Work Text:
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Стояла тихая безветренная ночь, только огромная белая луна присматривала за спокойным морем, и в этой безмятежности едва слышные всплески волн казались лишь шепотом, на который корабль отзывался легким поскрипыванием.
Выходя из своей каюты, капитан Эдвард Тич осторожно прикрыл за собой дверь, позаботившись, чтобы та не издала ни единого звука.
Он незаметно проскользнул мимо матроса на вахте, который задремал, прижавшись щекой к фальшборту, прошел мимо мостика и добрался до носовой части корабля, окидывая взглядом зияющую над головой глубокую ночь и бездонное море под ним.
Много лет назад, когда Эдвард впервые поднялся на корабль, подобные ночи приводили его в изумление.
Но в те времена он был всего лишь ребенком, чья голова полнилась мечтами и тайнами, скрывающимися под кромкой воды, а тьма хранила свои секреты и манила обещаниями, которые только и ждали, чтобы он исполнил их.
Будучи еще жалким юнгой, он проводил ночи под открытым небом, мечтая о зарытых сокровищах, дуэлях и героических подвигах, о морских монстрах и сиренах, и не имело никакого значения, что никто их никогда не встречал — ведь именно ему они бы непременно открылись.
Но проходили годы, темные и заполненные дымом, а ни одно из чудес, о которых он мечтал, так ему и не встретилось.
За это время он научился владеть клинком и пистолетом, внушать как страх, так и восхищение, втаптывать кого-то в грязь, калечить и убивать.
Он стал капитаном корабля, а затем целого флота, человеком крайне богатым и со зловещей репутацией.
Будучи юнгой, Эдвард спал на палубе и сражался с чайками за объедки, но вот Черная Борода по слухам не пренебрегал человеческой плотью, в его глазах тлели угли, а вместо сердца было пушечное жерло.
Но все должно было закончиться этой ночью.
Для себя Эдвард решил, что именно сегодня распрощается с жизнью, и грохочущая легенда о Черной Бороде канет в темноту и забвение.
Это казалось достойным финалом.
И именно поэтому Эдвард стоял здесь, в самый темный час перед рассветом, пока каждая живая душа на его бросившем якорь корабле еще спала. Но проходили минуты, а он все всматривался в пустое темное пространство и никак не мог решиться.
Неужели на этом все?
Рассвет начал слегка окрашивать горизонт в синий, и он наконец очнулся — нужно было поторопиться, если он собирался покончить с этим до того, как наступит утро.
Но в этот момент, в еще почти отсутствующем свете, Эдвард заметил что-то на гладкой поверхности воды.
Или, скорее, даже услышал: что-то перебивало привычный повторяющийся ритм волн и, прищурив глаза в начинающей спадать темноте, он наконец разглядел рыбацкую лодчонку, печально накренившуюся набок, которая таинственным образом заплыла на многие мили от ближайшего берега.
Лодка выглядела брошенной на произвол ленивых морских течений и медленно дрейфовала в сторону корабля.
Какое-то время Эдвард просто молча наблюдал за ней, но любопытство все же взяло верх, так что он снял ботинки и нырнул.
Холодная вода привела его в чувство, и, вынырнув на поверхность, он уже не ощущал того ступора, который охватил его, заставив надолго замереть на носу корабля.
Когда он добрался до рыбацкой лодки, солнце уже начало появляться на горизонте, озаряя его своими лучами.
Борт был слегка приподнят; Эдвард ухватился за него, и его собственного веса оказалось достаточно, чтобы суденышко вернулось в нормальное положение, и он резким движением смог туда забраться.
Оказавшись в лодке, он сразу заметил две вещи: мёртвое тело рыбака все еще оставалось в ней, но свешивалось за борт, а судно накренилось, очевидно, из-за слишком большого веса в рыбацких сетях.
Эдвард скользнул на дно лодки, передвигаясь медленно, чтобы не перевернуть ее, и, сторонясь безжизненного тела рыбака, осторожно заглянул за борт.
Под поверхностью воды виднелся внушительный рыбий хвост, его золотисто-оранжевая чешуя отражала первые лучи солнца. Он был украшен прозрачными плавниками, и то исчезал под бортом, то вновь появлялся, вкрапляя в зелень волн рыжие и бордовые всполохи.
Сердце Эдварда бешено колотилось.
