Archive of Our Own ^beta

Пазл наконец складывается.

Но происходит это в самый неподходящий момент, потому что с Майком, очевидно, иначе и не может быть. Всякие озарения должны приходить к нему в самые кошмарные секунды.

Кто бы ни создавал эту кампанию, он тот еще отстой.

Его жизнь просто какая-то насмешка, только вот совсем не смешно. Может, посмеется хотя бы тот, кто это пишет? Хотя тогда появляется закономерный вопрос – что с ним не так, если хочется смеяться, когда тут все в кровищи и чьи-то разбросанных кишках?

Так что, конечно же, все должно случиться именно тогда, когда Майк вот только что чуть не умер. Должен был умереть. С ужасом ждал этого, даже успел смириться в каком-то смысле – бессмысленная смерть для бессмысленного человека. Вроде бы даже звучит логично. Конечно, ему не хотелось умирать, но это и не самый худший вариант развития событий. Есть уйма куда более важных людей, достойных жить дальше и способных спасти этот мир или помочь в этом, а с его исчезновением ничего особенно и не изменится.

В любом случае, глядя на демогоргона перед собой Майк был уверен, что вариантов для его спасения уже не осталось. Большинство в отключке, Эл где-то на Изнанке, сам он довольно беспомощен простив такого монстра в одиночку и без оружия.

Похоже, он сильно облажался со своим броском.

Для спасения нужна была двадцатка, а у него получилась единица, поэтому не так пошло вообще все, что только могло пойти не так.

Единственное, что в его голове еще мелькнуло – это беспокойство за остальных, на кого демогоргон мог напасть после него. Больно рубанувший страх за Уилла, который находился где-то рядом, но сконцентрироваться на этом уже не оставалось времени, оставалось надеяться, что, может, этот монстр наестся Майком и пойдет себе дальше.

Вот сейчас ему как раз должны были перегрызть глотку, иуч, будет больно, наверное…

…а потом этого не произошло.

Когда нападавший на него демогоргон вдруг взмыл в воздух и его конечности начали ломаться совсем, как у жертв Векны – первое мыслью было, что это Эл все-таки каким-то образом успела добраться сюда с Изнанки, чтобы их всех в очередной раз спасти.

Но затем взгляд выхватил картину позади демогорна и тогда Майк едва не забыл вообще обо всем.

О близости смерти, о том, как эпично провалился весь их план, об опасности, в которой оказались его друзья и семья, все близкие ему люди, о той глубокой заднице, в которой они все находятся теперь, когда Векна заполучил своих жертв, которых им не удалось спасти.

Все, что осталось – это Уилл.

Несмотря на тот год, когда он уезжал и они отдалились друг от друга, продолжающий ощущать вину за то время Майк все-таки привык думать, что лучше всех знает своего лучшего друга. Хотя большую часть времени тот теплый, добрый, тихий и мягкий, но может быть очень, очень сильным, когда это нужно. Сильнее их всех.

А иначе как бы смог выживать целую неделю на изнанке еще когда был совсем ребенком?

Как бы выдержал время и до этого, когда ему приходилось терпеть присутствие своего урода-отца с его уродским мнением о том, что значит быть настоящим мужчиной? Майк считает – уехать от своей семьи было лучшим, что этот урод мог для них сделать, если кого-то интересует его мнение.

Как бы выдержал все, что было после – и одержимость Истязателям разума, и Векну, и…

И то, каким хреновым другом был для него сам Майк.

Так что, да, он отлично знает, каким невероятно сильным может быть мягкий и теплый Уилл, сколько стали скрывается у него за обычной доброй тишиной. Само по себе это не новость.

Но таким, как в тот момент, его не приходилось видеть еще никогда.

Он стоял там, на коленях, одна рука в воздухе, другая отведена в сторону, ладони сжаты в кулаки, выражение лица решительное, мрачное, всем собой лучший друг в тот момент воплощал силу и невозможно было не замереть, завороженно на него пялясь и забывая про весь ад, воцарившийся вокруг них.

Хотя Майк уже должен был привыкнуть к чему-то подобному – он всегда восхищенно застывает, когда свою силу использует Эл.

Но с Уиллом это вышло на какой-то совсем новый уровень.

В те секунды он был намного круче любого героя из комиксов. Круче всех, кого когда-либо видел Майк, сразу делая очевидным то, кто на самом деле их всех спас. Хотя, возможно, это все-таки немного несправедливо.

Потому что Уилл был круче всех всегда.

Независимо от того, есть у него какие-то супергеройские силы или нет.

Но затем, как только взмывший в воздух демогоргон обрушился на землю грудой переломанных костей, вместе с ним обрушился и Уилл. Глаза закатились, закрылись, он пошатнулся и начал завалиться назад. Именно этот факт наконец и привел Майка в себя, швырнул его из восторженного благоговения в ужас и заставив двигаться.

Каким образом ему удалось добраться до Уилла перед тем, как тот все-таки упал бы, он не знает и сам – но все-таки удалось. Так что Майк успел подхватить его под спину и перетащить к себе на колени.

А теперь сидит с бессознательным телом своего лучшего друга на руках.

Ощущает, как все сильнее душит паникой и страхом.

Наверное, это говорит совсем не в его пользу, но в этот момент Майк уже по-настоящему забывает и о том, в какой опасности его семья или друзья, и обо всех детях, которых Векна похитил прямо у них из-под носа, и об аде, разверзшемся вокруг него – это вытесняется тем ужасом, которым его переполняет изнутри, не оставляя больше ни на что места.

Все, что в эти секунды имеет значение – Уилл.

Уилл.

Уилл.

Его лучший друг, которого уже столько раз чуть не терял, но он, сильный и упрямый, все равно снова и снова умудрялся выжить, спастись, вернуться.

Вопреки всему.

Почему это должно происходить опять?

Еще кошмарнее, страшнее, чем когда-либо прежде?

А все из-за чего? Потому что Уилл решил спасти Майка? Да это вообще того не стоило! В этот момент он, вспоминая те свои слова о магии Уилла Мудрого, которая им сейчас так нужна, и о том, что можно было бы попытаться использовать силу Векны против него самого – приходится остро о них пожалеть.

Зачем нужно было это говорить?!

Может быть, Уилл сейчас был бы в порядке, если бы только помалкивал рядом с ним, держал свой идиотский рот закрытым. Если бы… Если бы…

Майк задыхается. Он в ужасе. Судорожно пытается нащупать пульс на чужом запястье, но руки дрожат, в ушах морским прибоем пульсирует кровь, сконцентрироваться и сосредоточиться достаточно, чтобы понять, ощущает ли какое-то биение – не получается.

Попытка позвать Уилла также ни к чему не приходит – знакомое имя застревает в горле булыжником еще на подходе, и Майк.

Задыхается.

Ощущает, как выдохи вырываются из его горла рваными ошметками, а со вдохами как-то совсем не складывается, легкие отказываются кислород принимать. Что ему теперь делать? Как вообще дальше жить и за что бороться, если вдруг окажется – Уилл пожертвовал собой ради того, чтобы его спасти?

Что это вообще за мир такой будет, без его лучшего друга?

Зачем в этом мире существовать?

Именно в этот момент, когда Майк оказывается так кошмарно близок к потере того, кто имеет для него единственно важное значение – пазл вдруг складывается.

А до него доходит.

Возможно, если бы это произошло в какое-то другое время, ему удалось бы от этого осознания закрыться, отгородиться, проигнорировать и притвориться, будто бы все еще ничего не понимает.

Как, кажется, он и поступал последние несколько лет.

Но сейчас Майк – сплошной оголенный нерв, ком испуганной уязвимости, не способной бежать от чего-либо в принципе, тем более от самого себя.

Так что он не может проконтролировать это или прекратить, когда в его голове спешной чредой картинок проносятся события – то, что происходило в последние годы между ним и Уиллом. Как крикнул тогда, под дождем, слова о том, что это не вина самого Майка, если ему не интересны девчонки.

Как по приезду в Калифорнию, впервые за долгое время увидев своего лучшего друга – отшатнулся от его объятий, ощутив себя неловким, неуклюжим, неправильным; ощутив страх перед этими объятиями, хотя раньше ему точно никогда не было страшно обниматься со своим лучшим другом; как исписал целую гору бумажек в попытке нацарапать ему письмо, но так и не смог найти подходящих слов для Уилла, потому что все они казались фальшивыми, неправильными, натянутыми, а правильные и искренние были слишком пугающими даже для того, чтобы думать о них, а тем более излагать на бумаге.

Как вместо этого раз за разом строчил письма для Эл – это оказалось несоизмеримо легче, с ней не нужно было притвориться кем-то другим, скрывать что-то.

В том числе от самого себя.

Как, тем не менее, не мог заставить себя написать ей те самые слова. Но не потому, что не ощущает этого – конечно же ощущает, она один из самых близких и важных ему людей! А потому что…

…не мог вложить в них тот смысл, которого от него ждали.

О.

О-о-о-о-о.

Теперь Майку многое становится понятно – в самый неподходящий для этого момент. С тех пор, как Уилл вернулся в Хокинс, они вновь стали лучшими друзьями, опять много общались и зависали вместе – ну, по мере возможности, конечно, учитывая всю эту ситуацию с Векной и его поисками. А уж когда он объявился вовсе стало немного не до того.

Но о том годе, что они провели в разных городах, так толком не говорили. Лишь редкие упоминания, которые обычно заканчиваются неловкими смешками, неловким молчанием, еще более неловкими попытками кого-то из них быстро перевести тему.

А Майк так нормально и не извинился за то, каким дерьмовым лучшим другом он был.

Как мог бы это сделать, если даже сам не мог понять, перед самим собой был не в состоянии объяснить, почему так себя вел?

Зато понимает сейчас.

Понимает и почему в последнее время все чаще ловил себя на том, что заглядывается на Уилла, который все меньше выглядит тем хрупким, мягким мальчиком, которым был когда-то, и все больше выглядит сильным, уверенным мужчиной, который, тем не менее, остается по-прежнему добрым и теплым.

Почему начал подмечать мелочи вроде едва заметной щетины, проступающей у него на подбородке – и думать о том, что ему это идет. Почему обратил внимание, что, хотя Уилл все еще ходит со своей нелепой – и очаровательный – стрижкой под горшок, он стал немного растрепывать волосы и это ему идет еще сильнее. Почему засматривается на его улыбку, которая все еще выглядит по-милому кривоватой и теплой, но теперь становится ярче и уверенней. Почему скользит взглядом по щекам Уилла, из которых уходят остатки детской припухлости, оставляя за собой заостренные скулы – и иногда ловит себя на том, как немного судорожным движением облизывает губы. Почему, глядя в такие знакомые, детально изученные глаза с растопленных в них шоколадом – чувствует, как непривычно скручивает желудок пугающим, но не неприятным образом.

Целая уйма всяческих мелочей почему вдруг обретают смысл.

Раньше Майк убеждал себя, что все это – так, незначительная ерунда, просто Уилл, который всегда был симпатичным мальчишкой, теперь становится красивый мужчиной и это всего лишь объективное наблюдение, научный факт, на который нельзя не обратить внимание.

У него же есть глаза, как он может это игнорировать!

Даже Лукас как-то с добродушным ворчанием подметил, что теперь Уилл превращается в какой-то магнит для девчонок. Хотя у Майка от его слов почему-то появлялось тошнотворное, скручивающее внутренности чувство, но зато он мог сказать себе, что, раз изменения в нем заметил кто-то еще.

То это нормально, если заметил и он сам.

Нет ничего такого ужасного в том, что смотреть на своего лучшего друга! Или засматриваться на своего лучшего друга, иногда упуская смысл того, о чем он рассказывает. Безусловно, Майку всегда, всегда было интересно слушать Уилла, но просто, похоже, смотреть на него теперь стало еще интереснее.

О нет.

нет нет нет нет нет

Почему он должен был осознать это именно сейчас? Сидя с бессознательным телом только что спасшего его Уилла на руках?! Но… Возможно, это и есть самый подходящим в каком-то кошмарном значении момент – понять, какой именно человек является для него всем миром, когда чувствует, как этот мир теряет.

Если бы выбор был за Майком, он бы ни за что, никогда не позволил Уиллу рисковать собой, пытаясь его спасти.

Если бы выбор был за Майком и сводился к простому: либо жизнь всего мира, либо жизнь Уилла.

Он бы, безусловно, выбрал второе.

Не колеблясь.

Наверное, это также говорит не в его пользу, но уж что есть.

Настоящий герой, пожалуй, должен быть готов к тому, чтобы пожертвовать самым ценным, что у него есть, во имя всеобщего спасения. Но Майк и не герой, никогда на это звание не претендовал. Он обычный мальчишка-подросток, и при том достаточно эгоистичный.

Так что для него выбор очевиден.

Пусть весь мир сгорит в огне, если Уилл при этом будет жить.

Только вот Майк, похоже, обречен пропадать в тех людях, которые помимо того, что на несколько уровней выше него самого, еще и являются до абсурдного жертвенными, храбрыми, готовыми без сомнений рисковать собой ради всех остальных, как бы он сам этому ни сопротивлялся.

Что Эл, что Уилл…

Вот кто действительно настоящие герои, в отличие от него самого.

В этот момент кажется таким логичным, что они теперь брат и сестра – будто на самом деле так все и должно было оказаться с самого начала. Словно они и созданы для того, чтобы быть друг другу семьей, просто кто-то упустил этот момент в изначальном сценарии, так что пришлось вести к нужному результату окольными путями.

Но Эл…

Теперь Майк уже не знает, было ли то, что чувствует к ней, хоть когда-нибудь тем самым. Но не то, чтобы это подходящий момент для попыток разобраться. Не тогда, когда он продолжает свои судорожные попытки дрожащими пальцами нащупать пульс Уилла, чувствует, как в глазах начинает жечь и их затягивает мутной пеленой, а из горла наконец все-таки вырывается сквозь ком ужаса в нем:

– Уилл… Пожалуйста… – но вместо крика, который Майк ожидал от самого себя, получается у него только сиплый, беспомощный всхлип.

В этот момент ему кажется, что, если его лучший друг сейчас не очнется.

То лучше всего будет отправиться за ним следом.

Потому что ему сейчас сложно представить, для чего вообще тогда двигаться дальше. Куда двигаться дальше. С тех пор, как ему было пять – фактически все то время, что себя помнит – он не существовал в мире, в котором для него не было Уилла Байерса.

За исключением той недели, которую он провел на Изнанке – и это была кошмарная неделя, можно без повторения, спасибо большое.

А чтобы эта неделя растянулась на всю жизнь?

Без надежны отыскать его и вернуть? Со знанием того, что Уилл не просто где-то на другой стороне, а его нет вообще нигде?

Нет, к такому Майк не готов.

Не может быть готов.

Он вдруг осознает, что из всех трагичных сценариев, которые прокручивал в голове, там не было тех, где теряет своего лучшего друга. Будто это казалось немыслимым по определению. Либо они оба выживают – либо выживает только Уилл – либо они оба погибают.

Никак иначе.

А вариант, где выживает только сам, Майк, похоже, даже в теории не рассматривал. Наверное, уже на этом моменте ему следовало о собственных чувствах догадаться, верно?

Сейчас все-таки не до них.

Сейчас найти бы способ спасти, какой угодно, он без проблем обменяет себя на него, шагнет ради этого в любой ад, вечность проведет на Изнанке, только пожалуйста…

Но, стоит ему только позвать Уилла по имени – и это каким-то невероятным образом срабатывает. Скорее всего, просто совпадение, но Майк же эгоистичный мальчишка-подросток, возможно, также немного драматичный, поэтому ему нравится мысль, что его лучший друг просто не мог не отозваться на этот зов.

Как сам он точно не смог бы не отозваться на зов Уилла.

Вот его ресницы наконец начинают трепетать, изо рта вырываются шумный выдох, веки приподнимаются, и он хрипло зовет:

– Майк?

То облегчение, которое Майк чувствует в этот момент, обрушивается на него, кажется, раскалывающимся алым небом Изнанки, вырывая задушенный всхлип, когда он прижимает Уилла к себе крепче и зарывается лицом ему в шею.

Ощущая себя опять способным свободно вдыхать-выдыхать, а не задыхаться.

***

Мир пока что не разрушился.

Можно дышать и двигаться дальше.

***

После этого все наваливается, их разборки с Векной накаляются, а Майку становится совсем не до того, чтобы думать обо всех тех осознаниях, которые свалились на него, пока держал на руках бессознательное тело своего лучшего друга.

Каким бы кошмарным трусом его это ни делало, но он чувствует из-за такого расклада небольшое облегчение.

Насколько вообще возможно ощутить облегчение, когда мир вокруг него все отчетливее напоминает ад, а все близкие люди продолжают раз за разом рисковать своими жизнями, потому что выбор у них всех, в общем-то, и не велик. Если не они – то кто?

Но любые возможные рекорды по этой часть бьет именно Уилл.

Теперь, когда у него есть эта идиотская, позаимствованная у тупого, недооценившего его Векны сила – конечно же, он отказывается отсиживаться в стороне и быть только наблюдателем.

Оказывается, что в тот момент спасти ему удалось не только Майка, но также и Робин с Лукасом – и кто знает, скольких еще людей, на которых демогоргоны могли напасть, разобравшись с ними. Из-за этого приходит легкое ощущение стыдливого смущения – все-таки, думая, что Уилл рисковал собой только ради него самого, похоже, взял на себя слишком уж много.

Но сути это не меняет.

Он все-таки рисковал и продолжает рисковать, пока пытается научиться эту силу контролировать и использовать, спасая остальных.

Конечно же, у них с Майком происходят споры на эту тему.

Неоднократные.

Яростные.

То есть, он согласен с тем, что тренировать свои умения для Уилла неплохой вариант, было бы достаточно глупо просто игнорировать их наличие. Но можно делать это как-то безопасно? Не рискуя постоянно собой? Не пытаясь постоянно влезть в самую гущу событий, эпицентр опасности?

По крайней мере, на его стороне в этом вопросе миссис Байерс – или Джойс, как она всегда требует ее называть, но это все-таки чуть-чуть неловко.

Проблема в том, что даже их совместных сил недостаточно, чтобы отговорить Уилла, а Майк все сильнее жалеет о том, что эта сила вообще в нем проявила себя. Хотя он всегда был очень храбрым, но все-таки умеет здраво оценивать ситуацию и собственные силы – не зря все-таки Уилл Мудрый. Поэтому обычно, если действительно ничем не мог помочь и с высокой вероятностью стал бы лишь мишенью, которую остальным пришлось бы спасать – он, осознавая это, пытался держаться в стороне и помогать по мере сил, сам при этом не влезая в самую гущу событий.

Но только не теперь.

Потому что теперь силы у Уилла есть и отсиживаться он не собирается, что приводит Майка в отчаяние. Ему не хочется продолжать ссориться со своим лучшим другом, будто и без того у них было недостаточно размолвок – но и не ссориться не получается, учитывая, ну, вообще все.

До чего же упрямым он может быть, если вобьет какую-то идею себе в голову!

Ух!

– Что теперь? Будешь жертвовать собой ради того, чтобы спасти мир? Ты вообще понимаешь, как это звучит? – рычит Майк в один из их споров.

Но, кажется, аргумент у него выходит так себе, по крайней мере, для Уилла, потому что глаза его прищуриваются, ноздри вздымаются, когда он шумно выдыхает, даже руки сжимаются в кулаки – таким яростным его, наверное, не приходилось видеть вообще никогда.

