Archive of Our Own ^beta

Chapter Text

Вылет в Питер задерживался. Шурик дремал в кресле ВИП-зала, надвинув на лицо уродливую бейсболку ядовито-желтого цвета. Даже во полусне радовался, что надел в дорогу маскировочный наряд — спортивный костюм мерзкого зеленого оттенка и нежно-розовые кроссовки. В этом чудовищном прикиде Шурик Мухаметзянов, лидер рок-группы «Дуст», выглядел просто кошмарно, напоминая то ли городского сумасшедшего, то ли впервые в жизни дорвавшегося до больших денег владельца казино в Усть-Зажопинске. Ни одному нормальному человеку не захотелось бы общаться с таким нелепым типом. Это радовало до чрезвычайности: в последние месяцы Шурик устал от общения до тошноты, до рвоты.

Иногда казалось, что точно так же он реагировал бы на восторги, адресованные любой своей проходной лирической композиции. Шурик ведь стал рокером именно для того, чтобы в песнях говорить со слушателями о самых важных проблемах: современной политике и больных темах недавнего прошлого. Именно такие песни люди должны слушать и любить больше всего, а не всякую лирическую фигню!

Но в конце тысяча девятьсот девяносто второго года, после выхода нового альбома «Дуста», выяснилось, что на мнение Шурика слушателям глубоко плевать: на каждом концерте они с первых же минут требовали песню про осень. Услышав ее наконец, не успокаивались, а требовали сыграть снова, снова и снова. Это было какое-то безумие — причем массовое, от Владивостока до Калининграда со всеми остановками.

Не особо утешал даже факт, что какой-нито смысл у «Осени» все же имелся: ее и придумали как шифровку. Но у «Дуста» имелась масса песен, гораздо более глубоких по содержанию. Почему же люди требовали именно «Осень»?

Ответов на данный вопрос существовало несколько, и самый очевидный из них больно бил по самолюбию. Ведь на самом деле песня про осень была коллективным творчеством: идея и третий куплет — Кирилла Каршева, лидера «Зазеркалья», а первый куплет и соло на флейте — Славы Бунчукова, лидера «Эридана». Шурик сочинил второй куплет, завершение двух других, финальный текст и основную мелодию, считал свой вклад сравнительно небольшим и недоумевал: неужели друзья настолько талантливее, что придуманные ими музыку и текст зрители любят НАСТОЛЬКО больше дустовских?

Ответ на свой вопрос Шурик слышал из зрительного зала на каждом концерте — и это было тяжко.

***
У каждой проблемы, даже самой сложной, есть решение. Имелось оно и у казуса с песней про осень — но все упиралось в человеческий фактор, туды его в качель!

После первых же зрительских истерик Шурик, вернувшись с гастролей в Питер, пригласил к себе Славку и Каршева — к счастью, они тогда были дома, а не в разъездах. Объяснил ситуацию. Предложил как можно скорее дать совместное интервью журналистам какой-нибудь газеты и рассказать правду об авторстве песни про осень.

Шурик чуть в обморок не упал, когда два прохиндея, ласково улыбаясь, ответили, что давать совместное интервью совершенно не намерены: автора песни про осень и так все знают. А вклад добровольных помощников невелик: в рок-группе участники часто помогают лидеру найти нужное слово или часть мелодии, но на официальное авторство композиции это не влияет.

Шурик тогда горло сорвал — но не смог переубедить двух упрямых баранов.

С тех пор он собирал их еще раз пять-шесть — или уже семь? —увы, с тем же отсутствием результата.

Для самой недавней встречи Шурик подготовил особенно убедительные аргументы. Поняв, что его опять не услышали, не выдержал — полез в драку.

Увы, прохиндеи подло воспользовались своим численным преимуществом. Каршев драться умел, а Славка, парень не особо боевой, в этот раз на удивление толково Кириллу ассистировал.

Заломив Шурику руку, Каршев негромко сказал:

— Друг, не надо так больше. Пожалуйста. А то мы и обидеться можем.

— Дождетесь вы у меня! — Сдаваться Шурик не собирался. — Я ведь могу журналистам правду и без вас рассказать…

— О! — восхитился Славка. — Ты создашь прецедент!

— Какой прецедент? — Каршев удивился абсолютно искренне: он действительно не знал.

Славка тут же пошел на попятный, объяснив, что просто перепутал слова.

