Archive of Our Own ^beta

Chapter Text

Слухи о том, что где-то у дальних предгорий, где встретить человека было труднее, чем найти кошель с монетами посреди улицы, появился провидец, дошли до императора достаточно быстро. Одна из жён, чьё лицо он видел от силы несколько раз в год, решила порадовать супруга и поведать о том, что будто бы у кого-то из её дальних родственников сын может видеть будущее настолько ярко и чётко, что даже смог с точностью до часа предсказать нападение на деревню водяных гулей. Приказ доставить мальчишку ко двору Ло Бинхэ отдал быстрее, чем его осознал. Под рёбрами заворочалось странное удовлетворение, и он даже наведался в покои к угодившей жене вне положенного срока, обделив вниманием Ша Хуалин, чтобы отблагодарить.

Провидца император искал давно. Покидать трон в ближайшее время он не собирался, а участившиеся нападения на него давали знать, что в Троецарствии зреет недовольство, грозящее перерасти в бунт. И даже регулярные чистки среди приближённых и глуповатых жёнушек не могли бы убрать весь яд из вина, а всех наёмников — от каждого окна и двери. Убить бессмертного задачка не из простых, но всё же из разрешимых, и даже Ло Бинхэ иногда приходило в голову мысль, что его власть не вечна.

Для этого ему и нужен был провидец. Чтобы всегда быть готовым, если не к собственной смерти, так к достойному великого правителя концу. Та часть его сущности, что досталась от отца, ликовала: вот он, грандиозный финал грандиознейшей из постановок!

Знал бы он тогда, чьё именно лицо увидит, казнил бы жену ещё до того, как она успеет договорить.

***

Маленького провидца удалось найти только через несколько лет. Ребёнок постоянно то ускользал от погони, то влипал в передряги, пока и вовсе не был продан в рабство и не увезён далеко от родных мест. Даже сам император, когда-то страстно жаждущий найти себе оракула, был готов отказаться от этой затеи, столь бесплотными и бессмысленными казались поиски. До тех пор, пока сам оракул буквально не рухнул ему в ноги.

Поход на соседнее царство был для Ло Бинхэ не столько необходимостью, сколько простой попыткой развеять скуку. Политика и интриги, когда-то захватывающие его с головой, уже приелись, и даже цветник из многочисленных супруг не доставлял былой радости. И только сражения и распутывание заклинательских заговоров кое-как помогали отгонять апатию.

Сяоян-шу — город Малого Тополя — был транспортным узлом на пересечении дорог из соседних государств и не смотря на свои малые размеры слыл необъятно богатым. Богатым настолько, что мог выдвигать условия даже самому императору. И Ло Бинхэ приходилось с этим считаться. Идти на уступки, давать послабления, делать исключения при введении новых налогов.

Потому что даже страх от обещания ужасных кар не может получить всю власть золота. А денег у всех богачей Троецарствия, чьи караваны шли под гостеприимные ветви Малого Тополя, было столько, что они могли бы четырежды свергнуть императора, если бы захотели. Не чтобы кто-то из министров действительно это считал, конечно же.

Гарнизон Сяоян-шу больше походил на армию небольшого государства, чем на обычную городскую охрану. Вооружённые до зубов бывалые вояки охотно шли в услужение местным господам, щедро одаривающих их процентами от сделок, срыв которых удалось предотвратить. Они ковали своё богатство собственными же клинками.Торговцы действительно знали толк в заключении контрактов.

И именно из-за этого город Малого Тополя был одним из многих сокровищ императора Троецарствия и одной из самых больших его проблем.

Полки Ло Бинхэ встали около Сяоян-шу в полдень. До границы соседних земель было полдня пути, и выступление было назначено на рассвете. Сейчас же лязг доспехов утих, и по лагерю расползлось сонное удовлетворение от скорого обеда и заслуженного отдыха: демоны сбивались в стайки, усаживались чистить и точить оружие и травить байки, а заклинатели из дружественных сект двинулись в город.

Люди могли сколько угодно говорить о своей лояльности к порождениям тьмы, только зашитую под кожу настороженность вытравить не смогло бы даже время.

Ло Бинхэ тоже покинул лагерь, чтобы побродить по знаменитым торговым рядам Сяоян-шу и найти подарки для любимых жён: дорогие побрякушки помогли бы ему вернуть былое расположение, а потому золота на них лучше было не щадить. Себе в спутники император выбрал бывшего лорда Аньдин — Шан Цинхуа, верой и правдой служившего Мобей-цзюню сначала как шпион в школе Цанцюн, а теперь как правая рука и главный мальчик на побегушках. Лорд Северных земель, конечно, неодобрительно отнёсся к его уходу (в последнее время любое исчезновение человека из поля зрения начало крайне его раздражать), но что мог генерал высказать своему господину? Только согласие и смирение.

До Сяоян-шу добрались быстро, ведь что есть пара ли для опытных заклинателей, но чем ближе становился город, тем больше Ло Бинхэ погружался в раздумья. Интуиция, подкреплённая опытом и силой Синьмо, буквально кричала о чём-то, скрытом перед самым носом, только ничего вокруг не оставляло даже полунамёка на возможную разгадку. Город Малого Тополя был обыденно шумен и многолюден, прилавки ломились от товаров, а возможные мятежники, готовящие восстание, прятались слишком уж хорошо.

С недавних пор император перестал прятать свою демоническую сущность на людях, и иногда это играло ему на руку — горожане освобождали им с предавшим лордом дорогу, расступаясь как воздух перед летящей стрелой — быстро и даже слишком активно.

Выходя из очередной ювелирной лавки, где по совету Шан Цинхуа было куплено несколько по-настоящему ценных украшений, они наткнулись на «представление»: один из купцов, полноватый и явно успешный, вопил на всю улицу, поторапливая слуг поймать вора — мелкого юркого мальчишку, стащившего какой-то амулет. Народ вокруг тут же встал и по-бараньи заозирался, пытаясь заметить беглеца. Обычное дело для этого города и конкретно этой улицы, полной ювелирных мастерских, только купец кричал что-то о награде и даже у самого безучастного проходимца появился живой денежный интерес.

Мальчишка нашёлся даже слишком быстро. Вылетел из толпы прямо перед Шан Цинхуа, рухнул на колени, прижимая что-то к груди, и собирался уже вскочить и продолжить бежать, как рука предавшего лорда подцепила его за шиворот и подняла в воздух. Ткань на спине маленького вора затрещала и в любой момент была готова отдать концы.

— Ну и что ты украл? — с издёвкой спросил ребёнка Ло Бинхэ, наклоняясь, чтобы выдрать из чужих пальцев сворованный амулет.

— Не трогай! — огрызнулся на него мальчишка. В глазах императора заплясали черти: уже давно ни одной живой душе не позволялось так дерзко обращаться к нему, а все, кто посмел, вскоре уходили в мир иной. Воришка же ничего не знал о его титуле и относился к нему так же, как и ко всем другим господам. Ло Бинхэ нагнулся ещё чуть ниже, чтобы посмотреть ему в лицо.

Ребёнок был худ и страшно грязен. Пыльные волосы, торчащие криво обрезанными прядями, отливали рыжим из-за глины и стояли колом. Один из глаз был криво замотан серыми бинтами, зато второй, ярко-зелёный, горел праведным гневом.

— Как твоё имя? — проворчал Шан Цинхуа, тоже рассматривающий бродяжку перед собой.

— Девятый.

— Да кто учил тебя манерам?! — раздражённый предавший лорд встряхнул ребёнка, в чьей скудной одежонке тут же появились дырочки от лопнувших нитей.

— У этого ребёнка нет имени, только номер! Девятый ребёнок, Цзю, так меня звали хозяева!

— И что же ты украл у достопочтенного господина, девятый ребёнок Цзю?

— Ничего, что угробило бы его лавку! Все знают, что он торгует подделками, чего ему стоит один паршивый амулет Гуаньинь? Зато я сегодня не умру с голоду.

«Гуаньинь» гулко отозвалось в сознании Ло Бинхэ, некстати вспомнившего себя, такого же грязного и избитого с единственной в жизни драгоценностью — такой же подвеской из поддельного нефрита.

— Заплати за амулет, — тихо сказал император и кинул кошель Шан Цинхуа, выпустившему Цзю, чтобы поймать деньги. — Надоели уже эти крики.

— Вот-вот, слушайся господина, будущая демоническая подстилка, — проворчал себе под нос Цзю, вставая с земли и растирая колени.

— Что ты сказал?

— Что он будущая демоническая подстилка.

— Как ты это узнал? — интуиция внутри Ло Бинхэ ревела, неясными образами накатывая воспоминания о давнем разговоре с одной из жён. Мальчик-провидец, неужто сама судьба…

— Зачем мне тебе говорить? Где узнал, там больше нет.

…свела нас вместе.

***

Во дворце Цзю приняли неоднозначно. Его отправили туда, как только отмыли и осмотрели — император, глубоко ушедший в себя, лично распорядился об этом — и мало понимающего ребёнка опоили сонным зельем и увезли прочь, под чутким, но несколько раздражённым надзором Шан Цинхуа. Даже Мобей-цзюнь был согласен, что человеку нужен человек, и, если демонический владыка выбрал себе игрушку, сопровождающего лучше предавшего лорда было не найти.

А вовсе не потому, что он хотел увести свою собственную игрушку подальше от передовой, конечно же нет.

Когда делегация: бывший лорд Аньдин, спящий Цзю и несколько демонов охраны — прибыла в основную резиденцию, волну слухов, захлестнувшую дворец, не слышали только глухой и ленивый. Многочисленные жёны, особенно те, что видели царствующего супруга в своих опочивальнях от силы несколько раз в год, подняли вой, что император больше терпеть их не может и вообще увлёкся детьми, а все они скоро отправятся гулям на корм. Жёны другие, те, что имели мозги и всегда оставались в приоритетном меньшинстве, понимали, кого на самом деле привёз Шан Цинхуа и что всё это значит. Если этот ребёнок, свернувшийся на руках Нин Инъин, действительно обладал даром провидца, Ло Бинхэ уже никто не остановит.

Весь мир падёт к ногам того, у кого всё будущее как на ладони.

Только нужен ли этот мир самому императору — большой вопрос. Со стороны всем казалось, что до окончания экспансии далеко, и что есть ещё много непокорённых земель, где нет заклинателей, но есть дикие ведуны, живущие в странах изо льда за горами на северо-западе, и шаманы на юге, чьи владения начинаются за морем и сплошь состоят из влажных лесов, вот только планов на их захват нет. Армии подолгу стояли в пустых дозорах, пока их генералы скучали в столице — правитель Троецарствия всё чаще запирался в личных покоях и не знал, чем себя занять. Ему давалось в руки всё, к чему он не прикоснулся бы, и бывшее благословение обернулось проклятием. Императору скучно, ведь ничто не способно подарить ему азарт достижения цели — любая награда и так принадлежит ему: любая девушка отдастся без раздумий, а любое государство рухнет под натиском полчища демонических тварей.

Умные жёны раз из раза качали головами — скучающий супруг доставлял им ещё больше головной боли, чем многочисленные интриги жён глупых.

Сейчас же те из них, кто помимо ума всегда славились добротой и заботой о младших, удалились устраивать спальню новой игрушки, которая, как надеялись все остальные поднимательницы половины неба¹, как их с издёвкой называли недалёкие жительницы гарема, сможет хотя бы ненадолго вернуть императору Троецарствия вкус к жизни.

Потому что единственное, в чём глупые жёны были правы — если Ло Бинхэ поймёт их ненужность, под срез пойдёт весь цветник, а не только его бестолковые мордашки.

***

Когда Цзю проснулся, стояла глубокая ночь. Тишина и темнота его новой комнаты пугали мальчика больше, чем неясность собственного будущего: ему, привычному к постоянному шуму и свету, вынужденное спокойствие действовало на нервы и заставляло ждать нападения со спины.

Мирная жизнь, обещанная этими демонами, скорее всего будет короткой: никто не откармливает ягнёнка слишком долго — мясо станет жёстким. А значит, и его конец скоро придёт.

Цзю пошевелился, и ему вторил шелест многочисленных подушек и одеял, в которые он был закутан. Постель была огромной, мягкой, не в пример стогам сена и углам чайных, где он обычно спал, и чересчур уютной. Словно он — воришка, пробравшийся в дом и не сумевший отказать себе в наглости поспать на хозяйской перине.

Отвратительно.

Жизнь богачей всегда раздражала Цзю. У них было всё: деньги, хорошая еда, тёплые дома и удобная одежда, в то время как он должен был ютиться по грязным углам, побираясь на улицах, изредка ночуя в домах наслаждений, когда в особенно холодные дни девушки без совести пускали его внутрь. И даже там не было так мягко, как на этой постели в доме демона.

Решив, что качество мяса не ухудшится, если он найдёт себе место поудобнее, Цзю скатился с постели, прихватив одну из подушек, и начал разведывать место вокруг себя. Темнота в комнате была практически абсолютной, но и недолгого ощупывания было достаточно, чтобы понять — опочивальню ему выделили такую, какая сгодилась бы и изнеженному императорскому сынишке. А Цзю таким не был. И это подняло в его душе новую волну злости.

Дёрнув на пол одеяло, он залез под кровать и устроился там, словно в норе. Невысокий потолок его «комнаты» позволял чувствовать себя защищённым, а жёсткий и холодный пол остужал горячие от гнева щёки — и Цзю сразу почувствовал себя лучше. Покрутившись ещё немного, он нашёл удобное положение и, подмяв под себя под себя подушку на манер бродячей собаки, нередко устраивающейся у него под боком, наконец заснул.

***

— Где он?! — возопил противный женский голос одной из «редких» наложниц. — Я спрашиваю ещё раз, где маленький гость императора?!

— Этот ничтожный не знает, где он, благороднейшая госпожа, — залебезил в ответ скрипучий шёпот. — Но этот ничтожный обыщет весь дворец, чтобы найти маленького гостя!

— Живей! Не хватало ещё, чтобы ребёнок без присмотра бродил по демоническому дворцу! Его же могут сожрать! А потом вернётся император и сожрёт уже нас!

Цзю приоткрыл глаза. Голоса, доносившиеся снаружи его укрытия, были слишком громкими. По его ощущениям время сейчас близилось к полудню, и у кого угодно желудок уже давно бы прилип к позвоночнику — понятно, чего его хватились слуги: демонический ягнёнок должен был остаться жив, когда вернётся его хозяин. А для этого его надо было накормить.

Цзю встал на четвереньки и потянулся, словно кот, разминая спину и ударяясь макушкой о перекладины кровати. Те двое, что разбудили его, уже ушли, негромко хлопнув дверями, и можно было без страха выбираться наружу.

Первым, что он увидел, было окно, настолько огромное и чистое, что цветущие кусты по ту сторону стекла, казалось, могли оказаться внутри комнаты, стоит ветру достаточно их раскачать. Потом, когда Цзю смог оторваться от непривычного зрелища, он оглядел комнату. Ночью он оказался прав — она и правда была большой и уставленной так, словно принадлежала как минимум ребёнку богатого князя или торговца, но никак не оборванцу с улицы. Кровать, под которой прошла его ночь, прикрывалась от входа ширмой, расписанной горными хребтами, и Цзю на цыпочках подошёл к ней. Рисунок на тончайшей рисовой бумаге просвечивал, но не давал рассмотреть то, что было скрыто за ним, и мальчик осторожно заглянул за край деревянной рамы.

За сервированным чайным столиком сидела красивая женщина. Женщина, которая обратила на него внимание, стоило Цзю высунуться из своего укрытия.

— Ты уже проснулся, — она улыбнулась. — Эта Нин приветствует гостя императора.

— Этот ребёнок приветствует госпожу Нин, — потупился Цзю и нерешительно вышел из-за ширмы. Прятаться, когда тебя застали врасплох, было бы слишком глупо.

— Хорошо ли тебе спалось? Признаться, мы были крайне удивлены, когда не обнаружили тебя в постели. Где же ты спал?

— Под… — мальчик потрепал край своего рукава, не решаясь выдать постыдный секрет. — Этот Цзю спал под кроватью, госпожа Нин, простите его!

— Почему же ты спал там, А-Цзю? Может ли эта Нин так тебя называть? — женщина вопросительно наклонила голову чуть в сторону, и её волосы колыхнулись, превращая её из утончённой госпожи словно бы в очень взрослую старшую сестру.

— Потому что, — Цзю сделал паузу. Он судорожно пытался вспомнить, как ведут себя приличные дети, но ничего путного на ум не шло, а произвести хорошее впечатление для него могло быть вопросом жизни и смерти — вдруг, эта госпожа поможет ему избежать съедения? — Потому что этот ребёнок не привык спать на мягких кроватях и не может уснуть на них. Пол ему гораздо привычнее.

— Вот как, — она многозначительно отпила из чашки и с тихим стуком поставила её на стол. — А-Цзю, больше так не пугай нас, хорошо? Конечно, мы предполагали, что твои повадки могут быть несколько… диковатыми, но чтобы настолько… — госпожа Нин покачала головой, а потом достала из рукава ханьфу небольшой колокольчик и позвонила. «Зовёт слуг», — подумалось Цзю. В животе у него громко заурчало, и женщина мимолётно улыбнулась сама себе.

— Вы звали, госпожа Нин? — в комнату вошёл демон, одетый простым слугой. От человека его отличало лишь две пары рогов и слишком острые когти.

— Да, — ответила она, тут же растеряв всю ту мягкость, с которой, как оказалось, говорила с ребёнком. — Сообщите всем остальным главным жёнам, что я нашла мальчика и что с ним всё в порядке. Эта Нин потом сама расскажет подробности, — она сделала паузу, демон кивнул. — И подайте сюда обед, маленький гость императора голоден.

— Слушаюсь, госпожа Нин! — демон поклонился сначала ей, потом Цзю, которого только заметил, и вылетел за дверь быстрее, чем выпущенная из лука стрела.

В комнате повисло молчание. Цзю не знал, что сказать, а женщина, казалось, ушла в свои мысли и снова стала неприступной благородной леди, которой показалась ему изначально. Однако через пару мгновений она доброжелательно улыбнулась, снова став похожей на старшую сестру, и поднялась из-за стола.

— Подойди ко мне, А-Цзю, — позвала госпожа Нин. — Подойди, не бойся. Сейчас нам нужно будет переодеть тебя. Всё же не дело гостю самого императора Троецарствия ходить в, — она сделала на миг остановилась, явно размышляя, как назвать обноски, которые мальчик считал своей одеждой. — В таком простом наряде. Нужно соответствовать своему новому статусу, верно?

— Да, госпожа, — решив соглашаться с ней во всём, ответил Цзю и медленно двинулся к чайному столику. Голод, разбушевавшийся внутри от предвкушения скорой еды, замутнил его мысли.

— Меня зовут Нин Инъин, А-Цзю, — женщина аккуратно взяла его за руку и повела к дверям. — Но ты можешь звать меня шицзе Нин, если захочешь.

***

Затея не понравилась Лю Минъянь сразу же. Точнее, она побрезговала бы ей, если бы могла. Но перед очарованием Нин Инъин в их кружке поднимательниц неба устоять могла разве что Ша Хуалин.

Как хорошо, что император выдернул её на передовую в качестве отряда поддержки.

