Chapter Text
Питер выглядит счастливым. И изумительно красивым, если честно.
Теплые солнечные лучи мягко очерчивают статную фигуру, сгорбившуюся над блестящими качелями. Черные волосы немного вьются на концах, мятая белоснежная рубашка оттеняет загорелую кожу, в то время как пиджак, купленный в одном из дорогих бутиков, неаккуратно брошен на скамью под ивой.
Перед глазами Стайлза молодой, улыбающийся и пышущий энергией Питер Хейл. Успешный адвокат, участливый брат и дядя, любящий отец. А под закрытыми веками стоит образ другого – поседевшего, саркастичного, с вечной усталой ухмылкой и дьявольским блеском в глазах.
Стоит подростку на секунду отвернуться, чтобы восстановить дыхание, как картинки его поломанной жизни с непривычной для человеческой памяти точностью мелькают в голове вихрастым водоворотом.
Они начали встречаться, когда Стайлз избил его оторванной ножкой стула, крича о безрассудности "тупых мохнатых задниц". Питер тогда предложил стать его парой и следить за ним, на что, к его немалому удивлению, тот согласился.
Следующий месяц ничем не отличался от предыдущих, только к каждой фразе человека добавлялось бессменное "потому что я твоя пара", а любое волчье замечание заканчивалось насмешливым "я тут не при чем – у меня любовь".
В рождество, когда Стайлз был в выпускном классе, Питер впервые прижал вездесущего парня к себе, новый год тогда стая провела в загородном домике Лидии, а криппи-дядюшка не отходил от него ни на шаг.
В марте они отправились на стайную охоту, что в итоге переросло в полноценную погоню за обезумевшей омегой, битву под полной луной и в их первый поцелуй. Пылкий, требовательный и жадный. Они всегда так целовались. Опьяняюще. А в апреле, на восемнадцатый день рожденья… День за днем, недовольные крики сменялись вялым ворчанием, опущенные уголки губ – едва заметной улыбкой.
В его воспоминаниях Питер Хейл был рядом с ним.
Карие глаза неотступно следуют за широкой спиной, на которой сейчас висит мальчишка десяти лет с золотистыми кудряшками и знакомыми серо-голубыми глазами.
Больно.
Стайлз однажды слышал, как в один миг может разбиться влюбленное сердце. Сначала в оглушительной тишине звучит тонкий писк, затем по ушам бьет неприятный скрежет по стеклу и лишь потом слышен тот самый роковой треск.
Так было с сердцем Скотта, когда Эллисон согласилась на свидание с Айзеком. Тогда тоже перехватывало дыхание, а ногти больно впивались в ладони.
Стайлз на протяжении десяти лет видел, как может закаменеть любящее сердце, погрязнув в безответных чувствах. Поначалу это всего лишь немного натянутая улыбка, сменяющаяся холодным взглядом, а дальше – равнодушие в бархатном голосе.
Так было с сердцем Лидии, когда Джексон не оглядываясь уехал в заветный Лондон. В глазах рябило от одного взгляда на искусственную маску беззаботной королевы школы.
Так ощущалась боль его близких.
Но сердце Стайлза – не хрупкое, как у благородного Скотта, и не нежно-мягкое, как у непоколебимой Лидии. Оно угловатое и большое, по-особенному большое, для слабого человека.
Сердце Стайлза не разбивается и не каменеет, не покрывается плотным слоем ледяной корки без прорех и путей на выход. Сердце Стайлза под гудки сирен и смех детей, под шум поднявшегося ветра и звуки засыпающей природы продолжает отстукивать ритм. Секунду за секундой. Неправильно, не в такт, без бешеных глубоких толчков, а мерно, словно машина. И в своем безликом биении, со стороны, кажется живым.
Лишь незаметно, по ниточкам, большое и угловатое сердце беззвучно рвется, словно старая ткань, уже отслужившая свой срок.
Сердце Стайлза продолжает стучать, пуская кровь по венам, пока с каждым биением рваные частички плоти оседают в легких, расходясь по телу мелкой дрожью.
Больно.
Глупо снова сидеть в парке, возле детской площадки, чтобы лишний раз доказать себе несовершенство своей жизни. Было ли хоть что-то в его мире правдой? Те тысячи теплых улыбок, что Питер дарил только ему, те сотни ласковых фраз и десятки несловесных признаний? Хоть что-нибудь…
Его Питер никого никогда не подпускал к себе со спины. Даже будучи парой волка, Стайлз не мог без вреда для своего здоровья обнять притихшего оборотня сзади, пока тот готовит завтрак, без испуга окликнуть мужчину, когда тот задумавшись шел впереди него. Не мог по-настоящему приблизиться, залезть в голову и в каждую мысль, забрать часть души, как это произошло с ним.
Он, оказывается, не был допущен за линию доверия своего волка. Не в заживо сожженное сердце.
Питер сейчас выглядит таким счастливым, и Стайлзу впервые больно.
Подросток срывается с места, убегая от улыбок, предназначенных не ему, от взгляда, не видящего его, от вороха тех чувств, что разгораются в нем при простом произнесении Его имени.
Он стремится как можно скорее оказаться в единственном месте, где ему сейчас безопасно и комфортно. Кто бы знал, что лес на окраине города, где произошло убийство Лоры Хейл, все последовавшие за этим стычки оборотней и жертвоприношения дарака, станет для него укрытием. Мрачная тишина молчаливых деревьев поддерживала его, когда тихое шуршание листьев залечивало душевные раны. Страшно признать, но место, которое до дрожи в коленках пугало его, стало ему новым домом, а человек, что отчаянно нуждался в нем в его мире, здесь словно воздух был нужен ему самому.
– Привет, красотка, – шепчет Стайлз, замечая перепачканную мордочку, выглянувшую из норы. – Как ты? Я почти уверен, что ты опять перепугала половину леса своим рычанием. Зайцы в испуге спрятались в своих норках, а белки дома греют ножки возле батареи.
Койот глухо зарычал, пытаясь придать более грозный вид, что вкупе с всклоченной шерстью и комками грязи на ушах заставляет только умиляться. Малия, конечно, была дикой и в какой-то степени безумной, но она никогда бы не причиняла боль осознанно, не в шкуре зверя.
– Жаль, что ты не помнишь, как ты ворчишь, когда становишься человеком. Такая милая девушка с короткими шортами и широкой улыбкой зубоскалит как вредная старушка из цветочного магазина. Даже не пытайся строить невинные глазки!
"Потому что у тебя это получится," – мысленно добавляет Стайлз, разглядывая знакомые серые глаза. – "Ты всегда была поразительно похожа на него. Такая же упрямая и бессовестная".
– Знаешь, сегодня было особенно тяжело. Он такой… такой домашний. Помнишь, когда он улыбается, у него появляется такая странная складочка над правой бровью, наверное, это потому что он всегда удивлен, что может еще чему-то радоваться, – его голос вдруг приобрел хрипловатые оттенки, звуча надрывно и скрипуче. – Я не видел ее сегодня… вообще-то я не видел ее всю неделю. Он улыбался, а складочки не было. Не то, чтобы я мог хорошо рассмотреть его лицо с такого расстояния…
Подросток шумно выдыхает, и протягивает руку с шарфом Питера ближе к норе. Единственная сохранившаяся у него вещь, что всё еще имела запах взрослого оборотня.
