Work Text:
Отец говорит: только не плачь.
Отец говорит: отступай, затаись.
Говорит: раздобудь оружие. Если негде раздобыть – сделай сам. Если не можешь сделать – найди укрытие.
Если нет укрытия – беги.
Отец говорит: только не плачь.
И не оглядывайся.
Понял?
Мы с отцом живем в лесу. Я умею читать следы животных. Различаю голоса птиц. В птицу я могу попасть с расстояния в сто шагов (отец говорит: потом сможешь бить и дальше). Птиц мы не едим, ловим кроликов или белок. Но мне разрешается оставлять перья. Я храню их под подушкой: синие, бледно-зеленые, голубые.
Я могу взобраться на самую верхушку дерева.
Могу вырыть укрытие в снегу.
Могу найти дорогу из любого места, где оставит меня отец. Я всегда нахожу дорогу к нашему дому. Если выходит быстро, отец доволен. Он никогда не говорит, но я вижу.
Утром мы тренируемся. Бег, стрельба, ближний бой. Владение ножами. Я кидаю ножи в чучело у сосны. Отец кидает тоже. Клинки мелькают в воздухе: вж-ж-жх. Потом мы умываемся в ручье. Вода ледяная, щиплет щеки. Иногда у меня появляются ледышки на ресницах. Это смешно, но отец не смеется. Он говорит: вытрись. Он говорит: не вздумай простыть, Стиви.
Но я никогда не болею. Может, он просто забыл.
Днем мы занимаемся хозяйством.
Вечером я учусь (немецкий, французский, японский; Морзе, Брайль, язык жестов; морские узлы, отмычки, тактические укрытия, ядовитые ягоды, взрывчатка; география, математика, история. Скука).
Ночью мы смотрим на звезды.
– Что это? – говорю я, указав пальцем.
– Это Орион, – говорит отец.
– А там?
– Малая Медведица.
– А это?
– Венерин Волос.
– А тут?
– Не помню, – говорит отец. – Ложись спать, – говорит отец.
Дома всегда тепло из-за печки, но на улице снега мне по пояс.
Мы с отцом осваиваем ближний бой, он теснит меня к оврагу. Кидаю ему в лицо горсть снега (тактический прием: отвлечение внимания). Теперь у него снег в волосах, на лице, во рту. Он застывает. Кидаю еще, пока он не опомнился. Делаю подсечку. Падает, наступаю коленом на горло.
– Сдаешься?
Он не отвечает. Даже не моргает.
– Сдаешься?
Нет ответа.
– Папа?
Я наклоняюсь над ним. Он перекидывает меня через голову, фиксирует руки. Не могу вырваться, не могу шевелиться. Железная рука обжигает холодом.
Отец говорит: не давай врагу шанса.
Он говорит: сразу бей до конца.
Он говорит: и не зови меня «папа».
Когда приходит весна и кролики меняют окрас, снег сходит. Под ним – коричневая земля, и еще – темно-зеленая трава, пучки тут и там, как на болотах. Утром я слышу больше птичьих голосов: это птицы, которые зимовали в других местах.
Теперь они вернулись, а мы уходим.
Отец говорит: нельзя долго оставаться на одном месте.
Он говорит: или нас поймают.
Я убиваю птицу с расстояния в двести шагов. Я прячу перо в дорожной сумке. Темно-красное, с белыми пятнами.
Мы живем в пустом доме, окна заклеены газетами.
Свет включать нельзя.
Воду открывать нельзя.
К двери подходить нельзя.
Ночью я слышу, как двумя этажами ниже кто-то плачет. Голос женский. Я думаю: это может быть моя мама. Отец никогда не говорит о ней. Но я знаю, что где-то она должна быть. У всех живых существ есть мама и папа, так устроено в природе.
Мы лежим на матрасе, завернувшись в одеяло. Я смотрю на крысу в углу. Я мог бы поймать ее, но мы не едим крыс.
Отец говорит:
– Если нас обнаружат?
– Отступлю, затаюсь.
Отец говорит:
– И потом?
– Найду оружие.
Отец говорит:
– А если не сможешь?
– Тогда сделаю сам. Что-то железное, что-то стеклянное. Что-то, что можно заточить. Что-то, чем можно удушить. Что-то тяжелое, чтобы ударить. Мои пальцы могут стать оружием – я знаю, куда нажать, чтобы человек перестал дышать.
(Я смотрю на крысу. Она прячется в тени, блестит глазами. Крыса умная, крыса боится.)
Отец говорит:
– Ну а если не сможешь сделать?
– Тогда убегу.
Отец говорит:
– А если меня схватят?
– Все равно убегу.
Отец говорит:
– А если я буду кричать? Если буду звать тебя? Если они скажут, что отрежут мне голову?
– Буду бежать и не оглянусь.
– Хорошо, – говорит отец. – Главное – не оглядывайся. И не плачь.
– Теперь еще раз, – говорит отец. – Только давай по-китайски.
Мы живем в отеле у трассы.
Там розовые полотенца в ванной. Кровать, которая трясется и дрыгается, если сунуть монету в проржавевшую щель. На первом этаже – пластиковые столы и резиновые диваны. Резиновая яичница. Кетчупа можно брать сколько захочешь.
– Этот малец и правда столько съест? – спрашивает дамочка с пышной прической. На ней голубой фартук. Она подмигивает мне и улыбается, когда отец забирает поднос.
– У него растущий организм, – говорит отец. На нем бейсболка «Доджерс». Потертая джинсовая куртка. Он похож на других мужчин, которые едят здесь; мужчин с большими фурами вдоль дороги.
