Archive of Our Own ^beta

Chapter Text

Вероятно, первый раз Костя чувствует, что происходит что-то странное, после того, как берёт билет в Москву через десять минут после переписки с Владом в телеге. Он быстро сверяет расписание репетиций, своих дворницких утренних смен, параллельно чекает вечерний «Сапсан»: на семичасовой успевает, но билеты стоят тринадцать косарей; на семь десять есть СВ за шестьдесят шесть и за тринадцать; а вот на девять старые, родные, разумные пять тыщ.

«Ты совсем охренел, Плотников, у меня смена завтра, какая Москва?»
Когда в сообщениях от Любы он — Плотников, это значит, что он охренел. Ну или нет, но в эту сторону Костя думать не привык, не умеет, не может, потому что ведь и правда, наверное, он слишком охренел.
«Второй раз за две недели»
Слишком охренел.
«Что там?»
Там у Влада «что-то случилось».
И в этот момент Костя чувствует, что, вероятно, происходит что-то странное.

Ленинградский встречает его такими же огнями, какими провожал Московский. Костя выдергивается из смятого сна, потом из вагона, трёт глаза, натягивает капюшон на взъерошенные лохмы, одновременно с этим набирает сообщение Коноплёву, который был в последний раз в сети 15 минут назад.
«где ты?»
На площади перед вокзалом свет от фар, фонарей и вывесок тонет в неровных лужах. Костя фоткает аляпистую пастораль и отправляет следом за вопросом. В наушниках начинает играть «Воспоминания о былой любви».
Костя пролистывает трек, потом ещё два.
Влад был последний раз в сети 18 минут назад.

— А чего сорвался-то?
Здесь у Влада «что-то случилось», растерянно отвечает Костя своему внутреннему голосу, когда тянет свернутую самокрутку в рот.
— И?
Ну.
Входящее сообщение отвлекает от слишком настырного внутричерепного подкаста. Коноплёв, наконец-то, отвечает, а Костя почти перестаёт чувствовать себя идиотом и вызывает такси. В конце концов, зачем ещё нужны друзья, если не для того, чтобы сорваться ради поддержки в любое время.

— Наверное, всё не так плохо, — говорит нетрезвый Влад, тянет ко рту бутылку и делает глоток.
Конечно, всё плохо, думает Костя, глядя на совершенно как в воду опущенного Влада.
— Зря я так психанул. Ещё и тебя выдернул, — продолжает свою гнуть свою линию Коноплёв, а Костя хватает и обратно приладить пытается.
— Ты не выдергивал, я сам. Ты просто написал, а я просто хороший друг.

Они сидят на скамейке у подъезда дома, в котором живёт Влад. Костя трезвый, а Влад пьяный, курит одну за одной, пьёт-пьёт, и судя по взгляду, в голове всё никак не разгребёт. Костя, если бы мог, взял бы аккуратненько и веником прошёлся, чтобы всё лишнее из углов вымести. Да вот только Влад особо и не говорит, молчит больше, поэтому непонятно, что лишнее, а что нет. И ещё в глаза так пытливо смотрит, будто бы пытается уличить в том, что Костя веник неправильно держит. Но потом внезапно то ли хмыкает, то ли откашливается и притягивается весь ближе, прижимается боком к боку и голову на плечо Плотникову кладёт.
— Ты хороший друг, Кость. Ты очень хороший друг.
Говорит так, как будто бы за этим должно следовать, что Влад совсем другой и очень плохой, но он замолкает. А Костя эти слова, которые про него, из воздуха собирает и за пазуху прячет. Это ему слова. От Влада.

Вот поэтому сорвался. Понятно?
Внутренний голос молчит.

На кухне Влад долго вертится между столом и нависшими с другой стороны полками. Стакан, второй. Потом налить одно, второе, протереть пятно, ещё раз, ещё.
Костя смотрит внимательно, терпеливо, борется с желанием выхватить и выкинуть эту тряпку к чертям, а потом усадить Влада на стул и долго упорно втюхивать ему какую-то дичь, ставить хип-хоп нулевых и давать себя стебать за старость лет, лишь бы тот оставил в покое тряпку и отвлёкся от того, о чём тот думает.
Но Коноплёв садится сам, выпивает, снова закуривает свою дудку, вздыхает протяжно-тоскливо и поднимает нетрезвый взор.
— Короче, я, кажется, влюбился.

Если бы сердце Кости могло катапультироваться — оно бы это сделало. Но эта опция отсутствует, поэтому оно гулко распадается на пульс и мурашки.
Он берёт стакан очень аккуратно, двумя пальцами, непонятно почему так, но кажется, что так устойчивее.
Как обычно держат стакан? Всей ладонью или всё-таки двумя пальцами? Виски нужно нагревать рукой или наоборот? Это коньяк или виски должен греться от руки.
В кого, Влад? И почему ты молчишь?
Внезапно этого молчания становится очень-очень много и Костя чувствует как оно забивается в глотку, в нос, еще немного и совсем не продохнуть будет.
Ну же, Влад, продолжай. Пожалуйста, продолжай. Я же не могу догадаться за тебя, совсем не могу.
Становится почти страшно из-за ощущения, что может произойти что-то совершенно непоправимое; то, чего Костя, кажется, хочет больше всего на свете, но если он это услышит — всё сразу же окажется правдой да такой, которую не выдержать так просто, и всё обрушится немедленно, сейчас и сложится как карточный домик. И обязательно нужно будет всё сразу решать, говорить, договариваться, выяснять, объяснять.
Влад отводит взгляд, еще немного молчит, затягиваясь как будто бы не в такт, не в ритм этому растянутому мгновению.