Злость – это в принципе не то качество, которое ему свойственно, так что наблюдается за ним… не что чтобы совсем никогда, и все-таки редко.

Но, похоже, в последнее время Майку отлично удается выводить его из себя.

Прям-таки профессионально.

Хуже всего то, что, когда он смотрит на разозленного Уилла, бросающего на него пылающий гневом взглядом, то не может удержать себя от мысли…

…красивый.

Тут же яростно от нее отмахивается. Ну этого только не хватало! Еще один восхитительно неподходящий момент для всяких восхитительно неподходящих мыслей!

Сосредоточься, Уилер!

Ты, вообще-то, и сам на него зол!

Да, точно. Зол. У Майка тут важная миссия – не позволить Уиллу себя угробить в попытке помочь всем остальным, и, к счастью, напоминания об этом оказывается достаточно, чтобы выбить из его головы все лишнее и заставить сосредоточиться на главном.

Это одновременно и напоминает схожие споры с Эл, когда пытался убедить ее не рисковать собой лишний раз, но совсем не напоминает.

Все-таки они с Уиллом разные, хотя сходятся в самой идее – желании всех спасти, жертвуя при этом собой. Но аргументы и реакции у них отличаются, да и отношения Майка к ним также разное. Просто раньше он думал, что к ней у него романтические чувства, а к нему исключительно дружеские. Теперь же оказывается, что, похоже, все всегда было наоборот.

Так, стоп.

Опять же, неподходящий момент и для этого!

Тем более, что Уилл уже отвечает, решительно чеканя слова:

– Вообще-то, да. Если нужно будет – пожертвую. Почему только Джейн всегда должна это делать? – к своему стыду Майк вынужден признать, что всегда, когда Уилл называет Эл ее настоящим именем – Джейн, он обычно не сразу может сообразить, о ком речь, но сейчас это не так существенно, потому что следующие слова огревают его по затылку, как бита Стива: – Если у меня есть возможность помочь – я помогу. Моя жизнь не очень-то большая цена за весь мир…

– Заткнись! – не выдерживает и рявкает Майк, кажется, впервые за всю их жизнь затыкая Уилла, да еще и таким грубым образом.

Это так сильно ошарашивает их обоих, что на секунду они застывают.

Видя, как в глазах напротив ярость немного смещается оторопелым удивлением, он ощущает некоторую вину за свою вспышку. Но в то же время не ощущает ее совершенно, потому что выслушивать такое и дальше молча не собирался, считая себя полностью правым в этой конкретной ситуации. У него были вполне обоснованные причины для взрыва.

Так что Майк задвигает чувство вины подальше, запихивает его в мысленный ящик…

…склад всего, в чем я облажался перед Уиллом, за что должен попросить у него прощения и все исправить.

Пойдет такими темпами и дальше, и наступит день, когда этот ящик разлетится в щепки, не выдержав того, как в него пытаются уместить неуместимое. Но это проблемы для будущего. Сейчас есть вещи куда важнее – например, проследить за тем, чтобы лучший друг не самоубился об Векну, а то у него, кажется, все сильнее разгорается стремление к этому.

– Если мир надо спасать ценой твоей жизни – то плевать на мир! – решительно и яростно выпаливает Майк напоследок, распрямляясь плечи и отказываясь чувствовать вину за то, что всего лишь переживает и заботится о нем.

А после этого разворачивается и уходит, не дожидаясь никаких ответов.

Потому что не ощущает себя в состоянии слушать, как Уилл наверняка примется опять спорить и доказывать, что, конечно же, должен ради этого дрянного мира собой жертвовать.

Без того уже наслушался.

***

Когда-то им так легко, с полуслова удавалось друг друга понимать.

А сейчас, кажется, сколько бы ни орали – все равно не способны достучаться, прийти к какому-то общему решению или даже просто по-настоящему услышать друг друга.

Но какое тут может быть общее решение, если Уилл так решительно настроен себя угробить.

Пока Майк так решительно настроен против этого?

***

Каким-то невероятным чудом им все-таки удается выбраться из всего этого живыми, никого не потеряв. Безусловно, это оказывается больно, страшно, кошмарно, несколько раз они на грани того, чтобы потерять вообще всех, но чаще всего Уилла и Эл, которые постоянно оказываются в эпицентре всего происходящего.

А Майк в таком ужасе от этого, ощущает себя таким беспомощным и бесполезным, не в состоянии ничем им помочь или даже отговорить их от того, чтобы продолжать так собой рисковать.

Но все-таки – они побеждают.

Они выживают.

С Векной наконец покончено, Изнанка закрыта и можно выдохнуть.

Хотя Эл сохранила свои способности, Уилл потерял собственные вместе со смертью Векны, но, кажется, ни на секунду об этом не жалеет.

– Они и нужны были только для того, чтобы победить Векну, – лишь с улыбкой пожимает плечами он, действительно не выглядя сожалеющим. – А так супергеройство – это стезя Эл, не моя. У меня куда лучше получается оставаться в стороне и не отсвечивать.

Здесь Майк категорически не согласен.

Потому что, как бы сильно он ни беспокоился за Уилла и ни пытался держать его как раз в упомянутой стороне, не может отрицать: тот был крут.

Охренительно крут.

Только-только осознавшее себя гейским и еще не успевшее полностью примириться с этим сердце Майка иногда попросту не выдерживало.

Но он все-таки эгоистично рад, что своих способностей Уилл лишился.

Потому что видеть, как он добровольно подвергает себя опасности – выше любых возможных сил. В случае с Эл еще кое-как удалось к этому привыкнуть, учитывая, что с самого начала их знакомства эти способности были у нее всегда. Но в случае лучшего друга, кажется, не получилось бы привыкнуть вообще никогда, это просто не ощущается возможным.

Так что все, вроде бы, хорошо. Со всеми ужасами они разобрались, все теперь в безопасности, никакая Изнанка, никакие демогоргоны, никакой Векна-Генри-Первый, как его ни называй – но Майк все-таки предпочитает Векну, это их истоки и все такое, – им больше не грозят.

Поэтому можно наконец выдохнуть с облегчением и просто жить.

Если бы не одно но.

Теперь, когда опасность не нависает больше ежесекундно, появляется слишком много свободного времени в том числе и для собственных мыслей. А, как следствие, от того осознания, которым накрыло, пока держал в руках бессознательное тело своего лучшего друга, больше некуда бежать, нечем от него прикрыться.

Нет никаких объективных причин его игнорировать.

***

Пазл наконец складывается.

Да, произошло это в самый неподходящий момент. Когда держал на руках бессознательное тело Уилла, который только что использовал силы Векны против него самого и спас их всех. Так что тогда было не до того.

Но теперь они победили, а у Майка больше нет возможности от накрывшего его тогда осознания бежать.

Как ему жить с тем фактом, что его чувства к лучшему другу совсем не дружеские?

***

Нужно теперь с ним что-то делать.

А Майк к этому не готов.

Вообще не готов. Абсолютно. Совершенно. Когда осознает, что ему придется как-то со всем этим справляться, разбираться, в голове даже мелькает малодушная мысль – а может, лучше еще одного Векну, Генри, Первого, кого бы то ни было, лишь бы только были объективные причины с собственными внутренними загонами не сталкиваться, а?..

Конечно, он не думает так на самом деле.

Точно не хочет, чтобы все близкие ему люди – чтобы Уилл – опять подвергались такой опасности, им и без с лихвой хватило, на несколько следующих жизней.

Но и что теперь ему делать не представляет.

Конечно же, инстинктивный порыв Майка – уйти в отрицание. Притвориться, будто никакого ломающего мир осознания с ним не произошло в тот самый момент, когда держал в руках бессознательное тело своего лучшего друга и чувствовал ужас от перспективы его потерять. Сделать вид, что по-прежнему не понимает значение собственных вечно прилипающих к нему взглядов или того, почему рядом с Уиллом сбивается сердечный ритм, а в горле пересыхает.

Продолжить жить также, как и до этого. Встречаться дальше с Эл и притворяться нормальным, тем, у кого точно нет никаких неправильных мыслей о собственном лучшем друге.

Но так будет неправильно.

В первую очередь как раз по отношению к Эл.

На самом деле, Майк сейчас даже не уверен, встречаются ли они еще, у них так и не было возможности толком об этом поговорить. Или, может быть, он намеренно избегал с ней любых разговоров. Неважно. В любом случае, это сделать нужно. Во всем разобраться начистоту, даже если страшно. Сейчас, думая об этом – больше не в состоянии не думать об этом, не имея возможности от мыслей сбежать, как бы ни хотелось, – он все яснее понимает, что действительно даже не уверен, а чувствовал ли вообще хоть когда-то к Эл то, что должен чувствовать парень к девчонке.

Не то чтобы Майк ее обманывал!

Просто…

Есть немалая вероятность, что он мог перепутать то восхищение, которое испытывал к ней, с чем-то большим. Когда они познакомились, Майк был еще совсем мелким, ладно? Откуда ему было знать?! Легко все перепутать! Особенно, когда буквально встречаешь супергероиню с суперспособностями!

Но чем дальше, тем взрослее они становились и тем сложнее было не понимать, что его чувства к Эл не совсем те, какими должны быть чувства парня к его девушке.

Здесь Майк точно виноват в том, что игнорировал это и пытался дальше притворяться нормальным.

Перед миром.

Перед самим собой.

Потому он только еще сильнее задолжал Эл за все это.

Нельзя обманывать ее и дальше. Раньше-то хотя бы ложь была бессознательной: себя он обманывал в той же степени, в какой и ее. Но если продолжит так поступать уже осознанно, то это будет совсем непростительно. Потерять ее, как одного из своих самых ценных друзей, Майку точно не хотелось бы.

Но он так и продолжает с разговором тянуть.

Тянет день.

Тянет второй.

Тянет и третий.

Находит уйму отговорок для этого – еще прошло совсем мало времени после их битвы с Векной, им всем нужно прийти в себя, а Эл с Уиллом, сыгравшим ключевую роль во всем этом, особенно. Ей наверняка не до того, чтобы Майк сбрасывал на ее свои осознания, как бомбу, и заставлял с ними справлялся.

Насколько ужасным он будет человеком, если бросит ее сейчас?

…а насколько ужасным он будет человеком, если, наоборот, не бросит, ничего не расскажет и вместо этого продолжит лгать?

Как сложно-то!

Но Майк особенно отчетливо понимает, что и дальше тянуть нельзя, когда смущенный Лукас спрашивает, не могут ли все вчетвером – они двое, а еще Макс и Эл – сходить вместе на что-то вроде двойного свидания. Потому что, хотя Макс не скажет ничего вслух, будет этому рада, а ей, с учетом всего, через что приходится проходить, не помешает отвлечение.

Одна только слепота, к которой теперь приходится привыкать, чего стоит.

Тому, что она наконец очнулась, конечно же, были рады все они, но именно Лукас, ходивший мрачным и тоскливым все то время, что Макс пролежала в коме, конечно же, засветился по-настоящему. Теперь он, кажется, готов выполнить любую ее прихоть и только рад был бы, чтобы она покапризничала и чего-то потребовала.

Только это не особенно у нее в характере Макс.

Так что Лукас хватается за любую возможность хоть как-то ее порадовать.

Вообще-то, сходить куда-то вчетвером звучит, как не такая уж плохая идея, но есть две причины, по которым она заставляет кишки Майка неприятно завязываться в узлы.

Причина первая – Уилл.

Очевидно.

До сих пор он отлично помнит то время, когда вместе с Лукасом превратился в помешанного на девчонках придурка, после чего вдвоем они принялись игнорировать Уилла и D&D. Чтобы только после того, как он уехал, понять, как сильно по всему этому скучают и присоединиться к кампании приютившего и пожалевшего их Эдди.

Потому повторять эту ошибку и опять исключать его, проводить время в компании без него Майк не хочет.

Вообще-то, когда Лукас говорил о том, что к Уиллу теперь девчонки так и липнут, то был, к сожалению, не неправ. Если бы только ему захотелось, вообще без проблем нашел бы себе подходящую кандидатуру из всех многочисленных желающих, чтобы начать встречаться, и Майк ощущает дурноту при мысли об этом. К его эгоистичному счастью, Уилл, похоже, по каким-то причинам все еще в девчонках не заинтересован – он с ними вежлив и тактичен, но никому и никогда не дает надежды на что-то большее.

Поэтому устроить что-то вроде тройного свидания не получится, а приглашать его в компанию двух парочек пятым человеком так себе затея. Можно, конечно, пригласить еще Дастина, которого также исключать не хочется – они в последний год отдалились и это нужно исправлять.

Но даже так все равно будет не то.

Майк не хочет, чтобы Уилл опять подумал, будто о нем забыли, потому идея не так хороша, как может показаться на первый взгляд.

Есть и вторая причина – Эл.

Двойное свидание подразумевает, что это… Ну как бы… Свидание. То есть, они все еще встречаются, а значит, он так и продолжит косвенно ей лгать, из-за чего чувство вины только усиливает ощущение завязывающихся в узлы кишок.

Конечно, ему также не хочется расстраивать Лукаса и Макс, пытающуюся после месяцев в коме заново социализироваться и влиться в реальность, что явно совсем не так просто, как она пытается показать. Но идея пойти просто всей компанией, включающей и Уилла с Дастином, как друзья, кажется ему куда лучше, чем разбиваться на парочки.

То есть, очевидно, что одна парочка все равно будет, но это лучше, чем две парочки и один или двое друзей с ними, которые наверняка будут ощущать себя лишними на том, что они сами назвали двойным свиданием.

Только прежде, чем сказать это Лукасу, ему все-таки нужно поговорить с Эл.

Иначе она может решить – это все-таки свидание, а значит, нужно заранее этот вопрос прояснить.

Так что Майк уклончиво отвечает, что он для начала должен обсудить это с Эл, и хотя Лукас выглядит удивленным – похоже, он просто не понимает, что здесь можно обсуждать, если все очевидно, – он все-таки не допытывается и просто пожимает плечами.

Вот так Майка и оказывается в точке, где больше не может и дальше игнорировать всю эту… ситуацию со своими дерьмовыми чувствам и прочим. Ну, ему же не обязательно рассказывать Эл, к кому именно он эти чувства испытывает, да? Им нужно поговорить только о том, что между ними, а остальное это уже что-то вроде побочного квеста, который можно проигнорировать.

Это должно сделать все проще.

***

…это не делает ничего проще.

***

Когда Майк наконец останавливается перед домом Хоппера, то вся та неизвестно откуда взявшаяся решимость, на порыве которой приехал сюда, моментально куда-то испаряется. На секунду его так и тянет схватить свой велосипед и трусливо рвануть в противоположную сторону, притворившись, будто его никогда здесь и не было.

Но ему приходится заставить себя глубоко вдохнуть и медленно, размеренно выдохнуть.

Он бывал на Изнанке, дрался с демогорнами, демопсами, Векной…

Что вообще такое после этого всего одно-единственное расставание с девчонкой? Пф, да легкотня! Проще простого! Вообще без проблем!

…а можно ему лучше еще несколько демогоргонов, с которыми нужно подраться, а?

Но Майк все-таки нашкрябывает внутри себя скудные залежи несуществующей храбрости и делает шаг вперед, чтобы наконец постучать в дверь, пытаясь не замечать того, как от нервов и накатывающего страха подрагивает рука. Открывает ему Эл, глаза которой удивленно распахиваются, и это, наверное, совсем не то, как девушка должна реагировать на появление своего парня.

Ну, достаточно дерьмового парня, с которыми они толком не виделись даже после того, как победили Векну.

Не то чтобы Майк избегал Эл…

Ладно, Майк избегал Эл.

А теперь пора наконец разгрести все последствия собственных поступков. Даже если не хочется. Даже если страшно. Майк Уилер он вообще или где! Уф.

– О, Майк, – удивленно выдыхает Эл. – Мне позвать Уилла?

Иногда Майк до сих пор забывает, что они теперь – брат и сестра, которые вместе живут. Тот факт, что именно это ее первое предположение – что он пришел к Уиллу, а не к ней – мощно ударяет его прямо в живот.

Это еще надо уметь – лажать и как лучший друг, и как парень. Для такого нужен особый талант.

Который у него, очевидно, особенно выдающийся!

Но при этом в Эл нет ни капли осуждения или обиды. Чтобы она осудила или обиделась, нужно сделать что-то действительно серьезное, а мысль, что Майк мог прийти к ее брату, своему лучшему другу, а не к своей девушке, похоже, никак ее не задевает.

Зато задевает его самого.

Особенно напоминанием о том, что где-то здесь, в этом самом доме, где он собрался расставаться с Эл – находится прямо сейчас и Уилл.

Именно этот факт заставляет сердце сбиваться с ритма, а не предстоящий разговор.

Вопрос века: кто все-таки из Майка дерьмовее.

Друг или парень?

– Эм… Нет. Я хотел поговорить с тобой, – неловко уточняет Майк, и на секунду Эл выглядит еще удивленнее прежнего – дерьмовый, дерьмовый парень.

Но затем просто кивает.

– Конечно.

После чего, отойдя в сторону, пропускает его внутрь.

Опасливо оглянувшись по сторонам, Майк выдыхает с облегчением, когда понимает, что Уилла нигде поблизости нет. За что тут же опять чувствует себя виноватым – у него для этого поводов становится только все больше и больше. Конечно, он всегда рад своего лучшего друга увидеть!

Просто сейчас это было бы…

Немного неловко.

А ситуация и без того намечается достаточно неловкая.

Проблема в том, что он теряет бдительность и забывает о другом человеке, который с легкостью может создать ему проблемы.

Что и делает, когда появляется на горизонте, бросая на Майка строгий и подозрительный взгляд.

– Я уж надеялся, что ты забыл сюда дорогу и вообще не появишься, – принимается недовольно ворчать Хоппер, но больше не звучит так злобно, как это бывало когда-то, а Майк не ощущает себя из-за его слов задетым, только закатывая глаза.

У них теперь что-то вроде перемирия. Возможно, временного. Которое, вполне вероятно, продлится только до тех пор, пока он не узнает, что его дочь бросили, и не захочет пристрелить подлеца.

Или, наоборот – устроит в честь этого вечеринку.

Тут уж одно из двух.

А может, реальностью станет сочетание этих вариантов – пристрелит и устроит вечеринку в честь этого. Звучит правдоподобно.

– Помните, – тем не менее, строже продолжает Хоппер, – дверь должна быть…

– Приоткрыта на три дюйма, – хором договаривают за него Майк с Эл и, переглянувшись, ухмыляются друг другу.

Одна из причин, почему его так сильно пугает перспектива предстоящего разговора, заключается в том, что очень боится потерять ее также, как друга, когда они расстанутся. Но в этот момент чистого понимания и единения разумов то давление, которое Майк ощущал все эти дни, становится чуть слабее.

Может, он зря боялся.

Может, их дружба крепче глупостей вроде расставания.

Но затем Майк переводит взгляд на Хоппера, и улыбка соскальзывает с губ, когда кое-что осознает.

– Эм, вообще-то… – неловко начинает он, бросает быстрый взгляд на Эл, вновь смотрит на Хоппера и неуверенно продолжает: – Мне нужно сказать Эл кое-что важное, так что…

Ему не очень-то хочется, чтобы их разговор кто-нибудь услышал.

