Chapter 1: ЦЕЙТНОТ: недолго и несчастливо
Chapter Text
ЧАСТЬ 1: ЦЕЙТНОТ
«А я не хочу приносить жертвы. Я хочу приносить домой доллары».
капитан Джон Йоссариан, отлынивающий в госпитале
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Гон не уверен, чем конкретно заканчивается путешествие на «Ките».
В это время он сидит за тридевять земель на Китовом острове и решает домашнее задание. У него целый ворох идей о том, как избежать этого наказания, но он честный мальчик, а потому старается выполнять все без увиливаний. Это тяжело, в самом-то деле, он не самый способный… математик? В любом случае, алгебра заставляет его страдать, страдать, жестоко, но Гон продолжает ее мурыжить, потому что Мито-сан искренне хочет, чтобы он выпустился из школы и получил чертов аттестат. Сам Гон искренне не понимает, чем эта бумажка круче лицензии Охотника, но Мито-сан после подобных вопросов всегда закатывает истерику… Безопасней не спрашивать, честное слово.
Гону пятнадцать. Это значит, что в его организме начинают происходить странные изменения, и он очень сильно надеется, что вытянется ввысь. Но пока что пубертат держит его под рамкой Не Слишком Высоко, то есть, примерно на уровне Джина, а Гону совсем не улыбается потом встретиться с Киллуа и понять, что тому и два метра с щепоточкой не проблема. Потому что Гон знает, что все Золдики высокие, а он…
Ни Мито, ни Джин ростом не отличаются…
Дерьмо.
В любом случае, Гону пятнадцать, и Мито-сан положено завести разговор о девочках и мальчиках. Она этого не делает — к счастью, потому что уверена в осведомленности Гона (кто не слышал про его шуточные свидания?), а потому с этой дурацкой темой его достает разве что соседка по острову, единственная ровесница. Гону думается, что, наверное, он должен испытывать к ней симпатию, она действительно миленькая, плюс очень круто рисует… Но он не чувствует ничего. Абсолютно. Они дружат, конечно, но Гон моментально пресекает ее попытки достучаться сухим коротким:
— Извини, но я уже… э-э-э… занят.
Улыбается, немного нервно. Посмеивается. Ой, как неловко.
Он пытается подобрать слова так, чтобы по острову не разошелся слушок и не дошел до Мито.
Но соседка лишь вздыхает и никому не рассказывает; лишь просит разрешения продолжать дружбу, потому что ей тут тоже скучно. Попутно она пытается выяснить, кто эта красотка, покорившая Гона в его грандиозном путешествии на континент, но он каждый раз отмалчивается…
Потому что любви то и нет. Ему просто не интересно. Единственная муза — вкус близящегося приключения, но соседка не поймет.
Сидя вечером на крыше, он смотрит в океан. Далеко и пусто. Странно думать, что еще год назад он был повязан с огромным скандалом и выборами нового председателя. Ветер обдувает кожу, и Гон размышляет, как хорошо было бы вернуться обратно, окунуться в мир приключений… Вспомнить старую и беззаботную жизнь. Ту, какой и жили все охотники. Присоединиться к Джину…
От мыслей об этом по коже идут мурашки.
Но, как Гон знает, Джин был на «Ките». А он весьма смутно представляет, чем завершилось то путешествие, не считая громких заголовков в газетах о катастрофе и гибели тысяч людей. Уверен, что Джин это предполагал, а потому сбежал, вместе с Паристоном, Он не беспокоится даже о Леорио, который исчезает; из близких лишь Курапика возвращается обратно вместе с королевой Ойто и ее дочерью, они созваниваются пару раз, и тот заверяет — Леорио самая настоящая бестолочь, а потому точно не помрет. Сам Курапика звучит худо, все из-за ограничений на хацу, поясняет он. И ждет — нотаций.
Но Гон лишь замечает:
— Знакомо. Ну, ты, — смеется, — главное отдыхай. Раз уж нашел себе новый смысл жизни!
— Какой такой смысл…
Курапика не договаривает, потому как Гон бодро гаркает:
— Пока!!
И бросает трубку.
Он уверен, что с такими людьми вокруг, как Ойто и Сенрицу, а еще настоящим ребенком, которому вся месть далека и неясна, Курапика отвлечется и найдет себе менее деструктивное хобби.
Гон смотрит на океан и хмурится.
Китовый остров — место застоя, стабильности. Мир вокруг стремительно меняется, экспедиция на Темный Континент, уже пятая, готовится вновь, человечество готовится к грандиозным открытиям… Но тут все точно так же, как в тот самый день, когда он отплывает на экзамен. Тут весьма тухло, на самом деле, и Гон чувствует себя тигром, запертым в клетке. Он, конечно, читает новости, тренируется, но…
Все проходит мимо него.
Путешествие в неизведанные земли. Грандиозная трагедия. Пропажа друзей. Кризис в Какине. Смена там власти. Последний и столь желанный бой Хисоки…
А нэн все еще нет.
Он не возвращается. Джин говорит, что аура Гона в порядке, она есть, но он не может освоить даже самые основы — просто не видит ни-че-го, абсолютно. Связывается с Кайто, просит приехать, даже пробует пробудить ауру насильственно, как делал Винг. Но не выходит. Словно стоит блок.
Гон чувствует, как в нем что-то закипает.
Он проводит вечера за тем, как раз за разом пересматривает кассету — пришлось знатно потратиться с запасенных после победы на Острове Жадности денег, запись сметали почти мгновенно — с боем Куроро и Хисоки, на деле смотря сквозь экран, размышляя. Мир меняется. Кто-то умирает. А он все еще стоит на месте, словно остановленная запись.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Он думает об этом даже в тот момент, когда строгает рыбу на кухне; Мито-сан сейчас в городе, наверное, закупается на рынке. Ему помогает бабуля, нарезая овощи ровными круглыми ломтиками, настолько, что у Гона иногда возникает мысль, будто у той просто развито подсознательное хацу, как у слепой девочки из Восточного Горуто. Невозможно так чисто резать овощи. Особенно лук, который постоянно скользит в пальцах.
В голове Гона вращаются размышления о грядущем, о том, чем он займется уже в то время, когда достигнет возраста совершеннолетия — уж точно не будет сидеть на шее у Мито-сан и дальше. Можно отправиться на материк, но… куда? Оттуда — уже на Темный Континент? Но без нэн это все равно, что самоубийство. Может, размышляет, найти «Пауков» — Нобунага, кажется, предлагал присоединиться. Они все еще противны Гону, но он знает, что они не все плохие парни, а кто-то вполне дружелюбен; предложить им сделку, пусть помогут вернуть нэн, а он побудет им товарищем. Временно. И без убийств…
Нет, это глупо.
Он лениво счищает чешую и вертит в руке нож. Отражение в лезвии отвечает ему задумчивым взглядом.
— Тебя что-то тревожит, — слышится позади. Бабуля.
Гон не отрицает и кивает. Молча.
Нечего тут говорить.
— Мито держит тебя на цепи. Нехорошо.
— Я тут добровольно, — замечает. И это — истинная правда. Захотел бы, Мито-сан и следа бы его не обнаружила. — Просто… Не знаю.
— Тоскуешь по друзьям?
— Немного.
Они регулярно связываются с Киллуа; Аллука хвастается все растущей горой сувениров, которой грозится одарить его при следующей встрече. Леорио где-то вне зоны доступа, а Курапика отвечает на звонки неохотно, но скорее всего потому, что своих дел у него невпроворот. С остальными все тоже гладко.
Дело даже не в том, что они его жалеют. В его состоянии — без нэна — это скорее нормально. Гон знает, что им не все равно, и что беспокоятся они искренне, и это даже льстит, немного. Но они приключаются где-то далеко, исследуют новые виды, исследуют, а его единственным достижением становится понятия геометрической прогрессии. О чем тут вообще вести разговор?
Гон опускает нож вниз. Хвост рыбы долой.
Вздыхает.
— Все хорошо. Просто чувствую, что не понимаю чего-то жутко очевидного.
— Твои способности, да?
Бабуля понимают концепцию нэн гораздо проще Мито-сан.
Помедлив, Гон кивает.
— Нет ничего плохого в том, чтобы немного подумать…
— Но не год же! — он резко ударяет ножом по доске. — В прошлом я освоил нэн за пару часов! А хацу за полгода! Даже Биски-сан говорила, что это ненормальная скорость! А сейчас я уже год не могу понять, как сделать даже самый маленький шажок! Разве это…
— Гон.
Бабуля смотрит на него озадаченно, во взгляде тоски — целое море, и Гону тошно.
От самого себя, в основном. Он знает, что способен на большее, но все равно не может найти нужной подсказки. Идиотизм. Будь тут Биски, она бы дала ему по шее за такое, но у нее сейчас дел выше крыши из-за всей ситуации с принцами Какина, а она один из немногих двухзвездочных охотников, кто не бросился на Темный Континент; еще она важный свидетель. Злится попусту, как тогда, из-за Кайто, а в итоге… Черт, если бы он не бросался в омут с головой, то наверняка мог бы придумать способ, как решить дело с Питоу мирно, не прибегая к такой дикой клятве.
К сожалению, остановиться и подумать — не про него.
— Извини. Просто… бесит.
Какой смысл вымещать гнев на бабулю?
— Ну-ну, злиться тоже можно, — воркует. — Всегда обидно терять что-то дорогое. Знал бы ты, как Мито злилась, когда Джин ушел!..
Сдерживайте ехидные смешки, молодой гражданин. Иначе Мито-сан огреет тебя половником, пусть и не слышит. Она-то такие вещи за версту чует.
Как обычно, бабуля умеет разрядить обстановку. Гон обменивается с ней многозначительными взглядами, отворачиваются — ужин сам себя не приготовит.
Рыба почти разделана. Неплохо. Надо потом сходить в город и продать остальной улов, заодно потрепаться с местными и послушать свежие сплетни... Гон почти утопает в планах на вечер, но от дальнейших самых скучных в мире дум его отвлекает хлопок двери; Мито-сан возвращается. Он даже не оборачивается, но слышит в ее шагах какую-то торопливость, нервозность.
Дыхание сбивчивое.
— Гон?!
Голос звенит.
Оборачивается; встречается с ней взглядом.
Мито-сан выглядит… нет, не встревоженной, сейчас начнет орать. Надо бы нацепить дуршлаг на голову, а то как начнет швыряться, айайай.
— Что ты сделал?!
Бабуля отвешивает ему взгляд. Будто что-то знает. Но Гон просто моргает, недоуменно.
— В смысле?..
Черт, она прознала, что он списался по сети с Зуши и получил через того ответы на домашнее задание?!
Мито-сан швыряет сумку на стол. Фрукты раскатываются, и Гон едва успевает поймать яблоко. От тети так и разит недовольством, но он искренне не понимает, что такого натворил, потому что большую часть времени он просто шатается по лесу и рыбачит; пока не зубрит. Высматривает, как вышагивает Мито-сан, а затем едва сдерживается, чтобы не вздрогнуть — потому что Мито-сан поднимает взгляд на него.
Немая пауза. Немного интриги. Сейчас будет развязка.
— Ты знаешь, что сейчас в городе?
— Откуда? — моргает.
— Туда пришел корабль. Чужой корабль, Гон.
Не аргумент. У них торговых судов каждый день через край.
— Такие корабли не заходят в порты, вроде нашего. Это военный корабль королевства Какин. И его очень важный пассажир по какой-то причине ищет тебя.
Ойойойойой…
Кокетливо теребит рукав.
— Скажи пожалуйста, пока я не видела, ты успел поучаствовать в экономическом кризисе Какина?!
Вопрос замечательный, но у Гона вопросы растут точно также. В геометрической прогрессии. Можно и щегольнуть новым выученным термином, что уж. Сначала он думает, что это, наверное, Ойто — может, с Курапикой решили его навести, но потом он вспоминает, что те живут весьма аскетично и бедно, так что ни о каких кораблях речи идти и не может. Значит, продолжает гадать, это кто-то, кто не порвал с королевским двором Какина, но…
Гон теряется. У него ноль таких знакомых. Может, Биски? По ней же (что он узнал от Киллуа, который узнал от Курапики, а тот, в свою очередь — от Ханзо) сох один из крутых телохранителей, плюс она нянчилась с одним из младших принцев… Но нет, Биски любит помпезность, но не настолько.
Целый корабль!.. Военный.
Гон косится в окно.
Впрочем, отсюда ничерта не видно. Бессмысленная затея.
Некоторое время он еще немного тупит, после чего робко роняет:
— И кто это?
— Это ты мне скажи!
Мито-сан сверлит его взглядом добрую (и самую тяжелую в жизни Гона) минуту, и затем вздыхает. Заламывает руки, кружит вокруг стола. Яблоко все еще в руках у него, и он тупо рассматривает алый бок, не зная, что и добавить.
Может, Кайто? Они же были в экспедиции в Какине… Нет, глупо, то было больше года назад.
— Ты и правда не знаешь? — голос у Мито-сан садится. Гон трясет головой. — Боги. О боги… Так и знала. Это все из-за Ассоциации… Как ты стал охотником, так начались проблемы. Так и знала… Не надо было тебя отпускать.
— Ты видела этого гостя?
— Да… Это…
Но Мито-сан не договаривает, потому что Гон слышит.
Гость поднимается по холму. По траве.
Он стрелой бросается к выходу, пугая Мито-сан, и вылетает наружу. Останавливается прямо перед началом склона и пристально смотрит вниз. Словно хищник перед броском. Потому что он знает: от принцев Какина добра не будет, Курапика рассказал ему про то, какие ублюдки были среди самых старших. Не гнушающиеся убийством младших братьев и сестер ради своей цели… Только кто-то такой и может прибыть на военном корабле. Если этот человек попытается что-то сделать, угрожать Мито-сан и бабуле, Гон лично его убьет.
Но чем дольше он вглядывается, тем больше у Гона вопросов.
Не плохих. Просто… вопросов.
Он видит этого принца. Он — она, точнее — идет, спотыкаясь. Ноги на коротком каблуке вязнут в грязи и траве, и она регулярно чертыхается, своей походкой напоминая пьяного шестиногого окапи. Едва ли старше его, с аккуратной черной стрижкой. В какую-то секунду их глаза пересекаются, и Гон рассеянно отмечает — ни следа враждебности. Но, видимо, она все же чувствует его настороженность, жажду крови, потому что вздрагивает…
Принцесса едва не наворачивается, а Гон чувствует лишь удивление.
Какого хрена?!
Он прыгает вперед и успевает схватить принцессу за запястье раньше, чем она упадет на свою королевскую задницу.
Замирают. Сцена прямо как из дешевого ромкома, не хватает лепестков на фон и какой-нибудь излишне драматичной музыки. Гон уверен, что сейчас Мито-сан смотрит на это с лицом, будто ее нарисовал Мунк.
Неловкое молчание длиной в минуту…
— Ты — Гон, да?
Гон кивает и разжимает руку; принцесса все же шлепается на пятую точку.
Пока она отряхивается, Гон пытается понять, почему он вообще понадобился этой принцессе. Она не из старшего выводка, значит, из числа тех, кого спас Курапика и Мизайстом. Но он никогда о ней не слышал. Вообще. Помнил рассказы про Момозе, но…
Кто это? Камилла? Нет, Камилла — это, как называет ее Ханзо, «бессмертная сука».
— Ой-й-й, мое платье…
— Надеюсь ты пришла не потому, что два года назад мы с другом незаконно пересекли границу. Честное слово! Мы не специально! — Гон пытается вспомнить, почему за ним могли послать кого-то настолько важного, и оправдывается. Но взгляд у принцессы более чем озадаченный. Мимо? — Мы, типа, случайно туда попали, из-за нэн… Блин! Только не говори, что сдерешь большой штраф. Я сейчас немного на мели.
Принцесса смотрит на него как-то странно.
Потом стучит пальцем по губам. Размышляет.
— Нет. И, если честно, мне все равно. Но не расслабляйся, это все равно плохо! — крадет надежду у Гона ровно в ту самую секунду, когда он уже хочет вздохнуть с облегчением. — Но я здесь не за этим! Меня… э-э-э… Мне о тебе рассказывал твой друг! Мы пересеклись на «Ките»!
— У меня столько друзей было на «Ките», что ты вообще не помогаешь.
— Он немного похож на белку своей целой тонной уверенности и бешеным взглядом.
Леорио, определяет Гон. Но почему именно белка?
Принцесса щелкает пальцами, но качает головой. Да ладно, мимо?
— Нет, это не Паладинайт-сан. Он представился мне под именем Белеранте, но, кажется, его по-настоящему звали… Погоди-ка…
Пока принцесса усиленно вспоминает этого таинственного друга Гона, тот бросает осторожный взгляд назад. Даже отсюда чувствует, как Мито-сан пожирает его взглядом. О, она удивлена. Это точно. Не каждый день твой племянник беззаботно болтает с одной из многих наследниц целого королевства. Кто бы ни был этот таинственный друг, он его здорово подставляет такой вот наводкой.
— Как же...
— Слушай, а ты кто вообще? — как бы между прочим интересуется Гон.
Очень вежливо и элегантно. Будь тут охрана — странно, что ее нет, но нельзя быть уверенным, что где-то не бродит снайпер под зэцу — ему бы быстро дали по шее.
Принцесса смотрит на него еще более странно. Потом спохватывается. Выглядит комично.
— Прошу прощения. Меня зовут Хой Го Джо Фугецу, но можно без формальностей. Я… э-э-э… сестра ныне властвующего короля Хой Го Джо Халкенбурга. Честно говоря, я приехала сюда, чтобы нанять тебя, как охотника… Э-э-э… О! Вспомнила!
Лицо принцессы озаряет улыбка. С такими обычно приходят к каким-то неожиданным, но в то же время несколько очевидным выводам.
— Его звали Хисока!
… Гон решает, что не так уж и странно будет уйти посередине разговора.
Лицо принимает крайне озадаченное выражение. Хисока. Назвал себя его «другом» (ну ладно, это не совсем удивительно). Но разве Хисока не умер на Небесной Арене?.. Гон не знает, чему удивлен больше: тому, что этот прохиндей все же выжил, или что он совсем не удивлен его чудесному воскрешению. Когда общаешься с такими людьми ждать можно чего угодно.
Почему Хисока не охотился за своей новой целью (или за Куроро, если тот надрал ему задницу), а был с принцами?.. И почему именно Фугецу? Гон может понять кого-то из старших, там было полно сильных ребят, но девчонка перед ним явно не владеет не то, что нэн, в принципе хилая. Или это очередное вложение в потенциал и так далее? Хисока хуже биржевых инвесторов, мотивы у тех хотя бы понятны, а тут?
— Он был телохранителем Марьяма. В какой-то момент… его назначили ко мне. Когда комната Марьяма перестала впускать людей снаружи.
Марьям разве не тот самый пацан, который фанатеет от Биски? Как и его телохранитель. Заразно.
Голова идет кругом. О нет, он закипает…
— Зачем ты хочешь меня нанять?
Гон решает, что надо выяснять постепенно. Хотя бы с тех вопросов, какие он способен осознать.
Некоторое время Фугецу мнется, словно ей очень-очень неловко, а потом тараторит:
— Там-произошло-много-всякого-но-Белеранте-спас-мне-жизнь-помог, ух, и-потом-он-как-самый-настоящий-дурак-пошел-убивать-своих-друзей, уф, и-начался-кошмар-они-схватили-его-и-выяснилось-что-он-на-самом-деле-не-Белеранте, а, ой, другой-охотник-и-я-не-смогла-остановить-его-друзей-так-что-я-ищу-тех-кто-согласится-мне-помочь, вот!
Короче, кто-то нарвался на Куроро. И довыебывался. А принцесса хочет… отплатить?
Безнадежно. Хисока — идиот. Но хотя бы жив… вероятно, раз Фугецу так уверена; раз она видела своими глазами, можно и поверить. Тем более Куроро — мстительный засранец со странными мыслями, который мотивацию-то прояснить не может, разве он удержится от того, чтобы не напакостить? Даже сам Гон бы не удержался.
Ну, если он уже не успел убить Хисоку. Что было бы логично.
Гон некоторое время думает, чисто из кокетства. Такой отличный повод сбежать из дома и от домашнего задания… Кто откажется? Только полный идиот. А Гон не идиот.
— То есть, Хисока про меня растрепал?
Кивает, мол, да-да.
Очень интересно, зачем это!
— И сказал, где я живу?
Когда Фугецу одаривает его взглядом Ну Это Глупость, Гон облегченно выдыхает. Хисока, конечно, полезный актив, но его бы немного напрягло осознание, что тот отлично знает о родном доме Гона. С другой стороны, это тоже одна из тех вещей, которые удивляют, но в то же время до одури очевидны.
Леорио, поясняет принцесса. Упоминал про остров. Еще много о чем болтал, но она запоминает именно это. Видимо, делает логичный вывод Гон, она начинает копать под Хисоку… по каким-то неопределенным причинам, связанным с симпатией, он не уверен, но повод вытащить друга (да, пожалуй) из беды и слинять на поиск приключений… Пусть и потенциально опасных… Черт, да от такого глупо отказываться.
— Хорошо, — пожимает плечами. — Я в деле. Но я сразу скажу, никакой ауры у меня нет. То есть, крутых фокусов, как от Хисоки, не жди. А еще надо договориться с Мито-сан… Я же надеюсь, ты готова, да? К выносу мозга… и значительным бессмысленным тратам?
Фугецу улыбается ему так солнечно, что Гон понимает — это та секунда, когда весьма скромная девочка готова превратиться в машину по трате королевского бюджета на всякую чушь ради такой же бредовой цели. Просто замечательно, в общем. Боги. Кажется, он опять намеревался влезть в опасную аферу. Просто потому, что ему предлагают, даже весомого повода нет (Хисока — не аргумент для Мито-сан, знай она про него — тем более не отпустит). И опять все из-за Какина. Мито-сан, пожалуй, права. Для своего возраста Гон непозволительно часто оказывается замешан в каких-то кризисах и государственных переворотах. Знай об этом Киллуа, наорал бы на него. Как обычно.
Кстати о Киллуа…
Гон задумчиво почесывает затылок, размышляя, ловит ли сейчас у того связь.
Chapter 2: ЦЕЙТНОТ: бостонское чаепитие
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Мито-сан определенно плоха в определении типа кораблей. Не ее конек.
Она говорит, что это — часть военного флота Какина, но перед собой Гон видит ржавую развалюху… Ладно, не очень ржавую, но все еще довольно мелкую и старую. Небольшое суденышко с флагом королевства и парой пушек. Видимо, Халкенбург не шибко горит желанием расстаться с остатками армейских запасов, так ласково утащенных Первым принцем Бенджамином на Темный Континент, а потому выделяет скудную охрану (после кризиса никто из младших принцев не интересует общественность совершенно, а остальные либо погибли, либо побежали на Темный Континент строить банановые республики) и настолько же скудное средство передвижения. Из трубы валит густой дым, и, в целом, корабль выглядит так, будто сейчас развалится.
Мито-сан отпускает Гона с криками и ором, но все же дает вольную. Киллуа (по телефону, естественно) тоже недоволен:
— То есть вместо того, чтобы нормально жить и восстанавливать контроль над способностями, ты, дурила, решаешь пуститься в приключение?! И из-за кого, из-за Хисоки?! Гон, ты идиот!
«Воскрешению» Хисоки он не удивлен совершенно. Ну да, тоже что-то ожидаемое.
— Ну Киллуа-а-а-а…
— Господи. Поверить не могу. Мозгов вообще ноль. Я думал, случай Кайто с тебя чему-то, да научил, а ты как был бестолочью, так и остался.
— Почему тебе так не нравится Хисока? Он нам столько раз помогал!
А еще угрожал убить Киллуа, если тот сдвинется с места, тогда, в логове «Пауков», но это так, мелочи. А еще угрожал потом… Пару раз… Эм-м-м…
— Гон, — голос Киллуа полон яда. — Ты всерьез спрашиваешь, почему мне не нравится психопат, убивший кучу людей просто так? Я даже не знаю, как бы тебе ответить…
— Но ты ведь сам убийца, а еще убивал людей просто так, на экзамене.
На той стороне трубки давятся воздухом.
Нет, несомненно, он прав — Хисока делал вещи опасней в тысячу раз опасней всего, что когда-либо вытворял Киллуа. Не зря за его головой охотится столько людей. На самом деле, хороший повод задуматься: если ты дружишь и игнорируешь все, что делает такой друг, хороший ли ты на самом деле человек? Гон готов простить Хисоке многое просто потому, что его самого это никак не касается; но, выходит, подобной апатичностью он дает тому полный карт-бланш на действия в своем присутствии? Вообще-то, его надо останавливать от таких выходок, а выходит, что Гон их скорее поощряет.
Но… Гону и правда все равно. Плохо, конечно. Но что-то после боя с Питоу в голове меняется. Он абсолютно точно уверен, что поступил плохо, но осознает, что в той ситуации иного выхода не было. Ну, точнее, был, но… В свете всех обстоятельств такой исход был скорее закономерен. Он не намерен оправдывать Хисоку, но не может найти ни единой причины, по которой его это должно было заботить.
— Гон.
Некоторое время Киллуа раздумывает. На фоне слышно Аллуку.
— Ладно. Допустим. Ты все еще дурила, я абсолютно не понимаю твою точку зрения… Но допустим. С чего ты взял, что Хисока еще жив? И почему ты вообще уверен, что он захочет принимать твою помощь?
— Ну разумеется, потому что он не хочет умирать.
Гон искренне не понимает, что тут такого сложного.
— Ага. Поэтому он постоянно делает… что делает. Да ладно, Гон, это тупо. У него саморазрушительных тенденций больше, чем у тебя, а это уже само по себе чудо!
— Если бы он был именно таким, каким ты его описываешь, то он бы не вернул себя к жизни с помощью посмертного нэн.
Киллуа задумывается.
— Может, он просто мстительный говнюк.
— Какая разница? — начинает вскипать Гон. Он косится назад, стоя на палубе, где Фугецу болтает с одним из телохранителей. — Я спасу его и точка. Все. Потому что я так захотел, как с тобой. Если бы я только и делал, что слушал других, то мы бы вообще не познакомились. Некоторые правила созданы именно для того, чтобы их нарушать.
— Так говорят только хаотичные дурилы. Дури-и-ила.
— Не хочу ничего слышать от тебя!
— И что ты сделаешь? — посмеивается. — Понял, понял. Пора вылетать к тебе. Иначе ты себя убьешь, ты именно такой придурок. Напиши потом, куда вы направляетесь, я постараюсь добраться. Все, чао, дурилка!
— Хватит называть меня дурилой! — гаркает Гон в трубку, но в ответ — лишь гудки.
Потом его тащат в каюты. Комната принцессы обставлена не так уж и роскошно, как можно ожидать, но Гон чувствует в ней ту легкую атмосферу, в какой знатные дамы обмахиваются веерами и призывают есть пирожные более бедным слоям населения, если еды в доме нет. Он неловко ерзает на стуле за богато накрытым столом, пока за головой у Фугецу висит картина с иллюстрацией какого-то весьма… своеобразного мифа.
Перед ним куча вилок и ложек. И рыбный суп. Эту начинку он лично ловит утром, когда они стартуют.
Он искренне не понимает, какая из этих ложечек, от большой до самой крохотной, здесь подходит. Черт бы побрал этот сраный этикет.
Аккуратно прихлебывает какой-то средней ложкой. Один из телохранителей смотрит на него, как на деревенщину. Что, все же не та?..
— А как мы собрались его искать?..
Главный вопрос, внимание.
Фугецу поднимает на него озадаченный взгляд.
— Ради этого я тебя и нанимаю.
Ох, ну да. Логично.
— Почему ты думаешь, что его не убили?
— Потому что… — стопорится, — так сказал человек с тату на лбу. Что они не убьют его просто так.
Что ж, это лучше пустых догадок, в самом-то деле.
Гон задумывается; где сейчас «Пауки»? Скорее всего, если прогноз Фугецу верен, то это затянется надолго. Он хорошо помнит низкорослого ублюдка, что едва не сломал ему руку в Йоркшине, и понимает, что он и будет главным ответственным за все будущие события. И допрос. Значит, им потребуется место, где они осядут надолго, место…
Метеор.
Но сунуться туда — рисково. Метеор — гнусное место. Там наверняка есть хорошие люди, но сам его дух пропитан гнилью. Впрочем, не то, что у Гона есть особый выбор, верно? Если «Пауки» там, то только туда и путь. Местным не понравится. Опять кто-то лезет в их дела… В прошлые разы все закончилось массовыми подрывами камикадзе в крупных городах. Сраные ковролеты, зло тогда отозвался Леорио, читая старые газетные вырезки.
Гон озвучивает свою идею, и Фугецу задумчиво складывает руки. Мнется.
— Метеор, да?.. Хм-м…
— Говоришь, будто у тебя там враги.
— У меня — нет. Зато у семьи…
Таким тоном начинают какие-то жутко мутные истории.
Поясняет: семья Хей-Ли, мафиозная группировка, работающая на Церредриха, тесно повязана с этим местом. Сбыт наркотиков, секс-торговля и так далее. Такие операции проще всего проводить через Метеор. Местные такое, конечно же, не любят — часто в такие сети попадаются именно дети оттуда, неизвестные и никому не нужные. После инцидента на «Ките» и побегу некоторой части старших принцев на Темный Континент в трех главных семьях мафии Какина начались перевороты, в результате чего они объединились в единую коалицию. Брокко Ли и Онион, главы двух других семей, нашли способ не вступать в бессмысленную демагогию из-за власти, когда как босс Хей-Ли, Морена Прудо…
— Она сбежала с тонущего «Кита», — замечает Фугецу, попутно жуя салат. Не слишком благородно, но Гон рад, что ей тоже сейчас не до манер, — и перебралась в Метеор, где со своими людьми начала… Даже не знаю как это назвать. Культивацию? Она возглавляет культ в честь своего покровителя.
— Четвертого принца? — Гон моргает.
— Можно сказать и так. Местные жители не в восторге, но Морена и ее люди владеют нэн.
Аргумент, с которым не поспоришь, проще говоря.
Ему в руки суют чай, и Гон шумно отхлебывает. На вкус… как обычный чай. Разве принцы и принцессы не пьют что-то безумно вкусное и дорогое? Или хотите сказать, что сериалы Мито-сан по кабельному врут?! Вот это да!
— Значит надо добраться туда без корабля. Желательно как можно меньшей группой.
Реджи и Бахем, два парня, похожие на кабачки, хмурятся. Ага, это про вас, ребята.
— Все сразу что-то заподозрят, если туда заявится девица в роскошной одежде и в сопровождении двух бугаев, — Гон пожимает плечами. Весьма простая истина. — Там живут люди, которым далека… Э-э-э… Буржуазия, — слово-то какое умное, все из тех же кабельных сериалов! — Поэтому надо действовать осторожно. И тихо. Нет, конечно, мы можем приплыть туда на этом корабле, но я уверен, что на следующее же утро его разберут на металлолом.
Фугецу выглядит огорченной. Словно ждала не этого. Она выглядит… довольно скромным человеком, тихим и слабым (не в обиду сказано), и Гон совершенно теряется в догадках, почему Хисока ей помогал. Маскировался, вот и рисковал жизнью? Но почему Фугецу так сильно цепляется за его образ? Она же, получается, знает не настоящего Хисоки, который ловит кайф от боев и так далее.
Гон раздумывает. Потом все же спрашивает — прямо. Телохранители Фугецу награждают его Таким взглядом, но Гону все равно: они, он чувствует, не владеют нэн; пусть у него самого нет сейчас хацу, но былые навыки не ушли. Он все еще сильнее обычного человека.
Некоторое время он разглядывает Фугецу, но та молчит, сверля глазами салат. Кажется, раздумывает. Так думает Гон, пока не замечает едва заметный румянец на бледной коже и чуть покрасневшие кончики ушей. О-о-о, он знает эти симптомы. Изучил в свое время на Палм.
— Ну, я благодарна, — мямлит Фугецу.
— Он тебе нравится, — возражает Гон.
— Нет.
— Да.
— Нет.
— Еще как.
— Не правда!
— У тебя лицо красное!
Вспыхивает по-настоящему и хватается за него. Ну все, дело раскрыто. Хисока сыграл нужный образ и завоевал сердце несчастной принцессы. Звучит весьма абсурдно. И очень глупо. Хисоке сто процентов это не нравилось, такой уж он человек — явно не любит подобное внимание, когда его не боятся и не желают убить. Гон запоминает это просто для того, чтобы обязательно его потом подколоть. Сто процентов тот не был заинтересован в Фугецу вообще никак, но, в итоге, покорил. Вот простофиля, он-то наверняка должен понимать, как нельзя подходить к девушкам. Гону его почти жаль, но больше смешно.
Некоторое время он наслаждается результатом своей пакости: красная, как вареный рак, Фугецу, что-то лопочет. Оправдывается. В какой-то момент замечает:
— Нет ничего плохого в том, что он тебе нравится. Мне он нравится тоже.
В этот раз его одаривают подозрительным взглядом. Даже телохранители. Они-то, наверное, помнят этого Белеранте, а потому наверняка делают соответствующие выводы: его приятель, да еще и испытывающий симпатию. Сто процентов считают тронутым.
— Прямо нравится?
Впрочем, тон Фугецу безобиден. Никакой глупой ревности. Они тут занятые люди.
— Ага. Ну, у нас с ним долгая история… — язык змейкой пробегается по губам, когда Гон вспоминает славные деньки. — Он мне задолжал хороший бой. Он наверняка считает, что насмерть, но я не собираюсь его убивать. Вот еще. Мы дрались один раз… На Небесной Арене. И пару раз на Острове Жадности, когда тренировались. Блин! Было так круто. То есть, он все еще пытался убить меня на самом деле, но это было так весело!
Теперь на него смотрят уже с опасением.
— На Небесной Арене? — бросает Реджи. Ага, явно шарит.
— Ну да. Хисока же Мастер Этажа. Я тоже там был… в смысле, выше двухсотого.
— В смысле «пытался убить».
Нет, ну что за глупые вопросы!
Гон хватает себя за глотку, изображает удушение, усиленно пыхтит. Кажется, в нем умер актер. Чем дольше он продолжает это представление, тем белее лица у телохранителей, и тем мрачнее — у Фугецу. Потому что она знает. Видно по взгляду. Когда Реджи и Бахем пытаются ей что-то доказать, замечая, что искать такого парня — самоубийство (Гон, в общем-то, солидарен), она только отмахивается.
Затем долго-долго буравит Гона взглядом. Складывает руки у лица, переплетает пальчики.
Прямо как старший братец. Сразу видно одну кровь.
— Вы с ним… похожи.
— Ага, я заметил.
— Что-то в вашей… манере поведения, — фыркает, явно шутя: — Ну, это даже хорошо, что ты просто хочешь его побить. Нам не придется конкурировать.
Смеются. Но Гон чует: после сказанного она уже ни на что не надеется. Наверное понимает, что Хисока и «любовь» — термины настолько далекие, что вряд ли у нее что-то выйдет. Вероятно, ей немного тоскливо, но она испытывает весьма простую симпатию и явно готова на все даже просто в благодарность за спасение. Фугецу — хороший человек. Даже странно думать, что больше всех ей в душу запал фальшивый образ убийцы-психопата.
Некоторое время они молча жуют обед, и только потом Гон — исключительно проформы ради, он не любитель лезть в душу — интересуется:
— И как же ты, ну… Познакомилась с ним?
— С Белеранте? — моргает. Следом темнеет лицом. — То есть, Хисокой… Ох. Я же уже сказала. Его назначили моим телохранителем… Перевели, после того, как нэн-зверь Марьяма вышел из-под контроля.
— Ага, и чего, любовь с первого взгляда?
Фугецу задумывается. Потом хмурится и начинает щепетильно вытирать пальцы, один за другим. Тщательно. Жест выглядит непривычно пошлым для нее, особенно эти поступательные движения туда-сюда, и Гон уверен, что она взяла это от одного любителя двусмысленности.
Затем, она опускает взгляд на Гона и странным — почти не подходящим ей капризным тоном, словно пародирует кого-то — замечает:
— Когда я увидела Белеранте в первый раз, я подумала то же, что и Качо. Что он просто ужасен.
— Качо?
— Моя сестра. Близнец… Она умерла, — Фугецу стучит пальцами по столу, яростно. — По моей вине.
— Сожалею.
Гону, в общем-то, все равно, но он на всякий случай говорит Правильную Вещь.
Но видно, что Фугецу ему не верит. Она улыбается уголками рта, словно говоря, что прекрасно знает о вымученных сожалениях, и что ей это совершенно не нужно. Это даже хорошо, вдруг понимает Гон. Значит, они на одной волне. Он помнит, как они с Киллуа путешествовали с отрядом Кайто, и взаимодействие с каждым было… не столь простым. Некоторые люди просто бесконечно далеко от тебя. Это все усложняет, но это абсолютно нормально. Нет ничего плохого в том, чтобы не понимать что-то.
Но если ты на одной волне с кем-то… Как они с Киллуа; с Кайто. Или с Хисокой… Все становится намного проще.
— Говорят, близнецы — части одного и того же человека, с одной душой на двоих. Мать говорила, что когда один умирает, второй забирает свою половину… Белеранте тоже так сказал. Интересно, в мире, где существует нэн, это правда?
На ее губах вырисовывается кривая улыбка.
— Сначала я его испугалась. Ты его знаешь, я не думаю, что без маскировки он особо отличался: высокий, еще с этой вечной любезной ухмылочкой. Лицо почти квадратное. Ужас! А еще с кучей двусмысленных фраз. Реджи и Бахем его сразу невзлюбили, да? — кивают, важно. — Но Белеранте владел нэн, и он помог мне… Скажем, избежать некоторых проблем с парой солдат сэра Бенджамина. Насколько я могу полагать, один из них хотел использовать хацу, которым он убил Сале-Сале.
— Он убил этого солдата?
— Нет, — Фугецу поджимает губы. — Иначе это привлекло бы внимание сэра Бенджамина. Мы должны были вести тихую войну. Но он спас меня… И потом, когда люди с нижних ярусов прорвались… Когда был весь этот хаос. Знаешь, со временем я уже привыкла к его глупым привычкам. Интересно, сколько из этого было хорошо отыгранной ролью? Но мы довольно долгое время провели вместе. Он даже научил меня паре трюков.
Небось с картами, уныло думает Гон. Когда Фугецу достает колоду, он фыркает. Хисока в чем-то жутко предсказуем. Совсем неудивительно, что пусть даже развлечения ради он вновь продемонстрировал, в чем хорош.
Он взглядом пожирает зрелище, пока Фугецу раскладывает колоду. И начинает свой рассказ:
— Как я говорила, Белеранте перевели ко мне после того, как зверь Марьяма перестал впускать людей снаружи, кроме кухарок. Из-за моего побега на нижние ярусы ранее один определенный отдел судебной системы вел за мной… скажем, более пристальное наблюдение, и они, желая спасти как можно больше детей, пришли к мнению, что нельзя просто так упускать опытного охотника с нэн. Они сомневались… долгое время, но потом произошло кое-что, из-за чего они перестали тянуть время.
Очередная карта ложится на стол.
Голос Фугецу внезапно приобретает более холодные нотки:
— В какой-то момент зверь-хранитель сестры уничтожил угрозу. И выяснилось, что Качо, с которой я была все это время, была не моей сестрой, а просто нэн-созданием, принявшим ее облик. Потому что сестра же умерла в тот момент, когда мы попытались сбежать.
Chapter 3: ЦЕЙТНОТ: ханипот
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Когда Фугецу видит Белеранте в первый раз, она так и думает: боги, что за кошмар.
Высокий, широкий и с квадратным подбородком, он скорее пугает внешним видом; совершенно не красящая лицо ехидная ухмылка тоже не добавляет плюсов. И голос — такой же, не подходящий. Слишком… другой? Словно его владелец должен выглядеть на десяток лет младше, и скорее смазливо, чем… вот так. Но Фугецу обдумывает все это ровно пару секунд, потому что в то время ее мысли полностью поглощены скорбью.
Качо умерла. Потому что они решились сбежать. Ее наказали духи-хранители ритуала, и теперь все, что от нее остается — фальшивка с ее лицом. Она добрая, заботливая, почти не отличить, но это все еще не Качо. Фугецу слышит от судей (те вновь приходят, чаще всех — спокойный мужчина в очках), что ее тело вылавливают, но она не решается навестить и проверить, потому что смертельно боится. Та самая секунда, когда она увидит труп сестры, станет последней для ее благоразумия. А пока, с сестринским нэн-зверем, она хотя бы способна делать вид, что все в порядке…
В порядке…
Ничего не в порядке.
Ей бы похныкать для приличия, но никаких сил не истерику уже не остается. Все, что может делать Фугецу: в очередной раз пролистывать альбом, раз за разом, пока не затошнит. Качо больше нет. Качо мертва. Качо… Она останется только на этих фото, в памяти, но больше не проживет ни секунды больше. Ее часы остановились. Тик-ток. И точка.
Виновата ли Фугецу?..
Заниматься самобичеванием — легкий способ эскапизма. Ах, я так виновата — и так далее. Но Фугецу знает, что план (и идея) были не только ее. Нет смысла задумываться. Просто весь мир против них. Сначала старшие убьют всех младших… Отчего-то она со странной (неожиданной для себя) злостью думает: хотя бы жирный ублюдок Сале-Сале мертв. Хоть кто-то из старших. Момозе, потом Качо… Пусть проливают кровь друг между другом, не трогают младших принцев. Ох, если бы она была незаконной дочерью… Было бы в сто раз проще.
Не надо было бы думать об этом людоедском состязании за трон.
Фугецу надеется, что выиграет Халкенбург. Если есть возможность пощадить их, он так и сделает. Если нет — хотя бы убьет милосердно. Ожидать последнего от кого-нибудь вроде Церредриха или Камиллы смысла нет. О старшем брате Бенджамине можно и не говорить даже. Хищники, питающиеся кровью, вот кто они.
Все время, пока она листает альбом, а потом швыряет в стенку мячик (от стресса, вообще-то), Белеранте стоит рядом. Его назначают вместо Сенрицу, с которой сейчас ведут расследование. Но насчет нее не стоит волноваться; Сенрицу в хороших отношениях со следователем в очках, и они оба не хотят этой бойни. Так что…
Когда она неуклюже кидает мячик, и тот отскакивает в сторону, его ловит Белеранте. Их взгляды пересекаются. Он — скала, еще и охотник, на его фоне Фугецу выглядит тщедушно и жалко. Но сейчас она зла — из-за сестры, из-за всего происходящего, разбирательств — а потому смотрит ему прямо в глаза, не моргая. Ну и? Что скажет? Осудит их побег? Да, конечно, это же было так глупо!.. Внутри что-то кипит, и от того, чтобы гавкнуть, ее останавливает разве что отсутствие ожидаемой реакции.
Но ее нет и потом. Потому что (видимо) этот взгляд пробуждает что-то в Белеранте, и он улыбается странной торжествующей улыбкой, противно растягивая губы. Словно змея перед броском. Затем, замечает:
— Надо прикладывать чуть меньше силы при ударе, чтобы мяч так не рикошетило.
Короче говоря, в ту самую секунду что-то (Фугецу понятия не имеет что) заставляет Белеранте присмотреться к ней чуть поближе. Ему явно забавно наблюдать смену ее настроения от Унылой Мрачности до Ой Сейчас Кто-то Пострадает, и он совершает ровно ноль действий, чтобы ее разозлить. Просто улыбается. Но у Фугецу терпение на исходе, а еще она не намерена подыгрывать ему в этой дурацкой игре.
В общем говоря, Фугецу закатывает истерику и швыряет мячиком в Белеранте. Для него — незаметно, но она кидает его со всей силы, и тот даже рикошетит от его пустой головы. Она зло ругается, так, что Реджи и Бахем с любопытством заглядывают в комнату, и, в итоге, ее успокаивает лишь матушка, пришедшая на шум.
Белеранте лишь пожимает плечами. Фыркает, с улыбкой. Его выдворяют из комнаты, и он мгновенно получает красный статус от Реджи и Бахема — то есть, статус вредителя. Потом сама Фугецу плачется матушке в плечо, но это уже не столь интересно.
Встречаются затем они на следующий день. Белеранте — единственный здесь хозяин нэн, помимо солдат Бенджамина, и на тех глаз лежит зорко-зорко. Фальшивая Качо… Нэнчо сидит рядом на кровати и беззаботно болтает о том, о чем может болтать лишь Качо, но Фугецу слишком занята тем, что сверлит взглядом противоположную стену.
На секунду они пересекаются глазами с Белеранте. Тот опять любезно улыбается.
— Почему ты все время пялишься? — агрессивно огрызается она.
— Когда я шел сюда, королева Севанти заявляла, что Вы — сущий ангел, — парирует он, даже не моргая. — Но, кажется, я вижу только беса.
Конечно. Потому что так себя (обычно) вела Качо. Ругалась, вспыхивала. Но ее больше нет. И теперь подобие ее образу — единственное, что остается Фугецу. Словно дешевая имитация.
— Ты знаешь, что оскорбление знати в Какине наказуемо законом?!
— Но мы не в Какине.
Опять ухмыляется.
И правда ведь. Не в Какине.
— Тем не менее, сейчас ты находишься…
Фугецу уже подбирает Супер Умные слова, чтобы доказать, что никто не имеет право тут командовать (кроме матушки), но Белеранте еще раз фыркает. Ему смешно. Он возвышается над ней на добрых несколько голов, и Фугецу ничего не может ему противопоставить, потому что — все знают — охотники не подчиняются законам Какина.
— Почему ты такая заноза?
— Это называется дружелюбие, принцесса.
— Скорее хамство.
— Наглость граничит с искренностью, — подмигивает он. — Если я буду вести себя жутко официально, то Вы будете чувствовать себя некомфортно.
— Даже Сенрицу не позволяла себе постоянно быть в комнате Качо.
— Для нежной принцессы Вы слишком часто сбегали, пока никто не видел.
Голос Белеранте так и сочится ядом. И ведь не поспоришь.
Нэнчо многозначительно смотрит на Фугецу. Пихает локтем. Учитывая, что это существо списано с эго ее сестры и ее собственных воспоминаний… Не выходит ли, что Нэнчо пытается на что-то намекнуть?
Ну вот уж нет!
— Но ты мужчина! Вдруг я захочу переодеться?!
— Я могу дать скучный нормальный ответ, или пошутить. Что хотите?
Фугецу аж вспыхивает от такой наглости.
— Ну давай, удиви меня.
— Даже если я очень сильно захочу посмотреть… — его взгляд плотоядно пробегается по фигурке, но явно без какого-либо интереса, — то смотреть мне будет абсолютно не на что.
Короче, он называет ее тощей доской. Тем самым начинает войну.
Белеранте совершенно не нравится Фугецу, и их взаимодействия выводят ее из себя. Уже потом, при рассказе об этом Гону, она задумывается, что все это — мастерский план, чтобы отвлечь ее от скорби по сестре. Действительно, ведь пока она ночью строит козни, что бы такого сделать на утро, чтобы ему отомстить, она совершенно не задумывается ни о войне, ни о смерти Качо. Нэнчо бродит на периферии и подсказывает, что бы такого сделать, и все мысли вертятся вокруг мелкой мести. Тем временем на фоне старшие принцы плетут интриги, и количество верных им людей уменьшается с каждым днем.
Но Белеранте все еще жутко ее раздражает. Он явно снисходительно к ней относится, как к глупенькой; шутит пошло, но ничего, кроме этого и каких-то немыслимых улыбок. Его присутствие явно не устраивает назначенного к ней телохранителем подчиненного сэра Бенджамина, Юшохи, они оба владеют нэн — так говорит фальшивая Качо — но он ничего не может поделать против приказа матери Фугецу, которая назначает на пост рядом с ней исключительно Белеранте.
С учетом, что Юшохи был с ней до первого побега, а потом был переведен к Сале-Сале, скоропостижно скончавшемуся, Фугецу подозревает… что, пожалуй, так будет действительно лучше.
Ей кажется, Белеранте совсем не спит. Почти все время он стоит рядом. Изредка отлучается, на те самые уроки нэн телохранителя Вобль, но… Она не видит его отдыхающим.
— Разве ты не устаешь? — как-то раз интересуется она.
В какой-то момент ей надоедает разыгрывать из себя недотрогу, настоящее «я» дает о себе знать. Тяжело все время держать маску. Чем дольше ты играешь чужой образ, тем сильнее он давит на тебя, словно бремя; ведь никто не знает тебя настоящего. Качо умела это мастерски. Умела… пока не погибла.
Фугецу собирает икебану. Это помогает немного расслабиться. Ранее утром она слышит, как мать обсуждает с кем-то конфликт телохранителей Лузуруса с кем-то еще, тихие шепотки об интригах на нижних уровнях, и это вводит ее в состояние крайнего напряжения. Цветы — единственное, что способно отвлечь ее целиком (помимо бессмысленного противостояния с Белеранте), и она уделяет им все свободное время.
Война начинается по-настоящему. Отец больше не проводит фальшивые балы.
— Почему я должен?
— Я не вижу, как ты… отдыхаешь. Это же ненормально. И скучно. Стоять весь день вот так.
— Ну, это было бы скучно, не пререкайтесь Вы со мной по поводу и без, — Белеранте даже не скрывает издевательства, и Фугецу чувствует, как переламывается стебель в руке.
Она откашливается. Спокойствие. Он опять тебя провоцирует.
— Это из-за нэн?
— Кто знает?..
Вот гаденыш.
На секунду Фугецу поражается тому, что ее в принципе посещают подобные мысли. Она никогда не позволяет себе ругаться. Но Белеранте? Он вынуждает ее переступать через себя. И делать… что-то нехорошее.
Нэнчо рядом помогает сортировать цветы.
— Нэн звучит как что-то крутое, — замечает.
Белеранте только зевает.
— Ну, так оно и есть.
— Тогда я хочу, чтобы ты научил меня.
— С чего бы?
О, вот оно. Очередное противостояние. Он опять ее провоцирует.
— Потому что это приказ?
— Я не подчиняюсь Какину. Точнее — Вам. Приказы Вашей матушки — разговор совсем другой.
Хихикает. Почему-то разговоры о королевах всегда уходя не в ту степь, у Белеранте делается такое лицо, словно он думает о чем-то жутко пошлом.
Фугецу поджимает губы.
— С нэн меня не надо было бы защищать. С нэн… Я сумела бы спасти сестру.
— Это, несомненно, очень интересная мысль, но это глупость. Учитывая, как сильно Вас выматывает использование ваших нэн-зверей, я даже думать не хочу, как быстро Вы «сдуетесь», когда начнете использовать нэн. Тем более, это сделает Вас целью номер один для старших принцев. Они не занимаются истреблением Вас, самого последнего эшелона в престолонаследовании, только потому, что Вы не представляете для них угрозы.
Задумывается. По губам Белеранте пробегает язык, змейкой.
Неожиданно, воздух в комнате становится тяжелым. Словно они под водой. Уши закладывает. Но всего на мгновение: затем Белеранте улыбается все той же глупой широкой улыбкой и заявляет:
— Хотя я был бы не против вступить с ними в некоторого рода… «взаимодействие».
— Только не говори, что ты тоже запал на Камиллу.
На лице у того мгновенно сконфуженность.
— Прошу прощения?
— Ну, она красивая, да? — уныло рассуждает Фугецу. — Плюс вторая в очередности на престол. Все на нее западают.
— Не могу сказать, что меня особо интересуют… Как это назвать, «богатые сучки».
Когда он произносит это слово, Фугецу закрывает рот рукой. Охает.
— Ой, какая грубость!
— Только не говорите, что так не думаете.
Ну, вообще-то, да. О Качо говорили так же. Но она же не может просто взять и признать нечто… такое?!
— Тогда я тоже в каком-то роде «богатая»… эм…
Ее смеряют взглядом.
— Скорее «богатая дева в беде».
— Почему в беде?! — сразу супится она.
— Главное, чтобы не в биде, — от этой шутки Фугецу только сильнее закатывает глаза. Вот это уже край идиотизма. Белеранте то и дело шатает от шуток на грани и крайне дерьмовых. — Потому что Вы постоянно оказываетесь в каких-то передрягах. Ради Вас пожертвовал жизнью наш коллега… Это не обвинение. Не самый плохой троп, знаете ли. Значит, Вы искренне нравитесь людям. Но я не буду учить Вас нэн.
— Значит, я тебе не нравлюсь.
— Почему же? — искренне удивляется. — Вы немного капризничаете, но это более чем нормально в вашей ситуации.
— Тогда почему?!
— Потому что учить нэн — огромная морока. В смысле, учить кого-то. Вам потребуется огромное количество времени… — он задумывается. — Проще, конечно, было бы отвести Вас на тренировки Курапики, но он точно не позволит, потому что он занудный мальчик, — он произносит это «занудный» с таким легким недоумением, словно не понимает, в чем причина вечной озабоченности телохранителя младшего принца. — Но даже так на это потребуется в лучшем случае несколько лет. Вы, к сожалению, не обладаете подобной роскошью.
Еще одна большая игла в сторону вероятной близкой смерти. Фугецу замирает с цветами в руках, но не произносит ни слова. Да. Она смертна. Это факт. У нее есть зверь-хранитель, но наличие такого не спасло ни Момозе, ни Сале-Сале. Если кто-то из подчиненных старших королев захочет видеть ее мертвой, то так оно и будет.
— Поэтому у Вас есть я.
Белеранте улыбается ей все той же любезной ухмылочкой, но выглядит куда более искренне.
Некоторое время Фугецу неотрывно на него смотрит.
— Почему ты это делаешь?
— Стараюсь Вас спасти?
— Да. Ты не имеешь никакого отношения к этой войне, — в горле пересыхает, но это правда. Как бы ей не хотелось обратного. — Тебе проще отдать меня на растерзание другим и заняться своими делами. И хватит этого «Вы», ты все равно невысокого обо мне мнения.
— Да. Ты права.
Так и знала. Так и…
— Я действительно мог бы бросить тебя и заняться своими делами. Но это бессмысленно, — он улыбается и задумчиво потирает подбородок. — Ты довольно забавная… За тобой весело наблюдать. И, честно тебе скажу, даже при всех тех грязных секретиках, которые я храню за пазухой, я все равно не вижу никакого удовольствия в твоей мучительной смерти. У тебя нет тех качеств, за которые можно было бы убить.
Причмокивает.
— Или, может, это что-то ностальгичное…
— Ностальгичное?
— Как будто я такое уже видел, — хмыкает. — Не отчаивайся. Я тебя не брошу. Я уже говорил, ты весьма забавная. Я не люблю бросать тех, кто развлекает меня пусть даже… скажем, ты не входишь в число людей, на которых я обычно заглядываюсь.
— Надеюсь ты не про внешность.
— Увидим через пару лет.
Подмигивает. Фугецу хочет изобразить тошноту, но стойко держится.
В эту секунду Белеранте сдвигается со своего места у стены и, неожиданно, делает шаг вперед. К ней. Так быстро, что у Фугецу на мгновение захватывает дух — слишком рядом. От него пахнет приятно, каким-то дорогим одеколоном, в целом, ближе, она понимает, что он не вызывает у нее такого отвращения, как до этого. Наверное, просто сместились ценности. Раньше она была настроена враждебно, а сейчас…
Нэнчо напрягается, но Фугецу останавливает ее жестом. Она смотрит, как Белеранте опускается перед ней (она на кровати) на одно колено, настолько он высок. Их лица на одном уровне. Глаза у него светлые, легкого золотистого оттенка. Словно янтарь. Очень странное сочетание.
Когда он протягивает к ней руку, Фугецу мгновенно вспыхивает. Ее не касались никто, кроме служанок, семьи и друзей. Не кто-то настолько незнакомый. Она дрожит, чувствуя, как его пальцы все ближе и ближе, пока, вдруг, он не хватает что-то и не резко поднимается. В пальцах у него… пусто? Но взгляд Нэнчо устремлен прямо туда.
Некоторое время Белеранте вертит нечто в руках.
— Ты видела это? — обращается он к Нэнчо, и та, неожиданно холодным стальным тоном, как машина, произносит:
— Да. Это хацу солдата Бенджамина.
— Почему не уничтожила?
— Он не подходит близко из-за твоего присутствия. Эффективней ловить на живца.
У Фугецу отличает кровь от лица. Ну да. Как она забывает. Нэнчо — не ее сестра, это просто зверь из ауры, который имитирует ее поведение. Логично, что оперирует он другими понятиями, в которые входит исключительно устранение опасностей. Не более.
Белеранте так щелкает пальцами, будто что-то лопает. Ту вещь, невидимую. Скашивает взгляд на дверь и цокает недовольно.
— Юшохи понял, что его раскрыли. Думаю, на его место возьмут кого-то другого.
— Рихана? — осведомляется Нэнчо. Скорее всего она знает всех, кто пытался ей угрожать.
— Я бы сказал, скорее Юрикова, — разводит руки в стороны, словно это очевидно. — Сейчас внимание парочки солдат Бенджамина будет на мне, а не на тебе или твоей сестрице. Они пошлют кого-то, чтобы погасить мое внимание. С Юриковым мы уже знакомы, так что… Выбор очевиден.
Белеранте болтает еще, рассуждая о возможных действиях Юшохи, о том, что убивать его сейчас неразумно — привлечет лишь больше внимания от Бенджамина, еще и еще… Но Фугецу его не слушает. Она сверлит взглядом стену и пытается осознать, что только что произошло. Ее пытались убить — по-настоящему, человек. Это не странные ограничения ритуала, слишком таинственные для осознанной злости.
Но человек. Которому она ничего не сделала.
От этого в глотке становится совсем сухо. Голова кружится. Фугецу видит, как говорят Нэнчо с Белеранте, но не может разобрать ни единого слова, потому как в ее ушах — только гул. Бам, бам, бам — сердце пропускает удар. Ей тошно; хочется пойти к этому Юшохи и высказаться, но…
Тому — все равно. Как и всем.
Никому нет дела.
Прижимая ладони ко рту, Фугецу чувствует — сейчас вырвет. Ужасное ощущение. Она стрелой слетает вниз, сопровождаемая взглядами, но места, куда выплюнуть завтрак нет — лишь несчастная ваза для икебаны. Особо не развернешься, поэтому Фугецу тянется к ней…
— Фуу-тян! — у Нэнчо глаза на лоб лезут. — Ты что такое творишь, совсем из ума выжила? Положи вазу на место!
Белеранте же наблюдает за этим с нескрываемым смехом. Даже не пытается помочь, лишь улыбается, пока Фугецу корячится над дурацкой вазой, а рядом с ней носится Нэнчо. Засранец, зло думает она. Еще и смеется.
Но, вместе с этим… Страшно подумать, что было бы, не окажись его рядом.
Одна мысль об этом вынуждает ее склониться над вазой еще раз, пока на фоне визжит Нэнчо:
— Фуу-тян, это просто супер мега отвратительно!!
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Некоторое время Гон смотрит на Фугецу подозрительным взглядом. Ему странно думать, что при всем описанном она испытывает к Хисоке настолько теплые чувства, чтобы отправляться за ним даже в Метеор, но сейчас его волнует отнюдь не это.
Его забавляет рассказ. Он бы сказал, что это совсем не в духе Хисоки, но Хисока (если хочет) способен творить что угодно. Остров Жадности это доказывает лучше всего, особенно те две недели тренировок перед Рейзором. Он не может понять, чего именно такого тот увидел в Фугецу… Но, опять же, может, он чует в ней потенциал? Просто соврал, чтобы не заниматься тренировками.
Некоторое время он кокетливо потирает пальчиком скатерть. Затем поднимает взгляд.
— То есть, самым запоминающимся моментом между вами было то, как ты наблевала в горшок?
Когда волосы у Фугецу от гнева и еще каких-то потайных чувств встают дыбом, а Реджи и Бахем погружают лицо в ладонь (натерпелись еще от Хисоки), Гон лишь невинно улыбается.
Шалость удалась.
Chapter 4: ЦЕЙТНОТ: особенности открытия коробок пандоры
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Порт, куда они пребывают, носит название Амдастер. Граница Глэм Газ Лэнда. Известный своими борделями, игровыми салонами и прочими местами, где можно на грани дозволенного потратить деньги, это место — последний рубеж цивилизации перед безымянной пустыней, следом за которой — Метеор. Даже издали они видят нефтяные вышки, и Гон размышляет, как никакое правительство не отхватило себе территорию за, с учетом, сколько денег тут можно сделать. Впрочем, зная, сколько выходцев из этой мусорной земли в правительствах… Скорее даже логично.
Корабль неторопливо пришвартовывается к берегу. Пока Реджи с Бахемом что-то долго и нудно обсуждают с владельцами порта, Гон сидит на носу и шумно вдыхает носом воздух. Здесь пахнет иначе, не как дома: нет того слегка солоноватого привкуса на губах, скорее воняет чем-то похожим на тухлые яйца. Запах газа. Несмотря на славу города развлечений, Амдастер — все еще важная зона добычи ресурсов, и шахтеры тут такие же важные граждане, как и секс-работники.
Небо над головой серое, словно шум на телевизоре.
Позади раздаются шаги.
— О чем думаешь?
Фугецу ходит неожиданно тихо для человека, который не знает нэн или не родился в семье наемных убийц.
На ней какое-то черное платье и длинные сапоги, к счастью, на плоской подошве. Она выглядит не так торжественно, как настоящая принцесса, но от нее все еще разит благородным происхождением. Гон задумывается, не создаст ли это им проблем в Метеоре, но потом отмахивается. Если что, придумают какую-нибудь отмазку. В крайнем случае устроит старую добрую драку.
Пожимает плечами.
— Да так. Странно это все.
— Что — странно?
— Не знаю, что я так с бухты-барахты бросаюсь на поиски Хисоки? Да не один, а с настоящей принцессой. Знаешь, я много всякого странного видел и делал, но пока что это самая большая странность из всех!
Фугецу чуть задумывается.
— Вы были хорошими друзьями? С Белеранте… С Хисокой.
— Я бы не сказал, что мы были «друзьями»…
Гон неожиданно задумывается.
Да, они с Хисокой — не друзья. Скорее… Вынужденные компаньоны? Сначала тот помог ему на экзамене исключительно ради своих целей, потом произошла встреча на Небесной Арене, где Хисока сам его догнал и спланировал все так, чтобы они встретились, а сам Гон не стал одной из множества жертв первого знакомства с нэн. Потом были множественные махинации с «Пауками», и, наконец, Остров Жадности, где тот ему помог. Вполне добровольно. И даже сказанул то странное, что-то про командную работу… Этот момент накрепко отпечатывается в сознании Гона, потому что это совсем не в духе Хисоки.
Черт, надо было позвать его на муравьиную охоту. Ему бы понравилось. Это дало бы им еще одного сильного бойца. Прошлое не исправить, но вообразить, как Хисока видит Стражей и вновь впадает в свое странное состояние… Да, весьма легко.
Но только последнее можно было назвать по-настоящему дружеским. Остров Жадности. В остальных случаях Хисока вполне себе мог его убить.
Не то, что Гона это правда так сильно заботит, но…
Но ему нравится Хисока. И он нравится Хисоке тоже. Это не дружеская симпатия, скорее шкурный интерес. Но им определенно весело вдвоем, если Хисока вообще способен понять концепцию «веселиться», не связанную с убийствами. Для Гона это весьма важный человек. Потому что большая часть довольно глобальных событий в его жизни началась с Хисоки. Как ни крути, но в числе его знакомых так близко к Киллуа, Леорио и Курапике подбирается только он (не считая, конечно же, Кайто; но Кайто — скорее родительская фигура, а не приятель).
— Он меня просто манит! — заключает он.
Фугецу странно на него смотрит.
— Ну, типа, как энигма… Знаешь, как огромная загадка.
— Как сундук Пандоры, — задумчиво хмыкает.
— Думаю, можно сказать и так. Но мне нравится Хисока. И мы часто общались. Так что, думаю, в какой-то степени нас можно так назвать. Друзьями…
Слово «друзья» в сочетании с Хисокой странно катается на языке.
Но Гону нравится этот привкус. Как приключение. Если в деле замешан Хисока, то это грозит кучей головной боли и уймой увлекательных событий. Что-то вроде константы.
— Ты видела его лицо? Настоящее?
Фугецу медленно кивает.
— Когда мы… были на нижних уровнях. Во время хаоса. Он увидел того человека с тату на лбу… И его лицо исказилось. Стало более… — закусывает губу. — Юным? С хищным выражением.
— Если он был похож на лисицу, то это он.
Вспоминается ранняя аналогия про белку.
— Знаешь, может и хорошо, что я видела его так мало, — Фугецу пожимает плечами. — А то знаешь? Как это случилось бы… Влюбилась бы, и…
— Да ты и так по нему сохнешь.
— Я не сохну!
— Сохнешь, — с видом знатока, разбившего множество женских сердец, замечает Гон. — Нет ничего плохого. Мито-сан читала такие книжки, где юная героиня влюбляется в старшего мужчину, и…
— Тогда, — мстительно перебивает его Фугецу, — ты тоже по нему сохнешь. По глазам видно.
Сначала Гон хочет возразить, потому что считает это глупостью и недоразумением, но потом произносит задумчивое «хм». Сохнет ли он по Хисоке… Ну, ему нравится Хисока. Это очевидно. В Гона постоянно влюбляются странные люди, поэтому он не удивится, если туда входит и тот. Но сам он…
Честно говоря, Гон не то, чтобы особо большой эксперт в любви. Да, он знает, как очаровать даму; свидания с Палм лучшее тому подтверждение. Но сам он не может сказать, что вот кого-то прямо любит. Сердце не дрожит, в животе ничего не крутит, он просто чувствует себя с кем-то комфортнее, чем с другими. Но любовь…
Хотя нет, пожалуй, он все же чувствует нечто похожее, когда находится рядом с Хисокой. Но не из-за любви точно — просто тот может убить его одним взмахом руки. Но это так волнующе! Думать о том, что они прошли вместе, и как когда-нибудь Гон достигнет своего реванша! Так что нельзя ничего исключать!
Это он и сообщает Фугецу. Та временно эволюционирует в свою сестру.
— Это наитупейший аргумент. А я тоже не самая яркая лампочка в холодильнике.
— Да ладно, какая разница? — Гон бесстыдно пожимает плечами. — Все равно мы с тобой преследуем разные цели. То, как ты это назовешь — вообще не важно.
Некоторое время он прислушивается к болтовне Бахема в рубке.
Дует легкий ветер. Одежда Фугецу шуршит. Где-то плещется рыба.
В воздухе пахнет близящимся приключением.
Невольно он облизывает губы. Хорошо бы после этого отправится на Темный Континент. К неизведанным видам, руинам и артефактам. Но для этого надо вернуть нэн… А прежде чем пускаться в длительные странствия сначала нужно сделать все домашнее задание… То есть, конечно же, спасти Хисоку. На мнение директоров школы, к подчинению которых относится Китовый Остров, Гону все равно, но если «Пауки» возьмутся всерьез, то даже Хисока когда-нибудь сдастся.
А Гону этого очень не хочется.
Он поднимается на ноги и деловито отряхивается. Затем с подозрением глядит на Фугецу.
— Собрала вещи? Нет смысла торчать тут у всех на виду. А то слухи доберутся до Метеора, и прощай наше прикрытие, — когда он видит довольную ухмылку Фугецу, то подозрительно щурит глаза. — Признавайся. Сколько чемоданов?
— Гон, ты тупица, — искренне сетует она. — Я обожала путешествия в горы, понятное дело, что я не возьму с собой кучу шмоток. Рюкзак и все.
— А на Китовом острове…
— Кто знал, что там такая деревня?!
Действительно.
Некоторое время они вдвоем разглядывают горизонт.
Там — пустыня. Пересечешь ее и окажешься в Метеоре. Гону не страшно пробираться в логово зверя, но сейчас, отчего-то, чуть волнительно. Никогда не знаешь, что принесет с собой приключение. Тем более, связанное с Хисокой. Сможет ли он договориться с «Пауками»? Или все бессмысленно? Он искренне сомневается, что будет способен уговорить их его отпустить… Но попытаться всегда стоит. Если Хисока искренне не хочет умирать — как Кайто — наверняка найдет способ схитрить и выиграть у смерти вновь.
Затем смотрит на часы. Тик-ток. Скоро должен прибыть оставшийся гость путешествия.
— Думаешь, у нас получится?
— Честно?
Они оба знают ответ. Вздыхают.
— Сэр Халкенбург сказал, что я просто даром трачу время…
— Но отпустил?
— Он добрый человек, — Фугецу жмет плечами. — И знает, как глупости помогают лучше понять картину.
— По-моему, он такой же псих, как и остальные твои родственнички, просто получше это скрывает.
Гон мало смыслит в Какине, но Мито-сан читала газеты. Заголовки так и пестрили о новом короле; как и статьями о его блистательной учебе и прочих достижениях. Сразу становится понятно, парень — полнейший псих, идеальных людей не существует. Вот, взять, его старший брат, Бенджамин. Тоже весь из себя. Но полный психопат. С Халкенбургом ситуация наверняка не лучше, просто ему пока есть, куда выпускать пар.
Он удивляется отсутствию какой-то внятной реакции о Фугецу. Ожидает возражений, речей о благородстве, но та замечает:
— В этой семье нормальных нет.
— Даже ты?
— Даже я.
Молчат, немного.
— Как думаешь, а Белеранте… ну, Хисока, он вообще… Э-э-э…
Сейчас будет глупенький вопрос о любови. Гон гарантирует.
— Если я выучу нэн, он во мне больше заинтересуется?
Ой.
— Я не думаю, что так ты добьешься желаемого внимания, — искренне признается Гон. — Иначе он попытается тебя убить. Как меня. Но мы, вроде как, друзья. А с тобой все гораздо более скользко. Да и не думаю, что в тебе так много потенциала. Извини, — фыркает. — Ты не чудила, как я или кто-то из моих приятелей.
— Тогда я искренне не понимаю, почему он меня спас.
Да уж, загадка на миллион дженни. Действительно, зачем? Но Хисока — все еще энигма, поэтому бессмысленно гадать. Проще прямо спросить, как тогда, на Острове Жадности. Чего голову ломать?
Через какое-то время они наконец покидают суденышко и встают на пирсе. За кораблем остаются следить Бахем и Реджи, как и ждать их дальнейших указаний — с собой они с Фуу, конечно же, берут радио, настроенную на выделенную частоту Какина. Далее следуют наставления: Гону подробно объясняется, чего он с принцессой делать нельзя, и тот начинает всерьез озадачиваться, а что же все-таки «льзя». Список настолько огромный, что, кажется, он нарушает пару пунктов просто стоя рядом с Фугецу.
Та бодро осматривается по сторонам. Затем щурится. Вместе с ней темнеют лицами и Бахем с Реджи.
— Посторонние?
Когда Гон озирается, на губах непроизвольно появляется широкая ухмылка. Он жестом останавливает уже достающих пистолеты телохранителей и бодро поясняет:
— Это мой друг! Он пойдет с нами, как… э-э-э… — сейчас главное сказануть убедительней. — Как дополнительная защита?
— Какая защита может быть от подростка?
Бесспорный аргумент, в самом деле.
Гон даже хочет ответить, сказануть эдакое, но не успевает: потому что Киллуа (кто ж еще) с заправским мастерством игрока в бейсбол швыряет в него какой-то камень. Не будь Гон Гоном, этот удар, возможно, расшиб бы ему череп и угробил, но он просто валит его на землю в забавной позе и заставляет прокатиться вперед с диким воплем. Раздается громкий победный смех. Киллуа явно в экстазе, вот жопошник.
Когда валяться на земле надоедает, Гон поднимается; встает на четвереньки и хмуро (для солидности, так-то он рад) косится на Киллуа. Тот, конечно же, вместе с Аллукой, с гордым видом пожимает всем руки. Экий профессионал. Осталось только визитки разда… это что действительно визитки?
Киллуа выглядит… старше. Не прямо сильно, но вытягивается, прилично выше Гона. Лицо теряет детскую округлость, он больше походит на своего отца, но взгляд все такой же кошачий, хитрый, а на голове неизменная нечесаная солома. Аллука на его фоне меняется не так сильно, но она тоже вытягивается. На то они и родственнички.
Когда обмен любезностями прекращается, Гон прямо смотрит на Реджи. И Бахема. Многозначительно. Те понимают все без слов.
— Короче, он Золдик. И она тоже. Уй-й-й… Не мог что ли бросать осторожнее, дурила?!
— Единственный дурила, — с гордостью откликается Киллуа, — тут только ты.
Невыносимый дурила!
Проносите легкое «о-о-о», что-то почти восхищенное.
— Золдик? — на лице Фугецу, однако, мелькает тень. — Прости, Гон, но я вынуждена отказаться от услуг твоего друга. Настоящего Золдика мой бюджет уже не потянет. Тем более двоих.
— Не беспокойся, — Киллуа все это время пытается просверлить в Гоне дыру взглядом. Умей он, но, пожалуй, сейчас вместо головы у того было бы мокрое место. Голос так и сочится ядом: — Я тут на добровольных началах. Кто-то же должен следить за этим природным бедствием. А то моргнешь — и очередной Восточный Горуто падет. Все издержки можешь вычесть из бюджета этого дурилы.
— Я не дурила!
Аллука помогает подняться. Хлопает по плечу с жутко печальным видом. С таким обыкновенно зачитывают новость о неизлечимой болезни.
— Еще какой дурила.
Предательство!..
Но аргумент убойный — настоящий Золдик. Видимо, Киллуа выглядит настолько убедительно, что Реджи и Бахем не особо долго что-то там подозревают. Устраивают теперь и ему лекцию о том, что льзя, а что нельзя, Киллуа явно их не слушает…
Честно говоря, их повторную встречу Гон представляет себе более драматично. Что-то с объятиями, дурацким смехом, может, болтовней о том, что случилось. Сплетни! Но, выходит, они почти сразу приступают к делу… Может, конечно, потом успеют, но первое впечатление странное. Впрочем, так даже лучше? Гону не нравятся особо сопливые моменты. Это скучно. А так похоже, будто они и вовсе не расставались.
Фугецу, видимо, немного смущена, но присутствие Аллуки ее явно успокаивает. Они о чем-то шепчутся, и Гон понимает, что, пожалуй, да: чего-то такого ей и не хватало. Ровесницы рядом. Нужда часто приходит лишь после потери. Как у него с нэн.
Шумно втягивает воздух носом…
Следом — слезливые прощания. Видимо, эти двое, телохранители, и правда заботятся о Фугецу, а не просто выполняют свой долг. Странное зрелище. Они окружают принцессу и что-то бормочут, слышатся шмыги и плаксивые голоса; даже слышно упоминания «Кита». Та резня на многом оставила свой след. Фугецу неловко улыбается, но ее это все скорее веселит. Странно думать, что и ее начала менять встреча с Хисокой…
Он хуже макгаффина, в самом деле.
От мыслей Гона отвлекает тычок в бок. Рядом приседает Киллуа, заговорщически поглядывает.
— Ну признавайся, — шепчет, — как умудрился?
— Она сама приплыла, — Гон жмет плечами. — Я тут вроде как по найму. Не моя инициатива даже.
— Вы — больные фанатики, слышишь? Нашли чего, слюни пускать по маньяку.
Опять плечами жмак-жмак. Ну да, так и есть. А что делать-то?
— Я бы сказал «плюнуть на этого психа»… Но кого я обманываю. Ты же не плюнешь. Ты же дурила. Не могу поверить! — заламывает руки. — Что бы ты делал без такого хорошего друга, как я? Делал бы все в одиночку? И без нэн! Гон, честно. Я теперь понимаю, все-все понимаю, — что там этот придурок понимает, блин! — Вы с Хисокой — одного поля ягоды. У вас ноль мозгов. Ты не обижайся, но это факт. Я сначала думал, что он хоть как-то соображает, но это фиаско с Реданом доказало, что ничерта. Такой же импульсивный, как и ты.
Гону кажется странным, что Киллуа понимает это только сейчас.
Это было очевидно примерно с первой их встречи. Что-то в нем — в этом странном далеком образе — казалось Гону смутно притягательным. Чем дольше он наблюдал за Хисокой, тем больше видел параллелей в каких-то мелких деталях: нежелание отказываться от ранения ради быстрой победы (на одном из этапов экзамена в Башне), четкое деление на «свой-чужой»… Какое лицо состроил Хисока, когда их с Киллуа приволокли в логово «Пауков» — да все же было очевидно!.. Да, Хисока хитрее, умнее. Но некоторые вещи он делает до глупого прямолинейно.
Как эта война с «Пауками».
Гон хорошо понимает, что это упрямство схоже с тем, как он когда-то рвался обратно в НЗЖ за Кайто; что привело к такому же фатальному результату. Но теперь Гон так не поступит. Теперь Гон знает, к чему может привести подобное. Что-то вроде урока, когда ты наступаешь на грабли пару раз и понимаешь, насколько это больно и бессмысленно.
Почему-то ему кажется, что Хисока свой урок не усвоит…
В этом они различаются.
Наверное, это потому, что у Гона есть друзья. Как Киллуа, Кайто… Чьи слова он усвоил. А Хисока ни за кого не держится.
И останавливать его некому.
— Я надеюсь, что дам ему по шее, как ты мне… ну, знаешь, во время вторжения в Горуто, — вздыхает. Следующая улыбка заставляет Киллуа подостыть. — И что это его успокоит. Не верю, но всегда стоит попробовать! Сумели же мы подружиться с тобой!
— Поражаюсь тому, как ты не теряешь веру в других. Ты и правда самый светлый человек, которого я знаю. А я знаком с Аллукой, между прочим.
Гон улыбается вновь.
— Ты же знаешь, что это чушь, — смеется он. — После шантажа Неферпитоу жизнью слепой девушки я едва ли лучше какой-нибудь мусорной крысы.
Chapter 5: ЦЕЙТНОТ: шоушенк
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Между Амдастером и Метеором лежит безымянная пустыня. Местные зовут ее «высохший океан», хотя, по мнению Гона, оно едва ли тянет на очень большое озеро.
Здесь жарко. Не так, что хочется хвататься за фляжку с водой каждые пять минут, но испарения газов и прочие прелести и остатки добычи полезных ископаемых и попытки перенаправить реки на лицо: духота тут знатная. К счастью, никто из них не жалуется; а вокруг ничего нет, поэтому путешествие обходится без приключений. Но молчать всю дорогу — весь тот день, что они идут — глупо, а потому они вчетвером обмениваются безобидными разговорами, пока, наконец, Гон не решает выведать у Фугецу остаток истории (или хотя бы солидную его часть). Та выглядит задумчивой, даже слегка растерянной, будто мысли поглощают ее целиком, и вопрос Гона, очевидно, заставляет ее вздрогнуть; но затем кивнуть. Воспоминания и рассказы — хороший метод обдумывания прошедшего. Такое, кажется, называют «методом утенка» — ты рассказываешь резиновой уточке перед собой что сделал и понимаешь, где ошибка. Конечно, обычно этот метод используют программисты, но Гон считает, что в обычной жизни работает весьма неплохо тоже.
— Это правда? — между делом бросает Киллуа. — Что там начался сущий пиздец?
На него тут же бросают неодобрительные взгляды. Ругаться — моветон. Это он от кого еще понабрался? Даже получает тычок от Аллуки в бок, в наказание, но и глазом не моргает. Хоть бы хны, вы посмотрите в эти бессовестные глаза.
Некоторое время Фугецу молчит, явно обдумывая, подходит ли настолько жесткое определение под указанные рамки. Затем, помедлив, все же кивает. Ага, настолько плохо.
— Не все дети нашего… отца были довольны своим положением, а потому решили взять войну за престол в свои руки. Удивительно, — криво ухмыляется. — Я бы многое отдала за то, чтобы не участвовать. А Морена решила, что это ниже ее достоинства. Хотя, может, она преследовала абсолютно другие цели. Я не знаю. Я не знаю…
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Фугецу знает лишь то, что Морена Прудо и подчиненная ей свора мастерски расправляется с охраной уровней и вторгается на верхние ярусы «Кита». Охотников среди тех людей нет, это подчиненные Бенджамина, но нэн владеют они не на уровне получивших свой дар благодаря хацу Морены — и потому быстро гибнут. Словно волчья свора, толпа снизу, поддерживаемая и прочими бедняками, жаждущими крови, вторгается на верхнюю палубу, крошечный корабль, болтающийся во внутреннем бассейне «Кита». Фугецу не знает, что конкретно там происходит, но ей и не хочется, откровенно так говоря: впечатлений от «охранной системы» ритуала хватает на всю жизнь, а там ничего такого сложного.
Но яхта, на которой заседают принцы, тоже не самого крохотного размера — если только в сравнении с «Китом» — а потому им требуется время, чтобы расправиться с охотниками внутри, как и солдатами Бенджамина более высокого ранга. Тот явно только рад поучаствовать в бойне, а потому всех солдат из охраны принцев отзывают, включая Юрикова, который после своего назначения успевает поругаться с Белеранте и перемыть с ним косточки Курапике. Где-то внизу начинается откровенная резня.
Видимо, это как-то ломает ритуал. Фугецу не знает, но в этом уверен Белеранте. Они сидят в ее комнате, мать за стенами срочно пакует вещи, охрана готовится к обороне (или мгновенному перебросу к Марьяму, до которого добраться можно лишь какими-то замысловатыми путями, зависящими от отношения самого принца к тебе), но сама Фуу может лишь настороженно наблюдать за тем, как Белеранте шагом вымеряет комнату. Что-то в воздухе не так. Странное липкое ощущение, покалывающее кожу. Ей страшно смотреть на охотника, потому что в эти секунды он напоминает хищника, готовящегося к броску. Честно говоря, она бы с радостью сбежала прочь, в комнату, но мать строго-настрого запрещает Белеранте от нее отходить, аргументируя это тем, что уже потеряла одну дочь, и вторая должна выжить любой ценой.
Белеранте в ответ на это лишь ехидно посмеивается.
Нэнчо пристально наблюдает за ним, но не двигается. Видимо, настороже. Он союзник, но от него веет опасностью; но пока не нападает. Вероятно, ей передается волнение и самой Фугецу, как и доверие к Белеранте. Она все еще не знает, что к нему чувствовать… особенно после того, как он видел, как ее вырвало в вазу. Сущий позор, а не зрелище.
— Почему ты так думаешь? — интересуется она. Про ритуал, конечно же.
Наконец, Белеранте останавливается.
Его взгляд опускается на Фугецу. На губах у него играет жутко торжественная ухмылка, и голосом, словно это до боли очевидно (видимо, это и правда так; однако он все равно находит терпение ей это пояснить) он роняет:
— Когда разрушается настолько грандиозная нэн-система, это чувствуется. Как если дирижабль очень резко поднимется в воздух, и у тебя заложит уши. Чем-то похоже на турбулентность. Это сложно почувствовать, не владея нэн, но… — резко переводит взгляд назад, пока на лице пропадает улыбка. — Скажем, я это заметил. И, думаю, парочка других людей тоже, включая твоего самого старшего брата.
— Сэр Бенджамин?
— Он с таким рвением бросился на чистку… Сомнительно, что его интересует только сохранение порядка, — на устах у Белеранте мелькает плотоядная ухмылка. — Скорее кое-кто просто очень сильно хочет выпустить пар, а тут такой солидный повод. Не сомневаюсь, что он воспользуется этим, чтобы устранить парочку самых опасных конкурентов.
Почему-то такое гнусное использование вторжения с нижних уровней ради очередного братоубийства совершенно не удивляет Фугецу. Видимо, это и есть «смирение» — она просто свыкается с мыслью, что для сэра Бенджамина и прочих принцев первого эшелона это скорее нормально.
Сучит ногами и откидывается назад. Потолки тут белоснежные, украшенные вычурными рисунками у плинтусов, и Фугецу становится тошно от этого лоска. Она готова променять всю эту роскошь на то, чтобы жить нормальной и спокойной жизнью вдали от такого глупого метода престолонаследия. В юности ее всегда удивлял тот факт, что королем становится не самый старший принц, это было логично — если бы престол перешел Бенджамину. Но теперь она видит, почему. И знает, отчего не всегда эта «странность» соблюдалась. Банально: у старших принцев больше времени на подготовку к столь чарующему моменту убийства собственных родственников. Бенджамин — генерал армии, у Жан Ли, Церредриха и Лузуруса на поводке мафия, Тубеппа — ученый с собственной базой смертоносных вирусов… и так далее.
А что есть у Фугецу? Даже Белеранте изначально работал не на нее.
— А ты? — она резко скашивает взгляд. — Тоже хотел бы?
— Хотел что?
— Броситься туда. Выпустить пар.
Они смотрят друг на друга. Пристально.
Ей кажется, что она знает ответ. Нет смысла задавать эти бессмысленные вопросы. В конце концов, от Белеранте она именно этого и ожидает — ауры, схожей со старшими принцами. После их знакомства… ей кажется, она начинает потихоньку понимать, как именно он мыслит. В конце концов, он — охотник, а значит, не скован рамками «нормальности» и морали. Если бы он захотел, то убил бы Юшохи в тот же день.
Но он не стал.
Губ Белеранте вновь касается любезная улыбка.
— Может быть. Но сейчас это не входит в мои обязательства. Иначе, как я защищу тебя? — разводит руки в стороны и вздыхает с таким видом, будто это ему в тягость, но обязанности есть обязанности. — Сейчас это важнее даже самых интересных схваток там внизу.
— Ты и правда хочешь меня защитить?
— Что за глупый вопрос? — теперь он выглядит озадаченным. Голос звучит жестко. — Конечно. Я хочу спасти как можно больше принцев. Не вижу смысла обычным детям страдать за чьи-то амбиции.
Но Фугецу искренне не понимает.
Дело не в банальной вежливости. Как с тем стариком, что в первый побег помогал им с Качо. Просто так никто не будет рисковать жизнью, даже охотники, будь они эгоистичны хоть куда. Должна быть какая-то Причина, по которой Белеранте так глупо разбрасывается собственной жизнью ради какой-то малознакомой девочки. Он не выглядит как человек, что будет вытворять подобное просто так. Точнее… да, но преследуя выгоду.
— Но почему тебе не все равно?
— Вообще-то, я на это уже отвечал. А что, теперь банальное сочувствие считается странным?
Впрочем, его явно веселят подобные расспросы. Белеранте еще раз оглядывается назад, на дверь, словно проверяя что-то, а затем делает несколько быстрых шагов к ней. В глазах плящут азартные огоньки. Сейчас он либо сделает что-то очень глупое, либо скажет — может, даже ужасно пошутит. И тогда Фугецу огреет его подушкой. Ее пальцы уже сжимают наволочку в готовности швырнуть ее в чужую наглую морду, однако Белеранте опускается перед ней на колени и еще раз бросает быстрый взгляд назад.
Теперь в нем заговорщические нотки.
— Твой нэн-зверь еще функционирует?
— Нэнчо? — Фугецу озадачена. Та же сидит рядом.
Белеранте излишне драматично закатывает глаза, о боги, какой выпендрежник.
— Я про твою телепортацию. Если я дам тебе координаты, сможешь открыть?
Так вот в чем состоит его коварный план.
Выслушивает описание места, примерно воображает себе его и закрывает глаза. Опыт в использовании «Червя» у нее есть, в конце концов, они с Качо готовили побег, и ей нужно было выполнить все без сучка и задоринки. Но то и дело ее голову посещают отвлеченные мысли: а пролезет ли он вообще в тоннель, если захочет ее сопроводить? И захочет ли? А они там не застрянут? Там же тесно…
С каждой такой мыслью ее уши предательски краснеют все больше. И вспыхивают, словно внезапное аварийное освещение, когда прямо над ними сладко тянется:
— О чем это ты таком там думаешь, маленькая извращенка?
— Я не маленькая!.. — давится она от неожиданности и раскрывает глаза.
— Ага, значит, самая большая в мире извращенка. Понял, понял.
Этот гад даже не скрывает ухмылки. Метательный снаряд из подушки летит ему прямо в лицо, и Белеранте со смехом перехватывает ее и уже хочет швырнуть назад, но они оба замирают, когда под дверью начинается возня. Однако, никто не входит. Хорошо.
Дверь «Червя» висит рядом, дожидаясь, пока ее откроют. Резким жестом, даже не скрывая желания дать кому-то по шее — впервые ее так сильно выводят из себя, Белеранте просто мастак вынуждать ее отвлекаться от горестных мыслей своим клоунским поведением — Фугецу указывает на нее и шипит, словно змея:
— Милости прошу.
— Дамы вперед, — отзывается.
— Просто признай, что ты хочешь идти сзади потому, что ты тоже извращенец.
— «Тоже», да?
Это уже ты, Фугецу. Это уже ты оплошала. Сиди и чувствуй вину за то, что тебя умудрились подколоть. Боже, видела бы это мама, пришла бы в полный ужас и выдворила бы Белеранте за дверь в ту же секунду. Хорошо, что эти маленькие безумные интеракции обходятся без чужого внимания. Лишь Нэнчо смотрит на них с таким видом, будто это наиболее глупая сцена, которую она видела за свою не столь уж и продолжительную жизнь… Пожалуй, так оно и есть. До этой минуты ничего более глупого тут не случалось.
— Я поняла, — Нэнчо разводит руки. — Ползу первой. Фуу-тян, будь душенькой, иди за мной. Ты хотя бы в брюках, а не в юбке.
Очередное хе-хе со стороны.
— Я искренне прошу прощения, — голос Белеранте так и сквозит фальшивой скорбью, — но настолько юные особы меня не интересуют от слова совсем. Видишь ли, если уж и смотреть на кого-то, то на фигуристого, а не похожего на глисту, — от такого Фугецу теряет дар речи. Вот это наглость! — Но ты не отчаивайся, правда! Это абсолютно нормально, когда юная нимфетка влюбляется в старшего мужчину, все дела, тем более такого красавца, как я, — вздыхает, вновь хихикая. — Правда вот к тебе я честное слово ничего сильнее дружеской симпатии не испытываю. Ты себя-то видела? Плоская, кошмар. Я, если, значит-с, ночь захочу с тобой провести, куда тыкаться лицом буду, в ребра? Уж извини, у меня и так проблемы с носом, усугублять не хочется.
Сказать, что Фугецу ошеломлена (хотя, пожалуй, тут больше подойдет непристойное и грубое слово «ахуевание») — не сказать ничего. Вся эта речь настолько сильно пропитана сарказмом, что она не уверена, что чувствовать. Наорать на него за наглость? Вообще-то, она представитель королевской крови, и с такими грязными шутками к ней обращаться не принято. Или просто принять это как подтверждение диагноза «полный идиот»? Боже, почему он такой олух. Нет слов просто. Даже Нэнчо меняется в лице, и выражение высокомерного презрения тут же ломается под натиском искреннего шока.
Несколько секунд Фугецу думает, наорать ли на него сейчас или потом и решает совместить — то есть, орать еще и в тоннеле. Лицо ее приобретает слегка пунцовый оттенок, и, крепко сжав зубы, она рычит — буквально:
— Полезай в эту сраную дверь.
— Какие мы грозные! Так держать, вот это настрой! — Белеранте даже бровью не ведет. Ухмыляется. — Мне нравится. Оставайся в таком расположении духа. Если бы я увидел тебя сейчас, то, на месте условного Бенджамина, слинял бы подальше как можно скорее.
Интересно, что будет, если она его укусит?
— Надо собраться, — отрезает она, и ухмылка с лица Белеранте мгновенно испаряется.
— Не трать время. Только будешь жалеть, если что-то там потеряешь. Чем невзрачней ты будешь там выглядеть, тем лучше. Мы тут скрываемся и организовываем побег, вообще-то. Дело чрезвычайной важности. Как в том фильме с Хоши Морро, «В поисках изумрудного черепа». Знаешь? Который про поиск сокровищ и прочую чушь.
На секунду Фугецу стопорится. Затем резко опускает взгляд.
— Ты смотришь спагетти-вестерны?
— Шедевр кинематографа, вообще-то.
Говорит настолько искренне, что можно поразиться.
— Хорошо… Допустим, — она сама же, однако, не о фильме. — Но ты не боишься? Что нас будут искать? Если тебя поймают, то казнят. Тот охотник, что помог нам ранее…
Ей не хочется думать о том, что он убил себя лишь ради неуспешной попытки, унесшей с собой жизнь еще и Качо. В горле сразу ком. Но Белеранте даже не меняет выражения лица. Лишь криво ухмыляется, почти зловеще, чтобы потом простецким тоном заметить:
— Я не боюсь. Я спасаю тебя. Пусть поймают, если захотят.
— И ты уверен, что на нижних палубах будет безопасней?
— Я знаю, что там безопаснее, — тоном, не терпящим возражений. — Вся шваль сбежалась сюда. Никто не будет искать тебя там. Плюс, скажем… — уже слегка кокетливо, — это был один из планов по спасению, которые мы разработали с судебным отделом. Тем интересным юношей в очках… Точнее он разрабатывал, а я усиленно делал вид, что очень внимательно слушаю. Эй, ты лезть собираешься?
Все уже продумали.
Может, так даже хорошо. Значит, мать не должна будет волноваться. Плюс это наверняка даст послабление Белеранте, если их поймают и все вернется на круги своя. Да и он звучит уверенно, так, будто уж точно не дастся в руки. Помедлив, Фугецу кивает — замечательно, в самом-то деле, и бросает взгляд на распахнутую дверь «Червя». Затем, со вздохом, начинает залезать внутрь, но на секунду замирает и с прищуром глядит на Белеранте.
— Почему именно этот ярус? Почему не комната Марьяма? Там тоже безопасно.
— Потому что, — весьма глубокомысленно изрекает Белеранте с видом человека, который не хочет отвечать на глупые вопросы умно.
Он даже лицо кривит, дескать, ползи-ползи, кумушка, время — мертвые дети.
Фугецу щурит глаза еще сильнее.
— Ты там что-то ищешь, верно? Кого-то.
Молчание многозначительно, но Белеранте вскидывает бровь, будто и правда не понимает.
— Кто это? Твой друг?
— Ну, мой друг там тоже есть, правда он сам так не думает, — посмеивается так, будто этот самый друг пообещал свернуть ему шею в самом неэстетичном виде. Улыбается, опять любезно. Поторапливает жестом: — Ну все, все. Ползи и покоряй вершины, принцесса!.. Ух, в голове это звучало лучше.
Каким образом можно покорить вершины ползком?!
Она скрывается в «Черве» и чувствует, как к нему подступает Белеранте. Ощупывает край, проверяя. Но пространства внутри становится больше, это факт. Видимо, подсознательно нэн-зверь подстраивается под желания Фугецу, и она искренне рада, что Белеранте не придется протискиваться. Хотя зрелище было бы отпадное.
Она ползет вперед и, со вздохом, бросает назад:
— Ну давай, давай, пошути еще, я знаю, ты этого хочешь.
— У меня есть честь. И я не буду шутить парад шуток, плоских, как твоя задница.
Она его задушит. Лично.
Некоторое время они следуют вперед молча. Видимо, место и правда далеко, раз на это требуется столько времени. Силы начинают потихоньку уходить, Фугецу чувствует усталость, как слипаются глаза, но она не дает себе ни секунды передышки. Потом, как доберутся. У нее будет возможность. Раз на корабле начался хаос, у них получится. Выхода нет. Она будет жить, продолжать, ради Качо и себя. Но в особенности — ради Качо. Да. Так будет правильно.
— Тебе нравится? — вдруг раздается позади.
— Твои шутки? Уволь.
— Эй, мои шутки превосходны, — опять посмеивается. — Но я спрашиваю о том, нравится ли тебе играть роль своей сестры. С этим острым язычком и решимостью… Прошлая ты была не такой, насколько я знаю.
Нет. Не нравится. Но Фугецу молчит, потому как только она озвучит это, весь ее образ сломается, и она вновь станет бесполезной глупой принцессой, чьей судьбой будет стать новой жертвой своих братьев и сестер. Как Момозе. Момозе сдалась, а потому умерла. Ей так нельзя.
— Это сложная и ответственная задача. Не каждому под силу отринуть свое собственное «я» и принять чужое…
Голос Белеранте звучит далеко, задумчиво. Словно он вспоминает о чем-то далеком, давно ушедшем.
— Стать тем человеком, которому ты обязан стольким.
Молчание.
— Погоди. Позволь полюбопытствовать, твой нэн-зверь — это детская игрушка с тоннелями?..
Поначалу Фугецу медлит, но соглашается. Сейчас он опять глупо пошутит, да?
— Зачем же? — Белеранте фыркает. Судя по звуку, останавливается, задумываясь. — Ты третий человек, чье хацу имитирует что-то из детства. Забавно, весьма забавно…
Его голос постепенно теряется в гудении нижнего яруса, который становится все ближе и ближе.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
«Стать человеком, которому ты стольким обязан».
Слыша это, Гон не сдерживает смешка.
Затем, его мысли обращаются к воспоминаниям о Кайто.
Chapter 6: ЦЕЙТНОТ: майор том, на связи центр управления
Notes:
(See the end of the chapter for notes.)
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Метеор — помойка.
То есть, именно этого Гон и ожидает, но все равно впадает в шок. Здесь грязно, на окраинах воняет, и спустя лишь пару секунд путешествия по городу он уже чувствует, как пара человек приценивается, можно ли у него что-то спереть. Всяких подозрительных личностей тут полно. И если он с Киллуа чувствует себя в таком окружении более-менее спокойно, то за Фугецу и Аллуку стоит поволноваться.
Впрочем, они интересуют зевак исключительно как одно из множества средств обогащения. Никому нет дела до чуть более роскошного одеяния принцессы Какина или выбивающихся из грязного серого окружения белоснежных волос Киллуа. Даже до того, что они еще дети. В конце концов, Метеор — помойка, и он принимает все, что ему дадут. Даже если это кто-то явно не входящий в изначальные его круги. Это заставляет Гона вернуться к мысли о том, что они собираются забрать Хисоку, у Редана, то есть — у Метеора. Не аукнется ли им это? С другой стороны, мстили в основном тем, кто наглел чрезмерно, а Гон планировал провести дело либо мирной болтовней — он был уверен, что пара человек в «Пауках» будет лишь рада избавиться от их главной головной боли за последнее время — либо сделать все по-тихому. С ним же Золдики, в конце концов. Аллука, вон, тоже уже что-то, да умеет.
Аллука… Киллуа говорит, что Наника больше не выполняет чужих пожеланий. Значит, если Гон попросит ее помочь Хисоке — сомнительно, что он легко отделается после столь близкого знакомства с мстительностью Редана — она откажет? С другой стороны, это же доброе дело. Киллуа к черту его пошлет с такой просьбой, однако. Надо обдумать, как это сделать. Как уговорить его. С другой стороны, он будет прав: потому что Хисока себе на уме и вряд ли учится на ошибках, и такая возможность обернется для всех огромной головной болью. Наника вряд ли поможет исправить всех тех тараканов, что скрываются у этого дурилы в башке.
Патовая ситуация!..
Метеор походит на спираль, полно самостроя, один лезет на другой. Мешанина стилей, разбитые дороги, постоянный ор — словно они на огромном нескончаемом базаре. В центре здания становятся выше, теснятся так узко, что где-то в душе скребется клаустрофобия. Он-то вольный ребенок гор и полей, а тут индустриальный узкий ад. О санитарных нормах тут слышал только приезжий, а потому в какой-то момент зрелище нарезаемого мяса прямо на улице перестает даже удивлять. Метеор в своем сердце напоминает город-крепость, узкий и неприступный.
Они вчетвером снимают тесный номер в одной из гостиниц в центре (чисто технически это комната на верхнем этаже одной из многоэтажок, стоящей вплотную к пятерке таких же (Гон может пожать руку человеку в соседнем окне, свободно)) — деньги им позволяют, а на центральных улицах все же немного безопасней, чем на периферии. Судя по лицу Фугецу, местечко так себе, но ночевки на улице делают свое дело — самому Гону как-то все равно. Он лишь со смехом смотрит на то, как брезгливо Фугецу осматривает дырявое одеяло, но потом возвращается мыслями к своей главной проблеме. Не Нанике и сто процентному будущему отказу Киллуа.
Как найти «Пауков» и Хисоку? Судя по всему, они должны быть в городе. Гон искренне сомневается, что они станут тащить того в какое-то другое место для своего длительного и тяжелого процесса наказания, проще делать это на подконтрольной им территории. Значит, они точно в Метеоре… Но город — огромен, а искать тут пусть даже таких весомых фигур проблематично. Конечно, он все еще может попросить Нанику…
— Я тебя убью! — бодро отзывается Киллуа из другой комнаты.
То есть, не вариант.
Но, все же, как их искать? Попробовать метод Наккла, ходить по улицам с постером и орать? Сработает, скорее всего. Нобунага к нему хорошо относится, вероятно, поржет и заговорит. Но Гону совсем не хочется привлекать внимание, на тот самый случай, если придется делать все тихо… Значит, надо что-то более умеренное? Нельзя же сказать Фугецу, что он ничего не может. На него, вообще-то, надеются. А еще платят. Он не специалист по поиску, у него нет особого хацу (да и вообще — нэн, если уж на то пошло), ему надо выбрать то, что выходит у него лучше всего. А если уж Гон не стратег и не гений, то, пожалуй…
На самом деле, эта идея приходит ему во время одной из прогулок по городу. Гон вместе с Киллуа шатается туда-сюда, в основном подслушивая и надеясь разузнать что-то о «Пауках» (он понимает, что прямые расспросы приведут не к самым приятным результатам, у Редана на такие вещи чуйка). Он замечает это краем глаза, просто как яркое пятно, но потом, как и любая любопытная сорока, легко покупающаяся на красивую обертку, приглядывается… Даже тормозит, отчего Киллуа замечает его странный интерес.
— Гон?
Он вскидывает бровь и затем скашивает взгляд в сторону, на предмет интереса. Вдвоем они рассматривают постер уже внимательней.
Простенький, черно-белый с яркими красными надписями. Карикатурно изображены бойцы. Крикливая надпись — про подпольные бои, зубодробительное (в прямом смысле) зрелище, прочее-прочее… Киллуа выглядит разочарованным. Вскидывает руку и цокает, легкомысленно:
— Ну и дрянь. Даже тут это популярно. Никогда не пойму, что люди находят в таком интересного. И ладно бы это как-то локально, но ты же помнишь эту сраную Небесную Арену. Да? Гон? — затем подозрительно щурит глаза. — А ну-ка сказал мне быстро, что тебе это не интересно, эй! Дурила! Ау, майор Том, прием? О боже… Нет. Эй! Черт возьми!
Паника Киллуа оправдана, потому что в голове Гона в эту секунду вращаются шестеренки, и именно это — гнусное использование собственного умения месить морды — он и оценивает. На самом деле, не такая уж и плохая идея. Слухи в таких местах растут, как грибы, плюс можно прославиться и привлечь внимание определенных людей, через которых уже… С каждым новым мгновением на лице Гона расплывается все более и более довольная ухмылка, когда как Киллуа — темнее тучи.
— Нет. Ты, блять, не пойдешь в подпольные бои. Решено, и точка.
— Ну Киллуа-а-а-а!
— Гон! — вспыхивает. — Это тупо! А еще опасно! Ты, конечно, синоним слабоумия и отваги в одном флаконе, но нет!
— Да почему! — Гон разочарованно причмокивает и косит взглядом на постер. — Денег у Фугецу тоже не вагон, надо как-то зарабатывать. А тут еще и разузнать всякое можно! Ты и так помогаешь мне с тем, что тебе не нравится! Если не даешь поболтать с Наникой, то других путей я и не вижу. Я тебе не крутой любитель заговаривать зубы, знаешь ли!
В ответ сопение.
Киллуа сомневается. Он явно понимает, почему Гон прав — а он прав, и точка! — но не готов принять поражение на таком поле. Некоторое время, словно хищник, бродит вокруг, зло рассматривает плакат, читает мелкий шрифт… Что-то про отказ страховки на травмы и возможную смерть. Ему это очень не очень, но, в конечном итоге, отсутствие выбора побеждает здравый смысл, и он вскидывает руки. Сдается.
— Я об этом пожалею!
— Да ладно, у нас все получится! Как на Небесной Арене!
— Уже жалею, — стонет. Потом грозно трясет пальцами. — Тут никакого «мы», Гон. Твоя инициатива, твои же проблемы.
— Но так мы заработаем больше денег! — пытается возразить Гон. Скулит: — Опять на попятную идешь?
— Не умничай, дурила, — Киллуа скрещивает руки на груди и мигом принимает выражение, за которым обязательно следует Длинная Важная Нотация (И, Вообще, Я Умнее). — Все просто, Гон. Я из Золдиков. Тут нас знают. То есть, кто-нибудь на улице вряд ли запомнит, но в таком мероприятии? Сразу же вычислят. Я и так согласился на твою тупую авантюру, но рисковать жизнью Аллуки и своей ради поиска одного психопата? Уволь. На такое я не соглашусь.
— Просто ты писечка.
— Я не писечка, — передразнивает его Киллуа и дает по затылку смачного такого леща. — Это называется здравомыслием. Это ты у нас персона с невыразительным лицом, а я, вообще-то, своего рода селебрити.
Гон смотрит на него, как на настоящего дурилу. Опускает обиду за оскорбление его вообще-то весьма даже неплохому лицу.
— Селебрити, да?
— Ага. Звезда.
— По-моему, ты бестолочь, а не звезда.
«Божественная Скорость» позволяет развить подзатыльникам Киллуа необычайного ускорения…
Пока Гон потирает шишку на затылке, размышляя о коварных планах мести, Киллуа срывает плакат и критично рассматривает его еще раз. Он до щепетильного аккуратно складывает его и сует в карман, выделяя места явки и записи, после чего оценивающе осматривает друга. Сейчас опять что-то ляпнет про лицо, как зуб дать.
— И как ты собираешься запомниться? Со своим невыразительным лицом?
Ага, он же говорит. Точнее думает.
Тут могло быть отступление на долгие раздумья о способе запомниться в толпе, но Гон, вообще-то, выступал на Небесной Арене, а еще у него эталонный пример, который за свои десять, кажется, боев за пару лет умудрился стать настоящей (а не фальшивой, как некоторые белобрысые умники тут) селебрити местного разлива. Все дело не в умении драться, даже. Главное — запомниться каким-то эпатажным образом.
Это Гон и озвучивает. На лице приятеля появляются агонические нотки.
— Ты не будешь копировать Хисоку, и точка.
— Я не хочу его копировать, — возмущенно цокает Гон. — Это тупо! Мне не очень-то заходит образ арлекина, понятия не имею, что в этом, ну, знаешь, крутого. А еще я не представляю, как он дерется на каблуках. Ногу сломаешь.
— И что ты делать хочешь, дурила?
— Заставить тебя прекратить называть меня дурилой, для начала, — Киллуа по-кошачьи улыбается, издает ехидное хе-хе. — Я просто возьму отличительные черты его образа. И… э-э-э… Стану играть в наживку. Кто-нибудь да среагирует. Недоброжелатели Хисоки, сам Редан. Кто-то еще! Столько возможностей.
Останется только смодулировать удачный образ.
Но это такая проблема! Гон название хацу-то с трудом выдумал, а тут целый персонаж, чтобы весело и задорно месить народ на арене на потеху толпе. Этой жалобой он делится с Фугецу и Аллукой, может, у них с фантазией получше, у девочек, говорят, как-то с этим поинтересней. Они смотрят на него, как на придурка (дурилу, точнее), пока Аллука не выдает заговорщическим тоном:
— Мальчик-дикарь!
— Как в «Повелителе мух», — замечает Фугецу.
— Это что еще такое?!
— Ну, ты же такой!.. — Аллука машет руками. — С острова, понимаешь? Сделай это своим амплуа. Возьми коврик, сделай из него шкуру, раскрась торс красками! Но этого недостаточно! — она сжимает кулаки, так, словно не просидела всю жизнь в подвале, а занималась разработкой подобного. — Понимаешь, простой мальчик-дикарь никому не будет интересен, тут таких пруд пруди! Нужна изюминка! Типа… э-э-э…
— Какое-то оружие, — Фугецу делает шкряб-шкряб по подбородку.
— Да-да! Типа…
Взгляд Аллуки опускается на стоящий поодаль стул.
Простой стул, вообще-то. Складной. И из металла, потому что вещи тут делают на совесть, чтобы не разбили о первую же голову. В голове Аллуки явно вращаются шестеренки, и, в конечном итоге, она вскакивает на ноги и бодро гаркает:
— Стул! Да! Ты воин справедливости, судья преступников! А твой стул — твое оружие, и имя ему будет — Присяжный!
Сказать, что Гон выпадает в осадок — не сказать ничего.
Он во все глаза смотрит на Аллуку, продолжающую свою запальную речь про «Присяжного» (ужасный каламбур, что-то непозволительно смешное и отвратительное одновременно), и не понимает, откуда все это взялось. Рядом Фугецу деловито подтачивает коготки и, просто для пояснения, бросает:
— Тут ловит спутниковый канал, на котором идет шоу про лучадоров.
Это многое поясняет.
Может, размышляет Гон, все амплуа Хисоки — тоже мастерски сгенерированный образ, созданный исключительно для привлечения чужого внимания. Его яркие одежки, краски, обольстительные улыбки и тон… Все это разит фальшивостью. Ложью. Как и повадки. Это легко понять по тем коротким взаимодействиям, что были у них на Острове Жадности: вся эта глупость с городом Ай-Ай, в котором он умудрился разузнать информацию обо всех квестах. Где-то под слоем дикого и неистового арлекина таится что-то настоящее, тот самый Хисока, который может тратить время на глупые игры, а еще называет хацу прямо как одну очень старую жвачку, о которой рассказывала Мито-сан.
Но он почти не видел Хисоку вне этого образа. Тот словно сросся с маской. И расставание с ней будет болезненным. Так всегда. Когда ты перестаешь проводить границу между реальностью и обманом… что-то в тебе ломается окончательно. Он узнал это по Кайто… Первому телу Кайто. Верил, что тот жив, хотел, хотя знал, что это чушь. И что вылечить его не выйдет. Питоу просто озвучил известный факт.
Но почему именно такой образ для боев? Или изначально оттуда и пошедший?
Почему Хисока вообще хотел подобного: ощущения на грани, жаждал битвы? Даже Гон, хотя, ему, в общем-то нравится драться, понимает, что должна быть мера. Он видел (на кассете у Винга) его бой с Кастро, знал, что такой противник Хисоке не ровня — но тот все равно дал покалечить себя. С чем это связано?
Но чем Гон лучше Хисоки, если добровольно пожертвовал рукой в бою с Гентру?
Хисока занимает все его мысли, и Гон почти разочарован, что не думает так много о Леорио. Словно предает воспоминания о том. Ему бы стремиться на Темный Континент, спасать друга, застрявшего там (хотя Гон уверен, что тот жив, с учетом, что там Чидль), а он возится с человеком, что хочет его убить… Киллуа прав, это ненормально. Но у Леорио и правда есть Чидль, есть все «Зодиаки». У Хисоки же нет никого.
Он размышляет об этом в тот самый момент, когда выходит на сцену. Вскидывает стул, делает все, как науськивают его Аллука с Фугецу (самые большие эксперты в лучадорах в Метеоре). Торс у него голый, на голове и спине — перешитый коврик, пластиковая шкура какой-то зверюги, не сгниет еще лет сто. Вымазан краской, словно воитель из каких-нибудь мифов. Ну, кроме штанов. К счастью. Упаси боги он был бы без штанов. Но главная черта, заметная черта — обязательная в этом плане — звезда и слеза на лице.
Уловка вброшена.
Рефери, кудрявый мужчина в очках с блестками, орет в микрофон:
— И перед нами он, воитель, пришедший из самих диких земель Темного Континента!.. Тот, кого бояться все преступники… Встречайте, «Дебютант»! Вместе со своим… «Присяжным»!
С именами у него все еще плохо. Черт.
В ушах стучит. Дыхание учащается. Дешевые софиты слепят.
Спокойно. Спокойно. Ты делаешь это ради обмана. Не ради себя. Ты найдешь Хисоку и сбросишь этот фальшивый образ. Не будет проливать лишнюю кровь. Это бессмысленно — рисковать собой. Ты сейчас без нэн, не можешь просто дать и принять много урона, нет ауры, что ускорит заживление ран. Ты — обычный человек. Сломают руку, и будешь сидеть на цепи, как примерный мальчик. Представление ровно до того момента, как на тебя среагируют, ровно до него. Если ты продолжишь, то чем ты будешь отличаться от Хисоки? Он — адреналиновый наркоман. Больной ублюдок. Киллуа абсолютно прав. Разве стоит того его поиск?
Но разве это не здорово выбивать из кого-то дерьмо на арене. Разве не весело чувствовать пламя азарта в крови. Прилив сил, чужие ухмылки. Стирать их своими кулаками. Разве не хорошо вновь ощущать себя тем, перед кем склоняется судьба, а не ее жалким должником? Как же это восхитительно. Нет чувства лучше, чем смотреть на поверженных противников, еще живых, и знать — ты сильнее. Они должны тебя бояться.
Как боялся тебя Морау. Как Винг. Гентру. И многие-многие.
— Ты ничуть не лучше Белеранте, — роняет Фугецу. — Он мог бы спастись со мной. Плюнуть на все, жить нормально, в роскоши и достатке, награжденный за мое спасение братом Халкенбургом. Но он предпочел острые ощущения нормальному будущему.
Но ты теряешь себя в таком образе жизни. Синяки не заживают так хорошо. В прошлый раз, когда ты ходил отлить, ты видел кровь. Почки на грани. Если ты так продолжишь, то не протянешь. Джин говорил, что твоя аура есть, она тут, может, она еще и спасает тебя от фиаско, но стоит ли Хисока такого? Собственной жизни в обмен на его? Именно это его и сгубило. Ты знаешь. Он позарился на слишком больной кусок пирога, не смог проглотить. Куроро имеет право злиться, потому что Хисока…
Это Хисока. Его никто не любит.
Он сам по себе. Так зачем же ты продолжаешь гоняться за его образом?
— Ты себя убьешь, — Аллука даже не отвлекается от игровой приставки. — Чем больше риск, тем сильнее отдача… Даже «Присяжный» тебе тут не поможет. Хотя ты неплохо вломил им вчера парню по хребту!
Так оно и есть. Не про хребет и стул.
Но в этом и правда что-то есть! Что-то… в ощущении, когда все мышцы напряжены, когда сердце стучит в ушах, кровь льется. Когда ты пляшешь на самой грани опасности. Гон не чувствовал этого в бою с Питоу, потому что Питоу ему насолил — это была месть. Но с Гентру, например? Со всеми муравьями? Этот азарт!.. Может, за этим чувством и гоняется Хисока? Что-то есть в этом, что-то… Что сложно описать словами. Гон осознает, что близок к выводу, просто остается вывести оставшуюся формулу, чтобы понять то самое чувство катарсиса.
— Вы — Гон Фриск? Вы показываете отличные результаты.
За кулисами Гона окликают, в ту секунду, как он возвращается с арены назад, держа под рукой изгаженный кровью стул. Он оборачивается, и первое, на что падает его взгляд — лисья улыбка. Женская. Девушка передним ему не знакома, но она точно осведомлена о том, кто он такой. Невысокая, с прической-каре и одной яркой выделяющейся прядью. Одежда проста, без изысков, и на его фоне незнакомка выглядит почти незаметно.
Кланяется. Затем, мелодичным медовым голосом произносит:
— Я представитель церкви «Истинного Учения». Не хотите ли переговорить?
Notes:
персонаж из финала не оригинальный, это вот эта безымянная в каноне мадам: https://i.imgur.com/Sah5qnj.png
Chapter 7: ЦЕЙТНОТ: конфессия проекта монток
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Гон не самый большой фанат самого разного рода подозрительной болтовни, пару раз сбалтывает лишнюю информацию (в прошлом, конечно же; чем едва не подставляет себя, Киллуа и Хисоку во время их поимки «Пауками»), а потому на такое весьма странное соблазнение поболтать вскидывает руку и делает знак «стоп».
— Извините! Вообще не интересует.
Улыбается невинно, а потом застенчиво ножкой шарк-шарк.
У него дела, между прочим, супер важные. Надо думать, как выйти на кого-то супер важного и болтливого. Кого-то, кто наверняка знает про «Пауков». Редан это такая интересная энигма, их тут, вроде, каждая собака знает, но никто все равно не имеет понятия, где их искать. Вот и думай. Значит, надо выйти на кого-то, кто в меру важен, чтобы ошиваться недалеко от старейшин Метеора, которые, в свою очередь, с «Пауками» на короткой ноге. Идеальный план, надежный, как хасские часы, только вот незадача небольшая: люди, подобные этим, на такие грязные мероприятия не ногой… Проблема. Поэтому Гону срочно надо что-то думать. Он и так тратит пару недель на славное выбивание всего дерьма из парней на арене, у него нет времени продолжать заниматься пусть столь и любимым, но, в целом, довольно безрезультатным действом.
Но девушка не отступает. Она делает шаг вперед и включает то, что Гон безошибочно определяет, как Женское Очарование (такое регулярно использует Мито-сан, плюс он лично видел подобный грязный трюк от Биски): складывает ручки, делает лицо погрустнее, а потом жутко горестно поясняет:
— Я знаю, Вы мне не доверяете… Но выслушайте, пожалуйста!
Ну, в самом деле, кто Гон такой, чтобы сказать столь милой особе «нет»?
Вот именно, он — Гон, а потому, зная, на что способны некоторые представительницы прекраснейшей стороны человечества (знакомство с Палм и так далее), козыряет и разворачивается на пятке. И срочно дает деру. Ну уж нет! Он не намерен выслушивать чужие проблемы! Мадам явно из какой-то общины, а у него нет времени решать дела еще десятка людей, у него там планы, знаете ли. Довольно важные. Хисока сам себя не… Точнее, вполне себе спасет, но Куроро выглядит как тот, кто это просчитает и поставить ловушку на идиота — то есть, на Хисоку. Поэтому нельзя терять времени даром. Нельзя. Нельзя-я-я!..
Потом Гон резко тормозит, потому что в его голове складывается пазл. Девушка из общины. Какой-то, наверняка. Как она говорит, «Истинное Учение»? Тупейшее название, словно секта. Но такие общины обычно имеют всякие подозрительные связи, а так как в Метеоре подозрительно абсолютно все, то, выходит, это вполне себе неплохие контакты. Возможно, даже важные. Спонсирует же их кто-то! А если спонсирует, он сто процентов взаимодействует со старейшинами Метеора, и, следовательно, можно выйти на Редан…
На лице Гона сейчас должно появиться эдакое слегка злодейское выражение, но оно физически неспособно выглядеть Злодейски (лишь просто Угрожающе и Пугающе-до-Усрачки, дружище Мелеорон подтвердит), а потому он просто задумывается. Затем, разворачивается. Едва не вздрагивает, когда девица оказывается к нему почти вплотную, непозволительно близко, и опасливо на нее косится. Она низенькая, так что они примерно одного роста. Ну хоть где-то отсутствует это чертово доминирование всяких каланчей.
Трясет Гону руку.
— Я очень рада, что Вы решились меня выслушать. Меня зовут Сян.
Сян, как уже говорится, член церкви «Истинного Учения», пришедшей в Метеор после некоторых проблем в родной стране — уже звучит подозрительно, но, на удивление Гона, ее слова не столь угрожающи или опасны: они просто исповедуют культ одного человека, «его уже нет с нами» говорит Сян, и, в целом… Это все. Но религиозные войны — это любимая людьми дисциплина, а потому в Метеоре, в котором разных конфессий и без этого пруд пруди, другим это не нравится. Проще говоря, на «Учение» взъедаются и начинают регулярные агрессивные набеги, сопровождающиеся избиениями и воровством.
— Я хотела бы предложить Вам… тебе прийти на наше слушание, — в руке Гона таинственным образом материализуется листовка. — Мы не обязуем тебя стать нашим членом, но нам нужна защита, а из всех присутствующих ты выглядишь… не как тот, кто даст нам отказ, а еще сломает мне пару костей за предложение.
Ой, кошмар какой, искренне ужасается Гон.
В нем начинают бороться чувства справедливости (надо помочь, его просят, невинные люди страдают; то же самое было и с муравьями после признания их магическими зверями, не все это приняли, а многие были невинны) и ощущение, что это бесполезная трата времени, отвлекающая его от основной цели — Хисоки. Но если он поможет общине, то может сработать план с цепочкой знакомств… Звучит довольно привлекательно, что уж там, а потому Гон, медля на мгновение для приличия, кивает. Не будет ничего плохого в том, что он просто сходит на одно слушание.
Если будет совсем скучно, то можно поразмышлять. К счастью, верования Китового Острова позволяют подобное. Его боги точно против не будут.
Поэтому Гон протягивает руку.
— Но постоянно быть рядом с вами я не могу, — покачивает пальцем. — У меня дела! И вообще, это услуга за услугу, окей? Я за идею не работаю.
— Мы люди понимающие, — лицо Сян озаряет солнечная улыбка. Кланяется. — Любая услуга, какую мы сможем предоставить. Спасибо, Фрикс-сан. Адрес и время на обратной стороне, слушание будет сегодня и завтра… Можешь выбрать любой день, какой будет удобно.
На листочке и правда написано — аккуратным женским почерком — место и время. В целом, бумажка довольно симпатичная: всякие красивые элементики, подделка под позолоту. И лицо какого-то мужчины с легкой небритостью в центре. Гон впервые в жизни видит этого мужика, но, честно говоря, тот выглядит слегка напыщенным индюком… Но если его тут нет, то Гона волновать такое не должно. Пока никто не подшучивает над ним, как делал это председатель Нетеро, все в порядке. От воспоминаний о борьбе за знаки с Накклом и Шутом по спине проходит легкая дрожь.
Когда она уходит, Гон еще раз бросает взгляд на листовку. Он мог бы пойти завтра, обговорив все с Киллуа… Но, во-первых, почему он вообще должен что-то с кем-то обговаривать, если это дело не самой большой важности, и, во-вторых, у него нет времени. Наверное. Черт, он понятия не имеет, есть ли смысл спешить, или Хисока уже слинял или умер. Как же тяжело без каких-то весомых связей. Но выбора нет, лучше быть начеку, а потому Гон поудобней перехватывает «Присяжного» и спешит назад в гостиницу.
Надо смыть с себя краску. Не может же он пойти туда в таком виде!.. Точнее может, но это как-то не очень прилично.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Когда он окончательно скрывается за кулисами (и где происходит Этот Самый Разговор с Сян), две фигуры на балконе многозначительно переглядываются. Это загадочное молчание длится некоторое время, довольно прилично, откровенно говоря, пока та, что пониже — женщина — не издает несколько обескураженное:
— Хорошо, и что это было? Тебе просто заходит такое дерьмо, да? Это из-за твоей волчьей части?
— Как это вообще связано с моей волчьей частью?!
— Потому что тот пацан со стулом был в шкуре, ну! Дикарские наклонности, все такое!
— Хина, я понимаю, ты не самая мозговитая, но это даже для тебя полный идиотизм.
— Я хотя бы не фанатею по такому дерьму!
Пока на фоне Хина размахивает руками и нарочито громко осуждает его вкусы, Велфин продолжает с прищуром поглядывать вниз. На арену. Натягивает капюшон посильнее, чтобы никто вокруг не углядел его, как выражается Хина, «волчью часть», и затем начинает усиленно размышлять.
Проходит около двух лет с того момента, как они с Хиной и Бизеффом бегут из Восточного Горуто в Метеор. То случается в августе двухтысячного, сейчас же полным ходом идет июнь две тысячи второго. Царство Меруема умирает так же быстро, как и он сам, зараженный доброй дозой яда из «Розы» (радиация — опасная штука), в их родных землях происходят разного рода революции и прочие смены режимов, что, впрочем, самого Велфина волнует весьма мало. Ему бы сменить имя на старое — на Зайхала — но Хина орет, что оно тупое, и Велфин звучит в миллиарды раз круче, и, в конечном итоге, он сдается. «Зайхал» остается ждать Джайро. В некотором смысле.
В Метеоре не так уж и плохо. Конечно, не парадис, но жить можно. Проблема лишь в том, что муравьев-химер тут не особо ценят после распиздяйства Зазан (сраная ведьма намертво зажаривается в своем дворце, и Велфин только рад это услышать), ему приходится туговато — некоторым жителям все равно, но многие косятся… Но, он все еще может заниматься полезной работой — разведкой, пока бытовыми делами промышляет Хина, которую внешне от человека отличает разве что отсутствие пятого пальца.
Бизефф, как и любой сраный политикан, моментально находит себе место и Управляет. В целом, все идет неплохо. После того пиздеца, что они переживают при Меруеме — замечательно даже. Но потом случается вот это, и миленький мусорный парадис становится немного опаснее, чем ему того хочется.
Вся проблема в этом мальчишке со стулом. Велфин узнает его, помнит записи камер — он один из вторженцев во дворец, охотник, иным словом. Проходит два года, а потому малец уже отличается, но у Велфина отменная память, а потому он мгновенно припоминает ублюдка. Ну, то есть, не ублюдка, в самом-то деле диверсанты делают не такую уж и плохую вещь, не считая того, что радиация от притащенной кем-то из них бомбы выкашивает кучу народу… Но не это беспокоит Велфина.
Охотник тут. Он слышит, что на большом материке сейчас идет признание химер новым видом, полным ходом, но он уверен, что соучастников Меруема по голове не погладят. Скорее всего малец тут, чтобы его устранить. Дерьмо! Они только тут устроились, а теперь опять сбегать? И куда, на Темный Континент? Это где первая экспедиция охотников безнадежно теряется, да?
— Он нас убьет, — безнадежно сокрушается Велфин и скулит. Уши невольно опускаются. — Кто-то из нас обосрался, или сюда приполз новый придурок из дворца!
— Ты так говоришь, будто этим ребятам есть до нас дело.
— А разве нет?!
Они с Хиной смотрят друг на друга. Она капризно поджимает губки.
— Велфин, ты тупица. Они работали с Мелеороном и Икалго, ты всерьез думаешь, что они будут охотиться за бывшими пособниками Короля? Это пустая трата времени. Плюс мы не атаковали кучу мирняка, как, например, Чито, покойся он с миром, дебилушка.
— Что-то это все равно жутко подозрительно.
Опять косятся вниз.
— Знаешь, я за ним прослежу, — Велфин сужает глаза. Язык змейкой пробегается по клыкам. — Ты доложи Бизеффу. Может, его это заинтересует, или он как-то нас отмажет, главное скажи что-нибудь. А остальным займусь я. Разберемся.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
«Это кто еще с кем разберется», — проносится в голове Киллуа, когда он наблюдает за их разговором.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Слушание… Как бы это помягче…
Жутковатое.
Место, где обитает церковь «Учения», весьма обшарпанное. Подвал какой-то (хотя в местных реалиях это скорее норма). Но это еще ладно, могло быть в миллион раз хуже, никакой расчлененки тут нет, к величайшему облегчению: только сцена, на которой вещает Сян, позади нее — алый крест с тремя шестерками, молитвы какому-то загадочному «Тсэ»… Бормочут себе под нос, Гон сидит позади на лавке и не вдупляет. Но, в целом? Довольно миленько…
Ладно. Ничерта не миленько. Просто кошмар, как напряженно. Он не может даже пояснить, почему. Просто интуиция вопит, хотя Гон прекрасно видит, что ничего особенного тут нет. Даже если на него накинутся эти ребята, он их быстро раскидает. Нэн нет, но это не значит, что он беззащитен. Он, вообще-то, безо всякой ауры умудрился слямзить значок у Хисоки, а это уже по себе огромное достижение. Но все равно как-то… неприятно. Неуютно. Гон ощущал подобное напряжение в тот самый момент, когда они с Нобунагой соревновались в силе, а вокруг стояли «Пауки». Что-то такое же: с виду ничего страшного, но…
В воздухе витает странный приторный аромат. Словно благовония.
Или наркотик.
Но логика говорит, что опасаться тут абсолютно нечего. Даже речь Сян не несет в себе ничего дурного: она просто зачитывает какую-то религиозную (и довольно мирную) чушь, кто-то поддакивает. Может, он просто воображает себе лишнего? Такое бывает. Паранойя легко передается. Киллуа тоже винил его в безрассудности, как тогда, с тем же Нобунагой… Но за него говорила игла Иллуми. А тут? Или все дело в том, что после потери хацу он просто начал бояться?
Но это бессмысленно. С чего бы ему вообще бояться? Он всю жизнь прожил без ауры. И даже прошел без нее экзамен. Опять же, своровал значок у Хисоки. Потом совершал еще больше тупых вещей с одним лишь знанием об ауре, без особого понимания, как ее использовать. Но…
Может, это скорбь? Как утрата чего-то жутко важного у себя. Нэн стал ему родным. Ка-камень, его умения. Но, выходит, все это улетает в трубу: тренировки и усилия, потому что Гон решает использовать сраное «все» в бою против Питоу. Киллуа уже наверняка умеет еще больше крутых штук, а Гон просто возвращается к началу. Ох, как же это злит.
Очень сильно.
Гон резко вскидывает взгляд, когда на сцене начинается «Обмен Поцелуями». Что-то вроде местного ритуала. Любовь, все дела. Сян целует каждого, и, таким образом, передает ему частичку «любви», о которой трепался их основатель. Странная процедура. Наблюдая за тем, как каждого Сян награждает поцелуем, нежно, по-матерински, Гон не чувствует ничего: лишь пустоту. Его это не привлекает. Он не способен понять… эту концепцию, любовь, потому что никого не любит. Ему нравятся друзья, дорог Киллуа, Мито-сан и бабуля, но это не та любовь, о которой вещает со сцены Сян. Она говорит о плотских утехах. Любви телесной. Когда тебя влечет к человеку, сильнее, не просто общение, но…
На секунду он видит ту сцену вновь: что случилась давным-давно на экзамене. Ту самую секунду, когда он ворует значок, а затем встречается взглядом с Хисокой. Тот выглядит ошарашенно, ошеломленно, смотрит прямо ему в глаза. И в эту секунду что-то внутри Гона ликует. Все равно что суметь дикого зверя обратить на себя внимание, но не в жажде убийства, ином. То же ощущает Гон, когда приручает Кона на Китовом острове.
Он задумывается так крепко, что невольно встречается взглядом с Сян. Видит ее глаза, улыбку, милосердную. Она ничего не говорит, но Гон чувствует это: она зовет его к себе. Она поймет его скорбь об ушедшем. Это не любовь, что-то иное, понимание… Сочувствие. Но не жалость. Невольно, словно под гипнозом (но это не так, Гон знает, что идет добровольно) он приближается к ней, заходит на сцену. Пальцы Сян мягко обхватывают его лицо, она продолжает улыбаться, а затем склоняется — и дарит нежный легкий поцелуй.
В эту секунду внутри него что-то откликается. Что-то… реагирует на это.
Сян отклоняется и ласковым голосом произносит:
— А теперь, будь добр. Приведи сюда принца Фугецу.
Зачем, не понимает Гон. Это бессмысленно.
Но чувствует, что отказать не может, не хочет — и кивает. Улыбка Сян делается шире.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Блять! Он так и знал, что именно так и будет! Срань господня!
Мысли стремительно проносятся в голове Велфина, одна за другой, пока он стоит в темном переулке (прямо сцена из дерьмового триллера), зажатый, а прямо перед ним опасно сверкает очами ебаный пацан, второй из той группы, что ворвалась во дворец. Белобрысый говнюк, сейчас он выпотрошит его тушку и сделает более натуральную волчью шкуру для пацана со стулом! Хотя скорее кожу, ха! Шерсть-то так и не отрастает. Блять! Господи, почему все самое идиотское, включая конфронтацию со Стражами и Меруемом, достается именно ему?! Он и так облысел, куда ему больше злоключений?!
Но белобрысый не двигается, хотя аурой убийства от него разит за километр. Ближайшие нэн-пользователи наверняка чуют это и срочно бегут как можно дальше, желательно, прочь из города.
— Зачем ты преследуешь Гона? — угрожающе.
Велфин чувствует, что соврет — и голову не сносить. Он сглатывает и молиться, чтобы Хина успела донести Бизеффу все вовремя, после чего начинает пищать наиболее искренним тоном, на какой способен. Сейчас главное говорить честно, этот поц явно не так прост, как кажется. Выглядит как профи-убийца, а Велфин с такими в прошлой жизни достаточно работал, чтобы знать, что умничать тут дело гиблое.
— Я проверял! — выходит не очень гордо, но белобрысый хотя бы останавливается и прекращает разминать кулаки. — Что тут делает охотник из Ассоциации! Потому что охотник сюда бы просто так не пришел!
— Зачем? Тебе есть, чего опасаться?!
О нет, он опять приближается. Вскидывая руки, Велфин поднимает взгляд к небу и умоляет богов, какие услышат, спасти его жалкую шкуру, после чего дрожащим тоном верещит:
— Потому что мы химеры, блин! Свалили из дворца в Горуто, когда ваша шайка туда нагрянула! Бля, честное слово, мы не ищем тут проблем! Просто живем! — на упоминании «дворца» во взгляде пацана мелькает подозрение, убийственная аура снижается, но ненамного, отчего хотя бы становится проще дышать. — Ты же дружбан Икалго, да? Спроси у него! Мы встряли с ним в бессмысленную конфронтацию, чуть не порешали друг друга, но потом кое-как разошлись! А следил я за вашим пацаном, потому что он еще и болтал с мымрой из «Учения», они ж больные, бля, сектанты...
— Заткнись на минутку.
Велфин послушно захлопывает пасть.
Твою мать!.. Надо было действовать чуть более скрытно. Хотя откуда он вообще мог узнать, что у пацана со стулом есть собственный шпион? Ассасин скорее даже. Ну все. Ему хана. Его прикончат, труп отволокут куда-то в центр и будут потешаться. Какой тут Джайро, позорище. Хина поржет, конечно, но бог с ней, с Хиной. Велфину плевать было на вероятные измывательства над его телом в будущем, где он как бы умрет, но вот… вообще-то умирать он совершенно не хочет!
— Ты знаешь Икалго? — когда на белобрысого бросают многозначительный взгляд, он цокает. — Да, ты можешь говорить.
— Конечно я его знаю, твою-то мать. Мы до становления химерами были братанами.
— И чуть не убили друг друга.
— Вспомнили же! Точнее я вспомнил. Потом. Этот тупой кальмар ничерта не вспомнил. Истеричка тупая. «Я осьминог, а не кальмар», тьфу.
Убийственная аура вдруг окончательно исчезает, а белобрысый пацан начинает ехидно ухмыляться. Видимо, шутка про кальмара. Господи, Икалго, ты тупое создание, раз умудрился вынести мозг этим не только муравьям, но и новым приятелям. Надо же умудриться. Не мозги, а сплошная макрель с чернилами в голове.
— Ага. Верю, — когда он подходит ближе, Велфин ощущает лишь легкое любопытство. Интерес. — И чего ты тогда так испугался? Что мы тут? Или ты до сих пор поддерживаешь Меруема и всю его… политику в отношении отбора, м-м-м?
Опасный вопросик. С подвохом. Это у Велфина хацу нацелено на выведывание правды, а спрашивают почему-то именно его. Какая-то злая ирония?
— В пизду Меруема и его шайку Стражей.
Очень искренне, вообще-то. Пацану этого хватает, от подозрений не остается и следа, и он фыркает. Добродушно. Затем отворачивается и машет рукой, как в том старом черно-белом фильме, который Велфин никак не может вспомнить, черт возьми. Удаляется, дальше и дальше…
— Мы тут не за вами, не беспокойся. Так что можете продолжать свои черные делишки, мы даже не присмотримся. Это, так сказать, дело личного характера. Чао!
Вот это вам «чао». Что за хрень?!
Некоторое время Велфин в состоянии, которое он хочет назвать «я немного в ахуе», в последние дни это дефолтное настроение. Он тупо стоит, смотрит вслед, а потом, когда его настигает осознание, что произошло, кого он встретил, вздрагивает. Быстро достает телефон. Почти роняет, нервы-то шалят, и быстро набирает номер… пытается, точнее, потому что ему звонят быстрее. На том конце — Хина.
— Ну че? Проследил?
— Ага. Они тут не по нашим следам, — Велфин сглатывает. — Говорят, личное.
— Бизефф говорит, тащи их сюда. Поболтаем. Не каждый день сюда охотники наведываются. Еще и с личными вопросиками. Может, поможем друг другу.
Помедлив, Велфин кивает. Будто это кто-то увидит.
Господи, за что это ему все, а?
Chapter 8: ЦЕЙТНОТ: актер тысячелетия
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Белеранте не говорит, как находит свободную от пассажиров комнату. Скорее всего убивает их, уже намного позже думает Фугецу, выбивает им место и фальшивые билеты на случай проверки, но в тот момент она совершенно не думает ни о чем подобном. Она чертовски сильно устает — содержание двух нэн-зверей дает о себе знать — и скоро засыпает. Вне кабинки происходит хаос, кто-то умирает, слышатся крики, но вместе с этим для местных реалий это скорее норма, чем отклонение. Пока она отдыхает, Белеранте умудряется смотаться куда-то и добыть им одежды попроще, не столь вычурно, что помогает им более-менее слиться с толпой. Нэнчо не озабочена подобными проблемами, она создание из ауры, и меняет облик в мгновение ока. Становится даже немного завидно.
Континент, где планируется массовая высадка, довольно скоро. Так говорит Белеранте. Он еще поясняет, что черта с два это настоящий Темный Континент, и, честно говоря, так даже лучше. Встречаться с чем-то потенциально опасней собственных родственничков Фугецу ничуть не улыбается.
Так проходит день, два. Их не ищут. Скорее всего на верхних ярусах полная анархия, и никому нет дела до младшего принца, абсолютно не владеющего нэн. Пока состязаются такие мастодонты влияния и связей, как Бенджамин, Церредрих и Камилла, побег Фугецу выглядит слишком незначительно. Но им это на руку. Иногда она видит, как Белеранте болтает с кем-то по интеркому, и предполагает, что, скорее всего тот очкарик из судебной команды повязан с Ассоциацией охотников в тесный клубок, и побег они покрывают. Ей слегка любопытно, как там Сенрицу, но добиться ответа от такого простофили, как Белеранте, невозможно.
В один день они сидят в кабинке и наслаждаются обедом. На вкус — кошмар, особенно после приготовленных лучшими поварами блюд, но если хочешь жить — то особо не повыпендриваешься. Приходиться подавить внутреннего эстета и есть молча. Хотя, стоит признать, булки тут пекут в сотни раз вкуснее, да и у мяса оттенок вкуса как-то поярче, но скорее всего это связано с запредельным количеством канцерогенов и прочей химии, которой их, королевских особ, не пичкают. На Фугецу — дурацкая кепка с логотипом какой-то авиакомпании и цветастая куртка на майку и шорты. Увидь ее мать сейчас, загрызет. Белеранте выглядит поприличней, хотя можно ли так назвать кислотно-розовую «гавайку» — вопрос.
Ест он до ужаса щепетильно. Нет, ну вы посмотрите. Как пальчики то оттопыривает.
— Значит, сойдем на этом континенте? — подытоживает их долгие размышления Фугецу. Когда тот с жутко заумным видом кивает, кривится. — Точнее, я сойду.
— А-ага.
— А ты будешь заниматься тут какими-то жутко секретными и важными делами.
— Именно такими.
— Это глупо. К черту дела. Пошли со мной!
Когда она произносит это и вскакивает с места, случайно скорее, поддаваясь порыву, Белеранте бросает на нее осуждающий взгляд. Это тот взгляд, которым часто пользуется мама — Я Взрослый, А Ты Говоришь Чушь. Конечно же он не соглашается. Не стоило даже пытаться. Глупость, глупость. И ты, Фугецу, тоже очень глупая. Хотя нет, Белеранте тоже очень глупый, но он старше, а потому еще может давить на нее авторитетом.
Некоторое время Фугецу барабанит пальцами по столу.
Скажи ей неделю назад, что они будут участвовать в смертельной охоте со старшими родственниками, она увидит смерть сестры, объединится с каким-то малознакомым мужчиной и сбежит с ним от матери в какие-то дикие дебри в духе дешевых любовных романов… Ни за что бы не поверила. Но сейчас она сидит с ним за столом, ест дешевую еду и размышляет, волноваться ли ей о странных чувствах по отношению к самому дерьмовому шутнику на всем корабле.
Откусывает еще немного. Нэнчо рядом болтает ногами, лежа на кровати. Полистывает журнальчик.
— А если… чисто теоретически, я сойду на тот континент, и меня убьют те же… «руки», что убили Фугецу?
— Не попробуем — не узнаем, — беззаботен, как и всегда. — Ритуал уже нарушен. Своими действиями мисс Прудо развязала твоим родственничкам руки. Я уже слышал, что Камилла кого-то придушила, что вроде как не в рамках условий… Плюс, скорее всего, есть какие-то лазейки в условиях. Мы в любом случае поймем о полном провале вашей забавной инаугурации на пост короля по исчезновению Качо.
И смотрят на нее, оба.
Разумеется, Нэнчо не оставляет это внимание без ответа и демонстрирует им довольно простой жест, комбинацию из плотно сжатого кулака с оттопыренным средним пальцем. Странно думать о ней… не как о сестре, они идентичны за исключением парочки реплик вне роли, но когда Фугецу узнает о смерти сестры, то четко проводит черту. Это — не Качо. Хорошая имитация, защитник с ее обликом, но не сестра. Наверное, такой можно и пожертвовать?..
— Скорее всего что-нибудь вроде временной смерти может сойти… Я не знаю.
— Ты предлагаешь мне умереть?!
— Всего на секундочку, — обольстительный Белеранте во всей красе.
— Как насчет тебе всего на секундочку пойти к черту.
— Н-да, — тянет, — дурное влияние твоего нэн-зверя на лицо. Эй! Качо-химе, что это вообще такое, а?
Продолжает разыгрывать представление, улыбается, шутит, но взгляд его максимально пуст. Ничего там нет, в этих янтарных глазах. Словно все равно. Фугецу давно это чувствует, эту искусственность в их отношениях, будто тот факт, что он с ней дурачится — просто хорошо сыгранный фарс, пик актерского мастерства. Кроме, наверное, дерьмовых шуток. Нельзя так дерьмово шутить и не быть при этом искренним. Но почему?
Ведь ему и правда все равно. Но он продолжает этот затянувшийся розыгрыш, глупую шутку. Играет, притворяется, спасает ее, даже если это может стоить ему жизни. Может, он не соврал? Про то, что же он там говорил… Про амбиции взрослых. Но она вспоминает, как он убеждал ее, что тут — на нижних ярусах — безопасней, как тянул ее сюда. Как хорошо он тут ориентируется, все знает… Словно ищет.
Белеранте может сколько угодно дерьмово шутить и улыбаться, но Фугецу (пусть и дурочка, быть может) все равно видит следы усталости на его лице. Это заметно по красной сетке капилляров в глазах, полопавшихся. По легкой заторможенности, чуть охрипшему голосу. Все это видно.
Фугецу уверена, что по ночам, когда она спит, он не отдыхает, а удаляется. Кого-то искать? Тех «друзей»… Но всякий раз, когда он возвращается, когда она сквозь сон чувствует открытие двери, его едва слышимую походку (для человека такого роста это просто поразительное умение), она чувствует легкий шлейф аромата в воздухе… Запах металла. Запах крови.
Ей это не нравится.
— Ты давно отдыхал? — между делом интересуется она и отправляет еще кусочек пластикового мяса в рот.
На нее странно смотрят.
— В смысле?
— Ты… как бы это сказать… тупишь. Иногда. Ты не спишь, да?
Некоторое время Белеранте явно переваривает ее вопрос, но затем кивает. Медленно, отстраненно. Ощущение, будто он не слишком понимает, о чем она. Хотя вопрос элементарен. Спал бы нормально — не попался бы в столь очевидную ловушку. Просто небольшая хитрость, чтобы вывести его на чистую воду.
— Не сплю. Я же должен охранять тебя, — смеется.
— Когда ты в последний раз нормально спал?
— Ого, что за допрос? — шутливо хмурится, упирает руки в бока. — Зачем тебе это?
— Ты сейчас отвечаешь за мою жизнь, — главное придать голосу строгости и льда, мол, все серьезно, а вовсе не допрос ради других целей. — Я должна знать, что человек, который меня спасает, способен позаботиться не то, что обо мне, но хотя бы о себе.
— В последний раз я нормально спал до отплытия. Довольна?
Господи, тупица. Придурок. Настоящая бестолочь. Ради него Фугецу готова даже нарушить свое правило не ругаться. Какая мораль, когда рядом ходит вот это бедствие? Немыслимо.
— Ты должен отдохнуть. Не ходить куда-то по ночам, а нормально выспаться. Слышишь? Это приказ. Я знаю, что ты ни во что не ставишь мои слова, но, — Фугецу указывает на него пластиковой вилочкой. Угроза, вообще-то, — если я увижу, что ты не соображаешь, я найду способ превратить твою жизнь в ад. Ты слышал?
Белеранте, кажется, искренне поражен.
— Н-да, теперь я вижу, что ты представитель своей поехавшей семейки, — когда она мрачнеет, тут же, со смехом, добавляет: — Такая же стервозная, как и Камилла.
Ой, кошмар!
Они переругиваются. Фугецу клянется, что если этой ночью (и следующей) он выйдет куда-то помимо покупки еды, она его придушит. Разумеется, эта бестолочь не воспринимает эту угрозу всерьез, посмеивается, но честно-честно клянется, что да, так и сделает. Его определенно забавляют их переругивания, и чем дольше это продолжается, тем сильнее Фугецу выходит из себя. Но что она может? Он — охотник, владеет нэн. Способен убить человека. А она даже сестру спасти не сумела.
Но этой ночью он действительно никуда не идет. Фугецу слышит, как он беспокойно бродит по комнате, словно запертый в клетке зверь. Сквозь полуприкрытые ресницы видит, как он скрывается в ванной комнате… Поднимается на локтях, стараясь не разбудить Нэнчо. И осторожно заглядывает в дверную щель, ослепительно сияющую во мраке комнаты.
И видит.
Но это не Белеранте. Точнее, он, но…
Упершись руками в раковину, что-то бормочет. С его лицом что-то не так. Оно другое. Глаза иной формы, более острое. Волосы отдают алым цветом. Но Фугецу видит это наваждение всего на секунду, потому что в следующее мгновение он проводит рукой по лицу и вновь превращается все в того же Белеранте, что она знает. И, следом, оборачивается к ней.
Фугецу моргает.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
И, когда распахивает глаза, вместо пустых янтарных глаз Белеранте видит другие.
Но такие же пустые.
В их комнату входит Гон. Его лицо мертвенно спокойно, чересчур. Она никогда не видела его таким: на его лице всегда есть какая-нибудь эмоция, яркая. Гон — как солнце, часто улыбается, постоянно болтает. Или хмурится, смешно, морщит нос. И это пугающее равнодушие заставляет ее насторожиться, вскочить на ноги. В голове невольно возникает образ другого лица Белеранте.
— Что-то не так? — осторожно интересуется Фугецу.
Тянется рукой к настольной лампе. Нет смысла скрывать намерение. Если это настоящий Гон, то он глупо отшутится. Если это другой человек с его лицом, или с самим Гоном что-то не то… То намек весьма прозрачный. Но тот, кажется, отчего-то не понимает, и спокойным слегка озадаченным голосом роняет:
— А что-то должно?
И хватает ее за руку. Быстро. Ту, которой она тянется к лампе. У него крепкая хватка, стальная, а во взгляде появляется странная уверенность. Осмысленность, наконец-то. Но сейчас это никак не радует, скорее наоборот. Следующая попытка вырваться обламывается, силы Фугецу ничто против Гона — профессиональный охотник, как никак, пусть и без нэн — и она скалится, когда он начинает тащить ее к выходу. Однако, держит запястье так, чтобы не сломать. Что бы не происходит, это явно не умышленное злодеяние. Но что же это такое?
— Идем. С тобой хотят познакомиться.
— Я не хочу ни с кем знакомиться, — пытается затормозить она. Безрезультатно.
— Тебе понравится! — бодро отзывается Гон тоном, каким он обычно говорит о каких-то заумных хитрых знакомствах, что приведут их к Белеранте. — Там добрые люди. Надо просто увидеться.
— Гон! Отпусти!
— Зачем?
Словно искренне не понимает.
Несколько секунд Гон тупо смотрит на нее, затем моргает. И вдруг роняет:
— А и правда — зачем туда идти? Э-э-э…
В его голове происходят какие-то сложные процессы.
Может, это чей-то контроль? Что-то вроде нэн. Если Гон не способен им сейчас воспользоваться, то логично, что он легко может попасть под чью-то атаку. Тем более такую способность. Но сейчас он в ступоре… Почему-то, видимо, у контроля есть свои слабости, либо же спящий нэн Гона дает о себе знать. В любом случае, Фугецу не собирается терять время даром на размышления, а потому, пользуясь заминкой, кричит:
— Аллука! Помоги!
— Аллука? — Гон моргает.
И пропускает удар по голове.
Аллука пикирует на него на Гона, словно коршун. Подпрыгивает что ли, кто знает, но этого хватает, чтобы руку разжали, и Фугецу дает деру. Недалеко: из комнаты не выйти, эти двое сцепляются мертвой хваткой и начинают кататься, а потому она, не долго думая, хватает телефон и тут же набирает Киллуа. Тот моментально поднимает трубку, словно только и ждет. Терпеливо выслушивает ситуацию, угукает, словно ничего такого, потом сухо — звучит насмешливо, впрочем — бросает:
— Огрей его чем-нибудь тяжелым. Полезно будет, дуриле такому.
Когда Фугецу опускает взгляд вниз, Гон уже седлает Аллуку и начинает бить кулаками. Удар у него сильный, но, даже без должных тренировок Аллука — все еще результат отборной евгеники семейства Золдик на протяжении множества столетий. Никакой талант не способен преодолеть науку и удачный выбор генов. Но Фугецу отнюдь не собирается бросать новообретенную знакомую в беде, а потому делает то, что и хотела ранее: хватает лампу и бьет ею наотмашь. Как бейсбольный игрок.
Хо-о-оум ран!
— Какого черта?!
Что-то настоящее в Гоне явно остается, и он оборачивается на нее. На лицо с макушки стекает кровь, выглядит в целом опасно, но то ли голова у него деревянная, то ли лампа уже не самое страшное, с чем сталкивался его затылок, Гону хоть бы хны. Но он оборачивается на Фугецу, что дает Аллуке фору: та резко распахивает глаза и рвется вперед, змеей оборачивает руки вокруг его шеи и начинает душить.
Они вновь валятся на пол.
Тяжело дыша, Фугецу опускает взгляд на зажатое основание лампы в руке. Разбита. Осколки потом будут находить ближайший месяц. Хорошо, что они в Метеоре — никто не удивляется шуму и возне на соседнем этаже, не приходит разбираться. Когда они были на корабле, одна лишь попытка проникнуть к Качо в комнату завершилась мгновенной проверкой от Сенрицу. А тут, кажется, никто не почешется даже если они выкинут Гона из окна.
… что они не собираются делать, конечно, но просто на всякий случай!
Но борьба не равна: Гон все еще сильнее, он все же профи. В какой-то момент он скидывает Аллуку с себя и вновь вцепляется ей в глотку, его лицо принимает странно сосредоточенное выражение, и, может, это обернулось бы чем-то плохим, но… Фугецу не успевает огреть его второй лампой, потому что ровно в эту секунду в комнате, подобно ангелу, появляется Киллуа (от него разит озоном и статическим электричеством) с какой-то блондинкой в дурацкой шапке на руках, и первое, что он делает — пинает Гона в живот.
Тот издает «ух». Откатывается.
— Я тебе глаза на жопу натяну и не посмотрю, что ты делал это не по своей воле, ебень! — голос Киллуа так и пышет гневом. Он резко разжимает руки, и блондинка спрыгивает на пол. — Разберись с этим дурнем, ради бога.
— Если бы не Бизефф и плата, то фиг бы ты меня заставил! — злобно пищит та в ответ.
Взмахивает руками, отчего Фугецу замечает у нее на руках всего по четыре пальца.
Затем, в одну секунду, оказывается рядом с Гоном, пока тот старается подняться. Не дает ему даже пикнуть, зажимает нос пальцами и склоняется. И, когда от подобного наглого действия тот закашливается и начинает дышать ртом, буквально вцепляется ему губами в рот. Смыкает зубы, и в следующую секунду… Фугецу кажется, что она уже ловит галлюцинации, но нет: блондинка, словно в игре, где ртом ловят конфеты в воде, выхватывает что-то прозрачное и склизкое изо чужого рта и глотает, затем, облизывается. Шумно выдыхает.
Гон явно шокирован. Даже не пытается подняться, валяется на полу и тупо моргает.
Тем временем Киллуа сидит рядом с Аллукой и воркует, как наседка, в ответ на что та пихает его ладонью в лицо:
— Отвянь! Дурила.
— Сама дурила! — огрызается Киллуа. Поднимает жутко серьезный взгляд на блондинку, взгляд мрачнеет, все по классике резкого переключения настроения за секунду. Прямо как в фильмах. — Ну что, Хина? Это оно?
Названная облизывается с таким видом, словно сожрала не что-то супер отвратительное, а какую-то внеземную амброзию. Потягивается с довольным видом.
— Ага! То самое хацу! Ну и тупость, почти сразу испаряется, — цокает и сетует. — Ну вот, я думала, он просто свихнулся… Теперь реально придется болтать с Бизеффом. Скукотень!
— Что происходит?! — опасливо интересуется Гон.
Но вместо ответа получает обломанным основанием лампы прямо в лоб. Пусть еще помолчит, дурила.
Chapter 9: ЦЕЙТНОТ: вавилон
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Голова после ударом лампой (в количестве целых двух раз) болит довольно сильно, но Гон мужественно держится и молчит, даже когда его, слегка ошарашенного, тащат заниматься Важными Политическими Разговорами. Он, честно говоря, не слишком-то способен что-то понять, не его поле, но так уж выходит, что он — важный свидетель и знаток, что там такого творит это самое «Учение». Не отвертишься. Голову ему мотают, Хина — девчонка-химера с тонким голоском — даже целует в лоб и говорит, что ничего, на пустой голове все быстро заживает… И они идут к какому-то очень важному мужчине чтобы заняться теми самыми жутко Важными Политическими Разговорами.
Агентство «Ичи», называется это место. На первом этаже одной из множества многоэтажек, тесная конура, если честно. Внутри — стандартный офис, заваленный бумагами по самое не балуй, а в центре, как звезда этого кожаного кабинета, сидит мужчина с огромным лбом и смешными бровями. Ручки сложены, внимательно пожирает каждого взглядом. Но, честно говоря, все, что может сейчас Гон — сверлить взглядом огромный портрет бывшего партийного лидера Восточного Горуто. Весь такой изысканный и помпезный… Позади мужчины бродит химера-волк, Велфин, и, судя по словам Киллуа, он приятель Икалго, так что подозрения как-то спадают. Икалго пусть и пытался их убить в начале, но он все равно хороший парень, как и Мелеорон. Кто захочет, всегда может исправиться.
Они располагаются внутри. Хине все это неинтересно и она моментально сматывается прочь, радостно щебеча о законченной работе; Аллука листает какие-то листовки, и единственные, кто, по сути, будет это обсуждать — сам Гон, Киллуа, Фугецу и представители офиса. Это с одной стороны неплохо, но, с другой… Они дети! Как ни крути. И пусть Киллуа — Золдик, пусть двое из них охотники, а Фугецу — целая принцесса, это не отменяет того, что опыта у них ноль.
Бизефф, так зовут мужчину со смешными бровями, продолжает мять руки. Явно думает. Наверняка о том, что его вероятные коллеги еще не выходят из пубертата, о чем с ними может идти речь. Но факт участия Гона и Киллуа во вторжении во дворец в Горуто явно сейчас приоритетней, а потому Бизефф давит всю гордость или что мешает ему говорить по делу до сих пор, и замечает:
— Женщина, которую ты повстречал, является членом бывшей мафиозной семьи Хей-Ли из Какина. Все они — подчиненные женщины по имени Морена Прудо, которые явились сюда после инцидента на «Ките»… Думаю, юная мисс Фугецу вам уже поведала. Видишь ли, — опять складывает ручки, — Морена Прудо — наш враг. Враг Метеора, в этом смысле. И тот факт, что ты, охотник, стал… жертвой ее хацу…
Гон издает задумчивое «ух».
— Но та женщина назвала себя Сян.
— Разумеется, — Бизефф качает головой. — Потому что Морена Прудо — важный человек в управлении этой секты. Она не станет так просто раскрывать себя.
То есть Сян — это не глава? Или Сян и есть Морена? Голова идет кругом, но Гон чувствует, что сам факт его провала и большее количество вопросов лишь разрушат образ крутого охотника в глазах Бизеффа, поэтому он молчит. Не надо себя позорить еще больше. Ты и так наболтал лишнего. Он косится на Киллуа, надеясь, что сейчас переспросит он, но тот лишь кивает с жутко серьезным видом, и даже Фугецу. Черт, они что, реально все это понимают?! Ощущение собственной безнадежности накрывает с каждой секундой все сильнее.
— Но ты видел ее хацу. Результат, точнее. Оно словно вирус, его носитель целует других, через флюиды передается нэн, пробуждающий его у «жертв». Те развивают собственные хацу посредством заработка очков за убийство людей. Так действует хацу Морены Прудо, — в руках Бизеффа оказывается ручка, и он начинает постукивать ею о стол. — Но женщина, которая поцеловала тебя, создала хацу подобное Морене, чьи свойства, однако, отличаются. Она не передает нэн. Она передает… «вирус», если условно.
Значит, Сян все же не Морена. Ух, хорошо, одним вопросом меньше…
Делай умный вид, Гон. Сейчас это все, на что способна твоя покалеченная голова. Черт, кто бы подумал, что получить лампой будет так больно… Он, помнится, и не такие удары терпел, а тут простая лампа! Тем более ударила Фугецу, то есть, без особой силы!.. Он еще и Аллуку ударил, ну все, сегодня его предадут анафеме за все содеянное. И заставят убирать стекло!.. Блин.
— Но зачем им Фугецу? — решает все же задать один Глупый Вопрос.
Однако, Бизефф не темнеет лицом. Не смотрит на него с осуждением, вообще выглядит нормально, если так посмотреть. Кивает. Словно да, вот, интересоваться делом, молодой человек, это полезно и по-нашему.
— За убийство принца давали самое большое количество очков. Что дает возможность усилить свое хацу. Полагаю, мисс Сян не изменяла условия распространения «вируса», а такое удобное совпадение, как присутствие в Метеоре принца, дало ей повод пойти на столь грязный трюк.
И все трет и трет свой огромный лоб платочком.
Гон аккуратно косится на Фугецу. Не каждый день тебе говорят, что тебя хотят убить ради какого-то глупого хацу, вообще-то, но, к его удивлению, она выглядит достаточно спокойной. Даже немного величественной. Видимо, чему, а держать лицо перед такими важными персонами ее научили, и сейчас, в их компашке, она выглядит наиболее компетентной. Все, в принципе, кроме Гона. Блин, умные разговоры — совсем не его конек, могли бы потом позвать, когда все обкашляют. А то он чувствует себя супер глупо.
— И ее хацу — контроль сознания, — резюмирует Киллуа. Бизефф перестает натирать лоб платком.
— Именно так.
— Откуда у тебя такие подробные сведения? Тем более об этой Прудо.
— Мистер Золдик, — Бизефф так произносит это «мистер», что звучит скорее как «мис-с-ста». — Каждый уважающий себя политик имеет парочку полезных контактов и связей в других странах. Или шпионов, если уж на то пошло. О мисс Прудо нам было известно еще при существовании такого очаровательного государства, как НЗЖ. В чьем уничтожении вы, кстати, успели принять участие.
— Мы не специально, — робко блеет Гон. Ему должно быть стыдно, да?.. Ему не стыдно, но надо же вести себя прилично…
— Я вас не виню. Это само собой разумеющийся конец для такого государства, — в голосе Бизеффа слышен яд. Видимо, имел делишки с местными, что накрылись медным тазом еще до всей шумихи с муравьями. Ага, легкое торжество. — Тем более, НЗЖ не имеет к нам сейчас никакого отношения.
Мы говорим о «вирусе». Видите ли, молодые люди, Ваше Высочество, я решил обратиться к вам не ради… каких-то высоких целей, спасения собственной шкуры после всего произошедшего в Восточном Горуто, как полагал мой верный протеже. Все это былое. Вы интересуете меня, как охотники. Как рабочая сила, знакомая с концептом нэн, вне зависимости от возможности его использования. Сейчас в Метеоре назревает проблема из-за действий мисс Прудо и ее подчиненных, что не устраивает… меня и некоторых моих покровителей, назовем это так. Поэтому я хочу нанять вас для того, чтобы с этим разобраться. За плату, разумеется, какую смогу предоставить. Деньги, контакты — с этим проблем нет.
Вы когда-нибудь слышали о культе Ашеры?
Множество веков назад, когда Бедствия еще могли проникнуть из озера Мебиус в наш с вами мир, к нам явилась Ашера. Это, конечно же, собирательный образ, прошу заметить. Скорее всего, какая-то группа людей побывала на Темном Континенте и встретилась с местным обитателем, которому начали поклоняться подобно божеству, и что принес с собой «вирус». Этот вирус мы с вами знаем как… Скажите, вы слышали о Вавилонском падении?
Тогда множество разрозненных племен с единым языком могли взаимодействовать друг с другом без каких-либо проблем. Как и сейчас. Однако культ Ашеры «вынуждал» отринуть единство языка. Люди переставали понимать друг друга. Возникали проблемы взаимодействия… Свой «вирус», менявший геном человека и строение пары клеток в мозговой коре, культ Ашеры передавал варварскими ритуалами, включавшими в себя сношение и иной обмен телесными жидкостями. Он передавался через кровь и слюну. Чем сильнее распространялся культ Ашеры, тем более разрозненным становилось общество, пока, в один момент, не была произведена «чистка».
Культ Ашеры истребили. Но, как видите, сам прецедент был. Хацу мисс Прудо работает по схожему образу, однако не берет свое начало из культа Ашеры так такового, в отличие от хацу мисс Сян. В итоге, желая вынудить как можно большее количество людей встать на свою сторону путем изменения в мозгу, она планирует объединить под своим началом энное количество людей, чтобы уже с их помощью нанести поражения всем врагам своего покровителя. Такое называют «секс-шпионажем», только вместо воровства информации вирус подчинения передастся в стан противника их лидера. Госпожа Фугецу знает, о ком я говорю, не так ли?
— Церредрих.
Ну да, тот самый «Тсэ»…
Фугецу вообще не выглядит удивленной. Словно такого и ждала. У нее все братья и сестры поехавшие, да? Морена же, по логике, тоже ей сестра. Чем больше Гон об этом думает, тем меньше ему хочется.
Он терпеливо выслушивает объяснение Бизеффа и осознает, что ничерта не понимает. Точнее, урывками. Сян распространяет свой странный вирус, подобно наркотику. Поцелуй — это триггер. Чем больше обычных людей к ним вступает, тем сильнее сеть. Скорее всего «зараженные» тоже способны передать этот вирус кому-то? Но контроль, скорее всего, получит лишь Сян? Будь Гон чайником, у него бы из ушей пошел пар. К счастью, о его озадаченности подозревает разве что Киллуа. Пусть молчит. Молчит!
Но Бизефф говорит, что вирус меняет что-то в мозгу. Как этот самый «прото-вирус» Ашеры. Видимо, жертвы не чувствуют на себе контроля и вполне добровольно исполняют приказы? Как он с Фугецу? Это что же получается, у него с башкой теперь тоже что-то не в порядке?
— Это условно, — Бизефф вздыхает. Вновь утирается. — Вирус Ашеры менял биологию, но вирус Сян может и не менять. Но это точно хацу, раз Хина смогла его «обезвредить». Она экзорцист, просто к сведению.
— Как иглы Иллуми, — поясняет Киллуа шепотом, про манипуляции.
Ага, контроль сознания с помощью нэн. Ну хоть что-то понятное в этом хаосе.
Значит, сейчас с ним все в порядке. И не факт, что Сян это знает. Благодаря Хины у него из башки убрали навязчивую идею, и теперь Гон… вновь просто Гон. Черт, вдруг зло думается ему, неужели нельзя было оставить тот же эффект, что и у Морены? С нэн. Хотя, сработает ли такой короткий путь на нем? Звучит как читерство. Наверное, с учетом всего, что произошло, его аура ему такое не простит… или сломает хацу.
Интересно, такое в принципе возможно?
— Церредрих — известный гедонист… С некоторыми социопатическими наклонностями. Ничего удивительного, что он использует подконтрольную ему мафию для подобных целей. Культ Ашеры ушел, но вместо него приходит культ его имени.
— Он настолько впечатляющ?
Киллуа вскидывает бровь в манере, что понятно — не верит. Да и Гон тоже. Он, конечно, встречает местного разлива мессию, Куроро, на него тоже «Пауки» молятся как на бога и спасителя (даже Хисока в своей извращенной манере, желая его прикончить), но Куроро умеет забалтывать зубы, а Церредрих?
— Он философ. Много читает… — Фугецу начинает загибать пальцы. Ага, понятно, любитель перелить из пустого в порожнее. — Многие его обожают только за то, как он говорит. Я с ним почти не общалась, но Халкенбург рассказывал, что у него… Мягко говоря шарики за ролики.
— Психопат, — фыркает Велфин.
И абсолютно прав.
Итак, есть Церредрих. Абсолютно тронутый, настолько, что даже миролюбивый Халкенбург поддерживает желание Бенджамина его убить. А чтобы пацифист и бывший друг Церредриха сошелся со сторонником военной диктатуры? Многое говорит, на самом деле. Помимо этого убийца, любитель необычных «сувениров», чаще всего подразумевавших под собой сбор частей тела (как та самая нанимательница Курапики), и так далее, так далее… И, со всем этим, жутко харизматичный.
Восхитительна подборка черт в одной личности, обладающей связями и богатством для осуществления всех необходимых махинаций.
— И все из-за шрамированной суки.
Когда Бизефф роняет это, все тем же серым унылым тоном бюрократа, что считает только доходы и расходы, а так же методы распила и отката, на фоне давится Велфин. Звучит абсолютно не в его характере. Такие люди так обычно не выражаются. Но Бизефф и бровью не ведет, сухо кивает, мол, да, так и есть.
Зато задумывается Гон. «Шрамированная», значит? Но он не помнит никого со шрамами в «Учении». У Сян так вообще чистое лицо. Получается, Морены там не было? Лидера этой секты? Или он был только в каком-то филиале, и потому там всем заведует Сян? Чем больше он об этом думает, тем сильнее болит и не без того побитая голова, но прийти к какому-то выводу: почему Сян это не Морена, хотя у них одни амбиции и похожее хацу, и где тогда Морена… Нет, не может.
— Так что, Ваше Высочество, — Бизефф все с тем же постным лицом салютует Фугецу, —за Вами сейчас начнется настоящая охота. Люди Морены Прудо так просто не оставят сам факт существования рядом столь большого количества очков для усиления своих умений. Не повезло, — слегка задумывается. — А Вас сюда, позвольте поинтересоваться, направил Ваш брат, господин Халкенбург? Разобраться с семьей Хей-Ли?
— Я здесь по своим целям, — отрезает Фугецу голосом, не терпящим дальнейшего продолжения этого диалога. — Меня не интересуют люди Прудо. Я ищу кое-кого, Вы правы, но он не имеет отношения к этой ситуации.
Затем, она коротко поясняет про ситуацию на корабле. Кажется, слушок о войне «Пауков» с их бывшим товарищем — тема довольно известная в подполье Какина, Гон предполагает, что те помогали Редану найти Хисоку. Бизефф сухо кивает при каждой новой сочной детали: не удивляется тому, что Фугецу ищет этого человека и даже замечает, насколько мудро было явиться именно сюда, потому что «Пауки», как и любые воры, обладают дурной привычкой тянуть все золотые яйца в одну корзину.
— Однако, сейчас Редана тут нет.
— В смысле?!
Фугецу так резко вскакивает со стула, что опрокидывает его. Взглядом пожирает Бизеффа, но тот пожимает плечами.
— Они были тут некоторое время назад, но сейчас заняты некоторой работы от совета старейшин города.
— Иначе бы я так не ходил по улицам, — хмыкает позади Велфин и ведет пальцем по глотке. — В свое время тут развлеклась одна наша подружка, убила кучу народу. Химер тут не особо любят, особенно Редан, которые ее и прибили. Пока они тут, по городу гуляет только Хина, она хотя бы на человека похожа. Так что, поблагодарим судьбу за то, что их нет, что выгодно всем нам тут. Сплошные плюсы!
— Плюсы? Какие еще плюсы? — Киллуа готов болтать только о бизнесе.
— Собственно, я предлагаю вам сделку, — Бизефф вновь складывает ручки и начинает перебирать пальцами. — Мне нужна информация по «Учению» и Морене Прудо. Она создает проблемы в городе, но у старейшин и Редана нет ресурсов с этим разбираться. Они не понимают всей опасности, привыкли принимать всех, даже такое отребье. Плюс парочка контактов в Какине, включая Вашу матушку. Ты, Гон, сейчас считаешься членом «Учения», надо пошпионить. В обмен на эти сведения я готов предоставить защиту принцу Фугецу, и…
— Ты хочешь, чтобы я убил эту Морену?
Гон озвучивает это так резко, что все замолкают. Они смотрят на него, внимательно, и он чувствует клокочущее внутри сопротивление.
Он не хочет убивать. Да, гнев и ярость — пьянящие чувства, великолепные на пике, но он прекрасно помнит, к чему это приводит. Он лично убил Неферпитоу, это было восхитительно тогда, но стоило ли оно того в итоге? Чего он добился смертью Стража, осознавшего любовь к своему Королю? Неферпитоу был убийцей, был злодеем, но он осознал истинную ценность жизни и готов был отдать свою ради важного для себя человека. Каким был Кайто для Гона. В итоге все они были лишь жертвами своих привязанностей.
Сжимая кулаки, он бросает:
— Мне хватило этого… в Восточном Горуто.
— Гон-кун.
Голос Бизеффа звучит сухо. Ну да, он политик. Какое ему дело до желаний.
— Мне все равно, как ты разберешься с этой проблемой. Мне нужна информация и отсутствие «Учения» на территории Метеора. Это все. Если ты заговоришь ей зубы и убедишь уйти, меня это устроит. Решать лишь тебе, — затем, откидывается назад, слегка покачиваясь на стуле. — И, как я не успел договорить, помимо защиты принца Фугецу я готов предоставить тебе выход на контакт с Реданом, как только найду нужные способы. И все довольны, разве не так?
Улыбка у Бизеффа недобрая. Так и разит продажностью, грязью. Политикой. Но Бизефф — меньше зло сейчас. Его просто интересует порядок, и за его сохранение он готов заплатить. Он и есть тот винтик, тот человек, что поможет Гону дотянуться до Редана, а затем — найти Хисоку. Для этого надо лишь чуть-чуть подыграть. Стать злодеем для кого-то… Но знать, что на деле его деяния чисты.
Когда Бизефф протягивает ему руку, Гон пожимает ее. Крепко.
— По рукам.
Chapter 10: ЦЕЙТНОТ: ностальгия
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
После кучи болтовни, от которой, откровенно говоря, плавится мозг, Гон отправляется на крышу. Проветриться.
Воздух тут все еще воняет мусором, осознает он, но привыкаешь. Перестаешь чувствовать этот легкий аромат брошенности и смерти. Вокруг расстилаются крыши домов, не самые высокие, по девять максимум. Урбанистично. Не похоже на Йоркшин или другие виденные им города, что-то другое… Там царит прогресс, цивилизация, здесь же нормален застой. Отмотать время в мире на лет тридцать назад — и будет Метеор, только чище. Время тут словно останавливается, принимая все в себя, как и город: включая ностальгию по давно ушедшему. Да уж. Все тут прямо ею и воняет. Этой чертовой ностальгией.
Но он ведь тоже пришел сюда из-за нее. Из-за Хисоки.
Если отбросить все лишнее, он не очень-то хорошо его знает. Точнее не знает совсем. Их короткое более личное взаимодействие на Острове Жадности мало что дает, тогда он все еще продолжал играть роль жутко загадочного засранца и в целом, вне образа, разве что интересовался таким странным жадным вниманием со стороны Биски. Но Хисока все еще важен Гону, как элемент ностальгии, как важный этап его жизни. Он — злодей его юности, ступень, что дала Гону возможность стать тем, кто он есть сейчас. Разумеется, Гон понимает, что между ними больше общего, для этого не нужно быть гением анализа. Но все это додумки. Логичные, спору нет. Хисока подобен тщательно построенной загадке, как детектив по всем правилам Нокса: если ты постараешься, то точно найдешь суть, но путь сложен.
Куроро наверняка не убил его именно по этой же причине. Из-за ностальгии. Пока Хисока жив, он может помнить убитых им на «Ките». Но стоит тому умереть, то прошлое придется отпустить. А по Йоркшину Гон отлично уясняет, что так просто расстаться с ним Куроро не может. Сейчас, после пережитого опыта, всей ситуации с Кайто, Гон начинает отчасти его понимать. Он не хочет оправдывать убийцу семьи Курапики, но Куроро, пусть и напускает на себя раздражающую пелену загадочности, все еще не уходит от «нормы» слишком далеко. Простая загадка. Хисока же…
Кто Хисока на самом деле? Что им движет?
Зачем он помог Фугецу? «Ностальгично», да?
Значит, он тоже подвержен влиянию прошлого, пусть и тщательно избегает его?
— Что, тоже надоела болтовня умников?
На крыше Хина. В руках у нее что-то мелкое, кажется, игровая приставка. Когда Гон заглядывает ей за плечо, по экрану бегают разноцветные зверьки, радостно щебечущие что-то на непонятном языке. На ум мгновенно приходят слова Бизеффа об Ашере и вирусах.
— Да так.
Он садится рядом.
Говорить не хочется. Хина хороша тем, что они — не друзья, потому она не пристает с какими-то глупыми расспросами о самочувствии и прочем. Какое дело кому до такого? Физически Гон в порядке. С ментальными проблемами он как-нибудь разберется, тем более, что ничего серьезного-то и не случается.
Он жив. Выжил после самоубийственной клятвы. Потерял нэн, правда, но это такая мелочь на фоне того, что его жизнь могла оборваться в тот самый момент. Гон еще раз косится на мультяшных зверушек в приставке Хины и хмурится, затем бросает:
— Ты экзорцист, да?
— Типа того, — Хина сосредоточена на экране.
— И ты… уничтожила наложенное на меня хацу.
— Оно хотя бы без тупых условий, — цокает она и излишне драматично закатывает глаза. — Помню один раз на нашего приятеля наложили дебильное ограничение, которое накладывало проценты на его ауру и потом лишало ее на месяц. Вот это была морока!
На ум мгновенно приходит Наккл. Значит, была еще одна жертва?
— О, я тоже под ним был.
— Парнишка, — Хина бросает на него многозначительный взгляд. — Если тебе за пару лет столько раз требуется помощь экзорциста, с тобой что-то не в порядке. Ты так не думаешь?
— Ну, в каком-то роде со мной и правда все «не в порядке».
Они молчат некоторое время. Хина даже откладывает приставку и смотрит вдаль, с прищуром. О чем-то размышляет, но потом ее меланхоличный вид спадает, и капризным голоском она тянет:
— Ну раз уж начал, то продолжай! Ненавижу людей, которые что-то начинают, а потом тянут паузу. Тупейшая привычка.
— Ты видишь мою ауру?
Некоторое время она странно смотрит на него. Затем, кивает.
— Вот видишь! Ну, точнее, да. Гм. Но я не могу ее использовать. Совсем. После наложенной клятвы. И я думал, может твой экзорцизм способен ее как-то, ну, вернуть? Сделать что-нибудь, чтобы я опять мог пользоваться нэн?
— С твоей аурой полный порядок. Никаких страностей, ну, типа. Но экзорцизм работает только на хацу, а не на… блоке в башке, — Хина стучит костяшкой по виску. — Так что все, что я могу сделать — дать тебе по голове еще раз, но принцессочка справилась с этим намного лучше, — затем посмеивается и утыкается обратно в экран. — Напридумывал себе проблем. Раньше все было намного проще. Когда я работала девчонкой для увеселения у Джайро, в прошлой жизни, все, о чем мне приходилось — о наркоте и сексе. Чудесная жизнь. А теперь все эти политические замуты… Дерьмо сплошное.
Она съезжает ниже, почти ложится на крыше и продолжает манипулировать мультяшными зверьками на экране. Гон опускается рядом. Его не слишком интересует игра, но он рад отвлечься от всего, что гнетет. Хина права, наверное. Это просто ментальный блок. Если он захочет, то все сможет получить назад… Может, еще не время? Фактически ему еще нет нужды восстанавливать ауру. Он справляется и сам. Но…
— Ты скучаешь? — вдруг роняет он. — По старой жизни?
— Если только по Джайро.
— Этот Джайро настолько крут? — Гон бросает на нее подозрительный взгляд.
— Абсолютно тронутый на голову. Но в постели? — дальше следует несколько подробностей, которые Гону лучше не слышать, но, к сожалению, он все равно выслушивает. Хина пошло проводит языком по губам, причмокивает, и затем простым тоном, будто ничего такого и не говорит, замечает: — Сначала я думала, что он переродился в Короля. Но это не так? Джайро даже не терял себя ни на секунду. Просто воскрес и пошел дальше.
То есть, и правда абсолютно тронутый. Но Гону плевать на этого Джайро, ему далека политика банановых республик на краю мира. Он некоторое время сверлит взглядом город внизу и размышляет, во что выльется эта загадочная политическая игра Бизеффа, пока, вдруг, Хина рядом не начинает говорить вновь.
— Так что не дрейфь, парнишка. Думаю, твой нэн к тебе вернется. Может, даже сменишь тип потом.
— С чего бы мне его менять?
— Ты не знаешь? — Хина с прищуром на него смотрит. Хитро-хитро, будто довольна, что ей известно об ауре чуточку больше. — «Специализация» — это побочный тип ауры. Ты не рождаешься специалистом. Просто в какой-то момент жизни меняешь тип на нее, то есть, скорее приобретаешь…
— Фуфло. Водяной тест есть и на специалиста.
— Ну конечно, — цокает, отзывается ядовито: — поэтому нет строгого правила, что специалист делает с водой в кружке. Хватит тупить. Очевидно, что если у тебя есть какая-то сильная мотивация, или если ты пришибленный на голову, ты просто сразу родишься кем-то со способностью к специализации, просто изменение пройдет незаметно для тебя. Это все чушь.
— То есть ты хочешь сказать, что я останусь усилителем, просто получу побочное умение?
— Типа того?.. Я думаю. Не знаю! — пожимает плечами. — Нэн — такая морока. Он работает по правилам, которые часто нарушает и сам. Клятвы, прочая чушь… Говорят, что специалисты крутые, типа, их тяжело убить из-за «сломанных» способностей, но Неферпитоу это не спасло.
Гон встречается с ней взглядом. Не улыбается.
— Ты знаешь про Неферпитоу.
Не вопрос. Сухой факт.
— Кто не знает? — Хина легкомысленно пожимает плечами и вновь погружается в игру. — Все Стражи были абсолютно поехавшими мудилами. Мы только рады были, что вы их прибили. Особенно Пуфа. Мерзкий говнюк. Ты, Гон, можешь сколько угодно драматизировать из-за убийства, так далее, так далее, но своим желанием мести ты сделал огромную услугу миру и уничтожил одного из трех тупейших мудаков во вселенной. Будь рад. Это стоит того, чтобы потерять нэн.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Потом Хине надоедает торчать на холоде и она идет, по собственному заверению, мешать Бизеффу и Велфину заниматься «жутко скучными делами». Машет на прощание, оставляя Гона наедине с собственными мыслями. Он продолжает наблюдать за неспящим Метеором, размышляет о том, что будет делать дальше. Им везет с Бизеффом. Если тот и правда сможет связать его с Реданом, то Хисока будет непозволительно близко.
Захочет ли он спасения? Он себе на уме. Из тех людей, что не хотят принимать подачек. Наверняка же начнет отказываться, будет злиться. Это, кажется, весьма в его духе. Но Гону все равно. Он помнит мелкого ублюдка, что едва не сломал ему руку, и уверен, что тот здорово оттянется на Хисоке. Что-то само собой разумеющееся.
Но наедине он остается недолго. Скоро к нему присоединяется Фугецу, и некоторое время они молча наблюдают за Метеором. От нее, в отличие от Хины, несет ностальгией куда больше. Она скучает по сестре, скучает по фальшивому образу Хисоки. Но никто не остался. Фугецу гоняется за тенями, но все они продолжают ускользать.
— Опять я бесполезна, да?
Ее голос звучит неожиданно спокойно.
— Разве?
— Ты чуть не оттащил меня к той женщине, а я ничего не смогла сделать.
— Скажи это моему затылку, эй!
Когда Гон возмущенно сопит, Фугецу улыбается.
— Ладно, может быть, только это.
— Не говори глупостей. Мы здесь только потому, что ты не стала терять времени и решила найти Хисо… э-э-э… Белеранте. Потратила деньги, целый корабль сняла! По-моему, это что угодно, кроме «бесполезно», — Гон легкомысленно фыркает. — Нет ничего плохого в том, что ты не можешь что-то, для этого у тебя есть мы. Зато ты здорово договорилась с Бизеффом и не выглядела абсолютно тупой, как я. А, как тебе?
Они обмениваются взглядами.
Нормально переживать. Если тебе все равно, то только в этом случае ты бесполезен. Фугецу хотя бы не поддавалась эмоциям настолько, что это оборачивалось катастрофой. Гон все еще считает ее поиски Хисоки странными, тот образ, который помнит она — очевидная фальшивка, но это хотя бы лучше того, что он… делал в Горуто из-за Кайто. Как он вообще мог осуждать Куроро за убийство кого-то, когда сам угрожал слепой девушке? Пф-ф-ф.
— Я-то тоже обуза. Без нэн. Но если мы постараемся все вместе, то у нас все получится, — хмыкает. — Разве не в этом смысл? Плевать на то, что мы делаем. Нужен результат. Если доберемся до Хисоки, уверяю, ты вообще об этом всем думать не будешь.
Главное постараться.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Постараться…
Об этом Фугецу размышляет, когда смотрит на себя в зеркало в ванной.
У Бизеффа комнаты гораздо теснее, но ее мысли заняты другим. Она видит себя в разбитом отражении, касается волос. Отросли. Даже закручиваются на концах, как у Качо. Жаль, что они не похожи. Было бы неплохо. Но теперь образ сестры остается где-то на задворках памяти, фотографиях — когда-нибудь последние утратятся, а мысли выветрятся, оставляя лишь суть. Так происходит всегда. Мать, конечно, все еще скорбит, и пусть Фугецу пытается заменить собой Качо…
Выходит ли у нее?
Что-то не вернуть. Нельзя постоянно держаться за ушедшие образы. Прошлое должно оставаться в прошлом. Сколько не кори она себя, все равно не вернет Качо; но будет способна помочь хотя бы Белеранте. Интересно, что он скажет… В последний раз, когда она его видела, он был плох. Под маской были сокрыты страшные раны. Тогда она испугалась… но этот человек все еще помог ей, спас, хотя та девушка, Мачи, сказала что он не способен понять чувство привязанности. Отчего-то Фугецу кажется, что она ошибается.
Затем, в ее руки ложатся ножницы. Легко будет коротко постричься. Новая жизнь, все дела. Но Фугецу не хочет отпускать. Смерть Качо произошла из-за ее промедления. Из-за того, что она не сумела вытащить их из лодки быстрее. Если бы не она… то Качо могла быть все еще жива. Единственный, кто заслужил тогда смерти, это она сама.
Щелчок. Еще. Черные пряди летят в раковину.
Качо было хорошо с челкой. Она в принципе любила вычурные костюмы. На ее фоне Фугецу всегда казалась тенью, серой мышью. Пора исправлять. Фыркнув, сдувая отрезанные пряди, она опускает взгляд в зеркало, на себя. С челкой, неровной, выглядит странно, непривычно, но это первый шаг на пути к изменениям. Нельзя стоять на месте вечно. Пора принять метаморфозы. Воссоздать образ Качо хотя бы так… Чтобы та продолжала жить.
Вещи уже перетащили сюда, есть где развернуться. Надеть одежду повычурней. Не яркую, будет бросаться в глаза. Как насчет этого плаща? Черный с позолотой, короткий, а на ноги — сапоги. Может, на каблуке, Качо нравилась такая обувь. Ходить слегка непривычно, но она успеет свыкнуться. Времени у нее полно. А перед Бизеффом она должна выглядеть солидно, так, чтобы они думать не смел о манипуляции ею. Никто не хотел иметь дела с Качо, так пусть будет так и с ней самой.
Поверх — накидка с черным мехом. Из зеркала на Фугецу смотрит она, другая, вычурная. Взмахивает рукой, поправляет прическу. Неплохо. Остается только держать маску, но у нее есть отличный пример, как делать это долго — и вновь спасибо Белеранте, спасибо Качо.
Когда она выходит из комнаты, Киллуа, торчащий на выходе с какой-то желтой газетенкой, удивленно вскидывает бровь. Но молчит. Гон говорит, что он остер на язык, но…
— Ты сказал, что поможешь, да? — произносит она, и Киллуа медленно кивает. — Тогда у меня к тебе просьба. Белеранте отказался это делать, надежда лишь на тебя. Я хочу научиться нэн.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
«Истинное Учение» даже не предполагает об удалении хацу, поэтому, когда Гон возвращается для дальнейшего грандиозного розыгрыша, его встречают довольно радушно. Тут все так же воняет чем-то странным, а люди вокруг слишком улыбчивы, будто блаженны. Он помнит главное условие, хацу не меняет поведения, а потому ведет себя так, как вел бы обычно, будь они тут все настоящими друзьями. Удар лампой приходится кстати, и потому, когда он подходит к Сян, а та видит перевязанную голову, в ее взгляде мелькает милосердное прощение.
— Слиняла, — врет Гон.
Обманщик он такой себе, но рана настоящая, так что подвоха Сян не чувствует. Разумеется, он нервничает. Кто знает, на что на самом деле способна эта женщина? Будь у него нэн, он бы не боялся, но она владеет хацу, в отличие от него. И если Сян действительно захочет, то легко сможет сломать ему пару ребер.
Однако, Сян не смотрит ему в глаза с подозрением, в общем-то ничего не делает, лишь качает головой, явно сетуя, и добавляет:
— Придется ее поискать. Справишься? Мне так хотелось бы с ней познакомиться…
Ага, как же. Теперь Гон точно будет осмотрительней. И выучит расписание этих тупых сессий с поцелуйчиками, чтобы на них не присутствовать. Лишние микробы ему в голове не нужны. И хотя он уверен, что Хина, если что, вновь спасет его, а в офисе найдется еще десяток ламп, которые только и ждут знакомства с его головой, повторять этот опыт как-то не хочется. Есть же рамки приличного.
— Конечно же ты справишься, — продолжает улыбаться Сян. Склоняет голову набок. — Ты же охотник, верно?
Каверзный вопрос.
Соври он сейчас, Сян что-то заподозрит. Он же под ее контролем, в конце концов. Разумеется, он может дать деру, но Бизефф сказал проникнуть в эту секту поглубже, чтобы понять, как убрать их из города… Придется отвечать искренне. Впрочем, так даже проще. Честно говоря, врать, когда тебе смотрят прямо в глаза, тяжело. Поэтому Гон кивает.
— Удостоверение не покажу.
— Мне оно и не нужно, — это явно веселит Сян. — Расскажешь о своей специализации?
— Да я как-то.. не выбирал? Не было времени.
— И чем ты таким занимался, раз не выбрал что-то подобное?
Она, кажется, искренне озадачена. Гон чуть покашливает, чешет затылок, но все эти расшаркивания лишь прелюдия к ответу. Чем сильнее он ее впечатлит, тем больше ему доверится Сян, верно? А он поможет Бизеффу. Ведь только так он сумеет добраться до Хисоки. А потом, следом… на Темный Континент.
Поэтому Гон кокетливо бросает:
— Штурмовал президентский дворец в Восточном Горуто, — реакция у Сян убойная, судя по перекошенному лицу, не такого ответа она ожидает. — Охотился на муравьев-химер. Даже одного Стража прибил. Ну, с председателем Нетеро…
— Я поняла.
Почти ошарашенно. Хлопает его по плечу, благодарит, а затем на деревянных ногах уходит куда-то за кулисы, то ли обмозговать, то ли что еще. Гон провожает ее взглядом и некоторое время стоит в одиночестве, после чего решает вернуться домой. Во-первых, ему надо отоспаться, во-вторых, у него адски раскалывается голова. Плюс кто-то все же должен убрать осколки с пола… Аллука этим точно заниматься не будет, а Киллуа пошлет его к черту. Выходит, все опять на нем! Да что же это такое?!
Он охотник, а не горничная на полставки!
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Сян следует вперед.
Коридоры «Учения» напоминают лабиринты. Спускаясь все ниже и ниже, они переплетаются, подобно логову Минотавра. Но она знает путь; для этого ей не нужна даже волшебная нить. В конце концов, она ходит этим путем часто, непозволительно. Человек, который встречается с ней в этих дебрях, слишком уж озабочен собственной безопасностью. Она не может его осуждать. Из известного ей, уж он-то имеет миллион поводов опасаться, что кто-то может его убить. Немногие доказали свою верность.
Она — сумела.
Наконец, нужная дверь впереди. Касаясь сенсорной панели, она легонько набирает код и терпеливо дожидается, пока та отворится. Метеор выстроен на руинах старого поля брани, древнего, оставшегося после давно сгинувшей цивилизации. Все его нутро пропитано старыми катакомбами. Удивительней будет скорее не наткнуться на них, чем обнаружить. В этом месте история, подобно змее, съедает сама себя.
Человек за столом дожидается ее. Не произносит ни единого слова, лишь беспокойно барабанит пальцами по столу. Его лицо, как и обычно, скрыто за газовой маской, но Сян четко видит его глаза сквозь стекла: бледно-голубые, почти прозрачные. В ее культуре это считалось дурным знаком, якобы, характер у таких людей такой же, как талая вода — ускользнет и не заметишь. Но подобные предрассудки явно не касались этого человека.
Сян улыбается. Затем, бросает быстрый взгляд назад. Просто ради приличия.
— Наши надежды оправдались, — чеканит она и кивает. — Это действительно сын Джина Фрикса. Он утверждает, что принимал участие в чистке в Восточном Горуто. Мои источники это подтверждают.
Слегка задумывается, потирая подбородок.
— Думаю, нам это подходит. А что скажете Вы, господин Джайро?
Chapter 11: ЦЕЙТНОТ: звери, что калечили друг друга
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Впрочем, дела Бизеффа, как и размышления самого Гона об устранении «Учения» без перехода к насилию пока в застое.
Проходит неделя. Малый срок для них, и огромный (потенциально) — для Хисоки, но ничего не поделаешь, «Пауки» где-то хорошо скрываются, настолько, что даже множественные знакомства бывшего партийного деятеля Горуто тут не помогают. Поэтому большую часть времени Гон проводит в тренировках, которыми он сам, разумеется, нарекает подпольные бои. Слава о нем растет, и в какой-то момент он ломает «Присяжного» и объявляет о смене образа; и постепенно переходит исключительно на странное подобие бокса. Ну, с пинками и ударами головой. У них тут, к счастью, нет особых запретов правилами на это. Они не на каком-то мировом чемпионате. Даже на Небесной Арене правила строже.
Киллуа занимается важными поручениями от Бизеффа, попутно начинает обучать Фугецу нэн — отличное решение, может, поможет им как-то, если жутко приспичит — а потому перестает наблюдать за боями Гона. Эта должность почетно переходит к Аллуке, и та, продолжающая смотреть дебильные шоу по кабельному, полностью преображается в образ Строгого Менеджера. Тоже на потеху толпе, все часть представления. Они покупают ей костюм, темные очки и кейс, последний набивают камнями. Поэтому, когда Аллука лезет на ринг, чтобы растащить его и какого-то иного бойца, вероятность получить по голове энной суммой кирпичей возрастает.
Но, если оценивать в целом, прогресс есть. Сян доверяет Гону, он явно впечатляет ее своим участием в том инциденте в возрасте всего-то четырнадцати лет (ох уж эти юные революционеры, сетует она, хотя изначально никакой сменой режима там и не пахло), а потому позволяет ходить за собой. В общем, Гон очень внимательно Слушает, а потом сливает все Бизеффу, что тот долго и муторно анализирует. Видимо, для своих важных Политических Замыслов. Гон не разбирается. Ему, на самом-то деле, все равно. Его главная задача — выжидать.
Первый ход должен сделать Бизефф.
В какой-то момент они с Аллукой сидят за кулисами и пьют апельсиновый сок. Попутно в руках у нее игровая приставка, и Аллука активно что-то на ней делает, с видом, будто там какая-то головоломка на скорость или пострелушки. Однако при внимательном взгляде Гон видит лишь всю ту же странную игру с мультяшными зверьми, в которую режется Хина, и прямо интересуется, не сперла ли она приставку у той.
Аллука беззаботно пожимает плечами.
— Она мне сама одолжила.
— Это было какое-то «выпрашивание»?
Ему тут же дают по шее. Весьма больно, вообще-то! Не все ссадины после интимно близкого знакомства с лампой заживают до конца.
— Дурила, что ли? — осуждающе смотрит, так, что Гону почти стыдно, хотя не должно. — Наника тут не при чем. Она только с Киллуа и болтает. Теперь мы свободные девочки и никому не подчиняемся!
— Даже если я попрошу? — очередной Взгляд. — Эй, ну не пихайся! Я просто думал… типа… попросить тебя и Нанику вылечить одного человека, если ему будет плохо. Это же не желание нажиться, просто… не знаю.
Доброта Аллуки натыкается на условие Киллуа никому больше не давать загадывать желаний, и они оба замолкают. Ну, это нормально, думается Гону. Если Киллуа не уговорится вылечить Хисоку в случае чего, то он как-нибудь уломает Аллуку с Наникой. Тем более, никакой серьезной платы за это нет. Это ведь добрый поступок, даже для существа с Темного Континента, коим является альтер-эго сестры Киллуа. Плюс, наверняка подключится Фугецу.
Но повод задуматься он дает сейчас.
Они продолжают молчаливый отдых. Аллука вновь мучает приставку, так усердно, что высовывает язык; Гон же размышляет. Как долго это продлится? Надо решать, что делать с этой Сян. По-хорошему было бы найти эту Морену Прудо и поговорить с ней, но за все это время он не видит ни единого ее следа. Работает в подполье? Такая крутая, что скрывается? Сян лишь подставная фигура? Последнее вполне. У них похожее хацу, просто отвлечение. Но странно, что он не слышит ни единого намека на ее существование, ни малейшей оговорочки.
Может ему и правда надо просто убить всю эту секту.
Но там же полно невинных людей… Надо убить только Сян?
— Кстати, чемпион.
Гон опускает взгляд на Аллуку, пока та с деловым видом собирает мед на экране. Она выглядит сейчас как истинный бизнесмен, все то же жутко важное выражение лица, с каким она обычно лезет на ринг распихивать людей кейсом. Вообще-то технически это прерывание боя, но судьям и народу так нравится, да и сама Аллука чаще всего не помогает, а просто мешает, что это принимают как приятное новшество. Некоторые даже пытаются копировать.
Это тупость, считает Гон. Аллука же в щенячьем восторге.
— Я надыбала тебе бой с каким-то местным звездуном.
— С кем, прошу прощения?!
— Знаменитость! — Аллука вскидывает руки. — Крутой боец, ставки хорошие. Он каждый раунд имитирует какую-то селебрити. Выглядит просто класс.
— Дай угадаю, ты видела его в своем дурацком шоу.
Приставка пусть и легче лампы, но по голове заезжает все еще болюче.
— Он не такая звезда. Просто местный крутой боец. Короче, у вас с ним скоро драка. Через часик, если точнее. Готовь все свои самые крутые фишки, понял, да?
— И ты сказала мне об этом только сейчас?!
Нет покоя грешникам.
Аллука делает настолько невинное лицо, что даже не хочется на нее злиться, хотя стоит. Ну и что тут сказать? Гон только и разводит руками. Ничего не попишешь. Все равно его подготовка к бою это банально вставить капу в рот и надеяться, что ее не выбьют. К счастью, в этих боях пользователей нэн нет. Скорее всего, подозревает он, есть вторая лига, покруче, где разрешают хацу, но ему туда путь заказан.
Но стоит ли оно того? Все эти бои? Да, это жутко весело, скрашивает вечера, а еще действительно отличная тренировка — так Гон не дает своим навыкам заржаветь. Нельзя постоянно полагаться на нэн. Многие его пользователи об этом забывают. Синдром всесилия во всей красе. Гон уверен, что многие сильные нэн пользователи, особенно специалисты, начинают забывать про собственные слабости после получения в руки очень мощной способности и забрасывают себя. Забывают про то, что необходимо следить за тылом.
Интересно, не это ли случилось в итоге с Хисокой?
О, он самоуверен. Это да. Порой даже слишком. Будь он на своем пике всегда, Гону ни за что не удалось бы украсть у него значок, а Кастро — так покалечить во время их боя. Да даже во время их схватки Гон бы его даже не коснулся. Но Хисока определенно точно любит бродить по краю, это заметно. Кто еще абсолютно добровольно переломает все пальцы в игре в вышибалы? Ну, то есть, Гон. Чтобы победа была честной. Но Хисоке не было никакого резона так поступать.
Но он все равно сделал.
Если так подумать, Хисока позволял Гону довольно… многое, что для малознакомых людей переходит черту. Один Остров Жадности про это. Их странная вендетта на Небесной Арене… Гон искренне сомневается, что кто-то еще из потенциальных будущих противников был удостоен подобной участи. Если только Куроро. Но с Куроро они знакомы давно, а Гон? У них не настолько тесный контакт.
Да. Гон ему нравится. Потому что видит в Гоне себя. Такого же самоуверенного, готового на все… У них много параллелей, если подумать. Обоснована ли эта симпатия чем-то, или его просто интересует похожий человек? Кто знает. Хисока явно не из тех людей, что раскрывают свои секреты.
Но Гон еще не доигрался. Был спасен от собственного неблагоразумия. В отличие от Хисоки.
Надо с этим что-то сделать. Но смогут ли они с Фугецу как-то повлиять? Некоторые люди слишком уперты, чтобы принимать помощь. Для них есть лишь собственное эго, непоколебимое, выточенное в крови. Тот брат Фугецу, Церредрих, такой же. Велика вероятность, что протяни они Хисоке руку помощи, он не просто откажется, а укусит ее. Да уж. Он из тех людей, что всегда будут так делать.
… надо подумать.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Софиты слепят глаза, когда Гон выходит на арену.
Шум в ушах. Сердце стучит как бешеное. Нормальное состояние для начала боя. Он всегда в предвкушении, когда все начинается. Есть что-то неповторимое в том, как начинается схватка, в обмене взглядами с противником, в улыбках. Некоторые ребята тоже увлечены этим, тут они — просто братья по ощущениям, такие бои нравятся Гону больше всего. Они испытывают себя! Веселятся. Зачем напрягаться, когда можно просто оторваться по полной и отдохнуть, зная, что человек перед тобой даст тебе вкусить опасности по полной — но не убьет, ведь вы можете повторять так еще и еще.
Есть противоположности. Те, кому важна лишь победа, и таких Гон ненавидит больше всего. Они не улыбаются, в их крови лишь свирепая ярость. Скучные. Часто они и проигрывают. Только осознавая, что схватки — это про адреналин, а не про победу, ты начинаешь видеть разные возможности, но до этого… Самое смешное, кажется, Хисока стойко балансирует между двумя этими состояниями (Фугецу заверяет его, что проиграв Куроро на «Ките» он был жутко зол), но отчего-то не раздражает Гона, как должен.