Малыш-провидец, А-Цзю, если Минъянь правильно помнила, стоял в центре комнаты, неловко переминаясь с ноги на ногу под взглядами остальных женщин и сам посматривал то на них, то на дверь, то на ханьфу на себе.

Проблема была в том, что во всём дворце демонического правителя не нашлось больше ни единого наряда для ребёнка его возраста и роста, кроме этого.

— Этот ребёнок чувствует себя неловко в этой одежде, можно, он снимет её? — мальчик в очередной раз попытался добиться разрешения снять с себя дорогие и цветастые тряпки, как сам же их в голове и окрестил.

— Подожди ещё чуть-чуть, А-Цзю, — нежно, но не оставляя и малейшего выбора, попросила Нин Инъин. — И повернись к нам спиной, чтобы мы могли оценить вышивку по всему подолу.

Кислоту на лице Цзю можно было сравнить разве что с уксусом ревности², но он всё же подчинился. Обе сестры Цинь, недавно присоединившиеся к обсуждению, тут же взялись рассматривать рисунок облаков, стелющихся по шёлку.

Наряд-то на нём был женский, даже девичий. Богатый, хорошо сшитый и почти даже не ношенный. Но всё-таки девичий, даже если нежно-голубого оттенка и с нейтральным по содержанию узором на ткани. Годы, проведённые среди уличных мальчишек, буквально кричали внутри Цзю, что дело добром не кончится, что надо слезать с тигра, пока тот не понёсся³, что от женского ханьфу до обрезанного рукава⁴ — один шаг и он уже поднял ногу, что…

— Ты выглядишь очень элегантно, А-Цзю, — против воли вырвалось у Лю Минъянь, которая чуть не прикусила собственный язык, когда поймала благодарный взгляд Нин Инъин. — Словно маленький небожитель.

Мальчик стоял к ним спиной, но даже так было видно, как заалели его уши. Кажется, никто никогда не хвалил просто за внешность.

— Шицзе Лю права, — кивнула старшая из сестёр Цинь, Цинь Ваньюэ. — Тебе очень идёт этот цвет, А-Цзю. Не смущайся, повернись сюда, эти старшие сёстры хотели бы увидеть тебя ещё раз. Никто не будет смеяться.

— Эти сёстры не посмеют смеяться над таким красивым ребёнком, — мягко улыбнулась Нин Инъин. — Даже император бы похвалил тебя, если бы увидел, — она сделала паузу и, получив молчаливое согласие всех остальных, продолжила. — Когда ты как следует отдохнёшь и освоишься во дворце, эти сёстры сводят тебя в город, чтобы купить подходящие одежды. Но пока ты ещё слишком слаб, и они могут предложить только эти. Прости их.

— Вам… Вам не стоит просить прощения у этого ребёнка, — порывисто обернулся Цзю, явно не давая себе передумать. — Вы и так сделали для него очень много. Эта одежда прекрасна, даже слишком. Этот Цзю не привык ходить в такой и вполне может сказать, что она стоит дороже, чем вся его жизнь.

— Ничто не стоит дороже жизни, А-Цзю, не говори глупостей, — ворчливо пожурила его Лю Минъянь. — Одежды может быть много, а жизнь у тебя всего одна.

— Правильно, правильно, — закивала младшая сестра Цинь, Цинь Ваньжун. — И уж тем более жизнь не стоит того, чтобы тратить её на печаль или смущение. Эта Жун-эр предлагает отпраздновать это маленькое событие, раз уж мы закончили. Поедим все вместе как в старые-добрые времена…

— Я думаю, — остановила её Нин Инъин, — что малыш Цзю хотел бы побыть сейчас один, правда, баобейЛасковое обращение к ребёнку. Досл. "сокровище".? Так много событий за один день — это слишком выматывающе для ребёнка вроде тебя.

Цзю не ответил, только кивнул. Он держался из последних сил, чтобы не разреветься: для будущей императорской закуски с ним слишком много возились. Хвалили, одевали в дорогие ткани, заботились. Словно он новый член разношёрстной семьи, а не сырьё для готовки.

…словно он — будущая часть бесстыдно огромного цветника. Будущий наложник. На душе стало ещё поганее, но лицо осталось неизменно-холодным.

Улица научила Цзю одной важной вещи: что бы с тобой не случалось, на лице не должно проявляться ни одной лишней эмоции. Нельзя давать слабину или показывать, что чувствуешь на самом деле.

Только сегодня он уже зашел за грань, когда услышал похвалу. Слишком лестную, слишком бесстыжую. Так хвалят кукол, а не людей.

— Эта шицзе думает, что обед в твоей комнате уже накрыли, — сказала ему Нин Инъин, когда они шли длинными галереями от главных покоев гарема. — Тебе стоит хорошо поесть, А-Цзю. Если ты хочешь вырасти сильным и здоровым, тебе нужно хорошо есть и много спать, что думаешь?

— Этот ребёнок согласен с шицзе.

…он кукла. Точно кукла. Живая игрушка для бесконечной вереницы женщин, которые по императорской воле никогда не заимеют собственных детей.

У куклы не может быть собственного мнения. Собственного имени. Собственных мыслей. Но если это означает, что он сможет хоть на мгновение забыть, какого это быть одному, Цзю не против.

Быть закуской для демона или куклой для его жён — не большая разница для ребёнка, который никогда не думал, чтобы стать взрослым.

Цзю хотел умереть. Где-то там, в клетке рёбер, билось это неосознанное желание оборвать собственную жизнь, проверить, как далеко он сможет зайти, сколько вытерпеть и что будет ждать его дальше. У ребёнка с улиц нет цели, только путь.

Нин Инъин открыла перед ним дверь его новой комнаты. И свет, льющийся из окон, дорогой расстелился ему под ноги — в ад или рай неважно, он был готов пройти этот путь до конца.

— Спасибо, шицзе Нин, — искренне сказал ей Цзю и впервые за день искренне улыбнулся.

Chapter Text

— То есть как это, ты не умеешь читать? — младшая из сестёр Цинь, Цинь Ваньжун, непонимающе склонила голову к плечу. Выражение её лица из недоумённо-опасающегося, когда Цзю не смог понять текст из свитка, перетекло в недоумённо-глуповатое.

— Дети, росшие на улицах, часто не умеют читать, Жун-эр, — съязвила Лю Минъянь, сидящая чуть поодаль с кистью в руках. В последнее время она повадилась уходить в библиотеку и писать что-то в тайне ото всех, кроме Цзю, от которого не могло скрыться, кажется, ничего.

Ничего, кроме, как оказалось, написанного текста.

— Этот ребёнок знает некоторые слова, но не знает, как их написать,¹— Цзю не пытался оправдаться, он просто констатировал факт. За столько лет среди рабов и оборванцев он узнал многое, что было ценно среди них, но абсолютно неважно здесь. Например, какие ягоды усыпляют стражу или отвар каких кореньев может с первого глотка прочистить желудок при отравлении, но слова и счёт давались ему плохо. Он с трудом мог вспомнить, как писалась цифра его собственного имени, куда уж было до сложных фраз или идиом.

Однако как пишутся «пирожки», «чайная» или «дом наслаждений» Цзю знал даже слишком хорошо.

— Ну а считать же ты умеешь? — наивно спросила Цинь Ванжун, теребя в руках шнурок, которым был перевязан свиток. — Сколько будет… семь прибавить четыре?

Цзю потупился, а лицо младшей сестрицы Цинь медленно начало розоветь под саркастическим взглядом Лю Минъянь.

— Как же ты жил все эти годы…

— Этот ребёнок не нуждался в письме или счёте, шицзе Цинь. За него всё решали хозяева.

— Но теперь у тебя нет хозяев, — Лю Минъянь отложила кисть и перевела взгляд на Цзю. — Ты не хотел бы освоить эти навыки? Это очень пригодится тебе, если захочешь остаться во дворце.

…остаться во дворце? Захочешь? На лице мальчика проступило искреннее удивление. Его желания редко кого-то интересовали по-настоящему.

— Не делай такое выражение лица, А-Цзю. Не думаешь ли ты, что кто-то будет держать тебя здесь дольше положенного? Сделаешь императору то, что он попросит, да и пойдёшь, куда захочешь. Если Ло Бинхэ захочет тебя найти — он тебя найдёт, — на лице «сестрицы Лю» появилась ухмылка, полная усталой безысходности. — Но во всех остальных случаях ты скорее всего будешь ему только мешаться. Если жён никто не держит, то и тебя определённо держать не будут.

Огонёк надежды, зажёгшийся в глазах Цзю, был подобен маленькой звёздочке.

***

— Эй, малыш, твой император достал меня постоянным контролем за твоим состоянием, — проскрипел в голове голос дедушки Мэнмо. — Ещё он постоянно требует делать это незаметно. Глупый мальчишка.

«Дедушка Мэнмо» — великий и ужасный Демон снов — впервые объявился, когда Цзю задремал в одной из гостиных, где некоторые жёны любили собираться, чтобы вместе исполнить какую-нибудь песню или мелодию. Мальчик, уставший после долгих прогулок по дворцу и бесконечных знакомств с женщинами из гарема, устроился на диване и закрыл глаза, вслушиваясь в хрустальные звуки циня². Когда мгновением позже он поднял голову, ни комнаты, ни музыки уже не было. Он стоял посреди бамбуковой рощи, прекрасной настолько, что она казалось картинкой.

— Правильно мыслишь, — проскрипел мужской голос из-за спины, но, когда Цзю порывисто обернулся, там никого не стояло. — Это пик Цинцзин. Такой, каким запомнил его Ло Бинхэ перед тем, как спалить дотла. Это ненастоящий лес.

Мир вокруг них поплыл пятнами, как смазанная тушь, а после совсем померк, чтобы через мгновение обратится в новую комнату Цзю в демоническом дворце.

— Позволь представиться, — образ старика, нечёткий и зыбкий, как видение во время дремоты, возник в медном зеркале, — я Мэнмо, Демон снов, старейшина, бывший учитель и один из советников нынешнего императора Ло Бинхэ.

— Этот ребёнок рад приветствовать старейшину, — почтительно поклонился зеркалу Цзю. Тогда он ещё видел в каждом новом знакомом надежду на спасение, а потому вёл себя крайне учтиво. — Имя этого ребёнка Цзю.

— Я знаю, — мотнул головой Мэнмо. — Ло Бинхэ сам послал меня скрытно наблюдать за тобой и потребовал, чтобы я докладывал ему обо всём, что с тобой происходит, малыш Цзю. Но есть беда: с тобой не происходит совершенно ничего. А слушать всю эту слезливую болтовню с цветником его величества слишком утомительно, поэтому этот старейшина решил спросить прямо: что от тебя нужно Ло Бинхэ?

— Этот ребёнок не знает, — ответил Цзю после нескольких мяо раздумий. — Император спас его на площади, когда этот Цзю убегал от торговца, у которого украл амулет. После чего его слуга, лорд… пиковый лорд приказал этому ребёнку вымыться и выпить отвар, после которого этот ничего не помнит, кроме того, что очнулся уже во дворце.

— Ло Бинхэ всегда был слишком зациклен на своём учителе, Шень Цинцю, на которого ты очень похож, — Мэнмо сложил руки на груди, и его смазанное лицо перетекло в недовольную гримасу. — Этот старейшина никогда не понимал этой страсти. Видимо, покойный лорд Цинцзин не оставляет мысли императора и после собственной смерти. А отдуваться за это придётся тебе, малыш Цзю.

— Этот ребёнок думал, что император хотел его съесть…

— Что? Съесть?! — старейшина резко переменился в лице и захохотал. — Малыш, а ты интересней, чем кажешься! Священные демоны не едят людей. Не так часто, как обычные демоны, если вдаваться в подробности. И императору ты нужен точно для чего-то другого. Ло Бинхэ не настолько глуп, чтобы есть детей, особенно таких, как ты. Кожа да кости…

Ворчание Мэнмо, изредка перемежавшееся странными смешками, растворилось в зеркале вместе с его мутным отражением. Цзю заозирался по сторонам: комната, лишённая создателя, пошла рябью по углам, размокая как лист бумаги на водной глади. В какой-то миг все краски разом поблекли, и мальчик провалился в глубокий сон без сновидений.

Сон, который не смог бы нарушить даже сам император.

Сейчас же демонический старейшина в очередной раз заскучал и решил пристать к мальчику в надежде развлечься. Пустая болтовня наложниц и слуг уже давно ему надоела, а маленький гость императора — своеобразный титул, накрепко приставший к Цзю за последние дни — был для него глотком свежего воздуха в духоте дворцовых интриг и постельных скандалов.

Никто ведь не будет вовлекать ребёнка в политику. Он же ещё слишком мал для этого. Верно?

Верно, пока не вернётся Император и не огласит на весь двор, зачем ему потребовался его маленький гость. А пока Демон снов мог предаваться воспоминаниям о тех милых деньках, когда сам он имел тело или когда ещё сам Ло Бинхэ был достаточно юн, чтобы его обучение не было столь обременяющим. То славное время…

— Так вот, малыш, если ты и правда намерен заниматься сегодня, то этот старейшина вполне может тебя обучить, — Мэнмо прошелестел в мыслях Цзю, усаживающегося за стол и разворачивающего перед собой один из свитков со сказками, который дала ему Нин Инъин, чтобы потренироваться в чтении.

Если он действительно соберётся остаться во дворце, ему нужно научиться делать хоть что-то. А когда захочет сбежать — эти навыки помогут и в этом. Куда не посмотри, одна польза. Нужно пользоваться, пока не прогнали.

Через открытое окно в комнату приятно задувал ветерок, ворчливый старейшина помогал Цзю разбирать особенно сложные иероглифы, и на какое-то время окружающий мир для мальчика померк. История о двух влюблённых, разлучённых судьбой, захватила его с головой. Он был демоном, она — искусной заклинательницей, против их союза был весь мир, но они продолжали стоять на своём.

Пока оба в конце не умерли³. Жизнь вообще редко давала таким историям хорошие концы. Цзю даже не почувствовал себя разочарованным. Мэнмо замолчал, то ли вызванный императором, а потому ушедший прочь, то ли просто погружённый в собственные мысли.

В оконное стекло заскреблись, а потом через щель в комнату проник Ше’я, одноглазый трёххвостый кот-хуань⁴. Его мягкие лапы глухо стукнули об пол, когда он спрыгнул, а потом зацокал когтями в сторону мальчика, явно намекая на ласку.

Кот был частью приданого одной из наследниц мелкого клана, единственным промыслом которого было браконьерство. Однако хуани, по поверью, защищали от бедствий, поэтому котёнок получил имя Ше’я за свой белоснежный мех и остался жить во дворце. Другие питомцы жён обычно были большими, громкими и дурно пахнущими, поэтому для них был выстроен роскошный зверинец, но кот просто отказывался туда идти. Белоснежный принц, как его за глаза называли придворные, всякий раз сбегал из своего вольера и оказывался то тут, выпрашивая мясо на кухне, то там, спящим на каждой удобной и не слишком поверхности.

Если и было в Троецарствии существо, способное посмотреть на императора с высоты его трона, так это был Ше’я⁵. Вот и получалось, что символ единовластия и террора Ло Бинхэ регулярно был вынужден очищать себя от белой шерсти, а слуги — бессмысленно гонять кошачьего принца с полюбившегося места.

Но ведь если есть в этом мире что-то запретное, от того оно становится только слаще, верно?

К Цзю же у кота был свой прозаический интерес. Мальчик пах для Ше’и молоком и давно ушедшей юностью, поэтому хуань таскался за ним, как привязанный, принимаясь то вылизывать, то просто устраиваться рядом, чтобы поспать. Прятаться от него было бесполезно — кот знал все лазейки и, несмотря на свой приличный размер и вес, мог становиться маленьким и юрким по собственному желанию.

Цзю погладил усевшегося рядом кота по большой мохнатой голове и улыбнулся, когда тот довольно заурчал. Длилось это, правда, недолго. Ше’я был слишком своеволен, чтобы долго покоряться человеческой руке.

— Мррря, — заворчал хуань и встал, направляясь к закрытой двери. Кажется, он успел проголодаться за время дневной прогулки и теперь собирался использовать своего человеческого котёнка в качестве пропуска на кухню. Цзю Ше’ю на руки, словно большого младенца: кот был тяжёлым и постоянно норовил выскользнуть на пол, но в какой-то момент перевернулся сам, устраиваясь удобнее и звучным рыком потребовал нести себя в трапезную.

Разве мог отказать Цзю его мохнатому величеству, снежному принцу демонического дворца? Конечно же нет.

***

Иногда Цзю снятся странные сны. Тогда он представляется себе совсем другим человеком: мальчиком, которого защищает старший брат, юношей, который смотрит на ярко полыхающий дом, мужчиной, обливающим чаем чью-то кудрявую голову. Цзю не чувствует себя кем-то из них, но при этом не может отрицать сходство и связь. Тонкую, неразрывную красную нить, стрелой пронзившую четыре их сердца.

Иногда Цзю не видит, но ощущает себя уставшим стариком, у которого отнялись руки и ноги, а гангрена забрала глаз, и которого убивает кто-то, очень напоминающий ему спасшего его императора.

После таких ночей старый шрам на его собственном веке болит больше обычного, и Цзю плачет и щипает себя, лишь бы отвлечься и перестать думать. Перестать чувствовать. Выгнать из памяти мгновение, когда чёрный клинок пронзает его тело и сердце наконец-то останавливается. Желанное мгновение.

Цзю страшно. Цзю давится плачем, прижимая руки ко рту, чтобы никто не услышал. Цзю не может уснуть и ждёт рассвета, уставившись в окно без единой мысли.

…если это его прошлая жизнь, за что его убили? Почему он помнит всё это?

Неужели он… всё ещё мёртв?

Цзю раздирает запястья до крови, горячей и алой, как метка демона, убившего его. Живой крови. Значит, и он всё ещё жив.

Когда страшные сны настигают его в демоническом дворце, не сразу, нет, на третью ночь, видимо, они сбиты с толку так же, как и сам Цзю, он оказывается к ним не готов. За дверью чутко спит служка, готовый примчаться по первому зову, но мальчик не может и звука из себя выдавить.

Он слишком привык плакать в тишине, чтобы дать кому-то шанс себя успокоить.

Но кто-то всё-таки приходит. Тот, кому нет дела до мнения Цзю.

— Иногда наш император всё-таки оказывается прав, — ворчит Мэнмо, — и за тобой правда нужно приглядывать больше, чем за трофейным цветником. Тс, молчи, глупый ребёнок, и дай мне позаботиться о тебе.

Цзю не знает, что делает с ним старейшина, но по сознанию проходят волны удушающей тёмной ци, и в какой-то момент паника сменяется апатией. Принятием. Смирением с ситуацией. Мальчик чувствует, как на его лбу запирается тяжёлый замок чужого заклинания.

Хотел оставить себе пути для отступления и сам же дал окольцевать собственный разум. Идиот, непредусмотрительно ведущий себя как ребёнок.

…а ведь он и правда всего лишь ребёнок. Бессильные слёзы снова наворачиваются на глаза.