Майк знает, что никто в этом доме не стал бы подслушивать намеренно – ну, кроме разве что Хоппера, если бы он вдруг что-то не то заподозрил. А уж тем более не стал бы подслушивать Уилл. Но случайности на то и случайны, чтобы случаться, и хотя он не собирался говорить с Эл о том, к кому именно испытывает, ну, вот это самое, всякие там чувства, не может быть уверен, куда уведет их разговор.

Потому перспектива разговаривать с открытой дверью заставляет внутренности Майка тревожно забурлить.

Когда взгляд Хоппера подозрительно, даже угрожающе прищуривается, он спешит добавить:

– Я обещаю не распускать руки и вообще ничего не делать! Даже прикасаться к ней никак не буду! Только хочу поговорить! Наедине! Так что… Если бы можно было закрыть дверь… Хотя бы ненадолго…

На самом деле, все это немного нелепо, им уже по шестнадцать, глупо продолжать настаивать на открытой двери, еще глупее то, что Майк ощущает себя смущенным из-за собственных же слов, хотя говорит правду и ничего такого действительно даже близко не планирует.

Весь смысл разговора с Эл в том, чтобы как раз прояснить – ему по определению не хочется касаться ее никак иначе, кроме как дружеским образом.

Но под тяжелым взглядом Хоппера он все равно ощущает себя грязным лжецом.

Ух.

Тем не менее, этот самый взгляд Майк упрямо выдерживает, насколько бы неловко себя ни чувствовал – он абсолютно честен сейчас, спасибо большое, нечего так подозрительно на него смотреть! Могут они уже перейти к следующему пункту, миновав все эти отцовские запугивания?

Видимо, хоппер что-то такое в нем улавливает, потому что чуть-чуть расслабляется и все-таки бурчит недовольно:

– У тебя есть пятнадцать минут, пацан. Ни секундой большое. И если я что-то заподозрю…

– Да-да. У вас есть дробовик, а я еще пока что хочу жить. Было бы нелепо умереть таким образом, пережив Изнанку, – прервав все эти намечающиеся угрозы, ворчит Майк, и почти уверен, что у Хоппера чуть дергаются уголки губ в ответ на это.

Но он все равно остается в образе большого и злого полицейского, когда строго указывает на Майка пальцем.

– По тонкой грани ходишь, малец, – с прищуром произносит Хопепер, но, тем не менее, когда проходит мимо, то взъерошивает ему макушку очень теплым, отеческим жестом, а Майк даже не пытается увернуться, только фыркнув.

Конечно, Хоппер остается грубым и невыносимым придурком, и они все еще иногда на ножах, но он вполне терпим.

Тем более, что Майк и сам временами грубый и невыносимый…

О.

О-о-о-о-о.

До него вдруг кое-что доходит.

Уж не потому ли у них никак не выходит общий язык найти, что они оба – грубые и невыносимые придурки, и их грубая невыносимая придурковатость конфликтует друг с другом?

Хм.

А это кое-то объясняет, думает флегматично Майк.

Но из мыслей его вырывает Эл, которая все время лишь с легким любопытством наблюдала за этой перепалкой, никак не вмешиваясь, и есть подозрение, что даже наслаждалась разворачивающимся перед ней шоу, а сейчас фыркает:

– Ловко ты нам выторговал пятнадцать минут наедине.

Это не то, чтобы сарказм, сказано добродушно и с улыбкой, но легкие едкие нотки улавливается, и Майк гордится ею за то, что она постепенно осваивает тонкое искусство ехидства.

Хотя все еще остается слишком чистой и слишком честной для этого мира.

Наверное, это никогда не изменится.

Ощутив прилив нежности к Эл – и прилив тоски из-за того, что это только дружеская нежность – Майк идет за ней в ее комнату, чувствуя накатывающую нервозность. Вдруг ему почти хочется, чтоб Хоппер вернулся и продолжил ему угрожать, лишь бы только оттянуть момент. Но все будет нормально. Отлично. Это все лишь один разговор, который обязан случиться, чтобы они наконец могли все прояснить и пойти дальше.

Их дружба это переживет.

Точно переживет.

***

Ведь переживет же, да?

***

Когда дверь за ними захлопывается, Майк заинтересованно оглядывается вокруг себя, отвлекаясь на это и от реальности, и от собственных переживаний.

Нуждающийся в том, чтобы на что-нибудь отвлечься, а то ощущение такое, будто он от все усиливающейся паники вот-вот грохнется в обморок, как какая-нибудь слишком чувствительная, трепетная девица. Ха, он представляет себе недовольные взгляды Эл, Макс и Нэнси за такие сравнения.

А их месть за это лучше не представлять.

Бр-р.

Да уж, женщины в его жизни такие, что матерые мужики в испуге будут сверкать подошвами. Восхитительные женщины, в общем-то.

Пугающие – но восхитительные.

Так что по итогу он отвлекается достаточно, чтобы не отловить тот момент, когда Эл вдруг оказывается совсем близко, касается руки, приближает свое лицо к его…

Ой.

Такого точно не планировал.

Если наконец заметивший это Майк, уловив, куда все идет, и отпрыгивает от нее, издав немного постыдный панический звук.

То у него есть для этого вполне рациональные и объективные причины, ладно?

Как минимум – желание избежать гнева Хоппера.

Как максимум – тот факт, что он вроде как расставаться пришел.

В конце концов, он здесь как раз для того, чтобы вот этого – поцелуев с Эл – больше никогда не происходило. Не то чтобы они плохи. Это… Приятно. Целоваться с ней. Вроде как. Конечно, в книжках описывают всякие там взрывы фейерверков и прочую ерунду в такие моменты, но Майк уверен, что это просто художественное преувеличение.

Так что все у них с этим было нормально.

Предположительно.

Но он уже понял, что не испытывает к Эл таких чувств, так что и этого с ней также больше не хочет. Если что-то такое сейчас между ними произойдет, то это только все запутает и усложнит, сделает объяснения еще более неловкими или, еще хуже, предоставит ему шанс и причину тянуть с ними и дальше.

Только вот прям отпрыгивать от нее вот так было не очень-то хорошо с его стороны, поэтому Майк морщится, ощущая прилив стыда, и пытается оправдаться:

– Эм… Прости, я…

К счастью, Эл – это Эл.

Она по-прежнему не выглядит оскорбленной или обиженной, лишь смотрит на него задумчиво и качает головой, сама отступая на шаг.

– Не извиняйся. Мне нужно было спросить перед тем, как вот так подходить к тебе. Но ты, видимо, был серьезен, когда сказал, что хочешь просто поговорить. Тогда давай поговорим, – кивает Эл, отходя к кровати, на которую забирается, поджимая под себя ноги, и хлопает по месту рядом с собой.

Так что Майк подходит ближе и опускается туда.

Несколько секунд они устраиваются так, чтобы сидеть друг напротив друга, а когда он вновь заглядывает в спокойные, ни секунды не осуждающие глаза, то все те слова, который репетировал вот уже несколько дней, вдруг куда-то улетучиваются, напрочь забываются.

Все, что остается – это лишь чувство вины, потому что не может испытывать к ней то, что должен.

Что обещал.

Насколько проще все было бы, окажись Майк на это способен!

Но на практике его чувства обращены к тому человеку, на которого вообще никогда не должен был так смотреть. Если Уилл узнает обо всем… На самом деле, учитывая, какое у него огромное и доброе сердце, вряд ли он начнет презирать или ненавидеть, никакая паника не может перекрыть собой это знание и заставить перестать в это верить.

Но все равно страшно.

А если ему станет неловко рядом с Майком? А если он решит, что вся их дружба была просто фальшивкой, потому что он всегда чувствовал это к Уиллу? А если все разрушится и на этот раз уже так, что без возможности восстановления?

Приходится усилием воли заставить себя отодвинуть все тревожные вопросы в сторону. Ладно, сейчас не до того, попереживает и пострадает Майк об этом потом.

В настоящий момент ему нужно сосредоточиться на человеке перед ним – Эл.

На том, чтобы подобрать правильные слова и как-то ей все объяснить, при этом не разрушив их дружбу. Может быть, теоретически задача кажется не такой уж сложной.

А на деле сложнее нее сложно себе хоть что-то представить.

Ну, разве что объясняться с Уиллом.

Ух.

Она же лишь смотрит на него спокойно и терпеливо, без тени раздражения ждет, пока Майк наконец соизволит что-нибудь из себя выдавить, и как же сильно он ей за это благодарен. Но ему приходится признать тот факт, что по-настоящему готов к этому разговору, наверное, не будет никогда.

Потому надо просто сказать.

– Послушай, Эл, – наконец осторожно начинает Майк, ощущая себя как никогда неуклюжим в обращении с такой вещью, как слова, которые вдруг совершенно отказываются хоть сколько-то поддаваться. – Ты же знаешь, что ты очень важный для меня человек, правда? Один из моих лучших друзей. И я очень о тебе забочусь…

Вот вроде бы он говорит правду, а почему-то все равно звучит как-то фальшиво, через силу выжато

Будто произносит это только для того, чтобы смягчить все, что собирается сказать дальше, а не потому, что именно так и думает. Но что с этим делать и как это исправить Майк не представляет.

Все становится только хуже, когда из его идиотского рта вырывается:

– Ты замечательная и проблема не в тебе, а только во мне… – из-за чего он тут же морщится, потому что звучит просто отвратительно, хотя и по-прежнему остается правдой, ни слова лжи, и все равно это настолько не то и не так, что хочется выть.

Эл – один из лучших людей, которых ему повезло встретить в своей жизни и заслуживает она только лучшего.

Просто так уж вышло, что это – не Майк.

Да он на лучшее по определению не тянет, даже если бы испытывал к ней те чувства, которые должен. А учитывая, что еще и не испытывает… просто он – не ее тот самый человек.

А она – не его тот самый человек.

Так бывает.

Даже если от этого страшно и горько, потому что тот самый человек для Майк… нет, сейчас не время об этом думать.

Но почему-то, хотя вроде бы у него выходит говорить правильные слова, они продолжают звучать кошмарно неправильно, каждое умудряется попасть удивительным образом прицельно мимо. Из-за этого Майк растерянно, виновато замолкает и вообще не представляет, как сказать то, к чему подводит. Ощущает, как к горлу все сильнее подкатывает паника.

Тут ему на помощь приходит Эл. Понимающая, спокойная, почти никогда не осуждающая Эл, в глазах которой вдруг загорается понимание, она грустно ему улыбается, и сама договаривает вместо него:

– Ты меня бросаешь.

Это даже не вопрос, утверждение, причем, сказанное спокойным, ровным голосом, без тени обиды, лишь с легкой тоской, и Майку почему-то тут же хочется инстинктивно начать отрицать, все исправить, вернуть к тому, как было, к безопасному варианту. К варианту, где может продолжить за ее счет притворяться нормальным.

Так что приходится даже прикусить внутреннюю сторону щеки до железного привкуса во рту, чтобы остановить себя от этого.

Не хватало еще отступить в шаге от цели!

Ну и что он будет делать, если сейчас начнет отрицать? Как ему потом из этого выкручиваться? Может, Эл и не хватает навыков социализации из-за того, что выросла в лаборатории, но она очень быстро учится, а еще остается интуитивно догадливой и проницательной, так что Майк не удивлен, раз она и сейчас смогла вот так сходу все понять.

Еще предоставила ему милостиво возможность самому этого не произносить.

Хотя, наверное, раз Эл обо всем догадалась, то это только доказывает, насколько дерьмовым парнем для нее он был.

Ощущая, как внутренности скручивает от чувства вины, Майк морщится и тише произносит:

– Мне жаль…

– Не надо, – качает головой Эл. – Не жалей. Если ты так чувствуешь, то это правильное решение. Думаю, я бы сама тебя бросила, если бы это не сделал ты.

– Что? – пораженно и потерянно спрашивает Майк, у которого чувство вины тут же увеличивается в несколько раз, подкатывая к горлу тошнотой, и он принимается бессознательно частить тревожными вопросами: – Почему? Я сделал что-то не так? Чем-то тебя обидел?..

– А я сделала что-то не так и чем-то тебя обидела, раз ты решил меня бросить? – спрашивает в ответ Эл, и Майк тут же принимается искренне отрицать:

– Конечно, нет!

– Вот и со мной так, – пожимает плечами Эл, которая, похоже, именно этого ответа и ждала. – Просто это… Кажется, это не работает для нас так, как должно, понимаешь, Майк? Быть парой, – поморщившись, пытается объяснить она. – С тех пор, как мы вернулись в Хокинс, у меня не было времени об этом думать, потому я просто оставила все, как есть. Зато оно есть сейчас. Последние несколько дней я много думала, Майк. Обо всем. О себе, о том, чего я хочу, о нас с тобой. Ты мне очень дорог, это никогда не изменится. Ты навсегда останешься тем человеком, который первый протянул мне руку и помог. Поверил в меня. Но… Ты когда-нибудь замечал, как Лукас смотрит на Макс? – вдруг неожиданно спрашивает Эл.

Только на секунду растерявшись от такой резкой смены траектории разговора, Майк чуть веселее фыркает, закатывая глаза.

Потому что ответ на это у него, конечно же, есть.

– Будто у нее солнце светит из… Э-э-э… Будто она весь его мир или вроде того, – смущенно исправляется он прежде, чем сказал бы не очень-то вежливое слово, потому что даже спустя годы ругаться при Эл кажется ужасно неправильным.

Словно загрязнять ее чистый разум чем-то плохим.

Она мягко улыбается ему и кивает.

– Да. Именно. Но ты никогда не смотрел на меня так, Майк, – хотя в голосе Эл по-прежнему нет обвинения, лишь легкая тоскливая меланхолия, Майк ощущает очередной прилив вины, который подталкивает его к тому, чтобы начать оправдываться.

Очевидно, она это улавливает, потому что качает головой и продолжает сама, опережая его.

– Это нормально, Майк. В этом нет ничего плохого. Я знаю, что важна тебе также, как и ты важен мне. Просто не так, как Лукас и Макс важны друг другу. Я не жалею о том, что между нами было. Целоваться с тобой казалось… приятным, – задумчиво произносит Эл, и Майк осознает, что сам мысленно использовал то же слово и также колебался, подбирая его, как и она. – Но в этом не было… Знаешь…

Поморщившись, Эл растерянно замолкает, очевидно, не в состоянии отыскать правильное слово, и Майк тихо продолжает за нее:

– Взрыва фейерверков.

– Да, – подтверждает она, немного воодушевившись. – Взрыва фейерверков.

– Я не уверен, что это действительно должно быть так, – осторожно отвечает Майк. – То есть… Книги иногда лгут и преувеличивают…

– Знаю, – серьезно кивает Эл. – Но Макс говорила, что у них с Лукасом именно так. Значит, это все-таки бывает. А я… Я хочу этого, понимаешь? Чтобы были фейерверки. Чтобы на меня кто-то смотрел так, как Лукас смотрит на Макс. Хочу сама смотреть на кого-то так, как они смотрят друг на друга. Потому что я знаю, что не смотрю так на тебя. Это… Слишком? Я много хочу? – тише и неуверенней спрашивает она.

Так что Майк инстинктивно протягивает руки, чтобы обхватить ими ладони Эл, но лишь поддерживающим, дружеским жестом, без какого-либо подтекста, когда искренне и твердо отвечает:

– Нет, Эл. Не слишком. Это именно то, чего ты заслуживаешь. Поэтому я и решился с тобой поговорить, хотя очень этого боялся. Я осознал, что не могу дать тебе все это, и не мог продолжать тебя обманывать. То есть, я не обманывал тебя раньше, – спешит добавить и прояснить он. – Я сам верил, что ты мне нравишься в таком смысле. Но теперь, когда я все осознал, это уже стало бы враньем.

– А друзья не лгут, – тихо произносит Эл.

– Именно, – грустно улыбается ей в ответ Майк.

На какое-то время они замолкают, просто друг на друга глядя в неожиданно уютной, дружеской тишине, которая вызывает облегчение – похоже, между ними по крайней мере не прям все разрушено. Смутно он осознает, что они так и держатся за руки, и вспоминает о своем обещании Хопперу вообще не касаться Эл.

Но учитывая, что в жесте нет даже намека на что-то большее, ему кажется, что это не в счет.

– А почему ты боялся? – вдруг тихо спрашивает Эл, потому что она всегда каким-то образом умеет выцепить самое главное.

Поморщившись, Майк вздыхает, мысленно повторяет…

…друзья не лгут.

И признает:

– Потому что боялся все разрушить и потерять тебя, как друга.

– Ты ни за что меня не потеряешь, – хмурится и убежденно заявляет Эл, и хотя теоретически Майк знал, что так и будет, все равно ощущает облегчение от этих простых слова.

Может быть, не просто не все между ними не разрушено.

Может быть, не разрушено совсем ничего, даже если теперь станет иначе.

– Если мы не смотрим друг на друга также, как Лукас и Макс, это не значит, что мы теперь друг другу неважны. Ты сказал о том, что я заслуживаю всего, как у них, но забыл о себе, Майк. Ты и сам этого заслуживаешь. Может, ты не смотришь так на меня, все-таки есть кое-кто, на кого смотришь. Разве нет? – тише спрашивает она, проницательно на него глядя.

А Майк ощущает, как паника приливает к его горлу, мешая дышать.

Нет.

Стоп.

Вот как раз этого в их разговоре хотел, надеялся избежать! Обычно он очень ценит честность Эл и ее умение проговаривать вслух всю, даже самую неудобную правду. Но сейчас, уже зная, что она скажет дальше, сильнее всему ему хочется попросить ее замолчать.

Не говорить этого.

Не произносить вслух.

Но испуганно застывший Майк оказывается не в состоянии выдавить из себя ни слова, только судорожно цепляется за руки Эл, когда она понимающе произносит

– В последнее время я стала осознавать, что иногда ты так смотришь на Уилла. Наверное, уже давно.

Сердце обрывается.

Кажется, проваливается куда-то в Изнанку, теперь остается с ним только попрощаться – оттуда уже будет не достать. Станет пропитанием для демогоргонов.

Сказанные вслух эти слова звучат его кошмарнее, чем в его мыслях.

Заставив свои губы растянуться в каком-то фальшивом подобии улыбки и выдавив из себя несколько неестественных смешков, Майк натянутым голосом отвечает, еще слабо пытаясь как-то из этой ситуации выкрутиться:

– Не понимаю, о чем ты…

– Майк, – тверже прерывает его нахмурившаяся Эл. – Друзья не лгут.

А Майк тут же сдувается. Эта фраза, которую он сам же сказал ей много лет назад, продолжает прилетать бумерангом по нему самому и больно бить по темечку.

Но действует всегда магическим образом.

Стоит Эл это сказать – и все.

Дальше лгать становится невозможно.

Кто же знал, что она так всерьез отнесется к этим словам и запомнит их, кажется, на всю жизнь?

Дрожаще втянув носом воздух, Майк утыкается невидящим взглядом в пространство между ними, несколько раз моргает, пытаясь прогнать пелену перед глазами. Когда находит в себе силы вновь взглянуть на Эл, та смотрит на него с беспокойно сведенными к переносице бровями, и он выталкивает из себя хриплые, панические слова, понимая, что отступать и бежать уже некуда:

– Только не говори ему, ладно? Уилл не должен знать.

