Archive of Our Own ^beta

***

— Маратка!

Марат застывает на месте, точно наткнулся на полном ходу на невидимую стену, и лучше бы это была стена, чем его голос. Он сжимает кулаки, разгоняя кровь, пальцы от холода колет, глаза щиплет. Марат пытается себя убедить, что тоже от холода.

Бесполезно.

Марат хочет убежать, спрятаться хоть куда-нибудь, заныкаться под корягу и не вылезать лет сто, пока Кащей про него не забудет.

Бесполезно.

Марат поворачивается на голос, сильнее сжимая кулаки, глядя на Кащея — походка вразвалочку, плечи расслаблены, в дурацкой шапке и с сигаретой в зубах. Улыбается, неумолимо приближаясь. Марат издалека чует вонь, и холод здесь не помогает — от Кащея несëт.

Табаком, спиртом, перцем, костром, кожей, мускусом — тяжёлым природным запахом, густым как соус, который ноздри забивает и голова кружится из-за него.

Кащей пахнет как альфа. Мерзко.

Бесполезно было надеяться, что он отстанет. Казань маленькая для него, он везде Марата найдёт. Везде достанет и позовëт, табун мурашек вызывая — "Маратка!".

Кащей останавливается, мусолит во рту сигарету, потом вынимает её и тянет руку Марату, чтоб пожать. Марат смиренно пожимает, пальцы дрожат и Кащей это чувствует, по глазам его видит всё то, что Марат спрятать пытается.

Бесполезно.

Кащей чувствует страх как собака, и руку не отпускает. Стискивает пальцы в своих ледяных, заставляя шипеть и пытаться инстинктивно выкрутиться. Но Кащей невозмутим и твëрд.

— Ты меня почему не дождался? Один ушёл, как же так? Договорились же, что я тебя забираю.

Марат перестаëт трепыхаться. "Договорились" — громко сказано, Кащей поставил его перед фактом, что будет отводить и забирать его из школы, а Маратик, естественно, должен как верная шавка ждать. Марат сначала пытался возмутиться, что он не девка какая-нибудь, чтоб его стерегли и провожали, "я у себя на районе сука!" — психовал он, забывшись на эмоциях, с кем разговаривает. За что получил подзатыльник такой силы, что из глаз искры брызнули и он закусил язык до крови. Кащей потом за шиворот схватил, поднял легко, как щенка, прорычал в лицо, щуря глаза: "за языком следи, шпана, или я тебе его укорочу, понял? Будет так, как я сказал. Син мине аңлыйсың, Марат?"

Пришлось ответить, что аңлыйсың. И теперь вот — оказаться пойманным за три метра от дома, точно он украл что-то и теперь за это отвечать должен.

Стыдно было от своей беспомощности, очень стыдно, и гадко. От себя же.

— Тебя долго не было, — почти не соврал. Уроки заканчивались в двенадцать, а он, простояв на морозе полчаса, честно, как ровный пацан, дожидаясь Кащея, больше не вытерпел, решив на всё плюнуть и пойти один, не заботясь последствиями. Теперь жалел — очень, глядя Кащею в глаза, полные неисполненной угрозы.

Бесполезно надеяться, что Кащей отстанет.

— Вот ты какой нежный, — усмехается, давясь смешком, Кащей, пыхая сигаретой Марату над макушкой бритой. Марат хотел возразить (хотя кончилось бы для него это намного хуже, чем молчание), но Кащей не дал времени рта открыть, себя поправляя: — Хотя, ты же омега. Вы все такие. Нежные и мягкие, да, Маратка?

От унижения лицо горит, Марат нервно оборачивается: не подслушал ли кто? Но улица пустая, не мог никто слова Кащея услышать. Если только на дерево не забрался.

А когда видит улыбающуюся морду Кащея — лисью абсолютно, ехидную и преисполненную злой радостью своей правоты, Марат вспыхивает:
— Не все!

Сразу же жалеет, что повëлся.

— Не все говоришь? — переспрашивает Кащей и к нему наклоняется, чтоб глаза в глаза смотрели. Марату от этого взгляда раздевающего неуютно и хочется спрятаться, но бежать некуда — не от Кащея же? — На себя намекаешь? А чë ж не дождался, раз не нежный, морозу не стерпел?

Марат не знает, что ответить, чтоб в фанеру не прилетело, Кащей будто в ловушку загнал и ждёт сейчас только, как он оступится и капкан оторвёт ему ногу.

