Archive of Our Own ^beta

* * * *

...Мы прощались с тобою, и снег был похож на цветы,

Ты сегодня вернулся, а цветы так похожи на снег.

Фань Юнь

В маленькой деревеньке на окраине жилого мира он убил двух демонов фэй, трехглазых быков с хвостами змеи. Следом за ними с горы Тайшань спустились засуха и чума. Он помог немногим выжившим похоронить погибших от мора и очистить огнем их дома. Он помог трем старикам высвободить родник из-под недавнего обвала, и в поселение вернулась вода, а с нею и надежда на скорый урожай. Смерть отступила от этой земли, собрав свою жатву, но так и не победив.

Когда он собрался уходить вслед за нею, к горам, зная лучше, чем кто-либо, что мертвому не место с живыми, молодая очень красивая женщина, чьи черты истончили до прозрачности голод и едва отступившая хворь, вышла проводить его до начала горной тропы, неся на руках сладко спящего ребенка. Она ничего не говорила и только смотрела на прощание так светло и благодарно, что сжалось бы сердце, если бы оно все еще билось в его груди. Вместо сердца тяжелел и будто трепетал у ребер надежно укрытый мешочек цянькунь. Сун Лань накрыл его рукой и улыбнулся. Она указала рукой наверх, где на пасмурной вершине горы едва угадывалась крыша старого храма. Она дала ему пучок благовоний и кремень, чтобы зажечь жертвенный огонь. Он шагнул по тропе вперед и через несколько мгновений стремительные горные сумерки слизнули с тропы за спиной ее силуэт.

Он шел наверх несколько часов, и на рассвете, когда в двери старого храма вошло вместе с ним солнце, зажег подаренные благовония в жертвенной чаше перед статуей Си-Ванму. Госпожа Запада, повелительница круга перерождений, хозяйка плодов бессмертия и хранительница справедливости взирала на лютого мертвеца равнодушными прекрасными глазами. Верный тигр-слуга лежал у ее ног, разевая огромную пасть, из которой время и ветра вырвали яшмовые клыки. Ничего не происходило долго, только выл в порушенных стропилах горный ветер, дотлевали благовония в темной чаше, а потом как-то разом в прореху в крыше хлынуло солнце, как летний ливень, затопило собой, ослепляя, весь храм, и статуи, и нехитрое убранство, и Сун Ланя, который больше не чувствовал жара лучей на своей коже, но запрокинул лицо, позволяя своим глазам – глазам Сяо Синчэня – заполниться благословением Неба.

Когда круги золотой слепоты растаяли, и глаза привыкли к вновь царящему в храме полумраку, в жертвенной чаще вместо дотлевших благовоний  яростно кипел солнечный огонь.  От жара, не ощутимого живым мертвецом, маревом шел влажный воздух в храме, и раскаленная медная чаша жертвенника наливалась алым. Повелительница бессмертных и мертвых, несущая воздаяние по делам людским и хранящая путь на Небеса, внимала просящему. Он промедлил только долю мгновения, пораженный нежданным чудом, - и бестрепетно протянул в огонь бесчувственную к жару ладонь. Пламя взметнулось, лизнуло мертвую плоть, и Сун Лань зажмурился, понимая, что, лишенный течения ци, не может даже открыть ей разум, являя тот единственный вопрос, что значил для него теперь - всё. Отчаянье взметнулось в груди, но тут же угасло, убаюканное теплом мешочка для духов, целующим левые ребра. И в этой пустоте и тишине слепого покоя ответ пришел.

Она сказала: иди туда, где закат целует плечи исполинов хребта Куэнь-Лунь. Она сказала, что путь лежит вверх, где небо касается земли седыми локонами снежных облаков. Она сказала, там, где жизнь побеждает смерть, не ступит живой человек, не обретется дух, ибо тигр с девятью человеческими головами предвечно охраняет пещеру яшмового родника от мира живых и от мира духов. Она сказала – иди, если осмелишься.

И он пошел. 

Как удачно сложилось, что он был уже мертв. Узкие карнизы и обледенелые камни на козьих тропах – ему было все равно. Наверное, холодно сверх всякой меры. Наверное, слишком тяжело и долго для того, в ком живое сердце разгоняет горячую кровь. Наверное, невыносимо, если негде даже миг передохнуть. Но лютый мертвец не уставал, не мерз, не сбивался с пути, ему не нужны были вода, еда и отдых. Он пробирался все вверх и вверх, сквозь снег, пургу и обвалы, ледяные бешеные реки, под безжалостным горным солнцем и равнодушными звездами. Он не знал, сколько шел, когда почувствовал вдруг это. На спине звенящего всеми ветрами горного перевала сквозь его бледные ладони навылет пробивался снег. Он оглянулся на свои следы на снегу и понял, что они становятся все мельче и мельче, уходя с хребта вниз, будто сам он истончается и тает. И вот тогда по-настоящему испугался. Где жизнь побеждает смерть, там не место ожившему мертвецу. Понимание прошлось по спине давно забытым ознобом и дрожью. Он готов был исчезнуть и растаять. Это не страшно. Но нужно было успеть, во что бы то ни стало, успеть донести до яшмового родника душу Синчэня. Все не может закончиться так – нелепо и глупо. Он должен успеть. Только одно, самое последнее дело. Потом – неважно. Хребет Куэнь-Лунь скалился ему в спину хищными зубами равнодушных каменных лбов. Сун Лань сосредоточился, постаравшись успокоиться и потянуться остатками своего существа к заветному мешочку: все будет хорошо, слышишь? Ты будешь жить, я верну тебе этот мир, а ему – твой смех, потому что без твоего смеха этот мир не стоит ничего. Не для меня одного. Для самой радости каждого нового утра.

Он упрямо шел все вниз и вниз, на Запад. Скоро снег под ногами изошел, превратился в тонкую седую порошу на гривастых камнях, а еще чуть ниже между мертвых каменистых рек хлынули под ноги лиловые озера камнеломок. Жизнь тянулась оттуда, снизу, из ущелья, вверх, и ласково гладила мертвые лица суровых подоблачных скал. Он шел все вниз и вниз, торопясь, спотыкаясь на камнях, и несколько раз неловко падал, кубарем пролетая каменное крошево недавно сошедших в долину селей. Фусюэ обиженно гудел за спиной, закрывая потертыми ножнами безмятежную белизну Шуанхуа. По левую руку скользила по небу, перегоняя  Сун Ланя, огромная белая луна, а по правую – черная его собственная тень, безнадежно отставая и бледнея час за часом.

Когда в спину ударило яркое, золотое рассветное солнце, туман в ущелье распался, будто рассеченный мечом шелковый плат, и золотом же засиял в ладонях сонной долины живой, говорливый водопад. Каменная чаша озера пряталась дальним краем под скальным выступом, ныряя в бархатное подбрюшье горы низкой пещерой. На изломе смешливого водопада величественно возлежал огромный тигр. Девять его человеческих лиц взирали на четыре стороны света, и прикрытые темными веками глаза равнодушно проводили стремительно слабеющего Сун Ланя: тень его, бледная, еле видная, испуганно жалась к ногам. Он шагнул в озеро, направляясь к маняще мерцающему, как фонарик у жилья на зимней дороге, зеву пещеры. Золотая вода коснулась ступней – и неохотно их обняла, будто весь он становился слишком бесплотным для ее объятий. Он вытащил цянькунь из-за ворота ханьфу и прижал обеими руками к груди. Совсем немного. Ему нужно было совсем немного времени, только пару мгновений, шаг и еще шаг, и еще только один, чтобы яшмовый свод пещеры наклонился над ним, как небесная сфера, чтобы жаркое биение света в золотой воде достигло груди, прошло сквозь прозрачные уже ладони, которым плоти едва хватило, чтобы не столько удержать, сколько толкнуть цянькунь в глубину.

Золотые искры взметнулись с невидимого дна вверх, затопили все вокруг, смешав границы воздуха и воды, и Сун Лань ухнул вдруг в воду с головой, теряя под собой опору ног, растворяясь в небытие, жутко и блаженно. И остро, до касания огненной боли к остаткам мертвой души, пожалел вдруг об одном: что снова, как десять лет назад на пыльной площади города И, самую малость, несколько фэнь и один вдох, не дотянется, не доживет, чтобы прикоснуться хоть к кончикам пальцев Синчэня. Мертвую грудь затопила солнечная вода, сдавила, разрывая изнутри и без того недвижные легкие – и взорвала грудную клетку испепеляющей, невыносимой мукой удушья. И в этой муке, не помня, что уже и без того давно мертв, он заскреб по сжатому горлу негнущимися пальцами, успев посетовать, что уход в небытие столь мучителен – снова! – как сама его давняя спутница смерть. Захрипел, глотая золотую воду, давясь, задыхаясь ею, - и, не вынеся больше агонии, рванулся вверх, к воздуху. Руки слепо ударили по плотному слою воды раз, другой, мучительно сжались – и в них вдруг оказалось гибкое и горячее, живое человеческое тело.

И все мгновенно замерло вокруг.

Не помня больше боли, смерти и страха небытия, он сжимал в объятиях Сяо Синчэня. И так, на руках, вынеся его к оказавшейся совсем близко, в паре цуней, поверхности воды, вгляделся в родное, знакомое до крохотной родинки возле уха, лицо. Длинные темные ресницы дрогнули, потревожив тени под крыльями бровей, больше не скрытые белой повязкой, - и огромные, ясные, живые глаза распахнулись навстречу золоту и солнцу, затопившим яшмовое чрево пещеры до самого свода. Тонкое нагое тело напряглось, дрогнуло, и глубокий вздох разомкнул бледные губы, развел крылья ребер под ладонями Сун Ланя, нагоняя рассветный румянец на фарфоровые скулы. И Сун Лань, все десять лет носивший в пронзенной Шуанхуа груди рыдания, что не могли найти выход из мертвого горла, разрыдался, наконец, страшась отныне лишь одного - хоть на мгновение закрыть глаза.

Хриплый, но глубокий голос Синчэня коснулся его, как касается зимних гор ливень, принося им жизнь и весну:

- Цзычэнь, - позвал он и улыбнулся Сун Ланю солнечно и нежно, совсем по-прежнему.

- Синчэнь, - отозвался тот привычно, как отзывался всегда, стоит только Синчэню позвать. Губы опередили разум, и оттого, только услышав собственный голос, он ощутил свой язык во рту, соль и горечь слез, попавших на губы, заполошное и яростное, ликующее биение крови в теле и тонкие, едва ощутимые нити ци, лениво втекающие в Золотое ядро.

В глазах Сяо Синчэня полыхнула вешняя зарница, он почувствовал все, не нуждаясь в вопросах или словах, как всегда, как прежде, и руки его, тонкие и сильные, взлетели, взметнув облако сияющих брызг вокруг них двоих, - и обняли так крепко, что в той, прошлой жизни, он задохнулся бы от муки чужой близости, а теперь лишь вжался всем собою в нагое, горячее, живое тело.

- Цзычень, - прошептал над его ухом Синчэнь, опаляя дыханием мочку, - Цзычень, можно я тебя поцелую?..