– Конечно, не скажу, – хмурится Эл. – Я бы не стала. Это должен сказать ты, если захочешь. Но я не понимаю, почему ты не хочешь?

В этот раз смех вырывается из Майка сам, но выходит совсем невеселым и горьким.

– Потому что я и так уйму раз чуть не разрушил нашу дружбу, – криво улыбается он. – Только из-за того, что Уилл слишком добрый даже по отношению к кому-то, вроде меня, мы все еще друзья. А я не могу опять рисковать тем, что все разрушу. А если я расскажу…

Замолчав на полуслове, Майк поджимает губы и опять утыкается взглядом в пространство между ними

На несколько секунд повисает тишина, в которой с приливом тошноты мелькает мысль о том, что Эл, наверное, с ним согласна: он не заслуживает быть другом Уилла, слишком много раз ошибался в отношении него и делал ему больно, а если расскажет, это только все испортит. Может стать тем, что их дружба уже не сумеет пережить.

Все, что Майк знает о ней, подсказывает – она бы никогда так даже не подумала бы, а уж тем более не сказала бы.

Но въевшийся в кости страх твердит другое.

– Ты знаешь, что в Леноре у Уилла были все шансы стать популярным? – вдруг спрашивает Эл, и отвлеченный от своих тленовых переживаний Майк удивленно вскидывает голову, тут же бессознательно спрашивая, против воли заинтересованный в хоть какой-то информации о том времени:

– Правда?

Наверное, у него никогда не перестанет все внутри болезненно сжиматься из-за осознания: он почти ничего не знает о том, как тот год прошел для Уилла, и в этом не виноват никто, кроме него самого.

Мягко улыбнувшись, Эл кивает.

– Правда. Его приметили с первого нашего дня в школе и попытались с ним подружиться. Те самые популярные девчонки, с которыми я притворялась друзьями перед тобой, – морщится она от явно неприятных для нее воспоминаний, но распрямляет плечи и уверенней продолжает: – А у него был шанс действительно стать друзьями с ними и остальными популярными ребятами. Думаю, он, тихий, симпатичный, спокойный, но умеющий постоять за себя, казался им загадочным и интригующим там, где не умеющая общаться, неуклюжая я казалась просто странной и ненормальной. Я видела, как некоторые девчонки с Уиллом флиртовали. Даже я поняла, что это был флирт, – фыркает Эл, которая отлично знает о своих проблемах с социализацией и о том, что не всегда верно улавливает и интерпретирует сигналы остальных.

Зато она не прекращает пытаться лучше освоится и все понять, и это отлично у нее получается.

Взгляд ее проваливается куда-то в прошлое, становится теплым и по-хорошему недоверчивым, и Майк понимает, что это адресовано Уиллу, когда Эл продолжает:

– Но он раз за разом вежливо и тактично отказывался ото всех этих шансов стать популярным и продолжал возвращаться ко мне и поддерживать меня. Ему было плевать, что из-за меня на него тоже показывали пальцем и крутили у виска. Никто не понимал, почему он вообще со мной дружит, но Уиллу было все равно. Он продолжал дружить и выбирать меня. Если бы я когда-то вообще задумывалась о том, что у меня может быть брат, и каким я хочу его видеть, то точно представляла бы Уилла. Конечно, Джонатан тоже замечательный, но Уилл… – тепло у нее в глазах загорается еще ярче. – За тот год он действительно стал мне настоящим братом. Семьей, о какой я даже не могла мечтать. При наличии выбора в том, кого я хочу видеть своим братом, я бы точно выбрала только Уилла. А ты знаешь его намного дольше и лучше меня. Действительно думаешь, что он отвернется от тебя только из-за того, что у тебя есть к нему чувства?

Какое-то время Майк просто переваривает эту, совершенно новую для него информацию. Ничего такого Уилл ему, конечно же, не рассказывал, но они вообще избегают говорить о том годе и об их чуть не разрушившейся тогда дружбе.

О том, насколько придурком тогда был сам Майк.

Но он не удивлен тому, что рассказывает Эл. Всегда знал, что рано или поздно это должно произойти, со временем даже самые тупые люди обязаны были наконец рассмотреть и понять, какой Уилл замечательный, так что нет ничего странно в том, что, как только он выбрался из их идиотской школы, это тут же и произошло.

В то же время Майка так и тянет нарычать на тех, кто тогда пытался с ним подружиться.

Потому что на самом деле они не знают Уилла, не знают, какой он добрый, сильный, какое у него огромное сердце, как он может быть мягким, но упрямым, целеустремленным, очень твердым в своих суждениях, если во что-то действительно верит.

Раз эти люди одновременно хотели дружить только с ним, но отвергали Эл – значит, они того совершенно не стоили.

Очевидно, Уилл рассуждал также, раз выбрал с ними не связываться.

Но…

Кто еще на его месте сделал бы такой выбор?

Вот Лукас, стоило представиться такому шансу – тут же зацепился за возможность стать популярным. Если бы Майк был на его месте, не уверен, что не поступил бы также.

Но только не Уилл.

Ему хватило храбрости и силы оставаться собой и поддерживать Эл, даже если это значило трудности для него самого, а на такое способны немногие.

Хотя у Майка нет на это никакого права, все равно он так им гордится.

Поэтому, конечно же, ему не нужно и секунды думать над ответом для Эл, который уверенно вырывается сам собой.

– Конечно, я знаю, что он не отвернется от меня и не станет относиться хуже из-за такого. Но… – все-таки тише, неуверенней добавляет Майк, страх которого от этого знания никуда не уходит. – Ему может стать неловко со мной, он может начать жалеть от меня и из-за этого отстраниться. А еще… Это может доставить ему проблемы, если вдруг кто-то узнает…

Их всех четверых в какие-то моменты времени называли тем самым, оскорбительным словом на «п», но чаще всего доставалось все-таки Уиллу, тихому, склонному уходить в себя, предпочитающему бумагу и карандаши или краски всяким «мальчишеским» увлечениям вроде какого-нибудь баскетбола.

Так что дружба с Майком, который действительно является словом на «п», может многое усложнить в жизни Уилла, которому и без того пришлось совсем непросто.

Сложнее всех из их партии.

Да и в любом случае, вопреки всем конструктивным доводам, в кости все равно так и пытается въесться страх того, что он посмотрит с отвращением и осуждением, потому что это же так неправильно – чувствовать такое к своему лучшему другу.

Майк – неправильный.

Грязный.

Уродливый.

Омерзительный.

Наверное, ему вообще нельзя быть для Уилла даже другом, но он слишком эгоистичен, чтобы от этого отказаться.

– Это о том, что люди часто злятся, когда мальчикам нравится мальчики, а девчонкам нравятся девочки? Макс мне об этом рассказывала, – нахмурившись, спрашивает Эл, а когда Майк рвано кивает, не в силах выдавить из себя ни слова, это, кажется, озадачивает ее еще сильнее. – Но мне не кажется, что в этом есть что-то плохое. Макс, похоже, думает также. Так какая разница, что думают остальные? Ты же не воспринимал всерьез и не считал правдивыми все те оскорбления, которыми кидались в тебя. Если только… Ты же сам не думаешь, что это плохо?

Вот теперь, на этом вопросе, в ней к озадаченности все-таки примешивается пока что еще не осуждение, но готовность начать осуждать, если вдруг выяснится, что он действительно со всеми этими придурками согласен.

– Конечно, нет! – без сомнений отвечает Майк, даже немного оскорбленный тем, что его в таком обвинили. – Ты права. Нет ничего плохого в том, что мальчикам нравятся мальчики, а девочкам – девочки. Те, кто думают по-другому, просто идиоты. Но… – вновь сбивается он в более неуверенное и тихое. – Это же я. А Уилл – мой лучший друг. Я… Я не должен такого испытывать к нему. Это неправильно. Я знаю, что он не посчитает это мерзким, но если бы посчитал… Я не смог бы его винить…

Каждое слово застревает в его горле все большим булыжником, но Майк все равно проталкивает их, и взгляд Эл по мере того, что она слышит, становится все более пасмурным. Похоже, ее озадаченность от всех его объяснений лишь продолжает усиливаться и ничего для нее не проясняется.

– То есть, – осторожно произносит она. – Это нормально до тех пор, пока речь идет о других людях. Но когда идет о тебе самом, то перестает быть нормальным?

– Когда ты говоришь это так, то звучит нелогично, как какое-то лицемерие, – ворчит Майк.

На это Эл хмыкает.

– Может, потому что это оно и есть? – чуть подавшись вперед, она крепче обхватывает руки Майка своими, заглядывает ему в глаза серьезно и твердо продолжает: – Майк. Ты мой лучший друг, а Уилл – мой брат. Я очень хочу, чтобы вы оба были счастливы. Если так получится, что вы будете счастливы друг с другом – отлично. Если не сложится… Так бывает и это нормально. Главное, чтобы вам обоим было хорошо. Но ты не узнаешь, сложится или нет, пока не попытаешься, Майк.

– Я… Я не думаю, что Уилл вообще когда-нибудь посмотрит на меня так… – хрипло, с болью отвечает Майк, который запрещает себе допускать даже мизерную вероятность этого, чтобы потом не было больнее, когда его надежда неизбежно разрушится.

– Ну, ты не узнаешь… – вскидывает бровь Эл, и фыркнувший Майк продолжает за нее:

– …пока не попытаюсь, да.

Конечно, здравой частью своего сознания он понимает, что Эл в чем-то права. Или вообще во всем права. Но другая его часть, паническая, испуганная, снова и снова повторяющая, что к нему можно испытывать только отвращение и презрение за эти неположенные чувства к своему лучшему другу, твердит прямо противоположное.

Может, пока что Уилл по каким-то причинам и не заинтересован в девчонках, но учитывая, какой у него огромный выбор, когда это неизбежно изменится, Майку останется только наблюдать со стороны за его счастьем с кем-то другим.

Он не верит, что у него есть даже мизерный шанс на ответные чувства.

Не верит.

Только вот есть еще кое-что…

– Та картина, которую для меня нарисовал Уилл, – с гулко колотящимся где-то в затылке сердцем начинает Майк. – Это действительно была твоя идея?..

Тогда, в фургоне Аргайла ему было совсем не до того, все мысли были заняты только спасением Эл, потому он принял каждое из слов своего лучшего друга за чистую монету. А вот позже, когда наконец появилась возможность сесть и все обдумать, внимательно – и восторженно – разглядывая подаренную картину…

Какова вероятность, что Эл, которая даже никогда не интересовалась D&D, попросила Уилла нарисовать картину, сюжетно связанную с этим?

Но смелости спросить об этом у кого-то из них Майку так и не хватило.

До сегодняшнего дня.

Раз уж они все равно начали обо всем этом говорить и, по сути, о худшем Эл уже догадалась, так что они теперь это обсуждают. То почему бы не продолжить и не узнать то, что месяцами его съедает? Вряд ли у него снова отыщется храбрость для этого, так что нужно пользоваться моментом, пока в состоянии задать вопрос.

– Какую картину? – удивленно – и ожидаемо – спрашивает Эл. – Я уверена, что никогда ничего не просила его рисовать. Тем более для тебя.

От этого подтверждения догадок сердце гулко колотится о ребра.

Вспоминая все то, что сказал тогда Уилл…

Каждое из слов…

Это звучало слишком искренне и по-настоящему для того, чтобы быть импровизированной, полностью выдуманной на ходу речью, да и вообще не похоже это на него – только придумывать что-то такое, от первого до последнего слова. Так что, если авторство этих слов принадлежало не Эл, сам собой напрашивается вывод, кому оно тогда принадлежало. Кто на самом деле так о нем думает.

…ты – сердце, Майк.

Что, если у Майка все-таки есть какой-то небольшой шанс? Но…

– Это страшно, Эл. Страшно рискнуть, потому что в случае неудачи я потеряю все, – тихо признает, слишком испуганный перспективой того, чтобы позволить себе надежду.

Ощущение такое, будто ему нужно кинуть сразу кубиков как минимум пять, и чтобы на каждом при этом выпала двадцатка – и только тогда, может быть, у него будет шанс на успех. Да и то не факт. Вот так сходу он даже не подсчитает вероятность такого исхода.

Очевидно, что она совсем мизерная.

Никто здравомыслящий ни за что на это не поставил бы.

– Я уверена, что не потеряешь, – убежденно отвечает Эл, а затем тише, со вздохом добавляет: – Но я понимаю. Страх не так просто победить, даже если знаешь, что в нем нет никакого смысла. Тебе и не нужно делать все сразу, Майк. У тебя есть время. Кажется, ты и сам еще не примирился с этими чувствами, так что тебе не нужно никуда спешить. Уилла наверняка поймет, я в это верю.

В глазах начинает жечь, а грудину затапливает приливом нежности.

Не к Эл, как к девушке.

Но к Эл, как к другу, которого он так счастлив был обрести.

– Я люблю тебя, – хрипло и искренне выдыхает Майк, ощущая такое огромное, невероятное облегчение из-за того, что наконец может сказать эти слова, не пытаясь притворяться, будто подразумевает ими то, чего на самом деле нет, и точно зная – его поймут правильно. – Я очень, очень сильно тебя люблю. Пусть и не так, как должен…

– Я не думаю, что есть какой-то способ, которым ты должен меня любить, Майк, – качает головой Эл. – Именно тот способ, которым ты меня любишь, и есть самый правильный. Я тоже тебя очень, очень сильно люблю. И тоже не так.

Когда они улыбаются друг другу с абсолютным обоюдным пониманием и единением, полностью синхронизирующиеся в своих чувствах друг к другу, без какого-либо недопонимания между ними или попыток самообмана, Майк ощущает прилив еще большего облегчение.

Будто гигантский валун наконец скатился с его плеч.

***

Да, там, конечно, остались и многочисленные другие.

Например, самый огромный, размером где-то как минимум с Юпитер, под ужасающим названием «мои чувства к Уиллу».

Но дышать все равно становится легче.

***

Одновременно потянувшись навстречу, они падают в объятия друг к другу, и как же хорошо от того, что теперь это во всех смыслах, в понимании их обоих именно то, чем и является.

Дружеское.

А Майк ни перед собой, ни перед Эл не нужно притворяться кем-то другим, изображать чувства, которых на самом деле нет.

Жжение в его глазах наконец проливается, когда он утыкается лбом ей в плечо.

Это также – облегчение.

***

Приятное изменение в том, что между ними с Эл после этого все становится гораздо, гораздо проще. Теперь они просто друзья, без каких-либо но, и это восхитительно. Быстро становится понятно, что дружить у них получается лучше, чем что-либо еще.

А вот во всем остальном?

Здесь никаких причин и нет для упрощения.

Между ними с Уиллом все, вроде бы, достаточно хорошо.

Они много общаются, часто пересекаются, Майк все-таки предлагает Лукасу вместо двойного свидания устроить встречу партии, всех них шестерых, включая Уилла с Дастином, и когда тот без проблем соглашается, они отлично проводят время.

Именно на этой встрече Майк и Эл с улыбками объявляют, что расстались, и это вызывает немалый шок у всех остальных.

Но, похоже, шокирует не сам факт расставания – Макс вот авторитетно заявляет, что ждала чего-то такого, – а то, насколько мирно и спокойно все проходит. Остальные, похоже, ждали немалой драмы, скандалов, разборок, что немало веселит Майка с Эл.

У них на самом деле все хорошо.

Даже отлично.

Лучше, чем было в то время, когда они встречались.

Будто огромный, вечно таскавшийся за ними двумя слон под названием «ваши несуществующие чувства друг к другу, которые вы пытаетесь изобразить» наконец-то исчез, и из-за этого им стало легче и общаться друг с другом, и даже дышать.

Но вот с Уиллом становится все сложнее и сложнее.

То есть, не совсем так – с ним-то дружить здорово, просто и прекрасно, как было всегда, пусть теперь во многом и изменились они сами, повзрослевшие, много пережившие.

Проблема исключительно в самом Майке.

В том чувстве вины, которое он все отчетливее ощущает, когда смотрит на Уилла

Раз за разом в голове мелькает мысль о том, что Эл права и нужно все ему рассказать. Не ради кого-то там несуществующего шанса, а потому что он заслуживает право знать. Понимать, с кем именно общается, как этот человек – как Майк – на самом деле на него смотрит, а скрывать от него такое кажется отвратительным поступком с собственной стороны.

Но и рассказать – страшно.

Тем более, что он толком так никак не исправил все предыдущие разы, когда лажал в отношении Уилла, ничего не сделал для того, чтобы по-настоящему вновь заслужить его дружбу, которая в один прекрасный день была подарена ему просто так. Потому что хотя бы до этого правильного поступка в своей жизни Майк додумался – подойти в пять лет к сидевшему на качелях мальчишке и предложить стать его другом.

Максимум, на который он сейчас оказался способен – это только принял сам факт того, что его вот так легко простили, но больше палец о палец не ударил.

Ладно, пока оставалась опасность под названием Векна было попросту не до того…

Но сейчас-то этого больше нет!

Есть все возможности наконец-то сделать что-нибудь приятное, хорошее, существенное для Уилла, показать на практике, как Майк жалеет о том, насколько придурком был, и хотя бы попытаться что-то исправить.

Вопрос в том, как именно это сделать.

Не так-то и просто оказывается что-то придумать.

Вообще-то, Уилл не фанат каких-то широких, громких жестов, никогда ничего такого для себя не требует и вообще предпочитает по возможности оставаться в стороне, привлекать к себе как можно меньше внимания, так что такой вариант по определению отпадает.

Не то чтобы и Майку хоть сколько-то нравится внимание к себе привлекать.

Просто купить ему какой-то подарок, набор крутых карандашей, например – это звучит слишком… Цинично, что ли? Как-то механично, будто пытается отделаться с помощью денег, даже если выбирать что-то толковое и с душой.

Нет, здесь нужно что-то более существенное.

По-настоящему показывающее отношение Майка и Уиллу… Как к другу! Исключительно как к лучшему другу, безо всяких вот этих неправильных, непрошенных чувств!

Ух.

Все-таки сложно как.

В порыве отчаяния он уже даже начинает думать о том, не попросить ли у кого-нибудь совета, но это будет нечестно и как будто уже не от него самого… в этот момент Майка наконец все-таки кое-что осеняет.

Ему вспоминается тот дождливый день, который, вообще-то, предпочитает не вспоминать.

Это уже позже он узнал, что тогда произошла не только их с Уиллом, кажется, самая сильная ссора за все время знакомства, особенно учитывая, что до этого они, кажется, вообще ни разу всерьез не ссорились.

Но и разрушение замка Байерс.

Только когда они уже уехали, Майк, в порыве тоски по своему лучшему другу, решил сходить туда и был в ужасе, когда обнаружил одни руины. Поначалу решил, что это либо дождь был настолько сильным, что все разрушил – но построение все-таки казалось не настолько ветхим, чтобы его так легко разломить, а иначе бы давно одни щепки остались.

Так что здесь понадобился бы как минимум серьезный шторм, которых в последнее время в Хокинсе не происходило.

Затем он подумал, что это чья-то работа, кто-то побывал здесь и зачем-то все разломал, и был в ярости на этого человека. Но прежде, чем искать виновника и устраивать кровопролитную расправу, решил для начала спросить у Уилла, не знает ли, в чем ту дело.

Что ж, он знал.