Каршев поверил, а вот Шурик все понял правильно — и молча выругался самыми грязными из известных ему бесчисленных ругательств.

***
Новый альбом «Эридана» «Незнакомая страна» вышел в начале девяносто второго года. Там было очень много хороших песен, каждая из которых заслуживала любви слушателей. Шурику, правда, почти все композиции показались недостаточно злободневными, — но даже он признавал, что это не пустышки, а осмысленные произведения, пусть и не совсем о том, о чем должен сочинять ответственный рокер.

Абсолютно каждая из песен «Незнакомой страны» была достойна любви слушателей.

И никто — ни один дурак, ни один кретин — не мог даже предположить, что в конце рационального ХХ века в безбожной стране взлетит песня о Христе и апостолах. Ну бред же!

Шурик тоже ни о чем не подозревал — даже когда, вернувшись в Питер после первой гастрольной презентации «Незнакомой страны», Славка очень официально потребовал личной встречи тет-а-тет.
Явился бледный, усталый, на себя непохожий. Кратко объяснил, что происходит, и на удивление решительно сказал:

— Александр, так больше нельзя. Нужно сказать правду!

— Какую правду?! — Шурик даже опешил.

— То, что песню о Христе и апостолах — и музыку, и стихи — создал ты, — отчеканил Славка, побелев как полотно. — Если я не могу больше сочинять песни, которые нужны людям, то хотя бы имею право не лгать и не приписывать себе чужой успех.

— Ты с ума сошел?! — Шурик подумал, что ослышался. — Мы же с тобой договорились! Я подарил — ты принял! И условился с Корабельцевым — а он с Паном. Тот подтвердил, что с середины восьмидесятых хранил у себя стихи Ивана на религиозную тему, но надолго о них забыл и вспомнил относительно недавно. Что тут не так?!

— То, что это ложь. — Тихий, вежливый Славка вдруг изогнулся как Конек-Горбунок. — Песню о Христе и апостолах написал ты. Чужие заслуги не нужны ни мне, ни Ивану — он тоже в шоке.

Шурик почувствовал, что сейчас сорвется. Лишь в самый последний момент нечеловеческим усилием воли все же сумел взять себя в руки и заговорил почти спокойно:

— Я же тебе объяснял — очень подробно объяснял, между прочим! Я православный, а вот мой дед был известным во всем Татарстане муллой. Если я напишу и начну испоонять песню о христианстве — это будет неуважение к памяти деда!

— Не будет! — Славка расплылся в счастливой улыбке. — Мы с Иваном все выяснили! В мусульманстве Иисуса считают пророком, который предрек будущий приход пророка Мохаммеда. Твоего дедушку не обидит то, что его внук сочинил песню об одном из пророков мусульманства.

— Обидит! Ты не можешь судить о моем дедушке, потому что его не знал!

Славка открыл рот, намереваясь возразить, но так ничего и не сказал — видимо, вспомнил, почему Шурик никогда не встречался со своим дедушкой.

Немного помолчав, Славка растерянно произнес:

— Но как же я буду жить… после этого?

— Счастливо, — ответил Шурик без тени сомнений. — Радоваться, что подарил жизнь песне. Без вас с Иваном она не прозвучала бы — значит, вы и есть ее подлинные авторы. — Увидев, что Славка хочет что-то возразить, Шурик поспешил поставить точку: — Пожалуйста, не обижай меня, ладно? А то у меня с утра голова болит…

Славка поверил, забеспокоился и даже позвонил жене, чтобы узнать, какие таблетки помогают от головной боли.

Шурик наивно решил, что вопрос с песней о Христе закрыт навсегда, но, увы, ошибся. Занудный зануда Славка еще несколько раз приходил к Шурику с одним и тем же нелепым вопросом. Было крайне утомительно в десятый раз объяснять очевиднейшие вещи.

А теперь Славка повел себя и вовсе подло. Он совершенно прозрачно намекнул: если Шурик раскроет жуткую ложь насчет песни про осень, то Славка расскажет о незначительных мелочах, связанных с песней о Христе и апостолах. А еще друг называется!

Иногда Шурику казалось, что правильнее всего было бы прекратить общение с такими мерзкими типами, как Славка и Каршев, — но свою жизнь без них он как-то не очень себе представлял. Вот и приходилось терпеть.

***
А терпеть приходилось многое. Дикие вопли на каждом концерте с первой до последней минуты:

— Песню про осень! Про осень спойте!