Цзю не улавливает тот момент, когда старые и мозолистые руки прижимают его к чужой груди. Ткань тёмного ханьфу пахнет пылью и одинокой вечностью и ощущается шёлком ночи без сновидений. Мэнмо перебирает его криво состриженные пряди и мычит, явно пытаясь изображать пение. Под щекой Цзю что-то гулко и ощутимо гудит, и он прижимается ещё ближе.

С этой ночи великий и ужасный демон снов позволяет называть себя просто «дедушкой», когда они наедине.

***

— Ты хотел знать, помнит ли он что-то о своей прошлой жизни, — без приветствия и почтения Мэнмо появился во сне Ло Бинхэ, прогоняющего перед глазами каждый из возможных сценариев будущей битвы. К стыду вражеских полководцев, ни один из вариантов не оканчивается их абсолютной победой.

— Тебе удалось что-то выяснить? — голос императора бесстрастен и не заинтересован ровно настолько, чтобы одурачить любого слушателя. Однако по картинке баталий прошла рябь, и она едва заметно исказилась, ровно настолько, чтобы демоническому старейшине стало понятно: его бывший ученик нагло врал. Прямо как в старые добрые времена.

— Он видит жизнь твоего ненаглядного учителя в кошмарах. Видит голодное детство и никчёмную юность, видит зрелость и тебя, пресмыкающегося перед ним. Видит собственную смерть, и императора, дарующего её. Он видит тебя и боится.

— Меня боятся слишком многие, чтобы это было неожиданностью.

— Этот мальчик хочет умереть. Точнее, он не хочет жить, потому что видит, как кто-то с его лицом уже умер раньше, — Мэнмо медленно проявлялся во сне полностью: телом, а не только голосом, хотя и таким же смазанным, как и обычно. — Этот старейшина только что успокаивал его после такого сна. Малыш Цзю действительно был готов оборвать собственную жизнь.

— А днём? Каким он был днём?

— Обычным ребёнком посреди императорского гарема. Твои цветочки задушат его заботой раньше, чем ты вернёшься.

— Скажи Лю Минъянь, чтобы она припугнула их. Нечего им играться с маленьким гостем этого императора.

Мэнмо выдержал паузу, прикрыв глаза, чтобы на краткое мгновение посетить деву Лю и тут же вернуться.

— Малыш Цзю не умеет читать и писать.

— Это неудивительно. Этот император тоже не умел, пока не попал на Цинцзин.

— Он думает, что ты хочешь его съесть, — демонический старейшина усмехнулся. — И был искренне удивлён, когда это старик сказал, что ты этого точно не сделаешь.

— Передай ему, что если будет паясничать, то этот император вполне может посчитать его своей закуской.

— Ты этого не сделаешь.

— Этот император подчинил себе все три царства и волен делать всё, что вздумается.

— Конечно же.

Мэнмо ушёл из сна так же, как и вошёл в него. Не прощаясь и не оказывая почестей.

***

В чайной зале, там, где обычно собирался кружок Поднимательниц половины неба, горели свечи. Слуги — безымянные и безликие духи — вносили закуски и сладости, огибая молчаливо сидящих дам, как река огибала бы камни на своём пути. Тончащая пудра незаданного вопроса витала в комнате, липко оседая на всём вокруг.

— Я надеюсь, никому здесь не нужно объяснять, что мальчик появился во дворце неспроста? — холодно начала Лю Минъянь, невольно подражая тону своего давно погибшего брата. — Если Небеса решили спустя столько лет свести его с императором, значит, грядут перемены.

— Уж не хочешь ли ты сказать, шицзе Лю, что Троецарствие может рухнуть? — старшая сестра Цинь с сомнением посмотрела на неё. — Несмотря на все возмущения, знать, людская и демоническая, довольна правлением Ло Бинхэ, а, значит, скорее всего не станет поддерживать бунт, даже если тот будет представлять реальную угрозу. Они не хотят терять власть.

— Никто не хочет, — Лю Минъянь взяла в руки пиалу с чаем и присмотрелась к чаинкам на её дне. Будь здесь кто из суеверных глупых жёнушек, они бы точно смогли что-то в этом увидеть, но она не смогла бы прочитать ничего, даже если бы это было очевиднее некуда. — Однако и провидцы просто так не появляются.

— Может быть, появление малыша Цзю означает будущие походы императора на север? — подала голос Нин Инъин. Ей не нравилось обсуждать политику, но роль первой и самой приближенной к Ло Бинхэ жены обязывала её быть в курсе всех событий.

— Может быть, — Цинь Ваньюэ раскрыла веер и начала неторопливо обмахиваться. — Мы не можем давать точные прогнозы, пока мальчик не выдаст своё пророчество.

— Ты веришь, что он способен на это? — Лю Минъянь вздохнула, и вуаль на её лице покачнулась. — Пока он не сказал нам ничего, что можно было бы счесть даже за маленькое предсказание, а ты говоришь о настоящем пророчестве. Это же не легенда, чтобы в один момент он рассказал нам поэму о грядущей катастрофе.

— Оставь свою язвительность при себе, шицзе Лю, — осадила её старшая сестра Цинь. — Я верю, нет, я знаю, что такую вероятность нельзя списывать со счетов. Если император привёл этого ребёнка, значит, он что-то увидел. А нам остаётся лишь наблюдать, оправдаются ли надежды нашего царствующего супруга.

— Я уверена, что у малыша Цзю всё получится, — Нин Инъин тепло улыбнулась. — Он очень способный и сможет достичь многого, если приложит достаточно усилий. А ещё он диво как похож на… — она запнулась, неуверенная в том, можно ли произносить это имя вслух.

«Шень Цинцю».

— На твоего учителя, Инъин, — Лю Минъянь сделала глоток чая. — Точнее, на вашего с Ло Бинхэ учителя.

— В этом может крыться ещё одна причина, почему император привёл его во дворец, — Цинь Ваньюэ закинула в рот небольшой рисовый пирожок. Когда разговоры о государственной политике заканчивались, она позволяла себе несколько пренебрегать этикетом. — Может быть, он хочет переиграть их с наставником историю. Или продолжить истязания. Или, может, мы не всё знаем о связи между ними, и наш царствующий супруг всего лишь хочет вырастить себе новый любовный цветок…

Глаза Лю Минъянь странно загорелись, и она уже было хотела расспросить её о причине такого суждения, как двери в залу стремительно распахнулись, и на пороге возник Шан Цинхуа. По обыкновенному раздражённый сверх меры и затасканный всеми чиновниками по каждому делу и отчёту, бывший владыка Аньдин практически рухнул на свободное место за чайным столом, где обычно сидела Ша Хуалин.

— Вас послушать, — начал он, усаживаясь удобнее и скрещивая руки на груди, — так вы все словно бунт против императора готовите. Вам стоит быть осторожнее, как бы кто из остального гарема не навлёк на вас беду.

— Предавший лорд, уж не тебе ли не знать, как легко обрушить, казалось бы, прочную башню, если с толком подойти к делу? — Цинь Ваньюэ изящно подняла бровь, намекая на события лет давно ушедших: падение Цинцзин и его в этом непосредственное участие. Шан Цинхуа скривился, но быстро вернулся к нейтральному выражению лица.

— Иногда случается то, что никто не способен предсказать. Любой план, сколько бы он ни был выверен, может столкнуться с непредвиденными обстоятельствами.

— Например, с предсказанием о твоей помолвке с лордом Севера? — Лю Минъянь не дёрнула даже уголком губ, хотя внутри себя расплылась в ехидной улыбке. Эта сальная сплетня достигла дворца ещё быстрее, чем бывший владыка Аньдин прибыл с малышом Цзю, и была, вне всяких сомнений, самой обсуждаемой за последние несколько дней.

— Ни о какой помолвке речи не было, — он закатил глаза и глотнул тут же услужливо налитого чая. — Да и с чего вы верите этому ребёнку? То, что он страсть как похож на… бывшего гостя императора, не значит, что он настоящий провидец. Мальчишка несёт всякий бред.

— Конечно, мы не можем утверждать наверняка, но разве предавший лорд не знает, что является первым и единственным человеческим слугой Мобей-цзюня за очень долгое время?

— Это ещё ни на что не указывает. Подождите, вскоре вполне может пройти новость о его свадьбе с какой-нибудь принцессой дальних северных земель, — Шан Цинхуа цокнул языком. — В последнее время от них поступает даже слишком много писем, кажется, ведуны решили наконец начать торговать с нами… Но наречие у них, — он поёжился, — жутчайшее. На перевод каждого листа уходит по несколько часов, чёртовы дикари!

— Стоит тебе пожаловаться своему господину, как он, я уверена, — старшая сестра Цинь решила продолжить линию Лю Минъянь, — сразу же освободит тебя от этого нудного занятия. В конце концов, зачем нужны привилегии, если ими нельзя пользоваться?

— Если это тонкий намёк…

— Не стоит видеть полутона там, где их нет, предавший лорд.

— Тогда этот Шан позволит себе напомнить, что совсем недавно именно благочестивые супруги императора обсуждали здесь падение Троецарствия, не потрудившись даже запереть двери. Что это, если не пользование своими привилегиями?

— Троецарствие никогда не падёт, пока этого не захочет наш правитель, — твёрдо сказала Лю Минъянь. — Все наши предположения останутся лишь предположениями и догадками до тех пор, пока малыш Цзю не выдаст своё пророчество. Не стоит обвинять нас в измене из-за размышлений о событиях, которые ещё даже не случились.

— Женщины способны и половину неба поднять, — многозначительно протянул Шан Цинхуа, явно намекая не на умы собеседниц, а на их умение развести пустую болтовню. — Но к делам насущным. Милые шицзе, вы уже придумали, как назовёте маленького гостя императора?

— Назовём? — пугливой цесаркой вдруг вспорхнул голос Нин Инъин. — Разве у него нет настоящего имени?

— Если шицзе Нин полагала, что Сяо Цзю — настоящее имя маленького провидца, то она допустила ошибку, — повела плечами Цинь Ваньюэ. — Однако же стоит признать, что у него действительно может не быть детского имени, а, значит, кто-то должен ему его дать.

— Принимать решение в любом случае не нам, — кивнула Лю Минъянь, — а Ло Бинхэ и малышу Цзю. Но, как полагает эта Лю, они не будут против, если мы подготовим несколько предложений для рассмотрения.

— Тогда пусть каждый здесь напишет несколько вариантов, которые мы представим императору по его возвращении, — Нин Инъин поднялась со своего места. — Эта Нин прощается, так как хочет ещё зайти проведать маленького гостя. Он просил её помощи в чтении.

Стоило ей покинуть чайную, как все остальные тоже засобирались прочь. Если и было во всём дворце средство, скрепляющее его разрозненные части воедино, так это была Нин Инъин.

***

В покоях маленького гостя было тихо и темно: несколько фонарей, горящих у входа, едва ли могли рассеять густую ночную мглу.

— Малыш Цзю, ты здесь?

— Ты опоздала, малышка Инъин, — прошелестел голос Демона снов. — Этот ребёнок так ждал тебя, что заснул за письменным столом.

— Старейшина Мэнмо, скажите этой Инъин, долго ли?.. — её голос сбился, и она сделала несколько нерешительных шагов вперёд.

— Ещё с самого заката.

Нин Инъин осторожно взяла Цзю на руки и положила на кровать. Его ханьфу поблёскивало шёлком даже при тусклом неверном свете, и она начала осторожно снимать его слой за слоем, пока ребёнок не остался лишь в нижнем одеянии.

— Знаешь, это ведь шанс для тебя, — проскрежетал Мэнмо, обрываясь в пропасть на последнем слове. — Шанс побыть матерью. У этого ребёнка никого нет, но он уже любит тебя, малышка Инъин. Человеческая жизнь коротка, а детство её — ещё короче. Так почему же тебе не воспользоваться этим?

— Малыш Цзю уже не ребёнок, старейшина. Может, он и ведёт себя где-то по-детски, но в его глазах нет наивности. Он очень напоминает мне, — Нин Инъин сделала паузу, чтобы дать себе мгновение передумать, но её руки подхватили одеяло, чтобы укрыть маленького провидца, и она продолжила, — А-Ло, тогда, на Цинцзин. Такой же очаровательный, дикий зверёк…

Слеза покатилась по её щеке и утонула в складках ткани. Вспоминать юношеские годы было для Нин Инъин труднее всего. Сладкие годы мирной жизни, под крылом учителя. Где нет интриг, демонов или постоянных битв.

Где она сама ещё наивно верит, что А-Ло действительно полюбит её и станет её верным мужем.

Где её роль вечной старшей сестры ещё не так очевидна.

Нин Инъин подоткнула малышу Цзю одеяло и поцеловала его в лоб.

Старшая сестра никогда не станет настоящей женой для тех, кого вырастила. Но не ей судить превратности судьбы. Лампа себя не освещает⁶

***

До рассвета в покоях маленького гостя императора не раздавалось ни единого лишнего шороха.

И только наутро Нин Инъин, вернувшаяся в комнату, чтобы разбудить Цзю для утренних занятий, заметила на столе записку. Иероглифы, выведенные полузабытым почерком из юности, но уж точно не дрожащей кистью маленького ребёнка, значили:

«Император прибудет рука об руку с императрицей».

Мальчик проснулся от грохота рухнувших на пол кистей, но в комнате больше никого нет.

Chapter Text

— Малыш Цзю, держи спину ровнее, — мягко попросила его Нин Инъин. — А теперь ещё раз пройдись мимо этих шицзе.

Они расположились в одном из садов императорского дворца, под большим деревом вечноцветущего пламенного персика, с которого время от времени слетали тлеющие лепестки. Лю Минъянь, сидящая подле, что-то зарисовывала угольком в свитке, пока Нин Инъин обучала — или пыталась обучать — А-Цзю. Мальчик инстинктивно горбился, стоило ему хоть немного на что-то отвлечься, вжимал голову в плечи и скорее бежал, чем шёл.

И если для уличного оборванца это была самая безопасная и удобная поза, то для маленького гостя самого императора Троецарствия — непозволительная и грубая дикость. Но ребёнок словно не слышал подбадривающих слов и вежливых поучений. Не мог понять, что он делает не так. Проходил от одного камня до другого, двух меток, которыми Нин Инъин обозначила тренировочную поляну, так же, как и обычно: резкими перебежками, каждые несколько шагов чуть отклоняясь в сторону — чтобы уклоняться от возможных ударов, промелькнуло у неё в голове — чтобы потом смотреть в самую душу искренне непонимающими глазами.

Понятий «красота» и «гордая осанка» в мире, заточенном только под выживание, быть не могло. Это были слова из мира, когда-то принадлежавшего шицзе: сытой и спокойной жизни на заклинательском пике под крылом мудрого учителя.

Жизни, давно сгоревшей дотла.

— Есть ещё один метод, — подала голос Лю Минъянь, порядком уставшая слушать бесконечное «А-Цзю, эта шицзе просит тебя пройти ещё раз, только в этот раз держи голову прямо». — Только тебе, Инъин, он скорее всего не понравится, — она махнула рукой, подзывая мальчика к себе и жестом разрешая сесть рядом, чтобы он мог немного передохнуть. — Когда мы с братом были маленькие, он тоже долго не мог научиться держать спину прямо. И тогда бабушка, тогдашняя глава клана, привязала ему бамбуковый стебель и сказала неделю ходить с ним, не снимая даже на ночь. И что ты думаешь? Когда его сняли, мой братец ещё месяц толком не мог согнуться. Но и со спиной проблем больше не было.

— Минъянь, что ты такое говоришь! — Нин Инъин несдержанно всплеснула руками. — Мы не будем поступать так. Это жестоко, а наш малыш Цзю и так уже натерпелся.

— Хорошо, может быть, моя матушка и перегнула палку тогда. Но ведь никто не требует ходить со стеблем целый день. Мальчик может делать это всего пару шичэней, например, во время прогулок, а потом снимать его и заниматься другими делами. Так это будет тренировка, а не пытка, — она усмехнулась и повернулась к Цзю. — А что думаешь ты, малыш?

Цзю не ответил ничего. Чем дольше он был рядом, тем заметнее становилось, что ребёнок редко считал себя частью диалога, если к нему не обращались прямо. Стоило говорящему переключиться на кого-то другого, даже на слугу или мимолётное беззвучное приветствие-поклон, мальчик быстро «оборачивался» куклой, к которой хозяин потерял интерес, и замыкался в себе, молчал, уходя в свои мысли, становясь похожим больше на предмет интерьера, чем на живого человека.

«Рабы — это те же вещи, только живые, — скребёт в памяти Лю Минъянь голос матери, вышколенной сварливой бабкой до состояния почти такой же живой вещи, подчиняющейся своей госпоже везде, кроме личных покоев. — Иногда вещами нужно жертвовать, чтобы другие вещи не смели портить хозяевам жизнь».

…кем же ты считаешь себя, Сяо Цзю? Человеком или уже нет?

— Малыш? — Нин Инъин тронула А-Цзю за плечо, и тот крупно вздрогнул, заметно и порывисто, в интуитивном движении прочь от возможной опасности. В зрачках у него на миг вспыхнул страх, но после затух и истлел, обернувшись ватой стыда. Он снова всё испортил.

В глазах Нин Инъин стояли слёзы: её А-Ло вёл себя почти так же, когда они только познакомились. Десятилетия пронеслись мимо них за несколько секунд. Лю Минъянь ощутила себя болезненно-лишней.

И всё-таки именно она прогнала прочь неловкое молчание, удушающе повисшее в воздухе:

— А-Цзю, как ты считаешь, сможешь ли ты быстрее научиться держать спину ровно, если мы будем привязывать к тебе сзади бамбуковый стебель? Ненадолго, только во время прогулок, как тренировку, конечно же.

— Если шицзе считают, что это сможет помочь этому ребёнку, — Цзю потупил взгляд и затеребил шнурок, обвязанный вокруг пояса, — то он посчитает это правильным. И будет усердно стараться выучить то, чему его так усердно учат старшие сёстры!

…Лю Минъянь всё ещё не могла избавиться от воспоминаний о матери. У той тоже не было ни собственного мнения, ни права голоса.

Живыми вещами могут быть не только рабы. Мама, ты была неправа.

***

Каждой девушке хотелось стать императорской наложницей. Пусть в глубине души, украдкой или из корыстных целей, но хотелось. Чтобы ощутить на себе всю ту роскошь, устилающую землю прекраснейшего из цветников.

Мало кто знал, что за золотом и шелками скрывалась не только ненасытная императорская любовь, но и безудержное безумие, порождённое проклятым клинком. И что не каждой жене по силе было на собственной шкуре его ощутить.

Цзю наблюдал, как слуги меняли повязки на трёх сёстрах-даосках, обмазывали их нежные тела целебными мазями, вкладывали на языки таблетки для лучшего восстановления Ци. По одиночке девушек никогда не видели, даже звали их не по именам, а как рабынь, по номерам: Первая, Вторая и Третья. Цзю чувствовал какую-то странную близость.

Первая, чуть откинувшаяся на постели, жестом подозвала его к себе. Она ничего не слышала уже много лет, но это не мешало ей читать чужие слова по губам и бегло порхающим пальцам.

Вторая повернула голову в их сторону, когда Первая жестами попросила Цзю что-нибудь ей рассказать — Вторая слепа, и на её глазах лента, расшитая лилиями¹.

Третья, улыбаясь, коснулась плеча Второй, кончиком пальца выводя на её руке разрешение сделать сестре причёску. Третья давным-давно нема.

