Кроули? — позвал ангел. — Как ты поживаешь?

Ответа не было. Азирафель потратил чудо, заставив дверь приоткрыться, и на всякий случай заклинил ее египетским гранитным скарабеем. За последние четыре тысячи лет с ним случались и менее достойные вещи.

— Не могу передать, как я рад был получить твою записку.

Никогда раньше Азирафель не видел логово Кроули без присутствия самого Кроули. Он догадывался, что его заранее назначенным визитам предшествуют (как и визитам в его книжную лавку) эпизоды чудесной уборки, но он никогда не видел вещи Кроули упакованными так, словно хозяин комнат решил уехать на несколько месяцев, а может, и лет. В воздухе витали остатки странной энергии, которая обеспокоила ангела до глубины души, и он чуть не споткнулся обо что-то, оказавшееся старинным ковром, разорванным в клочья.

Кроули мог, конечно, чудом избавиться от всего этого, но решил этого не делать. Он решил позволить ангелу это увидеть.

— У меня есть хорошие новости, — продолжил Азирафель, — и, чему ты, несомненно, не удивишься, у меня есть и дурные новости. Радует то, что я почти закончил эту дурацкую писанину. Плохая новость заключается в том, что у меня все еще нет идей, как сформулировать вывод, и… Боже мой!

Свет его нимба упал на нечто, похожее на груду иссохших голов, последствие какого-то ужасного жертвоприношения. Лишь через несколько мгновений Азирафель понял, что смотрит на остатки предприятия Кроули по подделке мумий, и что все эти зловещие предметы ненастоящие. Каждая челюсть держала карточку с указанием предполагаемой розничной стоимости готового изделия.

— Вижу, ты закончил инвентаризацию — ужасная штука, я знаю, каково это. Видимо, мне надо поразмышлять… Поискать вдохновение и, возможно, подкрепиться. Кстати, я все еще не попробовал бергамотовый сорбет мистера Гюнтера…

Проверив комнату, которая служила Кроули гостиной, и комнату слева от нее, где хранились ящики с товарами (она была куда пустее, чем обычно), Азирафель отдернул гобеленовый занавес, открыв последнюю, самую маленькую комнату. Это был кабинет и спальня в одном лице. Недавно тут стояла кровать с балдахином, но сейчас она была разобрана и сложена в угол вместе с бархатными портьерами; комнату освещал единственный световой колодец, под которым стоял стол Кроули, на столе не было ничего, кроме отвратительного вида чернильницы. У противоположной стены стоял ящик размером с церковный алтарь, на ящике была надпись «Бронза династии Хань».

— Гнусный демон? Где же ты? — непонимающе сказал ангел, но тут заметил, что ящик пронизан вентиляционными отверстиями.

Строго говоря, ни одному эфирному или оккультному существу не нужно дышать. Но от этой привычки трудно избавиться, особенно когда ты делал это на протяжении тысячелетий, чтобы смертные не смотрели на тебя искоса или испуганно отшатывались. Азирафель поднял крышку. Ящик был набит соломой, и когда он (с бесконечной осторожностью) отодвинул часть ее в сторону, у него перехватило дыхание: его рука коснулась живой чешуи. Он понял, что ответа не получит: Змей Эдема явно спал. Страж Восточных Врат осторожно закрыл крышку и легонько похлопал по ней.

— Ты был совершенно прав, что так сурово говорил со мной, — пробормотал он, — и я надеюсь, что в какой-то мере понимаю причину. И я действительно обратил внимание, что из моей записной книжки пропали страницы. Но почему ты упомянул сэндвичи?

На протяжении многих лет, оставляя записки друг для друга в местах, которые не могли остаться нетронутыми в течение многих поколений, Кроули и Азирафель придумали несколько мер предосторожности, чтобы их послания никто случайно не обнаружил. Самой простой из этих мер было подписываться чудесным жестом, недоступным большинству людей. Были сигилы, слишком инфернальные для ангела, и печати, слишком священные для демона, но, к счастью, не было недостатка и в человеческих символах, и их можно было позаимствовать. Ангел стоял в задумчивости, глядя на почти пустой стол; наконец, он улыбнулся и открыл крышку зловещей чернильницы. Жидкость внутри была достаточно заряжена адской магией, чтобы его палец начало покалывать, когда он окунул его туда. Азирафель нарисовал в воздухе очертания лебедя и бутылки.

С музыкальным звоном из воздуха выпала пачка страниц, перевязанных лентой, и приземлилась на стол. Первые несколько были теми самыми, что Кроули вырвал из записной книжки Азирафеля после их поездки в дилижансе, но пачка была толще, чем если бы там были только они. Демон, похоже, много писал — один, тайком. Азирафель засунул сверток в карман сюртука.

— Вот же хитрый змей. Я обязательно позабочусь об этом. О, и я боюсь, что мне придется совершить еще одно путешествие, — сообщил он деревянному ящику. — Гавриил хочет встретиться со мной в Дорсетшире. Полагаю, он не хочет посещать мой книжный магазин чаще, чем раз в столетие. Меня не будет неделю или около того, но как только я вернусь, обсудим обед.

Азирафель тщательно закрыл за собой комнаты Кроули и направился к выходу из музея. Музей сегодня был не так безмятежен, чем обычно. На лестничной площадке перед библиотекой раздраженный профессор Планта читал лекцию сотрудникам музея о ценностях Просвещения: в частности, о том, что статуи не ходят по ночам, и призраков жирафов не существует.

Chapter Text

Каждый ангел по сути своей ужасен, но Записывающие ангелы страшнее остальных.

Давайте еще раз нарушим тишину Небосвода Хроник, чтобы присмотреться к участи одного из этих ангелов: существа, чья память в сравнении с человеческой все равно что все книги мира в сравнении с крошечным блокнотом. Информация течет в ангела и из него — ее несут Власти и Начала на своих совиных крыльях, время от времени останавливаясь, чтобы пообщаться с ним на одном из неизреченных языков Небосвода. Они делают это очень аккуратно, сосредоточивая на себе не больше внимания Записывающего ангела, чем необходимо: хоть Записывающие ангелы и кажутся слишком громадными и слишком возвышенными для битв, и они чрезвычайно осторожны, но полный фокус внимания Записывающего ангела способен расщепить живое существо на отдельные истории, не оставив от него ни следа. Если когда-нибудь придет Армагеддон, им не понадобится никакого оружия, кроме них самих.

Вторая причина, почему они ужасны, проста: мы на Земле много о чем предпочли бы забыть. Иногда мы просыпаемся среди ночи в страхе, что однажды никто не вспомнит о нашем существовании ни в одном его проявлении; но у этого страха есть не менее пугающая противоположность — мысль о том, что каждая мелочь имеет огромное значение, и каждую нашу ошибку будут помнить во веки веков, аминь.

Третья причина — философская: неприятно думать о том, что мы могли бы знать гораздо больше, чем знаем сейчас, и все равно не понимать, почему все происходит так, как происходит. На всей Земле, в этот или любой другой момент, великие клятвы нарушаются, а пустые обещания выполняются, трусы бывают храбры, мудрецы делают глупости, а про важные государственные решения забывают, как про потерянные носки. Человек сжигает библиотеку в поисках славы; позже — потрепанный ковер приносит в Константинополь Черную смерть; гораздо позже — самый блестящий врач со времен Авиценны^[26] рождается и умирает, едва научившись читать, в деревушке, прилепившейся к скалам Шетландских островов. Есть ли какая-то связь между этими событиями? Кто может сказать?

Записывающему ангелу известно все происходящее, но он никогда не сможет сказать, — как и мы, — что из событий было причиной, а что — следствием. И это беда всех ангелов Небосвода Хроник: они знают, что проводить границу между Причиной и Следствием может лишь Бог, а остальные просто играют в дартс истории.

И есть еще одна (почти что жалкая) причина, по которой Записывающие ангелы ужасны. Притом что они невероятно могущественны и общаются на языках, которые приближаются к языку Бога, у них есть черта, куда более характерная для людей, чем для ангелов: любопытство. Сама их природа — всегда, всегда, всегда жаждать знаний. Больше знаний, чем могут вынести все умы на Земле, не может удовлетворить их, и иногда они — на одно Непостижимое мгновение — задаются вопросом, удовлетворяет ли Бога всеведение.

Затем они возвращаются к своим трудам, вглядываясь в бытие всеми своими очами и продолжая вести записи.^[27]

В душном июле 1799 года в Чипсайде посланница Неба и наемная работница Ада пришли к соглашению.

Ворон Ральф сочла, что ей повезло. Ангел-хранитель Джози мог поджарить ее одним мановением руки, но, похоже, считал, что это… неспортивно? Запрещенный прием? Кто, черт возьми, поймет, что в голове у ангела? Они были жуткими, эти существа, с их молчаливым осуждением и возвышенной моралью. У этого ангела даже не хватало совести принять какую-то постоянную форму: иногда он был совой, иногда чем-то настолько крохотным, что его даже нельзя было разглядеть, и еще он мог выглядеть как женщина в фиолетовом платье, довольно высокомерная. Но, по крайней мере, за первую неделю Ральф не превратилась в барбекю, так что все шло не так уж плохо. И даже если бы она осмелилась навлечь на себя гнев Кроули, сбежав, — как ей после такого вернуться в свой клан и признаться, что она не выполнила долг? Так что она осталась с Джози и Бэмпингами.

Веревиль сочла неудачей факт, что у Джосайи завелся адский советчик, но повезло, что этот советчик хотя бы сам не был демоном. Сейчас она не могла спросить мнения своего Записывающего ангела на Небосводе Хроник, но наверное, он бы посоветовал ей, обнаружив эту странность, следить за дальнейшим развитием событий. К тому же мальчик был из тех, кого лондонцы обычно называли «горе в семье», Начало Обетов не было создано для работы ангела-хранителя, и, по правде говоря, Веревиль пригодилась бы любая помощь…

…но она не сотрудничает с врагом, говорила она себе. Она просто практична. Веревиль вынуждена была признать, что не представляет, как обращаться с детьми. Когда Джози дразнили сверстники, она посоветовала ему подставить другую щеку; в итоге в мальчика швырнули гнилой картошкой, и он не общался с ней две недели. Стратегия же ворона (пикировать на обидчиков сверху и пускать в ход оружие, данное птицам природой) оказалась куда более действенной. Ангелу предстояло многому научиться.

Первое, что Ральф сделала с одобрения Веревиль, — это нашла нескольких глухих детей возраста Джози, которые жили в получасе ходьбы от его дома. Следующую идею ворона Веревиль не вполне оценила: стащить что-нибудь, — чаще всего носовые платки, — с ближайшего подоконника или веревки для стирки. Но таким образом у Джози появлялась возможность вернуть чье-то пропавшее имущество, так что нельзя было назвать это воровством.

Таким образом Джози завел несколько друзей — друзей своего возраста, родители которых были очарованы как тихим мальчиком с умными жестами, так и повсюду следовавшей за ним птицей, хоть она и явно была от нечистого. Его собственные родители стали называть их обоих Угрозами.

Сегодня, однако, Угрозы были заняты честной, трудной работой. Джози сидел, скрестив ноги, в углу дворика, который Бэмпинги делили с тремя другими домами. Перед ним стояло перевернутое ведро, а на ведре лежала коллекция, на которую его отец недавно жаловался Азирафелю: пуговицы и стекляшки, шляпные булавки и гвозди, а также коллекция фарфора, жемчужиной которой был бело-голубой осколок, на котором был изображен мужчина с длинными усами, терпеливо ловящий рыбу с моста.

Ангел и ворон помогали ему разобраться. И опять-таки, они пришли к соглашению не мешать друг другу; талант к сортировке и ведению записей мог стать счастливым шансом для мальчика вроде Джози, и они оба это знали. Проблема была в том, что они давали противоречивые советы.

— намекнула Веревиль прямо в разум мальчика и с радостью увидела, что он так и поступает.

Ворон, не в силах подслушать ее советы, нетерпеливо перепрыгивал с ноги на ногу на нагретой солнцем крышке бочки с водой. Ральф прекрасно знала, когда проклятый ангел стоит у Джози за плечом и общается с ним (по мнению Ральф, очень жутким образом).

— Не! Глянь, из чего они сделаны, и по-ентому и разложи! — наконец прокаркала расстроенная птица, зная, что ангел ее слышит. — Чё за дурь — в кучу крышки и гвозди валить? — Она спрыгнула вниз и указала клювом на поцарапанную керамическую крышку кастрюли, а затем отодвинула ее от металлических предметов. Джози кивнул и начал раскладывать предметы по ее системе.

Этот практичный совет заставил Веревиль задуматься. В конце концов, ангелы в физическом мире были чужаками. Она попробовала еще раз, но уже менее уверенно:

— А мож, разложить по ценности, — размышляла наместница Кроули, переставив клювом в центр коллекции бело-голубой черепок, а затем изобразив попытку украсть его. — Все сразу в тайник не сныкаешь. Богатеи ж свое добро у кого-то умыкнули. Значицца, опосля и другой кто может умыкнуть.

Ангел, неосязаемо нависающий над плечом Джози, был вынужден признать, что это тоже логично.

Веревиль знала, что это возможно, потому что ее великому и ученому Другу с Небосвода Хроник такое было под силу. Но Джози был всего лишь мальчишкой — мальчишкой, против которого ополчился весь мир, — с талантом выстраивать в систему незнакомые вещи, будь то слова или предметы, по своим собственным правилам. Он обвел взглядом свою маленькую сокровищницу неупорядоченных мелочей и нахмурился.

На продуваемых всеми ветрами холмах Дорсета, где, словно танцоры, качались кусты боярышника, три мокрые овцы сбились в кучу на крыльце одной часовни.