И Сун Лань рассмеялся, захлебываясь горькими слезами:

- Да. Все, что угодно, - да.

Он думал, в то мгновение, когда мягкие и теплые, как нагретые солнцем вишни, губы Синчэня целомудренно, бережно, с ранящей душу нежностью коснутся его губ, - он думал, будет нежалко умереть окончательно. Но вместо этого огромная и яростная жажда жизни затопила все его существо, заставляя руки, сжатые на ребрах Синчэня, дрожать и сжиматься только сильней.

- Нам надо уходить, - прошептал он в его горячие губы, не в силах прервать касание и не в силах сдержать свой страх. – Нам нужно скорей уходить, любовь моя, жизнь моя, здесь не место живым.

Их обоих едва держали новорожденные тела. Под краем пещерного свода Сун Лань стянул с себя верхнее ханьфу – оно было шерстяным и грело хоть немного даже мокрое – и бережно укутал Синчэня. Шуанхуа занял место за правым плечом хозяина и нежно засиял морозным серебром. Наскоро стряхнув с волос воду, они, поддерживая друг друга, вышли под полуденное небо. В них обоих ци было сейчас не больше, чем в младенцах, и встать на мечи или сражаться они бы не смогли.  И когда на краю водопада чудовищный тигр обратил к ним все девять лиц и шумно принюхался, а потом нарочито безучастно отвернулся от тропы, ведущей наверх, на Восток, они схватились за руки, как дети, и кинулись по ней бегом, по вереску и каменистым россыпям, задыхаясь от слабости и терпкого, острого восторга быть живыми. 

На спине хребта Куэнь-Лунь, путаясь в снегу, как в ловчих сетях, и дрожа от ледяного ветра, они встретили закат, а потом и круглую ясную луну, любопытно глядящую из-за низких облаков. Дороги вниз больше не было. Не теперь, когда они оба были живы и уязвимы, и совсем не было времени восстановить истощенные недавней смертью духовные силы. Непроходимые скальные обрывы и ледяные карнизы скалились им навстречу из распахнутой пасти ущелья, и шумом далеких обвалов хохотала над ними смерть. Немного же времени они у нее вырвали.

- Это ничего, - сказал ему Синчэнь, особенно бледный на фоне залитого луной снега вокруг и в обрамлении непривычного черного ханьфу. – Зато мы вместе, как мечтали. И моя душа теперь всегда пребудет в твоих ладонях, как в садах блаженства Си-Ванму. Зачем мне бессмертие, если я могу обнять тебя?..

Сун Лань обессилено опустился в снег за крохотным скальным выступом, куда почти не добирался хищный ветер. Притянул Синчэня себе на колени и обнял, баюкая и согревая остатками своего тепла. Хмурый вечер сменила ясная ночь, над мертвым хребтом наклонились любопытные звезды и отразились в глазах Синчэня. Его теплое дыхание коснулось щеки, тронуло губы. И ласковый снежный сон, от которого не бывает пробуждения, обнял их обоих, утешая. 

 *  *  *  *

То, что случается, случается вовремя.

На окраине Цайи, на золотом и красном в закатных лучах пшеничном поле, строгие чернохвостые журавли выгуливали двух нескладных птенцов. Неподалеку шепталось с ласковым ветром заболоченное озерцо. Спадал дневной зной, пахло горячей пылью, вянущей на солнце листвой и медовым разнотравьем ближних холмов. Оглушительно звенели цикады в зарослях дикой розы. Над Гусу проплывала макушка лета.

Вэй Усянь любил эти несколько часов неспешной прогулки от Цайи до Облачных Глубин, когда можно было позволить себе не нестись сломя голову на мечах, никуда не спешить, никому любезно не улыбаться и даже – наконец-то – спокойно выдохнуть и не прислушиваться, не присматриваться ежесекундно вокруг, предупреждая опасности и неприятности, грозящие Верховному заклинателю. Здесь они были уже дома, в абсолютной безопасности, но еще не в облеченных Правилами стенах Обители. И Лань Чжань будто сбрасывал тяжелый груз на эти несколько часов – его плечи чуть опускались вперед, расслабленные, и губы трогала та самая, обретенная позапрошлой весной, маленькая улыбка, что до сих пор заставляла сердце Вэй Ина таять, как самая счастливая в мире свеча, и изумляться, как так случилось в его безумной, суровой жизни, полной боли, потерь, несправедливости и темноты, что этот потрясающий, идеальный, прекраснейший человек – его муж. Перед Небом и перед людьми. Почувствовав нежное смятение его сердца, Лань Чжань, не сбивая ровного шага, улыбнулся чуть шире и взял его за руку, переплетая пальцы. Ответная нежность пощекотала сердце мягким кроличьим хвостиком.

Дорога вилась вверх, между крутобокими холмами, ныряла в лес, перечеркнутый прохладными тенями. Молчать вот так вдвоем, дыша ароматами гаснущего зноя, было уютно и очень спокойно. Неприятные Лань Чжаню и скучные Вэй Ину проблемы торговых пошлин на клановые лекарские средства наконец-то были решены. Ни Хуайсану, ни Цзян Чэну, ни советникам Цзинь Лина, на самом деле, не стоило выводить из себя Верховного заклинателя торгами и препирательствами, кто за лишний фэнь серебра, кто за давно почившие секреты мастерства, кто просто чтобы досадить соседям. Ханьгуан-цзюнь терпеливо слушал их целых два дня, а потом объявил, что лекарские пошлины отныне упразднены. И часть лекарств каждый клан вообще обязан поставлять в лечебницы для простых людей совершенно бесплатно. Советники Цзинь покраснели, Цзян Чэн позеленел, Хуайсан скрылся за веером, но Вэй Ин явно видел, как у приятеля от смеха беззвучно трясутся плечи. Но, в общем, это были хорошие два дня. Спокойные и мирные. Лань Чжань улыбался ему, они возвращались домой, и все было так хорошо, что даже немного скучно. Видят боги, Вэй Ин так сильно любил скуку во второй своей жизни. В юности она несла тоску. А нынче вот – безмятежность.

Когда они достигли восточных Врат Обители, уже сгустились сумерки. Бамбук расчерчивал дорогу ровными полосками теней от встающей с востока луны. Стражи дружно поклонились им, пряча за строгостью долга улыбки: странным образом, Вэй Усяня любили теперь в Гусу. И если это вообще возможно, еще больше полюбили Второго господина Лань со дня заключения их союза. Вечерний колокол еще не звенел, и супруги Лань неспешно направлялись к цзинши, намереваясь по пути набрести на старшего брата Сичэня, узнать, как дела в Обители и у него самого, позвать поужинать в своей компании за неспешным разговором, когда их догнал запыхавшийся в нарушение всех Правил и зримо встревоженный Сычжуй.

- Хангуан-Цзюнь! Учитель Вэй! Хвала Небесам, вы вернулись!

- Что с тобой такое, дитя?.. По спокойствию стражей у Ворот не похоже, чтобы тут разверзлась война за те два дня, что нас не было, - Вэй Ин солнечно улыбнулся, он был рад видеть Сычжуя всегда, тем более, что не ждал встречи сегодня, - ты не должен был вести на закате ночную охоту?

Более чуткий к необычной для сына взволнованности, Лань Чжань, успокаивая, положил ладонь ему на плечо: да, мы здесь.

- Что случилось?

- Хангуан-цзюнь, - Сычжуй склонил голову и чуть нахмурился, пытаясь подобающе успокоиться. – Я не знаю точно, что происходит. Но Цзэу-цзюнь отменил ночную охоту и собирался послать за вами, если к утру старейшины и охотники вместе не разберутся…

Вэй Ин с облегчением разжал пальцы, которые незаметно для себя самого сжал на темной флейте, мгновенно готовый защищать свою семью и свой дом.

- Так, погоди. Если Цзэу-цзюнь считает, что время есть до утра, то несколько минут у нас тоже, выходит, есть, чтоб умыться с дороги, съесть хоть что-то и выслушать тебя. Идем-ка. Ты как раз успокоишься и соберешься с мыслями. Так толку будет больше, да, Лань Чжань?

Тот молча кивнул, соглашаясь. Руку с плеча все еще слишком бледного Сычжуя он, впрочем, так и не убрал:

- Успокойся. Расскажи так, как сможешь.

Сычжуй задержал дыхание, считая до восьми, и медленно выдохнул, - так обычно успокаивался сам Вэй Усянь, - а потом нахмурился сосредоточенно, точно как юный Лань Ванцзи. Вэй Ин понял, что от умиления сейчас окончательно растает и пропустит весь важный рассказ целиком. Постарался взять себя в руки - безуспешно - поймал укоризненный взгляд мужа, фыркнул и рассмеялся:

- Ладно, просто выкладывай все, как есть, дитя, разложим по цянькуням вместе.

- С утра все было хорошо, - задумчиво начал Сычжуй, подстраиваясь под ровный шаг Хангуан-цзюня и зримо черпая покой в его уверенном прикосновении. -  Патрули вернулись с ночных дозоров, стражи у врат сменились. А буквально пару часов назад, уже ближе к закату, на западных вратах кто-то сорвал Печать.

- На западных? – удивился Вэй Ин, вспоминая убийственную козью тропку, что вела с необитаемых хребтов к отвесному обрыву, а за ним – к скальной арке, под которой прятались западные врата. Проход даже не охранялся стражами, лишь патрули навещали его регулярно: отвесные скалы останавливали крупных зверей, а Печать предупредила бы о случайном путнике, если такого невероятное какое-то невезение забросило бы в непроходимые горы.

- Да! Цзэу-цзюнь сразу отправил туда стражей, но те нашли лишь следы очень сильного духовного удара.

- Не человек и не нечисть. Заклинатель?

Сычжуй уверенно покачал головой.

- Нет. Дух. Очень сильный. И… целеустремленный? Будто очень стремился куда-то, а ему мешали.

- Что делать духу в Облачной обители?.. Обычно они, напротив, держатся отсюда подальше.

- Мгм, - согласился Лань Чжань, - и вы не можете найти его с тех пор? Поэтому такое беспокойство?

- Он сам нашелся! – сын запальчиво взмахнул руками и тут же жутко смутился, спрятал их за спину. – Почти сразу явился в миньши, там же знаки Призыва везде!

- Учитель пробовал его расспросить? Или удержать?..

-  Удержать, раз он такой… непредсказуемый и сильный, потом расспросить. Но дух не давался, начал громить миньши, оборвал флаги и талисманы, а когда на шум прибежали стражи, ускользнул через двери!

- Учитель Цижэнь не справился с духом?.. – поморщился Вэй Ин и потер нос указательным пальцем. История стремительно переставала быть забавной. – Я прошлый раз вспоминать не хочу. Опять? Что теперь? Сюэ Чонхай?

- Вэй Ин! – с упреком оборвал его Лань Чжань.

- Прости, прости! – он похлопал себя пальцами по губам. – Не хватало накликать. Но серьезно. Погром в миньши? Бедный Учитель, должно быть, в ярости!

