Archive of Our Own ^beta

Море осенью было холодным, малоприятным, даже смотреть на него было неуютно.

Но все равно Володя только море в этом городе и любил. Оно утешало его в детстве, после ссор с отцом. Одним своим видом дарило спокойствие. В море не было ни грамма сожаления, но оно принимало его любым, со всеми заскоками, шрамами, потаенными желаниями.
Сейчас море не успокаивало, даже не пыталось баюкать. Прибой не шептал, а кричал человеческими голосами. В море отражалась кровь. Да так, что было непонятно это море вместо воды стало состоять из крови, или это просто отражение земли, насквозь пропитавшееся ею.
Их город не город и не царство, совсем тут не царские законы, порядки древнее царских, древнее становления государств. Просто поселение. Маленькое островное поселение.
В конце концов весь Уклад морские дети, живущие по морским законам. Но Володя не был частью Уклада, оторвался от родины и ее суеверий, и отправился на большую землю. Чтобы учиться настоящей Науки.
Отец говорил ему не злиться. Бил по рукам, когда они тянулись чесать лицо. Иногда он казалось стыдился, что у него, столь значимого человека в городе, столь незадачливый сын.
Володя так никогда и не поймет, это он сбежал от нависающей ответственности, повсеместных наставлений и традиций, или добровольно отправился в ссылку, которую бережно организовали Уклад с Отцом.

Сейчас это было неважно. Он вернулся, Многогранник пал, Линии привели его домой.

В сентябре море цветет особенно активно. Местные считают это причиной повсеместного людского помешательства, Володя на эти суеверия плевался с самого детства. Но сейчас, убегая и прячась по кустам от разъяренных жителей родного города, он явно ощущал, что предания придумываются не просто так.

Судить его за убийство трех человек на станции (а они ведь напали первые и в голове было не желание выжить, а только яростьяростьярость) это одно, но подозрение в убийстве собственного отца это уже чересчур.
Из всех жителей гостеприимно (не набрасываться с кулаками при встрече володя теперь считал верхом гостеприимства) к нему отнеслись только дети. Поэтому только детям он и помогал. Теплилась еще надежда на благоразумие друзей детства, по этой причине сейчас он был на пути в Жильники.
Вот только в доме своего старого друга, его, вместо этого самого друга, встретил какой-то непонятный тип в дорогом сером пальто. Тот сидел в полутьме за столом и ехидно на него поглядывал.
- Владимир, я полагаю?

- Дверью ошиблись.

Столичный гость (нигде кроме Столицы такое пальто не прикупить), не обращая внимание на вставленную колкость, продолжал говорить:

- Меня зовут Евгений. Теперь в этом городе главный врач - я, но так как вы лучше знакомы с местными порядками и можете оказать мне существенную помощь, предлагаю вам стать моим ассистентом.

Володя от такой наглости даже опешил на секунду и уставился на “главного врача в этом городе”. Кроме пальто на были аляпистая зеленая жилетка, такого же цвета галстук и менее яркие темно-зелёные носки.

"Ботинки пижонские, совсем не по погоде, не подходят они для прибрежной земли", подумал Володя, но вслух сказал:
- Как принарядился так и возгордился.

Евгений посмотрел на него с крайней степенью пренебрежения, поговорку и правда можно было выбрать и получше.

- В вашем положении, Вадим, я бы отнесся к делу со всей серьезностью, если вы все-таки не хотите угодить за решетку, а не поддевал людей за их вкус в одежде.

- Не Вадим, а Володя.

- Неважно.

По одному взгляду в зеленые глаза, Кризалис понял - пижон даже не постарается запомнить, как его зовут. От всех подробностей, что к делу не относятся, можно отмахнуться, как от надоедливых мушек.

- Просто совет. Не тратьте свое время на каких-то щенков, займитесь более насущными проблемами.

От этого заявления Володя окончательно пришел в бешенство. Сегодня он полдня бегал по городу, пытаясь вылечить мальчика из числа двоедушников, и не жалел об этом ни минуты. И все для того чтобы какой-то столичный теоретик называл детей щенками и говорил не тратить на них время? А ведь складские ребята жаловались ему на какого-то напыщенного приезжего врача-поэта, который не стал им помогать. Руки чесались зарядить приезжему докторишке по лицу. Силой воли Володя сдержал позыв, и руки направились привычно драть кожу под глазами.

- “Я люблю смотреть, как умирают дети”, да?

- Не люблю Маяковского, - Поэт смотрел немигающе, потом до него дошло, - Владимир, вы же не подумали, что я это о детях сейчас? Под щенками я имел в виду тех собак, которых двоедушники пригрели у себя на складах.

- Володе стало так стыдно, что, выдавив короткое “не..нет”, он сбегал по лестнице, перепрыгивая через 3 ступеньки разом. Выставлять себя дураком перед интеллигентными, столичными, педантичными врачами с элегантно уложенными кудрями, длинными пальца… Так. Последние пункты вычеркиваем, не за этим тут.

В общем не планировал он такого. Но несмотря на то, что встреча вышла не самая приятная, по сравнению с остальным, случившимся за день, она казалась нелепой каплей воды, пролитой на штаны, полностью пропитанные человеческой кровью.

Ночью, забравшись на короткий матрас в доме своей давней подруги, которая искренне сочувствовала его горю, он еще думал об четырех погибших сегодняшней ночью. Вспоминал лица - сильно размытое и отчего-то мягко улыбающееся отца и смутные, с отблесками ночных фонарей трех вокзальных мужчин. Кризалис еще не знал, что скоро счет трупов пойдет на сотни, тысячи, и лица запоминать уже не будет ни нужды, ни жажды.