— В Дашу? — не выдерживает и режет воздух Костя.
Влад хмыкает, мнёт губы пальцами и признаётся, что, кажется, да, в Дашу.
Костя широко улыбается, хмыкает и пьёт из своего стакана.
Внутри медленно оседает пепел, в груди почему-то очень жжётся. Наверное, не стоило жрать сэндвич всухомятку на вокзале, думает Костя, покусывая нижнюю губу изнутри. В следующий раз не стоит, наверное, так волноваться. Первое правило клуба неудачников — быть неудачником. Второе — никому в этом не признаваться.

— А почему «кажется»? — Костя отклоняется на спинку стула, ищет опору в моменте. Курить хочется неимоверно просто, но он просто увлажняет рот пойлом из стакана.
— Не знаю. — Влад звучит отрешенно, лениво, даже как-то нехотя, как будто уже и не рад собственным признаниям. — Ну у нас так круто так-то складывается всё. В кадре, в жизни. Мы сразу так законнектились. Типа. Актёрская хи-ими-ия.
Коноплёв не выдерживает, раскалывается сразу в свою драконью улыбку, Костя подыгрывает закатыванием глаз.
Ну да, ну да.
Этими словами, как от хурмы, вяжет рот.
— Во! — Влад щелкает пальцами. — Как у нас с тобой, понимаешь?
И хихикает, довольный, а Костя тянет стакан к губам. Не смочить, а выпить, блин, нормально, а то так и ёбнуться недолго с такими сравнениями.

Косте бы встать и выйти.
Как говорится: «надень шапку, возьми в руки палку и уходи… уходи и иди, иди без оглядки. И чем дальше уйдешь, тем лучше.»
В голове мысль куролесит да исчезает, искря.

— Понимаешь. И что не так? — через минуту осторожно спрашивает Костя.
Влад молчит. Выглядит так, словно и не он десять секунд назад весело передразнивался да пошучивал. Тень такая на лице, странная. Потом он внезапно сгибается, тыкаясь локтями в колени и ладонями свою голову обхватывает. Тут Костя и пугается ни на шутку, сползает со своей табуретки и оказывается рядом.

— Ты чего? Плохо?

Но Коноплёва по ходу дела не тошнит, а так, трагедит немного, судя по протяжному, очень тяжёлому вдоху.
— Ф-фигня какая-то, — совсем пьяно, почти плача отвечает Влад, чуть ведёт головой, его аж пошатывает. — Зачем всё это. Не знаю. Какая-то фигня…
Костя мягко ухватывает его чуть ниже ушей и к себе на плечо укладывает лбом, автоматически подползая поближе.
— Ну, что несёшь такое. Почему фигня-то? Влюбился, а сразу фигня. Ничего не фигня. Это же охуенно. Это круче всего на свете, когда влюбляешься. Даже если всё так непонятно, даже если страшно. А страшно всегда! Всё равно же зашибись. Влюбился — и как бы проверил, что сердце на месте. Оно не на месте, но на месте. Понимаешь? — Костя тараторит, балаболит, баюкает, даже не понимая толком, что конкретно говорит, всё ж из головы, не фильтрует совсем. — Ты не переживай так сильно. Надо день простоять да ночь продержаться. Поспишь. Подумаешь. Ты же умный, Владислав. Ты ж вообще сколько пядей. И замечательный. И хороший, добрый, внимательный. Ну? А как ты пыль вытираешь! Ну, загляденье, же, а!
— Это ты еще не видел, как я пол мою, — устало выдыхает Коноплёв, поворачивает голову и задевает носом Костину шею.

— И в этот момент вы почувствовали, что влюблены в него?
Костя смущенно усмехается, софиты жарят лицо, распаривают щёки. Зрители уже замерли в ожидании ответа, а ведущая хлопает ресницами так, что почти приподнимается над землей.
— Нет. Но я снова почувствовал, что происходит что-то странное.
По залу проносится всеобщий тихий сопереживающий вздох.
В голове привычно прокручивается плёнка несуществующего шоу. Хочется дёрнуться, смахнуть её с экрана нетерпеливым жестом.
Опять желтуху городят, что за херня.
Но херня в том, что Костя не может пошевелиться. Точнее, может, но нихрена не хочет. Влад дышит ему в шею так ровно, словно уснул. И от этого размеренного тепла у Кости кружится голова. Как будто бы слишком близко к краю подошёл и посмотрел в бездну.

