Chapter Text
Может быть, это и к лучшему, что в их фракции разрешается смотреться в зеркала лишь раз в месяц — в день, когда надо стричь волосы. Натаниэль уж точно не является поклонником своего отражения. Каждый раз, когда мать сажает его перед единственным зеркалом в доме и подстригает отросшие рыжие пряди, он предпочитает не поднимать глаз от колен. Он и так прекрасно знает, кого там увидит: более молодую версию своего отца.
Ему даже не любопытно посмотреть, какие изменения произошли с того последнего раза, когда он мельком видел свое отражение. В этом году, не так давно, ему исполнилось семнадцать — теперь он юноша, не ребенок. Преображение Натаниэль мог почувствовать и руками, необязательно это видеть: округлые черты лица заострились, детский жир пропал, оставляя после себя слегка впалые щеки. Лишь худощавое тело так и не потерпело изменений, оставаясь жилистым, с легким намеком на будущие мышцы. Это все равно не имеет значения.
Натаниэль поднимает взгляд, но лишь для того, чтобы посмотреть на мать. Мэри достигла мастерства в искусстве отрешения: ее лицо спокойное и безмятежное, когда она умело подстригает прядь за прядью, позволяя отстриженным волосам оседать на полу. Она кажется умиротворенной. Мягкой.
— Готово, — тихо говорит Мэри, ласково проводя пальцами по макушке сына.
В горле застревает ком. Натаниэль знает, что этот маленький кусочек нежности проявляется сейчас, только потому что отца нет дома. У Мэри нечасто выпадает возможность быть любящей матерью — лишь на публике, и когда дома они одни, что случается крайне редко. Он закрывает глаза, чтобы насладиться безмятежным мгновением, зная, что следующий их тихий момент наступит нескоро.
— Спасибо.
И момент заканчивается, толком и не начавшись. В отражении он наблюдает за тем, как мать убирает ножницы в ящик; чуть заметная хмурость омрачает ее брови. Натаниэль покорно ждет, все еще не глядя на самого себя.
— Итак, — начинает она напряженным тоном, — день настал.
После этого напряжение просачивается и в плечи Натаниэля. Так вот о чем это. Больше он не смотрит в зеркало, не ищет мать взглядом. Вместо этого теребит рукава серой рубашки, отстраненно задумываясь, что носит ее уже несколько лет, а она все еще ему в пору — даже слегка великовата. Видимо ростом он пошел все-таки в мать. Теперь так и останется: 160 сантиметров, ни больше ни меньше.
— Ага.
Мэри мычит, подметая остриженные волосы и, — что примечательно, — не спешит отгонять его от зеркала. По-хорошему, конечно, должна бы.
— Ты волнуешься?
Натаниэль делает глубокий прерывистый вдох. Сегодня день проверки склонностей, которая покажет, какая из пяти фракций подходит ему больше всего. А завтра, на Церемонии Выбора предстоит решить, в какую фракцию вступить. Остаться с семьей или покинуть ее — это определит всю его будущую жизнь. Выбрать другую фракцию означает отречься от своей семьи. Навсегда. И, казалось бы, здесь и думать не надо, выбор слишком очевидный, но…
Всегда есть чертово "но".
Он вновь смотрит на мать, отмечая темные круги под глазами, синяки и ссадины, выглядывающие из-под воротника безразмерного платья, морщины в уголках губ, вызванные глубокой печалью. Он знает, что никогда не покинет ее. Не сможет оставить один на один в доме с монстром.
Проглотив непреодолимое желание сбежать как можно дальше от этого кошмара, он коротко качает головой.
— Нет, — ложь легко соскальзывает с языка. — "Тесты не должны повлиять на наш выбор", — цитирует он по памяти то, что с самого рождения вдалбливают в их головы.
Если он хочет успокоить мать своим ответом, то ему это явно не удается. С замешательством он наблюдает, как Мэри недовольно поджимает губы, а движения ее становятся отрывистыми. Натаниэль не понимает, что сказал не так, почему мать недовольна, но женщина не дает ему обдумать свои слова и ее реакцию на них. Коротко вздохнув, она закрывает шкафчик, скрывая зеркало, и устало произносит:
— Тебе пора собираться в школу.
***
Натаниэль многое презирает в своей фракции. Ему кажется, что это насмешка судьбы — родиться именно в ней. В Отречении. Люди здесь слишком приветливые, слишком скромные и всегда, при малейшем зове, готовые прийти на помощь. Они никогда не думают о себе, в первую очередь — о других. Картинка идеального альтруизма — именно то, за чем он наблюдает с самого детства. И его тошнит от этого. До ужаса противно видеть, как люди из его фракции пресмыкаются перед другими, а при прощании еще и искренне благодарят за оказанное доверие. Мерзость.
Его научили обратному. Его научили умению изловчиться и схитрить, сыграть роль примерного сына и безукоризненного отреченного. У него совсем другие примеры для подражания, более приземленные к реальному миру. Примеры того, какими на самом деле могут быть люди из этой фракции за завесой розовых очков и дверями собственного дома.
Но может, Натаниэль все-таки именно там, где и должен быть со своей тягой к самопожертвованию. Добровольно соглашается остаться в персональном аду только для того, чтобы уберечь — насколько возможно — мать от садистских наклонностей Натана Веснински.
Есть, конечно, и кое-что, что ему нравится в его фракции. Отречение носит только серую, простую, ничем не выделяющуюся одежду — гребаная дань самоотверженности. Для него это чушь, пролетевшая мимо ушей. Самое главное — одежда просторная и закрывает шрамы, усеянные по торсу, а на остальное плевать ему с высокой колокольни.
В автобусе воняет выхлопными газами. Натаниэль держится за поручень мертвой хваткой, но это не спасает от тряски из стороны в сторону, когда автобус налетает на неровные кочки. Кевин Дэй — его лучший друг — стоит чуть дальше в проходе. Он высокий, черноволосый, с прямым носом и невероятными зелеными глазами — просто копия отца — лидера фракции Дэвида Ваймака. Кевин красивый, и Натаниэль думает, что не будь он из Отречения, в школе на него бы заглядывались. Но так сложилось, что чаще всего другие подростки даже не смотрят в сторону отреченных. А если и смотрят, то натура Кевина помогать всем и вся вызывает у других детей лишь презрение. Натаниэль их понимает. Даже сейчас, в переполненном автобусе Кевин любезно уступает свое место угрюмому парню из фракции Искренность. Натаниэль только смиренно вздыхает.
По мере того, как они приближаются к центру города, промежутки между постройками становятся уже, а дороги ровнее. Отречение живет на окраине, поэтому добираться до школы приходится на автобусе. Лишь спустя долгие двадцать минут они останавливаются у старого здания. Как и окружающие дома, оно построено из стекла и стали.
