Work Text:
Когда Джисон видит его впервые за этот вечер, то уже знает, что все кончится плохо. Может, не в общепринятом смысле — глобальная катастрофа, сгоревший дом, испорченные судьбы всех присутствующих, как в «Пункте назначения», — но в Джисоновом точно. Ни сломанных пальцев, ни порванных связок, но сразу два разбитых сердца, и одно из них — его.
В этом вся проблема.
Джисон уверен, потому что так всегда у них и происходит: что ни говори и ни делай, но конец будет неминуемо плохим и разрушительным. Они как самый наглядный пример цугцванга и закона Мерфи, и Джисон давно это уяснил, еще в тот день, когда впервые его встретил, такого красивого и язвительного.
С Сынмином их познакомил Чонин. Это была, кажется, пятница, когда он привел Джисона поиграть в настолки со своими новыми друзьями из универа. В очередной раз нарушив собственное обещание отсидеться дома и разобраться с приближающимися дедлайнами по истории искусств, Джисон согласился сразу после ключевой фразы «там будет Чанбин-хён».
Джисону нравился Чанбин-хён. Не в романтическом плане, а в том, в каком обычно нравились сонбэ — Чанбин вызывал доверие и уважение, а еще хорошо шутил и иногда помогал Джисону с домашкой по тем предметам, которые совпадали на их факультетах. Так что пожертвовать тишиной и продуктивностью ради пары вопросов об эссе для профессора Пака казалось вполне оправданным решением. Тем более с Чанбином было комфортно и весело едва ли не с первого дня, когда он, как и полагалось куратору, помогал сопляку-Джисону освоиться на первом курсе. Но что Джисону нравилось больше всего, так это то, какой забавный у Чанбина был смех — тот самый, который веселил всех остальных сам по себе, без шутки. Громкий и неповторимый, он работал безошибочно и звучал в самый подходящий момент, как огонек зажигалки для прикуривания той самой сигареты-только-когда-пью на вечеринке.
Поэтому Джисон согласился вовсе не из-за Ким Сынмина, который украл все его внимание уже через пятнадцать секунд после того, как объявился в квартире Феликса и Хёнджина. С момента их переезда в начале учебного года большая часть вечеринок и встреч проходили именно тут, и в тот момент, сидя на диване и от скуки доставая Чонина, Джисон подумывал о том, чтобы оставить на полке Хёнджинового шкафа свои пижамные штаны.
А потом появился он.
Некоторые моменты в жизни оставляют след в памяти и, по мнению хиромантов, на ладони (иногда в буквальном смысле, как в тот раз, когда Джисон забыл о нагретой плойке Чана). День их встречи не оставил следы ни там, ни там. Небо не обрушилось на землю, реки не стали черными, крыши домов не покрылись копотью, а Хан Джисон остался все тем же Хан Джисоном, как, впрочем, и Ким Сынмин — Ким Сынмином. Это была обычная пятница, около восьми часов вечера по Сеулу, потому что половину из них утром ждали субботние пары, и ничто не стало слишком особенным, чтобы считать аномальным.
И все-таки жизнь Джисона изменилась достаточно, чтобы предоставить ему шанс для катастрофической ошибки.
Его имя было знакомым, потому что Чонин не раз повторял о бывшем Феликса — «он похож на большого щенка, так же требует к себе внимания и лает на тех, кем недоволен». В тот день Сынмин выглядел, как и любой другой студент универа: уставший, в трениках и с синяками под глазами, намекающими на необходимость бросить кофеин и спать в два раза больше. Но было в нем нечто, из-за чего Джисону сразу подумалось — перед ним стоял общепризнанный краш. Неуложенные волосы аккуратно обрамляли худое лицо и казались довольно пушистыми и мягкими на ощупь, прищур глаз с легкостью идентифицировался как достаточно уверенный для колкой шутки, но не слишком, чтобы посчитать его самонадеянным. Но, что было хуже всего, синяя мерчовая толстовка с белыми буквами, обычно превращавшая Джисона в нерда, сидела на Сынмине просто идеально, будто пошитая для широких плеч и вытянутого тела, как какой-то дорогущий костюм для важного приема, и даже несмотря на оверсайз-силуэт он казался в ней стройным и спортивным. Было страшно представить, каким Сынмин был в рубашке и приталенных брюках.
— Он типа… — Джисон запнулся, не в силах подобрать верное слово, — какой-то крутой?