— Так. Давай-ка, аккуратненько. - Костя складывает ношу на кровать, осторожничает, раздумывает раздевать ли, но решает не трогать уже уснувшего совсем Влада. Медленно вытягивает из-под него покрывало с одеялом, накрывает сверху, оглядывает и всё-таки стягивает с того носки. В них спать жарко и неудобно, такого и врагу не пожелаешь, а Коноплёву тем более.
Костя ложится рядом, хотя Влад совсем отлетевший, до утра не добудишься, можно прям так пристально не стеречь и уйти на диван. Но Костя слишком серьезно относится к своим сегодняшним обязанностям, сегодня он дозорный, так что всем спать.
У Влада брови всё еще нахмуренные, сведены к переносице, и Костя поднимает руку, тянется пальцем разгладить складку, но в последний момент замирает и не решается.

— И потом Вы просто уехали? — Голос ведущей звучит разочарованно.
Костя пожимает плечами и виновато улыбается.
— А что еще мне оставалось делать? И так, блин, как школьник трясёшься весь, вздохнуть нормально не можешь, всё кажется, что выдал себя с головой и над душой стоит полиция нравов: господин Плотников, предъявите-ка документики. Ай-яй-яй, молодой человек, как Вам не стыдно, такой взрослый женатый дядя, а залип на своего коллегу, прошу заметить, по самые помидоры. И не стыдно, а?
— А Вам стыдно? — Вопрос звучит даже участливо.
Или Косте так кажется.
Он отмахивается, хотя всё еще продолжает чувствовать на себе дотошный взгляд откуда-то из тьмы.
Да уж, внутреннее ток-шу так просто не выключить.

Костя лежит на кровати рядом с Владом вытянувшись, как солдатик, и руки на груди сложены, пальцы сцеплены, дабы, не дай бог, не удумать чего лишнего.
Спать не хочется. Какое там уснуть, когда сердце колотится так, что его бы на недельку-вторую в санаторий бы засунуть, капельницу там прокапать, физиотерапию пройти, чтобы эту проклятую тахикардию унять, да мысли дурацкие из головы выбросить.
Не, ну я же не мог…
Костя не хочет даже заканчивать эту мысль, порывисто разворачивается на бок, спиной к Владу и закрывает глаза.

Chapter Text

Оказывается, что очень даже мог.

Ты думаешь, что застрахован, потому что у тебя в жизни уже всё сложилось: дом, жена, ребёнок, машина вот есть — это знаете ли что-то да значит. Работа тоже вроде есть: любимая, сложная, непонятная, иногда жестокая, иногда с удивительными неожиданными поворотами. И всё про себя ясно и понятно, вроде. Очевидно, что никаких сюрпризов быть не может. Ну уж точно не может такого случится, что ты влюбишься. Это уже пройденный этап, это всё молодежное, пускай они там развлекаются такими приколами. И даже если что-то подобное случится, то уж точно не с парнем! Это вот что-то новенькое, Константин. Это вообще откуда? Почему никто не предупредил? Где письмо из будущего или наоборот из прошлого, короче, это не суть важно. Где предупреждение? Сноска? Почему этого не указали в содержании? Куда писать жалобу? Но главное за этим всем: что теперь делать?
Что делать с тем, что он — Константин Плотников, оказывается, может влюбиться в мальчишку?
Втюриться, как школьник, по-дурацки, с придыханием. Так что единственный способ привлечь внимание — шутить, подстебывать и дёргать за косички — в случае с Владом, за кончики волос, за рукав, за пальцы, за всё, что под руку попадётся.
Вот как, оказывается, Костя может. Получите, распишитесь, знание доставлено.
А дальше-то что?
А ничего дальше.
У взрослых людей дальше — ничего.
Билет, поезд, дом с перерывом на работу и обратно. А со всем остальным нужно завязывать, фантазии это всё, ток-шоу на телеканале «Домашний», хотя тут пропаганду могут впаять, так что, скорее на «Нетфликсе».

У Кости почти получается не разгонять в голове всё, что могло с ними случиться. Костя всё время пытается себя бесхитростно обмануть, добавляя «не» в начале.
Всё, что могло с ними не-случиться.
Как будто бы так проще. Как будто бы он таким образом ставит всё в позицию не-вероятного, не-возможного, не-реального.
Влад не может ему ответить взаимностью, потому что вероятность выхода его интереса за пределы френдзоны равна нулю. Ну просто потому что это логично. Хотя бы потому что Влад влюблён в Дашу.
Да? Да.

Но всё-таки у Кости почти получается не разгонять эти дурацкие маленькие сцены из несупружеской жизни.

Например, ту, в которой он признаётся.
Они, конечно, должны напиться, потому что представить себе всё по-другому не получается совсем.
Сидят в баре за столиком. Нет, скорее за барной стойкой. Это должен быть какой-то не очень приметный бар, что-то в духе того на улочках рядом с Литейным.
Кто не знает — не зайдёт.
Костя будет смотреть на Влада долгим восхищенным взглядом, так, что Коноплёв в итоге не выдержит, начнёт смущённо посмеиваться и пихать его в локоть. Они наклюкаются. Пожалуй, не совсем вдребезги, но достойно. И когда выползут на улицу, то всё будет понятно. Внезапно всё станет ясным и бесповоротным: ночной Петербург, свет фонарей, почему-то август и небо такое синее, глубокое и очень далёкое. Из бара доносится что-то бодрое рок-металлическое, из окна дома, выходящего на эту же улицу звучит шансон. Романтика по всем карманам. Всё происходит так быстро и скомканно, как всегда, когда волнуешься слишком сильно, когда сердце в глотке колотится и грозит тебе удушением изнутри. Костя что-то говорит или нет, сначала смотрит, и Влад смотрит, что-то говорит, а потом они целуются.
А о чём говорили?
— Я хочу поцеловать тебя.
— Я думал, ты уже не скажешь.