— Сегодня проверка склонностей, — произносит Кевин, как только они выходят из душного автобуса.
Натаниэль мысленно стонет и возводит глаза к небу. Сегодня, видимо, все решили, что это их прямой долг — напомнить ему о чертовой проверке. О которой он, даже если захочет, не сможет забыть. Ничего не отвечая, только кивая в ответ в подтверждении, он осматривает школу. Это последний раз, когда Натаниэль ступает сюда. Как только завтра он пройдет Церемонию Выбора, ему больше не придется посещать школу, ведь обучением займется его фракция. Сердце подскакивает к горлу, когда он наконец осознает это: пути назад не будет.
— Тебя не волнует, что покажет тест? — продолжает настаивать Кевин.
За своими переживаниями, в которых он никому не признается, Натаниэль не сразу понимает, о чем этот разговор на самом деле. Кевин старше его чуть меньше, чем год. Поэтому и учатся они вместе. И проверку склонностей они проходят сегодня тоже вместе. Он останавливается и прищуривается с любопытством.
— А тебя?
Сам Натаниэль отвечать не спешит. Он может сказать правду — в кои-то веки, — что переживает и находится на распутье. Что многое бы отдал, лишь бы убраться от отца, как можно дальше. Он боится, что покажет тест: Отречение, Эрудицию, Дружелюбие, Искренность или Бесстрашие. Но он молчит, хотя и понимает, почему Кевин спрашивает — догадывается, что дома творится что-то неладное.
Натаниэль не позволит поставить мишень на спину лучшего друга.
Так что он ничего не говорит и ждет.
— Нет, — отвечает Кевин, но перед этим пауза затягивается настолько, что Натаниэль сразу понимает: врет. — Что ж… Приятного дня!
— Пока, Дэй, — фыркает он, отправляясь на урок истории фракций.
Если Натаниэль не хочет делиться тем, что на душе, почему вдруг Кевин это сделает?
Сегодня уроки урезаны вдвое, чтобы все семнадцатилетние подростки успели посетить проверку склонностей, которая начнется после обеда. В коридорах тесно, хотя свет из окон создает иллюзию простора. В этом возрасте школа — единственное место, где фракции переплетаются. Яркие, желтые и оранжевые одеяния смешиваются с черно-белыми, синими. Серая одежда совсем теряется на этом фоне, и Натаниэль чувствует себя невидимкой, пробираясь к нужному кабинету. Никто не обращает на него внимания.
Но ему не может вести вечно. Какой-то эрудит пробегает мимо него, грубо задевая плечом.
— С дороги, убогий! — рявкает парень.
Натаниэль только закатывает глаза, передергивая плечом. Многие одноклассники проходят мимо него, но не останавливаются, не спрашивают, в порядке ли он. Не то чтобы его волнует их гребаное мнение, но ситуация сама по себе в последние месяцы напряженная. Эрудиция издает враждебные отчеты об Отречении и это влияет на отношения в школе. Серая одежда, простая прическа, скромные манеры фракции Натаниэля должны помочь забыть о себе, а также помочь всем остальным забыть о нем. Но сейчас они делают его мишенью. Он чертовски ненавидит это.
Он останавливается у окна в правом крыле, как делает каждое утро перед уроками. Ровно в 7:25 бесстрашные подтверждают свою отвагу, спрыгивая с движущегося поезда. Натан называет их безумными, Натаниэль втайне восхищается. Люди из фракции Бесстрашия покрыты пирсингом, татуировками и всегда носят только черную одежду. Их главная задача — охранять стену вокруг города. От чего — мало кто знает.
Натаниэль не может отвести от них глаз. Сердце равномерно стучит за ребрами вместе с тем, как поезд пронзительно гудит. Звук эхом отдается в ушах. Он проносится мимо, визжа на железных рельсах. Секунда — и вот куча молодых парней и девчонок в темной одежде выпрыгивают из последних вагонов. Кто-то падает и катится, кто-то быстро обретает равновесие. Наблюдать за ними — глупо, но это уже стало привычкой. Как и привык он к этому тупому чувству в груди — тоске и мечте о невозможном.
Он отворачивается от окна, пробираясь сквозь толпу к классу, где его ждет история фракций.
***
Распорядители называют по десять имен за раз, по одному для каждой проверочной комнаты. Натаниэль сидит рядом с Кевином; их скамейка время от времени трясется вместе с тем, как нога Кевина нервно подпрыгивает в мучительном ожидании. Натаниэль просто хочет покончить с этим. Быстрее начнут — быстрее вернется домой и забудет обо всем, как о страшном сне. В любом случае все уже предрешено и незачем тешить себя глупыми мечтами. Незнание, однако, сильно действует на нервы. В правилах сказано, что они не могут подготовиться к тесту заранее. Также проверку не может проводить член собственной фракции. Никто не знает, что их ждет за дверью проверочной комнаты.
Фыркнув про себя, Натаниэль осматривает столовую, где собрались семнадцатилетние подростки. Бесстрашные играют в карты и, кажется, вовсе не беспокоятся. Он немного им завидует, — что тоже, кстати, несвойственно отреченному. Эрудиты щебечут над книгами; дети дружелюбия сидят на полу — их фракция немного схожа с Отречением. Только одеты они в яркие наряды и для города, по мнению Натаниэля, приносят куда большую пользу — они выращивают еду. Рядом с ними расположились искренние, о чем-то увлеченно споря.
Отречение же сидят тихо. Их угол словно погрузился в какой-то купол, под мерцанием которого запрещено издавать любые звуки. Натаниэль чувствует себя в вакууме. Тишина давит на тело, словно гравитация, заставляя все сильнее погружаться задницей в металлическую скамью. Ему кажется, что еще немного и он сойдет с ума.
Кевина вызывают в следующей группе. Лицо становится еще бледнее, и он смотрит на руководителя, как на палача. Натаниэль слегка бьет его коленом. Он не понимает, почему Кевин так переживает. Этот парень, казалось, всегда знал, где его место. Он куда больший альтруист, чем все присутствующие вместе взятые.
Когда Кевин наконец уходит, у Натаниэля сжимается желудок. Безмолвное присутствие лучшего друга хоть как-то скрашивало ожидание. Теперь он один, несмотря на то что рядом сидят еще несколько отреченных. Мысли сразу водоворотом врываются в голову, играя на нервах, как умелый музыкант на инструментах. Как бы ни пытался убедить себя, что это ничего не значит, что тест ничего не значит, он боится узнать результаты. На мгновение закрывает глаза, а когда открывает — Кевин уже сидит рядом с ним. Натаниэль мысленно оценивает состояние друга, замечая, как пальцы сжимаются на коленях, комкая серое одеяние, а на лице виднеется испарина. Он открывает рот, чтобы спросить, но вовремя замолкает — он не вправе спрашивать результаты, а Кевин не вправе ему отвечать.