– Я думаю, тебе было бы хорошо с ним. Он бы тоже с тобой гулял, – вяло бормочет парень, улыбнувшись, когда койот полностью вылез из своей импровизированной пещерки, чтобы повторить ежедневный ритуал – принюхаться к тяжелому аромату волка.
– Твой отец заботился бы о тебе и оберегал. Знаешь, он, наверное, спрятал бы тебя в своей гиперопеке, так что ни один мальчишка не смог бы подойти к тебе. Он такой "агр". Мощь! Такого не обойдешь. Ха! Я уверен, что Питер, – его голос предательски дрогнул на имени его волка, – был бы тебе замечательным отцом.
Подросток следит за тем, как зверек сворачивается в клубок на теплой клетчатой ткани шарфа и счастливо урчит. Когда он пришел сюда в первый раз, койот притаился у себя в норе, злобно рыча, стоило только подойти ближе к входу. Но с каждым днем, парень замечал, что волчица раскрывается всё больше, прислушиваясь к его словам и родному запаху.
– Сегодня он смеялся, – сломлено прошептал Стайлз, до крови закусывая губу. Если уж откровенничать, то до конца. – По-настоящему. Он и двое его сыновей.
Он не сразу понимает, что плачет, пока Малия не начинает скулить на одной ноте, водя носом по воздуху. Будучи одиноким несмышленым койотом с семи лет, она остро реагирует на сильные эмоции, связанные с печалью и отчаянием. Это одна из причин, почему парень приходит сюда.
Неизменная константа во всех мирах – Малия Тейт и ее взбалмошный характер.
– Прости, красотка. Иди-ка сюда, я расскажу тебе про ругару, – заговорщицким шепотом произносит подросток, протягивая руку к зверьку. – И, возможно, про магию.
Малия низко рычит и шумно выдыхает, но так и не сдвигается с места. Вместо этого она, прикрыв глаза, радостно виляет хвостом.
Стайлз может лишь горько усмехнуться – девушка всё такая же упрямая и удивительно бессовестная, как ее отец.
***
– Это божественно, – самозабвенно тянет Стайлз, сжимая мягкую хлопковую ткань. В его руках розовая футболка с короткими рукавами и огромным капюшоном, а принт огромного маффина с кремом в виде волка и темной вишней вместо полной луны пугал количеством сверкающих на свету блесток. – Мы обязаны купить это безобразие. Боже-как-это-шикарно-ственно…
Оборотень видимо не проникся сходством "это произведение искусства, Питер" и сценой "нашего сумасшибательного криппи-знакомства", оставаясь нахмуренной греческой статуей Аполлона. Стайлз не может его винить – это тоже по-своему сумасшибательно.
И он почти готов отступить, но футболка выглядит настолько соблазнительно и провокационно, что подросток решает использовать последний козырь в рукаве.
– Мы должны это купить, Sloneczko*, – хриплым шепотом произносит парень, наклоняя голову в бок. Он знает, какое воздействие на волка оказывает обнаженная бледная кожа шеи вкупе с ласковым прозвищем на польском языке. Это была неприкрытая попытка подкупа, Стайлз и не сомневался, умоляющая и интимная. И она срабатывает, когда во взгляде Питера равнодушие сменяется предвкушением, а значит этот раунд за ним.
– Я собираюсь надеть ее прямо сейчас, – на ходу кричит подросток, исчезая в кабинке.
Не то, чтобы футболка требовала примерки, но он не смог отказать себе в желании увидеть себя в ней. И это совершенно точно великолепная идея.
Ткань обтягивала поджарую фигуру, привлекая внимание к острым ключицам, широкому развороту плеч и тугим узлам эластичных мышц, проглядывающих в низком вырезе футболки. Питер сжимает зубы, глуша в себе праведное негодование и непреодолимое желание зажать подростка в этой самой кабинке.
– Отличный выбор, – замечает проходящий мимо парень, пробегаюсь взглядом по стройным ногам Стайлза, – Где вы ее взяли?
Игривое настроение волка резко сменяется волной неконтролируемого бешенства и неприязни. Это были их футболки их сумасшибательного криппи-знакомства.
– Она последняя, – почти рычит Питер, закрывая обзор на человека. Страшно перепуганный паренек спешно выбегает из магазина, оставляя позади скалившегося оборотня с безумным блеском в глазах.
– Тебе обязательно нужно довести кого-то до инфаркта? Потому что я на сто десять процентов уверен, что ты уже снишься в кошмарах половине жителей нашего города, – беззаботно произносит Стайлз, не отрываясь от своего отражения в зеркале. Питер лишь устало хмурится, понимая, что подросток не пропустил ни чужой голодный взгляд, ни бурную реакцию оборотня. – Ты можешь вести себя как человек хотя бы один час?
В тот день Питер скупает футболки с маффином, волком и луной всех размеров и цветов, игнорируя смеющиеся карие глаза.
***
– Ты должно быть Стайлз?
Он не слышал этот голос две недели. Четырнадцать дней без "вставай, маленькое чудище, ты сам решил лечь спать в три", "милый, это очень плохая идея, поэтому я полностью тебя поддерживаю" или "у тебя явно отсутствует инстинкт самосохранения, раз ты дразнишь зверя, дорогуша". Триста тридцать шесть часов без жаркого шепота и дразнящей хрипоты, без предостерегающего рыка и довольного рычания.
Стайлз оборачивается и замирает.
Питер сидит так близко, и всё словно повторяется заново. Да, локация поменялась: вместо пустынной парковки – парк, полный гуляющих парочек, вместо опасной темени ночи – знойный полдень. Однако переживание – тревога-страх-предвкушение – всё те же. Подростка сшибает волной из эмоций и чистого адреналина под чарующим взором серо-голубых глаз.
Оборотень шумно дышит, вдыхая воздух большими порциями, и наклоняется вперед, принюхиваясь к нему. Стайлз машинально чуть обнажает шею, останавливаясь, только когда видит жадный блеск в глазах и дернувшийся кадык волка.
Это было так привычно.
– Невежливо следить за людьми. Вышел на охоту, лапушка? – почти рычит оборотень, пропуская в голос игривые нотки. Впервые – сколько же всего он делает впервые в последнее время – он хочется удавиться, захлебнуться в собственных чувствах, вырезать себе сердце, но не слышать больше заигрывающие интонации волка к нему. К нему, но не к нему взаправдашнему.
– На волков поохотишься, как же, – невесело хмыкает Стайлз, замечая, как с позы оборотня слетает расслабленность. Плечи под кроваво-красной рубашкой напрягаются, крылья носа трепещут.
Вблизи сразу заметна разница двух реальностей. На лице волка почти нет складок возле бровей, а губы словно всё время немного приподняты к верху, будто оборотень постоянно пребывает в сладостном предвкушении. Стайлз видит даже веселые морщинки возле глаз и озорные искорки в них.
Он так сильно скучал по нему. Он всё еще скучает, хотя Питер сидит прямо возле него, стоит только протянуть руку.
– Не думаю, что мы знакомы, – подчеркнуто спокойным голосом произносит Питер, обращая на себя внимание.
– Я тоже не думаю, что знаком с тобой, – в тон ему кивает подросток.
"Не с таким тобой" – мысленно добавляет Стайлз.
Слишком ли эгоистично и по-собственнически то, что он хочет своего волка себе? Целиком и полностью.