Разве бывает всё так просто?

Или другое.

Они едут куда-то вместе. Ну, интервью какое-нибудь, фестиваль, вот эти все промо-ивенты, когда одни и те же вопросы, вы мотаетесь по городам, спите в гостишках. Каждый в своём номере, но непременно рядом. И вот совсем уставшие, после какой-то встречи: Влад был, как обычно, дурацкий и серьёзный, Костя — дурацкий и весёлый. Подстебать — подстебали, но так, чтобы подхватить друг друга на полуслове, мягко трогая плечом плечо, мол, здесь я, рядом, не боись.
Мысль стопорится.
Что там дальше?
Они возвращаются в отель, а потом Костя забегает в свой номер, чтобы забрать зубную щётку. Ну и трусы чистые.
В душ? Да. По очереди? Хм.
В общем, это сейчас неважно. Важно, что потом валятся на кровать, уставшие, сонные, и Косте очень хочется поцеловать Влада в плечо. В шею. Прикусить подбородок, и потом в губы поцеловать. Нависнуть над ним, аккуратно подгребая под себя, так, чтобы не выбрался совсем.
— Костян, ну чего ты. Спать хочу, — будет ворчать Влад.
— Ты всегда хочешь, — будет улыбаться Костя.
И дальше особо ничего и не придумывается, потому что в основном Плотникову хочется очень по-детски держать Коноплёва за ручку, давать слушать своё музло, катать по ночному КАДу и целовать как можно чаще.
Вот такие вот подростковые разгоны. Да даже детсадовские.
Неа. Подростковые, потому что они курят и пьют пиво. Во!

— Во! — Ева показывает ему большой палец, а потом его же отправляет в свой рот.
Костя смотрит на неё и ласково перехватывает маленькую ладошку одним своим указательным пальцем. От того, как она немедленно обхватывает его, сжимает, потом отпускает и трясёт рукой, снова издавая какое-то воркование, у Кости щемит под сердцем.
— Во, — тихо говорит Костя, аккуратно поглаживая совсем крошечные пальчики.
Всё хорошо.
Всё очень хорошо.
Только вот в голову себе выстрелить хочется.
Но нельзя. Евка испугается.

Chapter Text

И всё-таки происходит что-то странное.

Влад разглядывает нутро выдвинутого ящик долбанные пятнадцать минут, а лучше было бы так же черепушку вскрыть и покопаться.
Носки лежат аккуратно, как обычно.
Он пересчитывает их. Пять, пять, пять, пять. Каждая колонка своего цвета, в каждой — ровно сложенные пять пар. Всё на месте.
А вот эта черная пара, которую он держит в руке — лишняя. На него смотрит надпись «всенорм» напечатанная под резинкой, и Влад решительно не соглашается с этим утверждением.
Что-то внутри него не норм, не на месте. Засело где-то там, перебирает лапками, смешивает всё в кучу — и мысли, и чувства. А Владу надо, чтобы всё на своих местах лежало. Чтобы чётко, упорядочено, понятно. Черное к черному, белое к белому.

Предположим, думает Влад, что мне подарили пару жёлтых носков. Или зелёных. В общем, такого цвета, которого обычно у меня не встретишь.
Подарок судьбы.
Дед Мороз подарил.
Тайный Санта.
И вот носки мне очень нравятся. Приятные, мягкие, тянутся хорошо, длина у них зашибись. Всё прекрасно, но куда их класть непонятно. В какую колонку определять эти великолепные, чудесные, но совершенно неожиданные носки.
К черным?
Нет. Определенно нет.
Белые — слишком холодно, отрешенно.
Есть же стопка с разными цветными носками. Но это значит, что нужно эти новые жёлтые носки ко всем остальным определить?
А причём тут носки вообще?

Влад хмурится, теряясь в своих метафорах и снова смотрит на пару у себя в руке. «всенорм».

Может быть, нужно было тогда дожать, да и признаться? Будь что будет, зато сейчас бы так изнутри не грызло.
Только непонятно, в чём признаваться. А был ли мальчик.
Беда, батенька, у вас с башкой, и сердечко пошаливает.

— Здравствуй, Костя.
— Здравствуй, Влад.
— Костя, кажется, я влюбился.
— В кого ты влюбился, Влад?
— В тебя, Костя.
— А не охуел ли ты, Влад.
Бам-с.
— Ха-ха-ха.
Бам-с.
— Хи-хи-хи.
Разъярённые зрители обрывают верёвки марионеткам и сжигают их на площади. Браво, браво!

Влад закуривает на кухне и трёт уставшие глаза.
Глупости это какие-то. Глупости, и надо гнать их из головы.
Дружба с Костей не тот актив, которым хочется вот так вот абсурдно играться на бирже. В конце концов, он прожил так некоторое время, проживёт и ещё немного. Как возникло, так и рассосётся. И хорошо, что они не так часто видятся, как, на самом деле, Владу хочется.
Владу вообще много чего хочется.