В Лондоне прежде была прекрасная церковь, посвященная архангелу Гавриилу, но Великий пожар погубил ее, и ее так и не восстановили. По сравнению с ней часовня Стэнтон-Сент-Гавриил была очень скромной: расположенная на полуострове, она представляла интерес лишь для пастухов и контрабандистов. Легенда гласила, что часовню построил средневековый рыцарь по имени Бертрам из Пурбека, который отправился во Францию в поисках жены, добился в этом деле успеха, а затем по пути домой потерпел кораблекрушение. Цепляясь за самодельный плот в Ла-Манше, Бертрам очень усердно молился. Он пообещал Гавриилу самую лучшую благодарственную жертву, которую только сможет себе позволить, если он и его невеста доплывут до берега, и они доплыли — но несколько часов спустя измученная девушка умерла у него на руках.

Тем не менее он скопил денег на часовню, и вокруг нее выросла деревушка под названием Стэнтон.^[28] Два воскресенья в месяц туда приезжал из Уитчерч-Каноникорум викарий, чтобы отпраздновать причастие и поужинать бараниной. В другие же воскресенья, когда визитов викария не планировалось, в предрассветные часы на скалу поднимали некие бочки и прятали под полом часовни, поскольку пастушеское дело уже не было таким прибыльным, как раньше. Лучше не говорить об этом Гавриилу, подумал Азирафель, когда в сумерках слез с вьючной лошади и стал подниматься по ступенькам, ведущим к часовне, — его плащ цеплялся за колючки, о бедро стукалась сумка для припасов (теперь уже пустая). Тело Гавриила было его храмом, и архангел не одобрил бы, что его часовню теперь используют для контрабанды коньяка.

Азирафель согнал овец с крыльца. Кронштейн двери был украшен головами — Бертрама из Пурбека в кольчуге, его безымянной дамы в косах; дверь была заперта на огромный, достойный крепости засов. Оказавшись внутри, Азирафель обнаружил, что самый быстрый ангел на Небесах прибыл на место раньше него самого. На алтаре мерцала пара свечей, а перед алтарем молча стоял на коленях монах в капюшоне, светлый плащ лежал у него за спиной, как крылья.

После нескольких минут молчания Азирафель осторожно откашлялся, и фигура поднялась.

— Я знаю, что ты тут, Азирафель. Приветствую Стража Восточных Врат и покровителя ошибающихся.

Азирафель глубоко вздохнул.

— Приветствую, архангел Гавриил, стоящий по левую руку от Бога, — произнес он немного чересчур торопливо. — Приветствую тебя, принесший благую весть Даниилу, Иезекиилю и Марии, Эманация Йесод, третья из Семи тайн, казначей хранилища душ и покровитель вестников, посланников, клириков, дипломатов и почтальонов.

Гавриил откинул капюшон. В одежде вельможи он был воплощением величия, в одежде монаха — строгости, но его презрение к суете и грязи земной жизни ни с чем нельзя было спутать, что в том, что в другом облике.

— Ты вспомнил о почтальонах. — Гавриил улыбнулся своей истинной улыбкой, золотой и далекой. — А я, позволь заверить, не забыл про старого доброго Сведенборга. Думаю, его труды мне больше не понадобятся. Вот. — Гавриил не шевельнул и пальцем, но в его руке появился двойник «Небес и ада» — та же книга, что стояла в магазине Азирафеля, идентичная во всех отношениях. Гавриил протянул книгу владельцу, и Азирафель спрятал ее в сумку.

В двенадцатом веке сэр Бертрам (рыцарь с весьма ограниченным достатком) очень заботился о своей часовне. Теперь крыша протекала, и недостающие стекла в узких окнах пропускали соленый морской воздух, но свечи на алтаре все еще были из пчелиного воска, а купель украшали гирлянды из вереска. На восточной стене в простонародной манере был изображен Страшный суд: звезды падали с неба, разверзались могилы, души стояли в очереди за проклятием или блаженством, а высоко надо всем этим парил довольно пухлый Гавриил, трубя в свой рог.

Оригинал рассматривал свой портрет с некоторой насмешливостью.

— Знаю, тщеславие — это грех, но все же мне кажется, что художник изобразил меня не с лучшей стороны.

Когда Гавриил пытался шутить, это никогда не предвещало ничего хорошего, — и, кроме того, Азирафелю проще было отведать канапе из адского пламени, чем ответить, какая же сторона Гавриила лучшая. Он издал звук, изображающий нечто вежливое, но уклончивое.

— Всегда интересно, — заметил архангел, наблюдая за ним краем глаза, — видеть, как выполняются обещания.

— Как выполнил свое Бертрам из Пурбека? — осторожно уточнил младший ангел.

— Я и понятия не имел, что этот человек молился мне и что его жена умерла через несколько часов после того, как они вышли на берег. Но формально они благополучно добрались до суши, и он построил это место. — Гавриил пожал плечами. — Прошло два или три столетия, прежде чем я сюда наведался. И знаешь, что я первым делом заметил на фреске? — добавил он с явным раздражением.

Азирафель взглянул на выцветшие лица, крошечные вытянутые в мольбе руки.

— Мне кажется, проклятых больше, чем спасенных. Хотя Библия в этом вопросе может быть нарочито назидательна.

— Назидательна? — Гавриил усмехнулся. — Позволь сказать, нет единого мнения насчет того, является ли этот перевес Ее волей или нет. — По его лицу пробежала тень недовольства. — Уриил думает, что качество душ важнее количества, Михаил считает, что значение имеет только финальная битва, но лично я не вижу причин оставлять Аду лазейки. Поражение Ада должно быть полным, и этому сильно поможет мой — я имею в виду, наш с тобой — доклад об Отчаянии. Когда раздастся звук последней трубы, Бог будет на нашей стороне. Но и цифры тоже будут.

Вот в чем проблема архангела, подумал Азирафель. Гавриил был настолько далек от человечества, что едва замечал, что оно состоит из отдельных людей, — но вот встал вопрос о войне с Адом за количество душ, и оказалось, что отдельные люди все же имеют значение. Такой подход, без сомнения, был лучше, чем у Михаил или Уриил, но сами люди от рассуждений Гавриила вряд ли пришли бы в телячий восторг (как мог бы выразиться Кроули). Да и на Небесах Гавриилу, должно быть, сторонников не хватало, иначе он никогда бы не спустился за советом в Сохо.

— Хотел бы я предложить надежную защиту от дурака — гм, то есть абсолютно безотказный метод, — пробормотал Азирафель.

— Ты Начало. Я не ждал от тебя чудес. — Очередная шутка Гавриила? Вряд ли, учитывая обстоятельства. — И я должен сказать, мы не сможем воспользоваться твоим выводом.

Азирафель невольно вздрогнул. Ему понадобилось почти две недели, чтобы, перерыв все свои стеллажи и свою память, облечь мысли в форму:

Поскольку все, кроме Бога, способны на ошибки, осмелюсь предположить, что наше самое сильное оружие против Отчаяния — не справедливость, которой так славятся Небеса, а милосердие и сострадание.

Ведь без справедливости, конце концов, можно обойтись; люди чаще всего так и поступают. И Ад может привести аргумент, что справедливость — это всего лишь месть в красивых одеждах. Но если они попытаются сказать то же про сострадание и милосердие (что первое — это приукрашивание чувств, а второе — завуалированная слабость), — им поверят лишь те, кто никогда не видел ни того, ни другого своими глазами. И я делаю вывод, что именно в этом наше преимущество: каждый, кто небезразличен, может проявить к страдающему сострадание.

Во время моего пребывания на Земле я был свидетелем того, как самые неожиданные люди преуспевали в этой Задаче. Я уверен, что и мы сможем это сделать, если захотим.^[29]

Азирафель скромно гордился этим выводом: он был абсолютно правдив, не содержал ни малейшего намека на Соглашение и даже мог принести плоды, если его применить на практике. Впрочем, ничего удивительного, что именно этот вывод первым попал под редакционный топор Гавриила.

— Специализироваться на милосердии и сострадании? — Гавриил покачал головой. — Позволь сказать тебе, что с Михаил это не пройдет, да и с Уриил тоже. Михаил назовет это слабостью, а Уриил — распущенностью. И, честно говоря, ты не представляешь, как трудно убедить архангела изменить свое мнение о чем-либо.

— Ну, вообще-то… — начал Азирафель, но передумал.

— По крайней мере половина твоих отчетов — хорошая работа. Но этот вывод? Его придется выбросить, — сказал архангел тоном, не терпящим возражений. — Все, нам пора расходиться. Они здесь рано встают.

Гавриил открыл дверь, вдохнул ночной воздух, с отвращением скривился и щелкнул пальцами. Не только крыльцо, но и весь склон холма чудесным образом освободились от овечьего помета. Гавриил внимательно осмотрелся по сторонам и в конце концов нашел выступ скалы, пригодный для полета, где склон резко обрывался и открывалось море. Лунный свет делал профиль архангела и складки его одежд еще благороднее, крылья бесшумно раскрылись позади алебастровой аркой.

Никто не умел выглядеть святее и величественнее Гавриила.

— О, и напоследок один дружеский совет. Никогда не становись слишком человечным, Азирафель. — Гавриил предостерегающе поднял палец. — Никогда. Есть причина, по которой они смертны, а мы нет. — И он в одно мгновение исчез, пронесшись над дремлющими скалами и серебристым морем. Азирафель смотрел, как блеск крыльев удаляется, пока не увидел столб света, означавший, что Гавриил перенесся на Небеса.

Перед тем, как уйти, Азирафель оставил крошечное благословение сэру Бертраму и его даме, на чьих каменных лицах проступило недоумение:

«Пусть вашу историю помнят, по крайней мере, еще столетие или два».

Вернувшись в Лондон, Азирафель поставил Гавриилову копию De Caelo на одну из своих книжных полок, а двойника чудом развоплотил (раздался звук аккорда). В кончиках пальцев после чуда осталось покалывание, которого он не чувствовал уже много лет: он получил Похвалу, частицу божественной силы, и мог использовать эту силу для всего, чем хотел, — самое близкое к свободе воли, что могли даровать Небеса. Гавриил мог быть похож на осадную машину, состоящую в равной степени из безжалостности, снисходительности и харизмы, но, похоже, дело Отчаяния он счел законченным.

Азирафель давно мечтал об этом дне, но когда он поспешил в Британский музей с новостями, оказалось, что поделиться ими не с кем. Змей по-прежнему спал в самой маленькой из трех его подвальных комнат. Для Азирафеля сон означал лишь потерю времени, которое можно было потратить на чтение, но он знал, что Кроули смотрит на вещи иначе. Роскошная постель демона была тому доказательством. Это была обтянутая бархатом кровать с вопиюще бесполезным балдахином, и Кроули легко мог выбрать сон в ней, в человеческом облике.

После грехопадения каждому демону была привита животная природа, так что они уже никогда не могли выглядеть ни полностью людьми, ни полностью ангелами. Принять форму змеи было для Кроули своего рода честностью: вот кто я есть, во веки веков. Вот кто я есть.

Ангел долго раздумывал, следует ли ему читать пачку заметок Кроули. Когда он только обнаружил их, он просмотрел первую страницу и решил не углубляться дальше. Хотя там не было ни пояснений, ни предисловий, это явно был не рабочий материал для проекта «Отчаяние», а что-то более личное; а пока Азирафель чего-то не знает, ему не придется и лгать об этом Гавриилу.

На случай нового визита архангела записи пролежали в столе Азирафеля несколько недель. Только когда он решил, что опасность миновала, он начал читать.

Описание Кроули создателя звезд, который всегда опаздывал на собрания, он прочитал с улыбкой.

На рассказе о падении Люцифера и о том, как создатель звезд пытался спрятаться, пока все не уляжется, Азирафель нахмурился.

— Я могу все исправить, — писал Кроули, взяв на себя роль ангела, которым он когда-то был. — Я могу все объяснить! Мне просто нужно время, чтобы собраться с мыслями.

Ангелу всего-то и было нужно, что несколько минут. Всего парочка. Неужели Бог не даст ему их?

Азирафель испытал доселе незнакомое ему чувство: нежелание перевернуть страницу. Дальше все могло стать только хуже, и хотя он знал, что случилось с Кроули, он не знал, как именно это произошло. Никогда за все тысячи лет, что они были знакомы, он не спрашивал своего Противника, каково это — быть изгнанным с Небес. Ни разу.

Он прошел на свою крошечную, но вполне рабочую кухню, заварил себе чашку знаменитого чая мистера Гюнтера, подогрев воду на плите, а затем добавил — скандальное новшество — немного молока. Подкрепив таким образом силы, он продолжил чтение.

Все еще усердно молясь, наш ангел прокладывал себе путь через дальние пределы Небес, куда создатель звезд совсем не был готов попасть. Звезды состоят из материи и силы, но Дальними Пределами управляли другие законы, и там не было ни крупицы обычной материи. Там существовали только идеи вещей.

Если он задержится в Дальних Пределах слишком долго, то сам станет идеей ангела, потом — идеей идеи ангела... а потом? Наверное, он исчезнет навсегда.

Раскаявшийся ангел мог бы смириться с этим, и, возможно, некоторые так и поступали. Но нашему ангелу нравилась его личность, пусть даже и отвергнутая Богом, и он цеплялся за эту личность еще отчаяннее, чем прежде. Он не хотел бы отменить свои ошибки, говорил он Богу — ему просто нужно время, чтобы объяснить их. Но в конце концов нить благодати, удерживавшая его в Дальних Пределах, оборвалась, и случилось то, чего он не хотел: он начал падать.

Он упал примерно на восемьдесят футов, прежде чем вспомнил о своих крыльях и с облегчением ими взмахнул. Над ним было голубое небо, а под ним, насколько хватало глаз, виднелись песчаные дюны. Так-то лучше. Не то чтобы хорошо, но лучше. Теперь ему нужно было просто летать в поисках какого-нибудь ориентира, затем найти дорогу обратно на Небеса и придумать причину, по которой он без всякого злого умысла оказался на стороне Люцифера.