Он еще никогда не видел Питера таким открытым и радостным. Перед оборотнем сидит, возможно, его будущий враг, а мужчина мягко постукивает пальцем по губе и смотрит так пронзительно-завлекающе, словно ничего не видит. Не замечает, как жадно провожает Стайлз скользящий по тонким губам палец, не чувствует, что подросток готов расплакаться от тепла, идущего от горячего тела оборотня, не понимает, как разрушает его только тембром своего голоса.
Боже, да Стайлз уже хочет рассказать ему всё-всё, лишь бы очутиться в объятьях своего волка. Вновь стать единственным виновником улыбки и флиртующих ноток.
Наверное, он всё же жуткий эгоист и собственник.
Это ведь так легко, да? Забрать у своего любимого человека причину его счастья, чтобы стать ей самому.
– У меня есть информация для тебя, – нарушает тишину Стайлз, отвернувшись от оборотня.
Он чертов альтруист.
– Я знаю, что ты должен спросить разрешение у Альфы, но как правая рука ты же можешь обойти запрет, так ведь? Ну, к примеру, если стае угрожает опасность.
Мужчина хмурится, чуть скаля зубы, и замирает. Чужое тяжелое дыхание оседает на горящих щеках парня, пока оборотень, видимо, вычисляет степень опасности этого худого нескладного подростка возле него.
И Стайлзу нравилось это. Его пьянило ощущение своей силы, чувство равенства между ним и его волком, и то, что в этот раз защитником стал именно он. Прямо сейчас худой нескладный подросток оберегал свою семью, и Стайлз знает – его волк гордился бы им.
Питер когда-то говорил, что опасность представляет собой не только сама информация, но также и ее подача. Оборотень часами мог вещать про стайные связи, политику между альфами разных территорий, будучи уверенным, что именно Стайлз будет мостиком между миром людей и охотников и миром сверхъестественных существ.
– Талия не хотела бы, чтобы ты это услышал, – закинул удочку Стайлз, подмечая возросший огонек любопытства в глазах волка.
Питер недоверчиво косится на него, иронично поднимая бровь. Скрестив руки на груди, мужчина прожигал подростка колючим взглядом, словно пытаясь найти все его потайные желания и секреты.
Когда-то вот с этой самой брови и осторожного скепсиса всё это и началось.
Стайлз говорил, что не стоит слушать джинов, просил стаю не отпускать заложника просто так, хотя бы дождаться возвращения доктора Дитона. Тогда его слова никто не воспринял всерьез. Даже Питер, который часто опровергал все его аргументы и доводы, но обычно прислушивался к нему, в тот раз лишь перевел тему. И он бы тоже успокоился, только вот… Он видел, как высокий мужчина с цветным тату на всю спину и белой косой до поясницы с интересом следил за его волком и прислушивался к аромату, блаженно жмуря глаза. Все вокруг списывали его внутренние терзания на обычную ревность, а Стайлз никак не мог сбросить с напряжение, постоянно прокручивая в голове фразу иллюзиониста про то, как он вернет Питеру его семью.
Страх внутри него клубился, плотным дымом оседая в легких, заставляя в испуге сторонится собственной тени. Но несмотря на все старания и осторожность, Стайлз всё равно в итоге попал в ловушку. И будто в насмешку, в новом мире, созданном джинном, Питер в блаженном неведении происходящего, а он сидит напротив родных любимых глаз и впервые видит в них холод и равнодушие.
***
– Ты делаешь это неправильно, – замечает Питер, не отрываясь от книги в руке. Оборотень вроде как читает увлекательнейший детектив восемнадцатого столетия, однако всё равно умудряется кидать язвительные комментарии на каждое действие подростка.
– А ты, конечно, знаешь, как это сделать… – Мне давно уже не восемнадцать, однако школьную программу я вспомнить могу, – спокойно произносит оборотень, переворачивая пожелтевшую страницу книги.
Стайлз на самом деле не уверен, хочет ли он знать детство своего волка. С большей долей вероятности Питер был тем еще засранцем в байкерской куртке, под маской Чеширского кота прячущего непреодолимую манию величия.
– … и ни за что не скажешь мне просто так, – беспечно продолжает подросток, всматриваясь в хитросплетения химических реакций в своем школьном проекте. Он ожидал более легкого решения проблемы, а не получасовое сидение перед кастрюлей на огне. – Ты та еще задница, знаешь?
Спустя еще полчаса возни за разделочным столом Стайлз показательно громко выдыхает, сдаваясь:
– Хорошо, твоя взяла. Чего ты хочешь? Что мне нужно сделать, чтоб ты оторвался от чего бы там ни было и наконец сказал мне, что не так с этим синим бульоном!
Теплые руки тотчас же оказались на талии подростка, прижимая худую спину к горячему телу оборотня.
– Перестань смешивать свои познания эмиссара с химией на моей кухне, и я помогу тебе, – шепчет Питер в ухо покрасневшего парня. Мозолистые пальцы уже поднимали клетчатую рубашку под капитулирующее сердцебиение и рваное дыхание.
– Я не смешиваю! – восклицает парень, взмахивая рукой, в которой держит серебряный кинжал, отчего на второй руке появляется глубокая рана возле вен.
В следующую секунду Стайлз сидит в гостиной, а оборотень обматывает полотенцем пострадавшую конечность человека. Питер почти невесомо касается кожи, пытаясь остановить кровотечение и забирая боль себе, в то время как подросток не может отвести взгляд от потемневших серых глаз, глубокой складки на лбу и поджатых губ. Такое выражение лица своего волка парень раньше не замечал. Растерянность и испуг?
Это было странное, неправильное лицо, которое впервые говорило больше, чем его хозяин.
– Sloneczko, ты дрожишь? – тихо спрашивает Стайлз, не в силах сдержать внутреннюю панику, реагирующую на настроение его волка. Ноздри оборотня шумно раздуваются, пока он обрабатывает порез заживляющей мазью, а пальцы действительно дрожали, скользя по рванным краям свежей раны.
– Судя по всему, тебя нужно изолировать от себя самого, – раздраженно ворчит оборотень, бережно забинтовывая поврежденную руку. Странное, неправильное лицо исчезает, сменяясь на привычное и недовольное.
Стайлз решает не зацикливаться на этом, шутливо толкая волка в плечо.
– Ты королева драмы, Питер. Я не настолько неуправляем, как это кажется со стороны, и…
В следующую секунду всё взлетает в воздух.
***
Они здесь уже пятнадцать дней. Восемь из них Стайлз просидел на лавке в парке. Знал бы отец, сколько времени он проводит на свежем воздухе, наверное, меньше спорил с ним по поводу своей еды. Здоровый образ жизни, полезная еда и чистый свежий воздух.
Сбоку кто-то шумно вздохнул, едва слышно что-то промычав.
– Ты пахнешь чем-то очень вкусным, – разрывает тишину детский голос. Возле него стоит девятилетний сын Питера, Алан. Золотые кудри, белозубая улыбка и светящиеся радостью глаза. Мальчик походил на ангела тонкими чертами лица и тяжелым задумчивым взглядом. – Ты пахнешь как яблочный пирог.
– Как пирог с яблоком и брусникой, – рядом сразу же возник Риан. Парнишка с таким же пшеничным оттенком волос был старше Алана и выглядит более строгим и грозным, нежели его брат. – Это наш любимый пирог.