Володя теперь жил в бывшей лаборатории своего отца, а горожане больше не горели желанием его убить. Он даже приютил у себя несносную кошку, которая постоянно ошивалась рядом с подвалом в Машинах. Была только одна маленькая проблемка. Родной город умирал от чумы.

Разве хоть в одном классическом произведении приезд домой по просьбе погибшего родителя, приводит к хорошим последствиям?

Теперь Кризалис, недоучившийся в медицинском училище, был вынужден забыть все столичные лекции и вспоминать все уроки отца и пытаться стать добрым волшебником, придумавшим вакцину от чумы. Вот только руки у него были не в магической пыли, а в крови.

Володя учился заново видеть Линии по заветам отца, и в данный момент они вели его к Библиотеки на Площадь Мост. В место, где обосновался приезжий врачеватель с явной любовью к зеленому цвету. От Библиотеки там было только название, мало кто здесь умел читать, сам дом принадлежал местной девушке Нине, и Поэт наверное единственный человек, который смог задержаться там так долго.

Уже после первой неудачной встречи Кризалис узнал, что Евгений - значимое лицо столичной Науки, теоретическое детище по изучению пределов возможности человека (и главное, их преодолению) которого, услужливо задушили власти.
Только в Библиотеке гонимого теоретика не оказалось, Нина сидела на полу рядом с разбитым пианино и рассказывала ему о ночных кошмарах. Еще один очевидный недуг, поразивший всех горожан.
Поэт нашелся на заднем дворе, он сидел, поджав под себя ноги, за каменной колонной, рядом с ним красноречиво стояла бутылка твирина. Спасибо, что не морфий.
Володя осторожно опустился рядом, до последнего думая, что потерявшийся в своих мыслях Женя его не замечает. Но тот резко заговорил:
- В этом чертовом городе никому не нужны академические знания, здесь всем подавай только настоящее чудо.

Володя молчал. Поэт поднял голову, в одном глазу явно лопнул капилляр. Тоже не спал сутками.

- Но знаешь, что самое страшное? Я тоже приехал сюда за чудом. Тебе известно, что Рубинштейн изучал здесь? Он жил больше 120 лет, обладал такими силами… Его случай это…это прорыв, это доказывает бесконечность наших возможностей, это та основа, столь необходимая моим исследованиям! но он умер! Прямо перед тем, как я попал сюда, а теперь эта чума…
Володя презирал Рубинштейна, как презирал все семьи, которые были причастны к почти вековому угнетению его прибрежного народа. Не ненавидел нет, слишком сильное чувство, просто не хотел иметь с ними ничего общего.

Евгений глотнул твирина, весь запал покинул его в моменте, и врача опять утянуло в меланхолию. Он был без своего модного пальто, и на рукавах его рубашки виднелись капли крови. Володя не стал спрашивать.

- Расскажи что-нибудь, Володя.

Женя обнял руками колени и выжидающе смотрел на него. Отказать было невозможно.

- В детстве приятели называли меня львом, то ли за телосложение, хотя я не особо отличался от сверстников, то ли за непослушность и цвет волос.

Поэт вцепился взглядом в его волосы, и Кризалису сразу стало стыдно за проплешины редких волос. У него и так нервы были не к черту, что уж говорить о стрессе, связанным с Песчаной язвой.

- Меня в этом городе все дети сравнивают с пауком, хорошо бы за глаза обзывались, но нет, как видят, что я в их сторону иду, так разбегаются и хихикают, не хотят попасться в паучьи тенеты.

Вот чертята. Нет, паучьи сети детям не грозили, они осторожные, их отпугивает зеленый цвет. Слишком он яркий для этих мест, выделяющийся. Такой, что отвлекает львов от поиска добычи и заставляет желать подолгу валяться, наслаждаясь одним видом этой зелени.
А ведь при других обстоятельствах, если бы он встретил его в Столице...

Нет. Нечего об этом даже думать.

- Лучше бы они при мне стишки про пауков читали, а то как затянут свое : "У котенка мокрый нос и гладенькая шерсть... "

- "... у него забавный хвост, и быстрых лапок шесть, две задних, две средних, и две передних лапы, вот такая многоножка получилася у папы", - продолжил Поэт, соблюдая все нервирующие интонации.

- Мороз по коже от этих строчек, - Володя и правда поежился, этот жест почти выдавил улыбку на Женином лице.

Момент, и Кризалис вскинулся, в глазах загорелась характерная хитрость.

- Если бы у меня кошка такого родила, а я бы тебе принес, а? Шестилапого котенка, ты бы принял?

У Володи получилось, уголки губ на вечно сосредоточенном лице уверенно поползли вверх.

- Во-первых, это ужасно глупо. Во-вторых, генетически практически невозможно, хотя в вашем проклятом городе я уже ничему не удивлюсь.

Женя поднялся, элегантно стряхнул травинки со штанов (будто это могло их сделать хоть капельку менее грязными), и направился обратно в дом. Прямо у входа махнул Кризалису ладонью, и это стало последней деталью пазла достаточно для формирования новой мысли в ветках обыденных Володиных размышлений. Очень несвоевременной мысли.

Когда Володя первый раз увидел Поэта в Библиотеке (а не за ее пределами), отдавая склянку со здоровой оленьей кровью, он отметил, что Евгению очень идет обилие книжных полок за спиной. Антураж, будто специально под него сделанный. Ему бы блистать на литературных вечерах в тесных столичных квартирках, читать стихи, заслуживающие бурных аплодисментов, а не бредить идеями о человеческом величии и возможностях, наклоняясь над микроскопом на тесном чердаке мелкого северного города.
Поэт о странных свойствах крови догадывался и сам (откуда только разузнал, что олени Песчаной язвой не болеют), поэтому с радостью взял склянку с кровью дрожащими пальцами и тут же начал шаманить со своим микроскопом, параллельно переливая жидкость по более мелким пробиркам. Под его глазами залегли круги, которые могли посоревноваться в черноте с концентрированными тучами чумы в зараженных районах.