Затем ветер пронесся над дюнами, и ему в лицо ударил песок, и ангел понял, что попал в большую беду, чем за всю свою бессмертную жизнь.

Это только выглядело как песок, но на самом деле это было нечто другое: Время. В панике ангел пробрался за кулисы реальности, туда, где никогда ничего не происходило и где не было ничего, кроме Времени. При прикосновении его крупицы не причиняли боли, но вызывали онемение, которое было еще хуже. Он не знал, что произойдет, если он опустится вниз, и поэтому, тяжело взмахивая крыльями, летел все дальше и дальше.

Как вы уже поняли, в какой-то момент его полет закончился, поскольку у него не было бесконечной выносливости. Не знаю, как рассказать, что произошло потом.

Хватило ли у него мужества опуститься вниз самому? Или он ждал, пока усталость возьмет верх?

Так или иначе, следующее, что он осознал, — что он каким-то образом обрел другую форму, которая не так страдала в этом месте, как прежняя. У новой формы не было крыльев, но была чешуя, чтобы защититься от мертвящего песка, и она извивалась, как большой черный червь, уберегаясь от жгучего света. То, что осталось от ангела, корчилось среди Песков Времени и думало о том, что хотя никто не придет сюда наказать его, никто не придет и спасти его. Эта мысль вызвала у него больший ужас, чем крики мятежных ангелов при Падении. Может, они сейчас страдали, может, уже были уничтожены. Но что бы с ними ни случилось, они не были в одиночестве.

Ему пришло в голову, что нельзя было пасть ниже, чем он. А потом он подумал, что все же можно — и что он сумеет это сделать, если постарается. В новой форме он был неспособен на полет, но мог копать. И оказалось, что его новая форма неким образом чувствительнее старой: паря вверху, он думал, что Пески Времени неподвижны. Но упав вниз, он ощутил их течение. Собрав все свое мужество и то, что предположительно было его свободной волей, существо начало прорывать дорогу вниз.

Сначала дело двигалось медленно, и, конечно, он ничего не видел. Но через некоторое время он начал понимать, как движется песок. Его засасывало в одну точку, как воду в канализацию — нет, как песок в песочные часы, — и, хотел он того или нет, он двигался вместе с ним. Конечно, там, внизу его не могло ждать ничего, кроме Ада. Он знал это и все же стремился к невозможному проходу, соединявшему Пески Времени с Настоящим. В один неприятный момент он задался вопросом, сможет ли он сделать себя таким же маленьким, как в бытность свою ангелом, или же застрянет. Но именно в этот миг он оказался в том самом проходе, и это показалось ему благословением, хотя и причинило боль.

Как только он просочился через проход, он начал снова Падать, что совсем его не удивило; он всегда опаздывал на собрания. Его бегство в итоге не принесло ему никакой пользы — он летел вниз, объятый пламенем, как и остальные до него. Удивительно было лишь вот что: после того, как он очнулся после своего Падения — с глазами, лишенными век, и спиной в золе — он выкашлял небольшой комок песка. Он молился дать ему несколько минут, вот Всевышняя именно их и дала ему, позволив унести эти минуты с собой в проклятое существование. Этот комок из нескольких минут с ним и по сей день, хотя вряд ли принесет какую-нибудь пользу.

Жил-был ангел, который попал в такую беду, что однажды проснулся и сам себя не узнал.

На этом сочинение закончилось. Кроули не давал инструкций, что с ним делать, но Азирафелю случалось вести переговоры об освобождении заложников, и он прекрасно понял, что демон дал ему гарантию безопасности. Не-совсем-признание, полное деталей, которые мог знать только Кроули. И Азирафель сможет использовать это признание, чтобы доказать, что демон пошел на Соглашение из-за чего-то более постыдного с точки зрения Ада, чем лень, и более трудного для оправдания, чем любопытство: Эдемский Змей сожалел о своем Падении.

Впервые за все время своего существования Азирафель зря потратил хороший чай — он остыл как лед, и у ангела не хватило духу подогреть его. У него возникло искушение сжечь записи Кроули, но он знал, что их автор будет крайне недоволен этим. В конце концов, он спрятал их в своем книжном магазине и изо всех сил постарался забыть об их существовании, а тем временем вторая половина 1799 года подошла к концу.

Новый век встречали всевозможными вечеринками, от балов с шампанским в Мейфэре до посиделок с сидром в Стэнтон-Сент-Гавриил, но ни на одну из них не заявился мрачно и броско одетый рыжеволосый мужчина. Кроули никогда не любил Рождество, но Новый год всегда встречал с удовольствием, и Азирафель начал волноваться сильнее, чем когда-либо.

Промышленная революция с грохотом и дымом катилась вперед, и Азирафель испугался не на шутку. Он, конечно, знал, что это произойдет. Кроули по-прежнему отказывался просыпаться, укрывшись в самой сокровенной комнате своего логова, но Азирафель помнил, как тот, немного выпив, любил теоретизировать, куда дальше пойдет эта новая Революция. Глаза демона сияли, как кусочки сердолика, когда он описывал, как новый порядок обернется вокруг старого, словно механический дракон, и раздавит его.

Ангел увидел, как будущее пришло в Шропшир — его любимое графство — еще в 1771 году. Шропшир был полон фруктовых садов, и его жители все еще почитали Зеленого Человека, если только их не запугали вконец местные священники. Но здесь также было много железа и угля, и именно из железа и угля сделали невозможную вещь: мост, целиком сделанный из металла и скрепленный болтами.

Ни Бог, ни дьявол не велели людям строить Железный мост. Это была, как с восторгом говорил Кроули, полностью их собственная работа. Из них двоих именно Кроули всегда жадно интересовался каждой новинкой, которую создавали люди. Кроули был для Азирафеля шестеренкой, помогающей консервативному ангелу примириться с человеческими инновациями и отставать от времени всего лет на пятьдесят; только лишившись этой шестеренки, Азирафель осознал, насколько сильно привык на нее полагаться.

Видела ли Всевышняя эти неистовые перемены, считала ли их благом? Или они больше были на руку дьяволу? Конечно, прогресс происходил и раньше — Азирафель с некоторой иронией вспоминал о миссиях, которые он выполнял ради развития книгопечатания, к отчаянию писцов всего мира. Но сейчас все было иначе. Будущее наступило внезапно и с изощренной изобретательностью, не только для какого-то одного ремесла, но для всех сразу. Впервые после Великого лондонского пожара Азирафель рискнул напрямую обратиться напрямую Наверх, чтобы узнать, не следует ли ему вмешаться. Фабрики, явно созданные Сатаной, — сообщил он через свою Печать общения, — возникают, как поганки, по всей стране. Может, Небеса недостаточно сурово отстаивали свои права на Земле, и этим воспользовались Внизу? Как бы то ни было, люди вверены милости машин, реки отравлены, церкви покрыты сажей. Должен ли Азирафель препятствовать переменам или нет?

«Все идет по Плану, — последовал безмятежный ответ Метатрона. — Сегодняшний псалом — 104: “Она смотрит на землю, и та содрогается; Она касается холмов, и те дымятся”. Ты заглянешь на концерт?»

Азирафель с самыми вежливыми извинениями отказался. Затем он месяц путешествовал по ничего не подозревающим долинам и дремлющим деревням Шропшира и оставил там полученную от Гавриила Похвалу, обратив ее в такую мощную защиту для этой земли, что Толкин ощутит ее даже столетие спустя. Но в шумном, суетливом Лондоне Азирафель задавался вопросом, когда же привычная городская грязь, такая древняя, что ее можно было даже назвать патиной, без остатка заменится на сажу. Почерневшие церкви наводят ужас, подумал ангел, когда на улицы опустился первый в мире смог; фонари качались в нем, как огоньки рыб-удильщиков.

«Кроули, ты бы тут был как дома. Тебе просто нужно проснуться, лежебока ты этакий».

1812 год был богат на события. Британского премьер-министра убили, американцы объявили войну англичанам, французы объявили войну русским, а в крохотной гостиной за мастерской на Экни-роуд мастер Джосайя Бэмпинг собрал все свое мужество и сделал предложение руки и сердца своей возлюбленной детства, преклонив колено, как какой-нибудь герцог, чтобы сразу оповестить о своих намерениях родителей дамы. К счастью, предложение было принято.

Был хмурый декабрьский полдень, и Азирафель писал отчет о злоключениях Наполеона в России, когда услышал стук — не в дверь своего кабинета, а в окно. Подняв голову, он обнаружил, что смотрит в глаза-бусинки ворона.

С возрастом Джосайя стал воспринимать Ральф скорее не как домашнее животное или слугу, а как коллегу, которая тоже заслуживала семейного счастья. Когда она, наконец, выбрала себе пару, мальчик потратил четыре шиллинга на цыплят для свадебного завтрака — других расходов на свадьбу воронам не требовалось, у них всегда было в моде черное. Теперь Ральф достигла почтенных четырнадцати лет, и многие из ее сыновей и дочерей уже обзавелись собственным потомством; если она правильно разыграет свои карты, у нее будет шанс стать матриархом. Но было еще кое-что, что она хотела сделать для Джози. Нужно было раздобыть для него вещь, которая стоила гораздо больше четырех шиллингов и была куда крупнее носового платка, и, сколько Ральф ни ломала голову, она могла придумать только одно существо, которое согласится дать ей такую вещь.

В других обстоятельствах Азирафель возмутился бы вторжению, но это было одинокое время года: у ангела не было настроения заявляться на предновогодние празднества, к тому же он узнал в птице маленькую шалость Кроули — подарок, сделанный много лет назад одинокому ребенку. Он поднял створку, и ворон запрыгнул внутрь, стряхивая снежинки с головы, и уселся на его стол с таким видом, словно он принадлежал ей.

— Кар! Чуть когти не отморозила, — прохрипела Ральф. — Есть чё пожракать, или ты для этого слишком святой?

Азирафель прикинул, что есть у него в кладовой, щелкнул пальцами, и в его руке оказалось яйцо по-шотландски.

— Чем обязан этому визиту? — спросил он. Ральф сорвала с яйца слой мяса и стала торопливо его заглатывать. — Надеюсь, с Джози ничего не случилось?

Его гостья издала довольный смешок:

— Одна мисс, вот чё случилось. Мисс Аделаида Такер, дочка пуговичника, красотуля с Экни-роуд. Волосы черные, страх какие блестящие. Шикарные, почти как мои крылья.

— Джози женится? Как летит время. Пожалуйста, распробуй яйцо, — взмолился ангел, когда грозный клюв Ральф снова принялся за дело. — Это деликатес из Fortnum’s.

— Енто мы с ангелом-хранителем их парочку свели, и будь здоров как давненько, — похвасталась птица, роняя на стол крошки желтка. — Дочурка пуговичника еще соплюшкой была. Я стырила с их подоконника набор новехоньких пуговок, и оп-па, Джози тут как тут, притаранил пуговички назад, типа стыдно ему за свои воровские замашки. Гля какой добрый мальчуган, и как подфартило: такой же глухой, как их дочурка. Ногшибательное совпадение. — Еще один смешок. — Мы с Веревиль весь город обшарили, искали ребятню, что слышит не шибко хорошо.

Азирафель моргнул:

— Веревиль — ангел-хранитель Джосайи? Веревиль, Начало Обетов? — Он только сейчас осознал, что план Гавриила дать каждому ангелу по портфелю душ (Азирафель, работавший на Земле, был избавлен от этой участи) рано или поздно должен был затронуть и это целеустремленное серьезное существо.

— В ентих ваших кудрявых титулах я не секу, — прокаркал ворон, — но я про нее, агась. Не охотница языком чесать, но когда она довольна, а когда нет, скумекать нетрудно — я уже прям искперд. Бьюсь об заклад, она из-за пера нарисовалась, что я тогда выклянчила. Вот так, чуток хапнешь чужого, и хозяйка этого сраного пера падает как снег на голову, и начинает молча тебя вздрючивать.

— Я не уверен, что это вышло именно так, — сказал Азирафель, — хотя, признаюсь, лучшего объяснения у меня нет. Но зачем ты прилетела ко мне? Я не могущественнее Веревиль, и я не Хранитель Джози. Не знаю, что я могу сделать для него такого, чего не может она.

— Ему бы шмотьём разжиться, — горячо сказал ворон. — Чё он, в церкви по проходу в рванине с Петтикот-лейн пойдет? Веревиль ваша слишком высоколобая, не врубается. А с уважением ведь такая штука: люди там или вороны, но если с тобой чё-то не так, надо выпрыгивать из штанов вдвое больше.

— В этом есть доля правды, — задумчиво согласился ангел.

— Джози гордый парень, как и папаня его. Побирушничать не хочет, но если ты ему чё всучишь, то другое дело. Он думает, что ты просто не могёшь не делать добра. Что это семейное проклятие какое или типа того.

Азирафель незаметно убрал остатки яйца с помощью чуда.

— По правде сказать, у меня в гардеробе есть одежда, которую я надеваю редко. Посмотрим, что я смогу найти. Но держи это в секрете, пожалуйста. — Он снова открыл створку с улыбкой, указывающей на то, что хоть он и очарован всеми существами, большими и малыми, но ворону пора улетать.

Ральф поняла намек.

— Кажись, не все ангелы с дрянцой, — заметила она, расправляя крылья.

— Приму это за комплимент.

Еще один хитрый смешок:

— Просто ищешь таких, кому по правде люди по нраву. И вертишь ими как хошь. — С силой оттолкнувшись от подоконника, птица нырнула в морозный воздух над мостовыми Сохо и исчезла среди улиц, которые стали еще более узкими и запутанными, чем в те времена, когда ангел только открыл свой маленький книжный магазин.

