Work Text:
Рокэ далеко не сразу заметил, что что-то не так.
Справедливости ради, у него был повод не заметить: после ритуала Излома, когда они поворачивали вспять события большей части года, некоторое время он провёл в беспамятстве, а после — в восстановлении порядка в стране (да и немного в мире), где не все понимали, что делать с предоставленным им вторым шансом.
А восстановить порядок надо было непременно: Оставленная, следившая за их ритуалом, предупредила, что если до Весеннего Излома они не достигнут положенной гармонии, изменения могут не удержаться на месте.
Этого едва ли кому-то хотелось: когда на Зимний Излом они проводили ритуал, Золотые земли уже был наполовину разрушены эпидемией бесноватых. А новый ритуал они бы они уже не провели, они и прошлый неполным составом: Скалы и Волны были мертвы, и Рокэ вернул только Скалы. Ричард Окделл, выведенный из смерти прямо в церемониальный зал в сердце Лабиринта, едва ли до конца понимал, что творится вокруг него, но безропотно подтвердил клятву Ракану. Рокэ предпочёл бы сделать вид, что клятва предназначалась не ему, но уже не получалось: мир висел на волоске, они отстраивали звучание всех струн заново, и ничего уже не имело право звучать фальшиво.
Скалы присягнули Сердцу, и Рокэ смог сделать так, что никогда не существовало солёного озера на месте замка Окделл, и разлом в Надоре закрылся. Вернее, не открывался никогда.
Молнии присягнули Сердцу — Робер смотрел умоляюще, и, вздохнув, Рокэ отвёл нанесённый удар Катарине, пулю Моро, подрезанную подпругу… да и весь злосчастный поход, начатый в Сакаци.
Ветер присягнул Сердцу — и Рокэ криво улыбнулся, потому что Баата Кагетский выигрывал меньше всего для себя, смерть его отца и поражение его страны лежали за пределами их возможностей, да, если честно, и желаний. Но именно с ним убралось зловоние раттонов, и многие заклинания перестали действовать, а те, кто были слишком сильно с ними связаны, будь то колдун или заколдованный, упали на землю бездыханными.
Волны хотели присягнуть Сердцу — но за спиной Валентина Придда встал Альдо Ракан. Он молча отодвинул Валентина, вздёргивая гордый подбородок, а потом, помедлив, опустился на колено.
Волны присягнули Сердцу. И скверна в колодцах опустилась ко дну, а потоки чистой воды разбавили её, заставляя стать ничтожно малым осадком в новых колодцах. Стоял Агарис. Морисский флот не достиг его берегов, увидев знамение, которое заставило их повернуть обратно.
Тысячи людей жили снова, и память о смерти и увечьях стелилась за ними смутным сном, от которого они желали очнуться, но никак не могли сделать этого до конца. Кровь стекала по ладоням и босым ступням Рокэ, и ширилось алое пятно на рубахе, пока спереди она не оказалась полностью замаран. Рокэ не видел этого, впрочем: густые капли, текущие со лба, заставили его закрыть глаза, пережидая, когда чёрная зараза проклятия вытечет вместе с кровью.
Верность четырёх Повелителей принадлежала ему, и только потому он ещё стоял. Но когда они закончили, когда услышали предупреждение Оставленной — темнота приняла его и не выпускала почти месяц, пока тело горело в лихорадке.
Те, кто спустились за ним в Лабиринт, и те, кто вышли из него благодаря нему, доставили его в столицу, как ему потом рассказали. Робер поспешил во дворец, помогать Катарине и ошеломлённому Фердинанду; Альдо уехал вместе с Баатой. Валентин недолго колебался, прежде чем присоединиться к Роберу.
Ричард выхаживал Рокэ.
Рокэ этих дней не помнил, он пришёл в себя, когда в дом уже вернулся Хуан с его отрядом, когда Хуан привёл прятавшихся в городе слуг, которым больше не от чего было прятаться. Никто не признавался, что сказал им Ричард, что они не решили не вышвыривать его из дома, но Хуан оговорился однажды, дав понять: в те первые дни Ричард здесь был совершенно один. В суматохе всем показалось, что при Рокэ остаётся кто-то ещё, но нет. И, видимо, именно потому, что Рокэ был жив и даже на пути к выздоровлению, когда Хуан приехал, он и не оспорил право Ричарда находиться здесь.