Это был один из немногих их разговоров по телефону, случившихся в тот год. Определенно самый неловкий из них. В тот раз Уилл напряженным, притворно – явно притворно – равнодушным голосом рассказал, что это он сам разрушил замок в тот день, когда они поссорились; как раз накануне того, как понял, что их накрыло очередным витком опасности с Изнанки.

Так что в этом нет ничего особенного, – сказал Уилл тогда.

Всего лишь глупость из детства, давно пора было с ним попрощаться, – сказал Уилл тогда.

Здесь не о чем жалеть и нужно просто об этом забыть, – сказал Уилл тогда.

А, ну ладно, – сказал Майк тогда.

Пытаясь проглотить комок застрявшей в горле боли и изобразить такое же равнодушие.

Это было даже не его собственное значимое место, а Уилла, но они провели там так много времени вместе, что ощущение накрыло такое, будто разрушили что-то в нем самом. Он сам разрушил что-то в себе самом, ведь это его поступки и слова привели к такому исходу.

Кажется, во время того разговора на их и без того уже испещренной трещинами дружбе появилась особенно огромная.

С того момента они по телефону больше почти не разговаривали.

А Майк только раз за разом продолжал выбрасывать исписанные бумажки, но так и не сумел ответить ни на одно из писем Уилла.

С тех пор руины замка Байерса так и остались руинами, после возвращения их семьи в город было совсем не до того, чтобы с этим что-то делать и как-то разбираться по очевидным причинам. У них тут Векна за спиной маячит, какие уж там замки.

Так что о нем вовсе все забыли.

***

Зато Майк вспоминает об этом сейчас.

Даже воодушевляется немного, думая, что отыскал свой тот самый, нужный вариант для какого-то значимого, существенного места.

Ничего лучше он, наверное, придумать не способен.

***

Конечно, Майк заранее знал, что будет больно, но все равно, когда добирается до нужного места и видит одно разрушение там, где раньше было небольшое построение – это бьет по нему, как в первый раз.

Вообще-то, за тот год, пока Уилла здесь не было, он неоднократно сюда забредал и уже забрал отсюда все, что только можно было спасти. К его огромному сожалению, большинство висевших здесь рисунков было уничтожено дождем, превратилось в невнятное бумажное месиво, но несколько лишь чуть промокших ему все-таки удалось унести и просушить, сохранить, как и некоторые другие мелочи вроде фигурок или пледа, который бережно отстирал от грязи.

Так что теперь тут уже спасать нечего.

Но цель его и не в этом.

Подойдя ближе, Майки хмуро смотрит на то, что здесь осталось, пытаясь прикинуть, можно ли из этого что-то сделать. Но он не плотник, не инженер, не архитектор, ладно? Так что не особенно понимает, что можно сделать, как все это привести в нормальный вид.

Только вот лучшей идеи, чем восстановить замок Байерсов, ему в голову не приходит.

Конечно, они больше не живут в том доме, который здесь неподалеку – хотя, кажется, рассматривали вариант вновь его выкупить. Но замок находится достаточно далеко, чтобы не беспокоить новых жильцов и они, вполне вероятно, вообще никогда на него не наткнутся, так что, наверное, менять местоположение смысла нет. Есть еще вероятность, что Уиллу все это не нужно, поэтому спросить бы для начала его.

Но это обессмыслит весь смысл сюрприза и подарка, символичного, важного жеста.

Если выясниться, что он всего этого не хочет больше…

Что ж.

Тогда так Майку и нужно.

Он притворится, будто ничего особенного это не значило, и они забудут о замке Байерсов навсегда.

Но все равно ему хочется попытаться, сделать для Уилла хотя бы что-то, потому что сейчас даже не может вспомнить, когда в последний раз был для него хорошим другом и был ли вообще хоть когда-то. До него начинает доходить, что, похоже, всегда просто принимал эту дружбу, как данность, не понимая ее ценности и ничего не давая взамен.

Думая, что она будет у него всегда и никаких усилий для этого прилагать не нужно.

Какой идиот.

Проблема в том, что Майк вообще не представляет, с чего начать и как к делу подступиться.

Ему хочется сделать все самому, потому что только тогда это будет иметь смысл, но с недовольством приходится признать, что помощь все-таки нужна. Не в самом восстановлении замка, но для того, чтобы ему хотя бы задали направление. Объяснили, что вообще нужно делать.

А то ведь, учитывая умение Майка обращаться с холодным оружием – он скорее отпилит себе руки, чем ветки. Вряд ли Уилл оценит такой подарок.

Первая его мысль – Нэнси.

Только вот, хоть она и хороша в обращении с дробовиком, будто вообще с ним родилась, это еще не значит, что с пилой умеет обращаться лучше, чем сам Майк. Существует немалая вероятность, что по итогу они отпилят руки друг другу – может быть, случайно, а может быть и потому, что вот настолько друг друга выбесят. Да, у них теперь отношения немало наладились после всей этой истории с Изнанкой, бла-бла-бла, но они все еще остаются братом и сестрой.

Периодически ругаться и бесить друг друга – у них в крови.

Вторая его мысль – Джонатан.

Но тот, раньше дружелюбный, после Леноры вдруг стал куда прохладнее относиться к нему по непонятным причи…

О.

О-о-о-о-о.

До Майка наконец доходит. Прямо-таки осеняет, хотя можно было догадаться и раньше.

Джонатан же был там, в фургоне, когда Уилл дарил ему картину! Поэтому наверняка понял, что это было от него самого, а никак не от Эл. В отличие от одного тупицы, который еще себя лучшим другом называет. Да, это кое-что объясняет.

Учитывая, какой он защищающий и хороший старший брат…

Ну, Майк на его месте и сам себя начал бы презирать. Возможно, даже себе врезал бы – ему и со своего места себе врезать хочется. Так что это у Джонатана еще неплохая выдержка, раз ограничивается только недовольными взглядами и прохладными фразами.

Ладно, этот вариант также отпадает.

Тогда есть еще третий.

Хоппер.

При одной мысли о том, чтобы о чем-то его просить, Майк морщится, как от зубной боли. О, это будет тем еще испытанием и есть немалая вероятность, что они перепилят друг другу глотки… Ну, или это Хоппер перепилит глотку ему, а потом замаскирует все под несчастный случай, устроит так, чтобы труп никто не нашел, и его никто не заподозрил.

Просто потому, что Майку вряд ли хватит сил самому кому-либо, а тем более ему, глотку перепилить.

Если только на порыве чистой ярости.

Но он готов сквозь стиснутые зубы и исключительно мысленно признать, что все-таки до определенной степени уважает Хоппера, да и их взаимодействие стало более терпимым. Особенно после того, как Майк с Эл расстались – пусть вечеринку он и не устроил, зато явно повеселел и за дробовик хвататься не спешит. Так что, может, от него все-таки будет толк.

Вариантов получше в любом случае нет.

***

Или так кажется.

***

Когда Майк приходит домой и спрашивает у отца, есть ли у них пила, но тут же сам от собственных слов морщится. Ну нашел, кому этот вопрос задавать! Вряд ли тот вообще знает, какой стороной такую штуку держать нужно, а тем более, есть ли это у них.

Тут уж скорее у мамы спрашивать нужно.

Или все-таки у Нэнси…

– Тебе зачем? – подозрительно спрашивает отец, редким для него порывом проявляя какой-то смутный интерес к делам сына и даже отрываясь ради этого от газеты, что, впрочем, быстро объясняется, когда он добавляет: – Я не уверен, что этот дом способен выдержать подростка с пилой наперевес.

– Спасибо за твою веру в меня, пап, – закатывает глаза Майк, уклончиво продолжая: – И я просто хотел кое-что смастерить.

– А ты пилой пользоваться-то умеешь? – вскидывает брови отец.

С легким раздражением взглянув в ответ, он проясняет, как ему кажется, очевидное:

– Вот поэтому мне и нужна пила. Чтобы попросить кого-то научить меня с ней обращаться.

– Кого-то? А меня попросить не думал? – хмыкает отец, и Майк, уже собравшийся оборвать этот разговор и отправиться на поиски мамы, от которой наверняка будет больше толку, останавливается на полушаге.

Разворачивается.

Бросает на него полный скептицизма взгляд, не веря, что вообще услышал такой вопрос, и подозрительно интересуется:

– Ты сам-то умеешь ею пользоваться?

– А кто, по-твоему, соорудил те полки в ванной, которая твоя мама обожает?

– Я думал, они покупные.

– Раз ты так думал, значит, моя работа удалась.

Что ж, Майк вынужден признать, что совсем немного впечатлен. Но только в том случае, если его отец не лжет – хотя среди его многочисленных недостатков и не числится привычка врать, чтобы произвести впечатление на кого-либо, в том числе и на своего сына, все может случиться впервые

Так что он все еще остается скептично и недоверчиво настроен, когда они отправляются на задний двор с пилой, которая, как оказывается, у них все-таки есть, и отец даже знает ее местонахождение – вместе с остальными инструментами, которые также прихватывает. Ну да. Видимо, одной только пилой все-таки не обойтись, просто именно она первой в голову почему-то пришла. Наверное, потому что не особенно-то ему и известны названия остальных инструментов. Молоток разве что?

Хм.

Неважно. Или как раз очень важно.

Но скоро Майку приходится признать, что так недоверчиво ко всему этому он зря относился.

Потому что его отец, оказывается, и впрямь в состоянии не только отпились ветку, а не собственную руку, но даже сделать из этого кое-что толковое. Это еще более неожиданный сюжетный поворот, чем какая-то там Изнанка.

Пытающиеся прикончить их монстры из другого измерения? Случаются в жизни неприятности.

Тед Уилер, который умеет орудовать пилой и материть всякое?

Вау.

Вот это уже поражает.

Когда Майку кое-как удается обосноваться с этой мыслью – его скучный, флегматичный отец умеет делать что-то стоящее собственными руками, – то начинает осторожно задавать вопросы, не уточняя, что собирается восстановить замок Байерсов хотя бы потому, что тогда в принципе придется рассказывать предысторию о том, что такое замок Байерсов… или получить полное равнодушие к этому вопросу. Но зато постепенно собирая информацию, которая ему должна пригодится.

Как ни странно, даже получает толковые ответы по делу.

Кажется, это впервые за все шестнадцать лет жизни Майка, когда они проводят время, как отец и сын. Вообще-то, хотя это никогда не было сказано вслух, но он уже привык к мысли, что является для этого человека сплошным разочарованием – тощий ботаник-изгой, задротящий в D&Dи не интересующийся никакими мужицкими делами.

Но попытка что-то соорудить из дерева с помощью пилы и остальных – оказывается, очень даже нужных – инструментов, видимо, вполне за мужицкое занятие сойдет.

Фу.

Майку даже немного за себя стыдно, докатился. Но чего только не сделаешь ради Уилла!

Ему приходится признать, что они даже не так уж плохо проводят время. Он не рассказывает никаких подробностей о том, что именно собирается сделать, но отец и не допытывается, и вот это как раз в его духе, что только идет на пользу. Пока что Майк не настроен никому о своих планах рассказывать. Так что он просто получает ответы на вопросы и помощь в том, чтобы обосноваться с инструментами, включая пилу. Почему они не использовали ее против демогоргона? Было бы очень кстати!

Или Стив использовал?..

Почему Майк не подумал о Стиве, как о том, кто мог бы помочь?!

Ладно, уже неважно.

В любом случае, к вечеру он и впрямь начинает ощущать себя более-менее способным воплотить в жизнь свой план, даже если ему, вероятно, понадобится еще целая уйма советов, если действительно собрался сделать все самостоятельно.

А Майк собрался.

Сейчас он уверен в этом сильнее, чем раньше.

Когда они наконец решают, что пора все-таки закругляться, и принимаются собираться инструменты, отец вдруг говорит:

– Для кого бы ты ни готовил подарок, уверен, ей понравится.

Даже сам Майк не знает, что именно побуждает его сказать следующие слова. Возможно, он просто ослабил свою бдительность из-за достаточного мирного и приятного дня, который провел со своим отцом, может, впервые в жизни получая от него действительно толковую и нужную помощь.

Но прежде, чем успел бы себя остановить, он уже сипло, с громко бахающим сердцем спрашивает, пялясь при этом невидящим взглядом в пол:

– А если это ему?

Ощущение, что проходит по меньшей мере несколько часов прежде, чем до ушей наконец доносится ответ, хотя логически Майк и понимает, что на деле это не могло быть больше нескольких секунд.

– Ну, значит, ему, – спокойно отвечает отец, так что он резко вскидывает голову.

О чем тут же жалеет, потому что тот вдруг оборачивается к нему и подозрительно хмурится, а Майк уже начинает в накатывающей панике думать о том, что его сейчас, наверное, за такие заявления выгонят из дома, и ему придется как-то выживать, и его жизнь теперь обречена, и зачем он вообще открыл свой идиотский рот, и нужно было понимать, насколько это ужасная затея, и…

– Он – это Уилл? – вдруг на удивление строго спрашивает отец, прерывая его поток мыслей. – Потому что, если это Уилл, то ты уж постарайся. Он – самый терпимый из всех твоих друзей. Так что не отпугни его своими отвратительными навыками.

После чего Тед Уилер разворачивается и, подхватывая инструменты, невозмутимо уходит обратно в дом, пока Майк пораженно смотрит ему вслед.

Открывает рот.

Захлопывает.

Затем начинает немного истерично хохотать. Похож, его отец вообще, даже близко не понял, что Майк подразумевал под ему подарок не просто другу, но все равно от того, как он отреагировал, становится чуточку легче.

Пусть в этом и нет особой логики.

***

А от того, как сходу догадался, что речь идет об Уилле…

Это же насколько Майк очевидный, если даже Тед Уилер что-то понял?

***

Так что с этого момента он приступает к работе. Ну, пытается. Сразу понимает, что будет это совсем, совсем непросто, а еще долго, трудоемко и придется тратить на этот проект уйму своего времени, но отступать не собирается.

Ни за что.

Когда остальные замечают, что он постоянно куда-то уходит и где-то пропадает, конечно же, начинаются вопросы, а Майк вообще-то не очень умел в том, чтобы придумывать отмазки. Особенно перед Уиллом, который слишком хорошо его знает, да и одна мысль о лжи ему уже заставляет внутренности виновато скручиваться.

Особенно учитывая то, что он с каждым разом начинает выглядеть все более пасмурным, когда слышит очередную нелепую, неправдоподобную отмазку.

Но проблема еще и вот в чем.

Именно Уилл из всей их компании друзей единственный, кто достаточно тактичен, чтобы не допытываться, не лезть не в свое дело и уважать чужие границы, явно не веря в отмазки, но все-таки принимая без лишних вопросов.

Так что он оставляет эту тему и не пытается давить на Майка.

Но остальные?

Они такими прекрасными качествами совсем не обладают.

***

Так что ему не следует удивляться, когда в очередной из дней, пока он возится с замком Байерсов, проклиная собственную криворукость, на горизонте появляются Лукас, Дастин и Макс.

Что примечательно – ни Уилла, ни Эл с ними нет.

Первого скорее всего именно потому, что он пытается не лезть не в свое дело и отказался участвовать во всей этой слежке за Майком, из-за чего он ощущает прилив нежности – не дружеской и теперь в состоянии это признать, уф, – к своему лучшему другу.

Ну а что касается Эл, то наверняка именно к ней эти не в меру любопытные идиоты в первую очередь и отправились, чтобы проследила за ним и выяснила, где он пропадает. Но она уже когда-то очень уверенно пообещала, что больше без крайней необходимости подсматривать и следить с помощью своих способностей не будет.

А Эл крайне серьезно относится к словам…

…друзья не лгут.

Так что, конечно же, держит слово.

Поэтому Майк опять ощущает прилив нежности – на этот раз исключительно дружеской и как же от этого хорошо – уже к Эл.

Зато яростного раздражения к остальным троим, которые приближаются и останавливаются рядом.

– Ха! Я так и знал, что ты нам врешь и не нужно тебе никакой доклад писать! – ликующе выпаливает Лукас, обвинительно рыча в него пальцем. – Из тебя ужасный лжец. Особенно, когда ты пытаешься лгать Уиллу. Ты знаешь, что всегда в такие моменты начинаешь ерзать и грызть ногти?

– Такой ты наблюдательный, я восхищен, – сухо отвечает на это складывающий руки на грудной клетке недовольный Майк.

А он действительно ерзает и грызет ногти, когда лжет Уиллу?

Надо бы как-то понаблюдать за самим собой…

Хотя лучше бы просто не лгать ему.

Ладно, сейчас неважно.

– Каким образом это оправдывает то, что вы следите за мной? – резче и раздраженнее спрашивает Майк то, что сейчас действительно важно.

– Раз лжешь, получай последствия, – пожимает плечами Макс.

Хотя Майк никогда не признает этого вслух, но он восхищен тем, как хорошо ей удается обосноваться со своей новообретенной слепотой; иногда она настолько уверенно и твердо шагает вперед, что об этом вообще можно забыть.

Вот и сейчас по ней не скажешь, будто она испытывает хоть какой-то дискомфорт.

– Но, хоть мне и нравится мысль о том, чтобы продолжать стоять здесь и поливать грязью Майка Уилера за то, что он такой придурок... Может, кто-нибудь уже прояснит для, типа, слепых, чем он тут вообще занимается и зачем было нам лгать? – продолжает Макс, вскидывая бровь, и ребята против воли тушуются, даже Майк морщится, прикусывая внутреннюю сторону щеки, чтобы самому не начать все объяснять.

Все-таки, Макс – та еще хитрая засранка. В своих целях использовать свою слепоту и смущать этим окружающих людей она учится все лучше и лучше.

Майк немного восхищен.

Но только мысленно.

– Эм… – начинает нахмурившийся и любопытно заглядывающий за плечо Майка Лукас. – Он тут вроде…

– Чинит замок Баейрсов? – вместо него удивленно произносит Дастин. – А с каких пор замок Дайерсов вообще разрушен?

Очередной доказательство, что им вообще всем было не до того, раз они даже не заметили такую, как считает Майк, очень важную деталь. Не только же он один проводил здесь время часто и долго, могли бы быть и повнимательнее! А они, как теперь оказывается, вообще ни разу сами сюда не приходили. Придурки.

Уровень его раздражения на друзей только растет и растет.

– Что вообще такое замок Байерсов? – хмурится тем временем Макс.

Но ладно, ей незнание хотя бы простительно, она здесь не так долго, чтобы обо всем знать.

Пока они разъясняют все делали и рассказывают обо всем, а Майк неохотно, в нескольких сжатых предложениях объясняет, что именно произошло и почему замок в таком состоянии, раздражение в нем уже достигает тех масштабов, когда готов пинками своих друзей прогонять.

Нет, он их конечно ценит и все такое.

Но не тогда, когда они следят за ним и тратят его драгоценное время!

– Все? Удовлетворили свое любопытство? – наконец ехидно спрашивает Майк. – А теперь валите отсюда и дайте мне уже поработать...

– Подожди, – хмурится Лукас. – Я тогда тоже вел себя с Уиллом… Ну, ужасно. Мы оба были отвратительными друзьями в то время, – морщится он виновато, но уже решительнее добавляет: – Так что и я хочу помочь, сделать для Уилла что-то хорошее.

– Как и я, – твердо и хмуро подключается Дастин. – Меня вообще в то время не было рядом. Мог бы и понять, что вы двое, оставленные сами на себя, будете отвратительными друзьями для Уилла.