- Учитель собирает старейшин на совет и поручил расставить сети повсюду. А Цзэу-цзюнь сильно расстроился, дух потом устремился в ханьши, но наткнулся на него и сбежал, напугав его любимую цаплю, - наябедничал Сычжуй уже почти весело.

- Надеюсь, кролики в порядке, - ошарашено покачал головой Вэй Ин. – Вот так история! Что было дальше?

- Ничего. Это едва ли полчаса назад случилось. И с тех пор тихо. Я шел предупредить стражей на западных вратах, но...

Они как раз достигли цзинши, вошли во дворик и поднялись по ступеням. Вэй Ин привычно начертил знак, снимая с дверей Печать, - но энергия будто провалилась в никуда, не встретив на своем пути запирающих символов.

- Что за… - начал, было, Вэй Ин и резко распахнул двери. За его спиной подавился вдохом Сычжуй, а Лань Чжань мгновенно оказался рядом, удерживая за плечо, чтобы не вздумал броситься в дом безоглядно: в цзинши творился полнейший разгром.

Перевернуто было все: мебель, посуда, ширмы, книги, сундук с одеждой, занавеси сорваны и залиты вином и водой. Опрокинуты курильницы, разбросаны в беспорядке письма и детали не законченных придумок Вэй Ина.

- Этот дух только что сам себе приговор вынес! Если мне и было, по меньшей мере, любопытно, то теперь я в ярости! Ты только посмотри, Лань Чжань! Наша цзинши! Твой цзиндэчжэньский фарфор! Мои книги! Наша ширма!

Темная энергия внутри дома никак себя не проявляла им навстречу, и Лань Чжань, наконец, выпустил его плечо, позволяя ворваться внутрь. Вэй Ин кинулся, было, к поваленной ширме, но шелк был порван и танцующие журавли печально поникли в потеках туши, парившие над ними воздушные змеи и вовсе превратились в грязные кляксы. Порванные книги устилали пол. Даже кровать была разломана и перевернута, будто дух выместил на ней свою просто-таки чудовищную досаду.

- Это нельзя так оставлять. Миньши – одно дело, Западные врата – тоже невелика неприятность, но наш дом!.. – разозленный и взвинченный такой невероятной наглостью, Вэй Ин потянулся к поясу: в пальцах сверкнул хищный силуэт Чэньцин, но Лань Чжань едва окликнул его:

- Подожди! – и флейта замерла, не достигнув губ.

- Шанбао не справится здесь, Лань Чжань, - досадливо поморщился старейшина Илина, хотя последний год почти всегда отдавал предпочтение именно ей, светлой флейте своей матери. – Я бы не стал, конечно, ничего такого, ты же знаешь…

- Вэй Ин. Успокойся. Посмотри внимательнее.

- Куда?!  На развалины нашего дома?!

Хангуан-цзюнь покачал головой и указал супругу на левую половину дома, где среди перевернутых подсвечников, битого фарфора и порванных фонариков, величаво и безмятежно сиял, нетронутый всеобщим бедламом, Ванцзи, гуцинь Лань Чжаня.

- Если бы я был обезумевшим духом, – а только безумный дух станет громить дом Верховного заклинателя и старейшины Илина, -  я бы тоже не тронул гуцинь семьи Лань. Это как добровольно в ловушку вскочить, когда ночная охота расставляет силки перед загоном.

- Мгм, - согласно, но задумчиво отозвался Лань Чжань. – Я бы тоже не стал его трогать в таком случае. А еще – если бы мне нужно было, чтобы со мной срочно поговорили. Тебе не кажется, что посыл очевиден?

Вэй Усянь задумчиво почесал висок. Что ж. Нетронутый гуцинь посреди разгромленного.. всего?.. да, пожалуй, достаточно красноречиво.

- И что ты собираешься делать?

- Играть Расспрос, разумеется, - ровно отозвался Лань Чжань, с неистребимой грацией пробираясь сквозь осколки их уютного дома, и устроился перед гуцинем. Вэй Ин смотрел на его уверенные, безмятежные даже движения, на хаос вокруг, и ему стало вдруг и горько, и смешно. Они ждали мирный семейный ужин и спокойный сон, но теперь придется долго, долго разгребать обломки всего, что окружало их и что было дорого. Не вещи было безумно жаль, нет, но все то, что они за год построили вокруг себя и для себя – убежище, укрытие, их личный маленький мирок на ладонях огромного мира вокруг. Где все было продумано до мелочей и каждая мелочь была значима: сухие пионы в глиняной вазе А-Лин срезал для них в крохотном саду, который успела заложить во дворце Башни Кои шицзе. Ширму с журавлями и воздушными змеями расписал для них на свадьбу Сичэнь – не глава ордена, но нежный и любящий брат. Пару пиал с невероятно милой росписью в виде кроликов, играющих в снегу, они вместе купили в Цзиндэчжэне, когда Путь занес их туда по делам Верховного заклинателя. Дом не перестал быть домом, конечно. Ведь, в конце концов, дом – это там, где Лань Чжань. Но было горько до слез лишиться стольких вещей, хранивших общую память и общее тепло.

Вэй Ин позволил себе еще целых четыре вздоха сожалений.

Потом вымученно улыбнулся перепуганному Сычжую, так и застывшему в дверях белой тенью:

- Дитя, давай мы с Хангуан-цзюнем разберемся сами, в чем тут скрылся корень тревог. А ты беги к Цзэу-цзюню, расскажи, что мы здесь, а потом приведи сюда самых отчаянных вояк, каких найдешь. Веники и швабры на всю ночь – это вам не талисманами кидаться!

Сычжуй неуверенно, но благодарно улыбнулся ему: шутливый тон, хоть и от смертельно расстроенного Вэй Ина, означал, что Небеса все еще не падают на Землю, а четкий указ, что делать, позволял вздохнуть свободнее, сосредоточиться на важном. Рядом с ними, действительно, можно было не волноваться ни о чем в целом мире. Он торопливо поклонился им обоим и исчез.

Вэй Ин задвинул за ним дверь цзинши и аккуратно наложил на нее запирающую
Печать, а потом сделал то же самое с окнами.

- Если ты прав, мой возлюбленный муж, - а ты прав всегда! – значит, дух все еще здесь. И полагаю, ты согласишься со мной, что вместе мы справимся с ним, но на всякий случай следует обезопасить всех вокруг.

Лань Чжань посмотрел на него благодарно и нежно, когда, закончив свой обход, Вэй Ин смел с пола осколки и опустился на колени по другую сторону гуциня. Чэньцин дремала в его руках, готовая в любой момент прийти на помощь там, где благородный семиструнный брат не справится.

- Мы готовы, пожалуй. Давай.

Сильные пальцы Хангуан-цзюня тронули струны, уже отлично знакомая Вэй Ину мелодия заполнила разгромленный дом. Ответ пришел мгновенно, стоило погаснуть последней ноте Расспроса.

- Ха! Он, действительно, здесь! Ты был прав! Сможешь его удержать теперь?

- Мгм.

- И он не сможет тебе солгать?

- Конечно.

- Отлично. Спроси же, кто он.

Лань Чжань слегка кивнул, помедлил мгновение, явственно разделяя и не разделяя разом нетерпение мужа узнать виновника переполоха. Струны пропели коротко и тут же, прямо под едва замершими пальцами, раздался нетерпеливый ответ. Посторонний человек не заметил бы ничего, но Вэй Ин ясно различил, как несокрушимый Хангуань-цзюнь побледнел, беззвучное «ох!» сорвалось с раскрывшихся в удивлении губ.

- Лань Чжань? Лань Чжань!

Муж поднял на него потемневший взгляд, нервно сжал губы:

- Сюэ Ян... Это Сюэ Ян.

- Что?! – от неожиданности Вэй Усянь отшатнулся и вскочил на ноги. -  Что?! Да как так-то?!

- Успокойся, пожалуйста. Нам нужно, по меньшей мере, узнать, зачем он искал нас столь.. нетерпеливо.

- Ты уверен? Мне кажется, это совершенно лишнее! Давай просто упокоим его и забудем! Кошмары должны заканчиваться раз и навсегда! – над головой Вэй Усяня  в ответ оглушительно треснуло бумажное окно и взорвалось снежным облаком мелких обрывков.

- Да как ты вообще!..

- Вэй Ин! – одернул его Лань Чжань строгим голосом Верховного заклинателя с толикой былой ледяной жесткости Второго господина Лань. – Сядь. Опрометчивые проклятия сейчас, определенно, ничем не помогут.

Вэй Усянь расстроено плюхнулся на прежнее место и в отчаянии схватился за голову, чувствуя, как наливается в затылке тупая ноющая боль.

- Хорошо, - простонал он. – Как скажешь... Спроси его просто... Просто – что ему нужно? Чтобы он убрался уже в Диюй.

Струны снова пропели, длиннее, чем обычно, но ответ пришел опять мгновенно – короткий, как вскрик.

- Помощь. Он сказал, нужна помощь.

- Больше ему ничего не нужно?.. Ключи от дворца Ван-Синму? Лук стрелка И?

Гуцинь раздраженно тренькнул, будто струны вот-вот грозили лопнуть, а потом снова разразился двумя короткими фразами.

- Теперь что?..

Лань Чжань дотянулся и успокаивающе взял его руку в свою, прислушиваясь.

- Да…  я точно не ошибся. Он назвал два имени. Сун Цзычэнь и Сяо Синчень.

- Во имя всех богов. Что за игры устраивает этот босяк теперь?! Даже теперь, когда мертв?! Я ничего не слышал о Сун-сюне с тех пор, как мы расстались с ним в городе И, но…

- Нет, Вэй Ин, послушай. Он не может мне солгать, помнишь?  По меньшей мере, он верит в то, что просит помощи для них. Помощи в обычном смысле. Язык гуциня нельзя исказить ни иносказаниями, ни подлогом слов. Если он говорит «помощь», он имеет в виду помощь.

- Хорошо. Я понял тебя. Предположим, что так. Проклятие, теперь просто его упокоить будет.. непросто! Мерзавец своего добился. Какая помощь? Как мы можем помочь?

Лань Чжань задумался на пару мгновений, явно пытаясь надежнее и точнее озвучить вопрос. Без двояких толкований, без лазеек.

Струны зазвенели в ответ отчаянно, почти как крик самого Сюэ Яна, когда мешочек-ловушку с душой Синчэня вырвали из его рук.

- Он говорит… Не особо связно. «Смерть», «снег», «нет обратной тропы». Не забывай, что язык гуциня не особо.. выразителен и разнообразен.

- «Смерть»? Притом что оба они мертвы? Разве что даочжан Сун попал в беду, неся с собой душу шишу. Ума не приложу, с чего Сюэ Яну искать для него помощь, но... Пусть так. Хорошо. Если мы примем на веру и его мотивы, раз уж уверены в правдивости слов, но Лань Чжань, где нам искать Сун-Сюна, он ведь тоже не сможет толком объяснить на струнах? А искать по всей Поднебесной, когда дело, видимо, срочное…

- Не сможет, - кивнул Лань Чжань, и мягко улыбнулся. – Но есть идея получше. Цянькунь меча из деревни Мо все еще.. где-то здесь?..