Он пихнул Чонина в голень, не сводя взгляда с высокой фигуры — Сынмин уже висел на спине Чанбина, который только вернулся с кухни, держа в руках огромную плошку попкорна. Джисон не мог расслышать их разговор, но по тому, как скукурузилось лицо Чанбина, догадался, что Сынмин был тем, кому тот прощал все. Подобные отношения у Джисона были только с Минхо, но язык тела говорил о привязанности старших куда больше, чем недовольные гримасы.
Чонин тем временем ущипнул его за руку, и Джисон с воплем подпрыгнул на месте. Вот, у кого он точно не был в фаворе.
— За что?!
— А какого хера ты меня тут пинаешь?
Джисон обиженно потер покрасневший участок кожи. Чонин не сожалел ни на йоту, лисьи глаза все еще щурились в недовольстве, но Джисон не решился доставать свой козырь хёна, на Чонина он все равно редко работал.
— Не любишь ты меня, — вместо этого запричитал он. Чонин цокнул и все-таки ласково толкнул его плечом. Оглянувшись, он спросил:
— Ты про кого вообще?
Все собрались в гостиной, чтобы сыграть в какую-то новую игру, которую купил Феликс (ни один из них не разбирался в настольных играх так, как он, и это было заметно по скорости, с которой они обычно продвигались): Чан кружил вокруг Хёнджина, явно пытаясь привлечь внимание и уговорить быть в одной команде, если придется делиться на группы, Минхо читал правила, повторяя под нос важные слова и перемежая их с ругательствами, Феликс раскладывал поле, скрупулезно выстраивая фигурки в ряд и карточки в стопки, а тот самый Сынмин продолжал виснуть на Чанбине, будто хотел сожрать его, а не попкорн. За это осуждать было сложно, Джисон и сам бы откусил от Чанбина кусочек.
— Про Сынмина, — наконец сообразил Джисон. — Похож на сноба.
Чонин фыркнул.
— Сынмин-хён не сноб, хоть и засранец, — он уже было отвернулся обратно в телефон, когда Джисон услышал его злорадное хихиканье. — А что, понравился?
Конечно, в тот вечер Джисон не сказал ему честное и безапелляционное «да, понравился», хотя оно крутилось у него на языке. Он хмыкнул и, прежде чем успел ответить хоть что-то — в идеале смешное или нелепое, — трусливо отвернулся, потому что Сынмин поймал его взгляд на себе.
А потом все поехало куда-то не туда, как это обычно бывает в студенческие годы, когда ты не находишь времени на вдумчивую интроспекцию и застреваешь в безопасной зоне из семи друзей, каждый из которых либо гей, либо бисексуал. Пара неловких разговоров, возникшее во время настольной игры сексуальное напряжение, две бутылки сидра на следующей субботней встрече, и вот он прямо тут — в объятиях своего краша, прижатый к стене и издающий позорно хриплые звуки.
По мнению Джисона, с его стороны было абсолютно неизбежно в свои одинокие двадцать один влюбиться в такого красавчика, как Ким Сынмин, и совсем скоро облажаться.
Пометка номер один: в понимании Джисона, «совсем скоро» — это три с половиной года, за которые они оба окончили университет, съехались в одну квартиру и прошли через тяжелый период экзистенциального кризиса (хотя, возможно, эта часть касалась только Джисона).
Не то чтобы пункт «проебать свои лучшие отношения» был в его плане «Успеть до тридцати», но Джисон почему-то знал, что он обязательно там появится. Возможно, именно эта уверенность и сыграла с ним злую шутку.
С ним вообще любили зло шутить. Даже в такой добрый семейный праздник, как Рождество, когда он приехал на вечеринку в дом Чана и Хёнджина, спустя полгода после того, как они с Сынмином разошлись.
— Он сказал, что скорее всего у него не получится приехать, — уверял его Хёнджин. — Знаешь, забитый график работы, какие-то свои дела…
И вот теперь Сынмин тут, на пороге съемного загородного дома, украшенного мишурой, гирляндами и даже тонкой веткой омелы, все в той же компании семерых друзей (все таких же геев и бисексуалов, только теперь не скрывающих романтическую привязанность), готовых играть весь вечер в настольные игры и пить соджу. И, не считая чуть более длинных и тонких волос, Джисон тоже не так далек от своей двадцатилетней версии, за одним важным исключением: он скорее его бывший, чем друг.
И по глазам Сынмина Джисон понимает — это кончится плохо. Потому что друзья сыграли злую шутку и с ним.
Пометка номер два: мысли не действия. В них куда меньше веса и объективности, лишь теории и страх против практических доказательств обратного.
