Work Text:
В ночи все звуки кажутся громче, чем обычно.
Тиканье часов над холодильником. Завывание сквозняка в неотрегулированных окнах. Шорох шин и моторный гул заезжающей во двор машины. «Чпок» обновляющейся ленты новостей в «Вместе». Тревожный бубнёж репортёров и ведущих в телевизоре. Гудки в телефонной трубке.
Они становятся всё громче по нарастающей, с каждой секундой, с которой Дима не отвечает на звонок. А потом на звонок не отвечает Валик. А потом они не отвечают по очереди, и гудки превращаются в визжащие сирены. Вера с трудом пытается игнорировать и их, и подступающую панику, отдающую в горло и сердце кислотой, чертыхается, сбрасывает звонок и набирает заново. А потом ещё, и ещё, и ещё.
Шёпот её импровизированной молитвы кажется грохотом канонады посреди её маленькой кухни.
«Господи, пожалуйста, бога ради, пусть это не тот клуб, пожалуйста, пусть это не тот район, ради всего святого, умоляю, возьмите, блять, трубку, пожалуйста, нахера вы вообще туда попёрлись, не могли дома отметить, пожалуйста, Дима, Валя, пожалуйста, ради меня, ради Катеньки, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста».
Молитва, как и звонки, остаётся без ответа. Вера обессилено таращится в бегущую строку экстренного выпуска новостей, снова набирает номер и вслепую шарит на столе едва начатую пачку сигарет.
В ночи щелчок зажигалки звучит как взрыв.
***
- Вер, что делаешь на следующих выходных? - издалека, но не особо шифруясь, спросил Валик.
- Как минимум проснуться, как максимум ещё не придумала. А что?
- Дарю идею на миллион, - Дима разлил кипяток по чашкам и встал в позу человека, который собирался предложить чертовски охуительный план. - Ты, Кот и стотысячный пересмотр «Анастасии». Возможно императорский бал с пижамной вечеринкой.
Вера быстро прикинула в уме даты, хитро улыбнулась, задвигала вверх-вниз бровями и ответила, что согласна при условии, что через девять месяцев она первая (ну ладно, третья) понянчит на руках ещё одного племянника или племянницу. Дима на это закатил глаза, Валик подавился чаем и сипло поблагодарил. Катя радостно взвизгнула и забралась со своей табуретки к Вере на колени, обняв за шею. Мультфильм она пересматривала почти каждый день на протяжении уже нескольких месяцев, но с тётей в её небольшой гостиной танцевала не так уж и часто. А если она ещё и ночевать останется, то можно будет немного пренебречь режимом дня и долго-долго не спать и посмотреть что-нибудь ещё, или книжку вместе почитать, или пораскрашивать новую раскраску, что Женя подарила, столько идей, столько дел!
- Вообще, и я тебе это сейчас по очень большому секрету говорю, - по-заговорщически тихо начал Дима тем же вечером, хотя кроме него с Верой на кухне больше никого не было: Валик повёл Катю на тренировку по плаванию. - Мы об этом думаем. В смысле, про второго, - он смущённо улыбнулся и спрятал лицо за полупустой бутылкой домашней вишнёвой наливки, когда Вера пискнула и в шоке прикрыла рот рукой. - Не прямо сейчас и не на этих выходных, конечно, но в ближайшие пару лет. Пока здоровье и ресурсы позволяют, да и не хочется, чтобы потом была большая разница в возрасте с Котом.
- Это поэтому Валя сказал, что опять курить бросил?
- Ага, - Дима ещё шире расплылся в улыбке, подперев кулаком подбородок. - Но он ещё долго бросать будет, так что...
Дубин постучал пальцами по столу и выдохнул.
- Спасибо, что согласилась взять её на выходные, ты не представляешь, как долго я их ждал. Я ещё раньше хотел спросить, но из головы вылетало.
- Всегда рада помочь, - кивнула Вера, разливая остатки вишнёвки. - Особенно если надо с Котиком посидеть. Я вообще хочу в отпуск в деревню умотать, устроить детокс по всем возможным фронтам, отключить телефон, спать до обеда и жрать помидоры с грядки. У Кати вроде каникулы в это же время, я бы её с собой взяла, если вы не против. Вам бы обоим не помешало вдвоём отдохнуть, не то чтоб я не в своё дело лезу.