Что-то во взгляде Риана говорило о важной подоплеке слов, но Стайлз ее просто не видел.
– Папа говорит, что вкусно пахнет только близкий человек. А ты пахнешь пирогом с яблоком и брусникой, – не выдержал златокудрый ангел, слегка нахмурив лобик. – Зачем?
Скотт часто говорил об ароматах, идущих от знакомых ему людей, но подросток никогда не размышлял, почему чужие люди не пахнут приятно. Вот Эллисон пахла шоколадом, Мелисса – мятой, а его отец напоминал аромат зимней стужи. А Скотт до беспамятства обожал всё сделанное из какао-бобов, пил чай из мяты, что всегда поднимал ему настроение, и чувствовал себя более уверенно в холодное время года, тогда, когда его приступы почти сходили на нет.
Что ж, теперь многое становится ясно, только…
– Зачем что? Разве запах можно подделать? – начинает Стайлз, замечая, как переглядываются Алан с Рианом на этих словах. – Мне не раз говорили, что от меня пахнет теплом. Летним теплом. Какое бывает, когда вещи нагреваются солнечным светом и издают едва слышный аромат.
Так заявляла Эрика, зарываясь носом в его волосы, что подтверждали остальные члены стаи. Дерек всегда хмурился на такие слова и кидал многозначительный взгляд на дядю. Раньше подросток думал, что это связано с тем, как бесстыдно терлась о него волчица, но теперь картина складывается совершенно иначе. Питер ни разу не сказал, какой у него запах, ограничиваясь лишь "очень вкусно, Стайлз, очень вкусно".
Мог ли он напоминать ему о его погибших детях?
– Очень похоже, – радостно восклицает Алан, хватая его за ладонь. – Ты как солнечный человек. Почему ты не улыбаешься? Это было бы очень здорово. У тебя очень красивая улыбка, но грустная. Почему ты не улыбаешься счастливо? Ты был бы очень-очень-очень-очень-очень солнечным человеком.
Серо-голубые глаза сияют щенячьим восторгом, распространяя вокруг себя ауру доброжелательности и предвкушения.
И в этот момент Стайлза посетила ужаснейшая мысль: был бы похож их с Питером ребенок на возбужденного Алана с его подвижным лицом и несмолкаемым потоком слов, или же наоборот это он, некогда пара волка, был похож на этого нетерпеливого ребенка?
Каким бы ни был ответ, вряд ли он сможет принести удовлетворение. Что может быть хуже, чем понимание, что ты никогда не сможешь создать полноценную семью со своей парой? Что может быть больнее, чем осознание, что ты просто замена кого-то более ценного?
Стайлз криво усмехается. Его жизнь начинает походить на затяжной бразильский сериал.
– У тебя было много знакомых с хорошим обонянием, – не спрашивает, а утверждает возникший словно из воздуха Питер. Оборотень взглядом отправляет детей на площадку и вновь обращает свой взор на него.
Наверное, в такого Питера Стайлз когда-то и влюбился.
Властный, харизматичный, таинственный. Любопытство всегда было ахиллесовой пятой подростка, он и сам это знал, но умудренный опытом волк притягивал словно магнитом. От него веяло опасностью и сумасшедшей страстью, а Стайлз, глупый Стайлз, маленький адреналиновый наркоман, не смог себя удержать.
Вот таким было их знакомство.
Волк скрывался, набрасывался из тени и дарил завлекающие улыбки-ухмылки, а он следовал за ними, опьяненный своей влюбленностью, срывал с оборотня слой за слоем защитной маскировки, и, расшифровывая очередную головоломку, не заметил, как оголился сам. Нагой в своих чувствах, уязвленный своей привязанностью к матерому волку, он продолжал стремиться вперед. И главное – дошел. Серый волчонок-тинейджер внутри его волка, словно ребенок ластился к нему и ревниво скалился.
Так Стайлз влюбился не только в властного и харизматичного, но и нежного и до безобразия неуклюжего в общении Питера.
– У меня было очень много знакомых с хорошим обонянием, – подтверждает Стайлз, унимая внутри себя мешанину из мыслей и эмоций. Так легко оказалось притвориться, будто они сейчас здесь только вдвоем. Вместе, как это бывало в особо ясные дни.
Интересно, а что, если бы всё было наоборот?
Стайлз бы ничего не помнил, жил со своей живой и здоровой мамой, а по вечерам убирал со стола отца вместо полупустых бутылок старые потрепанные детективы и домашние булочки со сгущенкой. Скотт был бы человеком, поборовшим свою астму и непонятно как завоевавшим красавицу Эллисон. А Питер…
Питер бы не пришел.
Его волк бы решил, что он слишком сломлен, слишком стар, слишком "слишком", чтобы быть кем-то большим для счастливого и беззаботного Стайлза.
Подросток шумно выдыхает, представляя, как оборотень уходит, выставляя напоказ широкую накаченную спину. Незащищенную, уязвимую. Стайлз пытается сделать вдох, но воздух застревает в горле, когда в глазах мелькают поседевшие виски и тонкие губы, разучившиеся улыбаться искренне и открыто. Легкие горят огнем, а пальцы сжимаются в кулаки. В голове набатом бьется мысль: "Он бы отступил. Он бы отступил. Он бы отступил…"
Питер бы не пришел. Нет.
Сквозь шум в голове, он слышит обеспокоенный голос, зовущий его.
– Мечислав! Мечислав, дыши. Давай, вдох и выдох.
"Питер," – мысленно тянет Стайлз, ощущая горячую ладонь на своей груди. – "Это был просто кошмар, просто кошмар…".
С громким хлопком звуки улицы врываются в его сознание, а зрение проясняется. Окружающая картина с каждым новым вдохом начинает обретать четкие границы и цвета.
– Давай же, Мечислав, успокойся. У тебя паническая атака. Давай, дыши вместе со мной.
"Питер," – почти плачет Стайлз, встречая бритый гладкий подбородок, ровный лоб и темные волосы, уложенные в модную прическу. Сердце замерло. Глухие удары в ушах говорили о том, что Стайлз жив, только душа, кажется, задыхается в новом припадке.
Большие руки, что удерживали его от падения, касались бережно, аккуратно, но совершенно без чувств. А волк, его волк, смотрел внимательно и с толикой беспокойства к незнакомцу.
Нет, нет, нет. "Чужой" волк.
– Меня зовут Стайлз, – хрипит подросток, сглатывая свое отчаяние. Внутри всё похолодело, а лицо сковало маской равнодушия. Душа кричит, бьется о тонкое стекло, пытаясь вырваться наружу.
Бес толку. В голубых глазах нет ни капли узнавания.
"Чужой" Питер помогает удобнее расположиться и подает бутылку воды. "Чужой" Питер молчит, не спешит заполнить тишину угрожающе-поучительными нотками в рычании и ворчливо-заботливыми замечаниями. "Чужой" Питер не притягивает-сжимает-в-объятьях-целует.
– Что ты хочешь взамен, – спустя время спрашивает оборотень, не используя вопросительные интонации в голосе.
Чего он хочет?
Ничего. Он больше ни в чем не нуждался. Его душа, словно маленький беззащитный зверек, свернулась в клубочек где-то под обрывками сердца и просила покоя, незамедлительного отдыха, и Стайлз с ней впервые согласен.