Сынмин обезоруживающе улыбается встречающему его Чану, и Джисон отворачивается как в тот самый день, когда они впервые встретились, по-прежнему слабый и, видимо, безвозвратно обреченный. Глупо было надеяться, что полгода без этой идеальной белой улыбки, созданной покорять и влюблять, возымеют хоть какой-то эффект.
— Мне надо выпить, — Джисон оказывается на кухне так же стремительно, как и всегда, только в этот раз рука тянется не к аккуратным канапе, а бутылке сидра.
Хёнджин шлепает его по руке.
— Эй! — на его глазах уже блестит глиттер, хотя до основного празднования больше пяти часов, и это делает его менее грозным, чем он хочет быть. — Рано.
— Почему ты не сказал, что он все-таки будет здесь? — шипит на него Джисон, перехватив за запястье. — Мог бы предупредить!
— Чтобы что? — фыркает Хёнджин. — Чтобы ты смог найти предлог не приехать и провел Рождество один?
— Лучше один, чем в компании своего бывшего!
Это, конечно, не совсем правда, но и не ложь. Джисон действительно не уверен, что в этой ситуации лучше. Останься он дома, и, Хёнджин прав, сидел бы один, объедаясь сладостями и пересматривая всего «Гарри Поттера», пока мозг не соизволит заснуть. Но обернуться из-за молчания и увидеть Ким Сынмина в дверном проеме второй раз за пять минут? Сравнимо по тяжести.
— Привет.
— Привет, Сынмин-и! — Хёнджин бросается к нему, игнорируя всю неловкость, и впервые за сегодня Джисон ему благодарен (но он все еще далек от того, чтобы простить своего лучшего друга).
— Привет, — бубнит Джисон, потому что он достаточно вежливый.
Чан, выглядывающий из-за спины Сынмина, сочувствующе поджимает губы.
— Раз все собрались, можем пойти в гостиную и обсудить план на вечер, — как всегда ловко лавирующий в социальной неловкости, он добродушно похлопывает Сынмина по плечу. Его улыбка такая широкая, будто он уверен, что все просто замечательно, Джисон завидует. — Милый, покажешь Сынмин-и его комнату?
— Конечно, любимый, — Хёнджин практически выпихивает Сынмина из кухни, но Джисон замечает, как он успевает подмигнуть Чану, прежде чем исчезнуть в коридоре.
Джисон отворачивается и снова берется за горлышко бутылки. Чужое счастье никогда не вызывало в нем зависть, но собственная обида порождала простое человеческое желание опьянеть.
Рука Чана ложится сверху.
— Ханни, — ласково говорит он. — Я не хочу быть душнилой…
— Да не буду я напиваться, хён, — цокает Джисон. У него совершенно нет сил на споры и препирательства. Он прекрасно понимает, что не должен закатывать сцены, даже если внутри него все клокочет хуже подожженных и закинутых в коробку петард. — Не надо возиться со мной. Вы же не для этого его позвали.
Чан тяжело вздыхает, и Джисону почти становится стыдно.
Почти, потому что потом Чан говорит:
— За тобой, кстати, посуда.
— Хён!
Громкий смех Чана делает ситуацию лучше, будто это его магическая способность. Джисон начинает верить, что при определенных усилиях сможет пережить сегодняшнее Рождество.
Пока они плетутся по скрипящим медовым половицам в гостиную, Джисон разрабатывает гениальный план, который должен привести его к успеху и позволить проснуться завтра, может, и с похмельем, но с чистой совестью.
Пункт Гениального Плана номер один: игнорировать Ким Сынмина и его красивую улыбку.
Джисон не хочет желать ему чего-то поистине плохого, — он не из таких бывших, честно! — но воспоминания о расплывающихся в стороны губах Сынмина селят злорадную надежду, что сегодня тот будет в своем сварливом или серьезном настроении. Хотя ворчит он тоже очаровательно, вынести это все-таки куда легче, чем ослепительно белые зубы и сощуренные до тонких месяцев глаза, от которых грудь Джисона предательски наливается нагретой, липкой патокой.
Настроенный решительно, Джисон вычеркивает этот пункт уже через час. Главным противником в этом заранее проигрышном бою оказывается Со Чанбин, даже спустя годы веселый и хохочущий, точно мультяшный персонаж.
Джисон корчит лицо, когда на входе в комнату замечает, как Минхо притягивает Чонина к себе на колени.
— Иу, геи.
— Ты придурок? — кажется, это бубнит Минхо, но по следующей фразе все еще стоящему в проеме Джисону удается расслышать голос Чонина. Будь зрение похуже, и Джисон бы вообще не различил их с такого расстояния. Как там говорится, «ты — то, что ты ешь»? — Ты встречался с Сынмин-хёном три года.