Дима задумчиво пожал плечами. Почему бы и нет? Подружки только скучать будут, но как-нибудь неделю переживут. Вера приняла жест за «скорее да, попозже точно скажем».
- Я тогда Ире ещё напишу, Женёк наверняка тоже захочет поехать. Уже придумал подарок? Фаянс? Ромашки?
- Думаешь, если я просто побуду дома, а не на работе больше одного дня, это за подарок не сойдёт?
- Дмитрий!
- Не пыхти, - засмеялся Дубин. - Билеты на концерт его любимой группы, через неделю как раз выступают.
- Как, и никакого фаянсового сервиза?
- Вер, где мы и где фаянс. Но вот ромашки…
***
Спустя полчаса без ответа, пятое повторение репортажа без каких-либо новых подробностей и тупой боли во всём теле (пожалуйста пожалуйста пожалуйста) Вера снова сбросила звонок и дрожащими пальцами набрала третий номер. Почему она сразу про него не подумала.
- Да?
- Сев, это Вера. Дубина.
На том конце лишь судорожно выдохнули.
- Только не говори, что…
- Дима с Валей. Я не могу до них дозвониться. Они были на концерте.
Если бы у Веры были силы на что-то ещё, кроме этого разговора и удержания себя от скатывания в истерику, она бы обязательно удивилась тому, как ровно и чётко звучит её голос, будто раппорт зачитывает. Но силы были на исходе.
- Понял, - дрогнул динамик. - Нас вызвали на место, я в пути, дам знать, если что-то выяснится. Постарайся поспать, хорошо? Я тебе наберу. И новости выключи, не накручивайся, я их найду. Наверное, телефоны потеряли, когда выбегали, и сеть, возможно, глушат, звонки не проходят. Хорошо? Вера? Вер?
Пауза. Сева в тревоге ещё несколько раз пытается до неё дозваться. А Вера почувствовала, что как только она сказала это вслух, что уже час она не может дозвониться до родных, которые по какой-то абсолютно нелепой случайности пошли именно туда именно сегодня, на ней бетонной пылью начинает оседать усталость и разрушается наспех собранное из говна и палок спокойствие, что ещё чуть-чуть, одно слово, и её разорвёт.
- Хорошо.
И кладёт трубку.
В этой ночи тишина орала.
***
- Ну, как?
- Готишно, - авторитетно заявила Вера, придирчиво разглядывая Валика, крутящегося перед зеркалом, В шлевки джинс были вдеты многочисленные цепи, на тёмной майке поблескивали кольца портупеи, на плечи накинута любимая черная кожанка. Волосы распущены из своего привычного пучка и красиво обрамляли Валино лицо, то тут, то там проскакивал благородный отблеск седины. - А ты что думаешь, Коть? Красивый папка?
- Как чёр-р-рт! - игриво прорычала девочка, елозя на стуле, пока Дима заплетал ей косу. Походы к логопеду даром не прошли, Катя теперь была не просто Котей, а целой маленькой Тигрицей, храброй, пусть иногда и стеснительной.
- Ну, насчёт чёрта я бы поспорил, - протянул Калигари, внимательнее рассматривая вороньи лапки вокруг глаз, прежде чем взять с полочки кайал. - Вы настоящих чертей не видели, мне до них как до луны пешком.
- Ага, как же, - хмыкнул себе под нос Дима и чмокнул дочь в макушку. - Всё, Коть, беги одеваться, тётя Вера долго ждать тебя не будет, поедет домой танцевать вальс одна.
Катя спрыгнула со стула и с решимостью ледокола убежала в детскую. Вера осуждающе уставилась на Диму, сколько раз она просила не лепить из неё монстра для воспитания её единственной племяшки, но Дима только неловко пожал плечами. Упс, прости, я случайно, больше не буду, честное слово.
Позже Валя попрощался с девочками, закрывая за ними дверь, и вернулся в комнату, Дима открывал вино и, что-то напевая, доставал из шкафчика бокалы. Валик прислонился к косяку, скрестив руки на груди, и невольно залюбовался.