– Давай сначала займемся делом, о цене договоримся потом.
Они сидят на лавке, поглядывая на весело скачущих детей, не замечая, как одинаково они сейчас хмурятся, чуть закусив губу, сжимая правой рукой предплечье второй.
– Ее надо спрятать раньше, чем до нее смогут добраться охотники, – нарушает тишину Стайлз, окончательно перешагнув черту невозврата. Теперь он вновь будит рядом с вновь таинственным для него волком.
"Чужой" Питер удивленно вскидывает брови, и странная складочка его волка над правой бровью подтверждает его опасения.
Его Питер не был счастлив с ним.
– Твою дочь, – с печальной улыбкой произносит Стайлз. – Твою родную дочь, Малию Тейт.
***
– Ты плакал, потому что хотел свою любимую сырную корку, а она продается только в пицце с кусочками бекона, а ты ненавидишь бекон. Питер должен был выковырить его для тебя, – смеясь кричит Скотт, изворачиваясь от летящих в него подушек.
Стайлз знал, что стоит ему заболеть, как лихорадка лишает его здравого смысла, и он становится капризным ребенком, охочим до чужого внимания. Однако, это был первый раз, когда он заболел, будучи в доме Питера, и впервые, когда ухаживал за ним не отец.
– Боже мой, скажи, что ты этого не делал! – стыдливый румянец заливает щеки парня, когда сердце заходится чечеткой и хочется провалиться под землю в эту самую секунду.
– За кого ты меня принимаешь, – нарочито грубо произносит оборотень, прикладывая свою ладонь к горящему лбу подростка. Глаза подростка вновь слипались, хотя открыл он их всего лишь полчаса назад.
– Ты же понимаешь бесполезность своих действий, Ду-у-ура-ашка, – тянет Стайлз, постепенно проваливаясь в живительную темноту. – Температура твоего тела намного горячее моего. Ты просто не сможешь определить, есть ли у меня жар. Непоумски, совсем непоумски. Или ты хочешь прикоснуться ко мне? Тогда ладно, дорогой…
Следующий день он проводит в постели, постоянно засыпая и просыпаясь всего на пару часов. Разговор вылетает из головы, а странный взгляд Скотта подросток списывает на своё богатое воображение.
Всё меняется, когда на утро третьего дня, чувствуя себя достаточно здоровым для прогулки по дому, подросток заходит на кухню. В холодильнике на первой полке стояла знакомая тарелка с синим ободом по краю, полная маленьких кусочков бекона.
Подросток задерживает дыхание, осознавая, сколько времени потратил Питер, чтобы наполнить эту глубокую посудину до краев. Ладони невольно вспотели, а щеки горели огнем – его волк обещал выполнять все его желания, даже если это всего лишь несуразный каприз гриппующего человека.
– Ты застрял со мной на всю жизнь, – бормочет Стайлз, качая головой. – Навсегда, Sloneczko.
В мусорном ведре лежали пять пустых коробок от пиццы с беконом и сырной корочкой.
***
Они встречаются. Не как пара, но уже как хорошие знакомые.
Каждый день на протяжении месяца они встречаются в парке, чтобы вместе пойти к Малии. Койот уже без боязни подходит к ним, правда, всегда – к ним обоим. Она садится лицом к Питеру и спиной к Стайлзу, и это тоже по-своему константа из двух миров – Малия во всём безоговорочно доверяет ему. Койот не отрываясь следит за движениями оборотня и в раздражении машет хвостом человеку, что тоже очень даже по-хейловски. Миленько.
Иногда в парке к ним присоединяются Риан и Алан. Тогда Стайлз сидит на своей излюбленной скамейке и следит за юным семейством, пока Дерек, тоже молодой, энергичный и совсем не угрюмый, не забирает мальчишек домой. Это заставляет его чувствовать себя по-особенному легким. И свободным.
Большая семья волчат снова вместе.
– … настоящую бабочку. Так странно увидеть ее поздней осенью. Настоящая бабочка! Представляешь, красотка?! Такая красивая… Эй, не фырчи! Тебе не нравятся бабочки, я помню, видишь. Ты считаешь, что в них нет никакого смысла. Это так… цинично и печально, на самом деле, а ты, конечно, вся в своего отца, – койот совсем не по-звериному фыркнул, взмахнув пушистым хвостом. Питер же удивленно нахмурил брови. – Эй, я вообще-то считаю тебя милашкой. Ты очень красивая и милая, да. Ну, знаешь, хвостик, ушки там, и руки-ноги есть и, мда... О! А ты знаешь, что завтра обещают метеоритный дождь, и мы могли бы…
Малия всегда засыпает в середине рассказа, но Стайлз продолжает говорить, тем более что Питер всегда его слушает. Оборотень весело хмыкает во время шутки, раздражено цокает языком, оспаривая очередного ученого с теорией всемирного заговора, и исключительно идеально закатывает глаза на его шутливые замечания.
Всё это греет его душу. Что-то внутри, за ребрами, собирается в крохотный лучистый комок. Тепло обволакивает его, и ему хочется порхать бабочкой, одаривая каждого ошеломляющим светом изнутри.
Так немыслимо просто и чертовски легко.
Он не знает, как назвать все те чувства, обуревающие его сейчас. Счастье? Безумие? Облегчение? Ощущал ли он такое раньше?
Стайлз уже не помнил какого быть с рядом тем, кого выбрало твое сердце.
– Ты так говоришь про них, будто…
– Встречал их раньше? – продолжает за Питера Стайлз, после того как поведал Малии про ужасных докторов и химер. Они неспешно идут в сторону небольшого супермаркета за городом, где он оставил свой джип.
– Так это правда? – Питер выглядит удивленным. И, возможно, немного заинтересованным, но всё равно прячет свое любопытство в холодном пренебрежительном тоне.
Стайлз закатывает глаза на откровенное заигрывание и делится впечатлениями о подростках, чья жизнь в действительности намного проще, чем им кажется, а вот решения, наоборот, куда более значительные и тяжелые. Он сравнивает каждый пришедший в Бейкон Хиллз апокалипсис с злодеями комиксов, которые слишком много говорят о себе и не замечают самого главного – в нем сто сорок семь фунтов хрупких костей, обтянутых белой кожей. Сарказм просто не может быть его единственной защитой.
Питер впервые при нем заливается искренним, заразительным смехом.
В какой-то момент Стайлз понимает, что ничто не вечно.
Ни он, ни та чудная пожилая парочка, гуляющая в парке на выходных, ни вся та детвора, собирающаяся на детской площадке. Всё, что он видит: осенние цветы на клумбах, попавший под дождь золотистый ретривер, потерянная красная шапка – исчезнет со временем.
И они тоже были невечны.
Эта мысль приносит небывалое спокойствие его душе. Словно немалый груз ответственности за чужие жизни испарился, прихватив за собой черную завесу из апатии и безразличия, что раньше закрывала ему глаза на собственное будущее.
Однажды в этой реальности наступит день, когда Малия обратится в человека и обретет полноценную семью, в которой нет для него места. Придут праздники, в которых он не примет участия, будут горести и радости, которые с ним не разделят, и дни, непосвященные ему.
Это закономерно, что тоже дарит ему передышку в пучине нервозности, волнения и паники.