Ничего не слышу, ничего не вижу, ничего никому не скажу. Три обезьяны² императорского дворца — так ещё звали за спинами сестёр-даосок. Когда-то они были девами без изъяна, нежными и прекрасными, но потом Ша Хуалин пленила их, чтобы позволить Императору выплеснуть тёмную Ци и наполнить его их — светлой.

Ло Бинхэ тогда остался жив, лишив девушек шанса продолжить собственную привычную жизнь: его выброс порушил не тела, а духовные меридианы, навсегда лишив их возможности вернуть утраченное.

Сёстры стали частью гарема не совсем по собственной воле.

Даосские монахини обитали в уединённом домике на краю бесконечного сада, среди лечебных трав и прекрасных цветов. Они — спасение Императора, его бездонные источники Ци, прячущие за тканями и лентами собственное угасание.

«Не делай зла»³, — так или иначе говорили образы каждой из них. Цзю соглашался и снова и снова шёл к ним, чтобы ещё раз в этом убедиться.

***

— Послание от императора! Послание от императора! — весть разнеслась по всему дворцу быстрее, чем гонец успел достичь приёмной старшей из жён. Нин Инъин, занимающаяся вышивкой, приняла его практически апатично: за свою долгую жизнь она получила немереное количество таких посланий, и ещё одно ни на что бы не повлияло. Приближалась зима, и ей было действительно всё равно, что писал император.

На незаконченном полотне полыхали алые розы⁴и блестели серебристые бабочки. Ей было действительно всё равно. Послание сиротливо лежало на столе. Гонца на пороге тоже больше не было.

Стежок, стежок, стежок. Малыш Цзю скоро должен был прийти заниматься. Стежок. Стежок.

Стежок.

Нин Инъин успела закончить новую бабочку, когда в приёмную без стука и почтения ворвалась Лю Минъянь.

— Где оно, Инъин?

— На столе.

Стежок. И шелест разворачиваемого свитка.

— Император пишет, что войска продвигаются успешно и совсем скоро возьмут столицу. Он обещает привезти нам местных диковинок.

— Да благославен будет путь императора.

— Нужно сводить Цзю в город, тебе не кажется? Ему пора купить новую одежду.

— Тогда выберем день потеплее и пойдём. Нам тоже давно проветриться.

Лю Минъянь покачала головой и вышла прочь из приёмной, направляясь в гостиную Поднимательниц неба. Последний десяток дней у Нин Инъин не шло из мыслей предсказание малыша Цзю, и это очень сказывалось на ней. Обычно внимательная и деятельная, она стала рассеянной и охладевшей. Перестала ходить на музыкальные вечера, и только вышивала, вышивала и вышивала странный узор по шёлковому полотну, отвлекаясь лишь на уроки для Сяо Цзю.

Лю Минъянь не хотела думать, что может случиться, когда полотно будет закончено, и молилась всем богам, чтобы ничего не произошло. Два года назад они уже хоронили одну миловидную княжну, сошедшую с ума и крепостной стены после первой же ночи с их императором.

Бабочки из серебра, какая глупость. Хрупкая, драгоценная мимолётность.

«Император прибудет рука об руку с императрицей», но им-то что. Они были с Ло Бинхэ всегда, и ни одной выскочке не разорвать их окроплённые кровью узы. Лю Минъянь сжала руки в кулаки, сминая свиток послания, и гордо подняла голову.

Нин Инъин права: да благославен будет путь императора. А они уж как-то приложатся. Правда ведь, малыш Цзю?..

Очаровательная душа, проклятая и проклинающая, с лицом изысканного зверя сгоревшего пика Цинцзин. Мальчик, который не умел ни читать, ни писать; не имел ни имени, ни семьи; по незнанию обрекающий их на боль. Словно мутное отражение всесильного императора, держащего в своих руках каждую жизнь подданых Троецарствия. Золотые нити шёлковыми струнами обвили сильные пальцы, ластились и рвались, подчинившиеся точным движениям чужой воли.

Лю Минъянь шагала по галереям дворца, распугивая слуг своим сосредоточенным видом, но гнала внутри себя фантазии о возможном будущем. Не о расколе и падении Троецарствия, на которые лично она скорее всего не смогла бы повлиять, но о предсказанном появлении императрицы, прибытии императора и окончании военного похода.

Когда император был в главной резиденции, дворец превращался из вялотекущего оплота власти и бюрократии в кипящий котёл сплетен, скандалов и интриг. Бесились младшие жёны, обделённые вниманием, бесновались чиновники всех мастей и богатые просители, вечным строем муштровались личные гарнизоны — стены и пол буквально гудели от постоянных разговоров. Сновал тут и там вечной пчёлкой предавший лорд Шан Цинхуа, участник такого количества коллегий и министерств, что сам регулярно забывал о собственных делах. Прохаживался по коридорам лорд Севера, выслеживающий своего приближённого — Лю Минъянь чувствовала, что между ними что-то намечалось, но явных примеров заметить ей пока не удавалось. Дворец жил.

А теперь к их компании присоединился ещё и малыш Цзю, маленький гость императора — и всё изменилось. Внутренний двор — основная обитель младших наложниц — зашевелился, ведь каждой из девушек хотелось полюбоваться на нового обитателя их заскучавшей оранжереи, поиграть с ним, подарить игрушку или угостить сладким. Глупые жёнушки нутром чуяли, какую пользу может принести маленький странный ребёнок, если проникнется дружбой с ними.

Глупые жёны были на самом деле не так уж глупы. Но Лю Минъянь не было дела до их хитровыделанных планов: сейчас её цель была совсем в другом месте.

— Передай всем остальным старшим жёнам, что эта Лю ждёт их в чайной зале, — приказала она духу-прислужнику, первому попавшемуся ей на пути. — Дело не терпит обстоятельств. Но не беспокойте госпожу Нин. Она всё уже и так знает.

Служка закивал и быстрее молнии скрылся из глаз. Приказы одной из Поднимательниц неба никогда не обсуждались: ещё в самом начале император вбил в голову всему дворцу, что круг его приближённых супруг — его советники, а не просто любимые наложницы из гарема, а потому и отношение к ним должно быть особое. Вторые люди после правителя во всём Троецарствии.

Они вполне могли бы начать войну или устроить переворот, если бы захотели. Кружок Поднимательниц неба держал в руках достаточно власти, чтобы обрушить это самое небо на землю, и император не смог бы им помешать. Но они не видели в этом смысла.

Наверное, именно поэтому Ло Бинхэ их и любил.

***

Этот Шан не понимает, что он делает на собрании старших жён императора, — Шан Цинхуа отпил чая и недовольно покосился на Лю Минъянь. Она выловила его на входе в западную галерею и практически силком привела в чайную залу, сорвав ему три одновременных совещания и встречу с лордом Севера. — Этот Шан смеет напомнить, что он всего лишь мелкий советник и никак не смеет вмешиваться в дела главных супруг.

— Перестань паясничать, — припечатала Цинь Ваньюэ. — Ты практически единственный мужчина здесь, с которым можно обсудить что-то большее, чем празднование Середины осени в этом году.

— Этот Шан не знает, радоваться ему словам милой шицзе или печалиться…

— Прекратите свою пустую болтовню, вы оба, — Лю Минъянь помассировала виски, отдававшие болью от начавшейся было пустой перепалки. Без Нин Инъин, словно нить связывающей их, трудно было вести беседу, а из-за того, что младшая из сестёр Цинь сейчас занималась каллиграфией с малышом Цзю, старшая из них была особенно несдержанна на язык. — Нам нужно обсудить послание императора, а не выслушивать очередной тур ваших язвительных любезностей.

Цинь Ваньюэ прикусила язык, а Шан Цинхуа навострил уши: в письмах для старших жён могло быть что-то, касающегося его или лорда Севера, поэтому запоминать нужно были всё до последнего слова. Даже если могло быть лишь пустой болтовнёй.

Никогда не знаешь, в какой момент неправильная черта иероглифа сломает доверие Троецарствия. А Шан Цинхуа уже давно определился, кому он служит и что сделает, чтобы остаться в живых. Предавший лорд пика Аньдин когда-то звался крысой Аньдин и ещё не забыл тех времён.

Как хорошо, что крысы всегда были достаточно умны, чтобы выжить в любых обстоятельствах.

— Император пишет, что наступление продвигается хорошо и совсем скоро они возьмут столицу. А значит, — Лю Минъянь обвела взглядом присутствующих, — у нас осталось не так уж и много времени, чтобы определиться с отношением к возможной императрице.

— Этот Шан предполагает, что трактовать «супругу императора» можно немного шире, чем просто императрицу⁵¹. Благочестивые шицзе ведь тоже жёны и к пополнению гарема уже давно должны были привыкнуть, — Шан Цинхуа не удержался от колкости, прикрытой шёлком размышления. Цинь Ваньюэ тут же цокнула языком:

— Не лезь, куда не звали, предавший лорд, иначе эта Цинь может вспомнить, что ты тоже почти супруг лорда Севера.

— Между нами с Мобэй-цзюнем существуют только рабочие отношения, милой сестрице не стоит додумывать лишнего, — бывший лорд Аньдин страдальчески прикрыл лицо рукавами и повернулся к Лю Минъянь. — И всё же. Малыш Цзю не знает всех тонкостей дворцовой жизни, откуда ему знать, что жена императора и императрица — не одна и та же женщина? Его уже расспрашивали об этом предсказании?

— Расспрашивали, но он ничего так и не вспомнил.

— Значит, у нас нет ничего, кроме этой странной надписи. Но этот Шан не думает, что стоит заострять на ней внимание.

— Ты хочешь сказать, что нужно оставить всё на самотёк и просто дождаться возвращения Ло Бинхэ? — Цинь Ваньюэ недовольно склонила голову к плечу. Её ум жаждал разгадки, и бросать задачку нерешённой казалось ей кощунством. — Наш царствующий супруг волен делать всё, что пожелает, и этой Цинь хотелось бы быть готов, если в этот раз его желания приведут к корчеванию цветника.

— Мысли шицзе слишком драматичны, — Шан Цинхуа вздохнул. — Благочестивые супруги императора могут предполагать всё, что им будет угодно, но этот лишь смеет предположить, что не стоит варить курицу в котле для быка⁶. В данный момент у нас нет ничего, чтобы беспокоиться по поводу возможной императрицы, ведь даже в письме нет ни слова о ней. Вполне может быть, что это будет диковинка из завоёванных земель или редкое растение, найденное императором по пути. Мир так велик, что нет ничего невозможного.⁷.

— Шан Цинхуа прав, Ваньюэ, — Лю Минъянь сложила руки на груди и подняла на неё взгляд. Вуаль на её лице колыхнулась от долгого выдоха. — Мы не можем сейчас ничего предполагать. Мы даже не уверены, что малыш Цзю действительно провидец, а всё это — не случайные совпадения. Пустые предположения не помогут делу, а только потратят наши силы. Скорее всего ничего не случится, и всё будет так же, как и всегда: Ло Бинхэ приведёт новый цветок, Троецарствие продолжит стоять, и мы никуда не денемся.

— Вы вспомните эту Цинь, когда всё начнёт рушится.

— Этот Шан предполагает, что тогда нам всем будет уже не до этого.

***

— Шицзе Нин, можно войти? — Цзю неловко приоткрыл дверь, чтобы заглянуть в комнату.

— Конечно, тебе не стоит даже спрашивать, — Нин Инъин отложила вышивку и поднялась с кресла. — Здесь тебе всегда рады, баобей, ты можешь приходить в любое время. Что-то случилось?

Она на самом деле была бы рада видеть его в любой момент, в отличие от всех остальных.

— Шицзе Цинь сказала, что нам пора заняться письмом, — Цзю вошёл в комнату и завёл руки за спину: на рукавах его ханьфу темнели следы от туши, которые он попытался скрыть. Нин Инъин улыбнулась и подошла ближе, чтобы погладить его по голове:

— Вы отрабатывали сейчас те ключи, которые не получились у тебя в прошлый раз, верно?

— Да. И шицзе Цинь сказала, что у этого ребёнка стало получаться гораздо лучше.

Даже на первый взгляд Цзю стал выглядеть гораздо лучше, чем в первый день своего прибытия. Он досыта ел, спокойно спал и проводил на свежем воздухе достаточно времени, чтобы даже без пилюль и снадобий значительно поправить своё здоровье, но что-то в нём всё никак не давало Нин Инъин покоя. Какая-то мелочь, постоянно мельтешащая перед носом, словно мошка, надоедливо зудела в голове, мешая сконцентрироваться.

В чистой одежде, умытый и чуть подросший Сяо Цзю напоминал ей учителя слишком сильно, чтобы избавиться от наваждения: мёртвый человек глядел на неё глазами невинного ребёнка и улыбался, проливая на маленького ребёнка пиалу с чаем. Она покачала головой, отгоняя мысли.

— Ты молодец, малыш Цзю, что так усердно трудишься каждый день. Эта старшая сестра очень рада, что у неё есть такой прилежный братец как ты. А ещё она считает, что на сегодня хватит письма, ведь твои руки не стоит перенапрягать, и что ты заслужил награду за свои старания. Шицзе Лю предлагает через пару дней выбраться в город и купить тебе новой одежды. Скоро вернётся император, и нам нужно произвести хорошее впечатление. Что ты об этом думаешь, А-Цзю? Сходим все вместе за покупками?

— Этот ребёнок будет счастлив сходить вместе с шицзе в город! — Цзю расплылся в счастливой улыбке. — Он ещё никогда не ходил туда с кем-то, только побирался…

Нин Инъин обняла его и прижала к себе. Сейчас, в её руках был уже не учитель, нет, маленький А-Ло, такой же неловкий и счастливый от малейшего проявления доброты в свой адрес. По её щеке прокатилась слеза, но она поспешила утереть её рукавом ханьфу.

Между учителем и учеником действительно могло не быть разницы.

Наваждение рушится с грохотом, но в реальности Нин Инъин только крепче обнимает малыша Цзю. Прошлое нужно оставлять в прошлом.

***

В демоническом дворце у Цзю много свободного времени. Раньше он и не подумал бы, что дни могут быть такими длинными и полно-пустыми: утром занятия с сёстрами Цинь, чтение и манеры, потом первая прогулка с Лю Минъянь, обед, занятия письмом и музыкой с Нин Инъин, вторая прогулка, долгая и жёсткая от привязанного к спине прута, потом упражнения с шестом, чтобы размять мышцы, отдых, ужин и неторопливый вечер в уголке чайной гостиной, где старшие жёны тихо переговаривались между собой.

Каждый день был похож и одновременно не похож на все другие. Цзю снова и снова сбивается со счёта.

Оказывается, прошёл уже почти месяц.

Цзю чувствует, как понемногу начал набирать вес, как крепнут руки и ноги, видит, как отросшие волосы лезут в лицо, а иероглифы сказок складываются в слова и истории. Время летит удивительно быстро, стоит необходимости бороться за каждый день отпасть.

Цзю нутром чует подвох. Так хорошо просто не может быть.

Он просыпается посреди ночи от неясного ощущения тревоги и чужого обжигающего взгляда из темноты. Заклинание дедушки Мэнмо исправно работает: сны о человеке с его лицом Цзю и правда больше не беспокоят, нет, они словно перетекают в другую плоскость, став из страшно-знакомых пугающе-неизвестными. Теперь в них ещё меньше смысла, чем раньше, какие-то люди в странной одежде под ослепляюще-ярким светом что-то всё говорят и говорят, а в глазах у них такая скорбь, что заглушает все звуки. Кто он и почему должен слушать невысказанную чужую боль, Цзю не знает.

Но Цзю скорбит вместе с ними, молчаливо роняя слёзы на многочисленные подушки.

После таких снов не приходят ни дедушка Мэнмо, ни стерегущий его за дверью служка. Никто не слышит молчаливого траура маленького ребёнка под цифрой девять.

И Цзю решает снова не спать. Он слишком устал от этих бесконечно-белых похорон, пропитанных запахом бинтов и металла.

Интересно, будут ли его собственные пахнуть так же?..

***

На границе царств, там, где ещё недавно прошла императорская армия, было тихо и спокойно. Испуганные ранее птицы вновь запели, а разбежавшиеся в страхе животные вернулись к своим норам. Солнце, клонившееся к закату, уже почти полностью закатилось за горизонт, и только последние алые всполохи освещали всё вокруг.

Луна, почтительным диском поднимающаяся на востоке, наблюдала за уходящим днём без особой приязни. Ей было всё равно и на животных, и на птиц, и на клубящиеся невдалеке костры вставших на привал полков, и на маленького человечка, с боем продирающегося через густые заросли.

Последний солнечный луч осветил недовольное лицо человека, вышедшего к обрыву и с раздражением рассматривающего армейские палатки в нескольких ли перед собой.

Человечек постучал себе по губам веером, что-то обдумывая, и призвал меч.

[Эта Система приветствует Пользователя].

Chapter Text

— А-Цзю, а, А-Цзю! — младшая из сестёр Цинь, Цинь Ваньжун, кружила вокруг растерявшегося мальчика, игриво улыбаясь. Она явно что-то задумала, но даже Лю Минъянь, наблюдавшая за ними, резвящимися в саду, из резной беседки для чаепитий понятия не имела, что именно.

— Что, шицзе Цинь?

— Красное или зелёное? — она широко улыбнулась и дёрнула плечами. Рукава её расписного ханьфу скрывали то, что Цинь Ваньжун держала за спиной, но сладкий запах вился вокруг, лишая игру всяческой интриги.

С наступлением осени в городе начинали продавать танхулу, и дворцовые повара старались не отставать, заковывая в сахарное стекло резные фигурки из фруктов и ягод. Только вот малыш Цзю почему-то совсем их не брал, даже когда ему предлагали, и этим заставлял весь гарем недоумённо переглядываться.

— Зелёное, — ответил Сяо Цзю, практически не раздумывая, и Лю Минъянь позволила себе ухмыльнуться, пока на неё не смотрели. Если её мысли были верны и ребёнок действительно был воплощением погибшего Шень Цинцю, то такие мелочи должны были уже начать проявляться.

Холодность, отстранённость и надменность — три черты, определявшие главу пика искусств. Любовь к изящным и дорогим вещам. И неизменная страсть ко всему зелёному. В карикатурах лордов, тайком передающихся из рук одних учеников к другим, его часто изображали как белого кота, презрительно скривившего мордочку. Получалось очень похоже.

И как было славно, что маленький Цзю перенял от старого кошака только любовь к зелёному, а во всём остальном оставался хоть и слишком забитым, но всё-таки обычным ребёнком.

Цинь Ваньжун наигранно важно кивнула, принимая выбор мальчика, и протянула ему виноградную танхулу. Ягоды украшала тонкая резьба, превращая их в светло-нефритовых рыбок, блестящих от сахара. Во второй её руке было ещё две шпажки: красная, с ягодами гранатового дерёна, и фиолетовая, из слив белой полуночи — которые она протянула в сторону беседки, явно предлагая тоже угоститься.

Лёгким пассом ци сливовая танхула перелетела несколько метров и приземлилась ровно в левую ладонь Лю Миньянь. Цинь Ваньжун тут же надула губки:

— Сестрица Лю, ты забрала самое вкусное…

— Самое вкусное забрал Сяо Цзю, когда выбрал нефритовый виноград. А ты не слишком ли ещё молода, чтобы есть сливу белой полуночи?