Настоящее в сравнении с прошлым иногда казалось ему сном, слишком хорошим, чтобы быть правдой, как в сладостном дурмане. Дима ещё в их самую первую встречу, целую вечность назад, тихо и незаметно, как и весь он сам, занял всё его сердце и весь его мир, а Валя этого сразу и не понял. То, что он влип по уши, дошло до него лишь со временем, когда помимо сердца, Дима завоевал доверие, уважение, авторитет, мысли и прочее. Через всё тот же тихий, вкрадчивый, но уверенный голос, объясняющий новое дело, требующее мнение эксперта; через решительность действий в очередной заварухе на заброшке; через тёплое касание руки на плече, усмиряющее и успокивающее после стрессовой погони, мол, я здесь, не бойся, я тебя держу. Со временем Калигари научился без слов различать в глазах Димы немые вопросы, от смешливого «ну что, Валентин, готовы к новым приключениям?», до однажды тёмного и умоляющего «пожалуйста, ты мне нужен живым, я не могу так, я не могу допустить, чтобы с тобой что-то случилось из-за меня, и я не всесилен, ты должен, прошу, я люблю тебя, оттолкни меня, неужели ты не видишь?». В ту ночь Валя увидел в его потемневших глазах не столько вопрос, сколько чистосердечное признание, и понял, что так же любит в ответ, но сам отталкивать наотрез отказался, а Дима оказался слишком упрям. С той ночи прошёл не один месяц, не одна ссора и не один долгий откровенный разговор, прежде чем темнота в глазах Димы из испуганной освободилась в жаждущую, голодную.
Что именно тогда привело к нему домой Дубина, абсолютно уязвимого, Калигари не узнал даже одно замужество и много годовщин спустя. На все расспросы он лишь качал головой или уклончиво отвечал, не давая никакой конкретики, переводил разговор на другую тему, чем беспокоил ещё больше. В какой-то момент Валик перестал спрашивать, приняв как факт то, что какие-то вещи о Диме ему никогда не будет суждено узнать. С невероятным человеком и риски всегда будут высоки, но Калигари это не смутило, лишь наоборот, зажгло всё его существо.
А потом, когда родилась Катя, и Дима потеснился в Валином сердце, чтобы отдать ей место, Валику периодически хотелось завыть.
У него не было сомнения в том, что их доченька желанный ребёнок, и что её рождение было одним из лучших решений в их жизни, и он её любит, и Дима любит их обоих и оберегает, но нервничать Валя стал в разы больше, каждый шаг вызывал сомнения, от которых потом было немного стыдно. Каждый выезд, каждое дело были как тупым ножом по сердцу, каждая новость о мрачных сектах и организациях били в голове тревогой, каждый слух о мистической природе загадочных преступлений заставляли пальцы холодеть. Как же, слухи, Валя в таких передрягах был и, к сожалению, не раз, и ничего утончённо таинственного, как все сплошь и рядом описывали, там нет, лишь первобытный страх, человеческий ужас и сплошная грязь. И он давно не боялся за себя: тревога за Диму давно вошла во вредную привычку, а от мысли, что что-то может случиться с Катей, его начинало трясти. Он знал, что это просто любовь, и он ничего не сможет с нею сделать. Так Валик спотыкался в своём страхе лишь на мгновение, потом он просто крепче прижимал к себе Катю, держал Диму за руку, и шёл дальше. Лишь иногда, поздним вечером, в темноте спальни замечал на себе и на Кате тот самый Димин взгляд с той встречи, до боли кричащий и о чём-то молящий. У Вали иногда неосознанно проскакивал такой же.
- О чём задумался?
Валик вздрогнул, как от пробуждения, отталкиваясь от дверного косяка, где замер, и посмотрел на стоящего перед ним супруга.
- Да так, - взял из рук Димы бокал, покрутил его в руке, посмотрел на мужа ещё раз.
Вот же ж везучий мерзавец, ни единого седого волоса на нём не замечено и вряд ли будет ещё много лет, в то время как Калигари очень медленно, но верно превращался в белую ворону («Ранняя седина - это секси», «Да, но не ценой моих нервов, малыш, пожалей нас всех»). Вороньи лапки так же обнимали уголки его глаз, в которых сейчас блестела искорка, уголок губ приподнят, и вообще у Димы сейчас было какое-то проказническое выражение на лице, предвкушающее очень хорошее время. Черная блуза с пышными рукавами и бантом-жабо на шее на нём сидела, словно сшитая на заказ. В принципе, она таковой и была: когда-то это была рубашка Валика, которую он подшил Диме, когда нужно было пробраться в очередной клуб с дресс-кодом, а у Дубина «неформальная» полка в то время была ещё очень-очень скромная. Валик на секунду вспомнил последствия той вылазки. Главное «последствие» плавает сейчас себе в бассейне, потом будет мультики смотреть.