Мы крадем одну такую ночью. Отец ведет до самого утра, а я сижу рядом, гляжу, как качается ангел на деревянных четках, прямо под зеркалом заднего вида.
(Я изучаю свое тело: по большому анатомическому атласу, по смятым журналам в туалетах забегаловок, по античным статуям в душном итальянском городе, на запыленной улице. Отец говорит: нужно знать, куда ударить, понимать, что тебя убьет, а что нет. У меня тощие ноги, тощая шея, торчащие ребра. Отец говорит: это нормально, это изменится, когда ты вырастешь.
Но я не расту.
Я смотрю на свое тело, на котором не остается синяков.
Я спрашиваю у отца: где мой пупок?
Отец говорит: спи.)
Я гляжу на ангела, вспоминаю библию в прикроватной тумбочке отеля. Ее черную теплую обложку, мягкую, как чьи-то руки.
Я спрашиваю: у Иисуса был пупок?
Отец говорит: спи.
Мы живем в поле, в хижине.
Здесь пахнет навозом.
Козы ходят за мной по пятам.
Отец говорит: их не убивай.
Говорит: нам не нужны проблемы с местными.
Я учу язык и уже немного разговариваю. Я общаюсь с одной девочкой. У нее высокие круглые щеки и хитрые глаза, она носит две черных косы с красными лентами.
Я показываю ей свои перья.
Она показывает мне свои комиксы.
Когда я вырасту, я хочу стать Капитаном Америкой.
Жаль, что он умер в снегах. Но я умею выживать. Я такой ошибки не сделаю.
Во сне отец кричит.
Когда он кричит, трогать его нельзя. Я знаю, что делать (укрыться; переждать;без резких движений).
Он всегда кричит, потом тяжело дышит, потом зовет меня.
– Стив?
В темноте хижины его голос звучит очень тихо.
– Стиви, вернись, – просит отец. Он тянет ко мне руки. Его лицо мокрое (только не плачь, говорит отец. Не оборачивайся, даже если позову).
Подходить к нему нельзя. Он все равно меня не видит. Не по-настоящему.
Я ложусь рядом, обнимаю его. Он дрожит.
– Стиви, вернись, – просит отец еле слышно. Пластины на его руке двигаются.
– Да я же здесь, – отвечаю ему на ухо.
В квартире у Магды пахнет сладко. Когда она разводит руки, я встаю в боевую стойку. Она качает головой, напуганная. Она хочет меня обнять.
Она дает мне с собой сливовый пирог. Говорит: «Отнеси отцу. Будет сладкое к ужину». Я говорю ей: «Спасибо». Я говорю это по-румынски.
Отец запрещает брать еду у людей. Так что я съедаю все сам.
Он все равно узнает.
Он говорит: я велел тебе держаться подальше от незнакомцев.
Но Магда не незнакомец. Она живет этажом выше. Она друг.
Он говорит: у нас нет друзей. Ты не должен разговаривать с людьми.
Но она сама со мной заговорила!
Он хмурится. Все равно! Нельзя никому доверять. Гидра везде. Отрубишь одну голову – вырастут две.
Друзей нет, повторяю я. Доверить никому нельзя. Даже тебе?
Он хмурится еще сильнее.
Он говорит: особенно мне.
Мы снова переезжаем.
Я не расту. Но отец как будто становится меньше. Его левая рука плохо работает. Его правая рука все еще сильна, но я все равно могу его победить. Я жму три точки под подбородком, и он падает. Я вижу белки его глаз.
Когда он приходит в себя, он говорит: хорошо.
Он говорит: ты отлично справился, Стиви.
Он говорит: ты справишься, даже если меня не будет рядом.
Мне сложно такое представить.
Он говорит: когда они придут за нами, ты будешь готов.
Но когда они приходят, я все равно не готов.
Человек, который пришел за нами, в черном тактическом жилете. У него есть ножи и пистолет, и обе его руки очень сильные. Он пришел один, но стоит целой армии.
Они дерутся с отцом, и отец проигрывает.
Он опускает руки.
Он говорит: я не буду драться с тобой.
Он говорит: приятель.
Он говорит: это же я, Стив.
Человек в жилете не моргает. Его глаза такие же голубые, как мои.
Он говорит:
– Sputnik.
И отец кричит. Он падает на колени. Он делает мне знак (я знаю этот знак. Я бью себя по ушам, очень сильно. Теперь только звон. Отец делает то же самое. Мы оглушены, но это не помешает нам драться. Я умею драться в тишине. В темноте. С завязанными ногами. Я хорошо стреляю).
Я попадаю в человека в жилете с расстояния в десять шагов.
Он падает. Изо рта у него течет кровь. У отца тоже.
Я тяну его за руку, пытаюсь заставить встать. Отец не может подняться.
Я не слышу его, но вижу, как шевелятся губы.
Я умею читать по губам.
Отец говорит: ты помнишь, как я учил.
Отец говорит: они уже близко.
Я помню. Отступить, найти оружие, бежать.
Отец говорит: уходи. Не оборачивайся. Не дай себя схватить.
Отец говорит: только не плачь.
Я не плачу.
Я целую его в щеку. Его борода на вкус как кровь.
В Смитсоновском музее есть огромный стенд, посвященный моему отцу и Капитану Гидре. На старом видео они обнимают друг друга, смеются. О чем-то говорят. Видео без звука, но я умею читать по губам.
Капитан Гидра говорит: черт, надеюсь, нас не попросят позировать для календаря.
Отец говорит: отвали, сопляк. Лично я хочу быть на первой странице.
Они смеются.
Бейсболка «Доджерс» мне велика, козырек падает на лицо.
Так даже лучше.
Я поправляю пистолет в кармане и выхожу на улицы Бруклина.