Крыть нечем, поэтому Джисон вальяжно заходит в гостиную со скрещенными на груди руками и гордо задранным подбородком.
— Я сынминосексуал, — фыркает он, опираясь об изголовье дивана. — Это другое.
— Звучит, как болезнь, — язвительно подмечает Минхо. Устроившийся в его объятиях Чонин — и когда он только стал таким тактильным и нежным? — кивает.
— Неизлечимая, — добавляет он. Вид у него при этом, точно у блондинки из «Дрянных девчонок» — Джисон чувствует себя простушкой, позабывшей, что сегодня следовало прийти в розовом.
— Минхо плохо на тебя влияет, — цокает он. — Теперь ты вообще никого не уважаешь кроме него.
Чонин невозмутимо пожимает плечами, пока его длинные пальцы с кольцами исчезают в светлых волосах Минхо. Тот жмурится и наверняка урчит, как довольный кот — к счастью Джисона, с другого конца гостиной этого не слышно.
— Пора признать, — язвительно подмечает Чонин, — дело не в моих отношениях с хёном.
Джисон даже не успевает придумать колкость — Чанбин выпархивает из коридора, и в дверях остается Сынмин. Второй раз за день он похож на человека, заставшего не предназначенную для него часть разговора и неуверенного, как ему стоит на нее реагировать. Джисону действительно стоит быть внимательнее.
Он хочет отшутиться, но Чанбин делает совершенно дурацкое эгье, которое Джисон скорее слышит, чем видит.
— А меня ты любишь, Чонини?
Взгляд Джисона все так же направлен на застывшего музейной статуей Сынмина. Комбинация из выходки Чанбина и страдальческего визга Чонина работает безошибочно: его ресницы трепыхаются от смешка, обрамленные лучиками морщинок глаза сужаются, а на губах расцветает та самая улыбка, ради которой Джисон всегда был готов сворачивать горы или хотя бы вставать с кровати в свои самые тяжелые дни.
Текучее тепло липнет к его ребрам изнутри быстрее, чем Джисон успеет отвернуться. Какой же он слабак.
Замечательно. Минус пункт номер один.
Джисону приходится на ходу придумывать пункт Гениального Плана номер два : избегать Ким Сынмина все последующие двадцать четыре часа. Это зависит уже больше от него, чем от обстоятельств, так что Джисон верит в свои способности. Не полагайся на других, наверняка гласит какая-то мудрость, и Джисон достаточно самонадеян, чтобы следовать ей в этот замечательный (нет) рождественский вечер.
— Можно я все-таки выпью? — плаксиво просит он, когда остается на кухне с Феликсом и Хёнджином. Это единственное место во всем огромном доме, где он чувствует себя достаточно безопасно и приемлемо одиноко.
Его друзья переглядываются — как всегда эта необъяснимая телепатическая связь, которая устанавливается только между людьми, прожившими друг с другом больше пары лет, — и явно нехотя кивают. Феликс достает бутылку из холодильника и протягивает Джисону.
— Боже, спасибо!
— Можно просто Феликс.
Джисон ликующе хлопает, а после короткого глотка — он все еще не любит алкоголь, но вишневый привкус делает все значительно лучше — издает причмокивающий звук и протяжно выдыхает.
Хёнджин хихикает над его театральностью.
— Ты, кстати, упаковал подарки? — спрашивает он. — Или как всегда кинул в скучные пакеты и даже забыл подписать?
— Это было всего один раз! — протестует Джисон. Сидр приятно холодит ладонь и даже как-то поднимает настроение, хотя он не фанат алкоголя. — И в этот раз мне просто не хватило упаковочной бумаги…
Разразившийся смехом Феликс пихает Хёнджина в бок.
— С Чанни-хёна пять тысяч вон!
— Вы что, идиоты, поспорили на такую херню? — неверяще щурится Джисон. — Серьезно?
Хёнджин пожимает плечами и прячет виноватый взгляд, хмурясь.
— Чанни сказал, что ты спрашивал у него, где мы берем бумагу для подарков. Феликс сидел рядом и сказал, что ты все равно передумаешь маяться с этим…
Джисон хорошо помнит тот день, потому что он петлял по гребаному пятиэтажному «Дайсо» почти час, прежде чем психанул и вышел с двумя пакетами бесполезных пылесборников. Мысль запастись упаковочной бумагой действительно посетила его накануне — Джисон хотел перехитрить свой депрессивный мозг и взбодриться, добавив уюта и праздничного настроения в унылую рутину, но весь энтузиазм погас вместе с поломанным светодиодным оленем, которого они купили с Сынмином пару лет назад. Этот день Джисон тоже помнит хорошо, но прибегать к ностальгии рядом с кухонным островком не планирует.