Заботиться долго не пришлось. Мешочек обнаружился примерно там, где они стали его искать в первую голову – среди разбитых поделок и задумок Вэй Ина. И стоило только распустить завязки, дух неугомонного босяка из Куйчжоу в мгновение ока оказался внутри, и цянькунь заплясал и затрясся в руках Вэй Ина, указывая направление: на Запад.

Через четверть часа, наскоро отправив послание Сичэню и Сычжую, Лань Ванзци и Вэй Усянь встали на мечи и устремились в погоню за лениво скользящей по небоскату полной луной.

* * * * *

Хижина, где смеются, богаче дворца, где скучают

Когда он пришел в себя – через несколько часов или вечность? – тело Синчэня все еще ощущалось в руках, почти невесомое и очень теплое. В ледяном посмертии странно было чувствовать тепло, такое щедрое и уютное, но все это не имело никакого значения, потому что дыхание Синчэня, живое и легкое, касалось щеки, а сил совершенно не было - ни открыть глаза, ни толком удивиться. Ласково, убаюкивающе звенел где-то рядом гуцинь, и нежно вторила ему флейта, сплетая мелодию ветра в веточках цветущей сливы, ветра над безмятежной рекой, полной солнца и лотосов, ветра в золотых ковылях на летнем закате, ветра, вплетающего ленты в пряди шелковых волос Синчэня. Сун Лань снова слышал его смех, звонкий и легкий, и, улыбаясь в ответ, засыпал все крепче.

Во второе пробуждение он ощутил себя странно живым, хотя чудовищная слабость все еще властно придавливала тело к.. постели?.. Он осилил открыть глаза. Сквозь дробящие свет лучи сомкнутых ресниц рассмотрел высокие стропила над собой, край шерстяного одеяла едва ли не у самого носа. Чьи-то сильные руки с осторожными, но твердыми пальцами бережно приподняли его голову, и к губам прижалась чашка с терпко пахнущим травами и грозой снадобьем. Он послушно проглотил это медвяное, горячее, крепкое, и в груди тут же разгорелся крохотный сердитый светлячок ци, тянущий в слабое тело жизненную силу, как удачливый рыбак тянет переполненную сеть. Блаженный покой снова сомкнул его веки, но прежде все вокруг ощутилось  ярко и ясно: светлый дом, широкая постель, пара заговоренных курильниц, очаг, окно, распахнутое в рассвет, рука Синчэня поперек его груди, под одеялом, тонкая, сильная, как виноградная лоза, живая. Усталая улыбка смутно знакомого заклинателя в белом и смеющиеся глаза -  знакомого вроде бы лучше? – заклинателя в черном. И – точно знакомый – его мелодичный голос, в котором радость мешается с облегчением, когда он говорит кому-то у Сун Ланя прямо над головой:

- Нет-нет. Все вопросы потом, шишу. Спи.

Когда, наконец, они оба очнулись в неверном свете раннего утра, в доме, кроме них двоих, не было никого.  Синчэнь смотрел на него живыми, сияющими глазами, уложив голову на локоть одной руки, а пальцами другой невесомо гладил по щеке. В его глазах плескалось солнце, в них можно было утонуть, остаться в блаженном и абсолютно счастливом «сейчас» навсегда.  И только одна мысль, будто след ожога, пятнала совершенный свет безмятежности новорожденного дня. Он носил ее в себе так много лет, так долго повторял и так и эдак, оттачивая, выверяя, лелея, как самое важное. И вот теперь она никак не шла на снова живой язык, но мучила, будто попавшая в горло пыль:

- Я так долго тебя искал, - прошептал он в конце концов, и глаза Синчэня потемнели от нежности, озарившей лицо. – Я не понимал, что говорю, тогда, в Байсюэ, от гнева и боли. Я..

- Молчи! Молчи... – торопливо прошептал ему в ответ Синчэнь, обнял обеими ладонями лицо, и прижался губами к губам. И острый тяжелый камень, раздиравший сердце изнутри, и живое вначале, и потом уже мертвое, - этот камень вдруг лопнул, как пузырь на луже во время ливня. Все это было - и минуло. И больше неважно. Ничто неважно, кроме права и желания касаться губами губ.

Потом они, все еще очень слабые, снова уснули - голова Синчэня на его плече, в ладони ладонь, сон пришёл к ним легкий, без сновидений, без тревог. И проснулся Сун Лань в следующий раз еще через сутки, в звенящий цикадами летний полдень, и дверь в их маленькую фанза была распахнута, а на пороге сидел Синчэнь, одетый в солнечные лучи, белое нижнее ханьфу и шелковый водопад распущенных по плечам волос. Тёплый ветер приносил с ближнего луга пунцовые лепестки доцветающих диких маков и, ластясь, ронял их на раскрытые ладони Синчэня. Тот улыбался, прикрыв глаза, подставляя лицо шёлковой ласке так чувственно и открыто, что Сун Лань вдруг почувствовал глупый и нелепый укол глухой ревности под ребрами. Но стоило восхищеному и досадливому вздоху сорваться с губ, как Синчэнь, будто очнувшись от наваждения, сжал закатные  лепестки в ладони, оглянулся, и улыбкой его затопило всю хижину, будто вторым солнцем:

- Ты знал, что нас охраняет целый отряд заклинателей клана Лань?.. Представляешь, какие мы, два бродяги, стали важные персоны!

Его смех колокольчиками рассыпался по хижине, и он в несколько невесомых шагов, - будто диковинная и прекрасная птица – перепорхнул комнату, опустился на край постели. Наклонился над Сун Ланем, отделяя их двоих от всего остального мира завесой своих волос. И снова коротко поцеловал, потерся кончиком носа о щеку.

- Заклинатели клана Лань?.. - улыбаясь в ответ ему так сильно, что заболели губы, прошептал Сун Лань. - Где же мы оказались? В Гусу?

- Это фанза для уединенных медитаций в предгорьях, между городком Цайи  и Облачными глубинами.

- Кто же нас спас?..

- Мой шичжи, Вэй Усянь, и Лань Ванцзи. Они принесли нас сюда с хребта Куэнь-Лунь. А потом выхаживали несколько дней неотлучно. Ты слышал гуцинь и флейту?..

- Слышал… А зачем нам охрана?..

Синчэнь мягко, чуть печально улыбнулся и погладил его по щеке:

- Ты знаешь, сколько был без сознания? Сегодня восьмой день. Я пришел в себя еще ночью. Поэтому на рассвете застал наших безупречно воспитанных опекунов. От них все это и узнал.

- Благородство и щедрость клана Лань несомненны. Надо будет сказать им спасибо, и Второму господину Лань, и господину Вэю...

Но вечером к ним с крайне учтивым поклоном снова явился юный заклинатель в белом. Поздоровался, попросил разрешения войти в дом – и расцвел искренней, теплой улыбкой, увидев, что к ним обоим наконец-то возвращаются силы. Они весь день были заняты тем, что, не имея пока что сил на что-то большее, разбирали щедрые дары, оставленные для них в хижине: несколько комплектов одежды, почти такой, к какой они привыкли в прошлой жизни: белоснежное ханьфу с темной каймой для Синчэня, темное с белой отделкой для Цзычэня. Нашлись оба их меча, тщательно вычищенные, с любовно подлатанными ножнами и новыми перевязями. Фучэни – белый и черный – тоже ждали на специальной подставке. Не те самые, но благородно украшенные и, конечно, лучшего качества. Легкая и сытная еда, лучшие лекарские снадобья, нехитрый скарб, чтобы сделать жизнь в доме удобнее: одеяла, занавеси, пара ширм, фонарики, свечи, посуда, стопка согревающих талисманов и талисманов воды возле купальной бочки… Во всем чувствовалась искренняя, не показная забота. Будто их странное возвращение в мир живых, действительно, было большой радостью для нежданных спасителей?..

Юный заклинатель, помимо солнечной улыбки, которой так напоминал Вэй Усяня, принес заботливо укрытую полотенцем корзинку со свежим хлебом, рисом, тофу и фруктами. Попросил разрешения помочь с обустройством. Он двигался по маленькой кухоньке легко, грациозно, движениями четкими и выверенными, без суеты, без позерства, отвечал на вопросы искренне и прямо, без экивоков. Знакомо. Так странно знакомо. И Сун Лань, глядя на него, хмурился, тщетно пытаясь разбудить свою перекалеченную память:

- Я встречал тебя? В городе И?.. Но не могу вспомнить твое имя, хотя наверняка слышал.

Юноша вспыхнул скулами и кончиками ушей, смущенно поклонился им с Синчэнем, извиняясь:

- Я Лань Сычжуй, даочжан Сун. Даочжан Сяо. Простите мою неучтивость.

- Мы рады знакомству с тобой, Лань Сычжуй, - умилился Синчэнь. - И не вини себя. Ты знаешь нас уже какое-то время, пусть мы и провели его в беспамятстве, немудрено не учесть формальности.

Сун Лань согласно кивнул:

- Вы все очень добры к нам, хотя я, должно быть, порядком напугал и тебя, и твоих товарищей в городе И.

- Вовсе нет! Мы всем сердцем хотели помочь вам тогда. И мы все рады, что теперь можем  сделать хоть что-то, – от юноши теплой волной хлынули к ним симпатия, сочувствие, искреннее участие - и в этот момент Сун Лань наконец-то ясно его вспомнил:

- Погоди, это ведь ты разговаривал со мной через гуцинь тогда. Твой гуцинь был очень хорош.

- Это, действительно, был я, но даочжан Сун не вполне справедлив ко мне, - смутился Лань Сычжуй. -  В искусстве гуциня мне еще многому нужно учиться. Особенно теперь, когда Хангуан-цзюнь слишком занят, чтобы уделять моим урокам столько времени, как прежде.

Занятый приготовлением чая Синчэнь сощурился, будто на миг задумавшись, а потом лукаво подмигнул юноше:

- Лань Сычжуй тоже не вполне к себе справедлив. В последние дни мне казалось, порой, что я слышу два разных гуциня. Один подобный могучей реке, второй - молодому роднику.  А теперь понимаю, что не ошибся. И еще понимаю, что если наставник доверяет ученику Песнь Исцеления, он должен быть весьма уверен в успехах этого ученика.

Теперь о скулы молодого Ланя, определенно, можно было обжечься. Даочжаны переглянулись с улыбками.  Юноша был, определенно, слишком искренним и милым для клана Лань.

- У тебя красивое имя, - сказал ему Синчэнь, жестом предлагая присесть с ними за стол и подавая пиалу с золотым свежим чаем. -  В нем очень много любви и надежды.

Юноша  стал вдруг мгновенно серьезным и совершенно перестал смущаться, будто незримая власть необычного имени придала ему уверенности и сил.

- Мой отец дал мне его в пору скорби, памяти и надежды, в которую многие годы не верил никто, кроме него. И все же она сбылась, вопреки всему. Я стараюсь носить это имя с благодарностью и честью.

- Это очень достойно, господин заклинатель. А скажи мне еще – утром заходили два юноши, что принесли нам этот прекрасный фарфор и лекарства. Твои товарищи?