В следующей группе звучит имя Натаниэля. Встает он куда увереннее, чем себя чувствует. Возле столовой десять комнат, предназначенных только для проверки склонностей и в отличие от остальных кабинетов в школе, эти отделаны не стеклами, а зеркалами. Натаниэль мельком видит свое отражение, сразу чувствуя тошноту от вида голубых глаз. Кровь стынет в жилах, как это обычно бывает, когда он смотрит на отца. Он спешно отворачивается, пытаясь сосредоточиться на настоящем.
В комнате его ждет бесстрашная. Натаниэль с опаской ее осматривает. На вид старше его на два или три года. Ее кожа темная, волосы короткие. В ушах пирсинг, а на плечах темный пиджак. Когда она поворачивается, он лишь немного удивлен тому, что она дружелюбно улыбается. Что-то подсказывает ему, что улыбка на лице девушки частое явление, по тому, как легко и естественно это у нее получается. Хоть и обычно такого теплого приема не ожидаешь от бесстрашных.
— Привет, — здоровается она. — Меня зовут Дэн. Садись и устраивайся удобнее. Не переживай, это не больно, — в конце она подмигивает, но Натаниэль этого не видит.
Черт возьми. В комнате еще хуже, чем в коридоре. Здесь и стены, и потолок — все покрыто зеркалами. Блядство. Посередине стоит откидывающееся кресло, как у стоматолога — на нем и решил сосредоточиться Натаниэль. Рядом с креслом какая-то навороченная машина, на которую он смотрит весьма скептически, но выбора у него все равно нет.
Как только он садится, вновь переводит взгляд на девушку, замечая странную татуировку на ее шее. Прищурившись Натаниэль пытается, но так и не может понять затейливый рисунок.
— Что это? — спрашивает он, указывая пальцем на чернила, впитавшиеся в кожу.
Дэн делает паузу и медленно поднимает брови. В руке у нее завис электрод, который она прикрепляла к его лбу.
— Впервые вижу любопытного отреченного, — несколько удивленно бормочет она. Натаниэль на это не отвечает, как-то неловко пожимая плечами.
Мысленно он кричит. Любопытство — это ошибка. Предательство по отношению к его фракции. Но Дэн, не обращая внимания на этот провал, напевает и продолжает:
— Это лиса. В некоторых частях древнего мира, лис символизировал удачу. Я подумала, что будет классно всегда при себе иметь символ везения.
Натаниэль моргает. Он честно пытается воздержаться от очередного вопроса, но проваливается в борьбе со своим любопытством.
— Разве лиса не означает хитрость, обман?
Девушка многозначительно кивает и как-то странно смотрит на него.
— Именно, — она делает паузу и тише добавляет, склонив голову к плечу: — А еще лиса — часто играет роль Трикстера. Существо, не подчиняющееся общим правилам.
Больше она ничего не говорит, совсем сбивая этим с толку. Зачем кому-то наносить себе татуировку, означающую непокорность и лживую сущность? Это так странно. Вопросов, крутящихся на языке, становится только больше. Дэн тем временем, не обращая внимания на его замешательство, присоединяет несчастный электрод к его лбу. Второй прикрепляет к собственному, а оставшиеся провода подключает к машине. После она возвращается к нему и предлагает пробирку с прозрачной жидкостью.
— Что это? — подозрительно спрашивает Натаниэль, принюхиваясь. Кажется обычной водой, без особого запаха. — Что случится, когда я это выпью?
Он знает, что продолжает косячить. Он совсем не ведет себя, как обычный отреченный, который выполняет любые просьбы.
— Я не могу тебе сказать, — кажется, Дэн больше не обращает внимание на его проколы. — Просто доверься мне.
Доверие. Такое странное понятие для него.
Но опять же — у него нет выбора.
Шумно выдохнув, он резко выливает содержимое пробирки в рот. Глаза мгновенно закрываются.
Они открываются через мгновение, но теперь Натаниэля окружают не зеркала, и он больше не находится в проверочной комнате. Он оказывается посреди столовой, только все столы убраны и в комнате больше никого нет. И так небольшого телосложения Натаниэль, чувствует себя еще меньше, находясь в таком просторном помещении совершенно один. Он моргает — перед ним стоят две корзинки. В одной — кусок сырого мяса, в другой — нож. Дрожь сковывает тело от вида блеска, заключенного в острие стали.
Женский голос за спиной произносит:
— Выбирай.
— Зачем? — тупо спрашивает он, оборачиваясь.
Позади никого нет, а голос вновь повторяет, раздаваясь, казалось из ниоткуда и отовсюду сразу:
— Выбирай.
Натаниэль хмурится, не понимая.
— Что мне с ними делать? — растерянно спрашивает он.
— Выбирай!
Крик — это то, с чем он привык иметь дело. Когда голос женщины повышается, в нем просыпается упрямство. Агрессии он не боится. Скрестив руки на груди, Натаниэль демонстративно поднимает бровь в неопределенном направлении.
— Как знаешь, — фыркает голос.
Корзины исчезают. Раздается протяжный скрип, и он оборачивается. В нескольких метрах от него стоит пес с острым носом. Он припадает к земле и крадется, скаля острые зубы. Из груди вырывается рычание и Натаниэль тут же понимает, почему пригодилось бы мясо. Вариант с ножом он не рассматривает вообще.
Убегать бессмысленно — пес быстрее. Прижать к земле не вариант — эта особь намного больше обычного пса. Натаниэль замирает, лихорадочно соображая — одна ошибка может стать провальной. А пес тем временем рычит, не обращая внимания на его тревоги. Вибрации эхом отдаются в груди, а в голове всплывают слова из учебника по биологии. Собаки чувствуют страх, который выделяют человеческие железы. Запах страха побуждает их нападать. Неудивительно, что пес приближается, угрожающе царапая когтями пол. Натаниэль не может убежать, хоть все в нем и кричит о желании немедленно дать деру.
Неестественно замерев, он смотрит на пса, чувствуя зловонное дыхание. В его глазах нет белков, только черное мерцание. Поздно Натаниэль вспоминает, что нельзя смотреть в глаза — это знак агрессии. Но что же тогда знак покорности? Пес подходит ближе, вместе с тем Натаниэль медленно отступает. Дышит громко, но ровно. Меньше всего ему хочется быть обедом, но, как назло, больше ничего в голову не приходит. Также медленно он опускается на колени, вытягивая ноги и опираясь на локти. Интуиция кричит, что так правильно. Мозг и чувства не согласны, приказывая в срочном порядке убегать.