Чертов Ким Сынмин умудряется появляться в его голове даже не находясь рядом! Джисон так легко не уступит ни ему, ни собственному подсознанию.
— Неужели вы оба упаковали свои подарки?
Феликс тут же кивает.
— Мы с хёном, — Джисон сразу понимает, что он говорит про Чанбина, потому что никому другому не достается столько любви в его взгляде, — купили пять видов бумаги и упаковывали вместе. Он трижды порвал все на сгибах, а потом заклеивал скотчем. Так что, если кому-то из вас, — он указывает на них с Хёнджином ложкой, обмазанной чем-то блестящим, — достанется порванный подарок, это не мой. Но я вам не говорил.
Хёнджин опять смеется, потому что, во-первых, Феликс выглядит забавно с красной шапкой набекрень, и, во-вторых, потому что это Хёнджин, а он любит смеяться. Джисон пихает его локтем.
— Ну а ты? Опять звездочки?
— Нет, — дует он губы, — пришлось отдать эту бумагу Минхо-хёну.
— Почему?
— Потому что он просто забрал ее, когда они с Йенни были у нас в гостях на той неделе. Мы купили новую, с какими-то милыми человечками.
«Мы», «нас», «они»… Все его друзья гребаные геи! И, может, Джисон тоже гей, но от них за версту воняет любовью и праздничным настроением, а вот это уже просто несправедливо! Когда они только начали общаться компанией, Джисон догадывался, что этим все и кончится — в конце концов, именно так они приводили друг друга.
«Это мой будущий муж», — сказал Чан Джисону, когда увидел Хёнджина-первокурсника. Чану нравились и девчонки, но то, как он вцепился в Хёнджина, было достойно ни то уважения, ни то зависти. Чан мирился с его отказами и драматизмом полтора года, за которые Джисон познакомился с Феликсом в гей-клубе и начал общаться с Хёнджином сам, а тот в свою очередь выносил мозг о безответном краше в их красавчика-куратора Минхо, который был на тот момент в отношениях с другим парнем. Санта Барбара, достойная «Сплетницы» или дейтинг-шоу, Джисон такое любил.
Чонин же просто поцеловал Джисона на своем первом посвящении, где тот помогал Чану с организацией, и как-то сам влился в их компанию.
Под вопросом всегда был только Чанбин, его обычный куратор-друг, но Джисону даже тогда казалось, что перед Феликсом не устоит и гетеро.
И вот они все предсказуемо сошлись друг с другом, а Джисон… Джисон остался один. Как и Сынмин (во многом по вине Джисона).
— Знаете, пойду переложу ваши подарки в свои скучные пакеты, — язвит Джисон. Бутылка сидра уже не кажется ему спасательным кругом, лучше бы ему просто отвлечься и передохнуть.
Хёнджин клонит голову вниз, но успокаивать его совсем не хочется, тем более когда этим может заняться его жених или на крайний случай Феликс, если не отвлечется на своего чудо-бойфренда. Ох, Джисону и впрямь следует подумать о чем-то другом.
Он сидит на полу, раскладывая все по однотипным крафтовым пакетам, когда раздается стук.
— Черт…
Прежде чем разрешить войти, Джисон неуклюже собирает разбросанные вещи в кучу и пихает обратно в спортивную сумку, которую пришлось искать весь прошлый вечер в шкафу. Ему даже не хочется вспоминать, какие еще вещи он там заметил, потому что половина из них принадлежали не ему.
Голова Сынмина появляется в проеме, как летающий объект из хоррор-фильма, пока все тело скрыто дверью.
Джисон вскидывает бровь. Какого черта?
— Чан-хён попросил упаковать твои подарки, — угрюмо бубнит Сынмин.
— И ты повелся?
— Он разрешил мне не играть в «Монополию».
— Ты любишь «Монополию», — замечает Джисон, смерив Сынмина взглядом. Тот поджимает губы, но даже не моргает, потому что это именно то, какой он есть — упрямый и непробиваемый. Джисон всегда в нем это любил.
Любит, что уж.
И это тоже то, какой он есть — преданный и слабый перед близкими людьми.
— Ладно? — вздыхает он. — У меня тут все равно только пакеты.
Дверь распахивается, и кроме унылого, ничуть не праздничного свитера Джисон видит два тонких рулона бумаги.