— Не слишком! — младшая Цинь скрестила руки на груди. — Моё золотое ядро развито достаточно, чтобы справиться с её чрезмерно пьянящими свойствами.

— И ты хотела напугать Сяо Цзю? — Лю Минъянь укоризненно посмотрела на неё, и чужой пыл совсем сдулся. — Ешь свой гранатовый дерён, говорят, в этом году он уродился особенно вкусным.

— Твоя забота лучше всякой приправы, — Цинь Ваньжун сморщила носик, но покладисто откусила кусочек красной ягоды, тут же брызнувшей соком из трещин в сахарном стекле, а потом перевела взгляд притихшего ребёнка. — А ты почему не ешь, Сяо Цзю?

— Они такие красивые… — задумчиво ответил мальчик, разглядывая, как играли солнечные лучи на резных виноградинах. — Этому ребёнку жалко их есть.

— Не стоит жалеть еду, — покачала головой Лю Минъянь, — ведь её приготовили именно для того, чтобы съесть. Будет ведь куда грустнее, если эта красота испортится, как думаешь?

— Шицзе Лю как всегда права, — покорно склонил голову малыш Цзю, заставляя её саму негромко и печально вздохнуть: свои мысли мальчик всё ещё ставил гораздо ниже мыслей окружающих. — Этот ребёнок обязательно съест всё, только можно он ещё немного посмотрит?

— Конечно, малыш. Сколько угодно, — Лю Минъянь кивнула ему, ещё одним пассом ци легонько потрепав по волосам, и повернулась к Цинь Ваньжун. — А тебе стоило бы поучиться вежливости у Сяо Цзю. По сравнению с ним ты выглядишь избалованной дочкой мелкого князька.

— Эта просит прощения у старшей сестрицы Лю за своё неподобающее поведение, — не слишком искренне извинилась младшая Цинь. — Эта обещает исправиться.

— Мы обе знаем, что ничего не изменится, но сделаем вид, что эта Лю тебе поверила.

***

За стенами палатки неумолимо темнело, и плотная ткань медленно перетекала из алого цвета в сумрачно-пурпурный. Сейчас войска встали на привал, и над ними уже начинали плыть запахи костра и сытной рисовой каши, которую варили где-то на другом конце лагеря. Император Ло Бинхэ откинулся на подушки и с хищной улыбкой наблюдал, как Ша Хуалин покачивала бёдрами, окутанными газовой тканью, пока разливала горячее вино.

Воздух внутри палатки императора клубился от струящейся от него ци, и даже караулу, стоящему возле входа, уже начинало дурнеть. Но не прекрасной принцессе порока. Она, как и другие старшие жёны, была к этому давно привычна.

— Не желаете ли испить со мной, господин? — она обернулась, держа в руках поднос с чарками, и соблазнительно улыбнулась. — Эта Ша смогла найти прекрасное вино.

— Этот император выпьет с тобой, — Ло Бинхэ чуть склонил голову к плечу, становясь похожим на того кокетливого мальчишку из далёкого прошлого, и в ней огоньком вспыхнуло желание. — Если ты расскажешь ему что-нибудь любопытное.

— Эта Ша даже не знает, что рассказать господину, которому известно всё, — она присела рядом и подала ему вино. — Но эта хочет знать, слышали ли вы слух, будто где-то на юге людского царства научились делать ткань из лотосовых стеблей…

Конечно, он знал и даже имел несколько прекрасных полотен, присланных в качестве дани торговцами, но сделал вид, что нет, позволяя речи Ша Хуалин литься звенящим ручейком и убаюкивать его проснувшуюся интуицию. Что-то внутри металось и не находило себе места, вилось узлами и тут же развязывалось, как недостижимо-желанная цель.

Таких в жизни императора Троецарствия оставалось немного, и каждую из них он берёг пуще собственного трона.

Например, ему хотелось повернуть время вспять, вернуться в юность, отказаться от демонического наследия и жениться только на одной девушке. Или снова встретиться со своей приёмной матерью, на могилу которой он приходил каждый год, сколько бы декад не прошло.

Или бросить всё и умереть, как вековой старик, которому опротивело всё, что он видел.

Или увидеть, как в презрительных глазах зажигается нежность, обращённая к нему. К нему, а не к его безвольной слезливой копии.

Император перебирал свои недостижимые мечты, обласкивая вниманием каждую, пока его руки точно так же ласкали знакомое и податливое тело Ша Хуалин. Она была одной из самых пылких его супруг, из тех, которым даже его ненасытная похоть была в радость.

Не потому что спасала от всех болезней или была частью их долга. Просто потому что была желанна и походила на истинную любовь.

Вот почему Ша Хуалин отдавалась ему с таким рвением. Ей, кровавому генералу императорских войск, не знавшей пощады ни в поле брани, ни в мирной жизни, тоже просто хотелось любви.

Император потянул прочь её газовые одежды, и они послушно стекли по разгорячённому телу на пол, оставляя её практически обнажённой. Огни блестели в многочисленных украшениях так же, как и в глазах — расплавленным пошлым золотом.

Ло Бинхэ оставлял на ней многочисленные кровавые метки, врываясь в знакомую тесноту, и наблюдал, как раны затягивались на глазах. Ша Хуалин ласкалась, льнула к рукам, впиваясь в них алыми ноготками, и не сдерживала криков. Ей нравилось быть громкой.

Ей нравилось думать, что так она затмевает всех остальных.

Самому императору, находившемся в нескольких цунях от того, чтобы сорваться в привычное безумие, думалось, что если бы одно из недостижимых его желаний всё же обратило на него свой спокойный и мудрый взор, он бы и пальцем к нему не притронулся. Сгорел бы от собственного проклятия, сжигая всё вокруг, утопил бы мир в крови, но к нему бы не прикоснулся.

Потому что образ в светлых одеждах посреди чуждо-знакомого бамбукового леса не способна запятнать даже кровь его мерзавца-учителя.

Недостижимым мечтам лучше всегда оставаться где-то за горизонтом, чтобы не потерять собственной ценности.

Император прижимает Ша Хуалин к себе ближе и позволяет себе забыть обо всём.

***

Если бы весь спектр эмоций Сяо Цзю можно было описать одним словом, это было бы недоумение.

Нин Инъин с каким-то странным довольством наблюдала, как он нерешительно двигался между торговых рядов и неверяще посматривал на стражников, которым, будто бы и в самом деле впервые в жизни, нет до него совершенно никакого дела.

— Шицзе Лю, а этому ребёнку точно можно тут быть?

— Конечно, малыш Цзю. Ведь мы все вместе пришли сюда, чтобы купить тебе новую одежду, — Лю Минъянь ободрительно дотронулась до его плеча. — Всё хорошо, так что расслабься и будь чуть увереннее. Эти старшие сёстры смогут тебя защитить в случае чего, ведь они обучались у лучших мастеров Цанцюн.

— Если проблему можно решить деньгами, это не проблема, а вынужденные расходы, — проворчала себе под нос поравнявшаяся с ними Цинь Ваньюэ. Её полынного цвета одежды горделиво переливались на солнце, а лицо выражало презрение ко всем окружающим. И вместе с тем она была крайне довольна. — А если шицзе Лю не терпится помахать мечом, ей стоило присоединиться к шицзе Ша в сопровождении императорских полков.

— Сестрица Цинь как всегда в своём репертуаре, — беззлобно подколола её Нин Инъин и погладила Сяо Цзю по волосам. — Старшая сестра Лю права, баобей, не стоит так бояться. Никто не причинит тебе вреда здесь. Мы защитим тебя.

— Этот ребёнок обещает быть смелее, — потупился он. — Просто ему нужно привыкнуть к тому, что его больше не считают за вора или попрошайку.

— Ты справишься, малыш. У тебя есть всё время мира.

Нин Инъин не лукавила. До тех пор, пока стояло бы Троецарствие (да будут благославенны император и его земли), Сяо Цзю ничего не грозило. Власти Ло Бинхэ хватило бы на защиту десятка таких пророков даже в змеином гнезде дворца, а во внутреннем саду гарема ему совсем нечего было бояться: вряд ли даже самая глупая из жёнушек приревнует к супругу мужчину, как бы красив лицом он не был. Единственным условием оставалась милость императора, но ей почему-то казалось, что с этим проблем не будет.

За мыслями о том, каким красивым юношей вырастет малыш Цзю, Нин Инъин не заметила, как они дошли до лавки портного. Она помнила её ещё ученическим скромным закутком при более опытном мастере и выступала когда-то давно за отделение талантливого ученика и развитие его собственного дела. Именно её решение подарило молодому портному статус императорского поставщика, и за это он чтил её своей духовной покровительницей.

— Госпожа Нин соизволила посетить нашу скромную лавку, этот мастер невероятно счастлив! — взрослый мужчина раскланялся с ней, а потом и с другими вошедшими. — Благочестивые старшие жёны, вы как всегда прекрасны. А этот юный господин, наверное, тот самый…

— Маленький гость императора, — улыбнулась Цинь Ваньюэ, краем глаза наблюдая, как красный от смущения Сяо Цзю склонился в глубоком поклоне. — Вы правы, мастер. И сегодня эти жёны пришли, чтобы заказать несколько костюмов именно для него.

— Этот клянётся, что не ударит в грязь лицом и сможет оправдать доверие, ему оказанное. Недавно с юга поступили новые ткани, этот как раз отложил их до особого случая, а что может особеннее вашего прихода… — мастер защебетал что-то о цветах и тонкости работы, и его умудрённое годами лицо расцвело как у того мальчишки, которого двадцать лет назад Нин Инъин отыскала в серых кварталах ремесленников. Очаровательное зрелище.

…интересно, не будь она императорской женой, они могли бы тогда сойтись?..

— Нам нужно два выходных комплекта для Сяо Цзю, три повседневных, теплую накидку к холодам и пять комплектов белья. Справитесь? — Лю Минъянь, рассматривавшая до этого образцы вышивки, обернулась к лавочнику. — Один парадный нужен особенно срочно.

— Этот мастер ручается, что всё будет выполнено в кратчайшие сроки и в лучшем виде.

— Эта Цинь хотела бы заказать новые выходные одежды для себя и сестрицы, — Цинь Ваньюэ выступила чуть вперёд, легким касанием подталкивая вперёд и Цзю.

— Тогда этот просит проследовать внутрь, чтобы снять мерки с юного гостя императора и обговорить наряд с благочестивой госпожой Цинь, — мастер подозвал помощников, похожих на него как две капли воды, и приказал юноше подать чай, а девушке — проводить господ во внутренние комнаты.

— Ваши дети так выросли, мастер, — негромко сказала ему Нин Инъин.

— Время летит совершенно незаметно… — мужчина неловко пожал плечами. Только с ней он всё ещё вёл себя как будто зелёный ученик. — А вы совершенно не изменились, госпожа Нин.

— Так распорядились небеса. Когда-нибудь и моя юность увянет.

— Этот мастер надеется, что умрёт раньше, чем это случиться. И что в его памяти вы всегда будете той прекрасной девушкой, которая снизошла на него величайшим благословением два десятка лет тому назад, — его тон на мгновение стал совсем мечтательным, а потом вновь посерьёзнел. — Этот просит прощения за своё любопытство и нескромный интерес, но юный гость императора — это ваш родственник?

— Это действительно всего лишь юный гость императора, — ответила вместо Нин Инъин Лю Минъянь. — Не стоит беспокоиться, если у нашей благочестивой госпожи Нин будет ребёнок, вы узнаете об этом в числе первых.

— Этот господин польщён таким вниманием, но едва ли он имеет ко всему этому хоть какое-то отношение… — мастер слишком быстро откланялся и скрылся во внутренних комнатах.

Нин Инъин перевела взгляд с дверей на Лю Минъянь. И даже если её лицо было частично скрыто вуалью, ехидство, разом окрасившее нежные черты, пробивалось даже через неё.

— И что это было, позволь узнать?

— Как что? Продолжение вашей романтической истории. Вы так мило флиртовали, что мне стало искренне жаль Цинь Ваньюэ, которая это пропустила.

— Он всего лишь человек, которому я когда-то помогла.

— И который назвал в честь тебя дочь.

— Это было его решение! — Нин Инъин шикнула на неё, давя в себе желание щёлкнуть нерадивую сестрицу по лбу, как она иногда щёлкала младших учеников по лбу, когда ещё сама жила на Цинцзин. — И не тебе поучать меня. Если наш дорогой супруг не знает, что именно ты сочиняешь про его ближайших подчинённых, это не значит, что я не могу ему это рассказать.

— Туше, — Лю Минъянь подняла ладони. — Но признай, даже малыш Цзю сказал, что они будут вместе.

— Конкретного этого он не говорил.

— Но всё же. Лорд Севера в последнее время слишком беспокоиться о маленьком хомяке тридцати трёх министерств, а это что-то до значит.

— На всё воля небес и императора. А там и посмотрим.

Дверь открылась, и юноша-помощник начал сервировать стол для чая. Они замолчали.

***

Император почувствовал чужое присутствие сразу. Просто в один момент волоски на затылке встали дыбом, а интуиция подняла голову. Не было признаков слежки, человеческой или магической, не было и следов чужой ци вокруг, но что-то внутри раз за разом твердило что что-то не так.

Ни многочисленные офицеры, ни личный гарнизон, ни прекрасная Ша Хуалин — никто не подавал ни малейшего признака беспокойства, и первое время Ло Бинхэ списывал покалывающее ощущение чужого взгляда на Синьмо, голодающего от долгого отсутствия битв и оргий.

Но что ещё хуже, изнутри императора затапливало странной, спокойной радостью, от которой не хотелось ни упиваться кровью, ни тащить в постель десяток жён за раз. И это погружало его в смятение и ярость одновременно.

До нового города оставалось меньше трети дня пути, и полки встали на ночь в мелкой деревушке ремесленников, когда император буквально загривком почувствовал чужой тёплый смешок, пустивший искры по позвоночнику. Девы Ша рядом не было, да и подобные ласки не были ей свойственны, поэтому Ло Бинхэ выхватил меч и одним движением снёс ближайшие деревья на десяток чжанов вокруг, но кроме пней и обрушенных стволов там больше ничего не было.

Смешок повторился, оседая в животе горячим всплеском азарта, и исчез, словно дуновение ночного ветерка.

Этой ночью Ша Хуалин раз за разом ласкала шею супруга подобным образом, но совершенно не преуспела. Теперь его нутру снова хотелось почувствовать на себе этот смеющийся взгляд с укоризной, позабытый взгляд сверху вниз, и чужое подобострастие только раздражало.

В мысли пришла мысль приказать кому-нибудь себя выпороть, а потом убить наглеца, но тут же исчезла. Это ему не поможет. Только оголит ещё больше внутренней жажды, которую уже никто не сможет утолить.

Наутро, когда ещё едва рассвело, войска двинулись в путь, и императора не отпускало ощущение, будто разгадкой водили прямо перед его носом.

Потому что Бинвуан-шу, город Ледяной чаши, был абсолютно пуст. Только несколько бродяг да караул на трясущихся поджилках ждали пришествия императорской армии. Усталый офицер, из тех, что уже одной ногой стоят на почтенном покое после многих лет службы, бесстрастно наблюдал, как все чины вражеских войск расступаются перед своим предводителем, пропуская сначала полыхающую гневом деву Ша, а потом уже и самого Ло Бинхэ.

— Вы сдаёте город без боя? — император положил ладонь на навершие Синьмо и усмехнулся. От него по земле зазмеилась тёмная ци, но последнему настоящему офицеру в Бинвуан-шу было как будто всё равно. — Не кажется ли вам, что это предательство самих себя?

— Да будет известно почтенному императору, что три ночи подряд Белая дева, покровительница этого города, танцевала над стенами, предвещая ваш скорых приход. Жители благоразумно решили послушаться её и уйти, оставив вам подношения и караул для их охраны. Люди надеялись, что вы примете дары и ключи от города и не станете разрушать Бинвуан-шу, а позволите ему войти в ваши владения и оставите его в целости, — усталый офицер поклонился, и караул, всё ещё испуганный до смертельной бледности, склонился тоже.

— Как смеете вы ставить условия императору! — вспыхнула гневом Ша Хуалин и уже замахнулась, чтобы отрубить голову наглецу, как Ло Бинхэ придержал её за плечо. Колокольчики на её одеждах звякнули почти разочарованно.

— Занятно, — усмехнулся он. — Поднимись, офицер, этот император внял мольбе жителей города и не станет его разрушать. А твоя смелость заслуживает награды. Чего ты хочешь?

— Милости почтенного императора, сохранившего мой родной город, этому более чем достаточно. Моё сердце полниться радостью, когда я знаю, что у нового владыки этих земель такое доброе сердце.

— «Доброе сердце», как давно этот император не слышал таких слов, — он обернулся к притихшим войсках и махнул рукой: — Ликуйте, сегодня город Ледяной чаши становится нашим без боя! Пейте, празднуя победу. Но не смейте сломать хоть что-то. Тот, кто опорочит честь императора, будет казнён с особой жестокостью!

— Да здравствует император! — тут же заголосили солдаты. Долгие походы утомляли и их, жадных до крови, поэтому возможность отдохнуть в настоящем городе, а не в лесах или поле, находила в их душах искренний отклик.

«Щедрость императора не знает границ», — прошептал шелест листьев на деревьях вокруг, и по загривку Ло Бинхэ побежали вниз знакомые искры. Он сложил пальцы печатью обнаружения, но если загадочный наблюдатель и был где-то поблизости, его ци потонула во всплесках его обрадованной армии.

Император скрипнул зубами. Что-то внутри алкало чужих прикосновений и похвальбы, и неудовлетворённое желание грызло изнутри так же сильно, как и голод Синьмо, которому уже было мало одной только Ша Хуалин.

Это было похоже на необходимость есть только пустую рисовую кашу тогда, на пике Цинцзин, когда он уже знал вкус домашней еды его приёмной матери и восторг от дешёвых конфет.

Ло Бинхэ почувствовал, как где-то внутри начал закипать гнев, а метка на лбу полыхнула жаром — первый признак подступающего безумия.

Кажется, ему пора было уже возвращаться во дворец и здорово повеселиться со скучающими жёнами, а потом устроить показательную расправу над распоясавшимися чиновниками.

— Отведи этого императора к сокровищам Бинвуан-шу, — одёрнул Ло Бинхэ усталого офицера. — Нечего стоять тут и терять время.

— Как будет угодно достопочтенному господину, — склонился тот и жестом подозвал к себе какого-то солдатика. — Этот знает лишь часть пути, вторую хранит в памяти этот мальчишка. Так устроили для надёжности.

— Умно, — съязвил император и двинулся к городским воротам. Его провожающие шли позади, негромко сообщая, где следовало свернуть, поэтому не могли видеть, как жадно оглядывает их новых владыка закрытые лавки и брошенные дома. Интуиция и без того растревоженная выходками наблюдателя буквально вопила, что он был где-то неподалёку.

— А что за Белая дева, которая охраняет этот город? — как бы от скуки спросил у офицера Ло Бинхэ.