Следующий противник, тот популярный парень, о котором трепется Аллука — явно из первых. Это видно по его глазам. Он улыбается, приходит сюда ради шоу, и Гон даже готов его обеспечить. Потому что этот парень будет веселиться, развлекать толпу, и он выглядит сильным. Гону он даже начинает нравится, но потом тот приглядывается сильнее, внимательнее, и что-то в голове щелкает.
Ох, он ведь знает этот образ.
Черное пальто с перевернутым крестом и меховой оторочкой. Зализанные назад волосы. Нарисованный на лбу крестик.
Его сегодняшний противник пародирует Куроро. Ну конечно. Тут тот настоящая звезда. Спаситель бедных и убогих. Довольно очевидный образ, стоит признать. Парень выходит на ринг, одаривает Гона широкой улыбкой, затем разворачивается к толпе — и салютует. Те в полном восторге, и настоящее имя этого актера, что Гон не может запомнить, смешивается в какофонии крика и скандирования имени уже Куроро. Данчо, данчо, данчо — кричат они.
Гон слышит в ушах громкий свист. Как ультразвук.
Куроро. Глава «Пауков». Человек, виновный в гибели семьи Курапики. Из-за которого тот поставил на себя страшнейшее ограничение, принес ужасающую клятву. Вор, чьих жертв не пересчитать. И в то же время верный своим людям лидер, готовый пойти на бессмысленную жертву лишь ради их дальнейшей жизни. Куроро можно понять. Он плохой человек, но хороший друг. У выросших на помойке детей другие ценности, и для местных реалий он скорее милосердная мессия, чем преступник. Сейчас Гон способен это принять. И тот бессмысленный ответ про убийство людей тоже. Разный взгляд на мир, на вещи.
Но Куроро убил семью Курапики. Все его маленькое племя, уничтожил вместе с Реданом, а затем вырезал глаза. Зачем, почему? Что ему сделали все те жители? Была ли это простая жажда наживы, или же клан Курута скрывал что-то за закрытыми дверьми? Вряд ли даже сам Курапика знает. А «Пауки» вряд ли помнят что-то, что случилось уже настолько давно.
Куроро Люцифер убил Хисоку. А потом, на корабле, схватил его и пообещал отомстить.
Но он прав! В данном случае! Он просто хочет отомстить за убитых товарищей! Хисока сам нарвался, сам полез в этот самоубийственный бой, дав Куроро целый год подготовки. Только Хисока виновен в собственной гибели. Попытался откусить слишком большой кусок пирога. Ничего удивительного, что глава Редана использовал все возможности для подготовки быстрого и эффективного убийства предателя. Помощь друзей в этом случае — скорее разумное решение, а не жульничество.
Но как он может скорбеть о ком-то, когда убивает сам.
Чем он отличается от Хисоки? Они оба убийцы. Если уж на то идет, никто из них не заслуживает прощения. Хисока во всяком случае способен принять факт замаранных кровью рук. А Куроро? С пустым спокойным взглядом, равнодушный…
Какая разница? Куроро прав в данном конфликте.
Но он пытает Хисоку. Человека, который сделал для тебя так много, пусть и без особого намерения. Если бы не он, то ты бы не был охотником. Не прошел бы Остров Жадности. Не узнал бы про нэн и покалечился бы на двухсотом этаже Арены. Тебе плевать на то, кто он, да? На статус убийцы, на желание убить тебя. Тебя просто манит этот человек, ваша схожесть. Ты не влюблен, но одержим им.
Ты не собираешься прощать Куроро, не важно, насколько тот прав.
В голове что-то щелкает.
И Гон бросается вперед.
Это походит на раж. Бешенство. Он отбрасывает всю игривость, перестает изображать «Судью», покидает знакомый толпе образ. Сейчас все это не важно. Набрасывается на двойника Куроро и опрокидывает его на пол, а затем, следом, садится сверху и заносит кулак. И ударяет. Раз, два. Множество. Ломает тому нос. Не обращает внимание на то, что тот умоляет его прекратить, что кожа на костяшках содрана, что на лице у бедолаги кровавое месиво. Кровь медленно стекает на ринг, капля за каплей, и, с каждым ее падением, он бьет.
Он убьет Куроро. Он должен убить Куроро. Так будет правильно. Так…
Иначе его ненависть затухнет. А вместе с ней — и сила. Как было с Кайто и Неферпитоу.
Удар. Еще удар. Удар.
Следующий кто-то останавливает. Его хватают за руки и глотку, оттаскивают. Сквозь ритм биения сердца в ушах Гон различает мутные голоса Аллуки и рефери, она держит его и кричит что-то, бьет по лицу, а второй же склоняется над жертвой бешеного ража, хлопает того по щекам. Вбегают медики. Но на фоне этого воет толпа: восхищенно ликует, довольная пиршеством насилия. Они захотят еще, еще. Но Гон им этого не даст.
Если он действительно убьет Куроро, он сделает это один на один.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
— Эм-м-м, — раздается глубокомысленное.
Когда он это произносит, зубочистка выпадает у него из зубов.
За этим с легким прищуром наблюдает Каллуто. Он неодобрительно щурит глаза и скрывает плотно сжатые губы за веером, а затем обращается к арене вновь.
Увиденное зрелище? Отвратительно. Излишняя жестокость, глупость, иным словом. Бедолага в костюме данчо ничем этого не заслуживает. Он просто актер, потешается, но беззлобно. А этот дикарь набросился на него и так избил… Будет ли актер способен выступать и дальше? Отсюда кажется, что нос ему вбили прямо в лицо. Хотя, конечно, вряд ли. Скорее всего, просто здорово сломали.
Но этот варвар…
Каллуто знает его. Тот идиот, которого избила Канария. Друг Киллуа. Каллуто хорошо его помнит, он удивлен, что тот сейчас здесь. Зачем? Брат тоже с ним, интересно? Нормальный, а не безликая тварь, что сейчас молотит его по лицу. От взгляда на Аллуку у Каллуто непроизвольно сжимаются кулаки. Но он не произносит ничего. Что тут сказать? Он слышал обо всей драме с выздоровлением Гона и использованием Аллуки в этой схеме от Миллуки. Полная глупость.
Почему Киллуа всегда нравится ненормальное?
— Погоди-ка, это не тот пацан? Приятель ублюдка с цепями?
— Ты говоришь со мной?
Каллуто искренне недоуменно смотрит на Нобунагу. Но тот будто и не слышит: уперся руками в ограду и сверлит взглядом арену, странным. Словно он рад и удивлен одновременно. Заинтригован и насторожен.
— Как-то это подозрительно, — резюмирует Нобунага, когда с ринга начинают оттирать солидную лужу крови. — Как сказал бы Финкс, пиздец какой-то.
Лучше и не скажешь.
Chapter 12: ЦЕЙТНОТ: последний выход на бис
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
В следующий раз Фугецу просыпается от плеска воды.
Проходит еще немного времени на нижних уровнях. С верхних ярусов доносятся тревожные новости о том, что грызня старших принцев между собой и нападающими продолжается, младших, кажется, эвакуируют куда-то пониже, к Охотникам. Иногда она слышит короткие передачки между Белеранте и еще кем-то, но даже и не думает спрашивать, что там у матери или остальных. Как-то тошно. Если она услышит мамин голос, то наверняка расклеится и потеряет маску уверенности, когда как сейчас ей более-менее удается сохранять состояние спокойствия. Как приключение. Белеранте прав — про игру, это сложно. Еще чуть-чуть, и что-то пойдет не так.
Сохранять лицо весьма тяжело.
Плеск воды продолжается.
Фугецу на цыпочках поднимается с кровати и аккуратно ступает вперед. Старается не производить шума совершенно. В комнате царит полумрак, тут тесно, а потому не издавать лишнего шороха сложно. Прислоняется головой к щели в дверном проеме, натыкается взглядом на широкую спину Белеранте. Видит его лицо, фрагмент, сосредоточенное. Она редко видит его таким, рядом Белеранте предпочитает дурачиться и вести себя, словно самый огромный в мире простофиля. Ей почти жаль, что она не знает его настоящего. Или, быть может, такой он и есть? Но тогда бы он не говорил про тяжесть поддержания образа.
На пальцах у него кровь. Остальное, видимо, смывает раньше. Тщательно трет пальцы, из-под ногтей…
Она слышит тихое бормотание под нос. Едва слышное, так, что почти не различает. Лишь одно четкое. Чье-то имя, кажется, которое он произносит несколько раз подряд, подобно мантре:
— Куроро.
Но Фугецу делает еще один шаг, слишком громкий.
Белеранте оборачивается.
Он не выглядит рассерженным или злым, в его глазах все та же усталость, и Фугецу думается — он на пределе. От него разит кровью, ее жаждой, чужой, скорее всего он вернулся из боя. Рубашка порвана. Фугецу смотрит на Белеранте и размышляет о том, что это чушь. То, что он делает. Но она уверена, скажи она ему об этом, Белеранте рассвирепеет по-настоящему, поэтому просто замечает:
— Ты плохо выглядишь.
— Тут не самое лучшее место для того, чтобы выглядеть хорошо, — отшучивается он, но ей совсем не смешно.
— Капилляры полопались. Ты себя видел? На ногах еле стоишь. Продолжишь в таком духе — и вырубишься где-то, а потом тебя убьют, — Фугецу медлит. — Отдохни. Поспи немного. Тебе станет легче.
— У меня нет времени на отдых.
Теперь его голос звучит жутко строго. Ледяной тон, отстраненный, будто направленный не на нее, но скорее себе. Но Белеранте не уходит, не делает ничего, просто продолжает смотреть, и Фугецу понимает, что может додавить: и тогда он сломается. Остается совсем чуть-чуть. В свете мигающей лампы он выглядит пугающе, но она знает, что за этим странным и нелепым образом скрывается другой человек, который… наверное, испытывает к ней нечто сродни симпатии, раз все еще помогает и не уходит прочь. Поэтому Фугецу решает обнаглеть и подходит ближе, аккуратно берет его за руку.
Ладонь у него шире. Холодная. Кожа шершавая, стертая. Так непривычно.
Фугецу тянет его за собой.
— Идем. Совсем чуть-чуть.
В этот раз Белеранте не сопротивляется. Странное чувство.
Постель в их комнате одна, она целиком отдана в распоряжение Фугецу и Нэнчо, но сейчас она вынуждает устроиться там его. Пытается вспомнить, как делала мама, когда укладывала их с Качо, наблюдает: за тем, как опускается тот на кровать, отчего та прогибается (матрасы тут дешевые), как ложится. Устраивается, ерзает. Затем, прикрывает глаза, выдыхает, и некоторое время в их комнате — полная тишина. Он даже дышит неслышно, словно и вовсе — уже мертв. Это чертовски пугает, откровенно говоря, и пару раз Фугецу присматривается, с опаской. Но нет. Все в порядке.
Она кивает Нэнчо, прося ее последить за периметром — та, все же, создание из нэн, ей не нужен отдых, она куда внимательней. Затем оборачивается и рыщет в ближайших шкафах, и, когда находит какой-то плед, мастерски — насколько позволяют умения — накрывает его сверху и начинает нервно поправлять одеяло на плечах. Видимо, слишком уж явно, отчего Белеранте вдруг открывает глаза и резко опускает взгляд на нее.
— Ты чего?
— А ты чего? — фыркает он.
— Ну…. Так принято.
— Никогда не слышал.
— Это потому, — чеканит Фугецу, — что ты чудила.
Кажется, это его искренне удивляет.
— Вот так, значит? Грубиянка. Я так и знал. Так и знал, что ты на самом деле малолетняя хамка.
— Фу, лишь бы…
Фугецу хочет сказать «грубить» или «хамить», но такими словами ее называет Белеранте, поэтому она остается без оружия. Хмурится и отворачивается, когда слышит смешки, грубо посылает спать дальше. Лучше пусть молчит. Вот глупости. Ей даже нечего сказать. Видит лишь косые взгляды Нэнчо со стороны, но та молчит — даже не посмеивается, отчего в комнате повисает тишина. Уже настоящая.
Она медленно опускает взгляд вниз. На Белеранте. Рассматривает его лицо, каждую черточку. Даже абсолютно дурацкую бородку. Нет, не красивый. Совсем. Но она помнит то странное отражение, абсолютно другое… Может, то был настоящий Белеранте? Но зачем он прячет свое лицо? Эта кровь, его слова про «друзей» тут… За ним кто-то охотится? Уже много дней и ночей он не смыкает глаз, а все ради чего?
Что же ты скрываешь, Белеранте?
Неспешно ее рука опускается ему на лицо. Проводит по скуле, ниже. На ощупь кожа горячая, почти кипяток, но руки при этом ледяные. Он защищает ее, помогает, хотя Фугецу не видит смысла, изводит себя… зачем? Интересно, что он сам об этом думает, об этой игре в спасателей. Интересно… что он думает о ней?
Заслужила ли она спасения? Сестра умерла. Фугецу ощущает себя бессильной, слабой. Даже ее нэн-зверь не способен атаковать, лишь дает возможность сбежать. Чего стоила жертва Качо? Лучше бы она выжила. Она готовилась к войне, смогла договориться с Сенрицу, а что Фугецу? Сбежала один раз в самый низ, а в итоге ее все равно поймали. Слабачка. Бесполезная и глупая… Момозе хотя бы понимала, что она ничего не может, согласилась отдать всю охрану Марьяму. Лучше бы Фугецу сделала также. Лучше бы…
Дыхание Белеранте слабое. Тихое. Фугецу чувствует, как невольно наклоняется вперед, аккуратно заправляет за ухо выпавшую прядь. Что она чувствует к Белеранте? Привязанность? Или нечто большее? Когда-то давно она читала книгу, в которой молодая героиня глупо втрескалась в персонажа намного старше. Выглядит похоже. Но это бессмысленно. Она знает Белеранте не так уж давно. Или все потому, что он защищает ее? Потому, что, несмотря на отсутствие внятного мотива, он продолжает делать что-то ради нее?
Каково это — целоваться в первый раз?
В историях это всегда описывают как нечто жутко серьезное. Важное. Первый поцелуй надобно отдать тому, кого по-настоящему любишь, чтобы потом не жалеть. Но Фугецу не уверена, что доживет до завтрашнего утра, так что… Зачем ждать? Уж о таком поцелуе она хотя бы не будет жалеть.
Она прикрывает глаза. Наклоняется еще ближе…
— Фугецу.
Это первый раз, когда он называет ее по имени. Вздрагивая, она резко распахивает глаза и испуганно смотрит на него, неловко, но на лице Белеранте нет ни насмешки, ни презрения. Даже удивления. Словно именно такого он и ждет. Глупо отнекиваться, он наверняка все понимает, поэтому Фугецу распрямляется и замечает между делом:
— Лицо… отходит.
Она видит это: словно маска «отклеилась». Чуть заметный след на коже, на ощупь — как резина. Это тоже нэн? Он способен на многое, если взглянуть. Жаль, что Белеранте упрямый козел, который не хочет ее обучать. Было бы полезно, и ему самому легче.
Даже касается того места, и Белеранте поднимает руку туда же; накрывает ее пальцы, Фугецу чувствует, как прикасается он к коже, и видит, как стираются там следы. Его неожиданная улыбка ее удивляет, и отстраненно — словно задумавшись, ведь это адресовано не ей — бормочет:
— Забавно. Попался на том, на чем когда-то поймал учителя.
Затем добродушно фыркает.
— Ты пыталась меня поцеловать? Вау.
— Не пыталась.
— Пыталась-пыталась.
— Абсолютно не…
Вдруг, он тянет ее к себе. Нагло. Очевидно, это прелюдия к очередной дурацкой шутке, а потому Фугецу даже не меняется в лице, закатывает глаза; но потом мгновенно краснеет, потому что на самое ухо Белеранте нагло — потому что иначе это и не назвать — шепчет жаркими губами:
— Я мог бы научить тебя, только попроси… Не пихайся!
Смеется, когда Фугецу заезжает ему локтем прямо в бок и притворно охает, вздыхает, весь из себя жертва. Ну и комедия. Ему бы не телохранителем, а королевским шутом, но Фугецу оставляет эту мысль при себе, потому что понимает: за таким последует еще больше дурацких шуток.
— Послушай… — вдруг начинает она и видит на себе пристальный взгляд. — Почему ты мне помогаешь?
— Я уже отвечал.
— Хочу настоящую причину.
Этот вопрос явно ставит его в тупик на некоторое время. Белеранте выглядит ошарашенным. Смотрит на нее внимательно, с прищуром, кривит губы. Затем, подумав, словно покатав слова на языке, он замечает:
— Больше всего я люблю наблюдать за людьми на грани отчаяния. Тогда они способны на что угодно. Как загнанные в угол крысы. Не обессудь за сравнение. Видеть такой прогресс, от слабых и немощных, до тех, кто наводит ужас… Самое лучшее. И ты — именно такая.
— Только это?
— И щепоточка ностальгии, — подмигивает.
Больше он явно не скажет.
— Ты так со многими?
— Не совсем, — смех у Белеранте лающий, ломанный. Он подвигается в сторону и позволяет ей лечь рядом, и, честно говоря, она не собирается отказываться. От него все еще веет жаром, и в прохладе неотапливаемой каюты это даже очень кстати. — Но был один малец, который жутко напоминал мне тебя. Он тоже всегда варился в центре событий, а еще у него был светловолосый хамоватый друг, который был готов рисковать за ним всем. Прямо как твоя сестра. Есть в этом что-то любопытное.
— Это твой друг? Который тут?
— Нет, к счастью. Ему тут делать нечего. Он, — Белеранте закатывает глаза, — из тех людей, у которых ветер в голове. Простофиля. А не политические интриги и предательства. Но он тоже охотник. Его зовут Гон.
— Гон…
Фугецу катает это имя на языке. Оно звучит странно, непривычно, как все имена с западного полушария (хотя теперь, с известием о существовании Темного Континента — скорее с западной стороны озера Мебиуса). Сам Белеранте произносит его тоже странно, тянет «о», а золото в его глазах темнеет до пугающего.
— Но он твой друг.
Белеранте некоторое время странно на нее смотрит, но затем, задумавшись, кивает.
— Да. Он мой друг.
Интересно, какой же этот Гон, если сам Белеранте — такой? Часто по дружбе многое можно сказать о человеке. Белеранте утверждает, что Гон — простофиля, которому интересны лишь приключения… Так ли это? Или это какое-то поверхностное суждение?
Фугецу рассеянно вздыхает. В эту секунду на нее пристально смотрит Нэнчо, внимательно. Чувствует.
— И он точно так же дал своему тому другу умереть, да? Как я — Качо?
— Нет, — рядом фыркают. — К их счастью. Хотя они столько всего делали, что я бы не удивился такому исходу, — затем кто-то похлопывает ее по спине, совсем незаметно, словно Белеранте не уверен, с какой силой это сделать. — Не переживай. Ты не виновата. Тебе хочется винить себя, это понятно, и чужие слова о невиновности лишь сильнее убеждают тебя в обратном… Но не ты начала эту войну. Переживать — это нормально… Но не переусердствуй. Иначе эта дорожка заведет тебя куда-то не туда.
— Говоришь, будто знаешь.
— Я много чего знаю, — Белеранте хитро смотрит в ответ. — Вряд ли твоя сестра была бы рада знать, что ты так горюешь. Хотя ей бы наверняка польстило… Но знаешь? Как говорят? — он стучит костяшкой пальца ей по спине, видимо, выбирая самый невинный вариант прикосновения к нужному месту. — Близнецы делят душу одного человека. Когда умирает один, второй становится полноценным. Думай о том, что теперь душа Качо в тебе. Живи ради нее… Черт. Не знаю. Не мастак вдохновляющих речей. Думаешь, звучало пососно?
Последнее пробирает Фугецу на смех.
Она смеется так, как не смеялась уже давно. Настоящая истерика. Все это так глупо, так… Неправильно? Ее жизнь летит в тартарары, наверху происходит настоящий кошмар, ее сестра мертва, а Фугецу смеется. Она не знает, трясет ее от истерики, слез, или же ей и правда смешно. Не знает, но не может остановиться, и все продолжает этот хохот. Это ужасно. Но она ничего не может сделать.
На глаза наворачиваются слезы. Белеранте задумчиво улыбается и фыркает, когда Фугецу сдавленно выплевывает:
— Очень. Очень пососно.
— Ну-ну, не уподобляйся мне и не используй такие мерзкие словечки.
— Что хочу то и использую.
Рядом он начинает ерзать.
— Ну все. Ладно-ладно. Давай спать.
— А Нэнчо? Нэн-звери же исчезают, когда ты спишь.
— Ага, твой нэн-зверь. А это хранитель твоей сестры.
— Спать валите, — бодро отзывается та, и выбора им, кажется, не оставляют.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
На следующее утро, когда Фугецу открывает глаза, Белеранте рядом нет. Очевидно, куда он уходит — на очередную охоту, опять рисковать. Постель еще не остыла, значит, далеко он уйти не может; об этом говорит и Нэнчо. Тенью Фугецу выскальзывает из комнаты и спешит следом, ведомая собственным зверем-хранителем. Вокруг никто не обращает на них внимания, никому нет дела до каких-то девчонок — люди не догадываются, что они принцессы (она одна, точнее), даже те, кто работает на Морену Прудо. Не задумывается даже, что людей вокруг все меньше и меньше. Фугецу бежит, бежит, вперед, туда, где Нэнчо чувствует жажду крови, а в мыслях вращается лишь одно: зачем?
Зачем он это делает? Что преследует? Белеранте говорил о мести, он жаждет отомстить? Тем «друзьям»? Он не выглядит человеком, которому на самом деле есть дело до мести, в их разговоре, по крайней мере… Но ведь этот образ, напоминает себе Фугецу, тоже фальшивка. Может, он вовсе и не Белеранте. И просто отыгрывает свою роль до конца, так, чтобы в финале выйти на бис и склониться перед зрителями, ведь мастерства актера лучше они и не видели.
Надо его остановить. Надо… Он ведь наверняка послушает.
Фугецу уверена. Белеранте — не дурак. Нет, дурак, точнее, но поймет, когда она к нему обратится. Как ночью. Надо просто чуть надавить, нажать, и тогда он послушает. Взять за руку… Контакты — это очень важно. Телесные, прикосновения. Даже тот неудавшийся поцелуй. Пока ты знаешь, что важен кому-то, намного проще двигаться дальше. Ведь где-то тебя наверняка ждут.
Да. Точно. Она уговорит его, попросит присоединиться после этой бойни к себе. И тогда все будет хорошо. Настоящий хэппи энд.
Так думает Фугецу.
И ноги выносят ее в столовую, пустую. Почти.
Потому что там сейчас — бойня.
Она видит Белеранте… она понимает, что это он, потому что на нем все тот же мятый костюм, что и на верхних ярусах, с эмблемой Ассоциации. Но лицо — совсем другое, молодое, волосы лежат иначе. Более острое, хищное. На губах — торжественный оскал, а руке несколько игральных карт. Судя по всему — острых, как ножи, потому как парочку из них Фугецу замечает в стене. Она резко тормозит, не замечая Нэнчо перед собой, и в ужасе смотрит на схватку между Белеранте и человеком в плаще с перевернутым крестом. Тот не улыбается. Серьезен, как никогда. Но в его взгляде тоже сквозит чем-то хищным, словно эти двое давно ждали повода добраться друг до друга.
В руках Белеранте — карты. У человека с крестом — какая-то цепь.
Это схватка насмерть, понимает Фугецу. Победитель будет лишь один.
Она не должна помешать… Так думает, понимает это, но вид этой схватки заставляет сердце пропустить удар, и Фугецу, понимая, что совершает огромную ошибку, все равно кричит:
— Белеранте!
Окликает его по имени. Фальшивому, наверное, но какая разница.
Он все равно оборачивается.
Да, это он. Глаза те же. Белеранте смотрит на нее в замешательстве, отвлекается всего на секунду, мешкает — но этой заминки хватает человеку с крестом, чтобы нанести удар. Цепь обхватывает глотку так крепко, что, кажется, сейчас треснет кожа. Они оба кубарем катятся по полу, а следом, подобно теням, к ним бросаются еще несколько: женщина с нитями и два человека с клинками. Всего за секунду они пригвождают Белеранте к земле, как бабочку в энтомологической коллекции. Самый главный ее шедевр. Белеранте шипит, поднимается, несмотря на препятствия, кровь пузырится у него на губах, но затем человек с крестом делает что-то.
Тогда еще Фугецу не знает о хацу. Она просто с ужасом смотрит, как распадается еще одна красивая маска, фальшивая, обнажая изуродованное нутро. Пальцы на одной из рук пропадают, и она постепенно понимает, отчего руки у того были настолько холодными.
Зрелище выглядит ужасно. Пугающе.
Это ее вина. Если бы она не окликнула его…
Кровь под ним начинает растекаться яркой алой лужей. В пугающем монохроме окружения она кажется самым ярким пятном, неказистым в этом грязном черно-белом мире. Фугецу видит, как битая плитка под его ногтями трещит от давления, когда Белеранте начинает царапать ее, видит… Как человек с перевернутым крестом пленит его цепями, как…
И, игнорируя крик Нэнчо, бросается вперед.
— Стойте! Погодите!
Она сама понятия не имеет, что скажет этим людям.
Они — убийцы. Наверняка Белеранте им здорово насолил, боже, это совершенно неудивительно. Он такой бестолковый. Что она сейчас может сделать? Даже Нэнчо вряд ли выдержит атаки кого-то из них. Фугецу понимает это, но все равно бежит вперед, пока, совсем рядом, ее не ловит высокий парень в спортивном костюме. Он держит крепко, но несильно, на лице явное недоумение, и Фугецу шипит:
— Отпусти меня!
Когда Нэнчо прыгает к ним, тот угрожающе качает пальцем. И Фугецу вместе с ним, головой. Он не причинит вреда, она это чувствует. Да и сейчас ей не до себя, совершенно.
— А Вы кто, мамзель, позвольте поинтересоваться? — бросает человек с высоким хвостом на голове, совсем беззлобно, но Фугецу плевать. Она вцепляется зубами в руку типу, что ее держит (это его скорее удивляет), и истерично визгливо бросает:
— Я одиннадцатый принц Какина! Почему вы напали на моего телохранителя?! Кто вам дал право…
— Оп-па, — мужчина-куст многозначительно переглядывается с остальными. — Вы проспорили.
— То есть ты скрывался все это время наверху, — тянет цепь мелкий парень с клинком, отчего Белеранте приходится вскинуть голову. — Трусливая собака.
Но тот молчит. Гордо, во взгляде лишь насмешка, даже несмотря на искалеченное лицо. Фугецу видит на шее страшные рубцы, словно голову пытались отодрать, и ей страшно представить, что же такое с ним случилось, раз он получил их. Было ли то красивое лицо его настоящим? Или очередная маска? Но Белеранте не смотрит на нее вообще, лишь на человека в плаще, хищно, будто дай ему возможность — бросится вперед и вцепится зубами в глотку.
Она пытается вырваться еще, но парень в спортивках цокает:
— Давай без этого.
— Отпусти моего телохранителя, — страшным голосом говорит она. — Отпусти его.
Ей кажется, в эту секунду женщина с нитями смотрит на нее с искренней жалостью, и ей становится еще более тошно.
— Девочка, ты знаешь, кто это? — мужчина-куст ножнами указывает на Белеранте. — На самом деле?
— Мне плевать. Он Охотник и защищал меня. Этого достаточно.
— Защищал… — пораженно тянет тот же.
— Отличная актерская игра, собака, — мелкий парень кривит рот в безобразной ухмылке. Так сильно давит на клинок, вбитый в ладонь, отчего слышен даже хруст кости. Фугецу ощутимо передергивает, и она не знает, от ужаса, или от очередной волны чувства вины. — Смотри, девочка. Эта мразь убила всех своих товарищей лишь ради мести за свой позорный проигрыш. Видишь эти шрамы? Это метка за то, что он трусливая и слабая крыса. Поверь, ему до тебя нет никакого дела.
— Да что ты понимаешь?!
— Данчо, — он поднимает взгляд на человека с крестом. — Не хочу сюсюкаться с малявкой. Разреши убить.
В обычное время это должно напугать ее, но внутри Фугецу клокочет такая ярость, что она, кажется, попросту пропускает эти слова мимо ушей. Очередную попытку вырваться прерывают, но парень в спортивках не слишком-то груб. Он бросает недовольный взгляд на мелкого товарища.
— Заткни хлеборезку, Фейтан.
— Зачем терять время? — шипит тот. — Смотри, как дергается ради этой псины. Раз уж так хочет к нему, давайте прибьем обоих.
— Нет.
Впервые за весь разговор начинает говорить человек с крестом.
У него приятный бархатистый голос, в целом он не выглядит плохим, скорее уставшим. Он с громким вздохом убирает волосы со лба, проводит пальцами по глазам, хмурится, но затем его взгляд пересекается с ее. Бездонные глаза. Честно говоря, завораживают. Но в них Фугецу чувствует что-то еще, что-то, что заставляет ее содрогнуться. Будто тот факт, что он не дает Фейтану убить ее — просто одно огромное одолжение.
Вставая со спины поверженного Белеранте, он отряхивает руки.
— Вы и сами знаете, насколько хорошо Хисока втирается в доверие. Тем более, это просто ребенок. Нет смысла проливать еще больше крови.
Он называет Белеранте иначе, другим именем. Хисока… Отчего-то оно, с его «вторым», красивым лицом, кажется Фугецу куда более подходящим. Какие-то части паззла встают на свои места.
Затем, он опускает взгляд вниз, на Белеранте, и всякая туманная загадочность исчезает из его взгляда. Этот человек — убийца, понимает Фугецу, но страха не остается, она просто вновь смотрит на эту сцену, дергается, уже слабее, и понимает, что это — финал. О боже, сейчас Белеранте убьют. Боже, боже, боже. Как бы она хотела, чтобы он не умирал. Чтобы ушел с ней, в Какин. Даже обезображенный. Они ведь так хорошо подружились.
Ах если бы только.
— Нравится? — голос данчо звучит вкрадчиво, угрожающе. — Узнаешь это хацу? Эту цепь передал мне Курапика. Потому что отбросил прошлое и месть ради женщины с ребенком. У него хватило духу отпустить, как и у меня. Но ты продолжаешь бить в спину, хотя получил то, чего сам и хотел.
Белеранте не отвечает, лишь смотрит в ответ волчьим злым взглядом. Любая обходительность из него исчезает, и, с искалеченным лицом, это больше походит на оскал. Животный.
— Пришлось внести свои коррективы, но это было легко. Всего одно условие — и цепь подчинилась.
Данчо наклоняется ниже и хватает Белеранте за волосы. Они уставляются друг другу в глаза, словно вот-вот вновь сорвутся в схватку.
— Что она работает только против тебя.
— Пользуешься приемчиками своих врагов?
Белеранте начинает смеяться. Он гогочет, словно нет ничего более смешного, и его настоящий, без искажений, голос звучит страшно, пугающе. Незнакомо. Будто он совершенно другой человек, не тот, что отпускает глупые шутки и носит безвкусные гавайки для прикрытия. Фугецу замирает и перестает дергаться, это явно ощущает парень в спортивках, чуть ослабляет хватку. Это шанс.
Она выжидает.
— Необходимое зло, — рокочет данчо, и на его губах проявляется кривая ухмылка. — Бахвалишься перед смертью?
— Еще бы я ее боялся.
— Это хорошо. Очень даже… — он сужает глаза. — Но я не собираюсь убивать тебя, Хисока. Это будет слишком милосердно по отношению к тебе. Поэтому, — рокочет, — ты будешь жить. Жить и искупать свои грехи. Поверь, я за этим прослежу.
— Трус, — шипит Белеранте, и Фейтан тянет цепь наверх, резко.
Кожа под ней приобретает болезненный синюшный оттенок. Кровь на губах у Белеранте начинает смешиваться с пеной. Он сейчас — как дикое животное, с таким же больным взглядом. Он опасен, понимает Фугецу, скорее всего эти люди правы — ей будет намного лучше, если она покинет его. Белеранте… нет, Хисока — лгун.
Но он помогал ей. Спас. Глупо шутил… помогал отвлечься от смерти сестры.
С его вежливыми противными улыбками, глупым смехом. Фугецу плевать на то, злодей он или нет. Сейчас весь мир жаждет ее смерти, и она не собирается так просто упускать человека, который помог ей.
Поэтому одними губами она произносит:
— Качо.
И когда та толкает парня в спортивках в спину, а тот разжимает хватку на чуть-чуть, Фугецу выскальзывает, как змея, и бросается к Белеранте. Она знает, что не успеет, не сможет, это глупо. Эти люди владеют нэн на уровне мастеров. Но она все равно попытается, потому что без усилий… Она не простит себя. Чтобы не вышло, как с Качо.
— Беле…
Но не договаривает.
Потому что Белеранте опускает взгляд.
Пустой, холодный. Равнодушный. Будь у него губы, он бы, наверное, скривился, но он не может — но одних только глаз хватает. Выразительный взгляд. В конце концов, все они правы. Это всего лишь игра, притворство. Не было ничего между ними. Ни дружбы. Ничего.
И насмешливым голосом, булькающим из-за крови, цедит:
— Мешаешь, — поднимает взгляд на данчо. — Заканчивай уже.
В следующую секунду Фугецу под руку ловит женщина с нитями, а Белеранте получает один точный удар рукояткой меча по затылку — и падает на землю. Взгляд его мутнеет. Все, финал. Люди вокруг ликуют, они что-то говорят этому данчо, улыбаются, но Фугецу не может понять, что тут радостного. Может лишь продолжать смотреть на человека перед собой…
Чувствовать странное опустошение.
— Идем, — слышит она голос женщины рядом. — Я отведу тебя в безопасное место.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Женщину зовут Мачи, и, несмотря на грозный вид, у нее доброе сердце. Нэнчо подтвердит. Она ведет Фугецу безопасными путями, где их не смогут найти люди Морены Прудо, терпеливо ждет, помогает забраться наверх. Прямо к Ассоциации, где сейчас скрываются Марьям и Вобль. Она жалеет ее, и с каждым новым обеспокоенным взглядом Фугецу чувствует лишь большее отвращение.
К себе самой. Опять оплошала. Опять ничего не смогла. Опять…
— Не забивай себе голову, — говорит Мачи, не оборачиваясь. — От Хисоки всегда проблемы.
Молчание.
— Он тебе нравится?
— Может быть, — уклончиво. Хотя ответ весьма очевиден.
— Так всегда, — на лице Мачи мелькает свирепая улыбка. — Легко попасться на его уловку, очарование.. Но у него гниль в голове. И нет сердца. Не задумывайся, серьезно. Этот человек живет лишь боем, он совсем не знает любви. Ему плевать на людей, которые искренне о нем беспокоятся. Все, что его интересует — только адреналин в крови.
Слова человека, попавшегося на эту же удочку.
Скорее всего, Мачи он тоже нравился. Может, между ними даже была интрижка, или что-то наподобие их дружбы, но закончилось оно… Наверное, предательством, тем самым, о котором велась речь. Поэтому Мачи ее жалеет. Потому что знает это мерзкое чувство в груди.
— Что вы будете с ним делать? — равнодушно бросает Фугецу, и Мачи ведет плечом.
— Скорее всего данчо будет его пытать. Долго и мучительно, за каждого убитого товарища.
— Он вам здорово насолил…
— От «четвертых» всегда проблемы.
Молчание вновь.
— Ты правда думаешь, что… не было ничего искреннего? В его словах, действиях?..
— Хисока никогда не делает ничего искренне. Он забудет о тебе уже завтра. Забудь про него, живи своей жизнью. А он же… Неважно.
Ей вновь видится та сцена. Когда Белеранте смотрит на нее и равнодушно рычит, что она мешает. Просто помеха на пути к сладкой цели — новому бою. Ему не интересно спасение принцессы, вся эта мишура — лишь удобное прикрытие для приближения к данчо…
Отчего-то у Фугецу остается стойкое ощущение, что это очередная ложь.
Chapter 13: ЦЕЙТНОТ: зачем нужны друзья
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Первая ступень в изучении нэн — ты сам.
Нельзя получить силу без возможности ее нормально использовать. Гон и Киллуа — девианты в некотором роде, освоение ауры дается им легко просто потому, что физически они развиты не по годам. Жизнь на диком острове и рождение в семье ассасинов дает о себе знать. Легко вспомнить Зуши: сколько времени тому требовалось на то, чтобы постичь азы нэн, тренировки, медитации… Зуши — нормальный человек, как и Фугецу, поэтому Гон совершенно не удивляется тому, что первым, что требует Киллуа, становится минимальная физическая подготовка.
Фугецу — принцесса. Ей не было нужды отжиматься сотню раз без единой капли пота. Старшие принцы, вроде Бенджамина или Церредриха, тратят время на подготовку к бойне потому, что знают, что их ждет. Младшие таким познанием не обладают; поэтому совсем не удивительно, что она слабее даже Аллуки. Но для новичка она неплохо схватывает материал. Плюс она девушка — значит, обладает большей пластичностью и гибкостью, и отсутствие силы компенсирует тем, что быстро и ловко двигается.
Гон понимает это в ту секунду, когда ему заезжают коленом в челюсть.
Удар не сильный, но неприятный. Не заставляет его даже двинуться с места, но язык он немного прикусывает. Нынешних умений точно хватит, чтобы дать отпор кому-то, кто не владеет хацу, но недостаточно — для кого-то хотя бы уровня Гона, вроде начинающих пользователей нэн. Поэтому, пусть и хваля результаты, Гон делает какие-то замечания, подмечает что-то… Этому способствует и Киллуа, уж кто, а он-то точно разбирается как и чему обучать, и, кажется, их возня начинает приносить какие-никакие плоды.
Фугецу не девиант, как они, но схватывает быстро. Хисоке бы понравилось.
Захотел бы он ее убить?
Странно думать об этом… вот так. Беззлобно. Все же, эта черта Гону в нем не нравится — желание с кем-то расправиться раз и навсегда. Хисока словно не понимает, что пощади он противника, то получит больше интересных схваток в будущем, как было с Кастро. Если бы он не попросил Куроро бой насмерть, то они могли бы разойтись вполне мирно, и Хисоке уж точно не пришлось бы болезненно умирать во взрыве. Хисока дальновиден в чем-то, но не в таких вещах. Или, может, он просто боится, что придут за ним?
Хисока вообще способен бояться?
Но это все равно как-то неправильно. Не только из-за угроз смерти, что, честно говоря, довольно тупо. Гон привыкает, что интересует Хисоку больше остальных своих близких знакомых, что у него есть эдакая странная монополия на его убийственное желание. Хисоке интересны Киллуа, Курапика и Леорио, но он не общается с ними в том же ключе, что и с Гоном. А Фугецу? Тут именно этот случай? Она ведь тоже ему интересна, настолько, что на какой-то период Хисока перестает изображать из себя агрессивного придурка с жаждой крови и даже защищает ее, пусть это и стоит ему сил, что могли пригодиться в последнем бою с Куроро.
… это ревность?
Как можно ревновать желание убить?
Нет, это глупо. Гон даже не может объяснить, почему вообще так думает. Но больше всего в книгах и фильмах он не любит арки с любовными треугольниками и бессмысленной местью, а потому отбрасывает все и делает вывод: вдвоем с Фугецу у них намного больше шансов убедить Хисоку перестать вести себя настолько рисково и тупо и наконец понять, что гораздо веселее будет поступать иначе, а не натравливать на себя всех подряд.
Об этом он сообщает ей, после очередного спарринга. Фугецу смотрит на него несколько озадачено, но потом пожимает плечами.
— Может, это логика убийц. Тех, кто вкусил вкус крови. И все такое.
— Вообще-то, я тоже убивал.
Теперь на него смотрят подозрительно.
— Значит, убивал.
— Ага.
— И как?
Вероятно (как и любому человеку, который никогда такое не делал) ей несколько сложно соотнести тот факт, что подобный вопрос бессмысленен. Убийство не дается «как-то», оно просто случается, это вот отходняк или подготовка различаются… Но Гон не возмущается, потому что до недавнего времени сам такой же. Чем старше становится, тем более прозрачным становится расплывчатый ответ Куроро тогда в Йоркшине. Поэтому в ответ он просто пожимает плечами.
— Мне не понравилось.
Затем, кратенько, для истории, рассказывает про Питоу.
Без особых подробностей: только тот факт, что тот убил Кайто, о невозможности возвращения со слов Питоу, и его последнем, нервном — «ты должен умереть, ради Короля». Потом рассказывает, почему это было бессмысленно. Убийство — крайняя мера, глупая, и Гон совершенно не рад, что прибегнул именно к ней. Потому что в ином случае сейчас он мог быть на Темном Континенте, с Джином, но, по итогу, торчит тут, совсем без сил. Однако, это дает ему возможность спасти Хисоку. Хоть какие-то плюсы.
Однако, ответ Фугецу его удивляет.
— Везет. Я бы не смогла, даже ради мести, — ведет плечом. — Даже когда думаю об этом… Об отце и всех, кто пытался от нас избавиться… Все равно не могу. Это глупо. Если человек желает тебе смерти, вполне искренне, не думаю, что будет несправедливо убить его в ответ.
— У моей истории совсем другая мораль, дурила.
— Не воруй фишки Киллуа, — фыркает она. — Я поняла, что ты хочешь мне сказать. Месть — это и правда пустая трата нервов. Нельзя так просто простить, но и вечно гоняться с ней по кругу — бессмысленно тоже. Это ясно. Но гораздо проще быть способным лишить кого-то жизни, если он тебе угрожает, чем смиренно ждать смерти, как было это с Момозе.
Барабанит пальцами по полу.
— Думаю, Качо смогла бы так поступить. Она не была трусихой и готовилась к войне. Я же… продолжала цепляться за свой пацифизм…
— Нет ничего плохого в нежелании убивать других.
— Это слабость.
— И кто это сказал? Хисока или твой папаша?
Их взгляды пересекаются, и сейчас Фугецу выглядит куда более… рассерженной? Гон видел ее такой лишь пару раз. Это не смешное раздражение, вполне конкретная злость. Сжимает кулак, поднимается; и начинает кружить вокруг Гона. Каждый шаг ее тверд, лицо — мертвая белая маска. Такое же, наверное, было и у самого Гона, когда умер Кайто. Зачем слушать кого-то, если тебя питает твоя ненависть? Действительно.
— Если бы я была хотя бы чуточку похожа на Качо, все было бы иначе. Она могла бы выжить. Как остальные. Если бы только…
— Месть — тупиковая ветвь.
— Я знаю, — отрезает. И затем смотрит на него, сверху вниз. Во все глаза. Ойойой, недобрый взгляд… — Разве ты сам не хочешь отомстить «Паукам»? За Белеранте? За то, что они с ним делают?
Хочет ли отомстить…
Это так. Немного. Куроро и до этого не вызывает у него теплых чувств, все из-за Курапики, а сейчас тем более. Но Гон отлично понимает, что конкретно в этом случае — это не его вина. Хисока нарвался. Как Гон потерял собственный нэн из-за глупости и самонадеянности, точно так же происходит и с Хисокой. Это весьма очевидный результат такого деструктивного поведения, и желать мести «Паукам» только из-за этого… Нет. Гон совершает много не самых мудрых действий каждый день, но это выходит намного дальше за рамки допустимого в его понимании. За Курапику отомстить можно. Но даже сам Курапика понимает, насколько это бессмысленно; а если не хочет он, то зачем гоняться за справедливостью?
Гон помнит Пакуноду. И знает, что «Пауки» точно также дорожат друг другом.
Это нормально — быть злодеем для других, но не для друг друга. Он уже взрослый и понимает подобное.
— Нет.
Его голос в тишине звучит немного громче, чем Гон рассчитывает.
Он застенчиво потирает затылок и вымученно улыбается. Добавляет:
— Единственное, что я хочу — спасти Хисоку. А все остальное — это уже совсем не важно.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Но разумно ли это — спасать его?
Хороший вопрос. Хисока наверняка не захочет спасения. Он самоуверенный придурок с гордостью выше самого высокого небоскреба Йоркшина, ИТЦ, его — и спасти? Да если он только узнает, что Гон просто размышляет о подобном, то постарается его убить. И в этом случае сложно будет его осудить! Ну, то есть, он конечно все еще останется огромным придурком, которого надо безостановочно ругать за то, что он такой, но, в самом деле, Гон Хисоке не нянька. Тот вообще его старше на… намного. Сколько ему, тридцать? Вот-вот. В таком возрасте пусть сам все решает.
Но Хисока все еще человек, сколько он не стремится доказать обратное, и, значит, ему свойственны ошибки. Нормально оступаться и слишком полагаться на себя. Люди — социальные создания, и каждому нужен свой человек. У Хисоки таким была разве что та девушка из «Пауков», Мачи, кажется; так Гон понимает со слов Фугецу. Но он глупо предает ее доверие, ее дружбу, симпатию? И решает, что сладкое ощущение мести ему важнее выстроенных отношений с человеком, который о нем искренне заботится.
Их пути с Гоном похожи. Чем-то. Они во многом — зеркальные отражения друг друга. Но, опять же, у Гона есть друзья, есть люди, которые ему помогут. А Хисока не выстраивает подобных связей, потому что… Почему? Его что-то останавливает? Был какой-то неприятный опыт? Он весь соткан из лжи, и на Острове Жадности Гону удается взглянуть разве что на крохотный кусочек этого реального «я». А если разворошить это гнездо на полную? Грубо, нагло — но вскрыть подноготную? Что Гон увидит?
Он нравится Хисоке исключительно как потенциальный противник или же как его более идеальное «я»?
Вау. Это как-то… слишком психологично для него?
— Гон, ты дурила. Живо сменил это заумное выражение лица, тебе не идет.
— Да я думаю.
Уныло подперев голову, Гон сверлит взглядом крышу.
Они с Киллуа, после завершения всех тренировок, идут в гостиницу, где живут до сих пор — приходится существовать раздельно, чтобы не вызвать подозрений у Сян. Поразмышлять под темным небом из газовых облаков — романтика, настоящая, только вот Гона совершенно не тянет на разговоры о пустом, потому что настоящая проблема стоит перед ним слишком остро.
Что делать с Хисокой?
Он все равно спасет его, конечно. Неважно, что думают и хотят «Пауки», Гон уж точно не собирается разбираться с их противоречиями. Он же не натравливает его обратно, в самом деле! Но в каком состоянии они его оттуда заберут? Хисока силен, но насколько сильно его эго? Многие ломаются под пытками. Его весьма сильно задела смерть, дальше пошла эта глупая история о мести… Гону страшно представить, что там, в логове Редана, он найдет не самого Хисоку, а лишь раковину с его обликом. Пустую.
… нет. Хисока слишком упрямый придурок. Точно сохранит рассудок.
— Я думаю, в этом нет никакого толку, — Киллуа позади пожимает плечами. — Мы говорим о Хисоке. Он психопат. Но ты же все равно не передумаешь.
— Не передумаю.
— Ты реально считаешь, что сможешь вправить ему мозги?
Они уставляются друг другу в глаза, и Гон осторожно ведет плечом. Ну, не то, чтобы реально, но…
— Я попытаюсь..?
— Найди себе трату времени поинтересней, — ядовито отзывается Киллуа.
— Блин, отвянь! Я делаю это потому, что хочу! Нашелся мне тут, моральный компас!
— Если тебя критикует такой, как я, это уже говорит о многом, не сечешь?
Это что еще за реверсивная психология?
— Пойми, Гон. Я… э-э-э… Как бы помягче.
— Да говори прямо.
— Я считаю, что Хисока должен сдохнуть. Без шуток, — тут же вскидывает руки. — И негатива! Просто это нормальный финал его истории. Ты же его знаешь. Я понимаю, он тебе симпатичен, потому что ты постоянно тусишь с какими-то тронутыми, ну, типа, не к слову упомянем Палм, да, но Хисока… Он столько зла совершил. Разве ему нужно спасение? «Пауки» всем сделают одолжение, если его убьют. Никто не будет грустить, я серьезно. Ну, ладно, ты будешь, но ты понял, да?
Конечно же он понимает.
Киллуа прав. Хисока — зло. Не надо быть гением, чтобы понимать, что про него лучше забыть. Но Гону совсем не хочется, пусть даже это идет вразрез с логикой и прочими-прочими очень умными вещами. Боги, кого в самом деле волнует все это? Хисока — маньяк и убийца, но это не он запихнул себе в сердце грязную бомбу и рванул ее, убив тысячи людей в Восточном Горуто радиацией.
Но Нетеро — герой, при этом.
(хотя Гон и не осуждает, тот Король был той еще помехой)
— Мне кажется, — задумчиво начинает он, — что если я помогу Хисоке, то и сам найду какой-то внутренний мир. Не могу объяснить. Мы просто не слишком хорошо знакомы, но он часто мне помогал… И мог убить, в любой момент, но не делал. Я знаю, ты скажешь, что он просто выжидает, но если бы мы с тобой интересовали его исключительно как жертвы…
— Ты знаешь? Он участвовал в охоте за Аллукой. С Иллуми.
Твою ж… Хисока-а-а!
— Ладно! — Гон стонет. — Ненавидь его. У тебя есть повод. А я тупой и дружу с психами, сам говоришь.
— Удивительно, что не задружился с братом.
— Твой брат — равнодушное бревно, а не псих. Ну, эй! Как видишь, это в крови у Золдиков — дружить с какими-то ненормальными!
Нормальный разговор скатывается в бессмысленную перепалку.
На этом стоит закончить. Серьезно. Они все равно не придут к единому знаменателю и будут иметь разные точки зрения на все происходящее. Особенно Хисоку. Это даже нормально, правда! Вокруг таких людей всегда ругань. Киллуа помнит его плохие стороны, Гон и Фугецу — хорошие. Потому что Хисока все еще человек, и, значит, не может быть однозначно белым или черным. Ассоциация Охотников состоит из людей всей палитры монохрома, но чистых тут никогда не найти.
И это нормально.
Гон и Киллуа не обязаны иметь одну и ту же точку зрения. Они разные люди с разными идеалами. Поэтому они и друзья. Любой из них это прекрасно понимают, а потому улыбаются друг другу (немного как придурки), и, следом, Киллуа падает на крышу рядом. Стонет, излишне драматично, пихает Гона локтем.
— Черт! Кажется, наше расставание сделало нас еще дальше.
— Это называется «взросление», дурила.
— Звание дурилы тут только у тебя, — отрезает. — Но если мы не сходимся даже в таком…
— В смысле «даже»?! Это довольно весомый повод не сойтись, вообще-то! Не сбавляй градус!
Шлепок по затылку.
— Не умничай. Ну, так вот, — Киллуа самодовольно фыркает. — Я веду к тому, что мы с тобой, постепенно, начинаем идти разными путями. Вот ты чего хочешь?
Хороший вопрос!
— Приключений?
— Ага! Я тоже хотел, потому что тогда, в начале нашего знакомства, не нашел своего «я». Но сейчас? — разводит руки в стороны. — У меня есть Аллука. Я задолбался от своей семейки, все еще хочу сдать их всех полиции, но сначала хочу построить дом, такой, где ни мне, ни Аллуке не придется постоянно смотреть за спиной. Шаришь, да? Весьма разные цели.
Некоторое время они молчат, пока Гон робко не замечает:
— Мне кажется, мы копируем наших отцов.
— Бля.
Минута для неловкого молчания и осмысления ситуации.
Нет, ну правда! Джин плюнул на все и пустился в путешествия, а Сильва — завел семью. Все понятно. Это наследственное. Хорошо было бы избежать всего подобного, но кто они такие, чтобы бежать от весьма комфортной судьбы? Это еще не самые преступные вещи, как например почти все то, чем занимается Хисока.
В этот раз настает очередь Гона пихать Киллуа локтем в бок. Улыбаясь, он замечает:
— Ну, это совсем не повод заканчивать дружбу, да? Тем более, когда мы еще до этого доберемся!
— Поверить не могу, что мне приходится признавать твою правоту, — Киллуа бросает на него насмешливый взгляд, даже излишне драматичный немного. — Ладно уж. Помогу я тебе с твоей целью, пусть она и абсолютно ублюдская. Помогали же мы Курапике с его самоубийственными тенденциями. На это друзья и нужны, да?
Рукопожатие у него — крепкое.
Да, именно так; друзья нужны. И Гон собирается доказать это не только Киллуа, но и Хисоке.
Chapter 14: ЦЕЙТНОТ: тринити-1945
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Может, в Гон умирает превосходный актер.
Он, честно говоря, без понятия. Но, кажется, его потуги в игру на публику и шпионаж приносят свои плоды: Сян ему доверяет, он активно изображает поиски Фугецу (с которой он, естественно, просто тренируется и иногда просит не душить его цепкими пальчиками, а то ойойой), продолжает слежку и доклады Бизеффу… В целом, все идет довольно славно? Для ситуации, в которой он не особо горел желанием очутиться.
Но Гону это не нравится. Дело не в том, что это не весело — это довольно весело! — но продвижения по его личному квесту нет. Совершенно. Бизефф продолжает кормить его «завтраками», проворачивая свои жутко хитроумные схемы, но никакой новой информации о Редане или Хисоке нет. Выходит, все это время Гон работает просто так? Он поставляет Бизеффу достаточно вкусных сплетен, но где же оплата, эй?
Об этом Гон размышляет на одном из собраний «Учения». В какой-то момент он перестает играть роль примерного слушателя бессмысленных речей и просто рассматривает потолок (видимо, это ожидаемое поведение, потому что Сян не говорит ему ни слова, лишь продолжает благодарить за помощь в мелких довольно безобидных делах). Если подумать, то они торчат в Метеоре уже… месяц? Больше даже, немного. Интересно, что за это время происходит с Хисокой? Жив ли он еще? Гон уверен, что да, но, помнится, аналогично было и с Кайто, а в итоге… Ну, то есть, Кайто выживает. Потому что у него есть хитроумное хацу. Но у Хисоки такого наверняка нет… Или есть? Он же как-то откачал себя после боя с Куроро? Чем больше Гон пытается разгадать секрет Хисоки и того, как тот так ловко обманывает смерть, тем больше у него болит голова.
Но он все равно — даже падая в размышления — следит за Сян. Эта женщина опасна, напоминает он себе. Она несет в себе довольно страшный секрет. Можно сколько угодно говорить о безобидности культа, но раз им нужна Фугецу, то тут даже не может быть и речи о чем-то мирном. Фугецу не зря говорила про «культивацию»; сомнительно, если слухи про подчиненных Морены Прудо достигают аж Какина все настолько мирно. Поэтому, когда Сян заканчивает очередную свою монотонную унылую речь и направляется за кулисы, Гон поднимается с лавки и тенью следует за ней.
Он уже следил пару раз за ней; но не слышал ничего интересного. Судя по всему, Сян не такой уж и хороший владелец нэн, она знает хацу и злоупотребляет им, но самые простые техники ей недоступны. Хотя бы эн. Владей она им, сто процентов бы уже поняла, что Гон греет уши, но нет, болтает, как миленькая. Обычно это какие-то жутко нудные разговоры о поставках, что-то ужасно скучное, что Гон, впрочем, все равно записывает на диктофон и сплавляет Бизеффу.
В этот раз никакой мирной болтовни. Сян идет по тайным ходам вниз.
Катакомбы Гону не знакомы. Он подозрительно рассматривает окрестности, двери, надписи на незнакомом языке. Тут весьма тихо, а коридор — прямой, поэтому, чтобы не попасться, ему приходится двигаться очень осторожно. Но Сян слишком погружена в собственные мысли, а потому ему удается проследовать за ней до той самой двери, за которой она скрывается окончательно. Щель есть — окно в подвале нет, а дышать присутствующие явно хотят. Затаив дыхание, Гон вслушивается.
Болтовня внутри выглядит несколько односторонней:
— … и как? Получилось?
— Да.
— Иногда я честно хочу поинтересоваться, как Вам это удается, но это выглядит пустой тратой времени. Но то, что Вы достали… Это поможет нам и господину Церредриху… А Вы? Что Вы думаете о нашем маленьком плане?
Приглядывается.
Внутри стоит Сян, ведет тонким пальцем по громоздкой черной сумке на столе. Напротив нее сидит человек в полном обмундировании и газовой маске, лица — не разобрать. Поза выглядит скучающей, руки скрещены на груди. Он невысокий. Чуть выше Гона… что в нынешних условиях… довольно невысоко… Черт! Они продолжают эту свою жутко мудреную болтовню, Сян явно льстит этому человеку… Но что-то тут нечисто.
Гон хмурится, когда она улыбается широким лисьим оскалом.
— Вы как всегда очаровательны, господин Джайро.
Джайро?
Почему-то Гону кажется подозрительно знакомым это имя…
Он мельком опускает взгляд в сумку, совсем на секунду, и хмурится, видя там небольшое прямоугольное устройство с кучей проводов и таймером. Не нужно быть гением, чтобы догадаться, что это; да и Гон, сидя в одиночестве на Китовом острове, изучает, что же такое убило председателя Нетеро на самом деле (потому что, очевидно, это был не Король). Фотография целехонькой «Розы» накрепко отпечатывается в его памяти.
В сумке лежит бомба.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
— Ты уверен?
Бизефф, сидя в центре своего тесного заваленного кабинета, потирает руки. Но смотрит на Гона невыразительно, словно его абсолютно не удивляет наличие крохотного ядерного заряда в руках потенциально опасного культа. Когда Гон прямо интересуется, в чем причина такого равнодушия, Бизефф вдруг меняется в лице — искренне удивляется — и затем пораженно роняет:
— Ну, я ожидал такого от Джайро. Он из того рода людей, что будут размахивать боеголовкой в руках, давая понять, что шутить с ним не стоит. Правда я ожидал этого намного раньше, а не только сейчас. Видимо, он занимался покупкой… После гибели председателя Ассоциации доступ к старым запасам «Роз» был резко сокращен. Слишком уж много гражданских умерло от яда.
— Ты говоришь, будто знаешь Джайро.
— Естественно, я его знаю, — глаза Бизеффа темнеют, а в голосе мелькает что-то ядовито-ироничное. — Мы сотрудничали достаточно долгое время еще при его жизни. Плюс сейчас я де-факто его подчиненный.
Так, так, так. Погодите. Но зачем тогда Гон изображает из себя хитроумного шпиона, если все это никому не нужно? Разве Бизефф не может просто… ну, узнать нужную информацию у Джайро? Да и зачем ему тогда убивать Морену Прудо, если Джайро сотрудничает с ее подчиненной? Что за странный ворох интриг?
— Все элементарно, — терпеливо поясняет тот, скорее устало, чем раздраженно. — Я работаю на Джайро. Мы с Велфином и Хиной приняли такое решение, когда прибыли в Метеор. Однако, по словам Велфина, после перерождения у того все же случился определенный сдвиг в мировоззрении… Он не всех устраивает. Поэтому мы планируем то, что в некоторых кругах называется «партизанской войной».
Вот это звучит более… понятно? Не как очередная загадочная схема, в которой Гон как-то участвует, но не понимает, как именно. Он ничего не может сказать насчет Джайро, вообще понятия не имеет, кто это, если уж на то пошло, но в этом вопросе он предпочтет доверять Бизеффу. Тот жутко мутный тип, несомненно, но хотя бы не достает сраную бомбу для каких-то явно опасных целей.
Ну, круто. Он достает Бизеффу такой компромат. А что в свою очередь покажет тот?
— У меня нет особо интересных тебе сведений, но…
— Да какого черта?! — в эту секунду терпение Гона лопается, словно схватившая скачок напряжения лампочка. Ударяет кулаком по столу, так, что стопки бумаг подпрыгивают. Его смеряют осуждающем взглядом Взрослого Рационального Человека. — Я столько всего тебе добыл, почти каждый день в этом гадюшнике торчу! Я потребовал всего-то информацию о Редане, а ты!..
— Молодой человек.
Строгий голос Бизеффа вынуждает Гона захлопнуть рот. Ой. Теперь неловко за вспышку гнева.
Но тот лишь надсадно вздыхает и потирает и не без того изрядно сверкающую лысину.
— Я понимаю. Но ты не дал мне договорить. Видишь ли, все это время… — стучит пальцем по столу. — Мои люди следили за их передвижениями. Однако так вышло, что из тех, за кем нам удалось установить слежку, были вне Метеора. Уж не знаю, чем они там занимались. В самом городе найти кого-то нам так и не удалось. Пока что советую тебе держаться подальше от подчиненных Прудо. Редан явно недоволен набившимися в город беженцами с «Кита» и собирается их несколько проредить.
— То есть, вернулись не все?
Помедлив, Бизефф кивает. И, понимая очевидный следующий вопрос, тут же добавляет:
— Лидер и мужчина в… «спортивках», как они указали.
Куроро и Финкс. Видимо, остальные были в городе все это время — и, скорее всего, следили за Хисокой. Но если Куроро тут, то, проследив за ним, можно вычислить и местоположение их базы… Одна мысль о том, что в обозримом будущем он сумеет вытащить Хисоку заставляет кожу покрыться мурашками. Черт, волнительно. Совсем немного, и они с Фугецу приведут свой маленький план в действие. Наверное, она увезет его в Какин?.. Если все будет совсем плохо. Логично. Во дворце наверняка будут хорошие врачи, все такое…
Хотя захочет ли Хисока — тот еще вопрос. Скорее всего, нет.
Но зачем Куроро покидал Метеор? Что-то искал? Могло ли это быть связанным с Хисокой?
Так близко… и так бесконечно далеко.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
О том, зачем именно Куроро покидал Метеор, Гон размышляет по пути домой. Его, скуки ради, вызывается сопроводить Велфин; ему определенно нечем заняться, поэтому он хвостом следует за ним. И болтает — о всякой всячине. Гон слушает его вполуха, лишь иногда кивает, но все его мысли поглощены вскрывшейся новостью.
Дело сошло с мертвой точки. Куроро точно в Метеоре — и, значит, если Гон выйдет на него, то сумеет добраться до Хисоки. Но Куроро еще тогда, в Йоркшине, ему не доверял, моментально прочувствовал обман. А тут? Наверняка все поймет. Значит, Гону надо попасть на аудиенцию с Реданом не через прямой (и довольно наглый) контакт с главой «Пауков», а через кого-то, кто настроен к нему более дружелюбно. Нобунага — очевидный вариант. Он достаточно приятен, плюс уже приглашал Гона в их ряды из-за некой сентиментальности и схожести с мертвым товарищем.
Гону искренне жаль Пакуноду, но тот факт, что она мертва, дает ему более обширный карт-бланш на ложь.
Но даже если он проникнет в убежище «Пауков», даже если Куроро не почувствует обман, то что дальше? Ему не дадут так просто забрать Хисоку. Даже Нобунага пошлет его нахер, что уж там. Можно, конечно, для начала разведать… Но что это ему даст? Он просто убедится, что из Хисоки выбивают все дерьмо. А лицезреть подобное ему совершенно не улыбается! Это как-то… жестоко? Неправильно. Стоять рядом и ничего не делать, пока тот купается в агонии. Может, конечно, Хисоке такое и нравится… Но точно не нравится Гону.
— В последнее время сплошные проблемы, — зевает позади Велфин. — Какинская мафия решила добить уродцев из семьи Хей-Ли и послала сюда своих людей. Наверняка нас ждет очередная крупная резня… Местные точно не оценят, им хватило всей этой заварушки с муравьями.
— Может, они решат все мирно.
— Ты будто не знаешь, как действует мафия, — фыркает. — Тем более, если в этой заварушке участвует Редан. Вон, что в Йоркшине было. Хотя ты, тьфу! Деревня. Наверняка и не слыхивал.
— Вообще-то, — замечает Гон, — я частично один из виновников этой резни.
Конечно, это скорее про Курапику, но Курапика прошел экзамен на Охотника благодаря кому?.. Вот то-то и оно. Плюс, все они там участвовали. И последний квартет этой безумной истории произошел в основном потому, что Гон и Киллуа намеренно попались в плен. Но Велфину совсем не обязательно знать этих подробностей; услышанное его явно шокирует, так, что он вытаращивает маленькие волчьи глазки и настороженно смотрит на него. Принюхивается.
— Не врешь, — утверждает.
Почесывается.
— Крутяк. То есть, я ожидал. Ну, с учетом, что ваша шайка провернула во Дворце. Но тебе сколько лет тогда было, блин?
— Двенадцать, кажется?..
Теперь на него смотрят с осуждением.
— Двенадцать!.. А сейчас сколько, пятнадцать? И ты уже разбираешься с жидким говнецом мадам Прудо. Поехавшая у тебя жизнь, приятель, вот что я скажу, — Велфин громко сопит. — Мафия посылает сюда своих лучших людей, чтобы убить ее, а Бизефф требует этого у тебя. Дикость. А все ради какой-то психопатки.
Видимо, судьба и правда постоянно сталкивает Гона с такими… Хм…
— Знаешь, — бросает он задумчиво, — я никогда не видел этой Морены.
— Не видел?
— Нет.
Однако, Велфин не удивляется даже.
— Ничего удивительного. Думаю, ее аппетиты просто не соотносимы с аппетитами Джайро, вот они и пособачились, уж изволь простить за каламбур. Правда, грязи от нее все равно выше крыши. Ну, я так и предполагал, когда пара ее ребяток раскололись на пытках.
— Ты пытал их?
— Допрос. Ну, по военным лекалам, в общем-то. Плюс мое хацу, — уже кокетливо.
Гону это не нравится. Не потому, что он считает это жутко бесчеловечным, хотя так оно и есть, в общем-то. Но то, как легко Велфин говорит о пытках, вынуждает его вновь вернуться мыслями к Хисоке. Скорее всего Редан тоже не шибко задумывается о последствиях своего гнева. Хисока ведь заслужил. Но это так… неправильно? Даже если человек плохой, настолько, как Неферпитоу, всегда надо искать более мирный способ решить ситуацию. Не бросаться в бой с горящей головой… Просто подумать.
Иногда диалог может решить намного больше насилия.
— Че рожу скуксил, я ж не из удовольствия это делаю. В кои-то веки благородного дела ради…
Ой. Неудовольствие явно вытекает за грань простых мыслей. Гон бросает на Велфина кривую улыбку и отмахивается, и они продолжают разговор в тишине. Некоторое время, пока, вдруг, тот не задает вопрос, который искренне ставит Гона в тупик.
— Признавайся, козявка, зачем морочишь Бизеффу голову с Реданом?
— Я. Не. Козявка!
Нет-нет, и смотрит сверху вниз, вот засранец!
— Та еще козявка, — резюмирует Велфин. — Да ладно, колись. А то он так бегает по всем инстанциям, мне аж любопытно.
— Они… схватили моего друга.
— И пытают.
— Догадливый, да?
Посмеиваются.
— Ну, если твой друг не нравится Редану, а старейшины Метеора кладут на это большой и толстый, то, полагаю, он довольно неплохой парень! — Велфин задумчиво потирает подбородок. — Не мне, бывшему контрабандисту, умничать, конечно, но эти ребята — та еще заноза. Иногда вроде делают что-то хорошее, только начнешь симпатизировать, и бах! Херня. Хотя за убийство Зазан я им готов руки целовать.
Гону почти интересно, чем эта Зазан так ему насолила, и почему Редан в принципе имеет хоть какое-то отношение к охоте на муравьев — очевидно, что она одна из этой шайки, слухи об этом имени все еще ползают по темным подворотням Метеора, но он не успевает спросить. Потому что эту мысль перебивает другая, более злая.
Велфин в чем-то прав. Если кто-то насолил «Паукам», то скорее из благородных чувств. Но Хисока…
Боги. Хисока, почему ты такой сложный, а? В чем твоя сраная проблема?
— Нет. Тот друг… он совсем не хороший. Хуже всех.
Прости, Хисока, но ты сам создал себе репутацию.
— Но ты все равно хочешь его вытащить?
— Очевидно.
— Ну, — присвистывает. — Я не осуждаю. Люди эгоистичные создания. Хорошо, что ты хотя бы признаешь, что он не сахар. Хотя, шутка ли, говорят, что друзья многое говорят о нас самих. Ты-то как? Хороший человек.
Резко Гон останавливается.
Поднимает взгляд на Велфина и смотрит, не моргая, несколько секунд.
— Мне действительно нужно на это отвечать?
— Честно, — хмыкает тот, — я бы так не сказал.
Вероятно, Велфин хочет сказать что-то еще. Он открывает рот, кривит его в ехидной полуулыбке, и, быть может, это что-то в поддержку, забавное. Но произнести он не успевает, потому что за его спиной, в воздухе — в прыжке — появляется тень с обнаженным клинком и коршуном пикирует вниз. Гон видит это словно в замедленной съемке, как в тех фильмах — видит и бросается вперед. Пинок в грудь отбрасывает Велфина в сторону, тот явно в шоке, сначала хочет выругаться, но затем видит, кто перед ним стоит и тут же по-собачьи прижимает уши к голове и едва не скулит. Гона, кажется, не видят — по инерции он оказывается за Велфином, в тени. Взгляд мечника устремлен лишь на муравья.
Потому что это Нобунага.
— Значит, не всех химер в городе зачистили. Так-так.
— Бля! — визжит Велфин и испуганно косится на Гона. — Погоди, мужик!
— Прости, дружище, но сейчас ты отправишься на тот свет прямо к своей сисястой скорпионше.
Судя по тому, как перекашивает лицо Велфина, это та самая мадам, вызывавшая у него неприятные настроения парой минут ранее.
— Стой! Стой-стой-стой! Я не с Зазан! Она пизда тупая, я ее вообще терпеть не могу! Погоди-и-и!
Когда Нобунага кидается на Велфина во второй раз с явным намерением того прикончить, вперед выскакивает Гон. Это самоубийство чистой воды, визжит его здравомыслие, но он заталкивает его как можно глубже и вскидывает руки вперед. Конечно, сейчас у него нет ауры. Но Вилк не зря его боялся. Потому что для Гона поймать опускающееся лезвие ладонями и отвести в сторону — плевое дело.
Что он и делает.
Они с Нобунагой встречаются взглядами, на секунду, и на лице того проходит судорога. Затем — смущение, пока несколько ошарашенным голосом он, словно забывая о трясущемся позади Велфине, не роняет:
— Гон?
Chapter 15: ЦЕЙТНОТ: самый холодный город
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Забегаловки в Метеоре — места злачные. Велика вероятность наткнуться на крысиное мясо или еще какую гадость. Гону не нравится. Но у него нет выбора, потому что Нобунаге, так сказать, очень охота потрещать, а единственный, кто для этого подходит — собственно, Гон. Велфина отпускают, и тот сбегает, поджав хвост (буквально)… В общем, они сидят в забегаловке, перед Гоном — спагетти загадочного происхождения, а сам Нобунага напротив с пивком. Которое Гону, конечно же, нельзя. Выглядит тот жутко взбудораженным, даже немного радостным, видимо, надеется, что Гон все же примет предложение и вступит в дружное смертоносное семейство «Пауков».
Помешивает выданный ему сок трубочкой и украдкой смотрит на Нобу. Тот болтает:
— … поэтому пришлось брать не суп, а десерт. Такую цену заломить! Это ж надо.
Очень интересно, конечно, но что там насчет всех таинственных передвижений по континенту?
Вопрос явно озадачивает Нобунагу и некоторое время он с подозрением смотрит на Гона. Словно проверяет, не шпион ли тот очередного злостного мстителя. Смешно, ведь сейчас он сам по себе такой. Когда гляделки завершаются, Нобунага задумчиво причмокивает и пожимает плечами, будто ничего такого там и нет. Дескать, дело простое.
— Ну, тут разошлись ребятки из Какина. Поэтому мы их решили, ну. Знаешь? Против лома…
— Вы были в Какине?
— Финкс с данчо. Я-то торчал тут. И, кстати, видел твои бои, пока ты не слинял оттуда, как самая настоящая писечка, — ухмыляется, когда стакан в руке Гона самым неожиданным образом трескается. Почему же так, хм-м-м… — Мы ездили к местным умникам за помощью. Пусть сами свою заразу и выводят, тем более мы вместе уже работали. Так сказать обкатываем полезное знакомство. Есть там такой занудный парень, Кен’И, вот за ним-то они и отправлялись.
Логично, на самом деле. Выходит, они сейчас с Гоном в одной лодке? Если пытаются выкурить подчиненных Морены Прудо прочь. Товарищество, размышляет Гон, поможет ему сблизиться с «Пауками» и получить их доверие, и, значит, пробраться на их базу… И тогда он сумеет выйти на Хисоку. Был ли это хитрый план Бизеффа? Или случайное совпадение? Хотя, зная того, он наверняка скажет, что это удачное стечение обстоятельств. Все политики так говорят.
Но нельзя упоминать Хисоку. Если Нобунага поймет — план провалится.
Врать Гон не умеет, поэтому решает просто не упоминать. В конце концов, отсутствие болтовни на тему — своего рода не вранье, да? Он будет искренен в своей уклончивости, и, раз Пакуноды больше нет, никто не сумеет этого понять. Кроме Куроро. Блин!.. Ну ладно, может, тот сейчас слишком занят всем случившимся и не будет так уж присматриваться.
— А ты что тут забыл, клещ?
— Я не клещ, — мрачнеет Гон, и Нобунага добродушно похихикивает.
— Еще какой клещ.
Скрывать информацию смысла нет, история довольно громкая, поэтому Гон честно пересказывает Сагу О Муравьях с ее жутко печальным и немного глупым финалом. Кайто-то, в итоге, жив и здоров. Нобунага удивляется, кратенько добавляет об их встрече с химерами тут, немного перетирают за Стражей. Ну и, как вишенка на торте — заключение о потере нэн, над которой Нобунага посмеивается. Беззлобно. Гону даже не обидно, потому что повод, ну, имеется. Солидный.
— Ну ты и придурок. Так всрать потенциал!
— Да я уже понял.
— Не расстраивайся, — подмигивает. — Я слышал об историях и похуже. Бывало, люди здоровье теряли из-за дебильных ограничений. Как твой Курапика, кстати. Он же передал хацу данчо… э-э-э… Ты же в курсе, да?
— Слышал, — кокетливо.
Не важно, что не от Курапики, а от Фугецу.
— Ну вот. Мы когда начали его анализировать, то поняли, что оно несколько… как бы это назвать… суицидальное? Так что, Гон, твоя клятва по итогу вышла фуфлом. Хотя, конечно, ты чуть не помер и так далее, и случайно устроил очередной кризис в Ассоциации. Но зато какое приключение, да?
Когда Нобунага смеется, Гон не может злиться и фыркает.
Ну да, приключение. Можно сказать и так. Он не то, чтобы раздражен такой жизнерадостностью, но это как очередное напоминание, что жизнь вернула ему все — кроме ауры. Наказание за бездарно просранные нервы Киллуа и Питоу? Или он сам все еще чувствует, что не заслужил прощения? Вот нэн-то и нет. Зато есть аура, которую он не контролирует. Черт, некоторые аспекты всей этой тягомотины были жутко загадочными, прямо как (по секрету рассказанное) преображение Биски. Ну и как оно работает? Просто так?
— А как у вас дела?..
Внутренние размышления, это, конечно, полезно, но пора бы и честь знать.
Осторожно подступаем к опасной теме под заглавием «Хисока». Потихонечку, полегонечку…
— У нас? Да так себе, — Нобу обводит пространство вокруг рукой. — Сам видишь, в городе какая-то больная секта, все на ушах, еще этот шум с Темным Континентом… Данчо на месте не сидит, все носится. Неугомонный. Будь я работником на зарплате, потребовал бы отпуск, но куда мне.
— Нет, я спрашиваю не про город. А про вас.
И, вот, решающий момент. Оркестр замирает в ожидании, когда на сцене начнется действо…
Пафосно-то как. Интересно, Хисока именно так и думает? Он-то любит театральность и фарс.
Нобунага стопорится. Задумывается. Гон понимает: мечется из стороны в сторону, не знает, рассказать ли не столь уж и близкому человеку про случившееся. Хорошо, что он не знает про их связь с Хисокой. Хорошо. Мог бы догадаться, что они знакомы через Курапику, но что-то подсказывает Гону, что Нобунага и в здравом уме не задумается о возможности дружбы между маньяком и «клещом».
Почесывает висок, немного смущенно.
— Да не очень. Много… всякого случилось.
Лицо темнеет. Ага, вот оно.
— Голова кругом идет. Не только из-за города… Прямо Йоркшин вспоминается… Бля.
Потирает переносицу.
— Извини. Все хреново, в общем. Кое-как отвлекаемся шумихой в городе, но сам понимаешь.
— Тогда могу предложить повод отвлечься еще.
Ого, а это он, вероятно, подцепляет уже от Бизеффа. Умное лицо, всякие словечки. Жаль, что на самом деле Гон не такой, но какая разница сейчас, да? Тянется в карман и достает оттуда ровную белую визитку с адресом упомянутого. В традициях лучших фильмов кладет на стол, пальчиком двигает вперед. Забегаловка, эта сцена — ну точно как в кино.
Нобунага подозрительно поглядывает на визитку, но выжидает, из вежливости. Дает Гону закончить, а то такая сцена.
— Этот мужик заинтересован ровно в том же. Думаю, вы сработаетесь, — медлит. — Мы сработаемся.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Кен’И, для краткости Кенни, и правда оказывается довольно занудным типом — с первого взгляда выглядит как какой-то бюрократ или, еще хуже, пиджак. Поправляет очки, сверкает глазищами, зырк-зырк, в общем, та еще напасть. Но Кенни не один, за ним из самого Какина приезжают еще двое, телохранители ли или кто, владеющие хацу — Линч и Закуро, боевитая девица и парень умирающего вида. За ними — Финкс, они с Гоном обмениваются не самыми дружелюбными взглядами, но молчат. Затем уже втроем разворачиваются к Бизеффу, а Линч и Закуро отваливаются заниматься распитием спиртного на кухоньку, что им, по какой-то загадочной причине, сходит с рук. Видимо, Бизеффу выгодней махнуть рукой на алкашку, чем распинаться, что это, вообще-то, слегка незаконно.
Но что вообще законно в Метеоре?
Гону откровенно говоря скучно. Он тут исключительно в качестве посыльного с добрыми сведениями: доложил о возможности сотрудничать и на этом достаточно. Болтовня Кенни и Бизеффа — самое унылое, что только может случиться в этой комнате, еще унылей, чем нытье Велфина о скорой гибели, поэтому большую часть деловых переговоров он пропускает мимо ушей и краем глаза наблюдает за тем, как бодро Линч пьет из горла. Вся мафия в Какине такая? Сян, Линч… Страшно представить, что там за Морена Прудо такая.
Морена, между прочим, главная тема обсуждений. Приведшая в город целую уйму заразы… И раздавшая им хацу. Видимо, от Морены были проблемы еще на корабле, потому что Кенни при упоминании ее имени надсадно закашливается и надламливает брови с видом, словно вот-вот опорожнит желудок.
— Нам необходимо избавиться от этой женщины. Как можно скорее.
— Мы ведем охоту, — тем же унылым официальным тоном отзывается Бизефф. Кивает в сторону Гона. — Наш человек шпионит в их культе.
— Значит, устранение не будет проблемой. Если Ваш человек способен на убийство.
В эту минуту Гон грациозно ковыряется пальцем в ухе, развалившись в креслице.
Ему нет нужды вступать в этот диалог, потому что Бизефф знает ответ и без него. Жаль, что сейчас тут нет Киллуа и Аллуки — почуяв предстоящие скучные разговоры, они смотались в город за вкусностями. Черт, надо было идти с ними… Гон рассеянно моргает, когда Кенни позади закашливается.
— Что ж, предполагаю, что нам надо убить Прудо. В таком случае ее хацу может дать сбой, и все владеющие способностями потеряют их. Вряд ли это коснется возможности видеть ауру, но это меньшая из проблем…
— Я ни разу ее не видел.
Это вставляет Гон.
На него уставляются два бюрократа, задумчиво, Финкс и Нобунага, слегка озадаченно, и Линч с Закуро, переставшие насиловать бутылку с виски. Двое последних особенно заинтересованно, будто после такого начнется какая-то жуткая кутерьма. Ну, в общем-то, так оно и есть: ему машут рукой, мол, продолжай-продолжай, и Гон скребет пальчиком висок:
— Там всем заправляет другая женщина. Она называет себя Сян.
— Мы ее видели, — тут же вставляет Линч, все еще пытаясь открутить крышку. — Манда с карешечкой.
Закуро позади издает ностальгичное «о-о-о».
— Говоришь, не видел.
— Даже не упоминали.
— Полагаю, переворот, — Кенни обменивается взглядами с Бизеффом. Затем кивает Нобунаге и Финксу. — Стоит немного разнюхать. Пока не убивайте никого, они не должны знать, что мы у них на хвосте. Вы, молодой человек, — зыркает на Гона многозначительно, — продолжайте свою слежку. И разузнайте о Морене Прудо. Вполне возможно, что вы просто не встречались. Но будьте осторожны, не все прямые вопросы будут восприняты… Правильно. Ее люди не знают чести и отреагируют негативно, если там действительно сменили власть. Старых царей никто не помнит.
Когда Кенни произносит это, на его лице вдруг расплывается кривая ухмылка. Недобрая.
Но он больше ничего не добавляет, вновь оборачиваясь к Бизеффу и продолжая унылую болтовню о поставках и договорах.
Все это время Гон размышляет.
Да, спросить будет логично. И опасно. Но люди там не слишком хорошо знают нэн, точнее, велика вероятность, что многие и не в курсе даже. В конце концов, это Морена даровала всем ауру, а Сян — просто контроль. В крайнем случае он сбежит, уж это-то легко. Сложно было сказать что-то о собственных силах, сможет, не сможет… Да и смысл об этом думать. Он, черт подери, своровал значок у Хисоки, когда совсем не знал ауры, и вмазал ему удочкой по лицу. А если ты проворачиваешь такое с опасным убийцей, как бы, о чем вообще речь.
Вспоминается Сян. Ее улыбка. Хитрый взгляд.
Может, в ней есть что-то хорошее… Может… Но она хотела убить Фугецу. Просто так, ради силы. За такое нельзя жалеть, Это плохо… Но разве Хисока не занимался ровно тем же? Да, но… Или нет? То есть, разумеется. Но у него еще хватает эмпатии или чего-то, чтобы помочь Фугецу по-настоящему. Он просто придурок с тягой к адреналину. А Сян? Она куда опаснее. Хисока хотя бы меряет людей по силе, а Сян убьет любого, кто посягнет на ее лакомый кусок пирога.
Убить Сян будет правильно. Правильней, чем Питоу.
У Питоу хотя бы был Король. Благородная цель для убийства другого. А Сян? Может, она и верна тому человеку, на которого они молятся, но он слеп и глух к ним, в отличие от Меруема. Как и современные боги, которым молятся люди вне Китового острова.
Он отвлекается от размышлений, когда сверху раздаются шаги. Легкие, аккуратные — Фугецу. Когда она спускается, на ее лице мировая задумчивость и тоска, но затем она замечает Кенни и приобретает легкую нотку озадаченности. Тот же, видя ее, слегка кланяется.
— Принц Фугецу, мое почтение.
— Кен’И? Что ты тут делаешь?..
Но зачем ее взгляд смещается вбок, на «Пауков».
И происходит то, что Гон обозначает как «обнаружение опасности». Волосы у Фугецу встают дыбом, зрачки сужаются, и она диким взглядом сверлит Нобунагу, когда как тот в своей дружелюбной манере приветливо козыряет:
— Привет, маленькая принцесса!
— Что они тут делают?!
Голос Фугецу звенит от ярости; Финкс цокает, когда как Нобунага кривится так, будто его оскорбили до глубины души. Она срывается с места и почти подлетает к нему — с их разницей в росте это выглядит потешно — и хватает за ворот. Вынуждает даже наклониться, но чисто из вежливости, потому как Нобунага в сто раз сильнее ее. Он не станет ее обижать, это уж точно.
Но Гон все равно собирается и напрягается.
Каждое слово Фугецу — яд.
— Вы пришли сюда после того, что сделали с Белеранте?! Совсем страх потеряли?!
— Послушай…
— Не хочу слушать! — взвизгивает она. В тоне проскакивает дрожь. — Что с ним?! Куда вы его дели?! Накинулись толпой, словно кры…
— Фуу-тян, — раздается кашель Бизеффа.
Затем тот многозначительно переглядывается с Кенни. Тот вздыхает.
— Полагаю, это имеет отношение к тому человеку… Хисоке.
— Ага, самое, мать его, прямое отношение, — цокает Финкс. Скрещивает руки. — Бля, это маразм. Заканчивайте. Нам еще кучу всякой херни надо обсудить, а не выяснять отношения избалованной мадам и ее ебантяя.
На него бросают испепеляющий взгляд. Нобунага же вскидывает руки, нервно посмеивается:
— Да брось, принцесса. Сама подумай. Мы его убили. Да ты и сама видела, что никакой он тебе не телохранитель, а обманщик. Не думай о нем, правда.
— Вы не убили его, — рычит она и ткань под ее пальцами трещит. — Ваш данчо сказал, что вы будете его пытать. Я знаю, что он жив. Хватит ломать комедию! Или ты думаешь, что я не добьюсь правды?! Мне плевать на регалии, на статус и то, кто Белеранте на самом деле. Я знаю, что он не самый плохой человек. И то, что вы его забрали…
Но недоговаривает.
Потому что Гон решает: достаточно. Врывается между ними, отчего Фугецу пугается — еще бы, просто прерывает их контакт с Нобунагой — затем сжимает ее руку и так же стремительно тащит за собой наверх. Даже пикнуть не дает, только кивает гостям, дескать, разберемся. Не то, что он с ней не согласен, правда, хочется высказать свое «фи», но у Финкса маленькое терпение (он помнит это по Йоркшину), а свое здоровье дороже.
Поэтому они скрываются наверху. Там, где Фугецу может всласть проораться — безопасно для себя.
— Я разберусь, — бросает он, и, кажется, это действует.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Уже светает, когда «Пауки» покидают офис. Кенни остается тут, вместе с Линч и Закуро, договариваются с Бизеффом о сотрудничестве дальше, хотя для них, заочно знакомых еще с существования Восточного Горуто, это всего лишь небольшая формальность.
Гон наблюдает за ними из окна и хмурится, когда видит, куда они направляются. К окраинам. Он подозревает, что их база может быть там, но Метеор — город немаленький, рыскать тут в поисках одного человека ничем не лучше иглы в стоге сена. А если здание совсем на отшибе, то его засекут. Нельзя давать и намека на то, чего он хочет. Хисока — больная тема для Редана, больнее кровавого крестового похода Курапики. Тот хотя бы не был предателем. Не был частью семьи. Иногда Гон и в самом деле не понимает, зачем Хисока решает убить бывших товарищей, и «жажда адреналина» для него не ответ. За этим стоит что-то еще. Что-то более зловещее, тайное… Что-то, о чем Хисока никогда не расскажет добровольно.
Затем Гон достает телефон. Старый «жук» работает еще с Йоркшина, отменно. Сигнал ловит даже тут. Он быстро отыскивает нужный контакт и нажимает кнопку вызова. Терпеливо ждет, зная, что придурок по ту сторону никогда не поднимает трубку вовремя. Это у него в крови. На вторую минуту томительного ожидания наконец раздается возмущенное:
— Ну?
— Баранку гну. У меня для тебя задание, и, эй, ты жуешь?!
— Я не жую, — отзывается Киллуа, что-то определенно точно проглатывая. — За вкусняшками опять не побегу.
— Мне надо, чтобы ты проследил за Финксом и Нобунагой.
— Иди-ка ты в задницу.
Вполне лаконично, дальше — гудки.
Гон набирает еще раз. В этот раз трубку поднимают сразу.
— Ну-у-у?
— Киллуа, прекрати вести себя как баран.
— Боже, — вздыхает тот таким тоном, словно у него требуют самопожертвования. — И ради кого я буду рисковать жизнью?.. Ради Хисоки!.. Хрен с тобой. Но ты мне за это дорого заплатишь. Понял, да, дурила?!
Конфеты на такой случай уже приготовлены.
Chapter 16: ЦЕЙТНОТ: моральный горизонт событий
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Вчетвером сидят в офисе Бизеффа наверху. Небольшое собрание. Болтовня по душам.
— В общем, я порыскал немного рядом с их притоном…
Разворачивает бумажку Киллуа настолько громко, что, кажется, специально. Нельзя так невыносимо шумно открывать леденец. Шуршание сбивает серьезный настрой их диалога, потому что… ну, в общем-то, о каком сосредоточении может идти речь, если тут такой шорох? Но взгляды тот успешно игнорирует, как и все, что его не устраивает, и вгрызается зубами в пластиковую палочку, так, что она трещит. Затем облизывается, как кошка, следом за чем щелкает пальцами, дескать, сейчас начнется самая интересная часть.
— Поганое местечко, скажу я тебе. Темно, на отшибе, плюс грязи навалом. Ну, с другой стороны, — фыркает, — мы же в Метеоре. Это помогло мне пошнырять рядом достаточно долго, но с другой стороны лишило возможности подобраться ближе. Никого не интересуют мусорщики, если они копаются где-то далеко, но стоит перейти черту? И все. В общем…
Потирает затылок.
— Пробраться внутрь я не сумел. Звиняй. Глазел в основном снаружи. Не хотелось бы попасться, как в прошлый раз…
— Какой-такой прошлый?! — мрачно интересуется Аллука.
Невинное дитя. Аллуке определенно точно не рассказывали про все злоключения Гона и Киллуа в Йоркшине, включавшую в себя слежку за «Пауками» и более интимное с ними же знакомство, завершившееся побегом. Судя по тому, как бегают глазки Киллуа — молчал, как рыба об лед. Было бы неплохо прерваться на уморительный допрос о том, что же там такое случилось в том самом Йоркшине, но у Гона нет времени на болтовню не по теме: они и без него чудесно справятся, он уверен.
Пока Аллука пытается дотянуться тонкими пальчиками до глотки братца для поучительного придушения, тот добавляет:
— Я видел там одну комнату с заколоченными окнами. Она окружена супер густым эн. Ну, ты думаю, намек понял.
Значит, там Хисока, подытоживает Гон.
Если история про цепь Курапики правда, то эн — от таких любопытных, как они. Хорошо. То есть, плохо, но они хотя бы предполагают, где тот теперь — а это уже огромный шаг. Остается только придумать, как вытащить его оттуда, и сейчас это самая сложная задача: ладно там Нобунага, но Фейтан точно не подпустит. А учитывая, какой он быстрый и скользкий ублюдок…
— Когда полезем?
Фугецу настроена решительно, это хорошо; но на четверых у них сейчас только один владелец хацу, что как бы сводит все шансы на успешное тайное проникновение на ноль. Тут нужен другой подход, более элегантный, хитрый. Не в духе Гона, к сожалению.
— Просто так мы туда не пойдем, — у Фугецу сразу лицо такое разочарованное, будто съела несколько лимонов подряд. — Это самоубийство. Мы тут, конечно, настоящие чемпионы мира в подобном, но надо как-то иначе действовать… — Гон задумывается и скребет подбородок. — Надо подлизаться.
— И как это поможет?
Логичный вопрос. Но ответ прост.
— Я нравлюсь Нобунаге, — пожимает плечами. — Напоминаю ему скончавшегося приятеля, а он весьма сентиментален. Так что я уломаю его пустить меня внутрь, или скажу, что подумывал присоединиться… Скажу, что найду им Морену Прудо, она сто процентов что-то знает о делишках в городе. Побольше, чем мы. Так что они не заподозрят в этом злого умысла, ну… Потому что я и правда работаю на Бизеффа и ищу Морену. Правдой обманывать проще всего.
Это самое простое, что способен придумать Гон. Он все еще не уверен, что поступает правильно… Потому что прекрасно понимает чувства «Пауков» про потерю друга и желание отомстить, сделать обидчику как можно больнее. Хисока все же не святой. А еще агрессивный дурак. Да, конечно, он все равно его спасет, потому что, ну, ничего другого и не остается, а Гон для себя уже все решил, но… Блин! Как же тяжело пересекать моральный горизонт событий. Просто отвратительно.
Если бы у него еще было хацу, таких шпионских игр не потребовалось бы. Все просто: пришел, пригрозил, ушел. Редан наверняка бы поняли, что лучше с ним не ругаться, потому что они были на довольно таки близком уровне в некотором роде. У Гона простое и эффективное хацу усилителя, с ним справились разве что те, кто быстрее. Но хацу и нэн нет — как и разговора.
— Нам надо больше тренироваться, — стонет он и прячет лицо в ладонях.
Надо звонить Биски. Киллуа, конечно, помнит ее наставления и методы применения насилия (почему-то исключительно на Гоне!) в поучительных целях, но он все равно сопляк и его ровесник, когда как Биски — ас в обучении. Она бы и Фугецу, небось, смогла бы научить за какие-то жалкие несколько месяцев. Но та слишком занята помощью королеве Севанти и разбором дел в Какине, чтобы броситься сюда.
Жаль, жаль.
— Надо просто не лезть на рожон, как дурила.
Это кто это говорит? Кто? А?
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Остаток вечера проходит в размышлениях.
Стоит лезть или не стоит? Но ведь они так долго шли к этой цели! Да и Гон сам не против спасти Хисоку, наорать на того (обязательно) и сказать, мол, я уже повзрослел, так что вижу, что не слишком-то ты загадочный, просто безалаберный придурок с какими-то странными маниями и своеобразным вкусом. Но это так опасно!.. Да и что они потом будут делать? Хисока сто процентов захочет мести. Он уже один раз на этом погорел. Можно попытаться уговорить его, но… Они же говорят о Хисоке. Даже если он поймет, что это тупо, его принципы не дадут ему просто так взять и плюнуть и забыть. Он же упертый. Это, несомненно, жутко похвальное качество, но не когда ты нарываешься.
Гон с ужасом осознает, что Хисока вовсе не загадочная и гениальная энигма. Он что-то среднее между самим Гоном и Биски: обворожительный лгун с логикой усилителя. То есть, короче говоря, тупица. Удивительно, что у него вообще тип трансформации… Нет, ну, то есть, одновременно логично, но.
И ему надо его спасти.
Цель выглядит нерациональной и не стоящей своих средств. И усилий. Самое смешное, что Фугецу это вроде как тоже понимает, но они оба слишком уверены в успехе своих хитрых планов, а потому не отступают, хотя в то же время Гон поклясться готов, что впереди лишь безнадежность. Хисока — это Хисока. Все равно что об стенку горох. Можно помочь, конечно, но Гону совершенно не улыбается вступать во вражду с «Пауками». Это Киллуа может: Аллука к тому времени научится нэн и сможет постоять за себя, а остальную семью он ненавидит. А еще они ассасины. А Гон? У него, между прочим, Мито-сан.
Вот поэтому Хисоке и легко. У него нет близких.
… это какой-то хитрый план?
В комнате с ним только Аллука. Она разбирает кучу купленных по пути открыток в аккуратные стопочки и рассматривает мультяшных животных на некоторых. Проводит пальцами по выпуклой поверхности, а затем кладет к остальным. То, с каким старанием она это делает, вынуждает Гона отвлечься от размышлений. Некоторое время он пристально наблюдает за тем, как Аллука разбирает пожитки, пока вдруг та — словно чуя его внимание — не интересуется:
— Ты видел Каллуто?
Гон вскидывает бровь.
— А я должен?
— Он вступил в «Пауков». Может, вы встречались.
В руках у Аллуки открытка с улыбающейся белочкой.
— Почему ты…
— Мы редко говорили. Интересно, какой он сейчас.
На ее лице мировая сосредоточенность.
Некоторые открытки выглядят дешево, почти некрасиво. Похожие рисунки, зверюшки, какие-то нелепые яркие надписи. Такие продавались всюду, типичные, не оригинальные — самые дешевые. И на каждой — ровные мелкие буковки текста. Словно письма из разных мест. Но ни одно не отправлено, все собраны тут. В Метеоре Аллука тоже находит какие-то самопальные открытки и расписывает на них, наверное, недавние приключения.
Очередное письмо завершается. Аллука переворачивает открытку и долго смотрит в глаза мультяшному зайцу, чтобы затем положить ее в общую стопку. Вздыхает и качает головой, когда Гон бросает:
— Кому пишешь?
— Папе и маме.
— Но не отправляешь?
Гон и сам направлял открытки Мито во время первого большого путешествия. Но старался найти покрасивее, пусть и стоили дорого. Но такие…
— Зачем мне отправлять? — тон у Аллуки неожиданно ровный, нейтральный. Она берет пачку открыток в руки и судорожно их поправляет в единую ровную стопку. — Они их порвут. Все равно родители меня ненавидят. Мне просто нравится сам факт… знаешь, написания. Подбор открыток, письма. Не хотелось бы, чтобы с ними так жестоко расправлялись.
Ее пальцы пробегаются по самой верхней.
— Не могу это описать, но мне нравятся эти мультяшные звери. Они милые, улыбаются со своих картинок… Да, они неживые, но мне становится не по себе, когда я вижу порванный флаер с такими персонажами, или помятую открытку. Или брошенные игрушки. Становится так тошно. Милые зверюшки, но никому не нужные. Забытые. Поэтому я покупаю самые дешевые открытки. Ведь их никто не берет. Они никому не нужны. Зато я пишу на них письма себе. И представляю, как отправляю их родителям… Будто у меня есть жизнь, которой у меня никогда не было. И у них.
— Но тебе же нравится? Твоя нынешняя жизнь?
Аллука поднимает на него взгляд.
Он смотрит в ответ, слегка удивленно. Подпирает голову рукой.
Ответ, на самом деле, довольно очевиден. Но Гон обязан спросить. Что-то вроде маленького необходимого ритуала. Аллука долго рассматривает его, будто проверяя, но затем улыбается. Мягко. Очень схоже с Киллуа.
— Да. Очень нравится.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
По итогу, самым простым способом проветрить голову остаются бои.
Появляться на публике после того кровавого избиения немного неловко; Гон отыскивает бедолагу, над которым невольно поиздевался, извиняется, и тот прощает — дескать, в боях это дело привычное, а у Гона хороший удар. Иногда они болтают с Нобунагой после выступлений, но это только наталкивает на ненужные размышления и сомнения — и Гон пытается оттянуться в спаррингах с Фугецу. Там надо думать только о бое: иначе он ее покалечит. Эдакая сосредоточенность.
Жестокость — это плохо. Жестокие люди должны понести наказание. Жестокие…
Хисока…
Зачем он дерется? Что им движет? Оттачивает навыки, восприятие, хацу — ради чего? У всего есть причины. Получается, и у странных наклонностей Хисоки тоже. Он, конечно же, никогда ничего не расскажет, такой уж он, но можно догадаться, по намекам, поведению… У Хисоки определенно есть тяга к более невинным развлечениям. Как на Острове Жадности с тем городом Айай. Выходит, не вся его личность построена на желании сразиться с сильнейшим и вкусить здоровской дозы адреналина, есть еще какие-то детали. Крупицы настоящего «я».
Какой Хисока на самом деле?
Он довольно нелюдимый, если так подумать. Проще нацепить на себя маску отчужденности, неприятную улыбку, чем пытаться продемонстрировать настоящее «я». Четко сформулированный образ не терпит отхождений, и, в ту минуту, когда Хисока поздравлял их с выигранным матчем в вышибалы, Гон чуть-чуть приоткрыл что-то его истинное.
Но вряд ли он драматичный злодей. На него не похоже, честно говоря. Хисока кажется тем, кто мало тоскует об ушедшем, вне зависимости, в своей ли он маске или нет. И это нормально. Глупо горевать о том, что уже случилось. Гон тоскует по нэн, но, в итоге, это скорее злость на бездарную трату времени.
Было ли у Хисоки так же с проигрышем Куроро?
Ох, он был зол. Наверняка. У него всегда проскакивает нечто такое во взгляде, когда что-то идет не по плану. А Куроро — это что-то за гранью. Тем более, он его убил! Это жутко странно. Гон, конечно, имеет опыт дышащей в затылок Костлявой, но он все равно был жив, на самой грани — а Хисока через нее перемахнул. И решил отомстить. За этот опыт. За обиду.
За что-то еще, подозрительно смутное…
«Больше всего я люблю наблюдать за самоуверенными ублюдками, поверженными на колени; смотреть им в глаза, когда они не понимают, как так вышло».
— Гон!
Но в итоге поставили на колени именно Хисоку. Злая ирония, не так ли?
— Гон! Да твою ж…
В следующую секунду ему прилетает крепкий подзатыльник.
Мысли уходят на второй план; остается только чердак, который они используют для тренировок. Гон промаргивается пару раз, потом осознает: все это время нависает над Фугецу и крепко держит ее запястье, еще чуть-чуть — и переломит. Она тяжело дышит, смотрит ему в глаза, и, всего на секунду, он видит вместо нее совершенно другого. Того, кто смотрел на него с такой же смесью ужаса и нежелания отступать. Волосы стремительно белеют, завиваются, а глаза приобретают яркий алый оттенок.
На секунду Гон видит Питоу.
От этого ему становится дурно. Тошно.
Он поступил верно, убив его. Питоу был опасен для человечества. Он мог бы вылечить Короля, и тогда всем им пришлось бы несладко — а жертва Нетеро стала бы бессмысленной. Питоу издевался над телом Кайто, он убил его… Но Питоу всего лишь хотел защитить Короля. Он даже спасал девушку, совершенно неинтересную себе, потому что она была важна Меруему. Сломал руку, чтобы продемонстрировать покорность. И согласился вылечить Кайто, лишь потом уже сказал, что тот мертв.
Но Питоу хотел убить его.
Питоу. Заслужил. Смерти. Это. Было. Правильно.
Заслужил…
Поднявшись на ноги, он разжимает руку и стремительно уходит прочь, не обращая внимания на голоса позади. Надо повременить с размышлениями. Это до добра не доведет. Ведь то же самое произошло на ринге, он просто чуть-чуть отвлекся и едва не убил человека. И намного раньше — с Морау. Чуть-чуть опоздает, не поймет, что делает, и… Пиши пропало.
На крыше дома хорошо. Прохладно. Некоторое время Гон бродит туда-сюда, словно хищник в раздумьях, но затем останавливается. Надо перестать гоняться за силой. Это тупиковая ветвь. Если он так продолжит, то закончит как Хисока.
— Что, размышляешь?
Фугецу.
Когда Гон оглядывается, она одаривает его кривой улыбкой. Подсаживается рядом, на бортик крыши, свешивает ноги вниз. Пару минут они молчат, раздумывая каждый о своем, пока Гон не решает сделать то, что, в общем-то, логично в свете произошедшего:
— Извини.
— Все в порядке.
Он опускается рядом.
— Как ты?
— Да так, — Фугецу ведет плечом. — Ничего не меняется. Я вроде как могу видеть ауру теперь… Но все равно проигрываю раз за разом, хотя ты не можешь ее использовать. Многое говорит о моей полезности, да?
— Не сказал бы.
— Белеранте бы не понравилось, — фыркает она. — Но я понимаю. Почему ты ему… гм, приглянулся. В тебе что-то такое есть.
— Но ты ему тоже нравишься.
— Я не…
— Он не стал бы тебе помогать уже после побега, будь это не так, — Гон жмет плечами. — По-моему, это весьма просто. Да и будь ему плевать, он бы не оглянулся. Значит, ты ему и правда приглянулась по каким-то неведомым причинам. Ну, знаешь! Это же Хисока. Он как кот. Ты никогда не поймешь, о чем он думает. А он просто состроит хитрую морду и опрокинет стакан вниз. Потому что он засранец! Но причины? Даже у котов есть причины.
— Но я плохой боец. И почти ничем не могу помочь в поиске Морены.
— С чего ты взяла?
Они переглядываются. Фугецу склоняет голову набок, задумчиво, прося продолжать.
Честно говоря, Гон не понимает, почему она не догадывается. Он осознает все в ту самую секунду, когда ее приветствует Кенни, а она отвечает. Они знакомы. Не важно, что там говорит Фугецу; она все еще принц королевства Какин, и, следовательно, обладает достаточно обширным влиянием и связями. Первого у нее точно больше, чем у Гона. Эй, он просто какой-то пацан с Китового острова. Это вам не быть наследником, вообще-то.
— Кен’И наверняка доложил своим, что ты сейчас тут — потому что он работает на Халкенбурга. Позвони своим, кому угодно, — Гон не может назвать кого-то более конкретного, чем «мама», поэтому уклончиво бормочет бессвязное под нос. — Свяжись с ними и узнай что-нибудь про Морену. Наверняка остались те, кто на нее работал, но перешел на сторону остальных семей. Вдруг это поможет нам ее найти?
Фыркает.
— В конце концов, информация — тоже весьма опасная сила. А ты вполне неплохо ею орудуешь.
Помощь Кенни и «Паукам». Нахождение Морены. Шажок за шажочком…
До Хисоки остается совсем немного.
Chapter 17: ЦЕЙТНОТ: глупость и невежество
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Надо действовать осторожно.
Морена Прудо — самый настоящий макгаффин. Все ее ищут, но не знают, где она, и имеет ли отношение к творящемуся в Метеоре кризису. Секта Сян растет как грибы под дождем, и если она передаст свой «вирус» и дальше, то в скором времени весь город будет молиться на ее покровителя и так далее, что, разумеется, никому не сдалось. Из местных. Может, культ личности не так уж и плох, но Гон бывал в Восточном Горуто и знает, чем такое может обернуться. Плохо сокрытые следы насилия в домах, подмеченные Киллуа, в голове всплывают весьма четко; но Метеор — не Горуто, не страна, сюда не вторгнутся силы Шестерки для подавления восстания и уничтожения заразы. Сян может скрыться, и тогда никто ее не найдет. А ее хацу, вероятно, прекратит свое существование ровно в тот самый момент, как перестанет дышать она. Кенни рассказывает, что один из нэн-зверей принцев на «Ките», Сале-Сале, обладал схожим явлением: он распылял вокруг газ, заставлявших людей вокруг его обожать. Из короткого диалога с одним из солдат Бенджамина он сделал простой вывод: если зверь Сале-Сале станет слишком сильным, то Какин превратится в диктатуру со всеми восхваляемым тираном. Но эффект прекратился, когда того убили. Выход прост.
Значит, Сян надо убить.
Нельзя доверять ее очаровательному лицу и миловидной улыбке. Сян — первостепенно враг. Не важно, что Гону не так уж и нравится Метеор и «Пауки», никто не заслуживает участи быть подконтрольным (тем более невольно) такой психопатке. Свобода — это самое ценное, что есть у человека. Свобода…
Куроро пленил Хисоку именно для того, чтобы забрать у него свободу.
Потому что Хисока не подчинялся никому. И ничто не могло его сдержать. Это жутко хитроумный план со стороны Куроро… Он действительно решил отомстить самым ужасным способом. Для Хисоки. Пытки тот вынесет, но такое издевательство?
Но, выходит, их план с Фугецу тоже своего рода лишение свободы. Он был прав, когда подсознательно чувствовал, что Хисоке это не понравится. Конечно, они попытаются мирно, но, боги, он говорит о Хисоке. Если и есть люди более свободолюбивые, то Гон их явно не знает. Разве что Джин. Но Джин — другой сорт, он просто себе на уме. Подчинялся же он Нетеро!
Но Хисока…
Хисока явно не из Метеора, если подумать. Но поступает он как самый заправский житель этого гадюшника.
Поэтому Гон прекрасно знает, во что выльется афера Сян с «вирусом». Ему очень сильно не хочется убивать кого-то, но в данном случае такой выбор будет меньшим злом. Конечно, он может лишь выманить Сян, а дело сделают Финкс и Нобунага, но это все равно будет его вина… Детали тут не важны. Но если она погубит множество, то не проще ли пожертвовать лишь ею? И ее ли это вина, или хитроумная ловушка?
Ответ знает лишь Морена Прудо.
Рассматривая ее фотографию, Гон размышляет: чем-то похожа на Фугецу. Наверное, когда последняя повзрослеет, то будет выглядеть также. Темные глаза, один овал лица. Только волосы светлые. И уродливый шрам через глаз. Улыбка блаженная, больная какая-то. Всем своим видом она напоминает ему полную противоположность Куроро, но вместе с тем — карикатуру: тоже глава, тоже объект обожания, странный взгляд… Гон совершенно не удивится, если во всем будет виновата именно Морена. Но странно, что ни разу за все время он не слышит ее упоминаний. Получается, тут какая-то схема? Ее прячут?
Кенни говорит:
— Она — нестабильный элемент. Преследуя только порядок между природным и техногенным хаосом, она стремится только к разрушению и смерти. Нет никого более опасного, чем Морена Прудо, потому что своим существованием она несет угрозу самому обществу.
Фугецу же фыркает.
— Она порезала кучу народу на «Ките», чтобы отомстить отцу.
А Бизефф…
— Когда Восточный Горуто еще существовал, — он складывает руки у груди и вздыхает таким тоном, будто ему до сих пор горько за падение своей маленького диктаторского рая, — семья Хей-Ли была основным поставщиком наркотиков и человеческого ресурса. Незаконных органов для пересадки тоже. Морена была одним из новобранцев. Внебрачная дочь короля… Еще тогда мы опасались, во что это выльется. К счастью, возможно, — фыркает, — Восточный Горуто пал раньше, чем мы успели узнать. Но она всецело поддерживала политику партии. Думаю, это тебе уже скажет о многом.
Выходит, Морено Прудо — такой же злодей, как и Сян.
И убить ее тоже будет правильно.
Но почему же о ней ничего не слышно? Надо узнать у Сян. Пока он может с ней говорить, а она не загордилась окончательно (благо статус охотника позволяет действовать несколько вольно). Но надо действовать аккуратно. Откуда Гон может знать о Морене? Ему сказала об этом Биски? Или Ханзо. Про Курапику упоминать опасно. Его нэн-уроки поломали планы многим.
Поэтому, на одном из собраний, уже после его завершения, Гон осторожно подходит к Сян. Она сидит на сцене, свесив ноги, что-то заполняет в тетради, и издали заметно, что это просто череда бессвязных чисел. Последовательность «пи». Некоторое время Гон стоит рядом и усиленно пыхтит, потому что вопрос мягко говоря опасный, но потом ему надоедает разыгрывать карту стеснительного мальчика и он наклоняется к Сян.
Их взгляды пересекаются, и Гон невпопад бормочет:
— Слушай…
— Да?
— Я тут созванивался со своими друзьями-охотниками. Ну, из Ассоциации, — когда Сян подозрительно щурит глаза, он давит в себе нарастающую панику. — Думал, попросить помощи в поиске Фугецу, — кажется, работает, благосклонность возвращается. — И мне мой учитель рассказала, что слышала про этого вашего Тсэ. Когда работала на «Ките».
— Про господина Церредниха?
Видимо, понимает, что скрывать больше нечего. Гон активно кивает.
— Ага. И она рассказывала, что его люди что-то там взбунтовались, отчего он бесился, и там была какая-то девчонка со шрамом…
— И к чему ты ведешь?
Блин!
Срочно придумывай. Гон поджимает губы, потирает подбородок с таким видом, будто ему очень неловко говорить, и только затем замечает:
— Ну, она типа, умела даровать ауру… А у меня с ней проблемы. Вот я и подумал, если вы подружки, то, может, ну…
— Ах, Гон, — Сян вдруг улыбается. — Твои друзья ошибаются. Мы действительно участвовали в том… бунте, но все остальное… — задумчиво: — Я не очень понимаю, о чем ты говоришь. Ты уверен, что понял учителя правильно?
Врет.
Видимо, операция проваливается. Ясно. Возможно, Сян еще не догадывается, что он шпионит, но теперь точно будет держать ухо востро. Поэтому Гон разыгрывает карту дурака, разводит руки в стороны и нарочито глупо пожимает плечами, после чего рассеянно бормочет:
— Ну, или она ошиблась. Жаль! Я думал, что мне удастся получить ауру обратно… Видимо, не судьба.
— Не отчаивайся, — Сян дарует ему еще одну милосердную улыбку. — Ты наверняка найдешь способ вернуть нэн. Даже без таких загадочных способов.
И хлопает его по плечу. Гон улыбается в ответ, они немного болтают о всяком, и, когда Сян покидает зал, он мгновенно мрачнеет. Разворачивается на пятке и быстрым шагом направляется к выходу. По пути бросает одному из любопытствующих, что у него есть задание, и его пора выполнить.
Вряд ли это закончится хорошо. Интуиция просто визжит, словно сирена. Скорее всего, совсем скоро Сян что-то поймет, сложит два и два и пошлет за ним людей. Повезет, если просто наблюдать. Но, зная ее… Гон вспоминает, как справились с его и Киллуа слежкой «Пауки» и делает неутешительный вывод, что это, к сожалению, самый простой метод. Плутать, выждать и атаковать самому. Допрашивать смысла нет, но он хотя бы делает для себя один простой вывод, который облегчает хоть какие-то задачи.
Это дело рук не Морены Прудо.
Видимо, произошел конфликт? Сменилась власть? Но ее тут нет, раз отнеслись к упоминанию так настороженно. Гон по пути достает телефон и быстро набирает Велфина, после чего кратенько описывает ему ситуацию. Разыгрывает сцену, если слежка уже на хвосте — способ вернуть нэн не срабатывают, тут такой женщины знать не знают. К счастью, комедию ломает только он, Велфину необходимости в этом нет.
На той стороне провода фыркают:
— Я скажу Бизеффу. Не обосрись там.
— Пошел-ка ты нахрен.
— Ага, ага, бывай, — посмеивается и отрубается.
В это мгновение по спине пробегают мурашки. Слежка начинается.
Тот, кто сидит у него на хвосте — человек явно не самый умелый. Ауру Сян не дает, только подчиняет, и, следовательно, он просто идет по пятам. Даже не может в подсознательное зецу. Но Гон не оборачивается, не дает понять, что заметил. Это опасно. Во-первых, он спугнет слежку, и Сян доложат; во-вторых, скорее всего охота на Фугецу начнется с новой силой. Сейчас они еще сомневаются. Надо немного поводить человека за нос… И ни в коем случае не вывести их на офис Бизеффа. Поэтому Гон резко сворачивает с дороги и направляется на рынок. Там он проводит длительное время, обедает и невольно вступает в демагогию с каким-то стариком. Все это время он даже не оборачивается; и слежка продолжается.
Честно говоря, Гона абсолютно не устраивает работать наживкой, он один раз уже сглупил и сыграл в нее — в той самой афере в Йоркшине, когда спасал Курапику. И это было довольно опасно, плюс закончилось смертью Пакуноды, которая, вообще-то, Гону довольно сильно нравилась. А тут ставки еще выше. Курапика хотя бы морально был готов ко всему, а сейчас позади Гона Фугецу (и Аллука, чисто технически), которая этого как бы не просила, и даже не планировала влезать.
Но это ради благого дела, настоящего; плюс, он подмажется к «Паукам» и получит проход к Хисоке. Можно же постараться, да?
Чем дальше это продолжается, тем больше походит на какой-то шпионский фильм категории «Б». Только без порнухи. И слава богам, на самом-то деле. Слежка, потом наверняка бой, только напряженной музыки со скрипкой на фон не хватает. И резкой смены кадра. Но жизнь — не кино, нет смысла напяливать его шаблоны. Жаль, на самом деле. Иначе в конце Хисока бы перестал творить дичь и согласился бы плюнуть на месть. Типа, завершение сюжетной арки персонажа в истории Гона.
Только у Хисоки свое кино. То, которое обычно завершается довольно драматично.
Сможет ли он повлиять? Изменить сценарий в последний момент? Некоторые люди склонны к изменениям, другие же тяготеют к застою и больной стабильности. Из года в год. Ничего не меняется. Хочется верить, что на Хисоку можно повлиять, но они знакомы столько лет — и тот ни разу не выходил из образа. Ну, ладно, единожды — и то было случайно. А не в результате логичного прогресса.
Хисока говорит, что не помнит прошлого, потому что глупо держаться за то, что ушло; но в то же время из уже устаревшего образа и держится его эго.
Хм-м-м…
За этими мыслями Гон не замечает, как ноги выносят его на пустырь.
До ближайших домов далеко. Из укрытий — только редкие кучи мусора. Он вскидывает голову и с прищуром смотрит на вошедшую луну; та отвечает ему внимательным взором слепого ока. Здесь все и решится. Хвост позади останавливается, видимо, не решаясь, но потом Гон чует жажду убийства, давящую так же страшно, как и тогда, в день встречи с Хисокой на Небесной Арене. Но в этот раз он не боится. Нет смысла.
Гон просто знает, что сильнее. Даже без нэн.
Он оборачивается; как раз вовремя. Позади него пацан с ехидной ухмылкой замахивается бейсбольной битой.
Вот так и начинается драка.
Без нэн драться тяжело. Хацу здорово помогало. Сейчас бы использовать «Ка-камень», одного раза хватит — и проблема решена. Да уж. Было бы хорошо. Жаль, что аура решает послать его далеко и надолго с тем, чтобы подчиниться.
Ну, ничего. Он еще сумеет заставить ее вернуться. Выбора-то особого и нет. И дело даже не в будущих вероятностях, где он, наконец, дает реванш Хисоке или отправляется на Темный Континент с Джином, там же находит Леорио… Дело в принципах. Он потерял ауру по собственной глупости. Да, рисковал всем ради пустого звука, пусть и не знал этого тогда. Это справедливое наказание за глупость и невежество. Но когда-нибудь чувство вины отступит. Когда-нибудь он отпустит прошлое.
Как Хисока. Поэтому клятва не лишила его ничего — лишь приумножила.
Слишком долго ждать.
У Гона нет столько времени. Впереди у него миллион важных дел. Спасать, искать, отправляться в приключение. И если он будет терять время, смакуя собственную вину, то ничего не добьется. Пустая трата невосполнимого ресурса. Надо найти способ обмануть себя и внутреннее правило. Как хацу Морены — договориться с ней, получить назад свое, а потом дать ей сбежать. Пусть Бизефф и остальные ищут ее сколько влезет, его это абсолютно не касается.
Сыграть в злодея ради себя.
Но это же… неправильно.
Сян, Морена — злодеи. Как и «Пауки» с Хисокой. По-хорошему, Гон должен дать им перегрызть друг другу глотки, а потом прикончить оставшегося — сыграть в благодетель. Они этого заслужили. Они совершили множество плохих поступков, то, что нельзя простить ни в коем случае. Неважно, что хочет Гон — главное, что требуется.
Что будет правильно.
Но где «правильность» общества граничит с твоей истиной? Когда ты можешь закрыть глаза на что-то, а когда — нет? От чего это зависит? Нетеро считают героем, победившим Короля и спасшим множество жизней тем, что не дал угрозе химер просочиться на континент; но в то же время он добровольно оттянул момент убийства Меруема ради собственной забавы, зашил себе в сердце «Розу» ради финального триумфа — и убил множество граждан Восточного Горуто. Счетчик Гейгера в тех землях до сих пор скачет до опасных значений. Выходит, Нетеро злодей, хотя общество считает иначе?
Почему ему можно поступать плохо ради себя, но не Гону?
Нет. Это бессмысленно. Нельзя ровняться на других в злодеяниях. Думай сам. Да, ты поступаешь плохо, выбирая Хисоку. Помогая «Паукам». Но это крохотное злодеяние окупается тем, что ты помогаешь Метеору избавиться от Сян. В целом, получается не так уж и плохо, да?
Что бы сказала Мито-сан?
Ты убьешь его. Эту крысу, севшую тебе на хвост.
Он заслужил смерти, потому что он — злодей. Ты принесешь правосудие тому, кто калечит беззащитных. Убивает невинных. Сначала он, потом — Сян. Да. Так будет правильно. Только так. В конце концов, иного выхода и не остается. Либо ты их, либо они тебя, да? В этом мире историю пишут победители. Кто победил — тот и прав.
Поэтому Гон выжил после боя с Питоу. Потому что он был прав. Потому что тогда героем был он, а Питоу — злодеем. Герои проявляют милосердие, поэтому он убил его, а не дал приблизиться к Королю и заразиться радиацией.
Герои всегда правы.
… да. Именно так.
— Гон! Остановись, черт возьми! Прекрати это!
Наваждение спадает, и Гон моргает.
Затем, оборачивается и ошарашенно смотрит в сторону — на Киллуа. Тот держит его под руки, оттаскивает в сторону, прочь. Лицо перекошено, становится почти смешно от того, как нелепо и бледно он выглядит, но Гон не может издать смешок — потому что переводит взгляд на Велфина рядом, а затем — вниз, к тому, что тот рассматривает. Уже не «кого». Вокруг на земле кровь, земля пропитывается насквозь. Даже в воздухе пахнет. На лице у жертвы лежит пропитавшийся алым платок, неестественно глубокая вмятина посередине. Велфин качает головой. Поднимается.
— Сдох.
Кожа на костяшках горит. С каждым движением чувствуется, как ходит над мышцами мясо.
Ему дают смачную пощечину, и голова у Гона откидывается назад, как болванчик.
— Какого хера ты устроил?! Решил повторить, как тогда, с Питоу?! Совсем мозги растерял?! — Киллуа даже не пытается понизить тон. — Я, значит, ради него рисковал своей шкурой и жизнью Аллуки, а он опять это устраивает! Ебень тупой!
— И-извини… Я как-то… Эм…
Черт. Он убил этого парня. Слишком увлекся.
И видимо бил продолжительное время, раз там такая вмятина. Это не входило в его планы. Точнее, входило, но не настолько жестоко! Киллуа абсолютно прав. Адреналин постепенно отступает, и тело начинает отдаваться болью в тех местах, где ему, очевидно, заехали битой. Но он все равно играючи расправился с ним, даже несмотря на отсутствие нэн.
А нужен ли он ему?
Может, лучше не стоит? Если так выпадает из реальности?
— Прости, — бормочет Гон и трясет головой. — Ты прав. Пиздец какой-то вышел.
— Ну хоть понимаешь это! — ворчит Киллуа на фоне и резко встает. Начинает кружить. — Еще раз так начнешь себя вести — я тебя убью, усек? Без шуток. Мне не нужны психопаты под боком. Таких только могила исправит. Хисоку туда же.
Ну и что тут сказать? Абсолютная правда.
— Ну и дела, — фыркает на фоне Велфин. — Я такое только один раз видел. Думал — да ну нет, слишком больная картина. Не повторится. А тут…
Затягивается сигаретой и быстренько топчет ее.
— Прямо как с Джайро.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Где-то далеко, на краю строений, человек в полном комбинезоне и газовой маской опускает бинокль. Затем, поднимается на ноги и бросает последний взгляд назад, на пустырь, прежде чем окончательно раствориться в ночи.
Chapter 18: ЦЕЙТНОТ: вульгарный авторский кинематограф
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Источники Фугецу сообщают восхитительную информацию: Морена в Йоркшине, куда она сваливает после раздора с Сян и остальной группой.
Значит, они возвращаются туда — в место, где начинается вся история с «Пауками».
Гон не уверен, что ощущает ностальгию.
Это место — вечно неспящий город — не меняется. Ничуть. Словно для него не проносятся несколько лет, словно тут не было бойни. Следы перестрелок еще видны на бетоне, где-то до сих пор кладут цветы, но Йоркшин забывает о резне во время аукциона, как и обо всем, что не составляет важную часть его жизни. Он продолжает существовать, безразмерно голодный по чужим судьбам, словно машина по перемолке жизней. Чем-то это напоминает Гону Хисоку. Наверное, он и сам немного походит. От этих мыслей на душе становится противно и в то же время как-то тоскливо. Не такой ностальгии он ожидает.
Бизефф с Кенни, как чемпионы криминальных афер, замечают, что логичней всего начать действовать ближе к ночи, когда дельцы проснуться: но они приезжают рано утром и необходимо куда-то потратить время. Честно говоря, можно походить по экскурсиям или просто погулять, но Гону все это кажется чрезмерно утомляющим и скучным — а потому, когда Фугецу тормозит перед старым грайндхаусом (кинотеатром, который показывает почти что исключительно либо какой-то замысловатый авторский кинематограф, либо же сущую нелепицу в виде эксплуатационного кино) и предлагает пойти на один из вывешенных на афишах фильмов.
Постер выглядит старомодно. Кино не новое. Судя по синопсису — какая-то драма, что-то вроде байопика про какую-то известную старую актрису. От начала карьеры и до самого финала. Гон понятия не имеет, кто это, но актриса на афише — та, что, наверное, играет главную роль (очевидно, блин) отчего-то кажется ему жутко знакомой…
— Я слышала, что «Йоркшинские зонтики» — классика кино, — умным тоном замечает Фугецу, так самодовольно, словно ей только сейчас удается поблистать знаниями. — Жаль, что мисс Хоши больше не снимается. Она, типа, очень красивая. А ты что думаешь?
— Про красоту?..
Браво, Гон. Теперь на тебя смотрят, как на первого придурка на деревне. Болван, болван!
— Про кино, дурила. В общем. Любишь его?
— Как-то не задумывался.
Честно говоря, Гон — не фанат.
Не потому, что не любит. Кино выглядит интересно, как жанр развлечений, но на Китовом острове не ловит кабельное, где идут фильмы, а по федеральным показывают лишь чушь с соседних стран, что еще может поймать антенна. Кинотеатров там тоже нет. Почти всю жизнь Гон растет без телевизора, в лесу. Какое уж тут дело до масс-медиа, если у тебя в кустах приключений больше? Да и он как-то стремился больше за мечтой, чем за фальшивкой из кинолент.
Смущенно потирает переносицу.
— У меня жизнь похлеще любого кино, думаешь, меня удивит?
О нет, опять взгляд Я Говорю С Болваном.
Но Фугецу никак это не комментирует. Не устраивает часовую выволочку за оскорбление кинематографа, как вида искусства, даже не называет его дурилой в очередной раз. Просто указывает на афишу, повторно, а затем тащит за руку внутрь. Билеты продают весьма дешево, еще бы — утро рабочего дня, Йоркшин слишком занят бизнесом; внутри странно пахнет, и Гон надеется, что попутно этот кинотеатр по ночам не показывает какое-нибудь порно. Почти уверен, что именно это и происходит, но особого выбора-то и нет.
В зале помимо них лишь еще двое, некоторое время они смотрят кино-афишу.
Потом уже начинается кино.
Фильм… неплох. Мелодраматичен, конечно, местами заметно переигрывание. Не совсем во вкусе Гона. Но он все равно смотрит, даже признается, что слегка заинтересован: что будет дальше? Но больше всего в этом фильме его внимание цепляется за главную актрису: ту, какую Фугецу называет «Хоши». Что-то в ее движениях, во взгляде… Как именно она смотрит, как улыбается. На секунду Гон теряется в воображаемом мире кино и, когда актриса прикрывает рот рукавом и лукаво глядит в объектив, прямо в душу зрителю, ему кажется, что он тонет в раскаленном золоте ее глаз. Это знакомое чувство. Точно такую же дрожь при чужом хищном оскале он ощущал очень давно, в тот самый вечер, когда его впервые коснулся чужой вредоносный нэн, когда он познал его суть.
За этими мыслями проходит весь сеанс.
На выходе они ничего не обсуждают. Фугецу выглядит рассеянной, задумчивой. У него самого в мыслях пусто. И дело даже не в кино, а в том ощущении сладкой приукрасы, фальшивости, какое не покидает тебя после просмотра. Вся эта игра… Это же просто обман. Но он не может не признать, что в этом есть нечто занимательное. Нечто… очень притягательное. Воображать, что ты тоже там, в том ненастоящем мире, и у тебя тоже может все так сложиться. Кажется, именно такое и называется эскапизмом.
Вранье — тоже эскапизм.
Получается, Хисока… Вся его игра на публику, весь обман, улыбки… Фальшивый образ с редкими вкраплениями настоящего, сокрытого под сотней масок… Хисока улыбается; улыбается актриса. Щурят глаза. В уголках появляется похожая морщинка. Губы одинаково изгибаются, чуть легкий оскал, клыки чуть заметнее и длиннее, чем надо…
Не время отвлекаться.
— Ты знаешь, куда идти дальше?
— Я думал, ты у нас тут принцесса на короткой ноге с мафией.
Фугецу смеряет его взглядом.
— Говоришь, будто я какая-то фемме фаталь.
— Ну смотри, Хисоку уже угробила, — смачно наступают на ногу, и Гон немного подвывает. — Ладно-ладно, шутки шучу! Блин, чего так реагировать?! Подумаешь… Я просто говорю, что ты уж точно наверняка что-то слышала, или тебе сказал Кенни, может ты знаешь кого-нибудь в местных кругах.
— Нет.
Голос Фугецу внезапно звучит строго.
— До всего инцидента на «Ките»… Я не интересовалась темной жизнью Какина вообще. Потом пришлось, потому что основные связующие отправились на Темный Континент, а мафии нужны были контакты с принцами. Кенни выбрал меня. Думаю, из-за связи с Реданом; он тоже с ними работал и искал Хисоку, так что, когда мы подружились, он примерно понял, чего от меня можно ожидать, — чуть прикусывает губу, — Что я не стану называть его плохим человеком, если обратиться ко мне вежливо. Как-то так.
В общем, какинская мафия — это хорошо, но в йоркшинской Фугецу не шарит от слова «совсем».
Что ж, видимо, придется подключать свои старые контакты. Гон немного размышляет, припоминая славные деньки зарабатывания денег для покупки «Острова Жадности», людей, места, затем бросает быстрый взгляд в сторону Имперского Торгового Центра — огромного небоскреба, чей шпиль пронизывает небо над городом. Солнце сверкает в отблесках стекол, почти слепит…
Солнце — не то место, где прячутся тени. Но чем они к нему ближе, тем темнее.
— Я думаю, я помню пару мест, где мы можем начать спрашивать, — бросает он Фугецу и протягивает руку… лишь для того, чтобы резко отдернуть. — Нет, знаешь, после такого места руки лучше помыть!
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Как Гон и предполагает, самое поганое местечко оказывается на подземной парковке ИТЦ. Надо лишь спуститься пониже, затем пройти до определенного места, и, следом, пробраться за ремонтные ограждения. Элементарно и надежно. Примерно в таком же месте в свое время они с Киллуа и Леорио обнаруживают подпольную арену, где и узнают о начале охоты на «Пауков»… Но все это остается в далеком прошлом.
Местечко тут похоже на стихийный рынок. Продают что угодно: даже оружие. Гон видит парочку полицейских, но они интересуют его мало: если все место тут курируется властями города, то ему же лучше — абсолютно отбитых сюда не пустят. Конечно, это снизит их шанс найти тут Морену, но они могут обнаружить того, кто ее хотя бы видел. Адекватного. А это уже огромный плюс, между прочим.
Но они дети; значит, привлекают слишком много внимания. Значит, кому-то не нравятся. Легко почувствовать на себе недобрые взгляды, и точно так же легко понять, что к тебе не особо благосклонны, когда ты начинаешь расспросы, но получаешь лишь невнятное ворчание. Гон чувствует, как их медленно окружают, многозначительно поглядывает на Фугецу и разминает кулаки…
Главное — не убить их.
Не заиграться. Если ты убьешь их сейчас, дальнейший путь до Морены будет закрыт. У тебя слишком запоминающееся лицо, ты еще слишком юн. Вокруг — просто глупые люди. Не трать силы. Разбросай и беги. Главное не увлекайся. Главное не увлекайся. Главное не увлекайся. Главное не увлекайся. Главное…
Гон уже поднимает кулаки и отводит ногу назад, для разгона, Фугецу уже отступает, кольцо вокруг уже сжимается…
Зрители напряжены. Сейчас начнется действо.
— А ну погодите! Куда лезете, дебилы! Вам что на прошлой неделе Микки сказал, еще одна драка — и вам хана! Придурки!
Голос рушит напряженную обстановку.
Какой-то подозрительно знакомый.
На пустое пространство проталкивается человек. Мужчина в костюме, не самый примечательный, но Гону все равно бросается что-то в глаза — брови смешной закрученной формы. После этого в голове сами собой возникают слова о склейке и других методах, рассказы про горшки и аферы на рынке ценностей. Улыбка сама расплывается на лице, и Зепайл, кажется, это чувствует. Зло вращает глазами, пока глядит вокруг, потом быстренько косится назад и трясет пальцем:
— Я твою рожу криминальную сразу признал. А вы!.. — остальным. — Что за цирк! Это, вообще-то, мой дражайший друг. И охотник из Ассоциации! Устроили тут! А ну пошли вон, да-да, и поскорее! И чтобы я больше не видел ничего такого, услышали?
В следующее мгновение они сидят в какой-то забегаловке на этой же подземной парковке. Зепайл — это и правда Зепайл — напротив, в дорогом костюме, но жует дерьмовую картошку фри. Ладно, может, не настолько дерьмовую — даже Фугецу на нее налегает, старательно облизывает пальцы в соли. Перед самим Гоном простая газировка, на что-то тяжелое не тянет вообще, он задумчиво помешивает трубочкой пузыри и косится в окно.
Зепайл — это хорошо. Знакомое лицо. Тем более приятель. В Метеоре, на примере Бизеффа и Фугецу, Гон уже уяснил урок, что связи в высших кругах — жутко полезная штука.
— Значит, ты теперь важная шишка.
Ему подмигивают.
— А то. Передай спасибо Киллуа, что отговорил меня проходить экзамен на охотника, — подробности этого таинственны, и Гон подозрительно щурится. Впрочем, они могли пересечься во время экзамена, пока сам Гон торчал на Острове Жадности. — Развил хацу, немного наладил контакты, и вуаля — я уже на коне. Уважаемый человек, мне даже иногда напитки бесплатные подгоняют, как сейчас!
Вообще-то, платит Фугецу.
— Что у тебя за хацу?
— Определяю древность товара с точностью до года, — Зепайл самодовольно задирает нос. Ладно, имеет право, хорошая вещь. — Плюс попутно регион откуда, иногда срабатывает даже на бывших владельцев, но если я их знаю. Короче, на всяких заметных исторических фигур. Крутяк, да?
— Отпад, — безынициативно кивает Фугецу.
— А ты? Сам-то обрел какую-нибудь убойную способность, как Киллуа?
Вот и место для драматичного «ой».
Ну, Зепайл свой. Поэтому Гон без излишнего драматизма рассказывает, что свою ауру просрал. Так и говорит. Для кокетства (и приличия ради) немного смущается, когда рассказывает, как размочалил голову Питоу, они все же едят, но Фугецу уже не впечатляется, а Зепайл просто так широко распахивает рот, что картошка падает обратно. Странно, что он не ожидает чего-то подобного от Гона… Гон сам от себя подобное ожидает!
— Ну ты и дебил, — искренне признается.
И не поспорить даже.
— И зачем ты тут, тогда? Тем более с особой королевских кровей? Где ты ее вообще подцепил… Прошу прощения.
— Да ладно, — та уже перестает удивляться.
— Мы кое-кого ищем. В подполье Йоркшина.
— Ты пришел к нужному человеку! Все ради друга!
Улыбается, сияет аж. Темнеет лицом тут же, когда Гон называет имя.
— О, я слышал про эту дамочку. Морена Прудо, чума, как ее только не называют. Кто нет? С ее-то шрамом ее трудно не запомнить. И тем более с учетом, что она одна из причин всей этой дряни… ну вы знаете, — извиняющийся взгляд бросает на Фугецу. — С Какином. А зачем вам она?
— Кое-что знает.
Гон произносит это довольно равнодушно, искренне ничего не предполагая, но Зепайл вдруг бледнеет и нервно посмеивается. Наблюдая за тем, как тот нервно оттягивает воротник и потеет, он ощущает странную… настороженность? С чего бы такая реакция?
— Господи, парень. Ты реально как бандит говоришь. Мало того, что дружишь с Золдиком и принцессой, так еще и на мафию охотишься. Ты точно не подался в какие-то темные криминальные круга?
— Вообще-то, я состою в Ассоциации.
Зепайл ухмыляется.
— Туше, — затем закуривает, задумчиво трясет зажигалкой. Пепел стряхивает на тарелку и виновато улыбается официантке, когда та подносит пепельницу. — Если я верно помню, то слышал от своего подчиненного о ней. Мы немного пересекались на подпольных аукционах, так сказать. Я ее лично не видел, но он — да. Она за чем-то рыщет, как будто пытается найти… Погоди-ка, сейчас припомню…
Пока он вспоминает, Гон крепко вцепляется пальцами в колени. Ну? Оправдаются ли его ожидания? Морена Прудо — злодейка, или же просто жертва чужих слов? Напрягается и подается вперед, когда на лице Зепайла мелькает озарение.
— Кажется, это была бомба.
Сцена в подвале в Метеоре… Черная сумка на столе…
Пазл постепенно складывается в целую картину. Морена, порвавшая контакты со своей группой. Джайро и Сян, заключившие сотрудничество. И, как вишенка на торте — бомба.
Бинго.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
По итогу, Гон сообщает полученную информацию Кенни и Бизефу.
Те, несомненно, довольны результатом. Еще бы нет. Ему настоятельно рекомендуют оставаться в городе и продолжать поиски дальше, но, чтобы допросы проходили пободрее, на помощь присылают одну из тех двух шестерок, с которыми Кенни заявляется в Метеор — Линч. Она же прибывает следующим рейсом на цеппелине, злая и уставшая, но готовая выбивать дерьмо из всех подряд. В конце концов, для нее это проще простого.
— Значит, работаю с вами? — зевает она, когда выходит к ним двоим в аэропорту. Идет босиком по кафелю, туфли в руках, а на пятках видны кровавые волдыри. — Знаешь, принцессочка, попомни мои слова: не ходи на каблуках там, где нет смысла модничать и можно надеть кроссовки.
На фоне давится Фугецу, а в мыслях мгновенно проецируется сцена их знакомства. Вот уж правда про каблуки. Да? Да-а?
— Кен’И говорит, что вам надо выбить немного информации. Это мы умеем.
— Поменьше насилия! — паникует уже Зепайл по телефону. — Вы что ли не знаете, как дорого мне это обойдется! Нам хватило предыдущего кризиса с мафией, разбираться с очередным дерьмецом от Какина тут ни у кого нет ни единого желания! Уж, конечно, извините, но…
— Его стукнуть можно, — милостиво позволяет Гон. С того конца визжат:
— Не надо меня стукать!
Линч хрустит шеей; но дальше угроз ничего не идет. Для бедолаги Зепайла, разумеется, остальным повезет намного меньше.
Честно говоря, Гон впервые видит настолько странно работающее хацу.
Линч бьет человека; человек против своей воли рассказывает то, что нужно ей. Чем-то это напоминает хацу Пакуноды, они и внешне чем-то похожи, но Линч хотя бы не способна использовать свои умения втихую. Это радует. Значит, его она, скорее всего, тоже не проверит совсем уж скрытно, если вдруг Куроро начнет что-то подозревать…
Но само наличие такого хацу рядом — опасно. Надо поскорее заканчивать со всеми разборками какинской мафии, чем дальше Линч будет от Метеора — тем ему будет проще. Куроро сейчас вряд ли спокоен. Когда умер один лишь Увогин, он устроил целую резню, настолько им завладела жажда мести; а после гибели стольких друзей? Не зря Нобунага мрачен. Наверняка это связано не только с Хисокой, хотя тот, несомненно, одна из ключевых фигур во всем произошедшем и происходящем.
Следовательно, к Куроро сейчас проще простого найти подход.
Проще подобраться к Хисоке.
Об этом он размышляет, пока Линч занимается избиением какого-то парня из подполья, вываливающего на них тонну полезной и бесполезной информации. Зепайл радостно одалживает им какой-то подвал в одной из своих галерей, и местечко идеально подходит под такие задумки: стены тут толстые, и болтовню не слышит никто. Разве что Зепайл, но Зепайл не пытается противиться, потому что ему платит Фугецу, он друг Гона, ну, и, он просто боится, что Линч выбьет из него все дерьмо просто так, даже без хацу.
— Зачем ты лезешь в это, поц?
Когда Линч окликает его, Гон вздрагивает. Поднимает на нее взгляд.
С ее кулаков капает кровь, выглядит немного угрожающе.
— Кен’И говорит, что тебе с этого личная выгода. Но я сомневаюсь, что ветеран вторжения в Горуто станет ради какой-то мелочевки сотрудничать с такими мерзкими типами, вроде Бизеффа.
— Не особо он мерзкий.
— Приятель, — Линч смотрит на него абсолютно убито. — У него коллекция дилдо радужной расцветки.
Ух ты. Он должен удивляться чему конкретно? Что Бизефф этим увлекается, или что Линч по какой-то загадочной причине об этом осведомлена? Гон решает оставить некоторые вещи — эту, именно эту — без комментариев, и лишь пожимает плечами. Ну, хочется веселиться дедушке? Чего такого. У всех есть странные хобби. Он вообще спасает Хисоку, вот уж где кладезь странностей, а простое увлечение фаллоимитаторами… Ну, подумаешь.
… надо спросить у Палм, она-то точно знает.
— Он много кого знает. А мне нужен именно такой человек. Все просто.
Звучит как-то… бездуховно, что ли?
— А еще потому что Сян пыталась грохнуть Фугецу, а я как бы не люблю такое.
— Не подмазывайся, — отзывается та сзади.
— Благородный какой, — фыркает Линч. Разводит руки в стороны и потирает сбитую костяшку. — Что, что-то незаконное? Или такое, что вызовет еще больше шума, чем вся возня с парнями Морены? Знакомое дело, поц. Да не злись, по глазам вижу, что бесишься. Ладно уж. Храни свои секреты. Но не ты, — кивает она бедолаге под собой и заносит кулак.
Удар.
— Морена… ищет не бомбу.
Слабый голос прорезает тишину.
— Она ищет… покупателя.
Chapter 19: ЦЕЙТНОТ: что делает героя
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Значит, Морена ищет не способ достать бомбу, а того, кто готов выложить за нее денег. То есть, Джайро.
Вряд ли ее мотивы столь уж доброжелательны.
Они вчетвером — Гон, Фугецу, Линч и Зепайл — сидят в его чрезмерно роскошном (аж до тошноты) кабинете и смотрят на список людей, с которыми Морена уже успела связаться. Что-то назревает. Но, выходит, если Морена против Джайро и Сян, то нет смысла ее убивать? У них же одна цель. Не проще ли будет объединиться и уничтожить их вместе, тем более, что у нее наверняка остаются последователи и вот это вот все?
— Ты просто с ней не работал, — шуршит конфетой на фоне Линч. Закидывает в рот с ловкостью жонглера и тут же ломает орешек зубами. — Морена — бешеная сука. У нее в голове шарики за ролики давно уехали, невозможно работать. Ты же знаешь? Как она стала главой Хей-Ли? Придушила предыдущего лидера и устроила резню, оставив двадцать человек, которые следовали исключительно ее воле. Ну и эти потом ее кинули. С ней договариваться — гиблое дело, она тебя если не пырнет, то какую-нибудь подлянку точно устроит.
… видимо, не вариант.
Но как выйти на Морену? Не то, что они обладают связями о людях, которые действительно хотят купить бомбу. Или вообще имеют ее на руках. Тут никак не сыграть. Чем больше Гон пытается додуматься до хитроумного и элегантного способа, тем сильнее у него валит пар из ушей. Патовая ситуация. Блин! Почему мафиозные разборки такие сложные?! Боги, он всего-то охотник. Должен приключаться, а не залезать с головой в политические интриги.
Его жалобы явно вынуждают Зепайла согласиться; но затем он щелкает пальцами и с лицом человека, придумавшего самый гениальный план, замечает:
— Можно устроить поддельный аукцион.
— И как нам это поможет?
— Мы знаем, что Морена ищет человека, который скупает бомбы. Значит, если мы устроим фальшивые торги, то этот тип заявится… Ну либо не заявится, но сто процентов там будет сама Морена. На чем мы ее и поймаем.
— Ты не сможешь просто так всучить подделку, — цокает Линч. — Тебя разорвут на кучу маленьких Зепайлчиков, если поймут, что ты кого-то наебал. Или даже пытался. Мы в подполье, братец. Тебе надо продавать реальную бомбу, или хотя бы нечто, что ее напоминает и целиком подчиняется тебе.
Неловкая пауза.
Итак, где достать реальную бомбу?
И стоит ли ее вообще продавать? Вот уж вопрос! Но Линч вроде как в этом всем варится, так что ей верить стоит. Значит, им нужна бомба… какая-то, желательно удаленно контролируемая. Хацу Куроро моментально приходит на ум, в конце концов, записи его боя с Хисокой засмотрены до дыр, но тот далеко, да и пошел он к черту. Абсолютно не улыбается связываться с этим ублюдком, пусть даже ради благого дела и подлизывания к нему же. Развивать новое хацу прямо сейчас никому из них не вариант, никаких взрывчатых веществ под рукой нет… Даже если они вдруг метнутся на Остров Жадности и очень сильно попросят друзей Джина…
Остров Жадности… Контролируемые взрывы…
Время для громкого «хм-м-м».
— Разве он не пытался тебя убить? — осведомляется Фугецу, просто для проформы. Гон вроде как рассказывал ей про все приключения. — Знаю, ты не самая яркая лампочка, но… Послушай.
— Во-первых, я победил его. И избил до полусмерти. Во-вторых, он вроде как даже признал, что он вел себя по-мудацки. В-третьих… Я могу просто пригрозить ему?
Не самая приемлемая позиция, Гон вроде как хочет отказаться от всех угроз, того, что заставляет его в себе же и разочаровываться, как вся история с Комуги, но выбора особо и нет. Сложно поверить, что его последняя надежда — Гентру. Тот должен быть все еще активен, по логике, Гон с друзьями никому его не сдавали. Вряд ли он особо обрадуется звонку, но это все ради полезного дела, и вообще — пусть платит по долгам.
— Если ломаем ему пальцы — я за, — заговорщически подмигивает Линч.
Вот она сразу понимает!
— Никаких сломанных пальцев! Боже упаси вас заниматься этим на моем аукционе!
Но кто слушает Зепайла, в самом-то деле?
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Первое, что слышит Гон от Гентру, чей номер он добывает с сайта Охотников (приходится подключить Фугецу, не только деньги, но и ауру — сам-то он зайти туда не в состоянии), это величайший пример краткости и галантности в одном предложении. Некоторым людям, например, Куроро, только учиться и учиться. Нет слов, одна лишь грация. Потому что Гентру моментально, как слышит предложение, отвечает:
— Нахер иди, дружок.
Потом ему многозначительно намекают, что дело первичной важности, и вообще тут не отделаться, иначе сломанные пальцы будут еще долго болеть, и, спустя какое-то количество угроз от Линч и просьб Гона послушать, он-то лично видел, как она ловко переламывает пальчики, соглашается. С таким вздохом, будто это с Гона причитается, а не Гентру наконец-то закрывает старый должок. Он, к счастью, в городе, поэтому ждать его недолго.
Все такой же долговязый и в тех же тонких очках. Но теперь кажется не столь… грозным? Гон не может объяснить, но, стоя рядом с ним, он не ощущает прошлого страха или даже напряжение. Наверное, это и называется осознанием, что есть люди гораздо хуже. Да и Гентру, пусть и пытался его убить, не предпринял попыток мести. Просто смирился и стал играть роль законопослушного мальчика.
Как Гон вообще может его осуждать… когда он считает Хисоку другом? Это те же самые сорта убийц и психопатов. Только кому-то хватает благоразумия осознать, что после первого ответного укуса играться с огнем не стоит, а кто-то упрямо идет до конца. Да уж. Что происходит с его жизнью, если ему приходится сравнивать Гентру и Хисоку в уровнях разумности и принимать сторону первого?
Когда он поднимается к ним в офис и натыкается взглядом на Гона первым же делом произносит:
— Н-да, а ты все такой же мелкий клещ.
А впрочем, пошел-ка ты нахрен, Гентру.
Они рассаживаются в кружок, притаскивают выпивку (сок для Гона с Фугецу) и Обсуждают. Попутно пересказывают Гентру всю историю чуть более подробно и объясняют план про взрывчатку. От него просто требуется сделать нэн-бомбу, как та, какими он баловался на Острове Жадности. Ничего сложного, на самом деле, и даже не надо взрывать.
В ответ Гентру поразительно нагло хлюпает из стакана.
— Дерьмо идея.
— Лучше не придумали. Предложения?
Линч многозначительно хрустит кулаком. Ответная реакция в виде легкого испуга не заставляет себя ждать.
— Ну, я бы сказал купить настоящую бомбу и подкрутить в ней кое-что… — вздыхает. — Ладно, это уже за гранью ваших поразительных умственных способностей. Кроме, наверное, мелкотни, они хотя бы думают в рамках своей осведомленности. Но как вы это представляете? Мое хацу работает только на живых существах. Я не могу поместить ее… на что-то неодушевленное.
Ой.
— Возьмем что-нибудь. Животное? — Линч резко косится в сторону Гона. — Поц, назови ту зверюшку, что нравится тебе меньше всего.
После этих слов мгновенно кривится Фугецу, мгновенно демонстрируя, что она о таком думает. Еще бы, уж кому, как ни ей, знакомо, что значит ходить с огромной мишенью на спине.
В ответ на такое Гон тоже хочет резонно возразить, что он, вообще, уважает природу и не хочет иметь ничего общего с угрозой жизни беззащитного зверя; он — Охотник, и вообще дружит с лисомедведем. Как он посмотрит в глаза Кону после такого? В таком простом и резком выводе — использовать животное — вся чуть человеческой натуры, насквозь пропитавшейся гнилью города. Не жалеют никого, даже себя.
Но Гентру прав. Он может использовать «Отчет» лишь на живых существах. «Маленький Цветок» тут не подойдет, он действует мгновенно… И если они не используют это животное, то погибнет множество невинных людей. Кто знает, на что способен Джайро, Морена или Сян. Слишком большой риск. Слишком… высокая цена. Одна жизнь против миллионов.
Гон сглатывает и произносит то, что, кажется, приходит на его ум раньше, чем он способен даже осознать:
— Кошка-альбинос.
— Конкретненько, — присвистывает Линч и вскидывает руки, когда на нее поднимают полный ярости взгляд. — Не быкуй. Шуточка.
— Заткнись.
— Значит, кошка, — Гентру решает не терять времени на разглагольствования и деловито поправляет очки. — Хорошо. Найдите кошку, вечером будет вам бомба. Так и представь, говоришь, что новая военная разработка Какина, все такое… После «Кита» и всех новостей про Первого принца кто угодно поверит. Надеюсь, у вас есть знакомый нэн-экзорцист, иначе у нас будут небольшие проблемы.
Хина будет очень сильно орать.
Дальнейший диалог не представляет для Гона никакого интереса; Гентру отлучается порыскать по кабинету в поисках запрятанного алкоголя и изредка что-то комментирует, Линч и Зепайл тщательно продумывают план организации аукциона и то, где им, черт возьми, достать кошку-альбиноса. Он лениво осматривается по сторонам, пока не останавливается на Фугецу; видит, как крепко та вцепляется пальцами в колени и отсутствующим взглядом смотрит в пустоту, куда-то вперед…
Все из-за упоминания Бенджамина?
— Иногда я жалею, — вдруг произносит она тоном полным ядовитой ненависти, — что Белеранте не убил их всех до единого.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
В итоге, Зепайл устраивает аукцион.
Бомба — вишенка на торте, финал. Кошка, которую они достают, довольно ручная и охотно идет на контакт, и Зепайл, в самый последний момент, объявляет, что это новейшая разработка Какина, выдрессированное военное животное, как дельфины — только кошка-камикадзе. Боги. Даже звучит супер тупо. Но люди в Йоркшине ведутся на всякую чушь, особенно после всех громких новостей о Какине, поэтому кошка пусть и воспринимается как нечто экзотичное, но весьма и весьма полезное.
Торги начинаются. Кто-то вскидывает руки.
Гон внимательно наблюдает за всем с балкона, из темноты. Люди, которым интересна кошка, мало походят на описанное всеми, кто пересекался с Мореной Прудо: никаких молодых женщин с шрамом через глаз. В основном мужчины, кроме пары старых дам. Выглядят как дамочки из военных министерств, те, что живут едва ли не дольше, чем правительства их родных государств. Скукотень!
Он наклоняется к Фугецу, которая наблюдает рядом, и шепчет:
— Ты ее вообще видела?
— Морену?.. Не лично, но на фото…
— Думаешь, она реально сюда припрется?
Его одаривают неоднозначным взглядом. Скорее осуждающим.
— Тебе честно ответить, или догадаешься? — видимо, выражение его лица выдает мысли с головой. И что это за возмущенный вздох, эй! — Боже. Нет. Откуда? Я с Кен’И заговорила лишь недавно, а ты говоришь про Морену.
— Но она же твоя сестра.
Цокает. Впрочем, уже без осуждения. Что-то во взгляде Фугецу… Видимо, не самая приятная тема.
— Да, сестра… Которой не было позволено видеться со мной, потому что она родилась у любовницы. Какин весьма жесток к незаконным наследникам.
— Может вы бы подружились. Типа, она же сестра!
— Так же, как и Церредрих мой брат, и Бенджамин, и остальные…
Легкий укор в голосе даже не скрывает. Намек понят. Не все родственнички стоят того, чтобы с ними связываться. Боги! Он же буквально знаком с Киллуа и его поехавшим старшим братцом, мог бы и догадаться! Тем более теперь он намертво повязан с историей о «Ките».
Некоторое время они молчат, продолжая разглядывать зал. Нечего больше заметить.
Кто бы подумал, что поиски Хисоки вовлекут его в такое. Аферу с бомбами и все это. Настоящий шпионский боевик. Эй, он, вообще-то… не фанат? Немного? Уже хватило Восточного Горуто, с лихвой, спасибо. Надо брать пример с Хисоки, и правда, и заниматься тем, что нравится ему. Что не говори о самодеструктивных тенденциях, но Хисока хотя бы веселился, когда делал… что делал. Сейчас же Гону абсолютно не до улыбок даже.
Ну и морока.
Некоторое время он смотрит в зал, на одну из фигур, поднимающую руку. Женщина. Молодая. Тощая, как палка. В капюшоне, но свет со сцены достаточно ярко выделяет одну из самых заметных ее деталей — старый двойной рубец через глаз.
Покупатель — Морена?
Но она же ищет покупателя…
Что-то тут не сходится.
— Линч, — достает он телефон и мгновенно связывается с той. — Я ее нашел. Разминай кулаки.
— Можешь и не просить!
Они действительно должны превращать каждый допрос в избиение?..
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Ах да, у Морены есть охрана. Была, точнее, пока Гон с Линч не выбили из нее все дерьмо. Поймать саму Морену намного труднее, она словно угорь, ускользает прямо из рук, но, в конечном итоге, в холле завязывается потасовка между ней и Линч. Кошкодрака. Царапаются, месят друг друга кулаками… Смотря на это зрелище, Гон искренне радуется, что у Фугецу даже в планах нет никакого усиляющего хацу. Упаси боги, она ведь наверняка присоединится к этому рассаднику хаоса. Это у всех женщин в Какине какая-то особенность, да? Может, Биски тоже на самом деле оттуда?
Как только он это предполагает, то получает тройную презрительную порцию взглядов и два подзатыльника. Вообще-то, ауч.
Уютненький подвал для допросов начинает казаться вторым домом…
— Я закажу пиццы.
— Надеюсь, без ананасов.
— Гон, — на него смотрят осуждающе. — Пицца с ананасами — шедевр кулинарии. Ты не можешь мне сказать, что не любишь пиццу с ананасами. Иначе я пойму, что у тебя нет вкуса.
— Но…
— Нет вкуса. Понятно.
Слышать нечто настолько бессердечное от Фугецу — удивительно. Скорее всего это просто повод уйти; зрелище не из приятных. Сам Гон… не сторонник избиений, даже если для пользы, и особенно то, как делает это Линч. Бьет она будь здоров. Морена, та самая, похожая на фигуру с какой-то иконы с этим шипастым ободом, ничего не говорит и лишь улыбается им двоим блаженной больной улыбкой, некрасивой, пока кровь из носа окрашивает зубы в противный оранжевый. Линч предлагает обнажить ее целиком, в целях моральной пытки, но это уже чересчур. И слава богу, на самом деле. Вид крови на коже, весь этот запах, звуки ударов… От этого неприятно чешутся руки, на венах. Так и просят разодрать. Будто это его вина. Будто…
Морена говорит, что покупает бомбы лишь для того, чтобы их не достал Джайро. Линч ей не верит.
Но хацу говорит, что так оно и есть.
Голос у нее спокойный, размеренный, даже слишком для того, кого избивают в мясо. Очень странная. Что-то в ее неестественно спокойном поведении, в почти пустом взгляде, страшно напоминает ему Куроро, словно Морена — его отражение. Отринутые кем-то, они собрали вокруг себя верных последователей, но лишь для того, чтобы среди них обнаружился один Иуда. Что-то в этом… заставляет Гона чувствовать себя жутко неприятно. Словно он совершает ошибку.
Но она ненормальная. Это точно. Блаженная.
— Мне нет смысла врать. Ты можешь бить меня сколько угодно, но ничего нового не услышишь.
— Захлопни хлеборезку.
Надо ли вступиться?
Но Морена — злодей. Значит, она это заслуживает. Но что плохого она сделала сейчас? Да, покупка бомб, но это ради блага — чтобы они не достались Джайро. На корабле ее свора пыталась вырезать принцев, но Фугецу все еще жива, и, судя по отсутствующим комментариям со стороны Морены, ее саму мало интересуют разборки с родственниками. Во всяком случае, больше нет.
Хотя, кто знает? Это Биски мастак вычислять лжецов, Гон в миллион раз простодушней.
— В этом все вы, — смеется Морена, даже не сплевывая кровь. Та окрашивает в подбородок в алый. — Именно из-за таких людей, как вы, и нарушается баланс. Чем больше ты проявляешь насилие, тем больше получишь в ответ.
— Я, кажется, сказала захлопнуться.
Еще звук удара.
— И что? Это приносит тебе облегчение?
— Я сказала…
Ну уж не-е-е-ет! Хватит! Достаточно!
Следующий удар Линч Гон останавливает и выдавливает из себя вялое подобие виноватой улыбки; затем многозначительно смотрит в сторону Морены. Та… да, ближе он понимает, что в них с Фугецу и правда есть что-то общее. В глазах. Немного безжизненные, как у мертвой рыбы, но он не станет озвучивать. Некоторое время они сверлят друг друга взглядами, пока, вдруг, Морена не начинает улыбаться вновь — что походит на дикий оскал. О, уже не следа вялой святой улыбки, лишь что-то пробирающее даже его до мурашек.
Нормальные люди так не смотрят. Это взгляд злодея. Хищника. Именно так смотрит на него Хисока, именно это отражается во взгляде «Пауков», эти глаза видел Гон на муравьиной охоте. Взгляд человека, который пусть даже на каплю, но наслаждается своими злодеяниями. Не как брат Киллуа — для того это просто работа.
Но у него — тоже страшные глаза. Зеркало души… И Гон не уверен, какие пугают его больше.
— Погоди, — затем, смотрит на нее: — Я видел твою подружку, Сян. Она на тебя зуб точит.
Во взгляде Морены мгновенно неприязнь.
— Продать идеалы за место под солнцем… Это не зуб, а целый нож.
Ого, значит, она способна разговаривать нормально, а не метафорами.
— Мы хотим ее вытравить из города. И, ну… Кооперация бы не помешала.
Линч и Морена озадаченно на него смотрят. Очень задумчиво.
— Гон. Мы не будем сотрудничать с…
— Что ты хочешь?
На него уставляются так внимательно, так подозрительно, что ему почти неловко. Но Гон собирает волю в кулак, прекращает, как говорит Киллуа, быть писечкой и немного дрожащим тоном — потому что не слишком-то понимает, о чем болтает, политические игрища мафии вне его юрисдикции — замечает:
— Я, лично, не отказался бы от помощи. Но при условии, что ты реально не пырнешь меня в спину и не убьешь кого-нибудь. Цели-то у нас совпадают. Так что… Не знаю, не хотела бы ты для начала рассказать, что случилось? Почему ты скупаешь вооружение в Йоркшине, а твоя команда дружно помогает Джайро творить то, что он творит?
Линч смотрит на него во все глаза взглядом, будто не верит, что он реально игнорирует все ее предостережения. Прости, Линч, но для него заводить друзей в стане врагов — скорее норма, привет Мелеорону. Морена не выглядит как человек, которому он может доверять, но он чувствует, что если они нормально договорятся, то она не станет хотя бы его кидать. Джайро ей определенно не нравится, судя по тому, что с ним взаимодействует Сян.
Помедлив, она кивает.
— Хорошо, Гон-кун, — она катает его имя на языке так, словно пытается распознать, какой он человек. — Я расскажу.
Откашливается, словно вот-вот начнется ничего себе рассказ. Линч даже отступает, со вздохом. Понимает, что сейчас угрозы бесполезны.
— Когда мы пришли в Метеор, с нами связался человек, назвавший себя Джайро. Бывший глава НЗЖ. Он предложил произвести переворот… Но мне не было нужды это делать. Метеор существует в четком балансе, и лишний раздор вынудит местных нас убить. Так рассуждала я. Однако мои люди… оказались не столь разумны и согласились, их возглавила Сян. Кто-то ушел со мной. Какое-то время я через них убивала предателей, ну, знаешь, — ведет плечом, — потому что того требует порядок, но потом начал вмешиваться Джайро… Стало опасно. А потом до меня дошли новости о бомбе.
На некоторое время Морена замолкает. Размышляет. Кровь продолжает течь у нее из носа.
Затем поднимает глаза.
— Ты знаешь, что он планируешь с ее помощью?
Э-э-э…
— Господи. Реально не знаешь. Вы что, просто так на меня охотились? Из-за того, что он угрожает? Я не могу поверить, — Морена широко распахивает глаза. — Он собирается взорвать бомбу в ИТЦ, на самом верху, обрушить его. Это вызовет панику и хаос, а его имя мгновенно окажется на устах. И вы этого не знаете?
Пока Гон обдумывает необходимость подрыва самого высокого небоскреба в мире (что, честно говоря, выглядит для него немного бессмысленно), Линч хмурится и подступает вновь. Она замахивается и ударяет хацу, несильно — исключительно ради проверки, и тут же задает вопрос:
— Это правда?
— Да.
— Бля! — Линч тут же заламывает руки. — Надо звонить Кен’И, срочно! — но потом подозрительно смотрит на Морену. — И ты скупала бомбы, чтобы?..
— Чтобы взрыв наверху был не настолько мощным. Чем меньше у него взрывчатки, тем лучше, нет?
Убойный аргумент. Проверка демонстрирует — исключительная правда. Это, вероятно, озадачивает Линч, потому что в ее видении мира Морена — все еще чума и хаос, но если даже она признает, насколько отбитая это идея, то сказать тут нечего. Видя их сконфуженность, та издает сдавленный смешок и выплевывает (с остатками крови):
— Я ценю равновесие в хаосе, прежде всего. То, что собирается сделать Джайро… немыслимо. Полная анархия, к которой стремится он или Церредрих, это нечто уже далеко за гранью порядка. Ты можешь считать меня кем угодно, злодеем или даже обликом одного из четырех всадников, но у меня есть границы. И убийство сотен тысяч…
— Но на «Ките»…
— Моей целью, — резко отрезает она, — были принцы и отец. Не больше. Потопление было неприятным последствием чужих вредоносных действий.
— Церредрих, — фыркает Линч, и Морена многозначительно кривит губы.
Что же это за Церредрих такой, что его все недобрым словом припоминают?
Когда позади раздаются шаги, он машинально оборачивается; за его взглядом следует и Морена. И в ту секунду, когда она видит Фугецу, что-то в ее взгляде меняется обратно, на ту же больную одержимость, странную радость. Губы невольно растягиваются в широкой ухмылке, почти плотоядной, и шепчущим тоном она роняет:
— Значит, это твоих рук дело.
Ей не отвечают. Фугецу смотрит сверху вниз, и тень ложится на ее лицо.
В эту секунду легко сказать — да, сестры. Что-то в лице… жутко похожее в этот момент.
— Маленькая беглянка решила отомстить за собственную сестру?
— Заткнись, — рычит та, неожиданно грубо.
— Если бы мы сошлись… Если бы согласилась сотрудничать… Я могла бы поведать тебе парочку грязных секретов, которые бы помогли тебе в мести…
Следующий звук — удар.
Голова Морены откидывается назад, как у болванки; она начинает хрипло смеяться, пока кровь заливает ей лицо. Фугецу же смотрит вперед, тяжело дышит. Зрачки у нее сужены, на кулаке — кровь, она смотрит на Морену и кривится в омерзении. Странное зрелище, чудное. Гон ее такой раньше не видел.
— Ты просто грязь на пути. Надеюсь, ты сдохнешь жалко и мучительно, как и положено бешеной собаке, — голос ее пропитан ядом. — Даже не смей разговаривать со мной, отребье. Если бы не ты… Все могло бы пойти иначе. Если бы не ты, Белеранте…
Затем, что-то в ней щелкает, и Фугецу резко отворачивается. Хватает несчастную кошку и сжимает ее на руках, и затем, быстрым шагом, покидает подвал, оставляя их троих наедине. Линч не произносит ничего, лишь качает головой. Морена же…
— Вот так и случается, — произносит она с явным удовольствием, — когда рушится баланс внутри человека.
— Сейчас еще раз спизданешь про баланс — отхватишь.
Линч явно не против продолжить насилие.
— Все потом, — останавливает Гон очередную назревающую словесную потасовку и многозначительно смотрит на Морену. — Сколько у Джайро бомб, ты в курсе? Или одна?
Та застывает на мгновение, словно не ожидает такого резкого перехода к делу.
— Одна «Роза» старого образца, без сильного яда. И парочка мелких.
— И он собирается заложить их в ИТЦ?
— Скорее всего, прямо сейчас.
Больше не успевает произнести — Гон и Линч обмениваются многозначительными взглядами, и последняя пулей вылетает из подвала, уже выхватывая трубку. Настает время использовать связи среди мафии, может, они еще успеют что-то сделать. Когда они остаются наедине с Мореной, Гон оборачивается и едва не вздрагивает, стоит их глазам пересечься.
Так на него смотрел лишь один человек. В тот самый момент, когда Гон выбивал из него все дерьмо на Небесной Арене.
— Пытаешься быть маленьким героем?
— Я не герой, — качает головой он. Морена хмыкает.
— На твоем месте, герой, я бы поспешила сообщить твоим приятелям, что раз Джайро здесь, то люди Сян остались без защиты. Отличный момент, чтобы убить зло, правда?
— Я…
Гон медлит.
— Убийства — бессмыслица. Не хочу больше убивать.
— И что же? — смеется она, хрипло, захлебываясь собственной кровью. — Жаждешь искупить свои грехи?
— Мне нечего искупать.
— Но ты так бежишь за Джайро, пытаешься спасти кого-то… Разве тебе не все равно? Лишь героев волнуют настолько бессмысленные вещи. Или хочешь сказать, что тебе все равно?
Все, что он делает — лишь ради одного человека.
Ни ради жизней людей в Йоркшине. Ни ради тех, кто работает в ИТЦ. Все лишь ради…
— Да, — произносит Гон тоном неожиданно слишком спокойным для себя же. — На самом деле, мне абсолютно плевать.
Chapter 20: ЦЕЙТНОТ: касл-браво
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
В итоге… Ну, выбора особо и нет?
Линч отправляется к ближайшему терминалу, чтобы по защищенному каналу передать сообщение Кенни. Гон понятия не имеет, чем тот им сейчас поможет, но боги с ними, хотят — пусть разыгрывают свой маленький спектакль справедливости и притворства спасателями. У него тоже есть дело, более важное. Найти Джайро, разумеется, и устранить. Он может говорить Морене сколько угодно о том, что ему плевать (и это так), однако даже его расшатанное чувство здравомыслия дает ему смачного пинка — потому что надо идти и делать. Пока он тут. Он-то, хотя бы, что-то может. Страх не пугает Гона, им скорее гонит… интерес? Кажется, нечто подобное он испытывает, когда впервые видит Хисоку.
Гону это не нравится. Такое странное чувство — его личное, и оно прибережено для Хисоки, злодея его юности. Тем более, что Хисока выглядит как тот, кто все же может остановиться, если сильно того захочет. А Джайро? Судя по рассказам — настоящий псих! Хотя не то, что по таким же слухам Хисока адекватнее, но…
Нет. Джайро такого не заслуживает. Он просто отпетый психопат и террорист. Хисока хотя бы действует в ограниченном кругу своих интересов, а этот? Чем все эти люди заслужили умереть? Просто потому, что у кого-то заиграло в заднице? Опять же, Морена права — это риторика героев, тех, кто действительно заботится об остальных. Но Гона это просто злит. Потому что это глупо. Нет ничего более бессмысленного, чем бодание с силами природы, к которым можно отнести Джайро. Он как стихия — просто есть, действует. Если ударит, то тут ничего не поделаешь.
Но Гон может это остановить…
Просто из собственного эгоистичного желания.
Когда он выходит на улицу вместе с Фугецу, взгляд мгновенно приковывается к ИТЦ. Где будет взрыв? На вершине? Или где-то в центре, что переломит здание пополам? Логичней всего пустить бомбу по лифтовой шахте вниз, оборвать трос, где гравитация сделает свое дело. Но что будет делать Джайро? И действительно ли стоит отправляться туда, или же просто наблюдать, стоя невидимым эмиссаром за всеми этими событиями? О, это будет страшно. Гон уверен. Нечто подобное… Он помнит пробирающий до костей ужас первых секунд вторжения во дворец в Горуто, ощущения после столкновения хацу деда Киллуа с землей… Но то было мелочно. Сейчас же…
Но как он сможет смотреть в глаза Мито-сан, зная, что позволил сотворить такое?
Позади раздаются тихие шаги. Гон даже не оборачивается, чтобы понять, что это Морена — им нет смысла держать ее взаперти, так он решает, и освобождает без позволения Линч. Взгляд Фугецу рядом мгновенно темнеет, лицо искажается в кривом оскале; все еще злится. Личное всегда дороже, Гон знает, но сейчас ему… придется выбрать из двух зол большее, иначе это завершится проблемами для всех. Ну, так он полагает, во всяком случае. Взрыва «Розы» Нетеро хватило для убедительной демонстрации, на что способно такое страшное оружие в сердце города.
Фугецу ничего не говорить, потому что это понимает. Отворачивается.
Втроем они гипнотизируют взглядом ИТЦ. Сейчас рабочий день. Утро. Люди торопятся на работу… Да уж, время отличное. Наверняка недалеко еще где-то парочка съемочных групп, заняты какой-то чушью вроде утренних новостей, так что записей будет предостаточно. Информационное оружие — самое страшное, особенно если оно дает понять, что и обычного у тебя навалом.
Черт. Джайро — гений. Больной уебок, но гениален.
Таким кошмаром нельзя не восхититься.
— И что дальше будешь делать? — голос Морены выводит его из транса. — Побежишь останавливать злодея и играть роль хорошего мальчика, или и правда забьешь на все и оставишь как есть?
Хороший вопрос!
Ему смотрят прямо в глаза. Пытливый взгляд. Нет, никакая она не блаженная — явно хорошо соображает, понимает, что делает. И все это просто очередной безумный спектакль для отвлечения внимания от самого важного. Что-то в ней… и правда напоминает Гону Хисоку, ужасно, и это ему не нравится. Как с Джайро. Какие-то эмоции зарезервированы лишь для одного человека.
Но это значит, что с Мореной он сумеет найти общий язык.
— Джайро владеет нэн? — осведомляется он, и Морена вскидывает бровь. Кивает. — Тогда, если уж начистоту, то делать мне там абсолютно нечего. Он убьет меня быстрее, чем я пикну. Так бы я сказал, конечно, но я вроде как не самая светлая лампочка в холодильнике…
Пихают локтем в бок. Ну уж нет, Фугецу, он тоже имеет полное право распоряжаться смешными выражениями, какие услышал!
— Пойду набью ему морду? — пожимает плечами. — Больше-то и не остается.
— Убьешь себя.
— Ага. Я в этом настоящий профи, если ты не знаешь.
Подмигивает, отчего на лице Морены мгновенно кривая ухмылка.
— Я с тобой, — тут же отзывается Фугецу, но Гон отрицательно мотает головой.
— Тебе нельзя.
— С чего бы? Напомнить, что среди нас двоих я хотя бы минимально владею аурой?
— Владеть ею — это, эм, не все, что нужно, — как вообще объяснить человеку, что один раз Гон уже полез с одной только теорией о нэн на человека с хацу и получил на орехи? У него нет времени показывать свой первый бой с Гидо. — Плюс Джайро убийца, а ты никого не убивала. Ну и в принципе, уж извини, но ты мне там как обуза! Без обид, серьезно.
Фугецу смотрит на него так пристально, что ему и правда становится неловко. Морена наблюдает за их гляделками со стороны, лениво. Чистит кровь из-под ногтей.
— А ты у нас… убийца, — медлит. — Неферпитоу. Точно.
— Он самый.
— Но убийство в состоянии аффекта это тоже не целенаправленное лишение жизни.
— Я вполне добровольно творил дичь на грани. Плюс мой лучший друг и наш общий знакомый между прочим опасный социопат, и, знаешь ли, я не могу сказать, что нахожу его особо виноватым!
Ладно, находит, но ему нужно все, чтобы отвязаться.
Фугецу будет полезна в том смысле, что вдвоем отвлечь Джайро будет проще. Плюс она теперь и правда что-то да умеет, если что малость, да подсобит. Но это все равно не то. Логичней было звать Киллуа, но Киллуа тут нет. Морена тоже не вариант, где гарантии, что она не переключится на сторону Джайро прямо посреди боя? Она наверняка может. А Фугецу… Он, вообще-то, обещал ее телохранителям, что и пальцем ее не тронет. А он мало того, что сделал, так еще и тащить ее прямо в логово к тигру? А если бомба рванет?
Гону плевать на свою смерть. Это будет логично в той ситуации, пусть и очень не круто. Фугецу сама, за счет достигнутых им целей, сумеет добраться до Хисоки и вытащить его, он уверен. Но она не должна умирать, потому что сейчас она человек крайне далекий от всех проблем, с которыми обычно приходится иметь дело Гону. Включая опасных террористов. Это вещь вне ее компетенции.
Фугецу, кажется, не верит ни на йоту.
— Ты просто говоришь это, потому что ты такой же, — сухо замечает она. — Один в один, как Белеранте. Только Киллуа и способен тебя образумить, но его здесь нет, поэтому ты копируешь уже чужое поведение. Не надоело?
Гон выпадает в осадок.
— Это еще почему…
— Идти на риск в одиночку, это все. Мы вдвоем… — ее взгляд скользит по Морене, — втроем даже способны сделать куда больше, чем ты один. Но ты все равно говоришь, что пойдешь один. Это неразумно.
— Если ты помрешь, то меня навестит твой братец. А становиться государственным врагом из-за твоих амбиций мне как-то вот вообще не хочется.
— Закончили? А? — на фоне зевают.
— Я все равно с тобой пойду.
— Ты не…
Гон хочет привести еще множество аргументов.
Назвать те, что убедят Фугецу остаться тут, на месте, и послать весточку остальным о случившемся. Хотя бы Киллуа. Это будет разумно. Гон хорош в борьбе на кулаках, когда как она — игрок явно поля повыше, там, где уже другие дерутся за тебя. В этом нет ничего плохого, абсолютно, просто они игроки разных лиг… Гону думается, что Морена это тоже отлично понимает, поэтому предлагает сочный компромат. Но тащить ее к Джайро, потенциально опаснейшему человеку сейчас в городе… Нет. Если что и неразумно, так вот это. Хисоке же она нравится, да? Не как потенциальный противник. Если он узнает, что Гон собственноручно прикончил Фугецу, то одними косыми взглядами он не отделается. Хисока же жуткий собственник, страшно представить, что он вытворит.
Но он все равно не успевает ничего произнести. Запинается на слове. Слова замирают на его губах, обрываясь так резко, что он не осознает сам.
Потому что в эту секунду Гон слышит гул.
Этот звук не похож ни на что, известное ему до этого.
(уже потом он думает — это самое страшное, что я когда-либо слышал в моей жизни)
Они втроем задирают головы, наверх, молча. Губы Морены растягиваются в змеиной улыбке, глаза загораются блеском, нездоровым, и шепотом, звучащим оглушительно в тишине, в той секундной лунке, она произносит:
— Это конец.
Затем, раздается оглушительный грохот.
Они наблюдают: как на верхних этажах ИТЦ что-то взрывается. Верхние этажи не сносит только чудом, наверное; но небоскреб пробивает насквозь, будто огромным невидимым снарядом. Осколки стекла, фрагменты бетона и стали летят вниз смертоносным дождем, а там, наверху, в окнах, огненный гриб принимает очертания цветка. Прямо как и говорят — настоящая роза. Пламя там настолько горячее, что принимает розовые оттенки, неестественные, жуткие.
Затем, начинает выть сирена. Громкий одинокий звук во внезапно замолчавшем городе.
Йоркшин никогда не молчит. Но сейчас…
От жаркого воздуха плывущие мимо цеппелины начинают странно кружить. Не дай боги кто-то закачивает внутрь уйму водорода; второго крушения «Гинденбурга» им тут не нужно. Но, наверное, отстраненно думается Гону, на фоне уже произошедшего это будет сущей мелочью. Никчемным маленьким горем рядом с огромной трагедией.
В это время в воздухе витают бумаги, мусор. Как в день выборов.
Сирен становится больше; громче. Слышны людские крики, далекие, мешающиеся в жуткую какофонию ужаса и страха. Но Гон не может отвернуться — лишь смотрит во все глаза на то, как парит в воздухе длинная бумажная лента, словно кассовый чек. Подхваченная ветром, она порхает на фоне полыхающего небоскреба, из которого прямо до небес тянется густой черный столб ядовитого дыма.
Кенни вряд ли успел кому-то сообщить. Где-то сейчас Линч точно так же наблюдает за шлейфом пламени и, может быть, роняет трубку на пол, отчего та с глухим стуком ударяется о землю.
Сунуться сейчас туда — самоубийство. Если Джайро остается в небоскребе, то он, стало быть, жертвует жизнью ради самой идеи страха. Но что-то Гон откровенно сомневается. По всем рассказам Джайро не выглядит как человек, которого заинтересует одна лишь подобная мысль.
Он опускает взгляд на Морену, с трудом отрывая его от ленты. Та выглядит удовлетворенной, странно, словно только этого и ожидает. В сравнении с перекошенным лицом Фугецу это почти ненормально, но Гон и сам не чувствует какого-то кромешного ужаса — просто оторопелость. Так не должно быть, в конце концов.
Так не должно быть.
Кто в этом виноват. Он?
— Это не ядерная «Роза». Новомодная, чистая, — Морена делает кавычки в воздухе. — Только взрыв и огонь, торжество ядерного оружия во всей красе. Случай в Восточном Горуто всем хорошо показал, что с радиацией шутки плохи. Сейчас люди называют это «мирным атомом»… Но тяжело назвать такое миром, ты не находишь?
— Ты думаешь, что Джайро там, — догадывается Гон, и его одаривают кривой ухмылкой.
— Это помпезное заявление о себе. Он ждет того, кто пойдет против него. А так как все больные на голову охотники сейчас на Темном Континенте…
… остаешься только ты, не договаривает она.
Но Гон понимает ее с полуслова.
— Фугецу, — окликает он ее. — Иди к Зепайл-сану. Свяжись по пути с Киллуа и расскажи, что случилось.
— Что собираешься делать ты?
В ее голосе нет страха, хотя во взгляде — откровенный ужас, пробивающийся сквозь маску имитации Качо. Но Гону все равно. Он пожимает плечами и многозначительно хрустит кулаками, намекая, что его цель, в общем-то, ничуть не меняется. План не отклоняется от курса ни на дюйм.
Он убьет Джайро.
Сейчас, или никогда. Неважно, есть у него нэн или нет. Неважно, плевать ли ему хочется на всех… Это дело принципа. Джайро и его люди вмешиваются в маленькое дело Гона, невольно, но они мешают. Угрожают людям, которые ему нравятся. В таком случае выход один. Нет человека — нет проблемы.
Когда Фугецу скрывается прочь, Гон оборачивается назад. К Морене. Та остается, стоит позади него с той же неприятной улыбкой, смотрит сквозь густые ресницы. Она ему не нравится. Она — опасна. Но у Гона нет иных союзников, и в битве с одним опасным психом ему нужна помощь другого. Но, эй, разве не так говорят? Клин клином, и все такое?
— Мне нужна твоя помощь, — роняет он. — Дай мне свой нэн-вирус. Мне нужно хацу.
— Хочешь сократить путь? — криво улыбается она, и Гон хмурится сильнее.
Это не сокращение пути. Это необходимость. И…
Хорошо, это сокращение пути.
— Да пошла ты.
— Тихо, тихо, — смеется. — Я поняла.
Морена подступает. Делает шаг ближе. Она — выше его на добрую голову, приходится задрать ту, чтобы взглянуть ей в глаза. Несколько секунд они пристально смотрят друг на друга, словно прицениваясь, пока на фоне воют сирены и слышатся крики. Пока небо заполоняется черным дымом, готовясь к дождю — ядовитому, такому же, как и бомба. Мирный атом, ну конечно. Гон уверен, что черта с два.
Но ему плевать. Если Джайро там…
Пальцем Морена подцепляет подбородок и щурится, и Гон замечает в ее взгляде незнакомое ранее торжество. Она наклоняется.
У нее сухие губы. Здесь нет и места чувствам. Совсем коротко, чуть-чуть, но чем-то похоже на то же, что ощущает Гон при встрече с Сян; как что-то внутри него откликается в ответ на это прикосновение, эти эмоции, как внутри, совсем глубоко, расцветает что-то. Как «Роза» в сердце ИТЦ. Огонь бежит по венам, кулаки невольно сжимаются, и ядерной вспышкой ощущение контроля — ауры, всего на свете — наваливается на него сверху.
Хина говорит про то, что это ментальный блок. Что пока аура не потребуется по-настоящему, он так и будет сидеть без нее.
Но сейчас выбора нет.
Может, после Джайро она опять закроется, как на замок. Гону будет все равно. Это далекое неизвестное будущее, до которого ему еще далеко. Сейчас же вдали видится куда более существенное настоящее, прямо тут, и он не может позволить этому продолжаться. Не из геройских позывов. Просто потому, что это его бесит.
Когда Морена делает шаг назад, Гон брезгливо вытирает кулаком рот.
— Ненавижу поцелуи, — честно признается он. — Сплошные слюни.
— Просто ты не романтик, — хмыкает она. — Из тех, кто выражает симпатию кулаками.
— По-моему, это незаконно?..
— Кто из твоего круга общения вообще законен?
Ну, блин, даже не поспорить.
Они еще раз бросают быстрый взгляд в сторону ИТЦ. Пора.
— Скорее всего, тех, кто был на нижних этажах, уже вывели, — бормочет Морена весьма равнодушно. — Сомневаюсь, что наверху кто-то остался в живых. Там такой пожар, скорее всего он притащил туда авиационное топливо, и сейчас оно разлилось по этажам. Советую поторопиться. Этот небоскреб строили с явным намерением выдержать столкновение с заправленным водородом цеппелином, но никак не взрыв «Розы» четко в центре. Вряд ли он долго простоит. Даже если ты выживешь, наешься асбеста на всю жизнь. А он ничем не лучше радиации.
— Мне никакой асбест нипочем.
Морена фыркает так легкомысленно, будто это и правда смешно. Хотя все намного проще: Гон просто не особо представляет, где там вообще этот асбест, и что он делает. Но, эй. Он вообще суется в место, где рванула «Роза», пусть и «чистая». Что тут говорить про какие-то саморазрушительные тенденции, если не он, то кто вообще?
— Ладно, — вздыхает Гон. Немного мнется, нерешительно. — Я пошел?
— Ждешь одобрения?
— Скорее пока нападет нужное настроение, — невинно отзывается.
Даже один из самых тронутых в мире людей, оставшихся внутри озера Мебиуса, не способен просто так прыгнуть прямо в раскрытую пасть тигра, знаете ли.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Пробраться на огороженную территорию не составляет труда.
Когда Гон идет вперед, он чувствует жар — и не знает, от предвкушения ли или же из-за пожара наверху. Цеппелины продолжают парить над головами, воют сирены, доносятся чужие голоса, полные страха и ужаса. Под ногами скрипят фрагменты металла и стекол. Гон старается не смотреть вниз — там, среди индустриального мусора, то и дело проглядывают алые пятна. Фрагменты, едва заметные, крохотные. Он знает, что это. Не кем они были, но во что превратились, когда их смололо взрывом и выбросило сюда, вниз, разорванных на множество кровавых ошметков.
Не смотрит по сторонам. Особенно на ближайшие крыши. Почему-то даже его тела джамперов заставляют покрыться кожу холодной испариной. Это неправильно. Так не должно быть. Не как на Темном Континенте, на Острове Жадности, экзамене — там была добровольная смерть. Все те люди пошли на свою гибель сами, их никто не вынуждал. А те, кто был здесь на сотом и выше…
Неправильно. Неправильно…
Перед входом, неожиданно пустым, Гон задирает голову и щурится, глядя вверх. Поджимает губы, когда там, далеко, на сотом этаже, видит руки — множество людей, запертых в смертоносную жаровню, что тянут руки к парящим цеппелинам. Но те не пристыкуются, не спасут. Слишком жарок воздух. Слишком опасно. И потому они вынуждены лишь наблюдать за спасением, столь близким и далеким одновременно.
Или делать один шаг в пустоту.
Гон не герой. Его не должны волновать подобные вещи, но он уверен в одном — он точно убьет Джайро.
Поднимется вверх по пустым лестницам. Слышны голоса, кто-то идет наперерез ему, видны пожарные, они смотрят на него странно, нелепо, но удостоверение охотника решает все вопросы на раз-два. Даже благодарят, за то, что приходит. Жаль, что он здесь не ради спасения. Может, если успеет… Если Морена ошибется, ИТЦ продержится дольше, а Джайро умрет слишком быстро… Тогда он постарается залезть выше, через огонь.
Но затем, останавливается.
Достигает точки под взрывом. Волосы на затылке встают дыбом, когда Гон заходит внутрь, он чувствует — да, это здесь. Проходит до конференц-зала, пустого, вокруг разбросаны бумаги и стулья. И, в центре всего этого, видит свою цель. Спиной к нему, все в том же капюшоне и газовой маске.
Он оборачивается.
И Гон встречается взглядом с Джайро.
Chapter 21: ЦЕЙТНОТ: над небом мира
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Когда Гон воображает разговор Джайро, ему живо вспоминается сцена из какого-нибудь дерьмового приключенческого фильма начала восьмидесятых: завывающая в предвкушении на фоне скрипка, кадры на глазах, и злые речи о превосходстве и мировом господстве. Джайро наверняка выставит руку вперед, так, чтобы камера выхватывала его снизу и делала выше, чем он есть, ляпнет что-то вроде «присоединяйся», а после отказа разразится злобным хохотом. Вокруг будет плясать огонь из папье-маше, а картонные декорации будут нависать сверху, даже не пытаясь казаться натуральными. И бомба, да. Наверняка будет. Лежать рядышком с Джайро, такая, как в фильмах — с маленьким хвостиком и нарисованной рожицей с острыми зубами впереди.
Но реальность — не кино.
Джайро ниже и меньше, чем Гон предполагает. Выше его самого где-то на полголовы. Походит на подростка, откровенно говоря. Мешковатый костюм химзащиты делает его немного грознее, чем он есть, но Джайро не выглядит пугающим или страшным, скорее просто напрягает своим обликом — скрытым лицом за маской, и только сейчас Гон способен разобрать на ней белый принт черепа — что это не просто дерьмовый реверс теста Роршаха. На поясе у него боевой нож, пистолет, это легко заметить, но тот даже не тянется к ним, чего-то выжидает… Словно он и правда все это время ждет Гона на вершине конца света для какой-то загадочной цели.
А есть ли она, эта цель, у Джайро?
Когда он начинает говорить, даже пусть приглушенный, голос у него звучит поразительно юно. Вероятно, последствие перерождения химерой. Гону все равно. Вокруг происходит ад, на верхних этажах продолжает расти «роза», а внизу кровавым узором растекается кровь джамперов. Ничто в этом мире не способно оправдать тот ад, что устраивает Джайро. Пусть сам Гон и не самый честный и благородный человек, пусть у него за спиной есть дела, за которые, пожалуй, стоило бы понести наказание, но… Это слишком даже для него. На многих уровнях. Может, Морена права. И он и правда играет из себя героя.
Какая разница, в самом деле?
— Я ждал тебя, — говорит Джайро.
Спокойно, без злорадства или насмешки. Ну точно, не кинозлодей. Ничего общего. Гон ничего не говорит и хмурится, и, видя его явное замешательство, Джайро спокойно продолжает:
— Пришлось немного за тобой последить. Прости. Но очень уж интересный ты человек.
— Хватит, — низко рычит Гон. — Зачем ты это устроил? Только чтобы привлечь мое внимание?
— Ты действительно меня интересуешь, но не настолько, — в голосе Джайро слышна улыбка. — Это приветствие обществу. Но я знал, что это точно привлечет твое внимание и вынудит тебя подняться сюда. Потому что ты — настоящий охотник. Пока что-то не пересекается с твоими интересами, ты готов изображать героя, но схлестнись они…
Впрочем, Джайро останавливается раньше, чем Гон успевает оборвать его странную речь. Он делает шаг вперед, навстречу, но получает покачивание пальцем, словно непослушный ребенок. Кровь от такого кипит еще сильнее.
Но Джайро абсолютно прав. Гон сейчас играет в героя, потому что это не вступает в конфликт с его интересами. Это то же самое, что мучает его с «Пауками»: стоит ли спасать Хисоку, если тот злодей? Общество только выиграет, если он умрет, как бы это его не бесило. Есть какие-то вещи, которые очевидны всем. Но Хисока все еще важен Гону, поэтому он нарушит правильность порядка просто из собственных эгоистичных мотивов и не почувствует угрызения совести. В чем-то Джин оказывается прав: все охотники жутко эгоистичны.
— Морена была лишь наживкой, — внезапно осознает Гон. — Как и вся беготня за бомбой.
— В Метеоре? Несомненно.
Джайро вышагивает немного по залу. Сверху сыпется штукатурка; здание начинает ходить ходуном. Скоро обрушится. Выжить с хацу будет довольно легко, но Гон вспоминает слова Морены про асбестовую пыль — яд для обычных людей — и чувствует пробегающий по спине холодок. Надо что-то придумать. Надо… Но что он может? Даже с нэн он все бессилен против подобной техногенной катастрофы.
Он всего лишь охотник, а не супергерой.
— Я хочу заключить с тобой договор, Гон Фрикс.
Голос Джайро звучит приглушенно, кажется, сейчас начнется торжественный тон, но от него ни следа. Только следка деловито. Он, как и Бизефф, прежде всего игрок на потайной политической арене, а не такой же злодей из кинокомиксов. Джайро совсем нет смысла вести благородные и растянутые до невозможности речи.
— Я ищу союзников, которые могут меня понять. Ты именно из таких.
— С чего бы? — щерится Гон.
Как только эта речь закончится — он атакует. Без вариантов. Прелюдия к изматывающему бою…
— Потому что мы разделяем бессилие, которое ощущаем при взгляде на мир, — Джайро замечает это просто, словно нет истины понятней. — Когда желаемое идет не по плану, а люди вокруг продолжают играть по своим сценариям, но не хотят помогать твоему. Разделяем давящее на нас превосходство отцов. Я хочу изменить этот мир, Гон Фрикс. Сделать его лучше. Но для этого надо уничтожить старый хребет, раздробить его и склеить вновь, убрав лишние осколки. Взгляни!
Он обводит помещение руками.
— Мы в центре финансового дворца, где людей вынуждают становиться потребителями против их же воли. Нынешний политический строй не предполагает иного выбора: либо ты в системе, либо нет. Кредиты против нашей воли, долги, постоянная оплата счетов… В по-настоящему честном обществе не было бы столь дикой дележки на богатые и бедные слои. Да, кто-то был бы ровнее других, но их усилия все равно были бы направлены на благо соседей. Но сейчас? Скажи, Гон Фрикс. Ты был в Йоркшине в ночи резни Редана и мафиозных кланов. Видел собственными глазами НЗЖ и Восточный Горуто, был виновником их падения. Ты путешествуешь с принцессой Какина и знаешь, что там изменилось. Так ответь же мне: тебе нравится? Когда нелепые диктаторские режимы сменяются на аналогичные, но названные «свободными»? Ты — охотник. Ты должен знать ответ.
Твоя свобода — самое главное, не озвучивает Джайро, но понимает Гон.
Что-то такое вполне способен выдать Джин. Свобода — это и правда очень важно. Нет ничего хуже людей, диктующих у тебя над ухом, что надо делать; это отлично понимал председатель Нетеро, а потому давал своим подчиненным полную свободу. Это понимает Джин, Паристон. Но не Чидль. Поэтому Ассоциация при ней будет правильной, но жутко бюрократизированной. А не тем элементом хаоса, не подчиняющимся никому.
И именно ее, свободу, ворует Куроро у Хисоки, как последнее средство в их бессмысленной войне. Потому что Хисока в душе тоже настоящий охотник, ценящий лишь свое «я» и «хочу», и Куроро это прекрасно понимает — и отыгрывается сполна. Сложно его осудить, опять же. В этом конфликте прав он. Историю пишут победители, и данчо, как вышедший из этой схватки первым, берет перо в свои руки, в качестве чернил выбирая кровь предателя.
— Это чушь.
Гон произносит это, но не верит сам.
Ему далеки идеалы равенства и прочей дряни, которую лелеют политики вроде Джайро, Бизеффа или уже скончавшегося Мусадора Диего. Не его компетенция. Пока кому-то доставляет несравненное удовольствие играть послушными шашками, Гон делает свои ходы сам. Но он знает, про что на самом деле говорит Джайро, понимает, но не желает принимать ни в коем случае. Это дикость. Это… не то, чего он хочет.
Но их точки зрения на какие-то вещи слишком похожи.
Выходит, Гон — злодей?
Хотя вопрос ли это, в самом-то деле?
— Тебе ведь все равно на всех погибших людей. На джамперов и тех, кто сейчас задыхается наверху. Я прав?
Да, это так.
— Ты ошибаешься.
— Разве? — по голосу, почти ласковому, любящему, вновь слышно, как Джайро улыбается. — А по-моему я вполне себе прав.
Он знает.
Перед следующим ответом Гон медлит. Всего на секунду, на самую малость, но эту заминку видит Джайро и воспринимает по-своему: поэтому, когда он отвечает в следующий раз, что-то в его голосе разительно меняется.
Но Гон говорит:
— Я отказываюсь не из благородных позывов. Не хочу быть под чьим-то контролем.
— Прямо как Джин. Ты и правда его копия.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Они сражаются.
Дорогая картина за миллион дженни с колесницей, запряженной чумными лошадьми, оказывается уничтоженной в первые же секунды. Джайро быстр и ловок, но Гон легче и знает, как опасны противники его весовой категории. Это не Хисока, не муравьи, даже не Гентру. Джайро сейчас — как его полное отражение, он думает также, чувствует, и инстинкты у них работают зеркально. Сложно ударить того, кто понимает, как ты будешь бить; но в то же время невозможно получить серьезный удар от него же. Это бессмысленная круговерть, разнообразием в которой служат лишь разные разбитые стены. Если они так продолжал, понимает Гон, то ИТЦ не выдержит и рухнет раньше, чем ему пророчат специалисты по кабельному.
Гон бьет наотмашь, грубо, Джайро уходит. Они играют: похоже на догонялки, только водящий убьет свою жертву. Никаких тэгов. Кулак Гона разбивает бетонную стену, конференц-зал дрожит, потолок скоро провалится вниз, утягивая их за собой… Но ИТЦ держится. Словно знает, что сейчас на его этажах слишком важное событие, чтобы обрушиться за какой-то жалкий час после взрыва бомбы. Когда-то давно, как помнит история, «Розу» рванули в небоскребе огромного конгломерата в славном городе ночных развлечений, шума было больше, чем в Аламо — но он не рухнул, хотя «Роз» было две, и обе взорвались диаметрально противоположно: на крыше и в лифтовой шахте внизу. Повторит ли этот подвиг самый высокий небоскреб мира?
Вывеска ресторана «Над Небом Мира» покачивается, указывая наверх. Обещает вкусную выпечку и эксклюзивные напитки. Сейчас там разве что смерть и огонь.
За секунду до схватки Джайро роняет:
— Я всегда хотел выйти на Джина Фрикса. Если есть в мире человек более свободный, то он либо бог, либо миф. Джин — икона, на него будут молиться сотни, если правильно его преподнести.
Приземление заставляет под Гоном трещать. Бетонная крошка дрожит от напряжения, стонут стальные перегородки. Джайро напрягивает сверху, словно кошка, вцепляется ногтями в лицо и жестоко, не церемонясь, запускает пальцы в рот, пытаясь оторвать нижнюю челюсть. Не удерживая равновесия, Гон заваливается на спину, но это дает ему преимущество: он локтем ударяет Джайро в солнечное сплетение, а затем, в секунду замешательства, выхватывает у того нож из крепления на поясе.
Они словно стрелы отпрыгивают в стороны и замирают, как два гепарда, готовящихся к атаке. Секунда, две — кто-то сорвется, вцепившись другому в глотку. В их случае может и не фигурально.
До боя Джайро еще произносит:
— Но Джин тоже отказал мне. Посмеялся и посоветовал поискать помощи у своего двойника. У тебя. Может получится, так он сказал.
Лезвие ножа скользит так быстро, что со свистом прорезает воздух. Джайро уклоняется, но острие все равно прорезает его одежду и броню. На пол брызжет голубая кровь — химеры. Гон перехватывает нож поудобней (он не шибко большой спец в бою с оружием, но сейчас он лишен роскоши выбирать) и собирается пробить ребра, однако его противник в последний миг делает кульбит назад, ловко, словно кошка.
— Ты знаешь, как ты появился на свет? Или Джин поведал это мне, незнакомцу, но не своему сыну?
Гон тогда хмурится.
— Меня это не интересует.
— Жаль. Потому что генетически ты — полная копия Джина. Во всем, начиная от ДНК и заканчивая предрасположенностью к вредным привычкам. Ты же играл в Остров Жадности, верно?
Выбросив вперед руку, Гон успевает поймать Джайро за плащ и от души тянет назад. Прорезиненная ткань не успевает порваться, и он прикладывает того об пол, так, что Джайро на мгновение теряется (либо уходит сознание). Но когда на его глотку пытаются наступить, чтобы переломить трахеи и вдавить их внутрь, с хрустом, ломая и позвоночник, Джайро вцепляется пальцами в лодыжку и сжимает так крепко, что трещат кости. Бьет под колено, отчего нога у Гона подгибается. Но он успевает защититься от очередного удара, и лезвие запасного ножа не пробивает ему глаз.
То, чему учит его Зепайл. Обходной путь. Гон отклоняет голову в сторону, рукой бьет по запястью Джайро, и нож оставляет лишь грубый глубокий порез на лице, но не лишает его зрения и части мозга. В какой-то степени это можно считать удачей.
После такого точно останется шрам, но Гону нет дела до этого. Прямо сейчас.
— Там есть одна карта… Я не помню ее название или номер. Но она способна дать кому угодно ребенка, его полного генетического клона. Забавно, да? — в голосе Джайро слышна злая насмешка. — Ты не более, чем эксперимент. И правда ненормальный. Как я. Но отказываешься это признавать. Не принимаешь меня, хотя мы оба с тобой знаем, что добиться чужого расположения можно лишь очень хорошо его узнав.
Но если ты видишь перед собой свое отражение, то не нужно стараться.
Гон не может сказать, что его искренне шокирует это откровение. Наверняка именно об этом Джин и сообщал на записи, которую он отказался слушать. Так даже проще: честно говоря, странно представить Джина с женщиной, но рождение Гона в ходе эксперимента с нэн выглядит куда более подходящим такому человеку, как он. Это отвечает и на вопрос о том, каким образом Гон очутился в детстве на Острове Жадности, при его разработке: об имени Джина в списке, самом первом.
Но что это меняет? Даже если он полный клон Джина, он не обязан следовать его пути. Гон — это Гон, и никто больше.
Так, во всяком случае, не надо размышлять о собственной матери: чего нет, того нет. Мито-сан может не переживать. Наличие еще одного нестабильного и неизвестного элемента в его жизни Гону совершенно не улыбается, одного Джина (в комплекте с которым всегда идет Паристон) хватает, и это его даже успокаивает. Ну, клон Джина. И что? Не самая большая проблема в мире, где полчаса назад рванула бомба в самом высоком небоскребе в их очаровательном озере Мебиуса.