Сквозь беспамятство Рокэ чудились голоса: один произносил слова заносчиво и горделиво, в другом перекатывалась глухая ненависть. Но, когда он пришёл в себя, Хуан говорил уже только ровно, а Ричард…
Рокэ не сразу понял, когда его сиделка превратилась в его тень. Дом наполнили люди, в спальне толпились лекари, Ричарду уже ничего не надо было делать, и он спокойно сидел в углу, сложив на коленях руки, и ждал поручений. Рокэ, у которого голова гудела от постоянного гвалта, отправил его во дворец за новостями, и Ричард вернулся с докладом в лучшем виде, с письмами от коронованной четы и Робера. Так повелось и дальше: предупредительности в Ричарде не зародилось, но он, ничего не говоря, брался за всё, что ему велели, и порой даже предугадывал пожелания Рокэ. В тот момент это было очень на руку, ни один человек не был лишним, и даже то, что Ричард ничего не пытался обсудить, хотя обсудить им было что, Рокэ устраивало. Прошло несколько недель, прежде чем он спросил хотя бы:
— Вы уже написали родным? Или они вам?
Ричард посмотрел на него странно. Впрочем, он уже смотрел так этим вечером, потому что, когда он вернулся с донесением, Рокэ уже слишком засиделся в кабинете за работой и, выслушав, налил им обоим Чёрной крови, словно события и впрямь повернули вспять, и никто ничего не помнил.
— Я пока что не получал писем. — Помедлив, Ричард продолжил: — Если вы разрешите, я хотел бы написать им, герцог.
Сквозь усталость Рокэ пробилось удивление, но оно не было настолько велико, чтобы переспрашивать. Жители Кэртианы боролись сами с собой, не понимая, какие их воспоминания теперь правдивы, и странно вели себя многие.
— Помилуйте, на такое вам моё разрешение не нужно, — пожал плечами Рокэ. — Надеюсь, ни одна из герцогинь, да и все остальные тоже, свою смерть чётко не помнят, но успокойте их в любом случае. Именно это же нам и нужно в конце концов — чтобы все приняли это изменение.
— Спасибо, — глухо сказал Ричард, и дальше они пили молча. И не так долго, увы, потому что Рокэ всё ещё не оправился до конца, и иногда усталость сшибала его с ног куда сильнее, чем несколько бутылок касеры.
Но порядок удержался. Когда они спускались в Лабиринт в назначенный им срок, люди уже по большей части привыкли. Идея Катарины объявить исчезнувшую жизнь наваждением Леворукого, в конце концов оказалась удачнее всех: даже если многие не поверили, это было такое удобное объяснение. Особенно для тех, кто не хотели задумываться о том, что могли кого-то разорвать голыми руками.
— Люди будут верить в то, во что хотят верить, — сказала Катарина и твёрдо посмотрела за плечо Рокэ. И он знал, что Ричард, которому и предназначался этот взгляд, вздрогнул всем телом.
Но молча принял нанесённый удар.
Слишком часто он молчал, и Рокэ принял это за нежелание провоцировать окружающих, с частью которых его связывали сейчас не лучшие отношения. Потому что всё-таки все помнили слишком много.
— Хотите, я отпущу вас в Надор? — прямо спросил Рокэ после того визита во дворец. — Или в Кагету, если Альдо Ракан ещё там.
Ричард отвёл взгляд и помотал головой:
— Нет, если вы позволите, я хотел бы остаться при вас, герцог.
Странное обращение всё-таки, учитывая, что в титулах они были равны. Но Ричард предпочитал теперь его, и Рокэ не спрашивал, подозревая, что про себя тот может думать и что похуже. Например, “король”, “Сердце Мира” или ещё что-то, чем Рокэ никогда не хотел бы зваться.
— Мне понятно стремление уцепиться за долг, — почти мягко произнёс он. — Но всё же тогда вы оказались бы в окружении людей, которые относились к вам теплее, чем относится цвет столицы.
— Это не важно, — очень ровно ответил Ричард. — Моё место здесь.
Отговаривать его было откровенно невыгодно, и Рокэ не стал.
А стоило бы, потому что, быть может, побеседуй они подольше, испытание в Лабиринте не стало бы для Рокэ таким сюрпризом.
А сюрпризов он с недавних пор совсем не любил.
— Ты и те, кого ты выбрал, держат мир, — сказала Оставленная, и создалось впечатление, что она, возможно, и не обязательно этим довольна. Или, конечно, у Рокэ разыгралась паранойя. — Но вернул ли ты на самом деле узы верности себе, Сердце? Ведь именно из-за того, что ты не уберёг их в прошлый раз, Кэртиана едва и не погибла.