— Это древняя легенда Бинвуан-шу. Как говорят старцы, триста лет назад дочь местного князя увидела во сне, как к городу приближаются полчища тварей, но никто и слушать её не стал, ведь она слыла мечтательной юной госпожой, которая часто выдумывала невесть что. Сначала и она сама так подумала, но когда на следующую ночь сон повторился, она переоделась небожительницей и танцевала на городской стене до стёртых в кровь ног. Когда стража поднялась за ней, один из них увидел дым от костров вдалеке, как раз оттуда, куда она показывала до этого, и тогда они решили проверить её слова, выставив полный гарнизон на следующую ночь. Так город был спасён, а образ Белой девы, танцующей небожительницы, остался в памяти как предостережение об опасности.

— Занятно.

— Говорят, Белую деву можно призвать. Если в знаменательный день положить на городские ворота венок из снежных ирисов, она может прийти и оставить какую-нибудь вещь. Например, монету или небольшое украшение. Многие матери делали так раньше, когда рождался долгожданный первенец, но сейчас традиция забылась.

— Тогда этот император последует традиции и поприветствует хранительницу Бинвуан-шу. Никогда не помешает быть вежливым.

***

— Император сообщает, что город Ледяной чаши взят, — лениво бросила старшая сестра Цинь, когда они с Шан Цинхуа играли в го в беседке у западной галереи. Партия тянулась как патока, им обоим нужно было просто убить время, ей — пока у малыша Цзю не закончилась тренировка и Лю Минъянь не освободится для обсуждения нового торгового пути, ему — пока Лорд Севера не вернётся с очередного совещания внутреннего армейского командования, куда не было хода даже пронырливой крысе Аньдин.

Они оба безнадёжно скучали.

— Потрясающе, — в тон ей отозвался Предавший лорд и поднял взгляд с доски на соперницу. — Благочестивая старшая сестрица хочет, чтобы этот сопроводил её для осмотра новых владений императора?

— Ещё чего, — Цинь Ваньюэ дернула точёным носиком. — Смотреть, как ты изводишься вдали от своего господина, конечно, забавно, но для этого необязательно ехать в такую глушь.

— Память шицзе воистину заслуживает восхищения, — Шан Цихнуа дёрнул рукавами, изображая вежливый поклон, но они оба знали, что за этим ничего не стояло. В конце концов, когда они были одни, очень многие дворцовые условности стирались как пыль. — Прошло столько времени, как была пущена эта сальная сплетня, а старшая сестрица всё ещё помнит о ней.

— Уж не думаешь ли ты, что старшая жена нашего царствующего супруга может быть какой-то простушкой? — она изобразила на лице слишком наигранное удивление, но заметив, как губы Предавшего лорда начинают расплываться в нехорошей улыбке, вернулась к обычному выражению лица. — Не будем о Ваньжун. Всем ясно, что этой в дуэте достались мозги, а младшей сестрице отошла красота.

— Этот не считает, что всё настолько категорично. Старшая сестра тоже весьма привлекательна. Пока не открывает рта.

— Теперь я понимаю, почему у Лорда Севера только один жених. Будь таких как ты целый цветник, ядом бы затопило всё Троецарствие. Хомячьим ядом, прошу заметить.

— Это в любом случае лучше, чем настой из уксуса и отравы цветов внутреннего дворца.

— Любезен как всегда, Предавший лорд.

— Вы тоже не изменяете себе, благочестивая шицзе.

Партия продолжилась. Когда догорела палочка благовоний и наполовину осыпалась вторая, в западной галерее послышались голоса, и они, не сговариваясь, прислушались.

— Этот ребёнок очень похож на старого кошака Цинцзин, — ровным тоном проговорил Лорд Севера. Цинь Ваньюэ тихонько фыркнула, наблюдая, как Шан Цинхуа оживился, услышав хозяина. — Однако император не высказал ничего по этому поводу.

— Старшие жёны тоже были удивлены этим сходством, — голос Нин Инъин мягким ручейком прорезал холодные монолиты слов Мобей-цзюня, — пока не поняли, что малыш Цзю похож на него только внешне. В душе он милый и добрый. Полагаю, что император разглядел именно это и не стал обращать внимание на лицо.

— Старшей супруге Нин виднее, этот может лишь делать предположения. Но что этот знает точно, так это то, что это ребёнок входит в нужный возраст для формирования золотого ядра. Вы тренируете его умственно и физически, но совсем не занимаетесь развитием меридиан.

— Император не давал никаких указаний на этот счёт, — вклинилась в разговор до этого молчавшая Лю Минъянь. — А мы не хотим каким-либо образом нарушать его возможные планы. Пока мы лишь хотим обеспечить Сяо Цзю жизнь, которую он заслуживает. Небольшое мгновение детства, без проблем и забот.

— Этот не думает, что это мгновение станет панацеей от годов рабства.

— И всё же попробовать стоит, — голос Нин Инъин обрёл непривычные стальные нотки, и в обычном образе заботливой старшей сестры проступили черты первой супруги императора. — Даже если это не загладит всю боль, первая ступенька к излечению души должна быть заложена ещё в детстве. Чтобы он не озлобился на мир, как…

— Как маленькая копия белого кошака Цинцзин, — закончила за неё Лю Минъянь.

— Старшие супруги знают, что делают. Этот может лишь поддержать их на этом пути, — всё ещё отстранённо, но чуть более почтительно подытожил Лорд Севера, и все трое ступили из галереи в сад.

Шан Цинхуа тут же подорвался и склонился в почтительном поклоне. Цинь Ваньюэ расплылась в короткой кислой улыбке, адресованной изрядно припозднившейся сестрице Лю, и кивнула подошедшей ближе Нин Инъин.

— Эта рада видеть шицзе в добром расположении духа.

— Достижения нашего супруга радуют эту Нин, — улыбнулась Нин Инъин.

На самом деле завоевания императора не играли в её настроении никакой роли. Ни Лю Минъянь, ни Цинь Ваньюэ так до конца и не смогли понять, что именно сначала ввергло Нин Инъин в уныние, а потом вернуло в обычное состояние духа, но то, что малыш Цзю каким-то образом смог на неё повлиять, они заключили достаточно быстро.

Имело ли дело новое пророчество — оставалось загадкой.

— Человек, генералы спрашивают, можно ли наладить снабжение императорских полков в обход горной гряды на западе. Через Бинвуан-шу, — Лорд Севера повернулся к Шан Цинхуа, и тот быстро защебетал что-то про ускорение доставки грузов. Лю Минъянь переглянулась с Цинь Ваньюэ: они обе были уверены, что кончики волос, выбивающиеся из пучка вечно спешащей куда-то крысы Аньдин, радостно подёргивались от присутствия рядом Мобей-цзюня.

Как будто хомяк махал крошечным хвостиком от восторга.

Нин Инъин хмыкнула, глядя на них, заворожённо следящих за движением каштановых прядок и переводящих взгляд с них на Лорда Севера и обратно. Даже если внешне леди Лю и старшая дева Цинь выросли и стали походить на знатных дам, внутри они оставались всё теми же подростками, которые шептались в углу ученической спальни о том, между кем из учителей существует не только дружеские привязанности.

И леди Лю, на тот момент ещё просто язвительная Минъянь в полутьме спален, усердно сводила собственного старшего брата с главой пика искусств. Ей, безусловно, было видней, но не чтобы Нин Инъин нравилось об этом думать.

Как не нравилось сейчас осознавать, что эта страсть к сводничеству никуда в ней не делась. А казалось бы, благородная леди, глава дома Лю…

— Лорд Севера, эти скромные жёны вынуждены откланяться, — Нин Инъин подхватила Цинь Ваньюэ и Лю Минъянь под локти и, быстро раскланявшись с Мобей-цзюнем, который, по-видимому, едва заметил их скоропостижный уход, увела их по галерее прочь, обратно в покои внутреннего двора.

Иногда старшая сестра должна воспитывать младших. Тем более, если те уже и так насмотрелись достаточно, чтобы пустить новую сальную сплетню.

***

Цзю рассматривает себя в зеркале, но не узнаёт. Ханьфу на нём — дорогая струящаяся зелёная ткань, гладкая и нежная — подогнано идеально. Нигде не торчит и не просвечивает. Ни ниточки, ни складочки.

Сшитое исключительно для него.

Цзю чувствует себя куклой. Редкой игрушкой, которую холят и лелеют уставшие одинокие взрослые.

На ум идут чьи-то бело-металлические похороны в ослепляющем свете. Человек, носящий его лицо, радостный от приближающейся смерти. Словно Небеса говорят ему: ты здесь лишний. Чужой. Нездешний.

Как будто мудрый Яньло-ван ошибся, отправив его сюда.

В отражении медного зеркала на незнакомого мальчика смотрят двое мужчин с одинаковыми лицами. Один — холоден и жесток, прикрывает ладонью провал вместо глаза и кривит губы, второй — мягок и любопытен, постукивает по губам веером и игриво склоняет голову к плечу.

«Выбирай, — шепчет подсознание. — Выбирай будущее, которое уже прошло».

Но Цзю не может. Не может прикоснуться к ним, стоящим по ту сторону зеркальной глади. Цзю роняет скупые слёзы и утыкается лицом в ладони. Он бесполезен.

Через несколько часов его будет Ше’я, вылизывающий ему волосы. Страшный сон опять закончился ничем.

***

— Добрый вечер, дедушка Мэнмо. Вы наконец-то решили поприветствовать этого путника? — молодой мужчина удобно устроился на толстой ветке дерева и наблюдал, как вдалеке пировали войска, не пролившие ни капли крови.

— Никакого уважения к опыту старика. Ни ты, ни этот мальчишка-император ни в грош не ставите мои седины.

— Будет вам, — мужчина рассмеялся. — Я ценю ваш опыт и ваши знания, но вот ворчание ваше одинаково будет везде.

— И ему есть причина. Нечасто встретишь демонического мастера, вынужденного нянчиться с маленьким ребёнком и приглядывать за толпой наложниц.

— У императора есть ребёнок?

— Скорее просто маленький гость, — «дедушка Мэнмо» немного помолчал. — Почему не покажешься ему? Твои выходки изрядно попортили ему крови.

— Ваш император слишком скучает. А так ему хотя бы есть, над чем поломать голову, — мужчина отхлебнул немного вина из бутыли, которую держал в руках, и предложил демону. — В любом случае, пока я не захочу, он не сможет обнаружить меня до конца. Эта игрушка, — он дёрнул шнурок печати, чёрным пятном лежащей на светлых тканях одежд, — не даст.

— Не стоит играть слишком долго. Иначе за твоей головой явится кто-то другой, кому нет дела до тёмной супружеской метки.

— Тогда ему придётся отведать моего меча. Или вы, дедушка Мэнмо, сомневаетесь во мне?

— Годы идут, а этот демонический мастер остаётся. Я увижу и смерть этого императора, если захочу дожить до этого. Мне всё равно.

— Вам просто надоело быть нянькой.

— Возможно.

Мужчина покачал головой и отпил ещё вина. Вечера ранней осенью были особенно хороши.

Chapter Text

— Сестрица Лю, тебе не кажется, что давать ему такие книги ещё слишком рано? — младшая сестра Цинь, Цинь Ваньюэ, склонилась к уху Лю Минъянь и горячо зашептала. — Всё-таки история Троецарствия полна жестокости, негоже малышу Цзю знать о таком.

 

— Ты правда думаешь, что ребёнок, пробывший в рабстве почти всю жизнь, не знает ничего о человеческой жестокости? — прошелестел между ними старческий голос, и по спинам обеих девушек пробежал холодок чужой тёмной ци.

 

Они сидели в библиотеке внутреннего дворца и, пока Сяо Цзю медленно и упорно разбирал текст в свитках, мучались бездельем.

 

С тех пор, как старейшина Мэнмо внезапно решил взяться за мальчика по-настоящему, им практически не осталось роли в его обучении. И лично Лю Минъянь это не нравилось, потому что в милом ребёнке внезапно начало пробуждаться то, от чего все старшие жёны денно и нощно пытались его сберечь.

 

Милый и добрый малыш Цзю крохотными шажками двинулся в сторону демонического наследия, пусть и в обычной, человеческой форме. У мальчика начал меняться взгляд.

 

Не по возрасту осмысленное выражение засело в глубине его зрачков, превращая в давно истлевшего белого кошака Цинцзин.

 

— Старейшина, эта Лю считает, что не стоит тревожить только зарубцевавшуюся рану. Не лишайте мальчика того спокойствия, которое круг старших жён с таким трудом выстроил, — Лю Минъянь внутренне передёрнуло от бесстрастно-холодного взгляда Демона снов, но тем не менее она продолжила: — Знать историю государства необходимо, ведь на ней зиждется его будущее, но разве мы не должны беречь юные сердца от слишком раннего познания несправедливости мира?

 

— Как будто история вашего Троецарствия не очередная кровавая страшная сказка для будущих детей, — отражение старейшины Мэнмо махнуло рукавом в медном зеркале, которое специально для него поставили в библиотеке, а его лицо недовольно сощурилось. — Да и тебе ли, малышка Минъянь, поучать этого старика, прожившего уже тысячу лет?

 

— Эта Лю всего лишь хотела напомнить старейшине, что мир меняется, хоть иногда и незаметно для наблюдателя.

 

Малыш Цзю оторвался от свитка с вопросом о чтении очередного иероглифа, и разговор завершился сам собой.

 

***

— Вы хотите сказать этому императору, что ничего не произошло?! — метка на лбу правителя Троецарствия вспыхнула алым. — Я самолично убью каждого, кто считает так, с особой жестокостью!

 

— Милостивый император, — старый офицер покорно бухнулся на колени, но подобострастного вида в отличие от всей остальной когорты вояк так и не приобрёл, — очевидно, Белая дева решила поприветствовать вас, нового хозяина Бинвуан-шу, и… — он запнулся, ещё раз обводя взглядом засыпанную лепестками землю, — выложила снежными ирисами главную площадь города.

 

— Этот император не нежная девица, чтобы так к нему относиться!

 

«А этот ничтожный подумал, что великодушный император мог бы быть рад такому шикарному приёму. Как жаль, что он ошибался».

 

Чёртовы искры брызнули в сознании, окисляя гнев в жажду. Император скрипнул зубами.

 

В воздухе неумолимо фонило энергией Инь — она прямо-таки клубилась над цветами, и даже обычно нечувствительная к такому Ша Хуалин обрела в движениях непривычную томность. Однако за всем этим ароматом скрывалось ещё что-то, что усиленно от него прятали.

 

Чужая ци! Снежные ирисы должны были просто сбить его со следа, а не служить извращённым приветствием.

 

«Молодец», — усмехнулся голос в шелесте лепестков.

 

Император Троецарствия ощутил себя щенком, которому дали лакомство за правильно исполненный трюк, и позволил себя зло усмехнуться, незаметно складывая пальцами особые поисковые печати, нацеленные на светлую ци. Его собственная, тёмная и клубящаяся, незримыми гончими бросилась вперёд, повинуясь хозяину, но, даже напав на след, вернулась ни с чем.

 

Цепкий заячий хвостик чужой игры ушёл прямо у него из-под носа, словно провалившись сквозь землю.

 

Император выбросил свою ци в воздух, пытаясь успокоить мысли, и снежные ирисы по всей площади начали истлевать прямо на глазах. Уставший старый офицер вздохнул, но ничего не сказал.

 

Ша Хуалин метала молнии, но замолчала после первого же слова.

 

Цветы исчезли — площадь снова стала пустой и неказистой, оголив серый булыжник и… тонкую ниточку чужой силы, паутинкой кружащую вокруг Императора.

 

Старый офицер не обратил на неё никакого внимания, скорее всего, видеть ци он не мог, а вот неуспокоившаяся ещё Ша Хуалин выбросила руку вперёд, надеясь подцепить чужеродное заклинание.

 

Из-под когтей кровавого генерала добыча уходила редко, поэтому, когда паутинка играючи спряталась за рукавом Императора, демоница почувствовала себя оскорблённой.

 

— Оставь её, — холодно проговорил Ло Бинхэ, когда пламенем в глазах его генерала можно было поджигать напалм за тысячи ли от них. — Это забавная, но безопасная печать. Этому императору любопытно, кто осмелился подослать её, поэтому оставь её целой.

 

— Да, император, — Ша Хуалин буравила взглядом золотую нитку, уютно устроившуюся в складках богатого ханьфу.

 

«Когда великий император разгадает шутку этой печати, я лично выйду его поздравить», — прошелестел в ушах улыбающийся голос, и Ло Бинхэ, сначала заслушавшийся, сбросил с себя очарование.

 

Ему предложили игру. И вызов был принят.

 

***

— Этот вот одного понять не может, — сказал Шан Цинхуа в перерывах между раскусыванием дынных семечек, — чего они так с ним возятся? Император же ничего не приказывал.

 

Они с господином Мобэем сидели в одной из беседок и наблюдали за очередным уроком малыша Цзю. В этот раз Лю Минъянь отрабатывала с ним махи коротким деревянным мечом, и ничего интересного в это уже давно не было.

 

Предавший Лорд начинал скучать даже в компании господина.

 

— Наверное, потому что они считают его своим ребёнком, — Лорд Севера сделал глоток укрепляющего отвара из чащи и покосился на неугомонного слугу. — Этим умным женщинам скучно в императорских покоях, вот они и нашли себе занятие.

 

— Этот слуга согласен с господином, но…

 

— Но?

 

— Но не проще ли им тогда было бы просто уйти, чтобы освободиться?

 

— Они не могут просто так уйти, — Мобэй-цзюнь замолчал, глядя на размахивающего игрушечным мечом малыша Цзю. — Если бы могли, давно бы ушли. Но они чувствуют, что без них наш император просто сойдёт с ума, а потому остаются рядом хотя бы ради сохранения мира.

 

Шан Цинхуа на несколько минут задумчиво уткнулся в семечки. В тишине, повисшей в беседке, звенели крылья драконьих мух и переливалась звуками музыка ветра. Уже начавшие краснеть листья клёнов волновались от лёгкого ветерка.

 

Идиллия как она есть.

 

— Этому миру в любом случае суждено сгореть, чтобы переродиться. Какая же разница, кто подожжёт фитиль?

 

— Никто не хочет обрекать себя на слишком большое количество проклятий в посмертии.

 

***

Императорский дворец огромен и пуст. Цзю выходит из своей комнаты, шлёпая босыми ногами по гладком дереву, и звук скачет по стенам огромными лягушками эха.

 

Собственные шаги его оглушают.

 

Нет никого: ни слуги у двери, ни полупрозрачных духов в углах галерей, ни страшных демонических чиновников в огромных приёмных залах. Сколько ни кричи, никто не услышит.

 

Кукольный домик в человеческую величину прекрасен и отвратителен. Цзю шагает дальше, стараясь ступать как можно тише, но малейшее его движение заставляет окружающие декорации оживать: поскрипывать и шуршать, щёлкать и течь — и от этого никуда не сбежать.

 

Цзю проверяет комнату за комнатой, оставляя за собой спальни для слуг, приёмные и кухни, многочисленные балконы и переходы. С неба льётся пустой серый свет, почти как в той странной и белой металлической комнате из снов — свет, от которого не появляются тени.

 

Пусто. Гулко. Т и х о. В садах нет даже муравьёв — императорский дворец выступает громадой пустой декорации чужого величия.