Гон не вздрагивает, когда в ту самую секунду, стоит ему вцепиться руками в глотку Джайро, тот бьет его ножом наотмашь вновь. Слишком мало места, чтобы уклониться; одежду прорезает, через грудь тянется кровоточащий порез… Джайро вновь пытается улизнуть, ускользнуть, и Гон замахивается ногой, словно отменный брейкдансер, заезжает сапогом по лицу…
По маске.
Та трескается, а балаклава слетает.
В драматичном слоумо… Нет, без него. Они все же не в фильме.
Джайро хватается за разбитый нос и ругается под нос, затем отшатывается. Поднимает взгляд. Их глаза пересекаются, всего на секунду, но увиденного хватает Гону, чтобы волосы на затылке встали дыбом. Он чувствует, как кровь вскипает так сильно, что боль мгновенно отходит на второй план. Потому что все мысли сосредоточены на одном: на чужом лице. Аккуратном, феминном. С белоснежными волосами и кошачьими ушами.
На него смотрит копия Неферпитоу.
Лишь глаза голубые, совсем прозрачные.
Когда-то давно, прямо перед охотой, Кайто просят найти белоснежную кошку в зоне событий. Видимо, кошек оказывается две — либо королева разрождается двойниками. Стражем и слабой копией.
— Я тебя убью!
— Миленько, — фыркает Джайро, и его рот изгибается в глумливой усмешке, слишком знакомой. Но он делает шаг назад, два, прямо к окну. — Я бы с тобой тоже обязательно сразился до смерти. И сражусь, думаю. Ты просто так от меня не отцепишься. Но есть небольшая загвоздка…
Шаг, еще один. Назад.
— Скоро это место рухнет. Стальные балки плавятся. Советую тебе уйти, пока не пришлось выкапываться из-под завалов.
— Погоди!
Гон бросается вперед, пытается ухватить Джайро за плащ, как тогда, но тот тенью ныряет в пропасть за стеклом, бьет то локтем. И исчезает. Помня прыжок Неферпитоу, не стоит удивляться. Наверняка выживет. Такие твари, как он… точно так просто не умрут. Но ничего. Полный порядок. Действительно.
Он подбегает к краю и смотрит за тем, как скрывается вдали крохотная белая фигурка. И чувствует, как растет на губах торжествующий оскал.
Гон обязательно его найдет и убьет.
Chapter 22: ЦЕЙТНОТ: чувство катарсиса
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Над Йоркшином до сих пор висит черное облако дыма. Даже с объездного шоссе слышно, как орут сирены.
ИТЦ, как и предсказывают специалисты, разваливается на куски примерно через два часа; не пафосно рушится пополам, падая на соседние здания, никаких киношных приемов. Все гораздо скучнее: балки не выдерживают температур и проламливаются внутрь, отчего ИТЦ складывается внутрь, подобно карточному домику. Белоснежное облако асбеста, пыли и грязи накрывает соседние районы подобно пустынной буре. Красиво. Ужасающее зрелище. Гон успевает выбраться к тому времени и даже помогает местным полицейским и пожарным — делать все равно нечего — и наблюдает за зрелищем со стороны. В сердце ничего не откликается, пустота. Как и говорит Джайро, как и говорит Морена. Лишь неприятно что-то сжимается, когда репортер рядом растерянным голосом говорит на камеру короткое тоскливое:
— ИТЦ… больше нет.
Уходит история. Обломки империалистической системы полыхают даже ночью.
Они покидают Йоркшин вечером и направляются на машине обратно домой. Цеппелины сейчас не летают; все боятся. Мало ли, найдется очередной псих, что решит повторить подвиг Джайро и устроить самоубийственную атаку на другие небоскребы. О нем — о Джайро — трубят все телеканалы, но никто не знает, как он выглядит, мафиозные доны дают лишь общую информацию, расплывчатую, скромную.
Но Гон знает. И помнит это лицо — то, что лишило его один раз весьма важного человека.
Он сидит у окна, подперев голову рукой; скучающим взглядом провожает черное облако взглядом. Раны на лице ему спешно латает Линч, орет, называет дебилом, но помогает. Они жутко чешутся… Она же сейчас за рулем: рядом Фугецу. Автомобиль одалживают у Зепайла, тот позволяет забрать себе, говоря, что сейчас от тачки все равно никакого проку, да и он легко заработает на новую: из-за произошедшего подпольные рынки словно взбесились, какие-то акции взлетают в цене, что-то падает. Зепайл уверен, что наварится на этом похлеще, чем за несколько лет работы с аукционами, и с ухмылкой замечает:
— Да ладно уж. Судьба не бросит тех, кто вложит деньги в расчистку завалов. Ну… судьба или доны.
Крепко пожимает руку Линч. Целует ладошку Фугецу, а Гону подмигивает:
— Ты заскакивай, если что. Только, чур, без разборок с бомбами, окей?
Гентру называет его придурком и даже не хочет прощаться; говорит, что Гон как чума — разносит проблемы. Впрочем, телефончик оставляет. Последней из списка странных знакомств в этой истории оказывается Морена, которая, как и любой уважающий себя член подполья, намеревается слинять по старым подземным катакомбам куда-то настолько далеко, что ни выходцы из Метеора, ни мафия ее не найдут. На прощание она окидывает Гона критичным взглядом, щурит глаза. Наклоняет голову набок, с ухмылкой.
От этого веет Хисокой. Наверное, они подружатся… если когда-нибудь встретятся. Не то, что Гон этого хочет; такой дуэт явно принесет больше бед, чем пользы. Даже друг другу.
— Я отправляюсь на Темный Континент. Надо закончить пару делишек с умниками, которые не смыслят в равновесии дел. Ну, знаешь, — ведет плечом, — Церредрих, Джайро… Если очень хочешь, можем продолжить наше чудесное плодотворное сотрудничество и там и устроить небольшое сафари на психопатов.
Гон жмет плечами. Почему бы и нет?
— Скоро там быть не обещаю. Дела.
— Не торопись… — подмигивает, а потом, словно тень, исчезает в катакомбах.
Йоркшин постепенно удаляется.
Странно. Даже не верится, что все это действительно происходит. Еще утром он пытается найти Морену, думает о теоретической бомбе, а сейчас переживает взрыв над головой, падение небоскреба и настоящий хаос в городе. В сравнении с этим резня Редана даже меркнет. Но он разобрался: дал «Паукам» повод устроить зачистку, пока Джайро не было, «прогнал» Морену прочь. Редан будет доволен. Хисока все ближе…
Невольно он вслушивается в болтовню впереди, где Фугецу сетует о чем-то Линч (та выглядит не шибко заинтересованной, но все равно слушает):
— … и, смотря на это, я думаю… Имеет ли смысл мстить дальше? По кругу. Допустим, я заберу что-то важное у Церредриха, он убьет меня, потом его убьет кто-то другой… Но это бесполезно. Ни к чему не приведет. В конечном итоге мы все забудем, почему убиваем друг друга, и будем делать это исключительно по инерции. Значит, надо остановиться раньше?..
Слышится треск ткани. Значит, крепко сжимает подол юбки.
— Но затем я думаю: почему останавливаться должна именно я? Бенджамин и Церредрих живы, пока Качо, Момозе и остальные мертвы. Почему я должна проявлять благоразумие, если совершенно этого не хочу? Нам упорно твердят о бессмысленности мести, но мне плевать на циклы, я просто хочу взглянуть этим ублюдкам в глаза, пока они стоят на коленях, и спросить их — ну что, стоило? И если увижу хоть каплю искреннего сожаления, то, так уж и быть, заберу обиды назад.
— Вау, — искренне поражается Линч. — А мне говорили, что Вы тихоня.
— Если это был Кен’И, то он ни черта не смыслит.
— Эй! Он весьма умный парень, пока не играет в мамкиного интригана.
Линч лающе смеется, и Гон резко отводит взгляд в сторону, обратно на Йоркшин.
Месть — хорошее слово. Приятное. Но Хисока уже домстился. Умные люди, как говорят, предпочитают наблюдать за чужими граблями, а не натыкаться на собственные; к самому Гону это уже, к его великому сожалению, не применимо, но у Фугецу еще есть шанс поступить более мудро, чем они оба. Но она права — почему именно они должны выбирать разумный вариант? Все это так глупо. Так… бессмысленно.
Рана на лице продолжает чесаться со страшной силой, и Гон крепче сжимает зубы. Плевать. На месть и остальное. Его цель впереди, совсем близко. Он сжимает кулак, чувствуя, как пульсирует аура — останется ли она навсегда? Или же он обречен быть без нее?
Какая разница. В самом деле, это совершенно не важно.
Закрыв глаза, он отворачивается от окна.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
В Метеоре все спокойно; это место не меняется даже после того, как Нобунага с Финксом устраивают массовую зачистку и уничтожают любые следы присутствия Сян. Можно пожалеть несчастных, что становятся жертвами ее запутанных интриг, но Гону настолько все равно, что он не удостаивает радостную весть от Вельфина даже кивком — просто идет наверх. Дорога выматывает намного сильнее, чем должна, и дома (точнее, в каморке на чердаке у Бизеффа, которую «домом» называет Фугецу) просто заваливается на кровать и лежит несколько минут лицом в подушку, обдумывая все происходящее. Он и правда надеется, что «роза» Джайро была чистой, иначе… Ну, последствия он уже видел в Восточном Горуто. Кто-то будет рад, но Метеор быстренько с этим разберется.
Как и со всем, что идет против его воли.
Вздрагивает лишь в ту секунду, когда кровать рядом прогибается от дополнительного веса. Рядом мгновенно материализуется чужое ехидное лицо, и голосом требующим всех самых сочных подробностей Киллуа издает простое и краткое:
— Ну?
— Баранку гну.
— Скажи мне, ты случайно не замешан во взрыве сраной бомбы прямо в Йоркшине, м-м-м?
Все-то понимает, дурила.
Некоторое время Гон продолжает дышать в подушку, но затем поднимает глаза. Киллуа выглядит выжидающе. Явно интересно, ну конечно. Некоторое время они смотрят друг на друга, пока приятель рассматривает свежие бинты на его лице, а Гон наконец не вспоминает Слово — весьма умное Слово, на самом деле — и не пожимает плечами с самым что ни на есть невинным видом:
— Это был манифест парня из НЗЖ. Типа, объявление войны всему миру… Пафосная чушь.
— Джайро, да?
— Он самый, — Гон рассеянно поджимает губы и трет затылок. — Не знаю. Что-то мне… это не нравится. Я дрался с ним прямо в том самом небоскребе, и, знаешь? Все, что он говорил… Что мы похожи в чем-то… Это же правда! Я серьезно так похожу на какого-то психопата?
Когда его смеряют весьма выразительным взглядом, Гон давится воздухом.
Киллуа критично поджимает губы. Кривит рот и легкомысленно бросает:
— Ты поехавший. Это факт.
— Киллуа-а-а-а!
— Не «киллуакай» мне тут! Во-вторых, — зажимает палец, — я даже не хочу припоминать все то, что ты устроил на Острове Жадности с охотой на Гентру. Кто добровольно даст оторвать собственную руку? Ради плана, тоже мне! Или то, что ты устроил из-за смерти Кайто… Морау не зря тебя опасался, ты реально тронутый, и, по-хорошему так, мне надо бы послушать Иллуми и свалить от тебя как можно дальше, потому что только с тобой я влипал в особо опасные для жизни ситуации. В-третьих… Ну, мне продолжать? Напомнить про клятву, да?
Чем дальше он продолжает, тем сильнее у Гона предательски загораются уши.
Он так и знал, так и знал! Объективная критика от Киллуа — это что-то нереальное! Он всегда ведет себя как самый настоящий дурила, особенно если надо подметить гоновы недостатки. Нет, вы взгляните на эту самодовольную ухмылку, вот уж точно самый огромный в мире засранец. А можно его как-то… стукнуть? Чтобы мигом вылечить от безответственности и наглости? А?
— Но! — Киллуа важно поднимает палец, и мстительные мыслишки мигом испаряются. Это то самое «но», когда перечеркиваются все плохие вещи, Гон чувствует по тону. — Тебе нет смысла волноваться, потому что ты хоть и дурила, но все еще способен учиться на ошибках. И охота на муравьев была тем самым экзаменом, который ты пусть и провалил, но кое-что все-таки вынес. Так что по граблям ты гарцевать точно не станешь, я уверен.
Он подпирает голову рукой и самодовольно смотрит на Гона. Тот сопит, когда чужая рука властно ерошит ему волосы. А ну пошел к черту, умник.
— Значит, ты в меня веришь?
— С чего бы мне не верить?
— Я рад, — Гон слабо улыбается. Но совсем недолго, спустя какое-то время улыбка у него меркнет. — Прямо перед боем я вернул ауру, но… Мне неспокойно. Не знаю. Типа, это как-то легко? Хина говорит, что если я продолжу думать в таком ключе, то она опять уйдет, а ты что думаешь?
— Я думаю, что ты огромный дурила.
Нет, опять начинает!
— Ты слишком переживаешь из-за фигни, — фыркает Киллуа с видом, будто это самая очевидная вещь в мире. Склоняется настолько близко, что Гон способен учуять запах клубничной жвачки, которую этот умник успел где-то достать. — Если ты сумел пробудить ее во второй раз, пусть и вынуждено, и получил граблей по роже из-за каких-то мысленных сомнений, то я даже не боюсь, что ты вытворишь такое и в третий раз. Да ладно тебе, Гон. Ты самый настоящий псих. И дурила. А для дурил, как известно, все двери открыты.
— Что-то я не припомню такой поговорки, — ворчит Гон и тут же ловит крепкий подзатыльник.
— Конечно, — подмигивает ему Киллуа, — ты же самый настоящий дурила! А теперь, будь уж любезен, раз разобрался с Мореной и прочей чушью, начни выполнять свой план. А то уже даже я начинаю переживать.
Он откидывается назад, на подушку, и теснит Гона боком; тот же не двигается. Да, правда. Пора начинать. Бизефф и он получили достаточно очков доверия от «Пауков», теперь добраться до Хисоки будет элементарно, даже если Куроро вновь что-то заподозрит. От одного только предвкушения волоски на руках встают дыбом. Так скоро. Невозможно поверить. Он вновь встретит его, вновь взглянет в эти золотистые глаза и увидит в них насмешку, незлую. Интересно, что подумает о нем Хисока сейчас?.. Они не виделись около пары лет с Острова Жадности. Довольно солидный срок для Гона, и незначительный — для такого элемента душевной стабильности (при общем хаосе во всем остальном), как Хисока.
Да. Пора.
Но для этого ему придется совершить огромную ошибку.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Когда он спускается вниз, там, как и ожидается, происходят Умные Политические Разговоры, от которых мгновенно начинает трещать голова.
Слышен звон стекла — значит, празднуют. Бизефф, Кенни и Нобунага с Финксом выпивают, улыбаются друг другу как люди, что только что смогли обвести дьявола вокруг пальца, и Гон абсолютно точно уверен, что не хочет знать причины — конкретней расплывчатого представления об уничтожении ячейки Сян. Ему все равно неприятно. Там наверняка были хорошие люди, а он уже в который раз стал невольной причиной их смерти… Зрелища, увиденные им на граунд-зиро на месте бывшего ИТЦ все еще стоят перед глазами, и ему по-настоящему тошно.
— Рад, что нам вновь удалось поработать вместе, — с улыбкой произносит Кенни и чокается с Финксом. Они залпом выпивают. — Приятно знать, что в этом городе все еще можно найти людей чести… Не примите как оскорбление, я и сам не из самых благополучных районов.
— Было бы на что обижаться, — хмыкает Финкс и болтает рюмкой. — Главный крысятник мы накрыли, остальное дело времени.
— Вряд ли это затянется.
Но, в конечном итоге, Гона замечают.
Бизефф улыбается ему кривой широкой улыбкой человека, который ожидал таких результатов и оказался полностью доволен. Ему явно все равно на трагедию в Йоркшине, но разве может Гон его судить? Нет смысла горевать, если ты ничего не мог сделать. Если уж совсем придираться, то если бы не Бизефф, то Гона бы не было в Йоркшине, и лишь боги знают, что было бы, не помоги он местным на месте взрыва. Стоящий рядом Кенни одаривает его более дежурным и вежливым кивком; Финкс просто машет, а Нобунага сразу подлетает и хлопает его по плечу с таким счастливым видом, что на секунду Гону становится искренне стыдно за все планируемое. Он ведь просто их грязно использует, и все — ради Хисоки.
— О-о-о, герой нашей помойки! Ну, че, расправился с Мореной? — не дослушивая даже, Нобунага кивает Финксу. — Я ж говорил клевый поц! А вы мне заливали, данчо то, данчо се. Схуяли мне ждать одобрения от данчо, если я и сам вижу потенциал!
— Ебучку захлопни, — очень вежливо фыркает Финкс.
В ответ ему — комбинация из плотно сжатого кулака с оттопыренным средним пальцем. В руках у Нобу неожиданно материализуется бутылка с выпивкой, и он уже предлагает ее Гону, ну так, по дружбе, но тот неловко улыбается и стучит пальцем по повязкам на лице.
— Я пока на обезболе, не стоит.
— Скукотень, — закатывает глаза Нобунага.
Пора начинать план. Все просто: кривая улыбка присутствующим, задержать взгляд на бутылке, чуть-чуть, потом сразу — вверх, на Нобу. И шепотом, едва слышным, чтобы не звучало слишком уж глупо для остальных:
— Эм-м-м, можем? Поболтать? Наедине?
— Хочешь посекретничать?
Нобунага смеется, но, конечно же, соглашается: потому что ему нравится Гон (опять ностальгия — по ушедшему Увогину), а еще потому что он зарекомендовал себя надежным контактом. Они вываливаются на улицу, свежий воздух мгновенно бодрит, и пару минут Гон следует… куда-то, не слишком конкретно, просто лишь бы подальше. Нобунага послушно идет следом. Останавливаются они ближе к одной из оживленных улиц, мимо носятся ворованные брендированные автомобили (что через неделю будут доставлены в мелкие страны в качестве контрабанды).
Некоторое время Гон молчит. Ждет. Знает, чего. Потому что Нобунага это точно увидит.
— У тебя, по-моему, не было нэн.
Бинго.
— Вернул. Во время йоркшинского… — не договаривает, лишь ведет плечом. Позади задумчивый чмок.
— Что, вынудил ту девку, Морену? И еще и покончил с ней. Да ты сраный Цезарь, все успевать как ты — надо уметь. Признавайся, на самом деле ты какой-то скрытый гений, и все время нашего первого знакомства просто умело притворялся дурачком.
— Я не… — Гон хочет сказать «не дурила», но понимает, что сейчас это сыграет скорее против него, а потому максимально обреченным голосом признает самую страшную правду, которую никак не мог признать, — … не притворялся.
— То есть, ты и правда бестолочь.
— Не важно! — бубнит он, и Нобунага смеется громче.
— Так и знал. Вы бы с Уво друг другу понравились. Есть что-то такое… в вас, общее. Грозные кулаки и ветер в башке.
— Ты до сих пор вспоминаешь Уво?
— А как же иначе? Он мой дражайший друг. Был.
— Извини, — Гон резко отводит взгляд, и Нобунага рассеянно отмахивается, вновь прикладываясь к бутылке:
— Тебе-то не за что. Если и озвучивать претензии, то к Курапике, но… — раздосадовано причмокивает. — Даже с ним мы все уже порешали. Ну, на «Ките». Ты небось слышал, — когда видит легкое недоумение (Гон знает все слишком расплывчато и из рассказов Фугецу), фыркает: — Ну, мы пробрались на верхний ярус, к принцам, планировали кое-что своровать. Что стоило нам жизни Шизуку из-за этого гандона Церредриха… Ну не важно. И там мы встретили Курапику. Но у него, как выяснилось, были заботы поважнее, спасение королевы, все такое, милая дамочка. Он явно метался между тем, чтобы убить нас и броситься за Церредрихом, ну, у того были оставшиеся глаза, но в конце концов выбрал женщину и ребенка. И пошел против своих же принципов, потому что ему надо было спасать еще чужие шкуры, а времени не было.
— И он попросил вас, — заключает Гон. Нобу чуть кивает.
— Да. Мы заключили перемирие, потом мир. Стоило лишь назвать имя старого заказчика на глаза.
Заказчика…
Стоп. Курапика говорил иное при первой встрече.
— Разве вы не писали, что они у вас что-то забрали?
— Ну, да? — их взгляды резко пересекаются. — Но кто-то же слил эти данные. Ну, доложил нам. Все такое. Думаю, ты просек фишку.
Значит, кто-то заказал клан Курута «Паукам», слив тем фальшивые данные о каком-то воровстве. Намеренно. На это явно намекает Нобунага. Но зачем? Все ради глаз? Зная Куроро, тот мог устроить резню просто так, но у Гона нет повода сомневаться в словах Нобу, потому что тот лично присутствовал при той резне. Да и сам Редан не славится особой кровожадностью в сторону детей, тем более без весомого повода, они и их с Киллуа мурыжили скорее ради приличия.
Но Курапика сейчас с Ойто. Не ищет виновника. И правда решил завязать?
Стоит ли лезть в эту клоаку, или спросить у того? Сам Курапика явно подустал от мести, по сплетням от Биски его хацу здорово сократило ему остаток жизни; поэтому сейчас он с Ойто, вдали от тревог.
Хм-м-м…
— Если ты с Фуу-тян, думаю, часть она тебе рассказала. Про цепь… и на кого мы охотились попутно.
— Хисока.
— Ебаный урод прибил Франклина и Боно. Не могу поверить, — цокает Нобу и вновь прикладывается к бутылке. Затем косится вниз, как бы между прочим. — А ты его откуда знаешь? Или Фуу-тян рассказала тебе какие-то душещипательные истории об их совместном времяпрепровождении в тесной кабинке?
— Вообще-то да, но я знал его раньше.
Как бы так сказать, чтобы не вызвать подозрений? Гон невинно улыбается и трет затылок. Думай, думай!
— У меня с ним… типа… личные счеты? С экзамена на охотника.
— О-о-о, долгая вражда? Понимаю! Звиняй, — Нобунага пожимает плечами с таким видом, что становится кристально ясно: ему ничуть не жаль. — Но тебе мы его не отдадим. Разный уровень преступлений, сечешь?
«Не отдадим». Значит, точно еще жив. Значит, еще можно вытащить… Отлично.
На лице Гона явно начинает играть ухмылка, отчего Нобунага довольно фыркает. Если бы он только знал. Но не время раскрывать все карты. Сначала надо взглянуть на ущерб, оценить, а потом только размышлять о спасении. Будет хорошо. Да, точно. Он напомнит Хисоке, что искать наслаждение жизнью можно не только в острых ощущениях, но и в деталях более мелких, приятных. Это показал ему Киллуа, показали ему Леорио и Курапика, остальные… Те самые связи, которые так успешно игнорирует Хисока.
— Я думал, — внезапно начинает он, — о том, как в Йоркшине ты предлагал нам с Киллуа вступить в ваши ряды.
В глазах Нобунаги — искренний восторг.
— Надумал?
— Пока сомневаюсь, но… — легкий многозначительный взгляд, пауза. Надо играть осторожно, умело. Врать, как делает это Хисока. То есть, сплошная полуправда, к которой не подкопаться. — Эм-м-м, в общем, вот. Но у меня пока есть Дела, понимаешь, плюс вся эта неразбериха с хацу… Но я, если что, помню. Но не Киллуа. Он вас нахер пошлет, я сразу предупреждаю.
Видимо, недавняя гибель товарищей играет свое дело — Нобунага прямо светится от лучезарной радости, словно за долгое время это первая хорошая новость. Видимо, Гон и правда ему нравится, именно он, не их с Киллуа дуэт — тогда, в далеком прошлом, он ведь предлагает вступить сначала лишь ему одному. По плечу тяжело хлопают, Нобу смеется, а потом, как бы невзначай, роняет:
— Но с данчо-то обсудить это можно?
— Почему нет?
Курапика будет в ярости, если узнает? С другой стороны, он поймет, что это не искренне; плюс он нашел собственный внутренний покой. Если бы не он, сама мысль о вступлении далась бы Гону в тысячу раз проще, но он помнит темные рассказы об убитом клане, выдранных глазах и отрезанных головах. Помнит Йоркшин той ночью, когда происходит резня. Помнит все.
Поэтому надо быть осторожнее. Не привязываться, не доверять слишком сильно.
Как привязалась Мачи к Хисоке, что тот использовал против нее.
Они вдвоем идут по узким переулкам вперед, прочь из города — на окраины. К тому самому месту, что разведывает Киллуа. Чувства Гона напряжены, он натянут, как тетива — готов сорваться в любой момент. Взгляд блуждает из стороны в сторону и замирает, когда Нобунага приглашает его внутрь.
Добро пожаловать в логово тигра.
Внутри — разруха, словно «Пауки» намеренно каждый раз выбирают места победнее, хотя есть иные. Пыль поднимается под ногами с каждым шагом, слышатся голоса: тихие. Мачи, чей-то еще, более юный… Гон тенью следует за Нобунагой и делает последний шаг вперед, прежде чем замереть.
Полупустой грязный зал. Никого, кроме Куроро; Финкс все еще с Кенни, а Мачи с таинственным голосом явно не тут. Взглядом Гон пытается выцепить в тенях Фейтана, но не находит; пока он это делает, Нобунага подлетает к тому и спешно все пересказывает, довольно, после чего кивает в сторону Гона.
Их взгляды пересекаются.
Куроро неизменен. Стабилен в своем странном юношеском виде с глазами мертвеца. Но маска равнодушия спадает, он удивлен, пристально рассматривает Гона с головы до пят, после чего с прищуром спрашивает, и в голосе его в это мгновение скользит что-то жутко ироничное:
— Разве ты не сказал, что ни за что к нам не присоединишься?
Ой-й-й… Все-то он помнит.
Гон неловко потирает затылок и цыкает.
— Люди меняются, окей? Я тоже натворил дел… Это просто способ не возвращаться домой, где меня ждут семестровые по математике, ненавижу.
Полуправда во всей ее красе. Но как вариант… Ладно, ладно! Просто шутка. Нельзя променять математику на вполне ощутимые преступления, у него еще есть совесть и прочее-прочее, это будет слишком даже для него!
Ответ явно воспринимается Куроро как шутка, и он вяло улыбается. Все это время он играется с чем-то в руке, каким-то шариком, будто антистресс, и Гон видит, как тот падает и возвращается к нему в руку, словно привязанный. Лишь веревки нет. Секундное гьо — и знакомый розовый цвет бьет в глаза, блеклый. За этим, словно из подсознания, тянется сладкий приторный запах, шлейфом следующий за Хисокой.
— Забавно, — медлит Куроро. — Некоторые люди меняются быстрее, чем умирают мотыльки.
— Мне потребовалось три года.
— Ты понимаешь, о чем я, — на его губах все та же вялая улыбка, словно не меняется с первой встречи в Йоркшине. — Мне просто любопытно, с чем на самом деле связано такая резка перемена сердца. Не то, что я откажу тебе, — взгляд его опускается вниз, на раскрытую книгу. Хацу, точно. — Новая кровь бы не помешала. Особенно та, что мы знаем.
— Проблема с кадрами, да?
Когда Гон вновь обводит помещение взглядом, Куроро уставляется обратно на него.
— Ты что-то знаешь?
— Я тут с одиннадцатым принцем Какина. По работе, ну, слышал небось, Морена Прудо… — очередная полуправда, но Куроро, судя по кивку, заглатывает наживку. Все вполне честно, не подкопаться. Нобунага наверняка рассказывал ему об их встрече. — Она мельком упоминала вашу проблему, а потом мы выяснили, что виновник вашего… э-э-э… кризиса задолжал кое-что и мне.
— Ты знаешь Хисоку.
Не вопрос — утверждение.
— Мы проходили экзамен в один год. Я ему понравился, и он помог мне… — Гон с упоением вспоминает испытание по воровству значков и потирает подбородок, по которому тогда пришелся мощный хук. — Облажался в одном месте, а он сказал вернуть долг потом. Потом были еще встречи… Короче, он задолжал мне хороший бой.
— Ты с самого начала знал, что он работает с Курапикой.
Когда взгляд Куроро темнеет, Гон недоуменно моргает.
— Честно говоря, услышал лишь под конец.
А вот это — уже истинная правда.
Некоторое время они смотрят друг на друга, пристально, пока на фоне нервничает Нобунага — явно не предполагал, что встреча выльется в такое. Но истина есть истина, и Куроро первым сдает позиции в гляделки, вздыхает и проводит рукой по лицу. Устало. Хисока — явно его головная боль, та мигрень, что не заглушить таблетками. Истязает его одним своим существованием, как было с Питоу для Гона. О, он понимает. Слишком хорошо.
Странно (страшно) думать, что прошлый он никогда бы не понял настоящего. Посчитал бы таким же лицемером и злым человеком.
Но вот он тут.
— Он тут, верно? — голос немного дрожит. — Фугецу говорила, что вы схватили его. Не стали убивать.
— Да, он жив… Зачем?
— Дай мне взглянуть.
Как на шкуру диковинного животного, добытого на страшнейшем сафари. Главное дать понять Куроро, что Гон не видит в Хисоке друга, кого-то иного, нежели противника. Что он — враг. Некоторое время его внимательно изучают вглядом, прощупывают душу и выворачивают ее наизнанку, но Гон не ведет даже бровью, лишь хмурится сильнее, когда Нобу делает к нему шаг.
— Не надо тебе на него смотреть. Серьезно. Он тебе никакого боя не даст.
— Зачем ты хочешь взглянуть? — обрывает того Куроро.
Вновь смотрят друг другу в глаза.
Чтобы оценить, смогу ли я его спасти, не произносит Гон.
— Я мелочный злопамятный засранец. Хочу взглянуть на поверженного врага. Ощутить катарсис... все в этом духе.
— Ты ненавидишь его?
— У нас не настолько тесные отношения. Я просто не люблю быть должным.
Кажется, этого хватает.
Возможно, Куроро просто слишком устает от происходящего, поэтому позволяет себе насладиться еще чьей-то ненавистью, пусть и фальшивой. Вялая улыбка касается его губ и он кивает, едва заметно, после чего дает знак Нобунаге. Не выслушивает даже его возражений, но напоследок, когда они идут вперед, к подвальным помещениям, тем самым, о которых ранее говорил Киллуа, замечает:
— Там нечего смотреть. Ты разочаруешься.
Гон ему не отвечает и лишь пожимает плечами. Слегка.
Чувство катарсиса действительно накрывает его с головой, пока он следует за ворчащим Нобунагой. Скоро он встретит Хисоку. Увидит, что сделали с ним «Пауки»… Странно думать, что он наконец нашел его, достиг назначенной цели. Нечто подобное, кажется, он чувствовал лишь на Острове Жадности, где все закончилось на его условиях. Экзамен не дал подобного из-за Ханзо, на Небесной Арене он так и не одолевает Хисоку (пусть и дает ему по морде, тоже неплохо), про охоту на муравьев так и вовсе вспоминать не хочется… Но сейчас ему никто не помешает. Все будет так, как хочет он. Ни Куроро. Ни Фугецу. Только он.
Что подумает Хисока? Гон уже не тот пацан, с которым они виделись в последний раз. Раны на лице оставят шрамы, он меняется — и продолжит. Как ни крути, но Гону свойственны изменения, когда как Хисока стабилен в своем фальшивом амплуа. Было бы хорошо заглянуть за него, увидеть хоть капельку искренности, но это работа не из легких.
Но у него будет все время мира, если он постарается.
Главное — просто чуть-чуть подождать.
С этими мыслями Гон входит в подвал, следом за Нобунагой.
Внутри воняет пылью, затхлостью. Гнилью… Это запах смерти. Так пах Восточный Горуто, вонял, заставляя плечи дрожать. Первое, что бросается в глаза Гону — Фейтан с книгой на стуле, листающий ее настолько спокойно, словно не он дирижирует это пиршество мести. Он бросает на них беглый взгляд, слегка удивляется — брови выдают его — но затем опускает глаза в книгу вновь, равнодушный и спокойный.
Второй человек даже не смотрит на него.
Он привязан к стулу, нагой; ни следа одежды, что дает Гону возможность рассмотреть его намного лучше. От былого прошлого «я» не остается ни единого следа: плоть — кожа да кости, тут и там виднеются шрамы. Старые ли, ранее сокрытые хацу, или же полученные от Фейтана — как знать? Одной ноги нет, запись с Небесной Арены правдива, вместо нее — грубая культя и ожог, уже белый. Ногтей на второй нет; руки связаны за спиной, не разглядеть, но Гон легко понимает, что не найдет их и там. Фейтан оттягивается в пытках вовсю, режет все что только может — везде, и от этого по коже идет неприятный зуд. Так лишают всего человеческого.
Самые страшные шрамы — ближе к лицу.
На шее — словно кто-то драл когтями, пытаясь задушить. Подобно линии шарнира у кукол, месту, где ее можно открепить — но не тут. Глаза закрыты, на него не смотрят, и это позволяет Гону рассмотреть все внимательней, пристальней: отсутствие губ и носа, впалое веко, одно — этот глаз, подозревает он, выдирает ранее Фейтан. Зубы… не все, он не хочет думать, что виновато в этом: запах гнили, или чужие пытки.
Редкие волосы на голове…
Это не Хисока, хочет сказать Гон. Хисока — шут, волшебник, он выглядит чарующе красиво и пугающе одновременно. Но перед ним сидит кто-то иной, что-то иное, и…
Он помнит это чувство. Этот ужас и нежелание верить.
Как с Кайто. Когда его тело доставляют Наккл и Шут.
Это не Хисока… но глупо отрицать реальность. Это он. Все еще хуже, чем он может себе вообразить.
Но он здесь для того, чтобы это исправить, верно?
— Эй… — роняет он, и Фейтан и Нобунага мгновенно впиваются в него взглядами.
Но не только они.
Веко, дрожащее, медленно приоткрывается, вяло, лениво. Во взгляде что-то нездоровое, больное, это заметно, слишком хорошо. Расплывчатое. Но следом, когда мутная пелена сползает, зрачок резко сужается — потому что натыкается взглядом на Гона. Не верит, видимо, смотрит еще, пока голова не дергается, подобно сломанной марионетке.
Губы высыхают, и Гон проводит по ним языком. Выдыхает, шумно.
— Ну вот я и нашел тебя, Хисока.
Chapter 23: АНТРАКТ
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Чем дольше это продолжается, тем больше, мне кажется, я схожу с ума.
Нельзя было соглашаться. Надо было искать другой путь.
Но продать душу дьяволу — так легко.
Мы схватили его. После всего, что он натворил — смогли посадить бешеную собаку на цепь. Это стоило мне слишком много, тех жертв, которых я и боялся. Четыре человека полегло от его руки — немыслимо, но что я могу? Я смотрю ему прямо в глаза, но не вижу там ничего, ни единой капли сожаления. Этот человек — нет, чудовище в людской шкуре — даже не вспомнит о тех, чьи жизни отнял, лишь гнусно посмеется над нами.
Мне стоило убить его на месте, без лишних слов.
Но как я могу? Смерть — слишком легкое избавление. Она не заставит его сожалеть. У него иные ценности, далекие от меня, но в то же время жутко простые: как у животного. Ни один зверь не любит быть заперт в клетке. Что может быть хуже, чем вырезать хищнику клыки и когти? Посадить его на цепь? Неспособный вырваться, он будет гнить и гнить, пока, в какой-то момент, не взмолится о блаженстве смерти.
Он прав, в чем-то.
Смотреть на людей, уверенных в себе, но проигравших, стоящих перед тобой на коленях — действительно неимоверно прекрасно. Кажется, что-то такое и называют катарсисом.
Но чем я сейчас лучше его?
Мы схватили его… и притащили в Метеор. Я дал Фейтану полную свободу. Пусть веселится. И наблюдал: за тем, как постепенно от прошлого образа самоуверенного хищника остался лишь пустой доспех без призрака. Жизнь в нем теплится, и ярость — теперь я ее вижу и чувствую. Не остается больше масок, лишь обнаженный оскал. Вечный, как клеймо за предательство. Но сколько боли не причини, ему все равно. Для него она подобно наркотику. Есть такие люди, как он: которым боль напоминает о сладостном ощущении жизни.
Время тянется.
Я забираю его хацу. Забираю свободу. Держу на привязи, как собаку. Как он и заслуживает.
Но этого недостаточно. Он ждет, я знаю: момента, когда мое терпение подойдет к концу. Когда-нибудь это случится, и я убью его. Тогда мы забудем этот кошмар, как страшный сон… Остальные предлагают совершить это прямо здесь и сейчас, но… Нет. Я должен ждать. Должен увидеть, как ломается стержень.
Иначе все жертвы будут напрасны.
Почему я не отрезал ему голову на Небесной Арене?..
Когда я вырываю ему глаз, он смеется. Захлебывается смехом и кровью, когда вырезаю ему язык. Сипло хрипит, насмехаясь, когда мы с Фейтаном постепенно режем ему сухожилия, одно за другим. Я делаю из него — идеального хищника — калеку, неспособного жить без чужой помощи, чьей-то жалости, которую он так ненавидит, но все, что он делает — лишь смеется. Над моими жалкими попытками его наказать.
Он считает это смехотворным.
(и это действительно так)
Ничего не работает. Это бесполезно.
Я провожу дни в подвале, наблюдая за ним. За тем, как капля за каплей из него утекает жизнь. Мачи говорит, что это глупо. Опасно. Что я становлюсь похож на призрака, превращаюсь в тень себя. Что все это сводит меня с ума, постепенно, как убивает — его. Но я не могу остановить все прямо сейчас. Иначе все жертвы будут напрасны.
Так я себе говорю.
— Ты думаешь, что мои страдания принесут тебе счастье? Большей глупости в жизни не слышал.
Его фантом обходит меня, шепчет на ухо. Я вижу раскаленное золото, оно смотрит мне в душу, и слышу вновь этот голос, насмешливый, хищный. Так шипят змеи, когда готовятся к броску.
— И как? Нравится?
Это иллюзия. Его нет рядом. Он там, в подвале, гниет заживо.
Выпадают зубы. Волосы.
Тело умирает, продолжает жить лишь на воле ума. Но и тот скоро сдастся.
— Прямо как твой, да?
Даже фантом насмехается надо мной. Что за нелепость.
Надо просто убить его. Заглянуть в слезящиеся глаза, обхватить шею пальцами — сейчас переломить ее будет намного проще. Одно движение, один крохотный хруст. И эта безумная история закончится.
Я сижу на стуле перед ним и вижу, как поднимается и опускается его грудная клетка. Беспокойный сон.
Он не видит меня.
Я нахожусь тут все свободное время. Я забираю у него все, но, кажется, в итоге это именно он лишает меня самого важного. Я не могу есть или спать, мои мысли занимает лишь он — это монстр. Как будто я сам лучше. Но…
Смерть — слишком легкое избавление.
Я лишу его всего. Не могу убить дорогих людей — так вырву сердце.
Поэтому я решаю сыграть в игру. Старая военная пытка, о которой я слышу в городе — что-то, что ранее использовали военные во времена первого расцвета «роз». Усыпил его бдительность, а сам — вместе с Фейтаном и Мачи — вскрыл его тело и вшил туда колючую проволоку. Мелкие шипы неспособны убить, но боль доставляют невыносимую. Так говорил старейшина. Говорят, он многих так пытал. Выпытывал правду. Счастье без боли — за истину. Но мне не нужно ничего узнавать. Все это — лишь изощренная месть.
Проволока вокруг костей рук. Ног. Вплетенная в кишки, единая с ними. Не вырвать.
Это бессмысленно. Это… излишне.
Мачи права. Я просто постепенно схожу с ума.
Зачем? Зачем я продолжаю все это? Его стоит пожалеть. Он ненормален, болен головой. Милосердно будет убить его, не поступать так же, как и он. Но я не могу… И цикл продолжается. Пока он не умрет своей смертью — я не смогу успокоиться. Сколько бы ни говорил себе, что это ненормально. Сколько бы ни пытался сделать один лишь удар…
— Ты просто жалок. Сначала приполз ко мне, как собака, когда надо было вернуть нэн, а теперь это. Я еще тогда сказал тебе — меня не интересуют сломанные игрушки.
Треск-треск-треск.
— В нашем бою? Ты был великолепен, — чужие кулаки сжимаются так сильно, что белеют костяшки. — Это была отличная схватка и отличная смерть. Но ты сглупил и не вспомнил одну крохотную истину. Как и с Курапикой тогда.
Смеется.
— Даже отрубленная голова волка кусается.
Я поднимаю взгляд, и впереди — он.
Наклоняется так близко, что я ощущаю дыхание на виске. Волосы на затылке встают дыбом.
Надо было убить его. Да. Распотрошить тело и растащить по разным частям света. Тогда бы он не вернулся. Но думать о прошлом легко. Сожалеть… Кто в здравом уме бы подумал, что он вернется? Не я. А стоило бы предположить: потому что речь о Хисоке.
С ним всегда все не в порядке.
И шепчет, едва слышно:
— Когда пересекаешь мост — сжигай.
Chapter 24: ЦУГЦВАНГ: голод во взгляде
Chapter Text
ЧАСТЬ 2: ЦУГЦВАНГ
«Или это может значить, что праведник — это ты, я — пастырь, а мир вокруг нас злобен и эгоистичен».
Джулс ищет себе новое место в жизни
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
В общем-то, все идет по наименее удобному плану.
Нэн подчиняется воле, эго, и, разумеется, пока нет необходимости, а дамокловым мечом над головой висит вина, аура решает скрыться. Ментальный блок, вся та чушь, о которой задорно болтает Хина. Но она есть, это можно понять, и, выходит… Гон просто не может ее контролировать? И ощущать? Хотя никакая нэн-атака теперь ему не страшна, как любому простому человеку. Удары лампами по затылку сюда не входят, к величайшему сожалению, поэтому стоит опасаться Фугецу и ее угроз. Ну, так. На всякий случай.
Но это не самая критичная потеря. Он все еще приобретает гораздо больше, чем можно себе вообразить. Ауру замечает Киллуа, Велфин, все, кто владеет нэн — что-то им не нравится, но никто не может сформировать конкретную точку зрения. Как будто теряется умение нормально выражаться, и это у всяких умников, вы только посмотрите! Многое говорит об этих бестолочах, которые сейчас могут разве что глубокомысленно мычать. Ага, спасибо, очень умно.
— Как-то напряженненько, — признается Киллуа.
— Ты ж меня не убьешь, нет? — опасливо интересуется Велфин.
— У меня такое ощущение было, когда появился Король, — Хина неотрывно смотрит в экран приставки, где маленький зверек спасается от пчелиного роя. — Вроде страшно до усрачки, но повода-то нет? Но ты не Король, у тебя нет его харизмы и смешной черепашьей шляпы. Тем более, ты тако-о-о-ой дурила, — противно тянет она, — что нам бояться уж точно нечего. Пока мы на твоей стороне.
Хе-хе, ехидно смеется она следом.
Обо всем этом Гон размышляет, пока Нобунага выбивает из него дерьмо палкой. На базе «Пауков», в пустом зале. Сначала Киллуа не одобряет, но потом приходит сам и дает Нобунаге индульгенцию на дальнейшее физическое насилие в поучительных целях, еще улыбается так ехидно, когда пожимают руки, просто кошмар. И это еще и друг! Мог бы тоже присоединиться, вообще-то.
Вообще-то, это тренировка. И Гон напрашивается сам — будет полезно, если ему придется идти против «Пауков»; навыки Мачи, Фейтана и Финкса он более-менее представляет, а Нобунага так и остается огромным секретом. Про Куроро нет и речи, у этого типа сплошные тузы в рукавах, уже даже не жульничество, а наглость. А еще это полезно, поддержка в тонусе. Что может быть более бодрящим, чем удар боккэна по хребту?
В эту секунду Нобунага врезает ему прямо по затылку. Звезды из глаз!..
— Н-да, поц. Тебе еще учиться и учиться.
— Учиться получать по шее?
Поднявшись на колени, Гон резко косится назад, на Нобунагу. Тот ловко вращает боккэном в руке. Понтов полные штаны. Еще бы не страдал херней большую часть времени, может, вылилось бы во что-то полезное, а не вот это все.
Но когда деревянный наконечник ударяется об пол, Гон все равно вздрагивает.
— Можно и так, — важно кивает тот и начинает расхаживать взад-вперед, словно хищник перед броском. Но очень уж ленивый, так тигры смотрят на попавшихся на их территории кроликов. — Вообще-то, правильное получение люлей — одно из важнейших умений современности. Чуть не так согнул шею, и все, парализует. А правильная группировка… и все в этом духе, без такого сгинешь только так. Поэтому я искренне удивлен, что ты все еще жив. В смысле, взгляни на себя!
Второй взмах боккэна уже не так пугает, но Гон все равно хмурится, когда тот упирается ему в подбородок. Он подбирает ноги и замирает, как зверек, внимательно смотря на Нобунагу.
Из такой позиции, будь у него нож или хацу, можно было бы броситься вперед и ударить его прямо в глотку. Но хацу Нобунаги наверняка позволяет действовать без каких-либо задержек в собственном эн, так что результат не точен. Все решит скорость. Решила бы… но Гон еще не полный идиот, чтобы внаглую атаковать вот так просто. Есть еще остатки благоразумия, ага.
— Посмотри на себя. Если бы не благосклонность Джайро, эти шрамы могли быть глубже и рассечь твою пустую голову как спелую дыню, — Гон кривится, когда его легонько ударяют деревянным мечом по голове. — Ты сейчас как сеточка для йода.
— Зато круто выглядит.
— Ну, не отрицаю, — Нобунага закатывает глаза. — Но хороших бойцов отличает отсутствие шрамов, а не их присутствие, слыхал, не?
— Прямо как Хисоку.
Повисает недолгая пауза. Прерывает ее все тот же Нобу. Вздыхает и закидывает боккэн на плечо.
— Ну да. Как Хисока… только не как Хисока. Короче, поц, думай, что будешь делать со своей всратой аурой. Впервые такое чудо вижу. Если вернешь себе хацу, будет круто, сможешь даже… Хотя, наверное и так сможешь, — вдруг вспоминает что-то несомненно важное он и вздрагивает. Опускает голову на Гона и щурится, так раздувает ноздри, что сразу становится ясно: сейчас предложит что-то ультра улетное (исключительно по его мнению). — Мы скоро хотим совершить налет на Камао. Там казино всякие, бла-бла-бла. Раз уж с нами, пошли? Даже без ауры что-то да умеешь.
Предложение звучит соблазнительно в том плане, что можно подлизаться к «Паукам» и подобраться к Хисоке еще ближе, чем его редкие наблюдения со стороны (дальше Фейтан не пускает, явно чуя подвох). Гон задумчиво скребет подбородок, но когда он вспоминает образы высоких стеклянных небоскребов Камао, то по спине тут же начинает ползти неприятный холодок.
Вырванные стекла, парящие в воздухе подобно бумаге…
Жар пламени. Толпа, в панике бегущая по лестнице вниз.
И глаза Джайро. Ледяные, прозрачные. Как талая вода.
— Прости, — нервно бормочет Гон, его язык змейкой пробегается по языку. — Пока… хочу подальше от людной шумихи. Не могу отойти от ИТЦ, знаешь?
— Странно, что тебя это вообще тронуло.
Время насупиться.
— Это еще почему?!
— Ну, — Нобу пожимает плечами, — ты тронутый. Я думал, махнешь рукой…
— Я пошел. Пока.
— Да ладно, не обижайся! Я ж серьезно удивляюсь, — взгляд у него искренне растерянный. — Никогда бы не подумал, что кого-то… ну, на нашем уровне такое тронет. Тем более ты был в Восточном Горуто, а там народу еще больше полегло. А тут уже месяц прошел.
Не то, что меня то тоже не тронуло, хочется сказать Гону, но это не так. Он не видел смерти тех людей. Это было далеко… вне взгляда, поэтому нисколечко его не задело. Но ИТЦ стоял пылающим монолитом рядом, перед глазами. Все те люди, что умерли — он слышал их голоса, видел тех, что между гибелью в пламени и смертью от падения выбирал второе. То не одно и то же. Это…
Его молчание многозначительно, и Нобунага лишь цокает.
— Ладно уж… Вали, козявка. Надеюсь, ты все же передумаешь, но я понял.
Он пятится назад, машет рукой, как в каком-то старом фильме, и затем скрывается в темноте коридоров. Наверное, отправляется к Куроро докладывать печальную весть. Или нет. Кто знает, был ли Куроро искренне рад «пополнению» или же просто молчал из вежливости? Да и какая разница, на самом деле. Гону тут нужен только один человек, и лишь его мнение имеет хоть какую-то ценность.
Хисока так близко — но так недостижимо далеко.
Он выглядит плохо. Нет, даже, не так — он выглядит дерьмово, как труп на первой стадии разложения. Гон уверен на все сто, что если бы не его природная упертость, то он бы уже скончался. Это нормально — после таких пыток. И это зрелище… его новый облик… что-то в моменты, когда их взгляды пересекаются заставляет Гона зло скрежетать зубами. Потому что они меняются ролями, играючи, и теперь в позиции сильного он. А не Хисока. Но это неправильно… Точнее, Гон будет рад такому исходу, утереть ему самодовольный нос, но если это будет на их условиях, а не как сейчас.
Все дело во взгляде. Взгляд у Хисоки меняется так сильно, что картина мира ломается.
Потому что у Хисоки не должен быть такой взгляд.
Без маски. Как у голодного зверя.
Слишком легко прочесть.
Когда они смотрят друг на друга, в самую первую встречу после боя с Куроро, Гон видит, с каким голодом смотрит на него Хисока. И это выглядит абсолютно неправильно.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
— Ты должен вернуться, — голос Каллуто звучит спокойно, но нотки напряженности проскакивают. — Отец и мать ждут. Ты — наследник, ты не можешь позволить себе ошиваться в таком…
— Ты не услышал с первого раза?! Вали уже!
Киллуа наконец-то встречается с Каллуто. А еще там Аллука…
Ситуация накаляется.
Гону не интересны семейные разборки от слова совсем, но он сидит сбоку, на подоконнике, и глядит на то, как переругиваются родственнички. Конечно же они ругаются, как может быть иначе? Это что-то вроде константы: у Киллуа в семье отношения плохи со всеми, кроме Аллуки, которую семьей-то не считают. Вывод сделать легко. Можно, конечно, вновь вмешаться, прямо как на старте их странной дружбы, но Гон (благодаря Джайро, в основном) хорошо запоминает, что в какие-то дела лезть не стоит, если не жаждешь получить острой как нож бумагой по лицу. Поэтому он просто слушает.
Его, с того самого момента, как он видит Каллуто, начинает интересовать причина нахождения его тут… Это что-то странное, не совсем логичное? Каллуто выглядит образцовым мальчиком, он не должен соваться к Редану — не зря Киллуа рассказывал, что их папаша строго-настрого запретил с ними связываться — но… Вот он тут. Занимает пост четвертого. Пока без тату, Мачи грозится отчекрыжить палец тому, кто посмеет, дескать, малявка еще. Об этом и говорили, да? Про проблему с кадрами?
Но, как случайно выясняет Гон ранее, Каллуто с «Пауками» примерно со времен Йоркшина, то есть, приходит почти сразу, когда оттуда сбегает Хисока. Это солидный срок, вообще-то! Но в те времена проблемы кадров еще не было… э-э-э… Чем больше Гон пытается сопоставить факты, тем сильнее у него начинает раскалываться голова, поэтому он делает единственно верное в этой ситуации и просто пропускает большую часть информации мимо ушей. И не думает. Ничуть не думает.
То есть об этой ситуации, а не вообще...
Хотя по словам Киллуа выходит, что не думает совсем.
— Ты не понимаешь?! — голос Каллуто дает слабину. — Из-за тебя столько проблем! Мать так беспокоится, особенно из-за того, что ты путешествуешь с этим…
— Еще раз скажешь об Аллуке в таком ключе — я тебя убью.
Давненько Гон не слышит голос Киллуа настолько ледяным.
Ему бы заволноваться, но тот вроде как контролирует себя, так что до бессмысленного насилия не дойдет. Хватит ровно такой же бессмысленной перепалки. Поэтому он отворачивается, пока наследники семьи Золдик злобно пучат глаза и изображают из себя взбешенных котов, и спрыгивает из окна во двор, где некоторое время шатается туда-сюда, попинывая мусор. В общем-то, продолжает заниматься этим и дальше, пока позади не вырастает тень — Фугецу — с чрезмерно удрученным лицом.
Она выглядит так напряженно, что Гон мгновенно понимает — сейчас речь пойдет о Хисоке.
Боги. Если кто-то делает это лицо, то речь сто процентов о нем. Такой уж он, этот Хисока. Источник всех проблем. Это довольно весело, но в какой-то момент начинает раздражать, потому что Хисока устраивает их нарочно. Может, не так уж и плохо, что Куроро его наказал, некоторые понимают уроки лишь силой.
Хисока, правда, кажется вообще их не понимает, но это уже детали.
— И как скоро? — выпаливает она.
Ага, об освобождении, вестимо.
— Мне надо немного времени. На подлизаться. Меня в подвал пускают только под конвоем.
— Будем медлить — опоздаем!
Сложно не согласиться.
— Мне нужна возможность, — честно признается Гон. — Я, конечно, могу полезть туда прямо сейчас, но это сведет нашу подготовку на нет в считанные секунды. А ты явно не этого хочешь, я прав?
Фугецу рассерженно поджимает губы. Многозначительно.
Возможность… Где бы ее еще найти! Конечно, Нобунага зазывает его на задание, то самое, про казино, и в этот момент на базе останется разве что Фейтан… Можно воспользоваться этим моментом. Но если он откажется от предложения Нобунаги, каким-то образом проникнет в подвал (избежав при этом встречи с Фейтаном, что уже звучит нереалистично) и похитит Хисоку, то подозрения падут именно на него. И Гон не сможет даже сказать, что это глупость! Потому что логично. Но если он пойдет?
Он озвучивает эту мысль ей, и она кивает. Без обреченного взгляда, озадаченно. Идея явно прельщает Фугецу… Это что, действительно годная мысль? У него? Ничего себе! Киллуа сто процентов не одобрит, но кого волнует Киллуа. Пусть дальше ругается с младшим братом, это же та-а-ак солидно.
— Может, залезем в этот момент? Точнее, ты отправишься с Реданом, а я с Киллуа…
Предложение, несомненно, здравое, но… Черт, ладно, мысленный Киллуа прав.
В городе останется Фугецу. Самая большая проблема. Та самая Фугецу, которая вроде как неравнодушна к Хисоке… Главный подозреваемый номер два. А, так как они заодно, то логическую цепочку построить не так уж и сложно. Хисоку-то они, может, и вытащат… Но ничем хорошим это не закончится.
— Тебе надо уехать из города, — замечает Гон, рассматривая ворох стальной стружки под ногами. — Желательно, как можно раньше. Сейчас, например. Иначе «Пауки» все поймут. Они, скорее всего, и так догадаются, но у тебя будет железное алиби на руках. Свяжись со своими двумя приятелями, жди меня в Амдастере. Я что-нибудь тут придумаю…
Он вспоминает кое-что еще и роется в телефоне.
— Это контакт моего нэн-учителя, Бисквит Крюгер. Расскажи всю ситуацию… Ты сестра Марьяма, скорее всего она согласится и тебя обучить, и помочь нам со всей этой ситуацией. Да и мне поможет. Я думаю?.. — а захочет ли, хороший вопрос. — Но так тебе будет безопаснее, особенно если у меня все получится, а Редан решит ударить без поиска доказательств. Поняла?
Гону кажется, что сейчас Фугецу начнет ожесточенно спорить, прямо как она описывала свои извечные конфликты с Хисокой, но та лишь перестает хмуриться и кивает. Вот так просто.
— Ты прав. Мы хорошо постарались до, надо продолжать тенденцию. Что ты планируешь? Кого наймешь?
— Ну если Киллуа пошлет меня нахер, то я даже не знаю…
Гениальный план. Надежный, как швейцарские часы.
Ладно уж. Смогли они выкрутиться во время охоты на муравьев, и тут как-нибудь! Не так уж все и сложно. Это вам не сделка с дьяволом за спасение Кайто, что в итоге обернулось разве что банальным открытием, что, ой, ну он вообще-то мертв, и, ну, а давай мы тебя убьем, а, Гон? Ближайший кошкоублюдок сбежал на Темный Континент, все будет отлично, просто, мать вашу, замечательно. Да? Да-а-а?
Конечно же, Гон этого не озвучивает. Но Фугецу все равно смотрит на него так, словно он это говорит. Словно чует. Наверное, на лице просто написано. Боги!.. Киллуа же всегда об этом говорил! Хорошо, что Фугецу не в супер дружеских отношениях с Линч, а то Гон чует, что чей-то нежный женский кулачок ему бы сейчас… Да-да, по почечкам, выбивая всю правду.
— Эта Бисквит…
— Просто Биски.
— Она так хороша?
Воспоминания об Острове Жадности отзываются больной головой.
Улыбка у Гона такая виноватая, что у Фугецу мгновенно формируется мнение.
— Ага. Ясно. Она выбивала из вас все дерьмо. Ну, смотря на Киллуа… Может, именно такой учитель мне и нужен.
Сомнительно, но зачем спорить, если человек добровольно идет в раскрытую ловушку? Биски — это такой учитель, не для всех… Подойдет только людям с определенными наклонностями и желаниями. Вот Хисоке, например, наверняка. Он только кайфовать будет… Интересно, какой учитель у него был вообще, если из Хисоки выросло… ну, что выросло, то и выросло. Но…
Гон решает отложить эту несомненно жутко интересную мысль на потом и возвращается в комнату тем же путем — элегантно в окно. Двери придумали любители скучных путей и правильности. Тут, в Метеоре, такое явно не одобряют.
Киллуа и Каллуто продолжают свой спор, Аллука на фоне кивком показывает, что ей это все до фонаря. Опять режется в стащенную у Хины приставку.
— Все еще орут?
— А то, — Аллука даже бровью не ведет.
— Тебе не обидно? Из-за его слов?
— Да с чего бы? — на него поднимают взгляд светлых глаз. — Подумаешь, проблема. Вот когда Киллуа сказал Нанике не появляться, тогда я на него наорала, но тут… Меня не заботят люди, которых... эм-м-м… не забочу я. Вот и все.
Отменная логика, вообще-то.
Но пора прекращать ругань, иначе скоро в ход пойдет мебель. А Гону хватает разбитой лампы в качестве зловещего напоминания. Поэтому, когда Киллуа нагибается над братом и хватает того за ворот дорого кимоно, Гон протискивается между ними и уже начинает придумывать Примирительную Речь…
Но не успевает. Потому что получает по морде. Челюсть неприятно хрустит…
Не от Киллуа, внезапно. На него свирепо смотрит Каллуто.
— Хватит лезть в наши жизни! Чудовище!
Ему сейчас обижаться?
Гон так и замирает, словно током пораженный. Провожает того, мгновенно ретировавшегося, взглядом, задумчиво потирает ушибленный подбородок и вскидывает бровь. Во дела. Даже Киллуа выглядит удивленным. Некоторое время они смотрят вслед, задумчиво, пока Киллуа вдруг не роняет:
— Ты как?
— Сойдет.
— Ты уж прости придурка. Он на эмоциях.
— Я так и понял, — с хрустом он вправляет челюсть обратно и двигает, для проверки. Затем улыбается, довольно. — Так даже лучше.
Chapter 25: ЦУГЦВАНГ: число удачи
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
В итоге Гон соглашается на налет.
Все проходит быстро и чисто: настолько, что нечего описывать. В духе лучших спагетти-вестернов с ограблением салунов, только вместо дерьмового деревянного строения — огромное казино со стеклянными стенами. Это первое настоящее (то есть не обоснованное какими-либо приемлемыми законами морали) преступление в его жизни, и Гон чувствует… на самом деле, он ничего особо не чувствует, но что-то немного впечатляющее в этом есть. Определенно точно. Возможно, где-то в глубине души в нем умер настоящий вор, кто-то вроде Арсена Люпена, только без дурацкой шляпы, но сейчас его мало интересуют подобное: в конце концов, все это лишь милая прелюдия к куда более значимому ограблению.
Камао, кстати, оказывается дырой вроде Амдастера. Много лоска, но чуть завернешь за переулок — и вот, уже трущобы, грязь и наркотики.
Более значимому ограблению…
В котором Гон, правда, участвовать не будет, но это такая малозначительная деталь… Стоит ли ее вообще упоминать? Хе-хе-хе. Киллуа кое-как соглашается помочь, и вот, они уже все готовятся к представлению… Обещает послать ему определенное смс. Но связаться с ним сразу и разузнать, что да как, Гон не в состоянии: потому что будет слишком подозрительно. Томительное ожидание тянется ничуть не хуже резинового хацу Хисоки, и все, что может делать Гон — ждать, ждать и ждать, пока «Пауки» на фоне празднуют победу в своем маленьком преступном дельце.
Почему-то каждый раз Куроро выбирает для укрытий самые грязные места. Словно во всех городах намеренно разнюхивает про какую-нибудь дыру, куда и направляется. Это явно что-то с головой, может, у всех жителей Метеора так; Гону не понять. Его больше влекут леса и джунгли, чем индустриальный ад. Он лишь украдкой наблюдает за тем, как отправившаяся на миссию команда дружно открывает банки с дешевым пивом и чокается, когда ему достается бутылочка апельсинового сока. Как и Каллуто, но тот почти все время шатается на периферии, демонстрируя свое «фи».
— Потому что ты клещ, — резюмирует Нобунага.
Ему везет, что он говорит не про рост, иначе кто-то точно получил бы в челюсть!
Дружно отпивают. На вкус напиток так и разит химией — не то, что выжатый из местных фруктов тетей Мито сок. Даже становится немного жаль, что из-за проблем ему приходится покинуть ее вновь. Как Джин. Да уж… Если слова Джайро правдивы, и Гон — просто копия своего «отца» (хотя, скорее, оригинала?), то многое в этом аспекте становится на свои места. Надо бы исправиться, писать письма почаще… Делать что-то, чтобы тайна об одной любопытной карте на Острове Жадности осталась лишь между ним, Джином и остальными разработчиками игры.
Куроро сидит рядом. Он выглядит… посвежее, получше, чем в их первую встречу в Метеоре. Как-то оживляется. Все произошедшее с Хисокой, видимо, настолько сильно поглощает его с головой, что он почти утопает в горе и жажде мести, и лишь такая бессмысленная и беззаботная беготня по казино с пачкой фальшивых карт помогает забыть про то, что ждет их дома.
— Хорошо поработали, — улыбается он. Голос такой же равнодушно-спокойный, как и всегда.
— Прямо как старые-добрые… — тянет рядом Мачи и лениво потягивается. Смотрит на Гона, украдкой, и затем добродушно скалится. — Поздравляю с посвятом. Ты не принес ровно никакой пользы, но и не налажал. Ну чем не отличное первое дело?
— Вообще-то, он выбил дверь на крыше.
Ой-ой-ой, это что, Нобунага на его стороне?
— А еще чуть не сломал стену, чем перепугал бы всю охрану, — парирует Мачи. — Я же не обвиняю.
— Если бы мне на посвяте такое сказали, я бы смертельно обиделся.
— Да ты на каждый чих обижаешься, — позади хмыкает Финкс.
— Пошел в жопу, хуюмник! — но Нобу сам обрывает так и не начавшуюся перепалку и резко оборачивается назад, к Гону. Так и светится от радости, будто чуд какое случилось. — Не слушай этих неучей, они на самом деле рады. Наконец-то у нас кто-то новый!.. В смысле, Каллуто пришел миллион лет назад, а потом, ну, ты знаешь эту историю, — в секунду, когда он роняет эти слова, в лице Куроро что-то меняется, но ровно на секунду. — Черт. Ну, состав еще не полный… Уже решил, какой номер возьмешь? Куда делаем тату? И когда?
Тот факт, что Нобунага так открыто суетится, явно говорит об искренней радости. Думать о скором спасении Хисоки и невольном предательстве становится как-то неловко; но его неловкий смех явно принимают за смущение после такого признания
— Да ты не стесняйся, не на жопе же колоть будем… — затем все же опасливо интересуется: — Не на жопе же, да?
— Было бы круто на спине…
В фильмах герои носят эмблемы на груди, но Гону как-то совсем не улыбается нечто подобное. Можно, конечно, на копчике, но перспектива, что паук будет «смотреть» вниз и тянуться лапками к его заднице ничем не лучше шуточки Нобунаги. Плечо — скукотень, какая-нибудь из сторон ладони? Слишком явно. Затылок? Как-то странно…
Спина — это тема! Как эмблема у кино-героев, только не так тупо.
— А номер, номер!
— Четыре, — отвечает, не задумываясь, а потом прикусывает язык.
О номере Хисоки он знает от Курапики; в общем-то, учитывая всю атмосферу, окружающую это число, выбор довольно неплохой, но тут же на него падает разъяренный взгляд Каллуто. Слышен смешок, и Нобунага цокает.
— Занято. Че ж вас всех так привлекает, а?
— Ну-у-у, такое число! — пытается оправдаться Гон, мысленно моля богов, какие услышат, чтобы не провалиться полностью. — Загадочное, темное! Ты ж знаешь, меня на такое дерьмо так и тянет! — задумывается. — Ну, если нельзя четверку, то, не знаю. Восемь? Это число удачи, вообще-то.
Некоторое время на него смотрят. Странно.
Гон гадает, неужели опять назвал занятый номер, но, следом, Нобунага вдруг кивает. С таким видом, будто все это наспех придуманное вранье про значения чисел и правда имеют смысл, а не просто взяты из воздуха для прикрытия очень тупого просчета. Машет в сторону Куроро.
— Данчо! Что скажешь?
— Номер Шизуки… — раздается шепоток Мачи рядом, и Гон с трудом вспоминает, что, кажется, из всех убитых на «Ките» она единственная не пала от руки Хисоки; но от Церредриха.
Если он возьмет ее число, будет не так двулично. Во всяком случае, он не омрачит память убитых, Церредих заочно ему не нравится точно так же. Это немного его успокаивает. Жаль, конечно, не получится сделать временное тату… да и надо будет сказать Курапике, но он поймет. Поймет, что все это сплошь обман ради своих маленьких эгоистичных целей. Ради…
Но стоит ли…
Да. Стоит. Хватит сомневаться. Все равно вернуться назад нельзя.
Хисока его видел и знает, что будет. Не дурак. Дурак, точнее, но до такой очевидной вещи точно догадается. Если Гон отступит сейчас, то предаст чужие надежды. Пусть Хисока явно не из тех людей, что примут чужую помощь, но где-то в глубине души он знает, что обречен — без чужой помощи из того подвала ему не выбраться.
Пока Каллуто тенью бродит на фоне, словно приведение, попутно бросая недовольные взгляды в сторону Гона, распитие продолжается. Атмосфера чуть разбавляется, алкоголь делает свое дело. Не для них с Каллуто, но когда все расслаблены, то и болтать проще.
— Жаль, хацу у тебя не такое полезное, — сетует Финкс, пока болтает полупустую банку из стороны в сторону. — Точнее вообще его нет.
— Зацените этого юмориста, ты стендапы вел, умник?
— Не выебывайся, — любезно отзывается на попытки Нобунаги влезть. Затем кивает на Гона. — Ты, говорят, начистил ебабос Джайро.
— Скорее он мне.
— По шрамам заметно, — ухмыляется. — Но я не про это. Значит, удар держать умеешь. У тебя какой тип нэн?
И тут Гон вспоминает слова Хины. Про смену типа на специализацию, все это жутко заумное и страшное, и вместо ответа он издает многозначительное «э-э-э». Затем на всякий случай объясняет, и про Морену, и про временное возвращение ауры… Финкс и Мачи выглядят удивленными, Нобу же просто сдается на половине и глубокомысленно ковыряет пальцем в ухе. Каллуто просто вылупляется на него, как умалишенный.
Ага. Все же, это не нормально. Надо запомнить…
И лишь Куроро отчего-то выглядит так, словно такого и ждет.
— Логично, — заключает.
Будто это и правда логично.
— Твоя подруга права. Про блок в голове. Скорее всего, ты еще жалеешь о чем-то и подсознательно ограничиваешь себя, пусть и уже не за что. В бою с Джайро тебе были нужны силы, это как условие… «Использовать все», как-то так ты упоминал, верно? Поэтому тогда оно и сработало, пробужденное хацу Прудо. Но затем…
Куроро говорил еще и еще, что-то явно умное, но Гон почти его не слушает. «Использовать все», да? Его клятва в бою с Неферпитоу. Чтобы убить Джайро, он тоже был готов на все, поэтому хацу к нему вернулось — очередное условие. Выходит, если ему вновь потребуется «все»… Если Киллуа облажается и не доберется до Хисоки… То он получит свой нэн назад, до того, как вытащит его.
Можно ли сжульничать в этой системе? С одной стороны, условия весьма просты. Сломать их, найти брешь — проще простого. Но они зависят от его собственного взгляда на ситуацию, то есть, если он будет ощущать вину за такое вранье (а он будет!), то нэн вновь захлопнется. Как кошка в коробку. Вроде есть, а вроде и недоступен.
Гон настолько серьезно задумывается над этим, что чуть не упускает момент, когда Куроро говорит ему:
— Попробуй сделать нэн-тест.
В руках у Гона сок.
— Разве я…
— Твоя аура сейчас отнюдь не как у обычного человека. Ты владеешь нэн. Просто не можешь его контролировать. Значит, если попытаешься, то скорее всего сработает.
Ага. Понятно. То есть, ничего не понятно.
Несколько минут Гон усиленно тужится, пытаясь сотворить фокус с водой, такой же, как показывал им Винг, и почти сдается, пока в один момент пробка не слетает, а сок внутри начинает с катастрофической скоростью испаряться. Его сок, между прочим!
— Блин! Нет!
Пока Гон пытается спешно допить остатки сока, Куроро с нейтральным выражением резюмирует:
— И правда. Изменился, — затем пускается в свои очередные рассуждения. — Вероятно, ты поменял его во время боя с муравьем-химерой… Не вижу других объяснений. Очень интересно. Я многое слышал о подобном, но никогда не видел. Полагаю, стоит тебя за это отблагодарить.
Затем вздыхает, надсадно.
— В последнее время мир погружается в полный беспорядок. Слухи, становящиеся явью. Чудовища из другого мира.. Революции и падения государств… Словно одно тянет другое. И ко всему этому имеешь отношение ты, — Гон не вздрагивает, но сужает глаза, когда Куроро резко поднимает на него взгляд. — Словно катализатор.
— Что ты хочешь сказать?
Такие намеки Гону ой как не нравятся.
Но он понимает, откуда растут ноги. В чем-то Куроро несомненно прав. Он и правда постоянно оказывается замешан во что-то, пусть даже частично. Разве что в падение Какина — нет, но сейчас он дружит с одним из принцев и даже помог в мафиозной разборке.
— Ничего, на самом деле, — вдруг улыбается тот. — Просто любопытное совпадение. Иногда мне кажется, словно ты и правда не от мира сего. С таким напарником, как ты, не страшно будет даже отправиться на Темный Континент… Было бы неплохо, — рассеянно замечает он. — Добраться до тех сокровищ. Но сам понимаешь, есть проблема…
Хисока.
Когда Куроро вяло улыбается ему, Гон нервно смеется. Вероятно, именно этот обмен любезностями и доводит Каллуто до ручки, после чего он тенью выскакивает за пределы заброшенного здания, роняя так и не открытую бутылку с соком на пол. Даже в полумраке легко различить его забитый взгляд, словно у загнанного в угол дикого животного. Мачи обеспокоенно направляется за ним, но Гон с остальными лишь молча провожают его взглядами.
Единственное, что он делает — забирает сок себе.
— Чего это с ним? — Нобунага вскидывает бровь.
Просто я ему так сильно не нравлюсь, заключает Гон. Логично. Но что он может сделать?
Сейчас Хисока куда важнее потенциальной дружбы с одним из наследников Золдиков.
— Ревность новичка, — отшучивается. — Теперь-то все внимание на мне.
Но отмечает; странно. Слишком уж тот нервничает даже для простой ненависти.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Путешествие обратно в Метеор проходит быстро.
Город не меняется, застыв в своей стагнации: Гону странно думать, что совсем недавно тут была резня с остатками людей Сян. Где она сейчас? Убили ли ее, или она сумела улизнуть на Темный Континент? Но его это интересовало ничтожно мало. События прошлого походят на странный больной сон, как и взрыв ИТЦ, и лижущее бетон пламя, и Джайро… Далекий забытый кошмар, от которого он наконец проснулся.
Но что-то в Метеоре все же иначе; смешно, потому что виной всему Хисока, тот самый человек, что статичен еще больше, чем это место. Минус на минус дает плюс, и в городе начинаются изменения, начинающиеся с самих «Пауков». Никто из их противников до этого не бьет их настолько больно: не проникает в команду и не начинает разрушать ее изнутри. И подобно эффекту домино, стабильность начинает рушиться везде.
Гон понимает, что что-то идет не так в тот момент, когда они возвращаются на базу.
Тут пахнет… иначе. Не только он чувствует это, Куроро ускоряет шаг. Глаза у него распахиваются, губы подрагивают, словно в оскале. «Пауки» следуют за ним верной стаей, и Гон — позади них. Киллуа преуспел? Что-то тут явно не так. Смс не было. Условный код нарушен. Или Киллуа просто забыл?
Он старается не вздрогнуть, когда к ним пулей вылетает Фейтан с разбитой головой и не орет сдавленным истеричным голосом:
— Эта псина сбежала! — и хватается ладонью за кровоточащую голову. Шипит. — Бля!..
Нобунага с Финксом мгновенно скрываются в тени, направляясь в подвал; Куроро с Мачи нависают над Фейтаном и тащат его к ближайшему дивану. Данчо склоняется над ним так низко, что Гон невольно думает — сейчас вцепится пальцами в глотку и придушит за ошибку, но вместо этого лишь сухо бросает:
— С перерезанными сухожилиями и без хацу? Когда?
Глаза у него настолько темные, кажется — еще чуть-чуть, и сорвется. Ну еще бы.
— Пару часов назад… Уебок действует не один, с ним кто-то еще. Я только очнулся, — Фейтан трясет головой и скалится страшным оскалом. — Если я доберусь до него, то отрежу руки и ноги… Данчо? Эй, данчо…
Фейтан дергает за руку главу, говорит что-то еще, но Гон уже не слушает. Он в шоке смотрит вперед, размышляя: Хисока сбежал. Без их с Киллуа помощи. Раз нет смс, значит, не было и дела. Киллуа поступил мудро и не стал ворошить осиное гнездо. Но… Хорошо. Ему помогли. Но кто? Кроме него Хисока больше никому не нужен.
— Кто это мог быть?..
— Не важно, надо найти эту псину и вернуть обратно.
— Может, это та девочка?.. Принц Какина?
Ах да. Фугецу.
— Она вроде не в городе…
— Не важно. Она могла…
— Это не Фугецу, — внезапно брякает Гон. Когда на него мгновенно переводят взгляды, он с трудом выдавливает из себя улыбку. — Она была здесь по поручению Халкенбурга из-за Морены Прудо. Дело закончено, вот она и уехала. Ты переоцениваешь ее способность командовать издалека, она сейчас усердно зубрит теорию нэн в Глэм Газ Ленде.
— Но она все равно весомый подозреваемый, — качает головой Куроро.
— У нее не так много денег. Мне пришлось участвовать в боях, потому что мы банально проели наш бюджет.
— Почему ты ее защищаешь?
Гон пораженно моргает.
— Она моя подруга?
— Ну конечно, — фыркает тот и снисходительно улыбается. Трет висок. — Она могла использовать мафию, но я не помню среди них тех, кто владел бы подходящим хацу… Мачи, уточни у Кен’И. Или тебя, — сужает глаза. — Но ты был с нами. Железное алиби.
В ответ Гон весьма многозначительно закатывает глаза и раздраженно отмахивается.
— Я иду к Нобу и Финксу. Они хотя бы не вешают на меня беспочвенных обвинений!
— Вали, вали, — откликается Фейтан и тяжело откидывается назад. — Не хватало им проблем на голову, еще одного дебила взяли… Данчо, нам нужны собеседования…
Его голос тонет, когда Гон направляется вниз.
На месте побега, словно заправские детективы из бодрого дека-шоу, снуют Нобунага, Финкс и Каллуто. Лишь кивают ему. На полу — кровь, сложно сказать чья, крепежи на стуле выворочены наизнанку, словно ломали их силовым хацу. Интересно. Выходит, это сделал сам Хисока — просто кто-то дал ему возможность воспользоваться собственными силами.
Но бывалый взгляд охотника вынуждает Гона сузить глаза и наклониться, присмотревшись.
Подняв предмет его интереса в руки, он озадаченно рассматривает его. Небольшой, едва заметный, клочок бумаги. Ровный, словно обрезанный ножницами. Но что бумаге тут делать? Фейтан уж точно не испытывает страсти к оригами или аппликации.
В него мгновенно впивается чужой взгляд.
Когда Гон поднимает глаза, то встречается взглядом с Каллуто, что смотрит на него в тихом ужасе.
Chapter 26: ЦУГЦВАНГ: ищейки по следу
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Гон, может, не гений мысли, но сложить два и два в состоянии.
Каллуто как-то содействует Хисоке… ух ты. Скорее всего распиливает своим бумажным хацу путы ранее (но не до конца, иначе заметит Фейтан), пока они еще торчат в городе, тем самым открывая тому дорогу… Но есть кто-то еще. Выглядит совершенно невероятно. Зачем Каллуто — из всех людей — помогать Хисоке?! Их вообще ничего не связывает. Совершенно. Слишком далекие крайности, больная верность Золдикам и «Паукам» и свободолюбие Хисоки. Но факт остается фактом: зачем-то Каллуто помогает, Хисока сбегает… Весь Редан в панике, но, хотя бы, становится ясно, почему сюда не лезет Киллуа. Гон начинает подозревать, что об их маленьком плане догадываются и дают понять одному горячо любимому старшему братцу о надвигающемся, чтобы тот почем зря не лез.
Но… зачем? Каллуто не выглядит тем, кто может просто так, ради каких-то собственных мутных целей, взять и вонзить нож в спину «Паукам». Он же приятель Финкса, нет? Или Мачи права, и у всех четвертых в «Пауках» шарики за ролики укатываются в ту степь, где хорошее и плохое смешивается в одно грязное полотно?
Думать можно до бесконечности, поэтому Гон делает самое мудрое, что может в этой ситуации, и идет добывать информацию прямолинейно и быстро, прямо как и умеет.
В общем-то, все просто: он оттаскивает Каллуто в переулок, где прижимает того к стенке и выразительно смотрит в глаза. Задает пару конкретных вопросов. Каллуто, будь он неладен, младше Гона, но уже начинает догонять его по росту, что вызывает у того неприятный зубной скрежет, но сейчас не о проблемах дурацкого генома: есть кое-что более любопытное и стоящее остро.
— Нас… наняли. С братом Иллуми.
Ну да. Логично. Иллуми и Хисока постоянно таскаются вместе. Выходит, брат Киллуа сам заводит друзей, пока запрещает делать это Киллуа?! Вот это наглость! А еще сколько возмущался, друзья не нужны, вот вам и двуличие Золдиков! Они все такие, абсолютно…
— Хисока нам… заплатил.
Дружбой тут и не пахнет, забудьте. Только бизнес.
Что, на самом деле, похоже на Иллуми намного больше.
Решив не выпытывать подробности обмена валютой в столь щекотливой ситуации (зная Хисоку, тот, скорее всего, наделал заначек по миру на такой случай), Гон подает знак рукой, мол, продолжай. Каллуто выглядит нервно, он то и дело косится в сторону укрытия «Пауков», явно опасаясь раскрытия, и хмурится лишь сильнее, когда слышит:
— Я все равно намеревался провернуть то же самое.
— Брат Иллуми так и предполагал.
Что-то он больно подозрительно хорошо знает Гона!
— И где сейчас Хисока?
На Гона поднимается затравленный взгляд.
— Не знаю. Такой ответ тебя устроит? — голос Каллуто походит на шелест листьев. — Я не обладаю этой информацией, потому что был с тобой на задании. Его забрал Иллуми. Плюс из-за появления той женщины из мафии Какина со считывающим хацу, Линч, есть опасность, что информацию могут раскрыть… Чем меньше я знаю, тем лучше.
В общем-то, примерно то же самое, чего опасается и сам Гон.
Некоторое время он раздумывает, впасть ли ему в шок или оставить все на потом. Забавно. Из-за Хисоки происходит очередное предательство в рядах «Пауков», пусть и временных членов: Каллуто и Иллуми за деньги запросто играют в крыс, предают… Все четвертые, видимо, явно не в порядке. Совершенно неудивительно, что Гон сначала называет этот номер. Блин! Он ведь, выходит, тоже попадает под критерий гнусного предателя! Получается, Хисока одним своим существованием вынуждает провернуть остальных аж тройное предательство?!
Мысли никак не складываются в единую картину, поэтому Гон прекращает мучить Каллуто и звонит Киллуа.
— Ага, я в курсе, — совершенно не удивляется тот. — Да, мне дали знак… Слушай, ты знаешь, как я не люблю, когда Иллуми и Аллука встречаются в радиусе хотя бы пары километров. Если бы ты не был моим другом, я бы откусил тебе уши лишь за то, что ты… э-э-э, как это говорят, заставляешь это случиться. И из-за кого, из-за Хисоки!..
Потом он возмущается еще полчаса, за которые Гон успевает пробежаться по городу, купить печенье-рыбок с джемом и вернуться обратно. Все это, разумеется, грандиозная подготовка к не менее грандиозному плану Обмани Редан И Найди Хисоку, в котором Гон, к своему неудовольствию, будет исполнять главную роль. Иллуми, если знал, мог и оставить весточку! Ну конечно, что он ожидал от брата Киллуа, тот же ублюдок таких масштабов, каких поискать.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Внутри убежища атмосфера ничуть не меняется; Фейтан валяется на кушетке и лишь фыркает, когда «рыбка» прилетает ему прямо в лицо. Мачи улыбается, Куроро слишком погружен в мысли, так, что даже не замечает печенье, всунутое ему прямо в рот… Обстановка настолько мирная, что Гона вновь охватывает неприятное зудящее чувство вины за будущее предательство.
Он подсаживается к данчо и смотрит на того. Достаточно долго, чтобы Куроро наконец начал жевать печенье. Их взгляды пересекаются.
— Я могу поискать его. Ну, знаешь, я же охотник.
— Не помню такой специализации, как охотник на Хисоку, — улыбается тот, и Гон не может даже сдержать позыва закатить глаза.
— Иди-ка ты в задницу. Ты понял, о чем я!
— Ты тоже точишь на него зуб, — устало рассуждает тот. — Нужны гарантии, что ты его не убьешь.
— Я просто хочу его отмутузить, а не убить. Эй! — Гон цокает. Разводит руки в стороны и обменивается быстрыми взглядами с Мачи, которая явно готова поддержать столь самоотверженную и очевидно фальшивую цель. — У меня полно полезных связей. И я вроде как не так полезен без хацу, вы сами это сказали. Не буду мешаться под ногами, но сделаю что-то полезное. Ну, давай! Я не каждый день предлагаю что-то настолько… настолько. Ты понял.
— Словно подлизываешься.
Это, очевидно, шутка, но Гон все равно немного сглатывает.
— Говоришь тупость.
— В последнее время только на нее и тянет… — рассеянно бормочет Куроро и смачно откусывает «рыбке» голову. — Жду регулярных отчетов.
— Могу присылать фотки из сельских туалетов.
— Только если там красивая мозаика.
Обмен любезностями проходит спокойно.
Ему дают добро; Гон чует, что Куроро его подозревает, но это логично, исходя из всего… что вообще происходит. Его связь с Хисокой призрачна, но ее нить ощутима. Для человека с такой хорошей логикой Куроро быстро догадается, что к чему. Но пока что у него нет повода. Плюс, у Гона есть алиби, а основные подозрения падут на Фугецу, которая… ну, принц обнищавшей страны. Она не зря говорила, ее бюджет не потянет Золдика, тем более двух. А профессионал уровня Иллуми стоит заоблачных денег.
Труппа не особо к нему привязана, поэтому отпускает быстро. Кроме Нобунаги. Тот дожидается Гона у выхода и идет следом, очевидно — поболтать. Но почти всю дорогу до офиса Бизеффа они молчат, пока тот вдруг не срывается:
— Ты скоро вернешься?
— Как найду…
— Хисока нас сам найдет, — обрывает его Нобу. — Не вижу смысла терять время.
Гон странно на него смотрит.
— Если он вернется, то вам не поздоровится. Он же тронутый.
— Ну, зато мы точно уверены хотя бы в этом, — Нобунага пожимает плечами так, словно это скромная мирная истина, а не буквальная ловля на живца. — Да ладно, оставайся. Не такая уж ты и обуза. Ты хотя бы не ворчишь над ухом, как многоуважаемый Фейтан.
— Если бы он это слышал, то открутил бы тебе уши.
— Я знаю, — ухмыляется.
Некоторое время они смотрят друг на друга, и Гон пожимает плечами.
— Ну, я хочу восстановить ауру. Нормально. Так что убью двух зайцев одновременно.
— Смотри, чтобы твоя «восьмерка» со временем не покосилась и не превратилась в знак бесконечности.
Ого-ого! Вот это тут шутки! Больно умные.
— Думаю, я на самом деле немного понимаю Хисоку, — вдруг тянет Нобунага и задумчиво причмокивает. Вытаскивает пачку сигарет, предлагает Гону, но тот трясет головой. — Ну как хочешь. Но Хисока… Сейчас он просто хочет выжить. Он в принципе не тупой, мы с ним работали пару раз тет-а-тет, если перестает ебланить, то золото, а не напарник, только вот ебланит он двадцать четыре на семь. А жаль. Он ведь может быть адекватным, даже Мачи подтвердит, просто его то и дело клинит. Ты вот что про это думаешь?
— Я думаю, что ты дурила.
Когда на него бросают очень уж осуждающий взгляд, Гон посмеивается.
— Я серьезно. Ты же с ним знаком, да? Говоришь, морду он тебе начистил на экзамене?
— Мы что-то вроде соперников. Не знаю… — Гон вдруг замолкает. — Я не так уж хорошо его знаю. И испытываю к нему не столь уж огромную ненависть, как вы. Просто хочу реванша. Думаю, в этом мы с ним похожи. Как только я его одолею, он станет для меня не более, чем пройденным этапом.
Последнее — ложь, но Нобунаге знать совсем не обязательно.
Хисока — и правда очень странный. Не человек, а сплошь противоречие. Может, Гон и не сумеет его понять и вовсе, а может — уже прекрасно читает. Все это слишком сложно, он поймет лишь в ту секунду, когда встретится с ним вновь. Увидит, посмотрит в глаза и ухмыльнется. Хорошо будет вытащить его из того круговорота мести, в который Хисока сам себя загнал, но это будет нелегко. Возможно, ему потребуется убить всех «Пауков»…
Но он не хочет. Все они просто люди со своими маленькими эгоистичными желаниями. Глупо будет лишать кого-то жизни из-за такого.
Поэтому Гон ничего не отвечает. Лишь мысль проносится в голове: пора уезжать. К Фугецу.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Амдастер — территориально часть Глэм Газ Ленда, и, насколько Гон знает, отсюда Фугецу движется внутрь указанной территории. Местечко не самое приятное, но даром, что зона развлечений — цены тут кусаются только в дорогущих отелях. Найти ее довольно просто: он рыщет по портам на берегу и в скором времени натыкается уже на знакомый корабль — следовательно, она где-то рядом, с двумя ее назойливыми телохранителями. Ну, пусть. Пусть. Они, конечно, совершенно бесполезны против носителей нэн, но если (теоретически) Сян выжила и продолжит свое сафари на какинского принца, то эти двое подойдут: хацу среди ее людей знает незначительно скромное количество человек.
Город сверкает цветными красками. Бары, кабаре, казино, девицы и юноши зазывающего вида — столько грязи и красок в одном месте Гон не видит даже в Метеоре. Неон и сверкающие вывески становятся причиной головной боли, и Гон старается поменьше смотреть на это все, погружаясь все дальше и дальше в нутро этого цветастого зверя. Удивительно, думает он, этот город напоминает ему Хисоку, до жути. Помпезно и кроваво.
Фугецу он находит в какой-то гостинице (номера тут недорогие, окна выходят на стадион для боев, местный вариант Небесной Арены), с ней, конечно же, Реджи и Бахем, которыми гордо помыкает Биски. В новеньком платье противного цвета фуксии. Что-то не меняется. Последняя остается при своем росте (все равно форма фальшивая) и придирчиво смотрит на Гона и Киллуа рядом, которые уже перерастают ее оба. Да. Даже Гон. Что за удивление, почему Гон вообще удивлен, что ее обгоняет?!
— Верно говорят, — надсадно вздыхает она, — рост длинный, ум короткий.
Ой, какая замечательная фраза, надо ее запомнить!
Прибытие лишних трех ртов не омрачает ее настроение ничуть, хотя услугу в дальнейшем она с них двоих с Киллуа сдерет — и Биски бодрячком берется тренировать уже троих: помогать ему самому восстанавливать форму, и учить заново Аллуку и Фугецу. Хозяйка гостиницы, молодая женщина с вечно озадаченным видом, не особо протестует против очаровательного подросткового насилия во дворе; видимо, атмосфера тут такая. Тянущая на мордобой.
Проходит по меньшей мере неделя: за нее из Гона почти делают бифштекс, а сам он звонит всем, кого может вспомнить: вновь Зепайлу, парням из какинской мафии (Линч посмеивается, говоря, что это уже второй раз, когда она ищет Хисоку), кое-кому в ассоциации. Деньги у него водятся, теперь они люди взрослые, деловые — но Палм, Икалго и Мелеорон соглашаются поработать и за полцены.
Отказывается лишь Кайто.
— Я сейчас готовлюсь к экспедиции на Темный Континент, — поясняет он. — Будем собирать данные о новых видах. Мисс Чидль нужна помощь.
— Бли-и-ин! Я тоже хочу!
— Разве ты не восстанавливаешься? — на том конце провода смех. — Кто же так просто бросается в такие странствия!
Гон может лишь раздосадовано причмокнуть.
— Уел.
— Мы не уедем далеко от Гойсана… Это временная база Ассоциации на Темном Континенте. Если восстановишь силы, приезжай, скорее всего я буду где-то в городе.
— Да я вряд ли скоро буду.
— Это из-за этого человека, Хисоки?
Они немного молчат.
— Кто он тебе, Гон?
— Мой… друг?
— Ты не уверен.
— Я не знаю, — Гон осознает, что невольно медлит. — Мы в хороших отношениях. Я бы сказал, по-настоящему дружеских с учетом наших общих тараканов в голове. Но у Хисоки их явно больше. Ну, тараканов то есть. Сейчас я пытаюсь разрешить устроенную им ситуацию мирно, но это все равно что успокаивать смерч голыми руками. Ты понимаешь.
— Интересные у тебя друзья… — затем, Кайто начинает улыбаться, что просачивается в голос. — Удачи, Гон. Ты наверняка его найдешь. Ты терпеливый. Дождался же меня, в свое время. И научился на своих ошибках, да?
А вот последнее звучит немного угрожающе.
Гон раздумывает над этим диалогом и позже, когда Биски вытворяет сущий ужас с Аллукой (та, впрочем, только смеется, когда уклоняется от точечного удара в печенку). Они сидят рядом с Фугецу на траве, словно скамейка запасных, оба успевают получить по шее. Если ему это привычно и скорее навевает ностальгию, то для Фугецу подобное насилие скорее в новинку (все же, Киллуа до этого действует немного нежнее). Но она не жалуется и лишь сипло потягивает из трубочки банановый сок.
— Значит, ты пока ищешь, — замечает она.
Разговор, как обычно, скатывается к Хисоке.
— Все связи поднял. Не стал правда связываться с Морау, он больно крутой, но Наккл и Шут согласились помочь по своим контактам в этой районе, — Гон со скучающим видом отдирает заусенец, не обращая внимания на косые взгляды сбоку на это чудовищное действие. — Не думаю, что Хисока далеко сбежал. Даже если ему помог Иллуми. Он где-то в этом городе, сто процентов. Либо сильно поблизости.
— Но к кому он мог сбежать…
Фугецу ожесточенно закусывает трубочку.
— Думаешь, у него есть тут знакомые?
Смотря на этот город и его атмосферу… Гон не уверен, что способен ответить категоричное «нет».
— Ну, если и есть, то он сто процентов у них. Иллуми не станет с ним нянчиться.
— Ты, смотрю, знаешь всех Золдиков.
Его смеряют таким взглядом, что Гон невольно давится. Ну, в целом… Да? Даже Миллуки, заочно.
— То есть, из знакомых Хисоки, кто его более-менее терпят, остаются либо Редан, либо Иллуми. Но первые… э-э-э, это скорее не очень актуальная информация, а брат Киллуа — та еще задница. На Небесной Арене, может быть, но, думаю, туда отправится кто-то из «Пауков». В его нынешнем состоянии даже Иллуми не оттащит его слишком далеко. Так что я подозреваю, что он где-то тут.
В ответ Фугецу удовлетворенно мугыкает и кивает.
Они продолжают наблюдать за тем, как Биски гоняет Аллуку по двору.
Как же тяжко с Хисокой. Не человек, а сплошь проблема. Для остальных, для себя... Что за магнит для неприятностей. В итоге, они вновь возвращаются к тому же статусу-кво: Хисока где-то рядом, но непонятно где. И вновь поиски. Но сейчас у них есть большой запас времени: то, что именно Гон вызывается искать его, дает им большую фору, прежде чем в дело вступит Редан. Плюс, сейчас его не пытают до смерти. Скорее всего Хисока залег где-то на дно и зализывает раны.
В целом более спокойная обстановка. И без безумных культов и бомб, хвала богам.
Пока Гон размышляет, над ним вырастает тень. Биски.
— Бездельничаешь, лодырь?
— Я думаю! — тут же сопит он.
Спорное заявление, да?
Биски говорит, что Фугецу знает нэн уже на том уровне, когда может пробовать водяной тест. Впереди еще уйма усердных тренировок, но нынешних умений вполне достаточно для того, чтобы более-менее начать продумывать будущее хацу.
Пока та корчится над стаканом с водой и листочком, явно веселя Киллуа и Аллуку, Биски возвращается к Гону и сурово смотрит на него тем самым учительским взглядом, с которым она зачитывала ему лекцию перед началом муравьиной охоты. Но беззлобно, скорее чтобы пожурить. Когда она упирает руки в бока и многозначительно вздыхает, Гон вскидывает руки и обозначает — сдается. Никакой демагогии, путь устраивает публичную порку.
— Фуу-тян сказала, что ты теперь специалист.
Болтун — находка для шпиона.
— Я пробовал тест… Так сказал один из Редана. Он типа тоже из этих, так что, думаю, шарит.
Затем он кратко обрисовывает то, что рассказывала ему Хина.
Биски не выглядит удивленной или озадаченной. Просто кивает.
— Ну да. Примерно так и происходит.
— Ага, вы сговорились! Я так и знал.
— Тут нет никакого сговора, — она пожимает плечами так, словно вещи очевидней не найти. — Нэн зависит от твоего ментального состояния. Ты испытываешь вину за то, что сотворил. Это нормально. Но так как Морена Прудо дала тебе возможность вновь, пусть и временно, контролировать твою ауру, ты не вернулся к начальному состоянию, как после боя с Питоу, а перешел на этап, где аура просто не дает тебе взять себя под контроль осознанно. То есть, если ты подсознательно захочешь использовать гье, то у тебя выйдет.
— А это лечится?
— Твоя дурь? Сомневаюсь, — Гон начинает сопеть, и это явно веселит Биски. — Вернуть контроль получится, если ты сломаешь моральный барьер. Но это уже только на тебе, я разве что могу подсказать что-то по самой ауре. Тараканов в голове не дрессирую, уж прости. И из-за смены типа я рекомендую тебе подумать над новым хацу, — задумчиво трет подбородок. — Твои старые неплохи, но сейчас у тебя есть возможность создать что-то специфичное без множества условий.
— Я эти-то с трудом придумал, а ты говоришь новые!
Тип нэн не мог не меняться, что ли?
Или, как там говорит Хина? Что-то про внутренние изменения. Слом морального компаса, вот это все. Гон нынешний слишком сильно отличается от Гона прошлого. Как Хисока говорит? Что усилители все слишком наивны… Наверное, он уже не слишком подходит под указанные условия. Вот и смена типа.
Позади раздается крик:
— Ничего не меняется!
Про воду, вестимо.
Гон и Биски обмениваются многозначительными взглядами.
С виду и правда все статично. Некоторое время Биски осматривает стакан, придирчиво, хотя они оба хорошо знают ответ: если ничего не меняется, то надо попробовать. Она не останавливает Гона от того, чтобы в наглую опустить палец в воду и попробовать; почти сразу тот давится и начинает сильно кашлять.
— Фу-у-у! На вкус как тот спрей от тараканов!
— Ты пробовал спрей от тараканов? — моментально щурится Киллуа, звучит жутко подозрительно.
— Я не-
— Ну и дурила.
— Я не дурила! И я не пробовал дихлофос на вкус! Просто после него в горле тоже першит!
— Но ты говоришь «на вкус», следовательно…
Они спорят еще, пока Биски не кивает:
— Поздравляю. Это трансмутация.
Фугецу ловким движением поднимает бокал с водой и внимательно рассматривает; придирчиво, наклоняет и немного пробует, после чего тут же давится. Пока Биски хлопает ее по спине, помогая прокашляться, она сипло вздыхает и хрипит:
— Странно. Я думала, будет усиление. Если все эти разговоры про характер правдивы.
Видимо, Хисока успевает рассказать об этом и ей. Обо всем успевает, только о себе молчит, так, что у Фугецу создаются заведомо ложные представления. Хочется закатить глаза… но, в самом деле, кто Гон такой, чтобы его осуждать? Чем старше он становится, тем больше понимает эти глупые ужимки и недоговорки, Хисока просто строит из себя загадочного, на деле же являясь простым придурком. Ну, как и он сам.
— Интересно, что я должна придумать для хацу…
Гон слышит сдавленный смешок Киллуа, когда невольно озвучивает:
— Умоляю, только не что-то связанное с резиной.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Улицы ближе к ночи наполняются народом, словно потоком воды. Гон бредет куда глаза глядят, без цели: сегодня с утра Биски выбивает из него все дерьмо, а затем предлагает идею, которая нравится, разумеется, всем, кроме самого Гона. Это в ее природе — природе человека с трансмутацией, хитрого и дальновидного — поэтому Гон не особо удивляется. Поразительно. Биски, Киллуа, Фугецу и даже Хисока — все относятся к этому типу. Удивительно, что он получает специализацию, это хоть и нормально в его обстоятельствах, но он ничуть не удивился бы, присоединись к этой братии!
Огни вокруг загораются ярким неоном. Красивые девушки зазывают к себе, демонстрируя немного больше дозволенного, кто-то кричит, дерется. Глэм Газ Ленд — земля страсти, похоти и азарта, и здесь Гон чувствует себя не в своей тарелке. Как с Хисокой, когда тот слишком поглощен своим образом. Теперь-то он знает, что все это фальшивка…
Сегодня с утра Биски критично смотрит его бои в Метеоре и неожиданно кивает с тем самым серьезным видом, с которым обычно предлагают какие-то не шибко разумные и довольно опасные затеи:
— Хорошая тренировка. Продолжишь в этом духе, — потирает пальцы, как делал это Леорио, когда говорил о хорошем заработке. — Заодно наживемся! Ты собираешься оставить старое амплуа? Можем достать один стул…
Короче, его отправляют на местную арену. Опять! Поразительная наглость. После драки, где он чуть не убивает незнакомого парня, Гону не очень хочется окунаться в это вновь, но его просто ставят перед фактом. Тогда это была необходимость, теперь же скорее каприз, чтобы он не шлялся по округе без дела, пока Биски занята науськиванием Фугецу и Аллуки. Он хочет возмутиться, хотя бы для приличия, но не успевает и пикнуть, потому что вмиг получает по шее от Киллуа:
— Хорош ныть! Хоть чем-то полезным займешься!
— А сам-то?!
Киллуа так плотоядно ухмыляется, что Гону вдруг становится боязно. На самом деле. Чем именно этот засранец сейчас занимается?!
Поэтому… Гон идет вперед. Просто. Владелица гостиницы, в которой они останавливаются, девушка со звонким именем Абаки, просит его помочь с ведрами, что он и делает, но потом наступает момент окончательного безделья: идти на арену и записываться добровольцев в мальчики для битья (люди тут явно знают нэн, в отличие от Метеора) ему как-то не особо улыбается, но вернуться домой с пустыми руками он не может. Некоторое время, около часа, он бродит туда-сюда, рассматривая достопримечательности (в основном это по-цыгански роскошные отели и казино)…
Даже думает о том, какое хацу придумать. Фантазия как назло не работает.
Пока…
Не останавливается.
Потому что его накрывает волной страха.
Это липкое пугающее ощущение заставляет его содрогнуться всем телом. Гон знает это чувство — знаком слишком хорошо, потому что в свое время именно на нем Винг объясняет им с Киллуа опасность влияния нэн на беззащитного человека. Как голышом в мороз, так и сказал. Но Гон помнит разную жажду крови. Пугающую до ужаса и принадлежащую Неферпитоу, нечеловеческую, дикую. Равнодушно-пронзительную — Куроро. Ярость, плещущуюся в крови Фейтана. Что-то вроде скуки с легким привкусом пороха у Гентру. И чистое доминирование, какое он помнит у Короля, у Джайро — и у себя в ту секунду, когда разбивает чужую голову об дерево.
И эту помнит тоже.
Опутывающую с головы до ног, сладкую и пьянящую. Ее он ощущал на Арене, когда возвращал значок. Ее же помнил с той самой поры, когда во время экзамена его цель бросилась вперед. Когда волосы на затылке встают дыбом, а дыхание невольно учащается. Словно добыча перед хищником.
Хисока.
Словно вспышка; затем ощущение пропадает.
У Гона перехватывает дыхание. Он быстро оглядывается по сторонам.
Его взгляд цепляется за бурые пятна внизу, уже потемневшие, но легко понять, что это. Тенью Гон следует вперед, по ней, чувствуя, как учащенно бьется сердце. Воля случая? Или знак Хисоки ему? С другой стороны, они постоянно сталкиваются; не будет странным, если судьба сведет их вновь, совершенно случайно. В какой-то степени они постоянно играют в чехарду, пусть и невольно, обгоняя друг друга и следуя за тенями.
Следы побуревшей крови выводят его на крохотное заведение, запрятанное в глубине переулков и обшарпанной изнанки Глэм Газ Ленда. Аптека, нэн-целитель — так гласит вывеска. Гон уверен, что получает джек-пот.
Он толкает дверь внутрь и проваливается в полумрак, игнорируя вывеску о закрытии. Звонят фурин. Нехорошо так вторгаться, но Гон словно опьяненный. Ноги сами несут его вперед, в гостевую комнату, где кто-то есть. Совсем незаметное ощущение, но сейчас его чувства обострены до предела.
Первое, на что натыкается его взгляд — фигура в центре.
— Ои.
Иллуми Золдик.
Тот смотрит на него безразлично, но так, словно ждет. Вероятно, чувствует его еще на подходе, но рассуждает, что Гон — человек, которого допустимо пропустить сюда. Он ведь точно знает о том, что у Хисоки с Гоном… весьма своеобразные отношения. Проходит несколько лет, но он статичен в своем облике: все та же выточенная из фарфора кукла с шелковыми волосами.
— Ты с Киллуа? Передай ему привет.
Гон только хлопает ртом, немо, как рыба.
Но отнюдь не из-за Иллуми. Потому что позади него, на диване, видит фигуру. Белоснежная простыня в едких бурых пятнах скрывает ее почти целиком, но он замечает свисающую вниз руку — тонкую, иссохшую, с выдранными ногтями. Часть лица, отвернутого; слышит дыхание. Слишком сиплое и громкое для человека, обыкновенно способного подчинить тишину.
— Хисока, — только и выдыхает.
Chapter 27: ЦУГЦВАНГ: цветной человек
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Хисока. Настоящий. Прямо тут!
Гон подлетает к нему так быстро, что, видимо, искренне озадачивает Иллуми. Но плевать, честно. Даже чувствуя на себе внимательный взгляд, Гон кружит вокруг чужой постели и внимательно вглядывается в чужие черты: лицо (то, что от него остается), смотрит на застарелые раны, морщит нос от явного запаха гноя. Сейчас бы расспросить его, узнать, какого черта все это было — особенно финальный побег от «Пауков», когда Гон уже науськивает Киллуа это сделать, но все, что он сейчас может получить — разве что крепкий пинок от Иллуми, потому что Хисока в глубоком ауте, и, кажется, наслаждается обмороком изо всех сил. Тот факт, что столь громкое вторжение не заставляет его проснуться, говорит не то, что о многом — просто орет.
В итоге Гон присаживается рядом и внимательным взглядом буравит… кого, приятеля? У них с Хисокой настолько запутанные и сложные отношения, что он искренне не знает, как это обозвать. Дикость. Самая настоящая. Он осторожно тянет руку вперед, проводит пальцами по ранам, огибая свежие, вертит подбородок. Да уж, так просто это не вылечить. Хисока вряд ли из тех людей, которые страдают психологическими проблемами или будут — потому что он и так поехавший, смеяться здесь — но Гону кажется, что даже на нем подобный бешеный год оставит самое что ни на есть неизгладимое впечатление.
Он ожидает, что Иллуми отгонит его или скажет что-то вроде «не лапай», но тот смотрит на происходящее со свойственным ему спокойствием и отсутствием интереса. Скорее всего, он прекрасно осведомлен об их отношениях, а потому, даже если он и знает про вступление в «Пауков» (от кого, Каллуто, разумеется), то вполне себе предполагает, что все это фарс. Лишь деловито отряхивает руки и выдыхает, затем замечает с тем же странным легким равнодушным энтузиазмом замечает:
— Вообще-то, у меня назначено рандеву с одной женщиной, но раз ты тут, то так даже лучше.
— Это еще почему? — таращит глаза тот, но Иллуми уже направляется к выходу.
И что еще за женщина?!
У того, впрочем, замирает и оборачивается. Несколько секунд они буравят друг друга взглядом, игра в гляделки, в которой Гону ни за что не победить. Иллуми, вероятно, размышляет, стоит ли знать Гону больше?.. Видимо, он все же склоняется в сторону доверия — во всяком случае Гон в его глазах явно из союзников Хисоки, и, может быть, вся эта чушь с аурой и кровью было намеком ему — а потому поясняет:
— Ты его доверенное лицо. Одно из. Он заплатил мне за то, чтобы доставить его сюда… и связаться с той женщиной, — взгляд Иллуми на мгновение скользит по Хисоке, но затем вновь упирается в Гона. — Но не более. Сейчас он несколько ограничен в финансах.
Да, значит, мысль про тайники оказывается верной.
— Ты прибыл раньше, но та женщина уже в пути. Ты тоже ознакомлен с ситуацией, твое присутствие тут может выгодно сыграть Хисоке на руку, а меня лишит бюрократической возни с объяснениями. Мы все в выигрышной позиции. Так что нет смысла задерживаться.
Последняя его фраза звучит равнодушно, но взгляд все же опускается на Хисоку. Интересно, они друзья? Или есть между ними хотя бы какое-то подобие товарищества? Тот факт, что Иллуми все же берется за эту работу — переходит дорогу Редану, хотя Киллуа божился отцовским наказом так не делать, многое говорит. Но Иллуми — чудила, вряд ли он делает это осознано, скорее считает выгодной инвестицией или работой по знакомству, не более.
Когда тот делает шаг за порог, Гон вдруг бросает:
— Вы связались через Каллуто?
Замирает. Медленно оборачивается. Гон не вздрагивает, когда в него впивается ледяной взгляд, Иллуми не выглядит так, словно угрожает, скорее проверка — но он явно недоволен тем, что Гону это известно. Несколько секунд он молчит, и, кажется, они тянутся бесконечно долго. Главное не отвести взгляд. Упертость все же дает свой результат: давление уходит, и Иллуми бросает все тем же тоном:
— Да уж. Хорошо, что это узнал именно ты. Младшему надо больше тренироваться.
То-то Каллуто испугался, когда Гон нашел бумажку. Многое встает на свои места.
Больше Иллуми не произносит и покидает комнату. Гон внимательно смотрит ему вслед.
Он почти упускает из внимания приход владельца лавки, низенького старичка, неохотно объясняет всю рокировку, но тот принимает все достаточно быстро, чтобы не вывести Гона из себя и не вынудить бежать за Иллуми (искать того даже с нэн проблематично, а без…). Он мрачно наблюдает за тем, как тот колдует над чужими ранами, сам же в это время рассматривая их, все, гораздо пристальней, чем в подвале.
Думается, не все тут дело рук Фейтана — последствие, но не более. Выпавшие волосы — просто результат отсутствия нормального питания, как и часть зубов. Работа Фейтана филигранна, какую ненависть не испытывай к нему Гон: выполнена так идеально, что ни одна рана не воспалилась, рубцы тонкие и едва заметные. Кроме самых крупных на животе и конечностях, словно там есть внутри, что-то, бугристое… Это замечает не только Гон, владелец лавки тоже, охает что-то, качает головой… Это явно не в его силах, потребуется помощь врача с большим арсеналом. Кто-то в Какине, размышляет Гон. У Фугецу найдутся ресурсы. Она из тех людей, что запросто сократит собственное пособие до нуля, лишь бы спасти своего ненаглядного Белеранте.
Он извиняется и выходит, слоняется по округе пару часов и пропускает даже телефонные звонки от Биски и Киллуа; только потом догадывается по-быстрому перезвонить последнему и пояснить случившееся. Его пересказ тот слушает настороженно, напряженно. Часть с Иллуми, разумеется, не нравится ему больше всего.
— Он просил передать тебе привет.
— Пусть нахер сходит, — огрызается Киллуа, по звуку слышно, что скалится. — Батя нас убьет. Это точно. Только Миллуки не тронет, вот потеха.
Затем немного молчит, размышляя.
— Ну и? Как твой Хисока?
— Он не мой, — цокает языком Гон, и слышит в ответ такой насмешливый фырк, что мгновенно суровеет. — Не надо мне тут ля-ля!
— Гон, если Иллуми сразу все понял и свалил на тебя всю ответственность, то ваши тупые взаимоотношения очевидны просто… я даже не могу сравнение подобрать, просто вот настолько. Я бы наорал на тебя опять, но у тебя там опилки вместо мозгов, бесполезное занятие. Ну так? Что с Хисокой? Биски вон уже облизывается в предвкушении, мне ее расстроить?
— Крепись духом, Киллуа, в этом доме ты останешься самым близким к ее идеалу мужчиной…
Киллуа стонет. Следом Гон выдерживает солидную паузу на разного рода ругательства с той стороны провода и все потихоньку рассказывает: свои наблюдения, какие-то слова Нобунаги, составляет общую картину и с невеселой улыбкой бросает о схожести этого зрелища с тем, что они видели ранее, с Кайто. И у Гона вновь нет нэн.
Только вот Хисока еще жив, его еще можно спасти. Но стоит ли? Он не признается в этом вопросе даже себе. Это не потеря рук, которые может пришить Мачи. Все гораздо страшнее. Вероятно, в мире есть лекарь, способный все полностью исправить (Аллука), но… Он знает, что никто не возьмется. Хисока создал себе репутацию, и теперь та работает против него. Он навсегда останется калекой, неспособным жить без чужой помощи. Это убьет его быстрее, чем пытки Куроро. Там, хотя бы, он чувствовал себя в какой-то степени нужным, не нуждался ни в ком. А сейчас?..
С этими мыслями он возвращается обратно, проходит вперед, в гостевые комнаты, кивая попутно лекарю. И замирает на пороге комнаты, чувствуя в воздухе запах антисептика и чужой крови. Старается не вздрогнуть, когда на него обращается чужой взгляд, мутный, а воздухе повисает неясное хрипение — попытка что-то сказать.
Да. Язык — тоже отрезали.
— Ты выглядишь как мумия, — криво улыбается Гон и подсаживается на соседнюю табуретку.
Странно чувствовать себя сильнее, чем Хисока. Динамика их сил не менялась так долго, но сейчас… Это что-то совершенно неправильное. Он видит, как тянется к нему чужая рука, тонкая, словно там лишь кость под кожей, и спешно перехватывает ее перед падением обратно на простыню. Даже страшно думать, сколько стараний потребуется чтобы вернуться хотя бы к минимальной былой форме. Невероятно.
Пальцы — холодные, и Гон неуверенно поглаживает их своими, пытаясь согреть. Поднимает взгляд и смотрит в чужие глаза… глаз. Один. Точно.
— Стоило оно того? Тот бой?
Стоила ли того месть Неферпитоу…
Плевать на ответ. Гон знает, что Хисока заплатил слишком много, он сам виноват, все это — лишь последствия его неблагоразумия. Это так. Нет смысла злиться на Редан. Фугецу ведь уговаривала его, предлагала отправиться с ней. Не каждый день с тобой хотят работать особы королевских кровей! Жизнь во дворце была бы райским наслаждением, тем более, там могли вылечить его старые раны и вернуть настоящее лицо. Но… это ведь золотая клетка. Для него. Это ведь…
Хисока отказался, потому что свободу он ценит сильнее всего.
Куроро лишил его этого; запер в подвале на год, а следом лишил возможности двигаться дальше в одиночку. Зависимость от кого-то — как яд для Хисоки. Искусная страшная месть.
В коридоре доносятся шаги, и Гон резко поднимает взгляд. Щурит глаза, когда делегация из трех — единственным знакомым среди которых остается лекарь — проходит в комнату. Первая — невысокая девушка сбитого телосложения. В хорошей форме, видно по мышцам и легкому следу ауры, скорее всего даже владеет нэн. Она не слишком приметна, теряется в толпе, если уж честно, но сейчас вся во внимании Гона: с уверенным взглядом. Больше этого его привлекает лишь косичка сбоку, короткая с цветной лентой.
У Гона стойкое ощущение, что они виделись. Что где-то… Он точно помнит ее лицо.
Вторая же фигура… Персона…
Гм.
Что-то похожее Гон ощущает, когда видит Хисоку в первый раз на Небесной Арене. Трепет, ужас от ощущения, что перед ним кто-то опасный, но в то же время абсолютное недоумение: тогда Хисока озадачил его каблуком в добрые несколько сантиметров, эта же персона… Просто своим обликом. Но он определенно точно ощущает тонкое чувство дежа вю, когда видит осветленную белилами кожу, зализанные в странную прическу волосы, яркий макияж и цветастый наряд с туфлями, которые больше подойдут женщине. Это заставляет его застопориться потому, что мужчина перед ним — мужчина, высокий и хорошо сложенный. С ним о наличии ауры сомневаться нет смысла, она почти оглушает в ту самую секунду, когда Цветной Человек заходит внутрь.
— Значит, это правда, — говорит он, когда бросает быстрый взгляд на кушетку.
Чужие пальцы царапают ладонь Гона, и тот хмурится. Хисока его знает?
Затем говорит девушка, уже с лекарем:
— Я принесу деньги с утра. Или выписать чек?
— Предпочитаю работать со старыми-добрыми чемоданами, — хихикает старик.
— Не задумывайся, я сейчас принесу, — Цветной Человек отмахивается так, словно это не проблема, и Гону остается лишь гадать, сколько стоили проведенные манипуляции. Затем чужой взгляд впивается в него, и он вздрагивает, невольно вытягиваясь по струночке. Такое же ощущение, как и у Биски… Ужасно! Но Цветной Человек не угрожает, лишь цокает. — А, ты, наверное, тот наемник. Верно?
— Я не Золдик, — трясет головой Гон, не отпуская чужие пальцы. — Я, эм, друг.
— Друг?
Голос Цветного Человека звучит насмешливо, снисходительно почти, но более он не произносит ничего. Сухо кивает лекарю и девушке, затем шумно — стук каблуков отдается эхом довольно громко — покидает здание, словно цветной ураган с цветочным ароматом. Странная личность. Гон некоторое время размышляет, что может связывать его и Хисоку — в голову лезут смутные подозрения — пока вдруг не видит, как к кровати подходит та самая женщина.
На ее лице тоска и ужас, и, качая головой, она бормочет:
— Ну и до чего ты себя довел, Хисока? — затем опускает взгляд на него. — Ты же ученик Бисквит-сан, да?
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Женщину зовут Абаки. Владелица гостиницы, в которой они останавливаются — ну точно. До этого он видит ее лишь один раз, но в тот момент слишком занят размышлениями о Хисоке, поэтому как-то не запоминает. Но сейчас же — лицом к лицу.
Оказывается, она его тоже знает... Причем довольно давно. Странное совпадение, что хозяйка гостиницы, где они останавливаются, оказывается его близкой подругой юности, но вся эта история, начиная от встречи с Фугецу, и без того веет чем-то ненормальным, так что Гон воспринимает это скорее как данность. Все идет наперекосяк. Джайро, бомбы, возвращение нэн и Хисока — его жизнь превращается в маленький круговорот хаоса, и, честно сказать, он уже не находит это плохим. Скорее как наследие Джина; с тем, судя по всему, тоже по молодости постоянно происходило что-то невероятное.
Абаки — судья на той самой подпольной арене, куда так активно гонят Гона Биски и Киллуа, кажется, она же ею и владеет. Гон не слишком уверен… Он занят другими мыслями, когда Цветной Человек возвращается с увесистым чемоданом в руке и выгоняет их из комнаты, и, не зная куда себя деть, он бродит вокруг, кругами. Абаки смотрит на него снисходительно — как типичный ответственный взрослый, видящий перед собой идеальную будущую версию своего старого друга с деструктивными наклонностями. Затем предлагает поболтать на улице, на крыше.
— Никогда не видела других друзей Хисоки… Знаешь, как говорят? Скажи кто твой друг, и так далее.
Подмигивает. Манера общения у Абаки приятная, и Гон абсолютно не может соотнести тот факт, что она и Хисока когда-то давно тесно общались. Что-то за гранью нормального: у того всегда знакомые либо пришибленные, либо… Да ладно, шутка, нет у него других знакомых.
Крыши, как помнит Гон, всегда отличное место для размышлений и болтовни, а потому довольно легко соглашается. Тут воздух пахнет иначе, не как в Метеоре, и вдыхать его приятно — пусть и с легкими ароматами пыли и далеких шахт, это хотя бы не горящий мусор. Он поудобней устраивается на черепице, когда как Абаки опускается рядом и виновато улыбается. Похожа на Фугецу, вдруг понимает он. Неужели та нравилась Хисоке именно поэтому?
— Ты давно с ним знаком? — вдруг бросает она, и Гон неопределенно пожимает плечами.
— Ну, лет пять?
— Обычно столько его «друзья» не живут, — скептически замечает она, и Гон не сдерживает смешка.
Ну-ну, уела.
— Я с ним… ну, больше десяти точно, — вздыхает и откидывается назад. Взгляд у Абаки блуждает, пока она не уставляется вверх, на звездное небо, едва различимое за неоновым светом. — Мы, правда, почти не общались. Иногда случайно сталкивались, да и я пару раз ездила на Небесную Арену посмотреть, а там, ну, ты знаешь. Хотя первый месяц почти все время рядом были.
— Как лучшие подружки?
Обмениваются ехидными взглядами, и Абаки фыркает.
— Ага, лучшие в мире.
— То есть ты знаешь его с того возраста, когда он был сопляком типа меня?
— Примерно, — подмигивает ему она. — Правда он был чутка повыше…
Эй, а вот это уже низко. Что Гон и озвучивает.
— Да уж, понимаю, почему ты ему понравился. Чувство юмора у вас двоих примерно на отметке минус сто. Это его дурное влияние, да? Он весь такой загадочный, а потом как начнет.
Абаки качает головой с таким видом, словно это самое настоящее преступление. Кощунство в высшей степени. Но затем улыбка ее слегка меркнет, и она косится вниз, туда, где сейчас творит неизвестно что Цветной Человек. Закусывает губу.
— Ты хорошо его знаешь, Гон?
— Достаточно, чтобы так же плохо шутить.
Гон невинно улыбается, когда его одаривают порцией осуждающих взглядов. Но ответ засчитывают.
— Я знала его не так долго, но достаточно, чтобы… ну, прочувствовать. Глупо, да? — внезапно горько улыбается Абаки. — Он исчез одной ночью, когда и наш учитель, и я все гадала — куда? А потом поняла. Он его просто убил. Это в природе Хисоки… разрушать все дорогое себе. Ни за что не цепляться.
— Учитель?
— Да, — медлит. — Учитель. Его звали Моритонио. Мы… познакомились тут.
Затем она кратко рассказывает то, что было: про то, как труппа одного нэн-циркача находит брошенного подростка, выхаживает, а тот становится Проблемой — аналогичная история вхождению Хисоки в Редан, только без драматичной первой части. Моритонио видит в Хисоке потенциал, опасность, и, как думается Гону, в какой-то момент они просто не сходятся во взглядах и пытаются друг друга убить. Странно. Он думал, что подобная жажда адреналина у того появилась гораздо позже, но, выходит, Хисока носит эту странную маску очень давно. Настолько, что почти с ней срастается.
Он избавляется от людей, с которыми переходит черту. Но в итоге все равно остается четверо. Абаки, Мачи, Фугецу и он сам. Четыре просчета. Любимое число Хисоки, да?
— Мне казалось, он не стал бы идти к тебе за помощью, — Гон задумчиво скребет подбородок. — Это не в его… характере? Не знаю. Он же не любит болтовню о прошлом.
— Просто я единственная, кого он кое-как терпит, — Абаки накручивает косу на палец и неловко улыбается. — Что-то вроде сентиментальной дружбы, не знаю. Ему иногда свойственно человеческое. Думаю, ко мне он обратился просто потому, что я уже видела его избитым в кровь и не стану этому удивляться.
Скорее потому, что Редан о тебе не знает, а больше у Хисоки никого нет, не озвучивает Гон.
— Ну или в его учителе…
— Моритонио? Он же мертв.
Абаки резко косится вниз. Ее лицо меняется всего на секунду, но это непозволительно много — и Гон догадывается, о ком она говорит.
Краски, образ. Неприязнь Хисоки. Все это не просто так.
— У Хисоки… был еще один учитель. До Моритонио… — она поднимает на него взгляд. — Это человек, который пришел сегодня со мной. Ты видел его. Его зовут Каффка.
Chapter 28: ЦУГЦВАНГ: мантикора
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Арена Абаки — лишь одна малая часть развлекательного бизнеса в Глэм Газ Ленде.
Что-то вроде малой доли огромного синдиката, основным заработком которого является досуг, часто включающий в себя вещи не самые законные, вроде проституции и наркотиков. И боев насмерть, разумеется. Каждая доля отходит к определенной «франшизе», что в какой-то степени можно назвать либо картелем, либо каким-то далеким образом корпорации с множеством ее «дочек». Каждая франшиза принадлежит определенному человеку, ее лицу, официальному представителю, и он же отвечает за принятие важных решений в жизни города совместно с кланом Глэм.
Проще говоря — бизнес ходит под важными шишками, которые дерут с него определенную плату за крышевание. Бандиты тут кто-то вроде местных господ, но, в отличие от условного НЗЖ, где они пусть и властвовали, но скрывались в тенях, в Глэм Газ Ленде те ходят по улицам, уподобляясь полиции. С одной лишь разницей, что вид у них соответствующий. Чем-то это напоминает Гону Метеор с Реданом — те тоже являются своеобразными защитниками спокойствия города, пусть на деле за их головы дают невозможные суммы. Каждый район ходит под определенной франшизой, и представителям другой в таких местах рады не очень, однако Глэм Газ Ленд — город нескончаемого пиршества, а потому мирные намерения расцениваются как весьма значительные поблажки.
Собственно, арена Абаки принадлежит к франшизе, принадлежащей господину Каффке.
Гону не особо ясно, каким образом Хисока связан с этим… человеком, но только слепой не заметит некоторую схожесть в их образах; что-то вроде сентиментальной наследственности, проявившейся в целом ворохе безвкусных одежек. Никто не проводит логичной параллели лишь потому, что Глэм Газ Ленд является местом не самым известным, особенно главы его франшиз. Хисока же — звезда Небесной Арены, публичного места. Это как сравнивать поп-культуру, образовавшуюся от какого-то дико локального течения абстракции. То есть, кто знает, скорее всего почует, но таких людей можно пересчитать по пальцам одной руки. Гону везет, что Абаки относится к их числу и терпеливо все это объясняет.
Она познакомилась с Хисокой именно здесь, в этом городе. При воспоминаниях о тех далеких временах, о труппе, на лице Абаки мелькает легкое замешательство с нотками ностальгии, но она достаточно быстро берет себя в руки.
— Когда группа Моритонио развалилась после его смерти, Каф очень сильно мне помог. Заметил, как я выступаю на улицах, чтобы наскрести денег на билет прочь… Думаю, ему просто приглянулось то, что я знаю нэн. В любом случае, — она быстро-быстро пожимает плечами, — он предложил мне работу на себя, сначала в качестве официантки, затем уже для выступлений. И вот так я доросла до того, что возглавляю одну из его арен. Маман всегда немного сентиментален…
— «Маман»?
Они продолжают сидеть на крыше, но рядом куча пустых банок из-под приторно сладкой газировки, которую тут продают по смешным ценам в автоматах. Вероятно, химии в ней больше, чем чего-то полезного. Такое обращение вызывает у Гона замешательство. Он помнит Каффку — сложно забыть, хотя их встреча достаточно незначительна — и понимает, что тот так и дышит феминностью, но широкие плечи и низкий голос никак не дают ему даже представить, что кто-то в здравом уме назовет его… подобным образом.
Абаки лишь хитро улыбается, покачивая банкой в руке.
— О, конечно. Он как самая настоящая мамочка, бегает и обо всем беспокоится.
— Он больше похож на какую-то тетушку, которая мало беспокоится о тебе, зато побольше о бутылке с вином.
Ни в коем случае не упрек в сторону Мито-сан!
Ответ Гона вызывает у Абаки смешок. Медленно она кивает.
— Ну, не могу сказать, что ты не прав! В чем-то Каф именно та самая винная тетушка. Но ему нравится, когда его так называют. Особый пунктик, если ты понимаешь. В целом, Каффка не обидится, если ты назовешь его «сэром», хотя лицо скривит так, будто съел целый лимон.
Н-да, становится ясно, от кого Хисока перенимает все эти ужимки.
Очень интересно, конечно, потому что тот самый человек, который не живет прошлым от слова «совсем», вот так вот близко перенимает некоторые особенности своего учителя. Странно даже думать, что у него такой был. Честно говоря, чем больше Гон думает об этом, тем сильнее ему кажется, что Хисока просто должен был появиться таким — взрослым и в своем арлекинском наряде. Он никак не может вообразить себе Хисоку подростком, это нечто абсолютно не в его образе.
Гон честно признается в этом Абаки, отчего ее пробивает на очередной смешок. Продолжая болтать банку в руке, она одаривает его теплой приятной улыбкой, и Гон вновь чувствует то странное ощущение замешательства: она выглядит абсолютно нормальной, когда как Хисока — бесконечно далеким от такого человека, как она. Но, тем не менее, между ними все еще есть связь.
— У меня осталась целая фотография, я могу ее тебе показать.
Вот это солидный компромат! Конечно же Гон соглашается. Да и как тут откажешься? Серьезно, взглянуть на Хисоку, когда тот все еще его ровесник — нечто из разряда супер желанного, пусть и странного. Ну, для личной коллекции безумных воспоминаний, окей? Тот знает его с одиннадцати лет. Гон имеет право знать, как тот выглядел, будучи шкодливым подростком!
— Про связь Каффки и Хисоки тебе рассказал… — Гон медлит, — сам маман?
Беззаботно Абаки подпирает голову руками и таким же тоном замечает:
— Нет. Когда Хисока оказался у нас в труппе, он рассказал, что карточным трюкам его научила «ма». Показал парочку. А потом я увидела, как точно такими же балуется сам Каффка. С этим его прозвищем… Как-то сложила два и два. Каф не стал отнекиваться, но он не выглядел особо заинтересованным. Словно, — она медлит, — он такого и ожидал.
— Что Хисока убьет Моритонио?
— А-а-ага.
Некоторое время они помалкивают, размышляя. Гон рассматривает пустые банки из-под газировки и хмурится.
Каффка учит Хисоку… чем-то, вероятно, каким-то базовым навыкам боя. Моритонио обучает того нэн. Последний умирает от его руки, что не удивляет Каффку, но сам Каффка и Хисока выглядят так, словно расстаются на довольно плохой ноте. Плюс Абаки говорит, что когда они находят его на дороге, Хисока избит до полусмерти. Там явно таится какая-то подозрительная мутная история, но в ней слишком много скрытых элементов даже для кого-то шибко умного, вроде Киллуа, и это не говоря уже о самом Гоне. Нужно спросить у Хисоки, подытоживает он. Тот будет сопротивляться, но сейчас он не в том положении, чтобы строить из себя самого загадочного человека в мире.
Он откидывается назад и бросает еще взгляд на Абаки.
Хисока обратился к ней, потому что она не сталкивалась с Реданом — наверняка. Сама она полагает, что дело в сентиментальности и их шаткой дружбе, сейчас она единственный человек, помимо Гона с Фугецу, которые относятся к нему в положительном ключе. Вероятно, размышляет Гон, это еще один сигнал, насколько плоха ситуация. Хисока наверняка попытался бы сделать все сам, Абаки — последняя надежда. Он знает, где она, плюс она не на территории Редана, как Гон в тот момент.
Некоторое время он жует губу. Затем кратко объясняет, что случается с Хисокой и «Пауками».
Взгляд Абаки темен, но она не выглядит удивленной. Словно копирует то, о чем и говорит про Каффку — ждет именно подобного.
— Это похоже на него, — резюмирует она.
Еще бы.
— Понятно, почему именно ко мне… — Абаки разочарованно цокает. — Ему нужна гарантия безопасности. И человек, знающий нэн.
— Думаешь, он знал про Каффку, что вы с ним?..
— Нет. Иначе бы он сюда не пришел, — отрезает она. — Каф для него — больная тема.
Молчат немного. Затем Гон бросает:
— Он наверняка попытается взять реванш, как только немного оправится. Рискнет всем, но все равно это сделает. Потому что он болван.
— Уговоры тут не сработают.
Абаки прекрасно понимает, к чему клонит Гон. Даже втроем они ничего не сумеют сделать. Хисока — упрямый придурок. Кто бы подумал, что он настолько мстителен? Проигрыш явно задевает в нем что-то больное, словно нагноившуюся рану, которую в итоге прорывает.
Некоторое время он размышляет об увиденном и услышанном: о непривычном облике Хисоки, о Каффке и Абаки, об этой странной истории в прошлом, и затем понимает, что сейчас, лично для него, это не играет ровно никакой роли. Ему надо остановить Хисоку от самоубийства, или дать тому понять, что «Пауки» ему не по зубам. Научить. Старые собаки тяжело учатся новым трюкам, но знание о прошлом тут сработает против Гона — потому что Хисока будет настроен против, зная, что Гону что-то известно.
Он поднимается на ноги и некоторое время потягивается, и затем опускает взгляд на Абаки. Невинно улыбается.
— Слушай, ты же хозяйка арены, да? А можно у тебя там подраться? — он неловко закашливается. — А то мне тут угрожают…
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
— Даже не думай.
Голос Киллуа спокоен, но в нем вкрадчивые нотки угрозы.
В гостиницу они с Абаки возвращаются вместе; Гон решает (для себя) навестить Хисоку следующим днем, потому что силовые тренировки ему совершенно не нужны, а дизморалить Аллуку и Фугецу своими умениями ему как-то не хочется. Внутри его уже дожидаются и тащат в комнату, и многозначительно таращатся. Они наедине. Это разговор только для бывалых охотников, так-то.
Гон тут же куксится.
— Ну Киллуа-а-а!
— Я уже все сказал.
— Но она моя последняя надежда!
Короче, Гон решает попросить Киллуа позвать Нанику, чтобы вылечить Хисоку. Закономерно его посылают нахер. Ожидаемо, но попытаться все равно стоит, тем более, что даже Киллуа замечает, насколько бесчеловечными были те пытки. В какой-то степени он все равно относится к Хисоке более терпимо, чем показывает. Это как-то связано с охотой за Аллукой и мелкой подставой Иллуми, Гон не в курсе, в тот период он слишком занят умиранием. Очень важно, вообще-то.
Он тупит взгляд и собирает пальцами ткань на штанах.
— Совсем-совсем нельзя?
— Это Хисока. Я даже близко Аллуку к нему не подпущу. Натравливать на нее Редан, этого ты хочешь?
Ну разумеется, что нет, что за дебильный вопрос вообще? Гон пытается нокать, однако даже заискивающий взгляд в глаза здесь не работает. Киллуа — кремень.
Впрочем, свою позицию хотя бы минимально объясняет:
— Ты его знаешь. Он не поблагодарит за свое спасение, просто опять атакует Редан. Никакого урока не вынесет, потому что он еблан. Сейчас он хотя бы как-то задумается о том, что делает, но если мы преподнесем ему спасение на блюдечке с золотой каемочкой, то какая тут мораль? Ты разве не этого хочешь? Его переубедить?
— Хочу, — кривит рот Гон, и Киллуа многозначительно кивает.
— Вот то-то и оно. Плюс я не хочу, чтобы Аллука расстраивалась, что она помогла этому барану, а он опять пошел самоубиваться.
— Что-то я не видел, чтобы она так расстраивалась из-за меня.
Когда Гон замечает это — без какого-либо злого умысла и попытки обвинить Аллуку (скорее Киллуа) в двуличности, просто как любопытное замечание, лучший старший брат на свете давится воздухом, а его уши тут же приобретают слегка розоватый оттенок. Он так всегда делает, когда его ловят на лжи, вот предсказуемый болван.
В общем, ситуация довольно проста. И ясна. Хисоке остается надеяться разве что на себя, и Гон не уверен, что даже отлежись он несколько месяцев, то что-то выйдет. Не все нэн-целители смогут исправить разрушенное Реданом, а кто и сможет, запросит такую цену, какую тот уже не отплатит — все последнее уходит Иллуми. Жаль. Гон понимает, что он попытается уговорить Киллуа еще раз, но пока что волшебные силы Аллуки и Наники остаются скорее запасным планом, чем основным.
Фугецу он ничего не сообщает. Еще рано. Что-то подсознательно подсказывает Гону немного подождать, хотя он всецело понимает, насколько это нечестно. Фугецу заслуживает знать, что Хисока тут, рядом. Может, ей удастся его уговорить. Но… Ему не хочется? Это ревность? С другой стороны, Гон понимает, что скорее всего их совместные попытки образумить Хисоку лишь сильнее взбесят того, а потому стоит попридержать коней.
Он возвращается в домик лекаря и кивает тому; внутрь нужной комнаты его пропускают без разговоров.
Хисока спит. Это странно — потому что это первый (ну, еще тот, с Иллуми, но он не считается, они не наедине) раз, когда Гон видит его спящим в принципе, даже на Острове Жадности тот не смыкает глаз ни на секунду, либо отдыхая где-то на фоне, пока Гону не до слежки, либо тем самым хвастаясь усиленной нэн выносливостью. Выглядит он все так же плохо. Интересно, о чем говорит он и Каффка, что вообще происходит в этой комнате? С одной стороны Гону жутко интересно, с другой он понимает, что не его ума дело. Он терпеливо падает в кресло рядом и ждет, пока тот проснется. Раньше Хисоке не потребовалось бы и секунды, чтобы засечь его на пороге, но сейчас былых сил не осталось. Лишь гниющие раны.
Но в какой-то момент он все же открывает единственный оставшийся глаз. Переводит взгляд на Гона, и по взгляду кажется — улыбается. Наверное, приятней видеть его, чем Каффку. Гон не особо сильно разбирается в ненависти к кому-то — того единственного, кого он ненавидит всем сердцем, он убивает близ города Доли. Джайро же… Нет, Джайро он не ненавидит. Хотя тот довольно близко.
— С добрым утром. Хотя сейчас день.
Он чувствует чужое любопытство и неловко улыбается.
Чужие пальцы тянутся вверх, к лицу. Невольно Гон наклоняется и хмурится, когда те пробегают четко по линиям шрамов. Следы боя с Джайро уже зажили, но рубцы остаются, заметные. Немой вопрос понять легко, и Гон мотает головой:
— Представляешь, меня опять вынудили принять участие в историческом моменте. По-моему, у некоторых какая-то нездоровая тяга к подобному. Хотя там такое было! Хорошо, что только шрамами отделался. Не только у тебя тут умопомрачительные приключения.
Он ловит чужую руку, когда та начинает дрожать — явно слишком тяжело поднимать слишком долго — и ощущает странную неловкость от всего этого. Как говорить? Что делать? Перед ним не просто знакомый, Хисока — и он наверняка уязвлен тем, что вынужден предстать в подобном виде.
Но Гону все равно, как он выглядит. Главное, что жив.
— Знаешь, я вчера все хотел сказать, но не было времени, — задумывается. — Ловко ты слинял от Редана. Я, вообще-то, планировал тебя вытащить, но, смотрю, ты у нас весь из себя мистер самостоятельность, да?
В ответ слышит сиплое хрипение. Вероятно, смешок.
— Они тебя ищут.
Взгляд Хисоки показывает то ли его полное безразличие к этому факту, либо смирение, что, в общем-то, подобный исход был очевиден. Но ему точно нет дела сейчас. Это вдруг злит Гона. Опять ему все равно, опять это равнодушие к себе — только далекие мечты о мести. Он мог бы задуматься, испугаться хотя бы немного — что вернется в тот ад в подвале, но вместо этого Хисока разве что видит в этом возможность нанести новый удар, пока не слишком важную из-за выздоровления.
Внезапно, он протягивает руку вновь. Делает жест, пальцами, отчего Гон понимает — просит телефон. Видимо, хочет что-то напечатать. Он терпеливо дожидается, пока Хисока справляется с его «жуком» (в воздухе чувствуется раздражение, это не самая удобная модель, и Хисока всем видом демонстрирует, что он думает о подобном ретро) и хмурится, когда вчитывается в короткое:
«Дай мне немного времени. Тогда можешь натравить их на мой след».
Гон тут же поднимает на него сердитый взгляд.
— Ты совсем свихнулся?
Хисока хмурится в ответ. О-о-о, взгляните, он намеревается спорить. Нет, это уже выходит за все рамки. Чистое безумие. Ладно просто дожидаться, чтобы нанести им удар исподтишка, но просить Гона о том, чтобы натравить их на его след…
— Пошел к черту. Я не буду этого делать!
«Это дело принципа».
— Эти принципы тебя убьют!
Его голос звенит в тишине, и они таращатся друг на друга, не готовые согласиться. Гон может понять многое, жажду мести, задетое эго, но подобное тянет на какое-то изощренное самоубийство. Может, это все оно и есть. Есть же люди, что скрывают за самодеструктивными наклонностями простую жажду умереть от чьей-то руки. Может, Хисока такой же — просто мастерски играет.
Но тогда почему он откачивает себя после боя с Куроро…
Нелогично.
— Ты идиот. Извини уж, но это так, — рычит он, чувствуя, как кипит гнев в венах. — Принципы-хуинципы, ты себя видел? Ты калека. Без чьей-то помощи ты вообще жить нормально не сможешь. Но ты все гонишься и гонишься за Куроро, тебе не надоело? Может, пора вынести урок, что надо бросить это дело и начать жить мирно? Тихо и спокойно? У тебя еще есть возможность.
Он видит, как Хисока печатает «говоришь, как…» и рявкает еще до того, как тот заканчивает:
— Фугецу тоже тут! Она тоже тебя ищет! И не хочет, чтобы ты умирал! Боги, неужели так сложно плюнуть на «Пауков», а? Посмотри на себя. Что они с тобой сделали! Просто… Блин.
Однако, он ошибается, потому что Хисока завершает предложение иначе — «прямо как он».
— Как Каффка? — удивляется Гон.
Судя по потемневшему взгляду Хисоки, ему не нравится знание имени этого человека, но он коротко кивает.
Значит, Каффка говорит ему то же самое. Обвиняет в беспечности и просит прекратить. Поразительно. Но это дает ответ на вопрос о том, что именно они обсуждают тут вчера, и причину злости Хисоки. Выходит, что Каффка — адекватный человек, который, судя по всему, несмотря на нечто произошедшее много лет назад все равно испытывает симпатию к ученику и просит того остановиться. Но Хисоке такое — как кость в глотке.
Некоторое время он молчит. Но хмурится сильнее.
— Каффка прав. Уже трое просят тебя остановиться. Абаки, думаю, с нами согласится.
«Мне плевать».
— Мне плевать, что тебе плевать. Это глупо. Ты гробишь себя.
«За своим бестолковым мировоззрением ты ничего не видишь. Отвали. Мне все равно, что ты думаешь. Ты ни черта не понимаешь».
— О, вообще-то, — хмурится Гон, — я довольно много понимаю. Как сильно бесит, когда какой-то самодовольный придурок насмехается над тобой и унижает, а ты все не можешь его догнать. И знаешь, откуда мне это известно? — он резко накланяется вперед, так близко к Хисоке, что чувствует чужое дыхание. Зрачок у того резко сужается. — Потому что ты проделал это со мной.
Желание помогать и образумить внезапно испаряется, и Гон запоздало понимает, что Киллуа все это время прав. Хисока — неисправим. Лечение Аллуки бы только навредило, он из тех людей, что понимают лишь уроки силой. И Куроро здорово его проучил. Злость от собственного бессилия и тупого чужого упрямства так злит его, что он отпускает руку Хисоки и резко вскакивает на ноги, хватая телефон, чтобы затем быстрым шагом направиться прочь из комнаты.
Жаль, придется расстроить Фугецу. Но она поймет, Гон уверен. Она не глупая, плюс уже встречалась с этой бессмысленной упертостью.
Но на пороге он замирает. Оборачивается и встречается с чужим взглядом, слегка удивленным.
— Если так хочешь сдохнуть, то валяй. Не буду останавливать твой идиотский суицид, — поджимает губы. — Только зря потратили время… Не могу поверить.
Вслед ему доносится сиплое дыхание, рваные вздохи, словно ему хотят что-то сказать, но Гон не оборачивается и резко захлопывает дверь.
Глупая выходка, с его стороны тоже. Нельзя было так злиться, но нервы сдают. Гон рассчитывает хотя бы на какое-то благоразумие, но Хисока решает удариться в свою месть целиком, Идиотизм. У него нет сил продолжать эти разговоры, во всяком случае не сегодня. Некоторое время он стоит за дверью, опасливо на нее поглядывая, но затем срывается прочь.
Вечером бой на арене Абаки. Надо готовиться.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Та — красивая, намного больше, чем в Метеоре. Софиты слепят, и Гон щурится, когда выходит на ринг, где толпа встречает его оглушительным ревом. Это странное приятное чувство — подобное одобрение, любовь, словно восхищение, и он позволяет себе на мгновение позабыть обо всем и окунуться в него с головой. Это неправильно, Гон это знает, но сейчас ему так хорошо.
Абсолютно плевать.
Он бросается в бой с головой. Сражается так отчаянно, что даже противник с нэн не может выдержать напора. Он слабак, просто новичок, Гон не должен так сильно давить на него — этот парень ничего ему не сделал, и у него наверняка запланированы схватки потом, нельзя его калечить. Но всего на секунду он представляет вместо этого парня Хисоку, с его самодовольной упрямой ухмылкой, и внутри что-то вскипает, взрывается, словно вулкан. Гон плюет на свою безопасность и дерется, словно это его последний бой.
В этот раз он успевает остановиться. Не избивает противника до полусмерти, и крови на полу совсем немного, но все равно много. Так Гону кажется. Он тяжело дышит, хрипит буквально, когда бедолагу оттаскивают прочь на носилках, а Абаки поднимает его руку и объявляет победителем. Кровь внутри кипит, и, кажется, каждая капля из разбитого носа, падая на белоснежную плитку ринга, начинает шипеть.
Толпа скандирует что-то неясное, какое-то имя. Только потом он разбирает — «Мантикора».
— Это имя, — говорит ему позже Абаки, — городской легенды, страшного зверя с улиц Глэм Газ Ленда, устроившего побоище какое-то время назад.
Отлично ему подходит.
Chapter 29: ЦУГЦВАНГ: гонка за смертью
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Честно говоря, в такие моменты Гон ощущает себя главным героем какого-то дешевого шпионского триллера: все по закону жанра. Вот он сидит в тесной клетушке в местной церкви, которая по совместительству является чем-то вроде связующего центра между подпольем и людьми высшего сорта, занимающими чуть более высокое положение; телефон тут проводной, но вокруг столько глушилок, включая из нэн, что его подслушает разве что местная настоятельница, очаровательная одноглазая бабулька с огромным тяжелым револьвером на поясе. На том конце звонка — Куроро, «данчо», как надо его называть, но Гон слишком привыкает к имени, поэтому подобное обращение кажется… странным?
Он наматывает провод на палец и косится по сторонам. Его не то, что особо беспокоит, если его услышат, но вся эта конспирация начинает порядком утомлять. Он не шпион! Почему его постоянно затягивают в какие-то подобные истории? Серьезно, это как-то ненормально. Хотя, уныло думается Гону, именно об этом и говорит Джин тогда на дереве — все это просто последствия бытия охотником. Приключения сыплются на него сами. Хотя, если можно, он попросил бы судьбу давать ему что-то… про исследования и путешествия, а не политические игрища или близкое к ним.
Афера с «Пауками» и Хисокой, к сожалению, попадает под второе.
Он уже некоторое время продолжает выступать на арене Абаки под новым чудным именем и тренировать нэн. В целом, жизнь идет своим чередом: Фугецу мучается вместе с ним, Аллука обскакивает их всех и уверенно идет к статусу очередного нэн-монстра семейства Золдик… Биски все так же уверенно меняет наряды на новые ядовитого цвета фуксии и заглядывается на некоторых бойцов. В какой-то степени это можно даже назвать повседневностью.
И иногда связывается с «Реданом», продолжая играть роль послушной ищейки.
Это не первый его звонок им, и, вероятно, не последний.
— Думаю, — произносит он, — я вышел на его след.
Речь, разумеется, о Хисоке.
Куроро лишь мугыкает в ответ, очевидно, намекая продолжать.
— Пока только ищу, но есть… Следы? Как это назвать? Короче, думаю, он относительно недалеко от меня, но пока не знает, что я за ним рыскаю. Типа, я тут работаю, так что это дает какой-никакой плюс к маскировке. Так что не советую вам сюда приезжать. Ну, на данный момент.
— Ты уверен, что это он?
— Я предполагаю, — отрезает он. — Хорошему охотнику нужно время. Скорее всего это именно он. Ты мне не доверяешь?
— Верю, — добродушно фыркает на том конце Куроро. — Просто немного устал. Ты молодец, Гон. Продолжай в том же духе. Как только подтвердишь свои догадки — дай обратную связь.
— Ага, бывай.
Он тупо смотрит на трубку, из которой уже доносятся протяжные гудки.
Ну, свою часть работы он делает. Как Хисока и хочет — бессмысленно и глупо, конечно, но не его судьба, так что кто он, чтобы судить? Он вешает ее на место, выходит из клетушки и благодарно кланяется госпоже настоятельнице; затем быстрым шагом направляется обратно, в сторону гостиницы Абаки. Ноги несут его по знакомым улицам, он ловко огибает товарные повозки и автомобили, но мысли его сейчас совершенно в другом месте, далеком, и вместе с тем — столь ужасающе близким.
Проходит около двух недель с момента, как он говорит с Хисокой.
Для столь нетерпеливого человека, как он, это ужасающе огромный срок — но он решает не нарушать обещания и не заглядывает к нему, совсем. Обида ли это?.. Глупо обижаться на дураков. Киллуа в этом плане прав (поэтому не обижается на Гона). Но Хисока ведет себя по-детски, словно действительно не видит ничего плохого в своих действиях и решениях. И ладно бы только желание подраться с Куроро, это еще можно понять, но все, что следует за этой битвой? Хисока оказывается мстителен; как и «Редан», и они лишают его буквально всего. Всего!.. Здоровья, красоты, возможности говорить… Берут слишком много. Но Гон понимает, почему; не понимает лишь того, почему Хисока все это продолжает.
Это же его убьет!.. Можно добровольно соглашаться на опасные действия, но не на те, что больше походят на жажду умереть. Хисока словно намеренно преследует смерть, пытается дотянуться до нее, но та ускользает; что-то подобное, наверное, происходило между ним и Куроро. Он не хочет жить? Но его хацу его откачало. Значит, еще как хочет. Тогда в чем причина? Зачем продолжать гнаться за смертью? Или это что-то глубоко в подсознании, о чем Хисока и сам не догадывается? Иногда подобное лучше видно со стороны. Да, но…
В какой-то момент он не выдерживает и жалуется на это Киллуа. Они вдвоем сидят на крыше и делят добытый ужин: за столом его приятель неосторожно бросает шутку про возраст Биски, и теперь внизу на него объявлено настоящее сафари. В ответ на претензии тот лишь фыркает с таким видом, будто вещи очевиднее никогда не было.
— Ты типа только сейчас догадался?
Киллуа смачно откусывает от бутерброда.
— Браво. Поздравляю тебя с открытием. Хисока всегда таким был.
— Прямо вот всегда? — Гон хмурится.
— То, что ты этого не замечал, не отменяет факта его дебильного поведения и суицидальных наклонностей… в такой обертке, — пожимает плечами. — Я знаю таких. Слышал от отца про работу, встречал… тебя тоже, в том числе. Адреналиновые маньяки гонятся за ощущениями, которые вынудят их почувствовать себя живыми. Это плохо заканчивается. Обычно это следствие… чего-то, может, случилось что-то. Знаешь, когда теряешь волю к жизни? Ты-то точно знаешь, не надо мне тут башкой вертеть.
На лице Киллуа мгновенно зловещая ухмылка.
— Напоминает бой с Питоу, да?
— Ты мне вечно будешь это припоминать? — возмущенно пищит Гон, и Киллуа бросает на него многозначительный взгляд. Ухмыляется.
— Да. Так что смотри, теперь у тебя эталонный пример, к чему может привести дебильное поведение. Мотай на ус, так сказать.
Этот спор может продолжаться бесконечно, как и ругань из-за всей той ситуации с Питоу, но… это глупо! По мнению Гона. И дело не в Питоу, а в Хисоке. Да, он поступает необдуманно, и Гон абсолютно согласен с утверждением, что тот явно зависим от адреналина, но… Потерять волю к жизни? Разве это про него? Хисока не похож на человека, который даже задумывается о возможности покончить с собой. Это бы обязательно всплыло, хотя бы на Острове Жадности. Но он соглашается сыграть с ними в волейбол, тратит время на то, чтобы рассказать про дурацкие романтические квесты в городе Айай, в общем, ведет себя совсем не так, как, например, Курапика. Вот про Курапику так сказать можно. После новости об аукционе тот абсолютно теряет остатки старого себя, зацикливается на мести. Да и до, что уж там. Проступало. Но Хисока?..
Хисока тоже зацикливается на мести, пробегает холодок по спине. И готов рискнуть всем, чем только может.
Он просто надевает одну из своих бесчисленных масок. Опять. И, может, все происходящее до этого — не более чем очень красивый спектакль. Но Хисока до боя с Куроро и после — абсолютно разные люди. Может, эти наклонности лишь следствие? Может…
Но Гон все равно отказывается верить. Глупость. Тут есть другая причина, точно, не только поиск задорного способа сдохнуть.
— Ты можешь думать что угодно, Гон, — замечает Киллуа усталым тоном, словно учитель, раз за разом повторяющий истину нерадивому ученику. — Но я вижу это. Абаки тоже. И, думаю, даже сам Хисока это прекрасно понимает. Он обреченный человек, Гон. Он ищет смерти.
Но зачем искать ее, когда есть такая чудесная жизнь?
Курапика осознает это, знакомясь с Ойто и ее дочерью на смертельном круизе Какина. Он находит новый смысл существовать и дальше в маленьких радостях, что заставляли его вновь ощущать себя живым. Да, это потребовало много. Но он нашел свое счастье — потому что были люди, которые за него волновались. Всем нужен кто-то, кто о нем беспокоится. И Хисоке тоже надо просто понять эту маленькую истину, осознать, что у него есть Фугецу и Гон, нет смысла продолжать. Это круговорот мести не принесет ничего хорошего, лишь дальнейшие страдания всем — и ему, и «Редану».
Только разочарование.
Эти мысли гонят его прочь, в сторону клиники. Он добирается до нее стрелой, влетает внутрь и кивает владельцу, после чего резко поднимается наверх, в нужную палату, хочет сказать что-то вроде «давай помиримся, плюнем на месть и лучше сыграем во что-то, в те дурацкие романтические квесты», но, когда он, окрыленный этим решением вторгается внутрь, то понимает, что вместо знакомого едва ощутимого запаха медикаментов его встречает пустота.
Кровать ровно заправлена. Но здесь — пусто.
Несколько минут он лупоглазо оглядывается, надеясь, что Хисока просто отошел, но затем чувствует, как на лестнице раздаются шаги. Стоит ему поднять глаза, как в проходе он встречает Абаки — та улыбается, виновато, и неловко потирает затылок. Затем поясняет:
— Мне позвонил хозяин… Ты так быстро убежал, он даже ничего сказать не успел. Хорошо, что я тут рядом была. Он испугался, что ты...
— Где Хисока? — тупо спрашивает Гон.
Он же не мог… с собой… да?
Сердце начинает биться чаще. Наверное, это отражается на неподконтрольной ему ауре, и Абаки это чует.
Она проходит несколько шагов вперед, к кровати, затем присаживается на ее уголок. Взгляд ее серьезен, это явно не гадания на облаках или попытка успокоить. Она не станет врать — Гон это чувствует, и искренне благодарен за то, что она не пытается использовать раздражающий аргумент возраста.
Рукой разглаживает смятое одеяло.
— Он слинял, — признается она. — Уже как пару дней.
— Слинял?..
Лицо Гона, видимо, перекашивает очень сильно, что пробивает ее на улыбку. Она фыркает.
— Ага. Использовал выданные ему нэн-протезы для мышц по полной и вывалился в окно. Я много мест прочесала, но так его и не нашла. Он чего-то выжидает. Засранец, да?
— Не то слово, — все еще в шоке соглашается Гон.
Да ну нет.
Быть того не может. Этот… придурок, Гон тут приходит к нему, наконец, после двух месяцев молчания, решает наладить контакт, а он просто берет и сбегает! Наверное, он должен ощущать опустошение, но у Гона просто дергается глаз. В основном от возмущения. Просто невероятно. Он забирает все слова назад, Киллуа прав на все сто, Хисока — идиот, и если он его найдет, то устроит сладкую жизнь. Но не это самое ужасное во всей ситуации, Гон просто в тихом ужасе от того, что знает, зачем Хисока это делает — свой грациозный пируэт прямо в окно.
«Дай мне немного времени». Так он говорит.
Это начало конца. И знак — Гону. Хисока его хорошо знает, либо понимает, что к нему в конце концов обратится Абаки. Пора звонить «Паукам». Хисока выходит на охоту. Он может бесконечно долго сопротивляться, делать вид, что нет, этого не случается, но если будет тянуть, то Хисока сам подаст им знак… Это не выход. Слишком опасно. Плюс, размышляет Гон, он может организовать ему более выгодные условия для боя. Вопрос, конечно, как, но Гон подумает. Сделает что-то…
Как же это сложно.
Он сглатывает.
— Думаю, в этой ситуации мы уже ничего не сделаем, — бормочет он, виновато смотря на Абаки. Та щурит глаза. — Это его та самая… больная мозоль. Он не отступит, пока это не закончится.
— Значит, выхода нет.
Вздыхает.
— Так и знала, что так это закончится. Ну и бестолочь. Ты же работаешь, да? С теми людьми, которые на него охотятся?
Когда Гон кивает, она пожимает плечами.
— Нет смысла ждать. Чем быстрее это произойдет, тем больше нервов мы сохраним.
— А это нормально? Местные франшизы не взбунтуются, когда сюда придет «Редан»?
— Владельцы франшиз будут только рады, если они разберут собственные проблемы, — Абаки хмурится. — Ну, это если они узнают. Но я уверяю тебя, эти люди бесконечно далеки от забот таких простых обывателей, как мы с тобой. Для них вся беготня за Хисокой — не более, чем крошечное недоразумение.
Интересно, включает ли это Каффку.
Абаки, в отличие от Фугецу, более трезво смотрит на ситуацию. Что ж, работать с этим легче.
Гон вылетает из клиники и замирает, вслушиваясь в окружающий шум. Город вокруг не спит, никогда — выжидает, словно хищник. От этого места и правда веет Хисокой, старым, тем, кого он встречал еще на экзамене. Словно неприятное напоминание об утраченном. Словно Хисока пытается влиться в это место вновь, подражая ему и живя старой жизнью, хотя его организм уже не способен. От предстоящего напряжения контроль над аурой пробивается, частично, и эн обхватывает дома вокруг, тянется, тянется… Но никого, кроме местных жителей и Абаки он не обнаруживает. Ну конечно, фыркает. Разумеется, что Хисока не будет прятаться так близко.
Затем, он оборачивается назад.
Абаки, наверное, не нравится все это — но она знает Хисоку, а потому понимает, что это не остановить.
Пусть. Пусть играется в свою глупую месть.
Внутри Гона ворочается злость. Если Хисока так хочет, то пускай. Но у Гона тоже есть желания, и сейчас он не готов уступать. Хисока просто ни черта не понимает, не ценит людей, которым он дорог. Ну ничего. У Гона есть время, а еще возможность подготовиться. Он отворачивается, припоминая, где именно заседал Каффка, а затем достает телефон и набирает номер. Прикладывает к уху.
Сначала — Куроро. Потом бывший учитель Хисоки.
— Это я, — коротко сообщает он. — Я узнал, где он.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Заведение, принадлежащее Каффке, очень сильно веет им самим — от вырвиглазных ярких обивок на диванах и заканчивая странным ароматом в воздухе, густым и пьянящим. Обычно это место забито битком, Гон знает это со слов Абаки, но сейчас оно пусто: и единственные посетители сейчас, помимо владельца и, собственно, Абаки — это сам Гон и «Редан». По-хорошему, сюда стоило бы позвать Фугецу и Киллуа для чистоты эксперимента, но их присутствие вызовет скорее больше вопросов.
Сидя на высоком барном стуле, он нервно барабанит пальцами по коленям и с опаской смотрит по сторонам. Куроро и остальные прибывают в город как можно быстрее, почти что на следующий день. Они — словно посетители, стройным рядом. Лицо у данчо угрюмое с глубокими тенями под глазами, и Гон понимает — он не спит ровно с момента звонка. Все в нем, словно у Хисоки, напряжено перед предстоящей схваткой. Абаки с Каффкой стоят по другую сторону стройки, и владелец места разливает напитки с мрачным лицом — не как обычно, с очаровательной улыбкой. Однако, со стороны и не скажешь, что это важные деловые переговоры между представителями Метеора и местных франшиз. Когда-нибудь, обещает себе Гон, это закончится, и его перестанут затягивать в подобные дела!
Ему самому предоставляют безалкогольную газировку.
Затем, Каффка все с тем же крайне нейтральным выражением лица замечает:
— Итак, думаю, мы пришли к единому мнению на этот счет.
Позади него кивает Абаки.
— Морро Хисока представляет для нас крайнюю опасность, как тесного сообщества. Несмотря на некоторую причастность к нам в прошлом, он все еще является нестабильным элементом, не способным сдерживать кровожадные порывы. Это не самое редкое зрелище в наших краях, — Каффка поднимает один бокал и выразительно смотрит на Куроро. — Однако франшизы не терпят тех, кто переходит дорогу влиятельным людям, к которым относитесь Вы, Люцифер-се.
Он говорит почти без акцента, но Гон впервые слышит это странное обращение. Вероятно, причуды местных. Абаки обходится без них, но он уверен, что это просто особенность местного языка: как некоторые обращения на Китовом острове, которые он старается не применять на большой земле. Или разные боги. Его личные божества вряд ли помогут тут, где властвует один, единый.
— Вы согласны помочь нам?
— Убить Хисоку? — Каффка отпивает из своего бокала и чуть щурит глаза. Голос его звучит вкрадчиво, опасно. Как у Хисоки. — Разумеется.
— Мы не будем нарушать местных законов и постараемся свести разрушения к минимуму. Если возникнут какие-то проблемы, мы возместим стоимость и даже добавим сверху. Однако, — четко проговаривает Куроро, — нам нужно убить этого человека. Любой ценой.
Наверное, размышляет Гон, Хисока знает, что именно Каффка предполагает о том, где его искать. И что он согласится помочь «Паукам». Это логично. Он все же его учитель: Биски, например, тоже предугадывает некоторые паттерны его поведения. И дает наставления Киллуа… Очень неприятно… Ладно, оставим это на момент, когда у него не будет кое-каких других проблем, вроде той, что перед носом.
Некоторое время взгляд Каффки скользит по окружению, на мгновение задерживаясь на Гоне. Наверное, думает о том, что его названный «друг» его же и сдает. Впрочем, Гон и ухом не ведет, потому что у него есть Планы, и сейчас он должен научиться искусству вранья, чтобы ни одна живая душа не заподозрила в нем предателя. Боги!.. Он идет по стопам Хисоки. Докатились.
Вся эта грандиозная подготовка к финальному сражению начинает напрягать. И утомлять. Но Хисока не будет Хисокой, если не захочет закончить все на своей ноте и уйти красиво. Театрально, даже.
Гону вспоминаются слова Киллуа, и он размышляет: неужели мечта Хисоки — это уйти из жизни в бою? Но тогда почему его хацу оживляет его после схватки с Куроро? Потому что она была не один на один?
Столько вопросов.
Затем, Каффка замечает:
— Любой, говорите?
— Разумеется.
Куроро настроен решительно.
— Как владелец франшизы, на чьей территории вы проводите охоту, я буду участвовать в ней тоже. Мне не нужны проблемы, Люцифер-се. Этому мероприятию необходим контроль со стороны, который Вы вряд ли способны обеспечить.
— С какой стати?! — рявкает рядом Фейтан, но Куроро останавливает его жестом. Выразительно смотрит на Каффку.
— Я не вижу смысла. Позволите поинтересоваться, зачем?
— А если я откажу пояснять, ты потеряешь интерес? — Каффка добродушно скалит зубы. — Я видел его сражения на Небесной Арене и знаю, на что он способен. Боюсь, если оставить все на вашу совесть, вы устроите сущий хаос в моем районе. Не поймите превратно, я уважаю ваше мастерство, а конкретно Ваше, Люцифер-се, видел на записях с того самого боя. Но я владею этим местом и обязан содержать его в порядке.
— Просто контроль? — удивляется Куроро. Каффка цокает:
— Не понимаю, почему Вы отказываетесь от лишней помощи. Скажите, Ваша цель — убийство Хисоки любой ценой, или же месть?
Когда данчо лишь сцепляет зубы, его награждают улыбкой.
Ну конечно. Куроро ищет мести, хочет убить его лично. Но они на чужой территории, поэтому его препирательства скорее усложнят всем охоту. Поэтому, спустя несколько секунд, данчо все же кивает. Это решение явно огорчает остальных «Пауков», Нобунага разочарованно цокает, но, судя по взгляду, он прекрасно понимает причины. Да и лишняя помощь — не помешает. В свое время именно мафия Какина позволяет им добраться до Хисоки в первый раз. Понятно, что тогда Куроро не увлечен жаждой мести настолько, тогда он не проводит целый год наедине с живым трупом, не в силах его прикончить — ведь это так милосердно, но… Сам факт.
Нобу наклоняется к Гону и шепчет:
— Ты с нами, поц?
— Он меня прикончит, — фыркает тот.
Не важно, что причина отказа — другая. Куроро он поясняет это тем, что его хацу нестабильно, и в основных действиях он участвовать не будет, но поможет по возможности. Ясное дело, что это вранье, и Гон будет занят совершенно другими вещами.
— Да ладно, ты живучий таракан.
— Иди в жопу!
— Когда ж ты уже овладеешь нэн обратно? — тоскливо вздыхает он. — Я скучаю по драке в дуэте.
Интересно, поработают ли они когда-нибудь вместе?..
На этот вопрос ответа у Гона нет. Он лишь пожимает плечами и вслушивается в продолжающийся диалог. Следующая фраза Каффки заставляет его зло сузить глаза, однако, он удерживает мнение при себе. Сейчас это все равно не играет никакой роли.
— Если я найду Хисоку, я убью его первым.
Несколько секунд Куроро сомневается, ему явно это претит, но затем кивает.
— Но я проверю, мертв ли он.
— Разумеется, — Каффка словно не обижен, хотя звучит так, будто его способности подвергают сомнениям. — Я слышал про то, что он откачал себя. Лишняя осторожность не помешает.
Рассуждает равнодушно и жестоко. Гон бы так не сумел.
— Надо отрубить ему голову…
— Иногда и это не помогает, — возражает он. — В истории нэн полно инцидентов, когда разъяренный дух проклинает своего убийцу и превращается в проклятье, покидая искалеченное тело. Чем более мягко вы его убьете, тем меньше поводов у него будет создать проклятье или условие.
Гон припоминает Питоу и размышляет: скорее все это правда. Того возвращает к жизни, подобно кукле, лишь из-за страха гибели Короля от рук Гона. Действуй тот иначе, исподтишка, то, возможно, ничего бы и не было. Нэн зависим от эмоций, чем ярче она при смерти, тем ужасней выходит проклятье. Хисока и так жутко зол, если эмоции обуяют его под конец… Да уж, Куроро не повезет, если он окажется рядом в этот самый момент.
— И еще одно…
Он щурит глаза, когда видит, как Каффка наклоняется к Куроро, непозволительно близко, и затем шепчет ему что-то — так тихо, что никто не слышит. Чувствует, как напрягается рядом Нобу, но, судя по тому, как они обмениваются взглядами, это остается их маленьким персональным секретом. Сказанное явно не нравится Куроро, он темнеет лицом, но не возражает. Видимо, это одно из тех условий, что его не устраивают, но за которые будет дан зеленый свет охоте.
Куроро и правда готов на все.
Он хмурится и медленно, сквозь зубы, цедит:
— Это все?
— Это все.
Каффка улыбается ему, мягко, словно больше не потревожит, и Гону эта улыбка — с чуть изогнутыми уголками губ, узкая — кажется жутко знакомой.
Chapter 30: ЦУГЦВАНГ: последняя охота
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
В итоге, охота начинается. Ночью, под полной луной. Поэтично.
Больше походит на то, как загоняют дикого зверя в угол.
Гону выпадает честь сопровождать Мачи: они оба не самые боевые сейчас, основной упор Куроро делает на Финкса, Нобу и Фейтана, поэтому их отправляют скорее для разведки, чем для серьезной схватки. Хотя Гон уверен — захоти Мачи, то смогла бы противостоять Хисоке продолжительное время, особенно в нынешнем… его состоянии. Она быстрая и ловкая, а еще ее хацу довольно сильно мешает перемещаться, если она схватила тебя нитями. Да-да, их позорная попытка с Киллуа сбежать в Йоркшине. Но сейчас — не Йоркшин, а они — не враги. Официально, разумеется. Если Мачи узнает, что на самом деле стоит за мотивами Гона…
Впрочем, ей сейчас явно не до этого.
Они неторопливо прогуливаются вперед; от Мачи так и разит напряжением, она оглядывается по сторонам, явно исследуя окружение с помощью эн. Сам Гон сейчас как ищейка бесполезен, плюс он уверен, что Хисока уже понял, что его ищут, поэтому что-то затевает. В общем, остается только ждать и ждать — а в этом он, как оказывается, необычайно хорош. Хоть в чем-то, проносится в голове отчаянная мысль, но он тут же ее отсекает и решает прервать давящее молчание:
— Думаешь, в этот раз выйдет?
Убить Хисоку, то есть. Разумеется, что он надеется на провал «Пауков», но судьба — такая штука… Плюс, он сам нарывается. Как сильно бы Гон не хотел его спасти, он не может ничего противопоставить чужому желанию убиться об кого-то. Это вне его возможностей. Предыдущая попытка завершилась глупой ссорой, и пусть сейчас уже Гон остывает, он все еще верит в то, что тогда сказал правильные вещи. Это глупо. Хисока мог бы завязать после со всем этим желанием подраться с Куроро после того, как ему элегантно утерли нос, но нет, зачем… Воспоминания об этом злят сильнее, а потому вопрос звучит раздраженно, словно он — и правда один из Редана, кто жаждет мести.
Иронично.
— Я надеюсь, — сухо отвечает Мачи.
— Глупо, что он все еще хочет мести. Типа, не пойми неправильно, но на его месте я бы спрятался где-то и не показывался бы до скончания времен, а не носился бы по округе, привлекая всеобщее внимание.
— Хисока не действует логично.
Голос Мачи звучит разъяренно, но лицо — маска спокойствия.
— Ну, он точно не самая яркая лампочка, но…
Сказанное им заставляет ее, неожиданно, улыбнуться.
— Лампочка?
— Ну, да? — тушуется Гон. — Тоже мне, светило. Он, блин, иногда как учудит.
— Ты о нем неплохо осведомлен.
— Я же говорил. Мы пересекались.
— Для «пересекались» ты довольно неплохо знаком с некоторыми его привычками, о которых не знаю даже некоторые «Пауки».
Ой-ой? Раскрыли?
Но Мачи смотрит на него не пристально или подозрительно, скорее устало. Словно вся эта история выпивает из нее столько соков, что она уже ничему не удивляется. Несколько секунд они смотрят друг на друга, испытывающе, и, затем, когда рука у Мачи дергается, будто она хочет полностью развернуться и вновь задать вопрос, уже конкретней, Гон неожиданно опережает ее — потому что чувствует, что сейчас очередная неправда может сыграть против него. У него нет права на ошибку. Мачи слишком хорошо знает Хисоку, лгать про него ей — занятие несколько бессмысленное.
— Я… мы пару раз работали вместе.
— Получается, все дело не только в мести? — Мачи вскидывает бровь, но Гон трясет головой.
— Это ничего не меняет. У нас было не настолько тесное сотрудничество, плюс он все еще выбил из меня дерьмо на экзамене и на Небесной Арене. Я зол! Он обещал мне реванш! — вполне искренняя эмоция, поэтому Гону не приходится даже особо врать в данный момент. — Я, конечно, сержусь на Куроро, он буквально украл у меня шанс, но… Типа, вот.
— Вы работали вместе?
— Ага, он помогал нам на Острове Жадности.
На лице Мачи мгновенно озарение, словно она о чем-то догадывается.
— О тебе он говорил, да? Про вышибалы.
— Если бы не Хисока, — заумно говорит Гон, — то мы бы проиграли.
Что чистая правда. Или выиграли бы не так честно; но именно его спонтанное желание помочь с помощью жвачки в самом финале делает победу более удовлетворимой для Гона, хотя, в общем-то, он прекрасно понимал — та потеря сознания была случайностью, и винить себя было бы тоже глупо. Повезло, значит, повезло.
Некоторое время они продолжают поиск в тишине, но Мачи явно расслабляется: видимо, теперь она складывает два и два из Йоркшина, и странный интерес Гона в Хисоке теперь не видится ей таким уж странным. Но для нее они — не товарищи. Это огромный плюс. Если бы она только узнала, то… Гон задумывается, полагая, что в ответ на это сработал бы его нэн. Словно сигнализация. Очень тупой принцип работы, честно говоря. Остается надеяться, что в скором времени это прекратится, потому что работать с таким нэн попросту нереально.
Ну, впереди у него долгие дни тренировок… Гон уверен, что Биски из него что-то да сделает.
— Вы с ним очень похожи, — вдруг замечает она. Когда Гон моргает, удивляясь столь резкой и странной реакции, добавляет: — Что-то… в том, как вы смотрите на мир. Хисока может сколько угодно изображать из себя самую большую загадку, но его легко прочесть, если хорошо знать. Ты пробовал?
— Ну, я понимал лишь когда он врет.
— Всегда?
Смеются.
— Хисока говорит и изображает из себя одного человека, но действует совершенно иначе. Весь его образ — глупость, он расчетливый и прагматичный убийца без малейшего намека на жалость. Данчо выбрал себе плохого противника. Хорошо, что он не один, — Мачи хмурится. — В этом главная слабость Хисоки. У него нет союзников. Даже самого опасного хищника убивали охотники, объединившись.
Гон промолчал в ответ.
Жалость… Да, Хисока точно на нее не способен. Он помнил мужчину с копьем с экзамена, что умолял убить его в сражении; Хисока даже не заинтересовался. Но, с другой стороны, зачем-то же он помог Гону. Помог и Фугецу. Его самого еще можно было расценивать, как выгодное вложение в будущее, но ее? Вряд ли Хисока смотрел на нее, как на будущего противника. Тут было что-то иное. Что-то сентиментальное… Неизвестное ему.
— То есть, по-твоему, я веду себя как Хисока? — Гон громко фыркнул и карикатурно изобразил образ чудовища, широко расставив руки. — Безжалостный и ужасный, у-у-у-у-ай-ай-ай-ай! Не надо за ухо, я шучу, шучу! Серьезно, оторвешь же!
— И пришью.
Чужие пальцы отпускают его многострадальное ухо, и Гон быстро-быстро его трет, обиженно смотря на Мачи. Нет, серьезно, что за манера такая — его калечить?! Сначала Киллуа, потом Биски, теперь еще и «Пауки» подключились! Вообще-то это всегда была дозволенность исключительно для Хисоки, потому что его издевательства хотя бы сопровождались чем-то поучительным (или просто полезным). Та улыбается, снисходительно. Но это шутливый взгляд. С такой ней, не дергающейся от каждого звука, находиться рядом гораздо приятнее. Когда рука вновь тянется к нему, Гон вжимает голову в плечи, но его лишь легонько треплют по волосам.
— Иногда Хисока выходил из своей раздражающей роли. Я говорю про него настоящего, конечно… Есть что-то в том, как вы дурачитесь. Жаль, конечно, — ее улыбка становится жестче. — Жаль, что он не такой, как ты. Преданный друг, готовый на все ради своих товарищей. Хисока ни за что бы не стал защищать кого-то, как вы с твоим белобрысым приятелем рисковали за ублюдка с цепями.
Но есть ли у него такие люди? За кого он готов рисковать всем, чем угодно? На ум приходит лишь вся беготня с Фугецу, странная, не в его характере. Здесь явно что-то не так. Здесь… Если начинать размышлять о Хисоке, о том, кто он на самом деле, то это самый первый факт, что должен быть рассмотрен.
Мачи поджимает губы.
— Ты хороший человек, Гон. Если бы только Хисока был таким, как ты… Если бы только…
Голос холодеет.
— Если бы только я убила его тогда.
Она вновь винит себя. Это понятно. Если бы не ее жалость, то Хисока не убил бы Шалнарка и Кортопи, и не пошел бы дальше. Но Мачи поступила правильно — с точки зрения морали, ее не в чем винить. Никто в Редане не делает. Ясное дело, что кто-то злится, но они все понимают: многие ожидали от Хисоки подставу, но не такую крупную. Неожиданная жажда мести была чем-то за гранью предсказуемого.
— Мне кажется, он нашел бы другой способ вернуться. Это же Хисока. Вы искалечили его, а он все равно сумел слинять, — Гон пожимает плечами. — Так что не вини себя.
Он говорит это вполне искренне. Хисока — нечто за гранью нормального. В его случае все ситуации надо рассматривать строго индивидуально.
В ответ Мачи улыбается ему, благодарно, и хочет что-то добавить; но не успевает — стоит ей только открыть рот, как они вдвоем замирают, как два зверя, услышавших охотника. Потому что через несколько улиц они оба чувствуют взрыв ауры, тяжелой, горькой на вкус. Жажда мести; рядом с ней расцветает аналогичная, ярка, но отдающая тем же. Им даже не нужно переглядываться друг с другом, чтобы понять — Куроро находит Хисоку раньше остальных, и сейчас они сцепляются в схватке, словно два диких зверя.
Стрелой они мчатся к одной из пустующих улиц.
Чем ближе они приближаются, тем больше это напоминает Гону его первое знакомство с нэн: когда Хисока не пускает их дальше. Он чувствует, как от ужасающей ауры его сердце начинает биться быстрее, напугано, как все в нем противится, но он продолжает свой путь, пока, наконец, не вылетает на пустую площадь, на которой…
Это напоминает ему рассказ Фугецу. Момент, когда впервые видит настоящее лицо своего верного телохранителя.
Хисока и Куроро дерутся не на жизнь, а на смерть. Удивительно — первый выглядит так, словно никаких ран у него нет, чистая белая кожа без единого шрама, единственное лишь — волосы короче, намного, то, что успевает отрасти за время выздоровления. Но лицо — из давно ушедшего времени, красивое. Странно, думает Гон ошалело. Наверное, это условие какого-нибудь хацу и последствия игл Иллуми. И то его хацу, текстура. Она здесь точно замешана. На лице Хисоки торжество, опьянение, словно он по-настоящему счастлив прямо здесь и сейчас — но вместе с этим сосредоточение. Взгляд Куроро намного темнее, но он, как и Хисока — натянут до предела. Еще чуть-чуть, и сорвется.
Это больше походит на драку диких собак; лишенный основного боевого хацу, Хисока может полагаться лишь на грубую силу, благо, той у него через край — бетон под ударами так и крошится. Ну точно, наверняка иглы. Куроро же меняет способности, словно перчатки, играючи, умело, но, видимо, ни одно не подходит — потому что бой продолжается и продолжается, а Хисока, несмотря на полученные уже тут раны, все не отступает. Самым эффективным, по итогу, оказывается украденная «Жвачка» — из-за пыток, даже с иглами, Хисока и Куроро оказываются примерно в одной категории по физической силе и попеременно тянут одеяло друг на друга. Это пугающе красивое зрелище, и Гон, неожиданно для себя, чувствует зависть. Это они должны так сражаться. Это на него должен так смотреть Хисока.
От этого в венах что-то неприятно скребет.
Замершая рядом с ним, Мачи неожиданно срывается с места; выпускает нити. Почти дотягивается до Хисоки, но тот рассекает ее хацу игральной картой и затем бьет — так, что отшвыривает ее в сторону. Но Мачи не падает, почти мгновенно вскакивает на ноги и тормозит, в позе наготове — и бросается в бой вновь. Сам Гон остается невидимым наблюдателем: без хацу Хисока убьет его, нет смысла даже пытаться (и все они тут это наверняка понимают). Вдвоем против них, понимает он, у Хисоки нет шансов — но не только его посещает эта коварная мысль. Изящно уклоняясь от попытки связать себя, Хисока уходит от выпада Куроро ножом и, ухмыляясь, делает то, что Гон ни за что от него не ожидает. В смысле, серьезно.
Потому что Хисока дает деру, попутно выпуская несколько острых, как бритва, карт в противников. Может быть, он использует зэцу? Его аура внезапно растворяется, словно дым.
Мачи уже хочет броситься за ним, но ее внезапно окликает Куроро. Хватает за запястье и тянет на себя, они смотрят друг другу в глаза — неожиданно интимный жест, странный для них.
— Он заманивает нас, — Куроро качает головой. — Хочет убить по одному, как на корабле. Плюс, он ранен. Далеко не уйдет.
— Но нас двое!..
— Он уже использовал маскировочное хацу. Мы не найдем его, придется разделяться. Поэтому мы ходили группами.
Мачи вызывающе на него смотрит.
— И где же твоя «группа», данчо?
— Я — исключение, — улыбается он и качает головой. Затем стирает потекшую из носа кровь. — Не беспокойся, далеко он не уйдет. Где-то там сейчас бродят Фейтан и Финкс, они наверняка почуют его жажду крови. Лучше помоги мне, пока есть возможность. В этот раз, — уверенно произносит он, — мы его добьем.
Затем, его взгляд оборачивается в сторону Гона. Тот видит это боковым зрением — все его внимание все еще устремлено вслед Хисоке.
— Есть идеи?
— Я пойду за ним. Один, — Гон выразительно смотрит на «Пауков». — Моя аура еще нестабильна, плюс он не так хорошо ее помнит, как ваши сейчас. И я умею за ним следить так, чтобы он не замечал. В городе полно нэн-пользователей, он не воспримет меня, как, э, меня. Но я дам вам знать, если найду его.
— Ты уверен?
Куроро словно и правда озабочен его сохранностью. Впрочем, это его работа. Он же данчо. И так потерял многих товарищей, а сейчас Гон действует почти безвозмездно, как давнишний член труппы. Что не сделаешь ради успеха… Главное не обговаривать, чьего. Жаль, конечно, что это очередная полуправда — он не врет про слежку, но мотивы иные. Но знать об этом Куроро совсем не обязательно.
Он слабо улыбается в ответ и бросается в погоню.
Найти Хисоку просто. Куроро правильно замечает про жажду крови, но Хисока хитер — а потому скрывает ее почти мгновенно, как исчезает с поля боя. Но одно он спрятать не в состоянии, то едва заметное, что не чувствует никто из «Пауков», настолько незначительно — но чует сам Гон. Запах крови, тот, что преследует его с опустевшей комнаты с раскрытым окном с легким мерзким ароматом гноящихся ран. Словно преследовать умирающее животное.
Этот след четок. И ведет его к одному месту.
Когда Гон выбирается из лабиринта улиц, он видит под собой — чуть ниже, словно в выемке — огромный котлован заброшенной стройки. Замирает в нерешительности. Зрелище странное: недостроенное здание, разрушившиеся со временем стены, стальная конструкция, ржавая, подобно гнилому скелету. Это место ему не нравится. От этого места… веет чем-то нехорошим, больным, словно вот оно — финальное пристанище. Не в таком месте Хисока должен сражаться, он яркий шут, волшебник, его место на сцене, а не на пустой стройплощадке, где даже нет зрителей.
В центре этого, рядом с изломанной арматурой, он видит Хисоку. Тот не смотрит на него, не видит даже — взгляд его сосредоточен на чем-то впереди. Губы немного подрагивают, будто в оскале. Он напряжен. Эн скользит вокруг, но не дотягивается до места, где сидит Гон, поэтому он волен наблюдать за тем спокойно. Но почему он ждет? Гон хмурится. Что там такого — впереди — что Хисока так выжидает? Отсюда ему не видно, но он чувствует настороженность, и вместе с тем, как внутри него начинает копошиться нэн.
Что-то… Что-то опасное.
Он вздрагивает, когда из одного из пустых проемов раздаются шаги. Усиленно щурит глаза и поджимает губы, почти что закусывает, когда из одного из проемов появляется уже хорошо знакомая ему яркая высокая фигура, словно Хисокино отражение — Каффка. Неторопливо, словно пантера на охоте, он выходит из тесных руин и улыбается, мрачно — когда как Хисока смотрит на него дико, странно, и делает шаг назад. Он не выглядит так, словно намеренно искал его, но в руках у Каффки Гон видит старые ножны.
Некоторое время они разглядывают друг друга. Затем, Каффка склоняет голову набок со взглядом почти безразличным.
— Неплохо выглядит для нэн-фальшивки. Если бы я не знал, то не догадался бы.
Хисока смотрит на него, не моргая. Аура его то и дело вспыхивает, словно магма прорывается из вулкана, но незаметно, мало. Слишком сильная эмоция призовет сюда Редан, но никому тут это не нужно.
— Ты сумел подняться?
Каффка не звучит так, словно его цель — убийство, просто как диалог.
— Ты всегда был упрямым мальчиком. Иногда я думаю, что стоило тогда выбить из тебя эту дурь. Но времена уходят, как и упущенные возможности.
Его губ касается кривой оскал. Затем, он поднимает руку с мечом и разжимает пальцы, роняя ножны на землю. В руке остается меч, тонкий, длинный. Черный. Если бы не отблеск лунного света, Гон ни за что бы ни увидел клинок. Что-то в нем ему не нравится, что-то… Словно остаточная аура. Яркая эмоция, старая настолько, что почти исчезает, но все еще привязанная к стали.
Ножны с глухим стуком ударяются о землю.
Хисока наблюдает за Каффкой, не мигая.
— Жаль. Очень жаль.
Неожиданно искренняя эмоция.
— Мне стоило поставить точку много лет назад. Пришло время закончить эту историю.
И, следом, он бросается вперед.
Так резко, что Гон почти пропускает прыжок; видит, как Каффка словно оказывается выше, замахиваясь клинком, и рубит вниз, напрямую. Может быть, Хисока тоже мешкает. А может, только этого и ждет: он концентрирует ауру в ладонях и ловит острие, не давая тому опуститься ниже, но это стоит ему концентрации — и в следующий же момент Каффка с разворота бьет его под ребра ногой. Настолько сильно, что от него Хисока прокатывается по земле, несколько метров, вскакивает; но и этого недостаточно, потому что Каффка быстрее. Он бьет кулаком, вниз, так, что в бетоне остается приличная вмятина — Хисока успевает уйти от этого удара лишь чудом.
Это напоминает Гону то, как дерется Киллуа, используя свою скорость. Он выматывает противника тем, что тот слишком концентрирует ауру, пытаясь понять, откуда придет следующий удар, а затем добивает. Ловко и эффективно.
Честно говоря, эта схватка отличается от той, что он видит раньше, с Куроро. Там — торжество владения хацу против грубой силы, долгая изматывающая битва двух равных противников. Тут же? Больше походит на избиение. Каффка знает, что Хисока сильно ранен и не может драться слишком долго, помнит о его ранах и бьет туда, стараясь вывести из строя как можно быстрее. Он выглядит опасней, чем Куроро: скорость не сопоставима, и его стиль боя… Заметно, что Куроро — самоучка, он дерется так, как дрались бы на улицах: грязно больше отдавая собственной безопасности, чем эффективности с риском. Но Каффка — другой случай. Что-то такое Гон видит в старых пропагандистских фильмах, когда они с Леорио и Курапикой едут в поезде спасать Киллуа. Что-то в движениях, четко и быстро, невзирая на опасность. Абаки говорит, что Каффка — первый (известный ей) учитель Хисоки, и это заметно, местами. Хисока дерется театрально, явно предпочитая стиль собственной же безопасности, но это — в моменты, когда он целиком контролирует ситуацию. В бое на Арене с Куроро, да и сейчас — от былого представления не остается и следа, Хисока бьет, как бьет ранее Каффка, с минимальными различиями.
На их лица неприятно смотреть.
Больше нет торжествующего оскала, лишь голодная сосредоточенность у обоих. И никакой жажды крови, лишь одна яркая эмоция — ненависть с чем-то вторым, неприятным, отчего горчит на языке. Гон не может оторвать взгляда от их сражения, оно кажется ему необычайно странным. Он никогда не видит такого Хисоку до этого. Такой ему нравится меньше, но, вместе с тем, он чувствует, что этот образ куда более искренен. Куроро в подвале вместе с Фейтаном выдирают его душу и выворачивают наизнанку, и этот Хисока — голодный до мести с больным лихорадочным взглядом, в глазах которого читается лишь одно ритмичное «убей, убей, убей» — тот, кто прячется под очаровательной маской все это время. Дикий и голодный зверь, которого не убивают тогда, и что решает отомстить своим обидчикам.
Пальцы у Гона подрагивают. Он может вступить в схватку. Защитить Хисоку, дать ему сбежать. Но он знает, что тот не простит ему этого, никогда в жизни, а еще знает то, что…
Крепче вцепляется в бетонный край, когда происходит это. Волнительное и столь долгожданное — для всех.
Каффка заканчивает то, что начинает. В целом, ему требуется чуть меньше пары минут.
Настоящее мастерство.
В секунду, когда позади него на площадку вываливаются «Пауки», Каффка замахивается клинком и резко бьет вперед, прямо, как копьем. С мерзким чавкающим звуком металл пробивает плоть насквозь, Хисока дергается — в конвульсии, Гон почти ощущает его ярость, и смотрит на Каффку яростным ярким взглядом. Но всего мгновение. В следующую секунду что-то внутри него ломается, словно рассыпается маска; фальшивое лицо исчезает, разрушаясь и оставляя под собой лишь обезображенное нутро. Замена ноги и пальцев исчезает вместе с ними, и, не обладая больше опорой, искалеченное тело падает на пол. Не как великолепный боец и его странный друг, как мясная кукла, изживающая свой срок.
Проходит мгновение.
Но Гону кажется — вечность.
Он во все глаза смотрит на то, как под телом растекается лужа крови, как Каффка неторопливо (и с хлюпом) вынимает клинок и резким движением стирает с лезвия кровь. Отточено, словно это не первый раз. Его взгляд, его аура, дышащая равнодушием и холодной решимостью… И ее отсутствие — у Хисоки. Что-то внутри Гона в этот момент очень сильно сжимается, словно пружина, но он ждет; терпеливо выжидает, потому что знает — нельзя сейчас туда бросаться. Нельзя спускаться, иначе он не выдержит и…
Вдох. Выдох. Глубоко.
Бетон под его пальцами идет крупными трещинами.
Видимо, вспышка его ауры привлекает Редан — он видит на себе удивленный взгляд Нобунаги, но тот не окликает его, видимо, полагая, что это из-за украденного убийства. Он внимательно, хищно наблюдает за тем, как Куроро осторожно подходит к телу и проверяет пульс, присматривается. Его аура тоже сияет недовольством, но Куроро — рассудительный человек, он умеет подавлять гнев, если очень сильно требуется. Не выдержал в Йоркшине и на корабле, но сейчас у него нет выхода. Каффка исполняет их собственное желание, и Куроро это хорошо понимает. Это его неожиданное качество — способность заглушить ненужные эмоции и пустить их под нож — Гон с удивлением отмечает.
Затем с трудом перебарывает себя и спускается вниз. На месте его хлопает по плечу Нобунага, подмигивая. Но Гону — повода радости нет, его взгляд так и тянется к телу, так и…
— Собака сдохла? — с надеждой интересуется Фейтан.
— Он мертв, — резюмирует Куроро, глядя на остальных. Подтверждает. Затем поворачивается к Каффке и несколько минут пристально рассматривает его меч. — Позволите?
— Зачем?
— Я обезглавлю тело.
Логично, думается Гону. Но он хмурится сильнее, ничего не говоря. Вместе с ним — и Каффка, он громко цокает языком и медленно качает пальцем из стороны в сторону, словно подобная перспектива его абсолютно не устраивает. Это явно озадачивает Куроро и остальной Редан, Фейтан щерится, но, следом, раздается пояснение:
— Люцифер-се. Мы говорили с Вами о проклятье. Сейчас аура еще теплится в его теле, достаточная, чтобы Вас прикончить. Не рискуйте. Это тело и так прожило дольше, чем положено, — он опасливо косится на труп под ногами. — Слишком опасно. Но в этот раз Вы забрали единственное, что могло его оживить.
— «Жвачка», — хмурится Куроро.
Именно так.
— Плюс, в нашей культуре считается бессмысленным марать руки о труп… Есть некоторая предвзятость по отношению к тем, кто контактирует с мертвыми. Не обессудьте.
Каффка низко глубоко смеется, словно все не так уж и страшно; их сражение, странные фразы и убийство. Но это явно злит Куроро, очень сильно. Однако, договоренность есть договоренность; потому он обменивается короткими быстрыми взглядами с остальными и кивает Каффке. С трудом выдавливает из себя слабое подобие улыбки.
— Я зол, конечно, но спасибо.
— Никто не получает то, что хочет.
Какие верные слова, раздраженно думается Гону. Он смотрит на Каффку еще раз, когда тот нагибается к телу и проводит по нему рукой. Что-то смотрит. Затем, достает из кармана ткань, схожую с той, что Гон видит ранее у Куроро — та, что раньше принадлежит одному из Инджу. Накрывает труп.
— Теперь, как и обговорено, я забираю тело.
Редан медленно расходится, но Гон продолжает стоять на месте, смотря на покрывало на чужом лице. Руки у него неприятно чешутся. Так правильно, убеждает себя он. Это имеет смысл. То, что происходит сейчас — закономерное следствие. Он сжимает губы в тонкую линию, когда чувствует чужую руку на плече, и следом медленный тянущий гласные голос произносит едва слышное:
— Отлично сыграно.
Chapter 31: ЦУГЦВАНГ: игра с ненулевой суммой
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Вечеринка в честь завершения охоты проходит в дорогом баре; кто-то уже надирается, поэтому внятный диалог ведут разве что Мачи и Куроро, хотя — оба уже явно под градусом, так их развозит. Гона тоже приглашают, естественно; даже заказывают какой-то слабоалкогольный коктейль, хотя его самого совсем не тянет на подобное — но для вежливости он немного выпивает и чувствует неприятную сонливость и головную боль. Алкоголь, вестимо, не его тема. Поэтому он предпочитает наблюдать, со стороны: за тем, как посапывают уже Финкс с Нобунагой, как Фейтан на стороне соревнуется с кем-то из местных в дартс, и как Мачи с Куроро о чем-то ожесточенно спорят. Каллуто нет — видимо, не особо его тянет к старшему брату, вот и остается в Метеоре. Скорее всего, размышляет Гон, это повод; он просто не хочет встречаться с Хисокой, тем, кому он помогает сбежать. Но Редану все равно. Для них, старожилов труппы, месть играет решающую роль, и нежелание Каллуто сюда соваться вполне понятно. Плюс он юн, и, вероятно, они невольно жалеют его и ограждают от дел, которые могут завершиться фатально.
Как мило с их стороны.
Полумрак и яркие неоновые краски ламп бьют в глаза, и он морщится, когда видит, как дергано в таком освещении видятся движения. Словно куклы в фильмах, где каждое новое движение снимают новым кадром. Ну, если подумать, все они — лишь актеры в грандиозном спектакле, в котором наконец ставится точка.
Он чувствует, как рядом на него опирается что-то теплое и видит, как к нему наклоняется Мачи. Она пьяна, очевидно, но в ее глазах ни следа той недоброжелательности или настороженности, что и раньше. Странно видеть ее настолько радостной, ей же нравится Хисока; но потом Гон вспоминает, что своим предательством он наносит ей, доверившейся ему, непомерное оскорбление. Некоторые люди мыслят иными — здоровыми — критериями на допустимое зло, и Мачи в данном случае давно переступает за черту в их отношениях с Хисокой. Гон морщится, когда она приобнимает его за плечи и добродушно улыбается. От нее пахнет вишней и чем-то мятным, из коктейля.
— Такой грустный сидишь, почему?
— Все в порядке, — удивляется Гон. — Я просто не люблю такие места.
— Да уж… — она медленно обводит взглядом окружение, словно рассматривает его под таким углом в первый раз. — Отстойный бар. Шумно и воняет. Хочешь? Уйдем?
— Все вместе?
Гон опасливо косится на Нобунагу с Финксом и насмешливо замечает:
— По-моему, не все тут в кондиции.
— Можно просто проветриться, — Мачи ухмыляется ему и оборачивается. — Эй! Данчо! Пойдем прошвырнемся, а то у меня такое ощущение, что мне надо проблеваться. Не хотелось бы делать это на чистеньком полу.
Куроро мутно улыбается им, и, втроем, они вываливаются на задний двор.
Над головой сияет яркая луна. На Китовом острове, помнится, ее видно всегда хорошо, из-за близости к экватору, там она кажется невероятно огромной (а еще походит на сыр, отчего первые года Гон искренне полагает, что именно с луны Мито-сан и достает все запасы молока). Но тут? Мелкая, голубая, словно чье-то ослепшее око. Гон пристально смотрит на него в ответ, чувствуя странное напряжение; в это время он стоит в переулке рядом с данчо и Мачи и держит последней волосы, пока ее грациозно тошнит.
Опускает голову, когда та поднимается и с кряхтением вытирает ладонью рот. Выглядит немного более трезвой и шуточно козыряет им двоим, после чего чуть с хрипотцой бросает:
— Сделайте вид, что не видели этого позора.
— Да ладно, — фыркает Гон. — Это еще ничего. У меня есть друг, который блюет в разы смешнее, когда напивается.
— Даже страшно представить, о ком ты, — Куроро со смешком помогает Мачи выпрямится.
— Э-э-э, вы встречались в Йоркшине.
— Дылда в очках? — когда он кивает, Мачи начинает глупо хихикать. — Гон, у тебя целая уйма странных друзей. Серьезно, где ты их собираешь?.. Ой, блин! Мы же теперь тоже в их числе. Ну вот, данчо, если этот парень сделает еще что-то безумное, так и знай, мы будем в этом частично замешаны, как и все его дружки. Невероятно!.. Ты, надеюсь, больше не собираешься принимать участие во взрывах небоскребов, нет?
Ее шутки явно жутко веселят ее, какая-то доля алкоголя в крови остается. Глупо обижаться на пьяный бубнеж, с утра Мачи наверняка протрезвеет окончательно и будет стыдиться всего этого, особенно упоминаний небоскреба, но Гону все равно неприятно — инцидент с Джайро он все еще считает своим провалом. Если бы только был быстрее, то ничего бы не произошло. Но молчит. Лишь улыбается. Они решают прогуляться, недалеко. Мачи неторопливо бредет впереди, широко расставив руки, когда как Гон с Куроро — следом, на расстоянии. Находиться рядом с данчо наедине так долго странно, и Гон опасается, что тот может почуять его волнение, хотя придуманных отговорок у него было через край — например, что он обещал Мито-сан не пить до совершеннолетия, а тут попробовал.
Но Куроро тоже слегка не в себе. Взляд у него такой, словно после пьянки он завалится спать и будет дремать долгие дни, пока не оправится от поганого года полностью. Гон не может ему не сочувствовать; он помнит, как изматывала его злость за Кайто, плюс в данном конфликте он все еще не считает Хисоку правым. Как сильно бы тот ему не нравился.
Он поднимает на того взгляд и вдруг спрашивает:
— Полегчало?
Куроро странно на него смотрит, опешив. Явно не ожидает подобного.
— Я… — медлит. — Наверное. Не могу сказать точно.
Они останавливаются и вдвоем наблюдают за тем, как Мачи начинает вертеться вокруг фонаря, как в том мюзикле про зонтики. Куроро смотрит на нее с улыбкой, как на старого друга, делающего глупости, и Гон размышляет — как же сильно бьет по нему гибель друзей, если он опускается до пыток? Куроро всегда виделся ему из тех людей, что не будут заниматься этим из банального желания, легкой мести — да, но недолго. Как в Йоркшине, быстро и красиво. Но год? У него в голове и правда что-то ломается, если он считает это логичным.
Интересно, жалеет ли он о содеянном? Хотя бы капельку?
— Хорошо, что Хисока наконец упокоился. Даже для него.
— Я думал, ты будешь проклинать его даже после смерти.
— Мне хочется, — Куроро едва заметно улыбается. — Но я уже осознал свою бессмысленную жестокость. Этот год дал мне понять один его маленький секрет, так что сейчас мне немного неловко, что я не увидел этого раньше. Может, заметь я это, то сумел бы его приручить. Как ни крути, Хисока был человеком, и у него, как и всех нас, был целый вагон слабостей. В таком состоянии смерть была для него единственным подходящим лекарством. Но… Не говори никому. Честно сказать, мне его немного жаль.
Теперь черед Гона смотреть на него очень странно. Вылупиться.
— Он убил твоих друзей.
— И я никогда его за это не прощу. Но я понял его мотивы. Тем более, мертвых не принято ругать слишком долго.
Некоторое время они молчат. Луна продолжает нависать над их головами, и Гон вспоминает все увиденное: эти несколько месяцев, и прошлое. Куроро мстителен. Он уничтожает йоркшинскую мафию после смерти Увогина, невероятно злится после боя с Хисокой на Арене. Но он все еще человек, и все еще способен на сострадание. Договаривается же с Курапикой, заключает с ним мировую. Хисока вносит в его душу слишком большой сумбур, сплошные сомнения. Да, Гон зол… Но он понимает чувства Куроро, а потому не может даже сформировать свою ярость во что-то конкретное. Как было с Питоу.