Хвост почти не уступал в длину самой лодке, но за грудными плавниками, там, где у рыбы должна была бы начинаться голова, сверкающая как начищенные монеты чешуя уступала место торсу, походившему на человеческий.
Через сеть, натянутую так туго, что узлы пригвоздили существо к борту лодки, можно было разглядеть белые плечо и шею; существо казалось практически безжизненным, его голова оставалась под водой, а лицо скрывала копна светлых волос.
Эдвард нерешительно протянул руку, проверяя, насколько прочна сеть, и тут существо начало биться, вновь опасно накреняя лодку в бурлящую вокруг него морскую пену.
— Блядь, — выругался Эд себе под нос, отползая к противоположному борту. Он прикусил губу, задумавшись лишь на мгновение, а потом нырнул.
Он рисковал больше не вынырнуть на поверхность — как только он оказался в воде, тяжелый хвост с силой отбросил его, заставив удариться головой о дно лодки, и вырвавшийся беззвучный крик оставил Эда без кислорода. Ослепленный болью и соленой водой, он кое-как умудрился вцепиться в одну из веревок, крепящих сеть к судну, но в тот же момент что-то вонзилось в его правую руку, словно обжигая ее.
Лишь благодаря невероятному усилию, если не небольшому чуду, ему удалось чуть вынырнуть из окружающей бурлящей пены, грозящей поглотить его, и вдохнуть. Вода вокруг снова успокоилась, пока он кашлял и пытался привести дыхание в норму, на ее поверхности вновь стали зеркально отражаться лучи восходящего солнца. Тогда Эд взглянул вниз и увидел его.
То было лицо человека, но все же не совсем.
Острые как лезвия клыки все еще впивались в его предплечье, но не сводившие с него взгляда глаза цвета янтаря, в которых лучились ярость и страх, были человеческими.
Кожа морского жителя необычно переливалась на свету, а его морщинки и орлиный нос, по которому бесшумно стекали вниз капли соленой воды, смотрелись бы вполне уместно на лице почтенного адмирала английского флота.
Эдвард пытался запечатлеть в памяти это невероятное зрелище, но взгляд существа начал меркнуть, хватка его челюсти на мгновение ослабла и тут же судорожно снова сжалась, когда его сотрясло конвульсией.
Неожиданно Эд понял, что во время борьбы веревки сети еще больше вдавились в тело существа, раздирая кожу, а сеть душила его.
Эд оставался на поверхности еще какую-то секунду, глядя существу в глаза, но затем отпустил веревку и вновь погрузился под воду.
Свободной рукой ему удалось вытащить из-за пояса кинжал. При виде отблеска лезвия существо еще больше стиснуло челюсти, но Эдвард проигнорировал ужасную боль и принялся быстро рассекать сети.
Первая веревка поддалась, и вот уже белесая рука существа оказалась на свободе, тут же вцепившись в его бок мертвой хваткой, но Эд продолжил начатое, принявшись за следующую веревку. Когда поддалась и та, сеть отделилась от лодки, и они оба начали медленно погружаться глубже, но даже это не заставило его остановиться. Последними движениями лезвия он освободил от пут деликатные, смахивающие на жабры разрезы на груди существа.
К тому моменту воздух в его легких закончился, а поверхность была уже слишком высоко над головой, в десятке локтей, но существо было свободно.
Быть может, именно над этим оно и раздумывало, пока пристально смотрело на Эда широко раскрытыми глазами, не ослабляя хватку.
Эдвард поднял руку, в которой все еще держал кинжал, разжал пальцы и позволил оружию начать опускаться на дно.
В глазах существа отразилось настолько явное недоумение, что Эд рассмеялся, и последние сверкающие пузырьки воздуха исчезли, быстро поднимаясь на поверхность.
Эд закрыл глаза. В конце концов, хотя бы перед смертью он увидел нечто, что заставило бы сердце маленького Эда колотиться, узнай он об этом.
Но, похоже, судьба распорядилась иначе.
Мгновение спустя непреодолимая сила подхватила его и понесла вверх, навстречу солнцу, и когда он вырвался на поверхность, первый вдох оказался болезненным, ошеломляющим и совершенно восхитительным.
В свете солнца он несколько секунд глотал ртом воздух, наполняя им ноющие легкие, запрокинув голову наверх, не видя, но ощущая существо, которое подняло его из морских глубин и теперь лишь слегка двигало хвостом, чтобы удерживать их обоих над водой.