Конечно же, она обращалась к Рокэ именно так, как он не хотел. Конечно же, она ставила ему в вину те поступки, про которые он и не знал, что должен или не должен их совершать. Но незнание не освобождало от ответственности, это он уже уяснил про законы, на которых стоял их мир. И спасибо ещё, что при такой заведомой жестокости им вообще позволили что-то исправить.
— Полагаю, на слово мне не поверят? — сухо уточнил Рокэ, и Оставленная, ну разумеется, кивнула. — Что же, и как я должен доказать?
Улыбка на лице, столь похожем на его собственное, ему совершенно не нравилась. В том числе тем, что, как он сильно подозревал, он улыбался вот так же неприятно.
— Очень просто, — сказала женщина, которой он был обязан существованием не меньше, чем матери с отцом. — Выбери любого из своих Повелителей и прикажи, чтобы его воля стала твоей. Я прослежу, чтобы так и было, но учти: это подействует только на того, кто верен тебе полностью, без сомнений.
— Сомнения вообще-то людям свойственны, эрэа, — проворчал Рокэ, и его обожгло нечеловеческой синевой взгляда.
— Будь благодарен, что я не требую, чтобы проверку прошли все четверо, — холодно сообщила Оставленная, и, пожалуй, гибели мира она всё же не хотела. Иначе и правда испытала бы всех Повелителей.
Рокэ невольно посмотрел на Альдо с Баатой. Вот уж кто спелся и, конечно, уже плёл интриги, даже если и с оглядкой на то, что расшатать сейчас равновесие означало обречь Кэртиану и себя. Выражение лиц у обоих было таким вдохновлённо-верноподданическим, что Рокэ не повернулся бы к ним спиной ни на мгновенье, не то что не указал бы на них в испытании.
На Зимний Излом он выбрал бы Робера. Он хорошо понимал его, а Иноходец стремился к лучшему для Талига, и это лучшее связывал с Рокэ. Тогда они легко прошли бы испытание.
А сейчас за Робером так явно виделась тень Катарины, будто бы та тоже спустилась в Лабиринт, а не находилась в Тарнике со всеми своими четырьмя детьми. Всё было очень предсказуемо: как бы они сейчас ни союзничали, Катарина не изменила своей натуре и переманила к себе того, кого считала полезным. Положа руку на сердце, Рокэ на её месте поступил бы так же.
Впрочем, на самом деле он с самого начала определился с выбором: после последних месяцев Ричард подходил более чем логично. Он и сам понял, когда встретил взгляд Рокэ, и склонил голову, пробормотав: “Моя воля — ваша воля”.
— Его, — сказал Рокэ Оставленной. — Испытай его.
Она кивнула, и лиловая дымка окутала Ричарда, заставляя стекленеть глазами.
— Поговори с ним, — всё с той же неприятной улыбкой предложила то ли богиня, то ли демоница. — Так мы поймём, подчиняется ли Стихия Сердцу или пытается взбунтоваться.
Рокэ вздохнул, проводя пальцами по векам и тем отгоняя подступающую головную боль. Древние силы казались мелочными как никогда.
— Ричард, скажите для эрэа, вы мне подчиняетесь или нет?
— Подчиняюсь, герцог, — ровно ответил тот.
— Полностью? — спросила Оставленная, и, да, в её голосе была насмешка.
А вот в голосе Ричарда — нет.
— Полностью, — без колебаний сообщил он.
— Полагаю, — Рокэ бросил усталый взгляд на уважаемую прародительницу, — эрэа хочет намекнуть, что не должны бы, учитывая нашу общую историю.
— Учитывая нашу общую историю, как раз должен, — всё ещё очень спокойно ответил Ричард, и что-то Рокэ не нравилось, помимо всей глупости ситуации.
— И вы не будете поднимать против меня бунт? — всё же уточнил он, чтобы соблюсти формальности.
— Если позволите, не буду, — сказал Ричард, и Рокэ ударило: странным в его поведении было то, что оно ни капли не изменилось. Словно он и так уже все эти месяцы жил без своей воли.
На языке горчило. Но Рокэ заставил себя учтиво поклониться Оставленной:
— Эти ответы вам подойдут, эрэа?
Они ей подошли.
Когда они пятеро покидали Лабиринт, Робер неверяще спросил:
— Неужели действительно всё? Мы… спасли Кэртиану и спаслись сами?
— Пока следующие Повелители не ввяжутся в войну со следующим Сердцем, полагаю, да, — хмыкнул Рокэ, и взгляды, которыми он обменялся с Баатой и Альдо, намекали: он вполне понимает, что, может быть, и не следующие.
— Ну что вы, так не будет, — почтительно улыбнулся Лисёнок. — Раньше мы ведь просто не знали, кто — Сердце. Теперь мы этого уже не забудем.