— Ты думаешь, я дебил? — вдруг начинает злиться Кащей. Марат, не думая, съëживается и вжимает голову в плечи, ожидая удар. Вот всегда он так — то он спокойно говорит, то орëт, то нежничает, как с котёнком, то сдавливает до синяков и кусает до крови, и не поймëшь, когда настроение меняется, почему и что ты не так сделал. А Кащей продолжает предъявлять, распаляется ещё больше, нависает: — Думаешь, не понимаю, что вам омегам волю дай и вы все хуи обскочите? Не, братец, так дела не делаются. Или так, или все пацаны знать будут, что в районе дырка новая появилась и сам тогда выкручивайся, без Кащея, понял? Понял, я спрашиваю?!

Тут у Марата сдают нервы и он позорно, как маленький, всхлипывает, наплевав, что пообещал себе при Кащее нюни не распускать. Но он же тоже человек, и ему обидно, и больно — на него никогда так не кричали, ни родители дома, ни Вова, ни даже в школе, все к нему по-доброму, а этот — почему кричит? Что он неправильно сделал? За что он с ним... так?

Марат — ровный пацан. Марат — Адидас-младший.

Марат — мамин любимец и папино разочарование.

Марат — скорлупа, но может стать смотрящим.

Марат — омега.

Марат — Кащея.

Он не может остановить всхлипывания и слëзы, замерзающие на щеках, пытается спрятаться и съëживается под Кащеем. Стыдно, больно и очень одиноко. И страшно, что он прав. Страшно, что единственный способ жить и не оказаться пущеным по кругу, как шалава, если ты омега, это быть с кем-то как Кащей. Только с Кащеем.

Марат не уверен, что сможет это всё выдержать.

Кащей наблюдает за ним какое-то время, пока не хватает за загривок и не заставляет уткнуться лицом себе в грудь, стискивает второй рукой в подобии объятий.

А Марат ревëт, Марату всё равно, что ещё Кащей собирается делать. Сказать. Как ещё оскорбит, хотя он ни в чëм не виноват.

Или виноват?

Кащей тëплый, горячий почти, и от него несëт — всем тем тяжёлым дурманом, от которого голова кружиться начинает. Кащей холодными пальцами лезет за ворот куртки, рубашки и гладит кожу, нащупывая следы своих зубов. Невозмутимый совершенно, пока Марат едва не задыхается — им.

— Тш-тш, жаным, не реви. Хорошо же всё, ничего плохого не случилось, так?

Марат в сердцах крикнуть хочет, что ты, ты, случился, со мной ты случился! но только всхлипывает снова. Кащей заставляет отстраниться, берëт его лицо в руки — большие, мягкие, уже не такие холодные. Наклоняется, лбом ко лбу, продолжает успокаивать и гладить по щекам:
— Чш-чш, Маратка, не плачь, всё, больше не буду кричать.

На Марата, как и всегда, это обещание действует — он уже не хватает судорожно воздух как задыхающаяся рыба, не давится комом обиды и слëз, дышит ровно почти, иногда всхлипывая. Кащей ждëт, пока он не успокоится окончательно, и продолжает говорить:
— Пойми, я ж не со зла это делаю. Но если тебя обидят, я не смогу помочь. Защитить не смогу. Синсез яши алмыйм. — и, наклонившись, целует в лоб горячими губами. Марат хватается за его ладони у себя на лице, сжимает.

Жить без тебя не смогу.

Кащей смеётся (лает) тихо и снова целует — всё ещё в лоб, к себе притягивая, обнимая, пряча в себе от других, от чужих, от всего мира. Марат почти согласен спрятаться и обнимает неуверенно за пояс. Кащей шепчет ему в макушку:
— Ты у меня маленький такой. И сладкий. За километр чую, Маратка, как ты пахнешь. И другие чуят. А если они захотят тебя себе, тогда что?

Марат знает, что. Кащей ему рассказал. Кащей ему показал — привëл, как на экскурсию, посмотреть. Марат так не хотел, одного Кащея он ещё потерпит, не страшно, в конце концов, он же не совсем тварь, хоть и альфа.
А вот те, другие...

— Тогда больно, — вслух говорит Марат, стараясь не дышать носом, чтоб не втягивать вместо воздуха запах Кащея. Кащей нежно целует в макушку, гладит по спине.

— Умница, Маратка, правильно всё понимаешь.

В переводе с кащеевского — никуда ты от меня не денешься.

Бесполезно.