На плечо ему ложится чужая рука, и Куроро слабо улыбается ему. Это очень усталая улыбка, человека, что преодолевает невероятно огромную трудность в своей жизни и, наконец, приходит к катарсису. Но дала ли ему смерть Хисоки это самое чувство? Мертвых не вернешь. Куроро — не такой счастливчик, как Гон, что получает затрещину от Кайто после всего инцидента в Горуто.
— Спасибо, что связался с нами. Я боялся, что ты окажешься ненадежным кадром, но ты хороший человек.
Гон хочет что-то сказать… но не находится.
— Ты останешься тут?
— Да, — мнется он. — Мне надо тренироваться, чтобы вновь вернуть полный контроль над аурой. Но вы можете звонить мне, если что. Иначе, — неловкая улыбка, — я только и буду, что учиться. Сначала нэн, потом математике.
Куроро улыбается ему, тепло, но на душе у Гона скребут кошки. Он завидует Хисоке: врать — так тяжело, и тот делает это с невероятной ловкостью. Самому ему до столь виртуозной лжи еще идти и идти.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Он возвращается уже под утро, но не в гостиницу, где останавливаются с Биски, а в другое место — невзрачное, на первый взгляд, и находящееся где-то в глубине переулков. Странно, что заведение, принадлежащее одному из владельцев местных франшиз. Хотя, может, в этой и суть — о местечке знают лишь избранные, а за деньгами хозяин и не гонится. На мгновение Гон замирает на пороге — смотрит на бар, двухэтажный, небольшой, с яркой красивой вывеской на падокейском, затем входит внутрь, где его в нос бьют знакомые уже запахи. Он был тут — не так уж и давно, в самом-то деле, но на секунду Гон все равно теряется. Почему-то сейчас, когда все завершается, ему кажется кощунством находиться в подобном месте, пусть даже он идет сюда с четкой целью.
На одном из высоких стульев сидит Фугецу и рассеянно смотрит вперед, на богатую коллекцию алкогольных бутылок за стойкой; они всего на секунду пересекаются взглядами, и Гон неторопливо поднимается наверх, куда ведет его интуиция. И не только. На самом деле, нет смысла даже задумываться: аура Каффки давит на него тяжелым одеялом. Но это спокойствие, ни единой волны. В отличие от ужасающего ледяного нетерпения Хисоки на Небесной Арене, Каффка держит себя в руках — и Гон чувствует, словно погружается в воду, но ничто не пытается его убить. Он доходит до нужной двери и несколько минут тупит, не решаясь, пока, наконец, с той стороны не доносится знакомый голос, тянущий гласные:
— Гон-се, заходи.
Рука осторожно ложится на дверную ручку, и, сглатывая, он поворачивает ее.
Однако, страшного внутри не происходит. Каффка сидит на стуле рядом с занавешенной балдахином кроватью, за которым ничего не видно, но Гон чувствует — дыхание, едва слышное, и ауру. По сравнению с теми ледяными иглами это походит на едва заметные теплые капли дождя, неощутимое. Он тупо смотрит в ту сторону, неприлично долго, отчего лицо Каффки под толстым слоем макияжа искажается в усталой улыбке. Он кивает в кресло напротив.
— Садись. Не стой, как неприкаянный.
Атмосфера тут, конечно, на иголках, но не так сильно, как сам Гон, когда прибегает к Каффке с этой аферой. Он нервно барабанит пальцами по коленям, косится по сторонам: цвета тут, конечно, ядовитей некуда. Каффка напротив него выглядит так, словно это представление вытягивает из него все оставшиеся силы, и сейчас он больше походит на восковую статую, чем на реального человека. Некоторое время они молчат, пока, наконец, он не роняет:
— Ты молодец. Хорошо постарался. Спасибо, Гон-се.
Гону не нужно быть провидцем, чтобы понять, что на самом деле Каффке он не особо нравится. Но это явно не то, что сейчас важно.
— Да я только рад, — неловко улыбается он.
— Если бы не ты, кое-кто бы уже кормил червей, — взгляд Каффки приобретает нехорошие нотки, когда он косится назад. — Абаки верно сказала, что ты надежный человек. Я опасался, честно сказать.
— Потому что я сказал, что я друг Хисоки?
— Хисоки… — Каффка медлит. Затем хмурится, но кивает. — Гон-се. У таких людей, как он, не бывает друзей. Но ты прав. Я удивился. И до сих пор удивлен, что ты пришел ко мне с этим предложением. Тебе он настолько дорог?
— Ну-у-у-у… — очень многозначительно тянет Гон, что можно распознать, как очевидное «да».
Он понимает, что нужна помощь Каффки, в тот самый момент, когда дает отмашку Куроро. Каффка заботится о Хисоке, тот не признает, но это в тот момент было не так уж и важно. Его простая идея с обманом чутья Куроро превратилась в игру с ненулевой суммой: Гон сделал ставку на то, что Каффка — мощный владелец нэн, и тот его не подвел. В момент удара мечом он пробил грудную клетку в считанных миллиметрах от сердца, а затем, выпустив крови и заглушив сердцебиение с помощью хацу, каким обычно пользовалась Абаки для уменьшения или увеличения рева толпы (что-то там про вибрации?), обманул Куроро. Но Хисока умер, наверное, на целую секунду… В любом случае, даже если нет, неважно: для обычного человека он слишком часто находился в ситуациях близких к краю. Это абсолютно ненормально.
Но и Каффка тоже ненормален. Что за человек такой, способный обмануть и смерть, и Куроро?
— Ты правда считаешь его другом? Тот человек, Люцифер-се, говорил что-то про месть.
— Хисока пару раз намылил мне шею, но я не прямо обижен, — Гон пожимает плечами. — Если бы не он, меня бы, наверное, убили бы на Небесной Арене. Или я провалил бы экзамен на Охотника. Или не победил бы в…
— Хватит, хватит, — губ Каффки касается улыбка. — Я понял, что это правда.
Он оборачивается назад вновь, с темным лицом. О, Гон чует его злость. Но вместе с этим — то, что это простая усталость от чужой упертости. Что-то такое происходит и с Гоном, когда они ругаются неделями ранее, но тянущееся куда дольше. Не все так простодушны, кто-то может хранить обиду намного дольше. Может, это даже правильно. Гон невольно следит за его взглядом и пытается представить, что же там сейчас сокрыто. Как выглядит Хисока? Он спит… Странно. Последнее время все идет наперекосяк.
Рука Каффки медленно тянется к балдахину, но затем он резко одергивает себя и разворачивается. Вновь смотрит на Гона, и взгляд у него острый, словно он и сам не верит в то, что говорит прямо сейчас:
— Представляешь? Все это время пробегал с колючей проволокой в кишках. Я еще на старом месте сказал ему не дергаться, пока мы ее не изымем, а он плюнул и пошел мстить. Вот пустая голова, уж точно, — он зло кусает губу, смазывая помаду. — Не могу поверить, что он все еще жив.
— Я не знал, — пораженно бормочет Гон.
Даже не задумывается. Хисока так хорошо скрывает это… Или уже просто не ощущает боли, что даже слабая аура Гона не может уловить подобные чувства. Он еще раз косится в сторону постели и быстренько выдыхает, чувствуя бесконечную усталость. Хисока не перестает удивлять. В плохих смыслах. Но он был рад, несомненно — что тот был жив. Что обман Редана получается, что не нужно больше волноваться. Впереди долгие месяцы лечения, но Гон найдет способ сделать все так, чтобы Хисока не погряз в тех же эмоциях, что гонят его мстить Куроро после боя.
— Сейчас уже не о чем волноваться, конечно, но схватка все лишь усугубила. Слишком много движения, — Каффка качает головой с видом, будто не хочет больше об этом думать. — Печально, что такой потенциал утрачен, но пара лет на месте точно поможет кое-кому привести голову в порядок.
— Вы не будете искать лекаря?
Их взгляды пересекаются. Каффка щурит глаза в той же манере, как делал это обычно Хисока.
— Сейчас — только самых необходимых. Мне не нужно, чтобы он опять бросился на Редан. Когда я пойму, что он бросил эту идею, то постараюсь найти хорошего специалиста, но сейчас? Пусть отдыхает. Все равно некуда спешить — «Пауки» думают, что он мертв.
Да уж, отчаянно думает Гон, поглядывая на балдахин. Каффка будет ждать, терпения у него явно предостаточно; но что-то подсказывало Гону, что Хисока упертей, и это «когда-нибудь» растянется слишком надолго. Но эти мысли он решает придержать при себе.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Хисока просыпается через неделю; Гону сразу же дают знак, и он сообщает Фугецу, прося у нее немного времени на болтовню наедине — все же, он ближе к нему по характеру, и если тот был в своем унылом настроении, то только обидит Фуу-тян — Гону же на всю эту грубость абсолютно плевать. Он вспылил тогда, конечно, но уже понял свою ошибку. Осталось понять ее самому Хисоке. Фугецу, несмотря на его опасения, довольно быстро соглашается, замечая:
— Ты знаешь его намного дольше. Конечно я тебе уступлю, — но затем трясет пальцем. — Но не рассчитывай на полную монополию над его свободным временем!
— Я еще не настолько рисковый!
Оба смеются, конечно, понимая, что никакая это не шутка, а вполне серьезное заявление.
Он абсолютно точно предугадывает настроение Хисоки; тот зол, чувствуется по ауре, пробивающейся сквозь блок Гона. Балдахин задран, наверное, Каффкой, лучше не уточнять — этот человек явно злит Хисоку куда больше Куроро, но не пытается его убить, мягок, и против такого оружия все самые страшные хацу мира беспомощны. Даже клятвы.
В постели он почти тонет — настолько мало остается от него, от плоти. По сравнению со старым собой он напоминает скорее скелет, обтянутый костями и бинтами; но сейчас, хотя бы, нет гнилостного запаха, а еще на нем одежда. Волосы отрастают до состояния ежика, местами белые, выглядит чудно, неправильно, ведь Гон знает — это не краска. Да, почти все лицо скрыто за плотным слоем марли, кроме глаз… глаза, одного, но в нем столько жизни, что Гон теперь уверен — жажда мести и правда живительна. Он ощущает это сначала на себе, но теперь смотрит со стороны. Честно говоря… появляется спонтанное желание дать прошлому себе по шее. Фугецу один раз демонстрирует отличный способ, остается лишь найти подходящую лампу.
Гон сидит рядом достаточно долго, и на него наконец обращают внимание. Хисока все еще пыщет яростью, но немного смягчает озлобленность, и теперь смотрит — так, словно спрашивает: «ну что, доволен?». От этого невольно появляется неловкая улыбка, и Гон трет рукой затылок.
— Ну. Я сделал все, как ты и сказал. Только не надо на меня бочку катить, что ты облажался.
Чужая рука требовательно манит пальцами. Ага, телефон.
«Ты позвал Каффку».
— Ну, да? — Гон удивляется. — Потому что я не хочу, чтобы ты умер. Что за претензия?
Хисока смотрит на него подозрительно, будто не веря. Ну конечно. В его понимании, наверное, Гон — все еще соперник, тем более теперь сдающий его ненавистному учителю. Боги, думается, что же там за история между ними, если у них такие отношения? Выглядит как минимум жутко подозрительно. Но у него еще будет время все узнать, поэтому Гон опускает взгляд вниз, рассматривая дырку на колене. Наверное, рвет, пока бегает по переулкам по следу Хисоки.
«Почему».
— Почему не хочу, чтобы ты умер? — Хисока кивает, слишком резко. — Ну, ты мой друг. Кто захочет, чтобы их друзья были мертвы? Даже из-за собственных глупостей.
Ответ, очевидно, обескураживает Хисоку; он замирает, хмурясь, но ничего больше не набирает. Расценивает ли он Гона кем-то большим, чем будущим активом? Наверное, да. Их первая встреча после побега из Метеора то подтверждает, эти прикосновения, улыбки во взгляде. Хисока рад видеть Гона, потому что… Ну, наверное он понимает, что он тут не просто так. Начиная со встречи в подвале. Но Хисока не может себе в этом признаться, потому что, как и говорит Каффка, он не понимает концепции «дружбы». Тупость, думается Гону. Все понимают. Просто Хисока намеренно не заводит нормальных друзей: под таких подходят лишь Мачи и, с натяжкой, Иллуми. И сам Гон. Но Мачи жаждала его смерти, а Иллуми плевать — он же самый главный любитель отрицать необходимость друзей, хотя сам их и заводит. Способность сбегать от истины Киллуа явно подцепляет от старшего брата.
— Я знаю, как все это бесит… Когда чувствуешь себя слабым. Но мы еще можем это исправить.
Гон перестает улыбаться. Смотрит Хисоке в глаза.
— Главное — стараться, тогда никакие трудности на пути не будут страшны. Ты так не думаешь? По-моему, ты довольно упертый, так что со старанием у тебя проблем точно возникнуть не должно.
Он протягивает руку и сжимает чужую ладонь в своей. Холодная, тонкая. Но теперь он способен это исправить. Теперь, когда все завершается, он постарается сделать все намного лучше.
— Раньше, в юности, я считал тебя жутко загадочным и пугающим. Теперь я понимаю, что ты такой же придурок, как и я. Я тебе поэтому понравился, да?
Взгляд Хисоки приобретает несколько снисходительные нотки. Ну конечно, фыркает Гон. Но он хотя бы это признает. Уже неплохо.
— Месть один раз уже кусает меня за задницу, поэтому я решил действовать иначе, — Гон задумчиво потирает подбородок, то и дело поглядывая на Хисоку. Тот слушает, внимательно, видно по взгляду. — Для начала стать сильнее. Постараться. Затем… Ну, отправиться на Темный Континент. Помнишь? Тот дурацкий корабль, на котором ты попался, плыл именно туда.
Хисока медлит, но кивает. Наверное, в тот момент ему плевать, куда плывет «Кит».
— Там, говорят, целая уйма интересного. Например, есть такая штука, как нитро-рис. Говорят, он продлевает жизнь и лечит от многих болезней… Я не знаю, но так говорил Леорио до того, как отправился в плавание. Он ищет его для Курапики. Потому что тот такой же, как и мы с тобой: рискнул всем ради цели, только вот стоило ли оно того — тот еще вопрос.
Затем поджимает губы.
— Я знаю, ты не хочешь, чтобы тебе помогали. Тогда поехали вместе, туда. Там наверняка есть способ тебя вылечить, но это будет сложная и опасная дорога. В самый раз для тебя. Так что? Давай станем сильнее вместе. Отправимся на Темный Континент, найдем лекарство… Это будет интересно. И на твоих условиях. Раз уж мы такие неудачники и застряли тут вдвоем, почему бы не попытаться?
Гон говорит это искренне.
Без каких-либо секретов или иных глубоких смыслов. Все именно так: они тут вдвоем, оба потерявшие слишком много, но, главное, что у Хисоки есть Гон. Это ему самому не надо беспокоиться о ранах душевных, у него есть уйма друзей, а еще бои на арене — можно сказать, он медленно, но верно возвращается к старой жизни. Но Хисока только начинает этот тяжелый путь, ему еще надо понять, что даже таким одиночкам нужен кто-то, кто их поддержит. Может, Каффка говорит это как-то иначе, отчего Хисока злится, но Гон не преследует ничего, кроме банального желания показать, что все будет хорошо — и, может, это того и подкупает.
Некоторое время Хисока смотрит на него обреченным взглядом, словно согласись он — и сломается последний рубеж защиты. Но потом качает головой, явно не веря, и сжимает руку чуть крепче — наконец, давая согласие.
Вот и отлично.
Лицо Гона сияет.
— Вот и круто! — гаркает он и вскакивает на ноги. Затем косится назад. — Но, на самом деле… Не только меня ты должен благодарить. Не я начал эти поиски. Есть кое-кто другой, кто стоит за всем этим, и, думаю, ей ты тоже задолжал диалог.
Стоит ему произнести это, как дверь позади открывается и в комнату медленно входит Фугецу. Взгляд ее бродит вокруг, пока не замирает на Хисоке, тот выглядит удивленным. Но не раздается ни звука; лишь Фугецу поджимает губы, а на глазах ее проступают слезы.
Затем, Гон покидает комнату. И плотно закрывает за собой дверь.
Chapter 32: ЦУГЦВАНГ: уязвимость
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Проходит несколько месяцев.
Не самый долгий срок, но вместе с тем — невероятно длинный, если задуматься. Проходит ужасающе много времени с момента, как он вновь уезжает с Китового острова и покидает Мито-сан. Как пожимает руку Фугецу и принимает ее предложение. Скоро ему будет шестнадцать, и он чувствует это на себе: как тело становится менее пластичным, но более выносливым и сильным. Приходиться учиться многому (не только математике): думать о налогах, которые высылает ему правительство их маленького острова, размышлять о накоплениях и, даже, бриться. Самая большая проблема. С щетиной в отражении он все больше напоминает Джина, и Гон вспоминает слова Джайро.
Просто его клон. Полная генетическая копия.
Но Джин, даже в свои... сколько там ему лет, все еще остается не самым высоким, хотя немного и опережает Гона, и это приводит его в бешенство, самую страшную ярость: получается, он так и останется низким?! Ужасно! Надо придумать хацу, чтобы вытянуло его в высоту, потому что уступать Киллуа, который сто процентов унаследует рост своего отца — то есть за два метра — Гону совершенно не улыбается. Ужасающая проблема, он жалуется об этом Хисоке, и тот лишь хрипло сипит — смеется таким образом — после чего замечает, что он всю жизнь был клопом, и таким и останется. Судьба. Издевательство от Киллуа Гон еще готов стерпеть, но вот от Хисоки? Ни за что в жизни!
Но, да. Проходит несколько месяцев. Близится зима, и на улице становится значительно холоднее.
Тренировки проходят успешней, чем опасается Гон. Он выявляет определенную закономерность: аура подчиняется в моменты, когда ему грозит смертельная опасность, по его мнению, естественно. Это очень интересно… Выходит, Гон подсознательно готов защищаться, но в другие моменты его собственный нэн шлет его к чертовой матери и попросту игнорирует все сигналы, даже если сейчас ему очень пригодится все для той же самообороны. Например, когда из него выбивают дерьмо на арене Абаки. Но возникает еще одна проблема… Аллука и Киллуа весьма воодушевленно воспринимают указание, поэтому устраивают на него самую настоящую круглосуточную охоту. Круто, конечно, что аура часто подчиняется, но не такими же блин, методами!
(он старается не думать о том, что за человек такой этот Каффка, если рядом с ним аура всегда подконтрольна Гону)
В остальном, впрочем, все спокойно. Фугецу постигает нэн, не супер быстро, но достаточно неплохо, чтобы Биски была довольна; выступления на арене приносят ему славу (и деньги!), которые он отправляет Мито-сан. В городе его даже начинают узнавать, и Гон чувствует смутное пьянящее ощущение известности — но держит его в узде, не желая зазнаваться. Но теперь он знает, что чувствовал Хисока на арене в моменты, когда толпа скандировала его имя: нелепый восторг, вот на что это похоже. Изредка он созванивается с «Пауками», но Куроро, вероятно, понимает, что ему нужно время, а потому на том конце провода обыкновенно висит Нобунага, пересказывающий подробности очередного ограбления.
Хисока же…
Да. Хисока тоже тут. Продолжает существовать у Каффки на втором этаже, словно неприкаянное приведение. Тот пристально наблюдает за своим бывшим учеником, за медленным процессом выздоровления.
Сказать, что Хисока «плох» — значит приукрасить. Он — развалина, месть Куроро удается. С трудом он может садиться на кровати, не говоря уже о чем-то другом; хотя Каффка сжаливается над ним и просит местного мастака протезов (в городе, где властвуют банды, такой человек незаменим) сделать хоть что-то — и, в итоге, он может ходить… Недалеко, правда, недолго, сил у него сейчас меньше, чем, наверное, когда Гона едва не убивает лисомедведь в памятный день знакомства с Кайто. Протезы для пальцев, ноги, какие-то искусственные сухожилия. Сломается одно — и он вновь превратится в беспомощного калеку. Это его явно угнетает, сильнее, чем потеря нэн Гона. Но он молчит — не только из-за вырезанного языка, может долго смотреть в стену, молча, мысленно переживая одни и те же дни в подвале. Если подумать, то меняется лишь декорация: по сути Каффка держит его на привязи, как и Куроро, пусть чуть более милосердно.
Мастер протезов под громким именем Конфигуратор Плоти делает ему идеальную маску для лица: кусками, конечно, но сам факт ее существования — того, что Каффка задумывается о ее необходимости — злит Хисоку так сильно, что он отказывается от нее, намеренно, соглашаясь разве что на нос, чтобы скрывать обезображенную нижнюю половину лица под медицинской маской.
И шрамы, конечно…
У Хисоки их теперь огромная коллекция. Больше, чем была — тогда, наверное, он прячет часть под «Текстурой». Но самый крупный, свежий — на груди и спине, в месте, где клинок Каффки пробивает его насквозь. Пытки с проволокой тоже оставляют следы, змеевидные рубцы, тянущиеся вверх. Гон видит это, когда приходит к Хисоке поболтать — он часто это делает, желая того подбодрить, но Хисоку, кажется, это гнетет еще больше: раньше он в их тандеме сила, а теперь роли меняются.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
На улице уже вечер, но отопление еще не включают — поэтому даже в помещении прохладно. Гон вваливается в комнату, потирая руки: ему хочется рассказать обо всем увиденном на арене сегодня, плюс просто скрасить время до того, как Биски начнет выбивать из него все дерьмо. Но замирает, понимая, что вваливается слишком рано: видит, как Хисока сидит без майки спиной к нему, наверное, переодеваясь. Шрам сразу привлекает его внимание, тот, что на спине, но больше этого Гону неловко — потому что Хисока тут же бросает на него уничтожительный взгляд и отворачивается.
Игнорирует, когда Гон крадется ближе и подсаживается рядом. Сам он в простой майке: на улице прохладно, конечно, но он носится туда-сюда, да и закаляется. Полезно для здоровья. Хисока не обладает подобной привилегией — он все еще напоминает обтянутый кожей скелет (чуть получше самого первого дня, но все равно очень плохо), а потому быстро замерзает; когда-то существовавший иммунитет добивает подвал. Когда он натягивает на себя безвкусный персиковый свитер на несколько размеров больше — явно от Каффки — Гон подсаживается вплотную и заговорщически заглядывает Хисоке в глаза.
Тот смотрит на него насмешливо, но делает вид, что не хочет даже говорить. Ну да, ну да.
— Ты уже спать?
Хисока, чуть медля, кивает, что вызывает смешок со стороны Гона:
— Ого! Ты ложишься спать так рано, мне прямо напомнило, как меня Мито-сан в детстве гоняла, чтобы я вернулся в комнату. Хотя, — он оглядывается по сторонам и заметно ежится, — у тебя тут тот еще морозильник. Под одеялом то наверняка теплее…
Он стягивает ботинки и забирается на кровать, потом ложится рядом — Хисока с жутко высокомерным видом забирается под то самое упомянутое одеяло, но явно злится не всерьез: все это просто продолжение затянувшейся шутки, которой Гон совсем не против. Всяко лучше унылого мрачного настроения, когда из Хисоки ни слова не вытянешь. Он ложится сверху совсем вплотную, когда как Хисока продолжает елозить на месте. Да уж, совсем крохотные активности уже забирают у него все силы, и Гону его искренне жаль — но он решает, что жалость только убьет настроение, поэтому подбирается еще ближе, пока между их лицами не остается неприлично мало пространства.
Подкладывая руки под голову, он ухмыляется.
— Крутая у тебя кровать. Такая мягкая. Мне вон продавленный диван выделили, типа, я много выпендриваюсь, и вообще — нахлебник.
Хисока смотрит на него с иронией.
— Ой, да ладно!.. Я тут типа селебрити. А сплю на диване! Не жизнь, а несправедливость.
Затем он подробно пересказывает все, что случается за день; как и всегда, в общем-то. Хисока слушает его не слишком внимательно, но кивает, иногда задает вопросы — все еще с помощью телефона. Наверное, думается Гону, это ему льстит — что он единственный, кто не относится к нему, как к калеке, просто обращается как всегда. Но делает исключения, маленькие, незаметные, вроде того, что не просит идти за собой, а если хочет что-то показать, то приносит фото.
Затем разговор перемещается в область традиционной рубрики перемывания косточек Киллуа, и, уже следом, Гон решает поддаться своему потаенному желанию и заглядывает в глаза. Громким шепотом роняет:
— Блин, теперь у тебя столько шрамов, отпад. А у меня всего… парочка? Самые страшные постоянно лечат, что на Острове Жадности, что после муравьиной охоты… — он оголяет плечо и показывает старый рубец. — Меня в детстве чуть лисомедведь не сожрал, тупая история. Но это не бой!.. Не круто, в общем.
Это большой риск. Гон решает сыграть в рулетку и попытаться показать, что последствия подвала — это не повод для меланхолии, просто лишнее доказательство, что Хисока сильнее и все это переживает. И даже сохраняет рассудок. Последнее — самое ценное. Ну и… Нет, Гон всерьез считает шрамы, полученные в бою, крутыми. Забавно, что судьба, при всем том, насколько часто он получал увечья, отказала ему в шрамах — кроме тех, что оставляет ему Джайро. Хотя нет, не забавно, довольно обидно! Шрамы — это круто. Можно быть героем кино. Рубцы на лице выглядят отпадно, и ими Гон доволен… Хотя Биски верно замечает, что это просто следы его неосторожности, а не крутости.
«Тебе правда нравится?»
Пальцы слушаются Хисоку еще плохо, но он старается: скорость набора сейчас выше, чем в самом начале. Но Гон терпелив. Он заглядывает в экран и громко причмокивает.
— Ну конечно! Блин, ты как… Не помню названия, но тот какинский боевик, где у героя шрам на груди в форме звезды. У тебя не так, конечно, но похоже. Правда… — он критично осматривает Хисоку, — там была еще парочка каких-то, которых я не помню…
«С чего бы тебе помнить?»
— Я видел тебя голым, дурила.
Ура! Ура! Он наконец-то использовал это против кого-то! Справедливость восторжествовала!
Хисока задумывается. Судя по взгляду, с трудом вспоминает.
«Текстура».
— Ага, я так и знал! Хотя я смотрел, как тебе на Небесной Арене отчекрыжили руки, ты всегда так дерешься?
Главное — спросить не в прошедшем времени, словно бои у Хисоки еще будут. Видимо, то, как быстро Гон это делает, без лишнего умысла (хотя все это хитрый план), льстит Хисоке еще больше, и он откидывается назад на подушку, продолжая сверлить его довольным взглядом. Затем вздыхает, неимоверно тяжело, словно делает огромнейшее одолжение своим ответом. И кивает.
Гон причмокивает.
— Страшно представить, что там такое происходит, если у тебя их так много! Тебе надо было на Небесной Арене брать кличку не «Ленивый Шинигами», а «Бессмертный».
«Некрасиво».
— Не шаришь, — резюмирует Гон.
«Под таким прозвищем представляют кого-то грубого и в шрамах, кто выживает, а не элегантного убийцу. Она бы больше подошла тебе. Тебя тоже трудно убить».
— А ты прямо шаришь.
«Я приценивался».
Гон издает задумчивое «хм». Он опускает взгляд вниз, затем — на Хисоку, умоляюще, и тот закатывает глаза, но свитер все же задирает. Открывающаяся коллекция шрамов поражает Гона — не потому, что их много, но… тем, что они есть, такие заметные! Мачи наверняка о них знала. Свежие заметно, но больше этого его привлекают совсем старые, почти слившиеся с и не без этого бледной кожей. Особенно на животе, весьма крупный. Гон смотрит на него, схожий с тем, что сейчас красуется на груди, и уже с любопытством тянет палец… Простая душа, но тут же получает по руке.
Хисока самодовольно натягивает свитер обратно и затем хватает телефон. Тычет в лицо:
«Мы еще не в тех отношениях».
— Но я видел тебя голым?.. — пытается оправдаться Гон, но чужой взгляд его быстро затыкает.
Ладно, может, нормальные люди так и правда не делают. Но как же хочется посмотреть на текстуру шрама!.. Как там говорит Леорио? Чисто из научного интереса, да!
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
С Хисокой они… мирятся, да. Хотя сложно сказать, что они на самом деле «ссорились», но теперь Гону не хочется дать тому по роже и наорать. В целом, все идет более-менее хорошо: но Гона не покидают смутные опасения человека, которого он плохо знает; человека, обладавшего настолько выдающимися и пугающими способностями, что сумел одолеть Хисоку в считанные секунды, хотя тот давал фору даже Куроро. Человека, чье присутствие рядом вынуждает ауру Гона ощетиниться, словно дикий зверь, хотя тот даже не смотрит в его сторону.
Кто такой Каффка?
Его стиль боя чем-то схож с Хисокой; какие-то движения, удары. Приемы. Но вместе с этим он более четкий и собранный, выдержанный в одном стиле, когда как Хисока явно перенимает себе некоторые условности уличных схваток. Он и учит его драться, это понятно, да и Абаки говорит — первый учитель, до Моритонио. Но почему он не учит Хисоку нэн? Или не успевает из-за раскола? Что вообще между ними случается? Хисока ненавидит Каффку, но Каффка относится к нему снисходительно, почти с нежной заботой.
«Мне стоило поставить точку много лет назад».
Так он говорит.
Они очень схожи в манерах и стиле. В тоне и повадках. Хисока — словно его маленькая копия, но они явно никто друг другу по крови, слишком разные формы лица и глаз, плюс акцент: падокейский у Каффки и какой-то неясный, сравнявшийся, у Хисоки, когда тот еще способен на речь. Хисока его ненавидит, но берет что-то из его образа и фальшивого амплуа Моритонио…
Так кто же ты, Каффка? Способный обмануть «Редан», одолеть Хисоку за секунды и все это в самой неудобной на свете одежде?
От размышлений Гона прерывает удар свернутым журналом по голове. Глянец — страшнейшее оружие против макушки.
Когда он распахивает глаза, на него грозно смотрит Биски. Поначалу Гон тушуется, но потом вспоминает: ну конечно, они тут, кажется, занимаются медитацией с Фугецу и Аллукой. Эти двое, как прилежные ученицы, сидят на подушках рядом и даже не отвлекаются на громкое «ой». Вот уж точно погружаются в себя. Но он не может просто сидеть и… делать это! Это так скучно. У Гона слишком много мыслей в голове, и если он погрузится в себя, то просто начнет перебирать их по второму кругу.
Журнал вновь приземляется ему на голову, но не так болюче.
— Опять отвлекаешься?
Гон потирает ушибленное место и причмокивает.
— Ну блин…
Внимательные очки Аллуки и Фугецу раскрываются (по одному на каждую), и они косятся на их диалог. Тут же зажмуриваются, стоит Биски повернуться в ту сторону. Вот это да, вот это игра! Захотелось сдать их, но Гон не писечка, он не будет вот так кого-то подставлять!
— Гон, — голос Биски звучит жутко строго. — Нэн-тренировки, нормальные, а не то, чем мы занимались на Острове Жадности, требуют концентрации и преданности делу. Если ты будешь считать ворон, то так и останешься без нормальных способностей.
— Но почему-то до этого мне не требовалась медитация, — ворчит тот.
— Ты был особенным, — Биски и бровью не ведет и шлепает его журналом еще раз, для проформы. Вздыхает. — А сейчас потерял весь потенциал. Будь добр тренируйся, как все остальные, и не выпендривайся.
— Ну Биски!… — скулит он.
Она смотрит на него, снисходительно. Затем отмахивается, как от безнадежного.
— Вижу, сегодня ты совсем не в настроении заниматься чем-то полезным. Ладно уж, иди, проветри голову, — все тем же свернутым журналом Биски указывает прочь, на выход.
Сегодняшние мучения завершены, но это не совсем тот результат, которого добивается Гон… Нет, в самом деле, он бы с удовольствием помедитировал, если бы умел и понимал, зачем, но сейчас у него слишком много забот. Плюс, его все еще не отпускают странные ощущения от Каффки, и природное любопытство с каждым днем берет вверх.
Он покидает предбанник тренировочного зала и выходит на улицу. Вдыхает морозный воздух.
Скоро выпадет снег. Дома, на Китовом острове, он видит его нечасто: другой климат. Если бы не долгое путешествие до, то, наверное, местные морозы показались бы ему ужасающими: но так он ощущает лишь легкий дискомфорт.
Он решает прогуляться. На дворе то время дня, когда Глэм Газ Ленд затихает, и улицы пусты — можно подумать и провалиться в размышления, не боясь, что тебя кто-то собьет. Хватая куртку, он по-быстрому натягивает ее и уже чешет прочь, но слышит позади оклик — оборачивается. Там, чуть запыхавшись, стоит Фугецу. Лукаво смотрит на него и затем, фыркая, бросает:
— Не позволишь пройтись с тобой?
Вдвоем они бредут куда глаза глядят.
Фугецу, если подумать, тоже меняется с дня их встречи. В конце концов, она тоже всего лишь подросток, и ее, как и Гона, настигает волна ужасающего взросления с кучей проблем: только вот налоги и прочие Взрослые Вещи она знает давно, не зря же принцесса. Это не считая связей с мафией собственной страны, участия в государственном перевороте (когда переизбирается Халкенбург) и прочих мелких действий, которые вмиг выводят ее в статус довольно необычной девочки. Забавно, размышляет Гон, Фугецу считает себя заурядностью, но на деле — довольно необычный человек. На фоне старших родственников меркнет, конечно, но это нормально, когда твой старший брат — генерал какинской армии, вместе с солдатами отправляющийся на Темный Континент, а какая-то из сестер — извечная обитательница подполья с уродливым шрамом через глаз.
Под тусклым светом зимнего солнца неоновые лампы выглядят блекло, и Фугецу фыркает:
— Не понимаю, зачем они жгут электричество. Все посетители приходят вечером.
— Это красиво, — умничает Гон, подражая Хисоке. На него смотрят, как на величайшего придурка.
— Не экономично.
— Мне кажется, тут люди в деньгах купаются. Не думаю, что их такое заботит.
— Вряд ли, — Фугецу обводит рукой окружение. — Ты легко различишь китч и по-настоящему богатых. Вторые редко помпезничают, за редкими исключениями. Для них это норма. А вот те, кто либо поднимается со дна, либо усиленно делает вид, что он богач — другое дело. Тут полно таких фальшивок.
— Очень интересно, — уважительно отзывается Гон.
Ему, человеку, половину детства пробродившего в диких лесах вместе с дикими животными, такое не понять. Иногда он с тоской вспоминает родной остров и оставленного Кона; интересно, как там сейчас он? Лисомедведи не приручаются, но Кон принял его и даже давал поспать на животе. Они вроде как расстались… когда Гон отплывал на экзамен, но после возвращения с Киллуа его все равно поприветствовали горой фруктов и выловленной рыбы. Значит, Кон помнит. Будет интересно показать ему Хисоку, размышляет он, есть в их повадках что-то похожее.
— Ты думала, что будешь делать дальше? — вдруг интересуется он.
— Не знаю… Скорее всего буду кем-то в офисе у брата. После массового исхода на Темный Континент вакансий в управляющем органе куча.
Она скептически фыркает.
— Никогда бы не подумала, что стану этим заниматься. Самой скучной работой в мире.
— Не знаю… Если ты хочешь сделать мир лучше, то политика — самое оно.
— У каждого свое персональное понятие «лучшего» мира. Кто-то, как Сале-Сале, плевать хотел на людей, лишь развлекаться. Сэр Бенджамин жаждал строгого тоталитаризма, а Церредрих — хаоса. Брат Халкенбург… — Фугецу медлит. — Он жаждет лучшего, но случившееся на «Ките» здорово на нем отпечаталось. Легко сказать по некоторым привычкам. Раньше мы часто обедали вместе, ему нравилось налаживать контакт с младшими принцами, чтобы, в будущем, заручиться их поддержкой. Но сейчас он стал более нервным.
Гон скудно знает о событиях на «Ките» вне совместных приключений Фугецу с Хисокой, но не удивляется. Он слышит от Биски, что там происходила настоящая резня. Неудивительно, что даже самый спокойный и рассудительный принц в конечном итоге сдается под напором обстоятельств и убивает кого-то — это не оглашается, но Гон уверен, что именно так и происходит, и именно это и гнетет Халкенбурга. Он довольно честный парень, если интервью не врут.
Он косится на Фугецу.
— Когда убиваешь кого-то, всегда тяжело. Особенно первый раз.
Та поджимает губы, хмурится.
— Мне тоже придется.
— С чего бы? — настает очередь Гона удивляться. — Ты всего лишь принцесса.
— Гон, я уже работала с мафией, плюс у меня есть связи с тобой и Реданом. Халкенбург этого так просто не оставит. Думаю, скорее всего он попросит меня курировать дела с подпольем, в отличие от Марьяма, я в этом хотя бы разбираюсь. Плюс я старше, а помощь ему потребуется довольно скоро.
— Почему бы не назначить кого-то, вроде Кенни? Или попросить Морену вернуться?
— Престиж, — Фугецу загибает палец. — А Морена не захочет ему подчиняться, я уверена, они связывались до этого. Поэтому Какин сквозь пальцы смотрел на ее дела в Метеоре, пока переворот Сян не стал угрожать отношениям с местными. Она нестабильный, но предсказуемый элемент.
Вот после настолько уверенно сказанных слов пойди скажи, что Фугецу безнадежна. Гон лишь фыркает, но никак это не комментирует, и она продолжает:
— Весь инцидент позволил нэн-пользователям спокойно войти в правление, и Халкенбург с помощью своего хацу проверяет, кто ему по-настоящему лоялен… Многое меняется. Ему точно потребуется рядом кто-то, кто знает основы нэн и понимает, как работать с людьми по ту сторону. Я не очень хотела этим заниматься, мне больше нравились хобби попроще, но, видимо, судьба против.
Она улыбается, тоскливо, но Гон думает: нет. Хорошо, что ты будешь рядом с Халкенбургом. Вся эта безумная история укрепляет твой характер, а еще ты видишь, что на самом деле творится рядом. Это не просто очередной политик из кожаного кабинета, Фугецу была на «Ките» в гуще событий, работала с Мореной и Кенни, а еще — с ним. У нее связи не только в Метеоре, но и в Ассоциации. Обширные, благодаря его предыдущим приключениям. Если Гон постарается, то сможет выбить что-то у Чидль через Леорио, но для этого надо найти их на Темном Континенте… Ладно, этот момент еще не очень продуман.
Он задумывается:
— Если будет лицензия на нэн в Какине, то к вам поедут всякие лекари с особыми хацу. Можно будет развивать индустрию медицины.
— Тоже верно, — отстраненно кивает Фугецу.
— И, может, ты найдешь способ вылечить Хисоку.
— Не выйдет.
Они останавливаются. Гон удивленно смотрит ей в глаза.
— Почему?
— Халкенбург против, — Фугецу недовольно поджимает губы. — Я уже думала, чтобы перевезти его, но решила сначала уточнить у него. Видишь ли, эти их догонялки с «Пауками» вызвали много шума в подполье в свое время, поэтому помощь Хисоке будет расценена как открытая война Метеору. Сложные политические игрища. Он не запретил мне, конечно, искать помощи, но дал понять, что во дворец мне его лучше не тащить.
Продолжают прогулку.
Да уж, сложные политические заморочки. Хотя Гон может понять Халкенбурга. Тот на удивление рассудителен: дает четкий ответ, хотя, как кажется Гону, проблема не только в Метеоре, но еще и в нежелании владеть под боком таким опасным человеком. Хисока как возведенная бомба. Вдруг захочет сразиться с новым королем?
— Тем более Хисока наотрез отказался.
— Ну конечно, — Гон сердито закатывает глаза. — Вот бестолковый придурок.
Хисока бывает жутко загадочным, но порой — ужасающе предсказуемым. Ну конечно он отказывается от предложения Фугецу. Наверняка думает, что это жалость, а как же он может себе такое позволить! Придурок. Хорошо, что хотя бы предложение Гона его заинтересовывает достаточно сильно, видимо, потому что это грозит проблемами. Но это так… немыслимо глупо! Гон не понимает, почему он просто не может принять помощь по стороны. Какой-то ментальный блок в голове, что ли? Или простая упертость?
Он отвлекается, когда замечает, как резко останавливается во второй раз Фугецу. Чует ее волнение и косится в сторону; тут же понимает, почему. Там, впереди, начинается окраина города — включая различный недострой или просто разрушившиеся со временем ветхие здания. Не самое приятное место. Но не унылый вид задворок лоска и шика привлекает их внимание: фигура. Стоящая рядом с какими-то обломками, темными от времени и погоды. Вытянувшаяся, словно по струнке…
— Что он тут делает? — хмурится Гон.
Хисока.
Как он доходит сюда? Хотя, конечно, он знает, что иногда Каффка отпускает того в город, недалеко. Знает, что если совсем запереть, то тот точно слиняет — а так хоть какая-то иллюзия свободы, плюс повод размяться, полезно для здоровья. Они быстро переглядываются и, не сговариваясь, направляются вперед. Но Хисока — вблизи он убеждается, что это точно он — совсем не реагирует на их присутствие. Все его внимание устремлено на стену впереди, глаза лихорадочно блестят, зрачок — узкий, как игольное ушко. На нем полный комплект протезов и все та же маска на лице, с виду и не сказать, насколько тяжело, наверное, ему сюда добираться.
Но он делает это. Потому что?..
Никакой куртки. Наверное, чертовски холодно. Гон хмурится сильнее, не понимая, почему из всех мест Хисока приходит именно сюда, что тянет его в эту дыру? Краем глаза наблюдает за тем, как Фугецу стягивает пальто и накидывает на чужие плечи сверху, шепчет что-то на ухо и мягко, насколько может, тянет за собой, обратно домой. Хисока даже не сопротивляется, не делает ничего, лишь отворачивается — молча. Такое послушное поведение — не в его духе. Тут что-то явно не так, но он не может понять, что именно.
Или все дело опять в Каффке?
— Идем. Рано еще так далеко гулять.
Он в последний раз бросает подозрительный взгляд в сторону разрушенной стены и затем, хмурясь, отворачивается и направляется следом.
Это место… Что-то тут ему не нравится. Но сложно сказать что. Он не склонен доверять своей интуиции, как Мачи, но именно она сейчас и кричит.
Гон разберется. Позже.
Chapter 33: ЦУГЦВАНГ: урок, который можно преподать лишь силой
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Самая большая проблема в спарринге с человеком, не только владеющим нэн на солидном уровне новичка, но еще и являющимся воплощения мечты самого гнусного любителя евгеники — то, что проиграть такому позорно, а выиграть — невероятно сложно. Гон пробует множество тактик, самых подлых, страшных, к которым не стал бы прибегать обычно, даже в бою против Гентру на Острове Жадности, но не срабатывает ничего; и его уже добрые полчаса метелят кулаками, заставляя что-то внутри скулить от уныния и обиды. Он так старается, все делает правильно, а, в итоге, его избивают так, словно он ни к чему и не приходит. Тоска!
К счастью, это не Киллуа — было бы совсем обидно — но Аллука. Но удар, у нее, конечно… Недалеко уходит от братца. Она более гибкая и ловкая, и Гон, который всю сознательную жизнь дерется как самый обычный любитель помахать кулаками без какого-либо выпендрежа способностями, чувствует, что сейчас его привычка играет против него же — просто за ней не поспевает. Конечно, он не сдается просто так, это совсем уж позор, но что Гон самому настоящему Золдику? На один зубок.
Поэтому, когда она заламывает ему руки, он может лишь стучать по полу, обозначая — сдается.
Подпрыгивая, словно кошка, Аллука вскидывает руки и довольно смотрит на Киллуа; тот сидит рядом, поганец эдакий, ухмыляется довольно и широко — ну конечно, рад за сестренку, а вот за Гона никто не волнуется, совершенно никто! Аура пока слишком нестабильна, а спарринги не вызывают у него искреннего ужаса, как нападки Золдиков в темноте на пути в уборную, поэтому тут он всегда в чертовом проигрышном положении. Обидно? Определенно.
Он принимает позу звезды на земле, пока рядом довольно гарцует Аллука. Лишь хмурится, шуточно, стоит ей склониться над ним и заглянуть в лицо. Неприлично близко! Отчего-то по позвоночнику Гона начинает ползти нехороший холодок, и он подозревает, что все дело в ее чудесном старшем братце: Киллуа, вероятно, из тех братанов, что готовы любые поползновения в сторону собственных сестренок использовать как повод для убийства, долгого и мучительного.
— Что, наслаждаешься проигрышем?
— Иди в задницу, — резюмирует Гон все то, что у него вращается в эту секунду в мыслях.
— Ты что, злопамятный? — Аллука насмешливо поддевает его ногой и разводит руки в стороны так, словно все это ее жутко печалит (очевидно, что нет): — Н-да, я ожидала от тебя больше. Учись принимать поражения.
— Слушай, это уже… через край!
— Думаешь? — Аллука садится на корточки, и наклоняется так низко, что их лица оказываются неприлично близко. — Да ладно тебе. Нет ничего плохого в том, что сейчас я наслаждаюсь победами над тобой. Потом ты вернешь себе все силы, и я уже никогда тебя не одолею, потому что ты — это… э-э-э… ты.
Вау, глубоко, конечно, но можно все равно повежливей!
Некоторое время он продолжает лежать на земле, пока вдруг не ощущает на себе взгляд, очередной — но уже принадлежащий не Киллуа, что не шибко-то ценит столь тесный контакт с сестренкой (а когда она заламывает ему руки, видимо, нормально), а кому-то другому, пристальный, хищный… Аура Гона чуть трепещет, и он узнает это чувство: голод. И, когда вскидывает голову, то видит на пороге Хисоку.
На улице становится прохладно, поэтому пытки (тренировки) приходится перенести в более теплое местечко. Окончательно.
Тот тенью появляется у них за спинами и, видимо, наблюдает последние несколько минут уж точно. Судя по тому, что на него в принципе не особо реагируют Киллуа с Биски, расписывая что-то в своем коварном журнальчике Сегодняшних Мучений Гона. Он… выглядит стандартно для своих редких вылазок на улицу, что тому позволяет Каффка: какая-то невзрачная куртка, свитер и маска на лице. Протезы конечностей тоже. Сейчас он настолько обычен, что Гону странно: он привыкает видеть Хисоку центром всеобщего внимания, ярким пятном на периферии зрения, но сейчас? Он сольется с толпой запросто, стоит только захотеть. Волосы, настоящий цвет, у него черные, и места, где они отрастают еще не так сильно, на бледной коже видны довольно сильно. Кроме тех пятен, где они намного светлее… И эта дрянная повязка через глаз…. Но, в целом, пусть он и выглядит жутко болезненно, он не напоминает гниющий заживо труп. Это уже хорошо.
Наверное, сюда его приводит желание почувствовать себя частью этого мира — азарта и адреналина — вновь. Гордость пожирает его заживо, Хисока больше злится на беспомощность, чем даже на Куроро — это заметно, редкие упоминания Редана не вызывают такой уж отклик, чем то, с чем Гон иногда сталкивается по утрам: когда Хисока соединяет культю с протезом. Идеального убийцу превращают в беспомощного калеку. Это хорошо, конечно, что он уже может ходить, пусть и недалеко, и у него в кишках и конечностях не спрятана проволока, но это и близко не былой уровень.
Но Хисока — даже в состоянии, близкому к смерти — все равно задает бой Куроро.
Его одолевает только Каффка, еще более идеальный хищник. Хисока — его ученик, они делят что-то… вроде каких-то первичных умений, и, вероятно, упертости. Сейчас он в лучшем состоянии, чем тогда. Конечно, без помощи игл Иллуми, но и впереди его не ждет смертельный бой, а способность двигаться возвращается с протезами и медленным выздоровлением. Но это не вернет ему утраченного. Никак.
Гон — хороший друг, ему многие говорят об этом, и он склонен им доверять. Поэтому ярость Хисоки отзывается и в нем, болезненно. Не только из-за далекого обещания реванша, это самая малость, не обязательная даже. Хисока — важный для его жизни человек, если бы не он, судьба Гона могла бы сложиться совершенно иначе! Может, он не прошел бы экзамен, а дальше и думать страшно. Вот он, катализатор многого в его жизни, но сейчас — утративший слишком много. Такое Гона совершенно не устраивает.
Поэтому он переворачивается на живот и вскакивает, подбирая ноги. Затем машет ему рукой.
— Эй! Хисока!
Тот отталкивается от карниза и смотрит на него, подозрительно. Но без какого-то напряжения, это скорее легкое любопытство, и Гон, чувствуя его интерес, добавляет:
— Не хочешь поспарринговаться?
— Гон! — тут же темнеет лицом Биски. — Отстань от человека. И вообще, это опасно…
Она не добавляет «потому что он еще не здоров», но это витает в воздухе, незримо. Гон чувствует это; если получается у него, то Хисока — тем более. Что-то нехорошее мелькает в его взгляде, темное, и он проходит вперед, явно обозначая свое решение. Ему явно льстит это — отношение Гона, будто не изменившееся; и ради попытки воссоздать былые ощущения он явно готов даже на такой риск. Хотя, в общем-то, Гон абсолютно солидарен с Биски — это опасно. Аллука одолевает его, но он все равно ей сопротивляется, долго: но сейчас даже она бесконечно далеко уходит от Хисоки по физической силе. Да, мастерство нэн, все это. Но поможет ли это тут хоть как-то?
Они оба встают друг напротив друга, и Хисока стягивает куртку и ботинки. Свитер оставляет; наверное, потому, что «мяса» так такового на нем пока слишком мало. Но взгляд его горит знакомым огнем, и Гон словно вспоминает — как смотрел в эти же глаза много лет назад, тогда, на Небесной Арене. Да, ему в тот день нехило прилетело бетонной плитой в лицо, но, эй, зато сколько эмоций! И он даже сумел вернуть долг, самое главное.
Биски угрожающе сворачивает журнал, и Гон невольно втягивает голову в плечи; однако голос ее милосерден (словно смиряется с их невозможной глупостью):
— Я бы дала вам двоим по шее, потому что один из вас камни крушит голыми руками даже без нэн, а второй только-только ходить начал нормально, но по вашим воодушевленным безалаберным лицам я вижу, насколько это бесполезно.
Хисока и бровью не ведет, когда как Гон хмурится.
— Это у кого тут лицо безалаберное?!
— Самое настоящее, — заверяет его Киллуа. — Ты себя в зеркале-то видел, дурила?
Нет, ну что за день гнусных обвинений! Он должен обидеться или что?
Но после Гон лишь поджимает губы, возмущенно, и беззаботно бросает:
— Не то, что кто-то из нас сейчас способен задать жару, как раньше.
Как бы не грустно — но факт.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Их бой… не очень продолжительный.
По сравнению с тем, что устраивает ему Аллука — даже короткий. С другой стороны, это нормально: на нем самом только что пробуют рестлерские приемы в течение пары часов (Аллука не перестает смотреть дебильные шоу про лучадоров по кабельному и даже задумывается, не присоединиться ли ей к Гону на арене Абаки), а Хисока… ну, это Хисока. Для него эти десять минут — уже максимум, какой он способен выдать без падения без сил. Впрочем, это не значит, что Гон относится к спаррингу снисходительно: на стороне Хисоки все еще нэн, и он пусть и не может использовать жвачку, обладает и другими навыками, вроде тех же карт. Околосмертельные тренировки никого тут не удивляют, это что-то вроде немого согласия, но парочку прядей ему срезают — меткость никуда не девается. Однако, в прямом противостоянии Хисока против него абсолютно беспомощен, ему не хватит сил даже избавиться от цепкой хватки, а потому он вкладывает все в скорость и юркость.
Но это быстро выматывает.
На весь бой аура вновь «засыпает», и Гон с тоской размышляет о том, что теперь даже не видит в Хисоке угрозы, ни так, ни подсознательно.
Однако, стоит отдать ему должное: Хисока все еще опасен, это факт. Даже в таком состоянии этот спарринг не превращается в одностороннее избиение, Хисока прекрасно демонстрирует: с ним шутки плохи. И если на такое, пусть пока что кратковременное, он способен даже в своем болезненном состоянии, то что будет, если он отдохнет еще? Вопрос риторический. На прошлый уровень, может, и не выйти; но так ли это нужно? Если Гон сейчас убедит его плюнуть на месть и начать жить нормально…
Даже самому смешно.
Но он постарается.
Спарринг проходит в легкой форме: Хисока пусть и запускает в него несколько карт, однако, явно не целится прицельно, а сам Гон старается сбавить силу и избежать знакомых больных мест, вроде живота. Вот заехать по хребту — это всегда пожалуйста. Их драка похожа на возню кошек в подворотне, ничего солидного, но это именно то, что нужно Хисоке сейчас — признание его равным. Он видит, что это не жалость. Там, где Гон может, он бьет демонстративно больно, пусть не так, как, например, отхватывает Аллука ранее.
Стиль боя у Хисоки… странный? Как тогда, в бою с Куроро. Техничный. Как у Каффки. Быть может, это следствие того, что он сейчас без сил, но он бьет и уклоняется, системно, чем-то это даже напоминает спорт. Вроде фехтования.
Впрочем, Гону свойственно заигрываться. Азарт, ностальгия — и он бьет, сильнее, чем надо, и прямо в грудь. Понимает ошибку только секунду спустя, когда Хисока уставляется на него взглядом… странным, почти озадаченным, и не оседает на пол рядом с глухим стуком. Гон замирает, словно истукан, сердце в груди начинает бешено колотиться — сам от себя подобной оплошности не ожидает, но он теряется — и тормозит. В следующую секунду Хисока резким движением стягивает маску с лица, обнажая вечный оскал, оставленный ему Куроро; его тошнит на пол густой красной кровью.
Все смотрят на это в немом ужасе.
Первой очухивается Аллука. Подлетает к Хисоке, стремительно, стягивает полотенце и помогает тому откашляться и вытереть кровь с лица. Она что-то шепчет, хлопает его по спине, несильно, и, в целом, выглядит даже напуганной — странное зрелище. Ну конечно, понимает опоздало Гон, она же без понятия, что Хисока помогает Иллуми в охоте на нее и брата. Почему-то на ее жалость он не отзывается злыми взглядами; может, потому, что они не встречаются до — и в Аллуке нет тех следов неловкости от осознания, во что превратился былой хороший соперник. Лишь искренность.
Рядом раздается едва слышный цык Киллуа:
— Как я и думал.
Гон резко опускает взгляд на свою руку, все еще сжатую в кулак.
Он побеждает… Но не чувствует никакого удовлетворения. Словно жалкая подачка. Раньше такое не то, что не остановило бы Хисоку, но еще бы и раззадорило; но сейчас? Один удар — и тут же конец. Но старается не подать виду и приближается, осторожно. Протягивает руку.
Хисока поднимает на него взгляд.
— Еще?..
Раньше — легко бы. Но сейчас…
Видимо, бьет по больному. В глазах у Хисоки что-то вспыхивает, искра, и он резко отбивает протянутую руку в сторону. Он уходит так быстро, что Гон не успевает осознать — тот настолько в ярости, что даже не пытается скрыть обиду и злость. Такое от Хисоки — что-то совершенно невероятное — и Гон тупо смотрит ему вслед, все еще пытаясь осознать. Он косится вниз, на лужу крови и желчи, и неловко смотрит на Аллуку.
Та выглядит расстроенной. Отчего-то ее всегда огорчают чужие ссоры.
— Оставь, я уберу.
— Вот поэтому с такими ранами тренироваться нельзя.
Позади вырастает Биски и дает ему по голове свернутым журналом. Несильно; это обучение иного толка, не про него. Гон лишь сильнее кривит рот, когда слышит от нее весьма правдивое, но столь неприятное:
— Твоя жалость может кого-нибудь сгубить.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Он усердно оттирает кровь с пола и замачивает тряпку. Когда возвращается, Биски что-то очень тщательно объясняет Аллуке; на него она почти не обращает внимания, но он все равно подходит — решать, что делать дальше. Не то, что у него особо большой выбор: может, сейчас ему в наказание дадут еще один раунд мучений, только теперь от Киллуа, так сказать в профилактических целях, но его мысли обгоняют его; Гон, неожиданно для себя, вдруг задает вопрос (он все еще косится в сторону выхода):
— Мне кажется, раньше Хисока дрался иначе.
Биски с Киллуа мгновенно поднимают на него пристальный взгляд.
— В каком смысле?
— Ну, — неловко потирает затылок, — когда он чистил мне рожу на Арене, он был более… расслабленным? И когда дрался с Куроро там же. Не знаю. Тогда это было более хаотично, но сейчас он… систематичен? — Гон стопорится. — Есть такое слово вообще? Ну, короче, блин. Вы поняли.
— Ему один раз прилетело по шапке, вот и перестал умничать.
Киллуа с Биски обмениваются многозначительными взглядами.
— Он дерется, как Каффка, — добавляет Гон, продолжая размышлять над богатством лексикона родного ему языка, такого, блин, сложного.
Каффка при нем сражается мало, но достаточно, чтобы это запомнить; отточенные движения, скорость, это все. Может, конечно, Хисока дрался так всегда, просто на это накладывались некоторые обстоятельства, вроде его жажды сделать бой интересней, сложно сказать; логично, что Хисока и Каффка будут драться похоже, только вот Гон не ожидает, что это будет такой четко выточенный стиль. Хисока всегда виделся ему тем, кого научила улица, ну, может, даже если в процессе поучаствовал Каффка, то не так значительно: но нет, стиль совершенно не уличный.
Но весьма эффективный. Бой с Куроро, последний, подтвердит.
Его размышления вслух, на удивление, не вызывают ехидных смешков или осуждения. Киллуа лишь кивает, словно и сам это замечает, а Биски же задумчиво трет подбородок. Она распрямляет глянцевый журнал и придирчиво смотрит на чуть помявшуюся обложку, и затем цокает.
— Я видела такое… очень давно.
В нее мгновенно впивается три пары глаз.
— Но проще спросить у самого мастера, нет? — она фыркает и угрожающе щурит глаза. — Даже не надейтесь, что я сделаю вам послабление на следующей тренировке. Это у Фугецу сейчас уважительные дела, а я вот что-то не припомню, чтобы вы занимали важный пост хоть где-то!
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
После очередного измывательства Гон направляется в тот самый бар со странным запахом и вывеской на падокейском. Заваливается внутрь без стука; сейчас часы работы, и клиенты внутри есть. Он ничем не хуже. Некоторое время он ошалело смотрит на девчонок в обтягивающих костюмах зайчиков, поражаясь разврату, затем видит пару пацанов и решает, что вопросов о пошлости достаточно — тут если и слишком что-то восхваляют, то тело как таковое, любое. От предложенного коктейля он отказывается, и затем осторожно, шаг за шагом, пробирается чуть глубже.
Ближе к подсобке.
Ему нужен Каффка… потому что. Если Каффки нет в зале, значит, он скорее всего в помещении позади бара, или наверху, где жилые комнаты. Сначала Гон лезть не хочет, это, вообще-то, незаконно, но потом любопытство его пересиливает, и он ступает внутрь. Аура мгновенно вспыхивает, контролируемая, как свечка. Рядом с Каффкой чувствуется то же, что и рядом с Хисокой; только вот самому Каффке до Гона нет абсолютно никакого дела. В чем-то это даже по-злому иронично. Впрочем, самого Гона к нему тоже не особо тянет. Он просто взрослый, скучный, пусть и выглядит эпатажно. Но одного у него не отнять, кое-чего…
Нет, не чувства стиля!
Он находит владельца бара вместе с Абаки в гостиной, замирает перед дверью. Эн вокруг нет, если Каффка и засекает его, то пока что не выдает это ничем: вместе они сидят на диване, выпивая, и разговаривают. Сначала болтовня чисто деловая, о поставках и незаконных франшизах, от которых надо избавиться, но затем все скатывается к тому, что Гону более-менее знакомо: то есть, разумеется, к Хисоке.
— В последнее время кое-кто достаточно резво бегает, — замечает Каффка, покачивая бокал между пальцев. — Иногда я думаю, может, посадить его на цепь, но… Не смотри на меня так. Это всего лишь шутка.
Абаки раздраженно цокает.
— Херовая.
— Да ладно, а ты у нас прямо комедиант, — губ его касается кривая улыбка, но затем спадает. Он задумывается, поглядывая в окно: — Мне кажется, что все это зря. Как и мои попытки. Я один раз уже пробовал… Ты знаешь, чем заканчивается.
— Просто у тебя старомодные представления о том, как надо учить кого-то.
— Что есть, то есть. Меня самого так учили.
Абаки многозначительно хмыкает.
— Заметно.
— Ой ли?
— Заметно, — продолжает она, — что ты вбиваешь эту дурь в голову уже ему. Просто тебе надо найти другой подход. Не так мягко. Ты сам видишь, некоторые люди понимают уроки только силой, и он — из таких.
— И не жалко? Так говорить о своем друге?
— Он мой друг, поэтому я желаю ему лучшего, — отрезает Абаки. — А еще я вижу, когда что-то не работает. Хватит его жалеть, он не ребенок и добровольно загнал себя в это состояние. Возьми пример с его приятеля, тот делает вид, будто ничего не происходит, и его слушаются, как миленького.
Ой, думает Гон, да это же про меня.
Хисока его слушает?! Почему он этого не знает?!
— Этот «приятель» его убьет.
— Хватит сюсюкаться, — обрывает она вновь. — Слушай, Каф… Я знаю, ты, вроде как, ну, любишь его, как любой хороший родитель любит свое пустоголовое чадо, но ему это только во вред. Дай ему самому понять, что делать стоит, а что — нет. Если этот случай с Реданом его ничему не научит, то… Скатертью дорога. Вот Гон-кун это понимает. А ему сколько, пятнадцать?
— Гон-се…
— Неудивительно, что они сдружились. Они как две капли воды. Даже наша дружба была довольно хлипенькой, а тут? По-моему, ты зря переживаешь.
— Ты сегодня необычайно говорлива и жестока.
— Потому что я не люблю излишнюю жалость там, где она не нужна. Он сам знает, где обосрался. И я ему сразу дала понять: если хочет оставаться в Амдастере и дальше, то пусть без лишнего выпендрежа. Это не моя ошибка. Поэтому со мной он еще разговаривает. А ты, Каф… Не размякай.
— Я не размякаю, — холодно отзывается тот.
— Все вы так говорите. А потом…
— Достаточно.
Повисает молчание. Затем, Каффка трет переносицу. Возвращает бокал на стол.
— Ладно… Извини. Вся эта ситуация — просто кошмар.
— Зато тебе теперь не придется бегать за ним по всем континентам, — фыркает Абаки и затем, неожиданно, резко поворачивает голову. Взгляд буквально впивается в Гона, и тот чувствует, как его сердце пропускает удар, один или два. — Хватит уши греть, проходи уж.
Ой-й-й!
Сказать, что Гону стыдно — ничего не сказать! Но он послушно (раз уж поймали) заходит внутрь и кланяется в извинении; Абаки подобное явно веселит, несказанно, когда как лицо Каффки принимает слегка задумчивый вид. Но он не удивлен, вот, совсем нет. Цокая, он откидывается назад в кресле и некоторое время смотрит в окно, явно размышляя о дальнейших действиях; затем поворачивается к Гону и склоняет голову набок. Взгляд исподлобья у него схож с Хисокой — такой же пробирающий до костей.
— Так что же ты хочешь, Гон-се? Ты явно пришел сюда не просто так.
— Я… э-э-э…
Гон пытается выразить свою мысль более вежливо, чтобы не звучало по-идиотски, но сдается спустя полминуты:
— Я видел, как ты дрался с Хисокой. И видел, как Хисока дерется точно также, — он потирает руки, чувствуя, как уши полыхают. Ну и стыдоба! Слов нет. — В общем… Я хотел спросить… Может, ты меня немного потренируешь? Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!
Он с хлопком складывает руки и зажмуривается, надеясь, что вся его такая чистая искренность сыграет свою роль. Аура Каффки напряженно гудит, рядом, словно рой пчел. Он явно не слишком-то рад видеть Гона тут, их предыдущие встречи и договоренности скорее вынужденная необходимость, но сейчас? Ничего подобного и нет. Гон шумно сглатывает, когда чужая аура темнеет, и затем, низким тоном, словно он едва сдерживает гнев — очередное забавное совпадение — Каффка глухо произносит:
— Отказываюсь.
— Почему-у-у?
— Бессмысленно.
— Считаешь меня безнадежным?
Их взгляды пересекаются, и, отчего-то, подобный вопрос его озадачивает.
— Нет… — медлит он. — Не поэтому. Но…
— Забей на этого старпера, — стоит Абаки это произнести, как Каффка тут же болезненно морщится, словно это не та рана, на которую стоит сыпать соль. Она смотрит Гону прямо в глаза и как-то загадочно и не очень доброжелательно улыбается. — Я училась с Хисокой, так что парочку его приемов знаю. И Каффки. Да и тем более, — кокетливо наматывает она отдельную прядь на палец, — всегда мечтала поиздеваться над таким юнцом, как ты.
О боги, думает Гон, понимая, что теперь отказаться он точно не сможет. Аура внутри него достигает своего пика контроля, он чувствует почти все в округе, и, отстраненно, он осознает, что причина этому — искренний ужас. Такое даже сравнивать не стоит с какими-то жалкими туалетными нападениями Аллуки и Киллуа.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Гон вспоминает свои опасения еще раз, когда Абаки гоняет его по внутреннему дворику, скрытому за баром. Все его мысли заняты жаждой выжить, но, меж чужих смертоносных ударов и обещаний растерзать на множество маленьких Гончиков, он замечает тень, стоящую на одном из балконов.
Хисока тщательно наблюдает за его мучениями, но не реагирует: не шевелится даже. Взгляд его точно направлен на него, они даже пересекаются глазами, но Хисока не успевает хоть как-то ответить на чужое внимание, потому как вздрагивает и оборачивается. Кажется, его окликает Каффка?
Если подумать, вдруг понимает Гон, тот никогда не называет Хисоку по имени. Странно. И сейчас… Он явно произносит не «Хисока».
Они смотрят друг в последний раз, прежде чем тот отворачивается и скрывается в полумраке здания.
Chapter 34: ЦУГЦВАНГ: взаимовыгодный обмен
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Следует драматичное падение на кровать.
Сказать, что у Гона болит все — ничего не сказать. Вот уже который день над ним производят издевательства в двойном объеме, Биски и Абаки не сдерживаются. Культ Матер Матуты, это, несомненно, закачаешься, только вот регулярные избиения Сильными мира сего его совершенно не способствуют еще большему уважению. Ну, то есть, они круты. Круты в том плане, что Гон начинает их искренне опасаться, а его аура на это реагирует — так, что кто-то даже шутит, что в этим секунды он достигает своего пика, вновь. Но… Не то, что это утомляет, но он начинает ощущать легкое свербящее чувство где-то в затылке, что ни к чему особому это не приведет: разумеется, физически он сейчас еще сильнее, ловчее, прочие красивые словечки, только вот морально он, видимо, все еще где-то на моменте между убийством Неферпитоу и дракой с Джайро, а потому аура посылает его далеко и надолго с постоянным контролем. В мирное время это не самая большая проблема, но жутко бесит. А Гон предпочитает разбираться с вещами, которые доставляют ему дискомфорт, обычно не очень приятно для этих самых вещей.
Кровать под ним прогибается; некоторое время он лежит лицом в подушку и размышляет о новом способе побега от хитровыдуманных атак двух Афин местного разлива, но ничего толкового на ум не приходит; зато вместо мыслей рядом опускается Киллуа, отчего матрас жалобно скрипит, не слишком-то довольный двумя постояльцами на себе родимом одноместном. Гон не реагирует на столь явное нарушение личного пространства, пока рядом не начинают возмутительно нагло лопать жвачку, отчего нервы сдают даже у него. В итоге, злой и обиженный, он поднимает глаза и выразительно глядит на Киллуа. Тот словно только этого и добивается, добродушно скалясь. Сейчас он напоминает наглого кота больше, чем обыкновенно.
— Че киснешь? Не молоко.
— Умный тут, да? — Гон пихает его локтем, в ответ на что Киллуа отвечает невыносимо громким смехом. — Отвали. Я страдаю. Это очень важно.
— Было бы зачем страдать.
Вновь встречаются взглядами.
— Это что тут лодырь вздумал?
— Я не лодырь, — Киллуа горделиво трясет головой. — Я — источник денег. Отец-кормилец, а ты в этой семье — безалаберное тупое дитя.
— Ага, а Аллука — любимая дочь.
— Гляньте, что-то понимает.
Гону впору возмутиться — он своими выступлениями на арене Абаки тоже приносит какой-никакой доход, причем довольно немаленький: не ровня, конечно, Небесной Арене, вот там-то деньги рекой лились, но для хобби весьма и весьма солидные суммы. Это позволяет им не только продолжать в гостинице, словно богеме в разъездах, но еще и безболезненно для кошелька чинить разбитые половицы и мебель, когда бои выходят немного за рамки. Было бы неплохо, конечно, потребовать долю с Какина за все дело с Мореной, размышляет порой Гон, но то ли Халкенбург — самый огромный в мире жадюга, то ли Фугецу что-то не договаривает, но никакого финансирования со стороны одного дружелюбного государства не поступает. Ренджи и Бахем иногда мелькают тут и там, но, видимо, какая-то часть денег уже самой Фугецу уходит Биски на обучение (и, быть может, временную работу телохранителем; тогда Халкенбург не скупердяй, а ангел, дающий сестренке самое лучшее).
Но их источники дохода просты и чисты, как в нормальной отчетности: у Киллуа же там какая-то явно мутная история, за которую в обычном мире дадут нехилый такой срок. Обычно их разговор проходит в следующем формате:
Г о н: Откуда ты берешь деньги?
К и л л у а: Хи-хи.
Г о н: Это вообще легально?
К и л л у а: Хе-хе-хе.
Г о н: Боги, серьезно, я сейчас дам тебе по жопе.
К и л л у а: Ну попробуй, дурила.
Детали и обстоятельства взаимозаменяемы. Но в этот раз, видимо, Киллуа притаскивается сюда не просто так, чтобы постоять над душой, как он иногда любит. Очаровательно ухмыляясь, он опускает руку вниз и достает из-за спины нечто маленькое и плотно упакованное; Гону требуется время, чтобы рассмотреть на упаковке аккуратно выведенный ровным почерком родной адрес. Посылка с Китового острова? Значит, Мито-сан получает прошлое письмо! Киллуа мгновенно продается за свое поганое поведение, и Гон выхватывает у него посылку.
— Где получил?
— Сегодня пришел почтальон, — Киллуа поудобней устраивается рядом и начинает елозить. — Что, пишешь тете? Не ожидал от тебя такой сознательности.
— Пошел в задницу.
— Какой ты категоричный мальчик. Ладно, колись, что там? Не верю в только охапку писем.
Гон спешно разрывает пакет, словно ребенок перед рождеством; даже не старается сохранить упаковку. Внутри, ожидаемо, небольшое письмо: Мито-сан благодарит за перевод денег и интересуется, как дела. В целом, у нее все хорошо — с бабулей они занимаются типичной для околозимнего периода продажей солений, приглашает к себе на праздники. О возвращении Гон как-то не думает, но теперь размышляет: может, реально скататься? Взять с собой не только Киллуа с Аллукой, но и остальную компанию? Например, Хисоку.
Но это не единственное, что лежит в посылке. Один плотный сверток его озадачивает — какой-то плоский, и, когда он его раскрывает, едва давит в себе желание «случайно» спалить: внутри самый проклятый в мире предмет, домашнее задание по математике. Второй ожидаемый, то, что он и просит у тети. Небольшая кассета.
— Надеюсь, там не порно, — фыркает Киллуа.
— Я не смотрю порно!!
— Сто процентов что-то прячешь под матрасом, — ухмылочка все шире, вот засранец. — Все так делают. Или… О, блин, точно! Теперь я понимаю, чего ты там к Хисоке лезешь! Извращенец! Нет, два извращенца!
— Сейчас один Золдик вылетит в окно, — в открытую угрожает Гон, и Киллуа хихикает.
Выхватывает кассету и вертит на пальце.
— Ладно, шалунишка, признавайся, кого там имеют во все отверстия?
— Э-э-э… Хисоку?
Кассета драматично падает на кровать. Киллуа смотрит на него. В шоке.
Ой блин, ой блин!
— В смысле, там его бой с Куроро! — Гон жестикулирует так быстро, что болят руки. — Ты про что подумал, дурила, там только драка! Никакой пошлости! Ну, может, кроме того момента, где Хисока грохнулся на пол и застонал, но кроме этого — просто учебное пособие!
Киллуа продолжает глядеть на него так, как обычно смотрят на обреченных. Или больных. Опять что-то там себе напридумывал, вот дурила!
— Н-да, я все гадал, почему вы с Хисокой так хорошо спелись, а у вас просто одно и то же расстройство на двоих — отсутствие мозгов. Не знаю даже, лечится ли такое, ну, будем надеяться, современной медицине все под силу… — он складывает руки в молельном жесте и поднимает глаза со столь страдальческим видом, что кулаки у Гона начинают непроизвольно чесаться: — О, боги, какие услышат, подарите этим дурилам спасение…
— Киллуа, я тебя убью!
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Но, разумеется, Гон не будет Гоном, если не будет заниматься в одиночестве. Абаки и Биски дают ему выкусить, но он и сам занимается: мелко, в основном в качестве банальной разминки, но делает. В этот раз весь зал целиком в его распоряжении, но цель Гона — отнюдь не медитации и силовая подготовка, о нет. Он придумывает себе хитроумное задание, простое и понятное, с исходом, который не выглядит жутко загадочно и мутно, как все обещания Абаки и Биски. Проще говоря, он делает домашнее задание, а когда начинает ошибаться, то делает небольшой подход. Но…
Возникает проблема. Ошибок много, и, в результате, подходов Гон делает больше, чем примеров!
Может, Киллуа был прав все это время. Он тупица, это не излечимо, абсолютный эталон бестолочи, боги, кто бы мог подумать, что это ужасающее слово — дурила — действительно окажется про него, огромнейшее предательство со стороны судьбы и жизни…
От увлекательного самобичевания его отвлекает Скрип.
Вскидывает голову и вглядывается в фигуру в проходе, озаренную ослепляющим светом с улицы. Неужто это и есть божество с ответом на вечные вопросы? Неужели оно наконец расскажет, почему все Золдики такие красивые (Киллуа обычно говорит: особые гены), ходит ли новый Джайро в лоток, знает ли Куроро о предательстве, и, нет, в самом деле, почему все Золдики такие красивые? Однако, таинственный гость молчит дольше положенной вступительной тишины, и Гон перестает стоять на руках и роняет:
— Хисока.
Тот молчалив, как и обычно. Ну, медлит Гон, разумеется. Он больше ничего не скажет, если не излечить его полностью.
Взгляд его прикован к Гону. Интересно, зачем он приходит? Помнится, прошлая тренировка заканчивается не слишком удачно. Ранее невиданное зрелище: столь яркая вспышка гнева, эмоции, чуждые Хисоке до этого. Но, стоит напомнить себе, он всего лишь человек; и у него тоже бывают минутки слабости. Скорее всего, ему немного неловко, но Хисока — упертый и гордый, вряд ли он так просто это покажет. Лишь будет и дальше смотреть, упиваясь злостью за утраченное. Можно проехаться, конечно, по тому моменту… Но Гон не настолько злопамятный, а еще это просто усугубит их отношения. А он тут строит мосты, блин, трудное дело!
Гон отряхивает ладони и неловко косится вниз, на бумаги. Затем жалуется:
— Представляешь? Меня опять запрягли делать эту чертову домашнюю работу! Я им что, нобелевский лауреат, чтобы логарифмы решать?! Поэтому я наказываю себя тренировками, когда не могу решить пример, но… — лицо Гона уровня «я съел лимон». — Кажется, я навечно застряну за отжиманиями.
Хисока смотрит в глаза, явно слушает, но не отвечает: ни взгляд, ни какое движение — ничего не выдает, что у него на уме. Просто стоит. Можно и дальше держать столь замечательную неловкую паузу, в самом-то деле, но Гон понимает, что это не решит его проблемы, скорее их усугубит — а потому вновь садится за математику. Решает парочку примеров, но потом, как коса на камень, вновь находит на нечто невообразимо трудное… В общем, понимает он, мышцы у него завтра будут болеть адски. Биски сто процентов прознает, она-то, может, и даст ему немного отдыха, но вот от Абаки никакой жалости ждать не стоит. Наверное, поэтому она нравится Хисоке — никаких поблажек, блин.
Пока он наказывает сам себя (это эскапизм, шепчет благоразумие, ты просто сбегаешь от ответственности, потому что знаешь, что не решишь эти долбанные задачи), то замечает краешком глаза, как Хисоке в какой-то момент наскучивает наблюдать за его упражнениями. Внимание падает на бумаги на полу с задачами. Некоторое время он просто смотрит на них, словно пытаясь соотнести факт, что его будущий соперник — все еще школьник, но затем садится и берет ручку.
Пальцы на оставшейся руке — к счастью, правой — дрожат. Гон не знает, что именно происходит в закромах подвала Фейтана, но с мелкой моторикой у него явно проблемы: заметно, когда Гон притаскивает тому что-то поесть, а палочки в пальцах не держатся. Но он явно старается: начинает что-то выводить, медленно, так, что Гон засматривается и наворачивается из своих отжиманий на руках. Затем в позе таракана подползает ближе и заглядывает за плечо.
Пара самых сложных примеров решена.
— Ничего себе! — выпучивает и не без того круглые глаза Гон. — Ты что, математик?! Ты как это делаешь?!
Хисока поднимает на него взгляд с плохо скрываемым самодовольством. Заслужено, впрочем.
— Блин, я час над этим бился, а ты за пару минут решил! Опять твои фокусы?!
В нос ему утыкается телефон. Печатает Хисока немного быстрее, чем пишет, но тут, видимо, дело в том, что нужно просто нажимать на кнопки.
«Это самые простые примеры».
— Врешь, самые простые я уже решил!
«Эти не сложнее».
— Ну, — начинает зло пыхтеть Гон, — тогда я тупой!
В общем-то, логичный аргумент. Стой Киллуа рядом, точно подтвердил бы. Но Хисока морщится, будто подобный аргумент ему претит, ударяет его ручкой по лбу. Не тупой? Это что получается, Хисока из всех людей говорит ему, что, на самом деле, он не дурила? Окей, а что дальше? Джайро вернется с Темного Континента с букетом цветом, попросит прощения? Звучит настолько же невероятно тупо и странно. Он вопрошающе смотрит, не понимая, к чему тот клонит, и Хисока издает вздох — такой же, как и взгляд Киллуа, осуждающий. О нет, ну ладно тот дурила-то, а этот куда лезет?
Затем он опускает взгляд в телефон и начинает что-то усиленно печатать:
«Не наговаривай на себя. Я слышал о том, как вы победили Взрывника на Острове Жадности. Или как ты обманул данчо. Просто ты лодырь и не стараешься».
— Это я-то лодырь?!
«Самый настоящий».
— Да я тут столько стараюсь! — вспыхивает Гон. — Столько всего делаю! Если бы я был лодырем, то отказался бы помогать Фугецу, и кто знает, что с тобой было бы!
«Я бы все равно сбежал».
— Не важно! — огрызается он. — Ты не можешь называть кого-то лодырем только потому, что ему не дается математика!
«Гон, математика — лучший друг любого владельца нэн. Как ты вообще просчитываешь, сколько куда ауры перераспределить? Тут работает самая простая алгебра. Если ты неверно разобьешь ауру, то оставишь что-то без защиты. Только не говори, что все это время ты действуешь по наитию».
Время смущенно отвезти глазки.
Хисока будто и не удивлен вовсе.
«Я так и знал. Безнадежное создание».
— Ой, кто бы говорил тут!
Затем, они сидят в тишине, пока Хисока решает примеры, а Гон — наблюдает.
Совершенно неудивительно, в мыслях рассуждает он, что Хисока оказывается не только ужасающе опасным противников, но и стратегом, способным разбить распределение ауры не чувственно и интуитивно, но математично. Тактика, да? Как-то так и выглядит их бой с Куроро, чьи мозги в итоге победят, не аура. Куроро оказывается хитрее, Хисока слишком надеется на свою выносливость и хацу, что, в итоге, стоит ему многого — владей он чем-то дальнобойным, вероятно, именно он и урвал бы победу. Странно, что, в итоге, он становится бойцом — честно говоря, Гону не кажется, что все эти хитрые интеллектуальные фокусы это следствие множества пережитых сражений, скорее наоборот. Но почему именно такая стезя? Харизмы Хисоке не занимать, он просто не хочет вести себя так, чтобы нравиться людям. Ну, нормальным. Но кто не смыслит про его натуру и видит лишь крохи образа, западает, как все те фанаты с Небесной Арены. Для них он просто виртуозный актер, способный пролить кровь.
Хисока загадочен. Великолепен в бою и математике, в манерах и мастерстве на все руки. Но вместе с этим абсолютно нелюдимый. То, что он допускает к себе Гона и Абаки — просто следствие былого доверия, что они — люди, раскусывающие его истинную натуру. Но… вот Гон преодолевает этот невидимый барьер, и под ним загадочный образ распадается, словно маска из папье-маше. Он — обычный человек, со своими пределами и особенностями. Стоит сказать, что Гону такой Хисока нравится больше — он злится, конечно, что тот теряет так много, но вместе с этим раскрывает для себя его настоящего. Кое-что более ценное.
Гон подвигается ближе. Смотрит, как пишет Хисока. Почерк у него, конечно, невероятно куриный, но это не мешает им писать настолько умные вещи. Просто поразительно. Он рассматривает его руки: свою, оставшуюся, с тонкими длинными пальцами с белесыми шрамами на костяшках — следы былых побед и сражений. Через ладонь тянется тонкий шрам — видимо, когда-то давно пробивают насквозь. Запястья… не видно, но, думается Гону, ничего хорошего он там не увидит: после целого года наедине с Фейтаном. Но больше этого его привлекает вторая рука, та, где протезы пальцев. Словно кукольные, с явными шарнирами. До этого, когда Редан и Хисока только начинают свой второй раунд охоты, кажется, у него довольно обычные протезы. Над этими наверняка старается Каффка. Знает же, к чему тяготеет его бывший ученик.
Он кладет тому голову на плечо. Осторожно. Затем полушепотом, словно это огромный заговор или секрет, спрашивает:
— Ладно, признавайся, в чем секрет твоей черной магии.
В нос опять тычут телефоном. О-о-о, загадочные диалоги!
«Помощь на помощь».
— Ты со мной торгуешься? — Гон на него вылупляется.
«Я тебе — математику. В обмен — спарринги».
Хисока не выглядит так, будто шутит, и это заставляет Гона занервничать. Воспоминание о крови на полу еще свежо; какой бы он не гений тактики и математики, но здоровье пока ограничивает. Видимо, озадаченность (и страх) проявляются на его лице сильнее, чем нужно, отчего Хисока мрачнеет — это тот же опасный взгляд, что и в день первой тренировки — но в этот раз не сбегает. Просто крепче сжимает телефон. Ух, вот она, злая печать!
— Блин, слушай, я не против, я даже всеми руками за, но если ты еще раз попытаешься выплюнуть собственные кишки на пол, то Биски и Абаки устроят мне головомойку. А я еще слишком юн, чтобы умирать!
Видимо, излишнее драматизирование сбавляет градус раздражения, и Хисока снисходительно щурит глаза. Он опускает лицо в телефон и что-то долго и усердно печатает: Гон видит, как тяжело ему это делать одной рукой, но терпеливо дожидается. В конце концов, торопиться ему больше некуда — а если Хисока еще и поможет раскрыть секрет математических колдунств, то тем более. Это что же получается!.. Если он выполнит задание, то Мито-сан отстанет от него еще на пару лет?! С другой стороны, получить первичное образование было бы полезно… Хотя бы школьный аттестат. Диплом Гону, как сертифицированному охотнику, не нужен — такая карточка стократ полезней.
Он рассеянно смотрит на всунутый под нос телефон:
«Ты сам сказал. Станем сильнее вместе. Плевать, чем это грозит. Я уже один раз переживал клиническую смерть, какая-то жалкая кровь меня не напугает. Путь к успеху всегда стоит дорого, мне просто надо его повторить. Или ты как все они?»
Жалеешь меня, не озвучивает он.
Гон очень хмуро проговаривает: «хм-м-м-м».
— Если ты не будешь обижаться, что я надираю тебе задницу — без проблем.
«Попробуй повторить».
На показанный в ответ язык Хисока опять сипло выдыхает, вероятно, посмеиваясь. В этот раз на протянутую ему руку он не бьет в ответ, хватается, и Гон рывком помогает ему встать. Хисока — пушинка, и думать о том, сколько он теряет (как физически, так и морально) за этот год… Ну, как-то не хочется. Однако Гон все же решается спросить:
— Это все ради Редана, да? Ты хочешь вернуться и отомстить.
В ответ он видит лишь легкое пожатие плечами. Хисока не уверен, это он демонстрирует, но они оба прекрасно знают ответ на этот щепетильный вопрос. Который очень не нравится Гону. Но Абаки верно говорит — он уже взрослый человек, и решать за себя способен сам.
Когда они пожимают руки, в голове рассеянно проносится мысль: ну вот, теперь его будут мучить трое, следом за чем раздается фантомный смех Киллуа.
Chapter 35: ЦУГЦВАНГ: песчаный замок
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Одну вещь Гон уясняет точно — люди, разбирающиеся в математике, самые страшные в мире.
Хисока щелкает эти дурацкие логарифмы, как орешки!
Нет ничего ужасней математики. Он уверен в этом: при том, что его жизнь часто висит на волоске, и за ним велась охота нэн-пользователей куда страшнее, чем условные охотники Ассоциации, только-только узнавшие про существование ауры. Но эти парни хотя бы искренни в своих намерениях; числа и буквы в формулах загадочны и не скрывают ничего, в то же время, искажая саму суть простого примера. Альфа равна гамме, три неизвестных, объединенная скобка; логарифмы и дельты, синусы тридцати углов, равные косинусам других… Когда Гон сражается с Неферпитоу, он четко знает, что от него требуется: убить, устранить угрозу, но поиск одной переменной — это не то, что может спасти кому-то жизнь. Он — не ученый, ему не надо даже думать, как обезвреживать условную бомбу — проще пнуть ее так сильно, чтобы ее взрыв оказался на высоте, той, где никого не заденет… Ладно, физика, может быть, ему будет полезна, а вот математика — нет, сколько не утверждай Хисока обратного.
Но Хисока неожиданно терпелив. Для человека, живущего чужой смертью, он крайне спокойно и деловито подходит к заданию: научить дурака математическим тонкостям. Хотя, думается Гону, не зря он ждет боя Куроро два года — пожалуй, это тренирует усидчивость куда сильнее, чем можно вообразить. Он показывает примеры; дает попроще, показывает, ручка летает по бумаге. Все это полезно для Гона, но вместе с тем — и для Хисоки, ведь он разрабатывает руку, медленно, постепенно. Знает ли он сам об этом? Или преследует две цели одновременно? Хисока — знаток математики, владеющий страшной тайной косинусов и тангенсов, его планы загадочны и слишком темны для понимания простыми смертными.
Но Гон медленно втягивается в это странное причудливое явление, называемое алгеброй.
И они тренируются.
Тут — владения Гона, его поле. Он сильнее Хисоки сейчас, это странное осознание, одновременно эйфорическое и пугающее до легких коликов в животе: потому что это идет против хлипкой системы мировоззрения, где сильные остаются сильными, а слабые — могут подняться. Не наоборот. Хисока предстает перед Гоном человеком, простым хомо сапиенсом, без каких-то загадок в своем происхождении: он не оказывается лисообортнем, как те, что провожают его к экзамену, ни чьим-то загадочным потомком, в общем-то, сам по себе Хисока обыкновенен до отвращения, но это манит Гона еще сильнее, словно обратное — он чувствует, что где-то в этой заурядности еще спрятан магический образ. Хисока старается, увиливает, хитрит в боях…
Но он — все еще калека, чье здоровье и выносливость уничтожены мастерской местью Куроро. Спаррингов хватает на полчаса максимум, следом — истощение. Гон старается бить несильно, так, чтобы не оставлять синяки — это тоже тренировка, и он медленно понимает, как контролировать силу удара, но это все незначительно мало на фоне убитой плоти. Но, может, это все временно… Не может, даже, наверняка, так Гон предпочитает верить. Он знает, что порой его жажда в лучшее несбыточна, помнит весь инцидент с Кайто… Но Кайто в итоге выживает.
Если Хисока пойдет против Редана вновь — погибнет. Факт.
Надо попытаться его отговорить. Надо переубедить, дать понять, насколько это неразумно.
У Мачи, думается ему, почти получается. Она рассказывает про момент «воскрешения», она выбирает верную тактику — равнодушного осуждения, никакой жалости, но Хисока слишком опьянен поражением. Встреться они позже, скорее всего, все сработало бы. Но Хисока все еще обычный человек, и он подвержен эмоциям.
И это играет против него.
В их тренировках Гон ни разу не активирует нэн. Даже подсознательно он не видит такого Хисоку опасным противником. Не помогает и тот факт, что почти все бои выигрывает он, за редкими исключениями, где хитрость побеждает. Но чаще всего в таких спаррингах первенство берет грубая сила, а уж чего, так ее у него не занимать. Упертость Хисоки опасна, как и после боя с Куроро он злится — и слишком рискует.
Хорошо это не заканчивается. Как и в первый раз.
Гон в ужасе смотрит на то, как тот откашливается кровью, как его трясет — как изгибается фигура дугой, а пальцы скребут по паркету. Это неправильное зрелище. Этого не должно происходить — Хисока должен быть элегантным опасным убийцей, которому даже самые страшные раны нипочем, а не тем, что видит Гон перед собой — блеклую тень прошлого. Это не Хисока, нет, это…
Нет. Это Хисока.
Это пример того, что происходит, когда ты заходишь слишком далеко. Когда ты рискуешь всем — и проигрываешь. Умные люди учатся на чужих ошибках, и ты, Гон, должен понять это сейчас: что будет, если ты перейдешь черту. После боя с Питоу тебя спасают, ты даже получаешь нэн обратно, постепенно, но у всякой истории есть конец — и ты видишь закат истории Хисоки.
Он резко опускается рядом и проводит по спине. Дожидается, пока приступ не утихает окончательно, и затем заглядывает в лицо, тихо — но уверенно — произносит:
— Достаточно. Так себя угробить можно.
Хисока упрямо трясет головой.
— Слушай… Я все понимаю. Но мы оба потеряли то, что делало нас теми нами старыми. Некоторые вещи уходят, их не вернуть. Давай отдохнем. Если ты немного отлежишься, тебе будет полегче.
Их взгляды пересекаются.
Борьба с собой — сложная штука. Иногда надо признать, что ты что-то не можешь. Так проще. Гон осознает, что не способен спасти Кайто, и дает ярости выплеснуться вдоволь — это, конечно, потом ему здорово аукается, но в момент смерти Питоу где-то глубоко в душе он чувствует облегчение, что вся эта история заканчивается, и ему больше не нужно бегать за призраками. Но у Хисоки гордость встает поперек глотки, как кость, ему признание поражения сегодня — все равно что лишнее доказательство собственной слабости, окончательной потери прошлого себя. Мнимая уверенность крошится, словно песочный замок.
Гон протягивает ему руку.
Он старается говорить спокойно, по делу. Без лишней жалости, но и не разыгрывать глупое представление, словно все в порядке. Везде нужна мера. Уловить тонкое настроение Хисоки тяжело, но он старается, правда, чтобы показать и ему и себе, что для них еще не все потеряно, что они могут вернуться к старым «я», просто нужно идти немножечко медленней.
Может быть, эта мысль посещает голову Хисоки тоже. Он кривится и затем хватает Гона за ладонь — но не чтобы подняться, отнюдь, начинает выводить пальцами символы… Слова. Гон не самый большой умник на районе, но это довольно просто: и, скорее для себя, он озвучивает:
— Ты думаешь… я слабак. Нет! — стопорится. — С чего бы? Если бы ты был слабаком, то ты бы уже умер. В бою с Куроро, или во время пыток. По-моему, чтобы все это пережить, надо быть ну о-о-очень сильным. Да ладно, нет ничего плохого в том, чтобы набраться сил и отдохнуть. Надо пользоваться каждой возможностью, пока есть шанс.
Хисока очень пристально на него смотрит.
— Ты… правда… так думаешь. Э, — Гон тормозит, — а как иначе? Ой, блин, не начинай. Я так бесился, когда только-только потерял нэн, но посмотри на меня сейчас? Еще и тип сменил. Скоро начну думать над новым хацу. Ты бы, лучше, тоже подумал, — он щелкает пальцами, — над чем-то дальнобойным или массовым. Все равно придется, но заодно отдохнешь. А спарринги… Они же никуда не денутся.
Видимо, аргумент действует: и Хисока смиренно кивает. Ему явно не нравится, но он видит границу, за которую ему пока не перейти, иначе путь лишь один — в могилу. За руку в этот раз он хватается уже без лишних мыслей, встает, еле-еле, пошатывается — чем-то это напоминает Гону зрелище шестиногого новорожденного окапи. Он помогает натянуть куртку, и вместе, подставляя плечо, они доходят до бара Каффки — путь короткий, но с такой скоростью они идут минут десять, все которые Гон беззаботно трещит обо всем на свете: лишь бы не было тишины. Рядом теперь… ну, даром, что Хисока сутулится, но нет этой убойной разницы в росте.
К бару подбирается с черного входа, долго и упорно стучит, пока дверь не раскрывается.
Перед ним — Каффка, все такое же невыносимо яркое пятно.
Сначала он сконфужен, заметно по лицу, но затем Гона накрывает тяжелой холодной простыней чужой ауры — взгляд Каффки сосредоточен на Хисоке, и, естественно, зрелище тому не нравится. Хисоке явно тоже, потому что в ответ на это он делает легкий жест рукой, мол, отвянь пожалуйста. Забавно. Это не прямая жалость, но он все равно в бешенстве.
А вот Гон ощущает себя как меж двух огней.
— Что случилось?! — голос Каффки звенит в тишине.
— Ну, э, у нас была легкая тренировка, и…
— Тренировка?! — Каффка угрожающе сужает глаза. — Вы занимались спаррингом, хотя…
Хисоку явно гнетет то, что он не может высказаться, но делать тут нечего, поэтому он крайне задолбанным взглядом смотрит куда-то в пустоту перед собой.
— Ничего страшного, — пытается возразить Гон.
— Я вижу. Ты, — кивком указывает на Хисоку, — живо пошел в дом. И чтобы без фокусов. Я уже говорил, что будет, если ты начнешь тут свою самодеятельность. И быстрее. Мне еще осматривать ущерб…
Последнее Каффка бормочет себе под нос, словно это не то, что в принципе стоит знать кому-то другому. Рядом поразительное зрелище, опять раздраженный Хисока, но в этот раз без ярости — просто уныло. Закатывает глаза и вскидывает руки, дескать, да-да, мамуля, и хлопает Гона по плечу. Эдакий знак, кто тут на самом деле прав. Он протискивается между Каффкой и дверью с невообразимо самодовольным видом и исчезает в коридорах.
Гон остается один на один с…
— Не занимайтесь этим больше, — произносит твердым тоном Каффка, отворачиваясь от комнаты. Глаза его полны какой-то неприязни, горечи. — И вообще — не приходи сюда. От тебя только проблемы. Я знаю, — он хмурится, — почему ты ему так нравишься, очень хорошо понимаю, ты — и правда его копия. И ты и правда много что сделал. Но это его только разрушает. Хватит. Достаточно.
Это щекотливое «его», относящееся явно не к Хисоке…
Но Гон темнеет лицом следом. Для него бросить Хисоку после произошедшего — все равно что предательство. Он тратит время, ресурсы, Фугецу тоже много чем рискует, но они вытаскивают Хисоку из проблемы, в которую тот угождает. Если он сдастся сейчас, то как он сможет называть себя хорошим человеком?
Поэтому твердо Гон произносит:
— Я не уйду.
Они сталкиваются взглядами.
— Хисока — мой друг. Я не могу его просто так оставить, — он трясет головой. — Мне плевать на спарринги с ним, он вообще попросил это в обмен на помощь с моей учебой. Если ты сможешь убедить его не тренироваться, то пожалуйста, я не против. Но я не уйду.
Каффка болезненно поджимает яркие губы.
— Упертый… Ну конечно.
— Мы друзья, — упрямится Гон. — Я его не брошу! Иначе зачем спасал?!
— Кто знает? Может, тебе просто нравятся сломанные люди.
— Мне много что нравится в Хисоке, но не это. Я здесь — чтобы помочь.
Еще одна битва взглядов, и следом — тяжелый вздох. Каффка признает поражение: вскидывает руки, сдаваясь, и затем оглядывает Гона, придирчиво. Чем-то это напоминает встречу матери и жениха, глупость, конечно, но после вечерних сериальных просмотров с Аллукой и Фугецу у Гона возникает именно такая ассоциация. Интересно почему…
— Но только без драк.
— Разумеется.
Гон уверенно кивает, произносит обещание четко — но в мыслях у него вращается лишь одна мысль: насколько же на самом деле опасен Каффка, если рядом с ним сейчас его аура полыхает, словно пожар?
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
В один из следующих дней идет сильный ливень: улицы на окраинах размывает, да и погодка жутко поганенькая. Никакого желания заниматься чем-то продуктивным ни у кого нет, даже у Абаки, поэтому Киллуа где-то достает целых восемь частей какого-то дерьмового боевика про космос, пришельцев и грандиозные сражения — устраивают киномарафон. Сам Гон не самый большой фанат кино так такового, еще в Йоркшине не проникается, поэтому отмазывается от этого, решая, что тоже кое-что посмотрит, с кассеты — правда не в этой компании.
Хисока будет просто в ярости. Но не серьезной, а той полукомичной, когда после криков обычно заезжают по шее и долго и нудно отчитывают. Честно говоря, Гону тяжело представить нотации от Хисоки, с другой стороны, тот иногда выдает какие-то занудные реплики даже когда еще пышет здоровьем — лекция на Острове Жадности о романтических квестах врезается в память надолго.
Он проникает в бар через официальный вход — больше никакого шпионажа — и добирается до барной стойки. Каффка, стандартно, вытирает стаканы в ожидании клиентов; Гон ему не очень нравится, но он все равно отвешивает ему приветствие простым кивком. На закономерный, но не озвученный вопрос он лишь кривит губы и поднимает глаза к потолку, и Гон невольно копирует за ним этот жест, пытаясь понять, что же там такого. Потом догоняет и издает тихое «ой», внимая и превращаясь в вслух.
— Он наверху, в комнате. У кое-кого нет самоконтроля, — Каффка жалуется на это таким голосом, что Гону становится странно. Они не друзья. Но, наверное, все дело в их общем знакомстве с ужасающей упертостью Хисоки и неумением ограничивать себя в нужное время, вот тут-то да, тут можно согласиться. — Опять разбередил старые раны. Просто невероятно.
— Да ладно, он всегда такой.
На лице Каффки — едва заметная агония.
— В этом и проблема.
После перемывки косточек Гон поднимается по лестнице в жилые помещения. Нужную комнату находит быстро: помнит путь. Осторожно стучится, но ответа нет, даже какого-то кашля или скрипа, а потому бесшумно он приоткрывает дверь и проникает внутрь: сначала заглядывает, но затем просачивается, как змея. В комнате темнота — только свет с улицы тут хоть что-то и освещает. На полу валяются какие-то тряпки, кажется, одежда; на тумбе рядом с кроватью аккуратно сложены все протезы, а на постели… Сначала Гон не распознает в этом едва заметном комке одеял Хисоку, но затем замечает одинокую торчащую лодыжку и щурит глаза. Так крепко спит? Делает шаг, два.
Опускается на кровать рядом. Под его весом она прогибается даже больше, чем под Хисокой, лежащим на ней целиком. Может, конечно, тут опять замешаны какие-то законы физики, вроде площади соприкосновения и силы, но Гон в этом не силен — для него это скорее недобрый знак о том, что кому-то до даже частичного выздоровления как пешком до луны. Некоторое время он молчит, стесняясь, затем косится вниз.
Хисока… спит, да, редкое раньше явление, но привычное сейчас. Он очень тихо дышит, почти незаметно: вероятно, привычка с ушедших времен. Волосы взъерошены, но они еще не настолько отрастают, чтобы путаться… Но сейчас он определенно точно выглядит лучше. Хотя бы не напоминает живой труп, просто такой милый… полутрупик…
Гон опускает руку на чужое плечо и чуть трясет. В него впивается чужой взгляд.
— По-моему, мы обусловились не тренироваться.
Пальцы на коже — теперь излюбленный метод общения, когда лень лезть за телефоном.
«Только с тобой».
— Ищешь уловки в формулировке? Ты что, юрист?
Он фыркает и стягивает с ног кроссовки. Затем забирается на кровать, рядом, шикая:
— Двигайся.
Хисока жестом останавливает его, затем быстро, насколько может, тянется к протезам. Надевает лишь лицевой и следом — маску. Ему совершенно не нравится ходить без них в присутствии других, только при Каффке — но там все дело в уже долгом знакомстве и прочих гнилых старых ранах, о которых никто не делится. Он без особого удовольствия двигается с нагретого местечка и фыркает, когда Гон подтягивает тумбу с телевизором поближе и вставляет в проигрыватель кассету.
Затем важным тоном замечает:
— Я подумал, раз нам запретили бить друг другу морды, то надо как-то это компенсировать. Когда нас с Киллуа учил Винг-сан, он показывал нам чужие бои и давал анализировать. По-моему, крайне бесполезная трата времени, но Винг-сан умный, так что притворимся, что это реально работает.
Он включает запись и выразительно смотрит на Хисоку.
— Это твой бой с Куроро. Ой, вот не надо мне тут глаза закатывать!
Крутится рядом.
— По-моему, отличное пособие по… всему. Ты, конечно, уж извини, — глубокомысленно замечает Гон, прекращая гнездиться. — Но это была целиком твоя ошибка. Нарвался на противника, дал ему полную свободу в подготовке. Нобунага мне рассказал. Если бы ты ограничил Куроро хоть в чем-то, то легко мог бы победить. Но ты, видимо, забыл, с кем имеешь дело! Он же хитрый жук, этот Куроро. Тем более с целым ворохом способностей. О чем ты вообще думал!.. Не отвечай, я знаю, что ты не думал!
Хисока награждает его крайне кислым взглядом.
Дальше они смотрят бой: все, что записывают камеры, вплоть до взрыва. Волосы на коже встают дыбом, когда он слышит знакомый голос из экрана, лицо — почти родное, с нарисованными слезой и звездой. Это тот Хисока, за которым он гонится. Тот Хисока, который учит его, что такое нэн на самом деле. Злодей его юности, странный друг. Тот нестабильный элемент, что делает Гона — Гоном. Интересно, он и правда не замечает оторванной ноги? Тогда, во время сражения в Амдастере, он дрался несмотря на наличие проволоки в животе. Что у него вообще с болевым порогом, это нормально?
Он осторожно косится в сторону. Хисока смотрит на зрелище молча, словно оно ему противно, но ничего не произносит, даже не просит выключить. Лишь презрительно щурит глаза, когда взрыв головы отрывает ему пальцы и калечит руку; Гон замечает, как невольно второй он тянется к ней, уже зажившей.
Затем бросает, резко:
— Знаешь, ты здорово всрал этот бой. Но ты все равно был великолепен.
Хисока переводит на него равнодушный взгляд.
— Мне никогда с тобой не сравниться. В смертельной опасности ты не растерялся, и сумел поставить клятву, сознательно. Мой единственный раз закончился… чуть более плачевно, — он смотрит на Хисоку убитым взглядом. — Ты сто процентов слышал это, про мою охоту на муравьев.
В ответ медленный кивок.
— Ну так вот… Я бы так не сумел. А ты был хорош. Не расстраивайся из-за такого пустяка, — он кивает на экран. — Ты хотя бы выжил. А еще сумел наподдать Куроро, пусть и не так сильно. Так что вот, — задумывается, — я так думаю.
Хисока рядом фыркает, судя по вздоху — Гон учится понимать это спустя все время — и откидывается назад, на подушки. В глазах мелькает нечто ядовитое, неприятное, но он не отворачивается, нет — достает телефон. Что-то печатает, Гон пристраивается рядом и заглядывает в экран. Буквы мелькают быстрее обычного. О, он теперь печатает лучше…
«Не знаю, стоило ли оно того».
— Да ладно, ты что, сомневаешься?! Поверить не могу!
А вот можно и без локотка в бок, ау-ау-ау!
«Гон, иди к черту».
Это шуточка, по глазам видно, улыбается. Поганка.
— Ну, злиться — нормально. Все равно крутой бой. Ты, блин, вспомни, как меня метелил Ханзо на экзамене. Вот там позор, а тут? Для бойца ближней дистанции в столь некомфортных условиях ты справился офигенно.
«Льстец».
— Я говорю только правду.
«Врунишка».
— Это ты мне говоришь, да? Ты?
Они смотрят друг на друга, как люди, которые ругаются из-за какой-то фигни, но затем улыбаются — Хисока только взглядом, но Гон издает смешок. Он останавливает запись и затем смотрит на своего невольного партнера в просмотре столь любопытной записи, щурит глаза. Разводит руки, мол, вот так оно и есть, небольшая истина.
— Когда я сидел в полном унынии дома, мне помогли письма друзей. От Киллуа и Аллуки, или от других охотников. Приятно знать, что про тебя не забывают, при этом ты не висишь у них балластом. Я знаю, тебе не очень нравится Каффка… Может, тебе перебраться к Абаки? Вы не будете мозолить друг другу глаза, мы с тобой будем ближе… А еще с Фугецу, я знаю, она к тебе ходит в гости. Абаки все равно работает с Каффкой.
Взгляд — глаза в глаза.
— Ведь именно для этого друзья и есть. Чтобы помогать друг другу в сложных ситуациях. Приятно знать, что ты не один.
Хисока смотрит на него в ответ, пристально, и это долгий пронзительный взгляд. Не отказ. Может, он размышляет… Но пока что молчит, потому что признаться, согласиться — все равно что показать свою слабость. Хисока не из тех, кому подобное дается легко. Какой-то моральный блок? Интересно: как это связано. Каффка, болевой порог и это. И бесконечная тяга к сражениям, адреналину.
Гон фыркает.
— Прекрати быть писькой. Всем будет проще, и особенно мне! Надоело сюда бегать, знаешь ли.
Ой, нет, ну зачем подбородок потирает, Хисока-а-а-а!
— Хватит сбегать! Да блин!
Невыносимый! Нет, ну точно писька.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
На следующий день первый вопрос от Киллуа, что он слышит, звучит с придыханием, нежно, словно вскрывать ему шею будут с огромной любовью:
— Ты сделал что.
Chapter 36: ЦУГЦВАНГ: любовь к кино
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Когда Гон был юнее, трава вокруг зеленее, а Киллуа — менее дурилестей, он всегда гадал — откуда у Хисоки так много самых разных шмоток в этом едином безумном стиле? В голову лезли самые разные теории: что, возможно, он на самом деле наследник какой-то корпорации, производящей одежду, поэтому обладал возможностью указать сделать себе единственный во всем мире безвкусный костюм; или, быть может, он нашел старую заброшенную фабрику, которую захватил под собственные нужды… Теории множились, как и чудные одежки Хисоки, но ответа так и не было; пока, наконец, во время подготовки к решающему матчу с Рейзором на Острове Жадности Гон наконец не решился раскрыть столь страшный секрет. Он прямо подошел к Хисоке тогда, уныло размышляя, что, наверное, тот опять отшутиться, что это секрет. Однако, к его величайшему удивлению, Хисока не стал строить из себя загадочную фифу — он лишь удивился, конечно, дескать, с чего Гону такое вообще интересно, но все же дал ответ.
Поразивший Гона до глубины души своей простотой и очевидностью:
— Я их сам шью. Кроме обуви… — тогда он оттянул задник лодочек на плоском каблуке, тех самых, кислотного розового цвета, в которых проходил почти все их приключение тут, и Гон с ужасом увидел алеющее пятно. — Поэтому иногда попадаются не самые удобные модели… А что? Хочешь, чтобы я тебе что-то сделал?
В голосе Хисоки прозвучала какая-то странная незнакомая ранее Гону эмоция, которую тот позже охарактеризовал как «надежда» — наверное, мало кто интересовался его странным хобби, поэтому подобное его увлекло, но все, что мог думать Гон в тот момент — в ужасе размышлять, как все эти яркие одежки были плодом чужого рукотворного творчества… Хисока умеет штопать! О боги, неужели, он еще и носки сам зашивает, а не покупает каждый раз новые?! А еще натирает ноги?!
Подобное никак не умещалось в определенную им самим же таблицу Логичных Вещей (в которую Хисока не входил в принципе), а потому, случайно прослушав ответ, он схватился за волосы и запричитал:
— Не могу поверить… Просто невозможно!
— Гон? — Хисока в тот момент, кажется, озадачился еще больше.
— Боги!.. Этого не может быть, не-е-е-ет!
Тогда Гон позорно сбежал.
В основном это было связано с удивлением, что собственными ручонками, без использования нэн, Хисока способен создать что-то невероятное: да еще и так круто. А еще ему стало страшно: тот, в его понимании, был просто загадочным и опасным соперником, но иногда Гон с ужасом вспоминал, что, в общем-то, скорее всего Хисока делал те же унылые взрослые штуки, какими обычно занималась Мито-сан: то есть, долго и муторно выбирал марку горошка по скидке, или, например, еще хуже — платил налоги.
Сейчас это все еще его шокирует, хотя, наверное, теперь-то Хисока никаких налогов уже год не видит: не только из-за смерти, юридической, но еще и потому, что он целый год торчит в подвале, где до бюрократических заморочек нет никакого дела. Хотя забавно думать, что, возможно, между ними с Куроро все это время действует некий договор, где раз в месяц те дают заполнить ему все налоговые декларации… Ладно, это тупо даже для Гона.
Но он вспоминает сцену на Острове Жадности, этот крохотный разговорчик, когда во время очередной тренировочной драки Аллука в духе лучших боевых фильмов из Конгонга разрывает на нем майку и отправляет в эпический полет в стену. Маек у Гона не так уж и много: да и эта порвана не так критично, чтобы ее сразу выкидывать, экономия — это вообще очень важно. Поэтому после схватки он размышляет, что с ней делать, раз у него самого руки из интересного места, пока, наконец, не доходит мыслью до Хисоки, и…
Это же можно считать тренировкой мелкой моторики, да?
Хисоке явно скучно; Каффке только в радость спихнуть того на Абаки, как и самой Абаки, которая теперь может пилить его безостановочно (абсолютно заслужено), но тут он делает то же, что и в предыдущем месте своего обитания: то есть, слоняется одиноким приведением где-то на фоне, пока не тренируется втихую. Гон на все сто уверен, что он это делает, Хисока упертый донельзя, а тут еще и отсутствие контроля сверху. Бестолочь бестолочью останется.
Поэтому любопытное отвлечение он воспринимает скорее с энтузиазмом.
Может, это его хобби? Как у любого нормального человека? Сама мысль о подобном просто невероятна, но, эй, Хисока же еще человек? В этом нет ничего плохого… Хотя это все еще просто жутко странно.
Пальцы его явно еще плохо слушаются, но Хисока явно отдает этому маленькому дельцу всю душу — настолько тут уныло. Не помогает и то, что на одной руке у него протезы, но как раз та сторона и подчиняется проще, потому что работает на нэн и не зависит от силы мышц и прочего, что страдает первоначально в подвале Фейтана. Вдвоем они сидят за столиком на кухне: Фугецу и Аллука занимаются круговой пробежкой по улице, для выносливости, но Гону такое ни к чему, он в принципе уже переживает мучения во время подготовки к охоте на муравьев, и Биски милостиво его отпускает.
Гон полулежит на столе, роняя голову на скрещенные руки: внимательно наблюдает за тем, как работает Хисока. Иголка входит в ткань, вверх вниз, выглядит… почти чарующе для столь простого занятия. Может, так даже правильно, размышляет Гон. Это простое хобби, очеловечивающее. Просто он привыкает видеть в Хисоке исключительно бойца высокого ранга, не более — забывая, что тот обладает целым ворохом странных увлечений, вроде все тех же романтических квестов. Пожалуй, вот это куда более странное явление, потому что, ну, шитье Гон еще может понять, но квесты?! Единственный человек, который испытывает к нему нечто сродни подобной симпатии — Мачи — получает от него вместо благодарности просьбу передать товарищам угрозы убийства. Либо квесты, которые нравятся Хисоке, супер дерьмовые, либо он что-то не то из них выносит.
Стежки не самые ровные, но это не модная маечка, так что Гону все равно. Он продолжает с любопытством наблюдать за Хисокой, как тот старательно выводит шовчики, выглядит жутко сосредоточенным — невиданное зрелище — и так засматривается, что едва не пропускает момент, когда позади вырастает Абаки. Смотрит на это зрелище с крайне сконфуженным лицом, но затем фыркает.
— Ого? Ты бы хоть наперсток надел.
Хисока демонстрирует ей комбинацию из плотно сжатого кулака и оттопыренного среднего пальца.
— Будешь умничать — расскажу Каффке про твои тайные тренировочки.
Ой-ой-ой, шантаж… И все-то она знает!
Когда Хисока закатывает глаза, излишне драматично, как и почти все, что он делает, Абаки лишь фыркает и отмахивается. Затем все же замечает, отворачиваясь:
— На твоем месте я бы занималась больше таким, чем даже самыми простыми тренировками. Сейчас это гораздо полезнее. Чем быстрее ты восстановишь моторику, тем проще будет создать новое хацу, которое может тебе помочь. Например. Или тебе опять советы не нужны?
Видит гордый кивок и закатывает глаза уже сама.
— Ну и сиди, пенек.
Она уходит куда-то вниз, наверное, готовясь к вечернему представлению, на котором Гону (под светом софитов, очень модненько) будут намыливать шею. Когда он провожает ее взглядом, то возвращается обратно, к Хисоке — тот делает вид, будто ничего и не было. Просто поразительно. Раньше ему казалось все это таким слегка загадочным, таинственным — все это поведение, но теперь он с уверенностью может подтвердить слова Хисоки о том, что все владельцы одного типа нэн схожи. Потому что Хисока такой же дурила, как и Киллуа! Никакой загадочностью тут и не пахнет, сплошные понты!
Но это зрелище…
Может, в какой-то степени это расслабляет. Пока Хисока делает эти странные и нетипичные вещи, он не думает о мести Редану — и, значит, можно убедить его продолжать вести эту спокойную и вполне неплохую жизнь. Он же выступал на Небесной Арене, да? Если восстановится, то может продолжить у Абаки. И без этих глупых самоубийственных нападок на Куроро. Может, денег будет не так много, но не в деньгах же счастье.
Гон хмурится, когда на стол падает капля крови. Одна, две.
Иголка протыкает тонкую кожу.
Хисока смотрит на это… тем своим взглядом, когда сложно сказать, что именно у него на уме. Наверное, злится. Что руки слушаются не так хорошо, что даже такое простое действие требует стольких усилий. Наверное, он даже и не чувствует укола — нервные клетки убиты, спасибо Фейтану, может, лишь легкий дискомфорт из-за крови. Он откладывает ткань в сторону и издает тихий вздох, за которым обыкновенно должно следовать Классическое Закатывание Глаз, но просто начинает тереть переносицу. О, точно. Злится.
На ум приходит сцена из прошлого, когда, на Китовом острове, этим занималась Мито-сан. Она тоже часто укалывалась, поэтому шитьем дома в основном занималась бабуля. Когда тетя ругалась и взмахивала рукой, то потом обязательно совала палец в рот, обеззараживая ранку… Но Хисока так не делает. Почему-то. Может, думается Гону, раньше вместо наперстка он использовал собственное хацу — но сейчас того нет, его забирает Куроро, но привычка остается. Или просто не укалывался. Он же ловкий был.
Поэтому Гон, по инерции, хватает его за руку. Цокает.
— Блин, надо аккуратнее. Ты еще не до конца оправился, вдруг опять плохо будет. Надо достать пластырь…
Как и делает обычно Мито-сан, быстренько проводит языком по ранке, затем наклоняется вниз, за аптечкой…
И замирает.
Замирает и Хисока.
Тишина становится почти ощутимо тяжелой.
Несколько секунд Гон спешно соображает, что именно он сейчас делает, и только потом до него доходит, неописуемо страшное и ужасающее — то, что никто в здравом уме делать не будет. Боги!.. Уши мгновенно наливаются самым спелым оттенком алого, а сам Гон понимает, что вместо вменяемой речи может издавать лишь смешные звуки тушканчиков ареалом обитания где-то на Ржавом поясе. Что он делает, что он делает, что он делает, бли-и-и-ин! Это вообще-то!.. Так нельзя!.. Неприлично! Э, ну, ух…
Гон осторожно поднимает взгляд.
Хисока смотрит на него крайне пристально.
Неловкость достигает своего апогея, пика, словно бутон, вот-вот расцветающий — только вместо красоты и аромата на выходе получается такой громкий и невероятный стыд. Гон в искреннем ужасе, Хисока вновь загадочен и таинственен, но ничего не делает, лишь смотрит, очень внимательно. Невыносимо!.. Чувствуя, как уши начинают нарушать законы физики и вырабатывать тепло, слишком много, Гон пищит нечто сродни извинениям и стрелой вылетает из-за стола.
Боги!.. Как хорошо, что этого не видит Киллуа! Он бы умер от смеха!
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Звонки с Реданом все также, по традиции — в церкви. Это становится почти привычным, как… рутина? Не то, что они контактируют часто, иногда даже пропускают недели. Звонит в основном Нобунага — ему, вероятно, жутко скучно, надежды на нового приятеля рядом не оправдываются (Гон — занятой человечек), а из Финкса и Фейтана собеседники так себе. Ничего сверхъестественного или невероятно нового он ему не сообщает: только иногда рассказывает про всякие делишки, подработки, или, как, например, спорит с кем-то в баре и надирает ему задницу. Из всех «Пауков» Нобу нравится Гону больше всех, поэтому тот факт, что именно он ему и звонит, заставляет что-то внутри ныть и скулить. Ты же его предашь, оборвешь хлипкое доверие. Чем ты лучше Хисоки для него? Если на остальных ему по большей части плевать, то вот Нобунага… У Гона каждый раз кошки на душе скребут, но что он может? Хисока ему ближе. Они знакомы дольше, их связь — словно плотный канат, когда как с Нобу они только-только плетут тоненькую нить.
После очередной жутко захватывающей истории про соломинку и последовавшие за этим Невероятные Грандиозные Последствия, Нобунага вдруг — жутко ленивым тоном — бросает:
— А, ну да. Данчо там тоже принимал участие. Ты бы видел!..
— Он уже настолько «отмокает»?
Гон, конечно же, про всю гонку за Хисокой.
— А то ж. Ну, ему потребовалось немного времени, но теперь все почти как раньше. Хотя, конечно, ничего так не будет, но… — Нобу медлит. — Ты понял, о чем я.
Как тут не понять.
— Так что прекращай пинусы пинать и присоединяйся к нам уже. Ты же уже что-то там умеешь, да? Всякие хитрые безнэновые фокусы. Я тебе гарантирую, этого достаточно, только давай уже к нам. Пожалуйста, — вздыхает, надсадно. — А то тут такая скука… Да и скоро дельце планируем, не сложное, но точно веселое!
Перспектива слинять подальше от тумаков просто восхитительно звучит, но Гон вспоминает лица Абаки и Биски, озлобленные и хрустящие кулаками — к его величайшему сожалению это не преувеличение, он на все сто уверен, что они его взаправду придушат, если он даст деру — и, следом за ними, Хисоку с множеством учебников по математике. Вот уж точно кто его не только найдет, но и убьет, долго и мучительно — похоронит под множеством задач с логарифмами. И смерть эта будет страшнее, чем отдача от клятвы, данном в бою с Питоу.
Дрожащим голосом Гон бормочет:
— Если я приеду, то долго не проживу.
— Да ладно, хорош драматизировать. Твой учитель вряд ли будет…
— Три. Три учителя. И они меня придушат.
Некоторое время Нобу задумчиво мычит себе под нос, его легко представить почесывающим подбородок, затем вдруг начинает хихикать: сначала тихо, потом громче. В конце откровенно ржет. Вот собака страшная, злится Гон, но ничего не говорит, потому что обстоятельства и правда тупые. Тем более, одно из трех запланированных убийств будет из-за математики, абсурд так и прет.
— Ой, Гон, ты не парень — комедия!
— Пошел в задницу! — насупливается тот.
— Ну ты как перестанешь изображать клоуна — присоединяйся. Хотя… нет, не меняйся. А то у нас у всех тут рожи унылые, нужен комедиант!
— Я тебя убью!
— Жду не дождусь! — гогочет Нобунага и отключается прежде, чем ему успевают хоть что-то ответить.
Гон с искренним шоком смотрит на трубку в руке — он, конечно, ожидает наглости со стороны этого одноклеточного, как тогда, в Йоркшине, когда он ни с того ни с сего начинает зазывать их с Киллуа в труппу, но такое!.. Совсем наглость! Вот от кого, но от Нобунаги он такого предательства и ножа в спину не ожидает. Это всякие дурилы, вроде Киллуа, так шутят. Но Нобу!.. Солидный человек! Вот верно говорят, волос длинный — ум короткий!
Разъяренный, он возвращается обратно, чувствуя, как внутри закипает. Просто кошмар. Не здоровается ни с кем по пути, чувствуя, что сегодня на арене будет жарко — и кто-то точно схлопочет стулом по лицу. Гнев копится, клубится, как дым, и ему надо выпустить его. Как хорошо, что сегодня бой! Попробуй он такое на Аллуке во время спарринга, Киллуа натянет ему глаза на задницу, и не сказать, что будет не прав!
Когда он заходит в гостиницу, внутри шумно. Зацепляется взглядом, правда, лишь за одно.
Фугецу стоит перед Хисокой и показывает всякие глупости: в основном тому, чему учится у Биски с аурой за все это время. Для новичка ее контроль не так уж и плох; ее, конечно, не гоняют, как их с Киллуа когда-то, и не грозят тумаками и близкой смертью в случае невыученного урока, но для «мягкого» подхода — весьма и весьма солидно. Гону думается, что Хисоке это будет откровенно скучно: он не учитель в стандартном понимании этого слова, вот затей Фугецу драку с Гоном — тогда другое дело. Но, к его удивлению, тот смотрит за ней без той легкой ленцы во взгляде, что-то даже комментирует на телефоне. Фугецу отвечает, тужится еще, и они продолжают, продолжают…
Может, странно думается Гону, не все в образе Белеранте ложь.
Или просто Фугецу быстрее раскрывает его подноготную, скулит что-то внутри. Ты знаешь его несколько лет, а она — считанные дни, но все равно с ней Хисока ведет себя иначе, открыто. Кажется, он что-то упоминает про ностальгию…
Впрочем, все это бесконечно далеко от Гона.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
В бою на арене он, конечно, оттягивается — по полной.
Ой, как хорошо выпустить пар! Жалко, конечно, его соперника, и стул тоже — бедолага «Присяжный» получает солидную такую вмятину от чужой головы, но ничего, все это поправимо. Главное не столкнуться с Аллукой в бою еще и тут, она, конечно, задаст отличное шоу, но самому Гону ловить забитым доверху камнями чемоданом вот вообще не улыбается. Но все это пустые рассуждения о вероятном будущем; сейчас он предпочитает жить одним днем и не думать о грядущем страшном. Слишком много непредсказуемых факторов. Последние его планы заканчиваются грандиозным взрывом в ИТЦ… Ну, ладно, не совсем его, но он тоже в этом замешан. В конце концов, он видел Джайро в Метеоре — и останови его тогда, то никакой бомбы не было бы и в помине.
Но этого уже не исправить. Бесполезно жалеть об ушедшем. Вряд ли даже на Темном Континенте, где возможно все, существует средство для путешествий во времени. Гону не нужно понимать, что нэн — само по себе противоречащее логике и всему разумному явление, но даже у него есть границы. Чисто теоретически, конечно, можно создать такую клятву, чтобы сделать что-то аналогичное, но, скорее всего, это моментально тебя убьет, и, если уж говорить более разумно, просто даст тебе настоящему передать воспоминания себе же прошлому без особых пояснений. Это если они еще не касаются всяких условностей, вроде закрытых временных парадоксов, целостности линии событий…
Ладно, ладно! Просто глупая шутка, окей?
Хотя предсказания будущего, что Куроро крадет у Неон Ностраде, технически являются путешествиями во времени, где в случае соблюдения предупреждений можно уйти от злого рока. Примерно аналогично работает и хацу Церредриха, со слов Фугецу, хотя она толком и не может пояснить, что именно он делает — лишь сам факт предвидения…
Стоп. Достаточно. Иначе сейчас натурально пойдет пар из ушей.
С другой стороны, размышляет Гон, пока спускается вниз, в коридор для бойцов к раздевалкам и душу, было бы неплохо обладать чем-то подобным. Даже не как Церредрих, может, расплывчатое, как Неон. Вероятно, нечто подобное может провернуть Морена, ее хацу позволяет ломать условия похлеще всяких клятв, обходясь и без них. Если они когда-нибудь встретятся, будет интересно об этом поразмышлять.
— Ау! Хьюстон, прием! Ты куда намылился?
Гон резко разворачивается и тут же впечатывается в стену носом. Неприлично громкое «ой».
Напротив, чуть позади, стоит Фугецу — жутко недовольная. Она упирает руки в бока и смотрит на него так осуждающе, что Гону вдруг становится искренне стыдно: хотя, казалось бы, с чего это? Но даже не Фугецу тут его смущает, потому что позади нее стоит другая фигура, тонкая, вытянутая, словно тень. Хисока… Как он добирается сюда? Хотя глупый вопрос, его приводит Фугецу, другой — зачем?
— Глупость какая. Посмотреть хотели, не?
— Так чего не из ложи?.. — рассеянно моргает Гон.
— Там цены огого, а еще шумно. А тут? — Фугецу разводит руки в стороны и фыркает. — Еще и эксклюзивное интервью с бойцом сразу после боя. Ну что, участник, что скажете о бое? Хотя нет, чего тебя слушать-то, давай лучше спросим у зрителей!
Она подносит воображаемый микрофон к Хисоке, и тот делает ручкой, мол, ну так, ну так.
— Эй! — хмурится Гон. — Да ты видел тот удар стулом!
Но нет, неизменен в своей критике. Впрочем, это, очевидно, не очень серьезно — видно по взгляду, Хисока скорее устает от долгого пути, чем его действительно утомляет схватка. Его просто веселит злость Гона, эдакого поганца. И как тут не обидеться!.. С другой стороны, это же Хисока. Он всегда так поступает. Как сердиться на идущий дождь — можно, конечно, но занятие довольно бессмысленное.
Вместе они неторопливо идут домой, обсуждая сегодняшний матч и прочее, что только приходит на ум. Вечером народу больше, чем обычно, поэтому они стараются идти окольными путями. Амдастер так и пышет красками и неоном, красивый, яркий, фальшивый. В какой-то момент толпы становится слишком много, и Гону приходится вцепиться в руку Хисоке — при его нынешней силе и выносливости тот оторвется от них только так.
— Неплохой бой, — замечает Фугецу. — Но то, что было в Метеоре, было как-то веселее.
— Там правил-то не было, а тут… Это не калечь, в глаза не бей, и так далее. Я понимаю, зачем это, но… — Гон вздыхает. — Такая морока!
Фугецу оборачивается.
— А на Небесной Арене было также?
В ответ Хисока ступорится на секунду, потом трясет головой. Стучит пальцем по макушке Гона, явно намекая, что тут есть более говорливый знаток всех тех темных делишек.
— Там бои без правил. Даже убийства разрешены. Но, думаю, Абаки верно делает, запрещая такое. Во-первых, только немногие угорают по убийствам в прямом эфире, во-вторых… Эй. Эй! Прекрати меня тыкать! — он оборачивается и зло смотрит на Хисоку. У того — ни стыда во взгляде. — Нет, это было тупо! И ты себя угробил из-за этой глупости! Хватит препираться! Ой, самый умный, да? А когда мы с тобой дрались, то следовал всем правилам, лишь бы меня не убить!
Фугецу смотрит на их ругань (почти одностороннюю, но Хисока — мастер взглядов, ему даже говорить не надо, чтобы отвечать) несколько скептически, но затем щурит глаза. Подозрительно.
— Вы дрались там?
— Ага! — Гон отчаянно кивает. — И он вмазал мне плитой по роже! Обманул! Зато я тоже ему вмазал, ой-й-й, славный был момент.
— Все ясно, — резюмирует Фугецу. — Всегда догадывалась, но теперь вижу. Вы два дебила. Теперь понятно, почему вы такие друзья, у вас просто резонанс нулевой мозговой активности. Ну еще бы, — фыркает. — А то я все удивлялась, как при вашей разнице в возрасте…
Они продолжают свой странный спор и дальше, пока не выходят на одну из сейчас не слишком оживленных улиц; народу все еще прилично, но тут темнее, и самое яркое пятно на фоне мелких кафешек — здание старого кинотеатра с кучей афиш. Ни одной киноновинки, только всякий артхаус и старье: Гон вглядывается в лица актеров и думает, что видел их по телевизору, но уже гораздо старее. Владелец — любитель ретро? Его взгляд стопорится на вывески с уже знакомой актрисой, Хоши… какой-то там, где она предстает в разных образах.
Фугецу неожиданно хлопает в ладоши.
— Смотри! Это же «В поисках изумрудного черепа»! Который ты мне советовал, — она льнется к Хисоке, очевидно, говоря про какие-то их странные вестерн-разговоры на «Ките». — Давай сходим?
Сам Гон не шибко большой фанат кино, но, если все захотят, почему нет. Милый повод вытащить Хисоку куда-то из дома — иначе Абаки вновь застукает его за какими-то там тайными тренировками. А тут и проветриться можно. Он выжидающе смотрит на того, но Хисока… Хисока, внимательно слушавший весь их разговор до этого, отвечавший жестами и взглядами…
Неожиданно не реагирует.
Взгляд его прикован к постерам, долгий, странный — словно голодный. Но Гону кажется, что дело вовсе не в плакатах, в чем-то, что он не способен понять и сейчас; так смотрит на него Хисока в тот самый день, когда они впервые встречаются в злополучном подвале. Жажда чего-то очень далекого, недостижимого, так Гон понимает этот взгляд. Но он порой ошибается; а Хисока слишком сложный человек, чтобы его так просто раскусить.
Он решает осторожно попробовать. Заглядывает Хисоке в глаза и бросает:
— Мне купить билеты?
Нет ответа.
— Она красивая, эта актриса, — он быстро косится в сторону постеров. — Билеты сейчас дешево стоят, все на представлениях в гостиницах. Давай, а? Заодно развеешься.
Но, неожиданно, Хисока отшатывается. Затем, его взгляд резко опускается на Гона.
Сообщение на телефоне он набирает так стремительно, словно проблемы с пальцами исчезают. Что-то ему не нравится, чувствуется по ауре, по тому, как смотрит он сейчас на эти постеры (что расстраивает Фугецу, вся эта ярость). И короткое сообщение на телефоне это лишь подтверждает.
«Ненавижу кино».
Хисока резко разворачивается и уходит, Фугецу бросается за ним, окликает, и Гон может лишь смотреть ему вслед, хмуро. Затем, он вновь поднимает голову к плакатам — на эту актрису с невыносимо знакомым разрезом глаз. И хмурится.
Значит, очередная ложь?
Chapter 37: ЦУГЦВАНГ: фау-04
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Общественные купальни — такая же важная часть Амдастера, как и клубы с кинотеатрами: у маленьких заведений нет места для обеспечения своим сотрудникам еще и душевых, поэтому придумывают вот такой способ: платишь деньги, и отмокай, сколько влезет, не просто под струей холодной воды, а даже во вполне себе теплой ванной. В сравнении с Небесной Ареной это, конечно, та еще дешевизна, но Гон часть жизни проводит в лесах-кустах, поэтому ему подобное не особо-то жмет. Скорее… просто удивляет, потому что, ну, Амдастер выглядит таким богатым местом, а, в итоге, даже Небесная Арена с не самым роскошным окружением, уделывает его в разы.
Но купальни тут красивые. На стенах выложена мозаика с кучей цветных слонов, плитка с рисуночками, довольно уютно, в отличие от серых и стерильных мест все с той же Арены. Ее строят корпорации с целью заработать, Глэм Газ Ленд вместе с Амдастером — место, возникающее стихийно, люди творят его самостоятельно и вкладывают частичку души во все окружение, стараясь оставить от себя пусть даже самую маленькую и незначительную деталь. Поэтому даже самая дешевая купальня будет симпатичней Арены. Душа — очень важная деталь, без такого бережного старания даже простое хацу не получится, лишь что-то кривое, убогое. Примерно так Гон думает о новых правилах Ассоциации при Чидль. Она — не Нетеро, для нее это прежде всего компания со строгой иерархией и правилами.
Поэтому ее Ассоциация скучна и пропускает часть людей принцев Какина. Бездушная корпоративная машина.
Но это все сейчас абсолютно не важно; потому что Гон бесконечно далек от дел Ассоциации, Темного Континента и даже политики — сейчас, во всяком случае, дело Морены закрывает весь этот переполох. Все, что волнует его сейчас — разве что то, что плитка сверху держится некрепко, и от сильного пара может свалиться кому-то на голову. Идиллия. Честно говоря, после всего, что происходит в Метеоре и Йоркшине, это как бальзам на душу: Гон не уверен, что его терпения и нервов хватит на второй такой политический триллер, Он, все же, не шпион. Да, охотник — но он предполагает, что будет гоняться за редкими видами зверей вместе с Кайто, или хотя бы приключаться вместе с Джином, а не принимать участие в детективной запутанной истории.
В купальне сейчас пусто, и кроме них четверых никого нет. Киллуа и Аллука захватывают гору пустых тазов, намыливают пол и катаются кто быстрее; скоро они врежутся в стену и оставят в ней симпатичную вмятину, и Гон с удовольствием посмотрит, как они будут оправдываться перед Абаки или Биски. Он сам сейчас занят — надо не только себя привести в порядок, но и помочь, конечно же, потому что с ними идет еще один человек…
Хисока, вестимо.
Он сидит рядом, не слишком-то активно трется мочалкой, мыслями где-то далеко — видно по взгляду. Смотреть на него… страшно, все еще, пусть время немного и лечит; во всяком случае, он достигает той кондиции, когда все это ужасающее зрелище можно назвать «сильной худобой» а не чем-то куда более опасным и, вероятно, смертельным. И это не говоря обо всех шрамах. О, сколько же их тут… Гон лишь краем глаза косится в его сторону, на тело без каких-либо протезов, истинный облик Хисоки со всеми его изъянами (именно поэтому он и выбирает день, когда никого нет — их присутствие тут не вынуждает припомнить утраченное, уже привыкшие), и думает, опять же: стоило ли оно? Хотя, может, и не было той «утраченной красоты», он не знает, что именно было сокрыто под текстурой — сколько шрамов тут старше их самого первого знакомства. Белые рубцы расчерчивают его торс, словно сетка, чередуются глубокие и едва заметные, крупные и непримечательная мелочь. Про лицо говорить уже труднее: что там от него остается, от этого лица? Даже зубы не все — единственные протезы, которые тот не снимает, но оно и понятно. Но всматриваться так долго — неприлично, некрасиво, и потому Гон не вглядывается. Все это без надобности.
Попутно он ведет разговор… Это проблематично, потому что Киллуа меняет свое положение в пространстве каждые несколько секунд, словно тот самый поезд из задачек по физике, но вместо точки «Б» у него стеночка. Вот остается немного, совсем немного, вмятина по форме и крики Абаки уже близко…
— … поэтому я думал, что как только закончатся тренировки, я направлюсь на Темный Континент, — заканчивает реплику Гон.
Разговор ведется о Кайто — теперь тот всерьез ведет набор в экспедицию, но обещает, что далеко от баз они в ближайшие пару лет уходить точно не будут: Гойсан, временный город, выстроенный на берегу озера Мебиус (в той области, где лишь часть фауны (а не вся) пытается сожрать неожиданных гостей), станет их логовом надолго. Гону ну очень хочется отправиться следом, но без нэн там делать нечего. А он не возвращает его окончательно, то есть, вместо приключений он получает разве что огромный кукиш прямо в лицо.
А еще Хисока, да. Хисока восстанавливается не до той степени, чтобы отправиться следом. Гон не озвучивает этого, но он на все сто уверен, что Киллуа прекрасно знает. Некоторые вещи не требуют быть произнесенными, что-то само собой разумеется.
— Ну, значит, мы с тобой, — проносится тот на тазе мимо.
Аллука орет: «стр-р-райк!». Другие тазы, сложенные в аккуратную пирамидку, разлетаются в стороны.
— А почему не сейчас?
— Аллука не настолько круто владеет нэн, дурила, — фыркает Киллуа и тормозит боком на тазу так, словно он герой какого-то боевика. Нет, еще и выпендривается, вы только посмотрите! — Я не думаю, что в Гойсане опасно, там вроде договариваются с местными зверушками, но мы хотим дойти до Аи, а они где-то на юго-востоке, где никто еще не ходил.
Гон с трудом вспоминает газетные выпуски про угрозы с Темного Континента.
— Это которые из газа?
— Бинго!
Киллуа отталкивается ногой и прицеливается.
Тазы разлетаются в очередной раз.
— Разве это не опасно?
— Они — родственники Наники. Та говорит, что все на мази.
— Блин, Киллуа, я знаю, Наника — душка, но это потому что у нее такой чудесный тупой старший брат, — Гон уклоняется от запущенного в него таза. — Мне кажется, опасно идти туда просто так… Ну, дело твое, конечно. Будет очень смешно, если ты с ними договоришься, и на одну угрозу станет меньше.
Однако, нет смысла обвинять Киллуа в рисковых хотелках, пока сам Гон планирует присоединиться к поиску нитро-риса. Или другого любого лечащего средства. Он все еще не слишком уверен, что, даже оправившись, Хисока будет в состоянии зайти так далеко — как ни крути, лиши его протезов, и он окажется почти бессильным, но, с другой стороны… Иногда именно человеческое отчаяние — самое лучшее топливо.
Он устраивается поудобнее и смывает шампунь с волос. Затем поворачивается к Хисоке.
— Помощь пока не нужна?
Тот качает головой. Вряд ли обижается, вот когда дело дойдет до спины…
— Интересно, что сейчас с Леорио, — очередной прокат мимо и треск тазиков о плитку. — Я слышал, что первая экспедиция где-то там в далеких ебенях, и связи с ними нет. Странно, что туда потащился он, но Курапику отпустили. Зодиаки — одна большая шайка разбойников.
— Курапика был немного в стадии умирания.
— Разве Чидль это остановило бы?
Ну-у-у-у… Если так подумать…
— Разве не потому, что он был в неких очень тесных отношениях с королевой Ойто и мирными принцами? — влезает Аллука. Вот уж кто нахватывается от Киллуа или Фугецу. — Наверняка это была их попытка показать, что им не все равно на Какин, все такое… Фуу-тян наверняка знает.
Киллуа вновь тормозит на тазу и резко вскакивает, переворачивая его, словно скейтборд. И все это — с голой задницей, ну просто восхитительно, может, это он тут настоящий дурила, а не Гон? Но оставим просмотр чужих анальных окружностей, это вообще-то неприлично и как-то… ну… э-э-э…
Тазик опускается на плитку с глухим стуком. Киллуа упирается в него ногой.
— Думаю, это потому, что Курапика там не только завоевал популярность среди принцев, но и потому, что весь Зодиак, кроме него, съебался на Темный Континент. Ассоциация в хаосе. Если бы не охотники старой закалки, вроде Морау, который туда-сюда катается, она бы уже развалилась.
— Вот был бы тут Паристон…
— И что? — Киллуа скептически смотрит на Гона. — Он еще хуже Нетеро. Такой же тронутый.
— Зато он хотя бы умеет управлять, а Курапике плевать.
— Ну, тут я с тобой спорить не буду. Но Паристон — такая же чума.
И это — чистая правда.
Гон размышляет о том, что делают сейчас старшие братья и сестры Фугецу, отправившиеся за пределы озера Мебиус, думает и о Морене — и ее предложении встретиться и продолжить охоту за Джайро. Она сейчас тоже где-то там, быть может, в Гойсане. Будет неплохо найти ее еще раз. Она, конечно, абсолютно тронутая, но хотя бы видит силу в балансе — в отличие от всяких гнусных кошкомальчиков, провались они под землю.
Он чувствует легкий толчок под бок и кивает. Берет в руки мочалку и пересаживается за спину Хисоке. Страшно думать, что раньше он казался ему недостижимым — во всем, росте, силах, умениях. А сейчас они почти равны… и Гон помогает ему, потому что плоть предает. Он ненадолго задерживается взглядом на страшном рубце на спине в форме паука — позорное клеймо о предательстве, после чего опускает глаза.
Главное, что все это в прошлом. Главное.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Их маленькие моменты единения становятся более интимными, личными — в том плане, что Гон начинает видеть в бывшем сопернике и причине равняться человека, а не то мифологическое нечто, как обыкновенно до этого. Может, это такой способ раскрыться? Хисока же упертый, он не может так просто дать понять, что ему требуется помощь, но ему все еще нужно это эфемерное и неясное ему самому, контакт человеческий, и эти откровения — просто то, как он его знает в неагрессивной манере.
Гон находит его одним вечером в опустевшем зале для тренировок, у Абаки: замирает в дверях, когда видит совершенно простое для такого невероятного человека — отжимания. Ах да, нужно же вернуть форму, и для начала нужно начать с чего-то, что может самый обычный человек. Гон слышит (от Абаки, та, в свою очередь — от Каффки), что находится видный нэн-целитель, сращивающий мышцы обратно, но даже их частичное восстановление занимает длительное время — а Хисока теряет слишком много, чтобы так просто встать на ноги. Капли пота на полу подтверждают. Раньше такое — играючи, а сейчас? Невыносимо тяжкий труд.
Аккуратно он проходит вперед, садится рядом; Хисока бросает на него лишь быстрый взгляд. Продолжает свое дело, упорно, сипло дышит, пальцы с почерневшими ногтями впиваются в пол — Гон отстранено вспоминает, как Аллука хочет выкрасить их в яркий неон. Какие-то пальцы, те, что свои, крепко забинтованы. Затем откидывается назад, упираясь руками.
— Я отправил домашнее задание обратно, — признается он спустя пару минут. — Мито-сан уже получила посылку и направила ее в департамент. Представляешь? Мне сказали, что все правильно. А все потому, что ты объяснил мне эти чертовы логарифмы.
Хисока издает победное «хе».
— Мито-сан мне не верит и думает, что я жульничаю.
Гон некоторое время сверлит потолок взглядом.
— Поэтому я рассказал про тебя. То есть, я давно рассказал… Просто сейчас конкретней. Поэтому, если я вернусь на Китовый остров, ну, там, погостить, то ты поедешь со мной. Это не обсуждается, ага.
Неожиданно, Хисока замирает и опускается на пол. Затем садится и пристально смотрит на Гона прямо в глаза. Он не понимает, наверное, зачем все это. Но Гону важно — не только чтобы доказать, что он сам все решает (хотя это тоже!), но это что-то вроде маленькой традиции? Мито-сан — очень важный человек, но для кого-то из мира охотников она совершенно безобидна, беззащитна даже. Рассказать о ней, о своей слабости — символ высшего доверия. Этого заслуживает Киллуа. В какой-то степени — Фугецу, пусть и обгоняет события. Теперь же — Хисока.
Наверное, это глупо, с учетом, чем заканчивается вражда с «Пауками», но…
Так правильно.
Их гляделки длятся достаточно долго, и Хисока тянет руку. Гон без лишних слов протягивает ладонь.
«Зачем».
— Потому что ты мой друг. Глупый вопрос.
«Я хотел убить тебя».
— А Киллуа — наследник семьи ассасинов, — скептически фыркает. — У каждого свои недостатки.
«Это ошибка».
— Мне плевать. Типа, реально. Ты мой друг — точка. Остальное просто детали. Если бы ты действительно хотел меня убить, то наверняка нашел бы миллион моментов для этого. Но смотри. Я все еще жив. Есть ли смысл продолжать?
Видимо, аргумент достаточно убедительный, и Хисока рассеянно кивает, пожимая плечами. Он продолжает сидеть рядом, но его поза более скованная, не такая открытая — но не уходит, все равно еще тут. Тоже в какой-то степени символ высшего доверия. Грудь поднимается и опускается, усталость после недавней тренировки еще не спадает, и Гон беззастенчиво рассматривает шрамы на груди — опять, как в купальне, но теперь не скрывая. Последний шрам от Каффки выглядит самым ярким, словно пятно, но вместе с тем, почти аналогичный, на животе… Гон видит, что след двусторонний — это не первый раз, когда Хисоку пробивают насквозь. Но он все еще жив. Упертый. Куроро, несомненно, прав в своих опасениях, когда хочет отрезать голову — пожалуй, не участвуй Гон в грандиозном плане по обману, он бы согласился с его выводом. Вдруг и правда оживет вновь? С Хисокой никогда нельзя быть уверенным.
Он поднимает взгляд и замечает:
— Ты выглядишь лучше. Сильнее.
В ответ — лишь смешок. Не верит в сказанное, ну разумеется.
— Я говорю серьезно. Ты просто не видел себя по стороны в том долбанном подвале. Не знай я от Нобунаги, что ты еще дышишь, что это вообще ты, я бы подумал, что это просто незнакомый мне труп. А сейчас…
Он опускает взгляд. На руку.
— Ты все лучше двигаешь пальцами.
«Это все твоя глупая математика».
— Ой, да ладно! Зная Абаки, я уверен, она тебя что-то еще заставила делать. Типа тех мячиков, которые надо сжимать и разжимать.
Хисока лукаво щурит глаза.
«Может быть».
— Или это твое новое хацу! Я уверен, — оживляется Гон. — Что-то очень хорошо связанное с движением рук! Только не карты, а… Не знаю, как это описать.
«Откуда ты знаешь?»
Кажется, вполне искренне удивляется.
— Вообще-то это подметил Киллуа, но я сейчас смотрю на твои перебинтованные пальцы, и вот этого раньше не было! Я уверен, что в ином случае Абаки бы точно что-то заметила. Ну вот, — насупливается он. — Мог бы и меня позвать. Я бы помог!
«Не хочу».
— Почему-у-у? — скулит.
«Ты и так видишь меня очень слабым».
— Ну, я же твой друг, — удивляется Гон. — Перед друзьями можно показать слабость. Как когда я лишился нэн. Или взбесился из-за Кайто, а потом расхныкался, как придурок, перед Киллуа, Накклом и Шутом. Друзья всегда помогают. Например, выговориться… Нет ничего плохого в том, что ты сейчас слаб. Послушай. Я не думаю, что кто-то другой смог бы пережить этот год, даже я сам. Но ты преодолеваешь это, выживаешь во втором бою… Сейчас тут, рядом со мной. Знаю, тебе не нравится Каффка, но он тоже о тебе заботится. Иначе бы… Иначе бы не помог.
Гон пристально смотрит на Хисоку.
— Что произошло между тобой и Каффкой? Это что-то серьезное? — кивок, Гон хмурится сильнее. — Не расскажешь?
Он видит, как Хисока медлит. Это — сам факт, не следующий отказ, а заминка — дают ему понять, что Гон преодолевает черту даже такого недоверия, приближается к истине. Хисока сомневается, он почти готов раскрыть страшный секрет, и если ему потребуется чуть больше времени — Гон готов ждать сколько требуется. Поэтому, после легкого качка головы, он улыбается:
— Ну, ладно уж, секретничай дальше. Но я все равно потребую ответа! Но не на этот вопрос.
Вновь смотрят друг другу в глаза.
— Ты собираешься выступить против Редана вновь, да? Отомстить.
Хисока смотрит на него внимательно, но затем выдыхает немо и все же кивает. Да, как Гон и думает. Все выздоровление ведет к очередной мести, бессмысленной и нелепой. Но Гон… Гон помнит Неферпитоу, он понимает, что иногда месть нужна. Не потому, что она разумна. Чтобы успокоиться.
— Когда убили Кайто, я был в бешенстве, — признается Гон. Это первый раз, когда он рассказывает Хисоке о той страшной ночи, но важный. Для них двоих. — Тогда, правда, я думал, что его просто искалечили, поэтому какое-то благоразумие у меня оставалось. Но я помню момент, когда я вышел против Питоу и увидел его, лечащего незнакомую мне девушку. Почему, подумал я, почему эта девушка заслужила спасения, а Кайто — нет? Я взбесился. Наорал на Киллуа… Сделал много непростительных вещей. Знаешь, смотря сейчас на ту ситуацию, я думаю, Питоу, которого я встретил во дворце, отличался от Питоу, убившего Кайто. Он изменился, понял ценность верности и жизни. Поэтому он согласился мне помочь и даже сломал руку. Потом я узнал, что в какой-то момент девушку, чьей жизнью я его шантажировал, спасли — но он следовал за мной, даже сказал правду, что Кайто мертв. Я убил Питоу, потеряв нэн. Кайто в итоге выжил с помощью хацу… Это была бессмысленная месть.
Он медлит. Затем вновь поднимает взгляд на Хисоку. Тот смотрит ему прямо в глаза.
Значит, слушает. И ждет, когда Гон завершит историю. Это вызывает у него вялое подобие улыбки, и Гон застенчиво трет затылок.
— Я никому этого не говорил, даже Кайто. Но я все равно рад, что я его убил. Потому что Питоу был злодеем, он заслужил. Не важно, что он исправился… Он все еще искалечил Кайто, убил его, он заслужил равноценного наказания. Поэтому я понимаю, как иногда важна бессмысленная и глупая месть.
Он опускает голову.
— Я не хочу тебе помогать. Не хочу даже давать тебе думать о том, чтобы вновь выйти против Куроро. Честно… — крепко сжимает кулаки, — мне проще переломать тебе хребет, чтобы ты так и остался калекой. Я буду рядом всю жизнь, и буду счастлив — что ты не повторишь своей глупой ошибки.
Молчание, долгое.
Тяжелый вздох.
— Но я не буду. Конечно же… Потому что ты мой друг. И поступать так жестоко — это не то, что делают друзья. Хотя по шее бы тебе точно полезно было бы заехать, за то, что ты устраиваешь… Знаю, тебе надоели уговоры Каффки, но я ничего не могу с этим поделать.
Поджимает губы и сердито смотрит в глаза.
— Я помогу тебе. Мне это не нравится, но я помогу. Потому что я твой друг. Но не жди от меня поблажек. Если ты сдохнешь, я все равно отправлюсь с тобой на Темный Континент. Поменяется лишь цель: вместо лечения я найду способ вернуть тебя к жизни. И вот тогда… Неважно.
Он вздрагивает, когда чужая рука хватает его за запястье, затем видит лицо Хисоки — спокойную мертвую маску. Гон искренне ждет, что тот опять взбесится, как в тот их предыдущий разговор, но, неожиданно, его прикосновения спокойны, аккуратны, ни единой лишней эмоции.
«Ты прав».
Гон смотрит ему в глаза. Глаз, единственный…
Это что-то, что никогда не происходило до этого.
«Месть действительно бессмысленна. Особенно эта. Но я не могу оставить все как есть».
— Опять дело принципа?
«Нет. Не в этот раз».
— Тогда я не понимаю.
«Ты и не должен. Это старая рана. В последнее время она болит все сильнее».
— И совсем-совсем не проигнорировать?
«Если я опущу руки, то в этот раз уже никогда не смогу простить себя».
Так говорит Хисока.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Новое хацу Хисоки — детонация.
Взрыв, иным словом. Не надо даже гадать, откуда растут ноги, и Гону это очень сильно не нравится. Но, насколько он помнит слова Винга, проще всего разработать ту способность, с которой знаком не понаслышке — как, например, Киллуа с его электричеством. Больные темы, старые раны, болячки и подкожный зуд — все это становится отличной почвой для чего-то нового. У Гона, когда он придумывает «Ка-камень», нет никаких травм или обид, он чище пустого листа. Поэтому его хацу просто, без лишней умственной акробатики. Но Киллуа? Киллуа вспоминает то, что портит ему детство, и создает нечто весьма смертоносное.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что Хисока использует болезненный опыт и создает хацу с дистанционным действием, работающее еще и в близи, и по площади. Учитывает все советы до этого. Элегантно, просто, но очень сильно не нравится Гону. Но кто он такой, чтобы вертеть носом? Это все — способ убийства Куроро, наверняка хацу работает под какими-то условиями, что-то вроде «только против Редана», но Гон лишь гадает: он не хочет донимать Хисоку слишком сильно, делает это до.
Бессмысленно идти против Хисоки; тот настроен решительно… поэтому Гон решает ему помочь. Если Хисока проиграет опять, его убьют, это точно, поэтому вариант тут лишь один — победа, любой ценой. Вероятность существования артефакта оживления мала, слишком опасная ставка. Если он поможет, то, может быть… у того будет хотя бы мизерный шанс на победу. А сотая процента — это все еще не ноль.
Поэтому первым делом он отправляется в местную библиотеку и зарывается во все старые издания, какие находит, о бомбах и взрывах. История динамита, взрывчатка, отцы и матери грязной бомбы; температура в нулевой отметке, граунд-зиро как понятие, температура, последние статьи о ИТЦ и том, что происходило в момент взрыва «Розы»… И она, словно королева, оружие старых войн, уснувшее навсегда вместе с ними — Ракета, бомба старого поколения, мать «Розы» и последовавших боеголовок. Носящая имя «Фау-04» — и вновь это число, словно преследующее. Фау-04 взлетает по дуговой траектории, словно радуга, она падает в точку смерти, куда тянутся лишь мертвецы — в будущем, но они уже чувствуют, когда наступит их конец. Фау-04, словно олицетворение того, что бурлит в Хисоке; взрыв, реакция пламени, и это число. Ракета получает имя в честь сахертского слова «павлин» — ведь пламя из сопло схоже с хвостом. Павлин… Яркая красивая птица, как и Хисока тогда.
Умершая бомба к умершему образу.
В библиотеке он становится почти завсегдатаем. Кто бы подумал!.. Если бы его увидела Мито-сан, она гадала бы — свихнулся, ну точно. Книги тут старые, сюда мало кто ходит, но зато они есть — и целое множество, в Амдастере не сжигают литературу показательно, как в том же Восточном Горуто. Раздел истории, постоянно, библиотекари начинают узнавать его и даже здороваться. Их интересует такие странные интересы, но Гон лишь смеется глуповато и говорит, что охотник — и будет останавливать Джайро. Вновь та полуправда, которой он учится ранее. Эта история выворачивает его нутро наизнанку, само существо.
Один раз он ненароком тормозит не у того стенда, оступается — хотя, обычно, четко знает, куда идти.
Что-то про кино.
Гон долго смотрит.
Он тащит все, что находит, Хисоке — зачитывает тому, пока он тренируется, сам что-то да вспоминает из памятного дня в ИТЦ, даже хацу Гентру — «Маленький Цветок», что лишает его одной кисти, все, что может помочь. Он не уверен, помогает ли Хисоке по-настоящему, но надеется, искренне… Хотя бы так. Но поможет ли это по настоящему… Как знать? Иногда Гон предпочитает не размышлять о таком, ведь ответ до одури очевиден.
В один из дней в зале они одни… Так думают, пока, вдруг, дверь не открывается, и внутрь не проникает Абаки. Они смотрят друг на друга, подозрительно, а она — словно учитель, заметивший прогульщиков. Очень суровый и недобрый взгляд. Но Абаки — человек мягкий, и потому, лишь чуть более снисходительно, чем обычно, она замечает:
— Если Каф узнает, что вы оба тут делаете, он вам глаза на жопу натянет, это я вам гарантирую.
Интересные заигрывания, это он всерьез, или опять какие-то инсинуации? А то с него будет.
— Не сидеть же на месте, — находится со словами Гон, и Хисока, чуть медля, кивает.
Абаки сверлит в нем дырку. Дырищу, судя по тому, как сужает глаза.
— Мне стоило бы поступить, как и он.
Ой-ой-ой.
— Но я твоя подруга, — вздыхает, — и мне не хочется выслушивать жалобы Кафа еще. Поэтому… Поэтому, — она сжимает кулаки, несколько раз, словно прицениваясь. Повторяет это несчастное «поэтому» пару раз еще. — Я помогу. Но платить за это, Гон-кун, будешь ты. Выступления сами себя не анонсируют.
Нет покоя нечестивым, да?
Chapter 38: ЦУГЦВАНГ: тяготы нового хацу
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Воспоминание вспыхивает в голове, словно вспышка сверхновой — яркая, ослепительная и болезненная.
Гон обращается мыслями к моменту в прошлом, в ту секунду, когда лицо ему разрезают когтями, а впереди он видит бетонный монолит, медленно кренящийся; голубую кровь на полу, танец смерти, и глаза, бледные, словно талая вода. И вновь та секунда, когда наверху, там, далеко, что не достанешь, видна крохотная человеческая фигурка, отчаянно цепляющаяся за самодельную веревку: пытается снаружи выбить окно, раскачивается, раскачивается… Срывается, и этот момент, вечность длиною в секунду, когда она вытягивается ровно по струнке вертикально, вдоль угла монолита, отпечатывается в памяти. О, эти ужасающие мгновения он будет хранить в памяти вечно. Как ранение Кайто — оно будет топливом, источником ненависти, и тем, что вынудит продолжать двигаться вперед, безостановочно.
В момент, когда сердце захватывает ужас и ярость, сплетаясь в причудливый дуэт, смешиваясь, глубоко внутри что-то пробуждается, лениво, тягуче-медленно. Аура, словно древнее хтоническое чудовище, медленно пробуждается, открывает глаза, и на Гона камнем падают ощущения: он вновь чувствует все вокруг до мельчайший деталей, чужое дыхание, эмоции, далекие даже, и, главное, ощущает ее — силу. Нет больше этой ужасной беспомощности, теперь в его руках — инструмент, способный сломать невозможное. Теперь…
— Страх, как эмоция, и правда работает.
Когда Гон раскрывает глаза, перед ним стоит Биски. Она ходит туда-сюда, задумчиво поглядывая на него, словно все еще сомневаясь, но увиденное зрелище ее скорее устраивает — видно по тому, как щурит она глаза, и как дрожат уголки губ. Быть может, рассуждает Гон, с таким в своей менторской практике она сталкивается впервые, потому что, ну… Такие дебильные клятвы на себя ставят только дурилы, да-да, Мало кто после такого выживает. Но у Гона всегда не все в порядке, включая даже знакомство с таким чудесным мастером ломать разумное и нет — Аллукой.
Он тяжело выдыхает и опускается на стоящий рядом диван. Пот катится по лицу и спине градом, хотя на улице ничуть не тепло. Ну и жесть, думается ему, способ рабочий — еще бы, Джайро как инструмент запугивания просто десять из десяти, но от воспоминаний обо всем случившемся тогда как-то… Нехорошо, в общем.
Биски продолжает свой марш вокруг.
— Я бы советовала тебе почаще обращаться к этому способу, но, — щелкает пальчиками, — чем больше ты будешь смотреть на эту сцену со стороны, тем менее страшной она будет казаться. То есть, это будет отличное временное средство. Но не навсегда.
— Ну и хорошо, — сипит Гон. — Надолго меня и не хватит.
— Так плохо?
Биски смотрит на него обеспокоенно, и это его почти удивляет. Обычно она более жестока в своих методах обучения, хотя куда там избиение — и подобные воспоминания? Это в системе ценностей у самого Гона все сломано хуже некуда, а Биски — нормальный человек, пусть и со своими странными замашками. ИТЦ почти все видят ужасающей трагедией, и, наверное, она считает, что это отразится на психике Гона точно также, как и на тысяче очевидцев и выживших… Но проблема не только в… этом.
Наверное, как и Фугецу — та смотрит на него слегка озадаченно, настороженно, но она-то точно понимает. Это как смерть ее сестры. Дело не в общей трагедии, это все супер грустно, конечно, но Гону как-то нет дела. Проблема в том, что он имеет к этому отношение, и что, ну, частично, это даже его вина. Биски-то об этом вряд ли знает, а если и представляет, то явно не видит эту картину именно в таком ключе — да и зачем ей хитросплетения мтееоровский гонки за Мореной? Она думает, что Гон злится из-за того, что видит этот кошмар. Но проблема в том, что он просто ощущает себя знатно проебавшимся. А это очень сильно злит!
Он стирает пот со лба и несколько секунд молчит. Потом трясет головой.
— Не плохо, но… Не супер приятно во все это окунаться. Повторно.
— Это нормально, Гон. Значит, с тобой все в порядке. Будь иначе — вот тогда я бы озадачилась.
— Почему? — теперь его очередь удивляться.
Биски смотрит на него, не мигая.
— Ты знаешь, что о тебе говорил Винг?
— Э-э-э… Что я хороший ученик?
Вряд ли, конечно, но…
— И это тоже, — усмехается она, и Гон разевает рот. Ну ничего себе! — Но Винг сказал, что он тебя боится. Ты талантливый ученик, способен быстро понять, что от тебя требуется. Превосходный охотник. Но Винг смотрел на то, как запросто ты рисковал собой, как добровольно шел на бой с Хисокой, и его ужасала сама мысль, что для тебя это нормально. Он считал, что ты социопат. Ты знаком с Хисокой, Гон, — Биски перестает улыбаться, и он замирает, медленно понимая, к чему идет разговор. — Ты сам видишь, к чему может привести такой путь. Конечно, я верю в то, что ты способен научиться на чужих ошибках, но ты сам понимаешь. Не всегда вера работает.
О, Гон прекрасно понимает.
Хисока — это вообще прекрасный пример всего хорошего. И всего плохого. Пойти по его дороже легко, достаточно слишком увлечься местью, и один раз Гон так и поступает. Проблема в другом: сделает ли он тот же глупый шажок еще раз, или наконец подумает, прежде чем падать в огромную трясину, под названием «О Да Это Случилось Опять Тупица».
— Но отставим разговоры о подобном, сейчас ты явно не будешь этим заниматься, так что разговора и нет, — Биски качает головой, вновь возвращаясь к хождению кругами. Фугецу наблюдает за ней украдкой, затем пересекается взглядами с Гоном и показывает ему язык. — Ты теперь — специалист. Значит, тебе нужно соответствующее хацу. Ты все еще волен использовать свои старые способности, но теперь ты на диаметрально противоположной стороне системы нэн… Конечно, — вздыхает она, — это не отменяет того, что ты родился усилителем. Поэтому слабее ты не станешь. Но возможностей у тебя теперь намного больше, так что я советую подумать. Считай, что сейчас тебе доступно все, что угодно. У специализации гораздо меньше ограничений.
Вообще, блин, проблема! Еще тогда, в осенние деньки в Йоркшине, он с трудом доходит до «ка-камня» (а потом запарывает название, спасибо, Наккл!). А теперь? Специализация — это удел всяких любителей повыпендриваться, типа Куроро. Как тут!.. Придумать что-то? Он любит драться на кулаках, да, ближняя дистанция, в общем, все то, что губит Хисоку. Но у него есть тузы в рукаве, вроде способа расправиться на расстоянии, та же «бумага». Но… Что еще нужно? Какая еще способность? У него есть все для эффективного боя! Чем больше Гон размышляет, тем сильнее у него начинает трещать голова — от всех этих вечных проблем, вроде очередного нового хацу. И ладно бы у него была идея, как, например, у Пакуноды — чтение мыслей супер крутая вещь, но самому Гону такое не сдается вот вообще, да и он и так может это провернуть — как, например, Линч, которая для выбивания информации использует самое обычное хацу выделения.
Но не всегда супер переусложненное хацу нужно как таковое. Чем больше условий, тем труднее их соблюдать. У Курапики эти конструкции доходят до абсурда, например. Воровство способностей у Куроро тоже. Но у той же Пакуноды? Вообще все элементарно. Но вот что такое придумать, что-то невероятно сложное для обычного человека, но простое — если у тебя специализация. Что же…
Гон продолжает свои тяжелые размышления, пока к Биски выходит Фугецу, кланяется, ну, все по канонам, а затем начинает показывать — что же такое она там выучивает. Ее тип — трансформация, значит, она преобразует свою ауру во что-о-о-о? Когда из руки у нее вырывается яркое пламя, не особо сильное, но настоящее, чувствуется по тому, как Гону чуть не сжигает нахрен брови. Видимо, управляется она с хацу еще не слишком хорошо, но у Фугецу хотя бы получается, так что, ну, э, какие претензии, да?
— И все? — тупо спрашивает он.
На него мгновенно оборачиваются два взгляда.
— Я думал, ты что-то сложное придумаешь. Огонь!.. Скукотень.
До огненного хацу только ленивый не догадается.
Фугецу невольно тянется рукой к стоящей поодаль лампе, явно припоминая правильный замах, но Биски смотрит на него так… Ну, не словно он сбалтывает самую большую глупость, но близко. Затем потирает переносицу с видом, мол, ой, Гон, ну ты и тупица, времени объяснять у нас нет, но я все равно объясню.
— Хацу не всегда должно быть сложным. Особенно первое. Фуу-тян еще в процессе тренировки, если потребуется — придумаем новое. Твой друг, Курапика, очень серьезно переусложняет свою первую способность, но, опять же, взгляни на Хисоку, — Биски пожимает плечами. — Насколько я знаю, это хацу с ним с момента, как он обучается нэн. И оно его полностью устраивает, потому что не требует задействовать слишком много сил на создание.
Ага. Как говорил Хисока в бою с Кастро, тем парнем с двойниками — тот тратил слишком много памяти на двойника, поэтому облажался. В целом, идея разумная… И, да, опять же, он и сам говорит, что не нужно что-то слишком сложное… Но это не про него! Потому что это не первое его хацу, плюс у него специализация, тут нужно что-то особенное, эдакое… Чтобы удивить. Он лишь виновато трясет головой, дескать, каюсь-каюсь.
Боги. Ну и проблема. Может, спросить у Хисоки? Тот доходит до своего нового хацу так быстро… Плюс, он мастер боя. Наверняка подметит что-то такое, о чем сам Гон не догадывается даже.
Видит, как Фугецу опускает руку — пламя исчезает вместе с этим движением, вспышкой, и затем она потирает кулак. И сухо, словно просто пояснение ему самому, бросает:
— Все просто, Гон. Самый простой концепт рождается из эмоций, — она лениво осматривает руку, щелкая пальцем по свежему крохотному ожогу. — Это пламя берет источник из моей ненависти. За сестру, за то, что происходит с Белеранте… Пока живы мои братья и сестры, пока существует Редан, оно не угаснет. Я буду хранить эти воспоминания в своем сердце. Так, чтобы ненависть не погасла.
Может, поставить на условие ненависть к Джайро?..
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Нет, слушайте, ему все же надо брать откуда-то идеи!
Поэтому Гон вспоминает, как делают нынешние творцы истории — то есть, та группка журналистов на подкормке у крупных правительств, которые и всю возню в Какине замалчивают, оборачивая это «второй тишайшей революцией» (Гону иногда думается, что Халкенбург просто копирует действия своего папаши, и, может быть, остается недалеко от истины так таковой) — и решает провести… Как это называют? Масштабным исследованием, да? Соцопрос!
Скажите пожалуйста, оправдываете ли вы убийство редких видов магических зверей ради собственной мести? Хм-м-м, как бы вам сказать, на самом деле все это время я просто питаю страстную ненависть к кошкам! И смотря на этого магического звереныша все, о чем я думаю, это чужие следы коготков на моей ультра дорогой мебели. Ах, ну разве же это повод? А вот у меня…
Да, как-то так они и проходят. Так думается Гону.
Он журналистов видит только после ИТЦ, неожиданно находит в себе харизму ответить не простое «э», но даже слегка загадочное «э, ну, в общем-то, да».
Первым делом он оккупирует кабинку в церкви, наворачивает круги на старом проводном телефоне — да-да, где надо крутить Штучку, чье имя он так шкодливо забывает — и звонит первым делом человеку, с которым может поговорить свободно о трудности бытия специалистом, а еще тому, с кем лишний контакт не помешает. По причинам активного подлизывания, хотя оно сейчас, в целом, уже бесполезно. Но Гон — свой парень, как он может просто так взять и послать кого-то к черту? Да и такой полезный контакт, тут не избавиться, в самом-то деле.
Звонит Куроро, в общем, с деловым вопросом «а как, а почему».
— Почему у тебя хацу основано на воровстве?
Прямо в лоб. Куроро на том конце провода издает задумчивое «хм-м-м», чешет подбородок.
— Хочешь развить свое, значит.
— Да блин. Мне тут все вещают о том, насколько важно быть специалистом с особым хацу, а я… ну…
— Умом не блещешь?
— И сразу обзываться!
— Это не мои слова, — фыркает Куроро.
Нобунага!.. Гнусный предатель.
— Когда я создал «Охотника за способностями», я, честно говоря, думал только о том, что сам не придумаю что-то лучше, чем кто-то другой с интересным для меня хацу, — он задумывается. — Нет смысла копировать и учить что-то самому, если кто-то сделал это за тебя. Экономия времени и здоровья, если там какое-то дикое условие, как у нашего дражайшего общего знакомого с цепями. Яркие сокровища проще взять, чем мучиться с их созданием самому.
То есть, в общем-то, у Куроро точно такая же проблема, как и у Гона, но он подходит к ее решению элегантно: как и любой выходец из Метеора, он просто решает украсть. В общем-то, сложно осуждать подобный выбор, поэтому Гон у-кает, задумчиво, затем кивает — скорее себе, потому что данчо все равно не увидит. Он косится в сторону, на стенку, за которой должен сидеть служитель церкви и выслушивать покаяния в грехах, и размышляет, нет ли там какого-либо записывающего устройства. Как покаяние, только более современное (а еще можно шантажировать).
Но у них тут не такие преступные темы, если подумать…
Хорошо было бы спросить у Пакуноды. Она была хорошей, и хацу у нее не со столь явным источником вдохновения. Жаль, правда, что умерла. Гон вспоминает, как плохо чувствовал себя Курапика после всей этой беготни, размышляет о последнем вопросе от Пакуноды. Она бы быстро его прочитала. Хорошо, что ее больше нет — но, в то же время, очень и очень жаль. Может, она всегда знала, что не так с Хисокой на самом деле, знала, но молчала — вероятно, это сработало бы и сейчас. Легко сочувствовать кому-то, когда ты видишь его душу насквозь. Хисока никогда не упоминает Пакуноду, не как остальной Редан, и Гону думается, что между ними был некий абстрактный договор о том, что они друг друга не трогают. Из-за всего, что происходит в прошлом.
Из-за…
Каффки?
— Не советую слишком сильно думать над этим прямо сейчас, — монотонный голос Куроро отвлекает Гона от ковыряния пальцем в стенке. — Иногда идея о нужной способности приходит сама. Никто не заберет у тебя специализацию, твой учитель просто советует тебе не зацикливаться только на твоих старых хацу при новых возможностях.
— Блин, ну вот теперь, когда ты об этом так сказал, я чувствую себя тупым.
— Тебе сколько, пятнадцать? Еще полно времени. Пакунода, например, долго не могла ничего придумать, и смогла что-то вообразить только в двадцать. Да и то, потому что ее осенило.
Гон мгновенно вслушивается.
— Ну-ка?
— Как, думаешь?
— Ну, блин, вы, ребята, крутые воры. Может, она просто хотела узнать у какой-то важной шишки информацию…
Пакунода — человек серьезный.
— Ага. Мечтай. Она разозлилась, что кто-то съел ее пудинг и не признавался.
Куроро произносит это таким тоном, словно, да, не очень-то хочет посвящать в подобное. Потому что это глупо. Ну, да! Так оно и есть. Но… Что за странное сожаление?
О. О-о-о… Ну да… Сила момента…
Продолжая раздумывать о хацу, он возвращается обратно в гостиницу. Отправляется в спортивный зал для долгого выпытывания у Хисоки информации о том, почему, блин, жвачка — тот сто процентов там, он все свободное время занимается восстановлением формы — но понимает, что там есть кто-то еще. Слышит стук дерева, ругательства, сдавленные, и заглядывает внутрь. А там Абаки с Хисокой — ну да, как и обещает. Истошно лупит его тренировочным мечом. Видимо, делает для себя вывод Гон, он решает прибегнуть ко всем средствам в будущем реванше, но… Это так странно — видеть его с другим оружием, помимо карт! Потом до Гона доходит, что Хисока из тех людей, что наверняка умеют пользоваться и огнестрельным оружием. Это еще более странно!..
Но их схватка — это что-то с чем-то. Опять этот странный стиль, выточенный, и Гон невольно засматривается. Абаки дерется как типичное дитя улиц, исподтишка, хаотично, но в стойке Хисоки чувствуется это неясное вновь, крайне странное… Как держит этот боккэн. Как замахивается и уклоняется. Он, конечно, сейчас в сотни раз слабее Абаки, да и выносливости былой не будет; пусть сухожилия ему и сращивают, но это же не полное лечение, двигаться как и раньше он не сможет уже никогда, но все равно дает настоящий Бой. То есть, этот странный стиль позволяет ему кое-как вести схватку с Абаки, несмотря на множество слабостей. Да что же за стиль это такой, невероятно странный?
Видимо, Гон озвучивает это вслух — потому что Хисока дергается и оборачивается назад, на него, их взгляды пересекаются… И вот так он совершает ошибку, потому что Абаки не дает и секунды на передышку и от души заезжает ему боккэном по хребту. Это явно уже сильнее всех его сил, и он падает на колени, взмахивая рукой — дескать, сдаюсь-сдаюсь. Это еще более странно, просто невероятно — такому гордецу приходится просить о пощаде, но то ли Хисока и сам понимает, что сейчас иначе никак, то ли потому, что Абаки не читает ему нотаций и лекций о глупости мести, никаких злых взглядов нет. Он просто тяжело дышит, сидя на полу, и хватается за руку, когда ее предлагают. Абаки рывком поднимает его на ноги, так легко, словно он ничего и не весит.
Хотя, учитывая его нынешнее состояние… Как-то так и есть.
— Привет, Гон!
Абаки кивает ему и затем резко поворачивается к Хисоке. Тут же темнеет лицом и сводит брови на переносице. Ударяет боккэном о землю, смотрите, просто не женщина — гроза. О, о, о. Она сто процентов еще и поэтому нравится Хисоке — что-то такое есть и в ней, и в Мачи.
— И что это за самонадеянность? Думал, если отвлечешься, я этим не воспользуюсь? Это твоя главная проблема, ты внимателен, пока этого хочешь. Думаешь, я не смотрела твои бои на Небесной Арене? У тебя сейчас не будет возможности получить хоть один удар, это может тебя моментально убить. Дебил! Следи за своим тылом, дурень.
У Хисоки такой оскорбленный вид, но он кивает, в мыслях явно проговаривая: туше, туше. Тут не оправдаться, удар по хребту был за дело. Гон же вспоминает рассказ Фугецу: как та выбегает к нему в бою и окликает, отчего он отвлекается и тут же проигрывает. Слова Абаки правдивы, но.. Это, наверное, связано с тем, что они Хисоке еще что-то значат, проникают за эту его завесу безразличия. Мачи он кое-как отсекает, но с Фугецу тогда еще не успевает — она же говорила, он почти не спит, а истощение бьет по головушке ой-ой, а с Гоном сейчас нет нужды что-то там обрушать.
Хисока отряхивается, хрустит шеей — ну и звук, отвратительно! — затем берет боккэн еще раз в руки. Абаки цокает.
— Еще раз? Тебе не хватит? — когда тем взмахивают пару раз, закатывает глаза. — Только потом чур не блевать кровью. Я отмывать не буду.
И вновь столкновение.
Гон аккуратно садится у стеночки и наблюдает: не только потому, что весело, еще и весьма познавательно. У Абаки тоже интересная манера ведения боя: она явно привыкает полагаться на гибкость и юркость, как бывший циркач, и явно не слишком налегает на нэн, как оружие, предпочитая ударяться в дарованное природой. Хисока чем-то схож с этим, но ему явно нравится заигрывать с нэн… Хотя свое новое хацу он сейчас не использует. Опасается? Тренирует только физическую силу? Или Абаки обещает свернуть ему шею, если он тут что-то подорвет?
Все три варианта звучат реалистично…
Сбоку его кто-то подвигает, естественно — Киллуа. Тоже смотрит на схватку с любопытством.
— Что, зыришь?
— У меня тут важный разговор планируется, — важно замечает Гон.
— Ой, умоляю, дурилка, у тебя каждый разговор с Хисокой важный.
Гон хочет возразить… но задумывается.
— Нет, в этот раз реально. Я думаю над хацу, — тут же добавляет. — У него боевого опыта вагон, думал, может чего посоветует.
— А как же спросить у своего лучшего прекраснейшего друга?..
Гон смотрит на него, как на величайшего дурилу.
— Киллуа. Я бы еще подумал, если бы мы с тобой долго были порознь, и в это время ты сражался. Но я помню твои фото с Аллукой, и знаю, что ты херней страдал. А до этого мы были вместе и так всем делились! Так что иди в задницу.
Аргумент явно заходит, потому что Киллуа в ответ только фыркает с самодовольной ухмылочкой и поудобнее устраивается рядом, наблюдая за схваткой. Бой недолог — выносливости не остается, Хисока пытается оттянуть невозможное, но, в итоге, пропускает удар в плечо. Битва проиграна, больше на сегодня Абаки ему точно продолжить не даст. Но, сам по себе… Гон припоминает их самый первый спарринг, когда Хисока и пяти минут не выдерживает, и потом еле стоит, и сейчас. Результат на лицо. Но до момента, когда он сможет выступить против Редана… Еще очень и очень далеко. Может, теплится где-то глубоко в душе надежда, он в итоге передумает, и…
— Н-да, — цокает Киллуа разочарованно. — Взгляни на это.
— Хороший бой, — думается Гону вслух.
— Может, и хороший, но с таким отношением в схватке долго не продержаться. Абаки права, — замечает он, когда хищный взгляд Хисоки впивается в Киллуа. — Ты слишком много ебланишь и отвлекаешься на все подряд. Раньше это работало, потому что у тебя были возможности для этого, но не сейчас. Но даже так ты все равно всрал бой с Куроро.
— Киллуа!..
Гону не хочется нового конфликта, но Киллуа отчего-то непреклонен. Он поднимается на ноги и вскидывает голову. Они с Хисокой сейчас одного роста, так что эта дуэль проходит в горизонтальной плоскости, без какого-либо давления.
— Ты хочешь восстановиться, но не избавляешься от старых привычек. Без обид, но это херня.
Хисока смотрит, выжидающе. Этот взгляд Гону ой как не нравится. Киллуа, наверное, в чем-то прав — не надо ворон считать, но сейчас он только-только восстанавливается, встает на ноги. Можно же сделать поблажку, ну. Он пытается сказать об этом Киллуа, но тот неожиданно бесится:
— Ты даешь поблажки, а потом бегаешь по всему Метеору, пока кто-то сидит в плену! — рявкает он, но затем трет висок. — Ладно, слушай, извини. Но ты, — вновь столкновение взглядов с Хисокой. — Это твоя главная слабость. Даже будь ты силен, как и раньше, с таким отношением ты бы ни за что не одолел… ну, возьмем наших дворецких. В опыте и умениях они тебе не ровня, но зато выигрывают во многом другом. Если и стоит брать пример, то с них. Ни единой лишней эмоции, ни одного движения в сторону, нацелены только на результат. Головой подумай, хоть раз.
Абаки смотрит на него озадаченно.
— С чего это вдруг все это?
В ответ Киллуа громко цокает, не скрывая раздражения. Вновь смотрит на Хисоку. Зрачок у того сужается, словно игольное ушко, едва заметный, и Гон чувствует повисшее напряжение в воздухе, в которое вкрапляется что-то сродни ярости.
— Да потому что сначала мы кучу времени проебали в Метеоре, теперь я вижу, что все катится к повторению того же сценария. Послушай, — он разводит руки в стороны, явно пытаясь сгладить предыдущее выступление. — Я все понимаю. Честно. И я… э-э-э, благодарен, что ты не дал нам с Гоном убиться на Небесной Арене и у «Пауков» в Йоркшине. Но заканчивай. Ты сейчас прыгаешь на те же сраные грабли, и…
Он не успевает договорить, потому что, неожиданно, Хисока начинает смеяться. Сейчас это не походит на хриплое сипение, голосовые связки у него в порядке, нет лишь языка, но этот тихий истеричный хохот заставляет кожу Гона мгновенно покрыться липким ледяным потом. Хисока никогда так не смеется. Настоящая истерика — его сгибает пополам, Абаки странно на него смотрит, но он продолжает и продолжает, будто в словах Киллуа есть что-то невероятно смешное.
Но, когда Гон поднимается, намереваясь спросить, что же случилось, Хисока вдруг замолкает.
Он берет телефон в руки и печатает что-то. Затем протягивает Абаки, явно прося ее зачитать. Та вскидывает бровь, но послушно опускает глаза в экран.
Голос ее монотонно раздается в повисшей тишине зала.
— Ты так отчаянно стараешься унизить мое достоинство, но сам точно так же не способен заметить собственных недостатков. Кичишься навыками своих дворецких, но ты знал?
Абаки делает паузу, глаза щурятся сильнее. Странно.
— Я здорово повеселился, когда убил одного их твоих семейных цепных псинок. Он оказался не самым простым противником, но он не сумел нанести мне ни единой раны, когда как я вскрыл ему глотку. Как же его звали, кажется…
Пауза.
— … Гото, верно.
Chapter 39: ЦУГЦВАНГ: палки и веревки
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Хисока голосом Абаки рассказывает о той схватке.
Это происходит во время охоты на Аллуку, говорит он. Они сталкиваются с Гото в лесу, сражаются — тот силен и создает проблемы, но слишком уж полагается на свое хацу с монетками, и это его губит. Хисока оказывается банально быстрее. Он с жаром — текст сух, как и голос рассказчика, но глаза горят азартным огнем — рассказывает про то, как картой рассекает ему глотку, так глубоко, чтобы уже ничто не сумело бы его спасти. Гото захлебывается в собственной крови, еще несколько минут умирает, мучительно задыхаясь, и Хисока наблюдает за этим — украдкой. Странно, думается Гону. Он помнит слова Мачи в один из их коротких диалогов: та уверяет, что Хисока из тех людей, что попросту не запоминают имена встреченных противников, как нечто ушедшее, из прошлого. Гото должен стать таким же. Но, отчего-то, он его помнит, отчего-то…
Может, это тоже все ложь?
И он помнит всех?
Или на самом деле он не убивает Гото? Ведь Киллуа говорил о нем, и Канарии…
Но это тоже неразумно. Они как-то болтают о Кастро, Хисока с трудом вспоминает разве что его хацу-двойника. Почему Гото? Или все дело в Киллуа? Может, вся эта болтовня про дворецких напоминает ему о той былой схватке, и чувство обиды и злости, что какой-то сопляк смеет ему тут читать нотации, возвращает к жизни те далекие воспоминания, в самом их соку. Сложно сказать. Нынешний Хисока отличается от себя старого кардинально, меняется образ мышления. Он еще пытается цепляться за фрагменты былого, делать что-то как и раньше, но ослабевшая плоть предает. Поэтому, постепенно, разум тоже перестраивается — и, в итоге, на выходе Гон видит какой-то странный гибрид из фрагментов Хисоки того, ушедшего, и Хисоки нынешнего, который не ровня даже ему самому. И эта история — просто попытка доказать не только Киллуа, но и себе, что он еще что-то да может, что не стоит забывать. Но…
Все это остается в прошлом. Все понимают. Хисока наверняка тоже.
Однако, Киллуа все равно свирепеет. Волосы встают дыбом, электризуясь, глаза загораются огнем. Он весь собирается, как кошка, готовая к атаке, но медлит — секунды, считанные, явно давая Хисоке тот самый последний шанс хотя бы извиниться за сказанную глупость, но у того во взгляде лишь опьянение от увиденного — о, он явно в полном восторге от того, что происходит. Ну да, отстраненно вспоминает Гон. Он же тронутый. Боги, почему он постоянно забывает.
— Я говорил с Гото, — медленно, выжидающе проговаривает Киллуа. — Совсем недавно. Если хочешь спровоцировать меня, то выбери что-то более правдоподобное.
Хисока лишь фыркает, надменно.
— Если не веришь, можешь спросить у своего драгоценного старшего брата.
Абаки явно не в восторге от необходимости работать диктором, но ей видится проблема — то, что Хисока банально не может ответить — и потому она остается. Но не встает перед Киллуа, не бросается на защиту. О, она, вероятно, верит в то, что говорит Хисока, но ее раздражает его самонадеянность и желание спровоцировать, а потому останавливать Киллуа она не собирается. Ну и правильно, уныло размышляет Гон. Некоторые люди понимают уроки лишь силой. Каффка говорит это со знанием дела, потому что уже сталкивается. Только вот, кажется, если он так думает, то Хисоке даже это не помогает.
Киллуа угрожающе сужает глаза и наклоняется. Готовится к броску.
— Это бред.
Он не верит в собственные слова. Детали складываются, а Киллуа постоянно дурят в собственной семье, даже прислуга.
Если Гото мертв, ему вполне могут не рассказать.
— Поэтому я ненавижу твою сраную рожу, — рычит он, крепко сжимая кулаки. — Ты постоянно только делаешь, что врешь и предаешь. Господи. Не могу поверить, что ты заставляешь меня это сказать, но иногда я жалею, что Редан тебя не прибил. Бешеной собаке — собачья смерть.
— Легко тявкать, пока тебе не могут дать сдачи. Ощутил силу?
Взгляд Киллуа и Абаки пересекается. Но беззлобно. С яростью смотрят тут разве что на Хисоку.
— Этот вопрос стоит задать тебе. Посягнул на слишком большой кусок пирога?
— Осмелел, стоило вытащить иглу Иллуми?
— Что ты там вякнул?!
Нить напряжения лопается, и Киллуа бросается вперед, стремглав. Явно намеревается выбить из Хисоки все дерьмо. С ним в скорости не сравниться — он быстрее звука, Гон лишь моргнуть успевает, как тот оказывается вблизи и хватает того за грудки. Хисока повисает в его руке, как мешок, продолжает смеяться, лающе, он явно ждет эскалации конфликта, избиения… Гон не понимает, почему. Странная тяга к жестокости. Может, ему просто хочется ощутить чужой гнев, эту эмоцию, что даже в нынешнем состоянии он все еще способен вызвать нечто сродни утраченному. Но сейчас они не равны, Киллуа — чудовище, талант, его нэн даст фору даже опытным охотникам Ассоциации, а из родных хацу у Хисоки остается разве что «Текстура» и новая недоработанная детонация. Ткань от напряжения трещит, Киллуа заносит кулак, медленно, и Хисока смотрит на него во все глаза…
Но ничего не происходит.
Молчание.
Киллуа резко разжимает руку и толкает того в грудь, отшатываясь и сам. Сплевывает на пол, разочарованно.
— Иди ты к черту, — бормочет он и отворачивается. — Ты даже этого не заслуживаешь. Если ты и правда убил Гото…
Однако, фразу он не заканчивает, быстрым шагом покидая зал. Абаки и Гон провожают его взглядом, затем переглядываются — обмен весьма многозначительный. Лишних слов не требуется, ситуация — абсурд. Да, Киллуа тоже делает глупость, когда начинает зачитывать нотации, но он делает это из желания помочь. Хамовато, конечно, в своей типичной манере, но не со зла. Но он ковыряется в гниющей ране, размашисто, а Хисока не из тех людей, кто так просто прощает. Хвала богам за то, что у Киллуа хватает благоразумия не начать избивать его, но ситуация все же имеет место быть — и результат, конечно… Хисока же… просто стоит рядом, продолжает смотреть куда-то в пустоту перед собой, и взгляд его — абсолютно пуст.
Может, он тоже считает это глупостью. Может, ему просто хочется ощутить забытое.
… или он большой идиот. Первое, впрочем, не отменяет второго.
Гон подходит к нему и заглядывает в глаза; сначала Хисока слишком погружен в собственные размышления, но затем обращает на него взгляд и слегка наклоняет голову набок, словно удивляясь, хотя на лице его не мелькает ни единой эмоции.
— Зря ты его спровоцировал, — замечает Гон. — Он мог бы помочь в тренировках. Если научился бы избегать его атак, то Фейтан был бы не ровней. Но, что уж тут.
Он отворачивается и уходит, слыша позади, как Абаки подходит ближе и спрашивает что-то, едва слышно…
Закрывает за собой дверь.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Киллуа он находит спустя минут десять — тот возвращается с улицы, судя по разъяренному лицу, только что болтает с кем-то из поместья по таксофону. Вдвоем они отправляются куда глаза глядят, затем к ним присоединяется и Аллука; пока не достигают какого-то нелепого кафе с мороженым — ближе к зиме, да еще и в такое время, оно почти пустое, так что местечко находят себе быстро. К счастью, в меню есть теплые коктейли: Гон заказывает себе что-то простое, сливочное, когда как Киллуа — кошмар диабетика: сладкий клубничный коктейль с шоколадной крошкой. Аллука берет простой кофе — на их фоне она сейчас выглядит самой взрослой, вот уж зрелище, над чем потешается ее брат (и благополучно получает по шее).
Он помешивает сахарное варево трубочкой с видом, будто сейчас вкусит амброзию. Но потом все же замечает, довольно сухо:
— Я позвонил Канарии.
— И?
— Не стала долго ломаться, подтвердила. Ну, она не видела Хисоку, но труп Гото с распоротой глоткой они с Цубонэ потом и правда нашли.
Некоторое время они молчат.
— Ты не выглядишь особо злым. Ну, то есть, хотя подтвердил все это.
— С его смерти проходит несколько лет, все это время мне дурят голову… Представляешь? Все боялись мне рассказать, — Киллуа разочарованно цокает и отворачивается к окну. — Не знаю, уже нет смысла ни на кого злиться. Если только на дворецких, за то, что играли в молчанку. Ну а Хисока… хер с ним. Еблан и есть еблан. Да и тогда он сто процентов действует по указке Иллуми. А сейчас… Чего от него ждать, чуда? Он же неисправимый. Ты и сам это понимаешь. Ты его с того света буквально вытаскиваешь, и что он тебе в качестве благодарности? Опять рвется отомстить Куроро. Мозгов ноль.
Киллуа помешивает коктейль трубочкой и отпивает. Затем вздыхает, надсадно.
— Единственное, о чем я реально жалею, что с Гото мы тогда поцапались. Из-за всей охоты на Аллуку. Мог быть нормальный разговор, но мать и отец не могут же адекватно все воспринимать, надо ж хитровыебанные схемы через дворецких строить. Тьфу. Аж противно.
— Жаль, что это моя вина, — бросает Аллука.
— Не твоя! Блин. Это все вина семьи. У них говно в башке, если бы не послали с нами эскорт, то… Э… — Киллуа медлит. — Ну, ладно, если бы не послали, то Иллуми добрался бы до нас быстрее. Возможно. Короче… Не твоя. Вот.
Они втроем молчат.
Гон размышляет: о смерти Гото, который учит его фокусу с монеткой, обо всей охоте — ведь это частично и его вина тоже. Даже большая, чем у Аллуки; она просто жертва обстоятельств, когда как Гон — источник. Не будь той клятвы, не было бы и проблемы. С другой стороны, тогда Аллука осталась бы в подвале Золдиков навсегда… Не было бы столь элегантного повода ее оттуда выдернуть. Но, есть ли смысл? Сожалеть? Гото защищает хозяина и погибает ради него. Исполняет свой долг. К нему не придраться. Хисока следует указу Иллуми, Аллука и Гон в той ситуации вообще особо повлиять не могут. Ну а что Киллуа? Он выбирает самый разумный вариант. В итоге больше всех и правда виноваты остальные Золдики.
Жаль Гото. Очень и очень жаль. Время не щадит, и то, что кажется Гону незыблемым, постепенно уходит.
Он зачерпывает ложечкой сливки и начинает тщательно облизывать ложку.
— А если попросить Нанику оживить его? Ну, чисто теоретически. Я без намеков. Может сработать?
Аллука задумчиво потирает скулу.
— Ну, если говорить теоретически, то вполне-вполне. Но это не лечение, а простое желание, так что плана за это будет невероятной, — она пожимает плечами с крайне тоскливым видом. — Да и вряд ли нам всем понравится результат. Что-то мне подсказывает, что… это не будет выглядеть человеком.
Да уж. Терять семью тяжело.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Об этом Гон размышляет ночью, когда лежит на крыше — расстилает там пледик, чтобы было удобней; валяется, скрестив руки, и смотрит в небо, где через неоновые засветы едва-едва пробиваются звезды и луна. Киллуа теряет Гото, но он быстро собирается — потому что все детство его тренируют не терять контроль. Аллука же знает его не настолько хорошо, да и, что уж тут темнить, она большую часть детства проводит в изолированной комнате, а потому копирует паттерны поведения у брата. Но Гото им — не семья. Из всех Золдиков они, по сути, единственные, кто обоюдно признают себя родственниками. Что случилось бы, потеряй Киллуа Аллуку? Или наоборот?
Гону вспоминается схватка в обрушающемся небоскребе, Джайро и его больные идеалы. Он ведь знает, кто такой Гон, виделся с Джином. Если захочет, то вполне сможет шантажировать его жизнью Мито-сан и бабули. Он — преступник, террорист, ему плевать на человеческие жизни. Такая тварь… способна на многое. Странно, вдруг думается Гону. Обычно он менее категоричен к людям, даже в Гентру пытается увидеть что-то хорошее и замечает — когда тот просит вылечить друга со сломанным носом самым первым. Даже в Питоу такое было. Но Джайро? Абсолютное чудовище. Если он действительно начнет угрожать Мито-сан, то Гон ничего не сумеет сделать.
Связи делают тебя слабее.
Риторика Хисоки.
Поэтому тот и избегает «дружбы» и каких-либо близких контактов. С Мачи работает со скрипом, но отлично — с Иллуми, с которым у них обоюдная жажда использовать друг друга без скрепления этих отношений какими-то бесполезными и навязанными обществом ярлыками. Если тебя нечем шантажировать, если тебе нечего терять, то ты сильнее. Нет рамок, что тебя сдерживают, нет людей, перед которыми придется оправдываться. В целом… это довольно логичная мысль, но только вот с таким подходом очень тяжело. Люди не могут без связей. Жизнь подчиняется правилу «палок» и «веревок», и если ты постоянно выбираешь «палки», то они тебя и сгубят.
Хорошо, что у Гона есть такие чудесные друзья. Кто знает, что случилось бы без них. И у них — без него. Экзамен они проходят вместе, благодаря усилиям всех четверых. Но у Хисоки их нет. Он намеренно все отсекает: ругается с Каффкой, убивает Моритонио, по сути, единственной ниточкой к прошлому остается разве что Абаки; но Абаки по собственным же словам знает его незначительно мало. Плюс она воспринимает его глупости довольно прохладно, с расчетливым осознанием, где она может помочь без проблем себе, а где — нет. Скорее всего Хисока это прекрасно понимает, вот и оставляет контакт с ней. Ведь Абаки, как и Иллуми, не станет рвать и метать ради него. Взаимно.
И никто не расстроится.
Позади, на лестнице на крышу, слышатся шаги. Гон думает, что это, наверное, Киллуа, запрокидывает голову — но вместо него, к своему удивлению, видит Хисоку. Тот криво улыбается, видно по глазам, как расходятся морщинки в уголках, затем аккуратно забирается и выжидающе смотрит, спрашивая разрешения. Наверное. Хотя глупо, потому что он уже тут, скорее просто ставит перед фактом, и Гон жмет плечами. Смысла прогонять Хисоку ему нет, вот если бы тут был Киллуа — разговор другой.
Некоторое время они молчат. Гон краем глаза его рассматривает: время идет, как и медленный путь к исцелению, и Хисока преображается. Постепенно, незаметно, но в голове свеж образ гниющего заживо тела на стуле в подвале, и, на фоне того кошмара, сейчас он выглядит вполне-вполне; хотя это все еще бесконечно далеко до утраченной формы. Самая заметная деталь, конечно же, волосы — они все еще растут не так хорошо, но уже не торчат клочьями, да и стараниями Главной Модницы на районе, Биски, прическа выглядит… ну, приличней. То есть, они все еще, несомненно, короче, но теперь эта пятнистая раскраска на волосах с внезапными белыми прядями выглядит скорее как задуманное, чем как нечто неправильное.
Затем опускает взгляд на руку. Потому что внимание привлекает яркое пятно, каким оказываются выкрашенные в невыносимо противный флюоритовый ногти.
— Работа Аллуки? — тупо интересуется Гон.
С гордым видом Хисока осматривает ногти и кивает; это странное подобие дружбы продолжается уже пару недель, и Гон размышляет, что Хисока позволяет все это лишь потому, что Аллуке его не жаль — они не встречаются ранее, и проецировать старый образ она не может. Плюс его явно забавляет ее жажда использовать его руки в качестве тестового полигона для безумной покраски.
— Эй, погоди… это моя толстовка! — хмурится Гон, и Хисока беззастенчиво кивает. Нет, даже не стыдится, вот хорек! — Ты бы хоть спросил разрешения, блин! Как она на тебе вообще сидит так нормально, ты же выше? Ой-ой, рожу попроще сделай.
Затем, они замолкают.
Гон продолжает смотреть в небо. Интересно, размышляет он, насколько сильно бы изменилась судьба Хисоки, если бы они не встретились? Даже не в последний год, в том же Йоркшине — если бы не Гон, то Курапика бы не прошел экзамен, а не будь Курапики — Куроро бы не получил на сердце цепь. Не было бы предательства, и он бы все выжидал… Может, ему бы надоело в какой-то момент?
Но был ли смысл рассуждать об этом всем?
— Иногда я думаю, — внезапно проговаривает он, — что если бы кто-то узнал о моей семье, он бы непременно этим воспользовался бы, чтобы шантажировать. Ну, помнишь, как в Йоркшине «Пауки» взяли нас в плен, когда Финкс пытался еще строить крутого по телефону? Курапика тогда был в бешенстве, но ему пришлось играть по правилам. И Редану — когда он похитил Куроро. И меня это… пугает, наверное. Я не хочу, чтобы Мито-сан пострадала. Наши жизни — это не те прямые, что должны пересекаться.
Он поднимает взгляд на Хисоку. Тот смотрит на него, внимательно, щуря глаза. Интересно, не изуродуй ему нижнюю половину лица, он бы сейчас улыбался?
— Ты думаешь, что связи делают слабее.
Не вопрос — факт.
Хисока, помедлив, кивает.
— Значит, ты считаешь наш с Фугецу своими слабыми точками.
В ответ — пожимает плечами. Это не категоричное «нет» или насмешка. Он перестает играть роль неприступного одиночки, в конце концов, так оно и есть — сейчас его буквально вынуждают вспомнить, каково это — иметь хоть кого-то рядом. И не то, что он особо сопротивляется. Как и по рассказам Фугецу на корабле. Видимо, Хисока не просто социопат, он-то все прекрасно понимает, просто намеренно отстраняется ото всех. Ведь так удобней.
Кроме от всяких чудил вроде Иллуми, но, эй, это даже за «дружбу» не считается, исключительно деловое партнерство.
— Ты нас хоть друзьями считаешь?
Ой, опять этот «да что ты говоришь» взгляд.
На улице прохладно, телефону тут не место, и Хисока — руки у него холодные на ощупь — выводит на ладони коварное:
«Будто у меня есть выбор».
— Ну, ты можешь послать нас нахер. Как Фугецу, когда тебя схватили. Зачем ты, кстати, это сделал?
«Не люблю нытье».
— Она за тебя переживала! Дурик.
Высокомерно закатывает глаза… Вот он, самый настоящий дурила. Просто поразительно, что эта пустая голова принадлежит одному из самых опасных бойцов Небесной Арены. Как только доживает до тридцати с таким легкомыслием, нет, ну честное слово?