Та же самая песня про осень — из каждого тапка, из каждого утюга, куда бы ни пошел и ни поехал.

Невозможность просто пойти погулять — вокруг немедленно возникала толпа, требовавшая автографов и… да, разумеется, тут же спеть песню про осень — в магазине, на улице, на пляже…

И бабы. Бабы просто с цепи рвались, желая немедленно Шурика осчастливить. Хочет ли он быть немедленно осчастливленным, их абсолютно не интересовало.

Если бы кошмар поднялся из-за песни, которую сам Шурик и сочинил, он все равно чувствовал бы себя паршиво. Но принимать бурю восторгов за чужую песню было особенно мерзко. А лживые друзья не оставили никакого иного выхода.

Что ж, то, что нельзя вылечить, надо терпеть — этот факт Шурик успел усвоить давно и хорошо. Стиснув зубы, он на каждом концерте пел про осень, а все свободное время посвящал размышлениям, как поскорее записать следующий альбом и какие песни туда включить. К счастью, чужих среди них больше не было ни одной, так что повторение осеннего ужаса Шурику не грозило.

Вот и сейчас, ожидая в полудреме, когда наконец объявят посадку на задержанный рейс до Питера, Шурик думал о новом альбоме «Дуста».

***
К счастью, в этот раз аэрофлотовцы решили проблему быстро. Услышав по громкоговорителю номер своего рейса, Шурик надел очки, встал с кресла и, прикрывая лицо бейсболкой, зашагал к воротам на летное поле.
В салон самолета Шурик вошел одним из первых: так было меньше шансов, что узнают другие пассажиры. Пройдя в ВИП-отделение, тщательно проверил, на свое ли место садится. Убедившись, что не ошибся, устроился у окна, снял очки и прикрыл лицо бейсболкой, очень надеясь, что соседнее кресло останется незанятым.

Увы, незадолго до отлета туда уселся долговязый парень в черных очках на пол-лица — даже эти огромные окуляры не могли скрыть, что он очень красив.

Одет сосед по перелету был вроде бы просто — в косуху, джинсы и свитер. Но даже Шурик, который модой не интересовался из принципа, сразу понял: это вещи модные и, скорее всего, дорогие.

А еще была в красавчике какая-то странная разболтанность — не сильная, но все же заметная. Не от наркотиков, нет: Шурик был достаточно долго знаком с Каршевым, чтобы отличать такие вещи. Однако что-то с соседом по перелету все же было не так — излишняя нервозность, что ли?

Шурик задумался, кто бы это мог быть. Ни на бизнесмена, ни на братка, ни на чиновника, ни на военного, ни на спортсмена красавчик явно не тянул. Ни на мажора, ни на поп-звездуна, которых в последнее время много развелось, тоже не похож: слишком серьезный и сосредоточенный. Актер? Так кино сейчас нету, а какое есть — так лучше бы и не было, а в театры мало кто ходит. Исполнитель классической музыки — а не слишком рокерский ли прикид?

Сложив наконец два и два, Шурик молча выругался, помянув незлым тихим словом умение боевого товарища меняться до полной неузнаваемости, а потом надел очки и улыбнулся:

— Славка! Какими судьбами?!

Тот сначала вздрогнул, а потом снял очки и улыбнулся:

— Шурик! Рад тебя видеть! Здорово, что мы на соседних креслах оказались! Как ты?

— Я норм. — Жаловаться виновнику своих проблем Шурик счел ниже собственного достоинства. — Ну, как живешь? Как семья? Как гастроли?

Вопросы Шурик задавал не без ехидства. Помнил, как весной девяносто первого — еще до того, как сочинили песню про, мать ее, осень — Славка очень спокойно говорил, что время «Эридана» прошло и никогда не вернется.

Славка долго молчал, а потом покачал головой:

— Не спрашивай! Зрители опять в залы приходят — поменьше, чем в восемьдесят седьмом и восемьдесят восьмом, но тогда же полное безумие было! Я даже по магазинам ходить не мог — вокруг толпы собирались. Сейчас поспокойнее и понормальнее: зрители радуются, песням подпевают, причем не только старым, но и но…

Славка осекся на полуслове. Шурик испугался, что тот вновь заговорит о песне о Христе, но, похоже, боевой товарищ решил взяться за ум, поскольку сказал совсем иное:

— А если зрители на концерты ходят — значит, есть на что жить. А еще я с Зевсом договорился — он со своей командой сыграет новый альбом «Эридана», а я спою…

Шурик на мгновение потерял дар речи: что творится у Славки в группе, если новые песни он хочет записывать с другой командой?!.