 

Цзю рассматривает пылинки, кружащие в воздухе, почти незаметные, и чувствует, как время утекает сквозь пальцы. Ещё немного и он срастится, врастёт в неправдоподобность окружающих подделок и сам станет таким же. Идеальным, прекрасным — и абсолютно пустым. Игрушечный домик достоин своего хозяина — никому не нужного кукольного мальчика.

 

Во внутреннем дворе гарема тишину можно резать ножом. Все вещи там, где и должны быть, даже любимая пипа Нин Инъин занимает своё почтенное место на стойке. Цветы на столах, косметика, украшения, дорогие наряды — всё разложено так, словно девушки вышли из комнаты на несколько фэней.

 

Цзю плачет навзрыд посреди комнаты Лю Минъянь. Никто не придёт.

 

Какой бы идеальной не была кукла, она не заменит настоящего человека.

 

Малыш Цзю снова остался ни с чем. Он кричит и мечется, срывая картины со стен и сбивая мебель, пока к его ногам не падает старый меч.

 

«Пора», — думает он. И заносит клинок.

 

В мгновение перед тем, как лезвие пронзит заполошно бьющееся сердце, Цзю просыпается. Нин Инъин, склонившаяся над ним, утирает его мокрые от слёз щёки. В её глазах голубками порхают беспокойство и страх, отчаянье и желание защитить. В глазах Нин Инъин — безусловная любовь.

 

И Цзю бросается ей на шею. Он не один. Не один, пока тёплые руки, обнимающие в ответ, могут его согреть.

***

— Старшие жёны желают вам успехов в кампании, — резюмировала Ша Хуалин, после прочтения очередного письма из дворца. Обычно она не выполняла обязанности секретаря, но сейчас с ними не было Лю Минъянь, и разгребать бумаги приходилось ей.

 

С учётом малого количества достойных битв и резко охладевшего к ней супруга, чёртовы свитки ей хотелось разорвать ещё в то мгновение, когда те попадали на глаза. Однако приказ императора всё ещё был приказом, поэтому бумаги оставались целыми, хоть и с подпалинами по неважным краям.

 

— Действительно? Они как всегда заботливы, — хмыкнул Ло Бинхэ, не отрывая взгляда от раскинувшегося за городской стеной леса. С балкона резиденции градоначальника открывался весьма занимательный вид на волнующиеся от ветра высокие деревья, то тут, то там начинающие отливать осенним золотом.

 

Чужую улыбку он чувствовал на кончиках пальцев, и больше ничем иным. Золотая нитка печати, казалось, дремала в складках его рукава и лишь изредка поблёскивала на свету, словно высовываясь полюбопытствовать о происходящем снаружи.

 

— Генерал Мобэй сообщает об том, что план снабжения войск через Бинвуан-шу разработан и он вернётся в строй в ближайшие дни, — сообщила Ша Хуалин после прочтения следующего письма.

 

— Он мог быть здесь давным-давно, если бы не его страсть к Предавшему Лорду. Хотя наблюдать, как они ходят вокруг да около, довольно забавно, — император усмехнулся.

 

Ша Хуалин многозначительно промолчала и вытащила следующее послание из стопки. Перемывать кости Лорду Севера и его непризнанному жениху было весело во дворце, где Минъянь и Ваньюэ соревновались в язвительности и красноречии, но обсуждать подобное с императором… она посчитала это ниже собственного достоинства.

 

Взгляд Лю Минъянь, полный смеха и притворного укора, всплыл в памяти и царапнул сердце. Ша Хуалин потянулась к следующему письму. Два свитка в её руках были практически одинаковыми, с одним лишь различием — имена девушек были разными.

 

— Глава клана Молочного колокольчика и регент школы Золотого клевера предлагают вам своих дочерей в качестве наложниц, мой император. Обе, по их словам, прекрасны, умны и готовы усладить вас не только видом, но и делом.

 

— Что ты сама о них думаешь? — Ло Бинхэ перевёл на неё искрящийся ехидством взгляд. Почти такой же, какой был у него перед началом кровавых оргий в Бесконечной Бездне когда-то очень давно. Ша Хуалин почувствовала, как где-то в грудине снова зажёгся огонёк нежной влюблённости. Бессмысленный и беспощадный.

 

— Что они писали эти письма под диктовку друг друга.

 

— Или они столь глупы и наивны, или дочери не так уж хороши, или дело тут вовсе не в них.

 

— Если они передадут вам сына, замаскированного под девушку, я клянусь лично убить их за нанесённое вам оскорбление, — Ша Хуалин выпустила когти и хищно осклабилась.

 

— Не стоит, — император вновь отвернулся к лесу. Ниспадал вечер, и от усиливающегося ветра на море деревьев начинался шторм. — Это будет даже забавно.

 

— Это из-за того учителя, который отказался идти с вами? — её голос дрогнул и осыпался осколками стеклянной маски кровавого генерала. Перед лицом настоящих чувств своего супруга она всегда стояла обнажённой и такой слабой, что боялась сама себя.

 

— Нет, вовсе нет, — Ло Бинхэ мотнул головой, потирая кончики пальцев, сначала замёрзших, а теперь налившихся горячечным жаром. — Просто иногда мне ещё хочется экспериментов, нужно же пробовать что-то ещё, — он подозвал её жестом и усадил на колени, — чтобы вкус любимых блюд не приелся.

 

Ша Хуалин улыбнулась и устроилась на широкой груди императора, тоже наблюдая за лесом. Огонёк в её груди разгорелся от этой нехитрой ласки, ненадолго скрывая мысли о скором возвращении во дворец и двух новых девушках-наложницах. Если к старым жёнам она уже привыкла, а к кружку Поднимательниц неба относилась как к сёстрам, то все новенькие девушки в их цветнике вызывали у неё жгучую ревность.

 

Но пока они были вдвоём, и она успокаивающе, словно большая дикая кошка, потёрлась щекой о плечо супруга. Пока он был её и только её.

 

В шелесте листьев пронеслось незаметное «Дамский угодник», и ощущение чужого взгляда исчезло совсем. Ло Бинхэ тоже прикрыл глаза.

 

Сказать, что она была права, он бы не смог и с клинком, приставленным к горлу.

***

— Прибыли наряды для старших жён! — объявил один из демонических служек, и за ним вереницей потянулись духи с десятками свертков и шкатулок. Гостиная Цветущих бегоний, бывшая тихим убежищем ещё совсем недавно, наполнилась перестуком и шелестом. Шан Цинхуа, зарывшийся в документы на одном из диванчиков, поморщился, но промолчал — он скрывался от чинуш из министерства снабжения уже половину дня, а потому старался не жаловаться почём зря. Канцелярские крысы держали ухо востро на каждый его случайный хомячий писк.

 

Старшая сестра Цинь, Цинь Ваньюэ, полулежащая в кресле со свитком, коротко глянула на Предавшего Лорда, а потом проводила насмешливым взглядом младшую сестру, подорвавшуюся с места, чтобы быстрее всё рассмотреть.

 

— Все платья личные, Ваньжун, никто не заберёт твоё, — мягко пожурила её Лю Минъянь, принимающая из рук слуги собственный свёрток. Она немного приподняла обёртку и улыбнулась сама себе: цвет одежд был очень близок к тому, который она носила пору своего ученичества.

 

Нежный лотос, расцветший на закате. Что-то из давно ушедшей юности.

 

— Какое оно красивое! — Цинь Ваньжун закружила по комнате с переливающимся золотом ханьфу, разглядывая, как скользили искры по его ткани.

 

— Кажется, в этот раз мастер решил устроить нам вечер воспоминаний, — кивнула Цинь Ваньюэ и показала Лю Минъянь свой наряд, похожий цветом на одежды сестры.

 

— Интересно, кто ему подкинул такую мысль…

 

Свёртки для Нин Инъин, Ша Хуалин и трёх даосок слуги унесли прочь, видимо, чтобы оставить в личных покоях, но два, самый большой и самый невзрачный, оставили в зале.

 

Лю Минъянь и Цинь Ваньюэ переглянулись. Повинуясь пассам ци, бумага развернулась, и их взглядам явились комплекты для Сяо Цзю, маленькие, но в то же время изящные ханьфу и нижние одежды. Почти все в светло-зелёном цвете.

 

Старый мастер, любимец Нин Инъин, как всегда, угадал. Именно цин идеально подчеркнул фигуру и стать малыша Цзю.

 

И, как назло, именно он был любимым цветом ненавистного белого кошака Цинцзин.

 

Цинь Ваньюэ прикусила губу. Риск нарваться на гнев их царствующего супруга был слишком велик.

 

— Шицзе Нин не позволит А-Цзю это надеть.

 

— И в то же время она не позволит ему это не надеть, — парировала, глядя ей в глаза Лю Минъянь, и они обе снова повернулись к свёртку. — Это слишком красиво, чтобы лишать Сяо Цзю шанса покрасоваться перед императором и всем двором на его светском дебюте.

 

— Думается мне, что достопочтенные старшие сёстры как обычно перегибают палку, — молчавший до этого Шан Цинхуа поднял взгляд от бумаг. — Император же не животное, чтобы как-то там цвет смог вывести его из себя. Годы его буйства давно ушли — всё будет в порядке.

 

— Но…

 

— Гораздо важнее, как будет вести себя Сяо Цзю, а не во что он будет одет.

 

— Значит, нам нужно научить его придворным манерам! — Цинь Ваньжун, окончившая игры с ханьфу, встала рядом с креслом сестры.

 

— Безусловно, — кивнул ей Шан Цинхуа и повернулся обратно. — Это будет куда полезнее споров о цвете ткани.

 

— Этой сестре кажется или Предавшему Лорду взбрело в голову поучать этих старших супруг? — Цинь Ваньюэ расплылась в предупредительной улыбке.

 

— Верно, разве Лорд Хомяк тридцати трёх министерств, несостоявшийся ещё жених Лорда Севера, опытнее этих старших жён? — в тон ей произнесла Лю Минъянь и переглянулась со старшей сестрой Цинь. Глаза обеих девушек сверкали ехидством.

 

— Этот слуга понял, что его слова были лишними, и просит благочестивых супруг простить его, — на скривившемся личике Шан Цинхуа проступили усталость и пренебрежение, но сам он этикетно взмахнул рукавами и склонил голову.

 

— Будет тебе, — Цинь Ваньжун легонько ткнула его в макушку, прямо у основания пучка, и посмотрела на сестру. — А ты, Ваньюэ, прекрати издеваться над министром Шаном. Он и так работает чуть ли не больше всех в этом дворце.

 

— Только ты называешь его так… — Лю Минъянь улыбнулась и придвинула к Предавшему Лорду вазочку со сладостями. — Не злись на этих супруг, Лорд Хомяк. Эти очень ценят тебя, поэтому и придираются.

 

— Этот слуга знает, — Шан Цинхуа поднял голову и практически мгновенно сунул что-то в рот, прежде чем снова уткнуться в бумаги. — Чем больше мы кого-то ценим, тем больше опекаем.

 

— Тогда твой Лорд ценит тебя просто безмерно, — пробормотала Цинь Ваньюэ за что получила тычок от младшей сестры.

 

На какое-то время они замолчали, и только шелест свитков Предавшего Лорда нарушал тишину. Слуги подали чай, и комната утонула в ленивой неге в ожидании вечерней трапезы.

 

Через палочку благовоний и несколько отложенных документов, дверь в гостиную Цветущих бегоний с грохотом распахнулась. На пороге стояла Цю Хайтан, разгневанная и по обыкновению оскорблённая до глубины души.

 

— Почему вы не позвали меня на примерку? — с порога начала она, не соблюдая ритуалов приличия.

 

— И тебе здравствуй, старшая сестрица Цю, — наморщила носик Цинь Ваньюэ. — Ты так быстро вернулась, эти жёны и не знали, что ты уже во дворце.

 

— Поездка по делам Хуальхуа закончилась гораздо быстрее запланированного, — отрезала Цю Хайтан и подошла к двум оставшимся свёрткам с одеждой. — Это супруга полагает, что последний нераспакованный пакет достался ей?

 

— Верно полагает, — отозвалась Лю Минъянь, не скрывая раздражения в голосе. «Старшую сестрицу Цю» во внутреннем дворце недолюбливали, но хамить ей прямо было себе дороже — старая стерва (а она была старше большинства девушек в цветнике) слишком умело строила козни.

 

Особенно с помощью маленькой Хозяйки дворца.

 

— Сяо Цзю как обычно получает самое лучшее, — скрипнула зубами Цю Хайтан, подхватывая свой свёрток. — Что сейчас, что десятилетия назад. И выглядит точно также, — она подошла к двери и обернулась, прежде чем выйти прочь: — эта жена откланивается.

 

Когда её шаги стихли, Цинь Ваньжун подала голос:

 

— Пришла, нахамила и ушла.

 

— Порадуемся же, что хотя бы Цю Хайтан не меняется, — в тон ей отозвался Шан Цинхуа и стянул из вазочки ещё одну сладость.

 

***

 

— И не надоело тебе ещё над ним шутить, а, бессмертный мастер? — «дедушка Мэнмо» серой хламидой отразился в водной глади перед самым берегом. На песке сидел медитирующий заклинатель и словно бы нарочно делал вид, будто не замечает ни демонического лорда, ни жуткой супружеской печати на своём поясе, ни кружащей вокруг тёмной ци.

 

— Нет, вовсе нет, — несколько минут спустя ответил человек и открыл глаза. — Этот мастер напротив, даже считает, что императору стоило бы иногда давать такие загадки.

 

— Он припрёт тебя к стенке и прости-прощай твоя супружеская метка, — Мэнмо осклабился, обнажая острые клыки. На поверхность воды, где было его лицо, села стрекоза, точно на нос, и заклинатель скрыл улыбку за углом рукава.

 

— Пусть только попробует. Мой супруг, может, и будет чуть слабее вашего императора, но создавать проблемы из воздуха умеет воистину виртуозно.

 

— Как же ты в нём уверен.

 

— Ну так я ведь сам его обучал. Он давно превосходит этого мастера, хотя в тренировочных боях всегда поддаётся.

 

— Твой ученик — дурак, — резюмировал старейшина Мэнмо, и водомерка испуганно шарахнулась в сторону от движения под собой. — И как тебе только хватило ума на нём жениться?

 

— Зато он со мной честен. А даже если он и дурак, это вовсе не мешает этому мастеру надеяться на него, — заклинатель с улыбкой дотронулся кончиками пальцев до чёрной печати, висящей на поясе, и погладил её по краю, почти как котёнка. Демонический старейшина цыкнул и растворился в водной ряби.

 

***

Сон повторяется. Из раза в раз, стоит закрыть глаза и дать телу заснуть. Цзю видит пустой дворец, бродит по коридорам, зная, что для выхода нужно просто попытаться убить себя.

 

Смертельная опасность разбивает иллюзию вдребезги.

 

Дедушка Мэнмо пожимает плечами — проникнуть в сознание Цзю он не может, как не может никто, пока на нём сдерживающая печать, но что творится под ней — загадка даже для него.

 

Снятая печать вернула бы чужеродные сны, терзающие Сяо Цзю, и старшие жёны единогласно отвергли эту идею.

 

Нин Инъин предлагает Цзю спать в её комнате, чтобы быть рядом, и он соглашается. Соглашается, чтобы изучать дворец дальше.

 

В одну из особенно лунных ночей что-то неуловимо меняется.

 

Комнаты гарема длинной вереницей вились по внутреннему двору, и в одном из зеркал Цзю видит себя. Повзрослевшего, выросшего почти вдвое, но всё такого же тонкого и жилистого. С идеальной осанкой, сложной причёской и расшитым нефритово-зелёными нитями чёрным ханьфу. Малыш Цзю смотрит во все глаза.

 

Он-взрослый ехиден, злобен и неуловим. У него синеватые губы и почерневшие пальцы. Он стоит рядом с императором в полный рост и не склонив головы — тонкий бамбук, пропитанный смертельным ядом.

 

Сяо Цзю боится и всей душой обожает будущего себя.

 

Будущий он тянет императора за ворот ханьфу и целует выкрашенными ядом губами, подливает отраву в вино, осыпает вытвой подушки и ставит поганые цветы в вазы.

 

Император боготворит того, кто жаждет его смерти. Малыш Цзю шарахается от зеркала, оступается и пребольно бьётся затылком об пол — и просыпается.

 

Нин Инъин обеспокоенно смотрит на него с другой половины кровати и тянет руки, чтобы обнять. Цзю касается губ кончиками пальцев — они сухие и тёплые. Обычные. Чистые.

 

Печать не-поцелуя горит на них. Он зарывается лицом в ткань на плече шицзе и пытается прогнать из головы дурное видение.

 

…последние капли мыслей исчезают только с рассветом.

Chapter Text

Хрупкая человеческая фигурка, раскинув руки, вышагивала по широким мраморным перилам, оделяющим площадь от пропасти, вместе с рассветом. Длинные чёрные волосы шёлком блестели в первых солнечных лучах, а белые одежды развивались от лёгкого ветерка. Фигурка казалась миражом или явлением духа осенней дымки, тонкого и прекрасного.

 

Бинвуан-шу, утомлённый ночной попойкой, спал, и только мерные шаги разбавляли утреннюю тишину.

 

Фигурка замерла, любуясь раскинувшимся перед ней видом зелёной долины, и солнце словно бы замерло вместе с ней, не смеющее идти дальше.

 

На другом конце площади, там, где стояло опустевшее поместье градоначальника, из дверей беззвучно вышел мужчина в тёмных одеждах. Он поднял голову к розовеющему небу, высматривая что-то неясное для себя, а потом оглядел пустующую в столько ранний час площадь, мгновенно цепляясь за одинокого человека у самой пропасти.

 

«Наконец-то», — одними губами вырвалось у обоих.

 

Мужчина неотрывно следил за фигуркой и медленно, шаг за шагом, приближался к ней.

 

Когда до перил оставалась всего половина пути, фигура в белом вдруг порывистым движением развернулась, взмахнув изящными рукавами, и, заметив утреннего гостя, склонила голову к плечу и солнечно улыбнулась. Протянула руки вперёд, словно приглашая в объятия, и, наблюдая, как всё ускоряется шаг приближающегося мужчины, начала отступать, точно танцуя, пока не достигла края.

 

Фигурка замерла на мгновение, заглянула в глаза подоспевшему к перилам Ло Бинхэ, улыбнулась ещё раз и одним слитным движением бросилась в пропасть спиной вперёд.

 

Император дёрнулся вслед за ней, призывая Синьмо, но сколько бы он не искал, странного белого человека нигде больше не было. Он исчез так же, как и первый солнечный луч, как воспоминание о сне, из которого император вынырнул несколько часов спустя, сне, оставившем только горечь упущенного шанса на самом кончике языка.

 

Император Троецарствия мог заполучить что и кого угодно, но то, чего он по-настоящему хотел, всегда оставалось для него недосягаемым, сколько бы лет не прошло.

 

Вы ведь были правы, ядовитый учитель. Этот ученик ни на что не годен.

 

— Ну и зачем всё это было? — Чтобы подарить надежду, вероятно. Мне показалось, это будет красивым жестом. — Перестань разбивать ему сердце. В какой-то момент осколки будет уже не собрать воедино. — В какой-то момент он осознает, что ему необязательно дробить себя, чтобы стать счастливым.