— Ага, они об этом подумали, — усмешка выходит у Сынмина натянутой, а движения неуклюжими, как у огромных собак на тех видео, где они прыгают в клетку для маленьких животных и не могут найти себе место. Джисон точно такие видел, его Тикток — мэшап из роликов милых питомцев и эдитов с аниме-героями.
Остается только пожать плечами и разрешить Сынмину устроиться рядом.
И так пункт Гениального Плана номер два — избегать Ким Сынмина все последующие двадцать четыре часа — получает свой второй минус на мнимом клочке бумаги благодаря его друзьям, отдаляя Джисона от спокойного Рождества еще сильнее (без лишнего драматизма, на другой конец Галактики). Потому что если до этого он был на трехочковой линии от броска, то теперь до корзины ему нужно пересечь все баскетбольное поле.
А у Джисона плохо с играми с мячом.
— Здесь есть подарок для меня? — Сынмин усаживается на безопасном расстоянии, скрестив ноги и заглянув в ближайший пакет.
— Ну я же не тварь, — фыркает Джисон.
Он предусмотрительно отодвигает пакет, который собирался оставить под елкой для Сынмина, подальше.
— Просто давай покончим с этим быстрее.
Рот Сынмина приоткрывается — вероятно, для ответа, — но ни один звук так и не вылетает. Смиренно кивнув, он приступает за первый попавшийся подарок — по совету Хёнджина, Джисон положил всем по ароматической свечке, так что Сынмин весело хмыкает.
Оберточная бумага хрустит и шелестит, узоры мелькают под приглушенным светом, и Джисон не замечает, как начинает напевать какую-то рождественскую мелодию, заевшую из-за многочисленных проигрываний во всех магазинах.
— Ты что, — Сынмин умело справляется с коробкой формочек для выпекания, — реально поешь эту песню?
— Какую «эту»?
Сынмин закатывает глаза.
— Я не отдавал твое сердце на следующий день, * — важно подмечает он и скрещивает руки на груди так, словно они действительно сделают песню предметом спора.
Джисон даже теряется от его игривого настроения.
— Было бы совсем ужасно сделать это на Рождество и испортить мне праздник.
— Зато запоминается.
— Что ж, нет, спасибо, у меня не такие проблемы с памятью, Ким Сынмин.
Сынмин делает то самое лицо, которым обычно дразнятся — «да-да, конечно» говорит оно за него, но Джисон не ведется и, к своей чести, не показывает ему язык.
Комната опять погружается в шуршание и короткие вопросы — «Это для Ёнбока? Ему подойдет», «Я так ничего и не придумал для Минхо-хёна, дарю какую-то херню для них с Чонином. А ты?», — и Джисон совсем не замечает, как расслабляется. Странное и почти забытое чувство комфорта, которое ему когда-то дарил только Сынмин, наполняет изнутри, как крепкий алкоголь. Тепло, пьяняще и так, что развязывает язык.
— Из-за тебя я не пошел на каток в этом году, — признается он. Его голос тихий, но в нем совсем нет обиды, потому что ему не в чем упрекнуть Сынмина. Просто хочется немного поныть.
— Почему? — вопрос Сынмина звучит искренне, и именно поэтому Джисон, не осмелившись поднять голову, продолжает возиться с алой лентой. — Тебе же нравится.
— Я неуклюжий.
— Говоришь так, будто я хорошо катаюсь, — фыркает Сынмин.
Пальцы у него длинные и ловкие, когда он перевязывает ими блестящий атлас, они выглядят очень красиво, будто у пианиста. Джисон позволяет себе немного залипнуть, делая вид, что это для обучающих целей.
— Вдвоем падать не так больно.
Сынмин тихо смеется, и Джисону даже не нужно на него смотреть, чтобы знать, как он улыбается.
— Это потому что ты всегда падал на меня, — ласково произносит Сынмин.
В комнате тепло-тепло, свитер совсем не колется, сквозняк не дует по полу, а Джисону почему-то нестерпимо хочется заплакать. Может, теперь все-таки от обиды, но все еще не из-за Сынмина. Вина всегда была на нем, на Джисоне.
— Извини.
— Да ладно, — легкомысленно отмахивается Сынмин, не обращая внимания на изменения в Джисоновом голосе, — все нормально. Я тоже падал на тебя пару раз.
— Не за это, — лента выскальзывает из рук, все старания оказываются бесполезными, и почти завязанный бант распадается багровыми реками по шершавой бумаге. Опять бросает все на середине. — А вообще. В целом, наверное. Короче, извини, Сынмин-а.