Но, поразмыслив, Шурик решил послушаться друга и не задавать ему острые вопросы. Поэтому спросил о самом невинном:

— Как думаешь назвать новый альбом?

— «Кораблекрушение», — спокойно ответил Славка.

— Э-э-э… — Шурик окончательно растерялся. — А не боишься? Уж больно название… красноречивое.

Славка надолго замолчал, а потом хмыкнул:

— Нет, не боюсь. Устал бояться. Много лет волновался, беспокоился, трясся как осиновый лист — все размышлял, как не потерять достигнутое и добиться большего, чем имею. Но, сколько ни думал, все равно падал и разбивался. А потом опять вставал... И только совсем недавно понял: от нас ничего не зависит. Жизнь — река, и все мы по ней плывем. Одних она несет бережно, других крутит в водоворотах и потряхивает на перекатах…

— И какая же у тебя река? — Шурик вправду заинтересовался.

— Белая, — ответил Славка без тени сомнений. — Добрая. Иногда… чуть вздорная, но в целом хорошая. Знаешь, я об этом Ивану рассказал; обычно он к моим идеям скептически относится, но тут проникся и даже пообещал написать стихи о моей реке…

— Круто! — Шурик только сейчас понял, что за разговорами они не заметили, как взлетел самолет. —За такое дело стоит выпить… если тебе можно, — спохватился он, вспомнив о проблемах друга с алкоголем в начале девяностых.

— Можно, — кивнул Славка. — Раньше я от страха пил, а сейчас бояться перестал. Все равно Белая река нас несет, куда ей надо…

Шурик подозвал стюардессу. Выслушав заказ, она ненадолго исчезла, а потом вернулась, принеся все необходимое.

Выпили за встречу, за здоровье, за будущее — и, конечно же, закусывали.

Обдумывая следующий тост, Шурик оглядел бутылку и хмыкнул:

— Виски «White Horse»! С ума сойти! Сказал бы нам кто в восемьдесят четвертом, что девять лет спустя мы будем лететь в ВИП-салоне самолета домой в Питер и пить виски «White Horse» — не поверили бы!

— Не поверили! — решительно кивнул Славка.

— Да, жизнь тогда совсем другая была. И бухло мы пили другое — химозный портвейн и очень сомнительное вино… блин, как же оно называлось-то?! —Вспомнив наконец, Шурик обалдело уставился на Славку. — Да, точно! Это вино называлось «Белая река»!

— Я же говорю, она везде! — Славка недолго помолчал, а потом улыбнулся: — Да, я помню. Когда ты в Ворошиловск жить переехал, то три бутылки «Белой реки» с собой привез и устроил пирушку. У нас в Ворошиловске такого вина не было…

— Еще бы! Это вино названо в честь реки, которая течет в городе, откуда я к вам приехал. По-русски — Белая река, по-башкирски и по-татарски — Агидель.

— Понятно.

Шурик вдруг почувствовал, что опьянел сильнее, чем раньше казалось. Так что с новыми тостами надо было завязывать — и срочно переводить беседу на нейтральные темы.

— Т-ты говоришь, «Эридан» новый альбом готовит? — спросил Шурик после недолгих размышлений. — Новые песни — это хорошо! А сколько стихов ты для них написал?

Только задав вопрос, Шурик сообразил, что спрашивать об этом не следовало. Он всегда считал, что настоящий рокер должен сам сочинять и мелодии, и стихи, но Славка начинал в Ворошиловске, где традиции были иными: рокеры пишут музыку, а профессиональные поэты — тексты.

Но традиции — еще полбеды. Даже сейчас, много лет спустя, Шурик не мог понять, как Славка находит общий язык с таким скандальным типом, как Корабельцев.

***
В восемьдесят четвертом, в разгар гонений на рок, Шурик переехал в Ворошиловск по приглашению троих местных рокеров: Пана — лидера главной рок-группы города «Страна Оз», текстовика озовцев Ивана Корабельцева и Славы Бунчукова, рулившего почти никому тогда неизвестной командой со странным названием «Эридан». На месте выяснилось, что Пан хочет создать супергруппу аж с четырьмя вокалистами: собой, Славкой, Шуриком и лид-гитаристом озовцев Егором Куницыным. Тексты для новой команды планировал писать Корабельцев.