- Мои шиди! – радостно кивнул Сычжуй, с самыми изящными манерами отпивая чай. – Старший из них – Лань Цзинъи, мой лучший друг, а младший – Лань Ши, ему доверили честь править ножны ваших мечей, от ущерба, который им был нанесен. Он очень хорош в оружейном искусстве. И станет лучше всех в клане.

- Боюсь, мы не были в состоянии  достойно поприветствовать их. Передай, пожалуйста, наши извинения и благодарность. А также, при случае, Второму господину Лань и господину Вэю.

- Конечно! Впрочем, мои шиди зайдут утром снова.  А Хангуан-цзюнь и учитель Вэй собирались быть здесь после заката….

Они допили чай, беседуя о чем-то легком и солнечном, пока за дверями фанза не стали сгущаться ароматные летние сумерки. Тогда молодой заклинатель вежливо поклонился им обоим в третий раз, теперь уже прощаясь: его ждала ночная охота, отложенная несколько дней назад. Он вежливо не уточнил, по чьей вине.

- Учитель Вэй, - задумчиво протянул Синчэнь, глядя вслед Лань Сычжую, чья тонкая фигура медленно таяла в подступающих сумерках, и оглянулся на друга через плечо, улыбаясь. - Учитель Вэй, Цзычэнь. Ты помнишь тех юных заклинателей, что смотрели на нас с таким смешным восторгом в поселении Чан? Я вдруг задумался, знаешь,  - сколько именно я... меня не было?

Сун Лань вздохнул и осторожно обнял Сяо Синчэня, прижимая спиной к своей груди, опустил подбородок ему на плечо, всматриваясь вместе с ним в синее марево ленивых вечерних облаков над ближними вершинами и сонный туман, ползущий им навстречу из ущелья.

- Десять лет. Тебя не было десять лет. И я был тоже мертв эти десять лет. И семь из них я не помню, хвала Небесам.

Синчэнь долго молчал, гладя теплыми пальцами его ладони, сомкнутые у себя на груди.

- Они стали теперь старше нас, выходит?

- Лань Ванцзи - да, выходит, так. А Вэй Усянь был мертв и вовсе шестнадцать лет, насколько я знаю. Ты слышал, наверное, о его гибели еще тогда. И я понятия не имею, что за сила вернула его на эту Землю.

Синчэнь рассеянно улыбнулся в сумерки.

- Любовь. Если что-то я и чувствовал, если что-то и помню из своего посмертия, - так это любовь, Цзычэнь. Очень много любви, чтобы излечить, чтобы удержать, чтобы быть единственной настоящей причиной вернуться. Нет другой такой силы. Никакой.

Он плавно обернулся в руках Сун Ланя и обнял в ответ - за плечи, вжимаясь лицом  в теплую шею. Губы тронули зачастившую на горле жилку -  и все потонуло в золотом мареве свечи, зажженной у постели, разворошенных простынях, аромате горячей кожи на губах, касании сильных рук, истоме гибких тел, льнуших друг к другу, как две ладони. И любовь оказалась вдруг проще, чем думалось, и слаще, чем представлялось. И нужнее, гораздо нужнее, чем воздух, - чтобы дышать друг другом и, ослепнув на миг, унося друг друга на затопленную белым огнем вершину раскаленной нежности, увязнуть всем существом, как птица в ловчих сетях, в распахнутой навстречу ци того, чье сердце слышишь в это мгновение громче и яснее, чем свое.

Они едва осилили выпутаться из влажных спутанных простыней и вяло привести друг друга и дом в приличный вид, когда в притолоку распахнутых в ночь дверей вежливо постучали.

Они принесли с собой аромат ночных цветов, свежей росы и вечернего горного ветра: величественный и будто немного сонный Лань Ванзци, в простой белой клановой одежде, без амулетов, украшений и накидки, и его самая солнечная тень в мироздании - сияющий улыбкой Вэй Усянь, в привычном черном, точно такой, каким запомнил его Сяо Синчэнь. И неуловимо иной: счастливый, яркий, спокойный.

- Сун-сюн, шишу! Отрадно видеть вас на ногах! - воскликнул он, и только потом торопливо склонился в приветствии,  вслед за своим благовоспитанным спутником.

Даочжаны поклонились в ответ.

- Мы рады видеть вас обоих в здравии, - ровный голос Лань Ванцзи не выражал эмоций, как и небесно красивое бесстрастное лицо, но от него самого, как и от младшего Ланя, Сычжуя, ровной волной расходились тепло и приязнь: им, действительно, были рады, особенно - живым и во плоти. - И приносим наши извинения за то, что неотложные дела вынудили оставить вас без нашего участия так рано.

- Было бы верхом неблагодарности даже помыслить упрекнуть вас в этом. Вы и так сделали гораздо больше, чем было возможно, - ответил Синчэнь, привычно, как и всегда, как прежде, - за двоих. - К тому же, юные заклинатели клана Лань заботились о нас со всем чаяньем.

Они с Цзычэнем снова поклонились, благодаря своих спасителей, чем, кажется, жутко смутили Лань Ванцзи, и почему-то обрадовали Вэй Усяня. Тот не сдержал восторженной улыбки и почти заплясал на месте, начисто разрушая благопристойную торжественность момента:

- Как здорово, что вы с ними познакомились! Они же замечательные, да? А на нашего Сычжуя вообще во всем можно положиться, он безупречен, весь в отца, да, Лань Чжань?

Лань Ванцзи посмотрел на своего спутника со сложной смесью упрека и ласковости, что несколько смутило уже самого Синчэня, на которого обычно так смотрел Сун Лань, если даочжану Сяо случалось в их совместных странствиях сотворить что-то и глупое и хорошее разом.

- Лань Сычжуй весьма почтительный сын, - с короткой улыбкой ответил вместо него Цзычэнь. - И отзывался о своем отце с большой любовью.

- О! а о котор… - задорно подхватил Вэй Усянь, но осекся, наткнувшись на новый, уже более укоризненный взгляд Лань Ванцзи. - Молчу-молчу. Вэй Ин извиняется. - Он поклонился им полушутливо и тут же весело наморщил нос. - Мы принесли вам пирожки с османтусом. Нигде их не готовят так, как в Гусу! Я проверял!

Они зажгли фонарики на маленькой веранде, и ночь за кругом света сразу сгустилась, стала темной глубокой рекой, разбитой, как отражением звезд, золотыми и зелеными огоньками светлячков в медовом разнотравье.

Синчэнь со зримым удовольствием снова заваривал чай, будто прислушиваясь к собственным движениям, гладкости фарфора и уютным вздохам горячей воды в гайвани, -  привычному в прежней жизни ритуалу, и заново вспоминал радость каждой любимой мелочи: аромата, тепла и жеста.

Сун Лань любил манеру Синчэня заваривать чай: легкий, терпкий, очень ароматный, хоть в тончайшем фарфоре и чайнике исинской глины, хоть где-нибудь на краю леса в самом простеньком котелке. Движения его становились плавными, умиротворенными, почти нежными. И чай выходил - им под стать.

Гости приняли пиалы с надлежащими поклонами, и суровое лицо Лань Ванцзи постепенно зримо расслабилось над ароматной чашей, укрыло благородный белый нефрит нежными тенями покоя, минувшей дневной усталости. Вэй Усянь, сидевший рядом с ним, к плечу плечо, заботливо расспрашивал Синчэня о самочувствии, состоянии Ядра и возвращении ци, и освещал вечернюю террасу улыбкой, будто еще одним золотым фонариком, зажженным его искренним сердцем.

Было разом легко и очень спокойно. Будто чудом возвращенная троим из них жизнь ластилась теперь, виноватая в горькой разлуке, и сворачивалась вокруг хижины мурлычащей кошкой. Лань Ванцзи и Сунь Лань наслаждались уютным молчанием, слушая теплый разговор своих спутников, пока взгляд Второго нефрита не стал снова сосредоточенным, хотя и остался при этом совершенно безмятежным:

- Могу я спросить, что произошло с вами за те три года, что мы не виделись? Если даочжаны, конечно, сочтут возможным поведать о том.

Беззаботная беседа Синчэня и Вэй Усяня тут же умолкла.

Сун Лань вздохнул. Рассказывать он не любил и не умел толком, но Синчэнь не знал и половины, а впрочем…

- Особенно не о чем тут говорить, Лань-сюн. Я странствовал, как и собирался. Там и тут. Поднебесная велика. Где-то с месяц назад с горы Тайшань на деревню у ее подножья сошли демоны фэй, а за ними чума и голод, как оно и бывает. Я помог крестьянам их убить, и одна из женщин показала мне путь на гору, к старому храму Си-Ванму. Там я получил ответ, который искал три года: мой путь оттуда лежал на Запад, за Куэнь-Лунь.

- За Куэнь-Лунь? - спокойно, внимательно-цепко уточнил Лань Ванцзи.

- Да, - подтвердил Сунь Лань, - именно за. Туда не ступит нога живого человека… Вы видели, должно быть, почему, - дождавшись понимающего кивка от обоих гостей, он продолжил. -  А еще там есть Страж… Трудно его описать. Я, мертвый, добрался до Яшмовой пещеры с Источником жизни. Оттуда мы ушли вместе, и Страж отпустил нас. Не знаю, почему.

- Возможно, потому что с хребта все равно не уйти, - мягко добавил Синчэнь. - Я не знаю даже толком, как вы добрались до нас, на мечах! Там вся ци будто в землю уходит и так… Так, будто…

- Тянет назад, за хребет, - мрачно кивнул, подтверждая слова друга, Цзычэнь.

Лань Ванцзи и Вэй Усянь переглянулись, будто взглядом кратко что-то обсудив.

- У нас сейчас… Много сил. Но вы правы, пребывание там порядком истощило и нас. Хотя мы многое повидали за минувшие годы, - покачал головой Вэй Усянь.

Синчэнь улыбнулся ему ласково, отгоняя от себя призрак ледяных объятий хребта Куэнь-Лунь, и воскрешая в памяти давний солнечный день, когда все было понятно и просто у них у всех, и никто не мог предположить впереди столько мук, смерти и слёз:

- Теперь, когда ты, шичжи, вернулся, хвала Небесам, в мир живых,  вы с господином Лань снова ходите вместе на охоту, как мечтали тогда, давно?

Гости снова переглянулись, и суровый взгляд Лань Ванцзи, устремленный на Вэй Усяня, затопила вдруг совершенно неприкрытая нежность.

- Ходим, шишу, - улыбнулся тот, не отводя глаз от своего спутника. - Конечно, ходим. Но, кроме того, мы женаты уже год. И поэтому, будучи супругами на общем Пути, мы - вместе, - действительно, имеем достаточно сил, чтобы добраться до Куэнь-Лунь и уйти с него. Верно, Лань Чжань?

- Верно. Никакой загадки здесь нет. Но ты не точен: не год, но год и еще сто семь дней, - отозвался его супруг и с ощутимым трудом отвел взгляд, возвращая внимание даочжанам. - Спасибо, что поведали вашу историю. Такие знания всегда важны.