- Тебе бы отдохнуть, - протянул Володя и для весомости добавил, - и дурак знает, что воскресенье - праздник.

Поэт только фыркнул, но в его сторону повернулся. Поэт только фыркнул, но в его сторону повернулся.

- Кто бы говорил, тебя ноги едва держат, - Женя смотрел на него изучающе, Володе резко стало неловко и смущенно. Надо же, - Знаешь что, ложись у меня, там за ширмой кровать, -

Женя показал пальцем куда-то Кризалису за спину, - а я пока посмотрю твои образцы.

И отвернулся, так стремительно, будто и не распрямлялся.

А Володя отчего-то лег, спать хотелось жутко, хотя он был уверен, что не сможет. Не сможет не смотреть на то, как бледные руки перебирают склянки, как нервно поправляют кудри, спадающие на глаза.

Его уверенность не оправдалась, он прикрыл глаза, и комната поплыла, по потолку заходили круги, складывающиеся в узоры настенных ковров, лампочки сверкали как утренняя роса на тонких паутинках. Ему казалось будто Женя шепчет что-то прямо у него над ухом: "Колют ресницы. в груди прикипела слеза. Чую без страху, что будет и будет гроза. Кто-то чудной меня что-то торопит забыть. Душно - и все-таки до смерти хочется жить."

Но это уже было во сне. Было бы не во сне, Володя бы заплакал.

Вечером, во время ежедневного обхода помоек, за его ногу будто зацепился стебель терновника. Никакого растения рядом с собой Кризалис так и не нашел, но после этого сердце болюче потянуло на пустырь за Площадью Мост. Туда, где похоронена Светлая Хозяйка. Конечно, не зря.

Уля держала его лицо в своих маленьких ладошках, аккуратно, как горящую свечу над разлитым бензином. Речь все-таки шла об ответственности.

- Теперь они моя забота Володя. Мы уважаем тебя, но ты больше не можешь нести эту ношу один.

- Но… я справляюсь, хорошо справляюсь, - Володя без усердия дергал головой в ее сильных руках, но вырваться ему не давали, - Разве я сделал что-то не то? Я никому не вредил.

- Теперь так нельзя. Ты что хочешь приютить всех детей города у себя в подвале? Чтобы не оставалось ни секунды думать о себе? Ограничь круг своих обязанностей, хватит вязать узлы на всех Линиях, что попадаются тебе под руки. Я как будущая Хозяйка, позабочусь об остальных.

Она ведь еще девочка, дочка семьи, которая принесла Укладу столько зла. Но такие слова простые девочки не говорят. Тут вообще дети какие-то не такие, с театральными речами, со своим хитрым регламентом. У Володи не было выбора, либо он играет по их правилам, либо выбывает.

Когда он шёл обратно по узкой тропинке, в спину донеслись слова:

- Береги себя! Ты очень нужен нашему городу!

По ночам Володя выл в подушку, он работал 23 часа в сутки, он стирал ноги в кровь, но не мог, никак и никогда не мог спасти всех. Полные улицы трупов, накрытых тонким брезентом, живые, корчащиеся от боли или поджигающие себя заживо, соломенные чучела на двух ногах, вместо людей, которых он знал, любил, или должен был любить. Говорящая Чума (ее дух, его воображение, Море? он не хотел выяснять) шептала ему на ухо каждую ночь: “Везде не успеть, всех не спасти”.

На 9 день инквизиторша, Екатерина Хохолкова, прибыла в город и проблем не то, что не убавилось, их стало вдвое больше.

Володе она нравилась. Своенравная, суровая, снежная, столько же недостатки, сколько колорит. К каждому можно найти подход. И Даме он тоже нравился, она загадывала провокационные загадки и местами дерзила, но была с ним справедлива и честна. Они с ней неплохо сработались.

Поэтому её поручения давались ему без труда, даже с некоторой охотой, наконец-то от дела не отвлекают, наоборот, поощряют работу над их спасением, панацеей. Однако как оказалось, так было не у всех.

Поэт с ней не поладил сразу же, Дама даже не пыталась потакать ему, отправила таскать трупы, вместо того, чтобы пригреть в Соборе и внимательно расспросить обо всем, что ученый узнал о Песчаной язве и ее свойствах. Тот в ответку плевался в неё ядом, и был на гране придушения либо госпожи инкизиторши, либо самого себя.

Володя возвращался из Старой деревни, когда увидел неприкаянную фигуру в фирменном пальто. Поэт стоял на Кладбище, покачиваясь, и явно не решался что-то сделать.

- Эй, ты чего тут?

Поэт молчал, на Володю смотрели даже не глаза. Так. Что-то похожее на зрачки с вкраплением кровеносных сосудов под чернильными синяками.

- Стоишь, не пришей кобыли хвост.

Володя усмехнулся, для проформы, Женя резко задышал, транс рассеялся. Теперь в фигуре столичного врача читалось возмущение.

- Ты же ладишь с детьми, Володя?

Кризалис кивнул. И так понятно, что если “Володя” произносят столь елейно-нежненько, то придется выполнять за кого-то грязную работу. Впрочем он был готов потерпеть. Поэт на вдохе продолжил:

- Скажи своей замогильной девочке, чтобы передала бразды правления кому-то старше пятнадцати.

Лере что-ли? Так она одна может с мертвыми общаться, других специалистов в этой области в городе нет.

Лера была очень нервной, но доброй девочкой. Совсем недавно она пообещала, что возьмет его кошку на попечение, если Володя внезапно умрет. Ну и с неживыми ей разговаривать было в разы проще, чем с живыми.