Сынмин ничего не говорит, и Джисону впору впасть в кататонический ужас от происходящего: сегодня канун Рождества, праздник, он обещал быть паинькой и не творить подобную дичь, но вместо этого поднимает давно забытую тему с человеком, которого сам же и отпустил полгода назад, в дождливый июльский вторник, когда сил надеяться и бороться совсем не осталось.
— Ты тоже извини.
Джисон на эти слова едва ли не хрюкает.
— За что? Это я тебя достал, а не ты меня, — он по-прежнему смотрит на незапакованный подарок для Чана. Может, стоило купить ему что-то получше, чем очередной милый шарф? — И расстаться тоже я предложил.
Отложив подарок на пол, Джисон облокачивается спиной на кровать и закрывает глаза. Даже если именно этого он и ждет, он не надеется, что остальные начнут их искать — в конце концов, это наверняка их план, чтобы Джисон и Сынмин поговорили, а не портили всеобщее веселье своей неловкостью. Но предлог спуститься вниз валидный, подарки все равно надо положить под елку, Чан однозначно задвинет целую речь, которую хорошо бы послушать, им еще прибираться, а Джисону и вовсе мыть посуду, так что…
— Я не… — Сынмин запинается, и Джисону ужасно сильно хочется сказать ему привычное «забей», которым он постоянно бросался еще во время отношений. — Мне не стоило принимать все… молча.
— Я бы не обиделся, если бы ты послал меня нахер, знаешь.
— Я не об этом, — Сынмин устраивается рядом, Джисон замечает краем глаза, как он закрывает собой свет от торшера и почти не мигающей гирлянды. — Нам стоило поговорить.
— Кажется, наоборот. Мне стоило хоть раз в жизни заткнуться.
Сынмин усмехается, совсем тихо, но Джисону это нравится, не так угнетает.
— Это не так, Хан-и. Просто я не хотел расставаться, и должен был об этом сказать, а получилось… как получилось.
Вот так просто.
Джисон не хочет об этом думать. Ни о его словах, ни о расставании, ни о том, что они и впрямь ничего не обсудили. Он не хочет думать о том, что все последние полгода сомневался в своем решении, хотя обычно ни о чем не жалеет. Он не хочет выяснять отношения вот прямо сейчас, на праздничной, блять, вечеринке, где им положено отдыхать и веселиться. Он вообще это все не любит — раскладывать по полкам, мусолить, говорить. В его привычке кидаться ульмативными фразами и не оглядываться, чтобы никогда не тонуть в душной рефлексии, будто вся жизнь — один сплошной сеанс у психотерапевта. Джисону нравится быть проще, легче и чтобы без дополнительных поводов для печали, будто мало всего, что происходит в мире.
Но еще Джисон хочет целовать Сынмина снова. Его губы, руки, ключицы и бедра. Он хочет целовать его, когда просыпается утром в удобной нагретой кровати, когда принимает душ или приходит домой с новой работы, когда ест пиццу и дразняще тянется уже после того, как Сынмин почистил зубы. И даже на этой дурацкой вечеринке он хочет сидеть именно с ним, как год назад и два года, и три, потому что им положено отдыхать и веселиться, а Джисон привык это делать, когда Сынмин рядом. Он ведь его все еще любит — сложного, необычного, вот такого иногда вдумчивого и чудного. Джисону нравится в нем все, даже если сам он совсем иной, куда более очевидный и открытый.
— Почему ты ничего не сказал?
Когда он открывает глаза, потолок в подобном освещении совсем рыжий, почти мандариновый, как разбросанная на кухне кожура после нашествия Хёнджина. Джисону кажется, что все это марево, что он где-то не здесь и не сейчас, а в жарком летнем дне, в их квартире в Тонджакку с видом, за который пришлось отвалить лишний миллион вон. Сынмина тогда даже не пришлось уговаривать, но Джисон все равно был благодарен.
— Я не поспевал за тобой, — признается он. — Не в плане, что я тупой, знаешь, а в целом. Просто застрял где-то там, на втором курсе, когда ты еще носил ту синюю толстовку универа. Она, кстати, тебе пиздец как шла.
Сынмин снова коротко смеется.
— Я из нее не вылезал, как понял, что она тебе нравится, — он, наверное, тоже сейчас не здесь, а там, говорит слова, которые не смог сказать сразу. — Джисон. Ради тебя я бы остановился.
Джисон качает головой.
— Я бы винил себя.
— Ты дура-а-ак, — Сынмин растягивает звуки, и Джисон наконец поворачивается. Сынмин клонит голову набок, к нему. Глаза у него печальные, но добрые, совсем мягкосердечные. — Потому что без тебя все равно случилось именно это, Джисон. Я никак не могу сдвинуться.