Сунь Лань задумчиво кивнул в ответ, ощущая, как от волны чужого огромного счастья растекаются по веранде и затапливают ночь вокруг теплота, тишина, безмятежная, могучая сила. Синчэнь улыбался, растянув яркие губы так сильно, что на щеках показались ямочки, и под краем чайного столика сплел свои пальцы с пальцами Цзычэня:

- Примите нашу радость, как самое доброе пожелание вам на Пути.

Супруги благодарно склонили головы, и Синчэнь, присмотревшись, вдруг хмыкнул:

-  Облачная лента, шичжи? Так ты теперь настоящий Лань?

Вэй Усянь коротко рассмеялся, снова бросив на мужа смущенный взгляд:

- Это так. Стараюсь изо всех своих сил быть не слишком ярким пятном на безупречной репутации клана Лань. И супруга.

- Вэй Ин! - с мягкой укоризной оборвал его Лань Ванцзи.

- И так уж, кстати, случилось, -  Вэй Усянь мгновенно сделал вид, что не произнес ничегошеньки возмутительного, -  что Лань Сычжуй - наше общее любимое дитя. Длинная история, и мы расскажем ее как-нибудь непременно, но пока что просто простите мне мою... излишнюю пристрастность, когда речь идет о нем и его шиди.

Даочжаны дружно рассмеялись, и Синчэнь ответил за двоих:

- Нам следовало догадаться. Он, и правда, неуловимо похож на вас обоих, и мы с радостью узнаем его историю, однако.. Все, что мы рассказали вам о хребте Куэнь-Лунь и Яшмовой пещере.. Не стоит ли сообщить кому-то еще? Старейшинам, Совету кланов или Верховному заклинателю, к примеру? Такие знания должны быть и сохранены, и в должной степени сокрыты, как мне видится?

Вэй Усянь тут же снова расцвел лукавым озорством, будто ему все еще семнадцать, и нет никакой возможности удержаться от того, чтобы подразнить спутника и друзей:

- Тут я даже не знаю, шишу, отчего ты считаешь нашего Верховного заклинателя столь забывчивым, но обещаю, если понадобится, все дословно ему повторить!

- Вэй Ин, - в голосе невозмутимого внешне Лань Ванцзи прорезалась явная укоризна и на скулах зажегся мягкий румянец.

Вэй Усянь не выдержал и снова расхохотался:

- Ох, Лань Чжань! Я прошу прощения у досточтимых даочжанов. Конечно, следовало сказать, но не в титулах между нами дело. Должность Верховного заклинателя занимает последних два года мой достойнейший муж, - и “достойнейший” прозвучало уже не шутливо, а с нежной заботой и тихой гордостью. - Обязанности его непростого служения и вынудили нас покинуть вас, едва уверившись, что вы останетесь в мире живых.

Теперь пришла очередь переглядываться даочжанам. Переглядываться - и коротко поклониться в сторону смущенно-настороженного Лань Ванцзи:

- За время своих странствий я мало слушал разговоры. Но о новом Верховном заклинателе слышал - и только хорошее, - искренне отозвался Сун Лань.

- Благодарю, - поклонился в ответ Лань Ванцзи и смутился окончательно зримо, - и все же, мы пришли сюда как друзья, не как чиновники. И я прошу вас оставить церемонии. Если даочжаны сочтут возможным.

- С радостью. К тому же, есть и еще загадка, что занимала сегодня нас, - Синчэнь долил всем чай и посмотрел на Цзычэня. Тот согласно кивнул. - Мы понимаем теперь, как вам хватило сил унести нас с Куэнь-Лунь. Но… Как вы узнали, что помощь нужна, и как узнали, где искать, - должно быть, и эта разгадка гораздо проще вопроса?

На веранде поселилась вдруг странная тишина: неловкая и будто испуганная. В ней громко, знамением дурных вестей, как ветер с горы бывает предвестием бури, прозвучал горький вздох Вэй Усяня.

- Что ж. Все равно пришлось бы сказать вам, поздно или рано... Хотя видят Небеса, как мне не хочется возлагать на вас этот груз. Вас спас… дух. Что явился вопреки здравому смыслу в Облачные глубины и разгромил наш дом, стремясь обратить на себя внимание всего клана. Это был неупокоенный дух Сюэ Яна.

Болезненная тишина снова окутала их, а над ближней горной вершиной полыхнула сухая зарница, на миг осветив все вокруг мертвенным белым светом. Ночь вокруг всколыхнулась, как потревоженная брошенным камнем толща темной воды, и сомкнулась вокруг плотнее, гуще, дохнула в спину холодом находящей в предгорья грозы.

Даочжаны долго молчали, и Сяо Синчэнь, уже отринув приличия и условности, сжал в своих ладонях руку Цзычэня так крепко, что сильные пальцы побелели от напряжения.

- Мы упокоили его дух там же, на хребте Куэнь-Лунь. Отпустили в мир мертвых. И пусть Диюй будет к нему справедлив, - мягко сказал Лань Ванцзи, сочувственно хмурясь. - Он больше не потревожит вас. И никому не причинит зла.

Синчэнь шумно перевел дыхание, все еще не поднимая глаз от их с Цзычэнем сплетенных пальцев.

- Почему?.. Я не могу понять лишь одного - почему.

Супруги Лань переглянулись снова, и Вэй Усянь осторожно, будто боясь испугать или оскорбить резким жестом, потянулся через маленький столик и мягко взял Синчэня за запястье, поверх рукава.

- Мы не знаем. И должно быть, не узнаем никогда. Но посуди сам, шишу: разве это важно. Если он хотел добра, то кто поймет безумца: пусть это поможет его душе. Если снова замышлял зло… Теперь он по ту сторону мира. А вы здесь. Вы живы. Вы рядом. Так или иначе, лучшее, что можно сделать в ответ - жить. Вернуть всю радость, что он у вас отнял, - и обрести много больше. Разве я не прав?..

Синчэнь прикрыл глаза темными ресницами и вздрогнул, зримо призывая - и не находя - покой в своем сердце. И тогда от Вэй Усяня щедро хлынула к ним чистая, сияющая ци, пахнущая, как и ночь вокруг, грозой, ветром, свежестью, яркой радостью жизни нового дня, что обязательно сменит тьму. Хлынула - и отогнала ледяную тень хищной памяти.

Сун Лань благодарно кивнул ему, и осторожно погладил свободной рукой стиснутые на своей ладони пальцы Синчэня:

- Спасибо. Вам обоим. И ты прав, учитель Вэй, во всем. И в том, что нам больно помнить то, что Сюэ Ян сделал и с нами, и с другими людьми по нашей вине - ведь это мы не смогли его остановить. Но и в том ты прав, что мы справимся. Смерть ничему не учит лучше, чем любить эту жизнь.

- Хорошо, - слабо улыбнулся в ответ Вэй Усянь, не дрогнув проглотивший "учителя Вэя", и, выпустив из ладони запястье Синчэня, выпрямился, едва заметно прижался плечом к плечу мужа, будто тоже ища тепла. - Хорошо. Просто знайте, что мы всегда рады видеть вас: выслушать, помочь или просто разделить поздний чай. И если позволите такую честь, мы рады быть вашими друзьями.

- Это честь и для нас тоже, шичжи, Лань-сюн, - тихо отозвался Синчэнь, и совладал наконец расцепить ладони, извиняясь, коснулся губами пальцев Цзычэня. - Наставница всегда говорила: не оглядывайся, пока не шагнешь вперед. Но, похоже, я понял ее слова только теперь. Сколько мудрости еще, должно быть, принесет мне завтрашний день? - он улыбнулся наконец-то снова, слабо, но искренне, и каменный узел тревоги в груди Сун Ланя растаял.

Раскаленная горная гроза скатилась в долину, накрыла невидимый под крылом высокой скалы городок Цайи, раскидала по бамбуковым крышам пригоршни, охапки и целые потоки дождя. А вокруг хижины, в обделенной ливнем предгорной долине, громче застрекотали цикады и праздничные огоньки светлячков разрезвились в высокой траве. Гроза сходила с горы вниз, утаскивала за собой на тяжелом подоле темные облака и накопившийся за день зной, обещая свежую ночь и погожее, ясное утро.

* * *

Есть много дорог, которые ведут к вершине.

Но пейзаж остается неизменным

Они прожили в предгорьях до середины осени. Когда деревья на ладонях горы сменили зелень на золото, а по ночам сухие стебельки разнотравья повадился серебрить первый иней, они собрались, наконец, в дорогу.

Остаться в хижине оказалось вдруг слишком просто -  любить друг друга, узнавая новое о телах и о сердцах, слушать друг друга, медленно учиться по-новому сплетать свои ци, упражняться с мечами на поляне перед домом, наслаждаться долгими медитациями среди шумящих под ветром трав и поющего в долине бамбукового леса. Встречать гостей - молодых заклинателей Лань, любопытных и очень вежливых, талантливых, ярких, разных. Пить на веранде чай с супругами Лань, медленно учиться видеть их нежную, крепкую связь, их любовь - в каждой яркой улыбке Вэй Усяня, в каждом едва заметном изгибе губ Лань Ванцзи.

Остаться было бы слишком просто, но дорога звала их дальше: не пыльный осенний тракт под ногами, но стремление постигать жизнь вокруг себя дальше, ярче, удивляться новым лицам и новым судьбам, помогать этому миру, лечить, по мере сил, его печали и раны.

Собирать в дорогу было особенно нечего. Они навели порядок в комнатах, сожгли благовония в благодарность щедрым богам, поклонились дому, где снова обрели жизнь и друг друга, где вместе провели  столько добрых дней. И по едва заметной тропке на спине ближайшей горы, протоптанной с макушки лета их заботливыми гостями, поднялись выше, к Облачной обители: непременно нужно было поблагодарить друзей еще раз - и попрощаться.

Стражи у врат встретили их без удивления, вежливо поклонились навстречу - и пропустили.

Обитель клана Лань, укрытая дозорной стеной с востока и юга, горами и ущельями - с севера и запада, недаром славилась своими пейзажами: любоваться на укрытую от чужих глаз долину хотелось бы, действительно, бесконечно. Изящные дома, сады, беседки над сонными прудами и веселой речкой,  - все утопало в цветах, в ароматах травы, близкой воды, с тонкой примесью благовоний. Тренировочные площадки, чайные домики, уединенные уголки для медитаций как искусными ширмами отделялись друг от друга и от жилья извилистыми тропками и рощицами бамбука.

Переплетение мощеных тропинок неожиданно вывело даочжанов сквозь одну такую сонную рощу к длинному дому под светлой черепицей. На веранде дюжина укутанных в белое малышей, лет по пять-шесть, благовоспитанно, не толкаясь, не галдя, играла в “ласточку”. Мгновение - белые воланчики дружно осыпались на безупречно чистые доски, а малыши завороженно уставились на чужаков и только через несколько долгих восторженно-удивленных мгновений - дружно склонились в приветствии. Даочжаны подчеркнуто церемонно поклонились в ответ. У Синчэня от умиления и стремления не обидеть малышей неуместным смехом дрожали сжатые в улыбке губы, и Сун Ланя затапливало его ласковой нежностью к детям, как южным ветром в месяце дракона.