- А мне думаешь охота с трупами возиться, бегать по городу, вместо исследований допытываться, куда можно тела сбыть? Как инквизиторша приехала, так я вмиг из уважаемого врача превратился в разнорабочего!

Евгений почти валился с ног, но злился так, что Володе даже стало страшно за здоровье Дамы. Не зря же она говорила, что её каждый день убить пытаются.

- Жень, послушай, - Поэт замолчал, только дергал стебель сечи пальцами, - Я поговорю с Лерой (или с крысиным пророком, что так мило затаился в кустах прямо за тобой, только не оборачивайся, пожалуйста, не оборачивайся), уговорю ее сжечь трупы, а ты иди в Машины, у меня там кровать, - Евгений начал остервенело мотать головой в знак несогласия, на пальцах проступила капля крови, сечь колючая, додëргался, - Чего нет? Ты же на голом асфальте уснешь, пока до Библиотеки топать будешь. Иди.

Природное упрямство, с заботой взращенное годами Поэтовской убежденности в своей уникальности и всеми отверженности, хотело бы возразить, но три дня без сна одолели даже его. В конце концов услуга за услуга, он давал поспать у себя, теперь придется избавиться от должка и выйти в ноль. Евгений побрел в сторону Машин (к счастью, не через те кусты, где сидела, поблескивая глазами, огромная крыса), Володя проводил его взглядом и принялся разбираться с мертвыми.

Когда с перенаселением душ на кладбище было покончено (куда их отправила крыса с улыбающимися глазами Володя знать совершенно не хотел), Кризалис отправился в Машины, надо варить тинктуры, не зря же на кладбище столько травы собрал, да и гостя званного проверить не помешало бы. До последнего Володя боялся, что слишком гордый столичный теоретик не послушался, пошел в свою Библиотеку, и теперь его изрезанный бандитами труп придется искать по ближайшим районам. Но нет, на кровати отчетливо виднелось зелёное пятно. Зелёное пятно вздремнуло и было готово выражать претензии.

- Дом у тебя конечно… Своеобразный…

Поэт обвел глазами помещение, и Володя точно-точно услышал смешок наглого характера. Вылепили его же в столице таким невозможным, гадким, едким как газ, надышишься им, чтобы кайфануть и задохнешься. На такое и отвечать надо соответствующе.

Но не успел Кризалис открыть рот, как Евгений добавил:

- Если ты сейчас скажешь “чем богаты, тому и рады”, я встану и уйду.

- Не буду, не собирался. Я вообще не про успех, мне нравится на краю бедности.

- Весь ваш город строился на краю бедности.

Вообще-то Поэт сейчас точно находился не в выигрышном положении. Знаете ли, сложно соревноваться с человеком в сарказме, если при этом полулежишь на его узкой тахте в углу комнаты, а твоя задравшаяся рубашка слегка скомкалась и выбивается из-под штанов, несмотря на подтяжки. Кто тут еще интеллигенция, кто умеет держать себя в руках. Вот Володя сейчас усердно доказывает, что у него нет проблем со зрительным контактом. Лучше смотреть в бесстыжие глаза, чем бесстыже куда-нибудь еще. Часы пробили полночь, Володя сел на стул рядом с кроватью, организм отказывался держать его на ногах, а единственная кровать была занята. Поэт смотрел на заливные пятна на потолке. Рядом с алембиком мяукнула кошка. Невероятно хотелось спросить у зелёного пятна читало ли оно Кузмина. “А Чума бы спросить не постеснялась”, - подумал Володя, как будто у Чумы был повод такое спрашивать.

А потом, Кризалис почувствовал что-то странное. Понял, что почему-то сидит с закрытыми глазами, а в волосах будто что-то шевелится, ходит.

Блошки?

- Мошки, Владимир.

Да, это и правда рука Поэта у него в волосах.

- Зря ты их стесняешься. На любителя конечно, но я любитель. Приятно.

И дернул слегка за длинную прядку. Если бы эмоция от данного действа была материальной, Володя засунул бы её в пробирку и чисто на этой основе создал панацею.

- В этом моя проблема, да? Поэтому я не могу прижиться в городе?

- А?

Вот так гладят, гладят по мягкой шерстке, а потом тянут на руки и спрашивают, кто опять притащил в дом дохлую мышь.

- Разные агрегатные состояния, морские жители не хотят пропускать к себе едкий газ.

- Судя по вашей общей тяге к философским размышлениям, городу просто не нужен соперник.

Поэт об этом думать конечно не перестанет, продолжит считать себя ядовитым газом, а горожан нерасторопными электрическими искрами. Но тем не менее в его взгляде читалась благодарность за умение разбавить мудрёные мысли чем-то простым и нелепым. А еще там читалась нежность, откуда там она Кризалис объяснить не мог. Но вопрос задать всё же решил:

- А я, по-твоему, твердое вещество?

- Угу. Крупа. Хозяйки рассыпают тебя по банкам и варят каши, дети засовывают в качестве начинки в импровизированные погремушки. Нравишься ты всем.

Володю ответ удовлетворил на все возможные проценты, но Поэт все равно лежал какой-то задумчивый, даже пальцами клочки волос перестал перебирать. Через минуту добавил:

- Только не манка, с детства мне ненавистна, каждый понедельник давали в интернате, мерзкую с комочками. Вот пшёнка да, всегда ее любил.

Не надо ловить подтексты, когда их нежно вкладывают вам в руки.

- Так ты меня поцелуешь или нет?

Чёткое указание, прицельное притягивание, столкновение, пальцы в воротничке рубашки, и за ним, затылок приятно приближают и в голове, в глазах, в прикосновениях одни лишь узелки. Маленькие и крепкие.

Жаль, времени у них было не больше пяти минут, потом усталость сморила обоих.