Например, подойти к Косте близко, близко. Очень. Так, чтобы увидеть это мгновение абсолютной растерянности в глазах, когда тот совершенно не понимает, что Влад задумал. И обхватить его лицо ладонями, чтобы никуда не делся. И поцеловать. Может быть шепнуть перед этим: «Можно?» Но ведь ситуация уже будет такая, что обязательно можно. Даже более того, это нужно, совершенно необходимо. Еще пара секунд, и пациент загнётся.
Хочется почувствовать, как именно Костя откликнется. Вообще, нереально хочется узнать, как Костя целуется. Вот этими самыми губами, которые у него улыбчивые донельзя. Они же мягкие, наверное, и тёплые. Костя же весь тёплый, Влад это точно знает, потому что они постоянно обнимаются.
И вот да, вот что еще хочется. Обниматься.
Обнять Костю так, чтобы не нужно было никуда его отпускать. Чтобы никто не ждал, чтобы это не было дежурным жестом.
Нет.
Влад хочет долго, крепко, близко и понятно. Чтобы Костя обхватил его своими руками, чтобы прижаться к нему грудью, животом, чтобы лицом в шею уткнуться и быть так столько, сколько нужно, сколько хочется.
А Владу хочется много.

Хочется, например, чтобы Москва была летняя, тёплая, нагретая. Чтобы на перроне Ленинградского пахло креозотом, сигаретами и последними секундами до встречи, такими волнительными, такими сладкими, как земляника в стаканчиках, купленная у бабуль.
Хочется, чтобы Костя вышел из «Сапсана» и сразу же нашёл Влада глазами, а потом сгрёб своими бесконечными руками в крепкое объятие. Влад будет фыркать и улыбаться в плечо. Потом они будут гулять. По всем самым любимым барам Влада гулять, потому что Костя, наконец-то, приедет не по делам, не на съёмку, а просто так. Просто к Владу. Погулять.
И они обязательно напьются, будут шататься по ночной Москве, говорить, курить, зависнут на Чистых, где возьмут самое вкусное хачапури и съедят в четыре руки, развалившись на траве близко к воде.
Костя будет пьяный, шарнирный весь какой-то, привалится к Владу плечом, вожмётся весь, как будто бы этого не замечая.
— Ебать, как же охуенно! — протянет Влад, а Костя так повернётся, глянет своими двумя омутами.
— Владислааааав Коноплёв, дамы и господа, — как обычно подстебнёт в их стиле.
Владу нравится смаковать мысль о том, что у них есть стиль.
— Может быть, выражения мои неприличны, — откликнется Влад и рыгнёт.
— Из Ливн, — подытожит Костя, смеясь в голос и аплодируя.

И ведь Влад не ошибётся ни в одной из букв, потому что окажется, что дальше может быть только охуеннее: они доберутся до дома, ещё накинут чего-нибудь из бутылочных запасов Влада, будут лежать на диване, и внезапно окажется, что сплестись пальцами лучшая из идей.
А, нет, всё-таки the best — поцелуй.
Дурацкий, невнятный, пьяный, но офигенный, потому что после этого можно выдохнуть и больше не надумывать, не параноить, не впадать в бесконечное ощущение затянувшейся панической атаки.
Вот это Костя, и его носки могут остаться у Влада в комоде, он найдёт для них место.
Разве это так много?
— Да, — отвечает голос в голове, — это действительно много.

Chapter Text

Время растягивается и схлопывается, как резинка.
Владу кажется, что с их последней встречи прошло слишком много времени, и уже можно несдержанно скучать, но календарь оказывается неумолим в своей правоте — разлука не такая уж и длительная.
Писать Косте слишком часто почему-то стрёмно, как будто бы счётчик сообщений непременно выдаст его с головой. Сам Плотников немногословен и кидает в основном мемы.
Влад головой понимает, что это нормально и так и должно быть. Нужно просто сглотнуть, наконец, этот нервный колючий комок, застрявший в горле, и продолжить жить дальше.
Это просто. Это же так просто.
Но горло дерёт, всё нутро расцарапанное, и с этого места никак не сдвинуться, никак не перейти на зелёный свет и отправиться в свой, блин, путь своей дорогой.

Потом Костя пропадает совсем. Не отвечает, когда Влад что-то скидывает. И даже на банальный до скрипа на зубах вопрос «Константин, вы там как?» ответа не приходит. Сообщение светится непрочитанным сутки, потом галочка становится парной, но текста за этим не следует.
Влад недоумевает, точнее не так: Влад бесится, злится, орёт в стену:
— Ну и ладно, ну и, блядь, ладно! Хер с вами, — почему-то говорит о Косте во множественном числе.
Раз они в последнее время так свинячат, то и перешагнуть через это будет легче.
Не легче.
Но злиться проще, чем ждать чудес.