Если мир не рухнет до следующего Излома, это будет невероятным чудом. Очень, очень невероятным.
— Прекрасно, мы можем расходиться каждый своей дорогой, — усмехнулся Рокэ, мысленно уже выписывая Марселю должность посла Талига в Кагету. — Меня, знаете ли, утомили все эти ритуалы, и я намерен пить. Никого, кроме Ричарда, с собой не приглашаю.
— Как жаль, что теперь вы доверяете только тому, кого проверило колдовство, — хлопнул длинными ресницами Баата. — Лучше бы нам всем позволили доказать свою верность!
Рокэ рассмеялся: несмотря на грядущие проблемы, которые принесёт кагетский правитель, чувство юмора у него, конечно, было отменное.
Ричард молчал всю дорогу до лагеря, словно заклинание с него так и не сняли. Но его сняли, и что-то он о себе понял сам тоже, потому что во взгляде, который он безуспешно прятал, читалось беспокойство. Ну, хоть что-то.
Хуан получил приказ никого к ним не пускать, и, садясь в палатке у жаровни, Рокэ почти почувствовал себя в Варасте. Хотя Ричард слишком вырос с тех пор — серьёзно, даже Эгмонт не был таким высоким, — чтобы иллюзия задержалась сколько-нибудь надолго.
Рокэ снова разливал им вино. Правда, теперь и это вызвало у Ричарда беспокойство.
— Я это делаю вовсе не потому, что не хочу принимать бокал из ваших рук, — заметил Рокэ, отпив. — Уж не после того, что вы только что продемонстрировали в Лабиринте.
Ричард только низко опустил голову, не притрагиваясь к вину, хотя Рокэ велел взять лучшее из подвалов особняка. В конце концов, с равным успехом могло оказаться, что они его выпили бы перед концом света.
Так хотелось впасть в старые привычки и насмешками и уколами вывести Ричарда из себя. Он всегда так забавно вскидывался, не удержался бы и сейчас. Если бить по больному — ничего не осталось бы от его ровного тона.
Не осталось больше никаких старых привычек, всё. Они слишком дорого обошлись в прошлый раз.
Рокэ спросил на этот раз действительно мягко:
— И зачем вы решили жить только с моего позволения, Ричард? Никакой мой статус того не стоит.
А всё-таки он вскинул голову. В каком-то смысле было приятно это видеть.
— Это не то, что вы думаете, герцог, — тихо сказал Ричард. Сутулясь и словно стремясь стать меньше.
— Вы же буквально моего позволения спрашивали, — напомнил Рокэ. — Я не понял сразу, признаю, но после Лабиринта не мог не подумать о наших предыдущих разговорах. Мне очень хочется надеяться, что я вас не сломал: такой цели у меня не было.
Ричард резко выдохнул от неожиданности, и вот что именно стало для него неожиданным?
— Я не… — он сглотнул. — Если бы я себя заставлял, испытание бы я провалил. Но вы думаете, что я это из-за вас так поступаю?
Рокэ задумался, наклонив голову к плечу.
— Нет, скорее всего, из-за себя, — вынес он вердикт. — Что-то вы себе опять наговорили и следуете этому. С самого начала, верно? Вас так впечатлила необходимость выхаживать меня после прошлого нашего спуска в Лабиринт?
— Я привёл лекаря, — возразил Ричард. — Сам бы я не справился.
— И это было разумно, — кивнул Рокэ. — А вот всё остальное — уже не очень, вам так не кажется?
— Нет, — Ричард посмотрел на него. — Мы ведь всё-таки прошли испытание. А если бы я не решил…
Он не договорил, хотя Рокэ подождал.
— Верность Сердцу, — наконец сказал он и сам поморщился от своих слов. — Верность Сердцу не должна равняться отказу от себя. Мне было бы печально, реши вы уморить себя таким чудовищным образом.
Ричарда наконец проняло: он тяжело задышал, словно пытаясь не сорваться во всхлипы.
— Разве… я не заслужил? — наконец-то потеряв ровный тон, спросил он. — Вы же сами слышали, Повелителям и Сердцу враждовать нельзя, а я… я собирался вас убить. Не один раз.
— Вам не помешало бы заразиться от кого-то из своих друзей отсутствием совести, — пробормотал Рокэ, вставая.
— От вас, например? — горько фыркнул Ричард.
— Например, от меня, — согласился Рокэ, отставив бокал и нависая над бывшим оруженосцем, который, к счастью, сидел, иначе нависнуть бы не получилось уже совсем никак. — Браво, хороший выпад. Можно?