— Нет, серьезно, ты хоть немного за нее переживал?
«Гон, не вынуждай меня признавать вещи, которые я не люблю озвучивать».
— Ага! — он победно улыбается. — Я так и знал! Она тебе нравится, да? Ну, как… э-э-э… Подруга.
Некоторое время Хисока медлит, явно собираясь с ответом. На холодном воздухе на его и не без этого бледной коже возникает розовый румянец, но кончик носа под маской скрыт — да и там всего лишь бездушный пластик. Наверное, он тоже леденеет, поэтому иногда он подносит руки в лицу и часто-часто дышит.
Но Хисока кивает, по итогу. Это простое «да» явно требует пояснения, потому что он тут же хватает Гона за руку.
«Ностальгично».
— Ты это ей говорил… — Гон медлит. — Она тебе кого-то напомнила?
«Кое-кого».
— Опять секретничаешь!.. Да ладно, мог бы и сознаться.
Трясет головой, взгляд лукавый… Нет, совсем нет совести.
Гон берет его за руку, ту, где пальцы еще его, родные, и переплетает их со своими. Ради небольшого момента единения он не собирается кого-то замерзать до состояния, когда на следующий день обычно валяешься с температурой и насморком.
Но пора заметить слона в комнате.
— Зачем ты разозлил Киллуа? — тихо спрашивает Гон. Не смотрит на Хисоку, но все равно видит его краем глаза, как тот дышит, тихо-тихо. — Ты ведь знаешь, как это неприятно. Когда кто-то над тобой так насмехается.
В ответ — тишина.
Хисока не двигается, и сейчас он подобен каменному изваянию — лишь единственный оставшийся глаз словно светится в полумраке. Они не в полной темноте, неон с улицы касается их лиц, и в этом магическом розовом освещении, мигающем, Хисока выглядит почти как старый он. Это мимолетное видение, наваждение, но Гон все равно замирает вместе с ним — и вглядывается.
Затем, аккуратно освобождает свою руку и начинает выводить слова.
«Это было не намеренно».
— То есть, ты просто разозлился.
«Я теперь не тот великолепный актер на публику. Сделай мне скидку».
— Но… зачем? Зачем сказал?
«Потому что слова, Гон, это последнее оружие, которым я еще могу сделать больно».
Ведь больше ничего и не остается. В бою он не выстоит и пары секунд. Ответ отчего-то сильно огорчает Гона; он все еще верит в глупую самоуверенность Хисоки, и пусть она бессмысленна, она демонстрировала — он не теряет надежды, не тонет в бездне ненависти к нынешнему себе. Но это? Выходит, он просто захотел огрызнуться, показать, что он все еще что-то может. От этого на душе противно скребут кошки.
Гон вздыхает и опускает голову.
— Ну, теперь Киллуа хочет тебя убить. Доволен?
«Не то, что я ему вообще нравился».
Не поспорить.
— Откуда ты узнал про иглу в голове? — вдруг подозрительно спрашивает Гон.
И хмурится еще сильнее, когда Хисока делает То Лицо, когда собирается ответить глупость. Однако, ответ сам по себе довольно очевиден, потому что вместо какой-то драматичной или серьезной истории Хисока попросту отвечает: «он обещал вставить и мне такую, если я не отвалю».
Ну… Иллуми можно понять. Ага.
— Ладно… Хватит шуточек. Но зря ты все это сказал, — сетует Гон. — Гото был как семья Киллуа. Нельзя просто так вот кому-то говорить о его близких! Я тоже был бы в бешенстве, убей ты Кайто. Только я — не Киллуа, поэтому я бы тебя точно избил. Так, не воспринимай это, как призыв к действию, я серьезно. Ты не убьешь Кайто, у него воскрешалка, это сработало только один раз.
О не-е-ет, опять это лицо!
«Я подумаю».
— Нечего тут думать, а ну отставить мысли!
Но Хисока лишь издает тот странный звук, который теперь заменяет ему смех. Понятно, что вряд ли он возьмет это на заметку, тем более, в отличие от условного Куроро, Гону не нужно угрожать, чтобы вынудить на бой. Он и сам придет. Для Хисоки он — идеальный противник, и тот это прекрасно понимает. Может, поэтому отношения между ними проще и без этого легкого налета неловкости, как с Фугецу. Они много общаются, и, видимо, образ Белеранте не слишком-то отходит от его обычного хорошего настроения, но они не знают друг друга настолько хорошо.
Но Гон хмурится.
— Я серьезно. Про Киллуа. Неужели ты не понимаешь, насколько это важно?
Хисока уже собирается затрясти головой в ответ, типично, но Гон резко останавливает его: нависает сверху и резко хватает за лицо. Видимо, такого тот не ожидает, поэтому замирает, словно напуганный, и смотрит — в глаза. Дыхание учащается. Видеть его таким, настороженным, невозможно забавное зрелище, но Гону не до шуток. Он просто хмурится сильнее.
— Не ври мне. Я знаю, что это не так.
Выжидающий ответный взгляд. Хисока явно не понимает.
Объяснять это… очень странно, но, некоторое время назад, Гон складывает два и два: из рассказов Фугецу про корабль, потом после Йоркшина и местных прогулок. На самом деле, истина не так уж и сложно замаскирована. Хисока может сколько угодно говорить о том, что не держится за прошлое, что он — сам по себе, но нельзя отметить двух фактов: он все еще берет что-то из образа Моритонио и Каффки, и вот второе…
— Помнишь, мы ходили мимо кинотеатра? Где ты сказал, что ненавидишь фильмы. Ты это сказал, увидев тот постер с актрисой, Хоши, но сначала стушевался, и вот тогда-то я и начал подозревать, — пока он говорит это, глаза у Хисоки расширяются, словно он не ожидает от себя подобной слабости, настолько заметной. — И я ходил на парочку других фильмов с ней и кое-что заметил. Как вы похожи. Хотя это не удивительно, учитывая, что ее сценическое имя — Хоши Морро, да?
Фамилия Хисоки.
Да, имя фальшивое, но глупо отрицать очевидное: у них очень схожие лица с поправкой на то, что Хоши Морро — элегантная изящная актриса, а Хисока — (в прошлом) высокий и атлетичный мужчина, все эти мелочи. Но глаза, изгиб губ! Да, с макияжем это гораздо сложнее заметить, но сейчас, когда его лицо осунулось, это очень хорошо видно.
А фамилия, для тех, кто спросит, просто дань уважения актрисе. В конце концов, Гон уверен, на самом деле Хисоку зовут вообще не так, и «Морро» — просто аналогичный красивый псевдоним. Два зайца одним выстрелом.
«Хоши» на джаппонском — значит «звезда». Прямо как один рисунок на лице, да?
Некоторое время Хисока во все глаза смотрит на него, явно не зная, что ответить. Он потерян — впервые на памяти Гона настолько сильно. Тишина достигает пика своей неловкости, но никак не нарушается, потому что ему требуется очень много времени на то, чтобы осознать раскрытие своего секрета. Глобального!.. Наверное. Ну, самому Гону как-то все равно, он не большой фанат кино, это скорее просто любопытная деталь, но отчего-то лицо у Хисоки такое, словно это невероятно ужасный секрет.
Он молчит достаточно долго, и Гон дает ему сполна времени на осознание. Но затем, медленно, очень деревянно, кивает. И тут же хватает его за руку, в этот раз его написание быстрое и нечеткое, отчего парочку букв Гону приходится банально угадывать — но общий смысл он понимает прекрасно, ведь Хисока пишет ему: «никому не говори, это нельзя никому знать, я серьезно».
— Кто она тебе?
Что это за уничтожительный взгляд?!
— Ну, может, сестра…
«По-твоему, я настолько старый?»
Значит, мать, делает логичный вывод Гон. Ну, в целом, он так и думает, но как-то у него в голове не вяжется, что у Хисоки есть… ну, родитель. Это очень странный факт. Как и то, что Абаки помнит его подростком. Представить Хисоку как-то иначе, чем вне своих арлекинских нарядов, невозможно. Поэтому даже сейчас у Гона диссонанс! А ребенком…
— Ты что, боишься, что тебя найдут ее фанаты? — Гон странно на него смотрит. — Да ты и сам селебрити местного разлива. В чем проблема? Или… — он задумывается о предыдущем разговоре, щелкает пальцами. — Понял! Ты, типа, беспокоишься, что на нее нападут, да? Ну, типа, как в нашем разговоре! А фамилия у вас одна, потому что никто не поверит в такое дебильное совпадение!
Йап-пи! Он раскрывает секрет!
Но Хисока неожиданно качает головой. Во взгляде его появляется снисходительность, доселе им невиданная — мрачное удовлетворение, тень во взгляде. В этот раз его пальцы выводят слова медленней, четче, и, следуя его движениям, Гон невольно проговаривает написанное:
— Это невозможно. Хоши Морро уже пятнадцать лет как мертва.
Chapter 40: ЦУГЦВАНГ: любовь, как мотив
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Хоши Морро… мертва.
Не фигурально выражаясь. По-настоящему. Ее не возвращает нэн, не откачивают, она окончательно и бесповоротно мертва — можно даже сходить на ее могилу, правда на кладбище известных актеров своих эпох ее не найти; но в каком-то семейном склепе определенно. Хоши Морро мертва, она — мать Хисоки, то есть, он застает ее кончину будучи в возрасте… даже младше, чем Гон сейчас. Примерно, его возраст — такая же энигма, как и прошлое в целом. Он застает это, будучи всего лишь сопливым мальчишкой, и Гон размышляет, не может ли это небольшое событие заложить первый кирпичик в фундамент того, что сейчас является его основной маской — самоуверенного бойца, не боящегося гибели.
Сказать, что Гону слегка неловко — ничего не сказать!
Это довольно личная тема. Нельзя так просто… о таком спрашивать. Да, конечно, Гону это чувство неизвестно, но, когда он еще пятилеткой думает о (фальшивой) смерти родителей, то его жутко злят сочувствующие взгляды со всех сторон, сожаления и легкие похлопывания по плечу. Но Хисока — не Гон, плюс ему за тридцать, сформировавшаяся личность. Их взгляды априори не могут быть одинаковыми, сколько бы схожего в них нет. Поэтому это скорее нормально, что он выводит этот факт без какой-то паники или потаенных эмоций.
Но Гону все равно жутко стыдно.
— Извини. Я как-то… не подумал.
Хисока лишь пожимает плечами и продолжает вычерчивать символы на коже:
— Ничего страшного, — проговаривает Гон для себя. — Это случилось очень давно.
«В каком-то роде это был закономерный финал», — резюмирует он, и Гону становится почти любопытно, что же именно происходит с Хоши Морро. Если подумать, то в фильмах, которые они смотрят с Фугецу, она выглядит молодо, быть может, ей лет тридцать, не больше. То есть, умирает она достаточно рано, скорее всего по какой-то Причине — не по воле природы. Такой вывод он делает. Сейчас ей было бы, может, шестьдесят. Но это меркнет перед фактом, что Хисока — из всех людей — говорит об этом так сухо.
С другой стороны, эта смерть может быть не кирпичиком, а просто невероятно скучным фактом для него. Киллуа прав — Хисоку так и тянет на ту сторону, быть может, все дело в каких-то проблемах с головой. Гон не врач, чтобы ставить диагнозы, да и у него самого явно несколько шариков укатываются за ролики.
«Ненавижу жалость», — добавляет Хисока, когда видит мрачное лицо Гона.
Ну да, это вот он заметить успевает. Ну, если он так говорит, то повода грустить нет, и правда — хотя Гону все еще как-то… странно об этом думать. Хисока не из тех людей, у которых он может представить подобную драму, кого в принципе может представить плачущим. Он убеждается в этом в те мелкие моменты, когда тот скорбит по утраченному — вся тоска Хисоки уходит в ярость, упертость. Упрямство. Он будет раз за разом рвать мышцы и ломать кости, но вырвет желаемое, чем проявит толику грусти. И это хорошо. Тоска, она такая — душа от нее изнывает гораздо сильнее. Конечно, Хисока все еще несусветный еблан, Гон словами описать не может, что думает о его жажде мести, но это хотя бы не доламывает старый образ окончательно. А слезы…
А может ли Хисока вообще плакать?
Но Гон решает оставить этот вопрос при себе. На такое тот явно если не обидится, то выдаст то свое классическое смущение, когда он сводит брови на переносице и хмурится, поджимает губы. Так он демонстрирует озадаченность, забавное наблюдение: Гон запоминает еще на Острове Жадности, когда честно отвечает на вопрос о цели прибытия к озеру, что явно ставит Хисоку в тупик.
— Зато я теперь понимаю, почему ты весь из себя такой… — Гон стопорится, пытаясь подобрать нужное слово, — излишне драматичный. Откуда в тебе столько театральности, вот.
«Ну вот ты раскрыл мой страшный секрет».
— Я все еще не могу осознать, что Абаки знала тебя подростком, а ты говоришь!..
Хисоку явно веселит подобная искренность, и он сипло посмеивается. Потирает руки — на улице достаточно прохладно даже для Гона, а он тут один из самых закаленных. Видя это, он кивает вниз, на лестницу, быстро интересуется:
— Хочешь, вернемся?
В ответ — покачивание головой.
Хисока сейчас… другой. Как это назвать? Более искренний? Нет, просто — совершенно другой. Без маски загадочности и пугающей ауры кровожадности, обычно он не делает вещи так, не говорит подобным образом, это тоже выбивает из колеи, как и его странная паника при упоминании той актрисы. Но он не замечает подобного даже с Каффкой или Абаки. Получается, только Гон заслуживает такого? Гон и Фугецу… Странный выбор. И если про себя он еще может более-менее понять, то Фуу-тян? Они люди совершенно далеких категорий.
Или это его «жалость» к ней, так бездарно влюбившейся в человека, не способного ответить на чувства?
Хисока хоть кого-то любит? Свою сгинувшую мать, хотя бы?
— Почему ты не рассказывал про… нее? — Гон все еще не может произнести словосочетание «твоя мама» Хисоке, поэтому решает избегать того, что вызывает у него столь явный диссонанс. Ерзает, пытаясь устроиться поудобнее. — Блин, это же так круто! Быть сыном актрисы. Знаешь, я вот сын известного охотника, и у этого есть свои плюсы. Если бы ты сказал какому-нибудь киноману, что вы связаны, он бы, э, не знаю. Или режиссеру. Ты же такой крутой лгун, почему не пошел в актеры?
Вся эта белиберда, сказанная на высокой скорости, веселит Хисоку еще больше, и он трясет головой. По глазам видно, что улыбается. Он все еще сидит рядом, неподвижно, в такой холод это как смертельный приговор, и Гон покрепче хватает его за руку, пытаясь хоть как-то поделиться теплом. Хотя, естественно, гораздо проще будет спуститься вниз. Но спорить с Хисокой — занятие довольно бесполезное в своей сути, потому что тот упертей Гона. А Гон, вообще-то, целый месяц вбивает себе в голову, что очевидный труп Кайто еще жив.
Он качает головой.
«Обязательства перед режиссерами — тоска».
— А ты шаришь?
«Припоминаю. На Небесной Арене веселее. Там я сам себе режиссер».
— Тебе просто нравится драться.
Хисока подмигивает — единственным глазом это… невозможно, но Гон понимает, когда он быстро моргает. Учится по таким небольшим жестам понимать чуть больше, чем до этого. Странных мелких привычек у того отбавляй: как он отводит взгляд в сторону, когда не знает, что сказать, или перебирает карты — задумавшись. У него богатая мимика: и много морщин, особенно в уголках глаз, хотя ему чуть больше тридцати. Сейчас это заметить труднее, но местами Гон еще видит.
Он скрещивает руки, фыркая.
— Ты просто дурила.
«Это ты мне говоришь?»
— Да!.. Послушай, я, э, сейчас скажу очень странную вещь, но у тебя до… всего этого… Э… Короче, ты был красивым в той степени, чтобы Биски втихую пускала на тебя слюни. Только ей не говори, она меня придушит, — он потирает затылок, неловко. — Понятно, от кого это у тебя… Но я не понимаю, почему ты, обладая всеми качествами, чтобы стать новой звездой экранов, решил выбивать из людей все дерьмо.
«Это весело».
— Это весело, — не отрицает Гон, — но это не отменяет моего вопроса!
«Не этот вопрос ты мне хочешь задать».
Гон недоуменно моргает.
— А какой?..
«Мне так кажется. Не задумывайся. Просто я думал, что ты спросишь, что с ней случилось».
Под «ней», вестимо, подразумевается мать. Хисока не спрашивает — утверждает, Гон понимает это по их условному жесту, когда после вопроса он два раза стучит пальцем в центре ладони, но сейчас этого нет. Некоторое время он помалкивает, обдумывая ответ, но затем кивает. Но более простым тоном, чувствуя, что какие-либо Особые Интонации тут будут не к месту, роняет:
— Мне очень интересно. Но если ты не хочешь, чтобы кто-то о ней в принципе знал, то я не буду лезть. Я могу потерпеть! Если ты захочешь, то можешь сам рассказать, но я пойму… Блин, серьезно, мне супер интересно, но я не могу просто так об этом сказать!
Он выразительно смотрит Хисоке в глаза.
— Видишь? Я жертвую любопытством! Я никогда им не жертвовал!
На него смотрят, пристально, несколько секунд точно — Хисока словно не верит, что эта тема закроется так просто, но потом плечи его опускаются. Видимо, он и правда думает, что сейчас его ждет допрос, но его отсутствие заставляет расслабиться. Что же там такое происходит, в его прошлом? Гон вспоминает вечно мрачного рядом с Хисокой Каффку, мертвую актрису, умершую слишком рано, Абаки и убитого Моритонио — и все это никак не стыкуется.
Он ерзает на месте, зябко. Гон подвигается ближе.
— Идем вниз, ну. Отморозишь задницу — мне потом свою откусит Каффка.
Хисока смеряет его взглядом.
— Но все же нехорошо ты это сказал Киллуа, — замечает Гон, садясь вплотную. Хисока рядом с ним, с острыми углами, напоминает мешок костей. Локтем тоже больно тычется, ой-ой-ой. — Вот ты говоришь… Хоши Морро. Но ведь на тебе наверняка отразилась ее смерть. Ну… э… если ты ее любил, конечно.
«Семья — слабость».
— И что? Не обязательно было хамить!
«Киллуа сам напоролся».
— С каких пор ты такой мстительный говнюк?
Хисока сконфуженно на него смотрит, явно обозначая а когда я им переставал быть.
— Дорогие люди — это важно, — замечает Гон. — С их помощью можно хоть горы свернуть!
«Ими можно шантажировать».
— А тебя шантажировали?
О, Гон знает этот взгляд. Хисока сто процентов что-то скрывает, но история тут явно куда темнее, чем простое «да». Он лишь хмурится, когда тот пожимает плечами, всем видом намекая, что кое-кто ответа не дождется, и затем сердито смотрит вперед, на город. Теперь вид не кажется столь уж и чудесным, скорее пошлым. Ну да… Прямо как маска Хисоки. Хотя нутро у него такое же поганое. Помнится, на Острове Жадности был какой-то разговор о нэн, тогда Биски попросила Хисоку (для примера) сделать тест на воде, и та на вкус была жуткой кислятиной. Многое говорит о человеке, да-да!
Гон обдумывает, какой бы еще убойный аргумент придумать, потом замечает:
— Ну смотри. Ты мне… э… дорог в каком-то смысле. Но благодаря этому я стал лишь сильнее, а не слабее. Что-то тут по твоей схеме не складывается!
«Просто у тебя все через одно место».
Это безобидная шутка, Хисока явно бросает это просто ради того, чтобы в ответ кое-кто попыхтел и позлился. Но в чем-то он, наверное, прав: у Гона все идет не так. Он дружит с ассасином из семьи Золдиков; в неполные двенадцать проходит экзамен на охотника, затем участвует в йоркшинской резне, а следом — штурмует дворец в Восточном Горуто. И это не говоря о победе в Острове Жадности. Дружба с Хисокой такая же неправильная, ведь тот преследует исключительной бой насмерть, а сам Гон… Он не уверен. Он не то, чтобы реально жаждет реванша с Хисокой, но ему комфортно, когда тот рядом. Страх перед таким человеком ломается, Гон просто видит в нем союзника — поэтому, в отличие от Киллуа, который раньше рядом с ним был всегда как на иголках, может позволить себе ткнуть Хисоку картой в лицо и объяснить, чем различаются заклинания.
А еще позвать поиграть.
Но Хисока… это постоянный элемент в жизни Гона. Жаль, что он не принимает участия в охоте на муравьев — ему бы понравилось. Но, вместе с этим, их встречи приносят странное удовлетворение, спокойствие. Он пугает… пугал, сейчас в нем еще есть малые крохи того, что вызывает подсознательный ужас, но Гон уже не видит в нем угрозу себе лично. Он тоже важен Хисоке, как точка стабильности, тот будущий соперник, что не убежит, как Куроро. Гону позволяют взглянуть на какие-то мелкие крохи искренности, недоступные даже Мачи: жесты, хобби, даже та глупость после волейбольного матча — Хисока позволяет себе отпустить маску и сказать что-то, что явно понравится Гону, что с его образом совершенно не вяжется.
Поэтому Гон и соглашается на предложение Фугецу: потому что Хисока для него — часть «нормальной» жизни. И если он хочет вернуть все, как было… то там нужен и Хисока.
Их встречи каждый раз до глупого внезапны и странны, начиная с экзамена. Гон должен чувствовать только ужас, как Киллуа или Леорио — но вместо этого сердце в груди бьется, словно у охотника, выжидающего в засаде. Хисока манит к себе таинственной аурой, загадочным образом и силой; он — столп, который Гон жаждет сломить, но не до конца, потому что ему нравится наличие Хисоки рядом. Нет ничего зазорного в том, чтобы испытывать симпатию к тому, кто, один из многих, как Кайто, Винг или Биски, вводят его в мир охотников и нэн.
Да, он растет, и какая-то загадочность исчезает — Гон просто понимает какие-то вещи, и Хисока становится скорее просто взрослым с причудами, чем энигмой, но само ощущение от их встречи даже сейчас не исчезает, хотя от прошлого него остается так мало. Хисока не перестает быть Хисокой, если сорвать с него маску. Важно — нутро, ядро образа, а оно все то же. Поэтому, несмотря на то, что что-то меняется, Хисока все еще остается тем самым странным человеком, к которому Гона тянет, как магнитом.
Кажется, это как-то называется…
— Многие тебя боятся, — вдруг произносит Гон, не поворачивая головы. Хисока смотрит на него из-под полуопущенных ресниц, не двигаясь, и сверху, словно одеяло, накатывает тяжелая пелена, липкий нэн. — Киллуа так точно. Иногда я его понимаю… Смотрю на тебя — и не могу понять, почему ты что-то делаешь. Но я не могу сказать, что по настоящему напуган рядом. Скорее возбужден, знаешь? Как когда ты видишь что-то, что тебя жутко манит, хотя может убить. Вот такое у меня чувство. Я готов добровольно прыгнуть в пасть к дракону, чтобы вновь это ощутить.
Он чувствует, как аура вокруг становится тяжелее, почти обжигая холодом. Но Хисока — само спокойствие, он просто сидит рядом и смотрит, наблюдает. Вероятно, ему интересно; поэтому Гон не чувствует угрозы, лишь это потаенное неразборчивое ощущение, словно кто-то очень пристально на него смотрит. Как ни крути, даже потеряв много, Хисока все еще остается Хисокой — человеком, что в состоянии на грани смерти способен дать бой Куроро.
Повернув голову, он пристальное вглядывается в чужие черты лица. Хисока смотрит на него, чуть сузив глаза.
— Один раз я… Только никому не говори! В общем, я тайком читал некоторые любовные романы, которые купила Мито-сан… — Гон вздыхает, надсадно, вспоминая это недоразумение. Конечно, у него есть оправдание, он еще ребенок, но это все равно очень глупо. — И там рассказывалось, что это странное чувство, когда тебя тянет к кому-то… Я сначала думал: бред, но теперь смотрю... И, может, там все же была доля истины.
Гон выразительно смотрит в глаза Хисоке.
— Знаешь, я много такого видел. Когда тебя словно тянет к тому, что скорее тебя убьет. Как Куроро говорил о тебе, в первые дни нашей совместной работы в Редане, или как Стражи муравьев-химер смотрели на Короля — хотя тому было достаточно просто щелкнуть пальцами, чтобы их убить. Это чувство может разниться, но всех их словно тянуло к этим людям…
Наверное, этому чувству есть название.
Живо вспоминается Питоу: как он смотрит на Гона и озвучивает, что обязан убить его, ради Короля. Неферпитоу понимал, что не выживет — чувствовал нутром, что так просто это не закончится, и подтвердил свои опасения, когда Гон использовал клятву. Но он все равно пытался — и все ради Меруема.
Гон готов рискнуть собой, когда лезет к «Паукам». И Фугецу тоже.
Но Фугецу вполне прямолинейна в своих чувствах. Белеранте не вызывает в ней ужас, Хисока — да, но она видит одно ядро, и оно манит ее, ведь она прекрасно знает — это один и тот же человек, и насколько мастерски не играй он роль. Гон же… Как это назвать? Фугецу — любит Белеранте, выходит, любит и Хисоку. Неферпитоу и другие стражи любят Короля, Куроро… он не убивает Хисоку, смотрит, смотрит на его страдания, и эта ненависть вырождается во что-то неестественное, больное. Искажает само понятие привязанности, любви.
Как тяга к нерадивому сыну.
Значит, Гон…
— Не знаю, но каждый раз, когда ты рядом, у меня встают волосы дыбом. Как от статического напряжения. Я смотрю на тебя… Но я не чувствую желания убежать, скорее подойти поближе. Коснуться… — он облизывает внезапно высохшие губы, язык пробегается змейкой. — Я вспоминаю наш бой на Арене, и это было великолепно! И все наши интеракции. И… Я ощущал такое лишь единожды. Знаешь? Когда встретил Киллуа… Но Киллуа мне очень дорог. Значит…
Гон приподнимается, садится рядом; Хисока все еще пристально смотрит ему в глаза, почти снисходительно, но давящая аура исчезает, лишь на краю сознания мелькает нечто подобное — эфемерное, едва ощутимое. Он поднимается, но не вытягивается — просто движется вперед, к Хисоке, и нависает над ним тенью. Только сейчас он видит разницу с былыми временами явно: раньше их разница в росте феноменальна, но теперь едва заметна, с учетом, что он намного сильнее и жилистей. Проходит столько месяцев, но он до сих пор не видит в Хисоке даже пародию на старого себя.
Год пыток… Это слишком для многих.
Но, кажется, Хисоку это не слишком задевает. Морально. Да, есть… отличия, но Гон не может сказать, что видит что-то еще. С другой стороны, он не то, что особо знал Хисоку до, а сейчас тот видится ему более открытым, более… идущим на контакт хотя бы с ним. И с Фугецу! Это хрупкое доверие, включая секрет про актрису, явно демонстрирует, насколько сильно в нем что-то ломается. Маска еще есть, но трещит по швам.
Может, все дело в том, что они вдвоем решают вытащить его из подвала.
Это могло дать импульс для действий дальше. Весь этот договор с Иллуми тому пример. До этого Куроро постоянно рядом, как и Фейтан, сменяли друг друга, тут никак не связаться ни с кем из внешнего мира, но Гон вносит хаос в эту систему, он — нестабильный элемент, как и Фугецу. И все это вместе…
Он не открывается так даже Мачи.
— Думаю, это называют любовью.
Такой вывод делает Гон.
Он упирается руками в крышу над головой Хисоки, тот продолжает лежать под ним, смотрит — прямо в глаза, и что-то в этом взгляде явно выдает его замешательство. Но не испуг… он скорее обескуражен. Тишина висит добрых пару минут, и, когда Гон наклоняется ниже, чтобы припомнить, что там такого делали в дешевых романах Мито-сан, вдруг получает чужой ладонью прямо по лицу. Это не удар, Хисока просто его отпихивает; глаза у него веселеют, и несколько он сипло смеется, когда Гон пытается преодолеть (незаметную, на самом деле) защиту.
Затем медленно качает головой.
— Почему? Я тебе не нравлюсь?
Вновь это отрицание.
Гон хмурится.
— Тогда я не понимаю.
Его руку аккуратно берут: пальцы Хисоки делают это аккуратней, чем обычно, и он старательно выводит каждое слово, видимо, чтобы вся речь дошла до Гона в полном ее смысле. Это очень странное зрелище: честно говоря, сейчас Хисока выглядит еще меньше собой обычным, но фантомом того далекого образа, что знаком скорее Абаки и Каффке.
«Гон, это не любовь».
— Почему-у-у?
«Когда ты любишь человека, ты не жаждешь сойтись с ним в драке. Как Фуу-тян. Не пойми неверно, я понимаю твое замешательство, но ты путаешь любовь и привязанность. Киллуа же ты не любишь?»
Гон задумывается.
— Э, ну, он мне дорог, но…
«Вот видишь».
— Но это глупо! Типа, что же я тогда к тебе чувствую?
«Просто привязанность. Любовь выражается в других деталях. Это довольно смежные понятия, и в чем-то ты даже переходишь границы простой дружбы, но то, что ты испытываешь — это не любовь. Я давно с тобой общаюсь, и понял, что так ты просто показываешь симпатию. Интерес».
— Я не понял.
«Гон, если я умру, ты просто пойдешь своим путем. Это не разобьет тебе сердце, просто ты взбесишься. Ненадолго. Но Фугецу, например, будет мучиться, долгое время. Возможно, конечно, ты просто мыслишь какими-то другими незнакомыми мне абстракциями, но я не думаю, что ты в меня влюблен».
Понимать такие длинные реплики простым начертанием на коже становится проблематично, но Гон старается. Это серьезный разговор. На важную тему! Он и сам не уверен, что верно понимает смысл «любви» как таковой, это что-то весьма далекое, но он испытывает привязанность к Хисоке… Поэтому делает вывод. Видимо, неверный?
«Ты эгоистичен. Твоя любовь не вписывается в стандарты женских романов, которые читает твоя тетя. Там все довольно преувеличенно».
— Ага, а ты прямо в них шаришь.
Хисока молчит некоторое время, после которого издает лишь одно ехидное «хе». Так… Так, что это значит?!
Гон просто в ужасе.
— Ты читал такое?!
«Интересовался».
— Заче-е-ем?!
«Мне было скучно».
— Даже мне они не понравились! А я прочитал всего два, и очень бегло! А ты… «скучно», поверить не могу.
«Вот поэтому ты и не понимаешь, что такое любовь. Делать вывод на двух романах своей тети — кощунство».
Гон зло поджимает губы и смотрит на него, подозрительно.
— А ты что, разбираешься? В любви? И кого это ты любил? — внезапно, его посещает страшное озарение, и он выпучивает глаза, едва не отшатывается, но все же решает не отскакивать в сторону; крыша не настолько широкая, а навернуться с высоты пару метров ему совсем не улыбается. — О нет! Только не говори, что это из каких-нибудь игр! Я помню, как ты водил нас по Острову Жадности, там был целый город на эту тему! Хисока-а-а!
В ответ он вновь получает ладонью по лицу, мол, захлопнись, но Хисока снисходительно фыркает. Ну хоть не по играм, а то это было бы ничуть не лучше Целых Двух Женских Романов. Особенно вспоминая, какие там были сценарии. Он чуть отклоняется назад, выпрямляясь, и Хисока поднимается на локтях. О чем-то размышляет, но затем кивает. И следом поясняет:
«Да. Такой человек был».
— И это не я?
Хисока медленно качает головой.
Интересно, кто это. Но Гон и так узнает непозволительно много, лезть настолько глубоко… как Хисока говорит? Кощунство, да. Поэтому он просто кивает, резюмируя, что тот — просто кладезь секретов. Вряд ли разговор про Мачи. Или Куроро. Ну, последний совсем маловероятно, но, может, Хисоку тоже клинит, как и того. Иллуми? Сомнительно. Или… Абаки? Может, Фугецу? Хотя нет, иначе он бы от нее не сбежал. Да и от Абаки.
А может, он тоже неправильно понимает чувство любви. И его странная одержимость квестами в городе Айай — следствие банального интереса, как на самом деле это работает. Тогда, конечно, вопрос, зачем он зачитывает Гону всю эту лекцию… Но ладно, это как-нибудь на потом.
— А я тебе нравлюсь? Ну, как ты говоришь… привязанность.
Хисока опускает взгляд и смотрит вниз куда-то, словно тушуется. Может, ему неловко это признать? Или он и сам до конца не уверен, что чувствует к Гону? Обычно он куда более скрытен насчет своих истинных эмоций, Гон понимает это все на том же Острове Жадности.
Кивок. Короткий.
На душе становится теплее, приятно. Значит, даже несмотря на их короткую ссору до схватки с Куроро, Хисока все еще ценит его внимание, все старания до. Гону это льстит. После того, как он предает Мачи, что даже предлагает ему помощь после возвращения с того света… Это многого стоит. Значит, настолько много он значит. Это… очень интересно! Гон даже не знает, что и чувствовать.
«Сначала это был просто интерес. Потому что ты не испугался. Твоя самоуверенность показалась мне забавной. Потом… Ты мне и правда симпатичен. Но ты все еще ребенок, в том смысле, что мыслишь подобным образом. Может, я поменяю мнение, когда ты перестанешь вести себя как инфантильный балбес».
Как он его назвал?! Вот это нож в спину!
«Фугецу в сто раз собранней тебя, но она слишком зациклена на мне. Она мне тоже симпатична, забавная девочка, но я не могу ответить на ее чувства взаимностью. По некоторым причинам».
Интересно…
«Мачи очень весело бесить».
— Ага, — сухо замечает Гон, — я заметил.
Хисока фыркает.
«Не в том смысле. Хотя нет, в том тоже. Но мы с ней максимум друзья».
— Были.
«Да. Были».
На мгновение он стопорится, задумываясь. Затем дышит на замерзшие пальцы — настоящие ледышки, и Гон вновь кивает вниз, намекая, что пора спуститься — нет, опять трясет головой, вот же упертый. Хисока некоторое время явно раздумывает, это не то легкое смущение, видно по тому, как бегает взгляд, но затем все же поднимает глаза на Гона вновь. Вздыхает, так надсадно, будто своими вопросами и вообще этой темой Гон пробуждает в нем не самые приятные воспоминания.
«Даже хорошо, что ни ее, ни Фугецу надежды не оправдаются. Давай признаем, я не самый приятный человек для подобных отношений».
— Ну не знаю…
«Попробуй посмотреть на картину в общем, а не только со своей стороны».
Уй, блин! Ну, вообще-то, Хисока прав: Гон сам знает, что Мачи просто в бешенстве от предательства, это ранит ее до глубины души — потому что все это время она считает их если не на тонкой грани странных отношений, то хотя бы друзьями. А все, что Фугецу делает из-за Хисоки в начале — только плачет, потому что смертельный бой с очевидным исходом ему интересней. Может, это связано и с тем человеком, о котором говорит Хисока до этого… Кто знает, что случается там, в прошлом?
Сейчас оно слишком загадочно.
Гон так крепко задумывается об этом, что пропускает момент, когда Хисока садится рядом. Из мыслей его выводит крепкий щелбан по лбу. Такой неожиданный, что тот взвизгивает и едва не откатывается назад, а уже оттуда — вниз. Ну, умереть он явно не умрет, но вот стукнуться головой об асфальт будет довольно неприятным опытом…
Хисока смотрит на него с прищуром, словно этого и добивался. Вот… засранец!
В следующее мгновение Гону в нос тычется уже телефон.
«Может, я расскажу тебе попозже».
— Это что, какой-то завуалированный разговор про секс? Я и так все знаю!
Молчание, слишком долгое. И весьма многозначительное. Хисока крайне пристально на него смотрит.
Следом опускает взгляд в экран.
«Не буду спрашивать. Нет. Не про это. Ладно. Идем вниз. У меня замерзли пальцы. Заодно покажу тебе, что такое настоящая любовь».
… а вот теперь это звучит, как угроза!
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
В следующий раз, когда Абаки спускается вниз, она слышит какую-то возню в гостиной. Сначала это не так сильно привлекает ее внимание, но реплики односторонни и принадлежат Гону, из чего она делает вывод, что тот сейчас с Хисокой. Всего на пару мгновений ее терзает смутный интерес, чем же они могут заниматься… Все же, как ни крути, ей довольно смутно представляется дружба между ними. Понятна с одной стороны, но с другой? Хисока не особо любит тратить время на людей, которые могут помешать ему в дальнейшем.
Так она рассуждает и, на цыпочках, подходит к двери. Чуть приоткрывает.
Внутри полумрак, видно лишь свет от экрана. Там, вопреки всем ее ожиданиям, даже не какой-то фильм — ей думается, наверное, эти двое могут сойтись на каком-то абсурдном кинематографе. Но там… нет, не кино. Какой-то силуэт, статичный, унылая мелодичная мелодия, и окно диалога внизу. О, черт, в ужасе понимает Абаки, она знает, что это! Когда была помоложе, то видела такое: в магазинчике, напротив которого работала. Кажется, это одна из тех романтических новелл… Там было что-то про кошек в названии… Но не это шокирует ее: а то, что эти двое, бойцы высоких навыков, между прочим, смотрят на это, а судя по джойстику в руках у Гона — еще и играют.
Тот весь пыжится, переключаясь между вариантами ответа.
— Знаешь, когда я дрался с Питоу, было в миллиард раз проще!
Абаки смотрит на это добрую минуту: как Гон сомневается, пока, наконец, не выбирает один из ответов, и затем ругается, потому что персонаж реагирует как-то не так. Опускает взгляд и видит, как на нее украдкой смотрит Хисока — того, впрочем, разворачивающееся перед носом зрелище веселит куда сильнее, чем ее неожиданный визит.
Пожалуй, я не хочу ничего знать, делает она для себя вывод и медленно закрывает дверь.
Chapter 41: ЦУГЦВАНГ: бунраку
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Одно остается неизменным — бьет Хисока все еще крайне больно.
Это Гон понимает, когда они устраивают шуточный спарринг. Ну, как шуточный. Тренировка, да, но когда у тебя за спиной стоит Абаки и грозно постукивает по полу учебным мечом, то особо всерьез не разгуляешься, иначе прилетит. Это правило обоюдно, но подтекст довольно ясен: обращено только к Гону, Хисока же слышит это скорее из… какого-то мутного уважения, ну, как обычно. Потому что, как выясняется, он натура крайне обидчивая, пойди убеди его, что любая атака от него Гону ничего толком не сделает — взбесится. Это не та черта характера, которую Гон в принципе ожидает раскрыть в их новом крайне тесном общении, но достаточно забавная. Потому что вот чего, а злопамятности от него Гон не ожидает.
Этот человек забывает тех, кто ему проигрывает, дамы и господа.
Да, вот, а бьет он все еще больно; у него, в отличие от Гона, никаких проблем с нэн нет, все на мази. И усиленный аурой удар выходит… ну, не таким сильным, как в их славную битву на Арене, когда он одним ударом каблука крошит бетон, а затем эту же плиту отправляет пинком в полет, но все еще весьма и весьма — потому что Гон едва успевает откатиться в сторону, когда на то место, где он находится ранее, опускается кулак и пробивает в паркете солидную такую дырку.
Пометка: в этом шуточном бою Хисоке дан карт-бланш на все, а Гона связывают ограничениями. Отличная тренировка, заявляет Биски. Самоубийство, паникует сам Гон и вспоминает ехидные лица Золдиков, которые шепчут, мол, да-да, а ты что ожидал, это все тайный план по твоему устранению. Мысли Абаки куда понятней и проще, потому что она просто хватается за волосы и орет:
— Мой паркет! Ты чего творишь?!
В общем, идиллия.
Не забывай, напоминает себе Гон, твой противник — опасный убийца, пусть и вышедший в тираж, но все еще опасный. Эмоции подпитывают ауру, а ярости в нем через край. Да, теперь он не так ловок и силен, но вес меньше позволяет ему передвигаться быстрее, и Гон это чувствует: то, как мельтешит Хисока и не дает себя коснуться. В чем-то Каффка, несомненно, прав: в том, что тот не успокоится. Верни ему здоровье сейчас, он мгновенно бросится на Редан, но теперь ему приходится выжидать, строить планы, вообще задумываться о тактике. До этого он предает ей не так много значения, особенно выстроенной заранее.
Это Гон понимает из их короткого обсуждения битвы с Куроро на Арене.
Он — мастер импровизации, но именно это и кусает его в самый ответственный момент: потому что его… манера боя известна каждому второму, даже Кенни из какинской мафии, а Куроро обладает обширнейшим запасом способностей на каждый день. Гон в принципе не может понять, о чем думает Хисока, когда соглашается на подобную авантюру (бой выглядит как красивая показательная казнь), но тот в ответ на любые обвинения лишь пожимает плечами, дескать, так интереснее.
Гон зазевывается, и получает точечный удар в затылок — крайне болезненно и неприятно, отчего поневоле сгибается; Хисока этим пользуется, мгновенно, обвивается вокруг, сковывая его простым захватом, чужие руки крепко обхватывают глотку… Воздуха начинает катастрофически не хватать, Гон ощущает давление — паники, но и буквальное тоже — скребет по полу… Аура, словно пламя, выравнивается из неконтролируемого огня в тонкое узкое пламя, и он чувствует, как нэн подчиняется. А потому крепко, так, что доски трескаются, впивается руками в пол, отталкивается — делает кувырок, с такой силой ускорение неплохое — и прикладывает Хисоку спиной об пол. На секунду тот разжимает руку, и, чисто на инстинктах, Гон хватает его за шкирку и швыряет в стену, отчего тот врезается в нее с глухим стуком и оставляет симпатичную такую вмятину.
Падает на пол.
— Да чтоб вас всех, хватит портить все! — орет на фоне Абаки, которой явно не нравится причиняемый ее залу урон.
Гон же в панике смотрит вперед, на Хисоку.
Ой. Кажется, это слишком сильно даже для него — еще бы, с такой силой влететь бетонную стену. В панике он подбегает ближе, начинает порхать вокруг — тот не шевелится, ой-ой, наклоняется, уже опасаясь… Но следом что-то резко подсекает ему ноги, и, когда он сам уже падает на пол, садится сверху и заламывает руки. Хисока даже запыхавшимся не выглядит.
Вот уродец!.. То есть, он все это время притворяется!
Гон пытается вырваться, но положение сейчас неудобней в тысячу раз. Он издает бульк.
— Вот видишь, — откуда-то сверху доносится поучительный голос Биски. — Никогда не расслабляйся перед противником.
Ну конечно, блин! Он мог бы догадаться, что все в порядке, потому что Абаки больше беспокоилась о поломанном паркете, чем о Хисоке — в ином случае бы начала кружить вокруг, словно коршун. Как это называется… наблюдение за окружением, верно. Хватка позади ослабевает, давление исчезает, и Гон наконец-то свободен.
Оглядывается назад, где Хисока тем временем выслушивает какие-то нудные нотации от Абаки. Зная их отношения — вряд ли это про технику боя, скорее всего она ругается за попорченный паркет. Когда рядом вырастает Биски, он бросает на нее быстрый взгляд и кивает на последующее:
— Жаль такой талант был. На миллион.
— А ты словно знаешь, каким он был, — фыркает.
— Еще бы, — Биски хмыкает с видом человека, что проводит обширное исследование, хотя Гон руку на отсечение готов отдать, что она просто любуется на его схватки ради Красоты и прочих радостей, за которыми читает модные журналы. — В любом случае, — переключается, — вот тебе урок о том, что не нужно идти против противников сильнее без плана.
— Да я никогда!..
Биски бросает на него настолько пронзительный взгляд, что Гон тут же прикусывает язык. Ну да, точно. Он же там выступает против Неферпитоу… И та клятва… Однако, Хисока все еще жив. И он живее после всех своих безумных приключений, чем Гон — после клятвы. Не у всех есть доступ к чудесным сестрам семейства Золдик, вообще-то.
Еще некоторое время он наблюдает за тем, как Абаки ругается на Хисоку, хмурится и угрожающе тычет пальцем в грудь, в ответ на что тот разводит руки с крайне фальшивым удивлением. Хмурится сильнее. Его внимание не остается обделенным, и Биски вздыхает, надсадно.
— Я говорю тебе это не просто так, Гон. Я вижу, что вы довольно похожи. И я учила достаточно людей, чтобы знать, чем это закончится. Ты ведь все еще планируешь охотиться на Джайро?
В голове всплывает предложение Морены, и Гон с усилием кивает.
— В отличие от Редана, на его стороне — техногенный прогресс. В какой-то степени его можно назвать новым великим бедствием — в конце концов, его порождает самка муравья-химеры, пришедшая оттуда. Он — как результат того ужасающего слияния, что может произойти между нашим миром и Темный Континентом. Это опасный враг, Гон, — следом Биски вздыхает и разводит руки в стороны. — Я бы отговорила тебя, да ты не послушаешь, так что решай сам. Но, надеюсь, к моим словам ты прислушаешься.
В самом деле, Биски, несомненно, права.
Джайро — отражение Неферпитоу, только сильнее и опаснее; последний еще наивен в силу своей недолгой жизни, но на стороне бывшего хозяина НЗЖ знания десятков прожитых лет. Вряд ли, конечно, он дотягивает по опасности до Меруема; но Гон помнит Йоркшин, помнит их схватку. Вряд ли Джайро остановится на достигнутом, на Темном Континенте он продолжит свою стремительную пугающую эволюцию. И это обязанность Гона — с ним разобраться, как сильно бы ему не хотелось махнуть на все это рукой.
И все это, пока они будут искать способ найти лекарство для Хисоки… Если тот не решит на все плюнуть и не сбежит раньше. Как бы не хочется ему думать иначе, но он — не тот человек, что стремится в будущее. Какая ирония для того, кто так отчаянно отрицает прошлое.
Гон поджимает губы. Хмуро.
— Ничего. К тому времени, как я доберусь до Джайро, я либо найду способ его убить, либо он станет слишком большой угрозой, чтобы только один я с ним бодался.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Иногда Гона посещают размышления: кто же такой на самом деле Хисока?
Что в этом фальшивом образе — правда, а что — очередная маска?
Он эгоцентричен. Факт. И жуткий собственник… в том смысле, что не потерпит чужое посягательство на желанного противника; что-то Гону подсказывает, что на фронте любовном тот в подобном не заинтересован, потому как Мачи сто процентов мутит интрижку с Финксом, и если уж Гон об этом знает, то и Хисока до всех столкновений — тем более. Он не вспоминает о прошлом, уверенно заявляет о том, что не помнит имен противников, сломанных на пути, но вместе с этим что-то в нем глубоко держится за прошлые образы: Хоши, Каффка, как странная химера. Весь образ Хисоки — успешная фальшивка, как марионетка в театре бунраку, чье эго и цель — бои насмерть, в которых плещет адреналин. Он и сам такой: яркий, искусственный. Выставляет себя таким, хотя многие: сам он, Абаки и Фугецу — знают о том, что скрывается там, глубоко внутри. Кажется, будто ищет смерти, однако так крепко цепляется за жажду жизни, что нэн возвращает его с того света.
Настоящий Хисока может позволить себе огрызнуться и разрушить вечно очаровательный образ. Ему нравятся дерьмовые романтические квесты, математика, а еще он может странно пошутить — Фугецу подтвердит. У него огромная коллекция шрамов, крашеные волосы и, кошмар какой, брови на самом деле нарисованы. Чем ближе Гон его узнает, тем больше разрушается эта маска, тем больше он понимает — Хисока на самом деле такой же человек, со своими слабостями и глупыми привычками, но этого «настоящего» в нем настолько мало, что сложно сказать, где заканчивается образ и начинается настоящее нутро.
Честно сказать, его фальшивый образ совершенно не сочетается с тем, что Гон узнает. Хисока выглядит… выглядел тем человеком, которого может потянуть на что-то крайне высоко одухотворенное, загадочное, который распивает дорогие вина и может часами слушать лекции о какой-нибудь затерянной картине Рубенса, попутно размышляя, кого убить вечером. На деле его тянет к этим крайне инфантильным хобби, шутки у него соответствующие, а еще ему нравятся не вина столетней выдержки, а сладкое, неважно даже, если это будет дешевая химозная газировка.
Но, видимо, он что-то задевает в его душе: может, даже раньше, еще во время их первой встречи. Гон вспоминает их столкновение на болоте, когда Хисока смотрит на него, пристально, затем говорит со смехом, что он проходит — и скрывается, будто в эту самую секунду видит перед собой не мальчишку с удочкой, что бьет его по виску, а нечто иное, далекое… Он говорит, что чует потенциал, жаждет скорого боя, но наблюдает. Помогает пройти экзамен, раскрывает тайну нэн — он, не Винг — и даже соглашается поиграть на Острове Жадности, хотя в тот момент Гон уверен, что Хисока из тех называемых любителей порушить игру ради развлечения. И он даже ломает ради Гона пальцы!.. На такое соглашается разве что Киллуа. Наверное, будь либо сам Гон старше, либо Хисока — младше, они бы легко подружились, но пока ему двенадцать, Гону несколько неловко. Самую малость!..
То, что это дружба, он понимает позже, примерно, когда торчит на Китовом острове.
Хисока настолько доверяет ему, что позволяет узнать эти детали. Скорее всего невольно, до их столкновения тут; сейчас-то, конечно, это происходит больше намеренно, чем случайно, но, видимо, как в случае с раскрытием тайны про актрису, он не слишком-то… хорошо на это реагирует. Что это, смущение?
Но он все еще опасный убийца, не стоит забывать. Хисока убивает множество на своем пути просто как легкий каприз. Он вклинивается в планы Курапики в Йоркшине и ломает их, чтобы повеселиться и встретиться с Куроро. Почти все его противники на Небесной Арене погибают, и он сам не видит ничего зазорного, чтобы преподать урок силой. Сила — мера, которой он оценивает людей, и только. Ему плевать на чувства, он руководствуется только тем, что может заинтересовать его или принести пользу в будущем.
Может, даже если это и было когда-то давно, изначально, такой же частью образа, сейчас это — суровая реальность, правда настоящего. Хисока — преступник, психопат. Киллуа прав. У него не все в порядке с головой… Может, буквально, бывают же люди, чьи мозги не вырабатывают каких-то гормонов. Вряд ли это про Хисоку, но шанс есть.
Но как такой человек получается?
Как из сына известной актрисы сначала рождается побитый мальчишка, которому помогает труппа Моритонио, а затем — чудовище Небесной Арены, которого люди восхваляют за умение убивать и даже даруют имя смерти? Почему он отрицает все связи, и все бежит вперед, далеко… Где до него не дотягивается даже Фугецу, лишь он один — Гон?
Эти мысли посещают его, когда он смотрит на очередные тренировки: на отжимания на одной руке. Раньше — плевое дело, но сейчас… Но намного лучше, чем раньше. Сам он решает математику, точнее решал, но сейчас его голову посещают иные мысли, и потому в Специальной Тетрадочке для Безделия он выводит какие-то невнятные рисунки, в основном: зарисовки очень злой Биски. Таланта в рисовании у Гона, к сожалению, нет, поэтому выходит так себе, но, к счастью, это его маленький секрет, и никто этих художеств не увидит.
— Как ты планируешь одолеть Редан?
Вопрос явно выводит Хисоку из равновесия, и он упирается двумя руками в пол и элегантно, как кошечка, опускает ноги вниз. Смотрит на Гона, пристально, затем пожимает плечами, за что тут же получает тычок ручкой под бок. Такого предательства даже Хисока не ожидает, поэтому потирает ушибленное место, крайне подозрительно смотря на виновника, но Гон даже ухом не ведет. С жутко умным видом замечает:
— Без плана они тебя, извини уж, поимеют.
Хисока вновь пожимает плечами.
— Я знаю!.. Как это бесит, я один раз наорал на Киллуа из-за этого! Но ты один раз уже просрал схватку, и я, когда поперся без плана. Не хочешь ты — пофигу, я уже свыкся с твоей безответственностью, поэтому решения тут буду принимать я, — Гона дергают за руку, возмущенно. — Иди в задницу, я уже сказал свое слово! Придется обеспечивать тебе победу, хотя мне вот совсем не хочется никого там убивать!
И это — правда.
Начинается битва взглядов. Хисоке проще — у него всего один.
Но потом вздыхает. Сдаваться явно не хочет, но аргументы Гона убедительны, плюс кого сейчас волнует мнение самого нелогичного человека на всем белом свете? Вот именно, и не надо тут глазками стрелять. Гон кладет бумажку на пол и начинает рисовать уже членов труппы; выглядит так себе, но схематично и понятно.
Обводит ручкой Нобунагу.
— Так, вот этого игнорируем. В смысле, я понятия не имею, что у него за хацу, но в области эн он что угодно распилит. А это целых четыре метра!
Хисока рядом сдавленно фыркает. Ну да, уныло размышляет Гон, вспоминая Неферпитоу с эн под двести метров в диаметре.
— Это… не важно! В любом случае, против него нельзя строить тактику, потому что он ближник. Если ты как-то выцепишь его издали своим новым хацу, то может быть, но, мне кажется, Нобу сбежит быстрее, чем ты нанесешь ему ощутимый урон. Следующий…
И так они разбирают каждого члена Редана. Даже Каллуто. Гон искренне сомневается, что Золдик сунется в эту схватку, да и сам Хисока пока явно не хочет натравливать на себя еще и Иллуми с остальной бешеной семейкой (а к ним, скорее всего, присоединится и Киллуа, ну так, из чувства солидарности за Гото). Сейчас наибольшая опасность — это Фейтан, потому что если остальных (кроме Куроро, но там особый случай, без должной подготовки любой специалист с соответствующим хацу становится беззащитным) еще можно как-то обогнать или одолеть издали, то этот двигается слишком быстро, плюс, насколько Гон знает от сплетника Нобунаги, его хацу зависит от боли.
То есть, еще один любитель пощекотать нервы.
И почему они с Хисокой друг другу не нравятся? Загадка…
Но новое хацу — отличное оружие, как и тройная комбинация самого Гона, она позволяет достать в удалении, вблизи и ударить массово. Да, разумеется, это потребует определенных усилий, как было с Гентру; тот использует ко для защиты рук, а это отъедает значительную часть защиты, что дает Гону повод врезать ему от души в подбородок и даже попасть. Что будет делать Хисока? Или плюнет? Он же не чувствует боли, а это — грандиозный бой, он не станет тратиться на сохранность оставшихся пальцев.
Ну… Это плохо, конечно… Но это решает довольно много вопросов.
Но сможет ли он тогда использовать свою способность? Какой-то одноразовый трюк.
И как победить Хисоке? Нет, вариант «никак» не принимается, это самое очевидное, Гон и так знает. Надо что-то из области осуществимой фантастики, что может сработать: шанс на миллион, но… Хисока — счастливчик. Он откачивает себя и даже не получает расстройство мозга от недостатка кислорода (нэн творит чудеса; или кто-то просто достаточно безмозглый), а потом переживает год пыток. Большинство после такого останутся в лежачем состоянии до самой смерти, а этот уже бегает и планирует грандиозную месть.
Вот в чем, а в удаче Хисоке явно судьба не отказала.
Тот в ответ на это заявление вдруг смеется и трясет головой.
— Да ладно мне тут заливать, взгляни на себя!
Хисока фыркает и стучит по замененной ноге. Звук… довольно глухой.
— Блин, я не про это. Давай честно, из той схватки ты выбираешься еще довольно целым. Тебя вообще могло разорвать на мелкие кусочки, а в итоге ты отделываешься всего одной конечностью и пальцами. Ну и, э, лицом. А это крайне мало!
Аргумент работает, поэтому Хисока закатывает глаза. Скрещивает руки, нетерпеливо, мол, что дальше.
— А что еще? Это ты меня тут убеждаешь, что это не так!
«Если это называют удачей…»
Не дописывает; Гон закатывает глаза.
— Ты сам дурак, что сунулся против Куроро. Я тебе сто раз сказал, и повторю сто первый. Это не твой калибр. Нет ничего плохого в том, чтобы быть слабее кого-то!.. Я вон слабее Джайро, а потому буду думать, как его убить. А до этого передо мной маячил твой образ! Иногда полезно… оставаться на таком уровне. И следовать за кем-то, как за морковкой, — он неловко улыбается и скребет пальцем скулу. — Если бы не ты, я бы многого не знал. Просто уясни что-то полезное из боя с Куроро.
Опять этот Взгляд. Ну и что тут сказать?
Гон вздыхает и вскидывает руки, сдаваясь.
— Да помню, помню. Я просто не теряю надежды тебя переубедить.
«Почему».
И вновь этот пристальный взгляд в глаза. Но в этот раз без раздражения, закономерный вопрос… Они уже говорили об этом, но, видимо, Хисока все равно не понимает — то ли те аргументы кажутся ему глупыми, то ли он просто хочет услышать их вновь, убедиться, что все это — не шутка подсознания, а взаправду. Что есть человек, который не хочет его убить, вот тут, рядом. И не пытается переубедить, обвиняя в глупости. То есть, конечно, Гон все еще его в этом винит, но хотя бы не упирается рогом, как Каффка или Фугецу. Абаки в этом плане ближе к нему, к ее же удобству.
Поджав губы, некоторое время Гон размышляет. Но потом понимает, что обдумывать короткий рациональный ответ — глупо, Хисоку сто процентов больше убедит искренность, пусть и размазанная на кучу слов.
— Не знаю, просто я вспоминаю нашу с Киллуа ссору, когда я точно так же, как и ты, взбесился и решил полностью окунуться в месть… Я помню, что чувствовал сам тогда. Но потом я понял, что чувствует и Киллуа, и мое поведение тогда выглядело… Ну, несколько тупо, — он кусает губу. — Так что я не могу винить тебя, но теперь я понимаю эту ситуацию с двух сторон! И это бесит, потому что это бесконечный круг, я вроде как не хочу мешать, иногда надо удариться башкой о стену, но, с другой стороны, ты себя угробишь. Плюс я уже говорил. Ты мой друг. А я не люблю, когда люди, которые мне нравятся, себя губят. Ты уже слышал про Кайто, и помнишь, чем это закончилось.
Последнее он произносит с легкой угрозой, нажимом. Это не угроза — просто факт. Неферпитоу выжил бы, не убей он Кайто. Может, сумел бы ускользнуть. Но он признался, и… Вот и все. И с Хисокой то же самое. Конечно, его гнев на Куроро будет намного мягче; они знают друг друга, плюс, в этом случае, прав все же он. Питоу убивает Кайто играючи, а Куроро делает это все из той же мести за товарищей. Может, врежет ему… Но Гону хочется верить, что эта история никуда не приведет. Что наконец-то он получит желаемое: и все останутся живы.
Но никто не получает то, что хочет.
Хисока в этот раз не изображает из себя самого огромного в мире упрямца, вздыхает. Садится рядом, скрестив ноги, барабанит пальцами по коленям.
«Я уже говорил. Это дело принципа».
— Но почему? Из-за той ненависти?..
Так он говорил тогда…
«Если остановиться — то все мосты будут сожжены окончательно».
— Да что же это за мосты?.. — Гон хмурится. Наклоняется ближе. — Это поэтому ты не ладишь с Каффкой? Что вообще тогда произошло? Ты же мне расскажешь? То есть… не сейчас. Когда-нибудь.
Последний гвоздь в крышку.
Хисока на последней ступени; он легко может раскрыть Гону этот маленький секрет, это чувствуется. Чуть-чуть надавить — и вот она, истина. Но это будет неправильно, Гон не хочет… чтобы это было так. Нечестно. Хисока должен сам решиться, сам сказать ему: «ну, думаю, время», и раскрыть, какую эволюцию переживает его эго, чтобы в конечном итоге выродиться в того человека, которого все знают под именем Хисока.
Тот смотрит в пол некоторое время, затем вновь поднимает взгляд.
«Тебе это важно?»
— Мне интересно!.. — отчаянно выдыхает Гон. — Плюс, я хотел бы узнать тебя поближе. Особенно всю эту мутную историю с Каффкой… Никто не признается, а я ему вообще не нравлюсь. Ты не представляешь, как я страдаю!
Даже Куроро знает, если подумать. Говорит, что понял; наверное, как-то заглядывает в память и видит крохи. Но этого он не произносит, протягивая ладонь для очередного письма.
«Я расскажу», медлит. «Попозже. Дай мне время». Но затем добавляет, неожиданное: «кроме Каффки».
— Почему-у-у?
«Там нет никакой мутной истории. Нечего раскрывать. Кафка пытался меня убить, но струсил».
Вот так и говорит.
Просто в лоб выдает этот секрет, отчего Гон выпучивает и не без этого круглые глаза и моргает несколько раз, пытаясь понять. Каффка пытается убить Хисоку… но не добивает? Ну да, это вяжется с его словами про «закончить тогда», что-то в этом духе. Но почему!.. Почему пытался? Гон может понять трусость, это даже логично — не хотеть добить своего ученика, с учетом, что тогда Хисоке сколько? Его ровесник, сопля совсем. Но…
Это объясняет, осознает он, почему Хисоке не нравится жалость.
Потому что она напоминает о Каффке.
О несостоявшейся смерти.
— Но зачем?.. — невольно сбалтывает он. Моргает. — Каффка же спасает тебя сейчас… Почему он пытается убить тогда?
История явно не нравится Хисоке, не та, которую приятно вспоминать; он сводит брови у переносицы, некоторое время продолжает бурить взглядом пол, затем просто пожимает плечами, словно ничего сверхъестественного в этой истории нет. Странное равнодушие к такой истории… Но это прекрасно поясняет напряженность в их отношениях, ненависть и горечь со стороны Каффки.
«Потому что бешеных собак усыпляют, Гон».
— Я не понимаю.
«Нечего понимать. Он посчитал, что мертвым мне будет лучше. Но не сумел закончить собственное же дело. Трус».
Сжимает кулак. Затем, неожиданно, расслабляет руку.
«Никто не получает то, что хочет».
Гон уже открывает рот, чтобы спросить еще — почему именно незавершенность злит Хисоку больше, чем попытка убийства — но Хисока резко останавливает его жестом. В его взгляде странное отстраненное чувство, неясное, будто ему жаль, что он делится хотя бы этим, и, все так же молча, он поднимается на ноги и направляется к выходу.
Гон провожает его взглядом, пристальным.
Затем хмурится сильнее.
Ничего. Все в порядке. У него много терпения в запасе, а Гон уж постарается, чтобы добиться того, что хочет он.
Chapter 42: ЦУГЦВАНГ: незавершенное дело
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Не только Куроро приходит к этому выводу, значит.
Еще и Каффка, годами ранее.
Что же такое делает Хисока в прошлом, что его учитель приходит к такому решению? Это по меньшей мере странно: особенно с учетом исхода… того, что Гон о нем знает, и нынешнего поведения Каффки. Но одно точно ясно: никто из этих двоих точно ничего не расскажет, одному даже маленькая кроха искренности хуже кости в глотке, а второй… Есть ли смысл спрашивать Каффку? Гон ему не нравится; плюс он кажется человеком… примерно такого же склада ума, как и Хисока, то есть, скорее всего, начнет вилять. Бегать от одного к другому — занятие крайне бесполезное, поэтому Гон приходит к единственному верному выводу и направляется к человеку, что знает хотя бы крупицы (и уж точно не станет ломать перед ним комедию), то есть, к Абаки.
Находит ее на арене, где она раздает указы налево и направо: скоро праздники, и, значит, нужны соответствующие украшения. Гон в этом не особо силен, он не маркетолог, да и верит в других богов, но Абаки заверяет, что это дерьмо реально работает на настроение и поднимает продажи билетов. Пока они вдвоем наблюдают за тем, как поднимают огромный баннер о праздничных боях, Абаки беззаботно болтает:
— … и после празднования в течение десяти дней идет двойная оплата, потому что в Амдастер приезжает целая толпа и жаждет развлечений. Так что советую тебе подумать о том, чтобы выступать, заработаешь много, да и люди будут просто писаться от восторга.
— Ну я не то, что особо гонюсь за наживой…
— Фигня, — Абаки смеряет его взглядом. — Все гонятся. Деньги — это новые боги, они тебе что угодно помогут сделать. Тут, в Амдастере, мы верим именно в них. К этому быстро приходишь: видишь ли, не боги подрывали «Розы» в городах, это делали люди, обладающие силой. Влиянием. А все это получается благодаря деньгам.
Потом покрикивает на рабочих, говоря, что плакаты висят криво. Гон смотрит за этим, длительное время, припоминает Фугецу: как та рассказывает о том, чем будет заниматься в будущем, и соглашается. Да, деньги сильнее всех старых богов вместе взятых. Хорошо, что он за них не держится. Хотя такой себе вывод с учетом, что у него на счетах лежат огромные суммы еще со времен прохождения Острова Жадности, даром, что ему просто лень их трогать. Да там и процентики капают, сплошь выгода, особенно с таких-то сумм. Другое дело, что когда они торчали в Метеоре, там ничего не снимешь, но это уже такое дело, былое.
Он задает свой Коронный Вопрос, и Абаки даже не удивляется.
— Ну, Каф не шибко любит об этом трепаться, но я что-то да знаю.
— Да ладно, Маман — и не любит?
Это такая шутка. Потому что хозяева баров обожают болтать, и, ну… Блин, он не Хисока, чтобы сорить дерьмовыми шутками без лишних объяснений!
Абаки, впрочем, все равно издает громкое «хе».
— И что, и что?
— Я не то, чтобы реально много знаю, Гон. Это больше мои сухие выводы на очень осторожных словах Кафа. Он тот еще любитель скрывать огромные секреты. Но, скажем, происходит именно то, что ты и ожидаешь: Хисока опять устраивает марафон старого-доброго насилия, и это становится проблемой. Помнишь, Каф говорил? Про то, что местные франшизы этого не любят. И тогда им очень это не понравилось. А для устранения проблем существуют чистильщики.
— Но почему Хисока-то злится? — Гон покусывает губу. Плакат вешают еще кривее, отчего лицо Абаки начинает приобретать забавные цвета. — Он не особо стремится помереть. Откачал же себя после смерти в бою с Куроро.
— Может, его просто разозлило незаконченное дело… Я не знаю, Гон. Это все, что я выяснила. Может, бой с «Пауком» мог бы и стать для него удовлетворительным финалом, но он выжил, и, значит, точка не была поставлена. Ну а то, что он слегка мстителен…
— Слегка?
Оба фыркают.
— В общем, может, все дело в этом.
Незаконченное дело, значит? Два боя насмерть — и не единой смерти. И везде одолевают Хисоку…
Он ведь тогда, еще на Небесной Арене, сказал. Что в следующий раз все будет иначе, что в дальнейшем они будут драться насмерть. Это какой-то закидон? Но Хисока же реально не хочет умереть, настолько, что на упертости продолжает мучиться год в подвале. Что он вообще за человек такой, невероятный? Столько секретов, и все это накручивается, накручивается… Огромный клубок — а конца до сих пор не видно.
Но, получается, Хисока ничуть не меняется с того времени. Он все такое же бельмо на глазу, даже когда ему лет-то не особо много. Продолжает свой кровавый парад, мельтешит, отчего кому-то приходится взять все в свои руки. Удивительно, что Каффка на это решается, другое дело, что так и не заканчивает работу. Но это не отвечает на вопрос о том, почему именно Хисока это делает. Или нет никакой глубинной причины?
Быть может, он всегда был таким. Психопатом, пусть и с парочкой скрытых хороших качеств. Убил мать, а потом сбежал в Амдастер, где его наклонности вновь дали о себе знать.
… нет. Это глупо. Гон не может объяснить… но словно интуиция.
— И ты думаешь, что когда вы встречаетесь в первый раз — тогда Каффка и сбегает? Когда вы находите его на дороге.
Абаки смотрит на кривой баннер отсутствующим взглядом несколько секунд, словно никак не может собраться с ответом, затем кривит губы и опускает взгляд на Гона. Это… сомнение? Он не уверен, но не самым твердым тоном она замечает:
— Нет. Я так не думаю.
— Но ты говоришь, он тогда почти труп…
— Да, но из него не течет ведро крови, ну ты понимаешь, — она категорично взмахивает рукой. — Мало кто хочет переходить дорогу Кафу. Судя по твоим скачкам в ауре рядом с ним, ты это чувствуешь. Он — опасен. Думаю, в прошлом был профессиональным убийцей или типа того, поэтому свою работу он обычно выполняет быстро — и до конца. Но они связались с Хисокой… Может, все было как в том фильме, знаешь? Который про киллера и девочку. Что-то такое. Чувства всегда губят убийцу, Каф это знает, Хисока — тоже. Как только ты привязываешься к кому-то, ты теряешь свою хватку и перестаешь быть хищником.
Связи — это слабость.
Так говорит Хисока.
— Поэтому Каффка его и не убил, — резюмирует Гон, и Абаки кивает.
— Каф стал мягче. Слабее. Иногда ты привязываешься к кому-то — и теряешь свои клыки. Думаю, Хисока строго следовал этой риторике все это время, пока не попал на «Кита», где наткнулся на человека, вынудившего его вспомнить прошлое. Поэтому он оплошал.
Момент, когда Фугецу его окликнула.
Момент, когда он обернулся — хотя не должен был. Отвлекся и допустил ошибку.
— А когда мы его нашли… Думаю, это последствия той схватки, но не результат. Думается мне, Каф не оставил бы его вот так просто. Если он сбежал — значит, он был в полном контроле, и Хисока не мог никуда деться. Скорее всего бой он вытянул, другое дело, что так и не смог поставить точку.
Рассказ… путает еще больше, но пару выводов Гон для себя делает. И, думается ему, он не такая же «слабость», как Фугецу, скорее что-то ближе к недостижимому идеалу, не важно чего конкретно: противника или же товарища. Или себя. Как красивое отражение. Поэтому Хисока может быть с ним откровенней: раскрывать то, что, по его мнению, Гон поймет. И поддержит — ну, он ждет такого, в любом случае, другое дело, что Гон не хочет. Конечно, он признает, что понимает чувства, но агитировать за саморазрушительные тенденции? Ну нет!
Это довольно грустно, если подумать.
Он отсекает связь с Мачи, потому что это может помешать ему в мести. Оставляет только Иллуми, но лишь потому, что Иллуми — идеальное представление Золдиков об ассасине, бесстрастный и не связанный обязательствами. У них не дружба, просто удобное сотрудничество. И все, в общем-то, идет по плану ровно до той поры, пока на пути не встает Фугецу.
Пробуждаются старые эмоции — и все летит к чертям.
Некоторое время Гон размышляет об этом, потом поднимает взгляд на Абаки — и вяло улыбается.
— Спасибо.
— Не знаю, чем тебе это поможет, но… вперед. Может, твой условный способ окажется намного действенней того, что делает Каффка. Тебя, хотя бы, Хисока слушает.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Киллуа все еще злится, но замечает: переубеждать бесполезно. Хисока — болван в самом худшем понимании этого слова, он пойдет до конца, даже если это его убьет. Такая упертость редко заканчивается чем-то хорошим, Гон не просто уверен, он знает на собственном опыте, но вместе с этим он знает, что простые слова тут не помогут: иногда проще дать человеку наступить на грабли, чем продолжать бессмысленную демагогию.
Гон доходит до гостиницы и поднимает голову, чувствуя легкое покалывание в пальцах: как в моменты, когда вновь просыпается его аура. Он понимает, почему: в воздухе витает легкий цветочный аромат, еще не выветрившийся, крайне знакомый. Каффка здесь. Нет смысла паниковать, понимает он, но отчего-то все равно как-то боязно. Как это назвать… предчувствие? Но он вздыхает, давит в себе любые беспокойства и делает шаг вперед.
Невольно следует по запаху, скрывает присутствие зецу, так, что никто в доме не слышит его прибытия. И замирает, прямо перед дверью, когда слышит за дверью чужой голос, размеренный мягкий. Невольно вслушивается, хотя знает, что так поступать — неверно, но отчего-то… Присматривается к щели, чувствуя — в этот раз его не заметят. В этот раз у Каффки голова забита совершенно иными мыслями.
В полумраке, где сквозь окно пробивается тусклый лунный свет, он видит два силуэта: на стуле, сидящий, и второй, перед ним на коленях. Фигура внизу держит вторую за руку, совсем слабо, чуть дернешь — и разожмет хватку, и едва слышно произносит… кажется, это продолжение уже начатого диалога (хотя, скорее, монолога).
— И что? Стоило оно того?..
Голос звучит надломлено, словно шепот.
— Взгляни… что с тобой стало. Во что ты превратился… Столько труда насмарку. Все твои старания… Ты думаешь… — пауза, неразборчиво, — … одобрил бы? Я… Я так виноват. Тогда… Я знаю, нельзя так говорить. И на самом деле я так не думаю. Но смотря на тебя сейчас… Может, лучше бы в тот день я закончил работу. Если бы я убил тебя… тебе бы не пришлось все это выносить. Это было бы более милосердно.
Вздох. Смешок.
— Глупость, конечно. Я рад, что ты жив… Несомненно, очень рад. Иначе бы я помог Куроро и убил тебя по-настоящему. Но я плохой учитель. И ужасный человек. Знаю. Если бы тогда… я нашел нужные слова, если бы что-то сделал… Все могло быть иначе. Если бы только…
Молчание.
— Прости меня.
Еще пауза.
— Я знаю, что не заслуживаю прощения за то, что сотворил. Мне никогда не искупить этот грех. Но… смотри… Ты жив! Прямо передо мной. Идешь на поправку. Может… я знаю, ничего нельзя отменить, но… мы хотя бы попробуем? Начать заново. Только… не иди туда. Пожалуйста. Если ты… ты же не вернешься. Понимаешь?
Заминка.
— Билет в один конец.
Еще.
— Пожалуйста.
И еще…
Опять смешок.
— Ну конечно. Чего я ожидал. Но… пожалуйста. Давай отложим. Хотя бы пока… тебе не станет лучше. Немного. Я знаю… Ничего уже не исправить. Да и глупо тебя отговаривать. Ты взрослый человек. Но… когда я смотрю на тебя… Ты знаешь. Я вижу еще того тебя, из далекого прошлого… — голос меняется, наверное, из-за улыбки. — Хорошо не жить прошлым. Я так не умею. Будь моя воля, я бы не выпустил тебя никуда. Сделал что угодно. Но я знаю. Какой ты упрямый. Так что…
Голова опускается, все ниже, ниже.
— Когда-нибудь я отвечу за то, что не могу остановить тебя во второй раз. И это будет заслуженное наказание. Но…
Он говорит еще и еще, но Гон уже не слушает. Вместо этого тенью он отступает прочь, на несколько шагов, и, затем, направляется к лестнице. Около нее он оборачивается, ненадолго, вновь обращая взгляд к заветной двери. Нет, все же, Абаки права — Каффка теряет свои клыки, в тот самый момент, когда видит в ученике нечто большее, чем просто ребенка. Убивать дорогих сердцу людей неимоверно тяжело.
Но, значит, если разговор заходит об этом, то Хисока собирается сделать то же, что и в первый раз после побега из подвала. Уйти по-тихому. Значит, у Гона остается совсем немного времени на то, чтобы принять крайне важное решение и найти способ его осуществить.
С этими мыслями он спускается вниз.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Вновь натыкается на него скорее случайно, ближе к ночи; тот, вместе с Фугецу, оккупирует уже знакомый диван, и вместе они смотрят незамысловатый фильм, в котором та подмечает какие-то неказистые детали. В комнате полумрак, но Гон все равно видит позу, в которой этот киносеанс проходит, и отчего-то она его неимоверно смешит: потому что Фугецу фактически оккупирует чужие колени, используя их как подушку. Ну да, вдруг вспоминает, они же тоже проводят друг с другом целую уйму времени, просто не у него на глазах. Их дружба более странная, но выглядит примерно как то, что Фугецу рассказывает про корабль — только сейчас нет обмана и нужды быть начеку, лишь приятные стороны. Плюс, она заметно смелеет, и поэтому перепалки между ними (шуточные, разумеется) почти постоянное явление.
Гон решает их не беспокоить и направляется на крышу.
Вид на ночной город прекрасен, как и всегда, но он помнит — все это фальшивка, созданная неоном и лоском. На деле Амдастер — та еще дыра. Действительно отличный город, чтобы в нем родился уже знакомый ему образ Хисоки.
Позади он слышит копошение и оборачивается, когда видит в лазе запыхавшееся знакомое лицо: лестница на крышу остается главным противником Хисоки из-за протезированных конечностей, но Гон понимает, почему — сам ненавидит по ней карабкаться, не лестница, а инструмент дьявола. Фыркает, смотря на то, как тот подтягивает ноги, и провожает взглядом. Хисока подходит к нему с крайне деловитым видом и смотрит, с прищуром, затем поднимает голову…
Чужая рука постукивает по макушке, и Гон понимает, на что он намекает.
— Я еще вытянусь! — почти угрожающе скулит он, но Хисока фыркает с таким видом, что и озвучивать не надо, слово «клоп» само витает в воздухе. — Ой, вот только не надо! Я тебя перегоню, Киллуа перегоню, всех-всех-всех!
Хисока насмешливо на него смотрит и начинает что-то строчить на телефоне.
«Даже Биски?»
— А что Биски? — поначалу Гон не понимает, но потом вспоминает нечаянное оброненное Киллуа и давит в себе зародыш ухмылки, потому что взбучку тот за свой длинный язык отхватывает знатную. Потом вдруг осознает и выпучивает глаза. — Погоди минутку, это ты когда это видел ее в настоящем облике?! Даже я не видел, а мы знакомы дольше!
«На корабле».
Ну да… Точно! Биски вместе с Ханзо — телохранитель принца Марьяма, младшего брата Фугецу. Как и Белеранте, это Гон помнит, потому что ему рассказывает Курапика, что-то такое мелькает в истории про нэн-уроки. Это потом его уже переводят к Фуу-тян, и начинается. Но они с Биски работают какое-то время, и та, наверное, просто использует свою форму в какой-то момент.
Примерно это Хисока и подтверждает, говоря, что таким образом она убеждает очень критично мыслящего руководителя охраны, который никак не хотел верить в существование нэн. Тот, кажется, настолько впечатлен, что почти сразу вызывается первым добровольцем на обучение.
«Не могу сказать, что не понимаю фанатизма Вергея. Она очень сильна».
Хорошо, что он еще с ней сражаться не пытается. Интересно, кстати, почему, но Гон решает в это болото не лезть. Вместо этого он подозрительно сужает глаза.
— Какого-такого фанатизма?!
«Фетиш. Вкусы. Если уединяется, то…»
Пока он не допечатывает, Гон взвывает:
— Все, все, я понял! Достаточно!
Боги, кто бы подумал, что они с Хисокой начнут такой разговор! Хотя скорее удивительно, почему они его раньше не начали с учетом, какой тот… любитель этого всякого. А любитель ли? Или это опять игра? Сколько в Хисоке настоящего? Или он как луковица, только из обмана и состоит? Огромная… луковица-лгунья. А еще плакать заставляет. Ну да, точно про Хисоку!
— Ага, значит, вот что ты любишь. Знаешь, не могу сказать, что меня особо интересуют твои предпочтения, но… — стопорится. — Нет, знаешь, все же не интересуют. Почти. Э…
Задумывается.
Как бы это так сказать, да и не умереть от стыда? Крайне невыполнимая задача.
— Хисока. Послушай.
Гон поднимает взгляд.
Хисока смотрит ему в глаза. Если подумать, теперь его настроение угадать сложнее: улыбки не видно, да и глаз только один. Но… Теперь Гон его чувствует. Это сложно объяснить, но что-то в жестах понятнее, в позах. Раньше Хисока напоминает загадку, но теперь Гон видит его нутро, и понимает, когда маска ломается: какие-то детали, ранее просто неясные, теперь раскрываются во всей красе. Как и та странная паника, ему позволяют прикоснуться намного глубже, чем любому другому. Это не просто огромная дозволенность, Хисока видит в нем того, кто его поймет, по-настоящему. И, может, именно поэтому снимает маску, демонстрируя те стороны, что не видит никто до этого.
Кроме, может быть, Каффки.
— Помнишь, мы говорили про любовь и привязанность?
Кивок.
— Э… Ну, я немного думал о твоих словах. Может, ты и прав. Не знаю. Я никогда не любил… в том смысле, какой понимают во всех этих фильмах или книгах тети Мито, — неловко он скребет пальцем висок. — Но я все еще не думаю, что я к тебе «привязан». Это как-то слишком просто!
Хисока продолжает пристально на него смотреть.
— Ты говорил… что если мы сразимся еще раз, то живым уйдет лишь один. Но, послушай, — Гон пристально смотрит на него, припоминая слова Абаки ранее, — честно сказать, я совсем не хочу тебя убивать. Если ты умрешь… Это не то, чего я жду.
«Поэтому и пытаюсь отговорить тебя идти к Редану», — заканчивает он.
Но это ведь больная тема, верно? Каффка обещает убить его — но не делает. Куроро грозится боем насмерть — но по итогу решает оставить его в живых, вынуждая и дальше мучиться. Кто знает, были ли еще такие обещания? Но там, хотя бы, в столкновении победитель был лишь один. Но Гон знает, что если они действительно вступят в схватку, то это закончится все тем же разочарованием.
Очередным.
В него впивается Взгляд. Хисоке явно требуется время, чтобы осознать, или, может, что-то более весомое, как толчок к осознанию: что новый бой не закончится на тех условиях, каких хочется. Но Гон не чувствует чужой злости, только безграничную усталость в чужом взгляде, и потому с любопытством смотрит на телефон, когда Хисока вздыхает и пожимает плечами, а следом выводит короткое:
«Я знаю».
— Ты все еще хочешь меня убить?
Хисока сводит брови у переносицы, но не хмуро, а с видом, будто это не та тема, которую стоит продолжать. Качает головой в задумчивости.
«Тебе действительно нравится заставлять меня говорить такие вещи».
— Значит…
Трясет головой, неохотно. Видимо, растущая улыбка Гона выглядит достаточно угрожающе, отчего Хисоке приходится начать печатать новое сообщение, быстрее, прежде чем прямо ему в лицо вырвется потом радостных щенячьих звуков. Но Гон ждет, терпеливо, хотя такое (крайне нелепое) признание его очень веселит, и вместе с тем заставляет… Чувствовать что-то? Катарсис, да. Так это называется.
«Не навоображай тут всякого. Я все еще хочу с тобой сразиться. Но убийство сейчас видится мне не тем исходом, который бы меня удовлетворил».
Нет, вы взгляните на него, какие формулировки. А мог бы просто сказать что-то вроде ура, Гон, мы наконец-то друзья без этого маячащего вдали дамоклова меча! Хотя, у Хисоки всегда признания через одно место получаются, он еще по Острову Жадности помнит. Искренность это вообще не про этого человека.
Гон даже не скрывает победной улыбки.
— Значит, ты признал, что мы друзья!
На него смотрят абсолютно убитым взглядом. Затем, Хисока медленно — быстрее гордость не позволяет, явно — кивает с самым что ни на есть обреченным видом. Пожимает плечами, вздыхает, так он признает свое поражение. Это радует Гона, что невольно он подскакивает на носках и начинает вертеться вокруг того, радостно сверкая глазенками.
— Это та-а-ак круто! Я так рад! Наконец-то ты перестанешь изображать из себя самую главную письку на районе! И я смогу говорить тебе вещи не оглядываясь на то, что ты старше и умнее, потому что ты не умнее, и теперь мы настоящие дру-у-у… Ай!
Чужая ладонь ребром приземляется прямо на макушку.
Это было за «не умнее». Заслуженно. Абсолютно. Но как Гон мог не сказать!
— Но я думал, что ты обидишься! Типа, тебя же именно это бесит в Каффке, нет?
Это опасный вопрос, но Гон решает сыграть: раз уж Хисока выдавливает из себя одно признание, то способен и на второе. Плюс тут такая атмосфера… Крайне воодушевленная! Он заискивающе смотрит в глаза, дожидаясь, и Хисока отвечает ему крайне недовольным взглядом. Но затем пожимает плечами, мол, а что тут такого сложного.
«Каффка еще жив. Подумай об этом».
— Ой, то есть, ты его прощаешь?
«Он мне просто не нравится. Я же сказал. Не слишком фантазируй».
— Понятно, ты как все эти вредные дети, которые не любят родителей…
А вот можно было без второго удара по голове!
Но плевать. Значит, можно продолжать дружбу после такого! Это так сильно радует Гона, что он забывает обо всем на свете и продолжает улыбаться, как огромная бестолочь. Ничего, что Хисока упрямый, его еще можно переубедить! И с Киллуа они когда-нибудь перестанут друг друга не любить, и… И… Ну, то есть, от Редана он не отступится, он же придурок, но это такая маленькая проблема на фоне всего, на самом деле! Все можно превозмочь, главное не стоять на месте, а Хисока все же способен мириться с тем, что идет вразрез с его желаниями! Это — самое важное.
— Наверняка же обрадовался, когда я за тобой пришел к Редану!
Обреченный кивок.
— Вот видишь! Не все связи плохие! Надо просто вести себя, словно задница, и сразу столько хорошего в жизни!
Он хватает его за руку и тащит за собой, к лестнице.
Видит легкое замешательство на чужом лице, отчего улыбка приобретает крайне лукавые нотки.
— Ну, надо же отпраздновать! Ты так не думаешь? Заодно наконец-то расскажешь, какой из всей той химозы напиток нравится тебе больше всего!
Chapter 43: АНТРАКТ
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Я просыпаюсь.
Свет бьет в глаза… Даже такой, бледный, зимний, он все слишком яркий после года в темноте.
В последнее время вставать даже не хочется. Воздух холодный. Тело начинает ломить от мороза, разваливается… Так, наверное, ощущают себя старики. Смешно. Когда-то давно, по молодости, мне думается: надо умереть молодым, чтобы этого не узнать, в самом цвету. Так про это говорят, да? Глупость, конечно, но когда ударяет в голову, и не такой бред на ум приходит. Но у судьбы свои шутки, и она решает преподнести мне такой подарок…
Верно говорят: блаженно неведение.
Некоторое время продолжаю лежать в постели.
Столько дел запланировано. К стольким надо подготовиться. Сплошные планы, планы…
И все это благодаря кому?
Гон.
Гон… Да?
Странный ребенок. Думаю, у него нет ни единой объективной причины испытывать ко мне симпатию. Я пытался убить его и его друзей, угрожал им же, избил его на потеху толпе на Небесной Арене, в общем-то… Ноль резона. Лично меня распирает интерес, с самого начала: редко когда увидишь настолько безрассудного человека. Тогда, на этапе с воровством значков на экзамене, любой другой принялся бы собирать три чужих, достанься ему я в цели; но он продолжает следить за мной и даже крадет — потом глупо попадается, конечно, но столько решимости и глупости одновременно в одном лишь человеке я не видел уже давно. Как смотреть на поезд, близящийся к крушению. Я уверен, что он плохо закончит. Не удивляюсь, когда Иллуми сообщает мне о клятве.
Но невозможно отвести взгляд.
На Небесной Арене я выслеживаю его сам, как выгодный актив, не даю пойти и самоубиться. Потом встречи происходят спонтанно, сами по себе. Любопытно…
Сразиться с тем, чье чувство самосохранения не пытается даже работать — самая желанная мечта.
Из Гона выйдет хороший противник. Соперник. Меня мало интересует его убийство так таковое, но сам процесс; хотя, конечно, лишить кого-то подобного жизни — чем это не прекрасно? Почувствовать, как она утекает сквозь пальцы, такая сильная, бьющая ключом. Ощутить этот момент единения со смертью чуточку ближе. От такого волосы встают дыбом, как предвкушение. Смерть Гона будет красивой — да, это факт. Такие люди не умирают тускло. Если бы он умер тогда, после боя с тем муравьев… Я бы не удивился. Это был бы логичный финал.
Но Гон уперт во всем.
Даже умереть не может, как человек.
Выживает. Теряет нэн… но возвращается к норме. Как противник он мне больше не интересен, но он все еще полезен: потому что рядом с ним Киллуа, ничуть не слабее, а за Киллуа тенью следует Иллуми. Если убить одного в этой цепочке, я получу незабываемый бой, несколько даже… Охота за их младшим братом весела, но, по итогу, это ничем не грозит — а убивать бессильного ребенка совершенно не интересно.
Хотя Гон — казалось бы — такой же, но…
Даже без нэн он опасен. В Метеоре, в Йоркшине, ему плевать на преграды, он продолжает, продолжает…
Думаю, что-то в нем меня пугает. Подсознательно.
Я вижу в нем то далекое, чего не способен достичь сам. Как солнце, к которому подлетает Икар, можно обжечься. Поэтому за ним следуют многие. Думаю, я чувствую это подсознательно в нашу первую встречу, поэтому не убиваю, и дело даже не в желании сразиться: но сейчас чувствую это сполна, когда он теряет ту детскую наивность и обретает форму, как ограненный алмаз. Мне никогда не достичь этого. Я никогда не смогу коснуться того идеала, к которому стремлюсь все эти годы — но он невероятно близко к нему.
В конце концов, я всего лишь обычный человек, а такие, как Гон, сейчас пишут историю.
Если бы только… Совсем ненадолго коснуться…
Может быть, я расскажу ему.
Может быть… он заслуживает знать истину, потому что не станет реагировать на нее, как…
Он такой неразумный. Просто невероятно. Говорит все эти глупости про любовь. Но нет, то, что он испытывает — что угодно кроме нее. Сентиментальная привязанность, верно. Но это не взаимное чувство. То, что думает он — не то, что вертится у меня в голове. Для меня, теперь, все яснее становится, что я думаю, это странное чувство… Давно его не испытывал…
Восхищение.
От подобных мыслей голова начинает болеть, словно глухие удары, все бьют и бьют, я тяну руку — провожу по лицу, думая, как часто это происходит в последнее время. Это тело — рухлядь. Разваливается на куски. Если я пойду в бой против Куроро, то это будет билет в один конец, однозначно. Все это понимают, но продолжать существовать вот так, когда можно уйти на пике, лишиться жизни красиво, остаться в чужой памяти страшным противником, а не жалким слабым трусом…
Да… Это будет хорошо.
Недостижимый идеал.
Думаю, даже Куроро это понимает. Ну еще бы. Ублюдок залезает мне в голову, находит какое-то хацу, специально, а потом смотрит волчьим взглядом, словно ждет, как скорлупа раскроется. Но теряет терпение раньше. Ему тяжело, конечно: приходится вживаться в чужую шкуру, а опыта в этом у него крайне мало. Нет ничего хуже представления от любителя.
Плевать. Остается совсем немного. Даже если это будет последний выход на бис, я сделаю это. Докажу им и себе, что еще стою чего-то. Что никому меня не сломить. Что стержень еще стоит, и никто из них не сможет меня переломить, что…
Рука задевает что-то… странно.
Замираю.
Вновь провожу пальцами.
Это…
Протезы? Но я снимаю их на ночь. Нет, погодите…
Этого тут быть не должно.
Судорожно ощупываю лицо. Нормальное. Как раньше. Все, что было — на месте: нос, губы, даже выпавшие зубы. Больше никаких коктейлей через трубочку… Нет-нет-нет, не это сейчас важно, точнее вообще не важно, откуда оно… Моргаю, несколько раз, потому что понимаю — да, свет сегодня ярче. Потому что второй глаз видит, потому что он вообще есть. Рука дрожит, от возбуждения, наверное, нервного. Да ну бред. Не может такого быть. Каффка же говорит, что ни за что так не поступит, да и зачем кому-то…
Вторая рука сжимает пальцы. Вернувшиеся.
Гон.
Ну точно.
Вот же… маленький поганец. Я… Я…
Это сон, да? Просто видение. Быть такого не может, это неразумно, глупо, это…
Ладно, может, взаправду. Нет смысла апеллировать к бреду, если я все вижу. Но почему?
Даже самых старых шрамов нет, тех, что здесь на протяжении десяти лет. Такой чистой кожа была в последний раз лет… в тринадцать, наверное. Ни единого рубца. Ни на груди. Ни на животе. Руки, лицо, шея — все чисто. Даже нога на месте, подчиняется легко, словно ничего до этого не происходит, просто долгий страшный кошмар.
Я…
Поднимаюсь. Осторожно, едва касаясь пола, подхожу к зеркалу.
Старое отражение смотрит в ответ.
Да, выглядит немного иначе, что-то не возвращается. Нет старой формы, заработанной потом и кровью, но все не так плохо, как может быть. Это абсолютно здоровое тело без единого изъяна. Проверяю: все зубы на месте, даже пара выбитых еще давно, все коронки… Нос дышит, чисто. Зрение, кажется, лучше?.. Какие-то детали становятся резче. Даже сбитые костяшки исчезают. Лицо будто моложе, может, просто исчезают морщины.
Надо прекратить вертеться перед зеркалом, словно неразумная модница.
Но зачем?.. Нет. Неправильный вопрос. Я знаю, зачем. Я не понимаю, почему Гон это делает. Наверняка же просит Аллуку, как только уговаривает Киллуа — уму непостижимо. Продает душу? Он может, экая бестолочь. Но он ведь полностью согласен с Каффкой, следует его словам, хотя не слышит их… Но нет. Все равно делает.
Невероятный человек.
Не ошибаюсь. Он действительно очень похож на…
Опускаю руку. Не иллюзия, все по-настоящему. Все возвращается… Просто невероятно.
Некоторое время просто смотрю, присматриваюсь: да, даже никаких искажений, все старые черты на месте, словно время отматывается. Пропадают, правда, следы от переломов… Но их незначительно мало, едва заметные, да и только тем, кто помнил — Каффка, Мачи. Впрочем, их тут нет. Но так странно. Проходит так много времени…
Надо сбежать. Найти Куроро, пока тот не ждет, убить его.
Что, опять? Опять побег?
Может, хотя бы сейчас скажешь спасибо? Простишься, например? Ты убегаешь уже столько времени, хотя бы раз сделай все верно. Гон не бросает тебя, играет с огнем — только потому, что ты решаешь поддаться глупости, он делает ради тебя все. Это происходит опять, а все, что ты делаешь — трусливо сбегаешь?
Да. Надо…
Пора. Действительно.
Кое-что сделать. Придется подготовить несколько вещей, но это будет того стоить. Не боги благословляют меня, не они обманывают Куроро — это делает человек. Нет смысла молиться незримым покровителям, пока существует тот, кто держит твою судьбу в руках, но — в самом деле — существует.
Я уже давно не верю в богов.
В конце концов, если тебе дают шанс вырвать победу и остаться живым — надо возблагодарить того, кто действительно за это ответственен. Плюс… Это будет банально правильно.
Надо поступить так хотя бы раз в своей жизни.
Chapter 44: ЦУГЦВАНГ: поисках изумрудного черепа
Notes:
(See the end of the chapter for notes.)
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Хисока сбегает.
Ну конечно. Опять дает деру, кто бы мог подумать. Гон совершенно не удивляется, когда входит в комнату и вместо Хисоки обнаруживает разве что аккуратно застеленную кровать. И пустота… Лишь шторы развеваются от ветра. Сценарий начала бойни в Амдастере повторяется в точности до деталей: Хисока линяет без единого слова, оставляя Гона у разбитого корыта, несмотря на все его старания. Это, несомненно, крайне обидно, но Гон, по какой-то неведомой самому же причине, не чувствует ничего; просто легкое разочарование, поэтому он объявляет о побеге достаточно спокойно: Биски и Киллуа, кажется, не удивляются, Аллука только горестно вздыхает, а Фугецу неожиданно мрачным тоном цедит:
— В следующий раз повесим на дверь амбарный замок.
Ой, какая замечательная идея! Только вот для этого надо опять поймать Хисоку.
Странно. Гону кажется, что они достигают той точки, где Хисока уже полностью ему доверяет и не станет убегать; однако, по какой-то неведомой причине, он все равно уходит, не сказав ничего. Почему? Даже записки не оставляет. Или тут дело в другом? Он решает не говорить об этом Каффке, подозревая, что тот и сам прекрасно догадается, Абаки лишь издает задумчивое «м-м-м»… Но почему? Неужели Хисока все еще боится этого простого человеческого взаимодействия? Что-то глубоко в душе вынуждает его раз за разом поступать по-идиотски, и что, оно не проходит, несмотря на все время вместе? Несмотря на то, что Гону приходится буквально в ноги кланяться Аллуке, чтобы та попросила Нанику вылечить Хисоку? Она ведь добрая, Аллука. И правда за всех переживает. Ничего удивительного, что даже она в итоге сдается, уговаривает уже брата, а тот — дает приказ.
Жаль. Несомненно… Жаль.
Надо ли звонить Куроро и предупреждать? Но тогда станет ясно, что ему все было известно, что с самого начала их товарищество было обманом. Такого… не хочется, по многим причинам. Сейчас, если так подумать, то все шишки посыплются лишь на Каффку, но тот — боец высшего класса, сильнее Хисоки, наверняка, вряд ли ему будет крайне трудно расправиться с «Пауками», если вдруг те озлобятся. Но у Гона есть беззащитная Мито-сан. В этом смысле глупая риторика Хисоки права: Редан не способен убить его близких, потому что их просто нет, а потому отрывается уже на нем самом. Как и у Каффки. А вот Гон…
Но никакого ужасающего разочарования нет, и он размышляет об этом. Может, он все еще верит в то, что Хисока вернется? В прошлый раз он злится, буквально ругается с Хисокой, а сейчас воспринимает новость крайне прохладно, будто ничего через край переходящего и не случается. Интуиция, верно? Может, именно она и убеждает его, что все в порядке, и что Хисока вернется? То есть, если логически подумать, ему нет повода вот так сбегать: Гон дает ему карт-бланш на действия, даже помогает, а мнение остальных его волновало мало. Здесь будет проще подготовиться, потому что «Пауки» не сунутся в Амдастер — они уверены, что Гон контролирует ситуацию. Да и в принципе — что Хисока уже мертв, в этот раз — навсегда.
Вспоминается их последний разговор, взгляд Хисоки — другой, мягче, это не глаза хищника, отнюдь. Он и правда доверяет Гону, по-настоящему. Значит, делает вывод он, ему нет смысла сбегать вот так молча. Значит, он чего-то ждет? Или готовится… Ищет что-то, что теоретически может ему помочь. Быть может, одну из заначек, а потом вновь выйдет на контакт с Иллуми; попросит несколько игл для того, чтобы вернуться на былой уровень силы. Новое хацу у него есть, не самое проработанное, все еще калечащее его пальцы, но, что уж тут, это явно не то, что будет волновать Хисоку — лишь сила.
Некоторые люди понимают лишь такой язык, да?..
Они сидят все в той же кафешке, где происходит разговор с Киллуа и Аллукой ранее, но теперь к ним присоединяется Фугецу. Спустя неделю после грандиозного победа. Мозговой штурм: размышляют, и, вместе с этим, сплетничают обо всем. Для Гона подобное еще непривычно, он привыкает жить на Китовом острове в одиночестве, а потом, когда они путешествуют с Киллуа, кого-то иного как-то и нет. Разве что Зуши? Но там из тем разговоров разве что тренировки. То есть, довольная невинная болтовня, не как сейчас.
Он засовывает в рот ложку мясного супа, продолжая размышлять о том, почему Хисока не сообщает ничего ему лично — ладно уж остальные, но он-то! В это же время Киллуа продолжает перемывать ему косточки с нескрываемым удовольствием (в последнее время, особенно после новостей о Гото, это хобби достигает каких-то невиданных масштабов):
— Поэтому я тебе и говорил. Не надо было даже пытаться, он же придурок! Не понимает жеста доброй воли.
— Я вообще удивлен, что ты согласился.
Некоторое время Киллуа молчит, помешивая трубочкой молочный коктейль, затем жмет плечами. Вздыхает.
— Это потому что ты мой друг. Не могу я устоять перед твоим дурильским очарованием.
— Киллуа-а-а!
— Я серьезно. Ты же упертый, как баран. Не отступишь, пока не получишь. Да и, давай уж честно… — он медлит, останавливаясь. Поднимает взгляд на Гона. — Мне это зрелище было как кость в глотке. Не пойми неверно, Хисока все еще огромный кусок дерьма, но то, что делает Редан… Это несколько выше моей к нему ненависти.
— Даже за Гото?
— Я уже говорил, что нет смысла злиться за Гото. Это прежде всего вина Иллуми. Да и они сто процентов дрались честно, ну, что поделать? — вздыхает. — Видимо, Хисока был прав, и его разгильдяйская манера боя действительно сработала против отточенного мастерства наших дворецких. Поэтому… Ну пойдет он и убьется — будет счастливее. Чем если будет ходить тут в таком состоянии и действовать мне на нервы.
— Вау, жестоко, — фыркает рядом Аллука и уклоняется от шуточного подзатыльника.
— Ты просто не знаешь, какой он человек.
— Мне хватило наших коротких сессий общения, — она показывает язык. Затем поворачивается к Гону. — Не расстраивайся. Может, он немного в шоке. Я не лечила людей, кроме тебя с ним, но ты был в коме, а он чувствовал это… Как это сказать? Более чисто? Наверное, это как-то да отражается!
— Или он охуевший ублю…
— Киллуа!
— Это в его стиле, — бросает Фугецу, и они с Гоном обмениваются многозначительными взглядами. Ну да, конечно. Белеранте, помнится, тоже дает деру. Что-то в Хисоке совершенно не меняется, как, например, бегство от проблем, которые его не устраивают. — Если он прямо сейчас не дерется с Реданом, думаю, свяжется. Иначе я его с того света выдерну, клянусь.
— Ой-й, ты же видела, ему плевать! Один раз сдох, и два почти, и вообще — ничему не научился.
— Некоторые люди понимают лишь язык силы, — бормочет Гон, и в него впиваются три взгляда, крайне пристальных.
Невольно он мешкает, не ожидая такой реакции, да и вообще, того, что это кто-то услышит.
Ну, это же так, разве нет? Хисока довольно упертый… Да уж, в этом они с ним похожи. Хочется сказать что-то еще в свою защиту, но, в общем-то, Киллуа прав, когда сравнивает их дурость: есть нечто такое, похожее. Ну, это ведь одна из причин, по которой Хисока к нему тянется, словно сорняк к солнцу. Может, Каффка прав? В том, что единственный способ остановить Хисоку — это просто переломить ему хребет? Да, глупо думать об этом сейчас, после магии Аллуки, но сама мысль — мысль, что даже учитель Хисоки не видит иного способа — заставляет Гона покрыться холодной испариной. Боги, ничего из сделанного его не убедит. Он все равно бросится на Куроро, потому что…
Как он говорил? Бешеных собак принято усыплять…
Даже он сам понимает, насколько это ненормально, но это последняя колонна, на которой держится его образ. Рухнет — и мир узнает настоящего Хисоку, но морально это его уничтожит.
Вряд ли, конечно, там все настолько плохо. Гону думается, что настоящий Хисока не слишком-то отличается от образа, по крайней мере сейчас — перенимает слишком много, а тот, кого знал Каффка, давно сгинул в истории. Но Хисока хорошо помнит старого себя, а потому имеет право бояться. Но… что же там происходило? В прошлом? Почему Каффка решил его убить, почему сожалеет, почему не сумел?
Что именно приводит к ситуации пятнадцатилетней давности?
Но Фугецу отчего-то уверена, что Хисока вернется. Тоже, что ли, интуиция? Или он позволяет ей прикоснуться к настоящему себе настолько, что она приобретает эту уверенность, начинает тоже, как и Гон, чувствовать эти его тонкие настроения? Быть может, просто руководствуется логикой; в конце концов, Гон уверен, что Хисоке нет повода сбегать хотя бы потому, что тут присутствует его самый верный союзник. Готовый помочь. Ведь то, что пытается он пытается вдолбить Хисоке в голову — что нет ничего плохого в том, чтобы попросить помощи. Объединиться с кем-то, довериться. В конце концов, «Пауки» действуют командой, и именно поэтому побеждают, одолевая опасного врага.
— Он хочет тебя убить, — замечает Киллуа. — Иногда я не понимаю, ты просто поехавший, или знаешь, как его одолеть.
— Он не хочет… Мы говорили.
Киллуа так и вытаращивает глаза.
— В смысле?!
— Ну, — Гон пожимает плечами, — я подумал, что, наверное, его разозлило что-то в прошлом, когда Маман отказался его убить. Не знаю, что тогда произошло, но если никто из них не рассказывает, наверное, что-то серьезное… И вот Куроро тоже прокатил его со смертью в каком-то роде… А я не хочу его убивать! Мне мертвым Хисока вообще не сдался. Но вдруг это как-то… типа… конкретная обида? Ну, знаешь, как моя неприязнь к белым кошкам. Вот я и спросил.
Некоторое время они вчетвером переглядываются. Затем Киллуа начинает смеяться: сначала тихо, затем истерично. О, Гон знает, что это. Такое происходит, когда ломается представление о чем-то. Но такая реакция от Киллуа его вообще не удивляет, это скорее нормально: значит, Хисока и правда выходит за рамки своего стандартного поведения, ломает что-то в себе, меняет — и все ради Гона. Не настолько он и безнадежен, да? Если захочет. Но месть Куроро — это совершенно другой случай. Там завязано нечто настолько глубокое, что, чувствуется Гону, никто из них уже не способен это исправить.
Аллука и Фугецу обмениваются взглядами, пока Киллуа все еще исходит на нервное хи-хи. Затем тот стонет, громко, и утыкается носом в ладони. Вздыхает.
— Ладно. Ладно! Я признаю. Этот придурок не такой придурок, если захочет. Поверить не могу… Гон, серьезно, тебе надо было баллотироваться в президенты Ассоциации. Ты кого угодно способен убедить. Удивительно, что еще не переубеждаешь его отказаться от всей этой затеи с «Пауками»… ну да хрен с ними. Господи, кто бы подумал, что такой еблан и…
— Это кто тут «еблан», позволь поинтересоваться?
Неожиданно звонкий голос над головой Киллуа вынуждает того вздрогнуть, побледнеть и следом поменять цвета лица на более экзотичные. Мгновенно покрыться холодной испариной. Медленно, как в фильме ужасов, он поворачивает голову — лишь для того, чтобы встретиться взглядом с взором янтарных глаз. Двух. На лице у главного грубияна на деревне невольно вырастает ухмылка, и он опасливо — явно чувствует невольную угрозу, исходящую от фигуры позади — блеет:
— Я ничего такого не подразумевал.
Гон глотает суп и совершенно обычным тоном бросает:
— Привет, Хисока.
Так странно слышать его голос… спустя все это время. Такой же, как он его и запоминает: звонкий, слегка тянущий гласные. Но уходит какая-то манерность, тон становится чище, речь — быстрее. Может, долгая игра в молчанку и вынужденные паузы между фразами из-за печати или начертания на коже его доканывают настолько, что он невольно начинает тараторить, Гон не знает; вполне возможно, что этот неторопливый тон — тоже лишь часть старого образа, которому тут нет нужды, ну а гласные — лишь следы старого акцента, почти исчезающего со временем. В отличие от Каффки вычислить, откуда родом Хисока, почти нереально. Ну, с учетом фальшивой фамилии — не удивительно.
Хотя можно было бы глянуть место рождения той актрисы… Ладно уж, захочет — сам расскажет.
Но он тут, настоящий! Живой и здоровый, полностью. Волосы чуть короче, черные, седина никуда не уходит, но в остальном от него старого, еще до всей этой беготни за Куроро, его отличает разве что чуть более острое лицо. Но улыбка, взгляд? Гон словно изобретает машину времени. На Хисоке сейчас все тот же невозможный кремовый свитер Каффки и куртка камуфляжной расцветки… Погодите, так вот, куда она девается! Хисока-а-а! Одного шампуня ему недостаточно было! Но Гон все равно отмечает какой-то странный кейс у него за спиной, вытянутый.
Пока Киллуа продолжает нервно потеть от такого неожиданного соседства за спиной, Хисока поднимает взгляд на Аллуку и улыбается ей улыбкой, крайне… как это сказать? Ему не свойственной. Гон помнит ее, потому что видел на Острове Жадности, сразу после игры в вышибалы — с этой улыбкой Хисока говорит им про командную работу, и это настолько выбивается из его образа, что ставит в тупик что самого Гона, что Киллуа. Отходит от жертвы собственного слишком длинного языка, чуть подхватывает руку Аллуки и грациозно целует тыльную сторону ладони, отчего та расплывается в невозможно широкой улыбке. И в целом превращается в крайне счастливую амебу.
— Я не успел отблагодарить тебя.
— Позязя…
— Сказал бы, что можешь попросить что угодно, но ты и без меня так умеешь, — фыркает он, затем переводя взгляд на Фугецу. — Аналогично. Поговорим наедине. Ну а ты…
Последнее обращается к Гону. Тот понимает намек без слов — разговор будет наедине, аналогично — поэтому решает перейти к вещам, которые его интересуют намного больше, и что могут остаться без объяснения. Например, этот громадный кейс!.. Ладно, не прямо громадный, но все равно крайне подозрительный. Без маркировок, тут явно было что-то нечисто. Еще раз шумно всасывает лапшу из супа, затем перебивает:
— Почему свалил, ничего не сказав?
— Дела, — крайне загадочно отвечает Хисока, что ни черта не поясняет. Затем качает головой. — Надо было доделать кое-что, пока была возможность.
— Можно было и не играть в молчанку…
— Уж прости.
Улыбка у Хисоки крайне снисходительная, ему вот ни на йоту не стыдно.
Он критично осматривает стол, затем — игнорируя грозные взгляды Киллуа — хватает какую-то из его сладких закусок и легонько закидывает рот. Тот уже хочет возмутиться, дескать, что это такое, но неосторожное оброненное им словцо затыкает ему рот не хуже скотча, поэтому все, что остается Киллуа — слезно смотреть на то, как кусочек его невероятно вкусных сладостей отбирают как компенсацию за моральный вред. Ну и пусть, фыркает про себя Гон, будет знать, дурила эдакий, как держать рот на замке.
Он следит взглядом за тем, как Хисока огибает стол и склоняется прямо над его ухом. Теплое дыхание обдает кожу, и, едва слышно, он шепчет:
— Сегодня вечером на сеансе «В поисках изумрудного черепа». Билет найдешь на столе.
— С тебя попкорн.
Никогда еще до этого Хисока настолько осуждающе на него не смотрит.
— Ни за что. Жевать что-то во время просмотра — кощунство. Даже не продолжай эту тему.
Ой, смотрите, борец за чистоту фильмов, нашелся тут, кинокритик… Но Гон без удовольствия кивает. Следит взглядом за тем, как Хисока точно так же склоняется к Фугецу, шепчет ей на ухо что-то, не слишком длинное, как бегают его глазенки… И как краснеет при этом сама Фуу-тян, особенно уши, пока, наконец, не выдерживает и не отпихивает его лицо (с крайне дурацкой ухмылкой) в сторону и не верещит:
— Надо было тебе не возвращать язык! Фу, извращенец!
Что он там такого сказал?! Почему он смеется!
Хисока вновь кивает Аллуке, благодарно, затем шуточно козыряет и исчезает, так же быстро, как и появляется. Видимо, основная подготовка завершена, но ему все еще требуются мелкие добавления. Что же он там такого делает… Гону крайне интересно, но он чувствует, что Хисока наверняка расскажет это в кинотеатре. Ну, кроме той пошляцкой шуточки, что он шепчет Фугецу, но ладно уж! Пусть хранят свои секреты. Но кино… И как это называется? Обычно вечером вот так, вдвоем, зовут на свидание. Но Хисока ему явно дал понять, что никакой любовью тут и не пахнет, вот… совершенно.
Вздыхает, оглядываясь; там Аллука подвигается ко все еще жутко красной, как вареный рак, Фугецу, и шепчет:
— Ну, ну? Что он тебе такого сказал?
— Я-а-а-а не буду этого произносить!
Нет, в самом деле. Что он такое произносит?
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Кинотеатр, который указан на билете, тот же, где они с Фугецу ранее видят плакал с Хоши Морро — маленький, видимо, частный. Местечко, неожиданно, довольно пустынное; сейчас, видимо, все и правда расходятся на более значимые представления в крупных гостиницах, и Гон в зале ожидания один. Он не видит Хисоку, но чувствует в воздухе это едва уловимое ощущение легкой опасности, давно позабытое; однако, сейчас оно не заставляет его кожу покрыться мурашками, лишь позволяет понять, в каком он сейчас зале. Ну, в общем-то, не так уж и трудно, с учетом, что именно этот же указан и на билете.
Гон отворяет тяжелые двери зала и видит полумрак: сеанс еще не начинается, лампы включены, но кроме Хисоки — его видно издалека посреди пустых кресел — тут никого. Пустота. Зал полностью в их распоряжении, и Гон на всякий случай сверяется с билетом, фыркая; ну конечно, Хисока, как настоящий ценитель кино и жадина, покупает билеты куда-то сильно сбоку, но в итоге садится ровно в центре. Не то что, впрочем, кому-то есть дело. Он оглядывается и одаривает Гона кривой улыбкой, затем отворачиваясь вновь. Как и ожидается, никакого попкорна. Ну и ну… Он реально, что ли, угорает по кино? Хотя, сын актрисы. Ничего удивительного.
Опустившись рядом, Гон косится вбок: Хисока сидит рядом, выпрямив спину, сверлит взглядом еще пустой экран. Сейчас он кажется выше, не сутулится — нет больше проблем со спиной, никаких болей, и накатывает по странному приятное ностальгичное ощущение: словно Гон вновь возвращается мыслями в далекое прошлое, когда Хисока — загадочный странный соперник. Но он решает не цепляться за него слишком сильно, в конце концов, прошлое должно оставаться в прошлом.
Надо смотреть вперед.
Он еще раз оглядывает пустой зал и разочарованно цокает:
— И мы правда будем одни?
— Это довольно старый фильм, — простецки поясняет Хисока. — Мало кто из современной публики любит настолько наивное приключенческое кино. Эффекты устарели, сюжет глуповат. Не то, к чему тянется современный зритель. Плюс, это третий фильм по франшизе.
— Наверное обидно, — тянет Гон. — Тут же снялась… она, да?
Хисока улыбается ему уголками рта.
— У нее были более признанные картины. Ничего страшного, что на этот никто не идет. Тем более у нас такой отличный повод поговорить наедине. Не жалко будет пропустить сюжет, его тут самый мизер.
Постепенно, зал погружается в темноту. Сначала идет коротенькая реклама новых картин, а затем — титры, белые на черном фоне. Музыка довольно дешевая, и Гон вспоминает, как Фугецу рассказывает ему про эту картину, когда они когда-то давно идут на «Йоркшинские зонтики». Про то, что она ей не то, что особо нравится, но по какой-то причине была жутко любима ее сестрой, Качо. Дрожащий логотип медленно появляется на экране, за ним — изображение зеленого черепа, и затем более драматичная музыка. На всякий случай он косится вбок, на Хисоку, вновь, но тот смотрит на картину равнодушным отстраненным взглядом. Вестимо, та навевает далекие воспоминания.
Те, от которых он обычно бежит.
Некоторое время в фильме нагнетается обстановка, злые ученые, парень в модной ковбойской шляпе, и все — до тех пор, пока туда, выходя из темноты, медленно выходит Хоши Морро. Теперь, зная про всю эту тайную связь, Гон легко может подметить какие-то схожие паттерны в мимике. Она жутко красива, эта женщина — факт, и Хисока много берет у нее. Это особенно заметно сейчас, когда он без грима. Разрез глаз, их цвет, манеру хмурить брови.
Не выдержав, Гон резко спрашивает:
— Ты любил ее? Свою маму.
— Глупый вопрос.
Они вдвоем смотрят на то, как Хоши Морро тщательно пересказывает что-то главному герою в ковбойской шляпе.
— Разумеется. Словно ты не любишь свою, — фыркает он, и Гон вскидывает бровь. Вестимо, его недоумение замечают, и Хисока поясняет: — Та женщина, про которую ты говорил, с твоего острова.
— Мито-сан?
— Наверное?..
— Она моя тетя, — Гон медлит. Затем, вновь отворачивается, откидываясь в кресле назад, и некоторое время проводит в молчании, следом за чем торопливо дополняет: — Точнее, технически она моя кузина. У меня нет матери так таковой. Если ты про мое личное ощущение, то, конечно, прав, но так… никого нет.
— У каждого есть. Это биологи… — не успевает, потому что его перебивают.
— Когда мы дрались с Джайро, он раскрыл мне один секрет Джина.
Когда Гон начинает этот рассказ, полагая, что Хисока вполне заслуживает знать, то чувствует на себе пристальный взгляд. Задумывается, как сказать это менее глупо, и коротко пересказывает историю про карту с Острова Жадности. В конце выдыхает, очень устало, и барабанит пальцами по подлокотнику. Он не говорит об этом даже Киллуа. Не хочет. Это… честно говоря, это только между ним и Джайро, но Хисока приоткрывает перед ним и свой маленький секрет: в этом случае это будет честно.
Тот смотрит на него, крайне пристально. Затем отворачивается к экрану, и от белого кадра его лицо кажется непривычно бледным, осунувшимся. Да, напоминает себе Гон, Аллука лечит его тело, но то, что томится все эти годы у него на душе, никуда не девается. И сейчас он непозволительно близко к тому, чтобы раскрыть этот ящик Пандоры.
— Интересно… И что ты думаешь об этом?
— Честно говоря — ничего, — Гон пожимает плечами. — Зато мне проще. Теперь никакая другая женщина не сможет украсть у Мито-сан статус мамы. Я, правда, ей не расскажу, а то ее и так каждый раз удар хватает, когда я рассказываю про свои приключения! А тут такое.
Прямо непорочное зачатие, только… Так, нет, Гон не хочет об этом думать. Совершенно!
Он вновь видит эту едва заметную улыбку, но Хисока довольно быстро ее скрывает.
Некоторое время они молчат, продолжая смотреть. Честно говоря, кино так себе — но Гон не фанат, ему это интересно скорее как то, что стоит за всем существом Хисоки так таковым. Сцены поставлены неплохо, кадр выбран хорошо — так, что скрывает дешевизну декораций. Все внимание, конечно, на ведущей актрисе, и играет она… ну, не сказать, что отменно, но Гона захватывает. Это та игра, которая позволяет тебе поверить в происходящее, насколько бы глупым оно не было. Да, заметна да легкая излишняя драматичность, присущая Хисоке, но в целом, образ довольно неплох. Насколько вообще можно сказать так о таком недовестерне.
Он смотрит на то, как ковбой на экране замахивается лассо, подпирает голову рукой. Затем, вдруг, бросает тот самый вопрос, ради которого они тут, очевидно, собираются:
— Ты все же решился? На бой с «Пауками».
Notes:
"что хисока сказал фугецу" - упомянуто в одной из глав-флешбеков с белеранте
Chapter 45: ЦУГЦВАНГ: признание
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
— Ты все же решился? На бой с «Пауками».
Лицо Хисоки — непроницаемая маска.
— Да.
— И мне все же не удалось тебя отговорить…
— Это последняя ступень.
— Дело принципа, да? Ты говорил…
Тот сужает глаза, не отрывая взгляд от экрана.
— Это последнее, что хотелось бы мне старому. Тому Хисоке, которого никто не может одолеть, и что все идет и идет вперед… — его губ касается кривая ухмылка. — Ты заставляешь меня задуматься о множестве вещей, Гон. Взглянуть на мир иначе. На самом деле, все это меня здорово злит, но я понимаю, о чем ты твердишь все это время. Будет настоящим кощунством плюнуть тебе в спину после всего, что ты делаешь. Так много… для меня не делает никто, — он немного медлит, раздумывая. — Поэтому, полагаю, старому Хисоке настало время умереть.
Гон резко косится в сторону.
— И это — финальная элегия?
— Какое-то шибко умное для тебя словцо.
— Пошел в задницу!
На лице Хисоке вновь улыбка, снисходительная. Он прикрывает глаза и медленно кивает, словно ему самому не верится, но, когда открывает их вновь, на лице нет и следа былого веселья. На экране же ковбой спасает героиню от очевидно резинового монстра.
— Но я не смогу нормально жить, зная, что Куроро еще где-то там. Это будет угнетать меня всю жизнь, такой человек где-то вдали… Когда-нибудь наши пути пересекутся, я не сомневаюсь, но не он должен узнать тайну первым — ее должен разрушить я. Я должен убить Куроро ради себя. Ради Хисоки.
Он произносит это так, словно это совершенно другой человек. Может, все произошедшее и правда вынуждает Хисоку разделить жизнь на до и после; себя на двух разных человек. И Гон заставляет его пойти на этот шаг, вынуждает проститься с тем, что делало его тем самым Хисокой, ленивым богом смерти с Небесной Арены. Но он делает это, все же… Ради него. Потому что Гон и Фугецу демонстрируют ему, что есть жизнь вне этого безумного колеса сражений, нормальная, без чужой ненависти и презрения. Это пьянит. Гон уже знает, каково это — иметь над кем-то такую власть, чем-то это похоже на то, что чувствует к нему Киллуа. Ему нравится это чувство… но он не хочет злоупотреблять им. В охоте на муравьев уже делает, и ничего хорошего не получается.
Поэтому он думает: добровольно ли эта мысль приходит Хисоке в голову после месяцев рядом, или же он просто поддается давлению?
Как нацепить поводок на дикую собаку. Но ту, что будет слушаться — только тебя. Получается, Гон добивается того, чего никак не может достигнуть Каффка, человек, наверняка знающий Хисоку намного ближе. Удивительно. Связано ли все это с той странной историей, что случается до встречи с Абаки?
— Если ты хочешь сражаться и дальше, я не стану тебя останавливать, — наконец, выдавливает он.
Хисока лишь фыркает.
— Ты думаешь, я делаю это ради тебя?
— Понятия не имею. Тебя вообще хрен прочтешь.
— Ну, еще бы, — смеется, запрокидывая голову. — Ты знаешь, сколько усилий мне на это потребовалось?
— Но местами ты все еще жутко очевиден.
— Ничего не попишешь. Что-то никак не исправить. Особенно нутро.
Они вновь смотрят, молча.
Хисока приглашает его сюда не просто так. Этот фильм — тоже важная деталь, не просто фон, но важная часть, сопровождение, ведь с экрана на него смотрит отражение Хисоки. Сейчас, понимает Гон, он что-то скажет. Если не признается, то намекнет, подведет к ответу, над которым он ломает голову так давно: что именно происходит с сыном актрисы, вынуждая его принять облик дикого зверя.
Он продолжает смотреть на экран, не слишком понимая посыла (хотя, может, его и нет, это всего лишь глупый фильм про ковбоя и похищение изумрудного черепа), но потом видит, как сцена доходит до момента, где между главными актерами происходит разговор. Как они говорят, без музыки, признаются друг другу в чем-то, и Хоши Морро улыбается вновь. Но уже не лисьей загадочной улыбкой, какую Гон помнит из другого ее фильма, это все та же знакомая ему, что когда-то давно он видит на Острове Жадности. Которая, наверное, много лет назад принадлежала Хисоке. Между персонажами кино должна быть любовная линия, и Гон ждет классического страстного поцелуя, но катарсис настает в момент, когда персонажи признаются друг другу в том, что дорожат своими отношениями и обнимаются, мягко.
Гон осторожно смотрит в сторону.
Хисока смотрит на экран с безразличным выражением, но одно выбивается — то, что он не видит до этого никогда. Нечто, что явно не предназначено увидеть даже ему, но Гону позволяют. Скупую маленькую слезу.
Это старый фильм, вспоминает Гон. Он пронизан ностальгией. Прошлым.
Тем, от чего так быстро бежит Хисока.
— Ты прав, — вдруг, произносит он. — На самом деле, я сделаю это потому, что нахожу то далекое, за чем гнался до сих пор.
— И за чем же ты гнался, Хисока?
Его лицо все еще бесстрастно, но Гон видит, как крепче сжимает он подлокотник.
— Помнишь? Тот дурацкий разговор про любовь ранее, — когда Гон кивает, примерно представляя себе, к чему идет разговор, Хисока рвано выдыхает. Это признание явно выжимает из него все соки. — Я скажу тебе честно. Об этом знают… только Каффка и Куроро, но последний лишь потому, что залезает ко мне в голову. Ты спрашивал про человека, крайне дорогого мне… Нет смысла говорить о нем, он уже давно умер, а его кости поглотила земля. Но когда мы встретились с тобой в первый раз, мне подумалось, что я вновь его вижу. Тот же характер, энергию… Безрассудство. Сначала это было смутно, но когда ты ударил меня удочкой ради спасения Леорио, я взглянул тебе в глаза — и увидел.
Гон смотрит на него, не моргая.
Требуется еще немного времени на то, чтобы собраться с мыслями, но он терпелив. А Хисоке нужно лишь время.
— Сначала я думал, что когда убью тебя — то достигну той точки, когда мне больше не придется держаться за этот образ.
— Он был настолько важен тебе?
Вымученный кивок. Затем, кривая улыбка.
— Конечно, он был в тысячу раз красивей. И намного выше. Не такой мелкий гоблин, как ты.
Нет, вы только посмотрите!.. Видимо, злое пыхтение сбоку веселит Хисоку достаточно, он улыбается, но затем уголки губ опускаются, ниже.
— Но потом мы стали пересекаться чаще. Я все еще преследовал эту мысль, даже смирился с ней. Был даже немного рад, что ты лишился нэн. Исчез единственный повод мне тебя убивать, наши пути разошлись бы, и в будущем я просто позабыл бы о тебе. Но потом случился тот бой… Потом я встретил Фугецу. И она заставила меня вернуться воспоминаниями к тому моменту вновь.
Абаки говорит, что Каффка теряет свои клыки, привязавшись к Хисоке. Но сам Хисока ломает их, когда встречает Фугецу. Ту, что пробуждает в нем далекие воспоминания, не такие, как Гон, но потаенные, те, о каких он не говорит. Он проигрывает бой с Куроро в первый раз, но все равно уходит на своих правах: там его не держит ничего, а тонкую нить связи с Мачи он перерубает в секунду, когда лишает Шалнарка и Кортопи жизни. Но Фугецу не обещает убить его, она бьет намного большее — истошно зовет, отчего что-то внутри него откликается.
Такой вывод делает Гон.
И теперь два рассказа — Фугецу и Хисоки — смыкаются, давая полную картину.
— Я проиграл… Но Куроро не убил меня. Решил отомстить. Думаю, в какой-то степени я его понимаю, — улыбается он вдруг, криво, но без злобы. — Он выпотрошил мое нутро, узнал, кто я на самом деле, и это задело его тоже. Смешно. Но он был уверен в том, что должен вызвать у меня агонию, чтобы я начал умолять его убить себя… Это был хороший план. Я был готов сдаться, честно сказать. Я способен вынести многое, но целый год наедине с Фейтаном — уже выше меня. Тело стало клеткой, сложно было бодрствовать, и я дрейфовал между сном и смертью.
Пауза, небольшая.
— Но потом пришел ты.
Значит, это был не просто голодный взгляд тогда, в подвале. Это была надежда, потаенный страх — что это лишь мираж, нечто несуществующее. Но Гон и правда был там. Страшно, вдруг осозналось, еще бы чуть-чуть, и Нобунага сообщил бы ему о смерти пленника — что Гон не успел. Да, он был бы зол… но страшнее думать о том, что почувствовала бы Фугецу. Для Гона Хисока был непреодолимым соперником, целью, но для нее — человеком, ради ее спасения сильно рискнувшим.
— Я благодарен тебе. За это. И Фугецу, конечно… Но она знает, мы уже говорили. Но если бы не ты, думаю, я бы вскоре там умер.
Его взгляд вновь невозможно прочесть.
Но Гон знает — это сказано искренне. Вся эта речь сейчас — то страшное небольшое признание, какое не доводится слышать никому, разве что Каффке до их конфликта. Хисоке явно требуется много сил на то, чтобы раскрыть нечто столь даже простое… Настолько сильно ложь срастается с его образом. Настолько он привыкает отсекать эти эмоции, раз сейчас даже нечто настолько несложное проговаривает с трудом.
— Когда я увидел тебя… Сначала я не поверил. Думал, Куроро решил поиздеваться. Но ты возвращался, раз за разом, «Пауки» тебе верили. И я понял. Что ты планируешь, и что рядом наверняка был Киллуа. Но мне не хотелось тебя подставлять, поэтому я с трудом сумел спровоцировать Каллуто. Стоило задать лишь один вопрос.
Гон выразительно смотрит.
— «Кому ты верен на самом деле».
Больная тема для любого Золдика. Хисока ударяет метко — и предательство труппы ради семейного заказа явно тяготит Каллуто ужасающе сильно, отчего он так злится все то время. Это был риск — Каллуто мог рассказать обо всем, но Хисока решил сыграть на жизнь и не прогадал. И это дало ему шанс.
На его руку опускается ладонь, и Гон не шевелится; год без контакта с кем-то дает о себе знать, даже такой одиночка наконец-то ломается. Но он не жалеет Хисоку, отнюдь. Это нормально… находить новые ценности. И Гон рад, что Хисока перестает держаться за давно ушедший образ и дает себе расслабиться. Хотя бы немного. Так ведь намного проще — быть искренним, чем только и делать, что врать.
— Я знаю, я не самый приятный человек. И довольно упрямый. Знаю, как со мной тяжело. Ты уж прости, — Хисока криво улыбается. — Сложно исправиться, когда живешь так много лет. Но я благодарен тебе за то, что ты делаешь, за то, что не пытаешься просто переубедить. Хотя не могу сказать, что Каффка по-своему не прав. Ему тоже от меня достается.
То есть, не так уж сильно Хисока и злится.
— Ты перед ним извинишься?
— Он знает, что все это в прошлом. Мертвый конфликт. Просто Каффка как ворчливая наседка, никак не может понять, что мне уже не пятнадцать, и что я сам могу принимать какие-то решения, но его тоже можно понять. Он не любит тебя, Гон, потому что ты напоминаешь ему ну, знаешь, Хисоку.
Умерший образ, то есть.
После этого Хисока неожиданно начинает смеяться, громко, нетипично для него. Так не смеются люди, которые убивают сотни на своем пути. Так можно забыть, что человек рядом с Гоном сейчас — серийный убийца, не тот, кому можно так просто доверять. Но, все же, Хисока держит перед ним эту маску достаточно долго; просто сейчас Гон наконец видит нутро — где скрывается самый обычный человек.
На экране начинается грандиозная погоня, и Хисока чуть склоняется вперед. С азартом.
— О. Люблю эту сцену. Иногда видно склейки, но снимали в основном одним кадром.
И вот, они смотрят погоню…
Музыка тут странная, Киллуа называет подобную «всратой веселой». Сам Гон не понимает прикола, да и сама погоня кажется ему крайне скучной на фоне тех же скачек с Кайто в НЗЖ; но Хисока все равно смотрит на экран с каким-то неясным упоением, и Гон никак не комментирует: вероятно, это просто маленькое преступное наслаждение. У всех должны быть странные хобби. К хисокиным добавляется еще и кино.
Гон продолжает смотреть на экран еще какое-то время, пока, вдруг, рядом не начинается копошение: Хисока вдруг шарит по карманам, а затем достает оттуда какой-то плотный прямоугольный сверток, в котором не без труда узнается кассета для плееров, вроде модного сейчас «волкмена». Не такая большая, то есть. Когда ее протягивают, Гон поначалу медлит, но потом принимает. Удивленно вертит в руках.
— Только не говори, что ты мне еще и кассету с этим фильмом купил, — ужасается он, и Хисока насмешливо фыркает.
Откидывается назад, и его лицо приобретает крайне ехидное выражение — словно насмешку.
— Это ответы на все твои вопросы.
— В смысле…
— Мне потребовалось довольно много времени на то, чтобы все подготовить. Ты знаешь? Что Абаки продает записи боев на своей арене. Как ты думаешь, каким образом она их записывает в таком качестве?
Гон еще раз косится на кассету в руках.
— У нее несколько операторов?
— Да. В каком-то смысле. Но эти «операторы» ничего не снимают, они просто наблюдают за бойней с разных ракурсов. Потом Абаки с помощью хацу обрабатывает их воспоминания, свои, монтирует и выпускает. Такие кассеты — ее хацу, на обычную пленку она записывает то, что видели люди. Поэтому нет проблем с расфокусом или зернистостью, она набирает людей с самым лучшим зрением, часто улучшенным нэн. Какие-то детали доделывает воображение, поэтому записи получаются намного красочней.
Ух ты, а вот этого Гон не знает. Он вспоминает, что Абаки, в общем-то, вкладывает все силы в работу на арене, и потому его не удивляет то, что она создает хацу специально для подобных нужд; довольно полезно, примерно это делает Зепайл, если ему не изменяет память. В этом и огромная разница между ним, человеком без конкретной цели и пониманием, какое хацу создавать, и теми, у кого есть четкие запросы. Может, стоит подумать не над способностью, а над тем, что делать дальше? Если Хисока сейчас здоров, то нет смысла идти на Темный Континент за нитро-рисом. То есть, он все равно туда отправится, но вот зачем?.. Опять искать Джина?
Но Хисока здоров сейчас. Его все еще могут убить в бою.
Несмотря на новое хацу.
Он вновь опасливо косится на Хисоку, но тот слишком занят описанием чужой способности:
— Это крайне удобная способность, но ей потребовалось время, чтобы обработать то, что хранилось вот тут, — шуточно постукивает по голове. — Потом пришлось уламывать Каффку, а с ним в миллион раз сложнее из-за каких-то мутных секретов.
— Секретов про тебя? — озадачивается Гон, но Хисока трясет головой.
— Он глава франшизы. Плюс, я думаю, за ним стоят люди крайне влиятельные.
Да кто же такой этот Каффка?..
Но намек он понимает. Значит, на этой кассете — события того времени. Конфликт с Каффкой, ситуация с двух сторон. Хисока говорит про то, что это банальная запись воспоминаний, но при этом упоминает «фантазию» как один из факторов, что влияют на конечный результат. Выходит, он намеренно приходит к Каффке и сам просит его часть для более обстоятельной демонстрации событий. Наверное, рассеянно думается Гону, мысли роли не играют, потому что Абаки бы они только мешали. Интересно.
— То есть, как Пакунода.
— У Паку более конкретная способность… Абаки ищет по временным отрезкам. То есть, если ей нужна запись боя, она задает конкретную установку и получает полное видение чужими глазами. У Паку хацу работало по тэгам и ловило все, что потенциально могло иметь отношения к теме.
— Ты неплохо осведомлен, — удивляется Гон. В ответ Хисока кривит рот.
— Ну конечно. Она всех проверяет… проверяла. Жаль, конечно. Мне нравилась Пакунода. Не думал, что она решится пожертвовать собой, надеялся, что будет ждать весточки от Куроро через меня. Но что уж тут.
Слышать от Хисоки про симпатию кому-то вообще — крайне удивительно, тем более с осознанием, что это был не интерес ради боя. Но Пакунода же видела прошлое, верно? То есть, если она «проверяла» каждого нового члена Редана, то, теоретически, могла стать одной из немногих, кто знает о настоящей сущности Хисоки. Понятно, почему он не упоминает ее ранее, банально потому, что она уже мертва, но он так спокойно к этому относится… Просто поразительно.
Гон задает вопрос об этом, и в ответ ему доносится смешок.
— Да, она все знала. Понимаешь, когда она проверяла меня при вступлении в Редан, она спросила «что ты скрываешь», — на лице Хисоки крайне ироничное выражение, — потому что так выявляла предателей, была парочка. Но мое желание сразиться с Куроро перекрылось кое-чем другим, что она увидела. В общем… у нас был негласный договор, что она никому об этом не говорит. Паку никогда не поднимала эту тему, но с ней было проще в паре аспектов.
— Потому что она знала?
Хисока морщится.
— Нет же. Потому что она просто хороший собеседник. Боже мой, Гон, ты же не думаешь, что вся моя личность вертится вокруг этой тайны?
— Нет, я знаю, что вся твоя личность вертится вокруг сражений с сильными противниками, — Гон насмешливо фыркает, когда получает заслуженную порцию раздраженных взглядов. Не он пишет правила, Хисока сам виноват! — Я все равно удивлен. Я думал, ты не расскажешь.
Голос Хисоки звучит неожиданно сухо, взгляд — расфокусирован.
— Это запасной план. На случай, если я не вернусь.
Как пессимистично.
— А если вернешься?..
— Я… расскажу сам, — он произносит это настолько вымученно, что Гону становится смешно. За легкой улыбкой следует почти мгновенная расплата, и чьи-то острые пальчики больно впиваются в бок, очень даже ай-яй-яй. Взгляд Хисоки, обладай он физической формой, сейчас мог бы пробить ему голову, но, к счастью, насилие напоминает буффонаду, а не что-то серьезное. — Не умничай. Ты просто не представляешь, как сложно все это описать. Я раскрываю перед тобой душу, а ты смеешься.
— Я не виноват, что ты делаешь это так смешно!
— «Смешно»? — цыкает он, и Гон шутливо грозит пальцами.
— Устраиваешь такую драму! Никогда бы не подумал, что ты такой драматичный человек. Знаешь, как говорят? Прошлое создает человека. Оно же помогает ему развиться. Но ты всегда оставался таким… неизменным, не знаю? Я бы никогда не подумал, что у тебя там что-то грустное! В прошлом, то есть.
Некоторое время Хисока молчит, явно раздумывая. Затем пожимает плечами.
— Ну, «грустно» — неверное слово. Скорее просто череда глупостей. Не слишком задумывайся. Это случилось очень давно, и я не чувствую особого желания потосковать по тем временам… Что ушло, то ушло. Не воспринимай меня, как драматичного героя, — он угрожающе щурит глаза. — Ненавижу жалость. На прошлое надо смотреть трезвым взглядом.
— Ага, поэтому ты мчишься мстить Куроро.
— Я стараюсь, но у меня тоже бывают промахи.
Произносит это он с таким видом, надсадно вздыхая, словно его действительно крайне расстраивает собственная неспособность окончательно обрубить связи с чем-то в прошлом. Но это интересно. Весь Хисока интересен! Рядом с Гоном он демонстрирует ту свою сторону, которая больше цепляется за ушедшее, но вместе с этим — настоящую, более… приятную? Гон понимает, почему Хисока никогда не нравился Редану, и, если так подумать, узнай они о нем настоящем, быть может, ненависть бы схлынула. Даже жутко загадочного и себе на уме, Нобунага все равно его уважает. А так!.. Может, они подружились бы. Потому что главным недостатком Хисоки остается даже не неспособность вовремя остановиться, о нет; его желание избавиться от обременяющих связей.
Потому что он… боится?
Подсознательно. Что-то вроде нежелания прыгать на одни и те же грабли дважды. Но он все равно делает это, грациозно приземляется ровно в ту самую секунду, когда оборачивается на зов Фугецу, и Куроро берет на себя крайне важную ответственность послужить той самой граблей, которая даст ему со всей силы по лицу. И делает это отменно.
Поэтому Куроро говорит, что лучше его понимает — потому что лезет ему в голову, узнает правду, и видит. Истину, взгляд на ситуацию со стороны, а потом складывает два и два. Если даже после убийства четырех членов труппы Куроро все еще способен на жалость, то настоящий Хисока определенно точно завоевал бы куда больше симпатий, чем уже хорошо знакомый Гону образ арлекина и фокусника.
Бережно Гон прячет кассету в куртке и отвечает Хисоке широкой улыбкой.
— Спасибо! Буду надеяться, конечно, что ты сам расскажешь. Хочу посмотреть, какие лица будешь делать.
— Гон… — на лице Хисоки вся агония мира. — Я запрещаю тебе набираться от меня плохому.
— Слишком поздно! Я вот уже столько лет это делаю!
— Я попрошу Бисквит, чтобы она устроила тебе головомойку.
— Крайне бесполезное занятие, если ты помнишь нашу игру в вышибалы.
Гон — помнит. Потому что Биски говорит ему притормозить, подумать хоть немного, но Гон идет до конца. Они побеждают, но какой ценой! Руки Киллуа превращаются в один огромный синяк, Цезугерра прихрамывает до их финальной встречи, ну а про пальцы самого Хисоки и говорить нечего. Конечно, он все еще доволен результатом, но, ух.
Ответ явно его веселит, и, когда Хисока поднимает взгляд на экран в следующий раз, Гон видит всю ту же странную улыбку. И она ему нравится, намного приятней всех лисих ухмылок до этого. Потому что это настоящий Хисока, тот, кого Гон наконец-то понимает. И теперь, когда они точно друзья… Это классно! Осталось только помирить их с Киллуа, но последний разговор дает надежду, что и это сладится.
Кажется, тому это насколько непривычно, но Гону все равно. Со всем можно свыкнуться. Все можно вспомнить. Наверняка в Хисоке остается то, что помнят Каффка или Абаки, что постепенно скрывается за все более плотной маской.
Жаль. Жаль, что его не отговорить. Но если это финальная ступень, чтобы перейти к новой жизни… Гон готов на такой риск. У него плохое предчувствие, ведь обычно такой слом стержня грозит слабостью, но у него нет выбора: и Хисока понимает это тоже. Чтобы отринуть прошлое, надо убить его. Быть может, поэтому он и злится на Каффку — потому что тот отказывается его убивать, и оно, это прошлое, продолжает гнаться за Хисокой уже в новой жизни.
Они досматривают фильм молча. Зрелище так себе, точно не войдет в какой-то личный топ Гона, но он понимает, почему Хисоке важна конкретно эта картина. А потому молчит; лишь смотрит на него, крайне внимательно, когда они покидают кинотеатр и оказываются на ночной улице. Некоторое время бредут в тишине, пока не доходят до тихих переулков, незримых обычным гостям Амдастера; потом Хисока останавливается, постепенно. И оборачивается — смотря Гону в глаза.
Это молчание тянется непозволительно долго, но ему требуется время, чтобы собраться с мыслями.
Наконец…
— Спасибо, — выдавливает он из себя. Неказисто, но Гон знает, что искренне. — За спасение, за убеждение Аллуки. Буду обязан тебе всю жизнь. Я редко говорю это искренне. Ты просто невероятный человек. Абсолютно отбитый, что уж таить, но я правда несказанно рад, что мы встретились. Бывают такие люди, которые меняют в тебе что-то… Ты из таких.
Гон весело фыркает.
— Забавно, потому что для меня такой — ты!
— Не стану отрицать свой вклад в твою бессознательность.
Нет, ну никак не может без подколок, да? У-у-у!
На лице Хисоки странное выражение… Гону хочется назвать это «смущением», но он чувствует, что это не так. Скорее неуверенность в собственных словах. Взгляд бродит где-то в стороне, пока он, наконец, не продолжает:
— Я правда ценю нашу… дружбу. Да. Ты заставил меня вспомнить много нехорошего, но вместе с тем — почти все, что было под ним погребено. Все приятные воспоминания. Я не люблю делиться тем, что скребет на душе, потому что за этим следует реакция, гораздо проще без этих ярлыков. Но ты заслуживаешь знать про то, какой я скучный и ничтожный человек на самом деле.
— Ты не скучный, — насупливается Гон, но Хисока с крайне безалаберным выражением лица разводит руки в стороны. Ухмыляется.
— Это потому что ты ничего не знаешь! Ну, будем надеяться, я тебе расскажу сам. Хотя, если нет, то не придется смотреть тебе в лицо, пока умираю от стыда.
Да что там такого происходит, если оно качается из стороны в сторону, от стыда до кошмара?!
Но затем — тишина.
Они вновь смотрят друг другу в глаза. Хисока — потерянный человек, понимает Гон. Он гонится за недостижимым, что его убивает, словно намеренно преследует эту цель. Но сейчас они с Фугецу выбивают его из этой колеи, заставляют мерить чужую (свою старую) шкуру, и он противится... Но, в итоге, вспоминает. Каково же это было. И сейчас перед Гоном — результат его же стараний, то, что может сделать вовремя протянутая рука помощи. Даже если это самый последний момент.
Поэтому Гон ему улыбается.
Искренне.
— Мне никогда не стать таким же хорошим человеком, как и ты. Ты — это то, чем хотел бы стать я. Считай, я тебе завидую, — губ Хисоки касается кривая улыбка. — Смотри. Ты вновь заставляешь меня говорить все эти глупости. Немыслимо.
— Я не такой хороший человек, — трясет головой Гон. Затем вздыхает. — Но я рад! Что как только ты одолеешь Куроро, ты прекратишь… это все. И тогда мы сможем продолжить нашу дружбу без угрозы по стороны!
Он не говорит «если». Уверенно, словно Хисока наверняка победит, хотя шанс этого крайне мал.
В конце концов, у Куроро сильные союзники. А «старый» Хисока не потерпит помощи.
— Но если ты умрешь, — угрожающе добавляет он, делая акцент на последнем словце, — то знай, что я не стану церемониться. Потому что ты мой друг, и все еще задолжал бой. Поэтому просто так я от тебя не отцеплюсь, так и знай. На Темном Континенте наверняка найдется способ вернуть тебя к жизни, и я сделаю это — а потом выбью из тебя все дерьмо за то, что ты такой слабак. Оттащу твой труп… нет, многовато чести. Какую-то кроху. А остальное оставлю на растерзание «Паукам».
Тянет руку. Для закрепления сделки.
Ладонь у Хисоки холодная, но намного теплее, чем раньше. На лице сквозит кривая горькая ухмылка.
— Не то, что у меня есть выбор.
— Ты все еще можешь победить.
Голос Гона — серьезней некуда.
Они закрепляют свою сделку, Хисока вновь улыбается ему, устало, словно даже такая крохотная исповедь выжимает из него все соки. Но Гону достаточно — потому что он знает, что Хисока сейчас искренен как никогда до этого, что правда старается.
Затем, он озирается по сторонам, стараясь найти кое-что определенное; когда обнаруживает, тянет Хисоку за собой к этому местечку — высокой ступени, забирается, ворча попутно про то, что некоторые слишком сильно вытягиваются в высоту. Когда их глаза оказываются на одном уровне, Гон все же перестает изображать из собственного лица кирпич и улыбается, мягче.
— Я рад. Что ты все это понял.
Разводит руки в стороны, вспоминая сцену из фильма — момент катарсиса, и, думается ему, сначала Хисока тушуется — ведь понимает намек сразу. Но все равно подается вперед с обреченной улыбкой, крошечной, едва заметной. Лишь уголки губ изгибаются. Сначала объятия неловкие, но потом Гон чувствует, как сжимаются руки на шее крепче, чувствует запах волос, и прикрывает глаза.
Вот так обычно исповедуются перед казнью, думается ему.
— Все будет хорошо.
Остается только самому в это поверить.
Chapter 46: ЦУГЦВАНГ: чужие боги слепы
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Вот так, наверное, чувствует себя Пуф в тот момент, когда скрывает от Меруема существование Комуги после забвения; одна мысль о том, что ты предаешь кого-то дорогого вынуждает все внутри сжаться от отвращения, но надо усердно повторять себе: это на благо, все это — ради счастливого будущего. В котором не придется думать о том, как крутиться меж двух огней, в котором один определенный человек наконец согласится действовать разумно…
Конечно это не так.
Боги… Ну разумеется. Ничего не будет в порядке. Ничего не будет хорошо. Гон предает Редан ради Хисоки, но не Хисока прав в этом конфликте; это он дразнит их слишком долго и получает заслуженное наказание. Да, он говорит — больше такого не будет, но обещание не сотрет прошлого. Сколько не скрывай в себе Хисока, маска все же срастается с его нутром слишком крепко — и потому, даже пусть все это фальшиво, он все еще убивает четырех «Пауков». Лишает их друзей. Немыслимо… И все ради чего, острых ощущений? Странно, что он это понимает, но все равно продолжает. Гон может понять ненависть к Куроро, но остальные «Пауки»…
Но он делает для себя выбор в пользу неправильного. Пути назад нет.
Поэтому, когда они созваниваются с Нобунагой еще раз, он ощущает невероятное чувство вины за то, что свершится. Но пора смириться. Если никого не останется, то не будет перед кем стыдиться, да? Но… Аргх! Как же это сложно! Сложнее лишь то, что Гон почти уверен в результате боя, и вся нынешняя подготовка видится крайне бесполезным занятием.
Но надо надеяться. Вдруг повезет? Чудеса бывают.
— О-о-о-о! Так что?! Ты решился?!
Голос Нобунаги в трубке полон энтузиазма. Ну конечно. Для него это — наконец-то шанс поработать вместе, разбавить застоявшуюся компанию новой кровью. Жаль. Жаль, что Гон, в итоге, несмотря на свой номер оказывается очередным «четвертым» — новым предателем. От мыслей об этом крутит живот, но Гон вымученно улыбается, скорее, для себя.
Он наматывает провод на палец и смотрит в сторону. Там, рядом, на свободном месте сидит Хисока и смотрит — в глаза, крайне пристально. Улыбка Гона становится еще кривее, и он торопливо отводит взгляд. Затем, откашливается, вздыхает и голосом, будто ничего и не происходит, интересуется:
— Да. У меня появилось свободное окно, и Биски пообещала мне даже не намыливать шею за воровство. Так что… — он сжимает кулак с проводом так крепко, что в связи начинаются помехи. — Где вы сейчас?
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Иронично, что центр связи находится в церкви.
Это чужая Гону конфессия — он не фанат единого бога, на Китовом острове у них свои верования, и они нравятся ему намного больше; единение с природой, куда более простые условности и никакого обещания долго гореть в аду за содеянное. Единый бог больших континентов жесток. Гону думается, что когда он умрет — в далеком будущем, конечно, глупо отрицать очевидное, не в бою, так от старости — то в посмертии его будут судить по законам его божеств. Но когда он выходит из кабинки связи следом за Хисокой и останавливает свой взгляд на цветастом витраже с мотивами из сказаний, внутри что-то неприятно шепчет: ты совершаешь преступление на чужой земле, где твои боги тебя не услышат. И судить тебя будут по местным законам. Смирись — то, что ты совершаешь, обеспечит тебе отличное местечко в аду.
Видимо, то, что он замирает, привлекает внимание Хисоки. Позади раздаются шаги, и следом — голос. Когда Хисока говорит… вне своего образа, как сейчас, его голос звучит иначе. Проще. Это сложно описать, но так он и правда выглядит обычным человеком, и если бы не знание Гона о предстоящей схватке, он бы ни за что не догадался о планируемом. Словно Хисока и правда «перерастает» свою странную фиксацию и принимает новую — нормальную — жизнь.
— Красиво, да? — неторопливо Гон кивает, и Хисока вдруг фыркает, иронично. — Выглядит как старье, но на самом деле это новодел.
Появляется множество вопросов, один острый взгляд — и Хисока разводит руки в стороны с таким видом, что даже до его ответа все становится ясно.
— Ну, скажем, в пору молодости случались прецеденты с… как бы это назвать, ускорением свободного падения.
— Только не говори, что ты был хулиганом, который был стекла, — скептически фыркает Гон.
Хисока бросает на него взгляд, неодобрительный. Впрочем, не всерьез.
— Если бы я был одним из тех, кто бил этот витраж, то меня бы сюда не пустили. Поверь, у настоятельницы крайне хорошая память на тех, кто портит ей настроение.
Любопытно, конечно.
Гон еще раз поднимает взгляд на витраж. Единое божество континентов известно из текстов, песен, таких вот картин; запечатлено множество где. Словно свод законов и правил. Проходит множество лет, а запреты все не меняются, отчего порой кажется — все это давно устарело, только вот менять ничего никто не собирается. Разительная разница с тем, что помнит Гон с Китового острова: там нет записей о богах, истории передаются из уст в уста, меняются со временем. Бабуля знает одни версии сказок, тетя Мито — другие, различающиеся в крошечных деталях. Их боги идут в ногу со временем, единый бог — застревает в застое.
Как и Хисока в своей мести. Но Гон тянет его к своим островным богам… и что-то сдвигается. Но, чтобы ступить на чужую территорию окончательно, надо убить в себе все старое… В целом, это понятная логика, и Гон понимает, почему Хисока все еще держится за месть. Потому что это последнее, что удерживает его на поводке.
Страх.
— Как думаешь, это правда? — вдруг бросает он, продолжая сверлить взглядом витраж. — То, о чем говорят вам в религии?
Он намеренно выделяет «вам», обрывая свою связь с этим. Следя за его взглядом, Хисока поднимает голову и вглядывается в изображение. Гон даже не может предположить ответа на свой вопрос: старый образ все еще тянется к эзотерике и прочей неясной мистике, но, честно говоря, Хисока выглядит человеком, который уж точно не станет задумываться об откровении перед святым отцом о содеянном. И задумываться в принципе, проносится в голове более раздраженная мысль, но Гон давит ее в зародыше — об этом можно подумать и наедине с собой.
Он по-птичьи склоняет голову набок и щурит глаза. Затем прикрывает, с легкой улыбкой. При такой только уголки губ слегка изгибаются, но Гон учится ловить даже эти незначительные изменения в чужой мимике.
— Не то, что не верю. Всегда приятно думать, что у кого-то есть власть над твоей судьбой, когда ты беспомощен.
Их взгляды пересекаются.
— Когда несколько десятков «Роз» утопили города в огне, нам твердили: не бог сделал это, это были вражеские бомбы. Потому что богу все равно на наши страдания, он просто наблюдает, безразличный. Настоящей силой обладают люди. Я хорошо это уяснил, — крепче поджимает губы. — Но в плену у Редана мне хотелось верить, что какой-то бог есть, и он подарит мне освобождение. Но, в итоге, меня вытащил ты.
И вновь эта улыбка.
— Знаю, не в таком месте так говорить, но ты сделал для меня намного больше, чем все эти божества. Думаю, — смеется, — в каком-то роде для меня ты и есть настоящий ками, а не вот это бесформенное нечто из писаний.
Это полная глупость, хочется сказать Гону. Нельзя такое говорить. Но, думается ему, Хисока в чем-то прав. Об этом рассказывал Нетеро: о пяти десятках лет тренировок, которые сделали из человека бодхисаттву. Нэн — это дар свыше, таинство, пришедшее непонятно откуда. Он подпитывается эмоциями, верой, как говорит Биски о своей второй форме, и, если множество верят в кого-то, это тоже может дать результат. Значит, теоретически… очень сильный пользователь нэн может стать божеством, настоящим ками, и нельзя будет сказать, что это не так. Потому что Хисока прав — не у богов есть силы, они есть у людей.
Или у того, что обитает на Темном Континенте.
В ответ он лишь качает головой. Понятное дело, что это лишь пример к месту. Хисока так не считает; простая благодарность, но сама мысль о подобном вызывает почти физическое отторжение. Он — не Джайро, ему не нужны слепые последователи. Фугецу рассказывает про брата Бенджамина, за которым следуют люди, но для них он скорее отец, чем бог. И это понятные отношения, выстроенные на взаимном уважении.
Кстати о ней…
— Ты уже простился с Фугецу?
Хисока удивленно моргает. Они оба продолжают стоять лицом к витражу, поэтому Гон замечает это боковым зрением, но даже слегка искаженного рта достаточно.
— Ну, разумеется.
— И что она?
То, как резко он отводит взгляд — крайне многозначительно.
— Сказать или сам догадаешься?
— Расплакалась, значит.
Еще бы. Сценарий с «Кита» повторяется, разве что не один в один. Хисока однозначно хорош в одном — в побегах, и сейчас это ощутимо как никогда. Да, он все еще понимает его… хорошо понимает, но как же это глупо. Дорога в один конец. Фугецу не верит в победу, потому что Хисока три раза сражается с Куроро — и три проигрывает. Четвертый, его любимое число, веет запахом смерти. И что-то Гону не кажется, что в этот раз получится.
Но, опять же. У судьбы дурное чувство юмора.
Витраж и единый бог глухи к мольбам. Поэтому именно Гон должен взять все в свои руки. Он уже делает достаточно: убивает Неферпитоу и участвует в устранении муравьев, помогает в охоте на Морену и Джайро, разгребает завалы ИТЦ. В какой-то степени он уже давно занимается тем, что решает чужие проблемы. Что ж, остается повторить и лишить весь мир еще одной — опасной группы убийц.
Даже если это идет вразрез с его чувствами.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Город, о котором рассказывает Нобунага, называется Новая Мекка; оазис, возведенный всего за пару десятилетий в пустыне во время бума жидкого топлива. Гон точно не уверен, что именно они будут воровать, но Нобу без деталей расписывает план об обмане какого-то крайне подозрительного дельца из Конгвьета, мелкой страны где-то на юге, и, кажется, все это связано с продажей детей: со всего мира, но больше всего — из Метеора, где беспризорников никто искать не будет.
Возможно, это месть. Возможно, это единый бог наконец дает Гону понять, что даже Редан способен на милосердие.
Но он уже делает свой выбор, поэтому вилять нет смысла.
Они с Хисокой покидают Амдастер рано утром, на рассвете; кажется, перед этим у того долгий разговор с Фугецу, с криками (с ее стороны), руганью (опять же), и к Гону тот выходит со свежим отпечатком ладони на лице. Даже не пытается защититься нэн. Что-то вроде принятия собственной ошибки. Но Гон никак это не комментирует. Лишь провожает его взглядом все с тем же таинственным длинным кейсом, слышит позади шаги — там, разумеется, Фугецу. Глаза у нее на мокром месте, и становится невероятно неловко: это ведь он дает Хисоке повод и возможность вновь вступить в эту самоубийственную круговерть. Другое дело, что это все равно был произошло… Просто сейчас у него больше шансов. Они все это понимают. Думается, поэтому Фугецу и не реагирует до этого; но все равно пытается, пусть и бесполезно тратит время.
Фуу-тян подходит к нему ближе, смотря Хисоке вслед, затем опускает взгляд. Вздыхает.
— Глупо, да?
— И не говори.
— Думала, может, получится… Надо было даже не провожать. Только настроение испортилось.
— Никогда не поздно пытаться, — сухо замечает Гон, затем криво улыбается. — Да ладно. Ты хотя бы не убеждаешь себя несколько месяцев, что твой дорогой друг жив, хотя труп прямо перед глазами.
Ах, Кайто. Сколько невероятных воспоминаний, да?
Он чувствует, как Фугецу подходит еще ближе, хватает его за руку: крепко-крепко, но в тот момент ему кажется совершенно невесомым. И наклоняется. На каблуках она выше, чем он, и сейчас, глядя на нее такую, Гону кажется — выглядит она намного старше, чем в момент их знакомства. Чем на старых фото с мертвой сестрой. Жизнь не щадит; божества безжалостны в своем безразличии, как и Хисока, второй раз от нее уходящий. Да, есть надежда, но… Лишаясь единожды, тяжело повторить. Гон знает это не понаслышке.
Ее губы так близко к уху, что он ощущает теплое дыхание.
— Я наняла тебя, чтобы найти Белеранте. Знаю, миссия уже выполнена, но… Гон, — пальцы Фугецу вцепляются ему в плечи, почти ощутимо больно. — Я не знаю, что потребуется, но, пожалуйста… Сделай все, чтобы он выжил!
В ответ Гон может лишь криво улыбнуться. Давать несбыточные обещания после всей беготни с Кайто — так сложно, но теперь он лучше понимает Киллуа.
Биски и Аллука дают ему напутствия еще предыдущим вечером, Абаки игнорирует их двоих, вылив ушат дерьма еще с утреца. Последним остается лишь Киллуа, но разговор с ним довольно короток: тот лишь фыркает и пихает его локтем.
— Главное не наори на него, как на меня перед Питоу, окей?
… вот же злопамятная пиписка!
Дальше они с Хисокой едут до аэропорта, где покупают билеты на разные цеппелины. К счастью, лицензия охотника позволяет провозить с собой что угодно, даже несмотря на общую панику из-за выходки Джайро, однако Гон все же удивляется, когда видит весь тщательный досмотр таинственного кейса. И смотрит — подозрительно, когда Хисока выходит к нему. Тот даже бровью не ведет, весь из себя спокойный, как удав.
Лишь фыркает, легкомысленно, но ни на один вопрос не отвечает. Нет, просто невозможный человек! Ну что это такое?! Может, там очередная бомба… Нет, ну, глупость, разумеется. Хисока, во-первых, создает себе хацу, куда более скрытное, чем любая взрывчатка, во-вторых, откуда он ее достанет даже при всех своих связях. Что-то сомнительно, что даже Иллуми ему такое притащит, и не только из-за отсутствия накоплений! Брат Киллуа может каким угодно придурком быть, но у него есть немного разумного — и он знает, что ему нехорошо аукнется.
Вдвоем они сидят недалеко от посадочного гейта в одной из тех ультра дорогих кафешек, где цены неимоверно высоко завышают; перед Гоном стоит простая газировка, когда как Хисока заказывает себе невозможно сладкое мороженое с кремом, от одного лишь взгляда на которое хочется провериться на диабет. Видимо, дарованное Аллукой выздоровление кто-то воспринимает как повод пуститься во все тяжкие… Ну ничего, ничего, полезно, ребра-то еще выпирают.
Подцепив сливки пальцем, Хисока закидывает их себе в рот. Вид у него при этом… да, как это сказать, веет ностальгией. Точнее Гону так кажется. Он легко может представить себе Хисоку из прошлого в такой позе и с таким заказом, это довольно безобидное возвращение к старому образу. Видимо, думается, любовь к сладкому — это что-то из этих странных деталей, которые скрывает за собой облик фокусника-убийцы. Затем, начинает облизывать палец, и Гону думается — пошлятина какая, но ведь не намеренно это делает. Это как профдеформация, только на ином уровне.
Пока он продолжает… это, Гон замечает:
— Нобу сказал, что грабить будем казино. Куроро и Мачи работают в зале, так что, думаю, оружия при них не будет. Я с остальными — в технических помещениях. Будем резать сейф дрелью, — Гон вспоминает невероятно красочные описания какого-то бура, который Редан где-то там крадет. — Скорее всего работать будем обособленно, но я сообщу, если что.
Замолкает.
— Ты все еще уверен? Мы можем передумать в любой момент.
— Гон.
Хисока прекращает хисочить и выразительно на него смотрит. Без следа улыбки.
— То, что вы миллион раз об этом спросите, сути не изменит. Да и глупо, с учетом, что ты уже согласился на ограбление…
— Я могу просто в нем поучаствовать, — перебивает он. — Это не проблема. Но я хочу, чтобы это было твое осознанное решение. Понимаешь? Не просто твоим тупым заскоком, что надо держать планку. Что тебе реально нужно отомстить, что от одной мысли о еще живом Куроро у тебя все внутри переворачивается. А не просто прихотью. Потому что там, скорее всего, тебя не ждет ничего хорошего. Если ты облажаешься, то убьют не только тебя, но и, скорее всего, меня. А тут у тебя есть друзья, Каффка…
— Я знаю.
Он подцепляет еще одну порцию сливок на палец и некоторое время смотрит на нее, затем — поднимает взгляд на Гона. Невольно протягивает руку вперед, словно немо спрашивая — будешь? — и Гон почти вцепляется ему в палец, продолжая буравить взглядом. Это крайне серьезный разговор. И очередная попытка сбежать тут не сработает: Хисока это тоже понимает. Гон легко может саботировать миссию, стоит лишь сказать пару слов — и двусторонняя охота продолжится с новой силой.
Хисока смотрит на это с крайне лукавой улыбкой.
— На самом деле я лучше тебя понимаю, насколько это глупо, — следом он начинает тщательно вытирать пальцы, так щепетильно, что заглядишься невольно. — Но ты прав. Это необходимо. Понимаешь, весь этот образ не рождается постепенно, это четко выстроенная роль, и если я брошу ее на полуслове, то не смогу разделаться. Как актеры, запомнившиеся одним типажом. Видишь ли, в конце злодей должен обязательно умереть. Неважно какой.
— Даже если это ты?
Они вновь смотрят друг другу в глаза. Спустя пару секунд Хисока вновь улыбается, криво. Почти угрожающе.
— Будем честны, Гон. Я не слишком-то горю желанием жить так, как предлагаешь мне ты. Мне это крайне чуждо.
— Но ты же согласился!
— Верно, — не отрицает и отворачивается в сторону, к окну, где уже готовят цеппелин. — Потому что это ты меня попросил. И Фуу-тян. А еще я все еще тебе должен: и просто за все, и бой, на который мы договаривались миллион лет назад. Но я не могу… постоянно делать то, что ты хочешь. Хотя понимаю, что ты, в общем-то, прав. Поэтому это мое последнее условие. Выживу — уйду на твоих условиях. Если меня убьют… ну или опять схватят, то на своих.
Гон смотрит на него, не моргая.
— Погоди-ка. Я, кажется, понял.
Когда Хисока бросает на него косой взгляд, он открывает рот — широко, словно рыба — и грозно тычет в него пальцем.
— Ты… Только не говори, что ты из тех придурков, что хотят красиво сдохнуть!
— Кто знает…
— Хисока-а-а!
Смеется, вот засранец! Нет, серьезно, сейчас Гон на него накинется, и никакого боя с Куроро не будет — потому что это Гон растерзает его на много маленьких арлекинов! Но то ли его злость кажется Хисоке комичной, то ли он просто один большой придурок (да, вообще-то, так оно и есть!), но он медленно качает головой и легкомысленно — явно показывая, что ответ несерьезный — фыркает:
— Это супер очевидно. Не знаю, почему ты до сих пор не догадался. Чем раньше я умру, тем более красивым и молодым запомнюсь остальным. Ты просто не представляешь насколько это огромная морока бороться с морщинами или другими возрастными проблемами…
— Я тебя убью!
— Раньше на мне все за пару часов заживало, а чем ближе к тридцати, тем все сложнее. Вот скажи, что гораздо приятней помнить меня так, как я выглядел раньше, чем что представляло из себя мое лицо после крайне близкого знакомства с хацу Куроро. Ага! Вот то-то и оно.
Невыносимый придурок!
Когда он отсмеивается, продолжает улыбаться. Но в этот раз без этой искры идиотизма, с ноткой сожаления. Отводит взгляд в сторону. Трубочка между пальцев вращается туда-сюда, перемешивая остатки крема с коктейлем, отчего нежно розовая бурда становится какого-то неясного мутного цвета.
— Сейчас, с высоты прожитых лет…
— Говоришь как дедуля.
Гон даже бровью не ведет в ответ на уничтожительный взгляд.
— Что это за голос со стороны асфальта? — нет, еще и издевается, гр-р-р! — Я хочу сказать, что понимаю, почему Каффка хотел все это закончить. Он был прав в своем желании расправиться со мной поскорей, потому что… Как ты думаешь, почему я так рвусь за Куроро? Не только им, конечно. За всеми сильными противниками.
Какой вопрос! Гон лишь плечами пожимает.
— Пощекотать нервы?
— Это манифест. Им и себе. О том, кто на самом деле тут сильнее.
Хисока сужает глаза, опасно, и тяжелая аура накрывает Гона с головой. Будь направлены эти эмоции на него, было бы страшно, но Гон знает, что это нечто далекое, бесцельное, поэтому незнакомцам вокруг, не знающим тонкости нэн, покажется, что они просто заметили чужую злость. Не более. Взгляд Хисоки расфокусирован, куда-то вдаль… Интересно, связано ли это с Каффкой? Отчего-то так не думается. Наверное, это одна из неозвученных проблем, которая приводит к их схватке и дальнейшему расставанию. Каффка все еще его любит, так что вряд ли это он тот, кому надо что-то доказывать. Или это просто крик всему миру?
С другой стороны, вряд ли есть этот кто-то. Хисока оказывается крайне мелочным и мстительным, так что можно предположить, что если он и существовал, то уже мертв. Но доказывать что-то мертвецам? Этот человек на следующий день забывает об убитом противнике, помилуйте.
Хотя Гото…
Некоторое время Гон болтает ногами туда-сюда, покачивая головой, затем присматривается к Хисоке повнимательней. Почти подозрительно.
— Это ничего? Что ты мне об этом рассказываешь.
Улыбается, устало.
— Мне надо меняться. Начинать надо с маленьких вещей.
— Начал бы лучше с крупных!
— Слишком много от меня хочешь. Старую собаку новым трюкам не обучишь.
— Я понял, я понял. Ты планируешь красиво убиться об Куроро, чтобы не стареть и не учиться. План отличный, конечно, но я тебя с того света достану.
Поначалу шутка скатывается во вполне конкретную угрозу.
Ничего смешного. В дневнике про Темный Континент рассказывается про целебные травы, способные излечить любые болезни, про продлевающий жизнь нитро-рис. Наверняка есть что-то, способное вернуть к жизни. И если Хисока потеряет свою, если его глупая попытка закрыть гештальт завершится гибелью, то Гон сделает это — найдет способ вернуть его вновь. Да, он уже угрожает этим… Но размышления об этом немного смягчают ношу. В этом случае кое-кто не отвертится.
Но рисковать ради этого Реданом…
Гону вспоминается Курапика, уставший, в бреду — сразу после разборок в Йоркшине. «Пауки» убили его семью, забрали все. А следом — лихорадочный темный взгляд Куроро, потерявшего столько же. Глупо все это. Дележка на своих и чужих. Но, кажется, иначе Гон и не умеет: иначе почему выбирает априори неверную сторону?
Хисока вновь улыбается ему, мягко.
— Буду ждать.
— Ты сам-то в свою победу веришь? — резко интересуется Гон, но в ответ ему — продолжительное молчание.
Взгляд Хисоки вновь направлен в окно, долгий, пронзительный. Крайне задумчивый. Пару минут висит тишина, разбавляемая далеким глухим гулом моторов цеппелинов, медленно заходящих на посадку, и в золоте рассвета его лицо кажется необычайно кукольным, искусственным. Это все из-за эмоций, фальшивых, чуждых. Гон подбирается так близко, так тесно…
Но все равно не может достучаться.
Дело принципа, говорит Хисока. Последний стержень.
Всученная кассета с записью говорит о многом.
Затем, он поворачивается и лукаво щурит глаза. Точно также, как Курапика в день их встречи в Йоркшине. О, Гон знает этот взгляд. И, думается ему, у него точно такой же, когда они на поезде едут в Восточный Горуто.
Месть — или ничего.
— Я уже давно перестал мечтать.
Chapter 47: ЦУГЦВАНГ: нэнорезка
Notes:
for my dear English reader! the chapter name probably would be a mess in translator, so for your convenience: it translates as “nen-cutter” so is the term in the chapter
фейтанодруганы… держитесь…
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Самое опасное оружие, которое может создать человек, владеющий нэн — то, что закалено посмертной аурой.
Нет ничего более опасного, чем ножи Бена. Все они без исключения пропитаны жаждой крови своего создателя, питавшего огромную ненависть к миру, и вся она, аура — в ее идеальном состоянии, словно не нож наполнен его яростью, а оружие держит тот самый Бен — опасна для любого, кто только прикоснется к лезвию. Словно яд. Данчо способен пробить кожу Сильвы Золдика лишь потому, что посмертный нэн вместе с усилением уже самого Куроро делает лезвие неимоверно острым.
Но не только посмертный нэн способен на подобное.
Ощущения близости к смерти, эмоции, яркие, словно вспышки сверхновых, могут отразиться на оружии ничуть не слабее. Все зависит от мыслей в тот самый момент, когда накладывается проклятье. Не обязательно умирать; просто эмоции в такие моменты могут быть несколько ярче, чем если нет никакой угрозы или не исполнено нечто, требующееся для активации. «Отчет» Гентру — это самое обычное проклятье, просто усиленное кучей условий. Однако, это прямое проклятье; наложить настолько мощный нэн на оружие гораздо сложнее. Но все еще возможно.
Каффка убеждается в этом на собственном примере.
Клинок, который он притаскивает на их бой — на все их бои, что уж там — пропитан эмоциями пятнадцатилетней давности, настолько яркими, что действуют до сих пор. Это опасное оружие, одно прикосновение его лезвия если не отравит, то нанесет очень серьезную травму. Сконцентрированное желание убить и лишить сил (важно) конвертируется в способность пробивать любую ауру, словно нож сквозь масло. Как прямой разрез любого хацу. Когда-то давно, уже после всей этой беготни, в шутку кто-то из старых знакомых называет это оружие «нэнорезкой». Абаки, кажется. Довольно иронично, что в тот момент Хисока знать не знает ни о каком нэн, и это происходит спонтанно. Как у той девчонки-провидицы, чью способность ворует Куроро в Йоркшине.
Но меч закаляется эмоциями и становится опасен.
Затем, словно как завершение штриха, Каффка пробивает ему грудь насквозь, показательно, перед Куроро. Аура, собственная и игл Иллуми, рассеивается.
Последняя капля ярости человека, уже знающего нэн…
И вот, проклятое оружие завершено.
Нет смысла таиться — Хисока не самый квалифицированный боец с оружием такого типа. Карты или ножи (то есть, для близкой дистанции) это одно, но с мечом нужно рассчитать не только расстояние от тебя до окончания клинка, и, следом, до противника, но еще и высоту удара с занесенной рукой для помещений с потолком, и даже вес — особенно если им нужно замахнуться. С картами приходится приучиться, но они легкие, а усиление нэн делает их невосприимчивыми к ветру и придает высокой скорости. А меч? Хороший металл весит довольно много. Плюс надо учитывать, как именно замахнуться, чтобы не порезать себя… Температуры, при которых металл размягчается или становится хрупким. И так далее. Весь этот мелкий менеджмент — та еще морока, поэтому рукопашный бой проще. Там ограничения довольно просты: заболела рука, значит, бить не стоит.
Об этом он размышляет, когда раскрывает кейс и достает оттуда клинок. Сидит в полумраке одной из пустых комнат на крыше здания, где внизу сокрыто казино. Единственный источник света здесь — крохотное круглое окно, сквозь которое бьет неоновый яркий свет. Вывеска мигает всеми цветами радуги, и в ее освещении кейс окрашивается в причудливые цвета.
Приоткрывает. Лезвие — начищенное, сверкает. О старости меча говорит разве что чуть потертая гарда.
Отражение чистое, он видит себя. Ни грамма лишней косметики, лишь немного красных теней, как воспоминание. Строгий костюм. Работа в казино требует своих условностей. Честно, он бы плюнул на это и притащился в куртке, но, смех какой, Гон жалуется на воровство своих вещей… С возрастом у него появляется хоть какой-то вкус. Грех не воспользоваться.
Этим мечом Каффка пытается убить его столько раз, что пальцев на руке не хватит. Особое оружие, по-своему чем-то ценное. Уникальное. Как шрам, воспоминание… Нет смысла злиться; честно говоря, Хисоке сильно везет, когда Каффка соглашается отдать оружие в его руки. Оно крайне опасно, тем более в руках человека, который действует на эмоциях. Что уж там с самокритикой, можно и признать. Но именно оно и даст огромный шанс на победу.
Достаточный.
Нэнорезка хорошо ложится в руку. Как влитая. Что ж… остается только вспомнить все, чему учит его Каффка. И новое хацу. Примерный план действий уже есть, не такой уж и сложный в самом-то деле. Анализ Гона вместе с собственными воспоминаниями дают достаточно информации для внезапной атаки, и, если он будет действовать быстро и не отвлечется на мешающие элементы, эта зачистка закончится лучше, чем предыдущая попытка. Но тут не будет Фугецу.
К счастью. Ее же.
Плюс, быть может, ему поможет Гон. Не столь принципиально. Его сомнения понятны, и осуждать их Хисока не собирается — так выйдет даже интересней. В конце концов, он, несомненно, прав: в этом конфликте прав именно данчо. Но это уже дело принципа.
Сегодня… последний день, когда он останется «Хисокой». Если повезет, то дальше будет иначе. С этой мыслью он переводит взгляд в окно, на неоновые огни, и, затем, отворачивается. Силуэт медленно растворяется в темноте, пока не теряется в ней окончательно.
Настает время охоты.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Первый на очереди — самый опасный. Фейтан.
Плюс, легкая месть.
До начала охоты Гон сообщает, что труппа разделяется: данчо и Мачи действуют на публике; Финкс, Нобунага и Гон отправляются ставить дрель на сейф и пилить, а Фейтан, как самый быстрый и юркий — на слежку. Как и второй Золдик, но в другое место, он не станет вмешиваться, очевидно, иначе может вскрыться его помощь ранее. Иллу хорошо дрессирует младших братьев. Скорее всего первая группа не связывается со второй и третьей, но последние две — наверняка. Нужно заглушить эту связь. Никаких особых ментальных способностей у данчо не имеется, работают сто процентов с телефоном, значит, потребуется самая простая глушилка. Это создаст небольшую панику в принципе, и даст ему некоторое преимущество.
Как повод добраться — исключительно. В бою это не поможет.
К счастью, кое-какие знания с далеких времен, когда этому учит Каффка, еще остаются. Гон этого не знает — еще бы — однако в кейсе лежит не только заряженный проклятьем клинок. Вместе с этим в Новую Мекку добираются несколько передатчиков, ДМВ короткого диапазона. Старая военная техника, которую до сих пор используют несколько диктатур по миру, там и сям: технология древняя, но работает отменно, с короткого расстояния не перехватить. Дециметровые волны — не та вещь, с которой стоит шутить, но достать на черном рынке ее легко, если знать, где. Хисока, к счастью, имеет пару контактов. Связанные с несколькими глушилками, они создадут идеальную «мертвую» зону для связи; старый способ, который использовала радиоразведка.
Внизу начнется паника и никто не обратит внимания на всплески ауры сверху. Даже персонал, специально владеющий аурой против жульничества.
Проблема будет в другой.
Хацу Фейтана.
Рассчитанное на длительный бой — слишком опасно. Редан хвастается убийством жутко мощной химеры Гону, а Гон — докладывает Хисоке. До этого он плохо знает о принципе работы ауры Фейтана вообще: они не сражаются вместе, и тот предпочитает бить без применения каких-либо умений, очевидно, скрывая. Но это крайне полезные сведения. Значит, Фейтан из тех людей, с кем нельзя затягивать бой, либо наносить ему слишком много урона — аукнется плохо. Либо мгновенная смерть, либо блокировать ауру. Последнее возможно с нэнорезкой, первое… проблематично. У них слишком разные принципы боя, Фейтан все еще легче и мельче.
Но стоит попытаться.
Без «Жвачки», конечно, это крайне трудно; старое хацу становится почти родным, привыкнуть к бою без него — освежает, конечно, но не в таких условиях. Сейчас надо думать не об удовольствии, нацеливаться на результат. Да, разумеется, никто (Гон) не осудит легкое развлечение, но…
Боже, ладно, это будет крайне весело.
Начало работы глушилки Хисока чувствует, когда направляется по коридору в сторону предполагаемого местонахождения Фейтана; внизу огненным цветком вспыхивает аура, свет моргает. Это — не хацу, найти такой передатчик будет крайне затруднительно. Скорее всего, Редан сейчас тоже паникует, потеряв связь, но дрель, которую они берут с собой, работает на ауре — это не хацу, конечно, просто заряжена ею для распилки точно такого же защищенного нэн сейфа. Значит, основной отряд останется на месте. Плюс этому посодействует Гон. Нет смысла гоняться за ними пока, первоначальная цель — устранить Фейтана и Куроро, дальше по обстоятельствам. В общем-то, Хисоке на остальных глубоко плевать. Они не делают ничего во время пыток, а до этого их интеракции довольно ограничены. А еще там Мачи, да. Гораздо веселее будет посмотреть на нее живую.
Губы изгибаются в ухмылке.
Паника вокруг такая, что никто не обращает внимания на болтающийся на ленте позади меч.
Активирует зэцу.
Фейтана вычислить легко — его аура походит на солнце, которым он уничтожает фальшивую королеву химер в Метеоре. Он явно обеспокоен, но без фанатизма: легкая настороженность. Вряд ли даже подозревает о причинах сбоя в сотовой связи: для него все это выглядит как вторым вторжением ради ограбления, то есть, не слишком-то большой повод для беспокойства. Хисока доходит до места, где ощущения сильнее всего, выглядывает: сейчас он на втором этаже небольшого зала, внизу, в холле, он видит искомого. Фейтан. Сидит на диване, раскинув руки в стороны, раздраженно барабанит пальцами по столу. Но эн не активирован, поэтому не оборачивается — не чувствует.
Для создания карты необходимо снять зэцу, что мгновенно почувствует Фейтан. Вместе с броском в него это займет около двух секунд — непозволительно долго, поэтому вместо них, уже привычных, подойдет нож. Достаточно острый и легкий. Хисока берет его в руку… Сжимает, замахивается.
Снимает зэцу.
И Фейтан резко оборачивается.
Для убийства опытного нэн-пользователя требуется не так уж и много, если это не Айзек Нетеро. Даже людей уровня Куроро достаточно отвлечь и выстрелить им в голову: опять же, против каждого найдется средство противодействие, как, например, было в их бою с данчо на Арене. Глупо признавать, но разъеб — мастерский, Куроро тщательно анализирует все слабые точки Хисоки и грамотно их использует, то есть, отсутствие массового и дальнобойного хацу. При том, что толпа слабее Хисоки — но играет роль множество факторов. Значит, теоретически, Фейтана можно убить одним крайне быстро запущенным ножом.
Но… нет, его скорость выше. Он отклоняется от ножа в последнюю секунду, тот оставляет едва заметный след на коже — признак неожиданной атаки, против которой сложно защититься — и отскакивает в сторону. Царапина достаточно безобидная, чтобы ее нельзя было использовать для… э…. как называется его способность, «солнышко»? В общем, для этой дряни.
Что ж, неудача. Переход к плану «Б».
Надо действовать, пока Фейтан в замешательстве. Хисока бросается вперед, мгновенно, насколько позволяет сила: облегченный вес помогает действовать быстрее, чем до этого, и почти за секунду оказывается рядом с целью. Нэнорезка — оружие крайней меры, кто знает, сработает ли он только один раз или будет работать постоянно; Каффка использует его до этого, но у клинка могут быть ограниченные использования. Они с Фейтаном почти синхронно обнажают оружие, сходятся в клинче: карты против стали меча.
Тот смотрит на него во все глаза, в шоке. Таким Хисока не видит его до этого никогда.
— Поверить не могу… так ты, собака, жив. Значит, — узко сужает глаза, — тот клоун нас предает.
— Сосредоточься сначала на моем убийстве.
На лице Фейтана расплывается хищный оскал.
— Еще и язык вернул? Замечательно. Будет что выдирать во второй раз.
Он резко опускает свой тонкий меч вниз, отчего Хисока невольно подается вперед; но удар ногой в челюсть уходит в пустоту, это до боли очевидная (пусть и логичная) атака, и Хисока просто успевает отклониться назад. Карта из его руки не исчезает, но наполняется аурой, сильнее, и, затем, он швыряет ее вперед — в Фейтана. Тот выставляет лезвие так, чтобы ее перерезать, но не ожидает, что та заряжена детонирующей аурой, а потому получает несильный взрыв в лицо. Этого недостаточно, чтобы убить или покалечить, но Хисоке хватает для отвлечения: он рвется вперед и бьет Фейтана ногой в живот, прямо после вспышки, пока он еще ослеплен. Тот отхаркивается кровью и отлетает назад на добрые пару метров, но довольно быстро вскакивает на ноги: лишь для того, чтобы в следующую секунду отклониться прочь. В этот раз Хисока бьет уже кулаком, заряженным взрывным хацу, и на полу остается достаточно приличная вмятина, черная от огня.
Кожа горит, костяшки болят, но Хисоке плевать.
Он поднимает взгляд.
Фейтан смотрит на него. Улыбается, пьяно.
— Значит, такое хацу.
Все прекрасно понимает.
Взрывные карты — опасная вещь. Никогда не недооценивайте сюжеты из медиа, всегда используйте все возможности. И мотайте на ус.
Скорее всего, понимает Хисока, сейчас не он будет намеренно получать урон для активации своего хацу: его интересуют дальнейшие пытки и месть за обман. Если дать поймать себя, то это моментально раскроет Гона и младшего Золдика, первое не простит себе он, второе ему — уже Иллуми. А этот тот еще мастак в добыче информации не самыми гуманными способами, пытать умеет не хуже Фейтана. Но это дает небольшой простор для действий: значит, не надо будет беспокоиться о возможности быть зажаренным до хрустящей корочки.
Они коротко фехтуют: на самом деле, это скорее походит на уклонение от точечных быстрых выпадов Фейтана, тот все еще быстрее, но сейчас от его движений уйти проще. Как в боксе, когда выпускают бойцов разных весовых категорий, но сейчас они примерно на одном уровне, и единственное, что играет роль — простая сила привычки. Меч Фейтана, очевидно, заряжен нэн, поэтому ловить его руками — вариант не самый умный, плюс карты слабее, и, если блокировать ими, закончиться это тоже может фатально. Поэтому, согнувшись, уклоняясь от очередного выпада, Хисока хватает со стола ледокол и швыряет вперед. Отвлечение: Фейтан отходит на шаг назад, чуть опускает меч, и это возможность — Хисока бросается на него раньше, чем он успеет выставить клинок острием вперед, валит на землю, и, по инерции, они прокатываются вперед пару метров, пока ледокол не оказывается в руке вновь. Хисока выше, прижимает Фейтана сверху, и уже заносит руку для точечного удара прямо в глаз — пример эффективной лоботомии — но не успевает, потому что тот изворачивает руку и засаживает ему брошенный ранее нож прямо в бок.
От боли на секунду темнеет в глазах, и Фейтан сбрасывает его прочь.
Ухмыляется, впрочем, ничего не говоря.
Заметка: огромный минус помощи Аллуки — болевой порог возвращается ближе к норме. К счастью, он еще способен игнорировать такое неудобство, и теперь, в отличие от боя на Арене, заметит, если потеряет конечность, но крайне невыгодно.
Однако, кажется, такая спешная атака не задевает никаких внутренних органов (и тем более легкое), поэтому можно продолжать. Жаль, что нет «Жвачки»… Раньше такую рану можно залепить, но сейчас приходится прижигать взрывным хацу. Тоже не самые приятные ощущения.
Они с Фейтаном начинают кружить друг вокруг друга, словно коршуны.
Кажется, типичная сцена для спагетти-вестерна.
То, что у них достаточно разрушительное хацу, делает их бой более камерным. Никому не выгодно использовать его здесь и сейчас: банально опасно.
Затем, оба бросаются вперед.
Очередная схватка, словно кошачья драка. Удар — уклониться — удар — вновь уклониться. От их силы в дыру и в стенах остаются солидные дыры, в какой-то момент они встают в блок, держась друг другу за шеи: кто сдвинется раньше будет в опасности — откроется такая восхитительная возможность для того, чтобы переломить хребет. Так и стоят, минуту, на пределе возможностей, пока Фейтан чуть не ослабляет руку — и не бьет заостренными ногтями в вену. Всего миллиметры отделяют Хисоку от смерти, но он успевает отскочить, банально подогнуть ноги.
Затем — вновь стычка. Усиленные карты звенят о металл.
Фейтан замахивается клинком и отталкивается от пола; кажется, чтобы снести голову — вероятно, нет, все же не делает основную ставку на поимку. Скорее всего примерно понимает, кто виноват. Вряд ли думает на Каллуто, но Гон — крайне очевидный вывод. Хисока подгибает ноги, и лезвие проходит в считанных миллиметрах от головы, чуть проезжает вперед и крепко сжимает кулак. Ладно, раз уж его так убеждают в эффективности дальнобойного хацу, то можно и попытаться. Аура концентрируется на кончике пальца, словно вспышка — и затем разряд стремительно вырывается из нее. Словно невидимая глазу реакция, о которой говорит разве что запах пороха и последующий свет. Фейтан явно ждет чего-то подобного, но его догадки крайне расплывчаты, а потому взорванное рядом — работающее от батареек, на которых реакция сработает — радио работает великолепно. Дождь из осколков слишком внезапен и значителен в радиусе, а потому ему достается, особенно ведущей руке. Он все еще крепко сжимает меч, но теперь проделывать фокусы будет гораздо сложнее. Рука искалечена.
Отлично.
Не дожидаясь, пока Фейтан отреагирует, Хисока переходит к рукопашному бою. Хук слева, Фейтан отшатывается, затем еще несколько ударов в лицо. Взмах меча, почти рассекающий одежду — тот не собирается сдаваться так просто, а боль придает ему лишь больше уверенности. На лице Фейтана — почти что азарт, наслаждение, и Хисоке думается: кто из них еще более больной. Следующий удар кулаком он ловит и бьет лбом в нос. Не ломает, конечно, но больно чертовски. Да и кровь льется будь здоров.
Хисока невольно отшатывается, и в это мгновение Фейтан хватает со стола что-то…
Только потом Хисока понимает: лампа. Он помнит рассказы Фугецу про то, как именно это приводит Гона в чувства, и ему становится жутко смешно, хотя ту разбивают ему об голову. Зрение темнеет. Он резко отклоняется… Пытается, но Фейтан играет на скорость: хватает несчастный ледокол и со всей силы вонзает его прямо в глаз, тот, что годом ранее изымает пальцами.
Ощущения адские.
Кто бы подумал, что болевой порог подведет его настолько…
Нет смысла винить Аллуку, конечно. Это просто неудачное последствие.
Но в ту секунду, кажется, Хисока теряет сознание. Всего на секунду: потому что, когда в глазах проясняется, его отбрасывают на пол, а затем что-то впивается ему в шею. Веревка, осознает он. Нет, провода! Фейтан выдирает один из разбитой лампы и обвивает вокруг его глотки, словно удавку, намереваясь придушить. По лицу у него течет кровь, но единственная эмоция — сосредоточенность. Теперь это не развлечение, убийство. Из-за отсутствующего глаза поле зрение ограничено, но Хисока уже сражается так один раз, а потому — не такая уж и проблема.
Но вот простые рефлексы…
Руки невольно тянется к шее, когда удавка сжимается сильнее. В мыслях только одно: надо не задохнуться, жажда кислорода. В такой момент не слишком-то думается о тактике, все, что вертится в голове: желание выжить, содрать с шеи провод. Он пытается оттянуть его в сторону от глотки, царапает кожу, но все без толку: сейчас сила на стороне Фейтана. Ну, он хотя бы не вскрывает ему глотку. Уже огромный плюс.
Соберись. Всего одно движение.
Фейтан держит руки на расстоянии около двух десятков сантиметров от горла, очень близко. Сейчас он весь захвачен твоим удушением. Давай же… Если потянуться противоположной рукой, он это заметит. Расслабь руки. Сделай вид, что ты на грани. Тогда Фейтан наклонится, инстинктивно, как любой убийца, жаждущий проверить состояние своей жертвы.
Да. Это сработает.
Он резко расслабляет руки и хватает Фейтана за запястья, оба. Смотрит ему в глаза и улыбается, чувствуя, как кровь стекает по зубам. Ну что ж, восстановленные пальцы, приятно было с вами поработать. Второй раз Аллука точно откажется ему помогать.
Два взрыва.
Фейтан с шипением, словно дикая кошка, отшатывается прочь. Одно запястье покалечено, не так сильно, второе переломано, но обе руки на месте. Черт. Хисока рассчитывает повторить то, что делает Гентру с Гоном на Острове Жадности — лишить хотя бы одной, сломанной еще можно двигать в отличие от отсутствующей, но черт с ним. Хотя бы так. Пары пальцев на собственных же руках не хватает, впрочем, это безымянный и мизинец (на левой — оба, на правой — только второй и поломанный указательный), а потому все не так критично. Он торопливо стаскивает с глотки провод и отшатывается назад, сипло вдыхая.
О, великолепный кислород…
Они поднимают глаза и смотрят друг на друга — в ожидании. Фейтан кривит губы, но это — ухмылка. Поднимается и берет свой клинок в руки. В эту секунду воздух пронизывает аура, темная, давящая, и Хисока понимает — терпение у него кончается. Значит, сейчас ближайшие несколько этажей превратятся в аналог микроволновки. Если сила зависит от урона…
План «Б», план «Б»!
Потрепанный костюм начинает преобразовываться в другой, белый, с узкой щелью между глаз. Вот оно, о чем говорит Гон. Следующая фраза звучит на другом языке, чуждом. Не один из признанных на больших континентах.
Это язык — древний, на котором написаны старые тексты эпох до первых экспедиций на Темный Континент.
Один из прародителей нынешнего единого языка, в общем. До сих пор сохранившийся в определенных поселениях или в такой заднице мира, как Метеор. Реликт, иным словом.
— Жаль, что придется тебя убить. Из тебя вышла бы отличная мясная кукла. Никогда так долго не пытал людей. Ты — единственный, кто живет так долго.
— Не стоит пристращаться.
Так говорит Хисока.
На этом же языке.
Фейтан мешкает, на секунду; и этого оказывается достаточно. Нэнорезка под рукой выходит из ножен, быстро, и Хисока ныряет вперед — прямо к противнику. У него будет целых несколько мгновений перед тем, как хацу Фейтана активируется, но этого будет достаточно. Так понимает он. Тот делает шаг назад, опасливо сужает глаза — подозревает что-то — но думает, что его способность быстрее. Может, так оно и есть, опасный жар обжигает… но всего на секунду, потому как, коснувшись лезвия нэнорезки, он исчезает. Хацу обнуляет условия. Фейтан в замешательстве, и это стоит ему концентрации. Ну еще бы. Честно сказать, используй против него кто-то такое же оружие, Хисока был бы в шоке — но сейчас сила на его стороне.
В следующую секунду он рассекает глотку.
Один взмах.
Их взгляды пересекаются,
Это не тот результат, которого ожидает Фейтан. Да что уж там, Хисока тоже действует на риск. Поэтому оба удивлены, ровно в ту секунду, когда смотрят друг другу в глаза. Но затем тело осознает, что его ранили, вспоминает после заминки: и Фейтан отшатывается назад, захлебываясь своей кровью, хватается за глотку и падает на пол. Задыхается. Царапает кожу. В его взгляде паника, злость, он смотрит на Хисоку… Явно пытается повторить, но нэн дает сбой после использования нэнорезки, а потому его ярость бессильна.
Он булькает кровью какие-то проклятья на старом языке, смотря на темный силуэт рядом, возвышающийся угрожающей тенью. Хисока смотрит на него, бесстрастно, ощущая, как постепенно испаряется чужая жизнь. Проходит через его руки, обращаясь в пыль. В эту секунду что-то внутри него с удовлетворением закрывает глаза, потаенное чувство. Ах, да. Желание отомстить. Это плата за тот ужасающий год в подвале. Это случится со всеми, кто перейдет ему дорогу.
Сузив глаза, Хисока медленно — уже на общем языке — произносит:
— Когда-то давно я говорил Куроро, что больше всего мне доставляет удовольствие наблюдать за такими самоуверенными ублюдками, как ты, которым я ломаю колени. Прошло довольно много времени, вы здорово меня поломали, но, кажется, эта константа так и осталась.
Выдыхает, тяжело. Закашливается. Горло ему сдавливают сильно, Фейтан лишь немного не успевает, чтобы сломать ему шею. Невероятно. Но вместе с тем — насколько сильно трепещут нервы, вновь побывав на грани. Восхитительное ощущение. Да, вот она — жизнь. Только в такие моменты он ее и чувствует.
— Считай это благодарностью. Моим последним признанием. Там, в подвале, я и правда хотел было сдохнуть. Честно сказать, смотря на тебя, меня до сих пор бросает в дрожь.
Он опускает голову ниже.
— Это был хороший бой. Один из лучших.
Поднимает и перехватывает клинок Фейтана, занося его лезвием вниз. Прямо над глоткой, все сочащейся кровью. Сжимает рукоять крепче.
— Я завершу твои страдания.
Кажется, так произносит Каффка тогда…
Но не заканчивает дело. В отличие от него.
Когда сталь с чавкающим звуком входит в глотку, а жизнь отдает свой последний глоток, Хисока резко разжимает рукоять и пятится назад, затем, спотыкаясь, так и падает на пол — даже не стараясь остаться в прямом положении. Он глубоко закашливается, кровью, и отплевывается несколько минут, затем хватается за глаз — болит просто невероятно. Черт, он убивает только Фейтана, а его состояние уже так себе. На «Ките» у него хотя бы был перерыв. И «Жвачка»… А впереди еще Куроро… Но, с другой стороны, данчо — специалист, его еще можно загнать в угол, а вот у Фейтана было крайне прямолинейное и невероятно опасное хацу.
Он хватается за нэнорезку, осматривает ее — даже так чувствуется дурная энергия, которая так и прет из меча. Остается надеяться, что у нее и правда нет зарядов… а если есть, то их хватит на данчо. С учетом, сколько у него способностей, вряд ли обнуление одной повлияет на другую, они не взаимосвязаны. С сиплым вздохом Хисока тянется к брошенным на пол ножнам и ближайшей скатертью, изгаженной во время схватки, вытирает лезвие от крови. Прячет обратно и прижимается лбом к ним, чувствуя, как пульсирует голова. Удар, удар, удар.
Словно пульс.
Как все болит…
Вряд ли это осталось незамеченным. Надо подниматься.
Медленно, чувствуя каждый синяк — даже аура от них не спасает — он поднимается на ноги и оглядывается. Активирует зэцу, тут же. Надо заделать рану на боку, хорошо бы еще и глаз, но… Нет, черт, как же не хватает «Жвачки». Торопливо бредет в сторону ближайшей подсобки, надеясь на что-то: там, конечно, в основном техника, но достаточно. Потому что там есть изолента! Рубашка представляет из себя крайне плачевное зрелище, но сойдет, он тут не на свидании, в самом деле: задрав ее, Хисока торопливо обвязывает изоленту вокруг торса, закрывая рану. Отлично, одной проблемой меньше. Глаз… главное вытащить остатки белка из глазницы, в целом особо глубоко ледокол не добирается, не смертельно.
Приходится повозиться перед зеркалом.
Затем, Хисока выходит обратно в зал. Вновь опускает взгляд на Фейтана.
Хм… Как в том фильме… Он уже пользуется этим приемом при убийстве Шалнарка, но кто знает? Отсутствие публики дает повод повторить старые трюки.
Отрезать голову — такая морока, не описать.
Он застывает в центре комнаты, когда слышит вдали торопливые шаги; в одной руке у него зажаты ножны с нэнорезкой, в другой — голова. Шаги становятся ближе, его силуэт явно различают в полутьме, но кто он конкретно — вряд ли. Поэтому Хисока улыбается, криво. Что ж, видимо, он немного переоценивает помощь Гона. Ну ничего. В конце концов, с проблемами гораздо веселее.
Поэтому, когда к нему выбегает Нобунага, он швыряет голову в его сторону — тот, конечно же, инстинктивно ловит ее в обе руки, оставляя себя беззащитным. Затем, резко оказывается за спиной. Ножны спадают с клинка.
В этот раз — без прелюдий.
Его еще ждет Куроро.
Chapter 48: ЦУГЦВАНГ: гейм-овер
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Редан находит голову Фейтана (только, важно, ее) — и разделяется, начиная поиски. Кроме Каллуто и Гона, которые остаются охранять несчастную дрель. Так, во всяком случае, думает Хисока — потому что в моменты, пока рыщет по коридорам, не видит никого из младшего состава «Пауков».
Но уловка срабатывает на ура. Как и нападение Нобунаги.
У Хисоки нет времени с ним разбираться, тем более, что его все еще пошатывает после боя с Фейтаном — выносливость после долгого перерыва сдает, плоховато, но, главное, что затея срабатывает даже лучше, чем он планирует. Конечно, он планирует напасть исподтишка, но сейчас, когда Куроро сто процентов находит раненного товарища и остатки другого, все складывается как нельзя лучше. Данчо в бешенстве, наверняка. Поэтому он отделяется от остальных, он знает, что Хисока ищет именно его. Знает... Должен догадаться, что в этом замешан Гон — теперь это очевидно, но почему-то игнорирует. Быть может, все его мысли вообще не об этом.
Но сейчас не об этом. У Хисоки есть дела куда более насущные. Гон и сам справится, он мальчик достаточно безбашенный, наверняка найдет способ выкрутиться. С учетом, что некоторые «Пауки» к нему явно хорошо относятся, вероятный конфликт может даже закончиться мирно. Еще более мирно завершится, если никого не останется. Это вызывает ухмылку, невольную.
Но нельзя давать чувствам взять контроль. Сохранять зэцу.