Костюм, который Азирафель надел на ярмарку в Гринвиче, когда на дворе еще был восемнадцатый век, по-прежнему выглядел прекрасно, но с тех пор ангел ни разу его не надел. По правде говоря, Азирафель купил его из прихоти, чтобы произвести впечатление на Кроули, и у него не хватило духу носить этот наряд, пока демон спал. Ангел провел пальцами по аккуратным швам на спине. Фасон немного устарел, но свадьба — очень формальное событие. Он заботливо сложил сюртук, жилет и бриджи, а потом чудом сотворил красивую упаковку.

Пару дней спустя костюм был доставлен на порог дома Бэмпингов вместе с изящно написанной запиской, что бывшему владельцу он больше не нужен, и ему приятно думать, что наряду найдется достойное применение. То, что мистер Фелл прислал подарок, Бэмпингов не удивило, — он всегда все знал о рождениях, смертях и браках. Любопытно было другое: когда они приготовились перешивать костюм и Джози надел его, булавки и мел оказались не нужны, наряд и так сидел почти идеально. Когда миссис Элеонора Бэмпинг заметила, что это очень странно, учитывая, что Джози на добрых полголовы выше мистера Фелла, остальные члены семьи громко зашикали.

Когда королева Виктория устроила монархии генеральную уборку, магазин Азирафеля уже щеголял новым фасадом. За десять лет к нему обратились шесть разных застройщиков, и каждый из них уходил в полной уверенности, что этот недалекий блондин уже за бесценок продал помещение одному из их конкурентов. Однако когда дверь книжной лавки «Глобус» замуровали и заменили дорическим углом, который выходил на более престижную улицу, оказалось, что мистер Фелл все еще владеет нужными документами. Кто такой «& Co.», фигурирующий в названии «A.Z. Fell & Co.», так и осталось тайной, но лондонские строители сошлись во мнении, что у него большой опыт работы по контрактам, а также, вероятно, имеются рога и хвост.

За пределами магазина город менялся, как калейдоскоп, и рос, как дождевик. И английский язык тоже рос как грибы — и так же быстро, как появлялись новые слова, ангел заносил их в свою необъятную память:

Сноб. Претенциозный. Меланхолия.
Пешеход. Богемный. Гурман.
Альтруист. Маргинал. Соулмейт.

Последние три слова — особенно то, что в самом конце — никак не были связаны с фактом, что раз в шесть месяцев мистер Фелл приходил в Британский музей с газетой под мышкой. В музее он проводил час или два: иногда в библиотеке, иногда разглядывая экспонаты, — но рано или поздно он всегда направлялся в таинственное хранилище в подвале; уходил же он всегда без газеты. Как и в случае с другими теориями людей о мистере Фелле, музейные сплетни о нем обрастали все новыми подробностями, и к 1830 году все сошлись на том, что он слуга какого-то опального знатного рода, а в хранилище (никто не знал, где точно оно находится) — все, что ему удалось спасти из семейного состояния. Когда наследники, наконец, вернутся, они обнаружат рядом со своим наследством аккуратную стопку газет, свидетельствующую о неусыпном служении мистера Фелла.

Этот занимательный, но совершенно ложный слух не имел никакого отношения к мистеру Фрэнсису Бэмпингу, у которого к этому времени осталось два устремления: уйти на пенсию и обеспечить место Джосайе.

Ладно, он имел к нему самое прямое отношение.

Еще Азирафель начал оставлять для Кроули записки, пряча их в карманном измерении за символом Лебедя и бутылки. Он привык к собеседнику, к тому же обнаружил, что Спящий Кроули — более терпеливый слушатель, чем Бодрствующий Кроули. Это было не так хорошо, как если бы демон размахивал перед ним полупустым бокалом и болтал про все подряд, от последних веяний моды на перчатки до транзита Венеры, но это было лучше, чем ничего.

Здравствуй, лентяй, — написал он с неподобающей ангелу досадой где-то в 1820-х. — Поскольку ты любишь отпускать колкости о том, как редко я что-либо продаю, я позволил себе присвоить твои запасы «египетских мумий» (товар, похоже, идет уже не так хорошо) и распродал почти все. Всю прибыль (228 фунтов стерлингов, 12 шиллингов и 10 ½ пенсов) я передал Обществу помощи священнослужителям. Надеюсь, эта новость тебя огорчит.

И позже, около 1830 года:

Мистер Бэмпинг (старший) наконец-то оставил службу в музее. Я не могу ни подтвердить, ни отрицать, что использовал несколько крупиц чудесного влияния, чтобы получить место для Джосайи — и, конечно, не в качестве швейцара; его талант в организаторских способностях. Скрещу за него пальцы.

Как по-твоему, насколько серьезным грехом является кумовство, по шкале от желания стащить обувную пряжку до серийных убийств? Мне бы пригодился совет профессионала.

И еще позже:

Случилось неизбежное — цветущий лавр Клио перерос свой прежний горшок. Вкратце: дом Монтегю уже не вмещает текущую коллекцию музея, и они хотят снести старое помещение^[30] — в нем нет места ни для одного нового киликса, буллы или кусочка мозаики. Я постепенно снимаю защиту, так как она будет мешать сносу; сейчас остались только те обереги, что в библиотеке и в твоих комнатах. Честно говоря, впервые за тысячу лет я недоволен тем, как искусно ты их сделал.

Так что, если не хочешь, чтобы какой-нибудь неумеха, отвратительно произносящий аккадские слова, испортил твою работу, я бы посоветовал тебе встать с розовоперстой зарей и вновь очаровать мир своим присутствием.

Кроули, прошло тридцать семь лет.

Chapter Text

«Нет покоя благочестивым», — мрачно размышлял Азирафель; он делал заметки, сидя в транспортном средстве по дороге от Ливерпуля к Манчестеру. Ангелы, подобные ему, должны были бродить среди людей тайно, и, увы, часто это означало долгие путешествия в стиле смертных. В этом путешествии новшеством была скорость (целых тридцать миль в час!) и пар, клубящийся за полуоткрытыми окнами, словно дыхание механического чудовища. Это был не обычный экипаж, а вершина современной технологии: железнодорожный вагон, который паровоз тянул по виадуку, напомнившему ангелу о его днях в Риме.

Когда-нибудь он затащит в эту штуку Кроули, а потом будет дразнить его тем, что попробовал новинку первым.

За три десятилетия, прошедшие после ссоры с его Противником, Азирафель приобрел привычку делать записи двух видов. Первым были его отчеты Небесам, которые нужно было отправлять раз в десять лет или около того. Вторые писались куда чаще и предназначались для подвала дома Монтегю, для измерения, запертого за символом Лебедя и бутылки. Ангел оставлял эти послания не так регулярно, как приходил в музей с газетами, но в отсутствие Кроули он сделал новое открытие в области Отчаяния: письмо может быть лекарством, даже если знаешь, что адресат не прочитает твоих слов.

Он даже написал постскриптум с этой мыслью Гавриилу… а потом сжег его. В лучшем случае архангел предположит, что Азирафель иногда пишет Богу по собственному почину, что определенно не Одобрялось. А в худшем? Нельзя допустить, чтобы Гавриил узнал о Соглашении. Но в глубине дома Монтегю, за тяжелой дверью, в самом сакральном (вероятно, неправильное слово) месте апартаментов Кроули, где все еще спал Змей, страницы копились и собирались в нечто среднее между дневником, исповедью и эксцентричными письмами до востребования. И однажды (дай Бог?) Кроули прочитает их. Либо презрительно отбросит их в сторону.

Послание, которое Азирафель составлял сейчас, выглядело следующим образом:

Как в четырнадцатом веке, к нам снова пришла болезнь, но это болезнь, отличная от всех, что я видел раньше. Сначала она бушевала в Азии, потом в России, потом в Европе. Теперь она пришла сюда, эта липкая, страшная вещь, называемая холерой, и каждый врач видит в ней разных виновников: сырые овощи, рыбу, иностранцев или дурной воздух. Окна железнодорожного вагона, в котором я еду, приоткрыты, и пар и дым свободно проникают внутрь. К тому времени, как мы доберемся до Манчестера, мы все основательно прокоптимся.

Чума чудесно проводит время. Он приветствует меня шепотом из уст умирающих, как один слуга Божий другого, ибо он любит держаться с достоинством. Я путешествую уже несколько месяцев, переезжая из округа в округ, из города в город, из дома в дом, оказывая посильную помощь. Народ измучен, и власти тоже. Случались драки.

В Ливерпуле беспорядки продолжались две недели, и я устал настолько, что даже заснул. Меня послали благословить одну прачку: она ответила Чуме тем, что предложила свой котел соседям, чтобы они тоже могли стирать одежду — явно святая женщина, даже не нуждающаяся в благословении Небес.^[31] Она увидела, как я устал, и предложила мне койку на безупречно чистом чердаке. Признаю, что у сна есть свои плюсы, но я не понимаю, в чем прелесть сновидений. Это все равно что устроить у себя в голове бал-маскарад, чтобы гости напились, вломились в твою память и прочли вслух самые неловкие отрывки из нее.

И, признаюсь, прежде я совершенно не представлял себе, что такое кошмары. Как смертные справляются с ними?

Постскриптум: я убрал эмблему глобуса, написал золотыми буквами свой земной псевдоним над новой дверью — и на этом обновление книжного магазина завершено. Чего нельзя сказать о новом Британском музее: они все никак не решат, где строить вход; его называют «крупнейшей строительной площадкой в Европе». Я, возможно, облегчил, а возможно, еще больше осложнил ситуацию с помощью пары чудес.

Послание Азирафеля не содержало подробностей его кошмара, и на то были веские причины. После нескольких тысяч лет существования и дюжины попыток заснуть он примерно знал, как устроены сновидения. Но, будучи божественным существом, он предполагал, что будет руководить этим процессом сам. Прежде, когда ему случалось засидеться с бумагами и уступить сну, это было на его собственных условиях: будучи ангелом, он никогда не видел кошмаров. По крайней мере, до этой мрачной, но познавательной ночи в Ливерпуле. Оказалось, что кошмары иногда имеют много общего с предсказаниями будущего, которые Азирафель коллекционировал, но вовсе не имел желания испытать на собственном опыте. Конкретно этот был таким:

Конец был Близок. Конец был так близок, что схватил Азирафеля за шкирку и тряс его, как голубя с перебитыми крыльями: за его закрытыми веками ожили все пророчества, которые он когда-либо читал.

Должно быть, наступил Армагеддон, и долг и привязанность разрывали Азирафеля надвое. Но он, конечно, выбрал Небеса (разве можно было сомневаться?), потому что в его руках был меч, знакомый ему с давних времен, и этот меч пел от ярости и ликования. В воздухе воняло смолой, земля шла трещинами, клинок был объят пламенем...

…А у его ног распластался поверженный Кроули, с широко раскрытыми глазами и без надежды.

Ангел проснулся в своей узкой постели с жесткими прокипяченными простынями за миг до того, как увидеть, как он ударит мечом своего друга. Спасибо и на том, — но, вернувшись в книжный магазин, чтобы посоветоваться с «Онейрокритикой» Артемидора из Далдиса, он решил больше не спать. По мнению греческого знатока сновидений, сон об убийстве кого-то из знакомых редко сбывался в буквальном смысле, но указывал на то, что эта связь чревата неприятностями.

Это Азирафель и так знал. И если платой людей за сновидения были кошмары, он не был уверен, что может позволить платить такую цену. Он отнес свое послание в комнаты Кроули, а затем тихо ушел.

Сегодня день святой Люсии, но цитата взята из Книги Откровения. Никакие другие слова сейчас некстати.

Я провел в Ирландии три месяца (дольше, чем рассчитывал) и, вероятно, пробуду здесь еще несколько месяцев. Я встречал ужасы, которые не буду описывать: я уже видел подобное раньше, и нет смысла останавливаться на них. Я совершал массовые захоронения. Я открывал двери разрушенных домов и не мог сделать ничего, кроме как благословить мертвых. Я объездил всю страну, пытаясь убедить людей найти еду для голодающих, но с таким же успехом, как и шесть месяцев назад в Вестминстере: все просто затыкают уши.

Честно говоря, в попытках помочь ирландцам не преуспел никто из тех, кто имеет хоть какое-то политическое или духовное влияние (я отношу себя к числу последних), за исключением, возможно, квакеров.

Добавлю только, что по дороге в Донегал я встретил знакомого: фигуру в черном плаще, верхом на вороном коне. На расстоянии, на мгновение мне не захотелось верить, что это Голод, но я убедился, что это он, поскольку лошадь была странно послушна. Вблизи кобыла оказалась такой тощей, что едва держала голову, но ее всадник был в приподнятом настроении. Голод сказал мне, что жители Баллишаннона в один день молятся Богу, а на следующий день проклинают Ее, и что и Рай, и Ад ожидают хороших урожаев. Затем он приподнял шляпу на прощание, и его кобыла захромала в сторону Лиффорда.

Больше всего меня обеспокоило, что на Голоде была настоящая, дорогая шляпа, купленная за настоящие деньги, и его одежда и даже уздечка его лошади были куда наряднее обычного. Землю, которая должна течь молоком и медом, ради этой роскоши выжали, как губку. Голод не может напрямую склонять людей к жадности, он не прочь украсить себя ее плодами.

Почему он так любит деньги? Я полагаю, по той причине, что их невозможно съесть. Но если Голод думает, что ему под силу сделать наше время еще ужаснее, он ошибается.

Нет, я не отчаиваюсь из-за Ирландии. Настоящий эксперт учил меня, как никогда не отчаиваться. Я безмерно ценю это.

Азирафель был ангелом слова, и он не отказался от Ирландии. В результате, хотя на Небеса отчет по Ирландии он подал незамедлительно, рассказ для Кроули все растягивался с каждой новой трудностью, пока ангел наконец не вернулся на винтовом пароходе в Англию. Но не успел он ступить в любимый, отвлекающий от этих бед Лондон, купить новый номер (естественно) «Таймс» и убрать чудо, ограждавшее «A.Z. Fell & Co.» от людского любопытства в отсутствие владельца, как возникла новая проблема.