Бар в пятницу вечером шумен, полон людей, остро пахнет пивом и горячим маслом. По всем канонам поведения жертвы неразделённой любви Влад накачивается крафтовым, смеётся слишком громко, невпопад зависает, выходит курить чаще, чем на самом деле хочет и бездумно скроллить ленты соцсетей.
Немного поболит и отпустит, решает Влад. Ну, подскользнулся на неровной дорожке, ну, с кем не бывает. В следующий раз нужно быть осторожнее, не вляпываться в хороших друзей всем собой, а потом соскребать остатки, восстанавливая целостность организма.
Вот бы ещё проанализировать, как так получилось, что в заборе, который Влад выстраивает между собой и миром, Костя нашёл именно то место, где доска вынимается, и можно проскользнуть внутрь. Да ещё так незаметно, тихо, быстро. Пиздец.
Вот он, конечно…

Сообщение от Кости бухается в уведомления, когда пиво заказывается по третьему разу.
Влад смотрит на телефон, залезает в переписку и видит не текст, не аудио, а ебанный кружок, который, по словам самого же Плотникова, придуман, чтобы отрезать всех миллениалов от общения и цивилизованного мира по причине выхода из строя. Вслед за первым кружком прилетает второй и Влад понимает, что случилось что-то серьёзное.
«бля»
«ща»
«ещё не всё»
Влад смотрит на всё это, делает большой глоток пива и поднимается на ноги. Если это ещё не всё, то точно нужно выйти на улицу.
— Я ща, — бормочет он своим друзьям, натягивает на плечи куртку и идёт на выход, чувствуя подступающую тошноту.

Кружок мутный, тёмный, как бывает, когда записываешь сообщение поздним осенним вечером.
Костя на превьюхе выглядит пятнисто и смазано.
— Бро….бро… — Костя улыбается прямо в камеру телефона, идёт куда-то, машет лапой с зажатой между пальцами сигаретой. — Привет, Влад Коноплёв. Привет! Привет, бро.

Влад начинает улыбаться, потому что Костя нелепый, чуть пьяный и обаятельный, собака такая, даже с этого дебильного ракурса. Видимо, переходит дорогу, потому что на несколько секунд отрывает взгляд от телефона, смотрит по сторонам.
— Короче, ща….ща….я соберусь. Погоди. Погодь. — Костя затягивается, снова смотрит в сторону, перебегает, видимо, потому что дыхание сбивается, и камера слишком трясётся. — Ты как? Ты-то как? Влад! Владь. Как жизнь? Как Москва?

Вот дурень, ласково думает Влад, заряжая стик в айкос.
Это ж кружочки, а не созвон.

— Ага. Ну да, — откликается Костян сам себе и, наконец, останавливается, смотрит своими фарами прямо в глазок камеры, а Владу кажется, что прямо ему в глаза. Вздыхает. Чуть губы поджимает, моргает.
— Ой. Ща.
И внезапно Владу снова дурнеет. Он чувствует, что Костя что-то удумал, но не может понять что. И от этого к горлу щекотка подкатывает.

Умная телега автоматически врубает следующий кружок.
— В общем. — Костя смотрит. — Я не знаю, как так получилось. Совсем, блин, не знаю. Понимаешь? Понимаешь… это же всё нелепо как-то вышло. Я сам не заметил. И даже не думал, что вот так всё как-то…
Костя замолкает.
Влад, кажется, сейчас может случайно раздавить телефон пальцами.
— В общем. — Костя зачесывает челку, поднимает голову, отводит взгляд. — Я как-то… Я сначала думал, что всё, ну, нормально. Типа. Мы — бро. Мы ж вообще с тобой. Ну. Старик, понимаешь?
Влад нихуя не понимает, кроме того, что сейчас начнёт грызть стик, айкос, ладонь, локоть…
Костя молчит, опустив голову так, что волосы закрывают лицо, и ничего не видно.
— Я даже не знал, что могу… — Костя осекается, вздыхает, снова зачесывает волосы, а потом, наконец, смотрит в камеру. — Я очень дорожу нашей дружбой, Владь. И не собираюсь её просрать.
Костя произносит две последние фразы чётко, чуть ли не по слогам, и глядит молча в камеру, как будто бы ждёт прямо сейчас ответа. Или как будто сейчас расплачется.
Владу становится страшно, сердце прямо в глотке бьётся. Он поднимает телефон выше к лицу, вглядывается.
Костя внезапно хмыкает, на мгновение сбрасывая с себя этот ужасающий налёт серьёзности.
— Аж стихами получилось.
Лучше бы прозой, причём для дошкольников, чтобы всё было понятно.
— Влад. Ты. Ты просто знай, что это для меня важно. Дружба — важно. Семья — важно. Работа — важно. — Костя явно пытается звучать убедительно. Только вот не очень понятно, для кого именно. — Я просто. Впечатлительный, видимо.
Влад делает глубокий вдох и выдох.
Как там говорил психотерапевт? По квадрату дышать? На четыре вдох, на четыре задержка, на четыре выдох, на четыре задержка.
Кружок снова переключается. Костя опять куда-то идёт.
— В общем. Ничего больше. Я просто заканчиваю с этим. That’s all. I’m done. Всё. Вот это вот всё — всё.
— Да блядь, что всё всё? — свирепея от недосказанности, сквозь зубы бормочет Влад.
— Я хочу. Чтобы мы. Остались друзьями. — Костя снова внезапно бросается в камеру крупным планом, говорит с расстановкой, волосы свои опять трогает.
В смысле.
Мысли передвигаются очень заторможено. Влад пытается отфильтровать всё сказанное, чтобы докопаться до смысла.
А кем мы были до этого момента?