Они разделяются по парам. Раненного Нобунагу оттаскивают к мелочи, судя по подслушанному разговору, он теряет сознание где-то по дороге, но все успевает рассказать, ну разумеется — внезапная атака срабатывает так, как и задумано. Мачи объединяется с Финксом. Куроро рыщет один, ловит на живца, и поначалу Хисока размышляет: не стоит ли ему наведаться к Гону и Каллуто, добить Нобунагу, а затем к оставшейся сладкой парочке, тогда данчо будет просто в бешенстве, но его нынешние ресурсы организма не позволят столько боев подряд. Скорее всего, размышляет Хисока, раньше он бы такое потянул. Но сейчас? Черт, может, конечно, все дело в Фейтане с его дебильным хацу от боли. Это крайне опасный противник, ему везет просто потому, что тот не ожидает атаки нэнорезки.
Эти мысли невольно приносят его к месту, где стоит дрель; паника на этажах продолжается, и с учетом кучи трупов, которую оставляет позади себя разъяренный Куроро, страх лишь растет. Хисока довольно свободно передвигается по этажам; а если он это делает, весь в чужой и своей крови, то что уж тут говорить об огромной дрели. Никому нет дела. Абсолютно. Такого неожиданного воссоединения он и сам не ожидает, а потому резко тормозит, когда видит Гона и брата Иллуми. Те, разумеется, смотрят на него в полном шоке, рядом лежит Нобунага… Взгляд Хисоки лишь секунду скользит по нему, затем впиваясь обратно в Гона. Но ноги подводят, поэтому он скользит по стене вниз, на пол. Совсем небольшой отдых. Крошечный. И затем он пойдет и закончит, наконец, это дело.
Гон почти моментально оказывается рядом, из чего делается вывод, что Каллуто вновь знает обо всей ситуации и смотрит на нее, спустя рукава.
Пальцы впиваются в плечи, и тот смотрит ему в лицо — крайне хмуро. Ну конечно, сейчас начнутся нотации… Дрянные мысли, начинают путаться от кровопотери, и вот, он приходит в место, которое ему сейчас лучше не посещать. Шанс, что его таинственное «воскрешение» свяжут с Гоном, все еще есть, но если их не увидят вместе — то он будет ниже.
— Тебя ищет Куроро.
— Я знаю, — вяло улыбается ему Хисока, и Гон возмущенно поджимает губы.
— Ты… блин, вообще весь план коту под хвост! — затем кладет руку на лицо, прохладную, прямо под выбитым глазом. Приятно. Разгоряченная кожа постепенно остывает. Оставшийся глаз невольно закрывается, и несколько секунд хочется просто млеть и ничего не делать. — Спасибо, что не убил Нобу. Но о чем ты думал!.. Тебе плохо, да? Ты хреново выглядишь.
Хисока приоткрывает глаз.
— А сам-то как думаешь?
— Может, ну его? Эту месть.
Гон смотрит прямо в глаза, заискивающе. Это очередная просьба, очередной повод закатить глаза, очередная… крайне логичная мысль, но Хисока уже начинает этот кошмар, и если не закончит сейчас, то просто будет выглядеть глупо. Одно дело — сбежать, убив при этом Куроро. Тогда от оригинальных «Пауков» останутся разве что трое, не самая сложная цель, особенно Финкс и Нобунага. Это стоит считать победой, а убийство оставшихся можно и отложить. Но если Куроро выживет…
Вот тогда начнется настоящая охота за его головой.
Рука опускается ниже, спускается на плечо, Гон продолжает смотреть в глаза — расстроено, потому что знает ответ. Это риторический вопрос. На самом деле, Хисока понимает его искреннее желание закончить с этой проблемой раз и навсегда, но они уже столько раз обсуждают это, что глупо продолжать. Да, именно так. Глупо. Да, бессмысленно. Но если он не покончит с этим сейчас, раз и навсегда, то потом всю жизнь будет сожалеть о том, что дал Куроро уйти. Дело не только в принципах, дело в…
Хруст правой коленной чашечки немного отличается от левой, ты знал?
— Скоро все это закончится, — заглушает Хисока бессмысленные размышления. Хватает Гона за руку и опускает. Достаточно контакта, иначе это лишит его оставшихся клыков, а они ему еще потребуются. — Перейдем к делу. Я то и дело натыкаюсь на Финкса и Мачи, скажи, пожалуйста, ты не знаешь, где сейчас данчо? Я уже заколебался искать его по всем этажам, он тоже играет в прятки?
— Вообще-то, да.
Ну разумеется… В этом и суть: он ходит в одиночку, намеренно выискивая Хисоку ради личной мести (а еще — как уловка, если они все же наткнутся друг на друга, потому что выход сразу двух человек из состояния зэцу будет подобен взрыву для любого владельца нэн). Действует из расчета, что в какой-то момент терпение у Хисоки либо кончится, либо он случайно наткнется на уже упомянутую сладкую парочку, и тогда тоже почувствует — и прибежит на помощь.
Звучит как-то простовато. С другой стороны, это лучший план, к которому можно прийти за пару минут сразу после гибели товарища. Мастерское убийство на Арене планировалось месяцами, а тут у него могут быть даже не все способности под рукой. Вряд ли у него есть что-то для поиска, кроме… Ну конечно. Каллуто. Он же находит экзорциста нэн на Острове Жадности. Как-то его отыскивает.
Когда Хисока опускает взгляд на него, тот дергается и отшатывается назад, но Гон оборачивается к нему тоже и начинает активно кивать, крайне странное зрелище, с учетом, что Аллука сплетничает об их весьма прохладных отношениях:
— Все в порядке!
— В «порядке»? — Хисока косится на Гона вниз. — Звучит, будто ты нанимаешь Иллуми, как я тогда.
— На Иллуми у меня не хватит денег, — Гон трясет головой, — у него адский ценник, а вот на Каллуто вполне. Плюс меня спонсирует Фугецу.
Ну конечно…
— Что ж, полагаю, в ваших интересах рассказать мне о местонахождении Куроро.
На пальце у младшего Золдика гарцует бумажный силуэт, издали напоминающий данчо. На мгновение Каллуто закрывает глаза, словно вслушивается, и затем поднимает голову. Отвечает коротко, односложно. Он, как и Гон, не может выбрать между симпатией и честью, только если кто-то беспокоится о дружбе, то второй — о верности. Глупости. Всегда надо выбирать то, к чему лежит сердце. А долг и обязанности… должны остаться людям на этом зацикленным, глупым. Тем, кто быстро сдохнет. Потому что первыми лишаются жизни именно они.
Только строгая цель может сохранить благоразумие.
Хорошо. Сосредоточимся на Куроро. Если под руку попадутся Финкс и Мачи, у него есть пара идей.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Этой тактикой пользуются при устранении старого военного преступника из Восточного Горуто около пятидесяти лет назад; точнее это преступник пользуется этой тактикой, уничтожая посланный за ним отряд. Как говорится — мотайте на ус. Это одна из мудростей Каффки: рассказы о далеком, ушедшем, что могло бы пригодиться. На самом деле, когда он делится этими невероятно важными (нет) подробностями, Хисока не слушает. Возможно, играет роль то, что тогда ему сколько, пятнадцать? Или около того. Другие проблемы в голове. Но Каффка, видимо, все же хороший учитель, потому что какие-то крохи остаются даже после стольких лет, хотя подобной тактикой он не пользуется никогда.
Дело не только в принципах. Дело в стиле.
На Небесной Арене никому не будет интересно, если ты будешь драться грамотно и осторожно. Людей чарует опасность и кровь, слетаются, как мухи. Плюс, яркий образ. Каффка тоже это прекрасно знает, поэтому разрисовывает лицо, грамотная тактика; но он разделяет себя «для других» и себя «для боя», не видя смысла такого сочетания. Хисока же, вдоль и поперек изучив кучу материалов про психологию толпы и все в этом духе осознает простую истину: чем более безумным ты выглядишь, тем сильнее тебя боятся. Диссонанс вызывает отторжение, мозг не способен логически такое обработать, эмоции бушуют…
Так он тщательно, крупица за крупицей, создает свой образ. За два года до знакомства с Гоном, шесть лет назад в целом.
Так давно. Поразительно даже.
В любом случае; сейчас ему надо устранить Куроро не красиво — хотя стиль, несомненно, крайне важен, но эффективно. Значит, надо поступить как Каффка и разделить собственное «я». Он, конечно, подводит глаза, ну так, дань уважения старому себе, но в остальном выбирает максимально простую и удобную одежду, которая, вместе со всем, не будет тут слишком выделяться. Нелогично приходить в богатое казино Новой Мекки в каком-то околоспортивном виде, но вот костюм и обувь без каблуков, какие-нибудь новомодные кроссовки с легкой и пластичной подошвой — да и еще раз да.
С Фейтаном не получается «быстро и эффективно» — он крайне чуткий. Но Хисока все равно отступает от принципов вальяжно выйти к противнику, провести все нужные прелюдии и так далее. Плата за процент успеха. Может, это даже работает в каком-то смысле: они не переговариваются во время схватки, лишь те немногие реплики, и это лишает боя той атмосферы легкой расслабленности, какая, например, стояла при схватке с Куроро на Арене. Несомненно, Фейтана можно лишь похвалить за то, что тот тоже не скатывается в глупую ругань. Финкс или Нобунага сто процентов начали бы переводить кислород, но Фейтан — прирожденный убийца.
Поэтому Хисока не наслаждается его мучениями от вспоротой глотки. Как дань уважения.
У него все еще есть понятие чести, вообще-то. Даже если Фейтан его пытает. Ненависть не должна идти в противостояние с уважением. Хороших противников, бой с которыми принесет хоть какую-то радость, по пальцам одной руки можно пересчитать. И Фейтан был одним из них.
Тактика начинает работать в тот самый момент, когда, следуя инструкциям Каллуто, Хисока выслеживает Куроро. Тот — во внутреннем дворике казино, в одном из зеленых лабиринтов, высаженных в попытке озеленить Новую Мекку. Все еще в зэцу. Но он крайне внимателен, видно по тому, где он стоит: не в зарослях и путанных коридорах, а в самом центре, на возвышенности. То есть, если что-то начнет к нему двигаться, он это увидит. Умно.
В руке у него болтается нож Бэна, точнее не в руке…
На «Жвачке».
Подло. Но понимаемо. Но все еще подло. Знает, на что давить.
Выходит, Куроро полагает, что хацу остается из-за всех сложностей с посмертным нэн? Или он на самом деле знает, что Хисока жив?.. Нет, не должен. Иначе бы уже выследил за эти полгода и убил бы Гона, наверняка. Но почему-то все равно не задает вопросов… Подозрительно.
Впрочем, нет смысла терять времени на бесполезные размышления. Скоро Куроро умрет — теоретически, разумеется, в лучшем из возможных исходов — и не будет поводов об этом думать в принципе. Другой вопрос, что руки он себе здорово калечит — опять, и глаза больше нет… Но это такие мелочи на фоне прошлых ранений, честное слово.
Не время об этом думать. Да.
Хисока поудобней перехватывает стальной штырь. Штык, вообще-то, такие используются армиями до толкового понимания, как работает огнестрельное оружие. Еще одна мудрость, да-да… Около метра в длину, из легкого металла. Проворачивает между пальцев, затем замахивается…
Он находится в тени небоскреба, где ранее происходила разборка. Куроро не должен его видеть, теоретически. Но даже ускоренный нэн, штык все равно летит намного медленней карт, а потому данчо слышит свист — и уклоняется в последнюю секунду. Никаких драматичных рассечений скулы, отшатывается достаточно далеко, чтобы даже мысли о вероятном ранении не было.
Что ж, на это Хисока и рассчитывает. Теперь Куроро знает, в какой он стороне.
Он крепче сжимает оставшиеся пальцы на шкирке обезглавленного тела предыдущего противника, и ждет, терпеливо. Куроро сбрасывает зэцу и чует его, направляется прямо сюда, отлично. Хисока чувствует это, подманивает его ближе, не скрывая жажду крови, но затем все же скрывает ауру — теперь они сыграют в прятки. Оставляет тело, привязанное к одному из штырей, и, намеренно, так, чтобы Куроро увидел издалека, дает деру в ближайшую растительность.
Дальнейшее он скорее представляет, но оно и логично: Куроро, конечно же, вспыхивает, словно спичка, хочет броситься следом, но тело товарища отвлекает. Он же дорожит ими, даже после смерти, наверняка захочет отдать почести. Случай с Увогином крайне показателен. Подойдет к телу ближе, начнет отвязывать… Внешне труп выглядит как, ну, труп, без подвоха, но Хисока заранее его минирует. Немного грязная тактика даже для него, но, эй, в борьбе с Реданом все средства хороши. Особенно с Куроро. Скорее всего взрыв не особо сильно его ранит, но какой-то урон да достается.
Куроро — в бешенстве.
За убийство друга. За издевательство над его телом…
Его жажда крови проносится по зарослям, словно ледяная волна. Но Хисоке все равно, сейчас они играют по его правилам, и Куроро может хоть на весь город орать от фрустрации — ситуацию это не изменит. Финкса и Мачи пока не видно на горизонте, но, как он полагает, скоро они присоединятся. Такое зрелище учуют все. Кто поумнее смотается, кто-то же останется поглазеть и, возможно, станет одной из случайных жертв, как множество тех, что гибнут на Небесной Арене.
Затем, начинается охота.
По всему лесу расставлены уже упомянутые штыки.
Тактика отравленных нэн ножей Бэна проста до безобразия. Вместе с этим — то, что делает Гентру на Острове Жадности, судя по рассказам Гона. Куроро же убивает Хисоку взрывом, верно? Ну, что ж, пора ему вкусить собственных методик. Каждый штык заряжен аурой и действует аналогично эн, поэтому о примерных передвижениях Куроро он в курсе. Надо загнать его как можно дальше от казино, в ту область, где ему самому будет не развернуться — то есть достаточно узкое местечко, где Хисока сможет добраться до него врукопашную.
Нет смысла бояться «Солнца и Луну», потому что теперь у них зеркальные хацу. Хисоке требуется лишь добраться до Куроро быстрее и сломать ему руки, или взорвать…
Сам он забирается на одно их деревьев, в крону, и замирает, выжидая наготове с одним из штыков. Сначала — тишина, но потом он чувствует, как Куроро замирает у одного из закопанных в землю, аналогичных, явно озирается по сторонам; заносит руку. Короткое высвобождение нэн, словно вспышка, бросок… С помощью эн довольно легко ориентироваться, особенно в мелких движениях. Штык не попадает в цель, но это и не нужно — при соприкосновении с эн он, вместе со вторым, заряженным, взрывается.
Вдали раздается шум. Птицы взлетают из крон.
Так они играются достаточно долго. После каждого броска Хисока меняет позицию, и следующий происходит с нового места. Так загоняют хищников. Он тащит его ближе к краю, в недостроенный корпус. Там уж точно не придется беспокоиться о чужом присутствии, и Мачи и Финкс не будут мельтешить, если все же прибегут на помощь. Но Куроро упорно идет в его сторону, бредет…
Пока, наконец, они оба не вываливаются на стройку.
Чем-то это даже ностальгично. По своему. В таких декорациях он сражается с Каффкой. В таких — убивает Моритонио.
Куроро озирается, быстро; потому успевает скрестить руки и защититься от пинка в лицо. Удар отправляет его в полет по гравию на несколько метров, играючи он вскакивает на ноги — и вновь дает деру, когда Хисока опускает кулак сверху вниз, разбивая бетон под кулаком. Следом — взрыв, несильный. Следует поберечь пальцы, хотя бы пока. Это под конец можно будет разгуляться, но он пока только загоняет Куроро, впереди еще — долгий бой.
— Значит, живой, — на выдохе произносит Куроро, уклоняясь от еще одного удара, и губы невольно растягиваются в широкой ухмылке.
— Не ожидал?
— Не поверишь.
Вот она, сила интуиции.
Впрочем, Куроро умный мальчик. Может и догадаться. Гон не самый хороший лгун, пусть и устраивает грандиозное шоу.
Обмен короткими ударами, в руках у Куроро материализуется книга… Значит, сейчас начнутся фокусы. Что у него есть, из потенциально опасного? Телепортация — да, неприятно. «Солнца и Луна» — однозначно. Вся та муть с дублями тут не сработает, если только он попытается поставить печать?.. Но разве она работает на людей? Вероятно, то дурацкое одеяло, украденное у одного из «Инджу». Из известного — первые две самые опасные, плюс родная «Жвачка», которая может обеспечить крайне легкую победу в рукопашном бою. И та цепь, да?.. Которой они лишают его хацу на «Ките». С другой стороны, тогда это критично — он теряет ногу, а сейчас у него есть нэнорезка.
Первая — телепортация.
Хисока бросается вперед, но оказывается прямо перед стенкой где-то на другом этаже недостроенного блока. Нэнорезка тут не сработает, это хацу без формы, то есть, разрезать его нельзя. Следовательно, нужно добраться до Куроро и либо разрубить его книжонку нэнорезкой, либо как-то вынудить его поменять способность.
Несколько попыток добраться до Куроро заканчиваются спонтанными перемещениями. Вероятно, это передышка: он выглядит достаточно потрепанным после беготни по лесу с кучей мин, да и не атакует в ответ. Скорее всего, размышляет Хисока, атакуя сверху — и приземляясь на другом этаже — он может телепортировать либо один предмет за раз, либо только людей. Швыряет сначала одну заряженную карту, но нет, та исчезает и взрывается в другом месте, затем сразу три, уже без взрывчатки. В этот раз затея удается — одна испаряется, две другие Куроро приходится уже отбивать.
Если он вновь атакует, то, теоретически, Куроро выберет телепортировать именно его, а не запущенные вместе с этим карты… Хм…
Черт, с «Жвачкой» было бы удобнее. Но, как говорится, что имеем.
Хисока заряжает пять карт, разгоняется: выскакивает и проносится вокруг, избегая прямого взгляда Куроро — чтобы переместиться позже. Все это время швыряет карты, одну — заряженную — телепортирует, но на второй он бросается вперед, заносит руку и швыряет карту… Вспышка: врезается прямо в стену. Крайне болезненное ощущение, но внизу раздается тихий хлопок, следом шипение сквозь зубы. Задевает.
Подходит к краю этажа и смотрит вниз, где Куроро держится на руку. Жаль, что неточно… Но времени прицелиться нет. Лучшее, что может получиться. Руку не калечит, печально. Лишить Куроро книги — и никаких проблем. Но, судя по тому, как он ее перелистывает, больше никакой телепортации. Взгляд у него мрачный, злой, и Хисока чувствует неожиданное мстительное удовольствие. Это не то, что происходит на «Ките». Это не бойня в Амдастере. Теперь ситуация на Арене меняется: Хисока готовится заранее и методично выбивает из Куроро все дерьмо.
И как его после такого осуждать? За то, как он унижает Хисоку на арене? Это и правда чертовски приятно.
Закладка. Куроро захлопывает книгу.
«Солнце и Луна»?
Нет… «Жвачка».
Они скалятся друг другу, почти доброжелательно. Зеркальная ситуация. Подготовка и взрывное хацу против импровизации и одинокой «Жвачки». В руке у Куроро мелькает нож, отравленный, и пальцы невольно крепче обхватывают ножны. Что ж, это будет трудно. У ножа короткая дистанция, плюс более ощутимый урон — парализующий яд — чем обнуление хацу. Но так гораздо интересней…
Хисока спрыгивает вниз.
«Жвачка» — не решение, она не гасит силу взрывов, это он знает слишком хорошо. Куроро, вероятно, тоже догадывается: видит последствия их схватки на Арене во всей красе во время пыток в подвале. Поэтому Хисока бьет во всю силу: наступает момент, когда нет смысла беречь пальцы. Не отрастут, так можно заменить протезами. Постепенно притесняет того к стене, бьет — но Куроро пригибается, и кулак врезается в стену, разнося ее на мелкие кусочки. Заминка. Из-за атаки Хисока открывает бок, раненный, и Куроро целится туда ножом, снизу вверх, из приседа. Уклониться из такой позиции почти невозможно, но Хисока отталкивается ногой от стены назад, чтобы хоть как-то отбрыкнуться — лучше упасть на пол, чем заточка в бок. Лезвие разрезает одежду, и не без того испорченную, но Куроро не медлит и тут же бьет наотмашь — оставляя на лице длинную тонкую полосу.
Черт, яд!
Он уже хочет отскочить назад, создать дистанцию, чтобы разобраться, действует ли паралич, но Куроро цепляется за него «Жвачкой», не давая сдвинуться с места, тянет к себе, намереваясь закончить начатое. Сложно сказать, от чего появляется слабость: есть ли вообще яд в этом ноже, или просто сказывается усталость, но Хисока решает пойти ва-банк. Когда Куроро притягивает его к себе, он перехватывает лезвие рукой (оставшиеся пальцы ему этого не простят) и тут же хватает того за запястья.
Может, Куроро не ожидает такого.
Скорее всего он думает, что Хисока не такой дурак, чтобы добровольно получать удар таким ножом и следом — жертвовать рукой ради атаки. Но именно это Хисока и делает: хватает за ведущую руку и взрывает, делая взрыв настолько мощным, насколько возможным.
Итак, левая рука — минус.
Но больше никакой книги с трюками у Куроро. Во всем надо искать плюсы.
Они отшатываются друг от друга, поспешно, и Хисока думает: скорее всего, если остатки руки есть, Куроро все еще может вызвать книгу, но держать ее в бою будет невозможно. Сам он торопливо скрывается за углом, брезгливо смотрит на раненную руку — два пальца болтаются на остатках кожи, и он резко их стряхивает. Без Мачи нет смысла сохранять их, считай — потеряны навсегда. Вдыхает, глубоко, ощупывает руку и лицо. Пока вроде не немеют. Куроро ловит его на обман? Глупо. С ножом наверняка что-то не так. Может, какой-то медленный токсин. Надо добить его быстрее, чем он подействует.
Хисока выглядывает из-за угла… Куроро не видно. Сбегает, ну разумеется.
Нельзя терять время. Кто знает, когда подействует яд. Все остальное — явно последствия кровопотери, он теряет достаточно, чтобы чувствовать себя уже не столь уверенно, как утром. Пробегает вперед, по пустым коридорам, обнажает нэнорезку, бросая ножны на пол. Выпускает эн, прощупывая каждый сантиметр вокруг и находит, следом за чем бросается вперед. Сосредотачивает все свое внимание на данчо, на своей цели, чтобы наконец закончить эту больную историю. Куроро — на этаже ниже, ударом ноги Хисока пробивает бетонную плиту и пикирует на него, планируя пробить если не голову, то грудную клетку. Хоть что-то.
Куроро там, внизу, тяжело дышит. Он серьезно ранен, у него слезятся глаза. Руки переломаны, даже нож держать может лишь левой, не ведущей, и Хисока думает: отбить атаку с этой стороны я могу, элементарно, сейчас я в позиции силы, но…
Куроро просто поднимает на него взгляд.
И произносит.
Всего одну фразу.
Одну-единственную…
Семь простых слов.
— ██ ██████ ██████ ███████████ █ ██████ █████.
Так говорит Куроро.
Хисока мешкает, всего на секунду: распахивает глаза, теряется, как и в тот момент, когда Гон упоминает мать, и это стоит ему концентрации. Ах… Ну точно… Все знал. Как-то за всей этой беготней забывается, что Куроро ворует еще одну способность, бесполезную в бою физическом, но в психологическом — еще как. Та, с помощью которой он ранее лезет ему в голову. Залезает в самые глубокие воспоминания, выдирает их с корнем, роется. От этого зрачок резко сужается от бешенства, ярости, и Хисока рычит, уже предвкушая.
Сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни сдохни!
Концентрация...
На это и расчет, понимает он секундой позже, потому что что-то тяжелое бьет его прямо в спину, целится в позвоночник, острое — Хисока понимает это лишь в момент, когда видит торчащий насквозь из живота незнакомый клинок, и следом что-то бьет его прямо в спину, вынуждая упасть и откатиться в сторону. Он с трудом поднимается на локтях, царапает бетон, пытается встать, подняться, но ноги не слушаются. Удар в позвоночник, приходит запоздалая мысль. Намеренно. Ты опять попадаешь в эту ловушку. Тебя опять пробивают насквозь. Ничему не учишься. Это случается вновь, потому что ты только бахвалиться и умеешь, и…
Пинком его переворачивают на спину, и над головой — неожиданно — Нобунага. Глаза у него нет, ну конечно. Зеркальное последствие. В обычное время, наверное, даже в таком положении Хисока бы рассмеялся в лицо смерти, но сейчас все его мысли заняты лишь тем, что произносит Куроро, посягательством на сокровенное, только его, самое драгоценное. Он скалится и запрокидывает голову, смотря на того, уже даже не скрывая ярости. Пытается ползти, протягивает руку, но Нобунага опускает ногу прямо на ранение от Фейтана, отчего все, что он может в итоге — просто корчиться на земле, бессильный.
Так оно и происходит.
В конце концов, ты заканчиваешь именно так, как и должен. Просто оттягиваешь неизбежное. Каффка был прав. Тебе стоило сдохнуть еще пятнадцать лет назад, в том самом месте, но ты решил сыграть, изобразить из себя другого человека. И чего ты этим добился? Плевать на убитых. Они были слабы, как и ты. Но ты предаешь людей, которые тебе доверяют, тех, кто все равно протягивает руку помощи, каким бы жалким не было твое существование.
Такие, как он.
Гон и Фугецу не теряют надежды. Глупо, да? Они всего лишь дети. Но все равно помогают, делают все, лишь бы убедить тебя, насколько глупа подобная риторика. Хотя ты и сам знаешь. Просто тебе нравится убеждать себя в том, что это ты прав, хотя уже вот как множество лет это просто вранье. Избегание очевидного.
Гон ведь говорит тебе об этом. Каждый раз. Почему ты его не слушаешь? Они ведь так похожи. Ты знаешь это. Если он все это время был прав, то прав и Гон. Он понимает гораздо больше тебя, потому что не продолжает эту бессмысленную гонку с призраками прошлого, не отрицает его. Гон — идеал, человек, которым ты хотел бы стать. Но тебе никогда не догнать его. Такие люди, как он, уходят далеко вперед, как настоящие ками, и все, что ты можешь — смотреть им вслед.
Безнадежно.
Игра подходит к концу. Время гейм-овера.
В этот раз — выбора нет.
Но рука... Он все еще может… Совсем немного, дотянуться…
— Я убью тебя! Слышишь?! Клянусь! Из-под земли достану! Подойди сюда! Хватит трусить, ублюдок!
В позвоночнике что-то звонко хрустит.
Последняя воля.
Клятва.
Нобунага резко отшатывается, когда он вскакивает с места и прытко, словно кошка в броске, срывается с места. Этого надолго не хватит. Всего на один удар, но этого будет достаточно. Главное — убить Куроро, лишить его жизни, и тогда можно будет умирать, смело. В прыжке он хватает с земли нэнорезку, стремительно несется вперед, к Куроро, до него совсем немного. Меч заносится в ударе…
— Сдохни!
И раздается звук рассекаемой плоти. Звон металла.
Что-то с глухим чавкающим звуком падает на пол. Кровь окрашивает белоснежный бетон, смешиваясь до нежного розового.
Повисает тишина.
Мертвая.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Тяжело дыша, Нобунага выпрямляется. Отточенным резким движением смахивает кровь с лезвия, и, следом, убирает его в ножны. Простецкое и уже привычное дело, стоит сказать. Как рефлекс. Затем, оборачивается. Сначала его взгляд падает на данчо, отшатывающегося и хватающегося за грудь, на одежде тут и там цветут алые пятна… К нему спешит Мачи, конечно же; они с Финксом давно наблюдают, страхуют. Куроро приказывает им не вмешиваться, но настает время нарушить указ — иначе кое-кто точно умрет.
Он оборачивается.
Голова и тело — раздельно. Далеко друг от друга, уносит от инерции удара. Даже если была какая-то хитрая схема оживления, очередного, то она не срабатывает, так что можно считать историю целиком и полностью завершенной. Наконец-то… Боги, это уже тогда походит на абсурд, но сейчас?
Хисока мертв — факт. Куроро хочет отыграться, вновь, за Фейтана, но они втроем прекрасно понимают, что начнется второй круг бессмысленной мести, опять пытки, плюс у Хисоки — это довольно заметно, особенно сейчас — совсем крыша едет. Мачи права, когда говорит, что раньше он на такое не пустится: видимо, несколько смертей подряд довольно здорово ударяют ему по мозгам, ну, тому, что там еще более-менее адекватно соображает. Но ладно там Хисока, у него, видимо, и без этого с головой не порядок, но вот Куроро?
Но Нобунага берет все в свои руки.
Никаких больше пыток. Никакого больше данчо, постепенно сходящего с ума.
Конец.
Теперь — точно. Говорят, даже отрезанная голова волка кусается, но Нобунага сомневается, что Хисока вернется вновь.
Он оборачивается назад, когда позади раздается тихий звук шагов, и улыбается, криво. Нет поводов веселья, но они хотя бы заканчивают с одной из проблем. Поскорбеть можно и потом. Затем шутливо козыряет.
— Йо, Гон.
Chapter 49: ЦУГЦВАНГ: так говорит куроро
Chapter Text
— Ты жаждал слабых противников и легких побед.
Chapter 50: ЦУГЦВАНГ: доброй ночи
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Когда все начинается, Гон думает — вот и финал.
Эта же мысль посещает его в ту секунду, когда его приветствует Нобу на пустой разрушенной стройке.
Он лишь смутно догадывается о том, как проходит бой с Фейтаном, но этаж после их с Хисокой стычки выглядит… ну, как и должен выглядеть после столкновения двух настолько сильных людей. Труп они не находят, лишь голову, и Нобунагу, конечно же — с выбитым глазом и раной на спине, крайне озлобленного. С его хацу творится что-то странное, аура мигает, как рождественская гирлянда, и, видимо, это приводит к тому, что в итоге его отключает. Его, сейчас бесполезного, конечно же сплавляют самым младшим, пока Финкс, Мачи и Куроро отправляются на охоту.
Некоторое время они с Каллуто сидят рядом с дрелью, молча. Нобунага рядом, но он в глубоком обмороке, поэтому можно считать, что тут лишь они. Предыдущие недовольства друг другом никуда не уходят, разумеется, Каллуто все еще ненавидит его из-за Киллуа, но сейчас с этим намного спокойней: в конце концов, сейчас все и решится. Выясниться ли факт предательства или нет. Гону думается, что брат Киллуа зря беспокоится — его предательство прозрачно, на грани, и если только Куроро не захватит Хисоку живьем вновь, если только не прочтет воспоминания, то никто ничего и не заподозрит. Но вряд ли: даже если Куроро захочет, ему не дадут остальные. А если хацу работает лишь на живых… то и думать не о чем. Да и «Пауки» не такие дураки, чтобы убивать Золдика; иначе сюда мигом явятся патриархи семьи с крайне недобрыми намерениями.
Другое дело — сам Гон. Но…
— Скажи, — вдруг раздается голос, отвлекая его от размышлений.
Когда Гон поднимает голову, на него смотрят. Пристально.
— Тебе он нравится, да?
— Кто? — удивляется Гон. — Хисока?
Каллуто поджимает тонкие губы, чуть прикрывается веером, косится вниз. Но подтверждает, едва заметным кивком. Интересно. Зачем это все? Каллуто же его терпеть не может, а тут вдруг сам — невероятно — начинает диалог, да еще и на такую щепетильную тему. Но смысла секретничать нет, поэтому Гон просто пожимает плечами и кивает. Это не особо-то и тайна, особенно для того, кто участвовал в первом побеге Хисоки. Тем более-то для Золдиков. Если Иллуми, это невыразительная вобла, его сразу раскусывает, то про Каллуто можно вообще не говорить — он мальчик куда более человечный.
Некоторое время они молчат вновь, смотря на гипнотизирующее бурение двери сейфа дрелью. Интересно, думается Гону, почему Редан выбирает именно этот вариант, могут же просто взломать нэн. Может, тут какое-то ограничение? План составляет Куроро, но он-то в воровстве самый настоящий мастак. Наверняка готовит все не просто так.
Внизу чувствуется чужая аура, бурлящая, словно вулкан. Даже на таком высоком этаже. Скорее всего, размышляет Гон, Куроро уже находит Хисоку, и они вступают в конфронтацию. Финальный бой, конец всей этой безумной истории… с крайне очевидным результатом. Да, шанс на спасение есть, мизерный до невозможности — Хисока может его вырвать, он привыкает к такому, но Гон не уверен, что если он одолеет Куроро, то сумеет справиться с Мачи и Финксом. Помнит его после одного лишь Фейтана, а Куроро намного-намного страшнее.
Он нервно отбивает неопределенный ритм по коленям.
Тишина давит.
— Он тебе дорог.
И вновь кивок.
— Дорог… как Киллуа?
На некоторое время Гон задумывается, настолько ли, но потом кивает вновь. Наверное, как-то так и есть. Как очень близкий друг. Это разная близость, конечно же. С Киллуа она на вкус как апельсин и корица, теплая и бодрящая, которая вместе с ним уже множество лет. Но Хисока? Чем-то их отношения напоминают мятный чай, казалось бы, будоражащий, сначала колющий язык. Но чем лучше он узнал его, чем сильнее понял, какой Хисока на самом деле — что скрывается под маской опасного улыбчивого фокусника — то распробовал и другую сторону, такую же теплоту, но все еще иную. Это сложно объяснить. На самом деле, Гон сам не до конца понимает, как делит Киллуа и Хисоку, но точно видит их иначе. Но сейчас это приятные ощущения.
Жаль, конечно, что Хисока такой упертый. Его можно понять, да и сам Гон далеко не тот человек, который может осуждать жажду мести, куда ему, но как же хочется верить, что в какой-то момент он и правда согласится отвернуться от старого образа, от вечных боев, поймет, что вкус жизни можно искать и в других вещах. Может, помочь ему?.. Да, он будет злиться поначалу, но поймет — что нет ничего страшного в том, чтобы просить помощи. Он же не полный дурак.
Хотя…
— Жаль, я не смогу понять брата, как ты, — голос Каллуто звучит сухо. — Но ты хотя бы о нем беспокоишься. Это хорошо. Мама все думает, что из-за тебя Киллуа покинул семью и ведет себя… так, как сейчас, но я думаю, это бред. Если он дорог тебе, ты готов… на что?
— На все?
Ну да, ради Киллуа Гон знакомится с кулаками Канарии. Не самое приятное воспоминание, честно говоря, но он хотя бы заводит нового друга и спасает старого. А еще знакомится с Гото, да. С Гото… которого убивает Хисока из прихоти Иллуми.
— Разве это не нормально? — фыркает он. — Он тоже ради меня готов на все. Вон, вся шумиха с Аллукой из-за этого.
— Значит, это и есть…
— Друзья, да.
Каллуто замолкает, задумываясь. Ненадолго, но затем вновь поднимает взгляд, более пристальный. И голос, слегка надменным, как в первые дни их (повторного) знакомства, уже в Редане, произносит:
— Так и что же ты ждешь?
Гон так и вылупляется на него. Это что еще за претензии?!
— Ты разве не говорил? Что ради друзей готов на все. Но тебе нравится Хисока, — Каллуто загибает палец, — а сейчас данчо внизу собирается его убить. Он плохо выглядел. Не думаю, что он сумеет. Но ты все еще тут, просто сидишь и ничего не делаешь. Разве так и должно быть? Или, если Киллуа перейдет дорогу кому-то же настолько влиятельному, ты продолжишь стоять как истукан и ждать знака свыше?
По спине ползет странный холодок, когда Каллуто поднимает на Гона взгляд светлых глаз и странным, ранее незнакомым ему тоном, произносит:
— Думаю, тебе пора идти.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Гон никогда так быстро не бегает.
Он за секунду пролетает несколько этажей, затем — прыгает в окно, где-то на пятом. Для обычного человека — самоубийство, но для него — сущий пустяк. Да, думается, для нормальных обывателей любой охотник — девиант, чудовище, кто угодно, но только не брат по крови. Понятно, почему политики так боятся умельцев с нэн. И хорошо ясно, почему этим решает воспользоваться Какин: что Халкенбург, контролирующий Фугецу и убеждающий ее в необходимости принять участие в политической жизни страны, что Бенджамин и Камилла, давно практикующие. Если Ассоциация захочет, то сможет подчинить весь мир за считанные дни.
Может, этого и боится Чидль, когда Паристон становится председателем.
Но тому все равно; а сама она будет хранить мир и дальше, опираясь на принципы благоразумия.
Он стрелой несется вперед туда, где схлестываются две ауры, тяжелые, страшные, отчего кожа под курткой мгновенно покрывается мурашками. Все внутри кричит ему: не ходи туда, это опасно, но он не останавливается ни на секунду, потому что каждая может дорого стоить. Как тогда, с Кайто. Может, сейчас у него получится. Может, в этот раз он вытащит удачную карту. Хисока раз за разом обманывал судьбу, заставлял ту играть по своим правилам, почему бы не повторить!..
За один прыжок он ныряет в узкую вентиляцию и проносится через нее едва ли не за считанные мгновения. Едва не выскакивает прочь, но успевает замереть, в ту самую секунду, когда Хисока срывается с места, когда заключает клятву — а следом за ним бросается Нобунага. Когда только успевает. Хотя, думается, для него нет ничего сложного в том, чтобы сигануть вниз прямо с того этажа, где Каллуто.
Гон замирает…
Затаивает дыхание.
Сердце бьется, как бешеное.
Он видит Хисоку, слышит его реплику, каким огнем горят его глаза — и как он стремится к Куроро. Видит и Нобунагу позади, щелчком разделяющего ножны и меч. Клинок раскрывается, словно в замедленной съемке, но на деле проходят считанные миллисекунды, которые сейчас Гону кажутся невероятно долгими — словно вечность. Еще немного — и Хисоку убьют. В этот раз ничто не сработает: никакой обман Каффки, никакая клятва, отрубленная голова — это финальный приговор, такой необходимый Редану, и столь нежеланный — для Гона.
Тело невольно собирается, напрягаются руки и ноги. Сейчас Гон — напряжен, натянут подобно тетиве, и если он сорвется с места прямо сейчас, то сможет сбить Хисоку и не дать Нобунаге его обезглавить. Так будет правильно, для него. Так он убережет его от смерти, не даст вновь коснуться той стороны, с которой Хисока знакомится непозволительно близко. Скорее всего, он даже сможет убежать от Редана, потому что те будут заняты куда более насущными проблемами в виде спасения данчо и погребения Фейтана. Это, в отличие от мести, столь важно и столь необходимо. Да и его скорость намного выше, он все еще усилитель — где-то в основе своей сущности, и не ранен…
Да, Хисока будет злиться, конечно. Скорее всего, наорет, сорвет маску окончательно, и Гон увидит его — настоящего, со всей той бурей эмоций, что скрывается за обычно равнодушным лицом. Он ведь ни черта не такой, до этого просто хорошо держит фальшивый образ, безразлично смотрящий на кошмар вокруг. Может, попытается его убить, по-настоящему, и в этом не будет той элегантности и грации, что обыкновенно присущи ему — лишь жажда крови, пугающая. Но Гон уверен, что, в конце концов, он поймет, перестанет буянить, и тогда дальше все будет хорошо. Да, будет сложно — он вновь калечит себя — но все это исправимо. Они вернутся обратно, к Фугецу, Абаки и Каффке. Каффка тоже на него наорет, но на его лице проступит та самая улыбка, как тогда, сразу после фальшивой смерти — с тоской и капелькой облегчения, они поцапаются, но все же договорятся.
И все будет хорошо.
Каллуто прав — это будет правильно. Верно. Логично.
Так думает Гон в ту секунду.
Стрелка часов, самая крошечная, не успевает сдвинуться до щелчка.
Но если Гон так поступит — если лишит Хисоку того единственного, что сейчас держит его распавшийся образ воедино — то станет злодеем намного хуже Куроро. Не потому, что лишит его мечты или цели, они ведь глупые, отнюдь; он сорвет то единственное последнее, что Хисока выбирает сам, добровольно, в последний год, когда само его существование постоянно зависит от других. Лишит выбора даже тут. Это ведь его осознанное желание — найти Куроро, сразиться с ним и, если так случится, умереть. И ему все равно на собственное же потаенное желание где-то глубоко в душе, молящее о спасении. Хисока никому не принадлежит. Он никого не слушает, даже собственное нутро, скулящее в молитве, потому что «Хисока» — несуществующий образ, пустышка, которой нет нужды внимать подобному.
Да, они начнут новую жизнь. Продолжат дружбу.
Но это будет очередная клетка, в этот раз простого иная. Обманчивая свобода, иллюзия выбора, где итогом станут чужие взгляды и голоса, уговаривающие так не поступать. Глупо запирать хищника в клетке. Дикое животное невозможно приручить, и пусть Гон знает Хисоку настоящего, образ-пустышка сливается с ним слишком сильно, чтобы безболезненно уйти. Думается, Хисока и сам это прекрасно понимает. Поэтому просит финальный бой у Гона — чтобы самому прикончить прошлое амплуа, без чужого влияния.
Он ведь, даже отказавшись от гонки за адреналином, не отпустит ее так просто. Будет улыбаться, а на деле изнывать от желания вступить в бой вновь, почувствовать вкус жизни таким, каким он его помнит. И эта агония будет долгой, как фантомная боль, все не уходящая и грызущая. Гон знает, как болят такие раны. Когда он лишается нэн, первые месяцы кажутся самым ужасным, что только может быть, хотя, по сути, ничего не происходит.
Эти бои… последняя ниточка, что связывает Хисоку с той далекой тенью, за которой он гонится.
Источником его пламени.
Поэтому Гон не шевелится.
В следующее мгновение Нобунага оказывается позади Хисоки и одним незаметным движением выхватывает клинок из ножен. Звенит сталь, и в первую секунду ничего не меняется, лишь рука Нобунаги оказывается позади. Но потом время медленно восстанавливает свой ход: кровь брызжет на пол, а голова Хисоки валится на землю с глухим стуком, как и тело. Из обрубка шеи мгновенно начинает течь кровь, густая, темного алого цвета, и в стоящем монохроме незавершенной стройки она кажется Гону невероятно страшным и ярким пятном.
Дыхание спирает.
Гон во все глаза смотрит на труп.
Хисока мертв. Окончательно.
Происходит так, как он и думает.
Из оцепенения его выводит оклик Нобунаги, эхом отражающийся от пустых стен.
— Йо, Гон.
И он спрыгивает вниз.
Шаги эхом раздаются в помещении. Взгляд неотрывно прикован к отрубленной голове — он не видит лица, лишь затылок, но пальцы неприятно скребутся, как в первую встречу с Неферпитоу, когда тот отрезает руку Кайто. Что-то неестественное, неправильное. Так не должно быть. Но вместе с этим он понимает, что история завершается именно там, где ей суждено закончиться. Злодей повержен. Хисока заходит слишком далеко… наверное, он и сам это понимает, но невозможно остановиться, если ты идешь таким путем так долго.
Поэтому он выбирает логичный финал своей истории.
Другое дело, что Гон не собирается ставить точку.
На Темном Континенте наверняка найдется способ вернуть тебя к жизни… Оттащу твой труп… нет, многовато чести. Какую-то кроху.
Он поднимает взгляд на Куроро.
Тот окружен Финксом и Мачи; те что-то говорят, шепчут панически, но не понимают чего-то… Но потом он видит — как корячится данчо, как держится за глотку, словно его что-то душит. Лицо у него бледное, словно у трупа, почти с синюшным оттенком. Глаза закатываются, а изо рта течет тонкая линия крови, и ниже… На шее… Гон видит словно следы. Что-то… это сложно описать. Прозрачное? Но он видит его, искажения воздухе, когда как Мачи и Финкс словно не замечают, продолжая паниковать. Гон слышит шаги позади, оборачивается — и видит Нобунагу.
Тот тяжело выдыхает, хотя взгляд его прикован к той же картине.
— Проклятье, — коротко бросает он.
Ну да. Конечно. Хисока же кричит что-то напоследок…
Клятва смешивается с проклятьем. Хисока получит свое после смерти — и утащит Куроро за собой на тот свет.
Но… нет! Конечно, Гон зол — зол, что Куроро убивает Хисоку, но он знает, почему это произошло, и понимает, насколько сейчас это несправедливо. Куроро победил, он заслужил жить, он прав!.. Но что можно сделать против неосознанной клятвы? Хисока же сделал это не намеренно, просто всплеск эмоций дал свой результат. Словно выстрел из пушки, осечка. И сейчас петля, сотканная из жажды мести, медленно убивала лидера «Пауков».
— Неужели ничего нельзя сделать?..
— А как? — Нобунага звучит зло, горько, но не двигается. — Это конец, поц… Мы тут бессильны. Ладно уж. Пойдем, попрощаемся.
— Если бы можно было только подцепить ту штуку…
Нобу делает шаг — но замирает.
Резко оборачивается.
— Что?
— Ты не видишь? — Гон указывает пальцем вперед. — Та призрачная веревка вокруг его шеи. Она постепенно затягивается. Как петля. Если бы ее можно было подцепить, то…
Он вздрагивает, когда его хватают за плечи и встряхивают. Глаза у Нобунаги горят огнем, азартом. Почти ужасающим, но Гон знает, что он просто воодушевлен.
— Ты видишь эту хрень?!
— А ты нет?! — удивленно пищит он.
Потом понимает — и правда.
Поэтому Мачи и Финкс так безуспешно вертятся вокруг: они просто ничего не видят. Это посмертное проклятье, не выверенное в какой-либо форме, как у Гентру. Поэтому его нельзя заметить — оно не существует по сути, это просто эмоции. Но Гон видит… по какой-то причине. Может, это последствие смены усиления на специализацию? Одно из многих. Или что-то, что пробудилось в нем из-за Аллуки… В конце концов, все его возвращение к истокам происходит крайне странным образом, нелогичным, нет ничего удивительного в том, что он начинает видеть вещи, которых не должен. Такова она, плата за присутствие на той стороне, на ее краю.
Может, Хисока тоже видел что-то.
Но почему удавка?
— Надо ее чем-то разрезать, — чуть подумав, проговаривает он.
Но что взять? Нобунага протягивает ему меч, но Гон чувствует — нет, не сработает. Это простое оружие, в нем нет… того же элемента, что и в проклятье. Он делает еще несколько шагов, размышляя, можно ли наполнить лезвие своим нэн и попытаться, но затем скашивает взгляд в сторону и замечает нечто, что вынуждает его невольно поежиться. Клинок… видимо, та штука из кейса, валяется в стороне, но даже отсюда Гон видит ауру, идущую от него черным дымом. Это тот же самый клинок, который он видит у Каффки. Тот самый, с неприятной аурой, которую он чувствует в день фальшивой охоты.
Не отводя взгляда от клинка, он бросает:
— Что это?
— Понятия не имею, — буркает Нобунага, топчась на месте уже нетерпеливо. Ждет решения проблемы с проклятьем. — Это какая-то нездоровая дрянь. Ублюдок как ударил меня ею, так аура словно вышла из-под контроля. Не знаю, что это за мерзость, но…
— Это тоже проклятье, — вдруг осознает Гон.
Вспоминает бой с Каффкой, как тот протыкает Хисоку насквозь — и тот мгновенно лишается возможности двигаться, как раскрывает истинное лицо, потому что «Текстура» исчезает. Он не уверен, как именно действует эта… вещь, но она как-то влияет на ауру, раз это срабатывает уже на двоих. Может, на Фейтане тоже, отчего тот не успевает использовать свое убийственное хацу.
Гон осторожно, крадучись, подходит к оружию.
Берет его в руку.
По ощущениям, это самая обычная заточка, но вот лезвие просто пропитано каким-то ядовитым нэн. Непонятно, посмертным или нет. Он пару раз осматривает его, затем разворачивается и торопливо направляется к данчо, который, почти даже не царапает пол — настолько все плохо. Мачи и Финкс расступаются перед ним, молча, и Гон тянет руку к невидимой петле…
Пальцы проходят сквозь. А если клинком?
Он, честно говоря, не особо надеется на результат. Это чисто спонтанное предположение, что если меч шалит с аурой, то может сработать и на проклятье. Но стоит учесть, что это явно не перманентный эффект: что Нобу, что Хисока смогли вновь подчинить себе ауру. Но как средство решения проблемы сейчас? Срабатывает идеально. Это понимает Гон, когда удавка растворяется, а красный след вокруг шеи начинает постепенно исчезать.
Куроро делает мучительный вдох.
Закашливается, откидываясь на спину. Некоторое время он лежит с закрытыми глазами, вдыхая глубоко и медленно, пока самого Гона окружает оставшаяся троица и наперебой начинает спрашивать, какого черта это сейчас было.
— Ты что, экзорцист?!
— Понятия не имею, — искренне отвечает Гон. Затем косится на клинок в руке. — Это все из-за этой штуки. Я думаю?..
— Что это…
Мачи аккуратно подцепляет у него из рук оружие и рассматривает его со всех сторон. Она делает это аккуратно, не касаясь лезвия, и Гону думается — вот это щепетильность. Хисока вот сто процентов бы провел пальцем по клинку, чтобы что-то почувствовать. Он чувствует дрожь в спине и оборачивается назад, на отрезанную голову, и шумно сглатывает. Нет, это… Это как-то неправильно.
Надо забрать голову.
— Это проклятый меч, — раздается хриплое снизу, и они вместе переводят взгляд на Куроро. Тот поднимается на локтях, бледный и потный, но, хотя бы, живой. Пальцы у него превращены в кашу, и, думается Гону, потребуется много времени на их восстановление. — Думаю, там либо нэн Хисоки либо его товарища из Амдастера.
— Надо убить эту тварь, — рычит вдруг Финкс. — Уебок соврал нам. Забрать труп!.. Ну конечно. Он все спланировал.
— Сожжем дотла, — поддакивает Мачи.
— Этот клоун живым не уйдет!
Они с Финксом явно взбешены до ужаса, это чувствуется даже по ауре. Нельзя дать им добраться до Каффки. Да, тот силен, но это будет неправильно — это исключительно вина Хисоки, и если уж быть честным, то скорее даже Гона. Он уже открывает рот, чтобы озвучить это, предотвратить катастрофу, но его обгоняют, чей-то усталый хриплый голос, произносящий то, что Гон не ожидает от Куроро вообще:
— Оставьте. Иначе мы войдем в цикл мести.
— Но он нас предает, данчо!
— Сама подумай, — качает тот головой, — он соглашается убить его. Мы не чувствовали сердцебиения, по-настоящему. И до сегодняшнего дня от Хисоки нет ни слуху, ни духу. Не думаю, будь Каффка его полноценным напарником, дал бы так просто его истязать. И вообще допустил бы этот бой. Они разделяются: если Гон его находит.
— Ну или если Гон в этом деле участвует, — в шутку бросает Нобунага.
Без задней мысли.
Молчание.
Стрелка часов щелкает, переходя на новую секунду.
В эту секунду сердце у Гона пропускает удар, а «Пауки» медленно оборачиваются в его сторону.
Ну, теперь это очевидно. Потому что логично. Гон появляется — и Хисока сбегает. Гон отправляется в Амдастер — и находит Хисоку, того «убивают». Каффка все время рядом, как и Абаки. И, конечно же, он соглашается на задание… и именно в этот раз Хисока и появляется. На самом деле, довольно легко раскрыть. Просто Гон играет, но не вытягивает нужную карту. У Хисоки это получалось гораздо лучше. Он чувствует на себе три пристальных хищных взгляда, ощупывающих с головы до пят, видит, как Мачи делает едва заметный шаг вперед, поворачиваясь корпусом… Видит, как темнеет лицом Финкс, и как Нобунага кривит рот, словно все это видится ему чем-то невероятно гадким:
— Твою мать!.. И вы все время были заодно?
Гон должен быть напуган — но он ощущает лишь невероятное спокойствие.
Он не моргает даже, когда тонкие нити оплетают его глотку и сдавливают. Даже не шевелится — подобно колоссу. Мачи что-то рычит, Финкс тоже, Нобунага продолжает бормотать себе под нос, но все внимание Гона устремлено на Куроро, продолжающего смотреть на него все так же спокойно и полусонно, будто только что не выясняется страшной правды о предательстве очередного новичка. Это хорошо, проносится крамольная мысль в голове, что они еще не знают о Каллуто. И не узнают.
— Почему? — бросает Нобунага, и Гон удивленно моргает.
— Потому что… он мой друг?
Мачи держит не настолько крепко, чтобы придушить, но кровь проступает. Но Гон продолжает смотреть на Куроро, после чего резко бросает:
— Как давно ты знаешь?
— С самого начала, — криво улыбается тот, и часть взглядов, уже пораженная, переходит к нему. Мачи же продолжает сверлить Гона. — Не забывай, я видел его воспоминания. И сложил два и два.
С самого начала!.. И все равно подыгрывал?
Поэтому он не удивляется, наверное, что «Жвачка» остается в книге. Потому что это не посмертный нэн, а самый обычный.
Гон хмурится.
— Почему не остановил?
— Можешь считать меня сентиментальным. Сначала я думал, что, может быть, ты и правда просто хочешь реванша, но… — Куроро выдыхает, сипло, и с трудом садится на земле. Мачи оборачивается к нему, быстро, во взгляде ее обеспокоенность. — Я долго думал над увиденным. И тем, как он смотрел на тебя. Мне вспомнилось… как в детстве мы смотрели старые кассеты про героев в разноцветных костюмах… И как они глядели на мир, а спасенные ими люди — на них.
Тяжело выдыхает.
— И вот так смотрел на тебя Хисока. Потому что ты — такой же.
Но я — не герой, хочется возразить Гону.
Речь Куроро вновь запутанна, но он понимает, о чем тот: делает ставку на то, что Гон сам закончит эту историю, и если не убедит Хисоку бросить это, то хотя бы сделает так, что они больше не встретятся. Или же — реванш будет элементарным. Потому что он — калека, в тот момент о мести можно забыть. Куроро делает ставку на это… и это правильно, логично. Просто он не ожидает, что на стороне Гона окажется Аллука с силами, способными исправить все на свете.
Никто не может ждать подобного.
Аллука — элемент, который невозможно контролировать. В каком-то смысле, она — божество для их жалкого мира, заточенного в центре озера Мебиус.
— Я пытался. Каждый день зудел над ухом. Но все тщетно, — Гон поджимает губы. — Зря ты мне поверил. Лучше бы отослал подальше, или хотя бы намекнул, что знаешь. Я бы избрал другую тактику, может, мне удалось бы.
— Я не провидец. К сожалению, я не мог догадаться, что он полностью восстановится, — криво улыбается Куроро. — Так что мы оба тут облажались.
Оба. Не один Гон.
Куроро… теряет друзей, но все равно находит в себе сочувствие, когда лезет Хисоке в голову. Что же он видит там, если согласен на подобное? Или, все дело в сложившихся факторах: в том, что приходит Гон, что Куроро складывает два и два? Почему он это делает? Этот человек, напоминает он себе, убил множество. Мстит за убитых товарищей, но вместе с тем готов принять новых на место убитых. Идея — «Паук» — должен жить. Так думает Пакунода, когда жертвует собой. Они тоже что-то преследуют, что-то… Что Гону не узнать уже никогда.
«Паук» должен жить, несмотря на жертвы. Так думает данчо.
Куроро должен жить, считают остальные.
Поэтому Увогин и Пакунода выбирают смерть.
— Я хотел тебя использовать. И дал повод сделать тебя ближе к себе. Но неудачно.
Со связями Гона по всему миру — это логичный ход.
— Очень зря, — замечает он.
— Будто это плохо — верить в лучшее.
— Но Фейтан погиб.
— И за это — я никогда тебя не прощу, — голос Куроро все столь же равнодушен. — Но я знаю, почему это происходит. И у меня уже нет желания продолжать эту месть. Мачи, отпусти его. Достаточно.
Нити на шее слабеют, и Гон потирает свежие раны. Сущие царапины, на самом деле, заживет уже завтра. Он потирает глотку, неодобрительно смотря на хозяйку столь опасного хацу, но затем заставляет себя отбросить это раздражение. Все кончено. Редан имеет право злиться, еще большее, чем сам Гон — он-то прекрасно знает все это время, к чему приведет подобная стычка. Что ж… теперь он — не часть Редана. Это уж точно, никакого повторного собеседования. Наверное, так даже к лучшему. Не придется объяснять Курапике при следующей встрече столь неожиданно появившуюся на спине татуировку с цифрой.
Странный меч с проклятьем все еще в руках у Мачи, и Гон кивает в его сторону:
— Оставьте себе. Скорее всего, проклятье запечатано не навсегда. Я не знаю. С ее помощью его хотя бы можно будет остановить.
Молчит, немного, жует губы.
— Если тебе вдруг понадобится срочная помощь — думаю, на меня ты выйти будешь в состоянии. За мной огромный должок.
Гон отворачивается.
В полном молчании он подходит к голове. Срез — ровный, ну еще бы, у Нобунаги один из лучших мечей, которые Гон только знает. Он аккуратно переворачивает голову лицом вверх и едва сдерживает дрожь в пальцах; затем, аккуратно, закрывает глаза. Спи спокойно, Хисока. Может быть, мы еще встретимся, ну а сейчас — настало тебе время хорошо отдохнуть.
Затем, достает из кармана небольшую бумажку и раскрывает ее: и та, словно крепко сложенное оригами, раскладывается в относительно небольшую коробку.
На самом деле, это хацу Абаки — обычно она использует его, чтобы «замораживать» отрубленные во время схваток конечности, чтобы те не испортились в ожидании врача. Время внутри такой коробки не идет до ее открытия, она называет ее просто — «ящик Шредингера». Отличная способность для владельца арены, одна из многих. Если подумать, она довольно мастерски использует собственные умения в бизнесе. Сам Гон выпрашивает у нее ящик на тот случай, если Хисоке не дай бог оторвут пальцы или руку (а такое с ним случается регулярно)… Кто бы подумал, что придется использовать ее для головы.
Но, зато, она останется в том же состоянии, что и сейчас. Надолго, если… нет, пока Гон не откроет ящик в будущем, когда сумеет найти способ вернуть Хисоку в жизни.
Он опускает голову в ящик и в последний раз бросает взгляд на лицо Хисоки, спокойное, словно спящее. Проводит по скуле пальцем, а затем — опускает крышку сверху. Раздается тихий щелчок — ящик запечатан, и время внутри останавливается.
Когда он выпрямляется, «Пауки» уже поднимаются. Финкс и Нобунага поддерживают Куроро, едва держащегося на ногах от боли, рядом хлопочет Мачи… Забавно. Каллуто там, наверху, все еще сторожит дрель и понятия не имеет о том, что творится внизу. Вот он удивится. Глаза данчо обращены в его сторону, и Гон шумно сглатывает, чувствуя себя некомфортно от столь пристального внимания.
— Что ты собираешься делать с головой?
— Думаешь, скажу, что закопаю? — Гон фыркает. — Я отправлюсь на Темный Континент. Буду искать способ вернуть его к жизни. Думаю, мозга должно хватить.
На лице Куроро кривая ухмылка.
— Даже не скрываешь.
— А смысл? Вы все равно это узнаете. Но в этот раз, — делает ударение Гон, — я сделаю все, чтобы не дать этому придурку даже глянуть в вашу сторону. Не посчитай лестью. Просто у нас был такой уговор.
Он бросает быстрый взгляд в сторону тела, но отмахивается: нет, это уже рискованно. Одна голова не даст ощущения, что если Хисока и вернется, то скоро. А так… мало ли, какие умельцы найдутся. Он все еще размышляет о словах Аллуки, но делает вывод, что она права: вряд ли полноценное воскрешение под силу даже ей.
Последний взгляд назад…
Наверное, Куроро хочет его убить. По-настоящему. За Фейтана, за дружбу с Курапикой, за помощь всем тем, кто постепенно лишает «Паука» его лап. Но Куроро уже дважды учится на своих ошибках: сначала он не обезглавливает Хисоку на Арене, оставляя его труп на совесть Мачи, а потом решает посмотреть, как тот сумеет существовать в состоянии калеки. Потому что он знает — его будут жалеть, а Хисока ненавидит жалость. Поэтому он не действует: ведь Гон, в самом-то деле, такой же как и Хисока, и если они оба поддадутся своим заветным желаниям, то круговорот мести продолжится, затягивая все новых и новых людей.
Но Куроро ему благодарен. За помощь прямо сейчас. И это молчаливое прощание — его финальная благодарность.
Гон встречается взглядом с Нобунагой. Виновато улыбается.
И, затем, отворачивается.
Постепенно, пустая комната с лужей крови остается далеко позади, а сам он ныряет в темноту ночи.
Луна молча взирает на него безразличным слепым оком.
Chapter 51: АНТРАКТ
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
— И что будем делать дальше?
Хороший вопрос.
Мачи смотрит на меня все тем же взглядом, какой я помню последний год. С момента, как все это начинается. Она опасается, ей боязно за, смешно, мое ментальное состояние, но она ничего не говорит: потому что слово лидера закон, а она не собирается оспаривать мою власть. Жаль. Жаль… быть может, если бы кто-то другой занял мой пост, жертв было бы намного меньше. И все можно было бы решить иначе, меньшей кровью.
Зря Увогин тогда отказался. Если бы он был лидером…
Но нет смысла жалеть о сделанном.
Я сделал выбор. Поддавшись моменту и потаенным желаниям. Думаю, в каком-то смысле я мог его понять: что-то в тех воспоминаниях заставило меня притвориться, что я доверяю новичку. Глупо, конечно, но в конечном итоге мне все это хорошо известно: желание оставить свой след и добровольный шаг в сторону злодейского пути. Но если бы не эта глупая ошибка, то Фейтан бы…
Впрочем, он наверняка был бы доволен, стой здесь. Сказал бы, что смерть от рук предателя — полный кошмар, но это была славная битва. Я видел, следы их схватки, выбитый глаз — как доказательство, что просто так Фейтан не сдался. Приятно. Жаль, что это его не вернет. Эта кровь… как и кровь Пакуноды, Шалнарка и Кортопи — на моих руках. Я вновь недооценил его, вновь сыграл неудачно.
Мы продолжаем жить ради «Паука», но вот я лишаюсь уже очередного друга в такой короткий срок. И во всем этом замешан он. Я хочу злиться… кулаки сжимаются, но я помню, что видел — и знаю, почему это происходит. Глупо злиться на таких людей. В итоге, все завершилось так, как и требовалось — его смертью. В истории наконец можно ставить точку. Гон обещает, что вернет его, но мне уже все равно. Он делает это не потому, что хочет навредить — тоже преследует помощь дорогому товарищу, и к нему у меня почти нет претензий. Он хотя бы искренен и не желает зла просто так.
Он помогает мне… просто так, хотя я убиваю его друга.
Даже оставляет оружие. То, каким пользовался человек по имени Каффка.
Мы планируем покинуть Новую Мекку на следующее утро. Уходим из казино, забирая с собой два трупа, прячемся в одном из убежищ. Следов Гона нет — он явно дает понять, что не собирается вставать на пути, и я немного рад: сил встречаться с ним еще раз нет. Сейчас мы сидим в небольшом кружке, оставшиеся в живых: Финкс и Нобунага так и горят гневом, и среди них Мачи единственная, кто выглядит спокойной. Каллуто не особо хочет участвовать в разговоре, ему нравился Фейтан, и он говорит, что должен проветриться. Я его не виню.
Двигаться пока тяжело. Рука болит… невыносимо, но под обезболивающим сойдет. Честно говоря, соображается тоже не слишком, что-либо серьезное обсудить я не смогу, но поразмышлять о чем-то простом — о необходимости мести — пожалуйста.
— Ничего, — выдыхаю. — Все закончено.
— Оставишь как есть?
— Надо убить этого мелкого крысеныша и того клоуна, — рычит Финкс, кружа вокруг, словно коршун. — Сука, надо же додуматься: покрывать этого уебка. И ты тоже, хорош! — его взгляд впивается в меня. — Если все знал — почему дал ситуации перерасти в катастрофу?!
— Не знаю.
Наиболее честный ответ.
Финкс всплескивает руками с крайне пораженным лицом.
— Невероятно. Он не знает. Фей умер! — тут же рявкает он. — Эта мразь его убила! А ты знал, что он жив — и ничего не сделал?!
— Угомонись, — шикает Мачи, но Финкс отмахивается.
— Какое нахуй «угомонись»?! Блять! Ты после лишения нэн — сам не свой, — продолжает он обращаться ко мне. — Сначала бой с Хисокой, теперь это дерьмо. О чем ты, блять, думал? Ты ведь знал, какой он тронутый. Прекрасно знал все это время, но решил сыграть по его правилам. Вот тебе и результат.
Финкс не злится по-настоящему.
Просто расстроен. Ну еще бы. Я тоже рассержен: на себя в том числе, но в прошлом я принимаю решение — и его уже не исправить. Тогда оно кажется мне правильным, сейчас… если бы не смерть Фейтана, пожалуй, я бы все еще так считал. Есть причины. Как жалость к тяжело больному, которого ничто не спасет. Глупо злиться на тех, кто не способен собрать себя воедино. Меня хорошо водят за нос, но как только я вижу — все встает на свои места.
Так просто, словно я нахожу последнюю деталь в пазле.
— Ты имеешь право злиться. Верно. Но я делаю то, что считаю нужным. Как ни крути, но Хисока — тоже человек, и пусть он кровожадное чудовище, мне не стоило доводить все до крайности и пытать его… столько. Сам знаешь. Опасно дразнить волка.
— Он это заслужил.
— Он заслужил быть убитым — факт, — киваю я. — Но тогда я поддаюсь эмоциям… Не ищи смысла. Фейтан умер — это моя вина. Не мсти остальным.
— И что? Ты просто так это спустишь с рук? А как же наше мотто!
Не забирайте ничего у нас — и мы не заберем у вас.
Да. Хорошие слова. Правильные. Хисока лишает нас друзей — и мы берем у него все, что только можно. Думаю, если умри он в пыточной, обмен был бы справедливым. Но не получается. Появляется Гон, появляется тот мужчина, Каффка… Финкс прав — мы должны отомстить, обязаны, но я чувствую, насколько это бесполезно. Моя нерешительность и мягкость в каких-то вопросах, вызванная смертью товарищей и жалостью, дает свой результат. Гон просто пользуется этим, без намерения нас убить. Он просто хочет помочь — факт.
И тот мужчина, конечно…
— Ладно. Поебать на Гона. У него тут свои защитники, — Нобунага бросает в сторону хмурый взгляд. — Давай прибьем хотя бы клоуна. Этот гандон нам в лицо врал, и мы отпустим его просто так?
— Не торопись, — я жестом останавливаю Финкса от дальнейших обвинений. — Это не та территория, на которую я хочу заходить.
На лице Финкса подозрение.
— С чего бы? Или боишься, что он повязан с кем-то важным? — фыркает, надменно. — Не смеши меня. Когда мы убивали Донов, то…
— Дело не в этом.
Молчание.
— И в чем же?
Ох, ну. Намного проще показать, чем объяснить, но я видел чужую память — и видел бой в Амдастере полгода назад. Дело не только в покровителях, хотя они точно не играют роли, проблема в одном маленьком «но»: я знаю этот боевой стиль, и знаю, кто использует оружие, на которое Хисока накладывает проклятье. Скорее всего, если мы атакуем вчетвером, то мы сумеем его одолеть, но если Финкс полезет на него в одиночку… Хотя это дает мне отличное представление, на что способен Хисока. Наоборот, впрочем, работает тоже.
Плюс, в Амдастере полно контактов Метеора, и если мы пошумим, то на нас разозлятся не только местные франшизы, но и старейшины, которым такой срыв планов не по душе. Это не десять Донов, которые предают свои корни, тут наука куда более тонкая и требующая тщательной подготовки. Да и у нет у меня уже никакого желания контактировать ни с кем, кто повязан с Хисокой. Пусть, думаю, Каффка прекрасно поймет, почему мы явились.
А если он ждет…
Нет. Не стоит.
Есть более насущные проблемы.
Я кратко объясняю Финксу все тонкости политических игрищ, в которых мы замешаны, и тот недовольно цокает, но не более. Скорее всего понимает. Это хорошо. Достаточно… конфликтов, уже нет сил. Хочется просто забыться, хотя бы один мирный день без беготни и мести.
Опускаю голову вниз и вздыхаю. Прикрываю глаза, на мгновение. Как же болит голова, невыносимо.
— Гон говорит, что есть способ вернуть умерших там, за озером Мебиус, — внезапно, приходит на ум. — Думаю, его суждению можно доверять. Скорее всего, Хисока получает все обратно именно благодаря чему-то с той стороны. Так что у нас еще есть шанс… У меня. Вымолить прощение.
Найти искупление.
Я слышу, как перестает беспокойно вертеться Финкс. Все трое смотрят на меня, внимательно, и я пожимаю плечами
— Если он забирает голову, полагаю, мы можем сделать то же самое. Или хотя бы часть волос.
— И остальных… — бормочет Мачи, но цокает уже Нобунага.
— Трупы Боно, Шизуки и Франклина остались на «Ките», а тот — на морском дне.
— Кортопи и Шалнарк? Мы же закопали их недалеко от Небесной Арены.
— И Паку!.. В Йоркшине!
— Черт, отыскать бы Уво… Может, спросить у ублюдка с цепями? Он-то небось помнит, где примерно закопал его.
Разговор об этом заставляет их позабыть о проблеме, быстро схватиться за надежду. Они оживляются, начинают улыбаться: невидимая соломинка работает, как надо. Это хорошо. Честно говоря, я не думаю, что на Темном Континенте есть нечто подобное, но я — всего лишь человек, когда как Гон Фрикс — один из тех, кто точно будет вертеть историей как им заблагорассудится. Я помню о таких людях, из историй старейшин, которые гнут мир под свои желания. Он, Джин Фрикс, Паристон Хилл, Джайро… В этот период их невероятно много. Может, поэтому, все летит к чертям.
Откидываюсь назад и поднимаю голову кверху.
Ничего. Может, я ошибаюсь, и тогда мы все встретимся вновь. Вы наорете на меня за то, что я медлил, за то, что допустил вашу смерть. Но, в конце концов, мы улыбнемся друг другу и забудем весь этот кошмар, как один страшный сон. И притворимся: будто мы вновь те глупые дети, единственная забота которых — глупые шоу про резиновых монстров. Я взгляну всем вам в глаза, может, даже Хисоке — другому, которого вижу в секунду перед его смертью — и спрошу, стоило ли оно того.
Ты слышишь, Паку?
Как думаешь, сумеешь простить меня?
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Мы потрошим труп Хисоки. На память о предательстве. На память о том, что надо быть осторожней, и в наказание — ведь те, чье тело изгажено, не найдут покоя в загробной жизни. Хотя, думаю, он и без этого бы не нашел там спокойствия — не из таких.
Пять пальцев, на каждого из нас.
Пять костей.
Я забираю безымянный. В каком-то смысле это даже символично.
— Я сожгу тело, чтобы в этот раз ничего не произошло , — произношу я, и остальные кивают.
Да. Чтобы больше он не вернулся.
Но это не так — вру. Вновь играю на доверии своих подчиненных. Однако, в этот раз я знаю, что делаю — и знаю, как. Все довольно просто. Потому, когда остальные покидают меня, оставляя рядом с погребальным костром, я обращаю свой взгляд вниз, на обезглавленный труп. Говорят, нэн помогает телам сохраниться немного лучше, поэтому спустя пару часов сладковатого запаха разложения все еще нет. Хорошо. Для задуманного мне нужно тело, еще близкое к идеальному состоянию, хотя, думаю, я смогу исправить и это.
Постепенно выхожу из состояния зэцу.
Проклятье не действует. Возможно, пока. Не хочу рисковать. Надо сделать все как можно быстрее.
Сжимаю кулак.
Ведомая лишь местью марионетка. Так говорит Гон о твари, что вынуждает его поставить клятву. После смерти все еще стремящаяся к убийству противника, и все — ради собственной цели. Идеальная преданность. Возможно… Что, если попытаться скопировать это… Рука невольно приподнимается, тянется к трупу, и я вспоминаю слова Гона, в подробностях. Идеальная боевая марионетка, не думающая и живущая лишь ради битв. Ради мести.
Аура вспыхивает, словно искра.
— Раз ты проклял меня, то и я не дам тебе покоя после смерти.
Может быть, мы еще встретимся. И тогда ты увидишь себя, обезображенное нутро, какое я увидел ровно в ту самую секунду, когда клинок Нобу отсек тебе голову.
И опускаю руку.
Chapter 52: АНТРАКТ
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Я часто вижу этот сон…
Он повторяется изо дня в день. Из ночи в ночь.
Из года в год.
И никогда не заканчивается. Бесконечный кошмар, преследующий меня каждую секунду моего ничтожного существования.
Сотни тел, сваленных в одну безобразную кучу, так много, что я уже давно сбился со счета. Видишь их? Смотрящих в мою сторону безжизненным взглядом.
И самое яркое среди них — твое. Все еще прекрасное, даже после смерти.
Я стою здесь, прямо на их останках.
Сминая под ногами воспоминания, осколки прошлого, что мы переживали вместе. С каждым новым шагом уничтожая все больше и больше, обращая его в пыль. Прах. Я… стою на вершине, на их костях, но даже сейчас, я все еще не могу дотянуться до мира, который ты видел.
Все, что я делаю — пытаюсь повторить. Имитировать. Как делала она.
День ото дня… Я живу твоей жизнью, играю чужую роль, отказываясь от всего, что не подойдет твоей… Но даже так, я все еще не могу увидеть то, что видел ты. Догнать тебя хотя бы на секунду, чтобы понять.
Может, мне стоило оставить тебя. Дать тебе упокоиться с миром.
Но каждый раз, когда я думаю, что должен отпустить, то понимаю, что без тебя не будет смысла и во мне. Я — всего лишь твоя тень. Каким бы ярким не был лунный свет, он всего лишь отражение солнца.
Ты — мой свет.
Но я никогда не смогу быть тобой.
Я знаю, ты никогда не простишь меня. Даже после смерти. И если мы встретимся, то ты будешь зол… Но я ничего не могу сделать. Думаю, это нормально.
Имитации никогда не превзойдут оригинал.
Chapter 53: ЦУГЦВАНГ: фильм, фильм, фильм!
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Гон возвращается в Амдастер рано утром.
Он боится, что в самолете возникнут проблемы из-за головы, но хацу Абаки, видимо, предусматривает и это: а потому ящик считают наполненным каким-то «папье-маше» (это он уже потом узнает, что это) и пропускают. Видимо, у нее тоже были с этим проблемы… Продумано. Коробка так запечатана, что ее даже не просят открыть, опять же, помогает лицензия, хотя кучу строгих проверок пройти все равно приходится: после самодеятельности Джайро теперь все боятся, что где-то могут затесаться очередные любители устроить взрывное шоу. Страх перед «Розами» вновь накрывает мир…
Когда он ступает на улицу, где находится арена Абаки, его уже ждут.
Еще утро; пьянчуги, уснувшие в кабаках, сладко спят и видят третьи сны, а другие не просыпаются. Солнце не успевает подняться из-за горизонта, слабое, бледное — как всегда зимой. В морозной тишине с коробкой в руках Гон чувствует неожиданно накатившее чувство одиночества, и в эту секунду на него накатывает страшное осознание: все завершается, в этот раз — действительно по-настоящему. Хисоки больше нет, «Пауки» убивают его. Гештальт закрыт. Можно сколько угодно злиться на Куроро, но в этом конфликте он прав — у него Хисока забирает ценное первым. Глупо оправдывать его даже ради дружбы. Охота на муравьев дает ему почувствовать вкус собственного эгоизма, терпкий, и сейчас он поступает верно тем, что не бросается на Куроро с местью. Пора поставить точку. Они оба это хорошо уясняют.
Но Хисока… нет. Так и не учится останавливаться. Разве что понимает, что не обязательно отсекать связи.
Хоть что-то.
Понадобится ли это в будущем… другой вопрос.
Хисока мертв…
Это так странно. Для Гона это что-то вне нормы. Для него и вся эта история с подвалом — та еще странность, но тогда Хисока жив, и это остается стабильным элементом в системе мира: он выживает несмотря ни на что. Даже после пыток. Даже после убийства. Когда ему отсекают руки, ломают пальцы, выбивают глаз… Всегда. Но он доходит до момента, где история должна завершиться, Нобунага ставит точку. Это нормально. Истории всегда должны получать какой-то финал, а вот удовлетворит ли он читателя — вопрос другой. Гона — нет, но он понимает, что это логично.
Хисока умирает, потому что делает все, чтобы это случилось. Даже невольно.
Факт.
Жаль, конечно. Жаль, что Гону так и не удается достучаться до него полностью. Но сломать настолько старую маску крайне сложно, почти невозможно. Думается, Хисока и сам это прекрасно понимал — а потому выпросил этот финальный бой, как успокоение. Когда закрыты все гештальты, то намного проще отбросить прошлое, как Гону — то, что случилось во время охоты на муравьев. Теперь это скорее поучительная басня, чем нечто действительно терзающее его. А все потому, что Кайто жив.
Пальцы мерзнут от холода, но Гон продолжает сжимать коробку. Теперь это дело принципа. Он отправится на Темный Континент, вернет Хисоку — найдет способ, чего бы это не стоит, а потом выбьет из него все дерьмо. Скорее всего это займет время, а потому они будут ближе по возрасту, и, рядом, он больше не будет ощущать того невидимого давления опыта и пережитых годов. Это будет хороший бой, хороший урок. И пусть он только попробует вновь ринуться на «Пауков», в этот раз Гон не будет сдерживаться.
Хисока мертв… Когда умирает Кайто, у Гона что-то щелкает в голове. В секунду, как Неферпитоу со страхом озвучивает приговор, он может только плакать от беспомощности и вины. Но сейчас внутри он ощущает разве что опустошение. Равнодушие, ранее ему неизвестное. Ни единой слезы не может пустить. Это так… неправильно? Он даже не может найти, что бы такое сказать Хисоке напоследок, как финальное прощание, просто продолжает путь молча. Он должен расстроиться. Должен с пеной изо рта доказывать, что Куроро виноват. Как тогда, с Питоу. Но… может, все дело в том, что он узнает Куроро чуточку лучше. Кто знает, что было бы, понимай он верность Неферпитоу Королю — не просто как образу, ради которого он играется с Кайто, но скорее как личности.
Это неправильно? Не плакать? Все люди плачут, когда им грустно. Даже Гон плакал! Но сейчас? Что-то у него в мозгах явно не все в порядке. Да оно и давно понятно: чтобы между Реданом, который не столь уж и ужасен, и Хисокой, что убивает их друзей и угрожает самому Гону, выбрать второго… Хисока утверждает, что это не любовь. Он, наверное, из тех романтиков, которые видят в ней нечто возвышенное. Поэтому он и предает Мачи, потому что не понимает ни черта — что любовь бывает такой. Да, наверное, в каком-то смысле он прав — в том, что Гон его не любит, но крайне сильно привязан, но уж он-то явно не самый сведущий.
Ему вообще это все далеко. Хотя Гон уверен, что за образом крайне нелюдимого человека скрывается кто-то куда более понятный и нормальный. Он почти раскрывает эту загадку, почти — но не до конца. И вот результат. Гону не нравится Фейтан, но, зная, насколько это глупо… Стоило ли ему становиться разменной монетой? Вряд ли.
Эх, Хисока. Сколько же от тебя проблем!
Гон останавливается, когда замечает впереди размытый силуэт, приглядывается — и понимает, кто это. Фугецу. Руки скрещены, она терпеливо ждет его — затем опускает взгляд на коробку. Лицо ее ничуть не меняется, лишь опускаются уголки губ, а во взгляде — мгновенно то же скорбное выражение, как и при их отлете из Амдастера. Все прекрасно понимает.
В ответ Гон может лишь виновато улыбнуться.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Киллуа и Биски воспринимают новость крайне прохладно: скорее как то, что должно было случиться. Как закономерность. Реакция Каффки схожа с Фугецу, он лишь цокает и ведет плечом, мол, что еще ожидалось, затем скрывается… Гон думает, что он все же выпьет, в одиночестве, за своего нерадивого ученика. Аллука расстроена, но не слишком-то сильно; в самый раз для ребенка, который не слишком хорошо понимает эмпатию из-за долгого затворничества.
Абаки лишь фыркает, надменно, что с ее добрым лицом выглядит… интересно:
— Я вот вообще не удивлена. Сто раз ему говорила, и смысл? Болван, — затем хлопает Гону по плечу. — Не слишком расстраивайся. То есть, грустно, конечно, но он же этого и хочет, разве нет?
Ну-у-у…
В итоге, Гон возвращается к размышлениям об оставленной кассете.
То, что Хисока создает ее, многое говорит — например, что он и не особо рассчитывает на возвращение. Скорее всего, полагает он, Каффка расстраивается именно поэтому: потому что сначала он приходит к нему с той просьбой про воспоминания, что уже звучит схоже с написанием завещаниям, а потом… Гон притаскивает голову. Конечно же никаких похорон никто не устраивает: он божится, что оттащит останки на Темный Континент и все вернет в норму, хотя, судя по вздоху Каффки, не слишком-то тот и верит. Но на всякий случай он предупреждает о «Пауках», просто для внутреннего спокойствия, в ответ на что Каффка крайне загадочно улыбается. Эта улыбка — жесткая, угрожающая, которую забирает себе Хисока — вызывает в нем смутные опасения, но он не может сказать почему конкретно. Какая-то потаенная угроза.
— Люцифер-се не глупый мальчик. Он не будет повторно дразнить собаку, которая крайне больно кусается.
Так и говорит.
И вот что это должно значить, черт возьми!
Может, им стоит поговорить… по душам, но Гон не особо мастак болтать со взрослыми умудренными людьми на интересные им темы: одно дело Биски, которая на их волне, и совсем другое — кто-то как Морау или Наккл с Шутом. Такие драмы надо переживать в одиночестве, подумать, порефлексировать… Гон так считает. Может, это плохо, конечно. Кайто умирает, и Киллуа пытается его отвлечь, образумить, это хорошая тактика, но Каффка — не импульсивный подросток, он человек опытный и знающий. Поэтому Гон спрашивает его — прямо, без прикрас — не хочет ли тот отомстить? Когда на него бросают Взгляд — это особый Взгляд, в котором чувствуется осуждение и усталость — он даже не вздрагивает, потому что уже учится не пугаться от подобного.
Каффка произносит, насмешливо:
— Месть бессмысленна. Чем больше ты ей поддаешься, тем больше разрушения она вносит в твою жизнь. Мне не за что винить Люцифера-се, он поступает правильно и берет цену за забранную семью. А продолжать этот разброд… Нет ничего глупее декаданса, который следует за местью, поверь. Один раз я это видел. И совсем не хочу повторять.
Но ведь это Гон дает волю Хисоке попробовать. Разве Каффка не хочет?..
— Нет. Боже, Гон-се. Ты думаешь, я стану атаковать подростка за то, что тот смиряется с идиотизмом взрослого человека, вот уже пятнадцать с лишним лет неспособного признать свои проблемы? Может, я уже потерянный человек, но не настолько. У меня еще есть рамки… разумного.
Он так задумчиво произносит последнее, словно и сам не уверен.
В итоге, Гон оставляет Каффку наедине со своим горем, а сам отправляется в тренировочный зал. Тот пуст, разумеется — хотя что-то внутри противно скребет, признаваясь, что он ожидает найти тут кого-то. Кого-то, кто уже не должен быть на этом свете. В воздухе витает пыль, ее запах… Он даже видит следы старой схватки с Абаки, вот, вмятина на паркете, из-за которой она жутко долго ругается. Паркет тут вообще больная тема. Некоторое время Гон бродит по комнате, словно неприкаянное приведение, но потом аккуратно садится на пол и упирается руками в колени. И сидит так — около пяти минут, пока торопливо обдумывает дальнейшие действия.
Хисока мертв. Гон более-менее подчиняет нэн. Не так, как хочется, но он не чувствует изменений после отбытия из Амдастера — быть может, это из-за страха, что Куроро отомстит, или он просто находит четкую цель, которой требуется аура. Кто знает. У Гона нэн после всей этой возни с клятвой работает черти как. Он ждет, что ощутит это как-то… как-то! Весомо, что обрадуется, но в итоге он просто спонтанно приходит к этому выводу прямо сейчас.
Рука невольно тянется к куртке…
Кассета, которую отдает ему Хисока, совсем маленькая. Сейчас, с более стабильной аурой, он действительно видит, что это материализованный предмет. Вертит в руках: выглядит как обычная, вставь в волкер и иди. Но нет. Стучит пальцем… по ощущениям похоже на дешевый пластик, только что не воняет. Но затем его взгляд зацепляется за что-то, этикетка — она приклеена странно, как-то… выпукло? Он осторожно подцепляет ее ногтем, тянет и ужасается, когда обнаруживает записку. Вот уж дела! А если бы он нашел это раньше? С другой стороны, Хисока явно делает ставку на то, что до его смерти (или если ее не будет) Гон и пальцем не прикоснется к кассете. И ведь угадывает!
Записка небольшая и написана мелким аккуратным почерком. Некоторые буквы Хисока крайне странно пишет, даже смешно, и Гон фыркает: наверное, его родной язык другой, хотя так и не скажешь. Какие-то привычки все равно остаются. Думается, стоит показать ее Фугецу, но сначала Гон решает прочитать сам. Не только потому, что это письмо ему, он не собственник и монополии на Хисоку у него нет, скорее как цензор. Потому что, зная одного придурка, даже в самом дружелюбном письме можно ожидать какой угодно подвох. Или ужасную шутку!
Дорогой Гон!
Больше всего я ненавижу начинать письма как в типичных клише, но в этом случае это необходимая формальность. Если ты это читаешь, значит, Куроро вырывает победу. Это плохо. То есть, ничего уже не исправить, но ты все равно позлись для приличия. Хотя ты так не умеешь, я уверен.
Я не буду писать долгие письма прощания. Если я сказал тебе что-то до финала — значит, больше и не надо. Это просто пояснительная записка к кассе, потому что я уверен — ты обладаешь крайне удивительным генным дефектом, называемым «руки из жопы». Ты держишь ее, да? Эта кассета — продукт хацу Абаки, однако она его немного отредактировала. Видишь ли, обычно все записи, которые она ведет, происходят от первого лица — то есть, она просто считывает воспоминания человека, видящего какие-то события. Так как на этой кассете содержатся не только мои воспоминания, но и Каффки, то нам пришлось отредактировать часть, чтобы оно больше походило на фильм. Не обессудь за какие-то несовпадения, я постарался все их вырезать, но что-то могло прокрасться. Моя память о том времени крайне туманна.
Обычно Абаки пишет на нормальные носители, но из-за некоторых условностей она полностью материализовала то, что ты держишь. Так что можешь хоть из окна ее выкинуть, не разобьется. Но лучше не выкидывай. Я серьезно. Я знаю, что тебя потянет проверить, держи свои разрушительные импульсы под контролем.
Все, что тебе нужно сделать — просто приложу кассету к виску. Она «загрузится» в твою память и воспроизведется. Если Абаки не врет, то на все уйдет не больше получаса, хотя тебе может показаться дольше. Так что можешь не беспокоиться о жажде или желании сходить в комнату счастья, запись покажется коротким сном.
После прокрутки кассета вновь окажется у тебя в руках. У нее есть два раза запуска. Не больше. Обязательно смотри все за один присест, второй раз — для Фуу-тян, и если ты ей ничего не отдашь, видят боги, я опять вернусь к жизни только чтобы тебе накостылять. Нет, это не клятва. Не пытайся проверить, вернусь ли я взаправду.
Не знаю, удовлетворит ли твое любопытство то, что записано на кассете, но я надеюсь. Это мой самый страшный секрет, который знают лишь двое (трое, если считать Паку). Честно говоря не хочется с ним расставаться, но я доверяю тебе и знаю, насколько для тебя это важно. Как и для Фуу-тян. Хотя ей это скорее будет инструкцией, как не делать…
Что-то много получилось.
В общем, наслаждайся. И соблюдай инструкции, пожалуйста. Не изображай из себя необучаемого дебила, я знаю, что это не так.
Х.
Нет, ну теперь Гон просто обязан выкинуть эту кассету в окно!
Ладно. Не стоит, и правда. Что-то ему подсказывает, что если на самой ней не записано проклятье, то в нему просто прибежит Абаки и даст сочного пинка за такое издевательство над ее трудом. Она ведь старается, создает что-то новое — и все потому, что Хисока просит. Ну… вот и осталось выяснить, насколько он хороший режиссер. Он же там что-то говорит про это, да? Про то, что на Небесной Арене он сам ставит себе сцены. Но то — бой, а тут целая запись! С другой стороны… Если он не записывает это на обычную кассету, скорее всего опыт будет другим. Зная Хисоку, наверняка!
Гон скрещивает ноги и прикладывает кассету боковой стороной к виску. Та, словно чувствуя, тут же тонет. Сначала ничего не происходит, он с любопытством глядит по сторонам, но потом моргает — и, о, находится уже не в спортивном зале, а в кинотеатре. Узнает это местечко, тот самый кинозал, который находится недалеко. Двигаться страшно, вдруг начнет лунатить, но в записке говорилось про сон… Гон ступает вперед.
Кинотеатр пуст. Кроме него никого нет. Единственный зал, над которым горит свет — четвертый, и Гон послушно туда заходит, ведомый крайне толстым намеком. Интересно, эту сцену он тоже снимает? Или это просто фантазия? В зале, естественно, лишь он, и потому Гон занимает то самое место, где до этого сидит с Хисокой и смотрит на Хоши Морро. Опыт, конечно, крайне любопытный. Но можно было и сразу пустить воспоминания, а не прокатывать подобное вступление…
Боги, он говорит о Хисоке! Тот не может без выпендрежа!
Постепенно свет в зале гаснет, а на экране идут титры. Какие-то киностудии, спонсоры, Гон помнит часть их из фильмов с Хоши. Вот ведь заморачивается, просто невероятно. Но это вызывает улыбку, подобная тщательная подготовка. Хисока может сделать дешево и просто, но он старается даже над такими мелкими деталями, как ощущение бархата под руками или тихий треск пленки позади. Стиль превыше всего.
Затем, начинаются титры. Представление актеров…
В РОЛЯХ:
ХОШИ МОРРО
Гон устраивается поудобнее, жалея, что даже в иллюзии ему все еще не дают попкорна.
Chapter 54: ЮВЕНИЛИЯ: все деньги мира
Chapter Text
ЧАСТЬ 3: ЮВЕНИЛИЯ
«Кошку видали? Колыбельку видали?»
Маленький Ньют о вере в лучшее
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Щелчок проектора. Запись начинается.
Сначала Гон не понимает, что конкретно происходит в кадре: слышно только тяжелое дыхание, чью-то сдавленную ругань, голос звучит юно, даже слишком — ну точно, принадлежит ребенку. Некоторое время эта полутьма так и остается неподвижной, лишь потом начинает рассеиваться: и сквозь узкое грязное окошко пробивается луна. Такая крохотная, что ее диск едва был бы заметен в обычное время, но сейчас… Может, все дело в точке зрения. Это запись воспоминаний, напоминает себе Гон, скорее всего внимание смотревшего было сосредоточено на ней, поэтому луна кажется настолько яркой. Но он чувствует, что это не взгляд «из глаз» — скорее обработка, но подобные артефакты остаются. Абаки не всемогуща, а требования Хисоки крайне сложны даже для ее чудесного хацу.
Слышно жужжание одинокой мухи. Необычайно громкий звук.
Потом, сквозь темноту наконец-то пробиваются силуэты.
Сначала первый — это ребенок. Он лежит на какой-то старой ржавой кровати, на которой есть лишь матрас, возится, отчего Гон его и замечает: на вид ему лет десять, не больше. Он одет в… Гон даже не знает, чьи это традиционные одежки, но это явно что-то из области рядом с Падокией, так выглядит: мотивы проскакивают. Но одежка выглядит грязной, мятой. Мальчишка — это точно он — продолжает возиться, и только сейчас становится ясно, что руки за спиной у него связаны. Сначала он не узнает лицо, но потом вглядывается внимательней: и видит знакомые черты, золото в глазах, и понимает — это же Хисока! О… боги. Настоящий Хисока. Только… десятилетка. От этого зрелища Гон поначалу впадает в ступор, да так сильно — еще бы, кто бы подумал, что начнется все с этого! — что даже пропускает появление второго человека в комнате, чей силуэт постепенно становится ярче с каждой секундой. Ну точно. Все дело во внимании — потому что Хисока замирает и резко задирает голову в ту сторону, и темнота рассеивается, проявляя второго человека.
Который выглядит…
Точно так же.
Это… э… отражение? Нет, не шевелится. Муха, та, что жужжит ранее, продолжает летать вокруг неподвижного второго ребенка, пока не садится ему на лицо и не начинает ползти. В отличие от Хисоки (если это Хисока) второй ребенок выглядит больным, и если бы не хороший слух, то Гон и не различил бы дыхания: едва заметного. Муха продолжает ползти, как ни в чем ни бывало, Хисока явно на это смотрит — потому что Гон видит ее на чужом лице (кадр меняется, приближается к ней) крайне ярко, пока, наконец, не выдерживает и не окликает — тихо. Голос у него еще совсем юный, не сломавшийся, и звучит… звучит. Как это сказать? Это то, о чем Гон и говорит ранее: что-то вне его представления, как и Хисока — такой, намного младше. Интересно, познакомься они, будучи погодками, подружились бы…
Но лишние мысли отвлекают от просмотра хорошего кино.
— Эй! Хило!
Хило, стало быть, второй мальчик.
Значит, близнецы.
Что ж, это крайне много поясняет в его симпатии к Фугецу. У нее же тоже близняшка была, верно? Качо, как-то так. Может, это одна из причин. Она ведь что-то такое упоминает, при рассказе, что-то про ностальгию… Любопытно, конечно, что его задевает именно это. Как не прячь ты свою натуру, но что-то обязательно вылезет. Видимо, раз он такой активный, все это время он занимает место «Качо», поэтому и чувствует некоторого рода привязанность к Фуу-тян.
Но это все равно так… странно? Хисока вообще не выглядит, как человек, у которого были братья или сестры. Скорее как единственный ребенок, который получал все, что захочется.
— Хило, проснись! Хило-о-о! Хилоян!
Тот не реагирует даже; глаза его полуприкрыты, закатились, в принципе походит на труп — но и Гон, и Хисока знают, что он жив. Муха продолжает свою неторопливую прогулку по чужому лицу, и он начинает дуть: сначала несильно, потом громче, пытаясь ее спугнуть. Но они слишком далеко друг от друга, а муха достаточно нагла, чтобы игнорировать подобный шум со стороны. Он продолжает свои несчастные попытки несколько раз, пока, наконец, не сдается: тяжело дышит и откидывается на спину, злым взглядом сверля потолок. Для десятилетки его лицо необычайно грозно, и таким раздраженным Гон помнит его лишь из коротких интеракций с Каффкой.
Некоторое время он лежит молча, не двигаясь.
Потом начинает бить ногой стальной каркас кровати. Сначала явно от скуки, потому что тут — кажется, это какое-то полуподвальное помещение, заваленное мусором — делать нечего, да еще и со связанными руками. Интересно, зачем, думается Гону: хотя есть вариант достаточно очевидный и простой, который заключается в банальном похищении. Это логично, и обстановка подходит. Но кино не дает ответов, а Гон решает сыграть в терпеливого зрителя: и потому выжидает, пока в кадре что-то произойдет. Пинки каркаса становятся интенсивней, сильнее, и под конец Хисока буквально бьет эту несчастную железку, не стараясь даже быть аккуратным. Еще чуть-чуть, и кровать развалится, но не это сейчас в его мыслях, очевидно. И вот, очередной пинок уже близок, в глазах Хисоки — азарт и жажда разрушить все окончательно, но он не успевает ничего сделать, потому что стальная дверь, скрытая в темноте все это время, вдруг открывается и ослепляет невероятно ярким светом из коридора. Видимо, Хисоку — тот замирает, как вкопанный, и во все глаза уставляется на высокий силуэт в темноте. Его лица не разобрать даже когда глаза постепенно привыкают: вместо него какая-то каша, словно смазанная запись, но вот голос — грозный, громкий — слышно весьма четко. Человек выглядит сильным, опасным, как профи. Скорее всего это один из похитителей?
Он опускает взгляд на Хисоку; тот сначала замирает, в шоке, но потом лицо его принимает невероятно каверзное выражение, и он от души пинает каркас еще раз, на что в ответ тот отдается невероятно протяжным металлическим стоном. Видимо, именно этот звук и приманивает сюда громилу, потому что он тут же хватает маленького хулигана за ногу и поднимает в воздух, словно перышко, и тот начинает брыкаться, вися головой вниз. Насколько яростным может выглядеть лицо десятилетки? Гону кажется это умилительно смешным; он вспоминает свой бой с Ханзо, когда вступает с ним в патетику, и с ужасом осознает, что именно так это видят остальные. Так вот почему они смеются!
— Прекрати шуметь, маленький засранец!
— Я хочу есть! — верещит тот, продолжая извиваться, как змея. — Вы с утра нам ничего не давали! Даже воды! Хило плохо, а вы просто ждете! Еды, еды, еды, еды! Жрать!
— Никакой еды, пока ты так орешь!
— Ну и не надо мне еды, дайте Хило!
Он продолжает брыкаться, явно не принося этим никаких особых проблем громиле, но тот все же опускает взгляд на вторую койку, где, неподвижный, лежит второй ребенок. Видимо, какие-то шестеренки в его голове все же вращаются, потому что он швыряет Хисоку обратно на кровать — тот тут же возвращается в позу сидя, даже со связанными руками, и смотрит, как волчонок — и куда-то уходит, и, спустя всего пару минут, возвращается с бутылкой воды и миской, в которой сиротливо валяются две горбушки хлеба. Это не какая-то заплесневелая дрянь, выглядят свежими, и одного взгляда на Хисоку хватает, чтобы увидеть, как у того текут слюнки: но он сдерживается и горделиво молчит, пока ему развязывают руки, как и следом — брату. Однако если из Хисоки жизненная энергия так и прет, то второй — Хило — все еще больше походит на труп, и на запах почти не реагирует.
Это явно не нравится громиле; он вскидывает голову и кричит куда-то в коридор неожиданно звучным голосом:
— Второй так и валяется полудохлый! Что с ним делать-то?!
— Не ебу! — крайне вежливо отзываются с той стороны, голос словно на плохо записанной пленке, видимо, потому что его Хисока не особо-то и помнит. — Сделай что-нибудь! Если он подохнет, выкупа нам точно не видать!
Ага, угадывает.
Верзила некоторое время кружит вокруг Хило, словно коршун, затем сдается и бормочет себе под нос нечто нечленораздельное, оставляя братьев наедине; руки в этот раз им не связывают, и Хисока выжидает — пару минут, для приличия — после чего стрелой срывается с места и подлетает ко второй кровати. Хватает брата за плечи, начинает трясти: сначала несильно, затем так, что у тог откидывается голова. В глазах его — паника, такая искренняя, что Гон диву дается: не эту эмоцию он ожидает увидеть в этой истории. Черт, выходит, Хисока реально умеет делать то же, что и все, просто строит из себя самого огромного в мире дурилу. Зрелище продолжается несколько минут, пока, наконец, Хило не моргает — слабо, едва-едва — затем с трудом поднимает голову и смотрит на Хисоку слезящимися глазами. Он, в целом — полное его отражение, поэтому Гон все равно невольно воспринимает его лицо, как лицо Хисоки, и такое, заплаканное, оно кажется ему еще более странным. Хисока не из тех, кто плачет, это уж точно, даже сейчас заметно. Внутри что-то неприятно скребет, словно нехорошее предчувствие, но Гон торопливо его отсеивает. Глупо. Это только начало фильма, ничего плохого не произойдет. Хисока не такой человек, чтобы нечто настолько глобальное ставить в самый старт.
Дальше идут уже слезы, крайне обильные. Еще одно невероятно странное зрелище.
— Я уста-а-а-ал… Хочу к маме….
— Потерпи, — шикают на него. — Еще вернемся! Потом будешь ей рассказывать, какой ты невероятно храбрый, что ни разу не заплакал!
— Но ты же…
— А я совру.
Когда Хило начинает вновь хныкать, скулить, Хисока неожиданно улыбается — это приятная и уже знакомая Гону улыбка. Он вытирает брату лицо пальцем, затем подсовывает миску с хлебом и бутылку, и садится рядом. Хило смотрит на это некоторое время, затем поднимает взгляд вновь — слегка напуганный — и осторожно бросает:
— А ты…
— Я свою уже съел.
Взгляд крайне недоверчивый.
— Врешь! Ты ешь как свинья. А крошек нет!
— Я был крайне голоден, — продолжает врать Хисока с абсолютно честным лицом. Облизывается, делая вид, что объелся. — Поэтому оставшееся я отдаю тебе. Вот такой я щедрый.
— Ты просто дурак.
Хисока игнорирует выпад со свойственным ему даже во взрослом возрасте легкомыслием. Вот уж что не меняется, так вот это. Крайне любопытное зрелище. И эта ложь во благо… Странно вообще видеть, как он о ком-то так печется: даже с Фугецу, судя по ее рассказам, немного иначе. Но вот, взгляните. Отдает свою долю, обманывает, вся эта игра в добродетель — так для него нетипично. С другой стороны, разве не Хисока помогает ему на экзамене? Но там это происходит жестоко и с мыслью о грядущем, а сейчас…
Хисока наблюдает: за тем, как голодно Хило накидывается на эти две несчастные булки, как облизывает пальцы, и, затем, уставший, пристраивается рядом и утыкается носом в плечо. Они близнецы, казалось бы, но все равно ощущение разное: если Хисока проявляет эту свою… хисочность даже тут, то вот Хило? С другой стороны, Гона несомненно радует, что какие-то старые черты остаются: значит, найти понимание будет проще. Узнавать еще какие-то потаенные скрытые черты личности ему уже трудновато, честно говоря.
Некоторое время они проводят в тишине: Хило сопит в плечо брату, кажется, засыпает более здоровым сном, пока Хисока сидит рядом и волчьим взглядом сверлит дверь напротив. Нет, ну точно — он, никаких сомнений. Этот взгляд, эта поза. И даже в десять лет… на вид… он все еще выше Гона в одиннадцать, нет, невыносимо! Что это за преступление?! Это все из-за Джина, да? Это все его влияние!
Гон отвлекается от глупой злости в момент, когда слышит голос — интонации мягче, тише, стало быть — второй брат, Хило:
— В этот раз булочки вкуснее…
— Это потому что даже эти ублюдки нас жалеют, — фыркает Хисока, и Хило морщится.
— Не ругайся…
— Я не буду молчать. Это все из-за деда! — он так крепко сжимает кулаки, что костяшки бледнеют. — Если бы ему было не наплевать, мы бы здесь сейчас не сидели! Сколько прошло, несколько недель?! Я слышал, что они даже выкуп уменьшили, а он плевать хотел!
— Может у дедушки нет денег?..
— Глупость!
Хисока вскакивает на ноги так резко, что Хило не удерживается на месте и заваливается на бог. Он нервно смотрит на брата, который начинает наворачивать круги вокруг, и это выглядит потешно: такой сердитый десятилетка, только вот Гон слышит всю эту историю, и ему скорее неприятно. Вот они, да? Корни доверия.
— Он просто старый хрыч, который думает только о себе! Я его убью!
— Нельзя так говорить!
— И что он мне сделает?! — Хисока впивается взглядом в Хило, и тот прогладывает дальнейшие возражения. — Оставит меня тут? Да пожалуйста! Но когда я вернусь, я ему точно напакощу! Не знаю… Прибью ботинки гвоздями к полу!
— Он тебя наругает.
— Да плевать!
— А потом маму.
То ли это больная тема, то ли еще что-то, но Хисока замирает. Он смотрит на Хило так, словно тот произносит крайне неприятную, но все же правдивую вещь; и Гон гадает, что же там за дед такой, что тиранит семью. Ему не понять — он слышит о подобном от Киллуа, но его семья (кроме странной матери и Иллуми) выглядит в целом нейтральной. Что уж говорить о его собственной. Подобное видится ему чуждым, но Гон — не дурак, и знает, как некоторые люди могут быть ужасными к другим. Даже не как Иллуми — тот хотя бы вбивает себе в голову мантру, что это на благо семьи. Но, вновь, это отлично демонстрирует, почему у Хисоки такая неприязнь к авторитетам.
Он поджимает губы, но ничего не говорит, и Хило смущенно ковыряется пальцем в ладони.
— Я думаю, дедушка разжалобится… Он не такой злой. Наверняка заплатит.
— Это ты говоришь, после всего, что он сделал? Как он орал на нас с тобой? И на маму?! И ты еще веришь в этого ублюдка?!
Он срывается на крик, настолько громкий, что звенит в ушах; замирает, прислушиваясь, но снаружи никто не приходит. Отвлечение стоит ему момента: когда он оборачивается назад, то видит, как судорожно впивается пальцами в бутылку Хило, а глаза у него вновь на мокром месте. Вот уж да… Точно, как Фугецу. Некоторое время Хисока смотрит на то, как хлюпает носом брат, затем садится рядом и хлопает его по спине. Обнимает. Вот это уже совершенно на него не похоже, но, думается Гону, это нормально: он часто видит, как взрослея, люди теряют ту толику искренности, что имели до. Как Курапика. Это всякие дурилы, вроде Леорио, почти не меняются, а Хисока-то… Нет, он, несомненно, огромный дурила, самый большой внутри озера Мебиус, но все равно!
Они продолжают сидеть рядом, Гон наблюдает — и думает, как нехорошо. Это не та сцена, которую он должен видеть. Но Хисока все равно делится этим воспоминанием, значит, дозволено… Но это нечто настолько личное, дорогое… Может, поэтому он злится, что Куроро роется в его голове. И поэтому тот дает ему улизнуть — потому что видит все это.
— Ничего. Не плачь. Все будет в порядке, — он прижимает брата крепче, продолжая сверлить взглядом дверь. — Мы отсюда обязательно выберемся.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Следом — черный кадр. Переключение сцены.
Видимо, проходит какое-то время. Гон не может сказать точно, но видит, как меняется что-то в комнате: двигаются кровати, луна в окне меняет положение, а из одежды традиционного покрова на Хисоке остается только майка на несколько размеров больше, видимо, от одного из похитителей. Те и правда сочувствуют детям. Странное зрелище: чтобы похитители были добрее, чем родной дед. Или, может, размышляет Гон, это все хитрый план? Чтобы не платить? Да, второй брат выглядит травмированным этим событием, но Хисока — просто злым, но никак более. Не сказать, что на нем это как-то отражается. Хотя… Гон не особо специалист в психологии, он вроде думает, что муравьиная охота не оставляет на нем особого следа, но все утверждают обратное. Сам он замечает заметные перемены лишь после схватки с Джайро.
Хило спит рядом, утыкаясь носом в плечо брата. Хисока следит — этот взгляд Гону хорошо знаком, и поза, он чего-то ждет… Может, просто подслушивает от нечего делать, потому что через какое-то время за стеной начинаются разговоры: едва слышные, но даже Хило приоткрывает глаза.
— … не понимаю, что с ним не так. Мы уже столько времени ждем, но ему абсолютно похер! Даже цену снизили.
— Может, они не его внуки?
— Да глупость. Они точно дети той актрисы.
— Но уже почти месяц!.. А толку?
— Это дела больших семей. Клан Риэн как одна неповоротливая машина. Дай время. Он точно заплатит.
— Что-то я…
— Слышишь? — Хисока выразительно смотрит на Хило, когда они пересекаются взглядами. — Деду плевать. Только не реви опять, — он видит, как брат сразу насупливается и пальцем вытирает ему глаза, после чего самодовольно заявляет: — Да так даже лучше! Представь! Мы сваливаем от деда, присоединяемся к этим ребятам, они нас учат… Как в тех фильмах, в которых снимается мама. По-моему, отлично.
— Никто нас не возьмет, — скулит внизу Хило, в ответ на что получает закатанные глаза.
— Фуфло. Кто откажется от бесплатных учеников? Они нас и так кормят.
Начинается спор; в основном бессмысленный, но Гону забавно смотреть на то, как теперь Хисоке приходится переубеждать кого-то столь же упрямого, как и он сам. Отличное зрелище! Да, конечно, не тот уровень — это же десятилетка, в конце концов — но есть в этом что-то… Ладно, не время злорадствовать. Даже Хило, казалось бы, наиболее спокойный, втягивается в спор, и в конце концов они ругаются на равных.
Но это не затягивается надолго; они оба замолкают, когда снаружи слышится какой-то шум и скрежет, а затем — сдавленный стон. Хисока мгновенно настораживается, в его глазах — азарт, и он подбирается ближе к двери, явно намереваясь выглянуть. Хило следует за ним хвостом, но, в отличие от брата, от всего энтузиазма в споре не остается и следа: он жутко напуган и крепко вцепляется брату в одежду. Хисока этого, кажется, даже не чувствует. Встает около края двери, на цыпочки, но роста не хватает. Старается подпрыгнуть и повиснуть на решетке, но Хило продолжает тянуть его вниз, отчего тот спрыгивает назад и недовольно смотрит на брата.
Скрещивает руки, грозно тычет в него пальцем.
— Ну-ка отцепись! Там наверняка что-то интересное! Не могут же они просто так…
Хисока, вестимо, хочет сказать что-то еще, но не успевает и слова пикнуть, потому как та самая дверь, на которой он висит пару секунд назад, сносит с петель. Она отлетает в сторону кроватей с таким жутким грохотом, что оба близнеца замирают и уставляются на нее с немым ужасом: хотя бы потому, что не встань они с места, их бы расплющило. Но затем на лице Хисоки — полный восторг, когда как Хило так и перекашивает от ужаса.
Он вздрагивает, когда брат вцепляется ему в плечи и невероятно возбужденным тоном шепчет:
— Это наш шанс! Слинять! Драпаем!
— А как же план со вступлением?..
— Пофиг на вступление!
Что-что, а любовь принимать решения на месте, забывая про старые, Хисока явно не утрачивает со временем.
Он хватает Хило за руку и тащит следом, вперед по темным коридорам. Путь неясен, и Гону думается, что это из-за влияния времени: такое сложно запомнить. Хило слабее, думается ему, поэтому он бежит медленно, но Хисока вцепляется в его руку мертвой хваткой и все тащит и тащит за собой. Его взгляд так и горит огнем, и Гону странно думать, что такой человек — настолько верный брату, который бы его взрослого ни за что бы не заинтересован — как-то превратился в того Хисоку, которого знают сегодня все. Который ради жажды адреналина вновь и вновь бросается на Куроро и «Пауков».
Что же там происходит, в этом будущем? Между этой сценой и встречей Хисоки и Абаки?
Все крайне туманно.
Наконец, они вдвоем вылетают на пустырь: видимо, когда-то это было комнатой, но сейчас тут лишь руины и пробитый потолок. Прямо в центре стоит силуэт, еще выше, чем предыдущий громила: с длинными вьющимися серебристыми волосами, и Гон осознает, что знает это лицо — из рассказов Киллуа, да и смотрел на фотографии на сайте Охотников (чисто из любопытства). Сильва Золдик, моложе, чем он его помнит. Ну еще бы. Он держит за глотку одного из похитителей, сжимает глотку так, что та с хрустом ломается: от этого зрелища Хисока вздрагивает, а стоящий позади Хило в ужасе закрывает рот рукой, словно его вот-вот стошнит.
Но они не одни в помещении.
Видимо, не всех похитителей Сильва успевает добить — или просто собирается сделать это позже, потому что они для него — просто сошки, не способные навредить. Нет смысла торопиться. Но дети — непредсказуемый элемент, и, когда позади близнецов вырастает силуэт, когда кто-то хватает Хило за глотку и вскидывает руку — отчего тот дергается в конвульсии, когда прижимает к его шее ржавый старый нож… Что-то внутри Гона клокочет. Не в нем одном: Сильва бросает на противника один лишь меткий взгляд, которого достаточно для того, чтобы остолбенеть; но не это привлекает Гона на экране, не на этом фокусируется кадр.
Следом доносится фраза — меткая, как в старых вестернах:
— Убью парня — ничего не получишь!
А следом Хисока бросается на него.
Ну, пытается. Это красивая сцена, с бешено горящими глазами, замедлением, но оно нужно исключительно для того, чтобы показать, с какой скоростью врезается тому мужчине в голову толстая золотая игла, заставляя его разжать пальцы и осесть на землю. Хисока даже двинуться толком не успевает, потому что Иллуми — это сто процентов Иллуми, еще совсем юный — успевает атаковать раньше.
Сильва хватает Хило за шкирку до того, как тот упадет на землю. Пока тот закашливается, а сам он легонько стучит ему по спине, он поднимает взгляд на сына и абсолютно будничным тоном, на какой способен лишь истинный патриарх семьи ассасинов, интересуется:
— И как тебе урок?
— Я ждал чего-то сложнее, — в своей стандартной манере искренне отвечает Иллуми.
Сильва явно хочет ответить ему что-то насмешливо, судя по тому, как искривляются его губы, но опускает взгляд вниз, где возмущенно вертится Хисока. Так и сверлит его взглядом, все это напоминает Гону о моментах с упущенной добычей. Тоном абсолютно недовольным заявляет:
— Я сам мог спасти Хилояна!
— А ты, значит, тот самый буйный.
Сильва хмыкает, пока Хисока вылупляется на него во все глаза, и вместе с отцом Киллуа ухмыляется Гон. Значит, это у него из детства, да? Какие-то вещи абсолютно точно не меняются.
Chapter 55: ЮВЕНИЛИЯ: гнилая кровь
Notes:
upd: в предыдущей фамилии отретконено имя клана
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Щелчок проектора. Очередная смена кадра.
Зрелище на фоне предыдущего впечатляющее: в сто раз красивей. Гон понятия не имеет, где это: природа незнакомая, по крайней мере то, что он видит с той маленькой части кадра, что доступна. Ниже идут стены, какое-то поместье… Довольно живописненькое, с прудиком и всякими энгавами, выглядит уютно. Сам Гон не большой фанат роскошных мест, это вообще не про него — наверное, в этом ему близок Куроро, который вместо нормальных убежищ всегда выбирает что-нибудь заброшенное — но тут он бы даже погулял. Сложно описать конкретную причину, но вот этот пруд в центре внутреннего сада — наверное, все дело в нем!
Его взгляд моментально притягивается к двум главным фигурам в кадре: Хило (или Хилоян? Или это его полное имя?) играется с какими-то журавликами и бумажными куклами, кажется, самостоятельно сделанными, пока Хисока сверлит взглядом дальний вход. Оба сидят на берегу пруда, на нагретых солнцем камнях, чуть поодаль от основной жизни. В этот раз одежда уже чистая, новая, да и сами они выглядят свежей. Хисока похож на кота: собирается, словно вот-вот прыгнет, но что именно его так злит, Гон понять не может — если сцена поставлена таким образом, то, наверное, Хисока уже в будущем упускает какие-то разговоры именно для нагнетания ситуации. Вдалеке бродит кто-то, похоже на прислугу, и Хисока провожает их хищным взглядом.
Дергается, когда на фоне Хило перестает складывать бумажные кораблики и крайне расстроенным тоном произносит:
— Просто я слабак.
— Это не так, — Хисока не поворачивается, продолжая выслеживать невидимого человека.
— Если бы я тогда не испугался… Думаю, мы сумели бы убежать. И тогда нас бы не украли.
Наконец, их взгляды пересекаются. В этот раз обходится без слез, но Хило выглядит жутко расстроенным: так сильно, видимо, что даже Хисока отрывается от своего крайне таинственного занятия и разворачивается к нему корпусом. Он аккуратно перелезает через соседний камень и оказывается совсем рядом. Смотрит прямо в глаза. Эти хищные повадки остаются с ним на всю жизнь, но если у взрослого Хисоки это получается угрожающе, опасно, то малявкой он выглядит скорее как крайне злой котенок, который собирается вцепиться зубками в чей-то палец. Но как источник, откуда все растет, понаблюдать интересно.
Он берет брата за руку, осторожно, и вместе с ним спускает лодочку в пруд. В голове Гона неожиданно мелькает чужая мысль — он понимает, что не ее хозяин, потому что такие проблемы от него бесконечно далеки — что за кучу бумаги в пруде экономка им точно шею намылит, но никто из братьев даже не дергается в попытке остановить близящуюся расправу.
Хисока некоторое время наблюдает за тем, как поток воды кружит лодочку по воде, и затем понимает взгляд на Хило.
— Чушь. Просто дед — старый скупердяй, который не захотел выделить нам нормальную охрану. Да ладно, ты же знаешь. На это все жаловались.
— Это из-за мамы…
— Он просто не может поверить в то, что его любимая дочь глупо втрескалась в назначенного же им охранника, — Хисока кривит рот в такой презрительной манере, что невольно скалит зубы. — Ну еще бы. А что он ждал, что она всегда будет тосковать по тому тюфяку? Ой, ну как же так, такой брак… — он явно передразнивает кого-то, о ком Гон даже не в курсе. — Просто он не способен принять, что не все будут страдать по помершим мужьям даже если от них остались дети. Тем более если рядом есть кто-то в сто крат симпатичней.
И самодовольно откидывает волосы назад; еще длинные. Но Гон все равно фыркает со смеху, как и Хило, который эту крайне неудачную попытку подбодрить все равно принимает. Некоторое время они просто сидят в тишине, ковыряют камни пальцами, пока, вдруг, Хисока резко не вскакивает на ноги и не зашвыривает попавшую под руку гальку в самый центр пруда, распугивая всех карпов. От такого даже Хило дергается, в ужасе.
— Вот и жадничает! Тупой старик.
— Н-не кричи! Он же услышит!
— И что? Мне плевать! — продолжает буйствовать тот, топчась на месте. — Меня все это бесит! Это место, эти тупые люди вокруг! — он злобно косится в сторону служек, зазевавшихся. — И карпы меня тоже бесят, всех бы на суп пустил! Да ладно, Хило, посмотри на них. Надо было реально сбежать.
— А мама…
Некоторое время Хисока молчит, явно пристыженный столь громким заявлением без задней мысли о матери — та, как делает вывод Гон, все же ему дорога в какой-то степени. Потому потом возмущенно цокает, пинает воздух и возвращается на камни обратно, скрещивая руки. Утыкается носом в колени и наблюдает за тем, как Хило замахивается и пускает блинчики по поверхности, доводя и не без того напуганных фамильных карпов до полуобморочного состояния.
Затем вздыхает.
— Ладно. Если мы не можем бросить маму, значит, мы отожмем семью себе!
— И станем как дед? — заискивающе смотрит ему в глаза Хило, и Хисока морщится.
— Почему как дед? В сто раз лучше. Ты, — он тычет пальцем в брата, — наш ум. А я — твоя сила. Вместе мы всяких придурков только так одолеем!
— Глупости говоришь, — моргает часто-часто тот.
— Почему глупости?
— Ну… Во-первых, — Хило загибает пальцы, — мы не первые дети, так что можно и не ждать.
— Ой, зануда! Я же говорю — у тебя все мозги!
— Во-вторых, — игнорирует паясничество брата тот, — это будет очень сложно. А еще пост один, а нас двое. По-моему, нельзя, чтобы двое одновременно занимали одно место… Ну, я так слышал. Не знаю.
Видимо, собственное незнание его здорово смущает, и потому Хило замолкает, пока на лице у него — бледный румянец. Хисока продолжает смотреть на него, странно, словно хочет что-то сказать об этом… Об этой крайне забавной перспективе. Но Гон думает не об их странном споре. А о том, что, выходит, подтверждается еще одна его догадка — критическая разница между ним и выходцами из Метеора. Хисока — сын богатой семьи. Он думает об этом, когда размышляет, что он — сын актрисы, а они-то все, эти актеры, жутко богатые личности! Но не настолько же! Поэтому всякие безумные траты и исполнение своих прихотей он воспринимает как должное, поэтому одевается с лоском и вычурностью. Сорит деньгами. Для него это просто нормально. Да, думается Гону, будь он родом с помойки, как Метеор, это тоже можно было бы понять, мол, восполнение того, чего не было в детстве, но тогда бы он сумел бы найти язык с Куроро и Реданом, это уж точно. А так? Совсем из разных миров.
Некоторое время они наблюдают за многострадальными карпами: как те кружат вокруг уроненных в воду камней, бодаются, и затем вновь заполоняют все пространство в пруду. Сложно сказать, о чем они думают, но Гон видит, как льнется к Хисоке Хило, и размышляет… В настоящем он никогда не слышит этого имени. Риэн Хилоян. Ладно уж псевдоним, но само имя — Хило — не слышит ни разу. Скорее всего он мертв. Ну да, Хисока же говорит что-то такое. Про мертвого дорогого человека. Получается, поэтому Хисока так говорит про связи? Он же дорожит братом, это видно. А если брата не стало…
Абаки не упоминает никого, кроме него. Значит, это происходит примерно в детстве.
Или они просто ссорятся?
Актриса мертва — это факт. А Хило? А этот самый дед?
Может, поискать про… Нет. Гон чувствует, что не стоит. Это… это личное. Он и так выковыривает из Хисоки признание, это страшнее, чем то, как поступает Куроро — там хотя бы насильно, а это? Он вынуждает Хисоку вспомнить старое и вновь стать человеком, которым он перестал когда-то быть: вот этим самым, за кем Гон сейчас наблюдает. Это хорошо, конечно. Что он пытается вернуться к норме самостоятельно. Но происходит что-то… отчего это работает не так, как нужно.
Братья синхронно разворачиваются в сторону дальней энгавы, ругань с которой становится все громче и громче. Переглядываются — очень быстро, и Хило одними губами произносит:
— Опять сцепились.
Голоса два: женский и мужской, хриплый. Легко догадаться, кто: старик, а женщину Гон узнает из-за фильмов — Хоши Морро, очень уж запоминающийся у нее он. Они появляются, идут куда-то, но по пути спорят. Хоши такая же, как и в фильмах — красивая, элегантная, словно лисица в человеческом облике, но сейчас — ни следа улыбки. Злились они с Хисокой крайне похоже: сжимали губы, щурили глаза, и этот полуоскал — ясно, от кого перенимает. Старик же… да, тоже есть общее, но он похож на кремень: короткая борода, ястребиный взгляд, тот, что наследуют все его потомки, и это лицо… Обычно Гон старается увидеть в людях лучшее: как в Гентру после их боя. Тот, конечно, мудила невероятных масштабов, но все равно беспокоится о друзьях. Но этот старик… чем-то это напоминает Гону Миике — собаку Киллуа, такую же, в какой он не почувствовал ничего, за что мог бы зацепиться, чтобы наладить контакт. Такие люди только берут и берут, но взамен — почти ничего.
Для своего возраста он выглядит неплохо: спина ровная, ходит без трости.
Но это воспоминания, напоминает себе Гон. Все здесь приукрашено воображением и чувствами. Может, на деле этот старик — совершенно обычный, просто Хисоке виделось иначе. Надо это тоже учитывать…
Сколько условий.
— … тебе плевать хотелось! На свою семью, на детей! — голос Хоши Морро звенит от ярости. — Ты только и делаешь, что печешься о своем состоянии! Понимаешь?! А если бы они умерли?! Что бы тогда?! Помогли бы тебе твои деньги?!
— Хоши.
Голос старика на удивление сух. Без дьявольских интонаций, жесткий.
— Я… Я так больше не могу. Это невозможно. Хорошо, что у меня есть накопления, хорошо, что хватило на Золдиков. Но боже, неужели ты настолько черств, что тебе плевать на родных внуков? Они в чем-то провинились? — интонации ее начинают дрожать, но лицо — неизменная маска, лишь глаза блестят ярче, от слез. — Это просто деньги. Что они значат в сравнении с жизнью твоих родных внуков?!
Значит, Сильву нанимает она, делает логичный вывод Гон. Разумно.
— Хоши.
— Что?! — рявкает она, и старик вздыхает, глубоко…
— Хватит бессмысленной ругани. Ты знаешь мою позицию.
— Это не позиция, это чушь!
— В конце концов они отдали бы детей, потому что не получили бы ни дженни, — игнорируя попытки дочери возразить, старик направляется вперед. Хоши задыхается от возмущения, бежит за ним, и, когда она нагоняет, он продолжает: — Если я заплачу хотя бы раз, все воры мира поймут, как можно выманить мое состояние — и будут похищать моих внуков до бесконечности. Нельзя показывать слабость.
На лице у Хоши начинают цвести красные пятна, от гнева. Она останавливается перед отцом, резко, смотрит на него сверху вниз… Даже в бешенстве, она все еще красива, и Гону думается: так ли это было в реальности, или на запись накладывается отпечаток эмоций, давно угасшей любви? Он хмурится, когда та сжимает кулаки и низким — едва слышным — тоном произносит:
— Бессердечный ублюдок. Я уйду. Слышишь?! Ноги моей больше не будет в этом блядском доме. Всем расскажу, какая Риэн Коушедон бессердечная скотина, и…
— И куда ты пойдешь? — парирует тот. — Без моего влияния, твоя карьера — ничто.
— Я найду способ. Воспользуюсь связями. Я…
— Все твои связи, — обрывает ее отец, — это я.
И тишина.
Они продолжают смотреть друг на друга, но затем фокус кадра сменяется, план переключается: Хисока оборачивается назад, к Хило, который тоже внимательно все это слушает, и растерянно моргает, потому что видит — глаза у того вновь на мокром месте. Но в этот раз без захлебывания слезами, просто плачет в кулак и шмыгает, быстро-быстро, и Хисока явно теряется — Гон помнит такой же взгляд в момент, когда раскрывает его связь с Хоши Морро. Это странная сцена. Не плохая, но Гону думается: это совершенно на него, на Хисоку, не похоже. Как он подсаживается к брату, берет того за руку, аккуратно. Этот взгляд, движения — не его. Остальная мимика остается, но где же он теряет все это? Или, быть может, Мачи знает об этом — о том, что скрывается у него глубоко в душе, видит немного от этого образа, а потому начинает симпатизировать. Только вот все умение любить в себе Хисока убивает.
Вырезает из себя.
Все выпотрошил.
— Не хнычь, — шикает на брата Хисока и пихает локтем. Затем кивает в сторону деда. — Он старый козел, вот и упирается. И ругается постоянно. Не стоит твоих слез.
— А мама?
— А что — мама? — удивляется. Затем расставляет руки в стороны, изображает оскал. — Она на него сейчас ка-а-ак гавкнет! Мало не покажется!
— Да знаю я, что это не так. Хватит.
Тихий уверенный голос Хило заставляет Хисоку замолчать в ту же секунду. Затыкается так забавно, что Гон невольно хмыкает. Он хмурится, качает головой, затем смотрит на брата — неожиданно пристально, словно все прекрасно понимает.
— Наше мнение в этом доме никого не волнует.
— О, а ты догадливый.
Но это — не голос Хисоки, хотя чем-то похож.
Камера делает разворот, следуя за взглядом братьев, и перед ними предстает новое лицо — выше, старше на пару лет. Гон может дать этому мальчишке лет четырнадцать. Что-то в них крайне схоже, черты лица, разрез глаз, но заметны различия. Наверное, размышляет он, это ребенок от первого брака. Наследник. Выглядит он самодовольной пипиской, и, честно говоря, что-то такое проскакивало и в Хисоке… Сразу видно одну кровь. Но количество неожиданных родственников на квадратный метр начинает зашкаливать, и Гон с ужасом думает, увидит ли он в этой записи массовое сокращение семейного реестра, или же все это останется за кадром. Или вообще не случится. Зная Хисоку, сказать нереально. Он лишь с опаской поглядывает на новую фигуру в игре, рассматривает его: выглядит достаточно самоуверенным и наглым. Интересно, берет ли от него Хисока себе в образ тоже… Хотя, кажется, это что-то наследственное, и просто Хило — единственный, кто ведет себя без выебонов на пустом месте.
Когда он моргает, то зрелище меняется: на секунду. Гон видит кровь, выражение лица мальчишки меняется — на испуганное, но наваждение исчезает так быстро, что он не успевает ничего толком рассмотреть. Моргает несколько раз, еще, пытаясь понять, какого черта это было, но — опять же — никакого проку.
Одет этот пацан в ту же одежку традиционного крова, что и близнецы, в руках — деревянная палка. Хлопает ею по плечу, растягивает губы в широкой ухмылке — она в семье явно одна на всех. Стоит ему оказаться в кадре, как Хило мгновенно отшатывается назад, когда как Хисока лишь кривит лицо так, будто съедает целый лимон. Отворачивается.
— Опять ссать в мозг пришел.
— Хисока!..
— Как неуважительно, — щурит глаза тот и угрожающе постукивает палкой по камням. Выглядит, как призыв к драке. — Что-то я не припомню, чтобы в семейном этикете обучали подобному. Сейчас ты должен поклониться, с уважением, затем поднять на меня глаза и сказать самым искренним тоном: «о, господин старший брат Никошинван, прошу прощения за свою грубость», и вот тогда я быть может подумаю о том, чтобы тебя простить.
Хисока подбирает ноги, как кошка, когда вновь косится на него. Готовится к броску, безошибочно определяет Гон. Он наклоняет голову вниз, по-кошачьи, и смотрит на старшего брата исподлобья, после чего низким голосом рычит:
— По-моему, старший брат Нико хочет искупаться в пруду.
— Сейчас получишь, крысеныш.
Вот злятся они точно одинаково.
Значит… Первый ребенок от умершего мужа… брат по расчету… И два сына, родившихся по любви, что крайне не нравится деду…
Гон делает шкряб-шкряб по подбородку. Не то, что он что-то хорошо понимает все эти премудрости клановых взаимоотношений, это Киллуа, наверное, шарит: но Киллуа не покажешь, второй круг записи для Фугецу. Да и вряд ли тот захочет говорить о Хисоке вообще — все еще бесится, по вполне справедливой причине.
Нико сжимает палку поудобней и встает в Позу: иначе и назвать нельзя, элегантно до пизды, манерность тоже — явно у всех тут в крови, когда как Хисока игнорирует остерегающий шепоток Хило и вскакивает на ноги. Они выжидают всего секунду, прежде чем бросаются друг на друга: однако это совсем не схоже с тем зрелищем, что Гон привыкает видеть. Хисока — человек сцены, он даже дерется красиво, но то, что предстает перед глазами сейчас? Отсутствие умения и только бурлящая ярость. Естественно он почти моментально получает палкой по хребту и заваливается на траву, но Нико это явно не останавливает.
Он замахивается…
Курапика и Леорио говорили, что когда Ханзо выбивал из Гона дерьмо — зрелище было гадким. Беспомощность, но жажда помочь — невыносимо. Тогда ему трудно это понять, это что-то вне его обыкновенного мировоззрения, но сейчас, наблюдая за этой сценой — этой крайне неприятной мерзкой сценой — Гон смутно начинает понимать. Нет ничего плохого в желании помочь, конечно; ситуация Курапики и Леорио неприятней, потому что они в силах остановить зрелище, когда как Гон — лишь наблюдать. Все это было в прошлом, много лет назад. Интересно, кто из людей с этой записи еще жив… Что-то подсказывает ему, что крайне немного.
Нико вновь заносит палку.
Удар.
Хисока внизу рычит, явно собираясь поймать ее при следующем замахе — но не успевает.
— Как же! — удар. — Вы! — удар. — Меня бесите! Особенно ты, мелкий крысеныш! — он вновь заносит палку, но в этот раз у Хисоки получается ее схватить; ненадолго, потому что следом Нико бьет кулаком и смотрит на того сверху вниз. Из-за освещения в кадре видно лишь очертания его лица, и глаза, жутко яркие. — Слабак должен знать свое место и не высовываться. Так что заткнись и прими судьбу. Взгляни на своего брата… — он поднимает голову на Хило, и, когда тот отшатывается, крепче сжимает в руке палку. Но затем опускает взгляд вниз. — Он — смиренная овечка, которая знает, перед кем роптать. А из тебя дерьмо выбивать и выбивать. Ну ничего. У меня еще полно времени.
Он заносит палку вновь, и, когда опускает ее, время в кадре опасно замедляется, сменяя цветовую гамму каждую секунду, кроме глаз — те остаются невероятно яркими, золотыми: от этого беспокойство растет, и Гон вздыхает, думая — ну и помпезность. Хисоке реально следовало идти в индустрию кино, он в этом явно разбирается. Но нет, смотрите, решил выбивать дерьмо из людей… Хотя, судя по воспоминаниям, это у него всегда было, так что даже неудивительно. Поэтому он и пришел на Небесную Арену — совместил два в одном. Выступать, правда, мог бы почаще… Наверняка поднялся бы достаточно высоко. Что им там с Киллуа говорила девушка на ресепшне? «Олимпия», как-то так… Вот мог бы в этой «Олимпии» поучаствовать.
Цветные кадры продолжаются, но вдруг исчезают: потому что прямо перед Хисокой вылезает Хило… Наверное, пытается поймать палку, но не успевает и пикнуть, как получает по голове. Довольно сильно, судя по звуку, и Гон невольно морщится, вспоминая собственные злоключения. Такое явно сильнее его, и он падает на траву, хватаясь за разбитую голову. Видно кровь, Хисока охает, и Нико отшатывается назад — наверное, не ждет подобного.
Взгляд его на секунду меняется на испуганный, но затем он придает себе бравады и фальшиво уверенным тоном фыркает:
— Вот и не надо лезть под руку. Знайте свое место! — указывает на себя, но выглядит это не так уверенно, как он хочет, определенно. — Я — наследник, и я бы себя так просто похитить не дал. Смотрите сколько из-за вас шума!.. Вы вообще должны быть благодарны за то, что вас в живых оставили. Не даром говорят, что близнецы — дурной знак.
Интересно…
Гон на секунду задумывается: вот есть этот Нико, самоуверенный заносчивый ублюдок. Есть Хисока, который тоже становится на эту дорожку — связь на лицо. Они явно друг друга терпеть не могут. Даже воспоминание это хорошо отражает: все то презрение, которое Хисока испытывает к этому человеку. И это довольно… интересно, потому что то, как ведет себя Хисока сейчас (вел, точнее, до всей кутерьмы с Куроро) — это именно то, как ведет себя этот Нико. Намеренно ли? Или же это то самое невольное заимствование? Кровь одной крови…
Дети похожи на своих родителей.
Хисока и Нико — братья же, да?
Значит, корень зла в Хоши?
Гон все равно не узнает. Запись полна мыслей конкретно Хисоки, и потому не безразлична. Наверное, поэтому он и просит у Каффки помочь, чтобы показать ситуацию не так однобоко: ну, то, что он это понимал, несомненно, радует. Если бы он еще так не шел убиваться, было бы совсем замечательно! Хорошего понемногу, да?
Когда Нико уходит, торопливо, словно не такого результата ждет, Хисока разворачивается к Хило — тот вновь хнычет, держась за ушибленную голову. Может, не так уж и сильно его ударяют, а все это лишь последствия ощущений в тот самый момент — и испуга. Хотя… кто знает этого старшего брата… Гону искренне любопытно, что бы тот сказал на Хисоку, которого знал Гон, но, судя по тенденциям и некоторой тяге к мести, что-то не верится, что тот доживет до конца. А жаль! Ну, может, не так жаль, но…
Он тянет брата к себе и сердито — разочарован явно в себе — цыкает:
— Ну и зачем полез?.. Болит, да?
Хило продолжает скулить, но все же кивает.
— Вот надо было сидеть смирно! Подумаешь, избил палкой, — Хисока ведет плечом, словно в этом ничего страшного, хотя сам весьма потрепан. Хватает Хило за плечи и встряхивает, отчего тот икает. — Слушай, спасибо, но… Не надо. Я уже привык, а ты точно такого не заслужил.
— Так каждый раз, — шмыгает тот. — И каждый раз я просто сижу в стороне.
— Ну и правильно! Ничего, — Хисока злобно скалится, — когда-нибудь этот тупица расслабится, и тогда я его убью. Будет мне тут еще умничать. Эй, эй! Ну все, хватит. Не плачь из-за такого урода, он уж точно не заслужил, чтобы ты о нем парился.
— Но…
— Говно, — в рифму фыркает он.
Затем, тянет к себе, обнимает — крепко, и Гону вспоминается их с Хисокой прощание — насколько неловко это происходило там, и как естественно выглядит сейчас. Что-то с ним явно происходит за промежуток между этим воспоминанием и их встречей, это точно. Даже думать не надо — крайне очевидно. Но что? Что может превратить такого ребенка в ту машину убийств, которую знает Гон? В человека, отсекающего все связи и идущего до конца? Отчего Каффка с сожалением говорит о том, что надо было его убить?
Все это будет тут, понимает он. В этом кино.
Это финальная исповедь.
Он откидывается назад, тяжело, когда Хисока на экране с улыбкой произносит:
— Не беспокойся. Уж я-то тебя точно защищу.
Chapter 56: ЮВЕНИЛИЯ: мама
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Шаг за шагом.
Быстрее, быстрее…
Коридоры остаются позади, и фигура бежит вперед: ее лица не видно, так поставлен кадр, но Гону кажется, что это вовсе не Хисока — что-то в движениях, дыхание частое-частое. Хило — да, это все же Хило, в какой-то момент становится очевидно, правда немного старше — бежит вперед, у него странно воодушевленное выражение лица, легкий румянец, и вся эта сцена тянется, тянется…
Коридор кажется бесконечным.
Голоса у близнецов одинаковые, различить разве что по интонациям, поэтому когда начинает говорить закадровый голос мертвыми равнодушными интонациями, в которых больше серьезности, чем того восхищения, что сейчас царит в глазах Хило, Гону думается, что вот он — Хисока. Но странно поставленная сцена: почему так? Или тут намек на что-то… В любом случае, он прислушивается к тому, что начинает говорить диктор, и подобное, озвученное ребенком, почти неестественно омерзительно в некотором роде:
— Мать окончательно разорвала контакты с отцом ушла из семьи. Вместе с собой она забрала нас, пыталась уговорить и Нико, но тот заупрямился. Упертый придурок. Между собственной матерью и попыткой подлизаться к деду он выбрал второе, не могу поверить. Но плевать: без него даже лучше. Так мы думаем первое время, пока живем припеваючи, но потом выясняется, что дед берет за глотку лучших режиссеров и студии.
Позади медленно бегущей фигуры Хило, окрашивающейся в черный, подобно тени, начинают возникать образы: недолгие, больше похожие на ретро-записи или фотографии. Вот Хисока и Хило сидят рядом с дверью и прижимаются к ней ухом, слушают разговор: а там Хоши Морро ругается с кем-то по телефону, почти умоляет. Ее голос едва различим, сильно замедлен, но даже так Гону удается разобрать мольбы о дальнейших переговорах. Женщина на экране выглядит отчаянной, и резкие черные тени, очерчивающие ее лицо все сильнее, сильнее, придают ей пугающее, невероятно страшное выражение. Гону думается: да, пожалуй, так выглядит Хисока, когда он в бешенстве. Что-то в этом образе он берет от матери целиком.
Кровь одной крови.
— Но ссориться с дедом — все равно что перейти дорогу человеку, что держит твою жизнь в кулаке, — голос Хисоки на фоне в этот момент приобретает ядовитые нотки, излишне неестественно звучащие в столь юном голосе. — Разве ты будешь намеренно злить божество? Что-то я так не думаю. Но я подозревал, что все так и закончится. Но ничего не сказал. Все равно меня никто бы не послушал, тем более брат. Он-то был окрылен…. Подальше от деда и брата. В итоге, в общем, все сложилось именно так, как я и боялся. Потому что я помнил, что перед каждым фильмом матери крутили заставку студии — треугольник с коротким названием на фоне моря — а после уже фильм. И именно с этими людьми дед иногда встречался в поместье, выгоняя нас подальше от офиса.
Ох, думается, так вот оно что.
Подозрения Гона оправдываются: выходит, по телефону в воспоминании Хоши Морро говорит с представителем студии, режиссерами, кем угодно — в попытке вернуть свое место на пике славы. Но никому не нужны проблемы со столь влиятельным человеком, как Риэн Коушедон, и потому никто не хочет переходить ему дорогу — и брать на работу его опальную дочь. Манипуляция во всей ее красе, взять в заложники финансы и давить до полного поражения. Гон тяжело откидывается назад, продолжая наблюдать кадры: несколько похожих, с попытками договориться, и всеми — безуспешными. Чем дальше это продолжается, тем больше напоминает диораму, в которой фигуры главных действующих лиц искажаются до почти ненатуральных и плоских картонных изображений: может, это тянется настолько долго, что для Хисоки перерастает в настоящий абсурд, что он лишь подчеркивает подобным изображением. Это ведь то, о чем говорит Абаки, да? Воображение вольно изменять подсознание, влияет на запись. И Хисока решает оттянуться по полной, раз уж он человек сцены.
Это в какой-то степени мило. Мило и грустно — потому что теперь Гон знает, что за этим стоит.
Перелистывание картонных сцен заканчивается вполне четкой фотографией, недвижимой, на которой изображен главный въезд в Амдастер — Гон узнает его вполне четко, потому что это место не меняется даже спустя… сколько бы лет там не проходит. Сколько Хисоке, около тридцати? Наверное уже чуть больше. Так что, наверное, проходит чуть меньше двадцати лет. Для такого человеческого муравейника, как этот гадюшник, просто невероятная стабильность.
Но люди тут живут другим, как известно, яркими красками: а они кажутся красивей в прошлом, чем в настоящем. Так живет и Амдастер — цепляясь за былое.
Молчавший до этого на фоне голос продолжает свой рассказ:
— Ей отказывали почти все, кроме самых неприхотливых и неизвестных режиссеров. Пытались выехать на ее имени. Но публика быстро забывает тех, кто скрывается с большой сцены… — да уж, понимает Гон, эти монологи Хисока явно пишет недавно, потому что дети так не выражаются. А драматизировать на пустом месте это он мастак. — Деньги постепенно кончались, жить как и раньше стало дороже… Сначала мы переехали в квартиру поменьше, но и потом и она стала не по карману. И вот, — тон тянет почти с наслаждением, — мы оказались в этой помойке.
Кадр позади бегущей тени меняется: видно крохотную тесную комнату, с которой почти все пространство занимает кровать и узкий шкаф: Хоши Морро стоит перед зеркалом и прихорашивается, наносит макияж узкой кистью, выглядит… почти гипнотизирующе. То, как медленно ведет она рукой в сторону, и позади той остается алая краска. Комната вокруг выглядит дешево, не грязно, но очень… захламлено и бедно, но вместе с этим сама она — почти идеально, как кукла. Прическа собрана в идеальный пучок, каждая выбившаяся прядь — намеренное упущение.
Да, она — красива.
Не просто симпатична. Почти идеальная красота. Удивительно, что ее так просто отпускают киноделы большого мира: огромная глупость, думается Гону. Сам он больше по красоте внутренней, у него из друзей-то половины — химеры и прочие гости из кошмаров, как Наника, но даже он способен признать: да, жутко красивая. Невероятно.
Пока она наводит марафет, позади, на кровати, сидят Хисока и Хило и играют в карты: какую-то простую игру с вытягиванием нужной вслепую. Хило постоянно проигрывает, это видно по тому, как он куксится и морщит нос, а вот Хисока… Ну, что ж, фыркает Гон, говноедские ухмылочки у кого-то явно зарождаются крайне давно. Одежда на них уже не такая, как в воспоминании о поместье, но они выглядят довольными — это факт.
В какой-то момент Хоши Морро замечает их маленькие шалости и оборачивается. Прекращает краситься и наблюдает, в зеркало, в эту секунду камера фокусируется на ее глазах, и тому, как она едва заметно улыбается… Гон, вообще-то, не самый огромный специалист по умилениям, он прямолинеен, как камень, и ему это все говорят, но даже он в эту секунду не может сдержать снисходительного смешка. Даже в свои воспоминания кое-кто запихивает любовь к мамочке, да? Хисока, ты не можешь скрыть то, что думаешь на самом деле! На самом деле ты все еще испытываешь к кому-то симпатию, да еще и такую, дурилка!
Это смешно!.. Сильно, но потом Гон медленно выдыхает.
Какая уже разница. Эти мелочи остаются в тени его деструктивных наклонностей, в которые он себя насильно загоняет. Глупо все это. Очень глупо.
— Амдастер — город, в который нам приходится перебраться. Здесь еще остаются денежные мешки, которым она интереса: не как актриса, правда, а как женщина.
Ногти неприятно скрипят по подлокотникам.
Может, это просто пустые догадки. Может, фантазия ребенка, ревнующего мать к работе. Может… Кто знает, что происходит за кулисами на самом деле. Мысли Хисоки в этом плане — не аргумент. Но можно сколько угодно продолжать обманывать себя, убеждать, что все это не так, но правда-то ясна, видна невооруженным взглядом, даже ему, человеку в этом крайне несведущему. И от этого на душе так противно, словами не описать. Как тогда, с Палм, когда ей приходится приехать в Восточный Горуто для шпионажа.
Но тогда голова забита совсем другими мыслями, и отвлечься как-то легче.
Затем, экран резко темнеет, но не смолкает голос рассказчика:
— Так прошло около двух лет. Это не могло тянуться бесконечно, даже брат это понимал. После хорошей жизни в поместье такое — словно кошмар, но… Думаю, в какой-то момент я просто к этому привык. Ко всему плохому привыкаешь.
Та же квартира, но вид: еще более пустой и бедный.
Пустая.
Денег начало не хватать. С большими запросами надо много зарабатывать, а при резкой смене парадигм это гораздо сложнее. Скорее всего так и случается, понимает Гон, когда зрелище пустой комнаты все продолжает висеть на фоне, без звука, пугающей мертвой картинкой. Даже краски бледнеют, ярких цветов не остается, лишь бесконечная огромная серость. Противное зрелище, и ведь, скорее всего, это взято напрямую из воспоминаний, без редактуры.
Он нервно барабанит пальцами по подлокотнику.
— Ну, думаю, все это не так важно, все равно мама нас любит, и…
На секунду — картинка меняется совершенно.
Вся.
Крупный план, чужие тонкие пальцы на глотке со сломанными ободранными ногтями, сжимающие так сильно, что кожа синеет, и…
Опять серая комната.
Что это…
Фон наконец-то темнеет, когда как фигура по центру кадра — наоборот, обретает краски, и Хило все бежит и бежит… Но почему Хило? В этом есть какой-то глубокий сакральный смысл? Может, что-то в этой сцене тяжело для восприятия со стороны, вот Хисока и пихает образ из памяти — брата. Наверное. Если он намутил бы что-то невероятно сложное, Абаки бы его загрызла, в этом Гон абсолютно уверен. На все сто! Она с дурилами на мелочи не разменивается, это да… Но это все равно интересно. С точки зрения, что Хисока не держится за прошлое, но тут Гон видит целую уйму зацепок.
— … и нам даже удалось найти себе подработку, мелкую, но хоть какую-то. Лишние деньги — лучше, чем ничего! Мы разносим газеты, носимся по всему городу! Брат предлагает украсть чей-то велосипед, и я все больше и больше склоняюсь к этой идее, тебе не понравится, знаю, но…
— Мама! — окликает Хило.
Положение камеры резко меняется, лицо Хило — по центру, но глаза словно обрезаны — видно лишь часть лица, в основном — улыбку. Он резко распахивает дверь, и в этом моменте — все, торжество и гордость от осуществленной идеи, и чем медленней скрипит дверь, чем дольше тянется момент открытия, тем сильнее все скручивается в животе в предвкушении — о, Гон знает, что сейчас не будет ничего хорошего. Это даже не логика клише, хотя о чем речь сейчас, в воспоминании? Не было бы смысла так сильно зацикливаться на этом моменте, но пазл начинает складываться, и тонкий мостик между моментом, когда две слишком далекие точки — воспоминания о поместье и грядущая встреча с Каффкой — вырисовывается все четче и четче.
— Эй! Мама! Я…
И прорывается звук — жутко громкий скрип.
Улыбка дергается, в конвульсии, уголки губ медленно опускаются.
Следующая сцена мелькает ровно секунду.
Всего два цвета в кадре: черный и алый, насыщенного кровавого цвета, а перед ним — четкий силуэт с переломленной шеей в петле. Ровно секунда — столько длится этот момент, но цвет — жутко яркий, мелькает настолько быстро, и Гон резко моргает: но картинка отпечатывается и на веках. Так это помнится Хисоке, так этот момент вспоминает он, и знание, что он даже не различает лица, заставляет что-то противно скрестись где-то внутри.
Но Хисока же ненавидит жалость, да?
Поэтому… Гон тоже не будет жалеть.
Он крепче сцепляет зубы, когда видит стекленеющий взгляд Хило, как начинают дрожать у него губы, но тот даже пискнуть не успевает: позади вырастает рука, две, и закрывают ему глаза. Затем рывком вынуждают обернуться — а там сам Хисока с жутко темным лицом.
— Не смотри!
— Но… Но…
На глазах у Хило стоят слезы.
— Заткнись! Не смотри, я сказал!
Сам он поднимает взгляд вверх, за спину Хило, и Гону чудится, будто в эту секунду в углу кадра он видит фрагмент чужой кожи, белой, с цветущими на ней желтеющими синяками.
Проектор щелкает, и кадр меняется. Темнота.
В ней видно только экран пузатого лампового телевизора: там, на теряющем цвет экране, видно Хоши Морро — как она поет что-то легкомысленное, про любовь. Помехи иногда заглушают песню, но мелодия такая навязчивая, что сразу прилипает, особенно это повторение одного и того же слова…
Любовь, любовь, любовь.
Вновь щелчок. Темнота.
Зал постепенно погружается во тьму. Сейчас бы обмозговать все это, не зря тут эта лунка, но Гону просто неприятно. Он не любит чужие драмы: они его не касаются, это не то, во что в принципе хочется лезть. Честно сказать, несмотря на то, что его так и манит раскопать всю подноготную Хисоки, такие моменты — то, что его до этого останавливало. Невольно, конечно; вслух этого никто так и не произнес. Подобное вынуждало задумываться о предательствах, их мотивах: зачем, пережив подобное, надо было лишать кого-то дорогого человека? И ладно полные незнакомцы, но «Пауки» работают с ним два долгих года. Зачем?..
До этого Гон размышляет, что он и вовсе не знает своей семьи. Или, что мать Хисоки — одна из тех ярких красивых женщин, которые продают тело и не заботятся об отпрысках; и один из тысячи голодных крысят, он копирует ее поведение. Но теперь все еще более путанно и глупо: получается, весь его образ — игра? Ну, то есть… Да! Это Гон знает. Но зачем? Такой — Хисока из воспоминаний — наверняка бы вызвал симпатию со стороны «Пауков», многих. Зачем, обладая харизмой и уверенностью, отталкивать всех прочь?
Но теперь ясно, почему Фугецу, никчемный боец в то время, его привлекает.
Потому что в ней он видит Хило.
Но что стало с Хило?.. Тоже — мертв? Или какая-то ссора?
Мертв, находит осознание. Ну точно. Он же говорит, что теряет кого-то.
Проектор щелкает еще раз, звуком, словно меняется катушка с пленкой, а потом на полотне начинают мелькать цвета, один за другим: и вновь сцена — в этот раз без вычурных постановок кадра или камеры, то, предыдущее, наверное было воспроизведением эмоций в тот самый момент, когда была найдена…
Место все то же — комната, но цвета ярче, словно восстанавливается баланс. Какие-то незнакомые люди в строгих костюмах нараспашку, ходят туда-сюда, что-то осматривают; их переговоры нечетки, почти полушепот, и Гон начинает искать взглядом Хисоку… Находит, довольно быстро: тот, вместе с Хило, сидит в углу, волчьим взглядом глядя на неожиданных гостей. Да… Этот взгляд, помнится, Гон видит при упоминании Куроро, при разговоре о Каффке.
Хило совсем рядом утыкается в колени лицом и ничего не произносит. Да уж, сразу ясно, кто у них ведущий в тандеме.
— Да, — один из людей болтает по телефону, сжимая громоздкую трубку старой модели. Ого, сколько же ей лет! — Да, конечно. Нет, мы все обыскали… Ничего больше не нашли, — его взгляд опускается на Хисоку, и он приспускает очки. Хмурится. — Только детей. Что? Нет!..
— Набрала долгов, а потом сразу в петлю, — смешок где-то рядом. — И кто теперь будет платить?
— Заткнись, Ринго! Не при детях.
— Да че ты…
Хисока сжимает кулак, так, что костяшки белеют, но неизвестные даже не обращают внимания; действительно, фыркает Гон, какое им дело, жутко занятым ростовщикам, до каких-то детей? Но они все равно смотрят на них — те двое, чуть поодаль, такие же невзрачные и одинаковые, как и первый самый в сцене — чтобы потом продолжить свой нелепый треп:
— Если мы продадим детей на органы, то все окупим. С лихвой.
— Сразу после того, как ты продаешь свою почку, Ринго. Дети патриарха!..
— Да че мне твой патриарх? Он мне до одного места.
— Когда на тебя нападут метеорские крысы, не расстраивайся, пожалуйста. Грустить по тебе не буду.
— Но…
— Заткнись, Ринго!
У патриарха… того противного строгого старикашки есть (были?) какие-то связи в самом мусорном городе мира? Ну еще бы. Почти как правило: у каждой влиятельной семьи по одному подозрительному контакту, и вся эта паутина связывает такие места, как даже Йоркшин, с Метеором. Ничего удивительного, конечно. Даже Гон, при всем своем амплуа Я Ничего Не Шарю В Политике Отстаньте, это понимает — весь этот клубок един, вместе даже с Ассоциацией. У Киллуа тоже крайне знатная семья, а чем они занимаются — всем известно.
— Босс!.. Что будем делать? Или реально тащим к мяснику?
Тот, что с телефоном, опускает трубку вниз и сверлит их взглядом. Затем — всего на секунду — его взгляд пересекается с Хисокой, вновь, но Гону не видится в этом ничего… враждебного. Может, этот тип их жалеет. Удивительно видеть подобное запечатленным, Хисока категоричен просто невероятно, это он на своей шкуре понимает, а тут отчего-то запоминает какого-то человека из прошлого, которого видит-то от силы один раз — так, что даже лица конкретного вспомнить не может, все три гостя одинаковые.
(или это близнецы?..)
Главный сглатывает и резко отворачивается.
— Свяжись с представителем семьи. Если там все совсем плохо, то может и сплавим, но если патриарх даст приказ тащить — ты будешь умолять богов, Ринго, чтобы они твое тупое ебало не запомнили.
Кем бы не был этот Ринго, ему явно повезло. Эх, Хисока! Не проявилась еще твоя мстительная душонка, да?
Пока троица продолжает обсуждать свои жутко важные вопросы о дальнейшем, все эти тонкие бизнес-процессы продажи детских органов, фокус камеры смещается с них на ближний план: где Хисока наклоняется к Хило и дергает того за рукав. Тот — все еще в глубоком трауре, и почти не реагирует на попытки расшевелить, и Гону думается: да уж. У Хисоки не в порядке с головой уже тогда — наткнуться на труп матери и не отреагировать толком. Это даже для Гона ужасно, а тут!.. Невероятно. Моральные компасы смещены только так!
Упрямство в ответ его явно раздражает до той степени, что он даже на секунду сбрасывает амплуа заботливого братца и дергает Хило за руку так сильно, что тот аж заваливается на бок. Но смягчает гнев, встретившись с плаксивым взглядом. Чуть отворачивает его от деловой троицы, после чего тихо шепчет:
— Если мы тут останемся, эти ублюдки потащат нас обратно к деду!
— Ну да… Мамы-то больше нет…
Молчание, Хисока морщится, будто ему это напоминание — как кость в глотке. Может, не все тут потеряно. Просто сам Хисока запоминает лишь злость, с него будет.
— Мамы… Да, — он медлит. Потом вновь хватает брата за руку. — Давай сбежим!
Хило вылупляется на него, продолжая шмыгать носом.
— Сбежим?..
— Ну да!
Глаза у Хисоки горят, так ярко, таким невероятным, что Гон даже стопорится; на его памяти он его таким вообще ни разу не видит, как это назвать… Не «живым», но… Со столь яркими эмоциями. Для Хисоки, которого знает Гон, это вообще не свойственно: он более молчаливый, что ли, спокойный. Может, то, что произойдет дальше, его так изменит, но пока что Хисока тот и Хисока этот — словно совершенно разные люди. Но эта одна волна их с Гоном, про риск и не любовь думать головой — это да, чувствуется и сейчас.
Вопрос явно ошарашивает Хило, так сильно, что он смущен: поджимает коленки, упирается в них руками и смотрит вниз, стесняясь. Потом робко интересуется:
— Но куда?
— Да куда угодно, блин! На улицу! Будем жить так, как хотим мы, а не дед, — Хисока морщится при упоминании, будто лижет лимон. — А он может нахер сходить, пень старый. Ничего сложного! Мы и так последний месяц только и делали, что на улице торчали, ничего не поменяется! Да блин, Хило, хватит ныть. Ты же не тупой.
— Но тогда мама все еще…
— Мама, — сердито возражает он, — сказала бы тебе, что ты нытик! Хватит реветь!
— Мама такой глупости бы не сказала!
— Ну а я — говорю!
Хило тут же обиженно поджимает губы.
— Хисо, ты — задница.
— Ой-й-й-й, да? Ну это ничего, — самодовольно фыркает он с тем самым видом, который знатно бесит Гона уже в настоящем, вот уж точно совершенно не меняется, взгляните на этого дурилу, — ты можешь сколько угодно обзывать меня дома у деда, пока до тебя будет докапываться Нико, а я буду свободен! Тут! Делать что хочу! И покупать столько жвачки, сколько захочется мне!
То ли аргумент про одиночество работает убойно, то ли — просто ужас — про жвачку — но Хило замолкает и перестает лить слезы. Хисока здорово его отвлекает. Тренируется на брате, видимо, а потом использует уже на Фугецу, доставая ее глупыми шуточками; бесить скромников у него выходит на все сто. Но злится он немного иначе, чем Хисока, и это забавное наблюдение: черты лица у Хило мягче, он в принципе выглядит как человек спокойный и добрый, и с братом это дает невероятный контраст. Даже хмурится он будто с трудом, лицо под это не заточено.
… смешно, потому что они одинаковые. Не близнецы… Нет, блин, как это слово.
Двойняшки!
Некоторое время стоит тишина, слышно лишь далекие голоса на фоне; в комнате остается только тот парень, Ринго, которому больше интересно подслушать болтовню товарищей, чем следить за детьми. Окно, открытое, совсем рядом, и на нем делается такой сильный акцент… Понятно, как именно эти двое линяют. Хисока вновь оборачивается, выразительно изгибает бровь — намек вполне очевиден, остается лишь дождаться решения Хило… Но Хило — всего лишь ведомый в этом дуэте.
Такой как он никогда не научится делать что-то самостоятельно, если Хисока его не толкнет. Так размышляет Гон. И если о Хило он ничего не слышал, то…
Может, поэтому Хисока больше ни за кого не держится.
Как-то все это противно, тоскливо.
— Тут полно беспризорников. Ты и сам видел! Целые стаи. Найдем куда прибиться, а с нашими умениями — тем более, — азартно скалится он. — Все лучше, чем торчать с дедом и братом.
Хило, видно, еще сомневается. Опять куксится:
— Но это же опасно… Дома хотя бы будет тепло, и еда будет, а тут…
— Зато там будет дед! И Нико! Ты хочешь к ним? Хочешь? — брат трясет головой, и Хисока довольно скалится. — Вот видишь. Поэтому сейчас я швырну в этого Ринго чем-нибудь тяжелым, а ты сигай в окно. И не оглядывайся! Я прямо за тобой буду. Не хнычь, — пальцем он вытирает набежавшие слезы и фыркает. — Оставь это для себя. И постарайся. Мама вот старалась ради нас! Не смогла, поэтому теперь у нас выбора нет. Сможем мы. Ну же.
И вот, кажется, настает тот самый Драматичный Момент побега, рука Хисоки уже тянется к настольной лампе…
И экран темнеет.
Гон так и сидит, разинув рот. Вот это да! Хисока, вот засранец, даже после смерти умудряется его обломать! Нет, просто невероятнейший дурила, это ужас какой-то! Некоторое время он озирается по сторонам, думая, не было ли все это каким-то грандиозным розыгрышем, мол, на этом вся кассета, но в зале все еще темным темно; значит, будет продолжение. Поэтому он решает подождать: терпеливо сидит на месте, пока запись все молчи и молчит…
Но потом экран загорается блеклой вспышкой.
В этой сцене нет ни Хисоки, ни Каффки — поэтому Гон поначалу тушуется; но потом размышляет — скорее всего был еще какой-то свидетель, велась же речь о беспризорниках. Скорее всего Хисока такого нашел и выпросил этот крохотный фрагмент воспоминания. Или сам додумал — кто знал? Но запись не выглядит фальшивой, будто еще одна ровная деталь в этом выдранном из памяти фильме.
Там — два человека около дорогой машины, прямо под вывеской Амдастера. Один из них — сухой мужчина в очках с крайне невыразительным лицом и редкими седыми прядями; выглядит снобом по мнению Гона, но, может, у него просто та болезнь, как у старшего брата Киллуа, когда твоя рожа напоминает невыразительную воблу. Он отдает какие-то документы стоящему рядом человеку, кивает; когда оборачивается, то первым, на что натыкается взглядом, становится Нико — повзрослевший, но все с тем же крайне самодовольным выражением лица.
Но как-то по-детски. Чем-то это напоминает Гентру, но… гм, помягче.
Неизвестный человек в очках крайне подходящим ему субтильным голосом замечает:
— Соберись, Никошинван. Ты здесь для обучения.
— Да, да…
Того явно это не особо интересует, но человек в очках и не пытается продолжить его убеждать. Лишь захлопывает папку с документами и резким жестом поправляет очки.
— Сегодня я покажу тебе, как следует вести дела.
Chapter 57: ЮВЕНИЛИЯ: под взором ганеши
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Следующие несколько сцен не особо интересны с точки зрения повествования, но Гон уясняет для себя о последующих изменениях, влиянии Амдастера: видит, как формируется уже знакомый ему образ Хисоки с краской на лице, яркой одеждой и подражанием манерам местных артистов. Даже волосы красит в какой-то желтушный блондинистый, не стараясь даже нормально прокрасить корни. Это довольно любопытно!.. Конечно, все еще поражает его фактом того, что вот таким тот был в его возрасте, но то ли он уже свыкается с этой мыслью, то ли просто принимает факт как данность. Да, Хисока тоже человек. Да, у него было детство, он выглядел иначе, голос у него тогда не сломался, и так далее, так далее, прочие прелести пубертата… На фоне брата Хило выглядит максимально скучно: единственное, чем он обходится, разве что отпускает волосы, но на фоне Хисоки с ярко подведенными глазами, все больше и больше походящим на мать, это выглядит довольно блекло. Но не Гону осуждать, да?
Проходит какое-то время, сложно сказать сколько именно, но нескладные дети постепенно меняются: та самая точка, когда формируется окончательный облик. Метаморфозы Хисоки… менее интересны, чем Гон себе воображает, но теперь точка, связывающая Каффку и прошлое достаточно четко: скорее всего, повстречались на улице. Но это даже хорошо! Наверное. Что без каких-то ужасающих драм и историй. Про мать — уже ужас, но приятно знать, что хотя бы до этого Хисока, ну, более-менее без заскоков, и раздражающая маска скрывает достаточно адекватное нутро. А то будет как с Киллуа: с виду все хорошо, а потом внутрь как копнешь, так за голову схватишься.
Следующая сцена фильма на одной из крыш… Гон помнит это место, ближе к центру. Площадь, где находятся огромные часы: в полдень из них выезжает огромная статуя Ганеши, красиво, но шум такой, будто едет груженый поезд. Сейчас время уже далеко не то, так что опасаться внезапно выезжающей статуи смысла нет. Там, на краю, сидят трое: Хисока в каком-то невероятном кроп-топе, Хило (сама адекватность) и… третий. Какой-то сердитый пацан с прической, похожей на брокколи. Тоже оборванец, из местных, сразу понятно; на фоне тех двоих он выглядит ниже, крепче. Хисока все же всегда больше про элегантность, даже на своем пике… А этот вырастет сбитым громилой.
Брокколиголовый выхаживает туда-сюда, и близнецы синхронно за ним наблюдают. Лицо Хисоки приобретает знакомые острые нотки с легким скептицизмом и самодовольством, ну, в общем, вот оно, зарождение; Хило же откровенно скучает. На поясе у брокколи-парня болтается палка, обвязанная веревкой, и Гон чувствует смутную угрозу: потому что похожей Абаки выбивает из него все дерьмо.
Наконец, брокколиголовый останавливается. Нетерпеливо стучит ногой по крыше.
— Ладно, неучи. Мне все равно нужна свежая кровь.
— БиБи, можешь сколько угодно строить из себя крутого, но это не отменит того, что тебя поимели, и тебе нужна помощь, — лицо Хисоки так и пышет надменностью. — Так что заканчивай выпендриваться и говори уже, что тебе нужно.
БиБи причмокивает, его явно ловят с поличным. Затем разводит руки в стороны, мол, так и есть.
— Соседняя группа решила посягнуть на мою территорию. Когда они просто здесь сновали, я еще мог понять. Но теперь это война, — пальцы барабанят по рукоятке палки крайне раздраженно. — Эти говноеды зовут себя «Сладким Чили», и…
— Как? — вдруг фыркает Хисока. Небольшая дуэль взглядов, БиБи повторяет, и он смеется громче. — Серьезно? Что за дебильное название.
В ответ — тишина. Взгляд БиБи суров до невозможности.
— Почему тут все группы так тупо называются? Ладно я еще мог понять тех двух придурков с Тридцать Второй, которые Восход и Закат, это хотя бы какой-то смысл несет. Но это? Умоляю, скажи, что для нас у тебя нет в загашнике никакого тупого… — спохватывается, делая пару шажочков назад. Ой-ой-ой, взгляните, вот она, знакомая драматичность, вот она знакомая… — Нет-нет-нет, не говори ничего, даже слышать не хочу.
— «БиБи и пацаны».
— Я забираю свои претензии, это еще более тупо, лучше про овощи.
Они смотрят на бумажку с картой Амдастера, в которой Гон узнает крайне изрисованный гайд для туристов: видно даже точки интереса, всю эту чушь. Красным маркером жирно обведена небольшая область, которая, видимо, и принадлежит БиБи: не густо, но достаточно для одного крайне сурового пятнадцатилетки с палкой. Или сколько ему. Некоторое время вся троица слушает нудные объяснения о дележке территорий, и Гон с унынием вспоминает про местные франшизы — да уж, территории тут делят только так. Скорее всего банды беспризорников ходят под ними и воюют за зоны влияния уже внутри одной франшизы, иначе воя было бы через край. Большую часть болтовни он пропускает мимо ушей, ничуть не заинтересованный, но нагибается вперед, когда Хисока стучит пальцем по какой-то улочке.
— Здесь, говоришь?
— Они постоянно сидят в пачинко-зале. Как приклеенные. Даже если уходят на рейды, то не всей группой.
— Крышуют его что ли? — в голосе Хисоки ни капли заинтересованности. — Ну, если они там, предлагаю прямо сейчас пойти и нанести им визит. Выбьем все дерьмо, тогда и успокоятся.
О-о-о… Знакомая риторика…
— Тогда вас побьют точно так же, как в прошлый раз, — занудно возражает Хило.
— Подумаешь!
— И как в позапрошлый…
— Просто неудачное время.
— И несколько раз до этого…
Понятно, в их дуэте мозги все у Хило: Хисока обрушивает на брата взгляд, полный горечи за предательство и тычков в очевидные ошибки, но против логики не пойдешь: надо что-то думать. Судя по всему, идей у самых главных заводил не так уж и много, но моментик напряженной тишины обдумывания длится не так много. Хило вздыхает — закатывает глазенки — и затем разводит руки в стороны:
— Можем использовать хлопушки с недавнего фестиваля. Запустим их в подсобке, если они сидят в пачинко-зале, то подумают, что это закоротило проводку. Пожары часто случаются. Скорее всего большая часть выбежит на улицу и будет ждать там, останутся не самые сильные, но резвые — их мы легко побьем втроем. Там можем их ограбить и оставить знак. Они будут в ярости, но их вожак, скорее всего, поймет намек и придет договариваться.
— Или бросится на нас с кулаками, — фыркает Хисока, но Хило трясет головой.
— Даже если они нас атакуют, слухи донесут до остальных, что их ограбили. Они захотят решить это тихо, сделать вид, что слухи врут, потому что украденное будет у них. Надо только взять что-то заметное, вроде кубка или какого-нибудь оружия.
Некоторое время висит тишина, Хисока и БиБи смотрят на Хило с таким видом, будто разумные мысли тут не одобряют. Сам Гон не в силах оценить гениальность предложения, ну, звучит неплохо, но он все же на стороне старого-доброго мордобоя: это как-то проще. Но Хисока все равно сужает глаза, окает, затем оборачивается к БиБи с крайне самодовольным видом:
— Слышал? А?
— Хороший план, — БиБи не меняется в лице. Тоже болеет Крайне Невыразительной Воблянкой? Да ее тут полно… Эпидемия, что ли? — Мне нравится. Берем в работу.
— Не-е-ет! Отстой! Он супер скучный! Я против!
— Не умничай.
— Я против, против! Никаких унылых планов, только бой!
БиБи, как и любой разумный человек, игнорирует жалобы Хисоки, который качается туда-сюда, явно пытаясь привлечь внимание, и оборачивается к Хило. С тем же невыразительным лицом роняет:
— Сам придумал?
— Да это из фильма…
Хило смущается, явно краснея, и нервно теребит прядь; то ли смущение брата, то ли еще какие неведомые истины, но Хисока наконец замолкает — да уж, вроде бы заметная разница со зрелым возрастом, а мозговые клетки начинают работать только на тактику — и сурово смотрит на присутствующих. Вздыхает, вскидывает руки… Нет, взгляните на него, словно это он делает всем огромное одолжение. Дурила он и в Какине дурила.
Упирает руки в бока и гордо задирает нос.
— Ладно. План все еще супер отстойный, но раз уж его предложил Хило, а в той команде все — огромные тупицы, то он может даже сработать! Так что вперед, впере-е-ед! Столько дел, столько дел!
— Сам знаешь, где я их вертел, — фыркает с каменным лицом БиБи, и Хисока невинно моргает.
— Что? Что-что я услышал?
— Тебе показалось.
Тут бы какую-нибудь Музыку Подготовки, как во всех приключенческих фильмах, но Хисока то ли такими не увлекается, то ли не хочет рушить момент: но сцены, как они добираются до пачинко-зала остаются за кадром, в тайне, и Гон фыркает, представляя, сколько ругани между БиБи и главной звездой сцены было упущено. А он бы взглянул. Ну так, для проформы (чтобы потом припомнить все дуриле после возвращения, все-все-все!). Но, в итоге, кадр темнеет, а когда картина появляется вновь, то первое, что видно — крупный план лица Хило и зажигалки, которой он щелкает рядом с хлопушкой…
Понятно. Хисока говорит, что этот фильм — инструкция, как делать не надо. Видимо он говорит о несоблюдении правил пожарной безопасности!
В следующем же кадре видно вход в пачинко-зал, из которого со свистом вылетают огни, что-то шумит, сверкает, и все это вместе с убегающей от этого кошмара толпой беспризорников. Прямо следом за ними выскакивает Хисока с невероятно радостным лицом: такого отпетого восторга Гон не видит… у него, да никогда! Хотя нет, погодите, нечто похожее было, когда он бил его по лицу на Арене! В руках у него — та самая злополучная палка БиБи, и, кажется, один опальный член этой шайки все же решает действовать по своему… Первое же, что делает Хисока, приземляясь из прыжка — заезжает палкой по башке зазевавшемуся беглецу.
В принципе, делает то же, что и всегда: что на экзамене, что на Арене, что во время резни в Йоркшине… (теоретически). Опять в центре схватки, опять тешит жажду адреналина. Но такой Хисока, пожалуй, нравится Гону гораздо больше, чем то, что вскрывает он в самом финале… Будто этот детский азарт остается последней защитой для сокрытия той страшной тайны, что связывает его и Каффку, и, наверное, исчезновение Хило…
Зазевавшись, Хисока… Как это сказать? Переживает обычное для него сценарное явление: упускает удар по голове и получает по шее. Падает на землю, но тут же сгруппировывается и вскакивает на ноги: позади стоит громила постарше с высоким алым ирокезом. «Чили», да?.. Такому никакая палка не нужна — одними кулаками забьет. Эти двое впиваются друг в друга взглядами в духе лучших ковбойских перестрелок, Хисока медленно поднимается…
— Ой, ой, ой. Это же самая выебистая вобла во всем районе.
— Привет, уродец, — скалится Хисока в ответ.
Прелюдии на этом и заканчиваются; эти двое вцепляются друг в друга, словно две дикие кошки. Хисока явно легче главаря враждебной стаи, быстрее и ловчее, но порой грубая сила пересиливает: и эти двое с переменным успехом забирают победу. Но итог один — потому что Хисока хитер и не гнушается на грязные методы, а еще он бьет по самым больным точкам. Так что первым, в итоге, на землю падает пацан с ирокезом; рядом нет ни БиБи, ни Хило, поэтому оглашать победу надо перед парнями поверженного, что смотрят на зрелище с крайне ошеломленным видом.
Хисока выпрямляется, слизывает кровь из разбитого носа с губ и уже почти говорит То Самое Самодовольное, но не успевает произнести ни звука, потому что взгляды враждебной шайки вдруг перемещаются с него на нечто за спину, и Хисока это ощутимо чувствует. Он оборачивается, рывком, и сначала недоверчиво щурит глаза… Потом распахивает их, пораженно.
Некоторое время на экране не видно человека, что стоит позади, и Гон лишний раз вздыхает, коря Хисоку за любовь к сюрпризам: вот же дурила, просто невероятный. Но интрига длится недолго, потому что слышен голос, потом Гон вспоминает сцену ранее… Ну да, конечно.
— Вашу ж мать. Я думал, что со скуки помру в этом гадюшнике, а тут такое, оказывается!
Это их старший брат… Нико, да. Он выглядит намного старше — разумеется — в чистеньком костюме с пиджаком нараспашку и неформально расстегнутой рубашкой. Волосы зализаны назад, и чем-то это все тоже веет Хисокой… Неудивительно, конечно, потому что внешне они крайне похожи. Позади Нико стоит невзрачного вида подручный, но он настолько блеклый, сразу видно — его Хисока и не запоминает, сосредотачивая воспоминания сначала на славной схватке, а потом — уже на раздражающем старшем брате.
Немая пауза, братья смотрят друг на друга… Нико ведет взглядом в сторону, ищет что-то… Нет, кого-то! Хило. Он ищет Хило. Но затем осмотр достопримечательностей завершается, и он вновь возвращается к Хисоке, уже с кривой змеиной ухмылкой. В целом, крайне неприятный человек, если так посмотреть, и скорее всего так и есть, но что-то в этом выглядит крайне натужно, ненатурально… Сложно сказать конкретно, но у Гона возникает подобное ощущение не в первый раз.
Он подпирает голову рукой.
Ну и ну.
— Меня притащил сюда Веспа, заставил работать в этом гнилом местечке, все ради будущего, навыков… — Нико сцепляет руки за спиной и обходит Хисоку, продолжает сверлить его крайне любопытным хищным взглядом. — А тут такое! Знаешь, я вообще-то люблю захаживать в этот зал, да и местные детишки мне крайне симпатичны… — он скользит взглядом по пацану с ирокезом. — И я уже был готов рвать и метать, что какие-то крысы устроили тут шумиху. А это не просто какие-то, вполне конкретные!
— Завали ебало, Ни-ни.
Тот угрожающе сужает глаза, однако, не переставая улыбаться.
— Ничего не изменилось, ты как был маленьким выебистым щенком, так им и остался. Ну ничего удивительного: столько времени без нормального родителя… Хотя, стоит признать, я ждал, что вы померли вместе с ней.
Видимо, мать — тема больная, крайне, это Гон еще при разговоре понимает, но сейчас буквально видит, как вспыхивает яростью Хисока: глаза наполняются кровью, а кривая улыбка пропадает. Это… не та злость, какую он видит в последние мгновения, когда тот бросается на Куроро, когда его убивает Нобу. Совсем другая… С прочими совпадениями это различие — немой бурный гнев и то, как взвизгивает он при попытке убить данчо — так сильно выбивает Гона из колеи, что он едва не упускает первый удар: когда Хисока прыгает на Нико и замахивается палкой. Но ту перехватывают рукой, почти лениво, а его самого пинком отшвыривают назад.
Нико трясет ладонью, цокая, потом кивает человеку позади:
— С глаз долой свали и не мешай. Понял, Ролло? Скажешь что-нибудь Веспе, тебе крышка. Усек?
Тот молчаливой скалой кивает, делая шаг назад; единственное, что уходит ему — снятый пиджак.
— Ну давай, крыса мелкая, нападай!
И бросаются друг на друга.
Нико — сильнее. Он не только старше, но и какие-никакие навыки у него видны: то, как мастерски укладывает он Хисоку на лопатки в первые же секунду даже немного забавляет. Но Хисока уперт, да, что-то в нем не меняется, и продолжает нападать: только вот Нико отмахивается от них, небрежно, явно не удивленный ни силой, но внезапностью приема. Это — не уличные схватки беспризорников, где нет никакой техники, Нико явно учится у кого-то там… умного, кто в этом шарит. Но следов использования нэн нет, из чего Гон делает вывод, что либо его пока этому не учат, либо учитель Нико даже не подозревает о существовании подобного. Впрочем, как и Хисока сейчас — с нэн он бы резво разделался, но так…
Видеть его, такого — злого из-за поражения, и жутко упертого — почти, э, ностальгично? Как-то так говорил Хисока о Фугецу, а вот сам Гон может сказать и о нем. Как тогда, в схватке на Небесной Арене, или во время их рандеву с возращением значка у охотника на острове Зевил; Гон видит в этом угрюмом упорстве самого себя, готового хоть руки переломать, лишь бы добиться цели.
Но Хисока — не Нико. Не такой жестокий. Потому что тогда вспоминает, тоже ловит ощущение дежа вю.
Нико просто избивает собственного брата.
Странная жестокость. Еще больше непонятно, отчего Хисока, который явно не питает теплых чувств к Нико, после такого водится с Иллуми из всех людей — который, э, ну, эталон плохого старшего брата. Тут явно не ностальгия, это что-то нездоровое! Или он настолько далеко бежит от прошлого, что решает заткнуть чувства подобным знако… Да кого Гон обманывает, Хисоке просто наплевать к тому моменту. Он хорошо срастается с маской, и путь местами часто врет, но перенимает от нее какие-то привычки, включая полное равнодушие к подобным аспектам.
Жестокость у них явно в крови.
Но сцена все равно недолгая: в какой-то момент навыков Нико оказывается банально больше, и он ловким приемом из какого-то джаппанского единоборства опрокидывает Хисоку на землю и хватает за загривок, не давая встать. Тот, естественно, в бешенстве, начинает скрести когтями и рычать, но Нико плевать — на его лице полное торжество, и крайне возбужденным тоном он произносит:
— Вот видишь, братишка. Крыса должна знать свое место. И твое — в грязи, среди такого же…
Он не успевает договорить, потому что сверху падает тень.
Хисока замирает, косясь туда, и Нико следует его взгляду, задирая голову. Широко распахивает глаза и резко дергается назад, буквально отшатываясь — и вовремя, потому что с крыши на него пикирует Хило, вооруженный стальной трубой. Как коршун, падает камнем, и когда бьет по асфальту, там остается солидная вмятина. Вот как меняются роли, думается Гону, интересно. Ну да, логично, что у них не может быть параллельно с Фугецу все — она не живет беспризорником какое-то время и не видит собственными глазами смерть близкого человека, пусть и узнает о таком. Разные нюансы, так сказать.
К Хило тут же бросается Ролло, уже заносит кулак, а Хило — сжимает трубу, но, вдруг, разносится звонкий голос Нико, неожиданно серьезный:
— Стой.
Он выпрямляется — медленно, взгляд так и разит бешенством и возмущением, он рукой останавливает помощника и крепко сжимает кулаки, явно готовясь воспроизвести старые-добрые побои из детства. Ярость у них всех, пожалуй, шибко одинаковая; кроме Хило, тот скорее безразличен, хотя огоньки гнева в глазах явно пляшут.
— Я сам с тобой расправлюсь, маленький ублю..
— Никошинван.
Голос Хило заставляет того замереть. Хисока так и продолжает пялиться на это во все глаза, и такой — еще юный, взъерошенный — выглядит так потешно, что Гон невольно фыркает. Кое-кто может сколько угодно строить из себя невыносимую угрозу, но правда — вот она. И что-то не меняется даже спустя десятки лет. Взгляд у его брата крайне строгий, как-то не особо подходит беспризорнику с ржавой трубой наперевес.
— Мы не сунемся больше на твою территорию. Не пресечемся вообще. И в благодарность за это дед никогда не узнает, что мы живы, и ты останешься единственным наследником всего состояния, без посягательств на семейное наследие. Оставь Хисоку.
— Что ты… — пытается возмущаться то, но Хило на него шикает.
Нико, кажется, полностью обескуражен. Настолько, что теряет мнимое горделивое превосходство и вновь приобретает те немного детские нотки, какие все еще должны быть ему присущи. Какие-то сложные семейные дела… Все это крайне далеко от Гона, но, как он думает, скорее всего есть какой-то бизнес, который позднее пришлось бы делить на троих: а так он целиком достанется Нико, что того, несомненно, крайне радует. Но тот все еще мыслит детскими простыми ориентирами, поэтому предложение Хило… видимо, воспринимает излишне радостно.
— С чего бы такие предложе…
— Нам хорошо и тут, — обрывает его Хило. — Всем нам будет выгодно остаться на своих местах сейчас. Но если ты нас убьешь, то об этом узнает Веспа, и тогда устроит тебе такую головомойку, что ты взвоешь. Потому что он знает, как тяжело скрывать трупы.
Нико хмурится.
— И откуда ты это знаешь?
— Просто знаю. Ну? Предложение на один раз. Иначе потом, — Хило темнеет лицом, — я приду к Веспе сам, и тогда тебе придется разбираться с истерикой деда. Только представь, — ухмыляется он, — его недовольство.
Да уж, видимо, это и есть самый рабочий аргумент, потому что лицо Нико перекашивает так, будто он глотает целый лимон. Некоторое время он сомневается, настолько глубоко погружается в мысли, что упускает реплики помощника за спиной, но потом словно отмирает — и хмурит тонкие брови. Поджимает губы…
Ну точно, неуверенный. Вон как колеблется.
— Допустим… Но почему вы…
— Потому что! — рычит внезапно Хило, до этого спокойный. В эту секунду его злость проявляется через оскаленные зубы и узко сжатые зрачки, вот, да, это уже похоже на ярость того Хисоки, что помнит Гон. Берет от брата даже его сдержанные реакции? — У нас другие интересы. И другая жизнь. Дед убил маму… Ты думаешь, я просто так это оставлю?
— Мстительный малолетний уебок, — Нико в полном восхищении. — Ты еще и угрожаешь. Ладно, хер с вами, я согласен. Не лезете в мои дела — живете. Но иначе, — он угрожающе сжимает кулак и медленно, чрезмерно, качает пальцем из стороны в сторону, — я вас убью.
О, видимо, что-то с ним и происходит. В смысле, кто-то бесит Нико… да? Блин, Хисока, ты так тянешь интригу, а потом просто вываливаешь все в одном акте! Немыслимо. Хотя, зная его, можно предположить, что это все какая-то огромная загадка, и на самом деле все не так. Может, на самом деле умрет Нико… Гон понимает, что теперь вообще не может ни о чем гадать, потому что Хисока врет так часто…. Что теперь все кажется возможным! Вот блин! Нет, даже после смерти такое устраивает!
Они пересекаются взглядами в последний раз, уголки губ у Нико опускаются. Внутри у Гона все сворачивается от ощущения нехорошего грядущего, но он решает его попридержать. Хисока прежде всего известен обманом, а раз тут фильм… Наверняка сломает какие-то шаблоны.
Когда Нико уходит, какое-то время висит тишина, протяжная, пока Хисока снизу не фыркает:
— Ну и что это было, позволь поинтересоваться? С каких пор ты у нас делец?
Хило не меняется в лице, абсолютно, после чего вдруг зеленеет и бормочет:
— Меня сейчас стошнит.
— Стой! Нет! Ай-й-й, нет, Хило!
А вот и повышение рейтинга для кино.
Chapter 58: ЮВЕНИЛИЯ: приманка
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Амдастер — центр торговли, сюда стекается множество караванов. Ничего удивительного, что в какой-то момент кино из трагедии и драмы начинает эволюционировать в аналог вестерна: тем более, помнится, Хисока что-то такое упоминает про любовь к подобным. Он не выглядит как человек, что будет долго цепляться за ушедшее, за мать и брата, так что такая смена тона не кажется Гону чем-то неправильным: скорее само собой разумеющимся. В конце концов, это же Хисока! Но тот факт, что он вот так свободно отпускает ушедшее…
Может, это и хорошо. Вопрос, правда, почему спустя много лет переступает столь удобную черту. Гону не понять: Хисока, которого знает он, и Хисока, который мелькает воспоминаниях — это совершенно разные Хисоки! Но он же говорит, да? О дорогом потерянном человеке. Может, если мать он как-то, да переживает, то вот теоретическую утрату Хило выдержать уже не способен. Даже детская непосредственность и весьма односторонний взгляд на мир имеют свои границы. Брат выглядит якорем, балансирующим поведение Хисоки, и если он будет потерян… Ничего удивительного, что ему сносит крышу. С другой стороны, такая любовь к брату, проявляющаяся не в словах, а в самом ядре поведения, в чем-то даже мила. Значит, Хисока все же способен на любовь, вполне нормальную! Просто врет очень много, дурила.
Сцена все возле того же слона, что и до этого: опять та же троица. Близнецы начинают разниться, этому способствует и поведение: пусть их лица — зеркальные отражения друг друга, но у Хисоки более хищные остры черты лица, заметно особенно по глазам и вечному лукавому изгибу губ. Хило выглядит спокойней, холодней: в нем не чувствуется этой подсознательной угрозы, но что-то подобное проскакивает… И БиБи, да. Все такой же, с брокколи на голове. В руках у него, сидящего скрестив ноги, красуется повидавшая жизни снайперская винтовка, весь он — комок собранности и серьезности, что на фоне разгильдяя Хисоки выглядит просто невероятно безумно.
Барабанит пальцами по деревянной рукояти, вскидывает голову.
— Будем грабить.
Не-е-ет, Хисока, нельзя настолько любить спагетти-вестерны, чтобы осуществлять их в жизнь!
Или одно следует из другого?!
— Будем брать мелочь, — заключает БиБи. — Которую легко обокрасть. Ну? Вы со мной?
— Невероятно, — протяжно стонет Хило. — Ладно предыдущие дела, но это уже совсем за чертой закона!
— Не слушай этого зануду, — тут же закрывает брату рот рукой Хисока. Глаза горят огнем. — Выкладывай!
Вот так бандитские шайки и зарождаются. Поразительно. Когда Гон раздумывает о разнице между Хисокой и Куроро, ему думается: в первом чувствуется знакомство с лоском, небрежное отношение к деньгам и роскоши, сразу видно, что человек в подобном окружении если не родился, то провел большую часть сознательной жизни; Куроро же — вечный оборванец. Но, выясняется, Хисока такой же! И тоже был в воровской шайке! Просто невероятно! И почему, спрашивается, его начинает тянуть на бои? В чем-то этот БиБи напоминает Куроро. Своей излишней серьезностью, наверное. Черт. Это так странно. Гон из ровесников знает-то, по сути, четверых: троицу Золдиков, включая мимолетное знакомство с Каллуто (хотя такой ровесничек, на пару лет младше), и Фугецу. Как он вообще может кого-то судить? В свои почти-шестнадцать-годиков он не особо много общался с ровесниками, другое дело — с кучей людей намного старше, что жаждали либо убить, либо навредить.
Э… Это как-то ненормально, наверное?
Вы что, хотите сказать, что Хисока более нормален, чем Гон?! Ха-ха, а что дальше?!
Сцена на экране тем временем переключается: пустынная дорога где-то недалеко — кажется, Гон ее помнит, подъезд к городу, но не особо-то близко, где-то в километрах трех от города. Песок, безжизненная земля, и, посреди этого рыжего царства — фигура. Женская?.. В каком-то женском платье точно. Стоит с зонтиком на плече, вся из себя готик-лолита на дороге смерти, и Гон сначала гадает, почему ее так пристально показывают — Хисока же намеренно это вставляет, и вряд ли его тянет на готик-лолит, его фетиши это что-то за гранью, значит… Потом Гон вглядывается… Пристальней…
Погодите, он вообще-то помнит это лицо!
— Мне это не нравится, — шипит Хило, продолжая судорожно сжимать зонтик. Потом шепчет куда-то, видимо, в интерком: — Почему этим должен заниматься именно я?
— Потому что ты у нас представитель цветущей красоты, не знающей ограничений пола и возраста, как настоящий ангел, и…
— Ты похож на девчонку больше, чем этот оболтус, — сухо прерывает объяснение БиБи витиеватые речи Хисоки, отчего тот на фоне возмущенно фыркает.
— А мог бы и приврать!
— Я рассчитывал, что мы будем меняться!
— Из тебя лучше приманка, — БиБи непреклонен. — Взгляни на Хисоку. По нему сразу ясно, что он опасный дикий индивидуум, ноль актерского таланта. Ты же на этой помойке как звезда. Спокойный¸ не носишься туда-сюда, и не вздрагиваешь, когда я стреляю близко.
Хило продолжает нервно сжимать зонтик. Хмурится.
— Стоять в черном на таком солнцепеке — издевательство.
— Крепись!.. — тянет на фоне Хисока. — Вспомни, как мы с этого навариваемся. Деньги! Деньги!
— С каких пор ты такой жадный?
Хисока скептически фыркает, мол, что за вопрос.
— Я бы радовался, если бы мы менялись!
— По-моему все успешные охоты с тобой в главной роли, Хило, отлично доказали, что из тебя приманка в миллион раз удачней, — парирует тот. — Так что заканчивай нытье и продолжай стоять. Тем более вон, я даже отсюда вижу, что-то движется. Может, нам повезет, и это будет не огромная колонна, а что-то мелкое!
— Это грузовик. Прекращаем связь, отбой.
Понятно, резюмирует Гон, БиБи тут отвечает за порядок. Мозгов, кажется, ни у кого не хватает. Он приглядывается к экрану, пытаясь выискать Хисоку и БиБи, но их нигде не видно. Интересно. Скорее всего, прячутся где-то на позиции? Если со снайперской винтовкой, то, наверное, стреляют по попавшимся на уловку. Убивают?.. Нет, думается, если Хило говорит о краже, как о самом страшном их деянии, то вряд ли до такого доходит. Но вновь интересный контраст между Хисокой, который воспринимает это скорее как норму, и Хило, которому даже подобное противно. Кадр продолжает держаться на втором, заметно, как раздраженно он поджимает губы — эта черта у них с Хисокой один в один — и затем вздыхает. Поправляет зонтик и надменно интересуется:
— Ну и как я выгляжу?
— Отпад! Сам бы так оделся.
— Так оденься!
— Не могу, — слышится невероятно фальшивый вздох. — Нет таланта, представляешь?
Восхитительные отношения, а Хисока — как был дурилой, так и остался.
Грузовик становится все ближе; довольно массивная военная машина с черным тентом, отблески на лобовом стекле не дают рассмотреть, как много людей внутри. Гон думает: повезет, если один. А если больше? Ну ладно двое… Потом задумывается, с какой стати вообще анализирует тачку на подобный момент грабежа. Это все сотрудничество с Куроро, вот, что с людьми честными делает! Да раньше бы он никогда! Может, поэтому Хисока с ними и сотрудничает: не только из-за желания схватки, но еще и потому, что в душе остается вороватым крысенком. Вот так дела, Хисока, вот так дела… Уж от кого, а о тебя такого — не ожидаешь!
Медленно громадина тормозит прямо перед Хило, который продолжает стоять в центре дороги и нервно сжимать зонтик. Ветер колышет часть юбки, и Гон вдруг осознает: он не только приманка, по движению ткани БиБи с винтовкой определяет направление ветра. Это… э… довольно гениально, но какого черта. Когда с водительского места выпрыгивает громила с бронзовой кожей, Хило мгновенно вытягивается по струнке и застывает, как изваяние. Даже не дрожит, когда незнакомец подходит к нему ближе: высокий мужчина в темных очках и в военного крова одежде; выглядит, как кто-то, с кем лучше не связываться, особенно если ты пятнадцатилетка. Нависает над Хило горой; голос у него низкий и грубый, но без угрожающих интонаций:
— Эй, ребенок. Ты чего тут встал? Что-то случилось? Ты потеря…
Не договаривает, потому что в воздухе проносится свист.
Волосы поддаются порыву ветра; и сквозь них, отсекая тонкие пряди, прямо в колено водителю прилетает выстрел. Молчание длится всего секунду, водитель и Хило смотрят друг на друга — первый с шоком, второй — исподлобья, угрожающе, и следом первый валится на землю, хватаясь за простреленную ногу. Начинает орать. Хило поспешно делает несколько шагов назад; по интеркому тем временем слышится победный смех, и Хисока бодро заявляет:
— Отлично! Теперь мы можем…
— Не двигайся, — шипит Хило, буравя взглядом мутное стекло. Указывает туда зонтом. — Там внутри кто-то есть.
И он абсолютно угадывает… хотя, наверное, просто видит в отблесках шевеление. На кадрах этого не видно, но заметно, как дверь открывается. Съемка делает драматичный пролет: сначала выхватывает опустившуюся ногу на тонком длинном каблуке, затем — схожую с водителем форму, чуть измененную, и, наконец, лицо: молодое, невероятно красивое, с длинными светлыми волосами. Он бесстрастно взирает на коллегу, продолжающего лежать на земле, поднимает взгляд светлых глаз на Хило — всего на секунду, и улыбается.
По интеркому доносится возмущенный вопль:
— Стреляй по этому уебку!
Вновь выстрел: но фигура даже не двигается. Просто выставляет руку вперед… Кадр словно в замедленной съемке: пуля летит, замедленная, но пальцы неизвестного обхватывают ее с нормальной скоростью, прямо перед самым лицом. Затем вертит в руке, с любопытством, и низким голосом, тянущим гласные, роняет с кривой улыбкой:
— Так вот что за истории про грабежи и стрельбу по ногам.
Он делает шаг в сторону Хило, тот отшатывается, и в эту секунду по интеркому доносится крик:
— Вали оттуда, что встал?!
И, наконец, сам Хисока — буквально слетает с песчаного возвышения, где они с БиБи до этого прячутся. В руке у него стальная труба: прыжком он вылетает между незнакомцем и братом, пытается атаковать исподтишка, но попытку ударить трубой тот чарующий человек останавливает одним лишь движением, сминая так легко, что Гон цокает: ну да, вот оно в чем дело. Нэн, а он и не догадался. Затем рывком перехватывает согнутую трубу и перекидывает через себя, поднимая Хисоку в воздух — и швыряя его на пол. Так сильно, что, кажется, тот разбивает затылок: сворачивается клубком и хватается за него. Видя это, Хило дергается и бросается к нему.
— Брат, брат!
— Поразительно, — замечает невероятно красивый человек. — Никакущие навыки и лишь прыть, а обворовать вы успели прилично. Ладно, — поднимает голову наверх. — Стрелок пусть тоже спустится. А то я могу не выдержать и наведаться к нему лично…
В эту секунду подведенные красным губы у человека изгибаются в кривой улыбке, и это бьет под дых ностальгией и пугающим ощущением дежа вю. Но человек не делает ничего угрожающего, хватает лишь его взгляда, его ауры — факт: просто с прищуром смотрит наверх, откуда неохотно начинает спускаться БиБи. Он подбирается к Хило и продолжающему сидеть на корточках на земле Хисоке, и втроем они, голодные волчата, злобно смотрят на незнакомца. Вряд ли они сами хотят что-то делать, но, как делает вывод Гон, давление ауры творит чудеса: испуг вынуждает поступать послушно, а рожи корчить… Помнится, они с Киллуа тоже этим занимаются во время своего посещения Небесной Арены, легендарного двухсотого этажа.
… это поэтому Хисока это проделывает, да?
— Твою мать! Лучше бы мне помог! — ворчит водитель, садящийся на земле, и незнакомец беззаботно отмахивается:
— Мог бы не хныкать, Мэйн, а уже остановить кровь.
— Ага, а ты мог бы ебалом не щелкать, а мне помочь! Товарищ, тоже мне.
Нет, сама безалаберность, ну что это за человек?
Незнакомец подходит к троице ближе. Хисока продолжает грозно щурить глаза, и таинственный нэн-пользователь садится перед ним на корточках: на фоне грязных беспризорников он прямо пышет красотой, дикий контраст. Хватает его под подбородок пальцами, вертит, осматривая. Лицо незнакомца озаряет крайне довольная улыбка, торжественная, и он, не отпуская, вдруг интересуется, переводя взгляд на БиБи:
— Вы сами это придумали?
— Да, — хмуро отвечает Хило. Взгляд впивается уже в него.
— И не боялись, что попадетесь, как сейчас?
— Если трусить, то проще ничего не делать, а просто побираться на улицах, — рычит Хисока и отдергивает голову от чужой руки. Так резко, что чужие длинные ногти оставляют белые следы на коже, невольно. Вскакивает на ноги, все еще смотря взглядом крайне незнакомым Гону. Это… странная злость. Он такой не помнит. — Ну и? Что планируешь сделать? Сдать нас местным стражам порядка? Поверь, шериф не обрадуется, он задолбался возиться с нами, — ярость сменяется самодовольным бахвальством. — Штрафы мы оплатить не можем, а по закону задержать он нас тоже не в состоянии. Он будет не рад, если ты нас туда притащишь!
Незнакомец выслушивает его спокойно, потом сводит на переносице тонкие брови с видом, будто его и правда подобное озадачивает. Барабанит пальцами в перчатках по коленям. Не сказать, что выглядит угрожающим сейчас, но Гон все еще чует подсознательный страх — им пропитана вся запись, значит, даже во время компановки воспоминаний в фильм Хисока все еще под впечатлением.
— Значит, — он опускает взгляд на Хило, — это твоя идея, да? С приманкой.
Тот хмуро кивает.
Хорошо. БиБи тут вроде как умелец и мистер спокойствие, Хило — за всякие хитрые планы. Чем в этой банде занят Хисока? Или он тут чисто ради грубой силы? Ну да, и неиссякаемого тупого энтузиазма — видели, видели! Эту бы энергию, да в нужное русло! Ага, или кто он тут, маскот? Пользы, как от кота — ест, орет, дерется. Ну все понятно. Хисока — кот. Теорема доказана.
— Как придумал?
— Да просто… — Хило хмурится. — Из книжки? Я уже не помню.
— Книжки? Значит, вы еще и читать умеете… И что-то из книжек выносить, кроме крови и эротики. Как хорошо для беспризорников, — незнакомец сверкает белозубой улыбкой и оборачивается назад, к своему товарищу, что неторопливо тащится обратно к грузовику. Повязка на его колене насквозь пропитана кровью. — Эй. Эй! Мэйн! Что думаешь?
— Я думаю, — сквозь зубы выдыхает он, — что тебе надо нахер сходить.
— Я про план, дурень.
— Отъебись, серьезно.
— Посмотрите на него, какой смурной! — закатывает глаза. Оборачивается к детишкам обратно, плотоядно улыбаясь. — Но мне понравилось. То есть, сама идея, а не то, что вы прострелили Мэйну колено. Он быстро на ноги встанет, шутка ли, но все равно это уже слишком. И много вы так постреляли? Или, — хмыкает, — вы в сговоре с местными врачевателями, стреляете по коленкам, а потом бедные хромые жертвы не могут найти ничего лучше, кроме как обратиться к ним…
Некоторое время висит тишина, после чего Хисока издает задумчивое «гм».