- Видишь? У меня есть сердце

Володя резко открыл глаза. Поэт говорил, лежа к нему спиной, от его тона (пугающе серьезного, но при это певучего, как у самой Чумы) Володю прошибло холодным потом. Неужели узелки не скрепляют, неужели он пригрел возле себя, тот самый узел, что затянется петлей на шее?

- Скажи им, что оно у меня есть. Больное, но есть. Тебе они поверят.

Володя молчал, люди, у которых есть сердце, обычно в его наличии не сомневаются. Поэт перевернулся к нему лицу, подхватил его руку под запястье, потянул к себе и положил на грудь. Оставалось дождаться стука. И Володя ждал. Считал умерших от Песчаной язвы: раз, два, три … четыре тысячи семьдесят пять. А стука не было. Был человек, было у него сердце, но где толчки? Если не стучит, значит мёртвое?

Часы пробили два, и тут Володя почувствовал. Под липкой рукой легкое, вибрирующее бум. Тик-так. Бум! Кукушка-Чума вылетела из часов и сказала: “Володенька, убери руки от мертвеца, похорони в ямке эту красивую куколку, и иди за мной!”

Хоть кто-то в здравом уме выбросит любимую игрушку, которую брал с собой в постель?

Адам пророчил ему смерть. От Новака пахло кровью и смогом. И еще чем-то, совсем не человеческим. Он никому не внушал доверия, сколько бы не утверждал обратное.

Местные звали его Огнепоклонником, слишком уж часто щуплую фигуру видели рядом с мученически сгорающими людьми в зараженных кварталах. Стоило бы прозвать его Огнепоклонниками, ведь еще чаще Новака видели в разных, далеких друг от друга местах одновременно.

Кризалис с Новаком сталкивался регулярно. А предпочел бы не встречаться вовсе.

Адам говорил: "Ты прольешь реки крови. Ты навредишь нашему городу".

И Володя прогонял его из чужих домов за воровство.

Адам говорил:"Я умею творить чудеса одними руками, я легко спасу город".

И Володе становилось тяжело дышать, будто песчаная язва проникала прямо в легкие.

Адам говорил: "Мою первую любовь звали Лада. На ее щеках были веснушки".

И это наверное единственные его слова, которым Володя верил.

Поэт Огнепоклонника терпеть не мог. Даже история про несчастную любовь не вызывала в нем доверия. Но и он понимал, им троим предначертано быть вместе, постоянно сталкиваться локтями в попытках спасти город, бодаться во взглядах, но действовать сообща.

Сейчас Адам сидел у него на крыльце, напротив горящей бочки, и ритмично дергал шнурки на своих ботинках. Кризалис просто вышел воды налить, но не тут было, огненный мальчик принес на хвосте недобрые вести.

- Свалится наш Стихоплетик с Многогранника и выноси его вперед ногами.

Володя сразу же поднял голову, ища глазами выделяющеюся на фоне прибрежнего пейзажа часть детской башни.

- Ты ведь не шутишь, Огонек?

- Какие тут могут быть шутки, как услышал, что Многогранник могут снести, так и выбежал из своей Библиотеки и понесся к детишкам в их избушку на курьих ножках.

На “понесся” Володя побледнел окончательно. Видел он этот чудо архитектуры, кривые лестницы без перил, вьющиеся на пару километров в высоту над обрывом, вдобавок наверху ветер нехилый. Так они никакого Поэта за ноги не вынесут, они вообще эти ноги не найдут.

- Ты не подумай, он мне не нравился никогда. Даже ты поприятнее будешь, хоть и Потрошитель и разит от тебя вечно водорослями. Но всё-таки грустно, если наш столичный друг так тупо и безвременно нас покинет.

Адам, бежал за ним сзади, по-дружески похлопывая его по плечу. Настоящий друг.

Вход в Многогранник охраняли немногочисленные псиглавцы, дети хмуро посмотрели на них из-под собачьих масок.

- Ты проходи, - один из мальчиков указал на Володю, - Тебе, - палец ребенка уперся в Адама, - нельзя, ты врун и самозванец.

- Вечно вы! Не верите, а ведь чудо вовсе не ваш Многогранник, чудо это я. Невозможно мне с вами, щемите и щемите, не боитесь, что подожгу?

Адам щелкнул самого высокого ребенка по носу собачьей шапки.

- Не боимся. Чего тебя бояться? В Многогранник ты никогда не попадешь, а что ты делаешь на земле нас не касается.

Дети как всегда отвечали сердито и заковыристо. Почему пропустили именно его и Поэта, Кризалис не понимал, руки в крови были у всех троих. Логичнее было не пускать никого, неужели Огонек успел насолить даже всегда готовым на обмен детям? Новак сдался, присел на один из деревяных ящиков и стал болтать ногами, будто так и планировал. Володя пошёл вперед один. Белые ступени, витиеватые переходы, постоянные обрывы. Башня точно ведёт не в рай. Если честно, Володя до последнего надеялся, что Евгений не дошёл до самого верха, и вот на следующем этаже он увидит зелёное пятно, но с каждым шагом надежда таяла. На десятом переходе Кризалис осознал, что даже не догадался уточнить у детей, точно ли Поэт забегал на башню и не успел ли он спуститься.

Но было уже поздно. Надо идти до конца, главное не оборачиваться, не смотреть вниз, не откликаться на тихий шепот под ногами, не обращать внимание на хихикающих солнечных зайчиков на стенах (тут же нет стен?). Классические правила перехода границ в потусторонние миры, в городе их каждый с пеленок вызубривает наизусть. Многогранник построили люди, неважно как он держится над обрывом, неважно почему дети в нём не болеют чумой, неважно чем он питается. Строили его люди, просто люди.

Повторяя про себя эту мантру, Володя дополз до вершины. Никого.