– Эй! – в один голос возмущенно вскидываются Лукас с Майком.

Но Дастин просто хладнокровно спрашивает:

– Есть, чем оспорить?

Так что оба тут же сдуваются.

Хотя Майк скучает по более веселой, улыбчивой, вечно отпускающей глупые шутки версии Дастина, но уже привыкает к нему более мрачному и серьезному. После победы над Векной самые острые его углы сгладились, и он больше не пытается так настойчиво влипнуть в какие-нибудь неприятности, но, наверное, последствия того, что Эдди умер у него на руках, никогда полностью не отпустят. Все-таки, хотя они трое с ним дружили, Дастин сблизился сильнее всего.

Так что это нормально.

Майк понимает.

Ну, насколько может понять, потому что ему хватило и ужаса того, что он держал бессознательное тело Уилла в своих руках. А если бы все закончилось также, как с Эдди… Даже представлять такой вариант страшно, хочется тут же от ужасных образов отмахнуться.

Тогда он наверняка вел бы себя куда хуже и саморазрушительнее – в принципе разрушительнее, чем Дастин.

К счастью для себя, Майк может только воображать, какой ужасающий опыт это был.

Но, хотя он принимает их аргументы и раздражение частично размывается, помощь принять все-таки не может. Да, Лукас тогда действительно также вел себя не лучшим образом, и все-таки не он сказал Уиллу те жестокие слова и поссорился с ним, а Дастин и вовсе не виноват в том, что его рядом не было – скорее уж и тут виноват Майк, что не слышал, как тот звал их по рации.

Так что он качает головой и уже спокойнее отвечает:

– Нет, ребят. Я ценю ваше желание помочь, Уилл наверняка тоже оценил бы. Но это я тогда облажался с ним сильнее всех, из-за меня он разрушил замок, так что и мне теперь его восстановить. Я просто должен сделать это один, понимаете? – тише произносит Майк.

Лукас с Дастином переглядываются, а когда вновь смотрят на него, вместо того чтобы спорить – как он опасался – лишь твердо, понимающе кивают.

– Так, для слепой аудитории, – вновь подает голос Макс, разрывая эту тишину. – Предполагаю, что вы сейчас обмениваетесь мрачными, понимающими взглядами, решительными кивками или еще какая ерунда. Да-да, это все трогательно, большая крепкая мужская дружба, бла-бла-бла, и не поймите меня неправильно, если это порадует Уилла, то и я с удовольствием помогла бы, он все-таки самый адекватный среди вас, придурков. Но давайте смотреть правде в глаза… ха-ха, поняли, да? Смотреть. В общем, я скорее прибью собственные пальцы к доске, чем что-либо еще. Вряд ли он оценит такие украшения на своем новом замке. Так что, раз уж Майк задался благородной целью со всем разобраться в одиночку, то, может, свалим уже отсюда? Или будет стоять здесь и доставать его? Потому что звучит увлекательно, – задумчиво произносит она, и Майк фыркает, качая головой.

– Все-таки ты так сильно раздражаешь, – бросает он, но без капли реального раздражения, и Макс широко ему ухмыляется.

– Это взаимно, Уилер.

Когда эти трое наконец уходят, напоследок пожелав ему не самоубиться, а то это точно расстроил Уилла – ну, или Макс пожелала, а остальные ее молчаливо поддержали – Майк возвращается к работе.

Настроенный еще решительнее, чем раньше.

***

На то, чтобы наконец все сделать, ему требуется уйма времени.

Столько, что даже стыдно называть цифру вслух.

Зато, когда он наконец смотрит на результат дел рук своих, то ощущает некоторую гордость. Да, получилось немного кривовато, косовато, но это как замок Байерс 2.0, чуть-чуть улучшенная версия, побольше, покрепче – чтобы разрушить этот усилия понадобится помощнее. Из дома Майк притаскивает сюда пледов, фигурок для D&D, избранные из всех рисунков Уилла, которые у него хранятся.

Вообще все принести и развесить здесь все-таки не может.

Это же его сокровища!

Не в состоянии он оставить себя вообще ни с чем!

Подумывает даже перенести ту самую картину, но быстро отказывается от затеи. Она какое-то время висела в подвале, потому что казалось – учитывая, что это место сбора партии, именно там висеть и должна. Но когда Майк поймал себя на том, что регулярно туда спускается, лишь бы только на нее посмотреть, ему пришлось смириться с реальностью и все-таки перенести картину к себе в комнату, куда она, вообще-то, идеально вписалась. Теперь он уже привык периодически бросать на нее взгляд, особенно когда над чем-то задумывается – это служит неплохим вдохновением – и ощущает тоску и пустоту от одной мысли о том, что ее больше не будет.

А еще Майк приходит в некоторый ужас, когда представляет, что, если оставить картину здесь, с ней может что-нибудь случиться.

Нет, на такие жертвы идти он не готов.

Тем более, что Уилл может неправильно его понять. Вдруг подумает, что таким образом пытается от картины избавиться? Вот это точно ненужный риск.

По итогу, пусть все вышло и не идеально, но Майк даже немного гордится своей работой.

***

Когда он впервые смотрит на полностью перестроенный и обустроенный, обновленный замок Байерсов, то ощущает, как губы растягиваются в улыбке и ему уже не терпится наконец продемонстрировать Уиллу свою работу.

Вышло здорово.

Ему точно понравится.

Наконец Майк хоть в чем-то не облажался! Ведь не облажался же?

***

По крайней мере, так ему кажется первое время.

***

Но потом он возвращается домой и тут же хватается за телефон, чтобы позвонить своему лучшему другу и договориться о встрече… может быть, прямо завтра. Чего тянуть-то? Хочется поскорее показать ему результат трудов своих!

В этот момент, до того, как успел бы начать набирать номер, Майк оторопело замирает.

Все его воодушевление резко, без предупреждения сменяется тревогой.

Панические вопросы, которые отодвигались на задний план, пока был занят физическим трудом и восстанавливал замок – теперь затапливают его сознание.

А вдруг что-то пойдет не так? А вдруг Уилл был искренен, когда говорил, что все это – прошлое, детство, которое давно пора оставить позади? А вдруг Майк только напомнит ему о плохих событиях и расстроит своим так называемым подарком?

Если так вспомнить…

Кажется, Уилл упоминал, что какое-то время во время той своей недели на Изнанке прятался от демогоргона в замке Байерсов.

Да и тот день, когда они поссорились...

Тогда уже сам Майк гарантировал ему плохие воспоминания о месте, которое годами было для него убежищем и утешением! Конечно, поругались они не там – но именно туда Уилл пошел после, чтобы все разрушить.

Вдруг вся эта затея больше уже не кажется ему такой уж хорошей идеей.

Медленно кладя трубку обратно, так и не позвонив, он ощущает, как начинает накатывать тошнота.

Часть его все еще хочет похвастать своей работой, порадовать Уилла, ведь все это делалось ради него, да и эгоист внутри Майка думает обо всем потраченном времени, усилиях, эмоциях, которые он в свой труд вложил. Это не было чем-то, созданным чисто механически, бездушной вещью.

Как бы глупо и сентиментально это ни звучало, но он каждую секунду своей работы думал об Уилле, обо всем том непостижимо огромном, что испытывает к нему, об их дружбе, которую так страшно потерять.

О том, чтобы сделать ему приятно – и именно эта мысль подталкивала вперед, когда ничего не получалось, руки опускались, хотелось просто на все забить, отправиться домой и продолжить писать очередную кампанию для D&D.

Но другая часть Майка уже успела чего-то надумать и теперь слишком паникует при мысли о том, что он может сделать только хуже, если все-таки покажет Уиллу обновленный замок Байерсов

Да и что вообще значит обновленный замок Байерсов?

Можно ли его обновить?

Это было важное место для Уилла из-за всего, что было с ним связано, из-за того, как оно создавалось, с мамой и братом, из-за всех проведенных там часов. Каким образом Майк может претендовать на то, чтобы это, бесценное и невосполнимое, как-то заменить?

Можно ли в принципе это заменить?

***

Он такой идиот!

***

Так что по итогу следующие несколько дней ходит поникший, не зная, что теперь делать.

Подразумевалось, что, когда Майк закончит замок Байерсов, то будет ликовать, торжествовать и радостно представлять полученный результат Уиллу.

А получилось что-то совсем не то.

Очевидно, его пасмурное настроение не проходит мимо внимания остальных, но если от большинства Майк может раздраженно отмахнуться, испытывая лишь легкое чувство вины за свою грубость, но вот с Уиллом все не так просто. Против того, чтобы грубить конкретно ему, все внутри сопротивляется.

Так что когда он обеспокоенно, нахмуренно спрашивает:

– У тебя что-то случилось, Майк?

То Майк просто… Сдувается, тушуется. Понятия не имеет, что на это ответить

О, у меня все отлично. За исключением того, что я решил восстановить замок Байерсов, чтобы тебя порадовать, но теперь боюсь, что ты будешь меня за это ненавидеть, ахаха, сюрприз?

Звучит восхитительно.

Работа просто на сто из десяти.

Браво Майку, который каким-то образом умудряется облажаться даже там, где искренне пытался сделать что-то хорошее.

Восхитительный талант, который с радостью кому-нибудь отдаст.

Может, кому надо?

Он даже доплатит! Из копилки Нэнси, конечно же.

Так что ему ничего не остается, кроме как попытаться изобразить свое лучшее я-в-полном-порядке лицо, криво улыбнуться и ответить:

– Нет, конечно. Что у меня вообще могло бы случиться? – и неловко рассмеяться, сам чуть не морщась от наждачных звуков этого смеха – это звучит не только неубедительно, но и попросту ужасно, хочется у себя же потребовать пощадить его собственные уши.

Ничего удивительного, что ни капли не убежденный Уилл в ответ только хмурится сильнее.

Но, потому что он остается самим собой, то не давит и не допытается.

Лишь вздыхает, отводит взгляд и тихо произносит:

– Конечно, ты не обязан мне рассказывать, если не хочешь. Просто… Погори с кем-нибудь, ладно? Особенно, если это что-то серьезное.

– Уилл… – тихо выдыхает в ответ Майк.

Но он не знает, как продолжить и что сказать, потому его гипотетическая речь так и обрывается на одном этом имени, пока Уилл уже поднимается и уходит.

А до смотрящего ему в спину Майка запоздало доходит, что за эти недели, пока работал над замком Байерсов, они немного отдалились друг от друга. Но он был слишком сосредоточен на своей задаче и немного упустил это из виду, как и то, что, вообще-то, лгал ему неделями.

Хотя Уилл слишком тактичен, чтобы ткнуть в это носом, вряд ли оно прошло мимо его внимания.

Вряд ли он упустил и тот факт, что остальные – Лукас, Дастин, макс, Эл, которой они рассказали – обо всем знали, а только ему одному пришлось оставаться в неведении относительно того, куда Майк постоянно пропадает. Уилл слишком умен, чтобы всех этих деталей не заметить.

Стоит это наконец осознать, и он ощущает, как ужас пережимает ему внутренности.

Вся суть была в том, чтобы исправить прошлые свои ошибки, а не облажаться по-новой еще сильнее прежнего, только увеличив этот список!

Вот и что Майку теперь делать?!

***

Вообще-то, ответ очевиден – все-таки отвести Уилла к обновленному замку Байерсов и наглядно продемонстрировать, чем был занят все эти недели.

Но теперь, когда Майк уже успел загнаться на этот счет, все оказывается не так-то просто.

***

По итогу домой он возвращается еще встревоженней прежнего, принимается метаться по кухне в поисках, чего бы поесть, беспокойно поднимает и опускает продукты, перекладывает еду в холодильнике, не в состоянии ни на чем сосредоточиться, и именно таким его застает заглянувшая туда Нэнси.

– Так. Ладно, – решительно заявляет она, подходя к Майку, захлопывая дверцу холодильника прямиком у него под носом, хватая за плечи и твердым жестом разворачивая к себе.

Хотя он теперь изрядно ее выше, привыкшая держать дробовик рука у Нэнси всегда была уверенной и тяжелой, так что это не стоит ей вообще никого труда. Будто у нее брат – пушинка какая-то, а не взрослый шестнадцатилетний парень.

Очевидно, что у них в доме мужик.

Нэнси.

На втором месте мама, а Майк с отцом плетутся где-то далеко на заднем плане.

От серьезного и проницательного взгляда сестры попробуй куда-то скройся, особенно когда она безапелляционным голосом заявляет:

– Я несколько дней наблюдала за тем, как ты становишься все более пасмурным и мрачным, но давала тебе время разобраться с тем, о чем там ты переживаешь, или самому прийти, чтобы поговорить, если захочешь. Но еще немного и ты перевернешь содержимое всего холодильника, а то и всей кухни. Или, может, дома. Так что. Майк. Что происходит?

Под этим строгим, очень материнским взглядом Нэнси сложно корчить из себя большого сильного парня, у которого все под контролем и вообще никаких проблем нет.

Так что Майк сдувается.

Куксится.

Корчит недовольную рожу и ворчит:

– Это что, какой-то допрос, мисс Уилер?

Как ни странно, но вместо того, чтобы отчитать или настоять, Нэнси смягчается и вздыхает. Отпустив плечи Майка, она подается назад, опираясь поясницей на столешницу, и более осторожным, спокойным голосом произносит:

– Конечно, нет. Ты не обязан мне говорить, если не хочешь. Я знаю, что ты и не расскажешь, если попытаться на тебя давить, потому и молчала. Но сегодня явно случилось что-то еще, а ты уровнем своей мрачности скоро перекроешь солнце похлеще туч. Так что… Ты не должен рассказывать, но ты можешь рассказать, если хочешь. Я всегда здесь. Для тебя. И готова выслушать.

Ну, это уже совсем запрещенный удар.

Понимающая Нэнси – это еще хуже, чем строгая Нэнси. На вторую хотя бы можно огрызнуться и пораздражаться из-за нее, но первая отлично умеет лишать Майка всех его защитных слоев.

До сих пор он никому не рассказывал о своей затее с замком Байерсов. Лукас, Дастин и Макс, эти любопытные придурки, узнали все сами, сами же рассказали об этом и Эл. Хорошо еще, хоть додумались до того, что не нужно рассказывать Уиллу.

Так что теперь он неуверенно мнется несколько секунд прежде, чем наконец решиться впервые самому об этом заговорить.

– Ты знаешь о замке Байерсов? – нахмурившись, спрашивает Майк, подходя к вопросу издалека, потому что даже не уверен, а поймет ли Нэнси, о чем вообще речь, если сходу начать выдавать ей информацию по существу.

Пару секунд она выглядит задумчивой, явно пытаясь отыскать в своей памяти нужную информацию прежде, чем наконец медленно отвечает:

– Это… Та небольшая хижина, домик в лесу, который Байерсы все вместе обустроили для Уилла?

– Ага. Она самая, – кивает Майк, и, поморщившись, уклончиво продолжает: – С ней кое-что случилось перед тем, как Байерсы уехали в калифорнию. И в этом, вроде как, виноват я, – недовольно и виновато признает он, неуютно поежившись.

Прежде, чем Нэнси начнет его осуждать – хотя целиком и полностью заслуживает осуждения, отлично это понимая, – он распрямляет плечи.

Уже решительнее продолжает:

– Так что я захотел все исправить. Заново перестроил замок. Сделал больше и надежнее. Получилось, конечно, кривовато, но…

– Подожди. Что? – останавливает его Нэнси, которую настолько шокированной Майку, кажется, не приходилось видеть еще никогда. – Давай-ка уточним. Ты? Что-то строил? Собственными руками? И даже не покалечился в процессе?

– Какой уровень веры от старшей сестры в ее младшего брата, – фыркнув, закатывает глаза Майк, но обижается не так сильно, как изображает.

Ему вполне понятно ее недоверие.

Несколько недель назад он и сам не особенно верил, что из этой затеи что-то удастся, по крайней мере, без того, чтобы случайно отпилить самому себе руки.

Но вот Майк здесь, руки – а даже все пальцы – на месте, а замок Баейрсов все-таки достроен.

Это и правда поражает.

– Ты не можешь меня винить. Я в твоих руках даже молотка никогда не видела, – добродушно улыбается Нэнси. – И я ты правда сделал все сам? Но как?

– Сделал я действительно сам. Но папа помог мне советами о том, как в процессе не отпилить себе руки, – признает Майк, и глаза у Нэнси от таких новостей округляются только еще сильнее, что, надо признать, немного поднимает ему настроение.

– Папа? Наш папа? Наш я-не-оторвусь-от-газеты-даже-если-демогоргоны-неистовствуют-прямо-за-моим-окном папа? – с недоверчивым весельем уточняет Нэнси.

Губы Майка все-таки приподнимаются в улыбке, когда он фыркает.

– Да, я и сам так сначала к этому отнесся. Не поверил, пока сам не увидел. Ты знала, что полка в ванной наверху – его рук дело?

– Впервые слышу.

– Как и я. Но оказалось, что от него действительно есть толк. Как видишь, все мои конечности на месте, хотя я действительно весь замок перестроил сам.

Губы Нэнси расплываются в теплой улыбке.

Она тянется, чтобы под ворчание Майка взъерошить ему волосы, когда качает головой и отвечает:

– Это очень впечатляет и я действительно горжусь тобой. В каком-то смысле вами обоими, потому что – папа, который что-то мастерит? Поразительно, – вновь веселеет Нэнси и серьезнее добавляет: – Но тобой, конечно же, сильнее.

При этом в глазах у нее и в улыбке действительно виднеется гордость, которая даже заставляет спину Майка немного горделиво распрямиться.

Не то чтобы его волнует всего лишь какое-то там мнение старшей сестры…

Ладно, волнует.

Никому не нужно об этом знать. Особенно ей. О, она никогда ему этого не забудет, если сказать, так что эта информация никогда, никогда до нее не дойдет!

– Но почему ты тогда ходишь такой унылый, будто кто-то разнес твою капанию D&Dв пух и прах и запретил тебе когда-нибудь еще что-то писать? Разве Уилл не должен был обрадоваться? – озадаченно спрашивает Нэнси, и хотя Майк оценил ее отсылку к D&D, вновь мрачнеет, стоит им вернуться к изначальной теме разговора.

Поколебавшись пару секунд, он решает, что, раз уж начал говорить на эту тему, да еще и абсолютно добровольно – то надо продолжать.

Так что Майк поджимает губы и отводит взгляд прежде, чем тихо начать:

– Потому что больше это не кажется мне такой уж хорошей идеей. Уилл говорил, что это уже прошлое, детство, и не имеет значения. Еще у него с замком могут быть связаны не самые лучшие воспоминания. Кажется, он там прятался, когда провел неделю на Изнанке. А потом еще и из-за меня… – горло сдавливается и предложение обрывается на полуслове сипом; шумно выдохнуть, он тихо продолжает, ткнувшись взглядом в пол: – Я боюсь, как бы это не сделало все хуже, Нэнси. Вдруг я только заставлю его вспомнить о плохом таким сомнительным подарком? А если он меня за это возненавидит?..

Высказав свой самый большой в жизни страх – ненависть Уилла Байерса, – Майк неловко замолкает, ощущая неприятное давление ужаса на своей грудной клетке.