Шурик не очень верил в эту затею, но деваться было некуда: вежливые люди, ломая ему ребра в родном городе, очень настоятельно советовали уехать куда-нибудь подальше. А в Ворошиловске, одном из немногих советских периферийных городов, имелась своя рок-тусовка.

Впрочем, для Шурика история супергруппы закончилась уже на одной из первых репетиций, когда Корабельцев, сурово поблескивая очками, заявил:

— Если вы не будете меня слушаться, я заберу у вас все свои стихи. И вы останетесь ни с чем!

Шурик даже говорить ничего не стал — сразу же ушел из подвала, где репетировали. Не хотелось ни спорить с шантажистом, ни зависеть от него.

***
А вот Славка как-то сумел договориться с Корабельцевым, хотя стихи писать и сам умел, просто ленился. Вот и сейчас промямлил:

— Только к двум песням. Остальные тексты — Ивана.

— А почему так? Только не говори, что времени не хватает, — музыку-то ты писать успеваешь!

— Мне не хватает не времени, а тем. — Славка поморщился. — Живу скучно: дом, семья, концерты, запись альбомов, гастроли. Читаю мало. Размышлять об интересном тоже некогда. О чем рассказывать-то?
Шурик даже опешил от такой постановки вопроса.

— Сочинить стихи можно о чем угодно! Да хоть о нашей встрече в самолете!

— Это как?!

Шурик немедленно начал размышлять — и первым делом задумался, как назвать того, с кем сейчас разговаривает. Друг? Верно по сути, но не совсем точно: все же видятся они нечасто. Брат? Слишком уж пафосно. Сообразив наконец, Шурик расплылся в улыбке. Конечно же, Славка ему родня по юности!

Решив важнейший вопрос, Шурик принялся зарифмовывать разговор о Белой реке, — и очень удивился, услышав по громкоговорителю, что самолет сейчас приземлится в Питере.

— Блин, на полуслове прервали! Славка, айда ко мне! Раз такое дело — стихи надо закончить, если уж начали. Сын сейчас у моих родителей, так что никого не побеспокоим.

Славка помедлил секунду, потом кивнул:

— Поехали! Я только в аэропорту своим позвоню — предупрежу, что задержусь.

Chapter Text

К счастью, в аэропорту на стенах у всех на виду висели телефоны-автоматы, а в кармане куртки нашлись жетоны для них.

Набрав домашний номер и услышав голос Белль, Слава быстро сказал:

— В самолете встретил Шурика. Еду к нему. Вернусь завтра ближе к вечеру. Извините за задержку, — и сразу же бросил трубку.

Да, нехорошо подводить жену и дочку, некрасиво! Но Шурика сейчас бросать нельзя: глаза у него совсем больные. Невозможно в таком состоянии одному возвращаться в пустую комнату! Это выше человеческих сил.

Слава в очередной раз вознес короткую молитву всем, кто мог его услышать: «Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, пусть все мои будут живы и здоровы — остальное я выдержу…»

А в следующую минуту вспомнил Алю — нежную, красивую, добрую. Как же они с Шуриком любили друг друга — все вокруг любовались!

Но даже самые сильные чувства не всегда могут победить смерть. Аля ушла из жизни в марте девяносто второго, прожив на этой земле всего двадцать четыре года.

После похорон Али Слава долго говорил с Шуриком и, похоже, смог его убедить, что сдаваться нельзя. Аля любила мужа — и хотела, чтобы он в полной мере раскрыл свой талант, выполнил собственное предназначение на земле. Значит, нужно жить, сочинять новые песни и исполнять и их, и более ранние. Это порадует Алю, где бы она сейчас ни была.

Шурик так и действовал — решительно строил жизнь без Али. Но смотреть на него было тяжко. И, раз уж Белая река свела их в самолете, нужно следовать ее течению…

Пока они ловили багаж, Шурик прочитал Славе только что придуманный куплет об их встрече и разговоре в самолете, а потом потребовал:

— Продолжай!

— Как?! — растерялся Слава, в очередной раз поражаясь умению боевого товарища находить глубокий смысл даже в обычной болтовне.

— Размер я задал. Подумай, о чем еще хочешь со мной поговорить. И рифмуй!

К счастью, тут как раз подъехал багаж.