Он закрывает глаза и сжимает зубы. Не самая приятная смерть, но по крайней мере, он не доставит этой чести своему отцу.
Что-то шершавое и влажное касается его щеки, от чего он вздрагивает всем телом. Пес больше не рычит, понимает он мгновение спустя. Осторожно Натаниэль открывает глаза и морщится, когда собака тут же начинает облизывать его лицо, виляя хвостом. Он хмурится и садится на пятки. Животное кладет лапы на его колени и с восторгом лижет подбородок.
— А ты совсем не страшный, да? — хрипит Натаниэль.
Он встает медленно, чтобы не напугать, но пес больше не похож на дикого зверя, который стоял на этом месте несколько секунд назад. Натаниэль протягивает руку, готовый одернуть, если понадобится, но пес только с восторгом тычется ему в ладонь головой, прося ласки. Слабая улыбка готова появиться на пересохших губах.
— Щеночек!
Все тело напрягается и Натаниэль оборачивается. На другой стороне комнаты стоит девочка в белом платье и протягивает руки. На ее юном лице умиленная улыбка.
— Щеночек! Щеночек! — повторяет она своим детским голоском.
Глаза Натаниэля расширяются, когда девочка начинает бежать к собаке. Он открывает рот, чтобы предупредить, но слишком поздно. Пес оборачивается и это больше не та милая собачка, которая игриво облизывала его лицо. Теперь он рычит, лает, огрызается и щелкает пастью. За одно мгновение это снова опасное животное, готовое разорвать человеческую плоть на кусочки. Он готов к нападению, и Натаниэль не думает: бросается на пса, наваливаясь всем телом, обхватив руками толстую шею.
Все прекращается в тот момент, когда он ударяется головой об пол. Пес исчез, как и девочка. Натаниэль осоловело моргает, осматриваясь по сторонам. Он стоит в переполненном автобусе, в проходе, держась за поручень. Перед ним сидит мужчина с накинутым на голову капюшоном и читает газету. У Натаниэля что-то екает и падает в желудок, когда замечает, что руки у этого человека испещрены шрамами. Между круглыми следами ожогов, кожу покрывают хаотичные блеклые линии, оставленные острым лезвием. Кто-то резал мужчину. Снова и снова.
— Знаешь этого парня? — спрашивает незнакомец и постукивает по фотографии на первой странице газеты.
Натаниэль присматривается, читая заголовок: "Жестокий убийца наконец задержан!", а под ним фотография, смутно знакомого мужчины. Лицо острое, с легкой бородой и суровыми бровями. Глаза льдисто-синие вызывают дрожь. Как ни пытается, он не может вспомнить, где видел этого человека. Почему его внутренности сжимаются в непосильном ужасе от одного только вида сфотографированной безумной ухмылки?
— Ну так что? — злобно выплевывает мужчина. — Знаешь его?
Да, хочет он ответить, но каким-то шестым чувством понимает, что не надо говорить об этом незнакомцу. Ни в коем случае! Это опасно. Опасно. Опасно. Сердце колотится в груди, над верхней губой скапливается пот. Натаниэль надеется, что мужчина не заметит, как дрожат его руки. Если он скажет, что знает убийцу из статьи, случится что-то ужасное.
— Понятия не имею, кто это, — стараясь казаться небрежным, он пожимает плечами.
Мужчина встает и Натаниэль отшатывается, когда видит глаза, такие же, как у убийцы с фотографии. Мимолетная мысль бьет кувалдой по голове: он смутно похож на него самого. Но это не он. Точно не он. Хоть и ростом они одинаковые.
— Ты лжешь, — уверенно заявляет мужчина, обвинительно прищурившись. — Ты лжешь!
Натаниэль замирает, чувствуя запах сигарет. Что-то щелкает в голове, и он понимает. Мужчина перед ним — это он сам. Только старше. И… изуродованнее.
— Не реальность, — думает он.
— Не лгу, — говорит вслух.
— Я вижу это по твоим глазам. Они такие же, как у него, — выплевывает его старшая версия.
— Ничего ты не видишь, — расправляет плечи Натаниэль, с вызовом смотря на мужчину.
— Если ты его знаешь, — тихо говорит взрослый человек, придвигаясь ближе, — то можешь меня спасти.
Натаниэль еще раз смотрит на шрамы, усеянные на руках. Сглатывает горькое послевкусие.
— Увы, — твердо говорит он, — я его не знаю.
Натаниэль резко просыпается. Ладони вспотели, сердце учащенно бьется где-то в горле. Он лихорадочно осматривает свое окружение. Вокруг — зеркала, и он сразу понимает, что находится в комнате проверки. За спиной стоит Дэн, и поджав губы спешно снимает электроды. Тяжело дышащему Натаниэлю решительно не нравится выражение ее лица. Как только она заканчивает, нервно смотрит на дверь и хватает его за руку, отчего парень отшатывается. Дэн делает паузу и в следующий раз ее движения более аккуратные, но не менее требовательные. Он немного ценит, что девушка дает ему время привыкнуть к прикосновению, прежде чем настойчиво потянуть за руку, поднимая с кресла.
— Давай же, ну, — бормочет она. — Выйдешь через заднюю дверь, пока никто не вошел.
Натаниэль сглатывает, чувствуя себя дезориентированным. Что происходит? О, черт возьми… Он провалился. Он не подходит ни к одной фракции, потому что урод. Потому что слишком испорчен, чтобы быть хоть на что-то годным. Ему придется оставить мать и жить на улице. Для их общины это самое страшное — жить без принадлежности к какой-либо фракции. Жить в нищете, убожестве, лишенным общения и коллектива. Никто кроме отреченных не заботится о них. Бесфракционники сродни пожилым людям, отправленных доживать свои последние деньки в доме престарелых. Без фракции нет цели и смысла жизни — этому учат с пеленок. Эту простую истину они впитывают вместе с молоком матери.
— Иди домой, — говорит Дэн, останавливаясь у дверей.
— Что, — пытается Натаниэль, чувствуя першение в горле. Прокашливается и пробует еще раз: — Что показал тест?
Девушка его словно и не слышит.
— Скажешь дома, что тебе стало плохо и тебя отпустили.
— Я не понимаю, — сквозь зубы выдавливает Натаниэль, выдергивая руку из твердой хватки.
Дэн смотрит на него долгую секунду и тихо, напряженно говорит:
— Отречение, — он бледнеет, чувствуя, как желудок сжимается, но он не успевает это как следует осознать. Дэн еще не закончила: — и Бесстрашие. И Эрудицию.
Натаниэль замирает.