- Доброго вам утра, уважаемые заклинатели, - с ощутимым трудом придушив восторг в голосе, обратился к ним Синчэнь, - не подскажете ли вы нам, где можно увидеть кого-нибудь из ваших наставников? У нас есть дело ко Второму господину Лань и к Учителю Вэю.

Дети взирали на него, благоговейно замерев, будто не даочжан в белом, но прекрасная и великая птица пэн снизошла к ним с Небес и заговорила. Синчэнь с беспомощным смущением оглянулся на Сун Ланя и попытался еще раз:

- Дети?..

- Неужели наставник Пинг не научил младших нашего клана, что негоже молчать, если кто-то спрашивает? - раздался за их спинами мягкий, бархатный голос, и малыши, как по велению  невидимой руки, дружно склонились в самом образцовом поклоне:

- Просим прощения у Главы клана. Приветствуем Главу клана.

- Доброе утро, ученики, - в голосе зазвучала ласковая улыбка, и обернувшиеся даочжаны оказались лицом к лицу с легендарным, но никогда не виденным ими ранее Цзэу-цзюнем, главой клана Лань, Лань Сичэнем.

Два нефрита, действительно, были похожи как две ладони.  Но если от младшего ровной волной исходили покой, сила и грозовая прохлада, то у старшего в глазах плясали солнечные искры, теплом и открытой радостью навстречу каждому отзывалась его сила. И улыбка была особенная. Мягкая, искренняя, по-доброму лукавая. Лисья. Потому, наверное, из двух братьев именно он был известен как самый красивый из молодых господ своего поколения: он согревал все вокруг, как солнце.

Их тоже встретила полная солнца улыбка и куда более глубокий, чем тот, каким бы следовало главе клана приветствовать двух бродяг, поклон навстречу.

- Приветствуем главу клана, - улыбнулся ему в ответ Синчэнь, серьезный Сун Лань согласно склонил голову. - Приносим извинения за незваное прибытие, но мы собрались отправиться в путь и хотели попрощаться с Лань Ванцзи и Вэй Усянем. И поблагодарить их за все. Еще раз.

Лань Сичэнь жестом велел завороженной малышне возвращаться к занятиям, и те с явной неохотой, но послушно принялись подбирать воланчики:

- Вы всегда желанные гости в Облачной обители, даочжан Сяо, даочжан Сун. Потому вы беспрепятственно прошли сквозь Врата, и пройдете свободно и впредь. Боюсь, однако, что брат и его супруг заняты сегодня вне Гусу.

- Очень жаль, - искренне расстроился Синчэнь. - Что ж… Мы верим, что наши дороги еще приведут нас к Облачной обители не раз. Мы просим Цзэу-цзюня передать супругам Лань наши слова прощания и благодарности, равно как и молодым заклинателям клана… И лично принять благодарность за щедрое покровительство клана Лань, - за спиной Лань Сичэня малыши снова принялись за “ласточку”, и Сяо Синчэнь не выдержал церемонный тон, на губах мимо воли расцветала улыбка. - И наши извинения юным ученикам. Видимо, мы напугали их внезапным появлением?

Лань Сичэнь склонил голову к плечу, чуть нахмурился, изумительно красивое лицо стало задумчивым, будто он прислушивался к чему-то.

- Я хотел бы… возможно, даочжаны смогут немного отложить свой уход и разделить со мной чай?..  Я не имел чести лично познакомиться с вами. Но был бы рад. И раз уж вас беспокоит впечатление, которое заставило младших клана позабыть все достойные манеры, я расскажу вам в качестве извинений одну забавную историю. Позволите?

Даочжаны снова коротко переглянулись, Цзэу-цзюнь совсем по-лисьи сощурился, глядя на них.

- С радостью, - ответил за обоих Цзычэнь. - Это честь для нас.

- Как и для меня, - кивнул Лань Сичэнь и указал рукой на мощеную бамбуковыми бревнышками тропинку между  по-лентему пышными кустами гортензий и хризантем. - Идем?

Сады Облачной обители будто еще не тронула разгулявшаяся в предгорьях осень. Горький аромат багряных, золотых, белых хризантем мешался со сладкими нотами поздних роз, берега многочисленных ручьев и речушек отзывались шепотом веерника и  шелестом тростника. Возле строго, но богато украшенного дома, куда привел их глава Лань, среди доцветающих на берегу пруда водных ирисов и аира бродила явно недовольная чем-то белая цапля.

- Это ханьши, мой дом. Добро пожаловать, - сказал им Лань Сичэнь, раздвигая двери, впуская в изящно обставленные покои ласковое осеннее солнце. На белых ширмах заплясали журавли, облака и цветущие сливы. Парные курильницы дышали горьковатым и легким, осенним благовонием. Здесь было хорошо и спокойно. Сразу, буквально с порога. Хозяин указал им стойку для мечей, чтобы достойно разместить на отдых Шуанхуа, Фусюэ и фучэни,  пригласил за просторный стол, где явно целая семья могла бы проводить душевные, полные беззаботных бесед вечера. Фарфор, украшенный “рисовым зерном” лучился золотом утреннего солнца на просвет, чай был янтарным, идеально нежным и ароматным. Хозяин подал им пиалы с вежливым поклоном, в очередной раз порядком смутив, и, выдержав достойное всех приличий молчание, наконец, сказал:

- В предгорьях скоро ляжет снег. Могу ли я спросить, что за тревога гонит вас прочь из Гусу навстречу зиме?

- Мы и так загостились сверх всяких приличий, Цзэу-цзюнь, - вежливо ответил Синчэнь, - наши силы вполне восстановлены, и, стало быть, пора возвращаться к исполнению наших обетов: помогать простым людям в борьбе с нечистью и нежитью, и быть там, где мы действительно нужны.

Лань Сичэнь понимающе кивнул и его теплая улыбка снова тронула губы:

- Это всячески достойно, и странно было бы  ждать иного от благородных даочжанов, однако… Позвольте еще спросить: но как вы узнаете, где больше нужны в тот или иной час?

- Наши дороги приводят нас сами. К хорошему или дурному, мы полагаем, так угодно Небесам.

Глава Лань снова кивнул и коротко наморщил нос, будто заранее обращая следующие свои слова в шутку:

- Сегодня, выходит, ваши Пути привели вас в Обитель и предлагают немного задержаться?. По меньшей мере, пока Ванцзи и А-Сянь не вернутся? Или, может быть, вовсе до весны? Помогать простым людям унимать бесчинства нежити и нечисти, определенно, вполне возможно и с теплым домом позади, не только с заснеженным бездорожьем под ногами.

Даочжаны настороженно замолчали, за чаем давая себе несколько мгновений на раздумья. Наконец, тщательно выверяя слова, Сяо Синчэнь ответил:

- Приглашение главы Лань большая честь для нас, однако, понимая свой долг перед кланом Лань, мы все еще не хотим вмешиваться в дела кланов и выбирать какой-либо из них для себя.

Цзэу-цзюнь зримо потемнел лицом и покачал головой:

- Прошу прощения, если мои слова прозвучали подобным образом, я никогда не посмел бы оскорбить вас, досточтимые герои, подобным образом. Как и любой в клане Лань, я уважаю идеалы, которые вы ставите своей целью. Общность не по крови, но по устремлениям. Я имел в виду иное: ваша помощь, на самом деле, нужна здесь.

- Мы, в свою очередь, сожалеем, что превратно истолковали слова Главы клана.  Однако, что за беда могла случиться в великом клане, если лучшие заклинатели Поднебесной и даже Верховный заклинатель и его спутник - никто не в силах справиться с нею? - совершенно искренне изумился Синчэнь, не скрывая, впрочем, их общего с Цзычэнем облегчения от разрешившегося недоразумения: мнить бестактность в его речах Лань Сичэня было крайне неприятно.

Цзэу-цзюнь вздохнул, отвел глаза  за распахнутую в солнечную осень дверь ханьши: хмурая цапля нахально забралась на ступени и деловито вышагивала по ним, высматривая сонных в предзимье ящерок.

- Правила приличий порицают подобное обращение к гостям, тем более, не имея близкого знакомства, кроме этой единственной встречи, но позвольте мне говорить не как главе клана теперь? Этот вопрос тревожит меня как брата, не как властителя. 

Сяо Синчэнь зримо расслабился и улыбнулся, приветствуя смену громоздкого и неловкого церемонного обращения более простым и близким. Сун Цзычэнь согласно кивнул.

- Благодарю. Дело в том… Как вы знаете уже наверняка, два года назад мой брат занял должность Верховного заклинателя. Он отдает этому служению все свои силы и чаянья столь же полно, как прежде отдавал родному клану.  Это тяжелый труд. И часто неблагодарный, потому что не всем нравятся изменения, которые они с мужем решительно утверждают в нашем закостенелом клановом мирке.

- Я видел в своих странствиях, что дозорные башни клана Цзинь снова несут стражу. И видел, как доставляли еду и лекарства прошлой осенью в Чунцин, пострадавший от наводнения и шуйгуев. Это весьма достойные деяния за столь малый срок, - негромко отозвался Цзычэнь.

- Ваши слова, даочжан Сун, - честь для всей семьи Лань, - коротко поклонился Лань Сичэнь и глаза его зажглись гордостью и нежностью к брату, снова увязжшему в неотложных делах далеко от дома. - Но многие кланы недовольны. Это ведь дополнительные траты, и немалые. Без всякой возможности выставить напоказ свою щедрость и доблесть. Но кроме того, кроме недовольных и завистников… Ванцзи всегда трудно сходился с людьми, особенно по юности. Сейчас у него есть прекрасный любящий муж и спутник, однако бремя, которое он с достоинством  несет, тяжело. И разумеется, высокая должность отдаляет его еще больше даже от тех, кто мог бы, в иных обстоятельствах, сделаться ближе. Им часто слишком тяжело даже вдвоем, со всем грузом ответственности и забот. Я хотел сказать - в эти три месяца, что свели их с вами, когда они могли иногда  проводить вечера в вашем обществе, оставив за порогом звания и долги, став на пару часов просто Лань Ванцзи и Вэй Усянем, в эти три месяца я гораздо чаще видел их отдохнувшими и счастливыми. Вы стали для них друзьями, которых, казалось, невозможно им теперь найти. Без корысти, без оглядки, без тяжести прошлого, с одним только открытым доверием. Если титул велит мне быть беспристрастным и мудрым в делах клана Лань, то, увы, ничто не может унять во мне потребность заботиться о брате: я прошу вас подумать о зимовке здесь, в Гусу, ради Ванцзи и ради А-Сяня.

В этот раз молчание даочжанов полнилось скорее смущением от уверенности Цзэу-цзюня в исключительной значимости их скромных и нечастых посиделок с супругами Лань на крохотной веранде горной хижины для, ни много ни мало, душевных сил и свершений Верховного заклинателя. Глава Лань и вовсе обратил все так, будто покинуть сейчас Гусу - как бросить друзей в трудную для них пору. Но да. Верно. Друзей. Щедрые летние месяцы не оставили другого названия этим разным как свет и неразлучная с ним тень, похожим, как ветер и вторящий ему перезвон фун-линей, людям. Друзья.