Дом Монтегю сносили. Новость не попала на первую полосу газеты, но была достаточно важной для второй страницы. Благодаря щедрым пожертвованиям строительство Нового Британского музея продвинулось настолько, что снос старого здания — слишком маленького, чтобы открыть его для широкой публики, и сильно страдающего от сырости — начался с опережением графика.

Такого Азирафель не ожидал. Что будет, если логово Кроули обнаружат не один или два человека, чьи воспоминания можно подправить самым крошечным вмешательством в их Свободную Волю, а множество? Что, если ящик с надписью «Бронза династии Хань» вскроют, любопытные руки раздвинут солому и найдут… что именно? Тщательно ли он проверил скрывающие чудеса на логове Кроули перед отъездом в Ирландию? Если Змея найдут, в лучшем случае его отвезут в новый лондонский зоопарк. А в худшем? Господи Боже, только бы люди, что обнаружат Кроули в его змеиной форме, не перепугались настолько, чтобы попытаться его убить. Или вызвать священника.

Азирафель был готов тотчас броситься в комнаты Кроули, невзирая на время суток, пока не прочитал колонку до конца.

…Лондонские антиквары будут весьма недовольны, узнав, что, несмотря на прогресс в строительстве Нового музея, куда уже перевезли большинство экспонатов, рабочие в доме Монтегю снова отказались сносить его: это место якобы населено привидениями. По словам этих доморощенных медиумов, в подвалах пахнет серой и раздается странный шепот, а коридоры меняют положение за одну ночь. Все ли помещения опустошены, все ли предметы каталогизированы? Про все ли хранилища вообще известно? Из-за этих неурядиц никто точно не может сказать.

Уже в третий раз за шесть месяцев снос задерживается из-за глупых суеверий. Нет ничего удивительного в том, что в подземных ходах присутствуют запахи и эхо; а что касается внезапных перестановок коридоров, с этой бедой наверняка будет покончено, как только каменотесы и перевозчики саркофагов отложат свой джин…

Азирафель с облегчением вздохнул и, подняв взгляд на заляпанный грязью купол своего книжного магазина, вознес безмолвную молитву благодарности. Тем не менее ситуация была серьезная — к тому же было несправедливо, что невинные люди страдают от последствий козней его Противника. Нужно было что-то делать, и остаток ночи ангел провел, готовясь к вылазке на Грейт-Рассел-стрит: нашел свой древний музейный билет, составил мысленную опись предметов, которые все еще находились в хранилище Кроули, и оделся в наряд, который всем давал понять, что перед ними человек самой непоколебимой честности.

Наряд ему понадобится, потому что, чтобы уладить затруднение Кроули, Азирафелю придется обмануть саму Британию.

Дом Монтегю, вдвое уступающий высотой наполовину построенному Новому музею, не просто сносили целиком, хотя, возможно, это было бы более достойно. Вместо этого его распродавали по кускам лондонцам, которые мечтали обшить дубовыми панелями свои таунхаусы. Едва подойдя к воротам, Азирафель увидел, что бывшая библиотека лишилась ставней, а окно, где в 1799 году Кроули угощал его шампанским, теперь населяла колония голубей. От здания остался один остов, но он все еще стоял — а это означало, что и фундамент пока цел. Азирафель потратил чудо, чтобы никто не задавал ему вопросов кроме самых поверхностных, направился к сторожке, показал свой старинный музейный билет и осторожно осведомился, может ли он поговорить с тем, кто отвечает за расчистку территории.

— Поговорить с управляющим, сэр? — хохотнул огромный незнакомый швейцар, куривший глиняную трубку. — Ну, вы можете ему написать. Он, может, даже напишет что-то в ответ, если вы ему приглянетесь.

Азирафель упал духом.

— Вот как. Очень прискорбно. Я так понимаю, он уехал по делам музея?

Новый привратник покачал лохматой головой.

— Он вон там, — сказал он, указывая трубкой на бригаду мужчин, что доставали товары из подвала с помощью подъемника. — Но если дело у вас не срочное, я бы на вашем месте зашел попозже: он и так намучился с этими рабочими. Парни напуганы до смерти. В подвалы они ходят только по трое, у каждого по фонарю и еще один про запас. При всем уважении, сэр, вряд ли он сейчас будет рад болтать с антикваром. Там бы больше священник пригодился.

Странности разрешились, когда Азирафель нашел этого управляющего. Это был мужчина средних лет, с резкими запоминающимися чертами лица, и будь он одет в сюртук в зеленую и горчичную полоску, ангел сразу вспомнил бы свои беседы с Фрэнсисом Бэмпингом. Но на этом человеке был коричневый сюртук на пуговицах, рукава его были в пыли, и он жестами инструктировал рабочих, которые медленно вытягивали из глубин обернутый мешковиной ящик. За каждым ухом управляющего торчало по палочке мела, а через плечо был перекинут кожаный ремешок, придававший ему армейский вид. Азирафель вежливо шагнул вперед, но управляющий не обращал на него никакого внимания, пока ящик не оказался на твердой земле; затем он оглядел Азирафеля с ног до головы взглядом, который был не просто внимательным. Азирафель вспомнил эти глаза.

Конечно же, это был Джосайя Бэмпинг, совсем взрослый. Крайне целеустремленное создание, как всегда говорил его отец. Азирафель внезапно осознал, что Фрэнсис Бэмпинг был очень стар, когда ангел уехал в Ирландию, и что Азирафель уже не встретит его на этой Земле. Будучи бессмертным, Азирафель не мог сожалеть об уходящих жизнях так, как люди. Для ангела жить среди людей было все равно, что стоять среди снежной бури и знать, что каждая кружащаяся снежинка — это чудо, но в то же время знать и то, что простое Начало не способно разглядеть узор каждой из них. Это была работа для Бога и Ее бесконечного внимания — и для Небосвода Хроник.

И все же эта мысль его опечалила. Ангел улыбнулся своей самой очаровательной улыбкой:

— Неужели это наш Джосайя? — воскликнул он с достойным визита посла поклоном, который так хорошо работал с Бэмпингом-младшим в детстве. — И управляет всем вот этим? — Он жестом указал на разгромленные остатки дома Монтегю.

Повзрослевший Джози скорчил гримасу, явно говорившую: «Я не ребенок», и если его ответный поклон был немного саркастичным, Азирафель не мог его винить. Бэмпинг-младший уже явно видел это представление бесчисленное множество раз. Джосайя стянул ремешок с плеча, и оказалось, что тот прикреплен к доске для письма. На деревянной оборотной стороне было написано «Джосс Бэмпинг, инвентаризация и транспортировка», а под этим, совсем свежей краской — «Дополнительный помощник хранителя, Британский музей». Он с гордостью указал пальцем на свой новый титул.

Крайне целеустремленное создание, и весьма жадное до знаний. Джосайя Бэмпинг проработал за кулисами музея почти двадцать лет и уже давно понял, что директором ему не стать: даже без его глухоты, чтобы взобраться на академическую вершину, нужны были средства и влияние. Но, повзрослев, он увидел нишу, которую упускали из виду ученые: все буллы, антефиксы и черепки в мире превратились бы в неудобоваримую груду хлама без человека, который умел их рассортировать. Джосайя знал цену каждому слову, как коллекционер — набору артефактов, и этот талант-самородок сослужил ему хорошую службу. Кабинету диковинок размером с дворец нужна система хранения, и с благословения своего ангела-хранителя, — которая и сама была не промах в систематизации, — Джози стал абсолютно незаменимым.

Мистер Джосс Бэмпинг повернул свою грифельную доску лицевой стороной вверх, протянул Азирафелю палочку мела и вопросительно посмотрел на него.



Джози, — написал Азирафель. — Джосс. Увидеть тебя здесь неожиданно и приятно. Как твоя семья?

Мать + сестры в порядке. Отец умер в декабре. Апоплексия. Он всегда хорошо думал о вас, сэр.

Азирафель положил руку на сердце. — Он был хорошим человеком, — написал он просто и искренне. — Мне будет его не хватать. Но приятно видеть, что твои таланты нашли применение. Я рад тебя видеть.

Аналогично. Пришли за вещами в Комнате?

Комната. Вот как они это называли, со зловещей заглавной буквы. Азирафель собирался было ответить: «С чего ты это взял?», и уже начал прикидывать, какого размера чудо потребуется, чтобы стереть память всем, кто слишком близко подобрался к логову демона, но остановился. Люди были восприимчивы к чудесам, но вовсе не глупы. Оглядевшись, он заметил, что рабочие уже начали перешептываться, кто же этот эксцентричный гость, что дружит с грозным Джоссом Бэмпингом. Десятилетия назад он и Кроули ненароком создали это недоразумение; теперь пришло время разрешить его.

Да, — написал он.

Теперь рабочие смотрели на них с нескрываемым любопытством. Джосс Бэмпинг вытер доску носовым платком и снова начал с самого верха.

Нужна официальная причина. Для профессоров. Вы родственник? Близкий?

Азирафель задумался. — Близкий, — написал он. Оказалось, что записать это слово мелом совсем несложно — если знать, что в следующий момент оно будет стерто.

Официально, — получил он ответ, — все помещения под землей обысканы. — Джосс Бэмпинг выглядел как человек, долго пытавшийся открыть невидимую дверь и очень этим недовольный. — Но. Есть еще одно. Я сделал много замеров. — Азирафель не привык, чтобы смертные смотрели ему прямо в глаза, но младший Бэмпинг не боялся этого, его взгляд был наполовину застенчивым, наполовину обвиняющим. — Я думаю, что оно движется, — наконец написал он, как человек, пишущий про преступление. — Я сумасшедший?

Азирафель всегда задавался вопросом, есть ли у Фрэнсиса Бэмпинга догадки об истинной природе мистера Фелла и мистера Кроули. У его сына они точно были, потому что он еще раз подчеркнул «движется», почти с отчаянием. Ангел вздохнул; ни один из них не прикоснулся к доске, но полные раздражения каракули исчезли. Джосс Бэмпинг чуть не выронил мелок.

Прости, что не пришел раньше, — написал ангел. — Ты не сумасшедший. Ты просто очень наблюдателен.

Мне просто повезло.

Хмуро покачав головой, Дополнительный помощник хранителя Нового Британского Музея повел Азирафеля в то, что осталось от дома Монтегю.

Азирафель опасался, что ему придется спускаться в подвал с помощью подъемника рабочих. Но оказалось, старая лестница в подвал все еще на месте, хотя бывший зал скульптур был ободран до голой штукатурки, а площадка, где когда-то стояли чучела жирафов, торчала, как сломанный зуб. Под ней в стене зиял дверной проем, ведущий вниз. Джосс Бэмпинг выбрал трех крепких рабочих, чтобы те сопровождали их с фонарями, но при спуске по лестнице фонари затряслись так, что Азирафель применил ко всей троице небольшое чудо мужественности. Получив это подкрепление духа, рабочие отправились на поиски таинственной пропавшей комнаты.

Вернее, искали ее мистер Бэмпинг и его люди, а Азирафель, идя сзади, беззвучно цитировал отрывок из «Гильгамеша», который должен был заставить проявиться дверь Кроули. Если он правильно рассчитал время, дверь встретит их, когда они завернут за последний угол. Он придал своему внутреннему голосу настолько зловещую интонацию, на какую только был способен, и зачитал:

— Сторож, сторож, открой ворота; открой ворота, дай мне войти.

Если ты не откроешь ворот, не дашь мне войти,

Разломаю я двери, замок разобью… [поворот налево, следить за скоростью]

Разломаю косяк, побросаю я створки… [поворот направо, пойти немного быстрее]

Подниму я усопших, едящих живых.

Запахло кофе и серой, и, когда поисковая группа завернула за угол, перед ними оказалась дверь из почерневшего от времени дуба, на которой грозно блестел фальшивый замок. Такую дверь не пропустишь даже при всем желании.
Этой двери здесь не было, — сердито написал Джози Бэмпинг и обвиняюще посмотрел на Азирафеля.

Азирафель состроил извиняющуюся гримасу, а затем принялся за ритуал открытия замка. Для зрителей он вынул из кармана внушительный ключ, который чудом появился там десять секунд назад. Ключ, конечно, подошел к замку, но в основном дверь была готова пропустить их, потому что узнала его. Опытному оккультисту-человеку, возможно, было бы под силу заставить дверь проявиться, но при попытке ее вскрыть он познакомился бы с демонической версией охранной сигнализации. Однако с неким ангелом дверь была готова вести себя прилично — и вела.

Ну что, войдем? — написал Азирафель на доске Джосайи.

Если бы Джосайя Бэмпинг часто казался удивленным или неуверенным, он бы никогда не добился своего нынешнего положения. Он указал рабочим, чтобы они держались позади (они подчинились с явной радостью), поднял свой фонарь и смело переступил порог.

В нем быстро проснулся коллекционер. Комнаты Кроули очаровали его. Ему потребовался почти час, чтобы составить опись содержимого: всего, от трона сумасшедшего до статуи борцов, ирландского крюка для мяса, потускневшего серебряного города и металлического пальца ноги какого-то колосса. Наконец, неосмотренным остался только ящик с надписью «Бронза династии Хань», хотя он был крупным и сразу бросался в глаза.

Эти вещи бесценны, — заметил Дополнительный помощник хранителя, когда работа была почти завершена. — Лучше бы это было не так.

Я доверяю тебе, — ответил Азирафель, — и твоим людям тоже.

Мистер Бэмпинг поморщился. — Есть еще один ящик. Вы знаете это. И я знаю. Бронза династии Хань.

Азирафель замялся.

На нем написано именно это. Ты его отметишь?

Джосайя положил руку на доску, не давая Азирафелю писать дальше, и впервые ангел увидел в его глазах настоящий страх.

Я отчитываюсь профессорам обо всех вещах, — написал Дополнительный помощник хранителя. — Всегда. Если скажу неправду? Меня уволят.