Только одинокий шалаш в самой серёдке зала и тьма солнечных зайчиков.

И звук. Мелодичный, слишком частый стук.

- Пришел полюбоваться чудом, Владимир?

Правило “не оборачиваться” крайне быстро заняло в Володиной иерархии первое место среди основных законов выживания при встрече со… всяким. К счастью, правило “не разговаривать” всё ещё стояло предпоследним.

- Поэт, а тебя по этикету здороваться не учили?

За спиной молчали. Гул, стук, белизна. Невыносимая утопичность бытия.

- Почему ты молчишь?

Душно, на Володе один лишь свитер, ветер задувает нещадно. Но как же душно.

- Разве здесь нужно что-то говорить, мы в раю. В раю не нужны слова.

- По-твоему это - рай?

- Оно будет тем, чем ты захочешь, Кризалис. Здесь исполняются мечты. Любые. Даже самые дерзкие.

- И о чём ты мечтаешь, Поэт?

Власть, бессмертие, место в истории, какие ещё есть гуманистические ценности?

- Когда у нас были особенно напряженные дни в лаборатории, я иногда желал контроля, чтобы все наконец сделали так, как хочется мне, чтобы не препирались и перестали искать пробелы в моей методологии. Но это слишком мелочно, - Поэт положил руку на его плечо, и Володя почувствовал холод ладони даже через толстый слой шерсти, - Я хочу преодолеть границы человеческих возможностей, дать людям шанс победить смерть и самих себя. Многогранник одним своим существованием исполняет мою мечту.

Кризалис повернулся в его сторону, сбросил ладонь с плеча. Тон у Поэта был серьёзным, ледяным, но глаза, это были глаза не взрослого. Так смотрели на Володю маленькие дети, отстаивающие честь своих банд и убеждающие его, что если хорошенько попросить, то корабль обязательно вернётся и привезёт всё, что нужно. Дети говорили: "будет война". Но не та, что уже шла на материке, другая. Ещё сложнее.

- Людям или тебе?

- Какая разница?, - Поэт скривился и уж слишком резко взмахнул руками, - Выдающиеся люди будут творить, создавать, протаптывать путь в вечность, но не только же себе, всем! От других просто будет требоваться поддержка, содействие!

Евгений будто вечно скакал по шкале апатия-психоз, и все не понимал, где ему остановиться. И сейчас его речь перестала быть строго выстроенной, на шкале перевес в противоположную от апатии сторону.

- Я же не просто так это говорю, Кризалис. Мне нужно простое содействие, а в тебе есть силы, это признает весь город, тебя здесь либо уважают, либо боятся. Некоторые даже любят.

Короткая заминка. У Володи от этого монотонного стука и пафосных речей начала болеть голова.

Они же ставили эксперименты там в Столице. Вроде подняли кого-то из мёртвых, настоящий прорыв, а потом скандальное закрытие. Володя читал газеты, просто никогда не обращал внимание на имена. Поэт же приехал в город, с надеждой, если не изучать, то стать частью эксперимента. Какая разница сколько падет на пути человечества к просветлению? Главное войти в историю, а не быть выброшенным ею на помойку.

От одной мысли об этом к Володе подкатывала тошнота, вставала в горле крошками от сухарей, мелким изюмом, кусочками каштанов.

Нет, разве ради этого надо жить? Разве так стоит умирать?

Умереть для бессмертия, что за дикая тавтология?

Евгений хотел отомстить властям, хотел доказать, что он не теоретик-недоучка, а светило отечественной науки. Прорыв. Сверхлюди и их сверхидеи. Володя не умел мстить, убийца отца затерялся в ворохе бесконечных лиц со впалыми щеками и воспалениями по всему телу, тянущими к нему руки с мольбой о помощи или хотя бы облегчении страданий.

- Поэт, ты знаешь, что Многогранник - источник Песчаной язвы? Знаешь, что у нас всего два варианта: уничтожить его, и спасти всех жителей, ведь с ним пропадет и болезнь, или оставить его и выжечь город дотла, уничтожить эпидемию вместе с её разносчиками?

И только по одному дыханию, Кризалис понял. Он знает, знает и сознательно выбирает второй вариант.

Володя не такой, он не хочет жертвовать. Он уже пожертвовал слишком многим. Как бы он ни ненавидел, ни презирал город за его порядки, это был город, а не переводный материал для чужих амбиций.

- Я тебе не союзник. Я не из тех, кто слепо следует за всеми, кто им приглянулся, - это было слишком резко, Володя тут же прикусил язык, - я не… ты мне дорог, Жень. Правда дорог, я бы не стал врать о таком, именно поэтому я прошу тебя - оставь эту идею, пока не поздно оставь.

Поэта будто ранили, ударили с ноги в живот, бросили истекать кровью в снегу. Он как-то стремительно оказался в центре зала.

- Мне не нужна твоя помощь и твои никчемные советы, Кризалис. Ты убийца, ты жаждешь крови, но пытаешься лечить людей, раз в жизни тебе выпадает возможность сделать для человечества что-то полезное, довериться мне, но твоя натура берёт верх и ты душишь чудо в зародыше. Он шептал злобно, но так воздух выходит из сдувшегося шарика, это не речь победителя.

- Ты уничтожишь его и что мне делать? Куда мне идти!? У меня больше нет дома, лабораторию закрыли, все пути к науке тоже, власти никогда не позволят мне продолжать исследования. Что мне остается, гнить в этом богом забытом городишке? Стать мелким безамбициозным учителем в вашей сельской школе? Мне не нужна такая жизнь!! - Поэт сорвал голос и заканчивал уже немного хрипя, - моё единственное спасение - Многогранник, ради его сохранения я готов пожертвовать всем.