— Что? — выдыхает. — Это невозможно. Тест…
— Это возможно. Только очень, очень редко. Таких как ты называют дивергентами, — она наклоняется чуть ближе и понижает голос, еще больше вводя его в напряжение. — Вы не подходите ни к одной фракции, потому что подходите сразу всем. Симуляция обычно линейна, но твои выборы повлияли на то, что она стала развиваться.
— Дивергент? — слабо повторяет Натаниэль.
Дэн шикает и оглядывается, словно их кто-то может подслушать. Возможно, так и есть. Повернувшись, девушка берет его за плечи, тяжелым взглядом заставляя затаить дыхание.
— Слушай внимательно. Если кто-то спросит, тест показал, что ты в Отречении, потому что это именно то, что я ввела вручную. Никому не говори об истинном результате. Чтобы ни случилось, ты ни в коем случае не должен никому никогда говорить, что ты дивергент. Дивергенция опасна. Понимаешь?
Нет. Нихрена он не понимает. Так что Натаниэль качает головой, искренне растерянный и потерянный. Дэн устало вздыхает, все еще сжимая его плечи.
— Иди домой, — повторяет она.
— Но… тест должен был показать, что мне выбрать! — хоть он и так уже знал, что это иллюзия выбора.
— Тест, — медленно произносит Дэн, — на тебя не действует.
Это все бессмыслица какая-то. Девушка смотрит на него с жалостью, отчего Натаниэль понимает, что сказал это вслух. Лицо Дэн смягчается, и она сочувственно взъерошивает его волосы, оставляя беспорядок из рыжих прядей. В этот раз Натаниэль не отшатывается от прикосновения, только потому что все еще чувствует, будто мир вокруг него внезапно стал кружиться и перестал иметь хоть какой-то смысл.
— Для твоей же безопасности, лучше будет остаться в Отречении.
А после Дэн бесцеремонно выставляет его за дверь, оставляя в полном одиночестве и тишине пустого коридора. Лучше остаться в Отречении. Там он будет в безопасности. В груди назревает истеричный смешок, который он всеми силами сдерживает. Какая шутка. Дэн и понятия не имеет, что в своей собственной фракции нихрена он не в безопасности.
Домой Натаниэль бежит, предпочитая не дожидаться автобуса. Бегать он любил всегда, но в их фракции — это считается потаканием своим прихотям, эгоистичным желанием сделать что-то для себя. Натаниэль и здесь нарушил правила, но ему нравится чувствовать ветер на своем лице, и как икроножные мышцы напрягаются при каждом движении, и как приятно горит его грудь. Нравится иллюзия свободы на эти несколько минут; ощущение, словно он никто и ничто.
В голове абсолютная каша. Он не думает о завтрашней Церемонии Выбора. Не думает о гребаных результатах теста. Не думает о дивергенции. Натаниэль бежит и смотрит по сторонам, отмечая следы желтых линий на дороге, которые больше не нужны — очень мало машин осталось. На весь город есть лишь несколько автобусов и поезд, бесконечно движущийся по рельсам вокруг Чикаго, иногда делающий круги в самом городе по эстакадам. Местами дорога развалилась, обнажая канализационные системы и пустые тоннели, которые надо старательно обходить, но это все равно не спасает от вони мусора и плесени. За сектором Отречения идет полоса остовов зданий — здесь живут бесфракционники. Эти люди не сумели завершить инициацию и вступить в фракцию, которую выбрали. Потому и живут в нищете, выполняя работу, на которую никто другой не согласен: уборщики, дворники, строители. В обмен на свой труд они получают одежду и пищу, но как говорит его мать — ни того, ни другого не хватает.
Он отгоняет от себя мысль, что это — его будущее.
***
Натаниэль добирается до дома как раз в тот момент, когда приезжает автобус. Здания в этом районе все одного размера и формы: построены из серого бетона с редкими окнами — практичные кубики без лишней чепухи. Газоны заросли, почтовые ящики сделаны из тусклого металла. Натаниэля эта простота угнетает, напоминая о секретах, хранящихся в бетонных домах. Напоминая о подвале в собственном доме, куда отец любит затаскивать жену и сына, чтобы никто из соседей не услышал и звука.
Он садится на крыльцо, ожидая Кевина, который живет по соседству. Вскоре слышен смех вместе с тем, как подростки выходят из автобуса. В школе отреченные стараются не привлекать к себе внимания, но как только оказываются на родных улицах, начинаются игры и шутки, в духе их фракции, разумеется. Природная склонность Натаниэля к сарказму не поощряется даже среди сверстников, ведь сарказм — насмешка над другими, а он не может позволить себе этого.
— Натаниэль! — взволнованно зовет Кевин, заметив друга и спеша к нему. — Ты как?
— Я в порядке.
Он старается убедительно улыбнуться, не вспоминая в данный момент о проверке склонностей. К черту ее. Переведя взгляд за Кевина, Натаниэль замечает двух одноклассников своего друга — Элис и Оливера. Они бросают на него странный взгляд, который он с легкостью игнорирует. Люди вообще часто смотрят на него с неодобрением, особенно в его собственной фракции. Пока Натаниэль ждет, когда они останутся одни, он наблюдает за тем, как Кевин и Элис флиртуют, в свойственной только для отреченных манере. На секунду у него сжимается сердце. Очень хорошо можно представить будущую жизнь Кевина: останется в Отречении, обучится ремеслу, когда-нибудь займет пост отца, женится на Элис и заведет кучу детишек. Самое главное — полностью впишется во фракцию.
Натаниэль, возможно, воочию станет свидетелем всего этого.
И это-то и пугает больше всего, да?
Наконец, через бесконечные десять минут, они остаются одни. Улыбка Кевина сразу пропадает, когда он оборачивается к другу.
— Теперь ты скажешь мне правду?
Черт, ну почему Кевин проницателен именно тогда, когда этого вообще не нужно?
— Я не должен тебе ничего говорить, — напоминает Натаниэль, — а ты не должен спрашивать.
— О, да ладно, — драматично стонет Кевин, садясь рядом и пытливо заглядывая в глаза. — Ты столько раз пренебрегал правилами, а сейчас вдруг не можешь?
Натаниэль не смотрит на него, лишь бросает косой взгляд, предпочитая сосредоточиться на безоблачном небе.
— А ты? Что показал твой тест? — спрашивает, только чтобы дать себе время обдумать: может, все-таки рассказать лучшему другу всю правду?
Ну и, ему действительно любопытно узнать, какой результат показывает тест у нормальных людей.
К его удивлению, Кевин начинает заметно нервничать. В следующую секунду резко поднимается, отряхивая серые штаны от пыли и грязи.
— Мне пора, — бросает он, уже отходя на шаг. В глаза Кевин не смотрит, но тише продолжает: — Просто… делай то, что велит твое сердце. Это навсегда, и выбора больше не будет.