Его голова полна прежних воспоминаний, а пальцы подрагивают от ощущения потери, но мир движется дальше, оставляя кого-то позади. Почему бы тогда не наступить тому дню, когда Стайлза и Питера не будет существовать? Здесь нет никакой ошибки, и ничьей вины здесь тоже нет.
Просто их "na zawsze"* нашло свое завершение.
И сейчас у него есть шанс отломить еще один кусочек Питера, урвать глоток его смеха и впитать его самодовольную ухмылку, записать запах его кожи и жить голосом, произносившим его имя. Он может найти в себе еще немного места для своего волка и сохранить его в своих мыслях таким – безудержным, несломленным и далеким.
Судьба продолжает безжалостно их сталкивать, и он собирается насытится ее подарком.
Пускай так. Пускай это будет всего лишь дружба с мимолетными мгновениями обоюдного, пускай и не совместного, но счастья.
Пускай.
Всё равно эти маленькие, неполноценные касания-столкновения продлились больше, чем их "na zawsze".
***
– Ты Дурашкаволк, ты знаешь это?
Они стоят в туалете небольшого кафе, где собрались выпускники, чтобы отметить победу на последнем матче. Стайлз хотел провести вечер с командой по лакроссу и обычными ребятами из школы, чтобы отдохнуть от всех сверхъестественных проблем его жизни. Однако праздник закончился не начавшись, когда подросток приметил знакомую спину в нескольких столах от них.
– Я не должен оправдываться, – произносит Питер, рассматривая его лицо через отражение в зеркале. Они заметно отличаются, когда находятся так близко: дорогая одежда взрослого мужчины и неряшливый вид подростка, гордая осанка хищника с самодовольная ухмылкой и беззаботный открытый вид ботаника-задрота. Они словно пришли из разных миров, и прямо сейчас в них нет ничего сочетающегося.
– У тебя нездоровое любопытство. Ты находишь проблему там, где ее быть не должно, а мне придется потом выковыривать из себя пули. Заметь, это будут аконитовые пули. И только потому, что шериф решил, что я плохо слежу за тобой.
– Просто ты волнуешься за меня, – насмешливо тянет Стайлз, оборачиваясь к своему волку.
– Еще у тебя плохо с новыми знакомствами. Все твои друзья рано или поздно становятся сверхъестественными существами, что совсем не удивительно, если вспомнить твое тотальное невезение и отсутствие чувства самосохранения. И… – оборотень картинно постукивает пальцем по губе, задумчиво оглядывая парня. – … я уже упоминал про нездоровое любопытство?
– Я такой, какой я есть, – легко замечает подросток, не в силах отвести взгляд от V-образного выреза очередной обтягивающей светлой хенли его волка. Ехидное замечание остается незамеченным. – Посмотрел на них? Вот и иди домой. Я хочу провести день без ваших мохнатых задниц. Они все люди, ведь так?
– А люди в твоем окружении поголовно умеют пользоваться оружием и знают приемы борьбы порядком лучше тебя, – хмыкает оборотень, складывая руки на груди, отчего ткань притягательно натягивается на мышцах и игнорировать возбуждение становится трудной задачей.
– Ауч! Это было жестоко. Я могу пользоваться битой, вообще-то, – возмущается парень, пытаясь отвлечься от зарождающегося хаоса в голове. – И у меня есть Скотт, который кстати оборотень с клыками и когтями и…
– Который до сих пор не заметил, что мы вместе?! – невпечатлено рычит мужчина, надвигаясь на подростка.
– Это не оправдывает твое появление здесь. Я согласен, ты криппи-волчара, Питер, но никак не сталкер… Хотя нет, надо поставить здесь жирный знак вопроса. Ты знал мое имя до того, как мы впервые увиделись, что уж говорить про твои грр-замашки в "особые" дни. Но мы всё равно виделись вчера вечером, и… – мысли как назло разбегаются, и сосредоточиться на одной из них практически невозможно, когда…
– Подожди, ты соскучился по мне? – неожиданно вскрикивает парень, широко разинув рот.
– Стайлз, почему ты просто не можешь…
– Ты соскучился по мне, Дурашкаволк, – смеясь произносит подросток, а Питер застывает каменной изваянием. В глазах оборотня внутренние демоны сражаются со здравым смыслом, выталкивая спрятанную за семью печатями неуверенность наружу.
Это абсолютно бессмысленно и так по-детски, но парень не может погасить волну восторга и нежности, поднимающуюся в груди. Он тянется к оборотню, обхватывая его шею руками, и прижимается к нему всем телом, тактильно посылая спокойствие своему волку.
– Sloneczko, я тоже очень сильно соскучился по тебе.
В тот вечер Стайлз так и не вернулся к своим одноклассникам.
***
– Знаешь, Мечислав, джины живут дольше, намного дольше людей. И за свою жизнь мы научились видеть прекрасное в мимолетном и величие в монолитном. И, конечно, роковое в человеческой глупости. Влезать в чужие головы не приносит никакое удовольствие. Знаешь, что приносит настоящее удовлетворение?
Виновник его путешествия в мир иллюзий с преспокойным лицом садится на лавку возле него. Немолодой мужчина с белой косой до поясницы и древними мудрыми глазами. От него не веет угрозой или затаенной мощью, хотя подросток помнит опасную силу его магии, скорее больше – непонятной умиротворенностью.
Однако, всё, что он сейчас ощущает – это безумная усталость и дикая пустота. Никакой враждебности, ненависти или обиды.
Вот так, наверное, рушатся люди. Под заумные речи "создателей миров" и с обреченностью в душе.
– Созидание. Мы создатели новых миров, Стайлз, – продолжает джин, впервые называя его по прозвищу. Подросток, не выдержав, показательно закатывает глаза. Мужчина в ответ сверкает фиолетовой радужкой и острыми клыками, не отрывая от него пристального взгляда. – Мы создаем крепкую дружбу, любящую семью и верную стаю. Целый мир в руках крошечного человека.
"И пока этот крошечный человек живет в иллюзии и спит в реальности, вы съедаете его жизнь," – язвительно добавляет Стайлз в голове. Сейчас им здесь хорошо, но там, у себя дома, они умирают. Им нужно проснуться, хотя бы одному, чтобы разорвать чары иллюзии.
Хотя дома ли они там?
А потом джин со странным блеском в глазах добавляет:
– Это никогда не было твоим испытанием, мальчишка.
Будто это имеет значение. Стайлз давно понял, что спит не один. И пускай там их ждет стая, старая жизнь и их квартира в центре города. Пускай там его ждет отец – еще одна его семья, его собственная стая. Питер не захочет возвращаться, несмотря ни на что, а он просто не может уйти без своего волка. Как?
Это замкнутый круг.
Что он хочет сказать? Что Стайлз не принадлежит этому миру? Что здесь у него нет ни якоря, ни посадочного места для своего "долго и счастливо"? Стайлз и так это знает, да и джинн знает, что он знает. Тогда зачем? Чтобы он принял наконец какое-нибудь решение?
Так он уже выбрал. Как говорится, сердцу не прикажешь. Даже если от него остались тлеющие клочки.
В его душе сейчас такой беспорядок из чувств и эмоций, когда разум твердит одно, а делать этого совершенно не хочется. Кажется, это видит и джинн, улыбаясь как-то особенно печально, и воодушевленно произносит:
– Верный и преданный, возвращайся к своей семье, Мечислав.