Евгений закрыл голову руками, и Володе хотелось завыть чтобы дети внизу услышали и впервые в жизни испугались, а Огонёк закричал: “Волки, волки, я же говорил вам! Волки!!”. Но выть было бесполезно. Поэт осел рядом с шалашом псиглавцев, истерика ушла.

- С детства все утверждали, что у меня там ничего нет, - Женя тыкнул себе в грудь, - Я никогда им не верил, если они не слышат, это только их вина. Но ты, ты ведь слышишь? Минуту назад он назвал его убийцей, а сейчас будто не говорит с ним, а читает молитву, рассказывает страшный секрет любимой мягкой игрушке.

- Что?

Голова раскалывалась, картинка перед глазами рябила и плыла, уголком левого глаза Володя заметил маленькое пятнышко рядом с краем платформы. Тонкий хвост, уши, две светящиеся бусинки, клетчатое покрывало. Крысиный пророк.

- Что слышу?

- Стук.

И Володя понял. Он присел на колени рядом с домиком и свернувшимся там Поэтом. Только сейчас заметил, что, несмотря на опрятный внешний вид, руки столичного теоретика были измазаны чем-то плотно красным. А потом осторожно прислонился ухом к его груди.

Это было оглушительно.

- Я слышу.

- Спасибо, правда спасибо. Мне нужно было это знать.

Потом Поэт встал, побрел к лестнице, и на секунду у Володи прихватило дыхание, в голове пронеслось короткое: “Всё”, сейчас прыгнет. Уменьшающейся точкой полетит вниз, и Чума радостно потрёт костлявые ладошки, 3-1, -1, чудо!

Но он не прыгнул. Начал спускаться по лестнице, даже через ступени не перепрыгивал. Володя пошёл за ним, не догонял, но держал в поле зрения.

До земли они добрались в ужасной неловкости, зато быстро.

Адам внизу радостно подскочил с насиженного ящика. Захлопал в ладошки. Ладошками в смешных перчатках без пальцев, наверное поэтому так бросалось в глаза, что пальцы были в ярких красных пятнах, будто он макал их в банки с гуашью. Но это и то, что одна из коробок рядом с ним догорала до углей, Володя решил не комментировать.

- Рад, что вы спустились живыми мужики! Жаль, город это не спасет.

Это нет, а вот уничтожение многогранника спасёт и еще как. Главное при этом не оборвать Линии столичного любителя сверхидей.

Местная сумасшедшая, что лечила дома как больные зубы, называла его куколкой. Так личинка, недочеловек. Отец пытался сплести из его нитей свою точную копию, Поэт предлагал ему вылупиться силой мести, давя коконы недостойных. Что-то в голове предлагало пойти собственным путем. Угодить горожанам, стать потрошителем, которого они так хотят в нём видеть. Раскрывать людей, удалять из их тел ненужную требуху, дать им единственный путь к свободе. Может это тот верный путь, ведущий к бессмертию. Мать морей мстит за годы угнетения своего народа, уклад будет жить, город захлебнется соленой водой.

Смерть от утопления одна из самых болезненных, человек задыхается, пока вода входит в легкие. Симптомы мора есть долгое утопление, продленное на несколько дней. Тинктуры из водорослей, которые его учил варить отец, выявляют уровень болезни, только потому что водоросли - существа моря и прекрасно знакомы с его спецификой. Пока люди давятся едкой солью и пытается выхаркать воду из организма, Володя пытается прижить ее в теле. Взамен море каждую ночь приходит к нему во снах и просит, обязывает дать ему убить всех. Но старается оно напрасно. Из всего, чему его учили в детстве, он на отлично запомнил только одно. Линии текут по всему городу, связывают между собой всех горожан, переплетаются толстыми узлами в домах, где живут счастливые семейные пары, разматываются, но все равно плетутся за сиротами и пьяницами. Город живет не морем, его питают Линии. И если линию оборвать она никогда. Никогда не станет коконом. Лучше быть теплой укутанной куколкой, чем умереть в зародыше, без единой нитки на теле.

- О, Володя, - Поэт пьяно жмурился кривенькой улыбкой, - Какими судьбами? Ты и в бар решил наведаться испортить мне настроение??

Рядом с Поэтом стояли пустые бутылки из-под твирина, одну, наполовину полную, он держал в руке, протягивая в приветственном жесте. Его рубашка была расстегнута на верхние пуговицы, жилет и вовсе держался на одном чуде. Володя старался не смотреть на обнаженную шею.

- Хочешь похрустеть на обломках моих ценностей, мечт, всего что было мне дорого? так не в бар бы шел, а к развалинам многогранника! или хочешь посмотреть как я теряю последнее, что у меня осталось, топлю сознание в местном алкоголе?

Даже пьяный, с заплетающимся языком, Женя говорил много, выделяя интонации и активно жестикулируя. держался на грани изящества и уродливой истерики.

За соседним столиком сидел Адам, и если честно Володя его тут увидеть ожидал последним.

- Потрошитель! - Адам пролил содержимое своего бокала, пока махал в его сторону, - А мы тут все ждем, когда ты наконец придешь заберешь своего выпивошку. Я знал, что такую любовь не пропьёшь!

И чокнулся с воздухом. Бокалом, наполненным пустотой. Символично.

Адам не был пьян, но хотел таким казаться. Барабаня пальцами по столу, он продолжил:

- Хотя, знаешь он очень даже забавный, скрашивает нам атмосферу. Вот смотри. Стихоплётик, я живу в Створках.

- Хуëрках!

Через зубы проскрежетал Поэт и уткнулся в увлекательный калейдоскоп донышка бутылки.

- И так каждый район рифмует, представляешь?

Представляет. Хорошо представляет, до чего утописта-теоритика могла довести смерть его мечты о бессмертии.

- Может выйдем, Жень?