Пальцы Нэнси аккуратно подцепляют его подбородок, заставляя вскинуть голову, и он, так уж и быть, это позволяет, пусть и боится осуждения в глазах напротив. Но оказывается лишь под прицелом серьезности и мягкости у нее во взгляде, когда она отводит руку и уверенно отвечает:

– Майк. Это же Уилл. Я уверена, ты мог бы за три секунды нарисовать ему этот замок Байерсов из нескольких палок, и он берег бы этот рисунок всю жизнь, как что-то драгоценное.

– Ты преувеличиваешь, – хмыкает недоверчиво Майк.

На это Нэнси вскидывает бровь, коротко ухмыляется и спрашивает:

– А если бы это Уилл подарить тебе такой рисунок, ты бы его берет?..

– Ну конечно! – тут возмущенно выпаливает Майк, но когда улыбка Нэнси становится шире и самодовольнее, недовольно кривится и ворчит, исправляясь: – То есть, понятия не имею, о чем ты.

– Ну да, как будто я не знаю, что у тебя есть огромная коллекция рисунков Уилла, где ты хранишь даже какие-то случайные его наброски, – веселеет Нэнси, и Майк, к вящему собственному ужасу, ощущает, как у него теплеют щеки.

Но отрицать этого он не может, поэтому только продолжает защищаться:

– Это ничего не доказывает.

– О, это доказывает все! – смеется Нэнси и качает головой, с улыбкой добавляя: – Я-то уж было испугалась, не случилось ли у тебя что-то серьезное. А ты, оказывается, просто что-то себе надумал… – выдыхает она с явным облегчением, но тут же обрывает сама себя и морщится.

Бросает на Майка виноватый взгляд и исправляется уже без улыбки, серьезнее:

– Я не имела в виду, что твои переживания просто надуманные и незначительные. Извини. Просто после всей этой истории с Изнанкой я каждый раз жду худшего, даже точно зная, что с этим мы наконец-то разобрались…

Но его никак ее комментарий не задел, так что он только отмахивается.

– Я понимаю. Все в порядке. Тем более, что я действительно надумываю и отлично осознаю это, но ничего сделать не могу. Это самое раздражающее, – недовольно фыркает Майк.

– А вот это понимаю уже я, – мягче произносит и вновь улыбается Нэнси. – Но я уверяю тебя, Майк. Если я хоть что-то поняла о вашей дружбе за все эти годы, то могу точно сказать – Уилл будет очень рад такому подарку. Даже если выясниться, что замок Байерсов действительно вызывает у него теперь только плохие воспоминания, он точно оценит сам жест. Так что тебе нужно ему рассказать.

Она звучит убежденно.

Уверенно.

Не так, будто просто говорит Майку то, что он хочет услышать, лишь бы его успокоить, хотя это вообще не в духе Нэнси. А так, будто действительно в собственные слова верит.

Несколько секунд он напряженно на свою сестру смотрит.

До сих пор единственный человек, который знает о его… ну, чувствах к Уиллу – это Эл, да и та догадалась обо всем сама. А Майк пока что не рассказывал никому.

Конечно, у них с Нэнси бывали не лучшие периоды в отношениях, как брат и сестра они часто цапались и ругались, да и сейчас иногда случается, но вся эта история с Изнанкой немало их сблизила, а теперь он даже немного жалеет о том времени, когда они по большей части огрызались друг на друга.

А еще Майк как-то слышал, как она яростно осуждала гомофобные комментарии.

Так что…

Есть, конечно, вероятность, что, если это окажется ее родной брат, а не кто-то посторонний, но Нэнси отнесется иначе, испытает отвращение, осудит, и при мысли об этом он ощущает давящий ужас и подкатывающую тошноту.

И все-таки.

Если уж решиться и рассказать о кому-то первым, то все-таки ей. Она умеет находить правильные слова: как вправлять мозги, так и поддерживать именно таким образом, каким ему обычно нужно. А мысль о том, чтобы скрывать свои чувства к Уиллу теперь всю жизнь, как какой-то постыдный секрет, заставляет его ощутить себя еще более виноватым, чем сам факт этих чувств.

Потому что, хотя Майк и чувствует себя ужасным и неправильным из-за того, что все это в нем существует, но сами по себе эти чувства яркие, светлые, теплые и прекрасные.

Иногда более темные и пугающие, как когда, например, взгляд сам собой прикипает к губам Уилла и приходится усилием воли заставить себя отвернуться прежде, чем потянется к нему навстречу, чтобы к ним прижаться собственными. Сам по себе этот порыв уже страшный, даже ужасающий от осознания того, что так должно быть с Эл, а не с лучшим другом… только вот с ней-то как раз такого никогда и не было.

Но в основном чувства Майка к нему согревают и дарят очень мягкие, приятные ощущения, иначе с Уиллом и не может быть.

Так что его тянет с кем-то ими поделиться.

Хотя бы с одним человеком.

Ему не хочется стыдиться того, что кажется Майку, возможно, лучшим, что в нем было когда-либо. Раз уж он рассказал Нэнси о замке Байерсов…

То почему бы на порыве не рискнуть и не пойти дальше?

– А если я скажу, что вкладывал в этот замок не только дружеские чувства к Уиллу? – тихо спрашивает, выдавливает из себя слова Майк, ощущая такой ужас, что он так и понукает его сорваться с места и бежать, бежать, прямо сейчас до тех пор, пока не окажется где-то на другом краю света.

Подальше от Нэнси и страшной, кошмарной тяжести собственных слов.

Но Майк все-таки заставляет себя стоять на месте.

Даже взгляд не отводит, продолжая испуганно и решительно отслеживать реакции Нэнси, пока сердечный ритм громко отбивается где-то в затылке.

Но в выражении ее лица не появляется ни отвращения, ни презрения, ни ненависти, которых так боялся, и на секунду он даже думает – может, и она ничего не поняла, как отец тогда? Конечно, так-то сестра унего очень проницательная и догадливая, но, может, такой сценарий кажется ей настолько невероятным, что…

А зачем ее губы изгибаются в мягкой, грустной улыбке, а глаза наполняются теплым пониманием, когда Нэнси тихо отвечает:

– Тогда, думаю, тебе тем более нужно его показать. Если ты так много вложил в то, что сделал, будет несправедливо, если твой подарок так и не попадет к адресату, разве нет? Это было бы нечестно по отношению к вам обоим – и к тебе, вложившему столько труда, и к Уиллу, который никогда об этом даже не узнает.

– Нэнси, – сипло выдыхает Майк, ощущая, как начинает жечь в глазах. – Только не говори мне, что ты уже знала.

Ее грустная улыбка становится чуть шире и светлее, протянув руку, она с сестринской лаской проводит большим пальцем по виску Майка, смотрит на него гордым, согревающим взглядом и со вздохом произносит:

– Послушай, Майк. Я знаю, что не всегда была лучшей старшей сестрой для тебя…

На несколько секунд вдруг повисает немного неловкая тишина, когда она обрывает себя на полуслове, а затем приподнимает брови, фыркает и спрашивает:

– Разве ты не должен был сейчас начать оспаривать это и доказывать, что я у тебя самая лучшая?

– Но ты и правда не всегда была лучшей сестрой, – хмыкает Майк и ухмыляется, когда Нэнси в притворном возмущении не больно ударяет его ладонью по плечу.

Вообще-то, он не совсем идиот и понимает, что она пытается сделать.

Немного разрядить атмосферу шуткой, прежде чем они продолжать серьезный разговор, и даже это ценит, пусть и помогает не особенно.

Дернув плечом, Майк виноватее и серьезнее добавляет:

– Как и я не всегда был лучшим братом. Так что проезжаем эту часть. Что ты там пытаешься сказать? Лучше продолжай, пока я от ужаса из-за собственного признания еще не сбежал.

Тепло рассмеявшаяся Нэнси качает головой и с грустной мягкостью продолжает:

– Я пытаюсь сказать, что, да, действительно не всегда была лучшей старшей сестрой, а иногда была и вовсе отвратительной. Но я знаю тебя, Майк. И я не слепая. Я вижу, как ты в последнее время смотришь на Уилла и… На самом деле, наверное, я все-таки слепая, потому что у тебя это явно началось не вчера и не позавчера, но я была слишком зациклена на себе, чтобы заметить. Тем не менее, я все-таки заметила. Я знаю. Но не хотела давить на тебя, даже не была уверена, что ты сам свои чувства осознаешь, поэтому ничего не говорила. А сейчас я так, так горжусь тобой за то, что ты решился рассказать об этом мне сам. Я знаю, как много храбрости и силы для этого нужно, и я очень рада тому, что ты доверил мне это.

Когда Майк замечает, как ее глаза становятся немного влажными, то ощущает, что и собственные начинает жечь.

Это уже немного слишком.

Уровень сентиментальности этого разговора начинает зашкаливать, что для него уже явный перебор, потому изо рта само собой вырывается грубоватое, пусть и беззлобное:

– Если ты сейчас разведешь здесь болото, я от тебя отрекусь.

– Звучит очень угрожающе, я в ужасе, – приглушенно и немного гнусаво смеется Нэнси, похоже, совсем в эту угрозе не веря.

Увы, не зря.

Хотя Майк уже превысил лимит искренности и сентиментальности где-то приблизительно на всю свою жизнь, его внутренние страхи побеждают и теперь, когда наконец знает кто-то еще, кроме Эл, которая по определению не видит в этом ничего плохого и лишена предрассудков.

Из него вновь вырывается само собой, на этот раз уязвимо и неуверенно:

– Тебе… Не мерзко? Не противно? Ты не считаешь, что я неправильный и уродливый? Не… Не ненавидишь меня теперь?

– Ну конечно же нет, Майк! – с яростной искренностью отвечает на это Нэнси. – Ты смотришь на Уилла так, будто он самое прекрасное, что есть в этом мире, и ты готов защищать его ценой своей жизни. Как это может быть чем-то неправильным и уродливым? Если кто-то скажет тебе обратное, я готова подстрелить его из дробовика, – мрачно добавляет она.

Кто-то может подумать, что это просто преувеличенная серьезность, за которой скрывается шутка, но Майк знает лучше – его сестра и впрямь может.

Этот факт заставляет его повеселеть.

Но Нэнси уже немного сдувается и тише, обреченнее добавляет:

– А таких людей, к сожалению, будет много. Потому что наш мир иногда – уродливое место. Но я хочу, чтобы ты всегда оставался собой, Майк, – вновь тверже произносит она. – Принимал себя таким, какой ты есть. По крайней мере, ты можешь быть уверен, что рядом со мной имеешь на это полное право. Я всегда тебя поддержку и никогда, ни за что не брошу.

Это не должно вызывать у Майка такую мощную благодарность, но, тем не менее, вызывает.

Твердо знать, а не только догадываться, что один человек точно будет на его стороне – уже два, нельзя забывать об Эл – это все-таки огромное облегчение.

А смягчившаяся Нэнси продолжает:

– Но если я хоть что-то знаю об Уилле, он точно не будет из тех, кто оттолкнет тебя и скажет хоть одно плохое слово из-за этого. Ты же знаешь об этом куда лучше меня, разве нет?

– Знаю, – тихо признает Майк. – Но все равно страшно.

– Я понимаю, Майк, – грустно отвечает Нэнси и осторожно притягивает его в свои объятия.

Хотя Майк на полголовы выше, намного шире в плечах и фактически нависает над ней, все равно объятия сестры, уверенные и надежные, укутывают его всего, и он вдруг ощущает себя совсем маленьким и уязвимым в ее руках.

Потерянным и разбитым, прижимаясь к ней покрепче.

***

Если Майк раз или два всхлипывает ей в плечо…

Что ж.

Нэнси милостиво не акцентирует на этом внимание и притворяется, будто не замечает, продолжая молча обнимать.

Так что никому не нужно знать.

***

Пусть после их разговора Майк и ощущает себя в совершеннейшем раздрае, это также и огромное облегчение. Наконец он открылся перед кем-то, сам, абсолютно добровольно – но небо не рухнуло, и он все еще стоит.

Это добавляет ему немного решимости.

Нет, Майк все еще в ужасе перед перспективой того, чтобы все-таки Уиллу обновленный замок Байерсов, но запала после разговора с Нэнси все-таки хватает на то, чтобы позвонить ему и договориться встретиться за пределами школы, только вдвоем.

Он может это сделать.

Может.

***

Правда, уже на следующий день вся решимость улетучивается.

Проваливается куда-то под асфальт, когда он наконец видит Уилла, ожидающего его на оговоренном месте встречи в их выходной.

Но, как бы сильно Майку ни хотелось отступить и сбежать, он не делает этого.

Как минимум – потому что очень сильно задолжал объяснения о том, чем вообще занимался последние несколько недель.

Да и Нэнси права, хоть ей и не нужно об этом знать, а то еще лопнет от самодовольства.

Это же Уилл.

Тактичный, добрый, понимающий Уилл. Даже если он будет не в восторге от подарка Майка, вряд ли возненавидит его за это, и, вдруг что, они всегда могут либо вдвоем опять разрушить замок, либо сделать вид, что никакая его обновленная версия никогда и не случалась.

Майка устроит любой вариант.

Лишь бы Уиллу было хорошо и комфортно.

В этом была основная… вообще вся идея этой затеи!

– Я хотел бы тебе кое-что показать. Не против пройтись? – пытаясь улыбнуться как можно уверенней и скрыть панику нервозность, спрашивает Майк, и Уилл кивает без проблем.

– Конечно, Майк.

Но все-таки по мере того, как они подходят ближе, Майк ощущает, как накатывает и усиливается его нервозность. Хотя Уилл явно узнал дорогу и немало озадачен, он все-таки не задает вопросов, позволяя вести себя и полностью доверяя, из-за чего в животе появляется ощущение начавших хлопать там крыльями демомышей.

Хм.

Демомышей?

Серьезно? Возможно, ему стоило бы подыскать сравнение послащавее, вроде там бабочек каких-нибудь или что еще в книжках обычно упоминают. Но Изнанка все-таки накладывает свой след, так что какие уж там бабочки.

Чтобы создать больший эффект сюрприза – а еще чтобы отстрочить свой застревающий паникой в горле приговор, – незадолго до того, как замок Байерсов оказался бы в их поле зрения, Майк просит:

– Не против, если я закрою тебе глаза?

Удивленно моргнувший Уилл в ответ фыркает:

– Был бы это кто-то другой, я на этом моменте точно насторожился бы. Но раз уж это ты, то вперед, – разводит он руками с улыбкой.

Махание крыльев демомышей в животе становится интенсивнее.

Здравый смысл подсказывает Майку, что лучше было бы просто повязать что-нибудь Уиллу на глаза, но он оспаривает это, отвечая самому себе – ничего подходящего у него просто нет. Так что закрывает ему глаза собственными руками.

Дело совсем не в том, что Майк эгоистично пользуется возможностью прикоснуться к Уиллу и побыть к нему ближе.

Пф.

Ничего подобного.

…или еще как чего подобного, но неважно.

Когда они наконец добираются до нужного места, то успевают насмеяться из-за того, сколько раз спотыкались и чуть не грохнулись за это время, но, стоит Майку увидеть замок Байерсов, как все его веселье моментально смывает и паникой, и нервозможностью, и ужасом, и что ж вообще творит-то, а-а-а-а-а.

– Ладно, – хрипло выдыхает он, решаясь. – Я просто надеюсь, что ты не будешь слишком сильно на меня злиться.

А затем, не позволяя себе передумать, наконец убирает ладони с глаз Уилла и отступает на шаг.

Повисает непроницаемая тишина, в которой Майк напряженно наблюдает за ним, с ничего не выражающим лицом смотрящим на обновленный замок Байерсов. С каждой утекающей вечностью секундой ощущает, как его тревога все нарастает.

Он облажался?

Он облажался.

Он точно облажался и теперь Уилл его ненавидит, так что их дружба разрушена, все разрушено, жизнь Майка разрушена, потому что ему неизвестно, как без своего лучшего друга и жить, и дышать, и просто существовать...

– Майк, – хрипло выдыхает Уилл, наконец оборачиваясь и глядя ан него пораженными, широко распахнутыми глазами.

Хороший ли это признак?

Вряд ли.

О-о-о, он облажался!

Нервозность и тревога Майка не позволяют ему дождаться продолжения и выслушать, что именно Уилл собирается сказать, подталкивая к тому, чтобы начать говорить самому.

– Слушай. Прости. Если все это ужасная затея и я облажался – то просто скажи мне прямо сейчас, – нервным жестом зарывается Майк пальцами в волосы, принимаясь частить: – Тогда мы можем вместе разрушить эту версию замка Байерса.

– Майк… – вновь пытается Уилл, но его уже несет, так что он продолжает:

– Или ты можешь сам его разрушить. Или мы можем просто забыть о том, что он вообще есть. Все, что ты захочешь, лишь бы тебе было хорошо.

– Майк…

– Если я облажался, то мне очень жаль, ладно? Наверное, нужно было все-таки для начала спросить тебя, но я хотел сделать сюрприз… Порадовать тебя…

– Майк…

– Просто не ненавидь меня теперь, ладно? – жалобно просит, практически… без практически, определенно умоляет Майк, и только когда осознает, что Уилл вдруг оказался совсем близко к нему; осознает, что тот продолжает все это время шагать вперед.

Глаза у него при этом все еще широко распахнутые и пораженные, в них ютятся звезды и галактики, и, как бы сам ни паниковал, все равно на них засматривается.

А потом Уилл поднимает руки и подается вперед.

И.

О-о-о.

Кажется, он сейчас ударит, да? Видимо, Майк совсем уж облажался и разозлил его, раз довел даже до такого – обычно Уилл ненавидит решать проблемы рукоприкладством, даже со всякими заслуживающими того уродами.

Но, что ж, сейчас это точно будет заслуженно.

Так что Майк зажмуриваясь, готовясь принять удар…

А вместо этого ощущает, как его обхватывают поперек спины надежные, знакомые руки, прижимая к крепкому и теплому телу.

Глаза тут же резко распахиваются.

О-о-о!

Но теперь это приятное о-о-о.

Такого поворота Майк не ожидал, поэтому ему требуется какое-то время, чтобы реальность осознать, справиться со своим теперь уже счастливо вместо панического сбивающимся с ритма сердцем. Но, видимо, зависает он слишком надолго, даже на объятия не успевает ответить, а Уилл уже резко от него отшатывается и, глядя испуганными, паническими глазами уже сам принимается частить:

– О, прости. Я не хотел… То есть, хотел, но не должен был… Я помню, что ты не… Э-э-э… Не хочешь со мной больше…

…не хочешь со мной больше обниматься, – понимает Майк то, что Уилл так и не договаривает, вспоминая свое масштабное фиаско в Калифорнии и то неловкое, кошмарное рукопожатие, на которое променял объятия от своего лучшего друга.

Как же ему сейчас хочется вернуться во времени и врезать себе прошлому!

Но зато он настоящий может исправить то, как облажался прямо сейчас, так что на этот раз вместо словесного ответа Майк сам подается вперед и сгребает Уилла в объятия. На секунду-другую тревожно замирает, ожидая реакции и гадая, правильно ли все сделал…

А затем наконец тело в его руках начинает расслабляться и обмякать, знакомые руки вновь обнимают в ответ, и он тихо-тихо, с облегчением выдыхает.

Какое-то время Майк просто позволяет себе наслаждаться этими объятиями. С тех пор, как Байеры вернулись в Хокинс, они, кажется, так ни разу толком и не обнимались – максимум соприкасались плечами и хлопали друг друга по плечу. Он очень, очень хотел, но просто не знал, как это инициировать, особенно учитывая, ну, фиаско в Калифорнии, а наличие на горизонте проблемы под названием Векна не оставляло времени на то, чтобы выход из ситуации отыскать и все обдумать.