Существо, чья хватка еще так и не разжалась…
Сквозь рубашку Эдвард мог ощущать его вдавленные в тело когти, упругую силу его тела, находящегося в родной стихии, и в противопоставление ему — собственную слабость, из-за которой он сейчас был даже не в состоянии удержаться на плаву самостоятельно.
Эдвард с содроганием осознал, что существо являлось хищником: эти клыки и когти были созданы, чтобы раздирать плоть.
Его взгляд был теперь скрыт — оно склонило голову над его раненой рукой, и Эд ощущал, как оно едва касалось кожи зубами, как пробовало на вкус его кровь легкими движениями своего теплого гладкого языка.
Рот существа постепенно переместился от его предплечья к тонкой коже на внутреннем сгибе локтя, поднялся по бицепсу и задел ключицу. Эдвард ощутил, как зубы коснулись его кости, выискивая на шее место, где пульс чувствовался сильнее всего. Сердце Эдварда колотилось, как не случалось уже давно, будто он стоял на краю пропасти.
Но затем, в одно мгновение, существо отпустило его и исчезло под водой, выныривая обратно уже в нескольких футах от него лишь для того, чтобы понаблюдать, как Эд, неловко барахтаясь, снова вцепился в борт рыбацкой лодки.
К тому времени уже наступило прекрасное утро и ярко светило солнце, а море и небо отдавали беспощадной синевой.
Со стоящего невдалеке корабля доносились голоса, перекликаясь от носа и до кормы; возможно, они выкрикивали его имя. Жизнь призывала капитана Черную Бороду обратно, к грузу его неизменных и хорошо известных обязанностей.
Но посреди волн он все еще мог наблюдать золотистые отблески огромного хвоста и словно ощущать на себе пристальный взгляд янтарных глаз.
Наступило утро, и Эдвард Тич был все еще жив.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Время, прошедшее с того злополучного рассвета, он не потерял даром.
Месяц за месяцем и год за годом постепенно, один за другим, в укромных нишах его каюты копились дневники, карты, памятные вещички и реликвии, собранные со всех уголков Карибов.
Эта коллекция сделала его истинным экспертом в довольно экзотичной области: никто другой, во всяком случае, в этой части света, не обладал таким количеством свидетельств и артефактов, связанных с существованием сирен и морских человекоподобных существ.
Но все же никто не смог бы воспользоваться этими уникальными познаниями, даже если бы захотел: Эд никогда не упоминал об этой своей мании, так что никто о ней и понятия не имел.
В конце концов, еще с юношества он любил окружать себя необычными трофеями и причудливыми безделушками, и у него уж точно хватало средств, чтобы их раздобыть. И даже если кто-то из его окружения и заметил новую тенденцию в его коллекциях, то не сильно этим обеспокоился, тем более что его капитанские навыки от этого не пострадали, скорее даже наоборот.
С того самого дня им двигали дерзость и решительность, которые, как он полагал, давно испарились вместе с его юностью. Казалось, никогда раньше он еще не был настолько вовлеченным в происходящее вокруг, не погружался настолько глубоко в рассуждения, не был настолько молниеносным в принятии решений, а его правой руке Иззи Хэндсу больше не приходилось стараться до седьмого пота, чтобы вытащить его поутру из кровати или из обычных для него затяжных апатий.
Черная Борода изменился, или, быть может, снова стал самим собой.
Но на самом деле с того утра изменилось лишь одно — теперь Эдвард Тич хотел жить.
* *
Каждый моряк знает, что любой шторм может стать последним.
В конце концов корабль штука маленькая и хрупкая, он — всего лишь тонкая грань между поверхностью и бесконечными глубинами океана, жалкое скопление досок, смолы и парусины, разделяющих жизнь и смерть.
Недаром именно моряки были самыми суеверными из живущих, а самыми суеверными среди моряков были пираты.
Возможно, оттого впоследствии и нашлись те, кто рассказывал, будто Черная Борода сам навлек на себя шторм — как возмездие за то, что был проклятьем, поджигающим моря и опустошающим земли. За то, что бросил вызов снисходительности королей и богов. За то, что продал душу ради двадцати лет властвования над жизнью и смертью.
Кто-то утверждал, что Черную Бороду призвал сам дьявол, оторвав его, брыкающегося и кричащего, прямо от палубы, что посреди этой суматохи море расступилось, дабы не тронуть его, и лишь когда он, будучи уже мертвым, ударился о скалистое дно — море сомкнулось над его телом, а шторм утих в мгновение ока.