Такой сценарий был вполне возможен. Азирафель не мог просто чудом внушить Джози, что он учел этот ящик, и оставить его на произвол судьбы, — его начальство могло начать задавать вопросы. Если Джосайю и впрямь когда-нибудь спросят, по чьему указу содержимое некоего хранилища перенесли из Старого музея в Новый, пусть поверят легенде, которую так любил его отец: в этих комнатах находится наследство знатного рода, и этот род в один прекрасный день восстановит свое положение и достойно отблагодарит учреждение, которое так долго хранило их сокровища.

Дополнительный помощник хранителя не слышал, как ангел щелкнул пальцами, но чудо правдоподобного объяснения легло на его плечи в ожидании нужного дня.

Ты прекрасный хранитель, — написал Азирафель. — Прости, что доставил тебе столько хлопот.

Джосайя Бэмпинг осмотрел ящик, крышка которого была истерта, словно кто-то ставил на него ноги. Лицо Джосайи явно говорило, что, хотя он повидал больше якобы проклятых артефактов, чем большинство людей, этот конкретный ящик он с удовольствием обошел бы стороной. Но он был дополнительным помощником хранителя Британского музея, выбранным на эту должность из-за любви к систематизации и отсутствия суеверий; у него были свои стандарты. Он достал из кармана пару белых перчаток, надел и осторожно открыл крышку. Сначала он не увидел ничего, кроме мягких стенок ящика и груды соломы, но когда он раздвинул солому, на свет показались три чешуйчатых кольца толщиной с голень взрослого мужчины, блестящие и полные изящества и силы. Ни головы, ни хвоста существа не было видно. К счастью. Потому что даже кольца были настолько реалистичными, что он был готов поклясться, что существо дышит.

Джосс Бэмпинг закрыл крышку.

Не знаю, чего я ожидал, — написал он с сухостью человека, которого обучал говорящий ворон. — И что мне с этим делать?

Твою работу, — ответил ангел. — Перемести все вещи из этой комнаты в Новый музей. На их содержание будет сделано пожертвование.

Дополнительный помощник хранителя Нового Британского музея нахмурился, а затем написал: — А если кто-нибудь захочет войти?

Очень маловероятно. — Азирафель дважды подчеркнул «очень».

Джосс Бэмпинг стер их разговор носовым платком, и если Азирафелю показалось, что он напоследок подмигнул, то, конечно, из-за меловой пыли в воздухе.

В тот самый момент, когда Азирафель покидал музей через его будущий главный вход, другая посетительница выходила с черного входа, направляясь к Рассел-сквер. Ее фиолетовое платье было самого простого покроя, но шляпка была усыпана кремовыми розами, которые притягивали взгляды всех проходящих мимо дам.

Веревиль, не подозревавшая, что полная шляпа свежих роз в феврале — возмутительная расточительность, блаженно улыбалась им. Броско, конечно, но хорошим вкусом тут не пахнет, — таков был вердикт лондонских модниц. Веревиль их мнение не волновало. Она спустилась в Лондон не ради славы в модных кругах. Она проверяла, все ли благополучно у Джосайи Бэмпинга.

Недавно она сильно удивилась, обнаружив, что Дополнительный помощник хранителя Нового Британского Музея (чьим ангелом-хранителем она была) молится, прося о божественной помощи перед лицом сверхъестественной угрозы. По правде говоря, Джосайя Бэмпинг прежде не был ни суеверен, ни особенно набожен. Он всегда был логичен, как и сама Веревиль, и просто делал свою работу.

Еще большим сюрпризом было узнать, что Азирафель добрался до ее подопечного раньше нее самой: она отчетливо ощущала вибрации нескольких чудес. Если Гавриил спросит ее об этом, Веревиль честно ответит, что к ней воззвала одна из душ из ее портфеля, и столь же честно добавит, что когда она спустилась на Землю, проблемы Джосайи уже разрешились благодаря другой небесной помощи.

Вряд ли Гавриил решит уточнить, что именно там делал другой ангел. Божью работу, бесспорно.

Ее обязанности Хранителя были выполнены, и ангел продолжил свой непостижимый путь. И кто знает, может, какой-нибудь поэт был так очарован этой прекрасной дамой, что последовал за ней по Монтегю-стрит, свернул, как и она, на Рассел-сквер и мечтательно проследил за ней сквозь голые ветви тополей; через миг о ней напоминал лишь аромат роз, такой неотвязный, что поэт, вернувшись домой, сочинил оду своей неземной музе.

Это была не самая лучшая ода. Ее напечатали в каком-то второсортном журнале, она получила приз за второе место и тут же была забыта. Но поэту было бы приятно узнать, что его ода скрупулезно записана на Небосводе Хроник, и что, когда героиня этой оды расстроена или встревожена, ее Друг читает ее ей, и ее аура окрашивается в смущенно-розовый.

Через пару месяцев после визита Азирафеля дом Монтегю был снесен, что позволило соединить восточное и западное крылья музея. В результате получилось слишком уж много колонн; ангел вспоминал, как покупал мед и инжир на настоящих древних агорах, и, по его мнению, результат не имел с их красотой ничего общего. Новый музей выглядел так, словно кто-то заказал греческий храм, но забыл уточнить, из какой эпохи.

Казалось бы, новое здание не могло моментально обрасти странными слухами, но не тут-то было. Глубоко в подвале восточного крыла находилась загадочная кладовая с вещами некоего скромного, но щедрого благодетеля. Еще загадочнее было то, что это была не камера, заложенная с незапамятных времен древней кирпичной кладкой. Нет, кладовая находилась в конце самого обычного, довольно чистого коридора, в котором слева было таинственным образом на одну комнату больше, чем справа, хотя это и не было предусмотрено планами. О существовании этой кладовой все смутно знали, но отдел месопотамских древностей предполагал, что она принадлежит медиевистам, медиевисты считали, что в ней хранятся скандинавские и кельтские артефакты, а скандинависты относили ее к отделу месопотамских древностей — и в итоге ни один человек никогда не заходил внутрь. Опись ее содержимого, которую составил Джосайя Бэмпинг, также не вошла в официальные списки, и это упущение (загадочным образом) так и не было исправлено.

Конечно же, это была комната Кроули, в которую мистер Бэмпинг и его рабочие перенесли все его вещи, в том числе и — в одно раннее воскресное утро — некий крупный ящик. И, конечно же, Азирафель продолжил приходить в музей, библиотека которого стала еще больше и лучше, чем прежде. Иногда он надолго задерживался среди сокровищ на ее стеллажах, но раз или два в год незаметно спускался в подвал и оставлял очередной отчет о происходящем.

Война единственная среди Всадников может похвастаться тем, что ее обожают. Люди не воздвигают статуи в честь Голода или Чумы, очень редко — Смерти, но очарованию битвы посвящены бесчисленные памятники. Но я узнаю лицо Войны где угодно, как и она, полагаю, узнает мое. Из-за поступка, последствия которого я не мог предвидеть, нас соединяет прискорбная и древняя связь.

Я нечасто с ней сталкиваюсь, но недавно меня отправили в доки Севастополя, и там была она, опьяненная резней. Старый крымский порт пал после такой жестокой осады, какой я не видел уже много веков, гавань была полна затопленных русских кораблей и мертвецов со всей Европы. И что послужило предлогом для этого ужаса: спор, католики или православные больше достойны открывать двери Базилики Рождества Христова. Да, той самой, в Вифлееме, где четыре года назад святые люди подрались подсвечниками из-за старого ключа.

— А еще говорят, что моя работа не требует мастерства, — пожаловалась Война и сплюнула в плавающие обломки. — Можно подумать, так легко устроить, чтобы из-за подобной чуши шесть армий в тысяче миль от Вифлеема устроили резню.

— Ты явно прилагаешь все усилия, — ответил я как можно вежливее, — и я буду признателен, если мне тоже дадут возможность делать мою работу.

— Мы оба знаем, что ты не так уж сладок и светел. Помнишь войну на Небесах? Я видела, как ты владеешь мечом, Сахарные Крылышки, и преступно будет не использовать его снова. Когда будешь готов показать класс, найди меня.

Я сделал в Крыму, что мог, и отправился в Константинополь, куда привезли раненых турецких, французских и английских солдат. Меня послали туда, чтобы я примирил двух честолюбивых медсестер (одна — англичанка, другая — дама с Ямайки)^[32], а также дюжину грозных монашек. Ничего не получалось, пока я не решил попробовать свои силы в актерском мастерстве, став монахом-кармелитом. Целых два месяца я был самым напыщенным монахом, когда-либо ходившим по этой земле, пока каждая из медсестер и монашек не решила, что все остальные не так ужасны, как твой покорный слуга.

Я, несомненно, большая потеря для сцены.

О, а еще случилась новая Французская революция! Не такая дикая, как в 90-е, но приятного мало. Теперь у меня хватило ума не совать туда нос, пока все не уляжется; на этот раз, к лучшему или к худшему, победили власть имущие. Пока что.

Война, боюсь, разгорается повсюду.

Постскриптум. Я не приуныл. Нет худа без добра: на Греческой улице открыл магазин французский кондитер по имени месье Берто, и его ореховые бенье непревзойденны.

Пост-постскриптум. Кажется, зловещая репутация старого музея перекинулась и на новый. Экспонаты, вечером смотревшие в одну сторону, утром смотрят в другую, духи мумифицированных кошек якобы гоняются по коридорам за призрачными мышами, а в библиотеке всякий раз, когда книгу ставят не на то место, можно заметить пылинку света. В конце концов, какой стоящий музей без привидений. ^[33]

Наступил март, и, когда с лондонских улиц стаял неаппетитный бульон последнего снега, под Новым Британским музеем что-то шевельнулось.

Стало быть, Эдемский Змей проспал какое-то время, сонно подумал Кроули, разворачивая свои кольца внутри ящика. Ничего страшного. Но он, должно быть, выпал из жизни по меньшей мере года на два, потому что его позвоночник хрустнул, как обычно у змей не хрустит, а воздух в комнатах стал другим на вкус. Он все еще пах старыми, драгоценными вещами — вещами Кроули, — но в нем также чувствовался привкус пиленого дерева, цемента и темперы, совсем свежих строительных работ. Ладно, может, он проспал чуть больше, чем планировал, и его следующей задачей будет заставить людей изобрести чертовски громкий будильник.

Огромная змея толкнула крышку ящика, выскользнула в удивительно теплую темноту, а затем с наслаждением вытянулась, позвонок за позвонком. В этот момент Кроули задумался, почему он лежит на чем-то мягком. Это было странно: перед тем, как отправиться спать, он избавился от своих запасов тканей, как и от всего, что обесценится, как позолоченные черепки, едва угаснет мода на кунсткамеры. Тем не менее, он лежал на ковре, и не на таком, который он сам купил бы для собственного жилища. Это был тряпичный ковер: домашний, уютный, глубоко немодный.

Будучи демоном, Змей прекрасно видел в темноте, и теперь он приподнял часть тела, как перископ, и осмотрелся. Его новое жилище выглядело крайне просто: это был выложенный каменными плитами подвал, вокруг ящика, где он спал, до самого потолка громоздились другие ящики — с его имуществом. Тут же стояли его письменный стол и трон (с которого кто-то не только снял покрывало, но и снабдил подушками). Несомненно, именно этот любитель земных удобств положил возле ящика тряпичный коврик, и Кроули догадывался, кто это был. Он попробовал воздух и уловил ароматы лаванды, крема для ботинок и мимолетный намек на… ореховый пирог?

Постепенно демон принял человекоподобную форму и обнаружил, что здорово от нее отвык. Его первая попытка вышла лысой, с узкой челюстью и покрытой чешуей с головы до ног. Но, по крайней мере, у него теперь были руки, а о мелочах он позаботится, когда будет готов предстать перед обществом. Он подул на кончик пальца, и там появился шарик света достаточно яркий, чтобы разглядеть мелкие подробности, затем запустил этот шарик под свод потолка. Его лишенные век глаза расширились. Кто-то не только заходил сюда, в эту комнату размером не более пятнадцати футов на двенадцать (из-за упаковочных ящиков она казалась еще меньше), но и чувствовал себя тут как дома: трон Кроули находился ровно на таком расстоянии от спального ящика, чтобы можно было сидеть, удобно положив пятки на крышку. И в самом деле, когда Кроули проверил крышку, на ней обнаружилось блестящее пятно, натертое кем-то, кто ставил свои ноги на одно и же место в течение многих лет. И что делал этот гость? Он, по-видимому, читал, потому что одном из ящиков рядом лежала книга в кожаном переплете, а на письменном столе сзади были сложены газеты.

Единственное, чего не хватало в этой уютной обстановке, так это лампы для чтения. Видимо, гость обходился без нее.

— Сссерьезно, ангел, — сказал Кроули, просто чтобы проверить свои человеческие голосовые связки, — ты использовал мой ящик как подссставку для ног?

Он провел рукой по стене — та была теплой, и не благодаря чуду. Хранилище соседствовало с… кухней? Вряд ли. Печным помещением? Кроули преисполнился надежд. Неужели люди после более чем тысячелетнего правления зубодробительного холода заново открыли центральное отопление? Как бы просто ни выглядело это убежище, Азирафель постарался, чтобы оно было надежно защищено, а самые ценные вещи Кроули — хорошо спрятаны.