 

***

Сяо Цзю рывком сел на постели. Рядом в кресле дремала Нин Инъин, придерживающая книгу раскрытой ладонью. В полутьме сумеречной комнаты мальчику чудился чей-то взгляд.

 

— Дедушка Мэнмо? — тихо позвал Цзю, осматривая всё в поисках зеркала.

 

— Он самый, — прошелестел песком голос. — Ты уже чувствуешь, когда этот старейшина приходит?

 

— Этот ребёнок всегда чувствует.

 

— Хорошо, — старейшина появился в медном зеркале, усаживаясь в отражающееся там кресло. — Это значит, что твои силы пробуждаются, малыш. Император будет рад это слышать.

 

— Силы?..

 

— Могущество бессмертных заклинателей, которых Ло Бинхэ практически стёр из-под этого неба.

 

— Которые были готовы его убить, — Сяо Цзю прокрался мимо Нин Инъин, которая после стольких лет во дворце совсем перестала обращать внимание на знакомые шаги и потеряла былую настороженность. Откуда он знал это о ней, ему было неведомо: ведь тогда он не жил. Но голос в голове, тот, который изредка звучал в самых чёрных кошмарах, сочился недовольством и презрением.

 

Захотелось щёлкнуть языком и спрятать лицо. Сяо Цзю пересилил себя и уселся на полу у самого зеркала.

 

— Людям только дай волю, — дедушка Мэнмо усмехнулся. — Проживёшь пару сотен лет и поймёшь, что они очень любят лить кровь и справлять бессмысленные свадьбы, сколько бы лет не прошло.

 

— Но этот ребёнок ведь тоже человек.

 

— Это ненадолго. Я уверен, что этот цветник не позволит тебе пренебречь собственным талантом. Ты станешь прекрасным заклинателем, малыш Цзю. Этот старик может видеть это уже сейчас.

 

— Этот ребёнок… видел себя во сне недавно. Взрослого себя, — Цзю сглотнул и потупился. Ему было стыдно об этом говорить, но и держать в себе он этого уже не мог.

 

— И как тебе? — в голове дедушки Мэнмо впервые за очень долгое время источал настоящее любопытство.

 

— Отвратительно, — выплюнул вместе с самим Цзю мерзкий внутренний голос. — Будущий я склизок, злобен и пропитан ядом от кончиков волос до чёрных ногтей. И…

 

— И?

 

— И он любовник нынешнего императора.

 

— Неизбежно, — загрохотал песчаным хохотом демонический старейшина. — Ло Бинхэ всегда был слишком помешан на своём первом учителе, с которым у вас удивительно похожие лица. В тебе уже проявляются его черты, и это не остановить. Тебе стоит только принять свою судьбу и наслаждаться ей. В конце концов, твои пророческие сны сами начертали тебе такое будущее, малыш Цзю.

 

— Этот ребёнок не хочет становиться подстилкой даже самого императора!

 

— Тогда не будь его подстилкой, — резко посерьёзнел дедушка Мэмно. — Не становись частью разношёрстного глупого цветника. Будь как она, — он кивнул на спящую Нин Инъин, — только лучше. Заставь императора зависеть от тебя, чтобы ни одно решение он не мог принять, не посоветовавшись с тобой, чтобы он ставил тебя выше всех прочих. Стань самим императором.

 

Перед глазами Цзю проносятся картинки. Вот он, предстающий перед императором в день своего совершеннолетия, изящный, вышколенный и непокорный, тот, которого сам император сжирает взглядом, стоит ему показаться на пороге.

 

Вот император дарует ему новое имя и делает ему предложение, от которого невозможно отказаться — вступить в его гарем. Ведь зал замолкает: всем интересным, каким будет согласие единственного ребёнка, взращённого цветником.

 

Гулкую взволнованную тишину прорезает громкий шлепок пощёчины.

 

«Никогда. Если уж хочешь заполучить меня, я должен быть единственным, противный щенок».

 

Неслыханно! Зал взрывается шёпотом и вздохами, стража сжимает в руках оружие — один приказ и непокорного мальчишку ждёт смерть.

 

Цзю, сменивший имя, степенно покидает зал. Император лишь ухмыляется ему вслед. Игра обещает быть интересной.

 

Когда Цзю проморгался, в комнате было уже светло. Из зеркала на него с ехидной улыбкой глядел старейшина Мэнмо:

 

— Видимо, слова этого старика навели тебя на новое видение. Не хочешь поделиться, малыш?

 

— Этот ребёнок не хочет, — надул губы Сяо Цзю и покосился на Нин Инъин: ей давно пора было бы проснуться, но, видимо, демонические силы удерживали её во сне. И не давали возможности пожурить его за недостойное поведение.

 

— Как скажешь, — голос дедушки Мэнмо сочился ехидством. — Тогда этот старейшина откланивается. Ему ещё стоит предупредить других старших жён о проявлении твоих сил. Готовься, малыш. Твоя новая жизнь скоро начнётся.

 

***

Шан Цинхуа остервенело грыз кристалл сахара и, подперев голову рукой, наблюдал, как из угла в угол гостиной ходят навстречу друг другу Лю Минъянь и старшая сестра Цинь, Цинь Ваньюэ.

 

— Этот не думает, что достопочтенным жёнам стоит так беспокоиться о том, что у Сяо Цзю проявились силы заклинателя. Всё же он — маленький гость императора, мальчик-провидец, чему как не развитию золотого ядра улучшить его способности?

 

— Помолчи, хомячий лорд, этим достопочтенным супругам сейчас не до твоего писка, — шикнула на него Цинь Ваньюэ, и Шан Цинхуа послушно притих: когда она была в дурном настроении, даже её полынного цвета одежды внушали ужас.

 

Вместе с нежно-розовым ханьфу Лю Минъянь их облачения создавали прекрасную пару, шелестящую по комнате дорогими тканями, словно два небесных карпа резвились в кристально-чистом пруду. Он даже залюбовался.

 

Самому Шан Цинхуа давно пришлось сменить любимые нежно-медовые цвета своего пика на тёмно-синие с серым — его господина, и только извечный пучок на макушке вместе положенной когда-то короны сохранял его связь с прошлым. Сахар таял на языке таял как память об ушедшем.

 

— Если наш царственный супруг решит, что Сяо Цзю опасен и решит его убить, никто не сможет ему противостоять, — коротко и сухо сказала Лю Минъянь ни к кому конкретно не обращаясь.

 

В воздухе сразу запахло пламенем и песком.

 

— Если мы не начнём развивать его силы сейчас, мы можем просто упустить нужный момент, и его время пройдёт. Он может навсегда остаться смертным, ты понимаешь это? — в тоне Цинь Ваньюэ тоже прорезалась сталь. — Или, что ещё хуже, он обозлиться на весь мир, как этот проклятый учитель. Такого будущего ты хочешь нашему малышу Цзю?!

 

— Я хочу, чтобы он был счастлив, а не стал нашей заменой.

 

— О чём ты, Минъянь?

 

— Я не желаю ему стать новой птицей в этой золотой клетке. Ты и сама прекрасно знаешь, что, если Ло Бинхэ получает что-то в свои руки, он уже никогда не сможет отпустить это до конца. Пусть на свободу только один — смерть. Ты помнишь трёх сестёр-даосок?

 

— Помню.

 

— Ты помнишь их лица?

 

— Минъянь, я…

 

— Им не позволено даже умереть, понимаешь? Император не отпустит их, пока они не умрут совсем опустошёнными, — Лю Минъянь рухнула в кресло. — Моя мать была такой, и я была такой. Человеческой куклой, рабыней в золотой парче. Я не хочу этого Сяо Цзю.

 

Цинь Ваньюэ застыла напротив неё, стоящая над сгорбленной фигурой в кресле. Они всё ещё ощущались единым целым, расколотые чжаном воздуха надвое.

 

— Ты выросла, Лю Минъянь, — вырвалось у Шан Цинхуа непривычно хриплым и взрослым голосом. — Выросла и поняла, что значит быть матерью.

 

— Мы все это поняли, хомячий лорд, — прошептала старшая сестра Цинь.

 

— Тогда всем стоит решать, как преподнести императору новые силы малыша Цзю. Не стоит взваливать себе на плечи столько неслучившейся беды. Вы больше не одни.

 

Тяжёлое молчание в комнате треснуло, рассыпалось и улетучилось вместе с дымом зажжённых на столе благовоний. Сейчас с них можно было писать поучительную картину для будущих поколений с названием вроде «Там где прошлое сталкивается с будущим». Но Шан Цинхуа давно убил в себе романтика, оставив только прожжённого циника. Это не раз помогало ему выжить, но сейчас собственная холодность дробила его даже больше положенного.

 

— Спасибо тебе, министр Шан, — негромко сказала Лю Минъянь, украдкой вытерев уголки глаз рукавом ханьфу.

 

— Надеюсь, это имя станет чаще повторяться достопочтенными жёнами, и они оставят все свои глупые шуточки.

 

— Это только на один раз, запомни это, — тоже негромко, но куда более ехидно добавила обернувшаяся к нему Цинь Ваньюэ, — министр Шан.

 

— Тогда этот предлагает выпить чая в честь этого события.

 

Всё медленно возвращалось на круги своя.

 

***

— Не хочу это платье, несите другое! — она бросила в служанок расшитое золотом ханьфу и притопнула ножкой — это был не первый её отказ за сегодня, и даже привыкшую к ним Цю Хайтан это начинало раздражать.

 

— Хозяйка Хуаньхуа, смилуйся и выбери уже что-нибудь! Император приедет быстрее, чем ты соберёшься.

 

— Не тебе, старая дура, поучать меня! Для дражайшего мужа эта госпожа должна выглядеть совершеннее небожительницы.

 

Обменялись любезностями. Цю Хайтан вынула из рукава ханьфу трубку и закурила: она обзавелась этим хобби недавно и периодически баловалась, раздражая мелкую хозяйку дворца. Юным, вроде дурнушки Цинь Ваньжун, табак не шёл, а вот ей, «поувядшей сливе» их цветника, — вполне.

 

А ещё всех неугодных можно было бесить дымом. Цю Хайтан это забавляло.

 

Мелкая хозяйка топала ножкой, пугая слуг, и уже который раз отказывалась от нарядов и украшений. Без них она выглядела как заставшая в вечной юности умалишённая, возомнившая себя принцессой.

 

Отчасти, — сделала затяжку Цю Хайтан, — она ею и была.

 

А её достопочтенный император зачем-то приставил за ней наблюдать.

 

Колечки из дыма плавно поднимались к потолку, словно в укор Цю Хайтан, исчезая из видимости. Если бы она могла просто взять и уйти, растворяясь в бесконечных галереях дворца, она была бы гораздо счастливее. И не наблюдала бы, как мелкая хозяйка дворца хлестала плетью девицу из прислуги совершенно без повода.

 

Вмешиваться было бессмысленно. Цю Хайтан поняла это после десятой попытки. У принцесски не находилось даже мысли о том, что кто-то ещё может иметь значение, кроме Императора и её самой.

 

— Эй, старая дура…

 

Жизнь вообще редко поворачивалась к Цю Хайтан светлой стороной после того, как в её жизни появился противный Цзю. И хотя он был мёртв уже несколько десятилетий, ненавистные глаза недавно встретились ей на невинном лице ребёнка.

 

Маленький гость императора, тот же Цзю, снова нашёл её. Но теперь она знала, что от него стоило держаться подальше.

 

— Старая дура, ты слушаешь?!

 

— Что? — отозвалась Цю Хайтан, даже не скрывая усталого раздражения в голосе.

 

— Как эта госпожа тебе?

 

Мелкая хозяйка дворца стояла перед ней удивительно молчаливая с своём нежно-фиолетовом ханьфу с серебряной вышивкой — совершенно не в своём стиле. В волосах у неё блестели яшмовые шпильки, и Цю Хайтан поняла: она пыталась изобразить из себя Нин Инъин из далёкой императорской юности. И с закрытым ртом у неё это даже получалось.

 

— Эта считает госпожу очень милой. Императору она очень понравится, — она выпустила из себя дым, словно дракон с фресок, и улыбнулась, грустно и устало.

 

Мелкая хозяйка дворца была похожа на её младшую сестру, если бы она успела родиться. Цю Хайтан не чувствуешь боли, только серое сожаление.

 

— Пошли уж, хозяйка Хуаньхуа, скоро будут подавать ужин.

 

***

Император, бросивший столько времени на поиски белого духа, возвращался в отведённые ему покои градоначальника и злился. Синьмо на поясе сверкал и жаждал крови, подкрепляемый его гневом, а по земле стелилось столько тёмной ци, что даже цветы медленно умирали под её гнётом.

 

«То, чего ты по-настоящему хочешь, ты никогда не получишь», — сказал когда-то мерзкий учитель.

 

Учитель добрый, не-его, только качал головой и грустно улыбался за тонким веером. «Ты не можешь изменить то, что тебе предначертано. Но ты можешь постараться не упустить свой шанс, когда он наконец-то появится перед тобой».

 

Император Троецарствия тогда зубами хотел выгрызть своё. Но не стал.

 

Потому что это счастье тоже было не-его. И он отступил. А сейчас чей-то голос, приятный и мелодичный, звал его по ночам, а сегодня вот явился на рассвете, но добраться до него не получалось, как бы ни хотелось.

 

Ло Бинхэ хотел рвать на себе волосы и проливать чужую кровь, лишь бы успокоить зудящее внутри чувство обиды на судьбу. Императору хотелось, чтобы всё закончилось, он — вернулся во дворец к своему прекрасному цветнику, а шепоток, от которого бежали искры по позвоночнику — плавно стёрся из памяти.

 

«То, чего ты по-настоящему хочешь, ты никогда не получишь».

 

В покоях его ждали обеспокоенная (и потому злая) Ша Хуалин и по обыкновенному бесстрастный Мобэй-цзюнь. Человеческие и демонический военачальники ожидали приёма в кабинете, и нужно было снова брать себя в руки. Император Троецарствия не должен был показывать своих слабостей, иначе гори синем пламенем его Троецарствие…

 

Император молча проследовал к своему рабочему столу — бумаги перед ним лежали практически горкой. Ещё одна головная боль.

 

— Господин, вы наконец-то вернулись! — защебетала Ша Хуалин, пытающаяся скрыть раздражение в голосе. — Эта Ша так беспокоилась о вас, что уже хотела броситься на поиски!

 

— Уж не думаешь ли ты, что этот Император не способен сам о себе позаботиться? — Ло Бинхэ придавил её тёмной Ци, и она задушенно засипела:

 

— Нет, господин, что вы! Эта Ша не смеет даже думать о подобном. Она всего лишь хотела позаботиться о своём достопочтенном супруге.

 

— Тогда ступай и подготовь ему чай.

 

— Эта Ша исполнит всё в лучшем виде! — Ша Хуалин, кровавый генерал императорских войск, рядом с ним всегда была всего лишь девчонкой, наглой и бесноватой. Сейчас же она, потрёпанная и испуганная, шелестела звоном монет на одеждах в кухню, кричать и распоряжаться, словно маленькая госпожа — и эта её черта умиляла и раздражала Императора одновременно.

 

— Вы буквально отшвырнули её, достопочтенный господин, — негромко, словно рокот ледяной глыбы, сказал Мобэй-цзюнь.

 

— Её болтовня доставляет этому императору одну головную боль.

 

— Этому генералу избавить господина от леди Ша?

 

— Не стоит утруждаться. Мы вернёмся в столицу достаточно скоро, чтобы неудовольствие стоило смерти прекрасного полководца.

 

Император откинулся в кресле и осмотрел комнату. Дорогая, но безвкусная, мебель, паршивые картины, занавешенное окно — ничего не цепляло взгляд, заставляя гудящую и тяжёлую голову болеть ещё пуще. Ничего, кроме…

 

— Откуда здесь этот цветок?

 

…кроме нежного снежного ириса в стеклянной вазе прямо перед ним.

 

— Этот генерал не знает. Он уже был здесь, когда этот пришёл.

 

«Император гневается?» — насмешливо протянул ненавистно-обожаемый голос, обжигая чужим дыханием ухо.

 

Тонкий запах был едва различим, и Ло Бинхэ пришлось практически уткнуться в него носом, чтобы почувствовать. Энергия Инь защекотала ноздри.

 

Мигрень отступила.

 

Ло Бинхэ едва сдержал порыв броситься прочь от голоса и вместе с тем — ринуться его искать, однако внешне остался бесстрастным. Даже когда чужие пальцы, прохладные и почти не ощутимые, начали массировать его затылок.

 

Движение было таким отточенным и спокойным, словно для них это был давно привычный ритуал помощи.

 

«То, чего ты по-настоящему хочешь, ты никогда не получишь».

 

«Сейчас твоя голова пройдёт, достопочтенный Император. Даже великим иногда нужна помощь в самых простых вещах».

 

Ло Бинхэ прикрыл глаза и буквально ощутил человека за собой: хрупкого, тонкого, язвительного, но в глубине души — доброго и чуткого. Как снежный ирис, зажатый в пальцах: одно неловкое движение, и он сломается. Двери покоев тихонько стукнули: Мобэй-цзюнь всегда знал, когда ему следовало уйти.

 

«Кто ты?» — подумал Император как можно громче, лишь бы этот белый дух смог его услышать.

 

Голос замолчал, а движение пальцев в волосах замедлилось. Призрак задумался. Остатки мигрени ещё потряхивали разум, но уже сходили на нет. Времени у них оставалось катастрофически мало.

 

«Ты будешь зол, если узнаешь».

 

Пальцы исчезли из его волос. Дух за спиной отступил.

 

«Кто ты?»

 

— Господин, вашего внимания требует один посетитель, — тихо проговорил вернувшийся генерал.

 

— Не сейчас, — практически рявкнул на него Император.

 

«КТО ТЫ?!»

 

«Не сейчас», — насмешливо-разочаровывающе протянул дух, прохладными кончиками пальцев дважды проведя полосы на его загривке.

 

— Господин, этот просит прощения, но он вынужден настаивать.

 

«КТО?!»

 

Вопрос остался без ответа: дух снова ушёл, не спросив императорского дозволения. Редкое существо, способное так нагло и так своевольно распоряжаться его терпением. Эти выходки раздражали Ло Бинхэ так же, как и заставляли сладко замирать что-то внутри давно очерствевшего сердца.

 

Так могла делать только Нин Инъин, когда они встречали вместе рассвет холодным февральским утром. Там, где её вечная молодость переставала играть значительную роль, и они просто ждали восхода на уединённой террасе её покоев, укрытые меховыми накидками и невинно сидящие рядом, как в давние ученические времена.

 

Когда Ло Бинхэ был просто Ло Бинхэ, без ужасающего императорского придыхания, и когда он был в неё влюблён. Снежный ирис сломался в пальцах — время ушло.

 

— Господин! — вновь позвал его генерал Мобэй, возвращая в реальность. — Ваш посетитель!..

 

Он не успел — двери распахнулись, и в проёме показалась человеческая фигура. Меч на поясе, опрятная дорогая одежда, неброские, но утончённые украшения — всё это выдавало в нём странствующего учёного, которых эта земля не видела с момента уничтожения практически всех заклинателей.

 

— Этот мастер приветствует Императора.