Кружочки заканчиваются. Телеграм замолкает.
Костян был в сети 11 минут назад.

«Костя»
«Ты чего там?»
«Костя»
«Костя блин»
Влад строчит коротко и быстро, в этом же ритме бьётся сердце и мысли шмыгают в голове.
Костян был в сети 12 минут назад.

Больше, чем сон в ночном поезде, Влад не любит незаконченные разговоры. Особенно сейчас. Особенно с Костей.
Это пиздец, пиздец, пиздец, думает Влад, загружаясь в вагон поезда. Хорошо хоть купе. Может, ещё повезёт, и соседи будут тихие настолько, что буквально — отсутствовать.
До отправления еще десять минут, и Влад выходит на перрон курить, после того как уже застелил себе кровать. Ехать ночным поездом, на верхней полке после того, как целый вечер пил в баре — удовольствие из малобюджетного фильма ужасов. Но пьяным море по колено, а РЖД по пятки.
Влад пьёт воду, нервно затягивается и, укладывая бутылку под локоть, снова заходит в телеграм.
Костян был в сети дохуя-времени-назад-блядь-кто-так-делает.
Из соседей в наличии все три. Влад устало здоровается, а потом идёт в вагон-ресторан пить сладкий чай. В итоге, приговорив сто грамм коньяка, он возвращается в уже спящую обитель и заваливается на своё место. Выбирая между тем, чтобы начать трезветь или опьянеть ещё сильнее, Влад принял правильное решение, а точнее — на грудь. Потому что иначе, не приведи Боже, осознать, что он творит.

Chapter Text

Похмелье после тридцати придумали то ли сатанисты, то ли коммунисты, думает Костя, чувствуя тупую приглушенную боль где-то в районе лба или затылка, или вообще везде в голове.
Ну, хоть дома проснулся. Автопилот не пропьёшь, когда столько лет нарабатываешь. И хорошо, что нет бывших, неловкую переписку с которыми можно случайно обнаружить с утра после такой пьянки, а потом весь день чувствовать себя виноватым, неудобным, неловким. Шеф, останови землю, я сойду. И другие приятые грани панических атак на фоне алкогольной глупости.
Есть только настоящие, но и их дома нет. Квартира пустая и приветливая, как в юности, когда предки свалили на дачу, и можно врубить и музыку погромче, и балдежно делать священное ничего.

Костя дотаскивает себя до кухни, наливает стакан воды и запивает таблетку нурофена. Любишь кататься, люби и саночки возить.
После душа становится легче. Посвежевший, переодевшийся и даже расчесавшийся Плотников варганит себе бутерброд и щёлкает чайником.
— Чаю крепкого да послаще, — бормочет вслух, залезая в телефон.

От Влада: 3 пропущенных звонка. 26 непрочитанных сообщения в телеграмме.
Костя смотрит в экран так сосредоточено, будто у него действительно может получиться превратить телефон в кирпич и немедленно разбить о свою голову.
Блядь, смачно думает Костя.

— Бля-ядь, — тянет осипшим голосом и запрокидывает голову, разглядывая потолок.
События, люди, явления, определившие вчерашний образ жизни всплывают в памяти мгновенно и даже болезненно. Всё тело бросает то ли в похмельный, то ли в предсмертный озноб — тут Костя не уверен в своих ощущениях.
— Бляяяяядь. Сука.
Люстра свисает с потолка.
А лучше бы я.
Костя уныло каламбурит и трёт лоб.

Очень хочется представить себя без всего случившегося. Отмотать назад, выпить меньше, прийти домой раньше и лечь спать.
А можно и ещё раньше: не уезжать в Москву по поводам и без, не залипать на улыбку Влада чаще одного раза в месяц, не подшучивать каждую секунду, лишь бы только увидеть реакцию: хмурую, шальную, дерзкую, а иногда и слегка смущённую.
А можно ещё раньше. Чёрт с плеча услужливо подсовывает вариантики, нашёптывая очень-очень плохие мысли.
Ша. Баста, карапузики. Здесь вам не вордовский файл — добавить/отменить. Всё серьёзно, как во взрослой жизни.
Несомненность пропущенных и непрочитанных от Влада говорит о том, что как бы трудно не было, но понять, принять и разобраться с произошедшим придётся.
В конце концов, вроде же про дружбу шёл разговор? Точнее монолог.

Костя открывает диалог, но успевает прочитать только последнее сообщение от Коноплёва, с которым снова соглашается — «Костя, блядь» — и на экране высвечивается входящий вызов от Влада.
— Блядь.

— Ты дома, я надеюсь? — Влад звучит невыспавшимся, резким, но в целом это объяснимо.
— Ну да, — Костя чуть морщит лоб. — А ты чо, волнуешься за меня что ль?
— Ага. Щас.
Влад заканчивает звонок, Костя непонимающе смотрит на телефон.
А потом звонит домофон.
Сердце выстукивает последовательно пять надоевших за утро букв и ухается вниз, а мозг сворачивается в комочек и покидает вверенное ему пространство.
Сам учудил, сам разбирайся.
Нет, ну не может же это быть Влад, в самом деле.