Но где это место находилось? Для тонких змеиных чувств запах города — от дыма из труб до аромата склепов — был столь же уникален, как запах живого существа. Кроули без труда узнал бы воздух десятков городов, если бы откупорил флаконы с ними где-нибудь в пустоте космоса. Сейчас вокруг него пахло лондонским зверем, только этот зверь стал еще крупнее, свирепее и острозубее; Кроули остался в том же месте географически, но явно переместился во времени. Его подозрения подтвердила оставленная Азирафелем книга. Это оказался редкий экземпляр, озаглавленный: «КАТАЛОГ САМЫХ ЦЕННЫХ СОКРОВИЩ КОРОЛЕВСКОЙ БИБЛИОТЕКИ, Новый Британский музей. Опубликован при его открытии, в 1831 году. Ограниченный тираж 500 экземпляров». Уж конечно, ангел получил приглашение на самое помпезное собрание всех библиофилов страны. Но 1831 год? Неловко вышло. Если Кроули не повезло, Ад мог обратить внимание на тридцатилетний перерыв в его работе. Кроули осмотрел газеты, сложенные на его столе. Все это были номера «Таймс» (вполне в духе Азирафеля), начиная с 1799 года; они выпускались по два номера в год, и последний номер был за…

— Тысяча восемьсот пятьдесят сссседьмой? — прошипел он и снова прочитал дату. И еще раз. — Тысяча восемьсот пятьдесят сссседьмой! Чтоб оно все сдохло и сгорело!

Он проспал больше половины девятнадцатого века! Внизу его точно не похвалят, если узнают. Ему придется выдать пару случившихся за это время катастроф за дело своих рук; эта же идея, похоже, пришла в голову и его гостю. Демон подтащил свой дурацкий роскошный трон к своему не менее дурацкому и роскошному столу, сел и начал листать газеты с растущим изумлением. В каждый номер были вклеены гуммиарабиком закладки из разноцветной бумаги. Это явно была работа ангела: никто другой на планете не стал бы снабжать закладками чертову газету, не говоря уже о том, чтобы разработать для этого систему. Красные закладки отмечали исторически значимые события, черные — катастрофы или скандалы, а синие — иллюстрированные рекламные объявления портных, шляпников и сапожников.

Короче говоря, это было руководство для демона, который на какое-то время стал недееспособным, и это руководство терпеливо собирали на протяжении более чем полувека.

И еще кое-что. Проведя рукой по пространству над своим столом, Кроули почувствовал, что карманным измерением, привязанным к чернильнице — безопасным местом, где он спрятал свое послание Азирафелю, — кто-то пользовался. Тем не менее, оно не пустовало. Чернила в чернильнице давно высохли, но Кроули не нуждался в чернилах. Он лизнул палец, нарисовал в воздухе огненного лебедя и бутылку и обнаружил, что все его собственные записи исчезли, но вместо них появилось множество каких-то новых бумаг. Они подождут. Азирафель посвятил этим записям время и силы, они были священны. Ладно, не «священны». Это была добыча, полученная от его обманутого Противника, и Змей, конечно, вдоволь над ней позлорадствует. Но чуть позже.

Кроули открыл несколько свежих выпусков «Таймс» на синих закладках, тех, что с рекламой портных, затем потратил чудо на напольное зеркало и стал придавать себе более человеческий облик. После нескольких неудачных попыток надеть брюки он собрал наряд, который, если повезет, не будет сильно устаревшим, хотя и остромодным точно не будет. Неважно. Как всегда, Кроули просто скопирует тех, кто лучше всех одет на улице, — но для этого ему нужно выйти на улицу. Он уложил волосы, высунул язык (уже не раздвоенный, слава Сатане) и осмотрел лицо на предмет остатков чешуи. Наконец в его облике не осталось ничего странного, кроме татуировки на виске — клейма Ада, которое он никогда не мог скрыть. Он с удовольствием оглядел себя в зеркале с головы до ног, принял пару поз и завершил образ парой темных пенсне.

«Посмотрев на меня, люди увидят подозрительного типа. Говнюка-нувориша. Из тех, кто собственную бабку продаст. Но увидят человека».

Настал момент, тревоживший Кроули больше всего. Он прикоснулся к двери, и она повернулась на беззвучных современных петлях; коридор за пределами хранилища был совершенно лишен зловещей атмосферы, которая делала дом Монтегю идеальной штаб-квартирой демона. Более того, коридор оказался нестрашным настолько, что это было даже подозрительно. Присмотревшись, Кроули обнаружил мерцающее на фоне чудо, обезоруживающее ненужное любопытство — такого же плана, как то, через которое Кроули переступал десятки раз на пороге книжной лавки Азирафеля. Однако чудеса, привязанные к определенному месту, имели ограниченный радиус действия, и когда демон свернул за угол, он чуть не столкнулся с парой работников музея: они несли свернутый гобелен и спорили о том, чей конец тяжелее. Он следовал за ними на некотором расстоянии, пока не обнаружил лестницу, наверху которой находилась наполовину застекленная дверь.

На матовом стекле было напечатано «НЕ ВХОДИТЬ», но для Кроули это было написано задом наперёд, и, следовательно, это было как раз приглашение войти. Дверь была заперта, но это ему не помешало. Кроули сделал глубокий вдох (физиологически бесполезный, но психологически обнадеживающий), уверенно повернул ручку — и оказался лицом к лицу с гранитным крокодилом. Должно быть, он находился в новой Египетской галерее, среди богов, которые теперь взирали не на пески пустыни, а на шляпы и чепчики любопытных лондонцев. На секунду человеческие и змеиные чувства Кроули спутались, цвета, запахи и вибрации оглушили его; пришлось прислониться к статуе и подождать пару мгновений. Свет в галерее был неожиданно ярким: он струился сквозь окна, которые были чудом современной инженерной мысли. Несколько посетителей музея уставились на Кроули. Он ловко переключил их внимание на экспонаты, а затем пробрался сквозь толпу к выходу.

Снаружи Новый Британский музей был похож на прирученного монстра: множество колонн и скучный фриз с изображением прогресса человечества. Это было не в духе Кроули, и, что еще хуже, это место перестало быть уникальным. Пора искать новое, размышлял он, спускаясь по ступеням, по две за шаг, к Грейт-Рассел-стрит. Но куда ему идти? И что еще более важно, куда ему идти прямо сейчас?

Оказавшись на уровне улицы, Кроули интуитивно повернул направо: ноги сами понесли его в сторону Сохо, и он не стал спорить.

Лондон стал намного больше… Лондоном… чем ему помнилось. Город стал еще более деловым, более жадным и (он не думал, что такое возможно) значительно более мрачным. Заслуги Кроули тут не было, но это наверняка понравится Аду. Впрочем, общественных начинаний и благодеяний тоже было больше, чем раньше, и в них он порой улавливал нотки ангельского вмешательства. Азирафелю явно приходилось нелегко в таком месте, и особенно в такое время. И даже несмотря на это, он взял на себя труд присматривать за Кроули.

«Если бы человек сделал такое для другого человека, — думал демон, уворачиваясь от новомодной двухколесной повозки, которые добавили улицам новой зловещести, — разве ты не назвал бы причину по имени? Помнишь слово, которое однажды сказал тебе один плотник, после того как ты показал ему все царства Земли, но ни на дюйм не приблизил его к Аду?

Ты боялся, что в наказание тихий сын Божий, по крайней мере, велит тебе идти не останавливаясь, пока ты не упадешь и не развоплотишься посреди чертова нигде. Он мог бы сделать это с тобой. Он мог бы поступить и хуже.

Но Он лишь сказал: “Ничего не обещаю, но думаю, что он сейчас в Дамаске”. И когда ты оказался так глуп, что попытался блефовать и спросил, кого Он имеет в виду, Он поднял бровь и уточнил: “Ты знаешь. Твоего друга”.

Каков ублюдок».

Кроули стряхнул с себя неловкость и натянул более простую личину: тщеславие. Его план обновить гардероб на скорую руку оказался сложно выполнимым. Пока что он всюду видел только крайне мешковатую верхнюю одежду, моду наполовину расстегивать жилет снизу (это было настолько бессмысленно, что по-своему интересно) и помешательство на клетке^[34], в которую все были одеты с головы до пят. Хуже всего было то, что исчезли все мужские украшения, за исключением цепочек для часов. Больше никаких стальных пряжек. Никаких булавок в виде змей. Как ему выглядеть роскошно без всего этого? Единственной запоминающейся особенностью 1857 года была пугающая растительность на всех лицах, но тут Кроули пока не торопился гнаться за модой и оставался чисто выбритым.

Наконец мимо прошел человек в блестящем цилиндре. Так-то лучше; Кроули щелкнул пальцами, и когда он повернул за угол, на его голове было нечто похожее, но на два дюйма выше.

К тому времени, когда он добрался до Сохо, его наряд был мрачным и броским, как и он сам в правильном расположении духа. Его цилиндр был максимально нефункционален, у ботинок был малиновый верх. Кроули привлекал к себе множество взглядов, и не все из них были неодобрительными. За время его отсутствия Сохо явно скатился еще на несколько ступеней вниз по социальной лестнице, но компенсировал это разнообразием и творческой натурой жителей. Пройдя всего несколько улиц, Кроули успел услышать обрывки французского, итальянского, немецкого, польского и, он был почти уверен, венгерского. В Сохо явно собрались все, кто оказался в гуще неудавшихся революций, но все еще мечтал когда-нибудь добиться успеха. Кроули понял, что ему это по душе, и начал оценивать богатые возможности, предоставляемые этим Вавилоном, чтобы соблазнить Азирафеля (консерватора в вопросе гардероба, но космополита в вопросе еды) пойти куда-нибудь пообедать.

Но для этого с ангелом нужно было поговорить. А перед этим придется — чтоб вас всех — постучать в его дверь.

Разумному, терпеливому человеку понадобилось бы несколько дней, чтобы вернуться в привычную жизнь, но Кроули сделал это за пару часов. Не только потому, что разумность и терпение не входили в число адских добродетелей — скорее, он боялся, что у него сдадут нервы, если не покончить с этим поскорее. Оказавшись в Сохо, он замедлил шаг — не только из-за наплыва запахов, образов и языков, но и потому, что расположение улиц изменилось. Он старался не думать о том, что Азирафель уехал из этого района, а может быть, даже из Лондона. У демонов не было дома в буквальном смысле слова. У демонов было столько территории в аду, сколько они могли удержать (в большинстве случаев — нисколько), и иногда — логово на Земле, для которого была допустима отвратительная роскошь, леденящий душу аскетизм или старые добрые заплесневелые кости. Логово было определенно не тем местом, где можно расслабиться, налить себе бокал хорошего вина и обсудить новости со своим… э-э… коллегой.

Когда он увидел, что переулка, где когда-то качалась вывеска глобуса, больше нет, сердце Кроули упало. И тут он увидел, что, словно по мановению руки, фасад книжного магазина переместился на перекресток, а прежний вход стал боковой дверью. Хитрый старый ангел шел в ногу со временем, — и Кроули готов был поспорить, что внутри магазин по-прежнему загадочным образом больше, чем снаружи. Надпись «A.Z. Fell & Co.» над дверью почти наверняка была обманом. Кроули сомневался, что партнеру-человеку под силу понять систему хранения Азирафеля, и насколько он видел, в лавке царил такой же беспорядок, как и раньше, — впрочем, ангел всегда был в курсе, если хоть одна брошюра оказывалась не на своем месте. Парадную дверь закрывали батистовые жалюзи; на двери висела вывеска «ЗАКРЫТО» и приписка от руки:

«Пожалуйста, не надо стучать в дверь этого книжного магазина, это невежливо; используйте шнур колокольчика справа от вас. Если в течение двух минут не будет ответа, значит, я занят, и нет смысла звонить снова. Я бы посоветовал вернуться на следующий день, не раньше девяти и не позже, чем без четверти четыре, если только следующий день не суббота: в этом случае к первому времени можно прибавить час, а из второго вычесть два часа. Если же это воскресенье, вам следует вернуться в понедельник (если этот понедельник выпадает на выходной день, руководствуйтесь здравым смыслом). Срочные послания можно оставлять под дверью, но ответ не гарантирован».

Ниже было невидимое добавление: «Если вы собираетесь ограбить это место, вы не первый и не последний. Ступай домой, грешник, и покайся в своих нечестивых поступках».

Кроули, естественно, одновременно постучал в дверь и позвонил в колокольчик. Звон был все таким же обескураживающим, каким он его помнил. Ответом Кроули было молчание; но в Эдем он тоже вломился не просто подождав вежливо две минуты, поэтому постучал снова. Потратив быстрое чудо, чтобы прохожие не обращали на него внимания, он приложил ухо к двери, — и когда он постучал в третий раз, ему ответил звук упавшей на пол книги, хлопок, похожий на взрыв на фабрике перин, и далекий озабоченный возглас:

— Да что ж такое? Что я, не хозяин даже собственному телу? — Послышались какие-то трепещущие удары и звук быстрых шагов. — Кроме того, это не он. Просто кто-то похоже стучит.

Снова послышались звуки суматохи. Кроули сказал бы, что кто-то пытается пробраться между книжными стеллажами. Кто-то застрял.

— С другой стороны, — продолжал голос за дверью бормотать себе под нос, — кто еще станет стучать в книжный магазин с вывеской на двери, на которой написано: «Не стучите в дверь этого книжного магазина»? Впрочем, многие. Многие невоспитанные люди. Нет никаких причин радоваться — нет, посмотрите на это, я не могу справиться с собственными придатками! Ведите себя прилично, вы!

На жалюзи упала тень — тень кого-то, по-видимому, одетого в невероятно громоздкий плащ с изогнутым выше уровня ушей воротником, и Кроули отодвинулся и перестал подслушивать. Снова послышался какой-то шум, — как будто кто-то втискивал перину в пространство размером с чайную коробку, — и «плащ» исчез из поля зрения.

— С сожалением должен сказать, что меня нет, — произнес властный голос, и смертный поверил бы ему мгновенно. — Возможно, вы могли бы вернуться во вторник после следующего четверга?

Кроули усмехнулся про себя и слегка дернул дверную ручку.

— Ну, если вы намерены ждать, — продолжал голос, — справедливо будет предупредить вас, что вы можете прождать какое-то время…

«Хоть до самого Конца Дней», — подумал Кроули, но не сказал этого вслух.

— …И если у вас гнусные намерения, имейте в виду, что никому с гнусными намерениями не удастся переступить этот порог. — Дверь приоткрылась, в щели показался глаз. — По крайней мере, без приглашения.