С этими словами он разворачивается и уходит, оставляя Натаниэля со смутным чувством, словно Кевин убеждает в своих словах вовсе не его.
Родители возвращаются ближе к вечеру. Натан сегодня, похоже, в таком же мрачном настроении, как и тяжелая окружающая атмосфера в связи с этими тестами и предстоящей Церемонией Выбора. Ужин проходит в напряженном молчании. Натаниэль старается не поднимать взгляд от тарелки, насильно заставляя себя есть, несмотря на то что кусок в горло не лезет. Но либо он ест сам, либо Натан ему помогает, не только словами принуждая очистить тарелку от пищи. Он старается делать все правильно, чтобы не вызывать лишнего повода отца обратить на него внимания, но попытки остаются тщетными. Натаниэль макушкой и всеми фибрами души чувствует, как Натан впивается в него пронзительным взглядом.
— Как проверка? — безразлично спрашивает отец.
Натаниэль вздрагивает, тут же ежась на своем месте, и еще глубже утопает на стуле, пытаясь сделаться меньше. Мэри едва слышно вздыхает с другой стороны стола, откладывая приборы в сторону, чтобы глотнуть воды. Натаниэль ненавидит свою фракцию за то, что здесь не приняты разводы. Это не нормально и аморально. Но никто, блядь, даже понятия не имеет, что происходит за стенами этого дома, когда Натан Веснински оставляет свой пост заместителя фракции и превращается в агрессивного, злобного, жаждущего крови человека. Никто не знает, какой Натан Веснински на самом деле.
— Хорошо, — на выдохе отвечает Натаниэль.
— Говорят, — тихо встревает Мэри, прежде чем Натан заметит колебание сына, — с одним из тестов возникли проблемы.
— Неужели? — холодно спрашивает мужчина, выгибая бровь.
Мэри ведет себя также хладнокровно: небрежно кивает и рассказывает, словно это вполне нормальное явление — проводить вечера за разговорами. Нет. В этом доме говорит только Натан, а остальные — только, когда им зададут вопрос. Натаниэль боится, что за свою выходку, за то, что открыла рот, позже Мэри ответит по полной. Удивительно, что Натан еще не сделал ей замечания.
— Моя знакомая сказала, что один из тестов пошел наперекосяк. Им пришлось озвучивать результаты устно.
Натан задумчиво мычит.
— Очевидно, какому-то слабаку стало плохо, — Натаниэль делает ошибку, посмотрев на отца. — Что-нибудь знаешь об этом?
— Нет, — говорит Натаниэль. — У меня все было нормально.
Он не пропускает то, как глаза матери на мгновение прищурились, наверняка мастерски распознавая ложь. Главное, чтобы отец не прознал, а с остальным он справится. Но мужчина ничего не говорит, несколько насмешливо и раздраженно рассказывая о своей работе. Да, обычно так это и происходит: разговоры здесь ведет только Натан и только о своей гребаной работе.
Городом управляет совет из пятидесяти человек, и все отреченные, потому что фракция считается одной из неподкупной из-за своей приверженности бескорыстию. Натаниэль всегда фыркает, когда слышит это. У него есть как минимум один пример, явно доказывающий обратное. Кто-кто, а отец уж точно не бескорыстный.
— Проблемы с Кенго? — осторожно спрашивает Мэри.
Кенго Морияма единственный представитель Эрудиции в совете. Его выбрали за высокий коэффициент интеллекта и, возможно, это не так хорошо, как всем хотелось бы верить. Натаниэль знает, что Натан работает с Мориямой — мужчина часто упоминается в разговорах, — но кроме проверенных людей, никто больше и не знает об этом. Что за совместные дела они ведут — тоже неизвестно. Для Натаниэля это всегда было загадкой, хотя кое-какие предположения и имеются. Возможно, это как-то связано с тем, что иногда отец уходит глубокой ночью, а возвращается под утро — с едва заметными кровавыми пятнами и безумной улыбкой на лице.
Натаниэль также знает, что Кенго в последнее время хворает, и ходят слухи, что его место может в любой момент занять его старший сын — Ичиро. Отец никак не комментирует эту новость, и остается только гадать — хорошо это или плохо. По некоторым отрывкам из разговоров Натаниэль понимает, что у старшего Мориямы и Натана какой-то крупный проект. Интересно, как смерть Кенго может повлиять на это?
— Нет. Ваймак, — презрительно говорит Натан, возвращая Натаниэля в настоящее.
Он настораживается, услышав упоминание отца лучшего друга. Да и, честно говоря, ему самому Ваймак нравится. Хороший мужик, хоть и ворчливый иногда. Благодаря ему Натаниэль порой может дышать полной грудью, просто потому что Ваймак тоже не совсем вписывается в Отречение. Странно, но в то же время нет, что мужчину когда-то выбрали лидером фракции. Это приносит смутную надежду, что и Натаниэль сможет прижиться.
— Кенго приводит обоснованные доводы, что Ваймака должны исключить из совета из-за того случая, — поясняет отец, поставив локоть на стол и лениво подперев подбородок ладонью.
— Случая? — переспрашивает Натаниэль, не успев сдержать язык за зубами.
Внимание Натана сразу переключается на сына, ослепляя своими льдистыми, холодными глазами. Натаниэль опускает голову, чувствуя, как внутренности съеживаются.
— Да, — снисходительно отвечает Натан. — Пару лет назад Отречение покинули два подростка. До Кенго дошли слухи, что причина в матери, которая баловалась наркотиками и била своих сыновей. Как по мне, — усмехается он, — лучшее воспитание. Не так ли, Натаниэль?
— Да, отец, — отвечает он послушно.
А в голове рой мыслей не дают даже сделать вдох. Рожденные в Отречении редко покидают его, а если все же такое случается, то запоминается надолго. Два года назад был последний случай. Подростков Натаниэль не помнит — даже не знает их имен, потому что они редко посещали общественные мероприятия. Знает только, что это вроде братья-близнецы, но и то он может что-то путать.
— А ты что думаешь, дорогая? — с издевательской ухмылкой тянет Натан.
Мэри спокойно встречает его взгляд. Исход вечера все равно уже очевиден.
Гораздо позже, под покровом темноты Натаниэль стискивает зубы и не обращает внимания на горящие глаза, когда Мэри прикладывает лед к его ушибленным ребрам. Второй рукой она скрупулезно обрабатывает спиртом новый порез на его груди. Швы в этот раз накладывать не пришлось — маленький подарок Натана в честь завтрашней Церемонии.
— Потерпи, — тихо рявкает его мать, когда он втягивает воздух сквозь сжатые губы.