Большинство, разумеется, посмеивались над этими небылицами, отвечая, что судьба всего лишь уравняла счеты — лишь фортуна позволяла Тичу взлететь до самых звезд, и та же фортуна швырнула его вниз, в бездонную пропасть.
Как правило, заслышав подобные россказни, те, кто был на корабле рядом с Черной Бородой, молча опускали взгляд, пряча его в кружке эля или под полями шляпы и съеживаясь, убеждая себя, что дело в сквозняке, а вовсе не тревога вызвала у них мурашки.
Эдвард Тич был Капитаном с большой буквы, и даже находясь в самом сердце величайшего на человеческой памяти шторма, он удерживал штурвал до тех пор, пока тот не разломился, а его голос продолжал звучать сквозь звуки рвущихся парусов до тех пор, пока ничего уже нельзя было расслышать за ревом волн и скрежетом ломающейся мачты.
Эдвард Тич хотел жить, но ему не оставила выбора самая высокая волна, накрывшая палубу, заставляя его исчезнуть в извержении пены, а всего несколько мгновений спустя ураган стих и из-за туч выглянуло солнце.
И никто, даже из присутствовавших тогда, так и не смог найти этому объяснение.
* *
Какое-то мгновенье назад он цеплялся за теперь бесполезный штурвал своего корабля, и вот его уже подхватил хаос из брызг, ветра, соли и холода, в котором он даже не отличал моря от неба.
Прежде чем волна окончательно поглотила его и лишила жизни, в голове успела пронестись мысль, что утонуть и захлебнуться было лишь малой деталью картины. Что на самом деле нас убивает, так это отчаяние от невозможности постичь все могущество бури, и если бы только мы могли принять все невыразимое опустошение ее хаоса, удержать внутри себя все то тягостное одиночество бескрайнего неба и морских вод — тогда смерть больше не имела бы над нами никакой власти.
Как ни странно, когда он осознал, что жив, в голове все еще роились те же мысли, и его преследовало смутное ощущение, что он схватился за конец нити от целого клубка и не мог его отпустить.
Эд ощущал, как его язык прижимается к небу, спина вдавливается в песок, а веки отяжелели от изнеможения, и думал о том, как всю жизнь прислушивался к морю, пытаясь понять, что оно для него уготовило.
В ушах отдавался тихий шум прибоя, который, казалось, скрывал в себе какое-то послание; он попытался удержать его, как откровение, нечто ослепительное и животрепещущее, увиденное во сне, но с каждым мигом оно все отдалялось и отдалялось, как волны во время отлива.
Ответ был так близко, но теперь уже стал недоступен, и, ощущая, как лучи солнца ласкают его лицо, он всем сердцем оплакивал эту утрату, как потерянную любовь.
И вдруг это чувство потери исчезло, унесенное прочь восхитительным ощущением прохладной воды на губах.
Эдвард прекратил раздумывать и принялся жадно пить, с каждым глотком все больше приходя в себя, пока наконец не нашел в себе силы разомкнуть веки.
В ответ на него уставилась пара янтарных глаз — с очень и очень близкого расстояния.
Эдвард среагировал молниеносно и, еще не успев понять, что происходит, резко сел, впившись пальцами в мокрый песок и подавив в себе испуганный вскрик.
Перед ним было то самое существо из далекого прошлого. Оно полулежало на мелководье, опираясь на руки, длинный хвост оставался в воде, а огромные, полные смятения глаза смотрели прямо на него.
На какое-то мгновение все замерло, кроме ленивых зеленых волн, лижущих берег.
Они находились в огромной пещере, похожей на сенот, с кружком неба над головой и небольшим укромным пляжем, ярко освещенным солнцем. Цветущие растения покрывали скалы зеленым ковром, как в секретном саду.
Именно в таком месте очнулся возвращенный к жизни Эдвард Тич, обнаруженный существом, которое никогда не переставал искать.
Без всякого сомнения, это было именно оно — те же глаза, тот же хвост, испещренный оранжевыми вкраплениями.
Эд не смел даже вдохнуть, оглушенный биением своего сердца.
После нескольких полных напряжения мгновений, так и не отрывая от него пристального взгляда, существо шевельнуло рукой. Проследив за его жестом, Эдвард заметил лежащую рядом с ним на песке огромную раковину тридакны, до краев наполненную водой.