— Может, как оказалось. Может, блядь, Влад вот так вот приехать, — разводит руками Коноплёв, раздражённо заправляя в айкос новый стик.
Костя смотрит на него с какой-то абсолютно невыразимой нежностью: ни описать её не сможет, если спросят, ни показать.
Как там на первом курсе театрального? Этюд на публичное одиночество с предлагаемыми обстоятельствами? Вот ты по уши втюрился в этого вот белобрысого с серьгой в ухе. Начинай по готовности. И как это дурацкое, совершенно безрассудное чувство показать-то, если оно просто вот есть. Вынь да положь. Вот в этом луче сентябрьского солнца, которое заглядывает в раскрытое кухонное окно и гладит Влада по шее — это чувство есть.
Каков свет, а, ну каков свет.

Влад напряженный, взъерошенный, невыспавшийся ни секунды — Костя умеет считывать это по цвету синяков под глазами и опухлости лица.
Если бы похмелье было чуть меньше, то Костя бы наверное тоже очень напрягался перед предстоящим разговором, объяснением, оправданием, за которыми Коноплёв не поленился доехать в ночь аж из Москвы. Но Костя, походу дела, ещё даже не до конца протрезвел, поэтому он весь такой плавленый, медлительный, совсем дурачок бессмертный как будто.
— Кофе? — осипшим голосом предлагает Костя одновременно с Владом, который, сделав затяжку, спрашивает:
— Что это было?
В кухне снова повисает пауза, схватившись за очень густой от скопившегося волнения воздух.
Костя смотрит на Влада с обреченностью мотылька. Тянет, хочется, но, сука, всё так неправильно, так быстротечно, так опасно.

— Кость.
Влад смотрит ему в глаза первый раз за всё это неловкое утро и Костя, вдруг, понимает, что это, кажется, ни наезд, ни претензия, ни выяснение отношений с мордобоем, а что-то другое. Точнее, он не то чтобы уверен в этом, но предположение возникает.

Влад звучит так, как будто бы это его последний вздох.

И в этот момент в голове происходит обрушение всех настроенных друг на друга схем, слов, которые на самом деле не о том, не про то. Как будто в тетрисе, наконец-то, выпадает прямая палка, встаёт в свободное место и расчищает ряд за рядом. А потом ещё одна следом. И можно и вдохнуть, и поиграть ещё, и живём, товарищи, живём.
Костя встряхивает головой и садится на стул, потому что ноги реально не вывозят.
— Так. Ну давай немного проясним ситуацию: я вчера нажрался и записал тебе кружочек.
— Так. — Влад хмурится.
Косте немедленно хочет большим пальцем разгладить эту складку.
— Ну и. Я… — Решимость уменьшается на глазах, очень хочется спрятаться в шкаф и никогда оттуда не выходить.
Иронично, конечно…
— Короче.
— Да куда уж короче, — ворчливо встревает Влад.
— Ай молодец! Шутишь над взрослым дядей. — Костя широко улыбается и склоняет голову к плечу.
— Кость. Просто, чтобы ты понял. Я же приехал. Видишь? Я тут стою, блядь, и хочу понять, насколько сильно я башкой тронулся, если подумал, что ты…
У Влада, видимо, тоже не хватает сил договорить, он отводит взгляд, пальцем трёт край столешницы.
И от этой картины в Косте появляется какое-то неимоверное спокойствие и уверенность.
Значит, всё? Всё? Дошли до ручки пешком за ручки?
— Тогда ты прав, — Костя кивает и чуть пожимает плечами.
— Я думаю, что прав, — хрипло отвечает Влад, откашливается и начинает покусывать губу.

Костя смотрит на него и думает, что тот сейчас или дыру в кухне протрёт, или себя съест. Надо что-то сделать, дальше что-то сказать, наверное. А может быть, ничего и не нужно говорить. Просто буднично продолжить беседу о чём-нибудь другом, сварить кофе, позавтракать нормально.
— Так, ну лады, с этим мы выяснили. Кофе теперь будешь?
Влад заторможенно кивает, снова хмурится, как будто бы обрабатывает информацию и всё никак не может решить уравнение.
Ничего страшного. Это понятно. Костя и сам долго допёхивал, пытаясь осознать, что же такого с ним происходит.

И что теперь? Кофе не пить что ли.
— Поцелуй меня. — Влад смотрит прямо и звучит без одной минуты с наездом.
— Ого! — брякает Костя.

Надо бы шутку какую-нибудь срочно пошутить про сомнительный гоп-стоп родом из Ливн, разогнать неловкий момент до оваций. Но ничего не получается, не выходит. Буквы перестают складываться одна с другой, слова напрочь вылетают, да так, что русский язык заново придётся учить.
Костя смотрит в глаза Влада ещё несколько секунд, понимая, что всё серьёзно.
Это не прикол, не подкол, не укол, не… стоп.

Костя делает два шага.
Третий перехватывает Влад.