***
Питер не любит Хэллоуин, и как понял Стайлз, неприязнь к Самайну напрямую связано с его детьми. Он не представляет, что бы он чувствовал, если бы в последний раз тридцать первого октября он ходил вместе со своими сыновьями по окрестным домам за сладостями, а сейчас никого из них не осталось в живых. Возможно, он бы прятался всю неделю по углам, злобно сверкал глазами на тыквы и искусственную паутину под потолком лофта, а в святую ночь сбежал к себе на квартиру. В принципе всем тем, чем и занимался Питер прошлый Хэллоуин.
Однако сейчас они вместе, а для Стайлза Хэллоуин – это бабушкин мясной пирог, горы бесплатного кариеса и мамина усталая улыбка, потому что все костюмы, что носил маленький Мечислав, были сшиты за несколько дней одной упрямой женщиной с теплыми карими глазами и запахом лекарств.
Поэтому Стайлз готовит романтический ужин без свеч, синтетических запахов ванили и хоть какой-либо праздничной атрибутики. Вместо этого подросток поджаривает аппетитные кусочки мяса, выворачивая их наизнанку и поливает всё красным острым соусом. Паштету из индюшиной печени придает вид человеческих мозгов, а тефтелям с пастой – глаз с ниточками капилляров. В бокалы для вина наливает кровавый коктейль с белым приведением внутри.
– Это настолько отвратительно, что вызывает восхищение, – Питер бесшумно появился за его спиной. Подросток давно уже научился не вздрагивать, а то, что сюрприз не удался – пускай. Главное, его волк сейчас дома и рядом с ним.
– Я старался, – довольно хвастается парень, оборачиваясь к оборотню, и застывает.
Питер стоит, облокотившись о дверной проём, в рванных джинсах и потертой старой рубашке. Стайлз проглатывает улыбку, замечая красные линзы, и прикрывает сияющие глаза, подмечая грим гнили и ран на лице и оголенных руках. Его криппи-волк сегодня "зомби".
– Ты хотел стать летучей мышью, – произносит оборотень, протягивая небольшой пакет подростку.
Позже парень найдет в нем костюм вампира, совершенно точно не похожего на Бэтмена, но неплохо сидящего на нем и просто великолепно обтягивающего его ноги. Бордовая рубашка с высоким воротником, черный плащ до колен и знакомые красные линзы.
– Ты невероятный, Sloneczko, – восторженно хрипит Стайлз, зная, что его волк услышит эти слова даже из гостиной. – Ты не-ве-ро-ят-ный.
Они проводят Хэллоуин дома за старыми фильмами ужасов в костюмах за несколько тысяч долларов и в объятьях друг друга, купаясь в домашнем уюте и безопасности.
***
– Я вспомнил, – произносит Питер спустя полчаса тишины.
Из-за мрачной погоды детей на площадке не было, а количество гуляющих людей резко сократилось до двоих. Стайлз слегка удивлен тем, что юная ученица средних классов нашла себе занятие в пустом парке в конце рабочего дня. Парень не мог понять интерес в рисовании на холоде, когда пальцы плохо слушаются, а природа похожа на унылую лабораторную по физике, где даже взорвать ничего нельзя.
– Я вспомнил, – повторяет оборотень, привлекая внимание необычными дрожащими нотками в голосе. – Я ведь чувствовал, что ты не просто так ко мне подошел.
Подросток отмечает необычный окрас клена возле арки влюбленных. Благодаря грозовым тучам на небе место будто светится изнутри, что, наверное, и оправдывает юную художницу.
– Не всё, лишь отрывки, кусочки нашей жизни, – продолжает оборотень, высекая своими словами кровавые борозды на душе Стайлза. – Как мы встретились впервые, как стали встречаться и праздновали три месяца совместной жизни. Я, по правде говоря, немного в шоке, что мы не покалечили друг друга к этому времени. Мы довольно эксцентричные личности.
Это ведь совсем не больно, не так ли?
Стайлз бы лучше послушал сводящую с ума тишину где-нибудь у Харриса на отработках или в засаде у полицейского участка. Даже урок живописи поздней осенью на природе уже не выглядит пыткой.
– Ты раскрутил другого меня на катание в чашечке в парке аттракционов за приватный танец, который ты очень хорошо исполнил… для гиперактивного неуклюжего подростка.
"Другого меня".
Парень прикрывает глаза, считая в уме до десяти. К этому всё шло, почему же тогда так больно? За весь этот месяц он так и не смог привыкнуть к этому режущему, ноющему внутри него чувству. Как только он открывает глаза утром и до самой ночи, пока он не провалится в беспокойные сны, подросток ощущает непрекращающуюся ломоту во всем теле и глухую боль в голове от мысли о "других них".
– Твой Питер бы…
– Не надо. Не один из вас не выбрал бы меня. Я бы сам себя не выбрал, – горько произносит подросток. Разве можно сражаться с правдой? Ни тогда, когда на кону жизнь близких тебе людей.
– Стайлз, ты не прав, – упрямо продолжает оборотень, не сводя с него глаз. – Я…
– Я бы никогда тебя не заставил, – перебивает парень, опасаясь услышать продолжение. – Я вроде как собираюсь бороться за твое счастье.
"Даже если оно не со мной,"– остается несказанным, повисая в тишине и в двух гулких нестройных сердцебиениях.
Это было тем, что Стайлз принял как неизбежное в своей жизни. Это было не просто, не так, как с обращением Скотта в воющую страшилку в полнолуние или сражения со сказками Гримм каждый второй месяц. Это скорее стало громкими криками в голове и скручивающей болью во всех костях, так, как бывает, когда отрываешь от себя нечто столь ценное, что должно было быть твоим еще очень долго, но уходит уже прямо сейчас.
Он никогда не считал себя бесстрашным, потому что ему приходилось бороться с собой за каждую свою мысль, за каждый свой шаг и за каждое принятое решении.
И это страшно и больно, и убивает его каждую чертову секунду.
– Я собираюсь проснуться, но я не буду будить тебя, – Стайлз встречается с взглядом светлых глаз, в которых сейчас горит теплый огонек благодарности. Чтобы вернуть нежность холодным глазам его волка, оказывается, нужно было просто отпустить его. – Я… я всё равно буду с тобой там. Рядом. Ты не будешь один.
– Стайлз…
Питер впервые за всё время в этом мире касается его из проявления собственных чувств. Пусть это всего лишь жалость и потрясение, но они направлены на него, Стайлза. Горячая шершавая ладонь крепко сжимает тонкие длинные пальцы простого человека, сына шерифа и учительницы начальных классов.
Страх сковывает его тело и блокирует кислород. Страх – не успеть, не открыться, не сказать – уничтожает все выстроенные заслонки внутри него. Безумие из чувств и ощущений зарождает внутри него небывалое отчаяние, и слова потоком выливаются прямиком из его сердца.
Ведь в этом нет ничего страшного, да?
– Знаешь, я буду с тобой до конца. А когда… когда… когда ты оставишь меня, я ничего не забуду, – заикаясь шепчет подросток, сглатывая горькие комки подступающих слез. – Я буду протирать книги от пыли в твоей библиотеке, следить за семейным хранилищем и… и заботится о Дереке с Корой тоже буду. Я же вижу, насколько ты Сладковолк, на самом деле.