В зале было душно, Володе казалось, что все уставились прямо на них. Герой Уклада и поверженный утопист. Как будто он этого хотел, как будто хоть кто-то в результате остался в выигрыше.

- А давай выйдем, - Поэт мотнул головой в сторону бармена. Скоро ему перестанут прощать долги. Память о былых заслугах в городе не держится дольше пары дней.

Снаружи было холодно, осень набирала обороты. Женя ёжился на ветру без пальто, то ли забыл в баре, то ли пришел без него. Но свежий воздух пошел ему на пользу, вся стервозность разом куда-то исчезла, на её место пришла тоска.

- Жень, я же не назло тебе, я..., - Поэт упрямо отводил глаза, - Посмотри на меня, пожалуйста.

И он смотрел, и даже заговорил. И каждое слово как иголка, болезненная, со слишком узким ушком, ни одна нитка не входит, узелки не вяжутся.

- Мою лабораторию закрыли и я был в отчаянии. Спустя какое-то время меня пригласил сюда твой отец, посмотреть на настоящее чудо, поговорить с Рубинштейном, увидеть его изобретение. Но Рубинштейн умер, и я думал, что никогда не узнаю ответов на свои вопросы. Потом я нашел обещанное чудо - многогранник, и он стал моим утешением. Но ты уничтожил и его, - Поэт прикрыл глаза, по щеке тек то ли пот, то ли слёзы, - Когда ты увел меня оттуда, думаешь, я остановился? Той же ночью я опять пошел туда, ты отдал указ об уничтожении, и мне ничего не оставалось, кроме как умереть вместе с единственной ценностью города …

Володю заметно потряхивало, содержание речи проникало прямиком в сердце, ноги подкашивались, хотя он не пил ни капли, но Поэт продолжал, без энтузиазма, слова горько выплёвывались.

- Я залез на самую вершину многогранника и смотрел вниз. Оттуда здание Собора кажется совсем крошечным, весь ваш город - большой кукольный домик. Я был готов прыгнуть, но потом посмотрел на трубы завода, в котором ты живешь, и понял, что мне некому мстить, кроме самого себя. Потому что на тебя я не злюсь.

Володю называли Потрошителем, но сейчас сам Евгений добровольно раскрыл перед ним свою душу. Мог бы избегать, прыгать с крыш, спиваться где-нибудь под мостом. Но почему-то не стал, пошел другим путём.

Кризалис за эти ужасные две недели хорошо уяснил: всех не спасти, везде не успеть. И сейчас ему хотелось вложить все свои силы в заботу о рядом стоящем столичном чудике, ласковой складской кошке, и может еще паре десятков неблагополучных детишек. Но там уж как карта ляжет.

Период цветения прошел, водоросли почти не пахли. Скоро придут морозы.

Поэт стоял на ногах вполне уверенно, но это не мешало ему дергать Кризалиса за куртку, а после некоторой паузы (до недотёпы никак не дойдет, что нужно делать) уткнуться носом ему в шею в неловкой попытке добиться объятий. Володя вовремя спохватился и подхватил. Спасибо за внимательность. Щекотно дыша ему в плечо, Женя решил продолжить свой монолог.

Самое тяжелое он уже сказал, истерика отступила, до апатии ещё было далеко. Слова ощущались не как ураган, а как хорошо знакомый Володе прибрежный ветер, который треплет волосы и дарит веру в завтрашний день.

- Я в любой момент могу уехать в Столицу, и уеду, как только захочу. Я не буду работать в школе, может продолжу теоретическую деятельность, буду писать в стол, но буду, может попрактикуюсь врачом в этом городе, может вообще стихи начну писать и публиковать под псевдонимами.

Кризалис гладил Женю по голове, и тихонечко улыбался, чтобы не спугнуть. Его все устраивало. Их Линии так или иначе сойдутся везде: на этом забытом острове, в Столице, на краю Света.

- И еще одно условие, ты больше никогда, никогда не будешь встречаться с инквизиторшей, ни одним словом с ней не обмолвишься, забудешь её имя, цвет глаз и волос, и…

Володе стало до ужаса смешно от столь неприкрытой ревности.

- Я не…

- Молчи. Это был последний раз, когда ты слышишь её упоминание в этом городе.

Поэт шмыгнул носом, и Володя понял, что пора идти к Заводам. Придется ему сегодня поспать на полу.

Ведь главное, что между ними бьётся, не в унисон, но в два голоса, Володино монотонное тик тик тик тик тик тик тик БУМ и женино редкое тик так тик так тик так.

А если стучит, значит есть и любит.

Тома догнала его на улице, она как всегда была босая.

- Володя, Володя!!

В первую секунду у Кризалиса подскочило сердце, неужели кто-то из ребятишек заболел, свалился с крыши или с лестницы в небо? Но в крике не считывались ни опасность, ни срочность. Нет, в нем плескалось детское любопытство.

- Что такое маленькая?

Володя наклонился к подскачившей девочке.

- Уля говорит тебя поймали!

Вот те новость. Уля как молодая Хозяйка чувствовала город тонко и за судьбой его жителей следила внимательно, но и она часто ошибалась. В плен Володю вроде никто не брал. - Как поймали?

- В сети, - Тома смеялась, венок сползал с ее макушки, - попал ты в сети и оп! поймали!

- Как рыбу, что ли? - на Володином лице читалось искреннее недоумение, и Тома горестно вздохнула, всё ему объяснять приходится.

- Не притворяйся дураком. Столичный врач-поэт поймал тебя как жучка. В сети свои. Любовные.

Девочка сделала акцент на последнем слове. Володе после таких заявлений оставалось только встать истуканчиком и густо покраснеть, что было красноречивее любых слов. Тома только улыбнулась до ушей.

Пора бы запомнить, что от детей скрывать бесполезно. Всё тайное станет явным.