Пока Шурик прощался с дустовцами и заказывал такси, Слава простился с эридановцами и начал напряженно размышлять. Он даже музыку придумывал медленно, а уж стихи мог сочинять месяцами. Но сейчас нужно было действовать быстро: это нужно и Шурику, и Белой реке.

По дороге остановились лишь один раз: в круглосуточном магазине купили пять замороженных пицц, которые разогревались за десять минут.

Добравшись до комнаты, которую снимал Шурик, разделись-умылись-разогрели еду-выпили. И все это время Слава очень напряженно думал.

Когда Шурик наконец вспомнил о втором куплете новой песни, Слава был готов — и не вполне уверенно, но решительно прочитал свои реплики.

Ждал критики, но Шурик удивленно присвистнул:

— Ни фига себе! Говорю же — все ты можешь, когда хочешь! Про ветерок вообще круто — и понятно, о чем речь, и не придерешься. А насчет подъезда удивил — вот уж не думал, что ты в подростковой банде состоял…

— В какой банде?! — Слава даже испугался. — Не был, не состоял, не участвовал. В школьном ВИА играл, а с криминалом не связывался…

Шурик явно удивился:

— Какие же стороны у тебя в подъезде стояли? Я-то решил, это подростковые ватаги готовились идти стенка на стенку. Обычно они на улице рубятся, но, когда холодно или дождь, могут и в подъезде…

— Нет, — Слава улыбнулся, — это о другом. Мы ведь в начале восемьдесят пятого надумали альбом в квартире записывать, потому что были уверены: скоро за всеми советскими рокерами придут. Вот и решили гульнуть напоследок. Для такой записи были нужны очень хорошие звукачи; в Ворошиловске они из рокеров только с озовцами работали, а с незнакомцами сотрудничать не стали бы. Помочь нам вызвался Иван Корабельцев. Но у него имелись свои проблемы — после того, как сдал в ломбард все драгоценности тещи и на вырученные деньги купил портостудию для ворошиловских рокеров. Помнишь, как это было?

— Еще бы! — Шурик улыбнулся. — Я даже к ломбарду вместе со всеми ходил: у одного человека отказались принимать столько брюликов зараз, вот и пришлось подключать всю рок-тусовку. Жаль, помочь ничем не смог: сдавать вещи в ломбард могли только те, кто в Ворошиловске прописан…

— Ну вот. Сам понимаешь: жена и теща на Корабельцева обиделись сильно.

— Еще бы! Хорошо, что не убили.

— Да, повезло. Ограничились тем, что запретили Ивану приглашать в гости любых рокеров, кроме озовцев, — они-то до начала гонений получали призы на всесоюзных рок-фестивалях. Поэтому, чтобы познакомить меня и Успенского — кроме нас, тогда в «Эридане» никого не было, — с озовскими звукачами, Иван пошел на хитрость. Однажды вечером он позвал их к себе в гости, а нам с Успенским велел к определенному времени явиться в подъезд дома, где жил. В условленный срок Корабельцев вывел озовских звукачей из своей квартиры в подъезд, где уже стояли мы.

— Офигеть!

— Ага. Уж не знаю, что озовские звукачи надеялись увидеть в корабельцевском подъезде, но точно не нас. Я тоже растерялся. Так мы и стояли в подъезде, глядя друг на друга. Не знаю, чем бы все закончилось, но тут или Успенский, или Корабельцев — не помню точно, кто из них —скомандовал: «Пой, Слава!» И я запел…

— Что случилось дальше, я знаю, — подхватил Шурик. — Озовские звукачи прониклись и согласились вам помочь. Вы закончили записывать альбом восьмого марта, а десятого марта умер Черненко. Началась совсем другая жизнь.

— Ага, — кивнул Слава.

— Да, зачетный у тебя подъезд! И стихи получились классные. Так и запишем… — Шурик оглядел кухню, заметил на холодильнике ручку и относительно чистый тетрадный листок, взял их, записал свой куплет и передал бумагу Славе. — А теперь ты!

Когда второй куплет тоже был записан, Шурик начал вслух размышлять, как завершить получающуюся песню, но был прерван на полуслове резкой трелью дверного звонка.

— Что случилось? — Славе стало не по себе. — Время позднее, но мы не шумим. И вроде никого не заливаем…

— Пойду посмотрю. — Шурик встал из-за стола.