… черт, нет, это реально хороший план! Был бы. Но, может, повторить и использовать его сейчас… Возродить легенду о коленочках… Хорошо, это была шутка; Гону это все еще без надобности, у него денег можно хоть с двух сторон поедать, иным словом — жопой жуй. Но просто как развлечение… Нет, тоже бессмысленно. Ладно уж! Просто забавная идея. Но, значит, он угадывает верно, никого эта троица не убивает. Хоть что-то. Наблюдать историю не просто малолетних воришек, а малолетних убийц ему совершенно не улыбается — так хотя бы остается надежда, что просто с эмпатией у Хисоки не все в порядке, ну, или, что он просто хорошо скрывает эмоции, а не на самом деле отбитый маньяк. Да уж. Гон чувствует, как злится. Так хорошо играет роль такого самого маньяка, что окончательно с ней срастается. А сколько упущенных возможностей!..
— Значит, не в сговоре? — удивленно моргает незнакомец.
— Мы сами по себе, — с вызовом бросает Хисока и скрещивает руки. — Продаем местным дельцам товар.
— Да они же вас обманывают о цене.
— И что? — Хисока даже бровью не ведет. — Они хотя бы дают нам хоть что-то. Все лучше, чем работать мальчиками на побегушках или попрошайничать.
— Ну, несомненно, маленький крушитель, ты прав… Эй! Мэйн! — вновь оборачивается. — Ну так что?
— Своя голова есть? Вот и думай. Это не по моей теме.
— Ну ты и задница. Мог бы уважить.
— Тебя уважить — себя не уважить, — хмыкает водитель.
Глубоко….
Потом красивый человек поднимается на ноги. Критично осматривает каждого с ног до головы, особенно явно задерживая взгляд на Хисоке — они даже вступают в короткую схватку взглядом, первым из которой выходит именно мужчина, вероятно, не считая нужным продолжать. Улыбается. Это не жесткая угрожающая улыбка, как раньше, довольно приятная. И смутно знакомая… Он по-птичьи склоняет голову набок, затем со смешком бросает:
— Ладно, книголюбы. Что насчет тебя? — косится на БиБи. — Откуда винтовка, откуда умения?
— Что за допрос? — парирует тот.
— Просто любопытно.
— Хорошие связи.
БиБи явно не жаждет распространяться, но незнакомца это либо удовлетворяет, либо он попросту решает больше не мучить себя бессмысленными расспросами. Вскидывает руки, шуточно, после чего крайне возбужденным тоном роняет:
— Что ж!.. Из вас троих выйдет толк! Я много на своем веку перевидывал детских банд, но мало кто мог меня по-настоящему впечатлить: в основном просто нападали на одиноких путников в переулках. А вы? Такая схема, да еще и так подготовились… — он обходит Хило кругом и перебирает пальцами подол платья, отчего тот зеленеет, явно все еще злой на необходимость в одиночку исполнять роль приманки. — Хорошая ткань. Сами сделали?
— Да, — пищит Хило.
Оп-па, а вот это интересно. Хисока… перенимаешь чужие хобби, да? Мало тебе спагетти-вестернов!
Человек улыбается.
— Я бы поставил пятьдесят баллов за исполнение и сто — за идею, но, к сожалению, я не учитель, поэтому награждать оценками не могу. Нет нужного документика, — разводит руки в стороны. — Но я ценю любые таланты, которые можно взрастить. Никогда не избавляйся от некрасивого цветка, когда тот может раскрыть бутон и поразить всех вокруг, не так ли? Поэтому… — прикладывает руку к груди, — я хочу вас, гм, завербовать.
Все трое смотрят на него крайне скептически. Затем БиБи озвучивает: «чего?».
— Как я уже сказал, у меня есть два выхода: либо я сдаю вас вашему шерифу, и он страдает с малолетними ворами, либо я делаю вид, что ничего не было, как и Мэйн, но за это вы становитесь моими протеже. Умелые юные таланты — всегда полезны, особенно если они под рукой.
Упирает руки в бока. Задумывается.
— Как-то невежливо, что я не представился, а уже такое предлагаю… Обычно люди называют меня «Ма», но если вам не нравится, или вы считаете наши отношения не настолько тесными после такой уморительной схватки, вы можете называть меня Каффка.
Каффка.
Этот невероятно красивый молодой человек — и Каффка.
Да ну не-е-ет… Не может быть! Каффка не такой! Он не выглядит так изящно, он, гм, как это сказать. Вот этот человек — да, невероятно красивый андрогин, а по Каффке сразу ясно, что под цветастыми тряпками скрывается мужская мускулатура. Не может быть, не может! Где он теряет все это, а?! Вкус в одежде, например! Или это просто самые приличные его тряпки? Или вы хотите сказать, что всего пятнадцать или двадцать лет, и все? Красота утрачена? Но это глупость! В смысле, вон, Биски еще старше, а молода телом! Нэн замедляет старение, если захотеть!.. А Каффка сейчас выглядит на свой возраст, а не юным цветущим созданием, как мог бы.
Или… Быть может…
Кроется ли причина в том инциденте, о котором не говорят ни Хисока, ни сам Каффка?
Озвученное желание.. часто противоречит подсознательному. А нэн слушает только сердце.
Chapter 59: ЮВЕНИЛИЯ: разговоры при неоновой луне
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Кадр начинается с открытой двери.
Каффка стоит на пороге, неимоверно довольный, улыбается во весь рот — даже удивительно, как от такого у него не появляются морщины. Позади него внутрь заглядывает остальная троица, точнее только братья; БиБи остается стоять позади с крайне постным выражением лица, вот этого парня явно ничем не пронять, это да-а-а-а… Затем Каффка оборачивается и втаскивает их уже силком, указывая рукой на зрителя — то есть, за экран — и торжественно (голос у него моложе, но все еще чувствуются те низкие нотки, что и сейчас) оглашает:
— Вот, познакомьтесь! Ваши будущие напарники в преступлениях! — хихикает, глупо. — Шучу, конечно же. Ладно, неучи, прекратите стоять столбом, — он явно обращается к кому-то за экраном, сводит брови на переносице и с крайне страдальческим выражением лица бросает: — И что это за приветственная вечеринка? Я бы после такой удавился!
— Ждем с нетерпением! — раздается откуда-то сзади
Каффка делает То Самое выражение лица, когда он якобы очень обижен, но на самом деле плевать хотел: эдакое слегка приправленное излишней драмой и закатыванием глазок. Драматизм Хисока явно берет больше от него, чем от матери-актрисы, и это невероятно потешно — честно сказать, будь он жив, Гон бы обязательно ткнул бы его носом в это, мол, ну ты и пипискин пиджак, говоришь, что терпеть Каффку не можешь, а сам-то!.. Маман прикладывает руку к сердцу и отчаянно фальшивым плаксивым голоском замечает:
— Ну вы и неблагодарные малолетние козлы.
— Ты тут самая гнусная козлятина, не умничай! — бодро отзывается уже другой голос.
Пока Каффка продолжает пыжиться и переругиваться с невидимками за кадром, Хисока и Хило обмениваются Взглядом. Это тот же самый Взгляд, когда Гон искренне признается на Острове Жадности о цели поиска — короче, они в замешательстве. Интересно, с чьей перспективы снято это воспоминание… Что-то в подобных драматичных кадрах и сценах явно веет и Хисокой, и Каффкой. Да, черт возьми, они же одинаковые! Яблоко от яблони, это все.
Потом камера делает драматичный разворот по заветам летних блокбастеров (все понятно, Хисоку тянет и на такое, а выглядит-то как любитель всякого артхауса про хлебобулочные изделия и русалок, поразительно просто); там сидит несколько мальчишек их же возраста. Не особо выделяющихся: один, высокий, выглядит тут самый старшим и спокойным, еще парочка безалаберных идиотов (по лицу понятно, Гон таких за версту чует, ну, знает, родное), один явно боевитый. Они смотрят друг на друга — троица и эта группка — крайне враждебно, особенно Хисока. Да уж, да уж, у кого-то сразу не налаживается со вступлениями в большие и уже давно существующие группы, да?.. Печальная тенденция.
Когда напряжение в воздухе становится почти ощутимым, Хило нервно смеется и вскидывает руки, пытаясь ясно усмирить сколько не всех в целом, а конкретно брата:
— Давайте жить дружно!..
Каффка на это даже и не смотрит. С видом крайне счастливого родителя, что целиком и полностью игнорирует готовых вцепиться друг другу в глотку подростков, утирает невидимую слезку и воркует:
— Ах, ну разве я могу отказать очаровательным сироткам? Больно смотреть на потуги… Какая у меня широкая душа, невероятно просто…
Понятно. Отсутствие мозгов это тоже заразно. Как Каффка оставляет свой след на Хисоке, так и взаимно. Невероятный симбиоз, прямо бери и пихай в передачи про чудесный животный мир. И как это назвать?.. Хотя, если так подумать, на Гона Хисока влияет тоже. То есть, это как вирус. Болезнь!.. Черт, кто первым запустил цепочку идиотизма?
БиБи и Хисока делают шаг вперед. Группка — тоже, они сходятся, как две невероятно грозные противоборствующие силы, на фоне нервно потеет Хило, пытаясь лепетом оборвать назревающее, и, вот, Хисока тянется вперед…. Но вместо этого он с тем самым старшим, спокойным, просто пожимают руки. И смотрят друг на друга, ухмыляясь, хотя во взгляде все еще пляшет желание вцепиться друг другу в глотку. Косточки хрустят, но так явно задумывается….
— Ну что, — продолжает сверкать победоносной ухмылкой Хисока. — Теперь мы с вами в одной лодке?
Скалится чуть опасней, в глазах — пьяное торжество, и, следом, свободной рукой бьет прямо в лицо. Толпа (и особенно Хило) взвывают, следом за чем набрасываются на виновника. БиБи с тяжким вздохом отпускает кейс с винтовкой, готовя кулаки…
Вот это да. А в «Пауков» он тоже вот так вступает, да?
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Следом — череда кадров под задорную музычку, без слов. Кому-то явно нравятся классические прогонки и немые пересказы. На них: в основном моменты из всякой счастливой повседневной жизни, которая только может быть у юных балагуров в таком восхитительном и порядочном месте, как Амдастер: короче говоря, все по законам фильмов с рейтингом R, кровь, кошки и немного ночных бдений на стащенные кем-то порно-журналы. Ну да, ну да, баннисьюты — это для кого-то святое, да?
Из увиденных кадров становится ясно, что Хисока и БиБи (но особенно Хисока) мгновенно влюбляют в себя остальную толпу юных плодожорок: ну еще бы, такой дикий нрав в местных краях это что-то невероятно удобное, а в сумме с какими-никакими навыками так вообще. В общем, он вливается в компанию сразу, что весьма иронично на фоне дальнейшей интеракции с Реданом, но будет, будет — там, вроде как, проходит много лет, взгляды меняются, плюс молодежи как-никак проще знакомиться, чем когда ты суровый взрослый (с теми же инфантильными взглядами на некоторое, кхе-кхе-кхе). БиБи, в целом, тоже — его стоическое выражение лица, называемое в народе Le Kirpich довольно загадочно, а умение стрелять по тарелочкам и соседским кошкам (живодерство!) резиновыми пульками так вообще. Эти двое легко вписываются, словно тут всегда и присутствуют, и остается последняя проблема… Ну, в целом, наблюдая за ними тремя, и вспоминая Фугецу в первые дни знакомства, это кажется чем-то крайне логичным.
Хило не вписывается.
Его никто не дразнит, о, нет, но он явно тише брата и смущается почти любого наглого вопроса в свою сторону. Это любопытно: особенно то, как Хисока явно пытается затащить его к остальным, и эта разительная разница с будущими событиями… Может, в какой-то момент еще произойдет осознание, что товарищи — бремя. Хисока явно беспокоится о Хило, это обоюдная зависимость… Увидит ли Гон это в записи? Или это что-то из будущего? Понятно, почему он смиряется и бросает попытки наладить с кем-то контакт; предположительная гибель Хило бьет по нему настолько сильно… Как и Фугецу — с Качо. Поэтому он и испытывает к ней симпатию, видит в ней брата. Черт. Это довольно грустно.
После всего будоражащего кровь знакомства (видимо, склейка моментов хронологически после?.. Хисоку уже можно ругать за ублюдский монтаж?) Хило сидит на крыше в одиночестве, поджимая колени к груди. Наверное, стесняется?.. Сложно сказать. Они с братом так разительно отличаются, нет всей этой драматичной театральности, это как взгляд на Хисоку, будь тот абсолютно нормальным человеком. Весьма любопытный опыт! Некоторое время он молча наблюдает за тем, как вдали сияют огни роскошных казино. Когда Хило задумывается — что-то в этом взгляде неимоверно сильно напоминает Хисоку, и даже не потому, что они близнецы (шутка ли). Как-то… Наклон головы, некоторые жесты. Вот этот Хисока, из прошлого, так не делает. Или делает, просто этого нет на записи? Но да, берет же он это все откуда-то… Пока Хило размышляет, Гон, тем временем, усиленно вспоминает, где он уже видит этот весь пейзаж — жутко знакомо… Да, конечно, Амдастер — одно и то же место, не слишком-то меняется с годами, но дело конкретно в этой чертовой крыше. Может, это где-то недалеко от местечка Каффки? То есть он перебирается отсюда куда-то в сторону, интересно, зачем. Хотя, зная его жадную душонку, легко предположить, что из-за арендной платы или чего-нибудь эдакого.
Люк на крышу открывается, и оттуда показывается знакомое лицо. Хисока медленно выползает на крышу, усаживается рядом с братом и смотрит на него с едва заметной улыбкой одними уголками рта. О, о, о! Знакомое!
Некоторое время они молчат. Потом Хисока замечает:
— О чем думаешь?
— Да так.
— Не надо секретничать, — он разваливается на черепице рядом с крайне легкомысленным выражением лица. — Я все равно как-нибудь узнаю, а ты будешь корчиться и мучиться. Так что вываливай.
Некоторое время Хило явно обдумывает этот ответ. Затем тихо бросает:
— Помнишь… мы думали. О том, чтобы захватить семью и, ну, все такое…
— «Такое»? — хмыкает тот и получает пинок между ребер, отчего едва не скатывается вниз.
— О мечтах! Блин. Тупица.
— А что мечты? — Хисока явно озадачен.
— Ну-у-у… Мы торчим тут, а не делаем то, что хотели.
Некоторое время они просто тупо смотрят друг на друга. Затем Хило раздраженно отворачивается.
— Ладно, я так и подумал, что ты не поймешь.
— А оно тебе надо? — не отстает тот. — То есть, что хорошего в этой своре близких родственничков, которые только и занимаются тем, что пересчитывают друг другу косточки. Вон, взгляни на Нико, вписался только так. Да ну, такая морока, — откидывается на спину назад и запрокидывает руки за голову. — По-моему, мечты хороши тем, что от них можно в любой момент отказаться.
— Но я не хочу отказываться от своих!
Вновь смотрят друг на друга. Некоторое время Хисока просто рассматривает брата, уголки губ у него опускаются и он вновь откидывается на крышу, смотря вверх. Звезды тут видно плохо, что тогда, что сейчас. Что-то в этом мире невероятно стабильно. Хисока — юный — сейчас выглядит равнодушно, и Гон впивается взглядом в прошлый образ: цепляется глазами за то, как топорщатся волосы на затылке, на глаза, изгиб рта… Что-то в нем не меняется со временем совершенно. Так странно. Это ведь, наверное, видела Пакунода. Каково ей было? С другой стороны, она не знала Хисоку еще толком тогда… Это Гону смотреть странно, а ей?
Но что она думала потом? Судя по словам Хисоки, не сказанным напрямую, они все же поднимали эту тему.
— Мечты — это хорошо, но не когда они не дают тебе жить. В чем смысл мечты, если она загонит тебя в могилу? — фыркает он с таким надменным видом, будто через пятнадцать лет не будет заниматься ровно этим. — Забудь про семью. Там одни гадюки, смысла даже думать о возвращении нет. Да и разве тут не лучше? — он обводит руками крышу. — Свобода, никаких душных правил! Делай что хочешь! По-моему, намного лучше, чем все те надушенные комнаты и ворчание теток над ухом, мол, ой, Хилоян, у тебя спина отклоняется на три градуса от идеальной нормы, ну-ка соберись….
Хило в ответ скептически фыркает.
Вот так он и веселит Фугецу, значит. Тоже несет всякую чушь, отвлекая ее от насущных проблем. Хороший способ. Подбирается ближе, к брату, затем тычет пальцем в плечо и обводит рукой пространство вокруг: от покатой ржавой крыши до цветного неонового горизонта, где сияет богатство и лоск.
— Смотри! Никакого зудения над ухом о манерах! Делай, что хочешь!
— Ага, с надзирателем за спиной? — ехидно фыркает Хило, и Хисока легкомысленно отмахивается.
— Взгляни на него. Ему было все равно, когда мы устроили драку прямо у него перед лицом. Я уверяю, этот парень просто хочет нас использовать, как курьеров или что-нибудь в этом роде. Местные часто так делают, я просто не хотел к ним соваться, да и БиБи. Но он решил нас шантажировать, этот цветастый умник, так что, ну, почему нет? — фыркает. — Мне нравятся люди, которые не сидят на месте и берут ситуацию под контроль.
Ага, очень заметно по взаимной ненависти с Куроро. Хотя? Думается, чем-то все же Куроро нравится Хисоке… Не только как противник, но, может, как человек, который способен над ним посмеяться. Все разговоры про мастерски разыгранное убийство, например. Хисока ведь нисколько не зол, отзывался вполне спокойно. Может, во время их уединения в попытке вернуть нэн что-то между ними такое было… Не как интрижка, но как та бессмысленная болтовня между старыми коллегами. Куроро ведь явно не винит Хисоку в смерти Паку и Увогина, хотя тот частично в этом замешан (но так далеко, что, пожалуй, даже самые яростные в Редане ворчали на него скорее приличия ради, а не по солидной причине). Вся их ненависть начинается с момента, как Хисока убивает Шалнарка и Кортопи.
Ну и зачем…
Интересно, чем сейчас занимаются все эти ребята, которых видно на записи. Тоже где-то в городе? А БиБи? Хотя логично, что к ним Хисока не идет. Каффка — это учитель, родительская фигура, от которой он берет так много. А остальные — просто товарищи, скорее всего осудившие его в том невероятно подозрительном мутном конфликте, послужившим причиной раздора… Бла-бла-бла, короче, это явно будет дальше.
Гон откидывается в кресле назад и барабанит пальцами по подлокотнику. Н-да, передать информацию Хисоке явно важнее каких-то особых режиссерских приемов, поэтому запись довольно отрывистая. Правило трех актов, все такое — где? Да-да, Гон читал! Чтобы поумничать.
— Тебе нравится Каффка?
Хисока вскидывает бровь, слыша столь серьезный тон от Хило.
— Почему нет?
— Он красивый…
— Судя по тому, что говорят лодыри внизу — это его единственный плюс, — Хисока плотоядно ухмыляется и выразительно смотрит на брата. — Только не говори, что нарываешься на комплименты. Я к тебе подлизываться не буду! Это как-то неправильно, у нас лицо одинаковое!
Да… Гон вздыхает. Да, тогда дурила — всегда дурила.
Но это все равно… довольно миленько? В свете отношений с Фугецу — очень. Выходит, у него этот… Синдром как у Киллуа, да? Когда он шныряет вокруг Аллуки с грозно сверкающими глазенками. Одна мысль о том, что Хисока может изображать из себя заботливого старшего братца… Нет, знаете, достаточно. Хватит таких мыслей. Чем больше Гон видит Хисоку нормальным, тем больше все ломается, в основном потому, что, при всей своей адекватности, тот все еще ведет себя как величайший в мире дурила. А мог бы!.. Не умничать! И остаться! Но ладно, стоит отдать должное веселым психозам Хисоки, именно они и сводят их вместе. И дают Гону пройти экзамен. И повод освоить нэн.
— Думай не о несбыточном, а о том, что сможешь реализовать тут свой потенциал, — Хисока вновь откидывается назад и вытягивает ноги. Рядом ложится Хило. — Ты у нас самый мозговитый из команды. Не пойми превратно, — он касается сердца с крайне милосердным лицом, будто, ну, он делает огромное одолжение этим признанием, — ты все еще не умнее меня, этого уровня тебе никогда не достичь….Ай, не пихайся! Ну так вот, я хочу сказать, что тут хотя бы будет бюджет на всякого рода безумства.
Некоторое время Хило молчит, и они оба смотрят на блеклые звезды.
— Не такой уж я и умный.
— Фуфло.
— Ты всегда найдешь выход из любой ситуации. А я? — вздыхает. — Каждый раз что-то новое случается, и я не знаю, что делать. Никакой «ум» тут не помогает. Так что ты пусть и зазнался, но все еще прав — твоего уровня мне не достичь.
Лицо Хисоки мгновенно приобретает крайне лимонное выражение. Цыкает:
— Не скромничай.
— Но это правда!
— Правда, — отзывается Хисока крайне самодовольно, — это то, что говорю я, а не всякие бездари.
О, вот она, братская любовь… Хотя Киллуа так постоянно выражается, это, наверное, что-то на языке владельцев трансмутации…
— Так что заткнись. И прими, что ты реально хорош… — на вздохе голос его становится тише, и Хисока поднимает взгляд обратно. Вновь кривится, так недовольно, что смешно становится. — Все можно перерасти. В том числе скромность. Просто надо тренироваться. Ты думаешь, я несу всю эту чушь в лицо другим вот так просто? Да я как скажу, а потом сто лет думаю, что лучше бы молчал.
Нет. Серьезно.
Из всего, что он мог сказать сейчас — сказанул именно это. Да уж, Хисока, лучше бы ты молчал в половине случаев! Нет, нет, дыши… Глубоко… Если он сам это признает, то, если… Нет, когда Гон вернет Хисоку, то это дает шанс на то, что кое-кто перестанет вести себя, как редкостная пиписка. Ну ничего. Ничего-о-о… И его воспитаем.
Затем, Хисока поднимется. Приближается к Хило, они смотрят друг на друга… Как отражение, только немного другое. Затем вновь улыбается той самой загадочной теплой улыбкой и делает то, что… ну, ладно, чего-то такого от него Гон и ожидает. Потому что Хисока — та еще пиписка. С размаху он падает на брата, отчего тот начинает громко возмущенно верещать, и, давя Хило своим весом, насмешливо замечает:
— Не волнуйся. Ты тут счастливый обладатель самого большого количества серого вещества.
— Слезь с меня! — доносится снизу.
— Только если ты согласишься спуститься вниз и дать остальным познакомиться с гением мысли, — строго возражает Хисока.
— Не-е-ет! Отвянь!
— Тогда, — вздыхает надсадно, — мы навечно застрянем на этой крыше… И потом Каффка найдет наши скелеты и скажет: «ого, так вот куда эти ребята запропастились». Обещаю, мы будем самым смешным экспонатом для археологов, назовут что-то типа «воробьи под насваем» или что-то в этом духе.
Аргумент, видимо, убойный, раз Хило наконец перестает мельтешить и наконец смотрит на брата. Крайне долго и пристально… О, смотрите. Момент, когда он сдается. Откидывая голову назад, он морщится, явно попадая затылком о край черепицы, и потом возмущенно поджимает губы.
— Ты действительно так считаешь?
— Что именно? — удивляется Хисока.
— Что это был хороший план.
— Ты прикалываешься, что ли, — тот уже хмурится. — Он приносит нам прибыль вот уже сколько времени. И никто нас даже не подстрелил, хотя пытались. Отличный план! Надоел сомневаться! Сто процентов остальные тоже заценят… Ну, кроме Каффки, но он зануда и пижон, ты его вообще видел? Как павлин, — он медлит и подозрительно косится на Хило, медленно приобретающего цвет спелых помидоров. Наклоняется ниже и крайне елейным голоском шепчет. — Погоди, это что получается, мне придется тебя ревновать к остальным? У-у-у!
Ой фу, Хисока, что за инсинуации! Ты всего пару часов Каффку знаешь, а уже заражаешься.
… это заразно? Стоит провериться? А есть прививки от дурильности?
— Извращенец.
Хило и Хисока так и замирают, потому что голос — чужой. Со стороны люка. Медленно поворачиваются…
Там — БиБи с булкой в руках. Смотрит с таким видом, будто уже давно наблюдает, и не особо впечатляется. Жует, как хомяк.
— Ладно, голубки, заканчивайте свои извращения и спускайтесь.
— Это что еще значит?! — рявкает Хисока, вскакивая, но БиБи уже не слушает и спускается вниз.
Экран темнеет, и Гону достаются славные несколько секунд в полной тишине, когда он раздумывает: и правда, какого черта это все значит.
Chapter 60: ЮВЕНИЛИЯ: престиж
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Кадры сменяются быстрой чередой; летит время.
В следующий раз, когда Гон видит Хисоку и Хило, им уже… пятнадцать, наверное? Ну, они не слишком-то меняются, хотя что-то незаметно отличается. Во всяком случае, Хисока уже точно больше напоминает более молодую (но не более щегольную) версию себя, ту, что Гону доводится встретить на Острове Жадности — с теми же чуть вьющимися волосами, топорщащимися на затылке, острым хищным взглядом и пышущим самодовольством. Ну да, ну да, не меняется, дурила. Пока без дикого макияжа: видимо, как и Каффку, клинит его уже значительно позже. Это, наверное, какая-то болезнь… Заразное расстройство… У Гона нет иного объяснения, почему эти двое уже в сознательном возрасте покидают зону «симпатичных легких красок» и переходят к тяжелой артиллерии.
… его же это не коснется, да? Да?!
Ну да, еще там Хило. Превосходный и тонкий, но лицо с братом — одно, правда без налета боевой энергии, эдакое спокойствие и рассудительность, изящество на фоне брата, что готов лезть с кулаками на каждого, кто покажется ему любопытным. Вот, наверное, когда Хило предположительно умирает — тогда-то тормоза и слетают. Хотя неудивительно. Хисока именно таким и выглядит, тем, кто без должного контроля превратится в источник хаоса; можно спросить у Куроро, например, который дает ему кучу свободы после вступления в Редан. Кто знает, если бы не давал спуску — может, не было бы всей этой истории на «Ките» и после…
А, ну да. И БиБи. Который как был грибом и брокколи в одном флаконе, так и остается.
Стабильность — признак мастерства!
Сцена меняется на тесную комнату, напоминающую заваленный кабинет; Каффка сидит за столом, закидывая на него ноги на тонком изящном каблуке, покуривает тонкую сигарету. Дружная троица отпетых хулиганов стоит прямо перед ним: у БиБи и Хило взгляды непроницаемые, и только Хисока раздраженно отмахивается от дыма, и с каждым новым выдохом становится все злее и злее; когда как Каффка этого будто не замечает. А может, не хочет. Ну, знаете, он того рода засранец… Гон знаком с ним не так хорошо, но достаточно. А еще целый ворох вредных привычек от него берет Хисока. Спасибо, что без курения! Достаточно кому-то деструктивных наклонностей.
Каффка постукивает сигаретой о пепельницу и сухо замечает:
— Что ж, наша интеграция в местный бизнес прошла крайне успешно. Однако, что для вас вряд ли секрет, хорошая доставка требует в том числе и хороших работников. Курьеров, ну, знаете? — он изображает пальцами ход. — Потому что никто из видных покупателей не захочет приходить сюда лично и раскрывать свою ужасающую грязную связь пусть даже с таким неимоверно красивым мужчиной, как я…
— Завались, — обрубает шуточную речь Хисока, продолжая отмахиваться от дыма. — К делу перейдешь, не?
— Ты такой агрессивный мальчик, Хисока. Тебе надо быть мягче.
— Я тут самая мягонькая славная личность во всей этой твоей подпольной схеме, прямо настоящее облако любви и доброты, — отвечает тот, кто с нескрываемой радостью бросается в бой при налетах на караваны, а еще бодро бросается в каждую возможную драку. — Поэтому хорош уже тянуть резину и начинай выкладывать, что тебе от нас требуется. Иначе я свалю.
— Куда ты свалишь? — надменно фыркает Каффка.
Они сверлят друг друга взглядами добрые пару секунд, в течение которых лица Хило и БиБи проявляют все более и более агонизирующие нотки. Знакомо, знакомо… Что-то вот совершенно не меняется. И это крайне смешно: потому что, выходит, у Гона с Хисокой намного больше общего за исключением некоторой тяги к излишнему драматизму и ярким одежкам, но в целом? Боги. Но это дает надежду на то, что если… когда, да, когда все завершится чудесным возвращением одного пустоголового человека на сей чудесный белый свет, найти общий язык будет гораздо проще.
— Куда-нибудь!
— Хило, скажи своему брату, чтобы перестал выпендриваться.
Тот с натяжкой улыбается.
— Вы меня в свои споры не впутывайте, не-не-не.
— Вот именно, потому что Хило все равно будет на моей стороне, а не на твоей! — с победным возгласом Хисока якобы ставит точку в споре, хотя очевидно, что ни Хило его тут не поддержит, ни Каффка не продолжит ругаться лишь потому, что, видимо, это все был милый отступ ради очаровательной традиции поскалить друг другу зубы на секунду-две. — Ладно, старик. Что там по твоему делу?
Каффка вновь морщится на «старике», словно подобное вызывает у него сущую агонию. Затем тушит сигарету, сминая в крохотный клубок, и деловитым тоном продолжает:
— Мне нужны курьеры. Которые хорошо знают город и не трясутся перед местными авторитетами. Остальные ребята уже дали согласие, но у них свои сферы… гм, знания в городе, и на вашу территорию они не заходили. Потому что ваша троица была известна своими крайне ревностными взглядами на землю, — на тонко подведенных губах Каффки мелькает ухмылка. — Так что все те улицы остаются не охваченными, а это крайне нехорошо для бизнеса… Думаю, вы понимаете, к чему я клоню.
О, значит, так Каффка зарождает свою франшизу.
Гон удивляется: он, вообще-то, не особо большой фанат идеи использования детей в чьих-то грандиозных хитрых планах, но это логично. Сироты действительно намного лучше знакомы с городом, Амдастер — их земля, как и его крыши. Каффка предлагает крайне взаимовыгодное сотрудничество: он обеспечивает детишек защитой и покровительством от местных властителей, дает дом и пищу, а дети ему — налаженную систему доставок. Вопрос, конечно, что там за товар… Это никак не озвучивается, и Гон сомневается, что будет. Скорее всего, Хисока в тот момент даже не в курсе. Возможно, оружие?.. Насколько ему известно, оно тут — самый ходовой товар. Вполне возможно, что в то время Каффка сотрудничает даже с Джайро, будь тот неладен, но как Гон может осуждать? Каффка — лишь продавец. Ему плевать на то, что сделают клиенты. И в этом плане подобная безразличность… вполне оправдана.
Видимо, согласие было дано: кадр меняется на одну из гонок по крышам. Хисока скользит по ним, словно тут и рождается, ни за что не скажешь, что он — сын богатой семьи, рожденный в тепличных условиях. Скачет с одной на другую, забирается по пожарным лестницам за считанные секунды, даже если к спине прикреплен тяжелый сверток с товаром. А если кто-то из конкурентов пытается посягнуть, безжалостно вступает в схватку, не жалея сил и сбитых в кровь кулаков. Вот он, эталон курьера, о котором треплется Каффка: опасный, быстрый, неостановимый. После одной такой — показательной на камеру (Хисока, красуешься, дурила!) — он оборачивается назад с торжествующей улыбкой и замечает, как Хило тяжело бьют под дых, отчего тот сгибается пополам, захлебываясь желчью. Бросается на помощь, конечно; то, как меняется лицо Хисоки в эту секунду — бесценно.
Даже удивительно, что он о ком-то настолько печется. Хотя, может, поэтому в настоящем и отвергает любые связи: чтобы не терзать себя возможной потере. Это ведь слабость, так он говорит. Зацикливается на жажде адреналина, тому единственному наркотику, что возвращает ощущения и жажду жизни… Понятно, что он хочет показать этим Фугецу. Да, их образы противоположны — для нее он скорее аналог Качо, такой же сильный и волевой старший родственник, вечно следящий за младшим, но вывод тут один.
Затем кадр затемняется; на секунду. Следом Хисока вместе с Хило стоят рядом с дверьми кабинета Каффки: первый — почти вплотную, прижимаясь спиной к стене, вслушивается, пока брат сидит на корточках и прячет лицо в коленях. Хило в их дуэте — плакса и размазня. Если помнить старую притчу про деление единой души на две части при рождении близнецов, то, выходит, когда тот исчезает… в Хисоке отмирает то немногое человечное, оставляя лишь голый звериный оскал.
Ему и правда требуется крайне много, чтобы признаться в подобном.
Льстит ли это Гону?.. Пожалуй.
Кажется, за дверьми кабинета Каффка говорит с кем-то по телефону. Его самого не видно, лишь голос — четкий, строгий. Наверное, какой-то покровитель, начальник?.. Кто знает, кто на самом деле стоит за спиной у Каффки. Тоже, не человек — сплошь загадка.
— Да. Да… Нет. По поводу детей: в целом, меня устраивают все, под критерии проекта подходят просто замечательно, хотя есть сомнения насчет одного… — голос Каффки вдруг глушится, вероятно, он медлит, не зная, какое словцо подобрать. — Это по поводу того мальчика, мы уже говорили о нем ранее… Да, да. Риэн Хилоян…
В это время Хисока косится вниз, на брата, когда тот вцепляется пальцами в плечи.
— Не могу сказать, что он совсем плох, но по сравнению со своим братом до минимума местами не дотягивает, — Каффка замолкает, выслушивая неслышный ответ с той стороны. Затем, судя по голосу, кивает. — Да. Несомненно. Поэтому я не убираю его из проекта: они — дети патриарха Коушедона, это вполне может нам пригодится.
Проект?..
Хисока хмурится, на его лице — крупный план. Затем кадр меняется.
Вновь знакомая крыша с далеким роскошным видом. На самом краю сидит Хило; голова свешена низко-низко, закрыта волосами, но настроение ощутимо. Некоторое время Хисока стоит позади него с крайне кислым выражением лица, словно не решаясь, потом косится назад… Цокает; подсаживается. Некоторое время они молчат, продолжая смотреть за закатом, пока солнце окончательно не исчезает в высоких скалистых скалах перед преддверием Метеора. Затем Хисока роняет:
— Ты слышал?
— У.
Барабанит пальцами по черепице.
— Ну, ты главное не расстраивайся. Каффка просто совершенно ничего не смыслит в потенциале и прочем, — легкомысленно пожимает плечами. — Взгляни на него. Он только о курьерской работе и думает. Не дает тебе развернуться. Не совсем обязательно уметь бить морды, чтобы быть полезным, а сколько планов ты придумал с момента, как мы тут застряли? Ага-а-а! Вот то-то и оно. Ну! Да ладно тебе, Хило, хватит хныкать, этот придурок того не стоит, ну-у-у!
Когда брат поднимает на Хисоку зареванное лицо, тот на секунду тушуется, но потом с взглядом крайне милосердной бодхисаттвы тянет брата к себе и хлопает по плечу, успокаивая. Так странно. Так дико! Видеть Хисоку таким… Нет, ему реально голову клинит. Поэтому Куроро его и жалеет, в конце концов: видит все это и чувствует, что злости попросту не остается, лишь неприятная тоска. Хисока молчит о прошлом, чтобы не было сожалений, ни своих, ни чужих, но бережно хранит в памяти воспоминания о брате и всем, что с тем связано. Настолько там ярок образ, крайне живой. Не такой, конечно, как сам Хисока, но…
Он щелкает брата по носу и самодовольно заявляет:
— Так что хватит хныкать. Каффка — тупица. Ты его видел вообще?! Вот взгляни на Каффку и скажи мне, что его мнение вообще кого-то должно интересовать. Так что прежде чем лить слезы, сто раз думай из-за кого. Это даже не повод! Пусть подавится. Вместе с Нико, дедом и остальными! Попробует что-то выкинуть — я ему устрою.
Последнее произносит столь угрожающим тоном, что Гону самому неуютно. У них же с Каффкой какой-то застарелый конфликт, да?.. За который тот просит прощения. Исчезновение Хило, эта больная рана, все жуткое таинство вокруг некоего инцидента в прошлом… Неужели все оно вертится вокруг Хило? Что же там происходит, в промежутке между таинственным появлением Хисоки как Хисоки (на Небесной Арене, в Редане; везде) и тем, что сейчас творится на видео?
Но все будет раскрыто. За этим Гону отдают эту запись.
У каждого фокуса есть три стадии: идея, таинство и престиж — зрелище, что открыто зрителям. Прежде до этого Гон раз за разом видит только последнюю часть, потому что Хисока, как человек сцены, хорошо понимает — зрителя по сути волнует лишь сам фокус, трюк. Не секреты, которые ведут к его исполнению. Поэтому он настолько загадочен. Поэтому каждый его бой похож на ужасающее представление: он знает, что хотят видеть люди, как привлечь к себе внимание. Жестокость, неудачи чаруют людей ровно так же, как и волшебство успешного исполнения.
Но Гон начинает расковыривать секреты, поэтому Хисока решает приоткрыть тайну.
На экране тем временем Хило продолжает размазывать сопли.
— Я тебя, наверное, бешу…
У Хисоки аж глаза на лоб лезут от подобного заявления.
— Что-о-о-о?!
— Я постоянно хнычу. И ни на что не способен без твоей помощи. И, э, ты постоянно со мной возишься, хотя тебе это наверняка мешает…
— Фуфло. Меня все устраивает.
— Нам уже пятнадцать, а я продолжаю за тебя цепляться…
«Целых» пятнадцать, да? Гон чувствует, как закатывает глаза.
— Мне все равно. Хило-о-о-о! Заткнись! Единственное, что меня в тебе бесит: то, что ты веришь в эту чушь, хотя это не так, — слушать такого уверенного заботливого старшего братца, которым был Хисока, любо-дорого. И крайне потешно. Он разводит руки в стороны с лицом, что обычно так и кричит о бешенстве, но ни намека в голосе нет. — Честное слово, нет ничего плохого в сомнениях. У тебя еще хватает благоразумия сомневаться и думать, прежде чем действовать. А я… Ну, ты можешь спросить у БиБи.
Потом задумывается.
— Да и как я могу злиться на своего самого любимого человека? — вдруг тычет пальчиком в плечо брату. — Только не расслабляйся. И не слишком-то зазнавайся. А то я тебя знаю, точнее себя знаю, чуть похвалишь — все, зазвездимся!.. Ну все, все. Иди сюда.
И сидят, в обнимочку.
Продолжительная молчаливая сцена. Сложно сказать, что хотел этим показать Хисока: свою безграничную любовь к брату, зависимость от него, или же просто подумал, что на фоне умирающего заката это будет смотреться красиво. Глядя на них двоих, внутри Гона что-то неприятно ворочается. Жизнь — жестока, он знает по себе. Никогда не забудет гибель первого тела Кайто, свою пустую злость и бессмысленную клятву, поломавшую внутри все, что только можно. Что бы не произошло после этого, оно уничтожает все добропорядочное и человечное в Хисоке и выворачивает его наизнанку, вынуждая мыслить подобно зверю.
Тайна инцидента с Хило, эта медленная подводка… Изводят. Хисока явно знает толк в истязании зрителя, столько интриги, а ответа все нет! Удивительно только то, что история не несется галопом, останавливаясь то тут, то там. Возможно, ему кажется невероятно важным показать свои взаимоотношения с братом, либо же это настолько приятные воспоминания, что он оставляет их. Но это дает полную картину, да. Про любовь к Хило, и, как следствие — симпатию к Фугецу.
Что же ты, Хисока, так цепляешься за месть…
Он говорит, что Гон напоминает ему этого человека — невероятно дорого, то есть, Хило. Но чем? Может, невероятным терпением? Хе-хе… Ладно, что уж, может, это что-то подсознательное. Так и грозящее остаться тайной. Не все внутренние переживания и ощущения возможно передать даже с помощью столь искусной записи, а Хисока — сплошная загадка, так что его любой секрет покажется в три раза сложнее. Да что там в три, в сто! Он не то, что другим, себе явно не во всем сознается. Но даже столь.. неказистая правда в ее проявлении (ведь Хисока может рассказать все сам, честно, даже до боя с Куроро) все равно ценна.
Ощущение подобного доверия — всегда приятно.
Камера переключается на задний план, когда люк на крышу открывается, и оттуда показывается крайне знакомое лицо: Каффка ругается сквозь зубы почем зря, поднимаясь по неказистой лесенке на своих модных тоненьких каблучках. Потом замечает, как на него смотрят двое (у Хисоки жутко смешное лицо, как всякий раз, когда что-то идет не по плану), цокает языком и с кряхтением вылезает на крышу целиком. Несколько секунд терпеливо отряхивается.
— Ну вы и затаились!..
Затем замечает заплаканное лицо Хило и удивляется: вытягивает лицо… Смущается, заметно. Забавно: за все эти годы он так и не учится взаимодействовать с подобными яркими вспышками эмоций, заметно по всей беготне за Хисокой и попытками уговорить его передумать. Каффка из тех людей, что быстро прячут голову в песок. Но его сложно осуждать. Заметно, что, несмотря на всю помпезность образа, он все еще крайне сильно печется о детях… пусть эти дети уже и достигают возраста кризиса среднего возраста.
Несколько секунд Каффка растерянно на него смотрит, потом моргает:
— Ты чего раскелился-то?.. Все хорошо? — но потом начинает смутно догадываться и подозрительно щурит глаза. — Так. Погодите, только не говорите мне, что вы подслушивали, гнусные маленькие негодники.
Косясь на брата, начинающего вновь хлюпать носом, Хисока резко поднимает взгляд на Каффку и рявкает:
— Именно этим и занимались!
Хисока явно копирует с Каффки не только манеры, но и некоторые замашки, вроде удивления и или откровенного тупежа в случае непредвиденных обстоятельств (не касающихся боев, тут-то господа вольны разгуляться, взгляните на них). Но одно в них различается крайне сильно: Хисока проявляет милосердие только к избранным людям, когда как Каффка под внешним показушным безразличием явно куда более жалостлив. Это интересно. При всем том, что можно было вынести из поведения учителя, Хисока не берет самое важное, что, в итоге, оборачивается его поражением и смертью.
Крайне нелепая и трагичная история.
Ну, ничего. Осталось только вернуть кое-кого к жизни, надавать по шее за все хорошее, а там справятся. Что еще остается.
Каффка осторожно подбирается по краю крыши к Хило и шиком отгоняет Хисоку прочь, как дикого зверька. Затем наклоняется к Хило… Выглядит все до невозможного неловко, но это хотя бы искренне: поэтому отторжения не вызывает. Хотя все равно заметно панику в движениях, испуг в глазах. Это не то, к чему готов Каффка, оно и понятно. Костяшкой пальца он вытирает вновь набежавшие слезы на лице Хило, затем приобнимает его, ласково, отчего на фоне даже Хисока перестает изображать из себя пыхтящий чайник.
Хмыкает, возмущенно.
… ладно, может, чем-то Хисока все же учится — и это сдерживать эмоции.
— Не плачь, Хило-се, — бормочет Каффка, поглаживая того по спине. Качает головой. — Ну что же ты расстроился, это вообще не для ваших ушей было… Поверь, будь с тобой что-то не так, я бы сказал. Но неужели ты думаешь, что после работы с вами вот уже как пару месяцев я просто скажу тебе уйти? Это совсем уж бесчеловечно.
Пока их тихая успокаивающая болтовня продолжается, на переднем плане — кадр меняет ракурс — Хисока достает жвачку из кармана и закидывает в рот. Несколько секунд смотрит на стикер со знакомыми узорами звезды и слезы, после чего сминает и бросает с крыши.
— Все ты можешь. И умеешь. Нет ничего плохого в том, что где-то ты не так хорош, но я пока просто не придумал тебе новое занятие. Не расстраивайся, Хило-се, я тоже не всегда… выбираю верные слова. Но ты уж точно ничего плохого нигде не сделал… У всех свои границы возможностей. Я вот, например, так себе залезаю на крыши… — хмыкает, затем спохватывается: — Ну все, все. Ну что же ты…
Когда тот начинает реветь, утыкаясь лицом в плечо, Каффка выглядит окончательно потерянным. Да уж, когда взрослый не может совладать — не ситуация, а кошмар. Но кто такой Гон, чтобы осуждать? Просто зритель. Продолжает наблюдать за Хисокой: как тот смотрит на эту сцену с каким-то нечитаемым выражением. Сам не знает, что думать?
Но Каффка… да, это интересно… Взглянуть на него, обычно самоуверенного павлина, с такой стороны.
Гон подпирает голову рукой.
Что ж, что бы там не произошло, он явно к этому причастен. Поэтому между ними ссора. Поэтому Каффка испытывает чувство вины. Ну, может, конечно не совсем так, но чувствуется, что разгадка примерно такая.
— Ну что ты, ну что ты!.. Ну не расстравайся, — Каффка гладит Хило по волосам и легонько целует в лоб. — Подумаешь!.. Пара провалов — не катастрофа. И вообще, выкинь из головы что-то про мой диалог с боссом, он просто дотошный. Я всех своих детей люблю, особенно таких умных.
Позади хмыкает Хисока.
— Ну конечно.
В него мгновенно бросают уничтожительный хищный взгляд — еще одно слово, и кто-то явно полетит с крыши, на что Хисока лишь насмешливо кривит губы. Когда Каффка прекращает невербальные угрозы, он наклоняется к Хило и аккуратно спрашивает:
— Ну что? Идем вниз?
Тот, кажется, кивает, но все внимание Гона устремлено на главную фигуру воспоминания. Хисока смотрит куда-то вниз, без конкретики, и его взгляд… Чем дольше Гон смотрит — тем сильнее думается.
Нет, что-то тут определенно не то.
Chapter 61: ЮВЕНИЛИЯ: минус одна поставка
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
— … так что, неучи, советую вам заткнуться и слушать Хило, иначе я опять устрою драку, и мы все-е-е знаем, кто выйдет из нее победителем!
Так говорит Хисока, а потом грозно тычет в каждого присутствующего в комнате пальцем.
В самом деле, размышляет Гон, из него довольно своеобразный заботливый старший братец. Не то, что это плохо, наверное?.. На самом деле, даже довольно забавно, потому что, по итогу, в его личности не остается ничего из всех тех качеств, что наблюдает Гон прямо сейчас. Разительная эволюция, она самая. Впрочем, он же все равно носится с Фугецу, верно? Значит, какие-то зачатки все же сохраняются в потемках души, и, вот, как итог, начинается вся та возня с Реданом. Но это миленько, правда. Довольно миленько.
Интересно, размышляет Гон, подружились бы они, встреться сейчас? Впрочем, ответ его скорее удовлетворяет, даже сама осторожная поступь к истине, что вот-вот раскроется на горизонте… Раз уж они подружились сейчас — то тогда уж тем более!
Позади Хисоки маячит Хило с крайне скептическим выражением лица, после, когда его пропускают вперед, делает несколько шагов и замирает, словно на расстреле: глаза нервно бегают из стороны в сторону, пот льется по лицу, вот-вот выключится. Ой, хочется сказать Гону, как это знакомо. Он примерно то же самое ощущает, когда отвечает на причудливые загадки Гото, или, например, когда пытается врать Пакуноде о выключении света тогда, в лобби отеля… Черт, это даже по-своему навевает воспоминания.
Хило сглатывает и, заикаясь, начинает говорить вещи, которые с его тоном и манерой разговаривать не вяжутся совершенно:
— Скоро мимо Амдастера будет проезжать крупный караван с оружием наших… в смысле, конкурентов Каффки. Он о них много говорил, может быть, вы слышали… Ну, в смысле, не о караванах, а о этих самых конкурентах, и, э…
— Кто ж его нытье не слышал, — бодро отзываются из зала, и Хило кивает с тем же крайне агонизирующим выражением лица.
Вот гнусные козявки, никакого уважения!.. Не то, что сам Гон им особо щеголяет, ну, э…
— В общем, те самые конкуренты, которые очень злят Каффку, провезут партию нового оружия на продажу на черном рынке в соседнем городе… Там будет только один грузовик товара, так как это тайная доставка, и охраняться он будет не так хорошо, как действительно крупные караваны. Скорее всего, сопровождать его будут две легковушки максимум, чтобы не привлекать внимания… — потом Хило замолкает, будто раздумывая. Кокетливо потирает пальчики. — Если мы используем старый трюк, то можем угнать грузовик и привезти его Каффке?..
Некоторое время в зале висит тишина. Вот они, раздумья… Один только Хисока выглядит уверенно, но с ним понятно, он явно за любую движуху, организованную братом (нет, в самом деле, это крайне миленько). Хило продолжает стоять в центре внимания, сначала белый, потом стремительно меняющий цвета на более экзотичные, и, пока он всеми силами изображает из себя тропических рыбок или филейные части бабуинов, в зале поднимается одна рука, робко… Лицо, правда, не соответствует — потому что БиБи, а это он, разумеется, выглядит спокойно, как удав. Или скорее кирпич. С последним, честно говоря, сходств намного больше.
— Я за.
— Ну конечно ты «за», — передразнивает его Хисока. — Тебе в кайф сидеть на позиции и ничего не делать.
— Гнусные обвинения со стороны еще большего лодыря, — БиБи и бровью не ведет.
— Зануда!
— В отличие от тебя, я не бросаюсь на опасность с кулаками, а сначала думаю. Это полезное и крайне интересное занятие, рекомендую тебе как-нибудь ознакомиться.
О-о-о-о, сейчас, кажется, начнется очередная драка! Хисока и БиБи смотрят друг на друга с вызовом, не скрывая жажды вцепиться друг в друга и устроить стычку, остальные затихают, как перед грядущим… Только у Хило паника на лице сменяется на крайне явное раздражение, настолько знакомое, что Гон невольно ловит дежа вю. Хисока этим тоже запоминается, этим взглядом при высшей степени злости. После такого всем любителям пошуметь должно мигом стать стыдно, но нет, они даже не оглядываются, настолько увлечены… Да, что-то в Хисоке совершенно не меняется, еще один пунктик в бесконечном списке.
Как это называют… Ага! Инфантилизм!
Инфантильный дурачок.
— Об этом ни в коем случае нельзя знать Каффке, — замечает Хило, пинком толкая брата в спину, отчего тот делает грациозный шлепок лицом в пол. — Если он пронюхает, то нас всех тут передушат. Но если мы все выполним и предоставим готовый результат… — во взгляде Хило появляется та осмысленность, какая у Хисоки аналогично не ведет ни к чему хорошему (для окружающих; не для него), и он беззаботно бросает: — Он наверняка обрадуется. Мы получим… что-то, помимо криков и оров, и это сыграем всем на руку.
Ну и ну, то есть вы хотите сказать, что Каффка в пору своей цветущей юности (в противовес его цветущей… чему-то там сейчас) организовывает ОПГ, состоящую из подростков? Это… крайне интересное, но спорное достижение? То есть, понятно, почему он выбирает детей. Те незаметны, на них не подумают, а еще они знают город, как пять своих пальцев. Да и как можно осуждать, когда Гон ровно тем же занимается с Абаки, только за исключением того, что он не грабит, а просто месит людей на потеху толпе. Ну да, не так криминально, но, вообще-то, тоже не слишком нормально! Да и вообще, он там вступает в Редан… временно… Ладно, ладно! Гон — такой же. Как эти двое. Но какие претензии к Каффке, Гон подобным образом уже несколько лет живет. Вторгается во дворцы диктаторов, участвует в мафиозной чистке… Да-да.
Интересно было бы расспросить Хисоку об этом… Но до этого еще так далеко… Гон откидывает голову назад, покусывая губу. Кто знает, сколько займет путь до Темного Континента, и это только часть намеченного приключения! Надо будет найти способ вернуть этого великовозрастного бездаря к жизни, успеть прочесть ему нотацию, а это столько дел, столько дел… Чувствуется, к тому времени они уже будут намного ближе друг к другу по возрасту. Жаль, что придется ждать, но, с другой стороны, уйдет та призрачная неловкость в зачитывании нотаций. Одно дело, когда ты младше человека лет на пять, другое — больше, чем на десять!
На экране же Хисока нагоняет Хило и бросается на него, как крайне взбудораженная кошка; берет в легкий захват, и, пока братец пытается отцепиться из коварных ручонок, воодушевленно фыркает:
— И кто тут у нас вынес мне весь мозг испугом, а потом сделал все на пятерочку, кто, кто-о-о?!
— Отвянь, чучело! — смущенно пищит Хило.
— Ну и ну! Я его всем сердцем поддерживаю, помогаю, а он мне такую благодарность! Кошмар, Хилоян, надо тебя срочно отправить на перевоспитание. Я прямо сейчас этим займусь! Но сначала…
Гон несколько секунд сидит, раскрыв рот. Потом делает смущенное кхе-кхе-кху, вздыхает… Нет, ну, он уже убеждается. Хисока — величайший дурила на свете. Но смотрите, как он хватает брата и смачно целует его в щеку, это вроде бы вполне мило, но, э, наверное, хорошо, что их недопоцелуй на крыше так и остается на этом моменте «недо». Может, поэтому Хисока его и футболит. Ну еще и потому, что, черт возьми, он вообще-то прав, и это не любовь, а просто привязанность. Любовь — явно не про них, это что-то возвышенное, воздушное, как сахарная вата, которую всем сердцем любит Киллуа.
А у них? Ну не-е-е…
Хило с боевым верещанием, больше подходящим разъяренной белке, отпихивает брата в сторону и сбегает, оставляя того с крайне говноедской ухмылочкой, о-о-ой, какое знакомое, родное…
Далее идет краткая склейка. Быстрый монтаж, это все: подготовка, потом воплощение плана по уже знакомым лекалам, только в этот раз народу намного больше, и в самоубийственную атаку бросается не один только Хисока, а целая толпа озлобленных голодных плодожорок, жаждущих получить в свои руки столь ценный груз. Грузовик принадлежит чужакам, не знакомым с уже успевшим прославиться способом грабежа, это даже логично… Гон раздумывает, предлагает ли Хисока подобное Редану. Хотя, наверное, глупо. Там сидят люди, которым достаточно просто выйти на дорогу и встать перед автомобилем. Помнится, в Увогина стреляют впритык, и он даже не чешется. А тут!.. Да не, слишком дешево для «Пауков».
Хило — в уже знакомом костюме, стоит посреди дороги. По бокам в барханах залегают плодожорки… На позиции замирает БиБи. Скорее всего последнее — часть воображения, вряд ли кто-то вообще способен его увидеть, но вот он, да, лежит на песке и разглядывает в прицел колыхающуюся от ветра ткань. Тишина… На секунду, потом начинается Возня. Все довольно быстро, крайне скомканный монтаж (за такое в приличном обществе бьют по рукам, кажется). Грузовик останавливается, вот, из него выходит человек, вот, он подходит к Хило, и вот… Хисока буквально срывается с места, а следом за ним — и остальные юные не столь благородные воры… Буквально гурьбой бросаются на водителя сопровождающей легковушки, кто-то — на вышедшего из грузовика мужчину. Драка крайне суматошная, почти не разобрать происходящего, и Гон думает: то ли кое-кто не слишком помнит эти события, то ли он просто считает это Эстетичным. Если последнее — можно при воскрешении дать по шее за самодеятельность. Гон и так не самый большой любитель кино, а тут!..
Когда часть людей из конвоя уже обезврежена, а оставшегося стоять водителя грузовика облепливают оставшиеся свободными ребята, кто-то, на вид — тот самый главный с крайне доброжелательным лицом — забирается в кабину и заводит мотор. Рядом с ним присаживается Хило и говорит, что куда тыкать. Они оба косятся вниз, туда, откуда доносится протяжный вопль:
— Я вас всех запомнил, сукины дети! Вы у меня еще попляшете! Вы даже не представляете, с кем связались, маленькие выродки!
Пока кто-то милостиво не затыкает грязный рот самой отличной сцепкой мироздания: кулаками по зубам.
Потом всех Мерзких Взрослых, конечно же, валят на землю и связывают. На водителя грузовика, словно на поверженного льва, садится Хисока и цокает язычком, мол, какая потеха. Все остальные радостно переговариваются, и все это на фоне удаляющегося вдаль грузовика, который сначала запрячут в скалах, а потом потихоньку опустошат, перетащив все в Амдастер к Каффке. БиБи рядом так и нет: наверное, размышляет Гон, все еще следит за обстановкой вокруг. Вот уж кого угроза «запомнить» точно не касается.
Резонно замечает:
— Давайте его убьем, — но Хило тут же хмурится.
— Нельзя!
— Взгляни на этого ублюдка, — Хисока даже бровью не ведет, и кто-то позади ему поддакивает. Стучит трубой по макушке виновника шума, несильно. — Он сто процентов заорет, стоит нам его отпустить. Тебе этого хочется? Я знаю, раньше мы не убивали, но в этом случае будет безопа…
— Нельзя! Нельзя убивать!
Да, вот он, моральный компас Хисоки, останавливающий его от преступлений до этого… И где-то ведь теряется. Удивительно. Гон полагал, что в детстве Хисока еще не придерживается столь жестоких и циничных взглядов, но, видимо, ошибка?.. С другой стороны, о какой здоровой атмосфере взросления может идти речь в их условиях. Чудо, что Хило подобных взглядов не придерживается. Ну да, ну да, и вновь эти параллели с Фугецу…
Наверное, жутко неприятно, когда ты видишь почти полную копию в другом человеке. Даром, что ее не надо убивать, наоборот. Это явно экономит нервишки. А смог бы Хисока убить Фугецу?.. Наверное, все же, да. Ему явно проще закрыть глаза на какие-то проблемы, как эту. Не будет причины помнить — не будет и проблем.
Зная Хисоку, он наверняка придерживается именно такой логики.
Как и сейчас.
Хило подходит к человеку ближе, наклоняется, и странно неестественным для себя голосом — почти ледяным — роняет:
— Что ж, полагаю, действительно имеет смысл рассказать всему миру о том, как тебя имеет не отряд наемников, а кучка детей. Твой наниматель наверное обрадуется. Не конкурент, так какие-то уличные беспризорники. Намного лучше для репутации, да? — губ Хило касается кривая улыбка, невероятно знакомая. — Пожалуй, ты и сам решишь.
В ответ — лишь молчание.
Хило угрожающе сужает глаза.
— Вот и замечательно.
Затем кадр резко переключается на пещеру, где прячут грузовик. Стоит гам, шум, толпа окружает Хило и чествует его, все громче, громче… Краем глаза за этим наблюдает Хисока с легкой полуулыбкой, прежде чем отвернуться. Взгляд его цепляется за бледно-голубую луну, и несколько секунд он на нее смотрит, раздумывая… Щурит глаза, когда силуэт луны вдруг раздваивается, словно их там на небе не одна, а несколько.
Потом — резкое переключение на лицо Каффки.
Ой, кто-то явно зол.
Кажется, это уже его убежище; тень Каффки гневно нависает над воспитанниками, и если большинство делает вид, что их тут нет, и вообще, наличие тут толпы — восхитительная иллюзия, то Хисока упрямо смотрит ему в глаза с настолько наглым выражением лица, что подивиться можно. Они так и сверлят друг друга, кажется, сейчас кто-то моргнет, но упорно держатся, оба… Затем Каффка все же бросает столь не благородное дело и поднимает глаза, уже на остальных.
Голос его звучит холодно. И крайне угрожающе.
Ой-ой-ой…
— Ваших рук дело?
— А то ж, — легкомысленно фыркает Хисока.
— Ты хотя бы понимаешь, что вы сотворили?
В ответ — лишь зевок.
— Ну, да? Иначе бы к тебе не пришли.
Каффка пару секунд сверлит взглядом кучу ящиков позади. Хмурит тонкие брови сильнее.
— Это слишком большой риск.
— Ой, надоел! Мы знаем, — Хисока явно теряет терпение и вскидывает руки в манере, мол, невероятно, что этот разговор все еще продолжается. — Между прочим, мы этим делом себе на хлеб зарабатывали еще до твоего наглого вторжения в нашу красивую жизнь. Будешь нам и дальше рассказывать то, что мы уже знаем?
Гону думается: сейчас Каффка на него наорет. Закономерный финал. У них и так отношения на грани, ощущение вот-вот зарождающегося конфликта так и висит в воздухе легким электрическим покалыванием… Но, неожиданно для Гона, Каффка лишь задумчиво потирает подбородок. Стучит тонким длинным ногтем по скуле, будто еще сомневается.
Наконец, произносит столь долго и мучительно рождающееся:
— Кто организатор?
Толпа расступается, освобождая пространство вокруг Хило. Ого, прямо казнь!
Каффка делает шаг. Еще один… Хило начинает свои классические веселые цветовые трансформации, и, когда тень замирает прямо перед ним, вздрагивает и испуганно вскидывает голову. Так и дрожит. Каффка уже тогда людей до сердечного приступа доводит, да? Вот, тоже находится один любитель следовать старым привычкам.
Каффка несколько секунд смотрит на него.
Затем расплывается в плотоядном оскале. Ой, доволен, глядите…
Хватает на руки. С его силой даже такое возможно. Заливается смехом, пока цветовые трансформации продолжаются, но уже ближе к зеленой гамме, явно грозясь скорым плевком обедом, завтраком, и что там в желудке еще найдется.
— Ну вы и удумали! Это просто отлично! — в голосе Каффки скользит жесткая усмешка. — Невероятно, что вы не только сами поняли, кто нужен, но и сумели найти их грузовик и обчистить все по полной. Вот видишь, Хило-се, — уже мягче произносит он, — не стоило сомневаться в себе. Таланты хороши тем, что могут быть абсолютно разными. Поэтому все вы до сих пор тут: вы — настоящее золото в груде мусора, которое мне удалось раскопать.
В ответ ему Хило как-то нервно улыбается, будто не веря.
Черный кадр. Новая сцена.
Троица — то есть, конечно же, братья и их незаменимый компаньон БиБи — бредут по улицам куда-то, впереди всей шайки, конечно же, Хисока, запрокинувший руки за голову. Интересно, размышляет Гон, почему нет фокуса на остальных товарищах. Может, Хисока не хочет акцентировать на них внимание из-за не слишком большого влияния на… э… происходящее? Или ощущения от всего, что было и будет? Вроде массовки, вот они есть — да, живые люди, и наверняка Хисока и Хило к ним тоже привязываются, но в данной истории переключение на них лишь отведет внимание от по-настоящему важных аспектов.
Некоторое время они идут молча, пока, наконец, Хисока не роняет:
— А кому принадлежала тачка?
— Конкурентам?
БиБи скользит взглядом по Хисоке, и тот цокает.
— Да ну нет, кому конкретно…
— Каффка знает.
— Каффка много чего знает, и очень любит молчать, — огрызается. — Ладно, не столь важно.
Он останавливается перед полуразрушенной стеной, на которой нарисовано граффити человека с коровьим черепом вместо головы. Яркое, красивое, оно — как и все в Амдастере — несет духом разрушения, хаоса и красок. Изображение какого-то монстра, напоминающего химеру, в позе броска на зрителя. Некоторое время все они смотрят на это изображение, пока Хисока не роняет:
— Слышали о местной легенде?
— Это что, какая-то собачонка, что одичала и начала атаковать всех подряд? — насмешливо фыркает БиБи, за что получает порцию уничтожительных взглядов. Хисока раздраженно отмахивается.
— Ну конечно, с кем я говорю! Неуч. Это, — он указывает на рисунок, — Мантикора!.. Говорят, в местных землях жил демон, которого так называли. Какой-то совершенно дикий парень, щеголявший в маске и убивший стольких, что не счесть. Супер сильный! — в голосе Хисоки яркое воодушевление. — Говорят, что всякий, кто натыкался на него и уходил, мог лишь в ужасе бормотать это имя, а найденные трупы были разукрашены до неузнаваемости!
О, погодите, это же та городская страшилка, о которой рассказывает Абаки?
Хило и БиБи смотрят на Хисоку крайне скептически.
— Бред. Ты реально в это веришь?
— Просто сказка для таких любителей чернухи, как ты.
Вау, БиБи словами не разбрасывается…
Хисока выразительно закатывает глаза.
— От кого я это слышу? От кого? А? Зануды!
— От величайших умов Амдастера.
— Ну ладно Хило, но ты к умам не подмазывайся, ты тот еще мартын, родители твои были мартынами, и дети ими будут.
— Сейчас договоришься, чучело.
Хисока тут же встает в боевую стойку, весь из себя азартный.
— Ну давай-давай, посмотрим, кто кого!
И… сцена переключается?! Хисока-а-а-а! Гон готов в него попкоринкой кинуть, ну в самом деле, и теперь гадать, что там происходит! Подрались ли они или что?! Нельзя обрывать сцены таким образом, это погано, ужасно! Все, никаких высоких баллов. Гон пусть и не критик с разными смешными грамотами, но явно понимает, что это отвратительно!
Однако, на экране появляется другая фигура… И Гон понимает, что сцена отличается не только персонажем, но и цветами. Они приглушенные, приближенные к реальности. Если подумать, то до этого все воспоминания Хисоки словно под фильтром, как трип от яда, очень яркие. Цвета выкручены на полную катушку. А сейчас? Совершенно иначе. И, раз в кадре один лишь Каффка, Гон понимает — начинается часть не только с перспективы Хисоки. Интересно, размышляет, тот видит это впервые, или ему уже известно о некоторых событиях, что его глаза не видят? Вероятно, да, иначе бы их точно ждал еще один раунд увлекательных разборок между Каффкой и Хисокой, только в озвученной версии, спасибо Аллуке.
Тот стоит рядом со столом и вертит в руках документы. Наверное, стащенные из ящиков; к уху прижат телефон, и все тому же невидимому покровителю он монотонно отвечает:
— Да. Все верно. Поставка перехвачена. Трудно ли… — медлит. — Нет, отряд справился отлично. Да, результаты все лучше и лучше. Думаю, они отлично подходят проекту. А? Да, без исключений. На разные направления, но вас точно устроят.
Камера фокусируется на гербе на бумаге, что Каффка продолжает вертеть в руках, и Гон думает: где-то он это уже видит. Потом, за мгновение, вспоминает. Ну конечно, осознает, герб семьи Риэн.
Chapter 62: ЮВЕНИЛИЯ: счастливые летние деньки
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
И вновь бег…
Чье-то тяжелое дыхание.
Мелькают смутно знакомые здания. Кирпичная отделка меняет цвета с темного красного на теплый огненный, и отблески пляшут, все пляшут… Заметна тень: как она все бежит и бежит, вперед, слышно тяжелое с присвистом дыхание, но не видна лица. Никого больше в кадре. Наверное, все же Хисока? Гону сложно сказать; он лишь зритель, ведомый историей. Остается лишь откинуться назад и дождаться, когда Хисока сам захочет раскрыть свои секреты, потому что сейчас… Нет. Думается, все игры в загадки и тайны уже в прошлом. Само существование кассеты, которую отдает ему Хисока — доказательство, что в них поставлена точка. Все это — лишь способ заворожить зрителя, в общем-то то, что каждый раз делает Хисока. Обман и видимый престиж.
На фоне вновь видны воспоминания: видно Хисоку — как он смотрит на брата и БиБи с крайне жесткой тонкой усмешкой, потом склоняет голову набок и произносит: «удачи на миссии». Без раскрытия, без лишних подробностей; видимо, сейчас этому места здесь нет. Кажется, в фильмах это даже обозначается как-то актом… экватор второго, да? Секреты начинают раскрываться, остается лишь драматичное завершение второго, а за ним — короткий третий.
Чья-то нога вступает в лужу, разбрызгивая воду. Алую от отблесков, словно кровь.
Следом — лицо Каффки, из-за тени видно лишь яркие губы. Без знакомой улыбки. Позади, за спиной, сверкающий неоном и красками Амдастер, его фигуру не разобрать почти, видно лишь силуэт, и голос — глухой, словно из-под воды:
— Мне надо отлучиться ненадолго… К руководству, оно требует личной встречи. Займись пока делами.
Тень проносится по одной из стен с потрескавшейся краской, на которых видно засвеченные постеры цирковых выступлений Глэм Газ Лэнда. Дыхание учащается. Впереди что-то виднеется, яркое, но все еще не разобрать. Что там может быть? Или, может, это все еще часть счастливых летних деньков, лишь подступ к тому, что ждет дальше? Видел ли это Куроро? Он говорит: даже мне жаль Хисоку… Что же там такое сокрыто? Хисока не выглядит, как человек, которого ужасающе гнетет прошлое. Как страдалец, которого оно формирует. Или это очередная ложь? Нет, думается Гону. Скорее всего он действительно отсекает от себя все лишнее в какой-то момент. Людей, которые несут за собой нечто тяжелое, сразу видно. Как Киллуа. Тогда, на экзамене, он мог сколько угодно смеяться и шутить, но Гон чувствовал, как тяготило его семейное кредо. Хисока таким не выглядел. Беззаботным, себе на уме — да, но чтобы с какой-то драмой…
Может, ему просто надоедает этот крест в какой-то момент, вот он и прощается с ним.
Зная Хисоку… не столь уж и удивительное событие.
На фоне доносится голос Нико, змеиными интонациями: «Не лезете в мои дела — живете. Но иначе я вас убью».
Тень все бежит и бежит.
Как странно смонтирован момент. Ни единого кадра на человеке в центре, только малозаметные детали, вроде ботинка или пальцев. Дыхание. Попытка отстраниться от самого себя? Ну, если тут был голос Нико, то все довольно предсказуемо. Тот добирается до Хило, как и обещает, вероятно, убивает… И все. Конец. Поэтому Хисока и не заводит связей: Нико лишает его самого важного, драгоценного, что он уже не в силах восполнить. И не хочет, чтобы не лишаться вновь. Это даже логично. Детская травма эволюционирует в желание абстрагироваться от больной темы, и снежный ком все растет и растет… Но на Фугецу все стопорится, потому что она — отражение Хило, такая же. И уж ее-то еще можно попытаться как-то вытащить… Скорее всего в тот момент в нем схлестываются два противоположных «я»: то, что давно спит, и нынешнее, отчего и идут все эти смешанные сигналы и непонятные для Фугецу решения.
Но поэтому он тянется к ней, пусть даже невольно. Потому что теряет Хило, а она — Качо.
Но зачем вся эта гонка? Погоня за адреналином, то, зачем он и бросается на Куроро и других? Это связано с тем, что он тут видит? Может, потаенное желание? Но Хисока не выглядит как тот, кто хочет умереть. Он вполне себе любит жизнь, и возвращение с того света с помощью посмертного нэн это только доказывает: иначе не сработал бы. Значит, дело не в этом. Может, это методика, чтобы никто не привязывался?.. Ну, может быть, хотя Гон сомневается, что Хисока реально действует так поэтому. Скорее пожинает, как дополнительный бонус. Но Мачи, вон, все равно к нему тяготеет. Да и местами Хисока все равно не прямо чтобы сильно огрызается. Помогает же им на Острове Жадности, например! Значит, это явно не основная цель.
Но обрубить связи с любыми людьми, чтобы не повторить маячащую на горизонте сцену, чтобы не дать повода людям, как Нико…
Как же с ним сложно.
Бег, судя по дыханию, ускоряется.
Гон покусывает губу. Вероятно, вся эта сцена нужна, чтобы показать: все остальные тоже мертвы. Дело не только в Хило, дело в общей потере. Скорее всего, никого попросту не остается, чтобы убедить его отступить. Только Каффка… которого тут сейчас нет. Глупое стечение обстоятельств. Так иногда бывает, да. Гон и сам знает. Но, думается, если их тут нет, то, наверное, Хисока все же убивает брата? Смерть Нико выглядит как нечто крайне логичное в этом контексте. Тем более, это Хисока!.. Который на самом деле мстительный говнюк. Так что вряд ли Хисока его так просто отпускает, о нет, явно не после гибели Хило.
Мстительность Хисоки приводит к его гибели. Настоящей. Если бы он не взбесился после проигрыша Куроро, то все закончилось бы довольно мирно: он просто покинул бы ряды Редана. И все. Скорее всего, сохранил бы даже подобие дружбы с Мачи. Но Гон не может его осудить. В самом деле, когда эмоции берут верх… Как устоять?
Наконец, узкий тоннель переулков прекращается, и тень вылетает из нее, резко замирая. Видно, как тормозит подошва обуви по земле, оставляя позади пыльный след. Вскидывает голову — вновь видно лишь силуэт, со спины, сложно разобрать — и в ужасе смотрит вперед, туда, где… Ох, вдруг осознает Гон. Он помнит это место.
Перед тенью — пожар. Пламя пожирает здание, стоит треск пламени, чувствуется жар. Настолько яркое это воспоминание. Тень словно парализует, она в ужасе смотрит вперед, и все дышит, дышит, пытаясь успокоиться, да вот только не помогает. И не только из-за пожара, о, нет. Камера поднимается выше, из-за спины, а прямо перед пожарищем: несколько изуродованных трупов. Искалеченных, сломанных, словно марионетки. Лишь кровь под ногами, местами свежая, местами — уже запекшаяся от пламени — подтверждает, что да. Когда-то они были людьми. Камера фокусируется на телах лишь пару секунд, Гону хватает, чтобы увидеть… И понять, что что-то тут… Что-то тут не то… Но, видимо, внимание тени устремлено совсем не на это.
На другое.
Прислоненную к стене.
Со сломанными конечностями. Вывернутыми наизнанку. Кровью из носа, ушей, рта… Коротко обрезанными волосами, словно ножом, неаккуратно, будто обрили…
И главной деталью — дырой во лбу, совсем крошечной. След от выстрела, из которого тоже все сочится, сочится…
Лицо — жутко знакомое. Ну конечно.
Ничего удивительного. Потому что это и есть Хило.
Что ж… Теперь, пожалуй, Гон хорошо понимает. Мерзкое зрелище. Фугецу, помнится, рассказывает о моменте — предполагаемом — смерти Качо, и там все довольно чисто. Смерть от нэн, особенно от проклятий, обычно не оставляет грязных следов, это прерогатива убийств классическими методами. А тут? Да тут любой адекватный человек свихнется, увидев такое. Да уж, думается Гону невесело. Как хорошо, что ему до нормальных, как пешком до Луны.
Он чувствует удушающую панику чужих воспоминаний, ужас и желание расплакаться, и вместе с эти цепляет постепенно выходящую из темноты фигуру, довольно хорошо знакомую. С гладким чистым лицом, аккуратным, красивым. В точности, как у Хисоки. Нико жестко улыбается, держа в руках стальную трубу, ту самую, с какой до этого Хисока пикирует на засаду с грузовиком. Постукивает ею по земле, и затем нежным голоском, неприятным, елейным, вдруг оглашает:
— Ну здравствуй, младший братец.
Ну да, собственно.
Жестокость старших родственников, смерть близнеца, вот вам и симпатия в сторону Фугецу. Она — отражение Хило, слабая и трусливая. Гон не считает это плохими чертами: в самом деле, если тебе около четырнадцати, и ты — нормальный ребенок, то это более чем адекватно. Да и потом тоже. Не все с детства знают о том, что будут пожинать жизни собственной семьи. В этом смысле у каких-нибудь Бенджамина или Камиллы куда больше времени на подготовку, и, судя по всем тем желтушным статьям, что он видит, и что рассказывает Фуу-тян, те двое не просто приходят во всеоружии и с кучей солдат, готовых умереть ради своего принца, так еще и с нэн. Ну, разумеется, уровень не дотягивает до каких-нибудь «Пауков», но, эй, тоже весьма и весьма. Тем более у этой Камиллы, воскрешающее хацу — самое то в войне на выживание.
Но, выходит, именно это и видит Куроро. И провоцирует Хисоку чем-то таким?..
Как легко ломается маска, в итоге. Или, может, все дело в них двоих с Фугецу. До этого образ крепок, Хисока весьма хорош в побеге от ответственности и прочих фокусах с закрытием глаз на происходящее, но тут два таких удара по самообладанию… Да и пытки. Хисока ведь честно признается — почти сдался. Скорее всего что-то в его голове окончательно переключается, ломается, вот и выходит, что он продолжает цепляться за эту безумную мысль, как за последнюю — за месть Куроро.
Но слом маски проходит болезненно. Настолько Хисока с ней срастается.
… но как же странно все же осознавать, что у Хисоки был брат… Два, но один — настолько близкий, настолько драгоценный.
Сначала на лице Нико торжествующая улыбка, мгновенно перерастающая в разъяренный оскал. Чем старше он, тем больше в нем схожего с нынешним Хисокой. Ничего удивительного, впрочем, внешностью они почти один в один идут в мать. Он ударяет трубок по земле, после чего указывает ею на Хисоку, отчего тот, все еще неразличимый для зрителя, отступает.
— Я говорил тебе. Говорил вам двоим, что если вы полезете в мои дела — я вас найду и убью. Говорил же? — мелодичный голос Нико полон желчи. — Видимо, невнимательно вы меня слушали. Жаль, жаль, а мне понравилась вся та бравада. Я уж подумал, неужели у вас двоих наконец-то выросли яйца, и из двух маменькиных сопляков вы превратились в кого-то стоящего. Почти искренне жаль, что я заблуждался.
Он ударяет краем трубы по голове одного из трупов. С довольством присвистывает.
— И вот, взгляни! Твоими деяниями все они мертвы! Все до единого, кто замешан в вашей дрянной мелкой вылазке! Ну что? — наклоняется вперед, услужливо заглядывая в глаза. — Радостно? Да ладно, чего уж там. Представляю, как тебя бесят эти крысы.
И, занося руку, размашисто ударяет по голове.
И вдруг Гон осознает. Во всей этой груде тел не хватает одного, того, о ком, кстати, Нико знать и не мог. БиБи! Отсутствует. Он на всякий случай внимательней вглядывается в фоновое изображение, но точно — знакомой прически в форме брокколи не видно. Скорее всего он либо раньше сбегает, либо банально случайно избегает резни. Но, если это так… То тогда теория о том, что никого не остается, чтобы успокоить Хисоку от бессмысленной яростной выходки — бред? Но почему он не слушает БиБи? Тот наверняка попытался бы его остановить, тот, в конце концов… Разумный.
Но Хисока не слушает разум.
Не когда им владеют эмоции.
Камера переключается, наконец, на лицо Хисоки. Глаз не видно, лишь нижнюю половину — как дрожат губы. Даже его, боевого и обычно умеющего ухватиться за малую надежду, это уничтожает, разбивает всю браваду. Эмоции прорезаются даже в нэн-запись, невероятно яркие, где самая сильная — вина. О, Хисока в полном ужасе, и он думает — да, это я их убил. Все они сгублены мной. Мерзкое чувство. Знакомое. Гон помнит, как ощущает ровно то же в момент, когда видит тело Кайто, тогда еще полагая, что это не труп. Как узнает от его смерти от Неферпитоу. Тот, на самом деле, довольно милосерден в своем признании: он не говорит это насмешливо, почти с жалостью.
Но Нико — не такой.
Может, это тоже влияет.
Я так виноват, я так виноват, я так…
— Я знаю, что вы, крысы, думали, — продолжает рассуждать Нико, ходя из стороны в сторону. Как хищник перед броском. — Легкая нажива, сплошь выгода. Конечно, я понимаю… Кто не захочет бесплатного сыра? — губы его изгибаются, насмешливо, презрительно. — Но, как видишь, за все надо платить. Ты, наверное, думаешь: как же так, я же все так подготовил, мы все затравили беднягу за рулем, так, чтобы он не раскололся? Но мне не нужно было слышать его признания. Я давно тут работаю… И прекрасно знаю методы, которыми пользовалась одна группа воров какое-то время. И осведомлен, — с нажимом произносит он, — кто за этим стоит. Вот и все.
Вот и все.
— Все хотят так.
Вот и…
— Я знаю, почему ты выбрал эту цель. И предыдущие.
Лицо Нико озаряет снисходительная улыбка.
— Мало кто откажется от такой добычи. Почти издевательски элементарно. Раз за разом вы упивались маленькими жертвами, думая, что играете на большой арене. Но сейчас вы откусили слишком большой кусок пирога. Видишь ли…
Он постукивает трубой по земле.
— Ты жаждал слабых противников и легких побед. А тут?.. Ну, что ж, гордыня — не зря грех. Собственное эго подводит, да?
Ах. Эта фраза.
И внутри Хисоки что-то щелкает. Словно срывает замок. Испуг и вина неожиданно сменяются яростью, настолько бурлящей, что Гон вздрагивает от ярких эмоций. Сколько лет проходит, пятнадцать? А чувства до сих пор настолько яркие. Он моментально срывается в место, и зрение сужается до узкого тоннеля, в котором есть лишь Нико, его гнилая улыбка, его…
— Я убью тебя!
И ударяет… Пытается.
Нико с ловкостью кошки уходит от атаки и, занеся руку, бьет под дых. Выбивает воздух из легких, и, когда Хисока пытается выпрямиться, заносит трубу и со всей силы ударяет сверху вниз, по спине, вынуждая рухнуть на землю. Боль скручена: скорее всего это, в отличие от эмоций, Хисока просит убрать намеренно. Пытать Гона собственными воспоминаниями он явно не планирует.
Пока тот продолжает корячиться на земле, тихо постанывая, Нико обходит его кругом; в этот раз пьяное наслаждение сменяется каким-то легким удивлением, даже немного шоком. Словно он и сам не понимает, что делает. Возможно, пытается разумно рассуждать Гон, Нико делает все это не столько из-за мудачества (оно тут есть, несомненно), сколько по приказу выше. Он же тоже работает на семью, да? Пытается выслужиться перед дедом.
Но это — загадка. Кто знает, что на душе у Нико…
— Было бы неплохо убить тебя, — задумчиво бормочет он, и, когда Хисока пытается встать, со всей силы бьет его трубой вновь. — Весьма разумно. Но слишком просто. Слишком просто… Поэтому, — приседает перед Хисокой и хватает того за загривок; заставляет опрокинуть голову назад и довольно улыбается. — я дам тебе почувствовать истинного наказания за свою уверенность. Тебе понравится, гарантирую.
Затем, поднимает головку. Оглядывается.
Смотрит… на кого-то?
— Эй! Ролло! Тащи цепь.
— Что ты творишь?! — пытается вырваться Хисока, но Нико бьет его вновь.
И еще. И еще. И еще. И еще. И еще…
На земле остаются кровавые следы, веером.
— Знай свое место, собака! — рявкает Нико, вдруг срываясь. Пинком опрокидывает Хисоку на спину. И пинает, пинает. — Ты хотя бы понимаешь, на кого позарился?! Тебя не учили думать?! Что, решил, раз теперь не часть семьи, то можешь делать все, что заблагорассудится?! Как бы не так! Так что заткнись и прими свою судьбу, ублюдок!
Затем выхватывает цепь из рук одного из подбежавших ребяток, на вид — чуть старше него самого. Скорее всего, такие же новички в бизнесе. Вероятно, все они — чистильщики, более важную работу из-за возраста им и не доверят, так размышляет Гон. Оборачиваясь, Нико улыбается — пугающе, и в этой безумной улыбке Гону вновь видится Хисока.
Он берет так много даже от того, кого искренне ненавидит. Поразительно.
— Ну что, — Нико встряхивает цепью, — готов ощутить силу хайвэя?
Наверное, размышляет Гон, оставшаяся часть — скорее фантазия, чем реальная запись из воспоминаний. Что-то вроде творческой адаптации отрывочных болезненных воспоминаний, которые Хисока вряд ли запоминает. Оно и логично — из того, что видит Гон, ему сомнительно, что хоть что-то из этого тот воспринимает адекватно. Может, тут замешаны чьи-то еще воспоминания?.. Каффки? Но его тут нет. Так что вряд ли. Но это довольно трезвый взгляд на всю… ситуацию. Хисока местами довольно странно смотрит на свои проигрыши. Мачи рассказывает об этом: как, пробуждаясь после смерти от рук Куроро, он лишь резюмирует, что ухватил слишком много, чем сумел удержать.
Но сцена. Да.
БиБи появляется на сцене, со своей винтовкой.
Слышится рев мотоциклов. Визг тормозов.
Первый выстрел разрывает цепь. Второй — под ноги, вынуждая Нико отступить. Сбежать, буквально: он кричит что-то своим парням, и те, на мотоциклах, ускользают от последующих попыток обстрела. За несколько прыжков БиБи ныряет с крыш вниз, после спешит вперед: туда, где, на земле, продолжает лежать жертва чужой жестокости и изысканий. Спина содрана в кровь, руки… переломаны. Наверное, тоже собрано из воспоминаний, не только своих, но и Каффки. Наконец, видно лицо — и ободранные короткие волосы. Жалкое зрелище. Не такое, как в подвале, но для подростка… Крайне мерзкое. БиБи на секунду медлит, словно сомневается, затем наклоняется ближе. Касается рукой плеча, сначала осторожно, потом начинает трясти активней.
— Эй! Эй! — слышит в ответ лишь тихий стон, чертыхается. Это, полагает Гон, Хисока помнит уже четче. Вряд ли реплики БиБи взяты из воздуха. Он начинает озираться, дико, после чего опять склоняется: — Ты меня слышишь?! Твою ж…
Он запрокидывает винтовку на ремне за спину, распутывает цепи, кое-как. Потом, когда заканчивает, с трудом поднимает искалеченное тело на руки. БиБи — ниже Хисоки и Хило, ему тяжело, конечно, но он и следа усталости не показывает. Лишь поудобней перехватывает свою ценную ношу. Вздрагивает, когда Хисока вдруг с абсолютно каменным лицом произносит:
— Это моя вина.
— Чушь, — спешит куда-то, явно имея конечную цель. — Я уже связался с Каффкой. Он скоро будет. Не отключайся, слышишь?
Так это в итоге и происходит.
Он просто пропускает смерть брата. Приходит уже, когда слишком поздно помочь. Наверное, неспособность сделать хоть что-то убивает его сильнее, чем даже собственная слабость. Смотря на экран, Гон чувствует, как невольно барабанит пальцами по подлокотнику. Да уж, теперь понятно, почему Куроро говорит все то… Он ведь тоже, по сути, просто не успевает и ничего не может сделать. В этом смысле чувства Хисоки ему ближе всех. Жаль, конечно. Жаль, что все так происходит. Кто знает, как могла бы сложиться судьба, не очутись Хисока с Хило в Амдастере… Но гадать смысла нет. Жизнь — не сценарий, найти альтернативный путь и конец там нельзя. Дорога всегда прямая.
Паку видит эти воспоминания… Поэтому воспринимает Хисоку иначе. Быть может, скажи она Куроро все раньше, тот нашел бы иной способ того контролировать. Да. Хисоке нужен контроль. Гону не нравится, когда ограничивают свободу, это мерзко, но в данном случае — единственный способ. Потому что такие люди, как Хисока, вполне добровольно идут по пути саморазрушения, не осознавая, что это касается не только их. И что кому-то вообще есть дело.
Скорее всего, если Каффка пытается его убить в будущем, это отражается на Хисоке достаточно сильно. Сомнительно, что в своем нынешнем состоянии (на момент воспоминания) тот добровольно согласится лишить жизни своего подопечного. Как ни крути, Каффка довольно добрый, пусть и пытается казаться строгим.
Нико уходит… Значит, расправа будет позже. Можно даже не сомневаться — зная Хисоку, это скорее факт, чем предположение.
Интересно, где сейчас Каффка?..
Хисока в кадре же произносит лишь одно:
— Камни за глазами.
БиБи растерянно моргает.
— Что?..
Следом, глаза Хисоки слипаются. А вместе с ними темнота накрывает и кадр.
Chapter 63: ЮВЕНИЛИЯ: юстировка
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Когда темнота рассеивается, то цветовая гамма в кадре меняется: становится приглушенной, реалистичной. Значит, опять воспоминание Каффки, понимает Гон. Учитывая, что он видит глазами Хисоки, нечто, напоминающее наркотический трип, бешенство во всем его пике, точка зрения Каффки выглядит почти удручающе скучной и поразительной для такого яркого и цветастого человека. Ну, это логично. В отличие от Гона, он — скучный и порядочный взрослый, который пусть и ведет себя несколько своеобразно, все еще сохраняет истинное нутро. Это не Хисока, у которого то перемалывает и собирает вновь из осколков.
Каффка идет куда-то по коридору, крайне быстро. На лице — ни следа улыбки, глаза невероятно темные. О, он зол. Это напоминает момент договора с Реданом об открытии сезона охоты, примерно так же он выглядит и тогда: эта величественная ярость, но не более. Вот что, а злость Хисока у него почти не перенимает. Наверное, потому что искренне он редко злится, а наигранное раздражение — нечто не в его образе. Гон может вспомнить разве что один раз, на Арене, когда Куроро рассказывает про посмертный нэн. Тогда Хисока тоже злится… интересно, почему.
Пинком Каффка открывает дверь: до этого путь его лежит через какой-то узкий коридорчик, наполненный людьми, что в ужасе отступают в стороны при тягучем пугающем чувстве ужаса, исходящего от его ауры. Даже не скрывает эмоций. Интересно. Гону думалось, что Каффка не такой, но, видимо, ошибка?.. Или он давит слишком яркое проявление эмоций в себе после всего, что тут происходит. Забавно. Хисока чистит запись от собственных эмоций, ну, не полностью, но в основном, но Каффка даже не пытается: и пальцы Гона невольно сжимаются крепче от солидарности с этой яростью. Некоторые в коридоре испуганно провожают его взглядом, а внутри комнаты, куда совершено столь наглое вторжение, на незваного гостя мгновенно оборачиваются двое: сухой старикашка, похожий на ворону, и БиБи. Но Каффка их игнорирует.
Гон уже видел это…
Тогда, в клинике Амдастера…
Каффка с ужасом подходит к занавешенной постели, чуть отодвигает ткань… Кривится и отступает на шаг назад, словно увиденное невероятно ужасно. Он не показывает этого; воспоминание пусто, словно Каффка намеренно вырезает все ножницами, и это не вяжется с тем, что ранее видно в памяти Хисоки — все как и есть. Это интересная деталь, если подумать… Значит, для Каффки это болезненное страшное воспоминание, которое он стремится забыть; для Хисоки — скорее просто случившееся.
На лице Каффки мелькает невероятный ужас. Он озирается — словно ищет взглядом, ищет… Потом опускает взгляд на БиБи. Растерянно моргает.
— Что случилось, — пусто спрашивает он, но Гон чувствует сквозь эмоции: все прекрасно знает.
Скорее всего, уже видел трупы. Уже закопал их… Гон замечает грязь под ногтями, частично сломанными. Мелкая деталь, но…
БиБи тупо на него смотрит, не меняясь в лице. Настоящий кирпич. Тоже хорошо играется эмоциями, да уж, да уж… Потом жмет плечами, и к Каффке, кружа вокруг, словно коршун, подступает вороновидный старик. Цыкает надменно, потом качает головой, продолжая ходить туда-сюда, держа руки за спиной.
— Доигрался.
— Кто?.. — Каффка продолжает сверлить взглядом балдахин.
— Кто-кто, не ребенок же. Ты, — фыркает. — Я говорил тебе быть осторожнее. Не играться с огнем. Ты пока молодой, не понимаешь всех рисков. Господин, конечно, доверил тебе такой проект, но это не дает тебе гарант от ошибок. Как, например, этой. Это еще хорошо, что двое выживают, и один целехонек, — хлопает БиБи по плечу. — Что дальше?
Каффка все еще смотрит. Нелепо моргает.
— Я убью их.
— И пойдешь против людей высокого полета. Мозги-то хоть немного включи, а?
Ощущается, как тот медлит. Потом крепко сцепляет зубы.
— Предлагаешь мне просто взять и бросить? Оставить все, как есть? — в голосе Каффки плещется ярость. Руки у него дрожат, когда он указывает на балдахин. — Взгляни!.. Спина в мясо, руки переломаны. Ему всего пятнадцать! В пятнадцать… надо о всякой чуши думать, за юбками бегать, а не переживать сначала смерть родителя, а потом брата и друзей. Эти твари калечат моего мальчика, издеваются над ним, и ты хочешь, чтобы я смиренно сложил руки?! Да ни за что! Я убью этих мразей!
Из-за занавески доносится тихое хныканье, и Каффка замолкает, с ужасом косясь туда. Сглатывает.
— Хи… сока.
Неуверенно.
Опускается на табуретку рядом и хватается за волосы. Закусывает губу. Вороновидный старик лишь надменно фыркает с видом, мол, я же говорил, но ничего более не произносит, лишь хлопает стоящего молчаливой тенью БиБи по плечу. И уходит; как только это происходит, тот брезгливо отряхивает место прикосновения, сохраняя все то же крайне постное выражение лица. Мешкая, все же ступает к Каффке, пока тот продолжает сверлить пустым взглядом пол.
Не поднимая головы он роняет:
— Думаешь, я плохой учитель?
— Ты не провидец, чтобы о таком догадываться, — для пятнадцатилетки, пережившего гибель друзей, БиБи звучит крайне сухо. — Ошибки случаются.
— Ошибки…
Каффка криво улыбается.
— Ошибки не должны стоить жизней.
— Если бы ты был там, ты бы убил этих ребят, да? — БиБи косится в сторону, на балдахин. — Представь, чем это могло бы обернуться. Слушай… я не работаю с важными шишками. Риски бывают везде. Но смысла горевать о случившемся уже нет. Все равно не отменишь.
— Для ребенка ты слишком прагматичен.
Смех у Каффки разбитый, уставший. БиБи лишь сужает глаза.
— Я просто смотрю на вещи трезво. Когда долго живешь в таком месте, начинаешь думать безжалостно. Хисока — не моего поля ягода, как не старайся. Когда цепляешься за нечто ценное, то становишься слабее. Теряешь клыки.
Каффка поднимает на него взгляд и криво улыбается.
— Значит, для тебя ценного ничего нет?
— Разве что моя винтовка. Хватит, — БиБи наклоняет голову набок. — Ты понял, о чем я.
— Прости, прости…
Рукой он тянется вперед, к балдахину, потом хватается за перебинтованные пальцы… Каффка — профессиональный убийца, напоминает себе Гон. Не зря Куроро отказывается от идеи мести, он явно чует, что с ним что-то не так; плюс эти неизвестные покровители, которые дают ему заказы в прошлом… И не факт, что что-то меняется со временем. Но то, как аккуратно, боязливо он касается руки ученика, как смотрит… На душе аж кошки скребут. Значит, та сцена, их с Хисокой первая встреча после долгого перерыва (вне застенок Редана), для того действительна ностальгична. И повторная встреча с Каффкой, когда от костей остается лишь прах.
Хисоке не нравится жалость и беспомощность… потому что она напоминает об этом кошмарном периоде.
Когда тело изломано.
Когда цепляться больше не за что.
В этот момент, когда Каффка теряет клыки, Хисока выбирает путь буйства.
— Прости меня, пожалуйста, прости… Прости, умоляю…
Каффка бормочет себе это под нос, прижимаясь лбом к ладони, бормочет, бормочет…
Но в ответ шепоту — тишина.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Следующая сцена начинается с прибытия Каффки издалека; на шее у него шаль, в руке чемодан, поверх накинуто легкое модное пальто. Из макияжа — только чуть подведенные губы. Место не меняется, только время; и вот уже знакомая дверь с легким отпечатком сапога внизу, на котором Каффка на секунду концентрирует внимание; затем аккуратно опускает ручку и проходит внутрь. Внутри — все та же комната, но без балдахина. Каффку мгновенно встречают два голодных взгляда. Как волчата на добычу.
БиБи сидит на табуретке рядом с кроватью, в руках какая-то старомодная приставка, еще древней той, какую они с Киллуа отыскивают для запуска Острова Жадности; на постели — Хисока с таким кислым выражением лица, будто сейчас удавится. Но этот взгляд… Всего на секунду концентрируется на Каффке, потом отворачивается и уставляется обратно на руки, искалеченные. Молчит, вместо приветствия, в отличие от поднимающегося с места БиБи. Тот, эдакая деловая колбаса, вальяжно проходит мимо Каффки к выходу, около порога замирает — их взгляды пересекаются — и роняет крайне небрежно:
— Мы немного поиграли в приставку, но кроме этого… Молчит, как рыба об лед. Я пытался с ним повзаимодействовать, но… — БиБи надменно цокает и трясет головой. — Может у тебя что-то дельное выйдет. Чао, мне пора заниматься тем, за что ты обычно таскаешь меня за уши.
— Опять воровство?
По голосу звучит так, словно Каффке абсолютно все равно. БиБи мугыкает, неопределенно, и скрывается в проходе, на прощание взмахивая рукой. Интересно, думается Гону, он все еще жив? Может, это его безразличие Хисока тоже берет себе, как часть образа. Вряд ли, конечно, не настолько они в теплых отношениях, но, зная Хисоку… Маски обычно складываются из множества лиц, и так получается неузнаваемый интересный зрителю образ. Так и рождается тот Хисока, которого знает Гон, который предает «Пауков» и несколько раз выдирает жизнь из пальцев Костлявой: беспощадный, жестокий и самодовольный. Рожденный из агонии, ставшей клеткой.
Ужасная история.
Но то, что Хисока отказывается принимать жалость… по-своему интересно. Любой другой был бы рад согласиться, поплакать, ухватиться за сочувствие. Он — не такой. Может, она просто напоминает ему о слабости, и старая жажда защитить Хило вырождается в это извращенное желание доказать всем свою силу, и, главное, самому себе.
Но в тот момент Каффка не знает всего этого; он видит перед собой лишь избитого ребенка, медленно сходящего с ума. Он осторожно садится рядом, на пустующую табуретку, подвигается ближе. Заглядывает в глаза: это не та же сцена, какую Гон видит когда-то в темной комнате, но очень схожая, ее отражение. Ладонь у Каффки, несмотря на весь лоск и аккуратный маникюр, все равно больше тощей детской руки, и, хватая Хисоку за пальцы, он виноватым тоном роняет:
— Послушай.
Ноль реакции.
— Прости меня. Если бы я не уехал… Всего этого бы не произошло, — он медлит. — Нет. Если бы я только не давал вам столько свободы. Тогда вы бы не украли тот чертов грузовик, и… — губы Каффки изгибаются в презрительной горькой усмешке, и он опускает голову вниз, тяжело. Осветленные волосы заслоняют лицо. — Хотя сейчас это не имеет никакого значения. Прости. Я так виноват. Я плохой учитель и плохой взрослый. Мне стоило отказать руководству, остаться… Я же должен был понимать, чем это грозит. Должен… но спрятал голову в песок.
Да уж. Уже столько лет Каффку терзает прошлое. Если Хисока от него сбегает, то тот — живет горем, упиваясь страданием. Странная разница. Самому Гону на прошлое уже откровенно плевать: он понимает, что да, что сделано — того не вернуть, это не аналогично логике Хисоки, на которого то все же довлеет, но… Удивительно, что именно Каффка — человек явно с кучей скелетов в шкафу и руками по локоть в крови — остается верен своей ошибке, и размышляет, и размышляет… Наверное, отпускать Хисоку на бой с Куроро ему больнее всего. Страшнее, чем для Фугецу. Для нее Хисока лишь придурок с самоубийственными замашками и задетой гордостью, но Каффка зрит глубже, видит, что прошлое того ничему не учит. Поэтому Каффке не нравится Гон — как отражение всего худшего, что остается в Хисоке после всех страшных событий, неважно, прошлых или настоящих.
Но Каффка все равно позволяет им контактировать… Наверное, потому что за их бесполезными и глупыми взаимодействиями, вроде игр в дебильные (да, Хисока, это пустая трата времени!) любовные симуляторы, Каффка видит возвращение к прошлому, еще счастливому.
Но в итоге Гон дает Хисоке повод наброситься на Куроро.
… хм.
— Я знаю, тебе тяжело… — Каффка запинается, опуская взгляд. — Это ужасающее событие. Я бы убил на месте этих ублюдков за то, что они сделали, — его тон скачет до угрожающего рыка. — Но, послушай… Нельзя… Нет. Глупо. Я помогу тебе. Пережить… Мы многое потеряли, но вместе мы сумеем это преодолеть. Пожалуйста, не вини себя. Знаю, это трудно, Но мы хотя бы не одни. Ты, я и БиБи. А? Пожалуйста.
Да уж, наблюдать за этим…
Интересно, почему эта часть дана со стороны Каффки, не Хисоки. В этом есть какой-то сакральный смысл? Скорее всего, думается Гону, кое-кто понимает необъективность своей точки зрения (поразительное признание, честное слово), и Каффка, пусть тоже задетый всем этим, все же смотрит на ситуацию трезвей и суровей. В конце концов, он не подросток, а уже состоявшийся взрослый человек с пониманием ответственности.
А может, Хисоке просто становится интересно, как видит тот момент Каффка… и он убивает одним выстрелом двух зайцев.
Хотя вряд ли. Если сцена происходит так, как видит ее сейчас Гон, то не понять это сложно.
С другой стороны, его не таскают спиной по шоссе на скорости двадцать километров в час.
— Так что…
Улыбка у Каффки жутко фальшивая.
Он сам-то себе не верит, что уж про остальных.
Неожиданно, Хисока поднимает на него Взгляд.
Это Взгляд загнанного в угол зверя, тот, который Гон помнит из подвала; в ту самую секунду, когда происходит неожиданная и первая за много лет встреча с Каффкой. Тот самый взгляд, который горит пламенем ярости в секунду, когда Хисока бросается на Куроро — и когда Нобунага замахивается клинком. Но вместо брани и грязи слышится только хриплое и равнодушное:
— Что с трупами?
От такого Каффка вдруг запинается.
«Трупы». Не тела. Не «остальные». Жестокая уродливая правда во всей ее красе.
Больше нет самообмана. Лишь страшные выводы.
Некоторое время Каффка смотрит на попорченный маникюр. Затем сжимает кулак.
— Тела были в ужасном состоянии. Сначала я думал закопать, но потом… Нет. Сырая земля… это не для них. Кремировал.
Кремировал…
Внезапно, Гона посещает Мысль.
Это немного шаловливая мыслишка, на самом деле. Баловство в чистом его виде, о котором он упоминает Куроро при позорном побеге. Разумеется, речь про воскрешающее Нечто (Гон уверен, что Такое существует, просто Его надо найти, какой формы бы Оно не было). Из текстов Дона Фрикса очевидно, что нечто подобное действительно существует, но там нужна плоть — очевидно. Скорее всего кондиция не столь уж и важна, это Гон выпрашивает у Абаки ее хацу, но тут есть возможность. Но что, если вернуть кого-то давно умершего? Как, например, Хило? Но Каффка рушит одну лишь кроху надежды на эту мысль своими словами — прах, тела сожжены. Даже если Гон очень сильно захочет сделать Хисоке самый огромный в мире сюрприз, у него просто не выйдет, потому что, он уверен, праха будет явно недостаточно. Да и скорее всего, зная Каффку и все эти разговоры про командное единение, тот смешивает все в единой урне.
Если бросить такой прах в условный Воскрешающий Бульон… кто знает, какая химера оттуда выберется.
Жаль.
Это была дельная мысль.
Дало бы Хисоке настоящий повод остановиться.
Но, все же…
С другой стороны, нельзя воскрешать эту фиксацию. Хисоке пора отпустить прошлое. Вся эта чушь с возвращением с того света — нарушение законов мироздания, Гон чует — ему воздастся, но он готов. Попробовать хотя бы. Это единоразовая акция. Все, поезд ушел! Дальше только по купонам!
— Я хочу попрощаться.
Так говорит Хисока. И Каффка медленно кивает в ответ.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Он возвращается на следующий день, держа какой-то мешок у груди. В новом модном пальто, но с каким-то неуловимо траурным макияжем. Хисока — все такой же, тощий, злой и угрюмый — впивается в него хищным взглядом, и особенно в этот несчастный мешок. Вздрагивает, когда Каффка приподнимает ткань, обнажая новенькую чистую урну. И тянет трясущиеся руки, тянет…
Та больше походит на простой каменный пакет с красивым шелковым бантом. На Китовом острове тоже распространена кремация: земли мало, и чтобы не случилось какой эпидемии, тела принято сжигать. Гон участвовал в таких ритуалах, еще бы: на родине почти нет молодежи. Но там принято встречать смерть иначе, с танцами, пышным прощальным обедом, песнопениями и молитвами. Их религия верит в то, что душа перерождается в нового духа природы, камуя, и дальше взирает на потомков с высоты небосвода, пока не захотят вернуться вновь. Но боги Амдастера жестоки: и требуют слез после утраты.
Но тут все еще верят в загробную жизнь.
Честно говоря, сам Гон даже собственные верования не особо понимает. Глупо все это — посмертие. Его нет, очевидно, тело просто перестает выполнять свои функции, перестает мыслить, конец сознания. Факт. Другое тело с нэн-пользователями, разумеется, потому что аура — душа, ка — действительно способна обернуть время для умершего сознания вспять. Кайто тому лучший пример, хотя Кайто нынешний и Кайто прошлый,, будем честны, это два разных создания, связанные лишь воспоминаниями. У них даже характер разный.
Значит ли это, что когда Хисока вернется — это будет не Хисока, а лишь подобие?..
С другой стороны, у муравьев-химер все иначе. А Хисока вернется без вторжения чужого эго в собственное…
Единый бог зол — поэтому Хисока видит в смерти Хило зло и страдание. На Китовом острове болезненно воспринимали смерти детей, но на последнем фестивале всегда отдавали им самое лучшее: и матери с отцами смеялись, зная, что дух их ребенка вернется при рождении нового, желая поскорее встретиться с родителями вновь. Поэтому, часто, выжившие дети носили имена старших сгинувших родственников.
Может, удастся притащить его домой. Хотя тете Мито он не понравится. Потому что Хисока дурила, не знающий манер…. Да и у них в принципе странная дружба. Но если Гон будет постарше, то, может, их разительная разница в возрасте будет не так пугающе выглядеть.
… он еще успеет подумать об этом.
Неловко, искалеченными руками, Хисока тянется к урне. Берет ее так аккуратно, словно внутри — не прах никому не нужных сирот, а священные мощи одного из множества великих мучеников единого бога. В эту секунду равнодушие в его глазах сменяется другой эмоцией, незнакомой, и, прижимая к себе несчастную урну, он начинает хныкать: от едва слышного скулежа, до плача навзрыд.
Это…
Так не должно быть…
Хисока — сильный! Уверенный в себе засранец, который и ухом не поведет, если его задеть.
Но это…
Поэтому ему и не хочется рассказывать ничего о себе. Поэтому он хранит эти тайны — потому что трагичная предыстория видится ему чем-то заезженным, глупым. Тошнотворно-ностальгичным. И ведь хорошо играет, так, что никто не догадывается, ровно до той поры, пока на пути не встает Фугецу. Пакунода знает… Она доверяет Хисоке в своей странной манере потому, что думает — тот не станет повторять прошлых ошибок. И в этом она не ошибается, в каком-то смысле.
Он действительно не повторяет. Просто не привязывается — как и говорит БиБи.
Каффка смотрит на это с полным ужасом во взгляде, потом тянется вперед, обнимает… Шепчет успокаивающе что-то про то, что так виноват, что дальше будет лучше, они постараются, он сделает все возможное, пока несчастная урна в руках дрожит от тошнотворных всхлипов.
Не так все должно быть, проносится мысль в голове у Гона. Совершенно не так.
И он тоже проследит.
Сделает все возможное.
Chapter 64: ЮВЕНИЛИЯ: время для живых
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Точка зрения Каффки разительно различается от точки зрения Хисоки.
Факт.
Поначалу Гону кажется, что они во многом похожи, в том числе во взглядах на некоторые вещи: Каффка любит яркие броские образы (Хисока ему вторит), он довольно жесток (аналогично), использует фарс, как оружие. Яблоко от яблони, во всех смыслах. Но если Хисока довольно крепко держится за эту маску, Каффка использует его лишь для обмана, безобидной лжи другим. Перед собой он предельно честен, тогда как Хисока закрывает глаза на то, что его не устраивает, предпочитая просто не видеть. Ничего удивительного. Вся разница в том, что Каффка ведет себя соответствующе возрасту, а Хисока так и остается где-то глубоко в душе на одном месте, замирая в этом нелепом промежуточном состоянии где-то между юностью и сознательностью.
Это интересно. Так думает Гон.
Хисока, на самом деле, умеет вести себя нормально. Ему сколько, за тридцать, да? Сто процентов что-то да понимает. Фугецу пусть и рассказывает о нем нелепости, которыми тот отшучивается, но он же выполняет свою работу, отменно, не то слово. Проявления адекватности в общем море сумятицы мелькают тут и там. Хисока все прекрасно умеет, просто не хочет. Гон уверен: такая его сторона открыта только им с Фуу-тян. Скорее всего, пока они вдвоем кукуют с Куроро в поисках экзорциста, Хисока все же ведет себя адекватно и приближенно к тому далекому холодному образу Серьезного Скучного Взрослого, потому что на иное Куроро, в общем-то, глубоко наплевать.
Не человек. Загадка.
Смешно, что Каффка при этом не такой же, хотя явно хранит ничуть не менее страшных скелетов в шкафу.
Кто те таинственные покровители? Почему с ним не хочет связываться Куроро? И так далее, так далее…
Но истина — причина конфликта Каффки с Хисокой — становится чуть более ясной.
Весь корень в жалости. Каффка ведет себя нормально, поэтому жалеет Хисоку, как нерадивого сына. Он не хочет его унизить, о, нет, отнюдь, это искренние эмоции, жажда помочь, успокоить. Проблема в том, что, видимо, Хисока еще до этого висит на волоске от окончательного срыва (связано ли это со смертью Хоши Морро, семьей, братом, тем похищением… неизвестно), и все происходящее просто окончательно срывает ему крышу. Как убрать тормоза и наблюдать за крушением. И потому он видит жалость неверно, видя ее как упрек собственной слабости. Хорошо, что сейчас это постепенно сходит на нет… Когда они встретятся вновь («если», хочется поправить себя Гону, но он закусывает язык), будет намного проще. И не только из-за закрытых гештальтов: просто потому, что теперь Гон знает о Хило.
Хисока — довольно скрытный человек. Его воспоминания похожи на кино, исключительно взгляд со стороны с редкими вкраплениями эмоций.
Каффка отдает воспоминания целиком. С тем, что чувствовал. С мыслями, эмоциями. Поэтому, когда новая сцена начинается с очередного похода по коридору уже знакомого местечка, Гон буквально ощущает то, что вертится у него на голове.
Сомнения.
Это не четкая речь в голову, скорее расплывчатые образы, которые Гон способен понять. Каффка четко видит, что после произошедшего Хисока окончательно запирается в себе и, словно змея после линьки, сбрасывает приветливый наглый образ, упиваясь агрессией. Это не вызывает удивления, скорее печальная закономерность, и от этого у Каффки невероятно противно на душе. О, Гон его понимает, не только из-за влияния эмоций; потому что это ровно то же чувство, какое настигает его с осознанием, что нет ничего, что способно остановить Хисоку от глупого самоубийственного броска на Куроро. Беспомощность, верно. Вот, что это такое.
Каффка потерян и не знает, что ему делать.
Ну да, если подумать, он не детский психолог. Гон понимает, почему тот мечется: с одной стороны, стоит обратиться к нормальному специалисту, помочь чем угодно, но, с другой, как объяснить тому все произошедшее? Над ним дамокловым мечом висят приказы таинственных руководителей, каких совсем не устроит внезапное вскрытие информации каким-то там мозгоправом. Ну еще бы, цыкает Гон. Этот идиотизм со скрытностью становится причиной гибели Нетеро, а все потому, что тот ни с кем не делится секретом наличия бомбы в сердце. Хотя там скорее не приказы, а собственный идиотизм… Но понять легко.
Долг или чувства.
Кажется, Каффка все же выбирает первое, как бы ни хотелось.
Когда он входит в комнату, то там — пустая кровать и сидящий рядом с ней БиБи уже со знакомой приставкой. Взгляд Каффки лишь на секунду замирает на смятом постельном белье, затем он с тяжелым вздохом ставит крайне подозрительные пакеты на стоящий рядом столик и деловым будничным тоном роняет:
— А где Хисока? Отошел?
— Сбежал, — бурчит тот.
Несколько секунд висит молчание. Следом Каффка раздраженно фыркает.
— Не смешно.
— Я не шучу.
Вновь молчание, уже покороче. Но потом, осознавая, Каффка резко поворачивается: во взгляде так и пляшет бешенство, о-о-о-о, знакомо-знакомо.
— Что.
— Слинял, говорю. Взял и сиганул в окно у меня на глазах.
БиБи не отрывается от приставки, словно в сказанных им словосочетаниях нет ничего странного.
Гон же… Сидит некоторое время на месте ровно, барабанит пальцами по подлокотнику. Потом глупо хихикает. Ну конечно. Коне-е-ечно. Совершенно не меняется, тупоголовый кретин. Ну ладно еще тут, обстоятельства и возраст позволяют вести себя глупо, будто моча в голову ударяет, но когда тебе за тридцать… Нет уж, извольте не повторять свои идиотские подвиги юности! Но Хисока верен старым привычкам. Хотя, если отбросить шуточки, все дело в том, что ему почти год мозги трахают в подвале, может, скатывание до инфантильных привычек тут что-то вроде механизма защиты сознания от еще больших потрясений. Гон не разбирается. У него нет диплома мозгоправа, так-то.
Беспомощно смотря на открытое окно, Каффка резко рявкает:
— И ты просто сидел?!
— А что я, по-твоему, должен был сделать? — БиБи на секунду отрывается от приставки, чтобы смерить Каффку взглядом. — Все равно это бесполезно. Забей, Ма. Он чокнулся. Он и до этого-то тронутым был, а сейчас и подавно.
— Он твой друг!..
Настолько слабо звучит, сразу видно — даже сам Каффка не верит в силу этого аргумента. БиБи лишь жмет плечами, не особо тронутый столь важным фактом.
— Товарищ. Да. Приятель. Но я все еще не в ответе за его жизнь. На твоем месте я бы сосредоточился на том, чтобы найти новую команду курьеров, а потом уже думать о нем… — молчание настолько красноречиво, что он наконец откладывает приставку на колени. — Послушай. Я много таких видел. Хватавшихся за юбку, а потом терявших все. И каждый из них был поехавшим ебланом, которого находили с распоротой глоткой в канаве. Забей.
БиБи, кажется, тут его ровесник?.. Но он не знает нэн; не видит кучи смертей на экзамене, Острове Жадности и при охоте на муравьев. У него должно быть меньше цинизма в голосе, в повадках, не как у Гона, который медленно отдаляется от заложенного обществом верного компаса морали… Но он все равно произносит такие жестокие вещи. Словно ему и правда плевать. Это довольно странно… но Гон отлично его понимает. Наверное, сам БиБи глубоко в душе тоже мечется. Не может решить, что делать, поэтому хватается за суровую правду. Как Гон в секунду, когда видит позади Хисоки Нобунагу с обнаженным клинком. Он ведь мог спасти его, мог…
Но понял, что ни к чему хорошему это не приведет.
Каффка это понимает. Тоже.
Но он — ответственный взрослый, который переживает за своего ученика. Мораль в нем сильнее, как ни странно, хотя он — явно человек, которого в иной ситуации та будет заботить гораздо меньше.
Растягивая губы в узком оскале, он вдруг рычит:
— Как ты вообще мог подумать, что я просто возьму и плюну на него?!
— Потому что ты — наемник, — резонно замечает БиБи.
— И что?!
— Не мне тебе объяснять.
Каффка затыкается, уязвленный. Потом затравленным тоном роняет:
— Не могу поверить, что в своем возрасте ты настолько жесток. Другой любой бы не дал уйти, ни за что, а ты… Откуда?.. Такой цинизм?
БиБи смотрит на него, не моргая. От былого напускного равнодушия не остается следа, лишь лед во взгляде.
— Ты меня, оборванца с улицы, который за каждый кусок хлеба дрался, сейчас спрашиваешь это, да?
И Каффка стрелой вылетает на улицу.
Следующая запись крайне обрывочна: сложно сказать, кромсает ее сам Каффка, когда вспоминает, либо же это делает Абаки в попытке чуть укоротить длительность. Но он бежит по городу, носится, ощупывая все тяжелым пронизывающим эн; обыскивает каждый угол, каждое место, которое помнит. Старое укрытие. Пещеру, где прячут грузовик. Засаду на дороге. Все, что только можно… Но нигде нет ни следа Хисоки. Он продолжает это долго, несколько недель кряду: видно по сменяющимся одежкам, по тому, как тает на глазах ухоженный аккуратный образ. Все мысли Каффки поглощены поиском, но Амдастер словно пожирает его глупого нерадивого ученика.
Ни следа.
Чужие эмоции наваливаются валом, как тяжелая волна. Удушающая паника, ярость, тоска, и, самое яркое, самое ужасающее, пробирающее до глубины души — чувство вины. О, Каффка не мог себе простить того, что не следит за Хисокой внимательно. Но теперь то, что видит Гон сам в Амдастере, намного понятней: Каффка хватается за соломинку, возможность все исправить, и действительно пытается. Но слишком много времени проходит. Слишком сильно все меняется. Он — уже не тот, что наблюдает уродливый плач своего ученика. И Хисока — давно не ребенок.
Эмоции вытачивают фальшивый хищный образ.
В какой-то момент Каффка просто останавливается на улице, вскидывает голову вверх… И смотрит. На далекую луну. Он все еще невероятно красив даже без толкового макияжа, аккуратное ровное лицо, и Гону вспоминается образ, который известен ему… Каффка, как и Хисока, предпочитает спрятаться за плотной маской после всего, хотя, в отличие от последнего, страдает эскапизмом не настолько сильно.
Некоторое время он стоит, молча, пока сзади не доносятся торопливые шаги с тяжелым дыханием. Там к нему спешит БиБи; останавливается рядом, опираясь на колени, дышит с присвистом. Потом обвинительно фыркает:
— Тебя… хер догонишь. Черт!
Несколько секунд Каффка странно на него смотрит, а потом улыбается с улыбкой, словно и сам не верит.
— Вот видишь. Я же говорил — плохой из меня учитель. У меня все еще есть один ученик… А я только и делаю, что ношусь за Хисокой. Совсем голову потерял.
Он поджимает губы.
— Прости.
— Ой, завались, — стонет БиБи, выпрямляясь. Потом обвинительно тычет пальцем в Каффку. — Мне абсолютно норм. Я все понимаю. Дело даже не во мне, а в тебе. Ты вообще спишь? Ой, не надо врать. Я по лицу твоему вижу, как ты делаешь, не спишь, ага.
Затем назидательно качает пальцем.
— Нет смысла носиться о мертвецах. Надо бояться за живых.
И уже мягче, в какой-то снисходительной манере, добавляет:
— Я продолжу поиски. Иди отдохни и занимайся своими делами. Все равно курьером по городу ношусь… — затем косится в сторону, хмуро. — Я сообщу. Даже если найду труп.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Видимо, проходит несколько месяцев.
Близится зима; легкая летняя одежка сменяется на утепленную зимнюю, больше всего это заметно по БиБи, когда тот из своего крысиного легкого наряда переходит на что-то посолидней. Он в своей стандартной наглой манере пинком открывает дверь в кабинет Каффки, где тот погружен в думы и различные бумажки. Страдает, сразу видно. Бюрократия — зло… Это Гон еще по домашнему заданию по математике сказать может!..
На секунду его осеняет страшное озарение: если Хисоки больше нет, то и домашку придется делать самостоятельно. Краска от лица отливает быстрее, чем может себе представить. Спокойно. Спокойно… Он что-нибудь придумает. Или закончит школу на низшие баллы, ладно уж! Хисока через несколько лет вряд ли будет особо интересоваться, что у него там стояло, ну, во всяком случае, Гон на это искренне надеется.
БиБи же тем временем на экране швыряет Каффке какой-то конверт. Кивает, мол, открывай.
Там — разные фотографии.
Несколько секунд Каффка — в эту пору волосы у него выкрашены в какой-то невообразимый персиковый — смотрит на предоставленное с выражением крайнего непонимания и отсутствия интереса. Затем вскидывает взгляд на БиБи и тычет пальчиком, мол, ну и что это за херня.
— Мое расследование.
— Я что-то не припоминал, чтобы нанимал тебя детективом, — фыркает Каффка, и БиБи выразительно закатывает глаза.
— На самом деле мы — герои дека-шоу. Ты не знал? Ты — плохой коп, а я… Хотя нет, это я скорее плохой коп.
— Ну так?
— В Амдастере орудует маньяк.
Это БиБи и произносит. Весьма сухо, будто говорит о распродаже в соседнем доме.
Когда Каффка медленно вскидывает бровь, добавляет, будто намеренно выдерживает эту солидную паузу:
— Нападает только на определенных жертв. Представители класса повыше, люди от знатных семей, имеющих контакты с подпольем… Убивает, потрошит трупы. Говорят зрелище то еще. Это, — он кивает на конверт, — фото жертв до того, как из них сделали отбивные. После я не фотографировал, не фанат снаффа, звиняй.
Несколько секунд Каффка без особого интереса рассматривает людей на фотографиях. Все разные, кто-то выглядит самодовольным напыщенным пижоном, кто-то — самым обычным человеком. Ничего общего, кроме озвученного. Если бы не сама суть фильма-воспоминания, Гон бы усомнился, мол, и что дальше? Но это немного раскрывает секрет. Хотя, наверное, так и надо. Тут смысл не в тайне, а в событиях ее окружающих.
Каффка аккуратно берет пальцами тонкую трубку с подставки и закуривает. Опускает фотографии на стол.
— Когда-то давно, — произносит он в пустоту, — в местных землях, включая Метеор, ходила легенда о Мантикоре. Якобы это был крайне опасный убийца, который точно так же убивал без разбора, уродуя трупы. Это было в пору моей молодости, когда я был сопляком, как ты, — он указывает кисэру на БиБи. — Тому маньяку хорошо помогла терапия кулаками, насколько я знаю. Тут же…
Медлит.
— Ты думаешь, что это имеет отношение к нашему делу.
Не спрашивает — утверждает. БиБи скашивает взгляд в сторону, однако, не отрицая. Хмурится.
— Хисоки мы так и не видели. Совпадений мало, но эта новая Мантикора может иметь к нему дело. Но я слышал, — добавляет он, — что он довольно мелкий и юркий. Парочке ребят удалось избежать смерти, потому что они торчали в людных местах. Но он видели его тень. Ну, так сказали.
Мантикора, да?
Та самая легенда, о которой рассказывает Абаки.
Параллелей становится слишком много. Гон, который берет себе такое прозвище, и Хисока, который заслуживает его своими юношескими похождениями. Цель вступления в Редан ради собственной цели, желания; жажда реванша за старую обиду. Каффке не нравится Гон, потому что он видит в нем Хисоку. Может, не будь рядом его… Хисока бы сдался. И не пошел бы против Куроро.
Но нет покоя нечестивым.
Каффка не получает прощения. А Гон — теряет друга.
Киллуа прав, кажется, все же, Гон — невероятный дурила, раз продолжает носиться за такой неуловимой дикой целью. Таким, как Хисока, необходимо упокоиться… потому что таких людей не исправит ни что. Но кто знает, к чему приведет грядущее возвращение к жизни. Он ведь сам говорит — все это нужно, чтобы убить старого «Хисоку», то есть, первая смерть дает пищу для размышлений.
Но сказанное БиБи явно вынуждает Каффку задуматься, начать опасаться.
За этими размышлениями он проводит некоторое время: работает, как и раньше, тащится по улицам с таинственными чемоданами, в которых, вестимо, лежит дар таким богам войны, как Джайро. Лицемерно плакаться об ученике, когда ты спонсируешь убийства тысяч детей. Но Каффка наверняка это знает: понимает, что уж кто, а он — далеко не хороший человек, и заслужить прощение он не сумеет. Божество Амдастера жестоко к тем, кто лишь стремится. Грозится адскими муками. Но на Китовом Острове одно лишь желание уже дает возможность для искупления.
Главное — искренность.
Об искуплении Каффка размышляет, когда бредет в офис одной ночью. Слышит далекий сдавленный крик и лишь кривит рот, явно собираясь пройти дальше, не взглянуть даже… Но замирает. Вспоминает слова БиБи о таинственном Мантикоре, который убивает лишь определенных людей, тянущихся связями к знатным семьям. Внутри него борются благоразумие и страх, желание узнать хоть что-то и ужас от одной лишь мысли, что это может быть Хисока. Но Каффка сдается; и быстрым шагом направляется туда.
Цокот каблуков в тишине улицы кажется почти оглушающим.
Он находит место достаточно быстро. С меланхоличным лицом подходит ближе к лежащему на земле трупу. Там — мужчина грозного вида с тонким шрамом через бровь, но, в отличие от описанных БиБи ужасов, крови почти нет, только из носа и рта. Но не это интересует Каффку: он наклоняется ближе, пристально рассматривая перетянутое стальной цепью горло, которым душат бедолагу, тянет руку… Почти касается, но в последний момент отдергивает пальцы. Хмурится.
Затем лезет в карман пиджака.
Такое странное обдирательство трупа уж для кого, а для Каффки, кажется Гону чуждым, но, как он понимает позже, тот преследует вполне конкретную цель. Потому как легким плавным движением он достает оттуда что-то небольшое и белое, в чем Гон запросто распознает визитную карточку. Вертит ее, брезгливо, но потом подносит ближе к лицу… Камера фокусируется на аккуратных золотых буквах, складывающихся в ровную мелкую надпись:
ОФИС СЕМЬИ РИЭН
На лицо Каффки падает тень.
Chapter 65: ЮВЕНИЛИЯ: святые из трущоб
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Далее следует не слишком интересная часть с экспозицией мыслей Каффки, которую тот, наверное, попросту не сумел свести в единый короткий момент; но, в целом, Гон лучше видит цепочку мыслей и то, как постепенно тот приходит к неутешительным выводам. Затяжно, но довольно полезно.
Каффка видит тенденцию в убийствах. Их становится все больше, и, постепенно, круг жертв сужается: ими становятся либо люди, напрямую связанные с семьей Риэн, либо же те, кто работает с ней в связке. Каким образом Хисока это вычисляет — тот еще вопрос, вероятно, грабит офисы. Каффка опускает этот момент, поэтому остается лишь догадываться. Но вывод довольно очевиден — все нити тянутся к семейству Риэн, и, как думается и самому Гону, и Каффке в тот момент, скоро все они превратятся в крепкую удавку, которая в какой-то момент придушит семью окончательно.
Ну, теоретически. Разумеется, даже смысла думать о подобной возможности нет — Хисоке сколько, пятнадцать? Такие бравые убийственные походы против группы хорошо вооруженных людей обычно заканчиваются крайне плачевно, особенно если ты не знаешь нэн. А Хисоке до него еще далеко, Моритонио где-то там, лишь маячит на горизонте… Каффка это тоже осознает. Довольно практично и жестоко. Но что тут еще поделать? Уж кто, а Гон его прекрасно понимает.
Но, как выясняется, не только манеризм и некоторые повадки Хисока перенимает от своего учителя; мстительность тоже. В этом легко убедиться в невероятно ярком, но в то же время довольно мрачном воспоминании, где Каффка аккуратным ровным почерком подписывает анонимное письмо, адресованное небольшому еще не тронутому офису семьи Риэн, на имя Нико. В котором собран весь компромат, подчеркнуты все намеки на причастность Хисоки к убийствам… Каффка смотрит на посылку в руках с видом, будто это и есть самое страшное оружие, и тени очерчивают его изможденное лицо.
«Ты так и не добил младшего братца, и теперь тот резвится с твоими людьми. Не время ли что-то сделать?»
Опасный человек.
Затем Каффка падает в кресло и подпирает голову руками; несколько минут смотрит на конверт перед собой, сверля взглядом с таким видом, будто там бомба. Как ни крути, Нико — тоже ребенок, пусть и… довольно жестокий. Лично сам Гон не стал бы его убивать, но вот избить до состояния отбивной — всегда пожалуйста. Там ведь тоже всякие условности, вроде странного деда… Гону разбираться в этом совершенно не хочется, тем более что высока вероятность, что Нико уже давно почил и отправился на тот свет. Ну, в его точке во времени.
Но Гон крайне далек от всего этого. Для Каффки и Хисоки — он ужасный человек, но для него самого…
Проблема восприятия — такая морока! Тут все так и кричат: «Нико — злодей!», а все, что Гон может думать — ну, мол, окей.
— Это может вылиться в конфликт с франшизами и старейшинами Метеора. Если начнется возня, боссу это не понравится, — бормочет сам себе Каффка, продолжая тупо смотреть на конверт. Потирает виски. — Ладно… Сыграем на том, что это вытравит чужаков из города. Будь что будет.
Затем, опускает руку на конверт.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Кадр меняется.
Цвета становятся до лихорадочного яркими, Значит, вновь Хисока.
Камера фокусируется на нем: типичной городской крысе в ободранной одежде и шальным взглядом. Вот он… тот самый Хисока, что после спасения от Редана вновь бросается на Куроро. Один в один. Говорят, некоторые люди учатся на своих ошибках, пытаются понять, что приводит их к поражению, к беде; но Хисока явно испытывает какое-то невероятно странное удовольствие от прыжков по одним и тем же граблям. Хотя, что с него взять? Когда с самого детства все не в порядке, то и моральные горизонты расширяются до совсем непозволительных границ. Гон знает это, потому что страдает ровно тем же — непониманием, что он делает не так, когда другие ужасаются.
Сидя на крыше, он пристально наблюдает за тем, как из служебного автомобиля выходит Нико и возвращается в офис. Водителя нет, значит, за рулем он же; скорее всего тот ужасающе мрачный секретарь, размышляет Гон, учит Нико быть самостоятельным и умелым человеком, понимающим, как ведутся дела в подполье. Вполне логичное занятие; лучше, чем если пихнуть на пост главы семейства выращенного в тепличных условиях ребенка. Провожая брата взглядом, Хисока аккуратно, как кошка, спрыгивает вниз, тянется к поясу… Ножи, да? Впрочем, в дальнейшем он просто меняет их на карты; умения же явно идут отсюда. И вновь крайне любопытное наблюдение, которое Гон вовсе не ожидает тут отыскать.
Образ Хисоки начинает складываться, как пазл.
Он останавливается у входа… Потом запрокидывает голову наверх, на зажегшиеся окна на третьем этаже, улыбается блаженно, больной нездоровой улыбкой, и ступает внутрь. Замирает лишь у щитка, смотрит ровно секунду, потом бьет ножом — и свет полностью выключается. Темнота… Но лунный свет вместе с фонарями в окне дают достаточно представления, что происходит.
Это можно описать одним красивым и коротким словом — резня.
Чем-то это напоминает их с Киллуа и остальной группой вторжение во дворец в Восточном Горуто. Ни секунды на лишние размышления, простое и эффективное устранение. Хисока, видимо, все же понимает, что шанса против вооруженных более сильных взрослых у него нет, а потому действует грязно: использует уловки, вроде атаки исподтишка, в темноте это гораздо удобней. Паника и неожиданное нападение — два товарища, дающих отменный результат. Хисока хорошо пользуется преимуществами, явно устраивает налет в то время, когда в офисе меньше всего человек…
Это напоминает о планах по ограблению караванов.
Поразительно простое и разумное решение, сработающее лишь единожды.
Видимо, в офисе все же никто не знает нэн; Хисока вскрывает им глотки безо всяких проблем. Не стреляют; боятся попасть по своим, что дает ему еще больше преимущества. Вся сцена резни напоминает съемку одним кадром со стороны, сбоку. Темные силуэты людей, черные, без деталей, и блекло освещенный фон. Ужасающе красиво… Вдруг посещает мысль: в отличие от Каффки, который просто отдает воспоминания, явно их не редактируя, Хисока пытается показать даже эти ужасающие события театрально. Представлял ли он и до этого так свои бои? То, что он любитель покрасоваться — это давно известный факт, но как-то даже не думаешь, что все может быть еще более запущенно.
Какой же он… Выпендрежник… Просто невероятно…
В какой-то момент веселая нарезка подчиненных Нико прекращается; потому что Хисока достигает верхнего этажа, и, как в тех старых играх про водопроводчика, сейчас перед ним должна появиться надпись: «вот она, твоя принцесса». Буквально секунду Хисока медлит, прежде чем войти, потом дергает ручку… Отскакивает назад, когда хлипкий картон двери выбивает выстрелом; Хисока даже не моргает, просто смотрит на внезапную дыру взглядом маленького злого волчонка.
— Я так и знал, что ты, сукин сын, сюда припрешься! Думаешь, я так просто дамся?!
Неожиданно, голос Нико приобретает крайне истеричные нотки.
Хисока лишь угрожающе сужает глаза, сидя за углом.
— Если я такой, то и ты, стало быть.
Ого!.. Спасибо, что не образ молчаливого мстителя. Хотя, ради бога, они говорят о Хисоке. Вот уж кто явный любитель поболтать во время схватки.
Еще один выстрел сносит хлипкую дверь с петель окончательно. Хисока на секунду выглядывает; там, внутри, за столом стоит Нико с зажатым в руке револьвером. Целится отменно; буквально в ту же секунду, как Хисока высовывается, то место становится мишенью. Чего, а меткости ему не отнять, это уж точно. Но Хисока отчего-то лишь улыбается, жестко. И произносит:
— Два.
— Так и будешь там стоять, ссыкло?! Давай, подойти сюда! Я тебе покажу, с кем надо связываться, а с кем нет! Или пришел поплакаться по своему глупому братишке?!
Взгляд Хисоки темнеет, но он не произносит ничего. Еще один выстрел, и вновь — новое бормотание себе под нос. Мда, ну Нико и скотина. То есть, Гон даже может его понять, потому что Нико, скорее всего, напуган до усрачки, но, эй, можно же как-то повежливей… Куроро, например, унижает Хисоку по полной, но делает это элегантно и с высоко поднятой головой. Дело вкуса! Хотя, чего от него требовать. Нико тоже не шибко много лет.
Противостояние детей, закончившееся кучей трупов.
Нет, у них в семье явно у всех с головой проблемы. Кроме Хило, наверное. На месте Нико и Хисоки даже сама мысль об убийстве должна быть противна, а они даже не смотрят на трупы под ногами и так и горят желанием друг друга прикончить. Вот поэтому Хило и умирает. Потому что он — просто слишком нормальный для разборок этой дикой семейки.
Еще несколько выстрелов.
— Четыре. Пять.
— Пока ты там торчишь, прибудет подмога! — рычит Нико, продолжая целиться в проход. — Выбирай сам: либо я пристрелю тебя быстро и милосердно, либо мои ребята выбьют из тебя дерьмо вновь! И поверь, в этот раз я позабочусь, чтобы наше развлечение с хайвеем никто не прервал!
Хисока делает осторожный шаг вперед… Немного выступает в сторону коридора, и тут же скулу ему обжигает выстрелом. Отшатывается, но вместо испуга в глазах — лишь азарт, невероятное довольство, будто вот-вот и он добьется желаемого. После чего Хисока роняет последнюю фразу — «шесть» — и Гон все понимает.
Считает выстрелы. Провоцирует доведенного до нервоза Нико, чтобы тот палил без разбора.
У Нико стандартный револьвер с шестью патронами. Значит, ему потребуется время на перезарядку после полного опустошения магазина; из комнаты слышится тихая ругань сквозь зубы, и Хисока резко вылетает в коридор, а оттуда — прыжком проникает в комнату. В ту секунду, когда он еще не успевает приземлиться на стол перед Нико, их взгляды пересекаются: тот в полном ужасе, явно не ожидает, что его попытка перезарядиться будет так нагло прервана, а в глазах Хисоки — пьяное торжество. Следующим ударом ноги он выбивает оружие из рук брата, и патроны рассыпаются по полу, стуча о паркет.
Потом он накидывается на Нико.
Они сцепляются; как драка диких кошек. Нико тяжелее и старше, сильнее; у него нет свежих травм, но на стороне Хисоки — полная отбитость и убитые поездкой позади мотоцикла нервы. У него ведь реально неправильный болевой порог, это заметно по крайне безмятежному отношению к ранениям на Арене и Острове Жадности, особенно на первой при всей потере конечностей… Кастро и Куроро передают привет. Плюс Хисока проворней, быстрее. И у него нож… Который в этом бою играет из себя весомый аргумент, потому что после некоторой возни Хисока замахивается и от души всаживает лезвие прямо в руку Нико, чуть ниже запястья. С такой силой, что хрустит кость, ломаясь.
Тот орет — болезненный громкий стон.
В конце концов… как ни крути, но Нико — все еще нормальный человек. И довольно юн.
Поэтому нет ничего удивительного, что сразу после этого прекращаются все попытки борьбы; Нико с громким всхлипом сжимает раненную руку и валится на пол, забывая о нависшей угрозе. Начинает дрожать, когда рядом поднимается высокая тень, смотрит, как загнанный зверь — разъяренный, но несчастный, напуганный. Косится в сторону, на револьвер, но тот слишком далеко…
Хисока смотрит на него исподлобья. Сплевывает кровь на пол, переворачивает нож в руке…
Когда делает шаг ближе, Нико вдруг совсем уж отчаянным тоном взвизгивает:
— Погоди!
Тот делает шаг.
— Пожалуйста! Хи…
Следующим движением хватает Нико за раненую руку и резким четким движением сгибает ее пополам; в том месте, в каком рука обычно не гнется. Крик Нико становится громче, отчаянней, на глазах проступают слезы. Гон смотрит на это все… но не ощущает сочувствия. То есть, чисто по человечески — Нико жалко, а кого нет? Пытки — это не то, что приятно наблюдать. Хотя, опять же, это то, что становится причиной конфликта с Киллуа во время беготни с муравьями: Гону далека эта драма, вот он и смотрит на нее более трезво. Так что, пожалуй, эту тему в разговорах упоминать не стоит… Не в таком ключе уж точно.
Далее Хисока садится на брата сверху. Заносит кулак; его лицо необычайно бесстрастно.
Следует избиение.
Просто и со вкусом: Хисока явно оттягивается сполна. Месть во всей ее красе, даже без каких-то едких фразочек, лишь удар за ударом. Нико не успевает защититься, Хисока бьет его по лицу, превращая некогда его, некогда красивое, в кровавое месиво. Сломанная рука хрустит громче, сопровождаемая вопреки всему стихающим криком, а кожа на костяшках у юного мстителя сбивается, обнажая мясо. Хисока встряхивает рукой, и по руке Гона словно проходил судорога — как ходят мышцы над костями.
В этом нет никакой грации, обычно присущей Хисоке.
Лишь жестокость.
Думается, над Куроро бы он издевался так же. Хорошо, что не вышло.
(странно размышлять об этом в таком ключе, конечно…)
Так продолжается несколько минут. Даже дольше, вероятно. Сложно судить по воспоминанию. Хисока останавливается лишь в тот момент, когда изуродованная кровавая масса под ним с трудом вкидывает руки и умоляюще, унизительно, наверное, для такого человека, как Нико, шепчет разбитыми губами:
— Пожалуйста…
Хисока крепко сцепляет зубы; его явно тянет рявкнуть в ответ что-то грубое, резкое, но он сдерживает язык за зубами и резко дергает сломанную руку на себя, так, что кости жалостливо хрустят; Нико разрождается новым болезненным стоном. У него уже нет сил на крик, на защиту. Скорее всего сейчас Хисока его и убьет. Это будет логично… Как окончание первой ступени на пути к абсолютному падению.
Но Нико вдруг роняет:
— Д-думаешь… Это легко… Работать с дедом?..
Хисока тянет руку к поясу, на котором закреплена цепь, похожая на ту, с какой на шее находит один труп Каффка. Пробует на прочность с жутко деловым видом, даже не смотря на Нико, пока тот умоляющим тоном продолжает:
— Он… меня… точно так же ненавидит… Все что я пытаюсь — просто выжить…
— Поэтому ты убил брата?
Голос Хисоки обманчиво спокоен. Он небрежно отбрасывает руку Нико в сторону, игнорируя его вялые попытки защититься, обматывает цепь вокруг глотки. Пробует пару раз, как ездит металл, потом сжимает пальцы окончательно.
Нико смотрит на него в полном ужасе. На губах у него пузырится кровь.
— Если бы он не взбесился…
Взбесился?
— Оставь все так… Дед бы меня убил…
— Чушь.
Так произносит Хисока.
После этого он начинает душить Нико. И вновь — исключительно жестокость, мерзкая и отвратительная, ни грамма обыкновенно присущей ему грации. Но оно и понятно, это лишь зарождение пути, окончательная потеря родных и закат семьи Риэн… Поэтому Хисока ни за кого не держится. Не боится, что его будут шантажировать. Ведь не остается никого.
Хисока — сам по себе.
Кожа на шее у Нико синеет, глаза закатываются, и вместе с кровью на губах проступает пена. Хисока движется к своей цели уверенно, этого у него не отнять. Молчаливое хладнокровное убийство, победа в бою, где против него, искалеченного подростка, выступают вооруженные обученные люди. Каффка предвосхищает подвиг Винга и Биски и создает свое маленькое чудовище, способное на что угодно.
Создает…
Но Хисока все равно не успевает.
В коридоре слышатся тяжелые цокающие шаги. Он слышит это; мгновенно вскидывает голову и оглядывается назад, в темноту коридора. Отпускает звенья цепи, и, не дожидаясь, прыжком бросается в окну, и уже оттуда — вниз. Лихорадочно яркие цвета постепенно сгущаются до едва различимого полумрака, в котором лицо прибывшего Каффки выглядит болезненно белым.
Он смотрит в открытое окно бесстрастно, словно и сам не зная, что должен сказать.
Затем опускает взгляд вниз, где на полу слабо дышит Нико.
Еще живой.
— Ну что? — роняет Каффка озлобленным холодным тоном. — Каковы тебе свои же средства на вкус?
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Следующая сцена — Каффка сидит на диване в ярко освещенном помещении.
Выглядит как какой-то офис; в общем-то, так оно и оказывается, потому что камера демонстрирует человека напротив Каффки, в котором Гон распознает уже виденного им человека — это тот очкарик, который сопровождает Нико в другом воспоминании, секретарь какой-то… Скорее всего какой-то подчиненный деда. В строгом костюме и все со столь же субтильным выражением лица, он, однако, почтительно кланяется Каффке, который на его фоне кажется прибывшим из самых злачных мест Амдастера; хотя, так-то оно и есть, и все эти яркие тряпки лишь это подчеркивают. Но не только они вдвоем в комнате, о, нет.
Сначала Гон не замечает Нико, но тот тоже тут; сидит на диване в самом уголке, весь побитый и измученный, когда как на месте искалеченной правой руки болтается пустой рукав. Неудивительно. Хисока так переламывает ему кости, что даже с чем-то уровня лечащего хацу Курапики восстановить такое будет проблематично. А может, дед, который и заведует семейным бюджетом, жмотится на лечение, как было с выкупом. Все же, как думается Гону, в тех оправданиях об угрозе жизни со стороны патриарха была чуточка истины. А может, это служит уроком. Жестоким.
Если Нико после всего такого может даже сидеть, то, стало быть, проходит несколько дней точно.
Тот тут явно скорее для красоты, чем как непосредственный участник нападения, и Каффка смотрит на него недолго. Возвращается взглядом к секретарю, пока тот щепетильно перебирает неизвестные бумаги.
— Вот так и выходит, Веспа-се, что Ваша неосмотрительность приводит к столь многим жертвам.
Видимо, это середина разговора; голос Каффки полон холодной ярости, хотя лицо в целом спокойно. Веспа, тот секретарь, не моргает, продолжая выслушивать обвинения все с тем же постным лицом.
— Если бы Вы не потакали чужим желаниям и сделали бы хоть что-то в возникшей ситуации, то мы бы лишились целого вороха проблем. Однако Вы решили научить своего ученика… Полагаю, Никошинван-се получил самый лучший в мире урок, что стоит за бессмысленной жестокостью.
Веспа чуть кривит рот, опуская уголки рта все ниже и ниже, но он не выглядит так, будто сейчас начнет спор.
— Ошибки часто пишутся кровью, Вы абсолютно правы.
— И что, стоит пускать все на самотек?! — Каффка угрожающе сжимает кулаки, отчего сидящего молча до этого Нико пробивает на крупную дрожь. — Столько людей умерло, и все почему! Неужели Ваш патриарх настолько безжалостный ублюдок, что сначала закрывает глаза на гибель одного внука от рук второго, а потом на массовые смерти подчиненных?
— Вы сами ответили на свой вопрос.
Голос Веспы холоден и спокоен, отчего у Гона создается ощущение, что он и сам не слишком-то рад происходящему.
Честно говоря, довольно бессмысленный разговор… тем более по итогу всего произошедшего.
— Кто вообще контролирует бизнес клана? Тронувшийся умом старик?
— Без комментариев.
— Сначала Вы замалчиваете проблемы, а потом происходит это! — Каффка резко поднимается на ноги, грозно нависая над Веспой. — Несколько детей умерло из-за того, что Вы не сумели додуматься разобрать проблему лично, а не приказывать своему безалаберному подопечному решать все жестокостью. Да и сам он, взгляните! — указывает рукой на Нико. — Калека! Но телесные раны заживут, время их излечит. Душевые же…
— Если Вы называете себя «учителем» этих детей, то Вам стоило следить за ними лучше, — парирует Веспа.
На шее у Каффки вздувается вена.
— Я сам решу, как мне их воспитывать! Мы здесь не святые из трущоб, чтобы кичиться чистой совестью! Мы с Вами тут не поборники морали!
— Стоит учить детей, на кого рыпаться нельзя.
— Да? — Каффка угрожающе сужает глаза. — А значит, на меня можно? Помнится, в сравнении я в более высоком положении, чем Вы, Веспа-се.
Более высоком…
Руководство Каффки страшнее, чем патриарх семьи Риэн? Видимо, часть с упоминанием, кто же на самом деле скрывается в тени покровителя, остается в упущенном начале диалога; но Веспа заметно осекается. Некоторое время они молча буравят друг друга глазами, не обращая внимания на баюкающего на фоне голову Нико, после чего резко отступают, оба. Каффка опускает взгляд вниз, злой и расстроенный, когда как Веспа с крайне разочарованным видом поправляет галстук.
Затем вздыхает, тяжко.
— Прощу прощения за то, что вспылил. Сами понимаете…
— Да. Разумеется.
Затем Каффка опускается на диван и барабанит пальцами по коленям, размышляя. В нем явно борется раздражение, злость на самого себя и Нико, но вместе с тем — и понимание, что так дальше продолжаться не может. О, Гон прекрасно понимает эти чувства…
Переплетая пальцы между собой, Каффка вдруг произносит.
— Но все же Вы правы, Веспа-се. Это и моя вина тоже. Поэтому…
Поднимает глаза — и смотрит, прямо в камеру. Прямо в душу.
— Я лично устраню возникшую проблему. Но если кто-то вмешается, я его убью.
Ах… Вот оно.
То самое нарушенное обещание.
Каффка, как и Хисока, явно любит повторяться и совершать одни и те же ошибки раз за разом.
Chapter 66: ЮВЕНИЛИЯ: мантикора (2)
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Наблюдение за Каффкой со стороны — весьма специфичное занятие.
Дело в том, что… Наверное, это как во время вторжения во дворец? Гон идет туда с Морау и его учениками, профессиональными охотниками с таким опытом, что только сниться может. Когда ты видишь, как действуют мастера своего дела, то сразу замечаешь проблемы и за собой. Поэтому для себя он делает довольно простой вывод: Каффка — это Хисока, который не разменивается на дурачество и излишнюю театральность. Второй-то явно кайф ловит от того, что устраивает представление, один бой с Кастро чего стоит — начать ковыряться пальцами в обрубке руки, совсем мозгов нет, да? Но Хисока может быть опасным и без всего этого безобразия, если захочет; в бою с Куроро он сводит глупости до минимума. И убивает же Гото!
У Каффки все яркие краски только в быту.
Может, все дело в том, что он — наемник, нанятый неизвестным и крайне влиятельным покровителем, когда как Хисока — его ученик без привязки к этим важным дядям. Это логично; в больших структурах существует четкая иерархия и порядок, когда как Хисока принадлежит хаосу, и вместе с тем — никому. Заверши Каффка обучение, было бы иначе, но, в итоге, Хисока застревает между двумя этими состояниями, даже скорее тремя: и сущность отпрыска богатой семьи, ребенка-солдата и аватара хаоса смешиваются в единое «я». Гону не понять. Что Винг, что Биски, что другие его учителя — никто не принадлежит подобной организации, даже Ассоциация в своей природе — сплошь разброд, поэтому он сам волен абсолютно. Но Хисока?
Однако даже попадание в Редан с существующей иерархией его не исправляет.
Значит, он это отбрасывает. Ну да. Логично.
Каффка оставляет послание на одном из трупов, делая ставку на то, что преступник всегда возвращается на место преступления. Заманивает его в одну из принадлежащих семейству Риэн башен, небоскребов высотой этажей в восемь, не шибко высоко, но в ту пору Амдастер только начинает пробивать небо острыми клиньями высоток. Это двусмысленное послание, написанное словно от лица Нико. Каффка знает, по какому месту бить, и, естественно, он играет верно — Хисока покупается.
Мантикора попадается в ловушку охотника.
Он ждет своего нерадивого ученика поздно ночью в пустующем небоскребе.
На лице — ни следа макияжа; одетый в черный обтягивающий боевой костюм, истинный оперативник, он совершенно не похож на того человека, с каким знаком Гон. Волосы стянуты в тугой пучок на затылке. Это напоминает то, как собирается Хисока на свой последний бой; ничего лишнего, только жажда убийства. Нет, все же, как ни крути… Хисока — как искусный вор, берет от всякого встреченного понемногу; даже удивительно, что, в итоге, не сходится с Реданом.
Лицо Каффки максимально спокойно, равнодушно, хотя Гон чувствует: эмоции внутри него кипят. Вместе с этим чувствуется и сомнение, страх за долгую разлуку. Как выглядит Хисока сейчас? Проходит… полгода? Зима в самом разгаре. Каффка не сталкивается с ним, не знает, во что превращается жизнь его ученика. И если Хисока вырезает свою часть об этом временном отрезке, Гон полагает, что там действительно ничего впечатляющего, лишь медленная агония. Жаль, что по итогу Хисока так ничему и не учится. Но хорошо, что по итогу этой беготни с Каффкой он все же выживает и как-то выстраивает образ. Значит, находит точку стабильности. Значит способен все же учиться на своих ошибках.
Мне надо его убедить, — так размышляет Каффка. Уговорить прекратить это все. Мои покровители его отмажут. Даже такая влиятельная семья, как Риэн, не дотянется.
Иронично, что, по итогу, так и случается; Хисока наводит ужас, но спокойно гуляет по миру. Значит, либо семья от него отрекается окончательно, и они рвут все связи, либо же… Если подумать, Гон ничего так и не слышит о семействе Риэн…
Сжимает рукоять подозрительно знакомого меча крепче, до треска перчаток, когда впереди, в темном коридоре, слышатся шаги. Медленные, разносящиеся эхом по коридору. Фигуры впереди пока что не видно, но Каффка впивается взглядом в темноту, так, что зрачок сужается до состояния игольного ушка.
Схватка, что состоится на пустом этаже недостроенной многоэтажки.
Тоскливое зрелище.
Наконец, Хисока выходит к нему.
Конечно, Гон помнит ужасающее зрелище, что видит в подвале; когда от плоти остается так мало, что в воздухе вполне ощутимо пахнет смертью. Гнилью. Тут не так плохо, в конце концов, Хисока впоследствии спокойно возвращается к тому состоянию, что позволяет ему без труда жертвовать собственным здоровьем ради развлечения. Но сейчас… в этот момент, это тоже крайне неприятное зрелище. Потому что, в отличие от Хисоки, которого знает Гон, это — ребенок без нэн, его ровесник, доведенный до нервного срыва внешними обстоятельствами. До точки, когда честные и добропорядочные взгляды искажаются до неузнаваемости.
Бледный, с запавшими глазами и лихорадочным блаженным взглядом, он выходит к Каффке. Вся одежда — рвань, грязная, волосы отрастают так сильно, что лишь под определенным углом видно глаза. Но этот взгляд… Тот же самый, что видит Гон в подвале в их первую за много лет встречу. Куроро знает, что делает. Залезает в голову и выводит старые эмоции в абсолют. Как отвратительно. Но как же логично.
Не просто «плохо». Ужасно.
Так думает Каффка. В его взгляде мелькает ужас, но лишь на секунду, прежде чем он придает лицу мертвенно спокойное выражение. Вскидывает руку с клинком, щелкает: ножны сползают вниз, обнажая лезвие, и с глухим стуком падают на пол. В пустоте мертвого пустого здания это звучит оглушающе, и еще несколько секунд слышно далекое эхо. Удар, удар, удар…
Значит, мне придется применить силу. Такого человека… не убедить.
Каффка с сожалением приходит к этому выводу.
— Хисока.
Его голос опустошен.
Но не слышит ответа. Хисоке словно все равно. Хотя, нет, не словно.
Тот шатается из стороны в сторону, словно неприкаянное приведение. Погружен в свои мысли, но вместе с тем натянут, как тетива. Еще чуть-чуть и сорвется. Это не то состояние, что видит Гон ранее, совершенно другое… Скорее всего то, что происходит на записи, все же «служит» ему хоть каким-то уроком, и потому он не повторяет этого вновь. Любопытное наблюдение. Выходит, он все же умеет учиться на ошибках.
А может, просто взрослеет.
Гон и сам совершает глупость. Он юн, полон ярости и обиды, и отдает все, чтобы убить Питоу. Второго такого раза не будет, он уже ученый… Хисока наверняка тоже понимает, что повторять нет смысла.
Каффка тоже видит в этом тупиковый путь. Делает шаг, два…
Бросается вперед.
Этот бой явно не продлится долго, размышляет Гон. Подобно их сражению с Хисокой на Арене, только еще быстрее. Тогда он сам уже знает азы нэн, да и Хисока не пытается его убить, просто подраться всласть. Плюс он не напоминает труп. Сейчас же… Это, между прочим, тоже забавное замечание. Что Хисока в итоге его жалеет и не пытается убить по-настоящему! Может, из-за этого всего? Вспоминает старое, чувствует неприязнь, и пытается поступить иначе, пусть это и идет против его принципов — равнодушия и азарта.
Давайте будем честны, Хисока явно не из тех людей, кто обдуманно делает вклады в будущее. Иначе бы не носился с Куроро.
Первым делом Каффка бросается к Хисоке; рефлексы у того развиты, это да, поэтому появление прямо перед носом не оказывается неожиданным, но он все еще значительно медленней опытного бойца с нэн. Бьет рукояткой — не лезвием — в живот, отчего Хисока сгибается пополам и закашливается кровью, после чего тут же — по затылку, валя на пол. Тот тяжело падает… Казалось бы, это все, но Каффка чувствует, что нет: иначе бы людей семьи Риэн так просто не перерезали. Делает шаг назад: и вовремя, потому как мимо лица проносится спрятанный гвоздь. Ага!.. Потом Хисока меняет эту тактику на карты, но откуда растут ноги понятно.
Еще бы чуть-чуть, и Каффке выкололо бы глаз; но он даже бровью не ведет. Хисока вскакивает на ноги, откуда-то из вороха одежды достает ржавый нож. Пытается ударить, исподтишка, но куда этой, пусть и довольно резвой и неожиданной, медленной атаке до чутья профессионала? Следующий удар бьет прямо по запястью. Вероятно, Каффка думает — перелом срастается криво из-за всех обстоятельств, поэтому сейчас удар по больному выбьет почву из-под ног…
Но болевые рецепторы страдают еще при знакомства с мотоциклом и шоссе.
Либо перелом срастается верно. Кто знает? Вся сцена подана с точки зрения Каффки, и, как Гон понимает, Хисока выбирает его воспоминания намеренно — тот в адекватном состоянии и помнит все четче. Поразительное благоразумие от самого большого дурилы во всем озере Мебиуса!
В любом случае, он атакует вновь, бросается, как бешеный зверь, отчего Каффке приходится отступить. Тот, очевидно, сдерживается, потому что не хочет навредить Хисоке слишком сильно, все еще чувствуя невероятную вину за случившееся, но Хисока этим и пользуется. Но, даже с намеренными ограничениями, даже с тем, что Хисока достигает пика своей формы в те годы…
Это довольно односторонний бой.
Каффка хватает его за руку при очередном выпаде и заламывает за спину; Хисока шипит, как змея, пытаясь вывернуться, но сил не хватает. Пытается использовать спрятанные гвозди вновь, но Каффка ловит их одной рукой, без особых проблем, будто и не боится порвать перчатки. А может, не думает просто. Бьет в подбородок, отчего тот тяжело валится на пол, и наклоняется…
Медлит; но вместе с этим чувствует, что что-то не так.
Словно стиль боя меняется. Становится иным, не как дрался Хисока до этого… Не как его учит Каффка.
Он стопорится, и это становится Проблемой: потому что его пленник выворачивается так, что вывих там обеспечен, после чего бьет прямо в лицо ножом. Но ему не везет; Каффка на чистых инстинктах выбивает нож и бьет им же в ответ. Стопорится ровно на секунду, когда рассекает чужое лицо, оставляя тонкую уродливую рану, смотрит, испуганно, вниз — и Хисока на него также в ответ. Кровь стекает по бледной коже, оставляя грязный красный след, и Каффка смотрит на это — на текущую кровь…
Но в этом противостоянии силы воли выигрывает не Каффка.
Не успевает ничего сделать, все еще ошеломленный собственным деянием, когда Хисока брыкается и выворачивается окончательно, а затем — бросается к окну, откуда и сигает. Дергается, подается вперед следом, но потом останавливает себя. Выпрямляется и смотрит вслед, с прищуром,
Что ж, размышляет Гон, все это действительно крайне знакомо.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Следующий кадр — полностью черный. Слышно лишь монолог:
— Мы деремся несколько раз. Семь, если быть точным.
Семь раз…
И всякий Хисока сбегает. А я — вырываю победу, раз за разом окрашивая свой клинок кровью.
Стоит ли оно того? Я должен убить ребенка. Забрать собственными руками жизнь, что ломается из-за моей неосмотрительности. Это мое наказание, моя ответственность, но я не могу… Каждый раз, когда мы сходимся в схватке, я смотрю в эти глаза — и вижу там отражение собственного страха. Взгляни на это, на то, что становится последствием моей самоуверенности. Передо мной стоит моя ошибка, но я не могу лишить ее жизни, потому что все еще верю в несбыточное — в спасение. Все дети, кроме БиБи, мертвы. И Хисока… Он тоже должен быть. Среди тех, чьи тела распадаются на прах в огне кремации.
Но выживает вопреки всему.
Я должен его убить. Я видел множество таких людей, потерянных, кто гнался только за адреналином, пытаясь воссоздать жажду жизни. Доводя себя до края, они гарцуют на краю смерти, и так раз за разом, пока тело их не предает. Многих я убиваю сам. Но Хисока — не просто новая цель, поданная покровителями, он… Он мой…
Он — потерянный человек.
Не понимающий урока силы раз за разом.
Я каждый раз пытаюсь доказать ему: Нико наказан, он искалечен как телесно, так и духовно, на всю жизнь. Он — тоже глубоко потерянный человек, но за ним стоит Веспа-се, который сумеет вдолбить в него разумное. Но сейчас Хисока не способен воспринять то, что я ему говорю. Наши разговоры односторонни: я пытаюсь начать диалог, убедить, остановить, но в ответ чувствую лишь жажду убийства. Это конец. Потеря за потерей за столь короткий срок что-то в нем уничтожают, разрушают окончательно, отчего от прошлого «я» не остается и следа. Лишь тень, бредущая до конца, своего. Это жажда смерти, обернутая в иное, скрытая за множеством слоев. Мольба все закончить.
Я должен убить его.
Так будет лучше. Милосердней.
Пока он все еще жив… ему не будет покоя. Как и мне. Но как только в этой безумной истории будет поставлена точка, то все мы найдем покой. А я вдобавок — первую ступень на пути к искуплению.
О боги. Простите меня за столь страшный грех…
Дети, умирающие раньше их родителей, попадают в ад. Вечно бродят на берегу реки Санзу. Собственными руками я обрекаю всех тех, кто надеялся на меня, на эту участь… Ничего. Когда-нибудь и я там окажусь. И тогда, быть может, мы встретимся, если я не отправлюсь в самый горячий из всех адов…
Мне придется его убить.
Своего ребенка.
Я никогда не отмоюсь от этого греха.
Прости меня, Хисока. Прости меня, БиБи.
Мне придется это сделать.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Место финального рандеву кажется Гону смутно знакомым: сначала он присматривается, не понимая, откуда помнит эти обглоданные временем, дождями и ветрами руины, потом с трудом вспоминает… Ну конечно; это место, где Каффка «убивает» Хисоку во время охоты на него Редана по прибытию в Амдастер. Заброшенная стройка, или что это было… Не зря они выбирают то место, чтобы сойтись в схватке вновь; это место священно и для Каффки, и для Хисоки, как точка, где никто из них не получает то, что хочет.
Гон знает, чем все это закончится.
Теперь-то он прекрасно видит, к чему все идет. Исход очевиден: Каффка не сумеет добить Хисоку, тот будет зол, они разойдутся. Но оба будут живы, таща за собой тяжесть прошлых событий. Но вместе с этим он, не любящий подобные зрелища вообще, все равно ощущает, как крепко сжимает кулак: как все дрожит от нетерпения и желания узнать, что будет дальше. Не всегда знание, что произойдет дальше, лишает зрелище невероятного очарования. Порой это лишь сильнее разогревает интерес. Как все вышло, почему? И все ответы — тут.
Решение Каффки сводится к самому простому решению — устранить помеху.
Этого хотят франшизы Амдастера. Этого хотят его покровители. Этого хочет и сам Хисока.
Но этого не хочет Каффка.
И Гон понимает, почему; это не выход. Ему самому до омерзительного противно, но он не видит иного выхода, к которому мог бы прийти учитель Хисоки в той ситуации. Все же, он не ровесник Хисоки, и не кто-то на его волне. Старшая фигура, родительская, человек за него ответственный. Нельзя бесконечно много протягивать руку тому, кто только ее кусает. Когда-нибудь придется поставить точку, и для Каффки этот момент настает сейчас. И, видимо, есть повод: весь этот кусок с семью (шестью, получается, самую первую он все же видит) неудачными схватками опускается. Ни Хисока, ни Каффка не делятся воспоминаниями о том периоде.
Что же там такое происходит…
И ведь со стороны Хисоки тут, сейчас — ни намека. Неужели что-то настолько страшное?
Ведь что-то же побуждает изменить Куроро точку зрения. Что-то…
Каффка стоит в центре пустой площадки, все такой же — идеальный боец, без следа сомнения, которым, впрочем, воспоминания так и разят. Он крепко сжимает клинок в руке, смотрит волчьим взглядом — вперед, в темноту подворотен, откуда доносятся шаркающие шаги. И, наконец, появляется: Хисока, выглядящий еще хуже, чем до этого. Тень прошлого себя… Ужас Каффки понятен. Если подумать, сколько ему тут сейчас, шестнадцать? И он выглядит, как будто вот-вот перешагнет порог того света; когда как напротив него стоит Каффка, пышущий здоровьем, силой. Аурой. Рассмотреть Хисоку сложно — он в каком-то мешковатом плаще, и на фоне облика Каффки, вылизанного до идеала, это выглядит почти злой насмешкой.
Хисока не любит замечать за собой проявления слабости из-за этого?..
Он жив сейчас лишь потому, что Каффка медлит и жалеет его. Вряд ли в таком состоянии он способен даже убить людей из офиса, простых наемников без следа ауры. И сейчас наступает решающий момент… и пусть даже результат известен, пусть даже Гон прекрасно знает, что Каффка и Хисока разойдутся, все внутри замирает от нетерпения.
Дрожи.
Клинок Каффки опускается. Он делает шаг вперед, протягивает руку… Спрашивает, монотонно — но с явно потаенной надеждой:
— Мы вновь встретились. Хисока.
Тот смотрит на него исподлобья, тяжело — но будто сквозь.
— Пожалуйста. Это последний раз… который я прошу тебя. Прекрати это все, — сглатывает. — Я знаю! Это тяжело. Умерших не вернуть, тем более чужой кровью… Но все можно исправить, мы все… сможем изменить. Вместе. Ты, я и БиБи. Ну же? Пожалуйста. Я обещаю!..
Отчаянье пробивает напускной лед.
— Мы справимся. Я ведь люблю тебя. Как своего воспитанника, как своего… — медлит. Делает шаг вперед. — Твоя семья может попытаться отомстить, но я что угодно сделаю, чтобы избавить тебя от забот об этом. На любой риск готов! Пожалуйста, только…
— Громкие слова для такого вранья.
Это первая осмысленная фраза, которую тот произносит за время всех схваток. Хисока смотрит на него с таким явным омерзением, что Каффка, кажется, невольно удивляется. Этот Хисока — сейчас, ровно в эту секунду в воспоминании — напоминает себя того, кого знает Гон, просто невероятно сильно. И пусть в нем видно истощение, все эти движения, взгляд, кривая ухмылка… Это та самая фальшивая маска, которая так хорошо знакома всему миру, может, не завершенная до конца, но крайне близкая.
Беспечно качая головой, он резким жестом отбрасывает назад неровно остриженные волосы. Цокает.
— Как и Нико, ты только и можешь, что врать.
Каффка сглатывает, не в силах что-то вымолвить.
— Ты ведь никогда в жизни ко мне симпатию не испытывал. Все это время считал обузой, балластом, который тянет команду вниз, — взгляд Хисоки приобретает насмешливые нотки. — Если бы действительно меня любил, то давно бы все уже понял.
Криво ухмыляется.
— В фокусах есть третья ступень, когда зрители видят само волшебство. То, что называют престижем. Что ж, настало время показать тебе секрет моего престижа.
Затем, он тянет плащ рукой в сторону, стягивает рывком.
Под ним… одежда, которую Гон помнит. Помнит по тому короткому эпизоду с засадой на грузовик, с маскировкой, ровно то самое одеяние, которое троица из трущоб Амдастера использует, как наживку. Истерзанное временем, но точно — оно, то самое.
И истина оказывается на поверхности. Всплывает сама собой, складывая маленькие детали паззла, идущие все воспоминание. И многие несостыковки встают на свои места. Ведь образ Хисоки, терзающий Каффку все это время, исчезает, как туман, рассеиваясь и обнажая нечто иное…
Каффка смотрит на это, во все глаза, отступает на шаг, два… И потом произносит.
Короткое:
— Хило.
Chapter 67: ЮВЕНИЛИЯ: последнее рандеву
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Перед Каффкой стоит Хило.
Тот самый Хило, который постоянно прячется за спиной брата. Тот самый Хило, который легко плачет и считается слабаком. Тот самый Хило, которого легко избивает Нико, отчего Хисоке приходится вступиться. Тот Хило, что слишком робок, а потому отходит на задний план в собственном же воспоминании, падая ниц перед образом собственного же брата, восхваляя его до такой степени, что…
Каффка говорит Гону, что тот жутко напоминает ему Хисоку.
Но, выходит, Хисока уже давно мертв. Гон напоминает Каффке умершего мальчика, который погибает в бессмысленном акте мести пятнадцать лет назад; он боится, что эта схожесть доведет «Хисоку», которого знает Гон, до той же точки невозврата, что происходит сейчас, и, в итоге, именно так и происходит. В итоге тот вновь попадается на удочку прошлого драгоценного образа и впадает в ярость, что приводит к спешной трагичной кончине. Это и видит Куроро; поэтому жалеет «Хисоку» и дает сбежать, понимая, что под маской идеального хищника все это время скрывается совершенно другой человек, лишь тянущийся к лику брата.
… все это время Гон знает отнюдь не Хисоку — но Хило, который играет роль собственного брата.
Пятнадцать лет никакого Хисоки уже не было.
Это знал Каффка. Знал, а потому невзлюбил Гона, что тянул «Хисоку» обратно на сторону лжи, и именно этим именем — Хило — называл он его все это время, что сам Гон воспринимал, как домашнюю кличку. Отсюда и все его странное поведение под маской самоуверенного опасного убийцы: странная натянутая неловкость в общении, нежелание заводить отношения с Реданом, действие в одиночестве, молча… Потому что, как ни крути, но свою природу не изменить. Хисока был центром компании, настоящий Хисока бы мгновенно влился бы в ряды «Пауков», но Хило всегда был одиночкой, забитым скромным ребенком, и пусть он переделал себя, но ядро осталось. А смерть от рук Куроро, последующее воскрешение и жажда отомстить просто сорвали и так еле-еле держащийся в целостности рассудок.
Некоторое время Гон сидит молча, стараясь это осознать.
Затем вспоминает слова в письме, обращенные не ему, но Фугецу.
Там говорится про повторение ошибок. Ну конечно. Вся та ситуация на корабле теперь видится совершенно иной: «Хисока» помогает Фугецу не потому, что та напоминает ему умершего любимого близнеца, а потому что он был на ее месте и знает, каково это — терять кого-то столь важного, свою вторую половину, и потом пытаться под него мимикрировать. Поэтому он пытался ее отвлечь всякими глупостями, не из жалости, а из понимания. И поэтому он оставляет это воспоминание и ей тоже — как назидание, как поступать нельзя.
Выходит, не только Каффка видит в Гоне настоящего Хисоку — это замечает и Хило, и потому говорит об этом в своих небольших откровениях. Ну да, так даже логично. Если подумать, само сравнение с Хило по своей природе нелепо — между ним и Гоном нет ничего общего, но вот с настоящим Хисокой… И этот драгоценный секрет «Хисока» все же доверяет ему, переступает внутренние ограничения, делится самым сокровенным, потому что с Гоном переживает давно забытое, знакомое, столь желанное… И хочет отблагодарить.
Куроро дает «Хисоке» ускользнуть, потому что надеется, что Гон ему поможет?.. Восполнит старый гештальт и не даст кровопролитию произойти вновь?
Это ужасающая тайна.
Гону известно, как тяжело ломать себя, но у него есть друзья — и те не позволяют ему скатиться до самодеструктивных наклонностей окончательно. Киллуа, Кайто, все остальные… Они жертвуют ради него многим, и Гон искренне им благодарен. Но он — другой человек, не «Хисока». Его не тяготит страшное прошлое, нет больных ран, которые не заживают десятилетиями. «Хисока» полностью ломает себя после всего, что представлено тут, выворачивает наизнанку, намеренно отсекая от себя все, что делало его когда-то Хило — создает новый удачный образ, полностью фальшивый, но, вместе с этим, работающий. Его «Хисока» продолжает жить, словно с братом ничего не происходит. Словно в тот роковой день умирает именно Хило, предложивший атаковать грузовик, а не Хисока…
Хило гнетет вина за гибель своего брата.
Это грех, который, как он думает, он не сумеет искупить никогда.
И где-то внутри желая повернуть время вспять и умереть вместо брата, он бросается в бой раз за разом, доказывая себе, что он — самый сильный, и точно заслуживает жить.
Может, если так подумать, он не злится на Куроро за то, что тот не заканчивает убийство, как и Каффка. Может, это потаенная ненависть к себе, не способному остановиться и идущему до конца. «Хисока» ведь не глупый. Прекрасно понимает, что не идеален, что весь его образ состоит из проблем для других чуть более, чем целиком.
Там же, в воспоминании, Хило улыбается кривой улыбкой, в которой уже проступают знакомые пугающие нотки. Затем неторопливо поднимает палец — ногти обломаны — и указывает на Каффку, и крайне разочарованным тоном тянет:
— Вы все только и можете, что врать. Любовь, все это — просто чушь, — он ведет плечом и обрывисто хрипло смеется. Затем резко обводит пространство вокруг рукой, и во взгляде его загорается что-то нехорошее, темное, что схоже со всей той обманчивой мантрой, что слышит Гон в их разговорах на крыше. — Но это нормально! Я понимаю! Связи делают тебя слабее, тяготят!.. Я понял это, когда умер брат — и теперь меня ничто не держит! Теперь я — сам по себе!
Его пробивает на нервный дикий смех, сотрясает, и Каффка смотрит на него с полным ужасом во взгляде. О, как же Гон его понимает…
— Мама была слаба! Поэтому она умерла! Но я сделаю это, стану сильнее! Ради нее, ради брата! Ради себя! Я докажу всем, что я — самый сильный, и никто не смеет мне указывать!
— Хило…
— Заткнись! — рявкает тот, отчего Каффку передергивает. Затем, крепко сцепляет зубы, и в эту секунду он, разъяренный, окончательно трансформируется из ласкового робкого Хило в тот образ, что терроризирует Редан, страшит бойцов Небесной Арены, тяготит Гона… — Что ты понимаешь?! Ты — сильный, тебе легко говорить! Но я тоже стану таким, я…
— Хило, послушай…
Внезапно, взгляд Хило стекленеет. Он даже не слушает Каффку, это понятно; витает где-то в своем воображаемом сознании… Видимо, перерастая горе, «Хисока» все же понимает, насколько это глупо. Поэтому это воспоминание дано лишь со стороны Каффки, человека более зрелого и спокойного в тот самый момент… Поразительная двойственность. Но если «Хисока» все это признает, то, выходит…
Все еще не потеряно окончательно. И можно что-то сделать.
Хорошо. Это вселяет уверенность. В том будущем, где Гон все же доберется до темного Континента и вернет его обратно к жизни, шанс на восстановление высок. И он сможет протянуть руку — в этот раз вовремя — и дать Хило то, что тот так сильно желает. Но так говорить… Обесценивать все старания Каффки. Тот ведь не виноват, что в тот момент его слова не доходят. Просто Гон находит более удобную точку давления.
Голос Хило звучит хрипло, отстраненно.
— В старых мифах говорится, что близнецы — это одна душа, разделенная на два тела. И когда умирает один, то второй становится полноценной личностью…
Сглатывает.
— Но когда умирает Хисока, я ничего не чувствую.
Лишь опустошение.
После смерти брата в нем что-то окончательно умирает, и жажда жизни просыпается лишь в тот момент, когда адреналин бьет в кровь; на ее грани, гарцуя по краю. Поэтому он бросается в месть, ту, что дает эмоции, что дает повод жить, то чувство наслаждения, что забывается после смерти брата. Жажда жизни просыпается вместе с тем, как ее пытаются отнять, и вместе с ней — любовь, наслаждение, тягу к тем, кто ее дарует. Наверное, в какой-то степени «Хисока» все же обожает Куроро — в том смысле, что тот подобно разгневанному божеству лишает его всего, но вынуждает жаждать жить сильнее, чем когда-либо. Больная искаженная любовь, смешавшаяся с ненавистью.
Хило дышит, часто-часто.
— Но Хисока не заслужил умереть. Он был хорошим человеком, намного лучше, чем я. Поэтому я продолжу жить ради брата, под его именем, обликом. Отдам себя всего!.. Лишь ему.
Лишь ему.
Так умирает Хило.
И рождается «Хисока». Лишь берущий, но ничего не дающий взамен.
И в этот секунд Каффка — и Гон, чувствующий его эмоции — вдруг находит точку баланса. Потому что ровно в ту самую секунду, как Хило окончательно закрывает глаза, чтобы их открыл его фальшивый образ, понимает — это безнадежно. Его не спасти. Тот Хило, что придумывает хитроумные планы, что тянется к брату, что ведет себя скромно… Ничего этого не остается. Своим неосторожным действием Нико наносит страшную рану, зажить которая не сумеет уже никогда, ломает стержень, и вместе с Хисокой убивает и Хило, порождая на свет опасную химеру, жаждущую лишь крови.
И вместе с этим приходит решение.
Единственный выход.
Прежде чем ситуация станет хуже, надо убить Хило. Милосердно лишить его жизни. Страшный грех, но Каффка готов взять это на душу — Гон чувствует — и все ради того, чтобы тот больше не мучился. Каффка тоже слабый человек… но его Гон готов понять, потому что в такой ситуации многие бы выбрали подобное. Другое дело, кто-нибудь упертый. Но таких так мало… «Хисоке» невероятно везет, сейчас.
Потому что Гон довольно упрямый!
Вон, даже Каффку переубеждает!
Ножны с щелчком раскрываются, падают на землю. В тишине пустого котлована звук их удара звучит оглушающе, и отдается эхом. Хило и Каффка смотрят друг на друга — в глаза, и любая иная эмоция исчезает, лишь одно остается — цель. Убить. Каффка хочет забрать жизнь Хило, потому что это милосердно. Хило хочет убить Каффку, потому что тот, окромя БиБи — последний человек, который пытается затянуть его обратно и связывает со старой жизнью. Может, до БиБи бы тоже добрался, но не успевает, ведь бой заканчивается…
Да. Гон знает.
Хило проигрывает.
Несколько секунд они смотрят друг на друга, затем склоняются к земле — и стартуют.
Тишину разбивает звон металла.
Это короткий бой. Красивый, но очень быстрый. Как ни крути, но Хило — не ровня Каффке, особенно в своем состоянии. Поначалу их схватка напоминает игру в кошки-мышки, Хило в основном убегает и атакует исподтишка, его выпады удивительны и необычны — уже тогда формируется то, что позже выльется в слияние с амплуа Моритонио и финальный исход в лице «Хисоки» — фокусника, мага, невероятно пугающего арлекина. Ножи, острые предметы, что только не находит он, чтобы запустить в Каффку, но тот продвигается вперед, в темноту стройки, словно машина убийства.
А может, не словно.
Если Куроро не возвращается и не мстит… У него есть поводы опасаться.
Да и нет больше той жалости, что сдерживает Каффку до этого.
Одну из атак перенаправляет так, что пробивает Хило ладонь насквозь, и Гон вспоминает тот шрам, что видит когда-то…
Это не их, собственно, с данчо, схватка. Здесь все быстро и крайне грустно. Очередной выпад из темноты заканчивается тем, что Каффка ловит Хило за руку и валит на землю, выворачивает ему руку и не дает подняться, но тот изворачивается и… Гон уже видит такое, кажется… Однако, Хило уже тогда становится Проблемой, которая не уйдет бесследно и хоть как-то, но выиграет что-то на своих условиях. Каффка уклоняется от запущенного ножа с легкостью, играючи, но Хило знает, что так будет. Знает, а потому прячет в рукаве второй, и, когда невольно Каффка следит взглядом за первым запущенным ножом, бросается вперед…
Они слишком близко. На таком расстоянии, меньше метра, даже самому квалифицированному бойцу будет трудно уйти; во время работы с «Пауками» Нобунага (после выпивки, по пьяни язык у него разматывается только так) рассказывает, что когда против Куроро выходят патриархи Золдиков, он ранит Сильву ножом. Тоже, казалось бы, профессионал. Конечно, там немного другие условия, но и тут стоит учитывать, что Каффка знает, что против него выходит больной ослабленный психозом ребенок без нэн, расслабляется…
Он все равно замечает выпад… Но слишком поздно.
Лезвие входит в глазное яблоко, но Каффка резко отклоняется вбок, поэтому лезвие не бьет слишком глубоко, лишь лишает его глаза. Секундная заминка, они смотрят друг на друга, оба в шоке — видимо, Хило действует в тот момент исключительно на инстинктах, но чувство разумного в нем все же остается, поэтому намеренная атака своего учителя все равно пробуждает в нем благоразумие…
Потом Каффка темнеет лицом.
Его рука сжимается на глотке Хило, стальной хваткой, отчего тот сдавленно хрипит.
И швыряет вбок, к тому самому котловану, в котором спустя десяток лет Каффка вновь «убьет» его, на глазах «Пауков». Сила рывка так сильна, что Хило катится несколько метров, не в силах остановиться, одежда рвется окончательно, но, в конце концов, с трудом тормозит — руками и ногами, сдирая на первых кожу в кровь. Тяжело дышит, когда получается, замирает на самом краю недостроенного здания, потом испуганно вскидывает голову, потому что из темноты на него пикирует Каффка. Одним пинком швыряет вниз, с третьего этажа на пол, заносит клинок.
И резкий кадр на луну.
Гон сглатывает.
Луна — она как Хило. Как «Хисока». Она будто бы тоже светило, сияет в ночном небе, но на деле лишь отражает солнечный свет. Фальшивая светоч, и Хило — такой же, ведь он лишь имитирует, но не дает ничего сам. Затем камера медленно опускается, сначала на Каффку на коленях, зажимающего руками опущенный лезвием вниз меч. Затем еще… На растекающуюся на полу темную густую кровь, кажущуюся черной в освещении, и на Хило.
Бой завершается.
Клинок пробивает живот. Пригвождает к земле, словно насекомое.
Вот и еще один не озвученный вопрос об одном из множеств старых шрамов.
Сначала Хило смотрит на Каффку в замешательства, словно и сам не верит; тот же ужасающе мрачен, серьезен, окончательно отбрасывая всякую жалость. Пальцы тянутся к лезвию, к стекающей со стали крови, медленно опускаются вниз, туда, где клинок входит в плоть, несколько секунд обводит пальцами, пока, наконец, ощущения не догоняют сознание, и зрачки в глазах резко сужаются — и Хило взвывает.
О, это дикий страшный вой.
Финал агонии. Спина Хило выгибается дугой, и он запрокидывает голову назад, и все кричит, кричит… Каффка смотрит на это сначала с ледяным равнодушием, но с каждой конвульсией холодный фасад начинает медленно рассыпаться, как карточный домик, пока и вовсе не обнажает все тот же животный ужас, что и при первой встрече после всех нападений. Но он ничего не делает, не может, потому что понимает — надо дать этому свершиться, и потому лишь встает на ноги и делает пару шагов назад, наблюдает за тем, как ревет Хило, мечется из стороны в сторону, пригвожденный, пока силы медленно покидают его. Как жизнь вытекает сквозь пальцы.
Мучительное зрелище.
Крови под ногами становится все больше и больше.
В конце концов дикий крик стихает, становится глуше, пока и вовсе не скатывается до едва слышного всхлипывания. Под блеклым светом луны кожа Хило приобретает белоснежный оттенок, на котором ярко-красная кровь кажется невероятно ярким пятном. Это ведь сцена взята из восприятия Каффки. Может, на деле все было не так уж и страшно, как простая смерть, но для него это было хуже любого проклятья, потому что ради глупого общего блага и желания своих господ ему пришлось убить ребенка… Того, к чьему падению он имел непосредственное отношение.
— Прости меня… Прости меня, Хило… Прости…
Как мантра.
Эмоции Каффки накатывают оглушающим цунами. Он ненавидит себя за то, что приходится делать. Считает себя самым ужасающим человеком на свете за то, что просто исполняет приказ. О, как же сильна эта эмоция… Каффка считает, что ничуть не заслужил таких чудесных детей, что он — лишь он — виноват во всем, хотя Гону очевидно, что там вина Нико, может — деда-патриарха, стоящего за спиной у своего старшего внука. Кто знает, что за история там скрыта на самом деле? Каффка явно не расскажет; Хисоку же… Хило же подобное не интересовало настолько, что он намеренно отсек все, что связывало его с семьей, оставив лишь творческий псевдоним матери, как напоминание.
Рука Каффки ложится на рукоять меча.
Затем с тихим хлюпом вынимает, заставляя тело внизу дернуться в последней конвульсии.
Но что-то… Словно лезвие притягивает эмоции, все накопленное, и Гон это видит — значит, видит и Каффка. Вот так рождается тот проклятый клинок, собирает в себе все самое худшее, что только может, как магнит, вбирает в себя желание стать сильней, забрать чужое — и, в итоге, действует как уничтожитель нэн.
Говорят, сильные эмоции порождают проклятья. Заставляют гениев овладевать хацу, не зная, что это такое.
И это… зачатки нэн.
Абаки говорит, что Хисока — монстр, который овладевает аурой за две недели. Может быть, это и есть первый шаг.
Каффка заносит меч, чтобы закончить начатое, добить Хило… Сжимает рукоять так крепко, что скрепит кожаная перчатка, но никак не может сдвинуться, не может заставить себя поставить точку. Смотрит вниз, на Хило, бледного, в луже крови, с мертвецки спокойным лицом… Закусывает губу так сильно, что проступает кровь. Но не может.
Как ни крути, но Каффка — хороший человек.
Неожиданно, Хило приоткрывает глаза — шальные, нездоровый взгляд — и с трудом фокусируется на Каффке. И произносит, одними губами, неслышно, но так, что каждый поймет:
— Убей меня.
Каффку одолевают сомнения.
Он должен убить его. Это логично. Если Хило в таком состоянии продолжит жить — как, в итоге, и случается, какой неожиданно точный прогноз — то привнесет лишь хаос в чужие жизни, пытаясь заполнить пустоту в своем сердце. Но такая никогда не насытится. Но как он сумеет? Хило дорог ему, он не БиБи — и произошедшее ударяет по нему особенно сильно. Если бы он только сумел подобрать нужные слова, если бы только… Может, все могло бы пойти иначе. Гону думается о той вселенной, где Каффка убеждает его остановиться, находит нужные слова: как могли бы развернуться события там? Хотя, наверное, там Гон не прошел бы экзамен. Пострадал бы от Гвидо и компании на Небесной Арене. Не выиграл бы в вышибалы.
И так далее, так далее…
Слишком уж плотно их судьбы переплетены.
И, как бы нехорошо это ни было, Гон рад. Что все так сложилось.
Потому что он встретил множество интересных людей, среди которых — Хисока. «Хисока», да.
— Каф…
— Я не могу, — вдруг бормочет тот и отшатывается назад.
Роняет клинок, в ужасе смотрит на Хило. Руки дрожат.
— Я не могу… Не могу! Нет! — закрывает рот рукой. — Боги!
Вот он.
Момент, из-за которого «Хисока» ненавидит Каффку. За который корит себя тот, ставший причиной их окончательного раскола. Каффка медлит, не может убить доверенного ему ребенка, и так сломанного, и чувство страха вместе с виной захлебывают его, профи своего дела, настолько, что он отступает. Трусливо сбегает, надеясь, что такая кровопотеря добьет Хило быстро, и исчезает в темноте, удаляясь, удаляясь… Он не может заставить себя лично прервать жизнь Хило, робеет. Это понятное чувство. Гону думалось, что он почувствует раздражение, или, например, просто не осознает причину по факту, но все оказывается гораздо проще. Поэтому он так рад, когда «Хисока» возвращается.
Как шанс все исправить.
Сделать то, что не делает Каффка сейчас.
— Погоди!.. Стой!..
Цвета в кадре меняются на болезненно яркие с зеленоватым оттенком, и Гон понимает; все, теперь только часть Хило. Тот сжимается в клубом, держась рукой за кровоточащую рану, тянется второй в ту сторону, где скрывается Каффка… С пальцев капает кровь. Тянет, тянет, моля:
— Добей меня… Не уходи… Стой…
Но никто не слышит.
Некоторое время он лежит ничком, не пытаясь что-либо делать. Так выглядит смерть. Постепенно окружение темнеет, а зрение сужается до узкого тоннеля, в котором окружение меняет цвета на еще что-то более дикое, ненормальное, Гон не может разобрать. Это предсмертные галлюцинации? Вряд ли Хисока конкретно помнит то, что видит тогда. Скорее додумывает… Все вокруг чернеет, и пляшут плоские цветные силуэты, словно сотканные из неоновых нитей; в них узнаются образы тех, кого убивает Нико, и вместе с ними, во главе — настоящий Хисока, неторопливо подходящий. Он тянет руку, и Хило отвечает ему, взаимно, зеркально отражая действие. Пальцы почти соприкасаются… но вместо Хисоки за запястье его хватает кто-то другой; и морок рассеивается, растворяясь вместе с кислотными красками.
Напротив Хило стоит БиБи все с тем же жутко постным мрачным лицом. Крепко сжимает руку.
— Опять тебя спасать, а?
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Следующая сцена происходит… через какое-то время.
БиБи спасает Хило. Оттаскивает к кому-то, может, знакомому. Он здесь, в Амдастере, свой, как крыса в стае, легко приживается в отличие от. Гону сложно понять, как именно много времени проходит, но, видимо, ни разу после всей той ситуации Каффка не приходит. Боится? Наверняка. Не Гону его осуждать. Иногда проще скрыться от собственных ошибок, быстрое и глупое решение, которое потом будет терзать его многие годы. Но ничего. Он лично все это исправит.
И все будут счастливы.
В том числе и… Хило.
В кадре видно выход из какого-то мелкого грязного местечка в подозрительно знакомом переулке; скорее всего это та самая лавка лекаря, в которую Хисоку позднее притаскивает Иллуми. Разумно, руководствуется теми местами, какие помнит. На ступенях сидит БиБи с уже знакомой игровой приставкой, он даже не оборачивается, когда позади него появляется тень и спускается ниже. Следом в кадре видно Хило — с короче остриженными волосами, но ровнее, бледного, побитого, но по крайней мере живого.
Он останавливается рядом и некоторое время смотрит куда-то вперед, без конкретики. Черты лица становятся острее, взгляд меняется, и, вот, рядом с БиБи уже стоит хорошо знакомый Гону Хисока, который устраивает весь смертельный гамбит с «Пауками» и помогает ему на Острове Жадности. Не человек — сплошное противоречие.
БиБи продолжает залипать в игру.
— Уже можешь встать?
— Ну да.
Категоричный смешок.
— Я думал, дыра в пузе так быстро не заживет.
— Будем честны, умственные задачки — не про тебя.
Молчание.
На Хисоку бросают быстрый подозрительный взгляд, но БиБи не выглядит тем, кто будет зачитывать праведные речи. Тоже своего рода правильная тактика поведения. Интересно, если он единственный выживает, кто он сейчас… Надо бы поинтересоваться у Каффки, наверное?
Палец опускается на кнопку паузы на приставке.
— И что дальше?
— Что? — Хисока вскидывает бровь.
— Что будешь делать?
Некоторое время Хисока смотрит на него потерянным взглядом, словно и сам не знает. Не знает он… но помнит Гон. То, как Абаки рассказывает им: про найденного мальчишку, побитого так, что и живого места нет. Выходит, все это лишь последствия драки с Каффкой, незавершенной смерти. Но в тот самый момент, как тот опускает клинок, он убивает Хило окончательно. В ту секунду рождается Хисока, другой. Фальшивый, как и весь его образ.
БиБи выжидает для уважения некоторое время, потом фыркает. Опускает взгляд вниз.
— Так и думал.
— У меня будет время поразмышлять над этим.
— Так и продолжишь? — БиБи машет рукой, подбирая слова. — Изображать не себя?
— А разве у меня есть выбор?
И вновь смотрят друг на друга. В этот раз взгляд Хисоки — волчий, как в тот момент, когда Куроро дразнит его в последний момент. Тема, которой не надо касаться. Тема… болезненная, но он не атакует БиБи, не делает ничего; ведь тот не против всего этого маскарада, а просто интересуется.
БиБи выбирает верную тактику.
Ему просто все равно.
— Это тупо, — искренне признается он.
— Какая разница?
Хисока тем временем начинает вскипать, но БиБи и бровью не ведет.
— Оставайся. Каф себе места не находит.
— Нет.
Голос так резко садится, что в ответ невольный слушатель может лишь фыркнуть — вот это ярость, что-то да не меняется. Кто-то всегда так остро реагирует на больные темы? С другой стороны видно, как сильно меняет произошедшее Хисоку; от робкого и неуверенного Хило он становится карикатурой на своего брата, выкручивая все на максимум.
Печальное зрелище.
БиБи наверняка это понимает.
— Если я останусь тут, никогда не смогу простить себе той ошибки, — Хисока отворачивается, болезненно морщась. — Все будет о ней напоминать. Как памятник моей глупости. Одному быть гораздо проще.
Так и произносит.
И следует этой истине долгие годы, не держась ни за кого, даже за жизнь. До той поры, пока перед ним не встает собственное отражение — Фугецу. И вот тогда вся его маска доламывается окончательно. Иронично, что именно слабая скромная девочка стала причиной падения такого монстра, а все потому, что он увидел в ней себя.
В ответ БиБи критично кривит рот, но пожимает плечами. Явно не собирается переубеждать. Он вновь утыкается взглядом в приставку. Затем роняет:
— В твоем состоянии я бы еще полежал. Опасно.
— Если я буду ждать, то никогда не стану сильнее. А мне надо столько всего сделать… Стольких людей одолеть…
И доказать самому себе, что я достоин продолжать жить, ведь я — сильнее.
Но этого он не озвучивает; однако, оба они это понимают. Напоследок Хисока кивает БиБи, хлопает того по плечу, после чего тот брезгливо отряхивается. Направляется прочь, куда-то вглубь лабиринтов Амдастера, и, смотря ему вслед, БиБи вдруг не выдерживает — поднимается на ноги и окликает:
— Хило!
Тот оборачивается. Затем улыбается — жестко, растягивая губы в тонкой хищной улыбке, и Гон наконец видит его, свою немезиду юности, заставившую превозмочь так много. Коробка фальшивого образа захлопывается окончательно, и в эту секунду рождается новый образ. Как финальный гвоздь в крышку гроба Хилояна из семьи Риэн.
— Хило больше нет.
Так произносит Хисока.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Спустя какое-то время силы все же покидают его; сказывается усталость, рана на животе. Без сил он падает на землю около дороги, прикрывает глаза, и витает где-то между сном и сознанием, вновь видя цветные нити. Но в этот раз не тянет руку, отнюдь, ведь чувствует — это дорога на тот свет.
Спустя какое-то время над ним вырастает тень, и когда Хисока приоткрывает глаза, то видит человека в темных круглых очках и в высокой шляпе; из-за усов выражение его лица почти не разобрать, но четко видно глаза — внимательные, заинтересованные. Человек касается его плеча, выдергивая из теплых объятий сна, человек роняет:
— Эй, говорить можешь?
И затем более четкое:
— Я — Моритонио, странствующий актер.
Chapter 68: АНТРАКТ
Chapter Text
тема: Отчет по проекту #44
получатель: Первый Принц Бенджамин; <прочие…>
Это мой последний доклад.
Официально с этого момента проект считается завершенным. Результат: полный провал, из всей наблюдаемой группы до конца дошел лишь один.
Из-за моей невнимательности и ошибок, допущенных в ходе реализации, большая часть участников проекта погибла в результате конфликта с кланом [ОТРЕДАКТИРОВАНО]. К сожалению, я не сумел предотвратить катастрофы. Было наивно полагать, что некто настолько могущественный посмотрит на исчезновение груза сквозь пальцы, но я решил рискнуть — результат на лицо. К сожалению, время атаки совпало с периодом моего отсутствия в городе для отчета руководству. В ином случае нападающие были бы устранены по стандартной методике работы с семьями влияния группы 2.
Стоит уточнить, что из всех участников проекта в ходе атаки выжили двое, один из которых был непосредственным участником бойни. В ходе произошедшего он пережил физические и эмоциональные пытки, приведшие к дальнейшему развитию психоза и последовавшему уходу из проекта. Из всех участников он наименее подходил под поставленные условия, однако обладал иными полезными умениями, что наводило меня на размышления для использования его навыков в других сферах. Вопрос выживания именно его поставил меня в тупик… Не буду отрицать, поначалу я подумал, что это его брат-близнец, обладавший потенциалом для продолжения участия, однако выяснилось, что это был второй брат…
После выхода из проекта было принято, что цель необходимо устранить.
Для уничтожения следов наличия проекта я втерся в доверие к представителю клана [ОТРЕДАКТИРОВАНО], пообещав уничтожить угрозу по личным причинам. В ходе зачистки мы сражались восемь раз, в ходе которых у меня не возникало сомнений, что я сражаюсь со старшим братом, однако при восьмой схватке он признался, что является [ОТРЕДАКТИРОВАНО] Хилояном. Хочу отметить резкий скачок способностей наблюдаемого. Никогда не встречал подобного. В стрессовых условиях самый слабый из группы стал сильнее лидера, на которого я делал основной упор.
Думаю, он обладал потенциалом к освоению нэн выше, чем остальные.
Однако из-за предыдущей интеракции с представителями [ОТРЕДАКТИРОВАНО] наблюдаемый понес тяжелые физические и моральные увечья, что вынудило меня принять решение устранить его ввиду дальнейшей невозможности внедрения обратно в проект.
[ОТРЕДАКТИРОВАНО] Хилоян был убит мной [ДАТА ОТРЕДАКТИРОВАНА].
Единственный живой участник — Бабимайна, фамилия на данный момент отсутствует — является крепким «средняком». Продемонстрировав эмоциональную стабильность и высокие результаты при обращении с оружием, как холодным, так и огнестрельным, он идеально подходит под следующий этап интеграции в ряды избранной группы телохранителей для Вашей, господин Бенджамин, дальнейшей защиты в ходе войны за престол.
За сим прошу меня простить.
Проект официально завершен. Прошу последующие отделы учесть данные во вложении для дальнейшего анализа при разработке дальнейших проектов, однако, если позволите, хочу сказать, что нынешний способ обучения с дальнейшим внедрением в армию считаю неэффективным. Большой процент свободы побуждает к свободолюбию и частым действиям вне устава, что может привести к дальнейшим проблемам, как показал инцидент с [ОТРЕДАКТИРОВАНО].
С уважением,
куратор проекта детей-солдат королевской армии Какина
Лилиум Каффка
Chapter 69: ЮВЕНИЛИЯ: прощай, и до встречи
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
В общем-то, на этом в крайне загадочной истории Хисоки можно ставить точку.
Хисока… Хило? Нет, он же решает откреститься от старой личности. Значит, все еще Хисока.
Гон узнает все, что тот считает нужным; даже больше. Весь конфликт, всю предысторию, которую месяцами ранее видит Куроро и делает точно такой же вывод. Жалость? Нет, тут ей не место. Хисока — тот Хисока, которого знают они оба, который помогает самому Гону и ломает все в жизни Куроро — совсем не тот же человек, что и Хило. Он поступает вполне разумно, логично даже: отсекает все лишнее, оставляя только импульс, тягу к сражениям. Заставляет прошлое замолчать, и проникается новым образом настолько, что Гон ни за что в жизни не признал бы в нем того Хило, которого видит в самом начале записи.
Настолько сильно сживается с маской, что реально меняется.
Это чудовищный скачок; от самого слабого в выводке до человека, наводящего ужас на… многих. Ну, Абаки не зря говорит, что он талантлив, верно? Но не только им единым; все же, большей части Хисока добивается тяжелым трудом, доводя себя до края, и это заметно — когда как с самим Гоном все намного проще. Ну, было, пока он добровольно не всрал весь свой великолепный талант в убийстве Неферпитоу… Ладно, не будем об этом. Тут он вроде как анализирует чужие ошибки, а не собственные, еще успеет!
Кассету он, как и указано в письме, отдает Фугецу, попутно объясняя, как ею пользоваться. По факту, как и указано, проходит всего полчаса, хотя Гону кажется — тянется вечность. Кассеты Абаки и правда играются с восприятием, да? Вот каких только хацу не придумают! Иногда его «Ка-камень» кажется такой сущей скукотенью, словами не описать. А ведь тогда старался, думал, и что? Да тут любой человек с нэн в радиусе километра его обставит в фантазии не только на звучное имя, но еще и саму суть (голова Хисоки тоже в счет, пожалуй).
Интересно, сумел бы он уговорить Хило в тот самый момент, когда в этом проваливается Каффка? Тот ведь на грани; но Гону хорошо известно это чувство, всепоглощающее отчаяние с жаждой отомстить. Можно было бы попытаться найти общий язык… Хисока ведь знает всю эту дебильную историю про Кайто и клятву. Наверное, видит в этом свое отражение, поэтому не особо и реагирует, кроме стандартного Ах Я Бы На Тебя Взглянул.
Ну, теперь он хотя бы понимает смысл, зачем Хисока оставляет кассету не только ему, но и Фугецу. Пока что она идет в другом направлении, но судьба коварна; а тут — отличная инструкция, как делать не стоит. Она ведь немного, но совершает те же ошибки, даже при другом векторе: изображает из себя Качо с ее уверенностью и подготовкой ко всему. В этом нет ничего плохого — искать повод меняться — но не такой же… Об этом хочет сказать Хисока. Этому должна научить ее история Хило.
Хило…
Он умоляет Каффку убить себя… И те предположения ранее…
Могло ли быть так, что все эти сражения до с поиском сильных противников — изначально не только поиск источника быстрого адреналина, но и подсознательная попытка красиво уйти на покой. Хисока ведь говорит об этом, если подумать! Но Гон уверен, что в том контексте он шутит. Тут же… Желание умереть, найти покой, дать настоящему Хисоке — по мнению остальных — красивую смерть… А может, и не шутка. Но одно ясно точно — несмотря на это, Хисока все равно возвращается к жизни раз за разом, и все из-за еще более глубоко и подсознательного желания продолжать жить, не умирать.
Кто вообще хочет умереть?