- Тогда, - дзынь! - с годовщиной, Валь, - улыбнулся Дима, быстро чмокнул Валю в губы и отпил из бокала.
Валик сделал глоток, вино приятно и тепло обволокло горло, а сердце почему-то не кстати болезененно сжало, но опять, лишь на мгновение.
- Я тебя люблю, Дим, - сказал он так, словно говорил одновременно о своём самом сокровенном секрете и о чём-то обыденном, как о прогнозе погоды. - Я задумался о том, как сильно я тебя люблю, и как сильно я люблю Катю, и что я возможно постарел и стал слишком сентиментальным, потому что сейчас заплачу от того, как сильно я вас обоих люблю. И возможно ещё сильнее заплачу, потому что знаю, как сильно ты любишь нас в ответ. И что так будет всегда, потому что по-другому быть не может, - Валик почувствовал, как защипало в носу и сдавило горло, и сделал ещё глоток. - Вот. С годовщиной. Я тебя люблю.
Дима внимательно посмотрел на мужа, аккуратно выцепил из его рук бокал, поставил его и свой на столик, рядом с со свежим букетом ромашек в вазочке, и нежно, бережно взял лицо Валика в руки.
- И я тебя.
Еле ощутимо коснулся губами одной скулы, словно щекоча пёрышком, потом другой, затем кончика носа, такого любимого и красивого, переносицы, над бровью, висков, уголков глаз, и так медленно, постепенно, Дима покрыл невесомыми поцелуями всё горящее Валино лицо, постоянно повторяя одно и то же короткое признание, перехватил пару всё-таки прорвавшихся слезинок, пока наконец не прижался к губам. Слизал с них вкус вина и глубоко поцеловал, словно целую вечность чувствовал неутолимый голод и никак не мог насытиться. Калигари прикрыл глаза и прижался к мужу всем телом, обвивая руками шею. Валик чувствовал, как сильно его тянуло тогда, так сильно его тянет сейчас, как ему нужно стать ещё ближе, чем это вообще в принципе возможно. Воздух плавился сквозь слои одежды (такой ненужной, зачем она, зачем куда-то идти, останемся здесь, в этой тишине, только мы вдвоём).
- Люблю, - прервал Дима поцелуй, переводя дух и заглядывая Валику в глаза, решительно кивнув, словно дал нерушимый обет. - По-другому и быть не может.
В его взгляде Валик видел горящее пламя.
***
С кухни Вера ушла, пошатываясь, словно тело ей не совсем принадлежало, лишь когда за окном начало светать, а она сама очнулась и поняла, что уже несколько часов пялится в отключившийся телевизор, крепко вцепившись в телефон. Всё вокруг потеряло свой собственный звук и лишь дрожало, нервно пульсировало, пищало, гудело, было невнятным, как неумелый оркестр под толщей воды. Несколько раз за ночь она подрывалась с места, чтобы поехать туда, где (раньше?) был клуб, и караулить там лично этих двух поганцев, которые не знают, как пользоваться телефоном и зачем он им вообще нужен. И так же несколько раз вспоминала, что она сейчас дома не одна, и падала обратно на стул. Вера видела приходящие на телефон сообщения от Игоря, Иры и Лили, но не открывала их, ждала только одного конкретного уведомления от одного конкретного человека.
(«Почему только одного, Вера? Почему не трёх? Ты же не можешь знать наверняка?»)
Матрас прогнулся под её весом, жалобно скрипнули пружины. Под одеялом безмятежно посапывала Катя, вымотанная тренировкой. Волосы её ещё были влажные, скоро она проснётся с колтуном на голове и неровным пробором. Девочка была похожа и на Дубиных, и на Гашпаровых одновременно, взяла всю красоту от родителей: и светлая головушка (Димкина), и горбинка на носу (Валика), и на лице вечная сосредоточенная серьёзность с рвением к справедливости (Димкина? Валькина?), но как начнёт, улыбаясь, рассказывать о подругах, о плавании, о новых открытиях из детской энциклопедии, о приключениях в школе, о походе с папами в зоопарк, сияла как солнце (как они оба, даже если по Валику так сразу и не скажешь).