— Что?.. — непонимающе посмотрел на него Ричард.
Рокэ его обнял.
Случалось ему обнимать деревья и скалы мягче и живее, чем тело под его руками сейчас.
Но это было в старой сказке, которую Рокэ не помнил полностью: надо не разжимать рук, чем бы ни обернулся тот, кого ты держишь, и хорошо, если эта статуя будет из холодного железа, а не раскалённого…
Он стиснул Ричарда крепче, и в его солнечное сплетение уткнулся лоб.
По железной статуе прошла дрожь. Потом ещё и ещё.
— Ну, ну, — ласково, как успокаивая жеребёнка, проговорил Рокэ. — Всё теперь уже хорошо, вы же помните? Не было захвата столицы. Не было гибели вашего замка.
— Я всё равно пытался вас убить, — тихо сказали снизу.
Рокэ согнулся ещё и упёрся подбородком в русую макушку.
— Это пытались сделать столько людей, что, право, я перестал придавать этому значение, — легкомысленно произнёс он.
Стального обруча рук вокруг талии он не ожидал.
— Это имеет значение, — с яростной убеждённостью выдохнул Ричард. — Для меня ваша жизнь имеет значение.
Рокэ невольно улыбнулся. Хорошо бы, не так неприятно, как Оставленная, нет, после лицезрения её оскалов и эти привычки тоже решительно придётся менять.
— Надеюсь, вас не огорчит, если я скажу, что мне это приятно слышать?
Стальной обруч сжался крепче. Возможно, Ричард слышал те же сказки.
— Вам не надо изображать, что вам не всё равно, — а вот сказал он глупость. — Я останусь вам верен и так.
Рокэ вздохнул. Он пытался смотреть на мир глазами Ричарда: который не так уж обязан был быть верен человеку, а не Сердцу, никто так уж не обязан, можно прекрасно союзничать и без этого. Но Ричард расплатился жизнями семьи за то, что выбрал.
— Я не хочу, чтобы вы меня боялись, — сказал Рокэ задумчиво. — И несли эту верность как наказание. Право, вы думаете, я не пытался бы вас убить, поменяйся мы ролями?
— Но я… — Ричард судорожно вздохнул.
— Вы будете со мной пить, — поставил его перед фактом Рокэ. — Вы преступно мало ознакомились с кэналлийской кухней, поэтому в ближайшее время я это исправлю. И если мне наконец выдадут отпуск, а вы всё ещё не научитесь ценить радости жизни — я отвезу вас в Алвасете, и уж море-то вас сразит, оно сражает всех.
— Я вас не понимаю, — несчастно произнёс Ричард. И это было лучше, чем ровный тон, но хуже, чем счастливый.
— Дикон, — Рокэ прижал его к себе покрепче. — Дикон. Можете не понимать, это не страшно. Главное, не пытайтесь и правда жить моей волей, это же отвратительно, жить волей другого человека, клянусь, я бы не смог даже ради спасения Кэртианы. Какой мне смысл быть Сердцем Мира, в котором люди вот так пытаются убить свою душу?
— Эр Рокэ, — пробормотал Ричард почти невнятно. Но Рокэ услышал.
— Да, — сказал он. — Просто по имени можно тоже. Или вас ради этого надо напоить?
Ричард помялся и сказал:
— Я не хочу продолжать этот разговор пьяным. Простите.
Если не придираться, можно было засчитать это за проявление наконец-то своей, а не чужой воли. Рокэ ведь и собирался начать с мелочей.
— Значит, не будете. Но можете предложить, как хотите отпраздновать. В конце концов, я всё ещё должен вам за спасение моей жизни.
Ричард всё-таки фыркнул так, что всхлипнул.
— Давайте не будем считаться, кто за что должен, — попросил он.
— Это устроит меня ещё больше, — Рокэ легко коснулся губами тёмно-русой макушки. — Но праздновать всё же придётся. Я, знаете ли, достиг цели, которой жил с Зимнего Излома, и мне нужна новая. Убедиться, что вы не разучились радоваться жизни, вроде бы цель неплохая, согласны?
— Я не разучился, — пробормотал Ричард, и Рокэ верил теплу их объятия. Но говорить не стал: хотя бы поддразнивание он может ведь оставить среди своих привычек?
— Придётся доказать делом, — с преувеличенной суровостью ответил он. — И можете не сомневаться, что в этом испытании вы коротким разговором не отделаетесь.
Ричард фыркнул снова. Просто и обычно на этот раз, и это было славно.
Рук они не размыкали ещё долго.