Взъерошенная цапля смотрела на даочжанов, попеременно на одного и другого, склонив голову на бок, будто пыталась решить, можно ли доверять им достаточно, чтобы продолжить привычно выискивать на пороге ханьши забившихся между досок цикад. Синчэню стало отчего-то стыдно перед ней.

- Эта дружба ценна и для нас, Цзэу-цзюнь. Однако, чтобы не обрывать ее, нам не обязательно оставаться в Облачных глубинах. Вполне достаточно забредать время от времени и вовремя отвечать на письма и приглашения. Есть ли иное дело, в котором вы желали бы нашей помощи здесь?..

Лань Сичэнь мягко рассмеялся, будто сердце его успокоилось уже простым обещанием не обрывать дружбу с супругами Лань:

- Вообще-то, есть. Но в этой помощи вы в полном праве отказать, если она будет вам не по сердцу. Я, кажется, обещал занимательную историю?

- О том, чем мы напугали юных заклинателей?..  - не улыбаться в ответ главе Лань казалось почти невозможным. Да и бессмысленным. - Мы бы хотели ее услышать.

- Дело не в испуге и не в нарушенных Правилах, уверяю, - отмахнулся Цзэу-цзюнь. - Слушайте. Восемнадцать лет назад мой брат усыновил мальчика из погибшего клана. И дал ему имя в нашей семье - Сычжуй.

Даочжаны приязненно кивнули: Лань Сычжуй, идеально вежливый, умный и достойный юноша, вызывал у них обоих только искреннюю симпатию.

- Когда ему исполнилось шесть он, как и все юные ученики клана, перебрался в Дом учения и со своими шиди начал постигать искусство заклинательства и другие науки. Там он быстро и крепко сдружился с самым… необычным Ланем из молодого поколения - Цзинъи, - даочжаны дружно понимающе усмехнулись. - Они оба были весьма прилежны в учении, в науках и тренировках, и очень любили, как любые дети их возраста, сказки, предания и легенды. Дети быстро растут, и сказок становится мало, становятся нужны те герои, что ходят с тобой по одним дорогам и борются с тем же злом, с которым однажды научишься сражаться и ты. Дракона и Небесную деву встретит не каждый, но с гулем и злодеем любой столкнется наверняка. Полагаю, из подобных соображений мой брат часто рассказывал Сычжую и другим своим подопечным истории о ваших подвигах.

- Хороши же из нас вышли герои, - вздохнул в ответ Сяо Синчэнь.- Вряд ли наша история чему-то нужному научит теперь детей.

Лань Сичэнь покачал головой, не соглашаясь, помедлил, доливая в пиалы чай.

- Наш с Ванцзи дядя всегда говорил нам, когда мы были юны: беда видит правду. Как узнать цену и себе, и тем, кто рядом, если не встретиться с Судьбою лицом к лицу. И вас, между прочим, ставил в пример. Покинувших обители безмятежного совершенствования с единой целью - помогать людям на Пути. Так что позвольте мне не согласиться, даочжаны. Судьба бывает к каждому из нас жестока в своих испытаниях. Но вы лучше меня знаете, что даже смерть - не для каждого причина сдаться. Или взгляните на Вэй Усяня. Он не только смог вернуться и жить дальше, стать, смею надеяться, счастливым, но и много кому принес мир и радость, в этих стенах тоже. Мне нравится то, что он и Ванцзи делают не только с миром заклинателей, но и с нашим кланом. Малыши, воспитанные братом, выросли совсем иными, чем предписывали традиции, - они своенравнее, отчаяннее, шумнее, но смелее, ярче, талантливее, честнее. Я смотрю на них и понимаю, что именно таким хочу видеть будущее клана. Мой племянник - по крови Вэнь. И я не желал бы клану лучшего наследника. Наших целителей многому научил Вэнь Цюнлинь, Вэнь Нин, который пришел к нам следом за Вэй Усянем. Нашим лучшим дипломатам помогает теперь госпожа Ло Цинъян, по приглашению Ванцзи. Я просто хочу сказать вам, даочжаны: если ваши обеты дозволяют это и если сами вы того пожелаете, клан Лань просит вас задержаться на Пути. Научите наших детей быть героями, в которых беда увидит не смирение, но достойных людей и настоящих друзей.

- Слова главы клана очень добры, - нахмурился Сун Цзычэнь, с тревогой посмотрев на прочно молчащего и вдруг серьезного Сяо Синчэня. -  И мы ни в коем случае не стали бы оскорблять Цзэу-цзюня, заподозрив в его речах лесть, однако молва, преукрасившая наши посильные свершения - не достаточная причина учить чему-либо детей. Насколько я слышал, наставники клана Лань - одни из лучших в Поднебесной и вряд ли сделают меньше, чем наши наставники для нас.

Цзэу-цзюнь вежливо поднял ладонь, прося не торопиться с ответом и дать ему договорить:

- Даочжан Сун, несомненно, прав. И более того, насколько я знаю, наш старейшина-наставник Лань Вэймин, был дружен с наставницей даочжана Сяо много-много лет назад. Но вы не дослушали мою историю. А юные ученики Ванцзи, в отличие от вас, - он лукаво сощурился, но сердечная теплота во взгляде все равно не уступила место лисьей хитрости, - все его истории слушали очень внимательно. И как-то раз Сычжуй и его лучший друг Цзинъи в ночной тишине ученической спальни обсудили свои переживания, будущее - свое и Поднебесной вцелом, - и решили, что клану хватит и других достойных учеников. А простым людям нужна защита и помощь, причем сочли, что каждый день, который они не борются за мир, они помогают злу. Потому собрали нехитрые припасы и до рассвета умудрились проскользнуть мимо стражей на Вратах. Ушли, понимаете ли, на свой Путь, чтобы стать даочжанами, как даочжан Сун и даочжан Сяо, которых ставит им в пример сам Хангуан-цзюнь.

Взгляд Сяо Синчэня теплел с каждым словом забавной истории, и на этих словах он не выдержал, прикрывшись рукавом, тихо захихикал:

- Большой был переполох?..

- Не то слово, - с напускной скорбью кивнул Цзэу-цзюнь. - Отменили все ночные охоты, всем кланом обыскивали лес и ущелья. Кто же знал, что дети решили быть героями,  - пропали и пропали! У бедного дяди тогда впервые за все его годы не получалось войти в медитацию, а от брата к вечеру остались тень и тревога. Трудный был день. Но все решилось быстро и благополучно, хвала Небесам. После заката из Цайи прибежал молодой сын хозяйки тамошнего постоялого двора и рассказал, что хозяйка к вечеру пошла на рынок за припасами и встретила там наших даочжанов: они отбили у уличных мальчишек котенка, которого те в злой проказе мучали, и лечили его теперь в придорожной пыли. Хозяйка, матушка четырех собственных сыновей, узнала учеников клана и, похвалив за доброту к невинному зверю, спросила, отчего они в городе одни, без наставника. Выслушав историю начала благородного Пути странствий, мудро не стала разубеждать и смеяться, но предложила остановиться в ее постоялом дворе на ночлег, как делают достойные даочжаны. Поесть, привести себя в порядок и утром уже следовать дальше. К счастью, мальчики достаточно устали, чтобы согласиться. Она послала в Обитель старшего сына, а обратно мы с братом летели уже на мечах - не помню, чтобы в жизни еще когда-то приходилось летать так быстро. Так мы получили обратно наших детей, а лучший постоялый двор в Цайи зовется теперь “Два даочжана”.

Сяо Синчэнь окончательно отчаялся держаться хороших манер и звонко расхохотался, закрыв ладонями лицо. Лань Сичэнь рассмеялся ему в ответ. А Сун Лань прикрыл глаза и слушал, как серебряные колокольчики искреннего беззаботного смеха Синчэня сладкой дрожью рассыпаются у него в груди. Что ж, если ради этого смеха им придется немного поступиться своими принципами и зазимовать в Юньшэне - так тому и быть.

- Вы не сильно их бранили? - отсмеявшись, мягко спросил Синчэнь.

- Наверняка стоило бы. Но не вышло. Едва увидев нас с Ванцзи, они так горько расплакались, что любое сердце дрогнуло бы. Оказалось, отправляясь в дальние странствия, они совсем не подумали о том, что придется расстаться с родными. К тому же, ничего дурного они не замышляли. Сычжуй и вовсе ходил потом с месяц, наверное, за Ванцзи, боясь не то, что расстроить его, а не порадовать чем-то хоть раз на дню. Они были славными детьми и выросли достойными юношами. Но я не к тому вам об этом рассказываю. Вы верно сказали, в клане Лань лучшие наставники, и они научат наших детей мыслить и учиться. Но вы могли бы, кроме того, научить мудрости их сердца. Они послушают вас и поверят вам, как никому. Вас здесь любят и вам здесь рады.

Доачжаны переглянулись. Хотя оба, конечно, знали, что нечего тут уже решать. Похоже, они, действительно, тут нужны. А не получится, не по сердцу окажется что-то - никто не станет их ни держать, ни попрекать. Летать отсюда на ночную охоту можно и на мечах - почти что куда угодно, по одному или вдвоем, а то и прихватывая с собой пару молодых Ланей: быть героями детской мечты - ответственность, как бы смешно ни казалось. Так что, по всему выходит...  Цзычэнь вздохнул: глава клана Лань и очаровывал и пугал умением обратить все по-своему, да еще и к общему согласию: уходя утром из своей хижины, они с Синчэнем даже предположить не могли, где и каком качестве окажутся уже к полудню.

Недовольная цапля на пороге потянулась, расправляя крылья, деловито встряхнулась и по-хозяйски прошагала в ханьши, высматривая что-то в добела намытых досках пола. Даочжаны ее явно больше не тревожили.

Вернувшаяся вскоре с ночной охоты молодежь до самого заката с ликованием таскала из покинутой хижины в новый дом обжитую даочжанами мебель и скарб. Даочжаны смотрели на них, едва сдерживая смех, слишком уж свежа была в памяти  рассказанная Лань Сичэнем история. Улыбки же сдерживать не было нужды: и им улыбались навстречу, не только Сычжуй, Цзинъи, Ши, Сию и остальные их товарищи, но и встреченные за день наставники, мастера и воины клана. Их, действительно, здесь, как ни странно, даже лично не зная, любили.

Уже в глубоких сумерках, рука об руку, не спеша, от восточных Врат в Обитель поднялись зримо усталые Вэй Усянь и Лань Ванцзи. И Цзычэнь понял, что была еще одна важная причина остаться, не менее настоящая, чем все, перечисленные главой клана утром: всегда суровый и сегодня будто даже опечаленный чем-то Лань Ванцзи тоже улыбнулся им навстречу. Маленькой и еще не совсем умелой, но самой настоящей улыбкой.

Так они встретили зиму - в уютной, светлой гостевой фанза, под защитой надежных стен Облачных глубин. Среди друзей. Среди почти семейного тепла.

И до самого месяца дракона их не тревожило ничто, даже жестокая память о босяке из Куйчжоу.