Джисону не хочется верить, что он герой мелодрамы про бывших. Они с Хёнджином смотрели пару похожих еще в универе, только ссор и криков в них обычно было больше, — может, нюансы менталитета, — а потом Джисону надоело такое количество душевных мук и он спихнул подобные кино-вечера на Чана. Тот, влюбленный и привычно милый, конечно, охотно принял весь удар на себя. (Джисон до сих пор уверен, что именно благодаря этому Чан и Хёнджин наконец поцеловались и начали встречаться).
Но, кажется, все именно так, и Джисону даже не надо романтизировать свою жизнь, потому что чертов Ким Сынмин наклоняется к нему ближе и почти беззвучно произносит:
— Я все еще скучаю.
Джисон снова хочет заплакать. Не навзрыд, а самую малость, как бывает от сильных эмоций, переполняющих до боли в грудной клетке.
Так сильно, так хорошо.
— Я тоже.
Пункт Гениального Плана номер три: ни в коем случае, ни под каким предлогом, ни за что на Свете не целовать Ким Сынмина. Даже если Джисон пьян, даже если не может думать ни о чем другом, даже если они случайно — действительно случайно, а не как это часто бывает из-за их неугомонных друзей, возомнивших себя рыцарем Галеотто, — окажутся вместе, ни за что не целовать Ким Сынмина.
Но Джисон трезв, в этой комнате они сидят не случайно, а Ким Сынмин притягателен, как никогда прежде.
Поэтому Джисон целует его так мягко, точно это их самый первый раз, который в сущности был абсолютно далек от подобной нежности и сладостной томности. Губы у Сынмина все еще тонкие, но приятные, и Джисон не может ими насытиться, потому что все эти полгода тосковал по ним, как шахтер по свежему воздуху и как капитан корабля по земле. Это не гипербола, не поэтичное сравнение, потому что он лезет к Сынмину на колени, тянет к себе за шею, забывает дышать и действительно понимает, что плачет.
Большие и теплые ладони Сынмина принимают его, как лунный цветок — ночь. Охотно, но плавно и бережливо, будто это всего на несколько часов.
Джисон действительно отстраняется, но его лоб упирается в лоб Сынмина, а грудь касается Сынминовой при каждом вдохе.
— Мы оба такие… — насмешливо замечает Джисон, пока пальцы путаются в чужих отросших волосах, — не знаю.
Непонятные. Сложные. Не провальные, но причудливые. Вулкан, извержение которого с одинаковой вероятностью может никогда не случиться или разрушить целый остров.
В итоге Джисон выбирает другое.
— Странные?
Сынмин весело фыркает, его пальцы выводят на Джисоновой пояснице круги.
— Минус на минус дает плюс, — шепчет он. Почему-то от этих слов становится правильным образом хорошо и приятно, в самой нужной мере, как будто они стоят у закрытой двери, и только Сынмин опять знает, какой нужен ключ.
— Я скучал, — повторяет Джисон.
Сынмин качает головой, и получается так, что Джисон тоже. Он понимает — прошло столько лет, а он действительно не изменился, и Сынмин опять видит в нем влюбленного дурачка (он прав), а забавные оленьи рога наверняка делают его еще более нелепым.
Джисон нервно снимает их и откидывает на кровать.
— Ты все равно милый, — бормочет Сынмин, разглядывая из-под ресниц. Джисон удобнее устраивается на его коленях, чувствуя, как одна ладонь съезжает на задницу. Молодец, времени зря не теряет.
— Раньше тебе было тяжело делать мне комплименты.
— Я не привык, — как-то виновато оправдывается Сынмин. — И не могу доставать тебя, как делаю это с Минхо-хёном или Бинни-хёном, ты же знаешь, — теперь он действительно хмурит лоб и поджимает губы, словно провинился. Джисону нестерпимо хочется зацеловать его лицо, каждый сантиметр, до которого он не мог дотянуться с июля по декабрь. — А в словах я не так хорош, это скорее по твоей части.
Джисон не намерен спорить, как и снова шутить про то, что ему бы вообще лучше молчать. Джисон наклоняется и целует Ким Сынмина вновь, так и не поставив плюс рядом с третьим пунктом Гениального Плана.
Но это не так уж и важно.
Ведь минус на минус дает плюс.
Когда они спускаются вниз, хихикая и держась за руки, Чонин, обвитый руками Минхо, говорит:
— Геи, — на лице у него такая самодовольная ухмылка, что Джисон даже не смеет возразить.
Сынмин закидывает руку ему на талию, притягивая ближе.
— Я джисоносексуал.