Натан уехал по делам, как только закончил с ними. Мэри досталось меньше, но все равно ощутимо. Это видно в ее прихрамывании, в ее отдышке, которую она старается скрыть. Натаниэль задается вопросом, когда этот кошмар закончится. Если он останется в Отречении, внезапно ловит он себя на мысли, придумает, как обезопасить их с матерью. Чуть позже с ужасом понимает, какую формулировку выбрал. Не "когда", а "если". И словно читая его мысли, Мэри вздыхает и бормочет:
— Ты должен думать о своей семье, — Натаниэль кивает, сглатывая горький ком сожалений. И тут же удивленно смотрит на мать, когда та продолжает: — Но… о себе подумать тоже не забывай.
— Тесты не должны повлиять на наш выбор, — хрипит он.
Мэри коротко улыбается.
— Не должны?
Надо обладать великой самоотверженностью, чтобы выбрать Отречение. Отвагой, чтобы выбрать Бесстрашие. Завтра эти два качества будут сражаться в нем и только одно сможет победить.
***
Кевин неодобрительно морщится. Натаниэль старательно игнорирует немой укор. Он знает, что его друг чувствует запах сигарет, но ему плевать. Он спал от силы пару часов: нервы разъедали желудок, а новые порезы саднили, тупой болью пульсируя на коже. Нет ничего страшного в том, что он выкурил сигарету из своей заначки, прежде чем отправиться на Церемонию. К счастью, отец ничего не сказал по поводу запаха табака — лишь снисходительно улыбнулся. Словно Натаниэль бунтующий подросток, пошедший наперекор родителям. Словно он курит не потому, что это немного снимает боль и напряжение.
Автобус все также шатается на неровных кочках, но по мере приближения к центру, к самому высокому зданию города, — простым словом именуемым "Втулка", — тряска прекращается и дорога становится ровной. Стеклянное здание настолько высокое, что часть его теряется в облаках. Натаниэль, возможно, немного восхищен видом.
Что еще уяснил Натаниэль за семнадцать лет жизни в своей фракции — отреченные, по-видимому, не любят лифты. На двадцатый этаж они под предводительством Натана и Мэри поднимаются по лестнице, чтобы другие фракции вместились в лифт. Натаниэль не против подняться пешком, ведь это отсрочит неизбежное. Израненное тело, однако, просит о пощаде.
Зал устроен концентрическими кругами. Каждый круг поделен на сектор — всего их пять, по числу фракций. Первые ряды пусты: там будут сидеть семнадцатилетние подростки, после того как сделают свой выбор. Их решение сделает их неофитами, и уже тогда они станут членами фракций, если завершат инициацию. За ними ряды для родителей и всех, кто хочет посмотреть Церемонию. До того, как его вызовут, Натаниэлю придется сидеть вместе с матерью и отцом. Возможно, это последний раз, когда он сможет быть рядом с ними. Он сглатывает, когда осматривает толпу, увеличивающуюся с каждой минутой.
На сцене — в последнем кругу — пять металлических чаш. В них содержатся символы фракций: серые камни Отречения, вода Эрудиции, земля Дружелюбия, стекло Искренности и горящие угли Бесстрашия. Церемонию в этом году выпала честь вести лидеру фракции Дружелюбия — Бетси Добсон. Она произнесет вступительную речь, а затем назовет имена в обратном алфавитном порядке. Кевин будет перед ним, что немного успокаивает Натаниэля. Каждый подросток должен будет выйти в центр трех кругов. Он будет молчать. Бетси протянет нож. Он порежет себе руку и брызнет кровью в чашу, выбранной фракции. Слишком драматично, как и все в этом уже привычном мире.
Прежде чем пройти на свои места, Натан и Мэри становятся перед ним, пропуская Ваймака, Эбби и Кевина вперед. Последний оглядывается несколько раз, словно проверяя, все ли в порядке. Руки у него нервно порхают, теребя серую рубашку, пока Дэвид не кладет широкую ладонь на плечо, а Эбби что-то тихо шепчет на ухо приемному сыну. Натаниэль не знает, какое у него выражение лица в этот момент, но тоску и осознание, что он может больше не стать свидетелем семейной привязанности, скрыть до конца явно не удается. Отец многозначительно говорит:
— Не глупи, Натаниэль, — тяжелый взгляд пригвоздил его к месту. — Увидимся дома.
В этих словах не только приказ не делать глупостей, но и угроза, предупреждение. За неправильный выбор придется платить, о чем красноречиво говорит взгляд Натана, брошенный на Мэри. Натаниэля, возможно, вырвет. Прежде чем уйти занимать места, отец, — как всегда делает на публике, — целует жену в макушку. Почему никто не замечает, как каждый раз Мэри замирает на мгновение, и лишь потом натягивает на лицо неестественную улыбку?
Когда Натан отошел от них на несколько шагов, Мэри его порывисто обнимает. Натаниэль растерянно обнимает в ответ. О, ладно… Обычно они таким не занимаются, но может быть, материнское сердце что-то чувствует. Как оказалось спустя секунду — это вовсе не утешительные объятия.
— Помни мои слова, — настойчиво шепчет Мэри, сжимая его еще крепче, — не думай обо мне. Думай о себе, Натаниэль!
Это тоже похоже на приказ. Его ребра и свежие порезы ноют, но он не обращает на них внимания. Глаза горят от непролитых слез. Она знает. Знает, что он сомневается. Знает, что хочет остаться с ней, с ним, только из-за нее. Знает, что будет, если Натаниэль этого не сделает. И все равно просит подумать о себе.
— Я люблю тебя, — едва слышно выдыхает она. — Что бы ни случилось.
Мэри улыбается — маленькой, грустной, но искренней улыбкой. Натаниэль думает, что его сердце не выдержит. Вскоре они поднимаются на свой ряд, занимая места рядом с Ваймаком и его семьей. Дэвид ободряюще сжимает его плечо, когда они пробираются мимо. Эбби — жена Дэвида — одобрительно кивает, нежно улыбаясь. Порой Натаниэль ловит себя на мысли, что эти двое больше подходят под определение семьи, нежели его кровные родственники. Он садится рядом с Кевином, который напряженно смотрит в одну точку перед собой. Натаниэль предлагает свою руку — Кевин с благодарностью хватает ее. Эта поддержка нужна им обоим.
Постепенно зал успокаивается. Натаниэль старается абстрагироваться от всего. В центр выходит женщина лет сорока — Бетси Добсон — с каштановыми волосами, красиво спадающими вокруг шеи, и теплыми карими глазами, с ярким сиянием в радужке.
— Добро пожаловать, — начинает она и повторяет громче: — Добро пожаловать на Церемонию Выбора. Сегодня день, когда мы чтим демократическую философию своих предков, которая говорит нам, что каждый человек имеет право выбрать свой путь в этом мире.