— Я с тобой. — Слава тоже поднялся на ноги.

Добравшись наконец до входной двери, друзья объединенными усилиями открыли ее — и на миг потеряли дар речи, увидев очень недовольного Ивана Корабельцева.

Chapter Text

Услышав от Белль, что Славка прямо с самолета поедет к Шурику, Иван сильно встревожился, хотя виду, конечно, не показал, чтобы не пугать красивую девушку.

Дело в том, что Иван созвонился со Славкой буквально накануне — предупредил о приезде, сказал, что хочет обсудить важные вопросы.

И если напарник в последнюю минуту изменил планы — это тревожный сигнал. Конечно, может, все и в самом деле так, как объяснил Славка, — но вдруг он опять впал в депрессию и решил свести счеты с жизнью? Да, после женитьбы на Белль такого ни разу не случалось, но творческие люди — народ непредсказуемый…

Некоторое время Иван терпеливо ждал, но потом не выдержал — и решил навестить Шурика. Если Славка солгал — чем раньше об этом узнают, тем лучше.

По такому поводу Иван даже расщедрился на такси. Обычно лишних трат себе не позволял, но тут случай был экстраординарный.

Глядя в окна автомобиля на проплывающий мимо Питер, Иван размышлял, правильно ли решил переехать из Ворошиловска в Москву. С одной стороны, дома и стены помогают, с другой — настоящим домом Ивана с начала восьмидесятых была ворошиловская рок-тусовка, а ее давно уже нет. Славка уехал в Питер. Пан сдался — решил оставить рок-карьеру и начать писать музыку для фильмов и спектаклей, благо заказы уже есть и оплачиваются неплохо. Остальные рокеры по-прежнему живут в Ворошиловске, но братства, связывавшего их в начале восьмидесятых, в годы гонений и в перестройку, нынче нет и в помине. А если родной дом исчез — зачем делать вид, что он есть? Нужно искать новый дом и новые возможности заработка — например, переводы, которые, по общему мнению, у Ивана получались не хуже, чем стихи.

Деньги у него сейчас имелись: Славка платил не только законные авторские, но и — по собственной инициативе — гонорары за каждый концерт «Эридана». Однако полностью зависеть от напарника не хотелось, а переводчику лучше жить в столице: там больше всего издательств и друзей-коллег.

А тут еще и счастливый случай подвернулся: появилась возможность недорого купить расселенную коммуналку на Остоженке. Конечно, одному Ивану эта огромная запущенная квартира была велика, но жить там он собирался недолго. Если в Россию вернулся капитализм — значит, скоро и капиталисты появятся. За огромные апартаменты в старинном доме, расположенном в центре Москвы, они заплатят очень дорого. Главное — дождаться и не продешевить с продажей…

Добравшись наконец до дома, где жил Шурик, Иван проглотил комок в горле и начал медленно подниматься по лестнице, готовя себя к тому, что или хозяина не окажется на месте, или он скажет, что Славку давно уже не видел.

Нажав на дверной звонок, Иван ждал ответа целую вечность — и ушам не поверил, услышав приближающиеся шаги.

Увидев Шурика и Славку, Иван в первый миг обрадовался — а потом сильно рассердился на охламонов, которые не держат обещаний, и сурово спросил, подражая одному вредному киноперсонажу:

— А чего это вы здесь делаете?

— Стихи сочиняем, — безмятежно ответил Шурик, которому угрызения совести были неведомы в принципе.

— Ну-ка, ну-ка, посмотрим... — Иван прошел в прихожую и стал искать глазами свободные тапки.
Славка наконец вспомнил о своем нарушенном обещании и начал извиняться, но Иван, не слушая, переобулся и прошел в комнату. Окинув взглядом натюрморт на столе, хмыкнул:

— Так вот что вы называете сочинением стихов! По-моему, это просто распитие чрезмерного количества спиртных напитков. Мда-а-а… Как же вам не стыдно! Рок-звезды, кумиры миллионов — какой пример вы подаете молодежи?! Как можно было опуститься до столь вопиющей банальности?!

— А у нас виски есть, — сказал Славка самым светским тоном, подняв глаза к потолку. — Да не простое, а «White Horse». Попробуешь?

— Да, — быстро ответил Иван. — Попробую. Но с единственной целью, — спохватился он, — рассказать сотрудникам «Скорой помощи», которую скоро придется вызывать, какой именно паленой дрянью вы отравились. Я все же химик по образованию, так что в этих вещах разбираюсь…

Славка пододвинул к столу третий стул, а Шурик достал из буфета столовые приборы и стопку.