Это разбивает его.
Ласковое прозвище, рвет его самообладание и, несмотря на вчерашнюю подготовку перед зеркалом, горло перехватывает спазмом, а в голосе пробиваются удушающие нотки истерики.
– Я… я буду навещать их каждый месяц, обещаю. И постараюсь не забывать про твоих золотых рыбок и поливать тот страшный фикус вместо тебя. Ты ведь всегда с ним разговариваешь, когда идет дождь, и зачем-то просишь поменять погоду. Как же по-дурацки… как же всё это по-дурацки. Это же фикус, милый. Просто фикус по имени Ёжик. Дурацкое, дурацкое имя… – каждое слово режет ножом по свежим ранам на его душе. – У тебя плохо с воображением, но я всё равно буду поливать его. Он это заслужил.
Стайлз улыбается сквозь всхлипы, потому что так оно и было. Их милый фикус по имени Ёжик не раз мирил их во время ссор, когда они могли днями игнорировать друг друга, но никогда – своего зеленого ребенка.
– А каждый вторник буду покупать китайскую еду, ведь ты ешь ее только во вторник. Конечно, что еще может быть лучше вторника? Всё. Всё может быть лучше вторника. Ха! А по четвергам буду готовить новые блюда и изучу всю европейскую кухню, потому что ты этого очень хотел. Я буду делать всё, что ты не успел. И ты будешь со мной.
Слезы стекают по щекам, когда на губах застывает кривая улыбка. Он помнит каждую их ссору – как они сражались за крепкий дубовый стол, в конце концов оставляя его на кухне, как ругались из-за дивана в магазине, в итоге решив повесить в гостиной гамак, или то, как они рычали друг на друга из-за люстры, а потом почти два месяца жили со свечами, пока стае это не надоело, и они сами им купили старинные настенные бра. Они ни разу не смогли придумать адекватное решение, устраивающее их двоих сразу, что, очевидно, и стало причиной их отчужденности от остальных.
Их вроде как считали безумцами.
– Ты всё равно будешь со мной, – шепчет подросток, сжимая пальцами ткань своей футболки.
Крохотное и уютное ощущение дома пробирается под кожу, зудит и чешется.
Ему для счастья нужно так мало, всего-то правильный человек, совсем даже не идеальный, да и не человек вовсе. Разве он многого просит?
– А еще организую кремацию. Я знаю… Я знаю, что ты бы хотел увидеть весь мир, ведь ты любишь познавать, вся это "волчья охота – поймай кролика"… и ты бы хотел улететь вместе с ветром, чтобы найти их. Всю твою стаю. Быть рядом с ними – вот, что ты хотел по-настоящему.
– Не надо, – Питер качает головой, сжимая губы в тонкую полоску. По его правой щеке катится слеза, отчего подросток вспоминает незажившие ожоги и страшные шрамы, украшавшие его лицо не так давно. После гибели своей стаи, потеря ломает оборотня изнутри, а когда от него отказывается альфа, его вожак и родственник по крови – волк сходит с ума.
Стайлз еще никогда не был так близок к пониманию своей пары.
– … но у тебя всё равно будет надгробие, как у всех. Рядом с ними и тем деревом, помнишь? – парень отталкивает образы своего личного кошмара за белым заборчиком, ловко прикрываясь картинкой цветущей яблони возле статуи плачущего ангела. – Я буду приходить к тебе каждое воскресенье. Буду приходить и надоедать своей болтовней, чтобы ты там не расслаблялся. От меня не так легко уйти, знаешь ли.
– От тебя можно сбежать? Не в этой жизни, лапушка. Не в одной из них, на самом деле, – мужчина мягко усмехается, но парень видит, как отчаяние затапливает его глаза, а внутри бушует безысходность.
– Это точно. О, – он позволяет себе небольшой нервный смешок, пока все внутренности скручиваются в тугой узел, – обещаю не приносить нарциссы, хоть ты и редкостный засранец.
– Это самые красивые цветы, Стайлз.
– Они желтые и слишком позитивные, чтобы они тебе нравились. А еще они…
– … дивно пахнут и похожи на солнечных человечков, – закатывая глаза, парирует оборотень. Он улыбается мучительно нежно и до умопомрачения восхитительно, сводя на нет все успехи в контроле дыхания.
Но Стайлз сильный, да?
– Ты их ненавидишь, даже не притворяйся. Ты не любишь цветы. Никогда их не любил. Ты просто презираешь всё неживое, ненастоящее, неестественное. Фу! Ты, наверное, ненавидишь их так же сильно, как вареную фасоль. Постоянно выкидываешь ее в мою тарелку, – ворчит подросток, сдерживая рыдания, рвущиеся из его горла. – Я ведь всё знаю про тебя. Я знаю… Как я могу не знать?
Секунда как пушечный выстрел в зимнем лесу.
…И, когда теплая рука накрывает его спину, он срывается. Он плачет не стесняясь, громко всхлипывая и задыхаясь, а такая знакомая, такая родная, теплая рука гладит его по спине.
– Стайлз… – голос Питера становится проблеском в водовороте эмоций, давивших на него.
Беспокойство и уязвленность.
Он хочет запечатлеть проскользнувшие нотки неуверенности в звучании волчьего тембра и проигрывать их в своей голове до предсмертного вдоха. Так легко спрятаться в нем, словно промерзлым осенним вечером укутаться в огромный клетчатый плед.
– Повтори, пожалуйста, еще раз повтори, – хрипит он сквозь слезы. Под конец сердце заходится в бешеном ритме, и на одно крошечное мгновение мир перестаёт существовать.
Только он, Питер и стук ожившего сердца.
– Стайлз… – в уголках его любимых глаз собралась соленая влага, любимая улыбка – немного смирения и заботливой поддержки – озарила побледневшее лицо и самый любимый голос произносит сейчас его имя с тихим придыханием и мелкой дрожью. – Стайлз…
– Я люблю тебя, мое Sloneczko, – парень протягивает руку, чтобы коснуться небольшой щетины на скулах, пройтись пальцами по морщинкам возле глаз и привести в хаос идеальную прическу на голове оборотня.
Это труднее, чем что-либо было когда-то. С этим сравниться может разве что прощание с мамой, когда она вновь смогла очнуться из марева беспамятства.
Вся несправедливость этого мира – тебе семнадцать, а ты уже слышал последние слова близких тебе людей.
– Я люблю тебя, Питер Хейл. Люблю глупо и безнадежно, но в этом нет твоей вины, – звонко прощается Стайлз, приободряя поникшего волка. – Я дарю ее тебе, Питер.
Парень мысленно вспоминает полные имена своих родителей, фамилии одноклассников и расписание уроков на понедельник – всё то, что поможет проснуться. А потом тянется вперед, попадая в по-настоящему единственное безопасное место во вселенной – в объятья своей пары.
– Пускай моя любовь будет рядом с тобой, мое Sloneczko, – он не перестает улыбаться, вглядываясь ответную печальную улыбку, пока всё вокруг стирается, исчезая в белом тумане.
Нет больше ничего. Он похоронил их маленькие, неполноценные касания-столкновения.
Под тихое шуршание опадающих осколков мир теряет свои краски, рассыпаясь на миллиард темнеющих пятен.
– Я дарю ее тебе, Питер. Пускай моя любовь будет рядом с тобой, мое Sloneczko.