Натаниэль сжимает руку Кевина, даже не удивляясь, что в этот момент чувствуется ответная сильная хватка.
— Нашим детям сегодня исполнилось семнадцать. Они стоят на пороге взрослой жизни, и настала пора решить, какими людьми они станут, — Бетси осматривает зал с дружелюбной улыбкой на лице. — Десятилетия назад наши предки разделили нас на фракции, стремившиеся искоренить те качества, которые считали виновными в мировом беспорядке. Трудясь бок о бок, эти пять фракций живут в мире уже много лет, и каждая вносит вклад в свой сектор общества…
Да, да, Натаниэль — и каждый присутствующий в зале — и так это все знает. Отречение удовлетворяет потребность в бескорыстных лидерах в правительстве; Искренность обеспечивает надежными и честными лидерами в юриспруденции; Эрудиция поставляет образованных учителей и ученых; Дружелюбие дает понимающих воспитателей и сиделок; Бесстрашие гарантирует защиту от внутренних и внешних угроз.
— Но влияние каждой фракции не ограничено этими областями, — продолжает Бетси. — Мы даем друг другу намного больше. В своих фракциях мы находим смысл, находим цель, находим жизнь. "Фракция превыше крови" — процитировала она, пожалуй, самую главную заповедь этого мира. — Мы принадлежим своим фракциям больше, чем семьям. Без них мы не выживем.
Повисает тишина, непривычно тяжелая. В головах у многих проносится свой самый худший страх: стать бесфракционником. Рука Натаниэля немеет от той силы, с которой Кевин вцепился в нее. Словно ладонь друга — это единственное, что удерживает его на земле, не дает упасть в пучину забвения.
— Сегодняшний день — это праздник. День, когда в наши ряды вливаются новые члены, которые будут трудиться вместе с нами ради лучшего общества и лучшего мира.
Раздаются аплодисменты. Натаниэль старается не шевелиться. Даже взгляд Натана, обещающий боль за то, что не присоединяется ко всеобщим овациям, в данным момент ничего для него не значит. Пока он не двигается — незаметно, как сильно трясутся его руки. В приглушенном освещении не видно, как сильно он побледнел. Бетси читает первые имена и дальше многое проходит, словно в тумане. Семнадцатилетние подростки один за другим выходят в центр зала и делают выбор. Кто-то остается в родной фракции. Кто-то вступает в новую. Кровь падает в воду; кровь впитывается в землю; кровь пачкает камни; кровь стекает по стеклу. Кровь шипит на углях.
Комната находится в непрестанном движении. Очередное имя и очередной подросток. Очередной нож и очередной выбор. Натаниэль лишь краем сознания подмечает некоторые события. Вот парень из Бесстрашных выбирает Дружелюбие. Впредь его будут считать предателем. Семья Бесстрашных сможет навестить его в новой фракции через две недели, в День Посещений, но не станет этого делать, потому что он ее отверг. Он предатель.
Все вращается, кружится, и останавливается в один момент.
— Кевин Дэй.
Кевин в последний раз сжимает руку Натаниэля, прежде чем встать и бросить на него долгий взгляд через плечо. Толпа затаила дыхание — все знают, чей он сын. Натаниэль сглатывает и чуть подается вперед на своем месте, внимательно наблюдая за другом. Вот Кевин встает перед чашами. Вот берет нож из рук Бетси. Вот ловко — словно тренировался — режет ладонь. Сердце Натаниэля бешено колотится, пропуская пару ударов. Кевин медлит. Закусывает губу. Делает вдох. Выдыхает.
Вытягивает руку над чашей Эрудиции, и его кровь капает в воду, окрашивая ее в более глубокий красный цвет.
Что.
Толпа взрывается шумом. Слышны возмущения и недовольные окрики. Мысли Натаниэля путаются; он застывает на своем месте не в силах пошевелиться. Кевин выбрал Эрудицию. Кевин — альтруист до мозга костей, перешел в другую фракцию? Кевин, его лучший друг, которого он знал с пеленок, и вдруг оказался Эрудитом? Непрошенно, но необходимо к нему приходят воспоминания: как Кевин всегда увлекался чтением, стопки книг на его столе, дрожащие руки после проверки склонностей. Все встает на свои места поразительно легко.
Эрудиты самодовольно улыбаются, когда Кевин присоединяется к ним. Отреченные, обычно столь безмятежные, переговариваются напряженным шепотом. Неслыханно! Сын лидера фракции предал их! Натаниэль осмеливается бросить взгляд на Ваймака. Мужчина расслаблен и не выглядит удивленным. На лице едва заметная улыбка. Эбби рядом с ним смаргивает слезы, но тоже не шокирована выбором сына. Возможно, они всегда догадывались. На своих родителей, которые неестественно замерли, Натаниэль предпочитает не смотреть.
— Прошу прощения, — пытается Бетси перекричать толпу.
Ее не слышат. Натаниэль встречается взглядом с Кевином. В глазах его друга плещется беспокойство. Он кивает, и после паузы Натаниэль одеревенело кивает в ответ.
— Тихо, пожалуйста! — Бетси повышает голос, и наконец все успокаиваются. А затем: — Натаниэль Веснински.
В ушах раздается звон. Момент настал, но, казалось, Натаниэль совсем к этому не готов. Как и Кевин ранее, он оборачивается. На Натана он не смотрит, только на мать, которая чуть заметно кивает. На полпути к чашам он точно уверен, что выберет Отречение. Перед глазами маячит его будущее: он станет взрослым, женится на девушке, которую выберет отец, потому что по-другому и быть не может. Возможно, будет работать добровольцем или, что еще хуже — пойдет по стопам отца, втягиваясь в непонятные делишки с Мориямой. Вот, что его ждет — будущее, от которого хочется удавиться.
Бетси протягивает ему нож и смотрит сочувственно понимающим взглядом. Натаниэль чувствует себя полностью голым, выставленным на обозрение израненным телом. Он чувствует, будто его видят — ему это не нравится. Он стискивает зубы и берет нож, поворачиваясь лицом к чашам.
Тлеющие огни Бесстрашия и камни Отречения — слева от него. Одна чаша перед плечом, другая за ним. Натаниэль касается лезвием ладони и ведет вниз, не чувствуя укуса боли — бывало и хуже. Долгий выдох покидает горло, когда кровь начинает собираться в ладони. На секунду закрывает глаза и дает себе время собраться. Это не важно.
Он уже все решил. Выбор сделан. Пути назад нет. Отречение — единственный путь.
Открыв глаза и не сдержав судорожного вдоха, Натаниэль вытягивает руку над чашами.
Кровь шипит на углях.