Так что сейчас, после такого долгого перерыва вновь проваливаясь в знакомые ощущения, Майк чувствует себя так, будто сейчас впервые с отъезда Байерсов в Калифорнию по-настоящему живет, даже если это звучит ужасно драматично.

Все-таки Уилл всегда обнимался лучше всех и это не изменилось.

Его объятия – не слишком сильные и не слишком слабые, ненавязчивые, но надежные, оставляющие возможность выпутаться из них, если захочется, но и не создающие ощущения, будто Майк в них нежеланный гости.

А еще – самые теплые и самые правильные.

Но, понимая, что они не могут провести так вечность, даже если очень-очень хочется, он наконец тихо-тихо спрашивает, разбивая уютную тишину:

– Значит, ты меня не ненавидишь?

Когда Уилл начинает осторожно отстраняться, Майк крайне этим недоволен, и все-таки отпускает. К счастью, отстраняется тот не очень сильно, ровно настолько, чтобы они вновь смотрели друг на друга, когда отвечает с мягкой улыбкой:

– Ну конечно я тебя не ненавижу. Это восхитительно, Майк. Ты сам все сделал или тебе кто-то помог?

От накрывающего его облегчения Майку хочется счастливо рассмеяться. Вдруг, после этих нескольких мрачных дней, пока сам себя накручивал, мир вокруг вспыхивает новыми красками, и он широко улыбается, не без гордости отвечая:

– Все сам. Ну... Разве что папа помог мне научиться управляться с пилой и молотком, ничего себе не отпилив и не отбив.

– Мистер Уилер? – удивленно округляет глаза Уилл. – Серьезно?

– Да, я также сначала отреагировал, – расслабленно смеется Майк, жизнь которого вдруг кажется чудесной.

Продолжая шутливо переговариваться, они направляются к замку Байерсов и заходят внутрь. Он все еще ощущает легкую нервозность, пока Уилл с любопытством оглядывается вокруг, но она постепенно растворяется, потому что ни следа негативных эмоций в нем Майку не удается заметить.

Только счастье и восторг.

От чего он и сам ощущает себя переполняющимся счастьем.

Скользя взглядом по собственным развешенным рисункам, Уилл кривится и ворчит:

– Это все кошмарное старье, за которое мне стыдно. Я думал, ты давно все это выбросил.

– Конечно, нет! – оскорбленно выпаливает Майк. – Все рисунки, которые ты когда-либо мне дарил, я бережно храню. Наступит день, когда ты станешь великим художником, и тогда я превращусь в самого богатого человека планеты, продавая твои рисунки за миллиарды.

– Иногда ты такой идиот, – качает головой Уилл, но на губах у него теплая улыбка, а в голосе улавливается нежность, так что Майк только ярче светится.

Но потом Уилл вдруг немного хмурится, когда его взгляд останавливается на каких-то из рисунков.

Повернувшись к Майку, он указывает пальцем на то, что привлекло внимание, и спрашивает:

– Разве эти рисунки не были в старом замке Байерсом?

Скользнув ближе, чтобы получше рассмотреть, Майк понимает, что, да, это те самые рисунки, которые ему удалось спасти. Ощутив легкое смущение, он неловко проводит ладонью по волосам и признает:

– Ну… Я, вроде как, пришел сюда сразу после того, как вы уехали из города. Когда обнаружил здесь сплошные руины, то спас все, что только смог. А потом позвонил тебе и узнал, что вообще случилось… В общем, как-то так, – комкано договаривает он, пожимая плечами, потому что вспоминать тот их кошмарный разговор не особенно-то хочется.

– О, ясно, – тише произносит Уилл, выглядя немного грустным, когда и сам, видимо, вспоминает тот неловкий ужас.

Конечно, Майку совсем не нравится, что он грустит, даже немного.

Но, по крайней мере, разозленным или раздраженным не кажется, уже что-то.

Да и грусть быстро с себя сбрасывает, вновь светло заулыбавшись, когда обводит рукой пространство и выносит вердикт:

– Ты здорово постарался.

– Рад, что тебе нравится, – счастливо отвечает на это Майк.

***

Как бы странно это ни было, но, похоже, впервые за долгое время, ему наконец удалось не облажаться в отношении Уилла.

Ну кто бы мог подумать, а?

***

Укутавшись в разбросанные здесь пледы, они принимаются перебирать наброски кампаний Майка, которые он также люда притащил, и по большей части все сводится к тому, что Уилл принимается рассуждать, что еще можно вписать, оставляя завороженно слушать его и смотреть на него.

Хотя большую часть времени ему свойственно оставаться тихим, но рядом с людьми, которым доверяет, когда речь заходит о чем-то, что ему по-настоящему интересно, он может загореться настолько, что принимается безостановочно говорить, говорить и говорить, излагая все свои восхитительные идеи, и Майк обожает такие моменты. Обычно он всегда пытается не перебивать, что-нибудь добавляет лишь тогда, когда это нужно и уместно, а в остальном остается благоговеющим слушателем.

Вот так и сейчас.

Хотя он пытается не отвлекаться от того, что именно Уилл говорит – потому что ему правда, правда интересно! – но это оказывается немного сложно.

Потому что Майк то и дело все-таки отвлекается.

На ярко горячие, умные глаза.

На тонкие, изящные киски и широкие ладони сильных, взмывающих в воздух рук.

На изгибающиеся в теплых, ласковых, иногда немного азартных полуулыбках губы, которые ему так сильно, с каждой секундой все сильнее хочется попробовать на вкус.

На чуть взъерошенные волосы, которые тянет взъерошить еще больше собственными пальцами.

На поостревшие скулы.

На всего Уилла, в котором уже почти не осталось мальчишки, зато все больше и больше восхищающего Майка мужчины.

О, все-таки он так, так попал.

Проблема в том, что, похоже, на этот раз скрытным у него не получается оставаться, потому что Уилл в какой-то момент оборачивается к нему, и с теплой, но озадаченной улыбкой спрашивает:

– Что? Почему ты так смотришь на меня? У меня что-то на лице?

Прежде, чем успел бы себя остановить или вообще осознать то, что собирается сейчас ляпнуть, идиотский рот Майка уже выдает:

– У тебя на лице самая красивая улыбка, которую я когда-либо видел.

…та самая улыбка, которая, после его слов, моментально с губ Уилла сползает.

Только тогда до мозга наконец доходит, как сильно он сейчас облажался. Паника тут же подкатывает к горлу, пытаясь сместить собой сияющее счастье, и Майк уже готовится начать испуганно извиняться. Но затем вдруг происходит... что-то.

Потому что Уилл, вопреки опасениям, не злится.

Не отшатывается от него.

Не смеется, воспринимая это, как шутку.

Ничего из того, что можно было бы ожидать.

Вместо этого его взгляд вдруг опускается на губы Майка, а когда вновь поднимается и они смотрят друг на друга, то между ними будто пробегает разряд тока. Они превращаются в разно полюсные магниты, которые притягивает друг к другу, и ему, смотрящему в незнакомые потемневшие глаза Уилла вдруг нечем дышать.

А потом это просто случается.

Они движутся навстречу. Не сговариваясь. Абсолютно синхронно. По под такой оглушительный грохот сердца Майка, что от интенсивности этого звука должны покрываться трещинами стекла.

Где-то на полпути наконец встречаются губами.

И – о.

О-о-о-о-о.

Вот оно, то самое, о чем они говорили с Эл, но чего не чувствовали по отношению друг к другу.

Взрыв гребаных фейерверком, которые полностью выбивают из головы Майка воспоминания о чем-либо еще, кроме Уилла, сужают весь мир только до них двоих.

Это немного неуклюже и неловко, они сталкиваются носами и зубами, действуют чуть-чуть поспешно, но все равно так восхитительно, что, хотя он мнит себя кое-каким, посредственным писателем, но ему не хватило бы слов, чтобы это описать.

Оказывается, книги все-таки не совсем лгут.

Оказывается, так все-таки бывает.

Постепенно неловкость уходит полностью, они подстраиваются друг по друга, находят один ритм, руки Майка каким-то образом оказываются в чужих волосах, взъерошивая их сильнее, так, как хотелось уже, кажется, довольно давно – раньше, чем наконец осознал. В это время ладони Уилла оказываются на собственной пояснице, большой палец забирается под футболку, очерчивая опаляющую кожу линию и вырывающую из Майка сиплый выдох, оседающий на губах Уилла, пока их поцелуй становится интенсивнее, глубже. Они обхватывают губы друг друга губами, мягко тянут, и ему совершенно сносит крышу, фейерверки продолжают взрываются и вдруг он наконец.

Наконец все-таки понимает, отчего же весь этот постоянный шум вокруг чего-то, еще недавно казавшегося таким незначительным, как поцелуи.

Если это бывает так…

Что ж.

Теперь Майк действительно понимает.

Будь у него такая возможность, он бы больше никогда в жизни от губ Уилла не оторвался.

Но сделать это, оторваться друг от друга, им все-таки приходится. Когда они, тяжело дышащие, вновь пересекаются взглядами, Майк видит в глазах напротив тот же эйфорийный, восторженный шок, который ощущает сам.

Вот только, пока по его собственным губам расползается улыбка.

Восторг в глазах Уилла уже сменяется ужасом, с которым он отшатывается, принимаясь частить:

– Прости меня! Прости, Майк. Мне очень, очень жаль. Мы можем сделать вид, что этого не было? Давай просто… Просто забудем…

Пузырь счастья внутри Майка ломается, оставляя после себя впивающееся во внутренности осколки, будто был стеклянным. Вот значит, как. Так Уилл считает это ошибкой? Для него, наверное, так и есть. Просто досадная случайность. Наверное, надо отступить. Попытаться улыбнуться. Самому извиниться. Но он, все еще не отошедший от только что случившегося, сейчас оказывается не в состоянии контролировать свой рот, так что не отслеживает тот момент, когда из него вырывается сиплое:

– А если я не хочу забывать?

– Что? – пораженно выдыхает Уилл, и Майк понимает, что отступать теперь уже некуда.

Он только что поцеловал своего лучшего друга, к которому у него уже пойти пойми сколько времени безответные чувства – как долго это на самом деле длилось и нарастало, превращалось из платонического во что-то большее до того момента, пока наконец осознал?

А теперь сказал, что не хочет об этом забывать.

Поздно отступать.

Поздно притворяться.

Поздно, да не особенно-то и хочется.

Хотя Майку до одури страшно, часть его нуждается в том, чтобы Уилл знал. Потому что, хотя огромная его часть утверждает, что это ужасно и неправильно, стыдиться своих чувств к нему не получается.

Не тогда, когда они – лучшее, что только есть внутри собственного нутра.

– Я говорю, что не хочу забывать, – выпрямляясь, произносит Майк решительнее, даже если на самом деле совсем себя так не ощущает, пребывая в ужасе от своей необоснованной смелости. – И я не знаю, за что ты извиняешься. Это же я…

Шумно, с силой выдохнув, Майк смотрит в растерянные, уязвимые глаза Уилла и решает.

Сейчас или никогда.

Его лучший друг заслуживает знать правду, хватит уже ему лгать.

– Я хотел этого. Поцеловать тебя. Мне жаль, если я сделал то, чего не хотел ты, но я не могу пожалеть о том, что хочу этого, – тверже произносит он. – Это было, возможно, лучшее, что случилось со мной за всю жизнь, и я… У меня к тебе чувства. Я влюблен в тебя, Уилл.

Вот оно.

Сказано вслух.

Раз небо пока что не упало, надо пользоваться случаем и продолжить, используя неожиданный прилив храбрости, который вряд ли случится когда-нибудь еще.

– Уже какое-то время, не знаю, как долго. Я осознал это я в тот день, когда ты впервые использовал свои способности и спас меня от демогоргона. Я держат тебя бессознательного у себя на руках, был в ужасе при мысли о том, что могу тебя потерять. Понимал, что, будь у меня выбор – я бы без сомнений променял свою жизнь на твою. Или жизнь всего мира на твою. Что угодно, лишь бы ты жил. Вот тогда что-то наконец щелкнуло, и я все понял, Уилл. Многое вдруг стало настолько ясно.

Тогда у Майка не было возможности полностью это прочувствовать, потому что они находились буквально посреди ада и ему казалось, что его лучший друг умирает у него на руках.

Но все равно он вспоминает свои ощущения от того осознания.

Лихорадочный поток мыслей.

Все, что обдумывал после, когда наконец появилась возможность, и с кривой улыбкой объясняет:

– До меня наконец-то дошло, почему мне так сложно было написать для тебя хотя бы одно письмо. Потому что я не мог написать о том, что чувствую на самом деле, понимаешь? Я не мог об этом даже думать. У меня не хватало храбрости. Так что все мои попытки тебе написать мне самому казались фальшивыми и ужасными. Знал бы ты, сколько бумаги я исписал в попытках выдать хоть что-то стоящее!

Из горла вырывается сиплым, невеселый смешком, и Майк качает головой, продолжая:

– Но ничего не выходило. По этой же причине я не мог написать для Эл те самые слова. То есть, я чувствую это к ней, но не так, как это подразумевалось бы в письме, понимаешь? Так я это чувствую к тебе. Но к ней? Только как к другу. И то неловкое, кошмарное рукопожатие… Я просто не знал, как обнять тебя, когда я настолько запутался в своих чувствах к тебе, которые меня пугали и которых я не понимал. Я так глубоко зарылся в свое отрицание, что мне понадобилось почти пережить твою смерть на моих руках, чтобы наконец-то дошло. Зато теперь мне все ясно. Но это… Я не хочу, чтобы это разрушило все, понимаешь, Уилл? – тише и отчаяннее выдыхает он. – Ты все еще мой лучший друг. Я хочу, чтобы ты был им всегда. Я уже чуть все не разрушил и не могу это повторить. Поэтому… Мои чувства к тебе никак тебе не помешают, Уилл. Я обещаю. Просто… Просто не ненавидь меня и не отворачивайся от меня, ладно? Я не знаю, как это пережить.

У Майка такое ощущение, будто он разрезает себе наживую грудную клетку, вытаскивает из-за ребер сердце, а теперь вместе со всеми уязвимыми, болезненно-искренними словами протягивает его, дарит Уиллу, ожидая своего приговора.

Того, что вот сейчас опрокинут на землю и растопчут…

Хотя нет.

Так его лучший друг ни за что не поступит. Скорее уж вежливо и тактично, болезненно-мягко вернет его обратно и откажется принимать.

Но это будет только еще хуже.

По крайней мере, отвращения и презрения в выражении лица Уилла Майк пока что не улавливает, и хотя он знал, что так и будет, все равно ощущает небольшое облегчение среди тонн боли и страха внутри себя.

Ну, это хотя бы что-то.

Какое-то время Уилл так и продолжает пораженно на него смотреть, будто у него все никак не выходит осознать слова Майка и поверить в них, а затем наконец тихо выдыхает:

– Ты что, действительно не знаешь?

– Чего не знаю? – хмурится непонимающе Майка.

Из Уилла вырываются несколько ошарашенных, невеселых смешков прежде, чем он отвечает:

– То, что я уже, наверное, несколько лет в тебя влюблен, ты, идиот. Я же был таким очевидным! Как ты можешь не знать?

– Подожди. Что? – сипло и пораженно выдыхает Майк.

Из всех возможных сценариев этого разговора такого он точно не ждал. Страх сменяется чистым шоком, непониманием, такой оглушенностью, будто его чем-то по макушке огрели, когда совсем сорванно выдыхает:

– Ты в меня… Что? Как? Почему?

– Вот и я теперь задаюсь вопросом, что, как и почему, если ты такой слепой придурок, – фыркает Уилл уже веселее, кажется, начиная приходит в себя, пока в глазах у него недоверие сменяется надеждой и опасливым, робким счастьем.

– Ты влюблен в меня, – ошарашенно произносит Майк, пытаясь как-то осознать эту мысль, и, когда Уилл не принимается тут же спорить и утверждать, что он несет какую-то чушь и все не так понял, уверенней повторяет: – Ты влюблен в меня, – а затем, ощущая, как по губам расползается все шире улыбка по мере того, как он наконец начинает осознавать и верить, что это не сон, благоговейно выдыхает вновь: – Иы влюблен в меня.

– Сколько еще раз ты теперь должен это повторить, чтобы успокоиться? – с очевидной нежностью закатывает глаза Уилл, и улыбка Майка становится уже такой широкой, что ноют скулы.

– Не знаю. Сто раз? Тысячу? Миллион? Это звучит так восхитительно, что я мог бы повторять вечность…

– Ты идиот.

– Ага. И идиот. И слепой придурок. И до одури влюблен в тебя, пока ты влюблен в меня, и это точно не сон? – выпаливает ошалелый, счастливый Майк, физически ощущая разгорающийся внутри него свет, и оказывается вознагражден ответным смехом Уилла.

– Ладно. Отлично, – пытается он тут же изобразить серьезность, но не очень-то успешно с этим справляется. – С этим пунктом мы с тобой, кажется, разобрались. Дальше-то что?

– Не знаю. Будет счастливыми? Если… Если, конечно, ты хочешь быть со мной, – уже неуверенней и тише выдыхает Майк, пока свет внутри него приглушается, тускнеет, потому что он вдруг осознает этот ужасный факт.

Даже если их чувства взаимны, это еще не значит, что Уилл хочет чего-то большего.

Тем более, если Майк действительно, как слепой придурок, ничего не замечал.

Теперь Уилл злится ан него?

О, у него есть все право злиться…

– Конечно, я хочу, – тем не менее, уже отвечает он прежде, чем тревога разрослась бы по-настоящему, и сам тише, уязвимее добавляет: – Если, конечно, хочешь ты.

– Еще бы я не хотел! – возмущеннее выпаливает Майк. – То есть… Мы теперь вместе?

– Похоже на то.

Пару секунд они просто счастливо друг на друга смотрят, а затем Майк, потому что он, ну, идиот, не переставая завороженно пялиться в глаза напротив, оттягивает кожу у себя на предплечье и морщится от боли, пока обеспокоенный Уилл пододвигается к нему ближе.

– Ты что творишь? – спрашивает он, потянувшись вперед, рассматривая руку, а Майк лишь вновь счастливо отвечает:

– Пытался убедиться, что это не сон. Было больно, не сон. Теперь подтверждено.

– Ты такой идиот, – немного беспомощно выдыхает Уилл.

Так что Майк до крайности довольно провозглашает:

– А ты теперь с этим идиотом застрял.

– Так и есть. Но знаешь, что самое ужасное? – делает большие глаза и заговорщическим тоном спрашивает Уилл, и Майк, подражая ему, отвечает в схожих интонациях:

– Что?

– То, что я даже ни о чем не желаю.

Пару секунд они вновь просто смотрят друга на друга, а затем взрываются хохотом.

Когда Майк пробует смех Уилла на вкус, это оказывается лучшим, что ему в принципе приходилось пробовать. В этот момент он понимает, что стоило пройти через все это.

Изнанка, демогоргоны, Векна.

Чтобы все-таки оказаться в этой секунде.

***

Пазл наконец складывается.

Теперь по-настоящему.

Определенно, Майк и сам ни о чем не жалеет.