Дверь открылась наполовину, и в проеме появился Азирафель. Его суровое лицо совсем не подходило остальному его облику: его волосы торчали во все стороны, — зубы Божьи, он отрастил бакенбарды, — и за ним кружились в воздухе несколько мягких перьев. Магазин за его спиной был таинственным образом даже просторнее, чем помнил Кроули, и беспорядка тоже было больше. Старая вывеска глобуса была вставлена в раму, бюст Марка Аврелия служил подставкой для шляп, и откуда-то сверху сквозь сладковатую пыль редких книг, словно сквозь дымку ладана, пробивались лучи солнца. A.Z. Fell & Co: единственное священное место на Божьей Земле, где Кроули были рады. По крайней мере, он на это надеялся.

— Азирафель, — сказал он. Не панибратствовать. Помнить про самоуважение.

— Гнусный демон, — ответил его ангел, с притворной небрежностью положив руку на дверной косяк. Адские колокола, неужели он трогает дерево на удачу, как трогал, встретившись с Кроули за несколько дней до Потопа? Он явно полагал, что делает это незаметно для Змея, хотя на самом деле Азирафель всегда выглядел при этом виноватым как сам грех. На секунду Кроули перенесся в Эдем, в тот миг, когда он изумленно уставился на это святое существо, которое первым делом помогало любому попавшему в беду и только потом начинало размышлять, правильно ли поступило.

— Я знаю, что прошло много времени, ангел. Могу я войти?

Без всякого видимого приказа хозяина лавки дверь широко распахнулась.

— Кроули! Дорогой мой, почему ты вообще спрашиваешь?

— Ну, я ведь немного гнусный, — признался демон, — даже в свои лучшие времена. Ничего не могу с этим поделать.

И ангел сиял, как солнце.

Chapter Text

Пять лет после этого с Соглашением все было хорошо. Азирафелю казалось, что отдых сотворил с Кроули чудо, потому что он снова стал старым добрым неисправимым Кроули: любовался собой, строил коварные планы и приписывал себе злодеяния, которые не имели к нему никакого отношения.

Затем произошло то, что ангел будет называть инцидентом в Сент-Джеймсском парке. Он произошел солнечным днем, когда Азирафель наблюдал за утками, людьми и всеми Божьими созданиями, преуспевавшими в своих делах и довольными собой, и случившееся потрясло Азирафеля до глубины души. Если бы его заставили перечислить свои недостатки, Азирафель мог признать, что он любит земные удовольствия больше, чем положено ангелу, и иногда строит козни своим собратьям-библиофилам успешнее, чем приспешники Сатаны, — но он определенно не был трусом. Тем не менее, в инциденте в Сент-Джеймсском парке его напугало все, начиная с незнакомых очков, которые полностью скрывали взгляд Кроули. Первой реакцией Азирафеля было недоумение: о чем таком просит гнусный демон, что он не в силах глядеть своему Противнику в глаза?

Но в то же время какая-то его часть уже знала.

Святая вода! Хуже всего было то, что Кроули не произнес это вслух. До момента, когда Гавриил спустился в книжную лавку, как Божий дар в шелковых бриджах, и велел Азирафелю заняться проектом «Отчаяние», Азирафель не имел привычки выискивать повсюду признаки того, что кто-то подумывает покончить с собой. Однако после завершения Проекта он сразу замечал такие вещи, и знал, что когда речь заходит о смертельной дозе чего-либо, сочетание серьезности и уклончивости всегда предвещает беду.

«Страховка». Это было все объяснение, что демон соизволил ему дать. Азирафелю следовало осторожно зацепиться за эту тему и точно выяснить, что Кроули имеет в виду. А что он сделал вместо этого? Он запаниковал, как дурак. Он превратился в шквал ангельской заботливости и выплюнул то единственное слово, которого не должен был произносить никогда.

Якшаться.

Это было самое уродливое из возможных названий для Соглашения: услышав его, Кроули уже никогда не попросит о чем бы то ни было, и никогда (пожалуйста, никогда) больше не упомянет святую воду. И оскорбление попало в цель. У Азирафеля до сих пор стоял перед глазами силуэт демона в столь неподходящем ему нимбе солнечного света: он намеренно не оборачивался, чтобы посмотреть, как Азирафель уходит. Он упустил возможность спросить Кроули о причинах, и только Богу известно, будет ли у него еще один шанс.

«Пять лет, — думал Азирафель, и страх нарастал в нем, как молитва, как и каждый день после той ужасной сцены. — Пять лет! Вот как долго я думал, что эта беда осталась позади. Пять лет я думал, что ему стало лучше. Для смертного это не такой уж короткий срок. Но я не был создан для того, чтобы после пятилетней передышки мне подставили такую подножку.

Может, Гавриил был прав в том, что я стал слишком человечным? Потому что это просто невыносимо — так волноваться о Кроули. Не проходит и дня, чтобы я не хотел защитить его от него самого, и не клял себя за то, что не могу этого сделать.

Если он выберет саморазрушение, я боюсь, что он действительно способен на это. Он ближе к свободной воле, чем любой из ангелов на свете, падших или нет. Но наверняка при худшем исходе он даст мне знать…

…и я все равно не смогу его остановить. О Боже. Это и есть мое наказание?»

На эти вопросы, мрачно размышлял ангел, не могли ответить незаметные расспросы Наверху. В результате он переживал не меньше, чем смертный в тех же обстоятельствах. На протяжении тысячелетий он видел, как люди живут с мечом саморасправы, висящим либо над их собственными головами, либо над головами их близких, в течение долгих месяцев, лет или десятилетий. Когда этот меч падал, Азирафель видел горе тех, кто остался жить, и утешал их, как мог. Если это действительно было его наказанием, оно было не хуже того, с чем приходилось сталкиваться людям, и он корил себя за эгоизм. Но еще он с куда большей горячностью, чем следовало, желал, чтобы в его дверь снова постучали, язвительно поприветствовали и улыбнулись улыбкой, которая всегда была довольно-таки гнусной.

Ему пришло в голову, что если Кроули когда-нибудь решит связаться с ним иным способом, стоит заготовить для него ответ.

Сначала он подумывал пойти в новый дом Кроули в Мейфэре и просто не уходить, пока демон не снимет обереги и не впустит его, — но решил не делать этого. Логово демона было его крепостью, и хотя в комнаты Кроули в Музее Азирафель входил без разрешения, это происходило при особых обстоятельствах. Он решил не устраивать некрасивые сцены, стоя на улице. Вместо этого он пошел к мраморной статуе Генделя и оставил там послание особого характера. Это было не письмо. Это было перо, вырванное из его собственного крыла — древний способ, при помощи которого ангелы связывались друг с другом еще до Войны на Небесах.

Перо из правого крыла означало одобрение, перо из левого — извинение. Чем крупнее было перо, тем серьезнее чувство. Немного подумав, Азирафель засунул в гобой Генделя левое второстепенное перо (искренне, но без излишнего драматизма) и поспешил прочь, прежде чем успел засомневаться в мудрости такого поступка. Помнят ли еще Падшие старые традиции? Он надеялся, что хотя бы один из них помнит.

«Беда с тобой, гнусный демон, в том, что ты сам себе злейший враг.

Но, в конце концов, враг моего врага — мой друг».

Худшим высказыванием в жизни Кроули, на несколько порядков опережающим любые другие его глупости, было: «Ну, формально я на стороне Люцифера…»

Но сказать «Ты мне не нужен» тоже было довольно-таки глупо.

Что было странно, потому что Кроули знал, что он не глуп. Например, он обратил внимание, что Азирафель употребил слово «якшаться» после того, как Кроули попросил у него святую воду, а не до. Это не было грубостью. Это была очаровательно неумелая ангельская хитрость, предназначенная для того, чтобы Кроули отвалил и перестал просить то, что могло стереть его с лица земли. Это было очевидно.

Адские колокола, это ведь Кроули научил Азирафеля большинству известных ему хитростей. Неужели пастельный простофиля в самом деле думал, что Кроули купится на такую неуклюжую уловку? Ну и сам Кроули тоже хорош: почему он не отреагировал на это «якшаться» как взрослый демон? Нет, он повел себя как последний идиот. Ему следовало рассказать Азирафелю, что только он успел выдать себя за собственного наследника, прибрать к рукам накопления и купить жилье в Мейфэре, как с ним связались из Ада и стали выяснять, чем он занимался все это время. Холодный голос Дагон зазвучал в голове Кроули прямо когда он распаковывал свои непотребные скульптуры, и лишь благодаря справочнику Азирафеля по девятнадцатому веку Кроули смог выдать холерные бунты, Хлебные законы и драку священников в Базилике Рождества Христова за дело своих рук. Смягчившись, Повелительница Архивов оставила его в относительном покое.

Он должен был сказать об этом Азирафелю; это убедило бы его, что Кроули не собирается кончать с собой. Но это «якшаться» здорово его задело.

«Поздравляю, мать твою, — думал Кроули, пока брел к своему дому в Мейфэре. — Вместо того, чтобы отблагодарить ангела, ты напугал его до потери пульса. Он думает, что в один прекрасный день ты собираешься устроить себе смертельную ванну, и после всего, что он узнал о тебе, разве можно его винить? Ему пришлось перевезти тебя и твои вещи из дома Монтегю. Он вбил в свою лохматую голову, что ты Святой Скорбящий Кроули.

Он знает о Песках Времени.

Песках Времени? Ногти Сатаны, да он даже о чертовом ящике знает.

…И он знает об этом, потому что ты сссам ему рассссказал, — вставил голос его Падшей стороны. — Потому что ты позволил ему это увидеть. Никогда, никогда не позволяй никому это видеть, ты, оссссёл…»

Формально Падшая сторона Кроули была права. Иногда святой мог пожалеть демона просто чтобы подчеркнуть свою непогрешимость, но демонам не стоило рассчитывать на милосердие и проявлять слабость. Но была некая разница между холодным милосердием — и помощью Падшему ангелу с переездом, не говоря уже о том, чтобы потом годами заглядывать к нему с газетами на тот случай, если этому Падшему понадобится войти в курс текущих дел. Только одно существо на всей Божьей Земле было способно на такое…

«…Потому что он считает тебя ссслабым, — прошипел голос с такой горечью, что прохожие вокруг вздрогнули, сами не зная почему. — На ссссамом деле он ничем не лучше других…»

— Знаешь что? — сказал демон, открывая входную дверь. — Я забыл, почему я вообще должен это слушать.

Дверь его дома блестела, как ягода паслена, а дверной молоток когда-то украшал дворец флорентийского герцога; Кроули, может, и проспал большую часть девятнадцатого века, но его инвестиции точно не проспали. Интерьер его нового жилища — симфония белого мрамора, сизых стен и строгих черных драпировок — был достоин готического принца, если не считать того, что в доме не было ни одного слуги.

«Хочешь поискать, вдруг он оставил где-нибудь жалосссстливую записку? — снова заговорил голос его сомнений, когда дверь за Кроули захлопнулась. — Мой дорогой. Бедняга, ты навсегда потеряешь…»

К черту. Кроули нужно было выпить, и его погреб был забит винами, за которые смертный сомелье вполне мог продать душу. Но вместо этого Кроули провел остаток ночи на мансардной крыше своего дома, вызывающе трезвый, глядя на созвездия, которые теперь, за светом газовых фонарей на улицах, было видно куда хуже.

Целый месяц он сопротивлялся инсинуациям своей Падшей стороны, а потом действительно проверил старые тайники ангела на наличие сообщений. Чайной мистера Гюнтера на Беркли-сквер давно уже не было, и, обратившись с обычным заказом к его преемнику, Кроули получил лишь непонимающий взгляд. Даже мраморная статуя Генделя уже находилась не в Воксхолл-Гарденз:^[35] неоправданно дорогие обеды в итальянских гротах вышли из моды, и сады перестали быть буйством фонариков и украдкой бросаемых взглядов. Но он нашел ее, и в мраморном гобое рядом с туфлей композитора лежало… что-то.

(«Пусть это будет не снисходительная записка, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…»)

Это была не записка. Это было перо. Белое перо. Левостороннее белое перо, какое не могло выпасть из крыла ни одной птицы на Земле. Также это было послание, каких Кроули не получал больше шести тысяч лет, и хотя он, возможно, подзабыл нюансы, связанные с противопоставлением верхних и третьестепенных перьев, основное значение этого послания он помнил.

{Я просто беспокоюсь}, вот что означало левое перо. {Дай мне совет, пожалуйста. Не веди себя как чужой.} Кончик пера светился мягким золотом, а значит, оно не упало при линьке — его вырвали намеренно. Сброшенное перо можно было оставить в знак уважения, но смысл вырванного был очевиден: это послание — часть меня самого, ибо дело {прости меня} неотложное.

Демон потянулся за лопатки, слегка поморщился, а затем вытащил из, казалось бы, пустого воздуха собственное перо. Оно было такой же длины, как и то, что оставил ему Азирафель {отвечаю как равный}, и было из левого крыла демона {я тоже прошу прощения}, но когда Кроули связал перья вместе золотой нитью, он сверху привязал темное перо, а снизу белое: {и если ты когда-нибудь окажешься в беде, я приду к тебе на помощь}.

Глупое обещание, учитывая их боевые способности. Кроули спрятал перья обратно в тайник, пока не успел одуматься, и отправился на работу по искушению в Вестминстере.

Рано или поздно Азирафель проверит, нет ли ответного послания. Возможно, его рассмешит, что кто-то вроде Кроули, — который сражался в основном при помощи своего острого языка, да и тот был, говоря начистоту, лишь умеренно ядовит, — собрался спасать от неприятностей вооруженное мечом Начало. Но послание должно успокоить ангела хотя бы в одном вопросе. Если Кроули намерен защищать своего Противника от всех возможных бед, ему придется задержаться на Земле достаточно долго.

Пока что этого хватит.