Иван выпил, закусил, подумал и с неохотой признал:

— Что ж, смерть от отравления алкоголем вам действительно грозит — но точно не сегодня. Виски и впрямь отменный. А мое присутствие, увы, превратило вашу банальнейшую попойку в еще более банальное действо под названием «На троих», что огорчает меня до чрезвычайности. Ну и насчет стихов вы солгали, признайтесь! Поэзия и виски — две вещи несовместные!

— А вот и нет. — Шурик протянул Ивану тетрадную страничку.

Прочтя, тот хмыкнул:

— Письмо из Простоквашино родителям дяди Федора! Буквально слово в слово! Будете и дальше столько пить — хвосты отвалятся!

Иван еще немного порассуждал о недостатках поэтических стилей Шурика и Славки — и, увлекшись, не сразу заметил, что адресаты его критики опустили головы на стол и, похоже, заснули.

Терпеть такое было решительно невозможно! Иван разложил раскладушку, явно предназначенную для гостей, затем пошарил в платяном шкафу и нашел там два чистых комплекта постельного белья. Застелил диван и раскладушку, потом проводил так и не проснувшегося хозяина к дивану, где тот спал обычно, а столь же сонного Славку — к раскладушке. Разул спящих и укрыл их одеялами.

Затем оглядел стол, вздохнул: «Что за комиссия, создатель, быть сотоварищем рок-звезд!» — и отправился на кухню мыть посуду.

Пока руки Ивана были заняты бессмысленной работой, его голова думала, что скажет Славкиной жене. Получалось примерно следующее:

— Да, они действительно сочиняли стихи. Нет, что ты, никакого разврата! Шурик любит Алю не меньше, чем Славка — тебя. А дружат они почти десять лет, вот только видятся в последнее время нечасто, а тут такая оказия… Кроме того, они ведь не просто кумиры миллионов, а лидеры рок-групп — значит, должны не только выступать на концертах, но и творчески развиваться. А как это делать? Не в Литинститут же поступать! Да, они творчески развиваются именно так — встречаются и вместе стихи пишут. Да, с алкоголем; скажи честно, можешь ли ты представить в России двух мужиков за тридцать, которые после тяжелой работы не разопьют бутылочку? Я вот не могу, хотя на воображение не жалуюсь. Нет, утром, Слава вряд ли приедет. Я у Шурика в углу мольберт видел; думаю, они как проснутся и очухаются, вместе рисовать начнут — оба ведь в художественной школе учились... Согласен, жить со Славой неспокойно. Но помочь другу — дело святое. Вы со Славой вместе, а Али больше нет, вот Шурик и мыкается один… Да и вообще, где ты сейчас покой-то найдешь?! Он всем нам только снится…

Подготовленной речью Иван остался доволен, а тут и грязная посуда закончилась. Он сложил ее в буфет, потом нагнулся над тетрадным листком, подумал немного — и дописал третий куплет и припев. На троих — значит, на троих. За угощение надо платить.

В тексте Иван от всей души пожелал Шурику вечной осени — очень уж забавно было смотреть, как тот переживает из-за успеха лирической песни. Да и поклонницы — дело полезное; на сотню чокнутых наверняка найдется хоть одна нормальная. Живой о живом думать должен, а Шурик так по Але тоскует, что смотреть страшно. Нельзя так! Поэтому поклонницы сейчас в тему; рано или поздно Шурик найдет бабу по сердцу. Начнет торопиться к ней, а не отрывать друзей от родных и близких…

Иван спохватился, отвлекся от философских размышлений, взглянул на часы и со вздохом вызвал по телефону такси. Поздно уже, общественный транспорт не ходит, а Славкина жена волнуется, надо ее успокоить…

Уходя, Иван тщательно закрыл дверь и пообещал себе тоже придумать стихи о Белой реке. Не хватало еще, чтобы о Славкиных идеях писали исключительно посторонние поэты!

Уже в автомобиле Иван подумал, что придуманная им фраза о Смерти, считающей до семи, оставляет слишком мало времени для маневра. Поэтому в собственном стихотворении о Белой реке надо будет оговорить гораздо больший срок — например, двадцать тысяч дней и ночей, начиная с данной минуты. Так правильнее.