Work Text:
— Не спится?
Валера оборачивается. Тысячи эмоций, на вроде бы совершенно непроницаемом лице. Дежурная вежливость — боже, Валер, ну было бы перед кем, — сменяется растерянностью, непониманием, осознанием. Уголки губ приподнимаются на доли секунды, но Лёва замечает.
Сработало, значит.
Улыбнулся.
Стратилаты не спят. Им не нужно. Валере не нужно. Сидит вот на крыльце ночью, охраняет свою компанию, следит, чтобы ничего не случилось. Дежурит. Раздумывает. Тратит время — а мог бы потратить его с куда большей пользой.
Валера упрямый, зря, что ли, он стратилат.
— Не спится, — наконец-то отвечает Валера — и всё-таки улыбается снова.
Нет, теперь точно не показалось: улыбается.
Лёва садится рядом на деревянную скамейку. До полнолуния ещё далеко: безопасно. Лёва садится так, чтобы между ними было несколько сантиметров пустого пространства. Чтобы не соприкасаться. Чтобы не дразнить. И всё-таки — не на другой конец старенькой, но добротной скамьи.
— Мне тоже, — говорит Лёва, и это тоже звучит как глупая шутка, как будто они на равных — но они были на равных только когда им было по двенадцать, в «Буревестнике», и то всего пару дней.
А потом Лёва стал пиявцем.
Это как качели: один наверху, другой внизу. Один пьёт кровь, а другой — всего лишь человек. Один видит кошмары, а другой их насылает.
— Иногда хочется, — Валера смотрит на собственные руки, и Лёва тоже разглядывает: пальцы как пальцы, обычные, человеческие. Аккуратно обрезанные ногти, заусенец на большом. Руки у Валеры даже не в крови — ни в прямом, ни в переносном смысле. Если, конечно, не считать Серпа Иваныча: его смерть — Валеркиных рук дело. — Знаешь, просто вырубиться. Отдохнуть.
Лёва знает. И кивает утвердительно: да, мол, понимаю. Правда же, он понимает. Бывает так, что вымотаешься, а уснуть не можешь. Мозг продолжает лихорадочно думать. В голову лезет всякое. Пытаешься уснуть, а тени по углам пытаются тебя убить. У Валеры по-другому, но Лёва помнит, каково это, просто они снова на разных плоскостях, в разных реальностях. Опять не на равных. Один — монстр, другой — человек: так повелось ещё с «Буревестника».
— А иногда — вырубаешься, но лучше бы не спал, — Лёва облизывает губы, признаётся, на всякий случай тоже смотрит на свои руки: крови на них не видно. Уничтожение стратилатов, монстров, чудовищ — считается?
Убийства с особой жестокостью. Осиновые колья в сердце. Отравление серебром. Вампиров варили заживо в святой воде. У Лёвы в ушах до сих пор звенят крики, вопли, вой боли и ужаса. Травмы, несовместимые с жизнью, разорванные глотки, поломанные конечности. Вспоротые животы, кишки, вываливающиеся наружу. Запах.
— Кошмары? — тихо спрашивает Валера.
Тоже, кажется, понимает. Для него это, наверное, тоже что-то из прошлой жизни. Сны.
— Иногда мне снится, что я пиявец и пью твою кровь, — Лёва улыбается, когда говорит это.
Оцени иронию, Лагунов.
Лёва поворачивает голову, смотрит Валере в глаза. Вот он, самый страшный ночной кошмар Лёвы: пить кровь Валеры. Вопрос в том, что страшнее: пить кровь своего друга и осознавать факт, что тебе это нравится, или проснуться и понять, что этого так и не случилось? Лёва устраивает ладони на скамейке по обе стороны от себя, как будто пытается оттолкнуться от прошлого. Иногда эти воспоминания хочется обнять.
Валера смотрит на Лёву несколько очень долгих секунд. Ночь такая тихая, какой может быть только вне города. Любой звук, даже негромкий, разносится далеко-далеко. Вот: где-то в лесу — лес даже не рядом — сова гулко ухает.
— А ты бы хотел? — Валера спрашивает это очень и очень тихо. — Моей крови. Сейчас.
Это очень опасный вопрос, серьёзный вопрос, страшный вопрос. Он сейчас оказываются очень близко к грани, где кошмары переходят в реальность.
Если Лёва ответит «Да», у Валеры не останется выбора: это святое для стратилата. Он даст Лёве свою кровь. Валера станет его пиявцем.
Лёва будет вверху — Валера будет внизу.
Не на равных — опять.
Чёртовы качели, у них они даже не крылатые.
Хочешь снять с себя ответственность, Валер? Хочешь сдаться? Ты же почти сдался однажды, когда тебе никто не верил, — Игорь спас в последний момент. Валера предлагает Лёве как на блюдечке эту возможность: быть снова сверху.
Валера, наверное, думает, что Лёва выше этого.
— Нет, — Лёва качает головой, отвечает нехотя, всё в нём против отказа, но он упрямо отказывается. — Один из нас по итогу всё равно окажется стратилатом.
Только один, Валер, понимаешь?
Лёве хочется — на равных.
Валера медленно кивает — как кажется Лёве, понимающе.
— Я уже думал об этом, когда убивал других, — чистосердечное признание Лёвы Хлопова: он даже не особо раскаивается. — Попросить их крови. Приказать дать своей. Стать стратилатом.
Дурнокровец, ставший стратилатом, — вот было бы забавно, да, Валер?
— Но ты не сделал этого.
— Сергеич бы, — Лёва оглядывается на избу; тихо в ней, свет не горит, все остальные ещё спят, — не понял.
Валера не выдерживает, снова улыбается — одними уголками губ. Смешно тебе, Валер? Сработало, значит.
— Он бы тебя убил, — вообще-то разговор серьезный, но Валера говорит обо всём этом с такой иронией, что Лёве самому становится смешно.
— Ну да, — кивает Лёва. — Сначала бы не понял, а потом бы убил.
Это — новое признание, такое же чистосердечное. Читай между строк, Валер. Мне бы выдержки не хватило, сил бы не хватило, ничего бы не хватило — оставаться человеком. Потому Сергеич и убил бы. Валера всегда оставался наверху, даже когда Лёва был пиявцем.
Хреновые какие-то качели, не находишь, Валер?
— Ты меня убьёшь? — голос Валеры звучит ровно и спокойно, ни нотки напряжения, ни отголоска страха; и от этого у Лёвы мороз по коже. — Если я кого-нибудь укушу, ты меня убьёшь?
Это не вопрос — Лёва понимает. Это просьба. Лёва сдвигает руку к лежащей на скамье ладони Валеры. Их мизинцы соприкасаются. Мизинец цепляптся за мизинец: друзья, как в детстве. Мирись.
— Убью, — Лёва обещает.
Валера кивает и переводит взгляд на лес вдалеке. Там, на горизонте, небо начинает светлеть: светает. Кошмары рассеиваются.