Спустя секунду Эдвард уже окунул лицо в самую сладкую воду, которая когда-либо проливалась с неба. Он напился досыта и ощутил себя заново рожденным, а когда поднял глаза, обнаружил, что морской обитатель наблюдал за ним с выражением, которое иначе как "довольным" сложно было назвать. В его глазах плескалось веселье — похоже, происходящее изрядно его забавляло.
— Спасибо… — пробубнил Эд, вытирая губы. Он не был уверен, что существо могло понимать слова, но на звук его голоса оно встрепенулось и оживленно подалось навстречу.
Должно быть, оно провело уже немало времени на поверхности, потому что его волосы высохли и теперь переливались золотом на свету, а нос и плечи порозовели от солнца.
Посмотрев на Эдварда горящими глазами, оно раскрыло ладонь, протянуло руку сначала к нему, а затем поднесло к себе, кладя пальцы на ребра поверх сомкнутых жабер, где виднелся неровный белесый шрам от веревок рыбацкой сети.
— Разумеется, я помню, — пробормотал Эд, охваченный каким-то непривычным чувством. Он поднял руку, на которой еще виднелись следы укуса. — Видишь?
Существо подалось еще ближе, и его оживление быстро сменилось сосредоточенным вниманием.
Будучи на суше, вынужденное дышать только воздухом и лишенное впечатляющей мощи своих плавников, оно казалось неловким и неповоротливым, может, даже уязвимым, но это впечатление в одно мгновение улетучилось, едва оно дотронулось до руки Эдварда одним из своих сильных, оснащенных когтями пальцев.
Существо коснулось шрамов, обводя их, но похоже, его внимание быстро переключилось на другие следы на теле Эда, особенно на линии татуировок.
Оно с осторожным любопытством погладило его кожу; подушечки пальцев под когтями были теплыми и мягкими. Эдвард оставался неподвижным, задерживая дыхание, пока оно вело пальцами по извилистым узорам змеи, тянущимся вдоль всей его правой руки.
Дойдя до вытатуированной возле плеча сирены, существо просияло. Отыскав взглядом глаза Эда, оно приоткрыло рот, из которого не вырвалось ни звука, и подняло хвост, отчего над водой показался веер плавника.
— У меня еще есть. Покрасивее, — прошептал Эд и в безрассудном порыве стянул рубашку, повернувшись к существу спиной.
За годы жизни он успел расписать свое тело всевозможными узорами, в том числе морскими существами, волнами и рыбами, и само собой, сиренами. Самая большая из них расположилась как раз посреди спины, вдоль позвоночника, и именно ее он хотел продемонстрировать, с бешено колотящимся сердцем, повернувшись спиной к существу, которое с легкостью могло его прикончить.
К существу, которое его спасло — произнес откуда-то из самых глубин подсознания успокаивающий голос.
Ты что, никогда не слышал о живой приманке — ответил другой, подозрительно смахивающий на голос Иззи.
Его краткий внутренний монолог резко прервался, когда он ощутил тепло ладони на уязвимой коже своих плеч, деликатное, как лучи солнца.
Эдварда пробрала дрожь до самых корней волос; он не сдержал тихого стона, и контакт мгновенно прекратился.
Он повернулся и увидел, что существо отшатнулось, в его взгляде читались замешательство и вина.
— Нет, э-м-м… — не раздумывая, Эд в свою очередь протянул к нему руку, но все же не решился прикоснуться к чуть покрасневшей на солнце белоснежной коже. — Все в порядке, — прошептал он и, надеясь, что жест покажется убедительным, разжал пальцы правой руки и поднес их к сердцу.
После этого он на коленях придвинулся к существу, и, собрав все свое мужество, осторожно взял его все еще приподнятую руку, поднося ее так же к своей груди, туда, где беспорядочно билось сердце.
— Все в порядке, — повторил он немного сорванным от смешанных чувств голосом.
Глаза существа сделались огромными, и даже когда Эд отпустил его ладонь, та осталась лежать на груди, согревая теплом замирающее сердце.
Долгое время — как ему показалось — ни один из них не шевелился, а потом существо медленно убрало руку с груди Эда и, сжав его ладонь, зеркальным жестом поднесло ее к собственной груди.
И Эд ощутил под пальцами ровное глубокое сердцебиение, медленное, как дыхание самого океана, и такое же сильное.