Вера позволила себе подумать, как ей хотелось бы, чтобы Катя подольше поспала. Вернее, как можно дольше не просыпалась. Вера ложится рядом с ней, и ей хочется не проснуться вовсе, тогда не придётся ни с чем разбираться. Не придётся прокручивать на повторе слова «клуб», «взрыв», «жертвы». Не придётся выслушивать слова «примите», «наши», «соболезнования». Не придётся искать слова, которыми она бы объяснила Коту, что случилось.
Нет. Их нет, и быть не может, и их не будет, с напускной решительностью взмолилась Вера. Пока Сева не отпишется, ничего не определено. Может правда выронили телефон, может правда связь плохая.
(Даже если звонок всё это время проходил. Даже если прошло уже несколько часов, и за это время не то, что можно было найти телефон со связью и отзвониться, что всё хорошо и они в порядке, но уже дойти до дома пешком. Вера старательно игнорировала это, давая чуду шанс случиться, как и всегда давала раньше.
Чтобы сосчитать, сколько раз Дима пропадал со всех радаров на своей работе, не хватит пальцев обеих рук. И всегда возвращался. И целёхонький, и с одной царапиной, и в мясо избитый, иногда с пустым взглядом, иногда еле ворочащий язык, но всегда живой. Ценой были покосившееся здоровье (у Димы) и новые седые волосы (у всех остальных), но Вера уже почти привыкла, что у брата есть невидимая броня от всех бед, что его ангел-хранитель однажды спустился к нему с небес, увидел его воочию, влюбился, надел кольцо на палец и сказал - не отпущу, оставайся здесь, и я с тобой останусь, будем на этой грешной земле (вдвоём) втроём. Вот только кто сейчас оберегает того ангела?)
Вера отрешённо нахмурилась, вспоминая все те фразы, которые приходилось говорить в клинике безутешным хозяевам в самые мрачные дни дежурств. Но всё было не то. Тогда это не было слишком личным. Как объяснить ребёнку, что её родителей не стало? Как объяснить ей, что такое в принципе, «не стало»? Катя, девочка невероятно умная, наверное уже знает, что такое смерть, но не знает, как это и как с этим справляться, особенно если это два самых важных в её жизни человека. А кто объяснит Вере, что её брата и зятя больше нет в живых и как ей дальше с этим жить? Как это вообще возможно? Кто объяснит маме? Друзьям?
(«Почему ты так в этом уверена, Вера?»)
Веру мотало и тошнило как от солнышка на детских качелях, вверх, вниз, от надежды к принятию худшего, и от страха перед подкинутой в неизвестность монеткой ей хотелось скулить. Рвано выдавив из себя воздух, Вера сосредоточилась на личике перед ней, словно заземлилась, пятками врезаясь в реальность и окружающую темень спальни. Ей надо вернуться в реальность, ту, которую она может сейчас схватить в руку и немного прийти в себя, протрезветь после невнятной отключки от происходящего. Слушала тихое, ровное дыхание девочки, звук, который в первый раз за несколько часов не казался невыносимой пыткой по ушам. Попыталась запомнить за Катю её последний на долгое время безмятежный счастливый сон.
Её спокойствие было как автоматически выскочившая кислородная маска в самолёте, сначала наденьте на себя, затем на ребёнка, и Вера сделала всё как надо, по инструкции, по учебнику, но этот всплеск скоро закончится. Эта маска прочна, но не вечна, рано или поздно она треснет, расколется на тысячу частей, и тогда Вера сможет дать себе волю что-то почувствовать, злость, горе, облегчение, но не сейчас, сейчас нельзя ни в коем случае. Скоро к ней на качели с солнышком подсядет Катя, и нельзя дать ей упасть ради её же блага. Прижимаем маску ко рту и дышим ровно.
(«Могло ли быть по-другому?»)
Сонно прикрыв глаза, Вера вспомнила про Игоря. Вот кто точно знает, что сказать, когда родителей больше нет в живых. Или не знает, но вспомнит, чего не хватало услышать ему самому тогда, много лет назад. Или не вспомнит, в очередной раз сходя с ума от горя и потери.
***
Когда Вера едва-едва провалилась в дрёму, телефон кротко и тихо, словно извиняясь за беспокойство, пиликнул сообщением.
«Нашли. Прости».
В рассвете не было слышно ничего.