Хисока — Хило — может быть насколько угодно психопатом, но в этом смысле он совершенно нормален.
(подсознательно, хе-хе-хе)
Сидя в баре Каффки за стойкой — с апельсиновым соком, как обычно — Гон барабанит пальцами по колену. Итак, что дальше? План мести проваливается, но теперь его ничто не сдерживает в том, чтобы отправиться на Темный Континент. Даже семестровые экзамены, пошли они к черту! Он не нуждается в школьном аттестате, он охотник!.. Но Мито-сан точно все земли за пределом озера Мебиус перекопает, если он их завалит или прогуляет! Черт. Видимо, придется спешно доучиваться, чтобы потом ехать приключаться. Вряд ли, конечно, кого-то из потенциальных нанимателей заинтересует его школьный аттестат, скорее факт участия вторжения в Восточный Горуто, но, как забавная полезная бумажка…
Надо узнать у Кайто, планирует ли тот отправиться вместе со своей группой. Попробовать узнать из одной книг про путешествия предыдущих экспедиций находили ли они что-то, похожее на источник… э…. воскрешения? Ну не вечной жизни же. Что-то подобное. И дальше только искать; готовиться к предстоящим трудностям, к опасностям, скрывающимся за углом, и к Великим Бедствиям. Но ничего. Нэн теперь подчиняется ему, терпеливо дожидаясь возвращения Хисоки. Пока есть цель, есть опасность — он будет работать. Это хорошо. Но стоит подготовиться и к варианту, если Гон вновь его лишится.
Когда стакан с соком оказывается пуст, туда вдруг плещется еще; Гон поднимает голову и видит Каффку, подливающего еще. И даже бесплатно!.. Невиданная щедрость. Заметив на себе пристальный взгляд, он отвешивает вялую улыбку, опускает графин рядом. Словно завороженный, Гон наблюдает за тем, как плещется в том рыжая жидкость, затем вскидывает голову…
— Как тебе фильм?
Гон тут же фыркает.
— Ага, понял уже?
Каффка лишь пожимает плечами.
Этот человек, напоминает себе Гон, — профессиональный убийца, работающий на правительство одного из государств. Несмотря на жалость, испытанную к Хило, он — все еще решается убить его больше не из сочувствия, но из желания скрыть следы собственных работодателей. С ним опасно заигрывать и иметь дело в принципе… Но сейчас он стоит здесь, зная, что Гону все это известно. Видимо, что-то ждет.
Интересно чего.
Хватая стакан со стойки, некоторое время он болтает им из стороны в сторону, наблюдая, как плещется сок. Потом довольно сухо замечает:
— Теперь понятно, чем я тебе так не нравлюсь. Навевает воспоминания, да? — отхлебывает немного, продолжая постукивать ногтем по стеклу. — Хисоку… Того, настоящего.
В ответ Каффка криво улыбается и садится рядом. Он все еще выше, и это чертовски бесит, но глупо сейчас про это думать. Блин. Тут такие темы поднимаются… А он все про рост.
Отчего-то собственная неспособность воспринять происходящее чуть более серьезно раздражает неожиданно сильно, и Гон озлобленно хмурится. Возможно, Джайро прав. Ему реально просто все равно, эмпатия — не про него. Хисока делится столь сокровенным, но Гон не чувствует особой необходимости грустить. Все это уже случилось, все это его совершенно не касается. Ненавидит ли его за это равнодушие Каффка? Сам Хисока бы никак не отреагировал. Ну еще бы — он столько от себя отсекает, что адекватное восприятие эмоций уходит вместе с горечью и благоразумием.
Однако, вопреки ожиданиям, Каффка не смотрит на него так же, как когда-то давно испепеляет взглядом Нико. Просто сидит, молча, и в каждом его движении ощущается тоска. Странно, что даже после всего происходящего он все еще заботится о Хисоке, хотя тот — очевидно, потерянный человек. Такова она, родительская ответственность. Будь Каффка чуть умелей, приди чуть раньше, пойми, что перед ним Хило… Может, и уговорил бы остаться.
(и убил бы Нико сам)
— Прости, Гон-се, — неожиданно, роняет он. — Я тебя не ненавижу. Просто вспоминалось всякое…
— Да ладно, мне ты можешь не врать, — со смешком отзывается тот.
Каффка вновь качает головой.
— У меня нет повода тебя не любить. Конечно, ты потакаешь деструктивным наклонностям Хилояна, но он уже взрослый мальчик, который должен думать сам, а не полагаться на советы подростка. Просто в этом случае если и ненавидеть кого-то, то только самого себя, — вдруг ухмыляется, криво, отчего помада на губах заметно трескается. — Я плохой учитель, не сумевший научить своих детей самому важному — что нет ничего плохого в том, чтобы быть слабаком.
— По-моему, ты нормальный учитель.
— Ты так считаешь?
Гон выразительно закатывает глаза, поглядывая на Каффку. Потом нагло берет из вазочки обычно платные печеньки и закидывает в рот, и, судя по нулевой реакции — сейчас ему такое даже позволяют. Ого… Так вот они для чего, все откровения!
Пожимает плечами.
— А разве нет? Кто вообще знал, что к этому все приведет? Если и ругать кого-то, то только этого Нико. Но я понятия не имею, почему Нико это делает, может, у этой все семейки в крови быть дебилами, — Гон подцепляет пальцем еще одно печенье и несколько секунд рассматривает его, выдирая ногтем застрявшую семечку. — Не знаю, с чего ты взял, что я буду тебя осуждать. Я вообще учусь у Биски, а та решила, что нет ничего лучше, чем спонтанно обучать каких-то двух проходимцев во время игры на Острове Жадности, как бы, о чем вообще речь?
Если Биски это услышит — четвертует его. На месте!
Но в этом Гон абсолютно искренен: его постоянно учат спонтанные учителя, которые и не ожидают, что будут заниматься воспитанием кого-то. Даже Биски в какой-то степени, хотя она определенно точно делает все по своей воле. Хисока… да, Хисока тоже. У них всех разные подходы, но никто из них не стремится к жалости или заботе о своем подопечном: их с Киллуа скорее просто бросают на растерзание тиграм и говорят, мол, вперед, жду вас к обеду. И это нормально. Для той ситуации, в которой оказывается Гон!
Каффка носится вокруг своих учеников, как наседка. Он не учит их нэн, просто использует, как курьеров с целью завербовать дальше в систему более сложную. У него иные методы, более мягкие, и в этом нет ничего плохого… Просто Каффка относится к ним, как родитель. Учителя Гона видят в нем либо просто интересный феномен, либо боятся (привет, Винг), либо же жаждут наконец сразиться. Смешно, что Хисока участвует в двух выборках, и методы, с которыми подходят к нему, и какими руководствуется он, зеркально противоположны.
Каффка на него не смотрит. Лишь вяло посмеивается.
— Если бы я был жестче…
— Если бы ты был жестче, то кто знает, не слинял бы Хило, — Гон фыркает и тянет руку уже за третьим печеньем. — Да ладно, сделанного не воротишь. А этого придурка я поищу, как вернуть. У меня к нему столько претензий!.. Теперь вдвойне больше!
— Ты и правда рискнешь отправиться на Темный Континент ради него?
Их взгляды пересекаются, и Гон понимает — Каффка не улыбается. Это серьезный вопрос, и он, человек рациональный, не видит в этом никакого смысла. Темный Континент — место крайне опасное, там погибнуть проще простого, и сейчас он видит перед собой какого-то безумного подростка, который так просто разбрасывается подобными заявлениями. Разумеется, что Каффка ничуть ему не верит. Но он просто не слишком понимает, кто перед ним сидит, вот и все! Может, не может соотнести тот факт, что Гон — ветеран муравьиной охоты, а еще победитель Острова Жадности. Мало кто поверит, что такие титулы относятся к пятнадцатилетке, а не к профессиональному охотнику из «Зодиаков».
Гон задумчиво смотрит на печенье в руке, постукивает пальцем… Потом все же возвращает его на место и тяжело откидывается назад с таким громким вздохом, что Каффке должно стать неловко. Вот именно, за такие вопросы!
Барабанит пальцами по стойке.
— Ну, да? Я все равно туда собираюсь.
— Но это опасно.
— Это весело! — возражает Гон.
— До тебя столько людей погибло… Ты не боишься?
— Если бы я боялся, то не рискнул бы всем и не участвовал бы в бойне в Восточном Горуто, и не полез бы на вершину ИТЦ за Джайро, — он широко улыбается. — Я люблю опасность. И тем более, на Темном Континенте сейчас застрял мой друг! Мне все равно его спасать, так что почему не совместить приятное с полезным?
Это, вообще-то, самый прямолинейный ответ, на какой Гон способен.
Каффка некоторое время смотрит в пустоту перед собой, явно переваривая услышанное. Его губ касается улыбка, горькая, но чуть более счастливая, чем до этого. Заносит руку… Опускает на голову и треплет по волосам. Затем наклоняется, близко-близко, и шепчет так, что слышит лишь один Гон:
— Ты хороший ребенок.
Ну да, давай, Гон, возрази, мол, я не ребенок, это все. Нелепица.
Поэтому в ответ он лишь фыркает.
— Я буду безмерно тебе благодарен… Но не так, как Хилоян.
Хило… И тут Гон кое-что Вспоминает. Вскидывает голову, когда Каффка поднимается на ноги, и роняет:
— А что с БиБи? Где он сейчас?
В ответ его одаривают самой что ни на есть вежливой лисьей улыбкой; Каффка улыбается ему, но в этом жесте не чувствуется искренности, ничуть. Значит, вновь какие-то секреты… Интересно, думается Гону, почему ты не зовешь этого БиБи на помощь сейчас, если он мог быть из тех немногих, кто уговорил бы Хисоку прекратить думать о мести Куроро.
— Кто знает?
Но, видимо, там все серьезней.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Он продолжает размышления в тишине за барной стойкой — пустой, Каффка занимается какими-то бюрократическими делишками — почти до самого закрытия бара. В голову лезут самые разные мысли: начиная от подготовки у будущей экспедиции и заканчивая необходимостью разузнать у Киллуа, планирует ли тот отправляться тоже. Помнится, Аллуку туда тянет… Нанику, точнее. К своим? Она, небось, одна из тех обитателей, которых боится весь белый свет, из Бедствий.
Столько всего нужно сделать, словами не описать. Будь Хисока тут… Да нет, пожалуй, проще не было бы. Он все же тот еще дурила, величайший на свете, а заботиться о том, чтобы он себя еще на Темном Континенте не убил… Но это было бы намного веселее. Теперь, после увиденного, Гон уверен — им станет гораздо проще найти общий язык, потому что теперь он видит, какой Хисока на самом деле, и тому не придется играть никому не нужные роли. Ведь его маленький парадис будет тут, рядом, немного не в том виде, в каком хочется, но… Эй! Он же скучает по брату, да? А Каффка не зря говорит про схожесть.
(все понятно, Гон напоминает Хисоке своего брата потому что они оба пустоголовые… с настоящим Хисокой, хотя нынешний точно такой же)
Позади звенит колокольчик, к стойке приближаются тяжелые шаги. Кто-то опускается за стойку на соседнее место, и Гон, продолжая витать в собственных размышлениях, брякает:
— Скоро закроемся. Не успеете поймать владельца.
— А я и не к нему.
Голос — бархатный, мягкий — заставляет кожу Гона покрыться мурашками, и он резко поднимает голову: а там, рядом с ним, сидит Куроро. В чем-то повседневном, какой-то повидавшей жизнь куртке с мехом, больше похожим на ободранную ласку. Одна рука у него крепко забинтована, та самая, какую калечит Хисока, но, в целом, он не похож на тот труп, какой Гон запоминает из путешествия в Новую Мекку. Куроро не поворачивает к нему голову, лишь косится и улыбается краешком рта, и Гон буквально чувствует, как медленно его собственное лицо покрывается пятнами, а затем и вовсе начинает менять цвета на более безумные, присущие в основном бабуинам и коралловым рыбкам.
Твою мать!..
Он здесь, чтобы его прикончить! Черт, черт, черт!
Вид забавных метаморфоз лица Гона явно забавляет Куроро, и он мягче произносит:
— Я приехал поговорить. Напоследок.
Расслабь булки, намекает.
Гон все равно с подозрением на него смотрит. Никогда не жди добра от Куроро Люцифера, он убивает Хисоку, он!.. Делает те вещи с кланом Курапики, о котором тот предпочитает не говорить. Страшно, страшно, но еще страшнее то, что Гон не чувствует к нему ненависти. Черт, вот оно, доказательство слов Джайро. Гон реально отбитый. Это как-то… печальное осознание, а? Взглядом он ищет Каффку, опасаясь, что тот если увидит Куроро, повторит чудесную интеракцию с Нико, но тот либо чует прибытие и изолирует себя во избежание глупостей, либо они… реально банально не совпадают по времени.
Совпадения бывают странными.
— Неплохо выглядишь… Как проклятье?
— Пока что не стреляло. Полагаю, тот странный меч его аннигилировал.
Ну конечно. В нем заложено желание Каффки и Хисоки лишить друг друга сил, не убить. Самая настоящая нэнорезка. Как Хисока только догадывается ее прихватить… Хотя, нет, глупость. Ее же использует Каффка, прямо на нем. Ничего удивительного, просто кое-кто даже на смертном одре крайне наблюдателен.
— Но это было близко, — резюмирует Куроро.
— Главное, что нэн возвращается.
В ответ — мугыкает.
Разговор как-то не клеится… Ну, наверное, потому что Гон частично замешан в смерти приятеля Куроро! И пусть Фейтан был мудилой высшей степени, это не отменяет того, что сговор с преступником… Ну, короче, на стороне Куроро он хотя бы заехал самому себе по роже, ну так, чисто в профилактических целях.
Потом Гон все же не выдерживает:
— Колись, на самом деле ты планируешь изощренную месть и втихую успеваешь отравить мой сок. Да?
Куроро иронично вскидывает бровь.
— Какой каверзный план.
— Да ладно, а что еще!.. Не понимаю, зачем ты приехал.
— Не всегда нужна причина, — он пожимает плечами. — Не в этом случае, конечно, но к тебе она не относится. Можешь успокоиться, — с улыбкой замечает он, — я на тебя не злюсь. Как я уже говорил… не тебе, но в этом есть и частичка моей вины тоже. В том, что я позволяю Хисоке жить дальше. Мог бы и догадаться, что все выйдет именно на этот путь. Догадывался… но надеялся, что будет не так.
Замолкает, хмуро смотря вперед.
Куроро винит себя в смерти друзей. Фейтана — из-за надежды на лучшее, остальных — потому что недооценивает Хисоку на Арене и дает тому ускользнуть. Ему стоило отправиться самому проверять труп, не Мачи… Но Гон тоже виноват! Куроро ведь знает, зачем он присоединяется! Знает!.. И все равно позволяет всему этому произойти.
Глупость, честное слово.
Поджимая губы, Гон вновь тянется к печенью. Это уже не согласованные затраты с Каффкой, но тот же не будет против, да? Точно не будет!
— Я не думал, что будут еще жертвы, — искренне признается он.
Да и вообще — не думал.
— Я понимаю.
— Если бы знал… Попытался бы сделать все иначе. Но прошлое уже не вернуть, да? — Гон цокает, откидываясь назад. Прошлое… внезапно, это наводит его на определенные мысли, и он резко выгибается обратно, пристально вглядываясь в Куроро. Тот ощущает на себе взгляд, но не поворачивается, даже понять не дает, но Гон знает — ждет. — Кстати. Ты говорил, что видел, что у Хисоки в голове… — он медлит. — У Хило.
— Он сказал тебе?
— Хисока? Ага, если бы! Да ни за что! — Гон закатывает глаза. Еще бы этот дурень признался в чем-то сам! — Он подозревал, что это дорога в один конец, поэтому оставил мне запись воспоминаний. Обработанную. Ты, думаю, видел все в первородном виде.
Ну, если так можно назвать лихорадочные бредовые воспоминания умирающего подростка.
С другой стороны, это не трезвое восприятие ситуации Каффкой. Так проще почувствовать симпатию, жалость. Хисока вырезает сцены после побега и до их первой схватки с Каффкой… скорее всего именно поэтому. Забавно, что его это так злит. Ассоциирует жалость со слабостью?
… ладно, он не психолог, чтобы это анализировать. Хотя за такой лакомый кусочек паранойи, идиотских комплексов и фальшивого эго многие ученые поборолись бы.
Куроро задумчиво цокает.
— Удивительно. Я думал, не расскажет.
— Он может быть адекватным, если захочет.
— На мою беду он не захотел, — щурит глаза. — Может, все потому, что я слишком напоминаю ему того второго… Нико, кажется.
Это чем это? Куроро так не понтуется.
— Все дело в самоуверенности, — терпеливо поясняет он. — Он видит во мне человека высокого мнения о себе, аналогично Нико, который использует других и не скрывает этого. Аналогия за аналогией, и вот результат. Конечно, он абстрагируется от образа убийцы брата… Но он ищет противников именно такого типажа, в основном. Тех, кто видимо силен, но слабее на деле.
Гон вскидывает бровь.
— Тогда почему ты оказался в списке?
— Вероятно, подсознательно он думал, что я просто использую труппу для осуществления планов, не делая при этом ничего. Забавно, — губ Куроро неожиданно касается кривая улыбка. — Он прекрасно понимал, что это не так, но внутренние ощущения ему врали. Впервые вижу такой парадокс.
— Да ладно, мы говорим о Хисоке. Он только из этих сраных парадоксов и состоит.
Молчат некоторое время.
Куроро озирается, явно ища Каффку; потом наклоняется и тянет руку. Шарит под стойкой, пока не достает оттуда бутылку какого-то дорогого алкоголя, и Гон фыркает. Если хозяин местечка узнает о столь наглом преступлении в своих четырех стенах, то кое-кто явно лишится головы… И Гон следом, потому что допускает.
… почему все взрослые так стремятся ему накостылять в его же предположительном будущем?!
Легко открывая крышку, Куроро нагло забирает стакан с недопитым соком и плещет туда алкоголь. Потом рывком осушает.
Выдыхает, тяжко:
— Ну, не сказать, что это совсем неожиданно. Его признание тебе.
Ой ли?
— Я думал, он более сдержан в этом смысле, но я вижу, почему ты ему нравишься, — Куроро не озвучивает этого, но они оба прекрасно понимают: речь о невольном сравнении с братом, настоящим Хисокой. Кривит губы. — Я надеялся, ты сможешь его переубедить… Потом уже размышлял, что он так тебе не доверился. Но нет. Видимо, шанс был.
— Просто я облажался, — вздыхает Гон.
Вновь тишина какое-то время.
Ну, они оба не молодцы. Это да. Но, главное, все признать. Если Куроро приходит сюда, значит, находит какой-то внутренний покой. Может, задумывается про то, что можно вернуть друзей, если Гон реально найдет способ воскресить Хисоку. Либо они оба вернут утраченное, либо желаемого не получит никто — но оба останутся в мире.
Довольно неплохо… Но хотелось бы, чтобы все удалось.
— Мы отправляемся на Темный Континент.
Так произносит Куроро.
Наверное, опять за сокровищами. Или в поисках способа вернуть друзей к жизни. Порой цели Куроро слишком туманны для понимания, он вечно на своей волне. Как и Хисока. Неудивительно, что они друг друга ненавидят: как одинаковые магниты, отталкиваютс.я
Гон с тоской смотрит на свой испорченный сок, затем кивает.
— Там и встретимся. Наверное.
Сам он личной встречи искать точно не будет.
— Может быть.
Хотя оба знают, что не слишком-то рады будут друг друга найти. Мир миром, но старые обиды остаются. Но Гон и Куроро — не дурилы мирового масштаба, чтобы так просто бросаться в месть ради них. Оба учатся на ошибках, которые им потом здорово аукаются, а любовь прыгать по граблям… Нет-нет, это не про них. А Хисоку отучим.
— Могу оставить телефончик, потому что планирую пойти туда с нормальной экспедицией, а не в числе охотников за приключениями, — Гон отвешивает Куроро кривую улыбку, когда тот насмешливо хмыкает. — Только если тебя опять потянет убивать Хисоку — нет-нет, извини, в этот раз без меня.
— Я подумаю.
И смеются, оба.
Черт, кто бы подумал, что они будут так мирно разговаривать. Но это даже хорошо! Новые враги Гону не нужны. Он даже Гентру убеждает сотрудничать, а Куроро… Куроро гораздо опасней. Выгодней держать его рядом. Скорее всего, он руководствуется точно такой же логикой, но тут нет смысла обижаться. Просто выгодное сотрудничество. Использование друг друга. Кто бы подумал, что он будет руководствоваться подобной логикой… В прошлом ни за что бы не поверил!
Кто знает, что будет дальше. Встретятся ли они вновь… И в каких условиях.
— Нам надо вынести один урок из воспоминаний Хилояна, — монотонно проговаривает он, продолжая гипнотизировать взглядом смесь сока и алкоголя. — Что не стоит играть не предназначенную нам роль.
— Ну, мы с тобой явно умеем учиться на своих ошибках. Верно?
Следом — вежливый обмен натянутыми улыбками.
(потому что это не так)
Позади раздаются шаги, из темноты выплывает Каффка — все еще невероятно яркое пятно на периферии, который медленно заходит за стойку. Крайне недовольным взглядом поглядывает на украденную бутылку, но ничего не произносит; может, это такая немая солидарность за то, что Каффка участвует в представлении Заставь Редан Поверить В Смерть Хисоки. На одну бутылку этой алкогольной дряни он точно не обеднеет, а ведь все могло закончиться совершенно иначе. В тысячу раз хуже.
Куроро молчит некоторое время, потом выпрямляется. Снимает со спины какой-то сверток, похожий на тубус, открывает его — а там… Ну да, тот проклятый меч. Аккуратно кладет его на стойку, придерживая рукоять через ткань, и Гон мысленно фыркает: боится что ли? Хотя, неудивительно; столько времени проводит без нэн. Гон прекрасно знает, как выбивает это почву под ногами.
Втроем они смотрят на проклятый меч.
Этим оружием Каффка пытается убить Хило. Хисоку. И никак не может.
Выглядит совершенно обычно… Но проклятая энергия, словно пар, идет выше и выше, и Гон чувствует странное потаенное желание провести пальцем по лезвию. Но сдерживается. Нет-нет, не сразу после того, как возвращает все в норму.
— Стоит вернуть эту вещь хозяину.
Каффка криво улыбается, продолжая рассматривать оружие.
— Ощутил на себе?
— Не совсем…
Больше Куроро не добавляет, просто качает головой.
На лице Каффки горечь, сомнения; сквозь косметику и дарованную аурой юность проступает реальный возраст, сильнее, чем обычно. Он берет клинок, сжимает рукоять невероятно крепко, отчего на руке проступают вены, и сразу видно — да, это оружие сделано под него.
Некоторое время висит молчание, но видно, как Куроро пристально рассматривает Каффку, пока тот убирает клинок; затем не выдерживает:
— Что оперативник такого громкого ныне королевства забыл в этом месте?
Ах да, что-то такое…
Какин… Фугецу… Хм…
Нет, вряд ли намеренно. Просто совпадение. Или остановиться в Амдастере Фугецу советует Халкенбург, который начинает контактировать с подпольем своей родной страны, а то рекомендует задержаться тут, где у них есть свой человек в правлении франшиз. В любом случае, это не имеет никакого отношения ко всей беготни за Мореной; та заканчивается без участия Каффки. Вероятно, тот вступил бы в дело, провались она, но…
Неважно.
— То же, что и человек из «Ока Молота».
А?
Куроро жестко улыбается.
— Вы довольно наблюдательны.
Что?!
— Когда-то давно была одна неприятная история…
Что-о-о-о?! Черт, наверное, так себя чувствует Биски, когда при ней Гон и Киллуа начинают гадать, кто же такой «Куроро Люцифер» на Острове Жадности! Интерес так и гложет, но сейчас явно не тот момент, когда надо влезать… Видимо, кое-кто тоже скрывает целый ворох неприятных секретов, да, данчо?
Но разговор явно надо куда-то увести, потому что сверление глазками друг друга достигает крайне неудобного пика; поэтому, закашливаясь, Гон невинным голоском бормочет:
— Какин? Ой, это связано с Фугецу?
Совсем не подозрительно.
Каффка переводит на него взгляд, медлит, словно не понимает вопроса, потом говорит: «о». Качает головой.
— Нет. Младшие принцы, — улыбается он жеманной невыразительной улыбкой, — находятся вне моей компетенции.
Значит, руководство — кто-то из старших, кто сбегает на Темный Континент?..
Сэр Бенджамин… Хм.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
На выходе, после закрытия, Гон немного медлит; вскидывает голову кверху и пристально смотрит на луну.
Пора приниматься за дела. Доучиться… Как бы ему не хотелось от этого сбежать, а потом — на Темный Континент. К счастью, лицензия Охотника может позволить ему закончить экстерном, лишь бы сдать основные экзамены. Надо узнать у Кайто, сумеет ли он подождать, а если и не сумеет — то где они могут встретиться на Темном Континенте. Что-то сомнительно, что все экспедиции так просто бросаются вглубь неизведанных земель, скорее всего есть какой-то стабильный островок безопасности, где все эти приключенцы готовятся к своему марш-броску до невиданного Эльдорадо…
И Киллуа, да. Узнать, что там с Киллуа.
Вероятно, он может запросить финансирование для группы Кайто, если попросит Фугецу — те же охотятся в основном за новыми видами животных, политические интрижки их не интересуют. Заключат какой-нибудь договор… Это уже проблему Фугецу. Гону все равно, от чьего имени выступать. Ассоциация в хаосе из-за пропажи Чидль, единственному оставшемуся «Зодиаку» нет дела до ее благополучия, так что стоит рассчитывать только на себя и свои полезные связи.
Позади из дверей выходит Куроро с недопитой бутылкой, останавливается рядом.
Некоторое время они вдвоем смотрят на ночное небо, где звезд совсем не разглядеть из-за светового загрязнения.
В воспоминаниях Хисоки было иначе.
— Ты действительно все еще сумеешь нам помочь, если потребуется?
Голос Куроро звучит глухо.
Гон кривит губы.
— А ты согласишься?
— В этот раз я должен просчитать все вероятности.
Что ж, приятно знать, что на него надеются. Поэтому, чуть помедлив, Гон кивает. Кто он такой, чтобы отказывать? Куроро явно не будет ступать на заведомо опасную землю — грозить теоретическим убийством Хисоки, когда тот вернется, а в остальном интересы Гона крайне расплывчаты.
Опускают головы. Смотрят друг на друга некоторое время, затем Гон протягивает руку. Рукопожатие выходит крепким, но неприятным. Видимо, пока что до конца Куроро не восстанавливается даже с помощью хацу Мачи. Ну еще бы, Хисока его почти убивает, а еще то проклятье…
Но этого он не произносит. Лишь роняет, сухо, следом за чем Куроро отвечает такой же пустой улыбкой:
— До встречи на Темном Континенте.
Chapter 70: ИНФЕРНО: конкистадоры огненной земли
Chapter Text
ЧАСТЬ 4: ИНФЕРНО
«Тото, у меня такое ощущение, что мы уже не в Канзасе…»
Дороти по прибытии в Страну Оз
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
И вот оно — долгожданное почти-совершеннолетие.
Что значит, можно распрощаться с учебой, проклятой математикой и, конечно же, зачетами. Сказать, что Гон счастлив — не сказать ничего, но в момент, когда он, семнадцатилетний лоб, прощается с Мито-сан и искренне обещает писать письма так часто, как только возможно, он старается сохранить постное и даже немного тоскливое выражение лица. Тут все же немного грустный момент, окей? Нельзя слишком сильно радоваться столь быстрому возвращению к невероятным приключениям, это как минимум неуважительно по отношению к Мито-сан… Ее и так до этого бросает Джин, потом сам Гон, когда отправляется на экзамен Ассоциации. А то вдруг опять запьет?
Но Гон все же обещает, что все будет. И смотреть назад почаще, и писать письма, и, конечно же, присылать деньги. С последним проблем никаких, просто часть своего обещанного дохода от ранее заключенной сделки он перенаправляет сразу на счет Мито, чтобы, ну, вдруг такое случится, если приключения на Темном Континенте его все же приведут к бытию закуской для местной фауны, то все будет не столь удручающе. На время. Мито-сан, разумеется, расстроится, как и бабуля, но Гон уверен, что они эту потерю переживут. Привыкают уже, после всего, что происходит до этого. Он, разумеется, расписывает свои приключения крайне расплывчато, стараясь не слишком углубляться в подробности того, как его калечат тут и там, но Мито-сан умна и догадлива. А еще Джайро оставляет ему на память столь примечательные шрамы на лице, да-да… Это уже не скроешь, он — не Хисока с его столь удобной «Текстурой».
Но прощания тоже не могут длиться вечно. Как бы не хотелось Мито-сан.
Гон — из тех людей, что помогают истории двигаться вперед. Ему все равно, быть ли на главной роли или нет; в сущности это неважно, его ведет интерес, и, о, он готов на многое, чтобы удовлетворить его. В этом они, несомненно, слишком похожи с Джином. Но ничего удивительного. Пусть и с разным воспитанием, но Гон все еще оставался его копией, так или иначе; поэтому в чем-то их путь будет невероятно схож.
— Я привезу тебе каких-нибудь сувениров, — шутит Гон на прощание на пристани, и Мито-сан дает ему пощечину.
Да уж. Грустно все это. Но он не в обиде; это у тети такой способ показать, что она очень сильно волнуется, поэтому подобный жест воспринимается скорее как финальное «прощай» перед долгим расставанием. Кто знает, когда он сумеет вернуться назад? Гон уверен, что выживет, просто потому, что уже встречался с химерами и понял, как примерно работает все на Темном Континенте, их родине — черти как. Так что… Вроде бы, ничего сложного?
Они обнимаются еще раз, после чего Гон восходит на корабль.
Все это веет ностальгией по дню, когда сюда приплывает Фугецу. Когда все возвращается на круги своя, а его вновь втягивают в самые громкие истории нового времени.
Следующая остановка в его невероятно долгом путешествии — Темный Континент.
Ну, фактически нет, но… Просто надо переплыть море до самого крупного порта Какина, откуда уже идут суда до границы с проклятой землей. Затем повстречаться со Стражем на вратах — чистая формальность, сложно даже понять, что сухонький старичок в соломенной шляпе и есть тот легендарный охранник границы, который раньше никого не пропускал. И уже оттуда — до самого крупного порта новой земли, выстроенного первыми переселенцами и исследователями, доплывшими сюда еще со времен первой экспедиции, той самой, где теряется Леорио и Чидль, «Зодиаки», и так далее, так далее…
Гойсан. Так называется это место: жаркое, влажное, адские тропики. Вместе с Гоном на корабле прибывает целая свора охотников за сокровищами, жадных до быстрой славы первых исследователей — почти на все сто процентов Гон уверен, что они помрут в первой же вылазке. Но он вежливый мальчик, а потому молчит, решая, что не его ума это дело. Он-то, в отличие от этих на вольных хлебах, прибывает сюда почти с официальным приглашением, а на фоне просто сорвавшихся с места ребят это знатно выделяется. Но на Гона не косятся, о, нет, отнюдь — его окружает аккуратное пустое пространство, потому что местные искатели приключений знают, что связываться с представителями Ассоциации опасно. Что бы там не творили нынешние руководители охотников, но славу создают… любопытную.
Гойсан — странное место, по его мнению.
Оно не плохое, о, нет даже в какой-то степени уютное. Каменные коробки только начинают заполонять его, поэтому никакого второго Метеора Гон тут не видит, хотя, очевидно, все к этому и идет. Не самые высокие наспех выстроенные друг на друге дома, узкие улочки, целый ворох ярких знаков и рекламы, зазывающих зайти именно к ним. И в центре этого хаоса — высокая тонкая башня с залом, напоминающим тарелку, на самом верху. Здесь полно услуг самого разного характера, что обыкновенно запрещены в старом мире: включая психотропные препараты, интимные услуги… Амдастер на фоне такого даже теряется, почти приличное место! Но здесь почти нет «обычных» людей, нет туристов, детей, стариков. Только искатели сокровищ и те, кто знают, как на таких заработать.
Когда Гон пробирается к нужной ему точке рандеву, его пытаются сманить женщины с пышными бюстами; зазывают попробовать местной флоры в дешевой самокрутке. Смеси, запахи, стоны, крик, гам, кровь… Гойсан — словно Содом, но ничто его не покарает, потому как он находится вне ока единого бога старой земли. Тут, на Темном Континенте, верят лишь в деньги и силу, а религия… сопроводит разве что на похоронах, если кто-то сумеет доставить обратно хотя бы косточку, хотя бы ноготок.
Но, вместе со всем этим, в Гойсане не царят вечные перестрелки. Кто-то все же хранит тут порядок, в каких-то условных рамках. Укради, но не убей, это все. Гону, в общем-то, плевать, он не самый огромный праведник в мире, чтобы осуждать других за их деяния, вот уж нет! На его руках тоже кровь, за ним — череда невзгод для других. Поэтому он смотрит на творящееся вокруг сквозь пальцы, хотя в душе что-то неприятно отзывается. Думается: раньше, тот Гон, что впервые вступает на экзамен, такого бы не допустил. Но где он теперь, тот невинный юнец?
Многие бы посмеялись, мол, не особо-то ты и меняешься. Хисока точно. Вот уж кто разбирается в полном преображении, а Гон? Ну да, чуть посуровел, потерял наивности во взгляде, но сложно сказать, что он прямо так жутко отличается от себя старого! Иначе бы с ним никто из старых друзей не водился.
Да уж…
В рюкзаке самый ценный груз — коробка. Та самая, которую создает Абаки; та самая, какую он крепко закрывает в Новой Мекке до того самого времени, пока не отыщет решения… Понравилось бы тут Хисоке? Он наверняка бы пошел сыграть в местное казино, одно из сотни. Обманул бы всех, а потом слинял, вот так бы и поступил. Попробовать бы сделать аналогично, но, к величайшему разочарованию самого Гона, он еще в состоянии не поступать совсем уж дико, да и, признаться, он не настолько уж хитер и умен, чтобы так жульничать! Карточные шулеры — это что-то далекое, не его…
В толпе, полной бывалых мародеров и намников, он, семнадцатилетний оболтус не самого высокого росту, выглядит чудно — и вслед ему оборачиваются. Насколько Гон успевает понять, в Гойсане уже образовывается несколько крупных группировок и целый ворох мелких: в основном из тех, кто теряет надежду найти себе славу в каком-то свершении в опасных дебрях Темного Континента, и, хотя они тут явно имеют огромное влияние, никто из них не пытается даже сунуться против профессионального охотника. Одного лишь взгляда хватает, чтобы приструнить. Нэн тут знаком многим, но на крайне поверхностном уровне, так что для мастодонтов, вроде самого Гона, их потуги больше похожи на шуточные угрозы.
Однако надо помнить цель! Он тут не местную шпану пугать пришел. А по делу, настоящему!
(и даже не только из-за Хисоки!)
Путь Гона лежит в небольшой офис недалеко от окраин Гойсана; местечко тут поспокойней, чем самый центр, но улочки еще грязней и уже. Найти нужное место не составляет труда, потому что карту ему разрисовывают как для дурачка… Обидеться бы, но Гон скорее благодарен. В городах его отточенная интуиция и навигация, которые он так мастерски может использовать в лесах, работать перестает. В итоге он замирает на пороге заведения, аккуратная надпись на котором гласит — «Офис Крысиного Хвоста». Мнется для приличия некоторое время, пока изнутри дверь не открывается, и на порог не выходит человек, чье лицо моментально вызывает у Гона широкую улыбку. Они подходят друг другу ближе, смотрят глаза в глаза, после чего Кайто — разумеется, это Кайто — с легкой издевательской ухмылкой произносит:
— Н-да, я думал, ты вытянешься, а ты такой же клоп, как и Джин.
Да пошел ты! Разве так встречают старого друга?! Что за любовь подмечать его проблему с ростом!
Лицо у него явно такое кислое, что Кайто веселеет еще сильнее. Хлопает его по плечу.
— Расслабься. Я рад, что ты приехал. Все боялся, что не сдашь эти проходные тесты, или что там сейчас у молодежи…
Нет, он реально издевается! Бьет по всем больным местам!
Внутри помещение довольно тесненько: стол-приемная, за которым сидит знакомая Гону девчонка в кепке, кажется, Спиннер, которая вместо приветствия надувает огромный пузырь жвачки; далее — два дивана друг напротив друга с кофейным столиком посередине, заваленным сейчас упаковками из-под лапши быстрого приготовления (производители еды тоже чувствуют возможную прибыль и медленно тянут руки к Гойсану). Еще один диван — спинкой ко входу, на котором кто-то развалился и играет в приставку на большом экране. В этом балагане единственным ответственным выглядит неизвестный Гону муравей-химера, выглядящий, как розовая коала — он бросает на него неодобрительный взгляд, но ничего не произносит.
Всех присутствующих, кроме, собственно, коалы, Гон помнит еще с экспедиции в НЗЖ, поэтому никаких неловких пауз не происходит. Его наперебой приветствуют, и Кайто обводит офис рукой, говоря:
— Они прошли экзамен и стали охотниками за новыми видами, и вместе со мной отправились сюда в экспедицию. Ты тут не знаешь только Коалу.
Коала по имени Коала. Ага.
Некоторое время они с Гоном смотрят друг на друга, пока он не роняет:
— Да уж, с фантазией у тебя хуже, чем у меня!
— Я тебя убью, — резонно замечает Коала сухим строгим голосом.
Ах, «Ка-камень», еще живо твое наследие…
— Хватит друг друга бесить, бестолочи, — Кайто жестом отводит Коалу обратно за компьютер и просит его что-то сделать, на ухо, в ответ на что тот лишь горестно вздыхает и начинает что-то набирать маленькими когтистыми пальчиками. Потом приглашает Гона на диван. — Располагайся. Я хотел бы отблагодарить тебя праздничным ужином за то, что ты уговорил принцессу Какина на спонсирование нашей экспедиции, но в округе из кафешек только небольшой ресторан, в котором в прошлый раз Диннер траванулся и забил нам весь уни…
— Заткнись! — отчаянно звучит откуда-то рядом.
Гон лишь усмехается и пожимает плечами. О да, настает время корчить из себя крутого парня!
— Без проблем!
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
… ладно, все же, он немножечко привирает, потому что после прибытия в Какин, перед самой отправкой, занимается парой мелких делишек. Совсем маленьких!.. Но, вероятно, они все же стоят того, чтобы о них упомянуть. Для лучшего понимания, вот этого всего.
В Какине, неожиданно, у него находится крайне много знакомых. Но первым делом Гон отправляется по делу скорее личному, чем официальному, тому, о котором упоминает Кайто. Давно пора было сделать. Раньше была учеба, личные дела, затем — вся эта беготня за Хисокой (и с), и вот только сейчас освобождается время… Верно многие говорят, что взрослея, начинаешь реже видеться с друзьями. Но Гон не хочет этому соответствовать. Он, вообще-то, ценит своих друзей, тех, с кем начал этот сложный и долгий путь! Поэтому, оказываясь в Какине, перед аудиенцией у нынешнего монарха он решает посетить одно маленькое тихое местечко, о котором узнает из одного личного письма. Не самое примечательно, в одиночку он бы и не нашел его вовсе.
Это скромное поместье где-то на окраине столицы; не бедное, но без лишнего лоска, просто просторное и уютное. Построенное в форме квадрата, внутри оно прячет аккуратный цветущий сад с яблочными деревьями и прочим, что при цветении крайне сладко пахнет. В этом месте, помимо прислуги, обитают еще трое: одного из которого Гон знает крайне хорошо, а о двух других лишь слышал. Речь, разумеется, о Курапике, Ойто и Вобль.
Благодаря Куроро… (странно думать о таком) и всему «слому» войны за престол младшим принцам удается уйти от неизбежной судьбы, и Вобль — в их числе. Сейчас она уже старше, разумеется, носится по внутреннему саду, широко расставив руки, изображая при этом самолетик. У нее темные волосы и такие же почти черные глаза, отчего она начинает походить на Фугецу… неудивительно, учитывая, что они сестры. Ойто на веранде перед спуском в сад нет, чем-то занята, поэтому тут только они втроем, то есть, с Курапикой. Тот почти не меняется со времени последней встречи, может, волосы чуть длиннее, но больше этого Гона поражает его болезненная бледность и худощавость. Что бы там не происходит с его дикими условиями на хацу, оно явно высосало из него почти все силы, но Курапика держится.
И это хорошо.
Он вежливо улыбается Гону, когда тот сидит рядом, напрягшись. Пальцы без перерыва барабанят по коленям. Какинская культура тут, в поместье, во всей красе: куча подушек и низких столиков вместо обычной мебели, на Курапике тоже что-то из их местной моды, домашней. Сейчас Гон ерзает на одном из таких пуфов, невероятно цветастых. Даже как-то неловко, прямо с улицы на такую красоту! Мало ли, вдруг на корабле было грязно.
— Ничего себе ты местечко отхватил! — потом спохватывается. — Как там мафиозные делишки?
— Пока меня заменяет Башо с Сенрицу, — Курапика продолжает внимательно наблюдать за Вобль. — Ничего нового, на самом деле. Теперь, когда не надо искать и выкупать глаза, все намного проще. Союз с какинской мафией, поднявшейся после произошедшего, дал отличный буст бизнесу.
Гон с важным видом кивает, хотя, в самом деле, понятия не имеет, что за бизнес у семьи Ностраде, жив ли ее предыдущий патриарх, и что, собственно, может дать союз двух мафиозных группировок. У него настолько простые проблемы в жизни в сравнении с этим, можно даже поразиться! Черт. Да все поиски Джайро выглядят проще, там всем рулил Бизефф, а Гон так, просто исполнял роль кулаков.
Поэтому он неловко улыбается.
— Круто. А я, э, не завалил математику.
В ответ — смех.
— Уже неплохо. Ты уж прости, — он криво улыбается, — что не помог с твоим… делом. Я слышал от Кен’и, что ты занимался чем-то в Метеоре, мне стоило бы поинтересоваться.
— Ой, да не! Все пучком! Я там со всем сам разобрался… Ну, точнее, Бизефф, но, э…
Неожиданно Курапика сводит брови на переносице. Хмурится.
— Бизефф? Я слышал это имя.
— По-моему, это какая-то важная шишка из бывшего Восточного Горуто. Я не слишком шарю.
— Ах… Этот. Интересно. То есть, он в Метеоре. Ну да, Кен’и что-то такое говорил. И ты с ним работал?
Гон просто жмет плечами. Ну разумеется. А что тут такого?
— Знаешь, с учетом, как ты строгаешь друзей и приятелей среди всяких важных политических шишек, я не удивлюсь, если скоро ты станешь одним из самых влиятельных охотников в Ассоциации, — Курапика улыбается, потому что, очевидно, шутит, но что-то в его тоне явно сквозит серьезностью. — Мне не распространялись о том, что именно ты там искал. Это было связано с той женщиной из семьи Хей-Ли?
— Э… Вообще-то…
И Гон рассказывает невероятную сагу о поиске Хисоки. Все, что считает важным: от прибытия Фугецу до кое-чьего самоубийственного броска Куроро по итогу. Курапика слушает это неожиданно серьезно, лишь иногда произносит удивленное «о». Больше всего, пожалуй, в этой истории его удивляет тот факт, что Хисока скрывался под личиной Белеранте — потому что они работали вместе некоторое время, и у Курапики не возникло ни единого сомнения, что это просто охотник. Но чтобы именно Хисока?
Остальное же Курапику не удивляет вообще. Он лишь кивает, и, когда Гон завершает рассказ, некоторое время молчит, явно размышляя. Берет в руки маленькую чашечку с чаем, одну из тех, что ранее подают им служанки, отпивает. Взглядом он продолжает поглядывать в сторону Вобль, находящей интерес в ближайших цветах, что пытается вырвать с корнем. Гон тоже на нее косится, в основном потому, что думает, что за такое поведение ей должно прилететь по шее, но, видимо, это уже не первое посягательство на клумбы.
Потом Курапика возвращает чашку на место.
— Когда мы встретились с Куроро на корабле, я принял свою ярость, — четко произносит он, не отворачиваясь от Вобль, как от причины, почему он отказывается от мести. — Тогда Куроро Люцифер был моей единственной надеждой на то, чтобы вывести Ойто и ее дочь живой из той передряги. Я был в отчаянии, но и Куроро — тоже. Может, мы сошлись в том, что он испытал жалость к ребенку… Кто знает? Я просто рад, что поставил точку в той истории.
Хмурится.
— Но Хисока так не сумел. Неудивительно, зная его.
— А ты прямо его хорошо знаешь.
Когда Курапика выразительно на него смотрит, Гон давится чаем.
— Ты ведь разбираешься в этом, — резко уводит он тему, — в мести. Она реально настолько гнетет? Не пойми неправильно, я тоже таким занимался после смерти Кайто, но у меня эта фаза длилась месяц от силы, а не столько лет, как у вас двоих. Мне кажется, спустя годы я бы уже не так сильно ненавидел Неферпитоу, просто принял тот факт, что Кайто умер. Может, конечно, взбесился бы при личной встрече… Но вряд ли бы искал его намеренно.
— Месть бывает разной. Она зависит и от человека тоже, — Курапика наклоняет голову вбок, отчего сережка сверкает в лучах заходящего солнца. — Тебе проще жить настоящим и будущим, это заметно. Ты постоянно принимаешь все новое и уверенно смотришь в лицо завтрашнему дню. Гибель Кайто научила тебе не предаваться мести, но даже не убей ты королевского стража тогда, думаю, ты бы и правда махнул рукой. Это нормально. Но для меня и для него, месть — это последняя связующая ниточка с прошлым. У тебя их еще много, а у нас не остается ничего.
Он постукивает ногтем по резному столику.
— На самом деле, признаюсь тебе, отвлекись я, как сейчас, то тоже забыл бы про месть. Но я думал об этом каждый день, не давал ей потухнуть. Поддерживал огонь ненависти. С Хисокой… Хилояном все сложнее. Думаю, подсознательно он тоже поддерживал жажду крови тем, что держал чужой ему образ. Ты сам говорил, что наедине с тобой он был другим человеком. Конечно, по итогу его ненависть перешла от брата к Куроро, но это лишь передача эстафеты. Проекция образа, иначе говоря.
Гон вновь кивнул. Иногда Курапика говорил невероятно замысловато, но в общем и целом он был прав. Хисоку уничтожил собственный же фальшивый образ. Не держись он так за облик брата, то не извратил бы собственное нутро, а не сделал бы это — не было бы нужды бросаться на Куроро, и так далее… Так сросся, что совсем не сумел обрубить связь. Хочется верить, что после возвращения он откинет все глупости, но это же Хисока, он состоит из глупостей на девяносто девять и девять процентов.
Да уж…
— Ты немного вытянулся, — вдруг роняет Курапика, пристально смотря на него.
Да! Ха-ха! Так и надо! Вот так, наконец!
Потом отворачивается.
— Говоришь, отправишься на Темный Континент, чтобы его вернуть… Мне тебя не понять. Он ведь тебе угрожал, Гон. Пытался убить.
— А еще он самый огромный дурила на свете, который увлекается всякой чушью, — Гон насмешливо фыркает, но беззлобно. — Да ладно, я это уже думал. И решил, что когда Хисока перестал изображать себя, ну, знаешь, того самого Хисоку, которого мы встретили на экзамене, то он оказался нормальным.
— «Нормальные» с подобными инсинуациями не разговаривают…
Да уж, Курапика все еще невысокого о нем мнения. Но это даже нормально. Было бы странно, переключись! Даже Киллуа, который узнал настоящего Хисоку, все еще его ненавидит, а уж Курапика, который с ним работал… С той его неприятной стороной, которая, к счастью, спала перед Гоном…
— Ты уверен?
— Ну, я поищу. Почему нет?
Курапика замолкает и продолжает смотреть в сторону Вобль, хотя Гон чувствует — скорее в пустоту перед собой. Он думает о Пайро. Об убитых соплеменниках. Их останки остаются в земле, это не прах, который невозможно вернуть, если Гон все же отыщет тот источник… Курапика сможет вернуть все свое племя, всех…
Он словно читает его мысли и кривится, болезненно.
— Все же, думаю, мертвые должны оставаться таковыми.
Это логичная и правильная точка зрения; проблема в том, что сам Гон не особо стремится ее придерживаться. А когда он чего-то хочет, он будет пытаться добиться этого до самого конца. Неважно, разумно это или нет. Хисока может сколько угодно возмущаться после своего возвращения, но Гон озвучивает ему идею еще при жизни, так что знал, на что шел!
Потом, подумав, добавляет:
— Ну, не только за ним. Это как побочный важный квест, но я хочу найти Леорио!
Это Курапику неожиданно радует.
— О, я уже боялся, что мне придется тебя просить.
— Эй! — морщится тот. — Я не настолько дурила!
— Настолько-настолько.
— Не правда!
— Но я правда рад, — улыбается он, — что ты его поищешь. Сам я немного не в том состоянии, чтобы так далеко путешествовать. Да и мое хацу лучше работает на людях, чем на… что бы там не обитало.
Состояние, да? Гон темнеет лицом.
— Сколько тебе осталось?
— Не так много, как хотелось бы. Но, как видишь, пока живу, — Курапика вновь отпил немного чая и цокнул языком. — Не забивай себе голову. Это последствия моих не самых разумных решений, но я рад, что сумел сделать все, что только мог. Вернул большую часть глаз, а оставшиеся вместе с головой Пайро похоронил в океане. Там их никто не потревожит.
— Я привезу тот нитро-рис. Или что там продлевало жизнь. Сделаешь себе столько рисовых каш, возненавидишь! Потом ко мне присоединятся Киллуа с Аллукой, вот увидишь, втроем мы весь Темный Континент перевернем!
В ответ вновь слышит вялый смех, но эта глупость явно заставляет Курапику повеселеть. Он выглядит счастливей, все еще плохо, но без этой раздражающей тоски, которая настолько сильно ненавистна Гону. Этот же взгляд он помнит и у Хисоки, когда тот даже мечтать не может о волшебстве Аллуки. Смирение с ненавистной участью, вот, что это. Гон терпеть подобное не может, и, о пусть боги будут свидетелями, он не позволит своим друзьям о таком тосковать.
Он все равно привыкает ломать здравый смысл. Неважно, что стоит на пути.
Темный Континент — место, где логика работает иначе. Поэтому он сделает все, что хочет: отыщет Леорио, найдет лекарство Курапике, вернет Хисоку.
Ради них… Ради себя.
Все же, Джайро говорит верно. Все охотники — огромные эгоисты.
Позади слышатся шаркающие шаги, словно внезапный гость надевает слишком большие тапочки, и, когда Гон оборачивается, он видит Ойто; та улыбается вежливой ласковой улыбкой, и в ее взгляде что-то меняется, теплеет, когда им она натыкается на Курапику. Как и у него. В руках у Ойто поднос с какими-то сладостями, и она мягко произносит:
— А вот и угощение.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Из Кайто лидер — хоть куда, если он не только вновь собирает группу, явно травмированную своей… предыдущей смертью, но еще и заставляет их всех пройти экзамен на охотника. Гон только поражаться может, поэтому, когда он проводит планерку в их захламленном офисе, он лишь наблюдает, сидя на стуле рядом с Коалой. Они решают заключить мир, в конце концов, Коала высоко ценит тех, кто не убивает его товарищей просто так, а Гон дружит с целой кучей муравьев, и, разумеется, самим Кайто.
Крысиный хвост у того ходит из стороны в сторону, когда он с назидательным видом ходит туда-сюда по кабинету, пожираемый целой кучей внимательных глаз:
— Наша первая задача, не только как охотников за новыми видами, но и наемников, спонсируемых королевством Какин — отыскать что-то неизведанное, такое, что сумеет оправдать затраты нашего нанимателя. Думаю, тут такого будет полно, чем больше найдем — тем лучше.
Голос его звучит звонко.
Зачем пальцем Кайто стучит по карте, в которой Гон узнает картину из книги про Темный Континент, сильно увеличенную и дорисованную; скорее всего новые места — это то, что успевают отыскать предыдущие группы. Думается, несмотря на высокую конкуренцию, любые искатели приключений тут обмениваются опытом, потому что Темный Континент готов убить любого, кто ступит в его земли.
Указывает куда-то вниз.
— Наш путь лежит на юго-восток. По заказу Ассоциации мы также будем искать тут нитро-рис, однако он не является нашей основной целью. Прошу учесть, что Великое Бедствие, обитающее в данном регионе — Хеллбелл. Прошу изучить материалы о нем в брошюре, приготовленной Лином.
При упоминании своего труда, низенький азиат в огромных не по размеру очках довольно хихикает.
Гон же слушает все это вполуха. Он обсуждает план с Кайто ранее, поэтому повторная лекция ему ни к чему. Продолжая краем глаза наблюдать за другом, с которым они наконец-то вместе отправятся в путешествие, все, о чем он может думать — его вторая цель в королевстве Какин, ради которой, честно говоря, он туда и прибывает изначально. Та самая цель, что обеспечивает сейчас Кайто полное финансирование экспедиции, и та, что ставит точку в его старом уговоре с Фугецу. Что ж, Гон хорошо работает на благо Какина, помогая в устранении подчиненных Морены, пора пожинать плоды.
Так он думает в тот момент, когда входит в тронный зал.
Там пустота: в огромном зале с множеством подушек перед троном, рудиментом старой эпохи, оставленным для министров скорее для красоты во время церемоний, чем из реального функционала, лишь три человека, окромя самого Гона — Фугецу, стоящая рядом с троном, и нынешний монарх Какина. Халкенбург. Рядом с ним она выглядит тенью: сложив руки и прикрыв глаза, она не шевелится вообще. Но ей и не нужно, ведь сейчас диалог пойдет не между ней и Гоном, а с ее братом.
Халкенбург выглядит замученным, уставшим. Глаза западают, волосы лежат не так гладко. Это не его стандартный прилизанный образ, Халкенбург позволяет Гону увидеть себя таким, чтобы начать диалог. Ведь искренность, как известно, всегда дает больше поводов доверять.
Но Гон осторожен. Лишь кланяется, неумело.
— Я рад, что ты согласился прийти, — произносит Халкенбург четким звонким голосом, словно у кинозвезды.
Он подается вперед и уже тише — почти шипя — произносит то, что и терзает мысли Гона в этот самый момент, как он выслушивает Кайто. То, что он не слишком рад услышать… но готов принять, ведь пользы от этого он видит намного больше. Для себя, разумеется.
— Я хочу дать тебе личное задание. Могу доверить его только тебе, — не тянет время зря, переходя к делу моментально. — Найти мне источник вечной жизни, о котором говорилось в книгах… Место, где произрастает оно, Древо Познания. И за это я профинансирую любую твою миссию вглубь континента.
Так произносит Халкенбург Хой Гоу Джоу.
Chapter 71: ИНФЕРНО: культы и бюрократы
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Далее идет та часть, которая нравится Гону меньше всего. Бюрократия.
Возиться с подготовкой, бумагами, договорами, ресурсами и прочим-прочим-прочим… Это, разумеется, тоже крайне важная часть каждого приключения, но это так скучно! Поэтому Гон спихивает все на Кайто; да и, признаться, не то, что он реально чем-то может помочь. Это Кайто уже обосновался в городе и знает, к кому идти, кому пожать руку, а кому подмигнуть. По сравнению с этим многочисленные полезные связи Гона, вроде знакомства с Фугецу или Бизеффом, кажутся крайне… бесполезными. Темный Континент вновь поражает: казалось бы, столько знакомств, а тут невозможно ни одним воспользоваться! Конечно, потом, когда человечество запустит свои цепкие пальчики в это проклятое местечко поглубже, Гон сумеет надавить на важных людей и получить ему полагающееся (не то, что он, впрочем, реально этого хочет), но сейчас…
Интересно, переберется ли сюда Бизефф со своими подпевалами в лице Хины и Велфина? Он не выглядит человеком, который останется сидеть ровно в Метеоре, когда тут есть явная возможность отхватить себе крайне вкусную сферу влияния. И если Гон при его абсолютно нулевой деловой хватке это понимает, то Бизефф — тем более. Скорее всего, он уже начал свои осторожные шажки, потому что сейчас конкурентов меньше, чем в обозримом будущем.
… черт, про это говорил Курапика, да?
Поэтому Гон делает самое полезное (бесполезное), что только может — и шатается без дела по городу. Гойсан, как ни крути, местечко спонтанно возникающее, а потому имеет свой определенный шарм: забегаловки в необычных местах, различного рода услуги, которые невозможно представить в нормальном мире, торговля всем подряд, начиная от не пробованных никем фруктов до оружия. Почти каждый встречный владеет нэн, пусть слабым, пусть без толком развитого хацу, но все же имеет представление. Вот он, настоящий мир охотников, размышляет Гон. Ему нравится атмосфера, не терпится поскорее встретиться с Киллуа и Аллукой, но в то же время руки нестерпимо чешутся отправиться в неизведанное, то, что ждет по ту сторону города — в дебри Темного Континента, где нога человека еще не ступала.
Мир всегда крайне отчетливо реагировал на изменения вокруг, и принял в себя людей, решивших сунуться обратно. То, что именно отсюда сбежал человек в озеро Мебиуса, в безопасность, было очевидно. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что сейчас их род просто пытается отжать когда-то по праву принадлежавшее ему. И это крайне интересно!
Бредя куда глаза глядят, Гон вспоминает все, что происходит ранее: начиная от внезапного знакомства с принцессой Какина и заканчивая бойней в Новой Мекке. Так сюрреалистично, что по итогу все проходит в таком ключе. Что он узнает Хисоку намного ближе, чем вообще может себе представить, что впутывается в клубок политических интриг между Какином, Метеором и новообразовавшимся культом имени Джайро. Джайро… От одного упоминания этого имени кулаки сжимаются так сильно, что на коже остаются кровавые полумесяцы от ногтей. Вот уж кого Гон точно выследит и убьет.
Люди вроде Джайро — чума.
Как новые бедствия, только пришедшие уже из центра озера Мебиус.
Если так подумать, сюда, на Темный Континент, бежит и Морена. Наверное, она где-то тут? Может, попытаться ее отыскать, раз она обещает ему увлекательное сафари за одним террористом? Надо бы подумать на досуге. Ввязываться в очередное торжество чужого идиотизма и кровожадности у Гона нет никакого желания. Честно, те два раза, что он принимает участие в устранении последствий подобных угроз (что химеры, что Джайро, и это иронично, что он, по сути, следствие первого), заканчиваются не слишком приятно. Рука невольно тянется к шраму через лицо.
Черт, чесать так шрам — дурная привычка!
В какой-то момент он выходит на одну из многочисленных спонтанных площадей — следствие хаотичной застройки, а не намеренное решение — и видит толпу. Сначала это не привлекает Гона, но потом он замечает, что та внимательно слушает человека, стоящего в центре на помосте. Тот ведает что-то про всепрощение, про грехи и так далее, так далее… Гон невольно вглядывается: но не видит лица вещателя, лишь ткань на лице вместо маски, на которой изображен символ этой группы — широко распахнутый глаз. В руке же у человека — молоток, которым он взмахивает каждый раз, когда заявляет что-то невероятно важное, отчего толпа вслушивается сильнее, подобно голодному зверю.
Глядя на это, Гон чувствует, как по позвоночнику ползет неприятный холодок.
Он уже видел такое в прошлом. В тот момент, когда смотрел в глаза Сян, а та улыбалась жесткой змеиной улыбкой.
Надо… уйти. Как можно дальше. Прямо сейчас.
Это не страх, но что-то на границе, неприятное. Сама мысль о культах вынуждает вернуться воспоминаниями к тому роковому поцелую и контролю, что над ним получают. Как он едва не становится причиной гибели Фугецу, как дерется с Аллукой. Гону не нравится, когда кто-то кроме него самого имеет столь сильную власть над его жизнью, и особенно — в собственных корыстных целях. Он может понять и принять попытки Мито-сан его контролировать, она делает это из лучших целей, но Сян…
А Морена? Она ведь тоже хочет его использовать.
Как и Фугецу… но нет. Фугецу хотя бы искренне просит помощи. И платит.
Так думает Гон. И продолжает бродить по Гойсану.
Нет, все же, местечко это крайне неприятное. Но в одном он точно уверен, как и в том, что Бизефф уже намеревается сюда перебраться: спустя пару лет этот город из портового хаотичного нагромождения превратится в огромный мегаполис, едва ли не новую столицу человечества на Темном Континенте. Это точно. Группировки наемников когда-нибудь превратятся в нечто более облагороженное, а нынешние авторитеты — в людей, что имеют власть и влияние куда большую, чем ныне. Второй Метеор… Только игнорировать его не получится; Гойсан уже на слуху.
Некоторое время Гон сверлит взглядом «тарелку» на башне в самом центре. Сто процентов какие-нибудь ушлые любители заработать на всем подряд уже печатают с этим видом открытки.
Он идет дальше. Офисов вокруг становится все больше: от небольших аккуратных контор, явно совершающих организованные вылазки с хорошим оборудованием и пониманием, что делать, до хаотичных банд, которые делают что угодно за большие деньги. Или за маленькие. Так много!.. Выходит, Кайто тоже из таких наемников, если подумать? Вряд ли лицензия охотника мешает ему… э… разведывать новые виды… для кого-то? Чем тут вообще занимался Кайто до этого?
И… Ой.
Гон резко тормозит, когда видит крайне знакомую вывеску над не самым привлекательным зданием. Логотип Ассоциации Охотников на такой обшарпанной трехэтажке — словно издевательство, особенно после роскошного небоскреба в Старом Мире, но это явно место, где торчат охотники! Несколько секунд Гон тупо сверлит вход взглядом, не решаясь, потом думает — почему бы и нет? Не то, что ему тут действительно есть, что делать, а так можно будет узнать, что делают остатки Ассоциации тут. Скорее всего это кто-то из числа первой экспедиции, кто не сунулся дальше вглубь с пропавшей группой Чидль. Эх, был бы тут Леорио!.. Но его точно не будет.
Над дверью висит колокольчик, который оповещает о посетителе. Гон оглядывается: внутри первым делом видит ресепшн, получше, чем в офисе Кайто; во всяком случае это лишь коридор и приемная, а не все едино с офисом. Там за стойкой сидит молодого вида девушка с кроличьими ушами на голове, лениво полистывающая журнал; на звонок она реагирует недовольно и вскидывает на него светлые глаза, после чего капризно замечает:
— На вывесочке указано, что вход — только для охотничков, что непонятненько?
Гон ее мгновенно узнает: это Пьон, одна из «Зодиаков». Значит, угадывает верно, и это осколки первой группы. Он приветливо улыбается… пытается, во всяком случае, потому что начинает злиться. Ну да, понятно, что никто тут не хочет иметь дело с левыми ребятами, но он, вообще-то, сертифицированный охотник! И проходил экзамен еще при Нетеро!
Поэтому он достает удостоверение. Некоторое время Пьон смотрит на карточку с подозрением, но потом расслабляется и по-заячьи цыкает, откидываясь на спинку назад. Делает пальцы пистолетиком.
— Точняк. Ты — сынишка вонючки Джина.
— Наговариваешь, он вполне нормально пахнет!
Экспертиза человека, много жившего в лесу, между прочим!
Пьон смеряет его взглядом, но потом разводит руки в стороны.
— Н-да, чувство юморца у вас двоих вообще отсутствует, наследственное, видимо, — потом тоскливо смотрит на журнал перед собой и вскидывает голову. — Чего пришел? Если за спонсированьицем — звиняй, самим денежек не хватает.
— С этим у меня проблем нет.
Некоторое время Гон задумчиво трет подбородок.
— Ну… Просто так? Шел, увидел вывеску… Ничего серьезного. Думал узнать про Леорио! А его тут нет, да?
— Верно мыслишь, пацанчик, — Пьон даже бровью не ведет и начинает качаться на стуле. — Свалил в походик, да воз и ныне там. Ну да, конечно. Лео про тебя тоже трепался. Ты не поц прямо, а ходячий макгаффин. Ну ладно, че уж, раз пришел, то пришел. Поболтать хочешь? Тут такая скукотень…
Видимо, отделение Ассоциации на Темном Континенте явно изнывает от безделья в перерывах между анализами и вылазками куда-то в дикие земли, а потому Пьон и приглашает его в офис. Гон на все сто процентов уверен, будь тут веселее, она бы просто махнула ему рукой, мол, поздоровались и увиделись — и до свидания, достаточно, но сейчас он — хоть какой-то элемент хаоса в этом застое.
Внутри, признаться, все выглядит не так плачевно, как снаружи, и маленькая комната отдыха Гону вполне даже нравится: тут стоит цветастый диван, куча растений, а по телевизору играет какой-то музыкальный канал, видимо, ловящий сигнал еще со Старой Земли через какие-то… приборы? Нэн? Или все дело в той «тарелке» в центре? Гон плохо знаком, как рассылаются сигналы, вроде бы где-то болтаются аэростаты, передающие частоты… Видимо, тут тоже запускают.
Его угощают чаем с привкусом мяты и засохшим печеньем. Пьон замечает:
— Лучше ничего нет, уж звиняй.
Потом опускается в кресло напротив и устало вытягивает ноги, вздыхая.
— Клак пока занята добычей информации, так что с ней не поболтать. Такая скукота! С другой стороны, никто не пилит, пока Чидль нет, в чем, несомненно, огромный плюсик. Иногда мне кажется, что ее второе имячко… Слушай, как называлась та бензопилушка…
Пьон явно не умеет держать магию шутки, которую не стоит договаривать, да?
— Но после ее ухода делишки у нас, конечно, не ахти. А у самого что как? Говоришь, нашел спонсорчика?
Гон неловко улыбается.
— Какин.
— Ну еще бы!.. — раздается очередной цык. — Эти куда угодно залезут. Засрали там все, а теперь тут! Ну ладно, ты не обижайся, нанимателя только ленивый не обосрет. У нас столько заказчиков из государственных умников было, ужас, и все высокомерные дебилушки, с которыми невозможно вести дела. Это им найди, то. Не боишься? Что начнут по ушам ездить. Это ж Какин, черт его за ногу.
На выражения она явно не жадничает, и это довольно забавно. Выдавив из себя вежливую улыбку, Гон роняет:
— Там моя подруга, так что, думаю, все будет нормально.
— Ага, связи, значит… Недалеко от Джина ушел.
Упоминание отца заставляет Гона фыркнуть.
— А что, у него тоже полно подозрительных контактов?
— Он сам по себе крайне подозрительный контактик, — отрезает Пьон. — Это не говоря о том, сколько денежек он отмыл через свои археологические поиски. Ты думаешь, кто спонсирует его экспедиции? Он сам! Потому что настолько озолотился, что ему на спонсоров чихать с высокой башенки можно, — затем жмет плечами. — Поэтому и свалил первым же делом куда-то вглубь, вместе с Паристоном. Сладкая, мать их матушка, парочка.
Ну да, ничего удивительного. Это абсолютно точно подходит под описание Джина, и, зная его характер… Даже странно, что Гон не задумывается о том, что спонсорства он избегает. Скорее всего сейчас ведет дела с Бейондом, или кем там, кто крайне сильно хотел пробраться внутрь Темного Континента за всевозможными сокровищами.
Он неловко потирает руки, косясь на печенье в вазочке.
— А Леорио… Есть шанс, что он, ну, жив?
Пьон даже бровью не ведет, категорично фыркая. Закидывает одно угощенье в рот.
— А чего ему не быть? Он же с Чидль, а Чидль — точно жива.
— Это надежда?..
— Не надежда, дурачок. Она выходила на связь.
Опа. А вот это уже интересно.
Задумчиво Пьон трет подбородок.
— Около полугода назад… Связывалась из какого-то поселеньица аборигенчиков, где-то на юге… нет, юго-востоке. Они же туда за нитро-рисом пошли. Говорила, что все отличненько, и что они продолжают свои делишки. Ну, мы бы туда ринулись, да ресурсиков все нет, стараемся вести дела тут. Видишь ли, — разводит руки в стороны с крайне злорадным видом, — мы тут вроде местных жандармов, следим за порядочком. Без нас тут все в тартарары скатится. А Чидль… Нет, Чидль точно справится.
Такая уверенность не может не заражать! А зная, что Чидль — невероятно ответственная мадам, то можно быть уверенным, что Леорио будет в безопасности. Может, она его обучит новым трюкам вдобавок к его хацу, будет интересно. Ну, хотя бы не придется ближайшее время мучить себя неизвестностью, и это убивает еще одного зайца — каламбур не преднамеренный, прости, Пьон — одним выстрелом: если экспедиция Чидль отправляется на юго-восток, то их пути с Кайто лежат вместе.
Хотя не факт, что Гон пробудет с Кайто все время. Очевидно, в какой-то момент им будет не по пути. Но он все равно роняет об этом при Пьон; упоминает экспедицию за новыми видами, опуская детали про Древо, обещает посмотреть в той стороне и дать весточку — если вдруг найдет следы Чидль или даже ее саму. Теперь, зная, что она где-то в той стороне, это не выглядит несбыточным. Охотников часто тянет к одному и тому же месту, так что легко предположить, что они встретятся где-то рядом с ареалом обитания хеллбелла.
В ответ Пьон цокает и смешно морщит нос, но потом кивает.
— Ты — такая заечка, в отличие от твоего поганого папашки, не представляешь…
Все так ненавидят Джина, что даже смешно.
Затем она тянется куда-то к столу, копается в ящиках и достает оттуда небольшую сложенную в несколько раз бумажку, выглядящую как оригами. Какой-то нэн-конструкт? В форме Гон узнает голубя, и Пьон терпеливо объясняет:
— Это хацу Клак. Как только появится весточка, потряси им и сконцентрируйся на мыслишках об этом, а потом — кому направляешь, он мгновенно найдет путь. Только не просри! Обидно не будет, как-нибудь да свяжешься, но так будет быстрее, потому что вышки так далеко еще не тянули, а тебя сто процентиков потянет в задницу мира, зная твоего папашку… Яблочко от яблоньки, да-да.
Разумное предупреждение; привыкая к цивилизации, забываешь, что ее блага есть не везде. Гону с этим гораздо проще, конечно, Китовый Остров — забытое богом место, где в лесах связь не ловит, отчего он учится каждый день возвращаться вовремя, а если нет — то подавать сигналы костром. Поэтому голубя он прячет поглубже в карман, надеясь, что и правда не проворонит…
Черт, честно, в этот раз это тоже не специально!
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
На обратном пути ноги вновь несут его запутанными путями.
Гойсан словно живой организм — тут все постоянно меняется, и через месяц даже эта улочка будет отличаться. Это чувствуется сразу. А когда они вернутся обратно с экспедиции… кто знает, сколько времени пройдет! А тут все будет совсем иначе. К счастью, в этот раз он не натыкается на ту толпу и человека с закрытым лицом, одна только мысль о встрече с ним… приносит беспокойство.
Не выльется ли это в очередную проблему? Не завершится ли становление очередного культа чем-то опасным? Но новый ли он? Глаз и молоток… Гон не может вспомнить, но в голове что-то смутно отзывается, словно он это уже где-то видел. Слышал? Могли ли быть это люди Сян, выжившие после глобальной чистки в Метеоре? Если так, то ему стоит сначала избавиться от них, потому что новой проблемы с массовым подчинением одному человеку не хочется. Это тогда-то было опасно, а тут, в абсолютно дикой земле? А то еще пустятся в паломничество, а на следующем километре их и сожрут.
Гон останавливается и смотрит вдаль, на виднеющиеся на горизонте горы.
Темный Континент — опаснейшее место, не стоит забывать. Здесь на каждом шагу поджидает смерть. Столько людей отчаянно бросаются сюда лишь для того, чтобы стать пищей для фауны… Хорошо, что кто-то теряет волю и остается в Гойсане; тут хотя бы немного безопаснее, чем в жарких тропиках впереди. И ему самому стоит об этом помнить тоже — если столько проблем возникает лишь с муравьями-химерами, то страшно подумать, что может водиться тут, страшнее, опаснее. Дома он может убить муравья одним ленивым ударом. Химера же отрубает ему руку и вынуждает пожертвовать всем ради собственного убийства. Несравнимые величины.
Лихорадка начинается с Какина. Какин — источник всего: бед, проблем…
Новых ощущений.
Не будь войны за престол, Фугецу бы не встретилась с Хисокой. Не решила бы его спасти. Может, он был бы еще жив: на свободе, жаждущий мести. Может, Фейтан до сих пор пытал бы его в подвале. Столько «если»…
Взгляд Гона опускается вниз, на вывеску одного из офисов.
«Частная военная компания ПРОМЕТЕЙ короля Какина Бенджамина II»
Короля, да?
Ну конечно. Пьон говорит об этом — что принцы мешают и тут. Скорее всего мечтают строить свои банановые республики, стать монархами своих королевств и править до посинения, потому что состязаться за один престол тут бессмысленно — столько места, что проще основать свое государство. Вряд ли этот Бенджамин реально тут, скорее всего это просто офис представителя его интересов. Сам принц где-то далеко на неизведанных землях… Фугецу отзывается о нем, как о жестоком вояке, так что верится легко. Но, значит, другие тоже тут? Кого там Фуу-тян перечисляет… Тот четвертый, Церредрих, например…
Может ли быть, что у Джайро тут тоже есть офис?
Волосы на руках у Гона встают дыбом от одной этой мысли. Если он найдет подобное — то уничтожит на месте. Убьет всех, кто там есть. Люди, подчиняющиеся такому чудовищу… не заслуживают жизни. То, что он творит в Йоркшине — кощунство. Принцы Какина хотя бы разбираются внутри своих групп, невольно задевая мирных граждан, путешествующих в новые земли, но Джайро? Он намеренно идет в будний день в небоскреб, где работают сотни. Специально взрывает бомбу. Делает манифест… ради чего? Кому?
Столько людей умирают.
Просто так.
В голове проносится образ того мужчины, что делает шаг вперед, и летит вниз, как рвется одежда от ветра, как…
К руке он прижимает ладонь, чувствуя подступающую к горлу желчь.
Спокойно. Спокойно.
Надо просто убить Джайро.
Но настроение портится окончательно; Гон идет назад, не ощущая и толики былой радости. Чертовы культы… Чертов Джайро! Вот не хватало Гону головной боли, так еще этот придурок свалился. Хорошо, что они пока не встретились, но он — явно гонова ответственность, а такая проблема, маячащая на горизонте, не дает забыться и отвлечься на глупости. Почему Гон обязан с ним разбираться? Джайро — преступник мирового масштаба, пусть всякие какинские принцы за ним гоняются… Но вместе с этим их разговор в разрушающемся ИТЦ вынуждает вновь и вновь вернуться к мысли, что Гон должен будет поставить в этом деле точку.
Именно он.
От размышлений его отвлекает окрик сзади; это Кайто. Так странно смотреть на него теперь сверху вниз; старое тело Гон бы никогда не перегнал по росту, но теперь Кайто навсегда застревает в образе юной девочки-крыски. Характер тоже меняется, немного, но… Можно ли полноценно считать эту химеру Кайто? С другой стороны, он все такой же зануда и любитель животных, да и собирает группу вновь. В общем, делает все, что сделал бы Кайто. И хацу у него вряд ли меняется; Гон — чувствует.
Кайто ему улыбается уголками рта, и Гон кривится в ответ.
— Что смурной такой? Случилось что?
— Да так…
Потом он рассказывает про Джайро; тот смотрит, не мигая.
— Тебя волнует какой-то террорист? Из-за Неферпитоу ты так же пекся?
Гон смеряет того крайне многозначительным взглядом.
— Будет тебе. Он — психопат, ненормальный. Убийца. Поверь, если он вновь вылезет, то станет проблемой уже всех, не только тебя. Так что не забивай себе голову, особенно перед путешествием. Даже Джайро в теле химеры не всемогущ, есть вероятность, — Кайто вдруг недобро хмыкает, — что его кто-то тут сожрет. Некоторые эгоистичные ублюдки бывают крайне уверенны в себе, а это граничит с безрассудством. Сейчас это все равно не осуществимо. А потом… Посмотрим. Серьезно, даже не думай.
Да уж, да уж.
Они идут обратно в офисе. В руках у Кайто какие-то документы: скорее всего носится по людям, невероятно важным для всего этого будущего приключения, занимается Бизнесом. Охотники пусть и вольны в основном, но, помнится, первую экспедицию Кайто за муравьями-химерами тоже спонсирует Какин… Такие же наемники, просто под единым флагом.
Подумав, он рассказывает и про Пьон, и про намерение зайти в то поселение аборигенов, если попадется по пути. Кайто, однако, хмурится:
— Дела у них, конечно. Гон, — смотрит на него, строго, — ты и сам помнишь, к чему может привести спонтанная встреча с местными обитателями. НЗЖ — такая же глухая даль, как и Темный Континент, и если нас попытаются сожрать, то никто криков о помощи не услышит. Тем более, даже автор той книги про это место писал, что некоторые совсем не против полакомиться человечиной… И это не говоря о том, что они не знают нашего языка.
— Но Чидль же там была!
— А вдруг ее уже съели? — парирует Кайто. Гон хмурится.
— Да ладно, она же жутко умная. Не сунулась бы к людоедам. И если связалась, значит, наш язык они понимают.
Судя по тому, как морщится Кайто, аргумент рабочий. Он надсадно вздыхает.
— … ладно, мы можем попытаться, конечно…
Хе-хе, сдается.
— Тем более, ты все равно вроде как «местный». Ну, мол, химера…
— Только «материалы» для меня все добыты внутри НЗЖ, — Кайто снисходительно фыркает и дает Гону легкого подзатыльника. — Не умничай.
— Бе-бе-бе!
— Вот это аргумент!..
Потом они смотрят друг на друга. Неожиданно, Кайто улыбается.
— Ты сильно изменился.
— Ты так думаешь?
— Так кажется.
Пожимает плечами.
— Ты рассуждаешь иначе, чем когда мы вместе ищем химер. Конечно, все еще остается балбесом, но наконец-то смотришь на мир по-взрослому, без этой наивности. Не то, что это было плохо, — Кайто как-то виновато улыбается. — Но теперь я могу говорить с тобой не как с нерадивым ребенком, а на равных. Это с тобой делает все ранее произошедшее? Химеры, ИТЦ… Джайро.
Сложный вопрос.
Может и да. Гон в первый раз убивает; познает утрату. Впадает в бешенство, намеренно поступает плохо. Потом, там, в ИТЦ, не чувствует ничего, кроме отвращения, когда видит развороченные в лепешку трупы на асфальте. В этом Джайро, пожалуй, прав. Гон — такой же ненормальный, ему просто все равно на горести окружающих. И тогда он осознает это окончательно.
Осознание дается неожиданно легко. Словно ему дают индульгенцию, и он — вдруг — осознает.
И все встает на свои места.
— Не беспокойся, — Гон облизывает внезапно высохшие губы. — Мстить я точно больше не буду. Тем более у меня такой пример перед глазами был, закачаешься. В итоге так и помирает, что теперь надо его возвращать. Дурила.
— Это та коробка, да?
Гон резко косится на Кайто.
Затем криво улыбается и прижимает палец к губам.
— Секрет!
— Ох, Гон…
— Не у каждого есть возможность вернуться, знаешь ли!
Кайто, впрочем, не смеется после шутки. Лишь качает головой, словно и сам сожалеет.
— Не всем так везет, в этом ты прав. Но иногда проще отпустить, не гоняться за призраками. Разве моя смерть тебя этому не научила?
— Честно?
Гон улыбается, но внутри думает — нет. Он многое понял, разумеется, но вместе с этим осознал — не отступит. Хисоке будет лучше в смерти, но он не позволит ему так просто исчезнуть: тот ему должен, тот… должен перестать быть «Хисокой» и вернуться к истоку, чтобы они продолжили свою дружбу уже нормально. Без беготни за Куроро и этого всего.
Да. Так будет правильно… для него самого.
А весь мир может и не смотреть.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Об этом он размышляет вновь, когда их багги выезжает из Гойсана по хорошо протоптанной дороге — утрамбованной ногами и колесами десятков, сотен охотников за приключениями, многие из которых так и не вернулись. Работа от нэн позволяет сократить расходы на топливо, освободить место под запасы, это идея Лина, и все жутко этому радуются. Часть группы остается в Гойсане, следить за офисом, принимать заказы, поэтому с ним и Кайто едут лишь Монта, Спин и Диннер.
Город остается позади, уменьшаясь с каждой секундой. Последняя точка логики в этом диком мире. Все остается там: заботы о Джайро, злость, иные эмоции, ненужные в приключении. У него еще будет время со всем разобраться. Еще будет.
Затем Гон отворачивается. Смотрит вперед, на неизведанные леса и горы.
Впереди — лишь неизвестность.
Chapter 72: ИНФЕРНО: морзе
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Чем дальше они продвигаются, тем более живописным становится окружение.
Земля, не тронутая человеком. Настоящий парадиз! Яркие цветы, бабочки размером с арбуз, высокие деревья и далекое пение птиц… Все это неимоверно красиво, животрепещуще; дорога еще есть, проложенная первыми исследователями, но, в остальное, это нетронутый рай, яркий, цветной, душистый. Чем дольше Гон смотрит на окружение, настолько яркое, что начинает рябить в глазах, тем сильнее его тошнит.
Все это место выглядит искусственным.
Проблема не в огромных бабочках и слишком ярких цветах. Яд местных растений — скорее норма, учитывая дикость местного окружения. Но здесь столько несочетающейся флоры, словно понадерганной из разных биомов, что Гон не видит в этом красоты — только эту неприятную болезненную фальшь, выглядящую слишком помпезно, слишком… неправильно. Так не должно быть! Такие растения не должны расти рядом, в одном поясе! На Китовом острове тоже есть свои растительные аномалии, но они хотя бы в относительно смежной зоне, как, например, занесенные с других островов семена. Тут же? Когда один цветок произрастает в пустыне рядом с Метеором, а другой — на тропическом Джаппоне, а тут — рядом, в одном метре, то вопросы появятся сами собой.
Не он один это чувствует.
Кайто замечает его беспокойство; садится рядом, в грузовике, когда Гон глазеет по сторонам. Наклоняется вперед, и некоторое время они наблюдают за окружением молча, пока, наконец, он не роняет:
— Тоже видишь это, да?
— Все так странно, — хмурится Гон, не поворачиваясь. — Здесь все такое яркое, красивое, как настоящий рай, но вместе с этим… бред. И запах, чувствуешь? Из-за сочетания растений совсем дикий. Как-то не верится, что тут природная аномалия, скорее как будто…
— … кто-то намеренно это высаживает, — заключает Кайто.
Они смотрят друг на друга.
Это что же значит, могло ли быть, что Темный Континент — чья-то больная фантазия?.. Намеренная? Но чья, кому это вообще могло прийти в голову создать нечто подобное? Что за существо вообще способно? Нет, думается Гону, тут тоже что-то не так. Даже если предположить, что подобное нечто действительно есть, спит где-то, то оно должно либо быть огромного размера, чтобы легко преодолевать расстояния Темного Континента, либо же обладать невероятными способностями к телепортации. Но все равно, нет. Смысл!.. Да и ладно смысл, кто вообще способен так много и долго прыгать в пространстве? Это же возможно лишь с помощью нэн.
Нэн…
Может ли он быть тайным Бедствием, пришедшим в их мир? Муравьи, как выясняется, крайне хорошо могут осваивать ауру, словно рождаются специально для этого. Королеве хватает съесть несколько сотен человек, чтобы породить чудовище уровня Нетеро, и далеко не факт, что даже у десятка из этих сотен был талант хотя бы уровня Гона и Киллуа. А тут — Нетеро. Может ли быть, что нэна в их мире не должно было существовать, что именно поэтому он — такая тайна? И если его не причисляют к Бедствиям, то, может, это было сделано намеренно, укрыто от остальных именно по этой самой причине, как нечто опасное, чужеродное… Если подумать, Винг же говорил им с Киллуа тогда, в первый день, что не подчини они ауру — умерли бы.
Честно говоря, вся эта неопределенность крайне схожа с тем, что известно о Темном Континенте.
— Ты думаешь, нечто такое есть?
— Как божество? — губы Кайто изгибаются в презрительной усмешке. — Я в них не верю. Но некоторые вещи заставляют на это подумать.
Гон провожает взглядом огромный кактус, смотрящийся в тропическом лесу крайне дико.
— Ну, если это кто-то намеренно высаживает, значит, он тут все держит под сапогом.
— Возможно. Но, мне кажется, это скорее следы прошлых жителей этих мест. Знаешь, как иногда бывает? Если привезти жителя одного места в другое, как, например, кроликов, они могут заселить местность быстрее, чем моргнешь. И вот тебе биологическая катастрофа.
Может ли Темный Континент быть местом неудачной попытки переселить какие-то растения?
Но Гон — не флорист, не исследователь фауны. Он, честно говоря, даже со своей специализацией охотника до сих пор не может определиться, а чтобы такое… Поэтому подобные речи Кайто для него далеки; смутно он понимает, о чем тот, но чтобы подробно. Можно ли понять по окружению, что это дело рук человека, или издевательство природы? Нетеро говорит: Темный Континент это крайне дикое место, еще бы! Если тут такое возможно и без вмешательства человека, то страшно представить, что может произойти из-за их вмешательства в экосистему.
Мимо порхают странные бабочки с чудным рисунком на крыльях, и Гон подозрительно на них косится.
— Прошлые жители, да?
— Говорят, — задумчиво тянет Кайто, — прошлые экспедиции, еще до массового исхода, находили следы старых построек. Ничего удивительного, что тут кто-то жил. В каком-то роде Темный Континент — колыбель человечества, откуда потом мы сбежали. По какой-то причине. Может, кто-то остался. Как автор той самой книги.
Они встречаются взглядами, и Гону подмигивают.
— Умелец с нэн, да? — фыркает он, и Кайто улыбается.
— Уловил общую мысль.
— Думаешь, он опасен?
— Зависит от того, кем он себя мнит. Если, как Джайро, богом, то тогда нормального разговора не выйдет. Но бывают всемогущие люди, как Нетеро, которым становится скучно, и они готовы на диалог, если это хотя бы немного разбавит их скуку. Другой вопрос, повезет ли нам…
— Или встретим ли мы этого предполагаемого типа вообще.
Да уж, размышляет Гон, даже теоретически ему общаться с каким-то около божеством совершенно не хочется. Ладно, допустим, это действительно какой-нибудь безумный старикан, вроде Нетеро, который просто хочет развлечься. Тогда еще можно что-то придумать, с такими легко найти общий язык. Гон очаровал старого председателя, он уже знает хитрые манипулятивные уловки! Но если этот «бог» смотрит на ситуацию иначе… Стоит помнить, что предыдущие экспедиции выкосила местная фауна, а этот наблюдатель даже не почесался. Сделал ли он так из-за того, что посчитал людей низшими существами, не достойными его внимания, или же потому, что натравил эту фауну сам?
Вот уж вопрос…
Главное, чтобы он не нашел общий язык с Джайро. Хотя, опять же, все это — чистая фантазия, и не факт, что этот «старый бог» вообще есть. Из долгожителей тут точно разве что автор книги, который живет явно больше трехсот лет. Может, это его хулиганства. Разбрасывание семян как попало.
— Вот и думай теперь, сможем ли мы его убить?
Кайто драматично сводит брови на переносице.
— Гон, не пытайся думать в таком ключе сразу, это нездоровая тенденция.
— Ну я просто!.. На всякий случай!..
Ладно, Кайто абсолютно прав. Это реально нездоровая тенденция. И даже не влияние Хисоки, да-да!
— Кстати, — Кайто вскидывает голову и оглядывает остальную команду, ту, что не за рулем, и слишком увлечена бабочками вокруг: — не советую вам давать садиться этим малышкам на себя, вполне вероятно, что они либо переносят яд и отравят вас быстрее, чем моргнете, либо просто начнут заживо пожирать. Местная фауна крайне недружелюбна.
Да уж, размышляет Гон, вспоминая хацу Киллуа, было бы удобно сейчас иметь этого дурилу под рукой, чтобы он создал москитную сетку из нэн. Прибивать этих жуков его старым хацу, «бумагой», крайне неприятное занятие… В основном потому, что целится он так себе!
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
На самом деле, все примерно так, как и описывают в книгах о Темном Континенте, включая старые басни Дона Фриска, отчеты Бейонда и Нетеро, всякие другие любопытные наблюдения иных путешественником по этому дикому месту: насекомые, встреченные их отрядом на пути, действительно гораздо больше обычных, хотя и не достигают размером химер (видимо, чем дальше от озера Мебиус, тем больше особи); все и правда пытается их убить, отчего каждый цветок, даже самый очаровательный, ведет себя на манер венериной мухоловки. Однако, кое-что Гона все же напрягает.
Темный Континент, как он помнит, место крайне опасное: из всех экспедиций возвращаются человек… десять? И только Бейонд и Нетеро горят желанием вернуться к эту дикость вновь. Многое говорит о том, что тут за земли. Однако сейчас тут даже выстраивают временный город, и таскающиеся туда-сюда охотники за сокровищами живут, несмотря на наличие крайне голодных до человечинки особей по соседству. Выходит, тут становится менее опасно?.. Или все связано с тем, что жадные путешественники при всей своей жажде наживы все же не теряют благоразумия и не суются слишком далеко, туда, где водятся Бедствия, и тем самым обеспечивают себе длительную жизнь? Как ни крути, но скорее всего близ озера Мебиус живность еще более-менее приближена к той, что они знают в своем родном мире, а вот дальше… Страшно представить, что там, на противоположной стороне планеты.
Кайто в ответ на эту мысль лишь скептически фыркает; вступает в диалог Монта. С важным видом потирает переносицу.
— Темный Континент похож на живой организм и адаптируется к новым условиям. Думаю, в каком-то роде он заманивает неудачливых приключенцев себе в ловушку, создает видимость безопасности… Как хищник в засаде.
— На самом деле это из-за того, что никому не хватает духу сунуться очень далеко, кроме самых отбитых, которые как ушли, так и не вернулись, — замечает Спиннер и лопает жвачный пузырь.
— Скорее всего, — соглашается Кайто и выглядывает за борт. Дорога начинает становиться менее протоптанной, и на кочках это особенно сильно заметно, отчего периодически он подскакивает. — Большинство как прибыло, так и осело в Гойсане, а там побережье — опасность разве что в море, но у нас есть знание о безопасных путях. Но одно мы знаем точно: Страж действительно начал пропускать кого попало, а не тех, кто обзавелся необходимым условием… Что там было? Пропуск?
Гон с трудом вспоминает, что рассказывает ему Джин, но конкретики там нет: однако помнит, что тот упоминает три важных составляющих, без которых никуда ты дальше озера Мебиус не пройдешь. Может ли быть так, что у Стража меняется что-то в… и как это сказать, в мировоззрении? Скорее в том, что он действительно договаривается с кем-то и начинает смотреть на приезжих сквозь пальцы. Может, это его интуиция. Может, это воля того таинственного «бога». Может, ему просто надоедает Темный Континент, и он решает воспользоваться разрушительным потенциалом человечества для того, чтобы стереть тут все к чертовой матери. Столько вариантов!
Поэтому в ответ он просто мугыкает, скорее из вежливости.
Косится в окно. Уже некоторое время они едут по довольно пустой местности, где деревьев почти нет, словно куча полян посреди этих самых лесов. Как круги пришельцев в кукурузе, только гораздо более солидного размера. На таких полным полно статуй, напоминающих будд, таких же каменных колоссов со сложенными ладонями и умиротворенными лицами. Находясь рядом с ними, даже Гон испытывает нечто сродни благоговения; хотя, в общем-то, религия Китового Острова совершенно иная. Но это не тот бог, в которого верят в Амдастере, какой-то другой…
Кайто замечает его интерес и подстраивается рядом. Так странно, что теперь Гон из всех людей его выше, отчего он вздрагивает, но тот воспринимает это неверно, скорее как прерванную задумчивость.
— Я уже видел эти статуи, когда путешествовал по Йорбианскому континенту, — замечает он. — Старая религия, от которой у нас в мире не осталось и следа. Только эти гиганты. Потом, может, оно и мутировало в нечто уже у нас, но изначально…
Каменные статуи , одинаковые и тут и там… Кайто говорит, что Темный Континент — колыбель человечестве. Религия уходит отсюда и приходит в островок безопасности, меняется, мутирует в нечто новое, что, возможно, уже делится на язычество и веру в единое божество. Может, это лик того человека, который создал местную землю, сделал ее этим адским раем? Гону думается; вряд ли. Но стоит запомнить, поискать что-то. Если религия с каменными колоссами настолько древняя, то, вероятно, в местах поклонения легко можно будет найти ответы на какие угодно вопросы, в том числе — и как вернуть человека к жизни.
Если бессмертие доступно в искаженной поганой форме, в зобаэ, то возвращение — стало быть, тоже?
(вообще, конечно, не особо хочется возвращать Хисоку с такими условиями…)
— Не хотелось бы встретить местных «богов», если они остались, — бормочет Гон, и Кайто легкомысленно фыркает.
— Ты думаешь, даже если они остались, то захотят с нами говорить?
— Ну-у-у, чудилы есть везде!
— Думаю, если с нами кто-то и захотел бы разговаривать, он сделал бы это давно, еще во время экспедиции Чидль. А так, единственными таинственными долгожителями остаются Страж и Дон Фриск, да и те болтают с нами постольку поскольку.
Логично, на самом деле. А второй так вообще только за книгу и известен, а вот на контакт явно не выходит. Хотя… Гону вспоминается лихорадочный энтузиазм Джина, когда он рассказывает в их разговор на мировом древе о грядущем. Вот уж кто явно пойдет искать этого старика. Гон бы и сам рад присоединиться, но у него столько дел, столько дел!.. Хисока, поиск Леорио, Джайро, обещанная Морене охота! Какой уж тут Дон, со своими делами успеть бы разобраться.
Темный Континент — воистину странное место. От одной мысли, что тут могут убить одним лишь взглядом, волосы на загривке встают дыбом. Это великолепно. Дикая земля, полная приключений. Дождаться Киллуа с Аллукой — и вперед, навстречу неизвестному! Это пьянит хуже, чем любой алкоголь в баре у Каффки. И ведь это лишь начало, а что будет потом, когда человечестве залезет еще дальше…
Вдали вдруг он замечает движение; собирается и напрягается, чувствуя, как невольно рука сжимается в кулак. Там, по краю поляны, довольно далеко от них, Гон видит процессию в монашеских рясах; существа ростом под три метра, похожие на людей с рыбьими головами. Неторопливо бредут вперед, и невольно он нагибается вперед, как хищник, готовы к броску. Но не успевает даже дернуться, как Кайто кладет ему руку на плечо.
Наклоняется вперед, отчего волосы щекочут ухо.
— Не обращай внимание. Они тут регулярно ходят. Эти — еще безобидные, если им не мешать.
Безобидные…
Такой проглотит — не заметит.
Что-то Гону не особо в это верится; но он верит в хрупкое равновесие, достигнутое местными обитателями с гостями, а потому расслабляет руку. Что ж, если тут такие местные, то он совершенно не удивится, окажись каменные гиганты просто спящими «богами» Темного Континента, решившими поддаться морфею.
В последний момент ему кажется, что процессия замирает, и рыбоголовые люди с поклоном провожают их грузовик прочь.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Следующий пункт остановки — разрушенный замок.
Ну, «замком» его назвать весьма сложно. Это определенно точно крепость, и очень старая, но вот конкретней… Высокая: шпили тонкие, длинные, часть стен разрушена. Выполнено в причудливой архитектуре с острыми квадратными крышами, на краях которых в давности, наверное, сидели какие-то вычурные звери; сейчас, правда, ничего от этого не осталось, только сломанные лапки и кое-где голова. Краска на стенах давно облупилась и об ее существовании можно догадаться лишь по тем местам, куда буйная природа не успевает добраться, вроде бойниц. В целом, крайне унылое местечко, наводящее тоску об ушедшем.
Когда их грузовичок останавливается рядом, первым бодро выскакивает Кайто. В его глазах — азарт, но Гон знает, что увлечен он вовсе не возможными сокровищами, а тем, что в темных местах могут водиться какие-нибудь не известные миру насекомые, на которые любой адекватный человек даже не взглянет. Да уж, эти исследователи фауны… Гон ею тоже увлечен, но не в таких масштабах, потому подобные порождения местной флоры кажутся скорее дикостью. Но, эй! Он вообще-то уважает хобби своих друзей, даже самые странные (кроме самодеструктивных тенденций одного дурилы по имени Хисока).
Кайто терпеливо дожидается остальных. Потом замечает:
— Скорее всего, в замке не осталось ничего интересного из того, что можно продать на черном рынке в Гойсане. Все же мы довольно близко к границам исследованных территорий, — затем задумчиво скребет коготками подбородок. — Но вряд ли охотники за сокровищами обращали внимание на мокриц и прочие чудеса окружающего мира, так что впере-е-ед!
Ура… Поиск мокриц… То, о чем Гон мечтает…
(нет)
Когда остальные расходятся по разным углам, предвориьтельно вооружившись касками и прочими приспособлениями, чтобы случайно не получить старым кирпичом по голове, Гон (без обмундирования, разумеется, после ИТЦ какие-то жалкие плитки ему не страшны) пробирается вперед. В основном просто бродит, не особо прицельно ища мокриц и прочих насекомых, да и те не то, чтобы попадаются на пути. Замок — вымерший, пустой, отчего тоска накатывает еще сильнее. Гнилые лестницы ведут на самую крышу, и, поддаваясь неожиданному порыву, Гон поднимается туда.
Когда делает последний шаг — замирает.
Зрелище тут невероятное… Как с мирового древа, но совсем в ином смысле. Там все кажется маленьким, совсем крошечным, помещающимся на ладони; тут же — закат и необычайно яркие краски дикого мира, далекий свет Гойсана, схожий с лучом в темноте. Звезды тут наверняка видно намного лучше, чем дома, световое загрязнение этому миру неизвестно. На мгновение Гон замирает, смотря на блестящий океан на горизонте, оборачивается — и наталкивается уже на горы, те, что по пути в сторону заветной цели. Такой огромный мир… И как в этом месте отыскать способ вернуть кого-то к жизни? На это уйдет уйма времени.
Но Гон справится. Он чувствует это. Словно подсознательно… что встреча со всеми еще случится. Найдет Леорио, вернет Хисоку.
Достигнет той точки, которую можно будет назвать хэппи эндом. Для всех.
Спускаясь вниз, он продолжает размышлять о том, что будет делать дальше. С чего начать? Нельзя разорваться, а планов действительно много. Приказ Халкенбурга, предложение Морены, вся эта ситуация с Джайро… и это только вдобавок ко всему, что есть уже. Ему нужно найти тут местного Бизеффа, человека, который будет знать, куда идти, и кто может подергать за ниточки для достижения результата. Желательно кто-то из исследователей фронтира… Чидль? Тогда логично начать с нее. Но до Чидль тоже нужно добраться, значит, в перемычке между покровительством и связями Халкенбурга и возможностями главы ассоциации нужно еще одно звено. Кайто не подойдет, у него мелкий офис, плюс он исследователь. Пьон — лишь временная замещающая Чидль. Нужен человек с властью. Хм-м-м…
Остается только подумать, как на такого выйти.
Скорее всего, рассуждает Гон, они с Кайто доберутся до самой дальней возможной точки и потом повернут назад с добытым. Логично. Значит, у него будет возможность вернуться в Гойсан, где к тому времени уже наверняка заведется свой хитрый лис, которому уж точно пригодятся пара услуг от такого именитого охотника, как Гон. Репортажи с граунд-зиро ИТЦ, просто слухи — все это сработает тут ему на пользу.
В одной из комнат он роется в ящиках, просто скуки ради. Там, конечно же, ничего нет — пустота, все, что только можно, грабят первые исследователи. Но одно точно привлекает его внимание (явно бесполезное для искателей сокровищ): банки с консервами. Просрочено настолько знатно, что даже открывать страшно — там внутри наверняка зарождается своя фауна. Вот уж Кайто понравится, ага. Но не мысль о консервах занимает Гона: пальцем он стирает грязь и пыль и хмурится, видя знакомый узор на ржавом металле. Такой же он когда-то давно замечает на нити, данной ему Вингом для обещания, на кольце для Острова Жадности… И кассете Джина. Нэн-узор!
Трет ржавчину еще.
Выходит, банки сохраняются тут под действием нэн? Интересно, а содержание? Это в нормальном состоянии все внутри зацветет, а с аурой… Хотя аура тоже имеет свойства влиять на окружение, и порой не самым приятным образом.
Как мутация, да?
Воспоминания об узоре и кольце вновь навевают мысли о Джине. Интересно, где он теперь? Веселится, наверняка. Вместе с Паристоном! За мыслями он не замечает, как к нему подлетают крупные зеленые светлячки, похожие на червяков с шестью крыльями и светящмися зеленым брюшком. Начинают кружить, и, когда он решает провести дезинсекцию уже тут, неожиданно…
Гон чувствует, как широко раскрывает рот.
Какого хрена?!
— Э…
Жуки выстраиваются в рисунок. Кривую стрелочку, и, словно чувствуя сомнения Гона, мигают, мол, сюда-сюда.
… нет, ну теперь он заинтересован!
Внизу они с Кайто и остальной группой собираются и смотрят на выделывания жуков. Те что-то усиленно мигают, словно пытаются сказать; некоторое время Кайто смотрит на это крайне скептически. Потом щелкает пальцами и делает неожиданно резонный вывод:
— Это морзянка.
— Ты хочешь сказать, что жуки с Темного Континента знают азбуку Морзе?
Гон смотрит на него крайне пристально. Но Кайто лишь пожимает плечами.
— Может, выучили после первых экспедиций. Но жуки определенно точно говорят на морзянке.
Насекомые начинают выделывать в воздухе невообразимые фигуры, и далее следует перевод авторства Монты:
— Говорят, что они тут давно живут и так же давно наблюдают за прибывшими. Решили с нами связаться, потому что мы не похожи на варваров, грабящих все подряд.
Команда Кайто самодовольно задирает носы. Ох уж эти исследователи!
— Им любопытно, что тут забыли люди после длительного отсутствия, — заключает Монта.
Этих странных жуков явно нет в перечне известных человеку насекомых, поэтому Кайто с Диннером уже делают зарисовки в журналы и множество фотографий; парочка насекомых дают потрогать себя, и они убеждаются, что, в целом, это довольно безобидные жуки, за исключением разве что мощных челюстей. Но даже не ядовитые. Гону не особо интересно… как исследователю, но он все равно удивлен, что насекомые способны понимать человеческую речь и даже отвечать морзянкой! Воистину, Темный Континент — безумное место.
Один их жуков садится ему на руку и начинает усиленно мигать. Монта добавляет:
— Их рой живет тут около тысячелетия, может, больше, не могу расшифровать… У них единый разум на весь улей, поэтому знания не теряются.
— Значит, ты помнишь то, что было сотню лет назад? — осведомляется Кайто.
Жук начинает усиленно мигать, подтверждая.
Ух ты, это как историческая книга, только в виде насекомого и в переводе на морзянку… Все помнит, значит? Неожиданно, его осеняет; он позволяет еще паре жуков сесть себе на ладонь и крайне осторожно — умные мысли легко спугнуть, знаете ли! — интересуется:
— А вы не видели тут случайно… ну, может, год назад или около того группу человек, среди которых была женщина, похожая на собаку, а еще глупого вида юноша в очках? Он еще похож на белку… э… если вы знаете, что такое белка.
Прости, Леорио, но это самое понятное описание тебя!
Некоторое время жуки молчат, и Гон думает: наверное, обмениваются воспоминаниями с ульем. Потом, неожиданно, начинает мигать так часто, так ярко, что слепит глаза, и, прикрывая их, Гон слышит голос Кайто, далекий:
— Да. Он говорит, что видел.
Chapter 73: ИНФЕРНО: замза
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Жук говорит, что его зовут Замза.
Крайне претенциозное создание; постоянно бормочет о том, что прибывшие люди шумят и устраивают балаган, но в то же время крайне в них заинтересован. Скорее всего, делает вывод Гон, ему просто скучно. Крайне скучно, поэтому новое видится ему поводом избавиться от надоевшей тягомотной рутины праздного существования; и, хотя внутри он крайне против вторженцев, простое любопытство пересиливает. Так обычно и бывает. Сам Гон крайне хорошо с этим знаком — со скукой, что вынуждает тебя поступать неразумно, и потому…
Ну, в самом деле, как он может осуждать.
Замза явно польщен вниманием со стороны Кайто, а потому предлагает заскочить к нему, так сказать «в гости». Якобы он в основном обитает там, а эти руины — так, развлечение, вынужденная мера. Рой жучков парит вокруг машины, мигая так и эдак, и Монта все это старательно переводит; один же жук болтает лично с Кайто, и, видимо, это куда более Серьезные Дела — Гону и компании достаются разве что рассказы про местный зверинец и какие ягоды есть не стоит, если не хочется проторчать весь день в кустах. Гону такие рассказы ни к чему, он родился и жил в дикой природе, но так, для справки… Куда больше заботит то, что там обсуждает Кайто, но это какой-то явно жутко страшный секрет, потому как стоит подойти к нему, то Замза (один из роя) упархивает, а сам Кайто тут же оборачивается. Не знай Гон друга как облупленного, то забеспокоился о возможном предательстве и вероятности, что гены химеры возьмут над ним верх. Тут же, кажется, истинное их лоно, на Темном Континенте… всех отпрысков безымянной королевы. Но скорее всего они болтают об унылом видовом разнообразии! Скукотень.
Он вежливо улыбается Гону, потом хлопает его по плечу.
— Скучаешь?
Крысиный хвостик ходит ходуном из стороны в сторону.
— Ну-у-у, мне правда очень весело смотреть на огоньки…
Его ложь раскусывают так быстро, что… нет, даже не стыдно. Потому что это очевидная ложь. Кайто усмехается, скаля мелкие острые зубки, затем наклоняется вперед. Это знак — он понимает, что у Гона в голове, и этот маленький жест показывает, что новые чудесные виды не заморочат ему голову совершенно. Шепчет:
— Держи ухо востро. Кто знает, не хочет ли наш новый знакомый нас по кусочкам сожрать.
Хм…
Честно говоря, Гона действительно посещают такие опасения!
Но он не уверен… Не потому, что особо сильно доверяет этой наглой жучиной морде, о, нет, отнюдь. Скорее подсознательная чуйка. Замза выходит к ним, потому что ему скучно, потому что его гонит интерес. Угрозы в его обращении нет, исключительно любопытство. Он даже язык выучивает, морзянку! Такое вообще должно считаться первым признаком желания наладить контакт и не более. Тем более, Замза – рой жуков, и он знает, на что способны местные охотники. Расправиться с парочкой насекомых не так уж и сложно, даже если их сотни.
Но совет все равно запоминает. Просто на всякий случай.
Следующий их путь — в гости к Замзе — лежит по крайне запутанной и замысловатой тропинке, которой явно пользовались лишь пару раз от силы, да и то те не шуганные любители природы, которых еще не успела попытаться сожрать местная фауна. Впрочем, несмотря на все внезапные повороты (буквально, на дороге), Замза ведет их прямым путем. Гон знает, как гулять в лесу так, чтобы не заблудиться, запоминает деревья, окружение, делает пометки — и пока что они не возвращаются, значит, никакого петляния. Интуиция — хорошая штука, пусть иногда и странная, и Гон предпочитает ей доверять. От некоторых, вроде Джайро, за версту несет подставой, а кто-то, как Замза, пусть и выглядит опасно, но все еще готов проявить себя с лучшей стороны. Такое было и во время охоты на химер, при встрече со всеми, кто захотел с ними сотрудничать. Мелеорон, Икалго…
В какой-то момент дорожка прекращается, потому что они наконец-то выползают из лесов к отвесному краю невысокой скалы — Гон видит ее с крепости не так давно, внутри которой выдолблены жилища. Очень старые — часть обрушена, краски как явления уже и не видать, но сделано явно на совесть. Скорее всего, даже то, что уже не рассмотреть, стало жертвой природы, но никак не людской лени. Гон не шибко разбирается в архитектуре, но даже его восхищает. Вот это да! Интересно, чем дальше в Темный Континент, тем больше подобного? Ну да, если подумать, тут же была цивилизация…
Вокруг целый рой насекомых, ползают, жужжат, настоящий ад инсектофоба. Несмотря на то, что сейчас их экспедиция тут явно главная звезда сцены, остальная часть улья не собирается отвлекаться. Интересно, у них внутри зданий соты или что-то такое? Никаких гнезд или наростов рядом Гон не видит. А может, они и вовсе под землей живут.
— Мы называли это место Каппадокией. Ну, люди, точнее, кто жил тут раньше, — Замза в переводе Монты деловито жужжит, потирая лапками. — Как только хозяева исчезли, то захватили. По всей территории бывшей Ишвальды такое…
— Ишвальды?
Пока Диннер и Спин глазеют по сторонам, Кайто оборачивается и подозрительно сужает глаза.
— Никогда не слышал это название.
— Ну, еще бы! Ишвальда, королевство это, уже как сотни лет как кануло, — Замза вообще не удивлен вопросу. — Говорят, что за одну ночь. Была цивилизация, и потом — тишина. Мрак. Я, честно говоря, много что помню через свой улей, но даже я этого не застаю… А жаль. Интересно было бы знать, что за катаклизм выкосил всю цивилизацию…
Из Гона не самый большой фанат истории, поэтому он пропускает это мимо ушей. Да, конечно, немного любопытно… Но что ему расскажет Замза, кроме того, что не застает этого, никто из его предков? Вот! Опытный охотник умеет не копать в том направлении, куда бесполезно. Но за одну ночь… Было ли это одно из Бедствий? Или что-то иное, нечто гораздо более страшное, что может таиться в этом месте…
Живое ли оно, или какое-то оружие?
Надо не дать заполучить это Джайро. Факт.
Пока Кайто и его команда расспрашивают жучиного эксперта о всевозможных новых видах и местах, куда еще не ступал человек, Гон решает прогуляться. Из него так себе искатель новых видов. Честно говоря, он до сих пор не знает, чем будет заниматься в будущем, как охотник! Черт, столько возможностей, а у него — натуральная пустота в голове. Киллуа сто процентов будет кулинарным искателем, как те двое с экзамена, только будет сосредоточен на сладостях, а остальные вроде бы выбрали свою стезю… А Хисока? Он — выбрал? Гон косится в сторону автомобиля с рюкзаком, в котором лежит заветная коробка. Что-то сомнительно, что этот дурила вообще задумывался о карьере охотника, только и искал себе развлечений. Да уж, да уж… И, самое обидное, Гон даже не может его сейчас осуждать! Настоящее издевательство!
Он подходит к одной из высоких колонн и проводит ладонью по шершавой песчаной поверхности. Похоже на гипс, только очень твердый. Стучит костяшкой пальца, когда рядом вдруг начинает жужжать; на плечо опускается один из множества Замз и начинает переливаться всеми цветами радуги. Сначала Гон думает, каким образом они будут взаимодействовать, но, вдруг, рядом подлетают еще жуки и начинают складываться в буквы. Ну и ну! А сразу так нельзя было, без морзянки?!
— Скучаешь?
— Да не то, чтобы, — Гон озирается по сторонам. — Просто я, э, ищу незнамо что, поэтому моя работа по большей части заключается в обдумывании куда бы мне пойти следом. А это крайне трудно, когда весь Темный Континент в тысячи раз больше всего моего родного мира, — потом задумывается, — хотя, наверное, для тебя он как-то иначе называется… Бывшая Ишвальда?
— Эти земли носят столько имен, что невозможно перечислить. Поверь, «Темный Континент» — довольно приемлемое название этого местечка.
Некоторое время Гон подозрительно на него смотрит. Затем сужает глаза и грозно трясет пальцем.
— Ладно, признавайся, с чего такой интерес? Дружелюбие? Я часто велся на обманчивые чистые обещания, и все они оказывались полным фуфлом! За исключением одного парня, что абсолютно честно признался в желании надрать мне задницу, что потом и провернул. Какие у тебя мотивы, а?
Некоторое время ему даже кажется, что Замза смотрит на него озадачено, хотя они, в общем-то, говорят о жуке.
Потом его крылышки начинают трепетать.
— Ну, мне просто нравятся знакомства.
— Лгунишка!
— Ничего подобного, — интонаций в пантомимах нет, поэтому Гону приходится лишь представлять, как именно Замза все это произносит (и способны ли насекомые вообще на интонации, что уж тут). — Меня тяготеют виды, способные к прогрессу. Это по-своему интересно. Не посчитай меня вруном, но я помню времена, когда на руинах Ишвальды возникали новые общины, одно за другим, а цивилизация начинала свой путь заново. Как покровительственное наблюдение. Иногда я предупреждал их об опасностях, а иногда они поклонялись мне и даровали пищу…
— Пищу, ага?
Жуки начинают возмущенно мигать. Вот эту эмоцию, пожалуй, видно сразу.
— Не жертвоприношения! Никакого мяса! Я питаюсь фруктами! Обожаю помело!
— … тут есть помело?
Темный Континент не перестает удивлять.
Однако кое-что из всей этой болтовни Гон понимает. Здесь есть цивилизация — факт. Точнее, аборигены, оставшиеся после падения Ишвальды. Вероятно, с ними можно выйти на контакт… Но Нетеро говорил — Темный Континент просто огромен. Могут ли местные жители соответствовать? А то встретятся гиганты… А потом думай, как с ними нормально взаимодействовать. Проносится крамольная мысль, что Леорио и тут найдет пользу, ему-то нравятся всякие интересные места у девчонок… Дурила!
Потом Замза деловито расправляет крылышки.
— Мне нравится путь симбиоза, Гон. Это оптимально для всех видов, полезно, а еще помогает развитию. Из хитина моих мертвых куколок можно что-нибудь смастерить, а я в свою очередь могу предупредить о близящейся опасностью без единого звука на огромных расстояниях, за что получу свежие фрукты без необходимости их искать. Помимо этого мое мясо можно есть. И так далее…
Знаете, такое общение, с кучей слов и малой демонстрацией букв, довольно длительно…
Гон не удивляется знанию своего имени; скорее всего его роняет Кайто, а улей делит один разум на всех. Это даже логично.
Очень интересно, конечно, но совсем не Гоновы увлечения. Но он все равно вежливо кивает, потому что примерно представляет, о чем речь: его дружба с Мелеороном и остальными химерами строится примерно на этом же. С Велфином немного иная причина, там не симбиоз муравьиных умений, а просто деловые отношения. Кажется, Икалго говорит, что хацу у того может проверять правду и ложь… В итоге они его даже не используют, хотя, ирония, имеют дело с самыми огромными лгунами на всем белом свете.
Облокачиваясь на колонну, Гон косится в сторону Кайто — тот с жаром о чем-то рассказывает жучиному рою — потом косится на Замзу на плече.
— Думаешь, Ишвальда жила с твоими предками в симбиозе?
— Кто знает? — крылья у Замзы дрожат. — Ишвальду уничтожили в одну ночь. Предполагаю, что моих предков, в основном — тоже, кроме тех, кто отделился от роя и утратил большую часть воспоминаний об основном улье. Никто уже никогда не узнает, хотя, конечно, я помню много вещей. И довольно отчетливо.
Много помнит, значит.
Гон задумчиво скребет подбородок. Потом щелкает пальцами.
— А про возможность оживить умершего что-нибудь слыхал?
Нет, честное слово, обладай глаза Замзы большей выразительностью, он бы взглянул на Гона с осуждением! Какого черта, почему даже жуки его осуждают!
— Зачем тебе такое?
— Ну-у-у-у…
Главное — сделать крайне загадочное лицо.
— Я слышал, — добавляет Гон тут же, — что тут такое возможно. Считай просто любопытством. Ага.
Нет, Гон, лжец из тебя просто отстойный, прими это наконец.
Замза некоторое время явно размышляет, потом его жучиная братия начинает сиять и складываться в новые буквы:
— Я слышал мифы. Слухи, скорее. Но очень давно, века три по вашему исчислению, и полторы сотни оборотов по нашему, — ну да, соглашается Гон, раз планета тут больше, то солнц тоже несколько, и, скорее всего, реальный день (то есть полный оборот одного светила) занимает куда больше времени. — От другого клана бабочек. Говорят, на юге есть нечто похожее, но это далеко вне моего ареала… Не могу потешить твое любопытство, уж извини.
Значит, слухи есть!
Но, опять же, как работает это «воскрешение»? Вдруг в виде уродливого мертвеца, которого ведет лишь нэн… Кайто тоже, чисто технически, «воскресает» — любопытным способом, конечно, его хацу накладывается на умение муравьев-химер от рождения перенимать что-то от оригинала, но, тем не менее… Но Гону хочется увидеть обычного Хисоку! Без новых тел, без каких-либо изьянов, как в тот самый вечер в Новой Мекке, когда их пути расходятся. Вновь взглянуть на эту наглую ухмылку и врезать по ней от души, чтобы даже не думал больше лезть в такие дебильные истории! Но все это так далеко… И, по итогу, если иного выхода не будет, то Гон все равно согласится. Ну, кроме ожившего мертвеца. Вот это как-то не очень предложение.
Видимо, Замза догадывается что это нечто личное, но ему вновь интересно. Он начинает ползать по колонне рядом, мигая брюшком, и другие его собратья складываются в:
— Это кто-то из той экспедиции? С женщиной, похожей на собаку?
Додумывание другими удобно, как способ уйти от неудобных вопросов, поэтому Гон осторожно пожимает плечами, мол, возможно. Он не шибко горит желанием делиться всеми подробностями, но раз Замза интересуется…. Да, кстати, раз уж он все равно спрашивает про ту экспедицию…
— Когда ты видел Чидль? — медлит. — Это та женщина.
— Очень давно. Я бы сказал, когда ваш род только начал активно сюда приходить.
Значит, он видел старт злополучного путешествия.
— Но это было на краю моих территорий, — Замза на секунду замолкает, и все жуки меркнут, подчеркивая его задумчивость. — Они шли куда-то… Не могу сказать куда именно. Ближе к болотам? Я не очень люблю там находиться, ментальный сигнал хуже, плюс там полно крайне агрессивных родичей.
Если в обычном мире воюют люди, то тут — жуки. Иронично.
Но Пьон говорит, что Чидль выходит на связь полгода назад. Значит, она возвращается относительно недавно. Скорее всего где-то в глубине исследуемой ею зоны находится небольшой лагерь, откуда она и приходит, но покидать то место окончательно ей не выгодно по многим причинам. Кто знает, что конкретно там интересует Чидль. Она — ученый, исследователь, такую может заинтересовать что угодно. И Леорио скорее всего застревает там же, потому что Чидль с насиженного местечка не сдвинется, пока не обследует все, а в одиночку тут можно и помереть. Если ты не чудовище, как сам Гон, Киллуа, или даже тот же Кайто в новом идеальном теле химеры.
Подумав, Гон поднимает на жука голову и улыбается.
— Спасибо. Ты необычайно терпелив к расспросам! Многие бы уже устали.
— Я люблю интересных людей, — возражает Замза. — А ты пахнешь ну очень любопытно. Как один человек, проходивший тут ранее… Он тоже много говорил… Знаешь, чем-то вы были похожи, только у тебя нет этой дикой самоуверенности во взгляде.
Джин. Тут даже гадать не надо.
Значит, он тут проходит… От мысли об этом у Гона начинают приятно чесаться кулаки. Как от восхищения, томительного ожидания. Они вновь встретятся, он уверен, и вот тогда смогут рассказать друг другу еще больше увлекательных историй про этот безумный мир. Но Джин… Джин терпелив. А Гону необходимо найти способ вернуть Хисоку, хотя бы до того, как он станет его старше. Вот это будет совершенно неловко!
Он резко облизывает высохшие губы.
— Я его сын.
— Почему-то я так и думал, — Замза, однако, даже не удивлен. Он облетает Гона вокруг, помигивая брюшком, после чего замечает: — Знаешь, Гон, когда я был молод, как единый организм, я слышал от крайне мудрых созданий страшные истории. Они рассказывали про существ, что в своем кулаке держали весь мир и способны были переписать его истины так, как пожелают именно они. Те мудрые существа рассказывали мне, что те, кто смотрит точно так же, как ты или твой отец, могут избрать только два пути, хотя, казалось бы, им подвластно все. Выберут ли они путь величайшей беды мира или же станут его светочью? Когда-то давно я страшился этого предсказания, но теперь, глядя на тебя…
Он садится на раскрытую ладонь и лупоглазо смотрит прямо в глаза Гону.
— … мне крайне интересно, чем все это закончится.
Это простое откровение, но Гон чувствует, что Замза доверяет подобное лишь ему, Гону. Как сокровенный секрет. Аборигены Темного Континента не слишком жалуют тех, кто приходит из центра озера Мебиус, разнеженных спокойной мирной жизнью. Нетеро, Бейонд — точно такие же люди, всполошившие весь мир. Джин и Паристон грозятся стать новыми легендами, а сам Гон…
Вспоминается Джайро…
Нет. Вряд ли он такой же. Несомненно, приключения следуют за ним по пятам, но он не из тех, кто готов радикально менять все на свете. Это действительно больше про Джина или Паристона с их любовью к слому строя, Гону же довольно комфортно. Пока. Но если кто-то посягнет на его свободу… Хотя из таких есть разве что Мито-сан (заслуженно) и Джайро. А обещанное сафари на одного террориста все еще приятно греет душу.
— Позволишь мне отправиться с тобой? Увидеть, что будет дальше?
Гон криво улыбается, но пожимает плечами.
— Мне кажется, ты будешь разочарован. Но если очень сильно хочешь — то почему нет?
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Честно говоря, когда Замза говорит «подожди немного, я приоденусь», он ждет какого-нибудь невероятно яркого красивого жука, вроде матки, который будет сидеть у него на плече и телеграфировать мысли очередной морзянкой. Из-за чего ее придется выучить, да-да. Но вопреки всем ожиданиям Гона и Кайто, оповещенного о внезапном пополнении в команде, встречает отнюдь не насекомое, о, нет, навстречу из каменных руин к нему выходит вполне себе живой человек из плоти и крови.
Девчонка возраста чуть младше него, со смуглой кожей и белыми, как молоко, волосами. Лишь глаза — яркие, зеленые, как и жучиные брюха — напоминают о связи. Одета она в какое-то шмотье явно сделанное руками, с местным колоритом — полно всяких побрякушек, драгоценных камней на веревочках, а еще куча орнаментов тут и там. Иным словом, яркое пятно. Ну да, рассеяно думается Гону, он ожидает нечто такое же, цветастое, но почему именно человек?.. Или Замза ему что-то не договаривает?!
Босыми ногами девчонка гордо вышагивает вперед, Кайто неожиданно хмурится.
— Так. Об этом разговора не было.
— Почему нет? — голос у Замзы скрипучий, так и не скажешь, что женский. Говорок с заметным акцентом, но все еще разборчиво. Отчего-то Гону это напоминает то, как разговаривает Фейтан… Говорил, точнее. Хм. — Это труп. Погибший по вину, прошу заметить, ядовитых цветов. Я тут даже и близко не при чем. Зачем же добру пропадать?
— Но это человек, которого ты контролируешь, — возражает озлобленным тоном Кайто.
Замза жмет плечами.
— Труп, да. Труп, который я контролирую. Мертвецам все равно.
— Тем не менее…
— Прошу заметить, — резко перебивает он очередную нотацию, — что ты и сам волен возродиться и перехватить эго у самки химеры-муравья, которая изначально владела телом. И которая родилась из переработанных трупов людей. Думаешь, я не знаю, как эти ребятки действуют? Не у меня одного тут рыльце в пушку, попрошу заметить.
Замза явно высокомерен, потому что живет долго и считает себя крайне умным.
Гон решает не вступать в полемику, в которую все равно не может внести ничего разумного. Пусть ругаются, богов ради. Он отходит к Монте и остальным ребятам, и уже вместе они наблюдают за тем, как два взрослых и разумных существа, считающих себя мужчинам, спорят, выглядя при этом как две всклокоченные школьницы. В какой-то момент они уже рычат друг на друга, но, затем, резко, Кайто вдруг отворачивается и вскидывает руки.
Сдается?!
— Черт с тобой. Но выкинешь фокус — я доберусь до твоего улья и устрою вторую Ишвальду.
— Без проблем, — на лице Замзы лукавая улыбка от уха до уха. Он деловито поправляет громоздкие сережки из засушенных плодов местного дерева. — Я тут все равно исключительно ради приключения.
Они начинают сборы, чтобы отправиться дальше, к болотам.
Для улья, контролирующего жизнедеятельность трупа (Гон подозревает, что мертв только мозг, а остальные функции организма продолжают работать в стандартном режиме), Замза необычайно ловок и силен. Он помогает с тяжелым багажом, отдает в дар одно из своих тел, попутно рассказывая Монте все, что только вспомнит, об обитающих на болотах видах. Наблюдая за ним, Гон может лишь удивляться. Он вновь вербует кого-то из огромных разумных насекомых, которые используют людские смерти в свою пользу. Почему… Почему это продолжает случаться! Это как-то ненормально!
Он отходит к Кайто, что продолжает крайне раздраженным взглядом поглядывать в сторону Замзы, после чего неловко замечает:
— Э, мне сразу сказать, что в какой-то момент я отколюсь от группы, или попридержать до более драматичного момента?
Кайто смеряет его взглядом, впрочем, беззлобным.
— По приказу Халкенбурга?
— Что-то я не припомню у тебя провидческого хацу.
— Ну, это разумно, что тебе он дал какую-то тайную цель. Никого из политиканов не интересуют новые виды, только свое благополучие. Я бы еще мог усомниться, будь монархом Фугецу, но Халкенбург знает, как работает политика, — после этого фыркает. — Хотя бы часть пройдем вместе, стало быть. Ты только предупреди, прежде чем отправишься… И, если верно понимаю, жучиное недоразумение с тобой?
Обреченно Гон кивает. Ну конечно. Даже это Кайто понимает.
Гон просто обречен прыгать по одним и тем же граблям!
— Ты ему доверяешь?
Теперь тон — крайне серьезный.
Гон крайне медленно и заду-у-у-умчиво пожимает плечами.
— Я не чувствует от него угрозы? Как от химер-муравьев, а они одного поля ягоды. Так что, думаю, все нормально? Ну, убить его будет легко, — он косится в сторону, где Замза восхищенно описывает, как интересно уйти очень далеко от своего улья, туда, где ментальная связь уже не работает. — Но зачем отказывать возможному проводнику? Не знаю. Пока что я склоняюсь больше к тому, что стоит попытать удачу.
— С муравьями ты так же поступал?
Когда Кайто ехидно хихикает, Гон опускает на него уничтожительный взгляд.
— Эй! Вообще-то, сработало! Я только одного существа эмпатии не чувствовал, а я такого повидался, поверь, Замза в сравнении с той тварью — очаровашка!
Речь, конечно, о бездушной охранной собаке Золдиков.
Вот уж где точно не добиться взаимопонимания. Хотя… Это тогда Гон так считает; теперь опыта общения со странными тварями у него в разы больше. Может, получится. Другое дело, что к Золдикам у него ходить повода нет, если только повидать Канарию и помолиться на могиле Гото. Хисока, и тут наследил, вот же!.. дурила.
Впрочем, это все на потом. У него тут целы ворох дел, с которыми надо разобраться.
Он наблюдает за тем, как Замза машет своему улью.
Что ж, самое главное первое правило дружбы с кем-то странным — подумать, как эффективней его убить.
Chapter 74: ИНФЕРНО: добро пожаловать в кафедральный город
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Голос Замзы звучит необычайно воодушевленно:
— Вот это, — указывает он куда-то вдаль, на смешной формы холмы, напоминающие чьи-то головы, — местечко, где растут самые спелые ягоды… Сорта вы не знаете, но они похожи на глаза на нерве, — далее следует крайне истеричное хи-хи, потому что Замзе, очевидно, это смешно, но не остальным. — На вкус напоминают вяленое мясо, такое, слегка с перчинкой…
В общем, работать экскурсоводом ему явно нравится; то и дело рассказывает какую-нибудь странную историю, которая случалась тут или там. Много про других насекомых, встречаются рассказы про химер-муравьев; иногда про тех самых «аборигенов», но Замза рассказывает о них достаточно расплывчато, без деталей, отчего понять, как именно эти самые местные выглядят, почти нереально. Но про людей он рассказывает довольно мало: упоминает одну экспедицию, очень давнюю, в которой кто-то отведал тех самых ядовитых ягодок и… Подробности туалетных деталей Гону проще оставить за кадром, он лишь пораженно вскидывает бровь, когда Замза начинает смеяться при упоминании…
Ладно, это уже через край! Даже размышлять о подобном как-то… э…
Помимо всякого рода идиотских историй Замза все же описывает Кайто и компании соседей, которые теоретически могут их заинтересовать. Новые виды, все дела. Однако все это уже запечатлено ранее: либо тем самым непонятным Доном Фриксом, либо же предыдущими охотниками, жаждущими добиться хоть какой-то известности, пусть даже за счет новых видов жучков-паучков. Все создатели сборников животных страдают от обилия новых идиотских названий, вроде «Бигус Дикус» и прочего-прочего-прочего в таком духе. Если бы не уважение к Кайто, Гон бы посмеялся, но он приличный мальчик, а потому шутки про детородные органы вызывают у него хи-хи только мысленное.
(Замза не понимает юмора; объяснение жучиному рою концепции шуток про пенисы становится совсем смущающим; но он все еще не понимает)
Но вся эта ситуация вводит Кайто и остальных в уныние. Они тут — реальные исследователи, которые не стремятся называть новые виды на манер мерянья письками, а тут? Ноль улова. Да, разумеется, это близкая к Гойсану территория, есть вероятность, что дальше будет что-то интересное, но подходит конец первой недели, а из новых жуков разве что Замза, который благоразумно скрывается ото всех, предпочитая не слишком заигрывать с Бигусами Дикусами.
Сам Замза придерживается аналогичной точки зрения: забирается с ногами на ближайший ящик и широко разводит руки в стороны, крайне воодушевленно завывая:
— Зря вы так расстраиваетесь! Там, дальше, около болот всякого нового еще больше! Поверьте, — он ухмыляется во весь рот, демонстрируя мелкие острые зубы, — большая часть любителей приключений искала только сокровища, и, разочаровываясь, принималась за нас. Не сумели поддержать пыл исследователя, ага. Ну, не только пыл, но порой и приятелей, потому что не слушались собственного благоразумия, — гнусно хихикая, он резко садится, вскидывая руки. — Дальше первых лесов они точно не сунулись. Поверьте, на болотах столько всего, вы там на месяцы засядите. И это только исследуя тех, кто не особо опасен.
Честно говоря, сомнительно, что на Темном Континенте вообще есть «не особо опасные» существа, но Гон сделает вид, что поверит; Замза, очевидно, оценивает по своим критериям, и под сомнение их смысла ставить нет — он прав со своей, жучиной, точки зрения. Но Гон и Кайто многозначительно переглядываются, тем не менее понимая: вряд ли и десятая доля местной фауны особо жаждет помочь в исследованиях, а вот перекусить — несомненно. К счастью, теория про «изменение Темного Континента», медленно смыкающего над неудачными переселенцами капкан, пока что видится явью — и поездочка обходится без особых сюрпризов, не считая взглядов издали на кого-то, кто даже Замзой расценивается опасностью. Дикие звери с витьеватыми рогами и тонкими бычиными хвостами, но мордой тигра; стройные крохотные лошадки небесно-голубого цвета, чьи следы оставляют после себя ожоги; высокие тонкие пауки с огромными ракушками из ржавых кабин брошенных авто…
И это еще сравнительно безопасные для человека обитатели, позволяющие сожительство в пределах сотни километров. Что же там дальше, за болотами, если с каждым новым шагом Темный Континент становится все опасней и опасней…
И больше.
Это Гон понимает, когда цветы вокруг из тех, что растут по пояс, начинают достигать высоты уже его собственного роста. Все такие же уродливо красивые, чрезмерно яркие, в лихорадочной расцветке, словно не природа дает им подобный раскрас, а болезнь, галлюцинации. И чем дальше, тем больше становится таких цветов. Все они одинаковой формы, схожи с лилиями, и, видя странный интерес Гона, когда тот попинывает стебель одного из цветов, так некстати выросшего на протоптанной кем-то дороге, Замза подбирается рядом и заглядывает в глаза. Доброжелательно скалится. Честно говоря, Гона напрягают подобные жесты, но он понимает, что Замзе далеки человеческие понятия вежливости, и таким образом он просто пытается демонстрировать крайнюю степень дружелюбия. Даром, что жаждой крови от него не несет.
— Нравится?
— Не фанат цветочков, — честно признается Гон, который их даже Палм не дарит.
Некоторое время они смотрят на растение, словно это что-то сделает. Потом Замза роняет:
— Это «пангу». Святой цветок одной местной религии… Умершей уже, давно. Но у них красивое название было, мне понравилось, — затем шумно втягивает носом воздух, и Гон невольно повторяет, чувствуя, что все сведется к этому. Запах тут вокруг соответствующий: сладкий, дурманящий, но никакой усталости или сонливости Гон не ощущает, лишь неожиданную бодрость. Замза довольно щурит глаза. — Они молились ему, потому что цветок придает силы. Если его есть, то можно продлить себе жизнь, но отвыкнуть сложно, а без него — совсем кошмар. Это не безопасный нитро-рис, действует по системе «бери-отдавай».
Замзу это явно веселит.
Его вообще много что веселит, если так взглянуть.
Он на всякий случай пинает цветок еще раз, после чего выразительно смотрит на жучиного компаньона:
— И что, теперь мы зависимы? Если надышались пыльцой?
— Брось, Гон, — Замза сконфуженно фыркает. — Знай я, что тут опасно, повел бы вас этой дорогой?
Гон смотрит выразительней, и это воспринимают уже как личное оскорбление.
— Эй! Я уже сказал, что люблю только помело!
— Будь я любителем человечинки, тоже бы сказал так.
— Гон!
Некоторое время они молчат. Замза даром что не жук, сейчас бы возмущенно замигал, но нет, молчит, поскрипывает желтыми зубками. Потом разводит руки в стороны, явно намекая, что, мол, вот он такой щедрый, все равно раскрывает правду несмотря на недоверие… Драматизм так и прет.
— Эти цветы не вызывают привыкания так быстро. Плюс вдыхать пыльцу — крайне дебильный метод, потому что он просто… создает иллюзию? Восстановления сил. Да, — Замза тяжко вздыхает, упирая руки в бока. — Обычно их едят. Как были среди ваших лотофаги (я слышал из рассказов), так и тут были… пангуфаги. Это самая безопасная короткая дорога до болот, а пангу — просто приятный бонус на пути. Красиво же! Красиво, да?
Будто его реально волнует, красиво ли тут, он же не настоящий экскурсовод.
— Гон! Ответь.
— Сойдет, — отнекивается тот.
— Не ценитель.
— Э…
— Не понимает КРАСОТЫ моей родины.
— Э-э…
— Если бы жизнь была к тебе более милосердна, она бы подарила тебе ВКУС.
Почему какой-то жук вообще отчитывает его за то, что Гону не особо понравились огромные цветы-энергетики?! Отчего-то вся эта ситуация начинает напоминать ему разговоры с кем-то… Очень давно… Тем самым кое-кем, кто обожал говорить, что жевать попкорн в кинотеатре — кощунство высшей степени.
Но цветы отчего-то вызывают у него смутную тревогу. Какое-то давление, густое, тягучее, как в тот самый миг, когда на них с Киллуа смотрел Хисока на Небесной Арене, насмешливо угрожая… Но не такое сильное… Как нэн. Словно вся эта их способность даровать силу, но взамен брать усталостью — то, что ощущает сам Гон, когда впервые ощущает ауру, когда Винг раскрывает им поры. Могло ли быть так, что пангу на самом деле просто даровали временный нэн, открывали поры на время, а потом блокровали все? Отчего и ощущалась вся эта усталость. Но как-то странно, что тогда эти цветы не записали в список даров Темного Континента, как нитро-рис. Неизвестно еще, как он влияет на уже обладающих нэн людей. Скорее всего, размышляет Гон, если первые экспедиции или все плаванья Бейонда не упоминают пангу, то и толку от него особого нет.
И Курапике такой не поможет.
Жаль… Очень жаль.
Он интересуется у Замзы, действительно ли эти цветы вырабатывают ауру, и тот лишь пожимает плечами.
— Прости, но все это крайне далеко от меня.
Да уж, куда ему, насекомому, знать? Хотя, нет. Глупость. Меруем в своем обыденном состоянии превосходит Нетеро, стало быть, у Замзы тоже есть потенциал стать крайне опасным представителем своего рода… Но там было замешано поедание мяса людей, ассимиляция потенциала к нэн. Замза же просто контролирует тело с мертвым мозгом.
Он размышляет об этом и дальше, когда они покидают поле пангу. Гон замечает следы разбитого кем-то лагеря; уже успевающего зарасти мхом и прочей зеленью. Все брошено, тут явно кто-то хозяйничал, кто-то, кому эти вещи не принадлежат… Но кроме разрушенного временем и чужим вмешательством лагеря — пустота. Ни единой косточки. Трупы тут обгладывают явно без остатков. Вскоре зрелище чужого пиршества на крови остается позади, но Гон все еще размышляет об этом… Невольно.
Он роняет взгляд на Замзу, который с интересом заглядывает Манте за плечо, явно пытаясь понять, что тот строчит в блокноте, подзывает к себе; тот явно жаждет дальнейших опасных приключений, а потому мгновенно оказывается вблизи, явно скучающий. Однако, когда Гон роняет свой вопрос — крайне спонтанный, но все еще жутко важный — лицо у того перекашивает в каком-то то ли шоке, то ли озорстве, будто его ловят на месте преступления.
— Тут много людоедов?
Замза явно теряется.
— Ну, достаточно? Не знаю, я не особо с ними дружу, — он явно нервничает, и, когда Гон продолжает смотреть на него, просто наблюдать, без даже намеков во взгляде, тушуется еще сильнее. — Я уже говорил. Я не ем мясо! Только помело, только…
— Если ты боишься, что я стану тебя осуждать, то это глупость, — замечает Гон, фыркая. Вот уж придумал. — Я уже рассказывал, что у меня есть друзья среди муравьев-химер, и ты сам видишь Кайто. И если насчет последнего я сказать ничего не могу, то первые точно пробовали человечины и вполне ею наслаждались. Но все равно оказались хорошими… э… личностями. Так что орать на тебя или делать что-то еще более идиотское я не собираюсь, я так… чисто из любопытства.
И для парочки выводов. Но об этом Гон решает умолчать.
Некоторое время Замза смотрит на него подозрительно. Крайне-крайне подозрительно, явно чувствуя подвох, но будучи не в силах его хоть как-то обосновать, все же сдается. Вскидывает руки, однако… честно говоря, Гон ожидает немного иного ответа, но этот его вполне даже радует!
В какой-то степени.
— Ладно. Да. Может бы-ы-ыть парочка дружественных мне ульев питается мясом… — он тут же резко начинает обильно жестикулировать, явно оправдываясь: — Я пытался! Есть мясо. Но мне совершенно не понравилось, ни животное, ни ваше. Мои маленькие нежные челюсти не созданы для того, чтобы грызть плоть, поэтому я предпочитаю либо помело, либо пангу.
— Ты же говорил, что оно дурно влияет.
Замза жмет плечами.
— На людей и некоторых животных. Но для меня оно просто излишне сладковато и не более. Считай особенностями вида.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Дальше путь продолжается около недели… Чуть больше, по расчетам Кайто.
Время они определяют исключительно по тому, что показывает машина (к счастью, работа на нэн позволяет не беспокоиться о батарейках или бензине). Времена суток тут сменяются странно: иногда световой день длится около девяноста часов, а ночь — всего три, иногда день жутко короток. Любопытно, что эти природные катаклизмы не находят отражение в их мире, разве что в полярных ночах и днях, но, выходит, солнц действительно несколько, и разница в их… что бы там ни было (размер, удаленность, состояние от карликов до гигантов) влияет на то, как все идет на Темном Континенте. Это интересно! А лун тоже несколько? Странно, конечно, что всего этого разнообразия не видно с обычной земли, или если да, то зачем скрывать, если это все равно когда-нибудь раскроется? Луны…
Хисока в своем воспоминании тоже видит несколько лун.
Хм…
Но пока что дорога спокойна. Поразительно. Самым главным источником шума в итоге становится Замза, но он действительно безобиден, и показывает дорогу, о которой осведомлен Кайто от предыдущих храбрецов, дошедших до болот; в остальном он пассивен и не пытается кого-то в чем-то убедить, лишь иногда собирает фруктики для себя и парочки жуков, которые, видимо, до этого прячутся в одежде. Но по сравнению с тем, что описывает Нетеро, тут поразительно спокойно, пусть чем дальше, тем сильнее гигантизируется окружение, и в один момент Кайто — а он тут главный разумный человек — все же решает поинтересоваться об этом у главного жучиного специалиста.
Замза тогда грызет некий плод, похожий на апельсин, только без долек, обливается соком. Пожимает плечами, будто не видит в этом ничего сверхъестественного.
— Ну, да. Раньше было опасней.
— Тогда в чем причина?
Кайто не приклонен.
— Ну-у-у… Вы уже говорили про влияние и заманивание, думаю, все можно описать под это. Миграции, — кивает с умным видом. — Особо безмозглая живность сбежала, опасаясь внезапной шумихи в Гойсане, а вы не представляете, какой ужасающий шум для нежных ушек, даже моих, этот город источает. Кто поумнее — ушел от дорог и решил не высовываться, либо прячется очень хорошо и нападает только на тех, против кого есть шанс. А так на побережье жили довольно безобидные по вашим меркам обитатели, это без этой штуки, «ауры», тут опасно, но с ней вы скорее опасней половины моих соседей.
Потом фыркает.
— Тот человек, отец Гона, говорил, что искал Бедствия. Вот они — по-настоящему опасные ребята, потому что не желают взаимодействовать. А еще убивают цепной реакцией. А так даже с самой страшной тварью с земель дальше болот можно договориться, только очень сложно.
Ага, значит, там разумные существа. А Бедствия — нет. Хотя, если подумать, Наника же тоже отсюда, да? Ее словарный запас ограничен, но она все еще выглядит достаточно разумной… Гон рассказывает о ней, отчего Замза вдруг вытягивает лицо, явно удивляясь. Потом чешет затылок.
— Ну я с Аи никогда не болтал… Только судил по рассказам.
В основном речь, конечно же, о тварях вроде Хеллбелла и Бриона. И зобаэ, о, родная любимая болезнь бессмертия, отличный способ не умереть от голода в далекой экспедиции и чудесный повод окончательно свихнуться. Хотя Гон вообще не уверен, как то, что просто дает иммунитет к старости и смерти так таковой может свести с ума. Это как-то нелогично. Но он много чего не знает о Темном Континенте, и, казалось бы, элементарный противник — человек с каменным шаром вместо головы — может оказаться чем-то, что напугает его до… гм, достаточно туалетных аналогий на сегодня. В любом случае, он хорошо помнит страшные рассказы Киллуа про жертв Наники, которых буквально выворачивало наизнанку за простой отказ выполнить просьбу. Про то, что жертвы словно ощущали странное давление на них с каждым новым отказом…
Змей-искуситель. Идеальный невосприимчивый убийца. Щедрое божество, любящее справедливость. Дар вечной жизни. Фальшивое блаженство в иллюзии.
Бедствия Темного Континента словно джины. Даруют желаемое, но всегда есть нюанс.
Нэн дарует силу… Но чем больше ты просишь, тем страшнее оно делает укус в ответ.
Хм… Цветы пангу…
Но неужели это и есть самое страшное, что скрывают в себе эти земли?
— О, нет, отнюдь, — лицо Замзы странно спокойно. — Просто самое мерзкое, с чем можно встретиться, это точно. Но есть вещи намного страшнее, чем все известные тебе бедствия.
Откашливается.
— Когда-то тут царила эпидемия Пурпурной Чумы.
Болезнь, о которой говорит Замза, поразила известные ему земли около двух столетий назад; подверженные ей словно сходили с ума, нападая на всех вокруг и распространяя заразу все дальше и дальше. Сам Замза избежал участи пусть даже немного ощутить на себе ее симптомы; но говорит, что видел предостаточно случаев смертельных схваток, когда пораженные чумой сражались до смерти, лишь потому, что эта чума выкручивала жажду крови на максимум. Странная болезнь, по мнению Гона. Не убивала, просто лишала рассудка и заставляла сражаться до тех пор, пока не наступит финал.
Замза говорит, что аборигены устранили эту заразу. Что убили ее источник, и чума ушла, но он уверен, что могут найтись и другие ее переносчики, пока еще спящие в своих колыбелях, ждущие, когда же настанет время пробудиться… И час, когда человек ступает на Темный Континент с желанием его покорить, выглядит крайне привлекательно для того, чтобы подобным тварям настала пора раскрыть глаза.
— Честно говоря, зобаэ и близко не стоит к Пурпурной Чуме… Ну, впрочем, не так важно. Ее все равно давно не было, так что… как вы там говорите? Расслабь булки, верно. То ли дело…
Замза начинает смеяться и вдруг резко прикусывает язык.
Так. Так!
Но Гон не успевает выдвинуть претензии к этому наглому сокрытию какой-то явно интересной и сочной информации, потенциально бесполезной, потому что мало ли, где это «то ли дело» обитает, не факт, что еще живо, Замза-то живет давно… Не успевает, потому что его перебивает Кайто. Влезает в разговор так нагло, что дыхание перехватывает, и если бы не менторское уважение, то кое-чья наглая крысиная задница явно получила бы по шее!
— Говоришь, миграция?
— Ну да, иногда случается, — Замза только рад перелезть на другую тему.
— До массового исхода сюда тоже случалось? — Кайто щелкает пальцами. — В наш мир вторглась королева муравьев-химер, из-за чего у нас начался хаос. Ее отпрыск овладел нэн и начал массовые убийства. Не подскажешь, с чем это могло быть связано?
Как бы иронично не было это, как бы не звучал вопрос, словно с подковыркой, но Кайто вообще-то интересуется из чисто профессионального интереса. Гон косится на Замзу… Тот начинает бледнеть и в принципе менять цвета на смешные, потому что, видимо, невольно перескакивает на такую же неудобную тему, и, видимо, на самом-то деле одна и та же.
Одного внимательного взгляда хватает, и он начинает блеять:
— Ну-у-у… Они вообще неприятные ребята…
Кайто делает выразительное кхе-кхе.
— Слушайте! — вскидывает руки. — Есть вещи, о которых я не люблю вспоминать, окей? Не потому, что намеренно скрываю, просто, например, вы же не любите говорить о темных периодах своей жизни и всем таком. Считайте это таким же. Не думаю, что вас это вообще коснется, но…
— Выкладывай-выкладывай.
Снисходительный тон Кайто работает как волшебство.
От былой чеширской улыбки Замзы не остается и следа, и он сжимает губы в одну тонкую линию.
— Иногда случаются… назовем их «катаклизмами». И тогда просыпается это, — предрекая очевидные вопросы добавляет: — Я не то, чтобы реально застою его активность. Но иногда, раз в столетия, просыпается нечто, что потом подчистую уничтожает все вокруг. Обильный геноцид местной флоры и фауны прилагается. Скажем, мне удается застать его лишь единожды… Когда такое случается, сразу запоминаешь все факторы. Всякие знаки, ну, понимаешь? — он явно нервничает. — И мне кажется, что сейчас я опять вижу знаки. Может, это так называемый иммунитет моей родины в ответ на ваше вторжение. И был тогда… Может, и Ишвальду уничтожил тоже он.
Может, может, может.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Разговор заставляет Гона задуматься о том, что вообще обитает в недрах Темного Континента. Там водятся Бедствия; оттуда приходит Пурпурная Чума. Нэн, вероятно, оттуда же? Нетеро и Бейонд в своих приключениях не уходят так далеко, лишь немного касаются той тонкой грани, которая раскрывает все сокровища этого места, поэтому человечеству известно так мало Бедствий и так мало ценных сокровищ. Там дальше наверное еще больше опасного и полезного. И сейчас человечество наверняка раскроет эту коробку Пандоры…
Пробудит то, чего так боится Замза?
Джин и Паристон точно из тех людей, кого не остановит вероятная опасность. Первый точно лишь посмеется и скажет, что это полная глупость; что только дураки боятся и бестолково беспокоятся о возможном будущем, и что хитрые люди пишут свою судьбу сами.
Кайто ведет их окольными путями, ведет… Но мыслями Гон далеко.
Возможно, Джин и Паристон не самая большая опасность, которая может стать концом человечества и завершением ее эры великих открытий. Есть все те, кто тянется следом за бежавшими принцами Какина, есть Чидль с ее строгой жаждой исследования… Есть сам Гон! Который хочет вернуть Хисоку, что само по себе противоречие правилам жизни. Который друг Киллуа, что притащит сюда Аллуку с Наникой. Он тогда еще вербует некоторых муравьев-химер, а теперь-то!.. Вот, Замза отличный пример. И наверняка найдутся еще любопытные, кого Гон сможет перетянуть на свою сторону.
Но что он, что Джин, что Паристон… да даже Чидль знают, где проводить грань. Просто у всех них разная норма адекватного. А вот принцы…
Гон вскидывает голову, беспокойно, когда впереди в низине перед ними раскрывается красивый белый город — тоже руины, но еще стоящие, сохранившиеся лучше, чем Каппадокия. Из мрамора или же иного белоснежного камня, удивительно, что цвет не мрачнеет со временем. Высокие готические своды, изящные здания, город раскинулся на несколько километров, отчего-то так и не тронутый зеленью. Может, все дело в том, из чего выстроенный тут дома.
Впечатляющий пейзаж: мертвый, молчаливый… Замза тут же начинает трепаться (ну конечно):
— Это кафедральный город! Местечко поважней, чем наша бедная Каппадокия… Сюда мало исследователей заглядывало: далековато, да и на отшибе от основного исследованного пути до болот, без проводника не доберешься. Бейонда тут точно помню…
Болтает еще, беззаботно, пока Гон хищным взглядом осматривает округу.
Ну, темных мест тут полно. Насекомые, интересные Кайто, водятся сто процентов. Интересно, а есть ли тут что-то еще, может, если не сокровища, то что-то любопытное, вроде знаков о том, как можно добраться до какого-нибудь крайне легендарного места, где можно найти способ вернуть человека к жизни… Но, неожиданно, он отвлекается. Потому что замечает…
И явно не один.
Слышит позади шипение Замзы и шепоток Кайто:
— Смотрите!
А там, внизу, среди белых руин, колышется яркое пятно, так подозрительно знакомое Гону.
И подпись снизу — «ПРОМЕТЕЙ».
Люди Бенджамина начинают приоткрывать коробку Пандоры.
Chapter 75: ИНФЕРНО: огонь прометея
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Это короткая битва в гляделки: люди Бенджамина замечают неожиданных гостей на возвышении, следует короткий обмен взглядами — прямо преддверье настоящей ковбойской перестрелки — а затем… Ну, честно говоря, чего-то подобного Гон и ожидает. Это вроде логично, что на них, нежданных посетителей столь хорошо сокрытого местечка, нацеливают оружие. Он лишь вспоминает рассказы Фугецу, что солдаты Бенджамина владеют нэн на уровне неплохих таких среднячков, и гадает: заряжены ли патроны. От обычных что он, что Кайто, уйдут без особых проблем, а там и остальных защитят. Но в ином же случае дельце принимает крайне скверный поворот.
Он чувствует рядом — впервые, стоит заметить — леденящее душу ощущение, резко косится туда, а там Замза: с вызовом смотрит вниз, на солдат, во взгляде его мясной куколки настоящая ярость, тонкий язык то и дело бегает по острым зубам. О, наверное, мгновенно чует агрессию в свою сторону и видит в людях Бенджамина лишь тех самых варваров, о которых болтает ранее. Разрушителей древнего, простых искателей драгоценного. Тех, кто не умеет чтить прошлое. Несколько жучков выскальзывают из-под одежды и агрессивно жужжат рядом, мигая брюшками, совсем немного, и он бросится вперед — и Гон увидит, какой же Замза под действием собственной жажды разрушения…
Но его резко останавливает Кайто. Жестом, рукой чуть отталкивает вперед.
Затем складывает руки рупором и оглашает:
— Мы от Ассоциации Охотников!
Несколько секунд солдаты Бенджамина обдумывают ответ. Вперед выходит один, с крайне самодовольным лицом и смешной бородкой, четко выбритой по скулам и исчезающей на ямочке подбородка. Вау, вот это самодовольный парень, размышляет Гон пораженно, и Мистер Странная Бородка щелкает пальцами и рявкает в ответ:
— Покажите удостоверение!
Затем группа Кайто послушно спускается вниз, происходит всеми любимый бюрократический обмен бумажками и карточками, и, в общем-то, оказывается, что все в порядке. Оружие опускают, а тот самый Мистер Странная Бородка — Гон выясняет, что его зовут Юриков — улыбается чуть более доброжелательно, хотя оскал у него все равно больно наглый и хищный.
— Прошу прощения. В последнее время то и дело наталкиваемся на мародеров, терпение на исходе. А вы, значит-с, новые виды исследуете, да? Почему здесь?
— Мокрицы любят влажные темные места, которых в низинах брошенных городов крайне много, — Кайто нетерпеливо машет крысиным хвостом. — Попытаемся найти хотя бы их, потом других насекомых. Сюда нам порекомендовал зайти наш гид, — рукой указывает на Замзу, и тот приветливо скалит мелкие зубы. — Он из местного племени.
Юриков крайне подозрительно косится на Замзу. Цокает.
— Что-то я не припомню никаких племен по пути…
— Мы шли нестандартным путем, — предвкушая рождающийся спор, опережает Замзу Кайто. — Как исследователям, уже обжитые дороги нас мало интересуют. Не обессудьте, и, по возможности, постарайтесь не злить нашего товарища, если мы потеряем столь ценный источник информации, то вся экспедиция будет напрасной.
Однако, несмотря на свой внешний вид, Юриков явно оказывается не дураком: вскидывает руки, мол, молчу-молчу, после чего перебрасывается парой слов с товарищами. Из подслушанного ничего особо занимательного: все та же бюрократия, вроде сообщения руководству о нахождении посторонних на территории, и что это члены Ассоциации, так что огонь не вести. Удивительно: Фугецу так описывает своего старшего брата, что у Гона складывается впечатление — он тот еще тиран, но люди тут довольно спокойны, плюс, видимо, в хороших отношениях с другими профессиональными охотниками?.. Может, на самом деле, он просто уважает тех, кто не кидается на Темный Континент в поисках сокровищ, а ищет действительно нечто полезное? Гон, несомненно, доверяет оценке Фугецу, но у нее тоже свои предвзятости. Как с Мореной. А уж кто Гона поразил, так это она! Вроде реально тронутая, как Куроро, а вместе они поработали довольно славно.
К Гону рядом наклоняется Спиннер и так громко лопает жвачный пузырь, что тот аж вздрагивает:
— Вот самодовольный хрен, а?
— Ну он все же солдат, — Гон продолжает наблюдать. — А мы вроде как очень внезапно вторглись к ним на территорию.
— Мог бы и повежливей.
— К охотникам-самоучкам? — весело отзывается рядом Диннер. — Не смеши меня. Хорошо, что еще не прогнали.
— Авторитет Кайто решает.
Обмениваются взглядами.
Ну, не будь тут Кайто, сыграл бы авторитет Гона. Он так думает. Охота за муравьями приносит ему… своеобразную славу, как и весь инцидент с ИТЦ, когда он светится на камерах. С одной стороны неплохо, многие прекращают выпендриваться и качать права, с другой теперь слишком много людей его помнит! Со шрамами! Блин. Это хорошо, что Мито-сан еще спокойно реагирует (еще бы, учитывая, что народу там помирает уйма, а Гон отделывается всего-то парой царапин на лице). Но если уж она все подмечает…
Затем Юриков выразительно смотрит на их группу.
— Господин Бенджамин хочет с вами переговорить. Пройдемте.
Когда они следуют за солдатом, Кайто едва слышно цыкает. Равняясь с Гоном, он с крайне страшной тоской во взгляде на него смотрит.
— Нет, просто дать разрешение по телефону он не может.
— Ты так говоришь, как будто мы не послушно подчинились всей тупости на границе с НЗЖ, — фыркает Гон, и Кайто вздыхает уже громче.
— Там — дебильный закон, признанный миром. Тут законов нет, только чьи-то попытки качать права на пустом месте. Ладно уж, поговорим и тут же примемся за поиски. Ты, — он глядит на Замзу, — язык на замок. А то я вижу, как тебе нравится общество солдафонов.
В ответ тот лишь демонстрирует язык.
Лагерь «ПРОМЕТЕЯ» состоит из множества больших палаток, где располагаются спальни, какие-то места встреч и всякие кабинеты, и, разумеется, кухня. Всю дорогу до Кафедрального города Гон и команда Кайто питаются только сухпайками, припасенными из города, да тем, что Замза одобряет для потребления. Мясо там крайне мало, и в основном это внутренности насекомых (Гону думается, что это кто-то из тех кланов, которые сильно не нравятся Замзе, вот он и отыгрывается), но тут, проходя мимо палатки с кашеварами, начинает нести мясом… Черт, слюнки так и текут!
Палатка Бенджамина, на удивление, ничем особо не выделяется. Внутри все по-спартански: стол с кучей бумаг, простые складные стулья, никаких украшений или изысков. По сравнению с тем, что Гон видит том же кабинета Бизеффа — скукота! И за столом сидит он, разумеется, первый принц Какина и самый главный (бывший) претендент на престол… Бенджамин Хой Гоу Джоу.
Фугецу он не нравится. Она его ненавидит, на самом-то деле, и Гон хорошо помнит все грешки, что она перечисляет: излишне жесток, думает лишь о себе, эго ого-го. Солдафон, тиранские замашки, никакой жалости. Проблемы с контролем гнева. Предвзято относится нельзя, понимает он логикой, но все увиденное подтверждает ее краткую характеристику: что от Бенджамина добра ждать не стоит. Если он и пускает группу Кайто на свою территорию, то только из-за вероятной выгоды.
Бенджамин смотрит на них всех мелкими злыми глазенками.
Голос у него глубокий, сильный. Неожиданно спокойный:
— Это лишь простое заключение договоренности, — произносит он довольно монотонно. — Вам передали информацию о мародерах. Сейчас моя группа ведет разведку в некоторых местах города, куда я бы попросил вас не заходить во избежание инцидентов. В остальном — вы вольны идти куда пожелаете.
Куда пожелаете, но, на самом деле, нет.
Кайто выступает вперед.
— Мы с миссией мира. Можете не беспокоиться, лишний раз дразнить ваших бойцовских псов не будем.
На такой выпад Бенджамин — если Фугецу права и у него реально проблемы с гневом — должен разораться, но тот неожиданно лишь криво ухмыляется, словно шутку оценивает.
— В прошлый раз муравьи-химеры принесли нашему миру проблемы в виде радиационного заражения Восточного Горуто и смерти сотен тысяч людей. Просто удостоверяюсь, что ты не из таких.
Ой, какой чудесный обмен любезностями.
Дружелюбно скалятся друг другу, потом Кайто делает шажок вперед… Гон крайне скептически смотрит на это рукопожатие, но решает, что это не его ума дело. Хотят — пожалуйста, пусть придуриваются. Но теперь он примерно понимает, что в чем-то Фугецу заблуждается в каких-то взглядах, потому что сейчас… да, Бенджамин действительно выглядит воякой с огненным характером, однако все еще умеет держать себя в руках, и не только себя — своих парней тоже.
Далее следует очередная бюрократия: Кайто и Бенджамин что-то крайне серьезно обсуждают, и, видимо, это больше связано не с мокрицами, а с обстановкой в Гойсане и всякими интересными деталями об Ассоциации; Гон вместе с остальными осторожно ускользает из тента. Если Диннер, Спиннер и Монта решают уединиться кружком и поболтать, Замза — залезть на крышу и поглазеть вокруг, явно не желая особо водиться с местными, то Гон… Он просто бродит по округе. Он тут самый юный (кроме, может быть, тела Замзы, но там вообще непонятно, сколько мясной кукле лет), чем, несомненно, привлекает много внимания. Но солдаты Бенджамина лишь провожают его слегка заинтересованными взглядами, без лишних вопросов. Гону откровенно скучно; он болтается, как дохлая рыба в проруби…
Пока не видит впереди…
Как это сказать? Словно интуиция. Гон просто косится по сторонам, как натыкается взглядом на мужчину с крайне скучным незаинтересованным взглядом, тот чистит оружие и не особо отвлекается. Он не слишком-то примечателен сам по себе, но взгляд Гона отчего-то цепляется за его прическу, такую странную, похожую на гриб… Нет, погодите… Скорее брокколи…
Брокколи…
Та болтовня Каффки и Куроро…
Внутри Гона что-то холодеет.
Твою мать. Это же БиБи.
То есть, вы хотите сказать, что судьба сводит Гона с тем самым камнерожим парнем из воспоминаний Хисоки? Это странно; такое не должно было случиться по всем законам вероятностей. Шанс встретить того самого БиБи даже в старом мире предельно низок, но Гон встречает его не там, где еще можно предположить случайную встречу, а на Темном Континенте! В колыбели всей опасности! Куда мало кто вообще суется! Да, можно предположить, что шанс встречи повышается, раз Бенджамин со своими солдатами отправляется сюда, но кто может догадаться, что за все эти пятнадцать лет БиБи не только не умирает, но еще и достигает уровня одного из телохранителей своего обожаемого принца?!
Спокойно. Спокойно…
Делать все еще нечего, поэтому мнется Гон относительно недолго; закрывает рот панике и делает бодрый шажок в сторону намеченной цели. БиБи мгновенно замечает его подозрительные телодвижения и вскидывает взгляд, но с виду совсем не меняется: все такой же спокойный… Кирпичный…
Гон делает вежливое кхе-кхе.
— Тебе что-то нужно?
БиБи решает не утруждать себя театральным приветствием как Юриков и лишь смотрит. Гон мнется, закусывает губу, размышляет, насколько тупо будет звучать то или иное, после чего решает, что любое иное в принципе будет звучать тупо, поэтому решает поступить так же, как и всегда. То есть задает вопрос прямо в лоб:
— Ты же БиБи, да?
Тот медленно вскидывает бровь
Гон замечает, как тот напрягается: едва заметно, но видно, как крепче он сжимает зубы, как темнеет взгляд, и как плечи чуть поднимаются, а вместе с этим и пальцы ложатся на рукоять оружия чуточку сильнее. Едва заметно, но бывалый охотник сразу подметит. Понимая, что если его тут пристрелят из-за собственной глупости, будет совсем не круто, тем более Кайто, которому явно не захочется с этим разбираться, Гон тут же вскидывает руки и в панике добавляет:
— Я, эм, друг Хисоки! — тормозит. — Хилояна!
То опасное угрожающее напряжение исчезает, но остается настороженность и удивление; на него смотрят уже просто пораженно. Некоторое время висит тишина, потом БиБи задумывается… Замечает:
— Не слышал эту кличку уже лет десять.
— Ну-у-у… Что знаю, то знаю!
— Бабимайна, если тебе интересно, — хмурится. — Говоришь, ты друг Хилояна? Я думал… — он так медлит, что Гон гадает, что же он такое проглатывает, то, что у Хило вряд ли могут быть друзья с его-то поведением, или что-то иное. — … что он не станет распространяться о той самой поре.
— О, — Гон хмыкает. — Мне из него эту информацию пришлось клещами доставать.
Потом он кратенько пробегается по истории, которая окружает Хисоку, их знакомство и все дальнейшее, в основном начиная от желания подраться с главой Редана и заканчивая… ну, собственно, самой последней дракой. Лицо Бабимайны с возрастом остается все таким же кирпичным, однако Гон замечает легкие морщинки на лбу и у бровей, из чего делает вывод, что кто-то много хмурится и всячески страдает от чьего-то идиотизма. Это же случается и тут: когда Гон рассказывает про то, что Хисока после пыток почти моментально бросается обратно в бой, то тот вздыхает, трясет головой. И морщится. Однако весь рассказ остается без внезапных комментариев, лишь в самом финале, когда Гон говорит, что, дескать, прибыл в самом конце драки и увидел внезапное бешенство, вдруг замечает:
— Ну конечно. Больная тема.
— Знаешь, из той кассеты с воспоминаниями я не шибко-то понял, в каких вы были на самом деле отношениях, потому что Хисо… Хило, кхм, крайне любит делать акценты там, где не надо, ну и…
— В нормальных, — сухо обрывает тот. — В основном с его братом. Сам Хилоян по большей части держался позади него, особняком. Думаю, нас можно было назвать приятелями, но мы редко контактировали без вмешательства Хисоки, — задумывается. — Кроме самого финала.
Бабимайна думает еще.
— Ничего удивительного, что он так закончил, — резюмирует. — Я думал, он умрет раньше. То есть, говоришь, тот Хисока с Небесной Арены — это Хило? У него имя брата, но я как-то не проводил параллели.
Ничего не остается, кроме как кивнуть. Скорее всего, дело еще и в гриме, во всем том образе, в котором понамешано от всех подряд, так-то Гон, даже теоретически зная предысторию Хило, никогда бы не распознал его в Хисоке. Полные противоположности!
— И ты его друг… Интересно.
Лицо у Бабимайны такое невыразительное, что и не скажешь, что ему действительно интересно. Но это, видимо, болезнь какая-то, кирпичелицо, тут не осудить… Гон все же кивает, потому что они с Хисокой, очевидно, друзья! А кто поспорит (смотрю на тебя, Киллуа), тот получит по зубам.
— Не верится?
— Ну, учитывая прошлое…
Однако Бабимайна не договаривает; оглядывается и хмурит брови, когда к ним вразвалочку подходит еще одна яркая фигура этого местечка: многоуважаемый господин Юриков, который улыбается так широко, что даже у Гона возникают смутные подозрения. Останавливаясь рядом, Юриков по-кошачьи облизывает губы…
Наклоняется к Бабимайне и кладет ему руку на плечо, отчего тот мгновенно кривится, словно съедает лимон.
— Что, новые знакомства, да? Любопытно, любопытно…
— Будь добр, съеби в закат.
Замечательные отношения.
— Да ладно тебе, Бабс, — губы у Юрикова растягиваются в чеширской ухмылке. — Я просто интересуюсь. Мне, знаешь ли, тоже бывает скучно, а у тебя тут такой интересный собеседник… Давненько мы не общались с кем-то из охотников, а?
И смотрит на Гона волчьим взглядом. Тот, вызывающе — в ответ. Некоторое время висит тишина, пока, неожиданно, Бабимайна низким тоном не роняет:
— … ты назвал меня «Бабс»?
— Значит, ты охотник? — Юриков не отводит взгляда и не моргает. — Какой специальности?
— Пока никакой, — Гон решает тоже сыграть в эту игру и пялится прямо в глаза. — Но я только учусь. В прошлом было немного не до выбора, знаешь ли.
— О, значит, ты у нас занятой, да?
— Нет, ты действительно меня так назвал, — бормочет Бабимайна.
— Ага, прямо су-у-упер занятой!
— И чем же ты там таким был супер занят, что не сделал самый очевидный выбор, а?
— Занимался охотой на муравьев-химер, например.
Некоторое время, неожиданно, висит тишина. Бабимайна резко вскидывает голову, одна бровь у Юрикова поднимается… Потом он моргает пару раз, словно растеряно, и хмыкает.
— Химеры, значит? А как тебя зовут-то, клоп?
— Я не клоп!!!
Юриков недобро скалится. Издевательски.
— Пока не представишься, будешь клопом.
— Я — Гон Фрикс!
Он произносит это явно немного громче, отчего звонкое эхо проносится между пустых палаток. Некоторое время висит все та же тишина, Юриков перестает лыбиться, они с Бабимайной серьезно смотрят на него, потом — друг на дружку, и это многозначительное переглядывание напрягает сильнее всего. Но интрига длится не так уж и долго, потому как Юриков неожиданно произносит краткое: «о».
— Ты. Я тебя помню.
— А я тебя не помню, потому что мы не встречались!
— Не в этом смысле, клоп, — когда лицо Гона багровеет, он добродушно фыркает. — Я слышал об одном охотнике на химер от нашего старого общего с Бабимайной приятеля. Помнишь его? — оборачивается. — Курапика.
… они знают Курапику?
— Мы работали вместе на «Ките», — сухо поясняет Бабимайна.
О! Это многое объясняет. Ну да, Курапика же рассказывает, что во время всего инцидента водит «дружбу» (скорее товарищеские отношения) с парочкой солдат Бенджамина, одного из которых посылают к ним в качестве телохранителя по приказу королевы первых эшелонов, а второго — как инструктора к нэн-урокам. Значит, это про них двоих говорил Курапика?.. Ну да, если подумать, то с Бабимайной он легко бы сработался.
Юриков улыбается уже шире, дружелюбней, но все равно выглядит крайне угрожающе, отчего по спине идут легкие мурашки. Потом подходит ближе… Кажется, Гон начинает понимать, почему после такого панибратского похлопывания по плечу Бабимайна спешно отряхивается.
— Ба-а-атюшки, да что ж ты сразу не сказал, что ты из тех камикадзе, что штурмовали с Нетеро Восточный Горуто!
— Меня и не спрашивали!
Ответ, впрочем, игнорируют.
— Знаешь, раз уж ты не выбрал специальность, это даже очень и очень кстати! Нам тут, знаешь, в нашем чудесном военном объединении как раз требуются охотники с умением пользоваться хацу (и в принципе им нормальным), так что…
Гон вскидывает руку. Стоп-стоп-стоп, что за резкое собеседование?!
— Прости, но у меня вроде как увлекательное исследование мокриц. Крайне важно. А военные операции — было один раз, и совсем не мое…
— Да ладно тебе, клоп! Нам тут как раз требуются свободные руки! А то нагрянул тут один таракан… Мешается.
У Юрикова какая-то галочка на аналогиях с насекомыми, да? А Кайто для него кто, «муравьишка»? Но, судя по мгновенно ушедшей улыбочке и появившемуся кислому выражению, это явно кто-то серьезный. И явно реально доставучий и неубиваемый.
Юриков называет имя… Всего одно имя…
После чего Гон говорит: «ой».
Потому что…
— Может, слышал что про Джайро. Говорят, парень рванул сраный ИТЦ с кучей офисного планктона.
В общем, как тоскливо рассказывает Юриков, Джайро тут действительно обитает — что лишний раз подтверждает прогнозы Морены. Тоже заводит себе шайку подручных людей, с которыми устраивает всяческие… Юриков называет это крайне нелестно, но, в целом, можно описать, что те всем просто мешают и отравляют жизнь. Особенно группе Бенджамина, которая вроде как про порядок, а тут такой элемент хаоса под боком.
Воспоминания о горящей свече ИТЦ вплывают в голове вновь. Оглушающий взрыв. Парящие в воздухе бумаги. Человек, делающий шаг в пропасть…
Гон дергается, когда понимает, что закусывает губу так сильно, что по ней начинает течь кровь.
— Говоришь, Джайро?
— Ага, — Юриков легкомысленно фыркает. — Реально отбитый. Хотя неудивительно, говоря правительства многих стран за него крупную сумму назначило, это тебе не возня в Восточном Горуто. Поопасней будет. Хотя ты ж вроде не заинтересован, не?
Сквозь зубы выплевывает:
— Я дрался с Джайро в ИТЦ в тот день. Я убью этого уебка, чего бы мне это не стоило.
— Личная неприязнь?
Лицо Юрикова все еще насмешливо, и Гон отвечает ему долгим взглядом.
— Скажем, — лаконично завершает диалог он, — ненависть к идеологии.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Бенджамин вызывает его на ковер.
На самом деле это более доброжелательная встреча, чем звучит. Юриков, естественно, докладывает о неожиданном открытии боссу, и тот заинтересован в человеке, что столь яростно ненавидит Джайро — а еще успевший подраться с ним в тот роковой день, что ознаменовал тому горькую славу. Он предлагает работу, конечно же. Вычистить ублюдка вместе. Несмотря на предвзятость от речей Фугецу, Бенджамин говорит весьма дельные вещи и даже не настаивает. Это похоже на вежливое приглашение, потому что они действительно едины в своем порыве.
Бенджамин, как выясняется, заинтересован не столько в Джайро, сколько в его напарнике по всяким делишкам – Церредрихе, про которого Гон слышит тоже, все от той же Фугецу. А еще от Курапики, который говорит, что именно он держал при себе голову Пайро.
Но Гона подобное интересует мало. Вот Джайро, однако…
Однако, когда он, еще сомневаясь, решает подойти с этим вопросом к Кайто, тот выбирает самую неожиданную сторону, какую Гон в принципе от него не ожидает. Выслушивая все проблемы, плюсы и минусы, он фыркает и скрещивает руки на груди. Крысиный хвост при этом начинает извиваться, как когда он крайне недоволен или иронизирует.
Где-то на фоне беспокойно бродит Замза, явно скучающий.
— Даже думать не надо. Оставайся.
— А наше исследование?!
— А ты в нем, как в исследовании, заинтересован? — парирует Кайто и смеется. — Твоя цель — добыть что-то Халкенбургу, разве нет? Плюс найти своего друга и вернуть того второго. Думаю, с этим ты отлично справишься и здесь, а покровительство целых двух принцев Какина… даже трех, если мы считаем юную мисс Фугецу, обеспечит тебе практически полную свободу рук. И двойное финансирование, да. Главное, чтобы Халкенбург не узнал. Бенджамину, думаю, будет глубоко плевать, пока ты браво ищешь ему Джайро.
— Ну это как-то неправильно! — возмущенно тянет Гон. — Просто брать и бросать тебя!
— Да ладно, мы и так хорошо провели время. Пора и поработать, — на губах у Кайто играет более дружелюбная улыбка. — Тебя все равно тянет на приключения куда более опасные, чем наш поиск мокриц.
— Я оставлю вам своего жука для связи, через него покажу интересные места, — добавляет Замза Кайто, и тот кивает.
— Логично. Вот видишь, Гон, тем более ты не один.
Да уж, не один. Замза — почти незнакомец, который бродит за ним следом лишь из-за «приятного запаха», ждет чего-то необычного. Конечно, есть этот Бабимайна, и Гон уверен, что может ему доверять, спасибо воспоминаниям Хисоки, да и Юриков, пусть и выглядит слегка себе на уме, все еще не вызывает никаких страшных опасений.
Но вот так просто менять покровителя…
С другой стороны, он всегда успеет слинять.
Гон оборачивается назад, на палатку Бенджамина, и громко цокает. Да уж, кто-то явно обрадуется неожиданному рекруту.
Chapter 76: ИНФЕРНО: форт «радость»
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Живность на Темном Континенте и правда очень странная.
Заметно еще по Замзе, но когда Гон знакомится с фауной поближе, то понимает, что, ну… Она нелогична! Тут столько всяких странных животных, что сразу появляется парочка вопросов к эволюции (или любому другому безумному гению, что их создает). И сейчас, сидя в засаде, он убеждается в своих выводах — что на Темном Континенте орудует какой-то извращенец с тягой создавать слишком странных животных и высаживать растения черти как. Еще раз, собственно. Но тогда так, невинные шалости, сейчас же у него есть невероятно ответственное задание господина Бенджамина… Бла-бла-бла… Честно говоря, Гон слушает вполуха, имеет право себе позволить. Он тут не верный подчиненный, а скорее в роли эдакого лихого парнишки на подработке, поэтому ебланить и ковыряться пальцем в ухе — святое.
Но сейчас — засада. Да.
Он — охотник, и сейчас… Охотится.
Тварь перед ним напоминает гигантскую ласку со смешными жабрами и крысиными усами. Лапки у нее огромные, морда — узкая, вытянутая, словно лисья, а раскраска так и вовсе под стать местной фауне: вся диковинная, какая-то розовая с вкраплениями фиолетового. Зверюга размером с легковушку, когда собирается гармошкой, но ей явно больше доставляет вытягиваться, как червяку, и извиваться… Замза говорил, что это мыласка, и Гон сначала гадает, отчего такое дебильное название, но потом видит, что мыласка резвится в луже, в которой тут же начинают появляться мыльные пузыри. И когда передвигается на своих коротеньких лапках по траве, то не бежит — именно что скользит! То есть, это что получается, на Темном Континенте обитает огромная ласка, вырабатывающая мыло?..
— Ты не особо задумывайся, — жужжит в ухо Замза. — Его на самом деле называют не так, но это дословный перевод. А настоящее название тебе все равно ничего не даст.
Лингвистические тонкости от жука, контролирующего труп, господа.
В воздух поднимаются пузыри. Мыласке явно жутко весело, и она не отвлекается ни на что; хотя, с учетом, что Гон использует зэцу, вряд ли даже посмотрит в его сторону. Так что да. По требованию господина Бенджамина, жутко сурового мужчины с квадратной челюстью, Гон собирается… охотиться на огромную мыльную ласку. Честно говоря, скажи ему кто-то нечто подобное пару лет назад, Гон бы крайне усомнился в разумности собеседника. С другой стороны, уныло думается ему, чем это лучше увиденных им муравьев? Икалго — вроде насекомое, а кальмар. Палм так вообще химера из трупа женщины и каких-то рыб. Велфин — помесь краба и волка. Даже зародившись внутри озера Мебиус, муравьи-химеры тянут за собой след неадекватности с Темного Континента.
Сейчас он вместе с Замзой сидит в кустах, наблюдая за мылаской. Вокруг витают крохотные (с кулак) медузы, которые… занимаются воздухоплаванием? Почему они вообще выживают вне воды? Впрочем, не столь важно; важнее мыласка, которая так весело резвится в мыльной луже, что даже Гону хочется плюнуть на всю охоту и присоединиться к ней. Жаль, что он еще не настолько безрассуден, а то можно было бы! И жаль, что мыласка не разумна, может, удалось бы это все и без…
— Скользкий тип, — разбивает его цепочку мыслей Замза, царапая коготочками прижатыми коленками. — Такой поганый, ты бы знал. Весь его род, точнее. Просто не представляешь, как с ним сложно драться, а резать — тем более…
Гон смеряет Замзу взглядом.
— Скользкий, да?
Они на серьезном задании, вообще-то. Не время сыпать дерьмовыми каламбурами. Но Замза на законное обвинение легкомысленно фыркает и пожимает плечами.
Итак, да. Им надо порезать мыласку. Желательно вырезать у нее железы… отвечающие за мыло? Как это назвать? Потому что им нужно… буквально проскользнуть кое-куда, где очень узко, и самый лучший способ (рекомендация Замзы, между прочим) — обмазаться мыльной эссенцией. Они пробовали на мелких камушках, ну, так, чтобы не сразу идти с оружием на крайне агрессивное создание больше тебя размером, и результаты превзошли ожидания! Но чтобы добыть мыльную железу, необходимо вскрыть брюхо крайне опасной и скользкой (во всех смыслах) ласке, а чтобы сделать это, надо придумать, как обойти его природную защиту.
Патовая ситуация.
Гон продолжает сверлить мыласку взглядом, гадая, почему судьба заводит его в какие-то издевательские ситуации, но отвлекается, когда по интеркому бодро отзывается крайне прилипчивый и докучливый голос, принадлежащий, несомненно, Юрикову:
— Шевелите жопой! Ласка сама себя не порежет.
Но сражаться с огромным мыльным монстром не звучит как что-то, что хочется делать Гону! В самом факте охоты, пожалуй, нет ничего плохого; но убивать животное лишь из-за мыльной эссенции звучит издевательски против природы. Гон, между прочим, житель Китового острова, где единение с окружающим миром почти что записано в закон. А тут!.. С другой стороны, он-то понимает, что Юриков и принц Бенджамин — порождения индустриального города, и им в сущности плевать на одну-единственную мыласку, потому что она сейчас играет решающую роль в их грандиозных планах. Поэтому Гон судорожно вздыхает.
Умоляюще смотрит на Замзу, будто его тщедушное мертвое тельце может тут что-то сделать.
— Ты уверен, что его точно нельзя уговорить?
— Понятия не имею. Мыласки питаются жуками, ты думаешь, я стану пробовать?
На самом деле, несмотря на теоретическую опасность, сама идея подойти и попытаться договориться — тем более, что на Замзе и муравьях-химерах он выясняет разумность местных обитателей и какую-никакую способность к эмпатии — не выглядит плохой. Проблема в том, что Гон хорошо помнит встречу с «домашней собачкой» семейства Золдик, которая одним взглядом мертвой рыбешки показала, что на контакт не пойдет. А вдруг тут — точно так же? Откуда он вообще знает, что за собаки обитают у Золдиков? Они тоже до смешного огромные, может, отсюда! Тем более что раз с Темного Континента приходит Аллука, то Золдики тут точно бывали…
С другой стороны, кто не пробует…
Поэтому Гон решает рискнуть. Если что — слиняет! Ускользнет, хе-хе-хе.
Выходит из кустов на негнущихся ногах. Ему вслед пораженно смотрит Замза с таки видом, будто провожает на тот свет; по интеркому начинает шипеть Юриков. Но Гон не останавливается, медленно подходит к продолжающей резвиться мыласке и останавливается рядом, вытягивается по струночке… Сглатывает и блеет:
— Эм, здрасьте.
В эту секунду он готов поклясться, что слышит позади громкий шлепок ладошки по лицу!
Мыласка прекращает резвиться и резко сворачивается в угрожающий клубок; затем вытягивает шею и нависает над ним. Вблизи она выглядит больше, чувствуется по дыханию, что мясом тоже не брезгует, но Гон стоически выдерживает и трупной запашок и даже капающие пузырящиеся слюни, и, выждав для приличия секундочек десять, роняет крайне кокетливо:
— Мне бы мыльца. Э. Да.
Некоторое время висит молчание. Юриков по интеркому начинает почти что истерично завывать.
Мыласка смотрит на него сконфужено, из чего Гон делает вывод, что его прекрасно поняли. Проносится мыслишка, что скорее всего магические звери из его родного мира произошли от местных, вот и болтают спокойно. Как и муравьи, да! Они ведь тоже были разумны, а речь обрели лишь после того, как зажевали человеченки.
Висит неловкое молчание длиной в целую минуту, после чего мыласка хриплым голоском… ну, сложно назвать это «голосом», скорее рычание, но она произносит крайне озадачено:
— Мыла?
— Ага! Вот этого, — Гон тычет пальчиком в лужу рядом.
Мыласка следит за его указующим перстнем. Усики смешно шевелятся.
— Зачем?..
Блин, неожиданно адекватный вопрос для огромный плотоядной ласки с Темного Континента…
Пока позади телеграфирует Замза, всеми силами показывая, что пора улепетывать, Гон искренне отвечает:
— Честно говоря, я мало представляю. Но очень надо!
Это явно веселит мыласку, та ложится головой на траву и обвивает Гона вокруг, словно жирная голодная змея. Но желания атаковать нет, поэтому Гон спокоен; уверенно смотрит в глаза мыласке. Что ж, страх, что это будет тварь уровня собаки Золдика, отпадает, поэтому опасаться больше нечего. Замза зря паникует. Он фыркает, когда в него упирается жесткий ус, и мыласка утробно рычит:
— Какой ты интересный безрассудный человечек… Не боишься?
— Ну, ты же не хочешь меня убить, — Гон жмет плечами. — Другое дело, если бы хотел…
— И такое ощущаешь?
Шерсть у мыласки на ощупь жесткая, мыльная… Чем-то это существо напоминает Гону выдру. Мывыдра… Нет, «мыласка» содержит в себе ровно ту нужную долю правды и дебильного каламбура, чтобы быть удовлетворительным названием, «мывыдра» это что-то уже совсем тупое.
Он не успевает ничего ляпнуть, как вдруг позади из других кустов выскакивает Бабимайна все с тем же кирпичеобразным лицом и ружьем наперевес; он явно слышит всю панику Юрикова, что их бравого новобранца сейчас сожрут, поэтому выбегает принять участие в охоте. О черт, о нет! Сейчас это сведет все старания Гона к минимуму! Он ощущает, как встает дыбом шерсть на загривке мыласки, тут же выскакивает перед Бабимайной и во весь голос орет:
— Стой! Даже не думай!
Только он учится искусству политических переговоров (о мыле) у Бизеффа, и тут чья-то кирпичная рожа пытается все разрушить! Ну уж нет!
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Юриков смотрит на него с видом крайне ехидной матушки-наседки, которая вроде как и не собирается особо ругать за проступок, но в ироничной манере точно отчитает. Он высокий — ростом, пожалуй, выше Хисоки даже, с Леорио — а потому угнетение двойное. Ходит вокруг, по-волчьи, заглядывает в глаза… Так и хочется сказать что-нибудь обидное про его дурацкую бороду, но Гон — мальчик приличный, а потому молчит, просто отвечая таким же недовольным взглядом.
— Да уж, это было тупо!
Какая разница, хочется спросить. Целью было мыло, чтобы проникнуть куда-то, мыло добыто — мыласка делится этой своей эссенцией без особых проблем, и это намного проще, чем если бы они все вчетвером медленно ее ковыряли в бою. Тупо — это убивать без разбору, а немного потупить рядом с огромной тварью размером с автомобиль… Это еще вполне себе нормально! Тем более цель все равно выполнена, а в задании Бенджамина не было ничего про обязательное убийство ласки!
Они вчетвером сидят в небольшом лагере где-то на опушке леса; вокруг расставлены ловушки с запахом, отгоняющим большую часть местной фауны, в костре горят цветы с душистым ароматом, действующим уже против части поменьше. Замза беззаботно болтает ногами и смотрит по сторонам, Бабимайна с усердием чистит винтовку — не дай боги ту самую, из воспоминаний… И Юриков, да, отчитывает Гона.
Взглядом тот цепляется за несколько заполненных до краев тар с мыльной розоватой жидкостью… Потом возвращается обратно к Юрикову, что с видом крайне беспечным вскидывает руки кверху и жалобно тянет:
— Ну и ну! Впервые вижу такое безмозглое создание. И это, значит-с, тот самый легендарный клоп, который убивает королевского стража и вообще помогает в легендарной зачистке в Восточном Горуто!..
— Хватит называть меня клопом, — огрызается Гон.
— И что, скажешь, что это не так?
Они смотрят друг на друга с вызовом, как два болвана. Бабимайна наблюдает за ними, не скрывая разочарования.
— Знаешь, что делают клопы? — шелестит Гон. — Они очень сильно воняют, если их атаковать!
И прыгает прямо на Юрикова с верещанием разъяренной бешеной белки, отчего тот вскрикивает. Шуточная потасовка длится не очень долго, Замза смотрит на нее с необычайным любопытством; Бабимайна же — просто заказывает глаза и возвращается к чистке оружия.
Потом уже, когда заканчивается возня, они садятся вокруг костерка и приступают к ужину. Человеческое трио жует сухпайки от армии Бенджамина, Замза — грызет какого-то жука. Видок, конечно… Но чавкает аппетитно. Гон, к счастью, в детстве пробует кучу насекомых на вкус (жизнь на Китовом острове по-своему сложна), а потому особой дизморали от подобного зрелища не ловит, но вот Юриков и Бабимайна глядят на это без видимого удовольствия.
Затем Гон поворачивается к Юрикову.
— Ну и? Куда надо проникнуть? Зачем нам столько мыла?!
— Я бы пошутил, что в очень узкое место, и тебе стоит держать руки у пояса, чтоб наверняка, — Юриков глупо хихикает, и, тем временем, в отблесках огня лицо Бабимайны становится все более и более зеленым. Затем он беспечно отмахивается и тычет пластиковой вилочкой в Гона. — На самом, есть одна так сказать база, куда нам надо забраться, и, поверь, если не лезть по узким щелям, то это невыполнимая задача. Но мы тестировали это сраное мыльцо, так что, должен признать, теперь все обстоит намного лучше.
— Что за база? — настораживается Гон.
То, как Юриков спокойно говорит об этом местечке, немного обнадеживает — значит земля известная, но зная аппетиты господина Бенджамина… Гон отказывается помогать в каких-то завоевательских походах! Он соглашается начистить морду Джайро, но не более! И они даже говорят об этом, блин! Неужели рукопожатие для господина Бенджамина ничего не значит?
Юриков мгновенно суровеет и вновь тычет в него вилкой.
— Рожу попроще сделай, клоп. Мы думаем, это застава Джайро. Уродец перекрыл самый безопасный путь через одно местечко, и теперь там не проберешься. Либо плати, либо чеши через опасные леса. Сам понимаешь, у всех очко от этого сжимается…
— Ты можешь? Без этого? Без упоминания задниц?
— Угадаешь, куда тебе сходить?
Пока Гон издает тихое гр-р-р-р, Юриков добродушно фыркает.
— В общем, туда и пойдем. Не в задницу, не бзди. Но это местечко поганое, там явно что-то происходит. Этот хер отказывается пускать любые военные или хоть как-то хорошо вооруженные группы через базу, а так как нам надо его подставить, то мы лезем собирать компромат. О как!
Компромат на Джайро?.. Кому нужен компромат, он буквально взрывает самый высокий небоскреб Йоркшина и гордится этим!
— Да не это, ебушек. Что там реально люди Джайро, а не просто прохиндеи какие-то. Ну это для начала. И что-нибудь просто нехорошее, достать во всей красе.
— И зачем?!
— Шантаж, — роняет рядом Бабимайна, и Юриков с усилием кивает.
Некоторое время Гон размышляет… Затем угрожающе сужает глаза.
— Погоди, то есть мы не разберем это место на кирпичики?!
— А зачем? — парирует Юриков. — Гораздо выгодней сказать этому говнюку, мол, зацени какой сочный компромат на тебя всплывет сейчас. Поверь, это в старом мире еще можно найти других поставщиков оружия и прочих ништяков из глубин Темного Континента, но тут выбор скуден. Проебешься — и все, можешь забыть о покорении места, лишь бы концы с концами свести. Поэтому Джайро и таится, ему с такой репутацией тут делать нечего. Бизнес тут еще более-менее белый, ну, знаешь, потому что толковых законов нет.
Гон хочет возразить, что это плохая затея, и плохих ребят надо бить сразу, но прикусывает язык. Никакого неожиданного озарения не присходит, он просто понимает, что разговор об этом бессмысленен. Замза не поймет (он тот еще жук… во всех смыслах); а Бабимайна и Юриков с открытым ртом ловят все, что говорит Бенджамин. Тому явно не выгодно совсем уж очернять Джайро, может, по каким-то загадочным причинам, вроде возможности через Джайро нагадить прочим конкурентам. Это неприятно. Гон надеется, что они по-быстрому разобьют этого ублюдка, и он спокойно вернется к путешествиям с Кайто в поисках источника оживления, но все выглядит так, будто затянется на какое-то время. Участвовать в войнах банановых республик ему совершенно не улыбается.
Проблема даже не в том, что это бессмысленно и просто затягивает проблему.
Он должен убить Джайро и вычистить падаль, подобную ему…
Гон моргает, когда на руку Замзы опускается один из жучков, и тот широко улыбается острыми зубками:
— Разведка завершена, босс. Бреши проверены, там никто не поджидает.
— Вот и зашибись.
Следом Замза широко раскрывает рот… О боги, так вот как он хранит своих жучков, он их просто глотает, и через ту же глотку они вылезают обратно, о боги, о боги, ну и мерзость… Не он один, явно, испытывает не самые приятные ощущения от этого зрелища, это как поедание жука, только еще хуже… Юриков морщится, будто глотает лимон. Бабимайна просто делает глазками, мол, ну и гадость, но лицо у него все еще из чистого кирпича.
Боги, если он для разведки аж двух жуков отправляет, то сколько у него внутри…
— Как же мне не нравится, — ноет Гон, откидываясь назад. — Напомни, с какой поры я должен помогать заниматься всякой партизанской чушью? Мне платят не за это!
— Тебе платят за помощь в разборках с Джайро, — отрезает Бабимайна, — значит, все сейчас происходящее имеет к твоим обязанностям самое прямое отношение.
— Разве это не ваше предположение?
— Зная Джайро и его характерные следы, я бы сказал, что вероятность стопроцентная, — фыркает Юриков. — Так что расслабься, впустую точно не проработаешь.
Да уж, это все полезно, конечно, но очень и очень мелко! Как метать бисер. У Гона слишком грандиозные планы, и ждать, пока все решится… Так и состариться можно. Он косится в сторону, на их багаж, и размышляет: пока он на короткой ноге с Бенджамином, нужно использовать его связи по полной. Как было с Бизеффом. А там можно найти что-нибудь и про возможность воскрешения, и тогда…
Но это все уже потом.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Застава, в которую они собираются проникнуть для свежего компромата, носит издевательское имя «Радость».
Это довольно небольшой участок, огороженный каменным забором. Стоит прямо на проложенной ранними группами дороге, в общем, тут Юриков не привирает, ублюдки реально стригут денежки с незадачливых путешественников. И это ладно если на пути им встречаются группы от Ассоциации или просто отдельные мелкие группировки искателей приключений; людям вроде Бенджамина тут ответ один — ружьем в лицо. И хорошо, если не выстрелят. Гон вспоминает Джайро… Тот выглядит совершенно поехавшим, но в то же время крайне логичным сукиным сыном, то есть, разумно, что он не устраивает пальбу на пустом месте. Так можно нажить себе много врагов, а еще быстрее — смертельный приговор.
Джайро хитер и осторожен…
Гон хочет убить его поскорее, но сейчас, глядя на этот идиотский форт «Радость», он начинает примерно понимать логику Бенджамина: с таким ублюдком надо действовать тонко и осторожно. Ладно… Ладно. Может, он зря наговаривает на Первого принца. Тот уже… сорок? пятьдесят? лет строит карьеру в политике и военной сфере, уж в противостоянии с тронутым террористом он точно знает, как играть. Логика Гона — то есть, прийти, разрушить, уйти — не всегда сработает.
Сидя на холме, откуда открывается отличный вид — ночью, разумеется, из кустов — они вчетвером наблюдают. В тишине единственные звуки тут издают разве птицы где-то очень далеко; по базе бродят маленькие человечки с фонариками, дежуря, и, глядя на них, Гон думает: плевое дело. Эн не ощущается. Скорее всего местные охранники владеют нэн на крайне скудном уровне, собственно, чуть хуже парней Бенджамина. На их фоне Гон просто монстр ауры.
Юриков насмешливо тычет в какие-то мелкие квадратные постройки вдали, в которых Гон с трудом распознает клетки.
— Тут многоуважаемый господин Джайро, собственно-с, пытает всех, кто слишком глубоко сует нос в его дела. Или имеет к этим любопытным воронам отношение. Или просто ему не нравится. Ладно, закончили. Жучище, — он кивает Замзе, — что как с обстановкой?
— Филонят!
— Заебца, — Юриков потирает руки, и затем тычет в Гона и Бабимайну. — Ладно, позывной Клоп, позывной Брокколи, — на этом второй демонстрирует комбинацию из плотно сжатого кулака с оттопыренным средним пальцем, что, естественно, игнорируется, — лезем внутрь. Жучище отпускает с каждым из нас по своему насекомому, начинает мигать, если враг близко. Ищем все каверзное и любопытное, что не на виду, то есть к клеткам не идем, там самая лучшая охрана. Ну только если вы вдруг не можете обернуться невидимкой, в чем я сомневаюсь.
И они втроем спускаются внутрь.
Идти надо через канализационные каналы, наспех вырытые. Обмазавшись мыльной эссенцией, Гон пробирается внутрь так резво, что и сам не ожидает; потом, выбираясь из сточных канав, он обтирается железами какого-то вонючего жука, чтобы скрыть запах отходов и вдохнуть душок местной фауны. Замза оказывается крайне полезным советником в том смысле, что знает, как скрыть след!
Однако цель Гона — отнюдь не компромат; плевать на это, пусть Бабимайна и Юриков и занимаются. Гон — вольная пташка, никто не знает о его сотрудничестве с людьми Бенджамина, что фактически развязывает руки… в том смысле, что это не начнет возню между группировками. Джайро прекрасно знает, что Гон точит на него зуб, поэтому будет искать только его. Так что он идет искать Джайро! Если он сейчас его шлепнет, это, конечно, поднимет целый вой, но кого волнует? Гон если что возьмет и слиняет вглубь Темного Континента, а там его пусть блюстители закона ищут хоть сто лет — не найдут.
И начинает рыскать по лагерю.
Скрыться от местных охранников проще простого, но местечко тут запутанное, особенно выстроенные в центре бараки. Настоящий лабиринт! Гон плутает так долго, что, кажется, окончательно теряется. Да, разумеется, можно забраться на крышу, но там он будет у всех на обозрении, луна сегодня уж больно ярка. Так что не вариант. Плюс тут проще скрыться, а еще убежать из-под вражеского эн, если такой будет, а с крыши особо не убежишь. Ну, тихо, разумеется. Пару раз, он, кажется, видит своих ребят, но внутрь соваться пока не решается. Надо найти еще место, где не будет конфуза, мол, вот входит Гон внутрь… А на него смотрит весь вражеский отряд.
Будет смешно, конечно, и вероятная драка может привлечь Джайро… Но Гон не полный дурак! Джайро тут может и не быть! А так он раскроет свои планы по убийству этого ублюдка. Надо прыгать в схватку исключительно в том случае, если впереди будет этот кошачий гад, чтобы сохранить эффект неожиданности!..
Окрыленный этой мыслью Гон совершенно не обращает внимания на злобное мигание жучка Замзы…
И вылетает за угол.
Сталкивается — лоб в лоб. Ой.
Первая мысль Гона — врезать так сильно, чтобы враг даже крикнуть не успел, но прежде чем он бьет, фигура в темной униформе с закрытым шлемом вдруг шикает и стягивает тот, обнажая, что под обликом солдата в массивной темно-синей униформе людей Джайро скрываются светлые волосы… Шрам на лице, и лицо с пронзительными темными глазами. Он так и замирает, удивившись, а Морена — кто же еще — улыбается шире.
— Значит, отправляешься на сафари без меня?
Chapter 77: ИНФЕРНО: люди лишь рабы слухов
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Момент для крайне драматичного «ой».
Гон так и замирает на месте, застывает, как дурила; потому что совершенно не ожидает встретить тут кого-то из той прекрасной жизни в старом мире, когда Хисока еще жив, он сам юнее, и так далее, так далее… С другой стороны, он все равно намеревался поохотиться на Джайро, и раз уж Морена все равно предлагала ему свою помощь, то можно совместить полезное с приятным. Но Гон не успевает ничего из этого озвучить или даже толком обдумать, его как током бьет, и он застывает. Морена же, слыша чужие шаги за углом, хватает его цепкими тонкими пальцами за руку и тащит в укромное местечко где-то внутрь здания. Пока сам Гон шатается по округе, только присматриваясь, как бы и куда ворваться, Морена явно тут вынюхивает все, что только можно; но у нее и маскировка, и знание, как ведут себя поехавшие террористы, когда как у Гона из инструментов разве что мыло.
В полумраке какой-то мелкой коморки ее лицо едва видно. Не будь света из мелкого окошка наверху — так и вовсе полная темень, даже жучок Замзы не светит, но сейчас Гон способен рассмотреть разве что очертания ее лица, ядовитую усмешку, столь хорошо знакомую, и, конечно же, шрам. Она явно воодушевлена его тут встретить. Гон же… ну, вообще-то — еще как, но стоит ли ему начинать опасаться того, что большая часть его приятелей оказывается либо психопатами, либо убийцами, либо людьми из тени политики?! Интересно, побил ли он на этом поприще Джина… Сомнительно, но, видимо, успешно следует по его стопам. Гон руку на отсечение дать готов, что Джин промышляет ровно тем же самым где-то там в своих мутных приключениях.
Морена окидывает его быстрым взглядом с головы до пят.
— Хм-м… Ты немного вытянулся?
Да! Да, черт возьми! Выкусите!
— Не ожидала, что встречу тебя в таком любопытном положении…— хихикает, слегка протяжно. — Проходит пара лет, а ты все еще заботишься о жалкой душонке нашего общего знакомого с кучей динамита?
— А сама-то? — фыркает Гон. — Считай это факультативом.
— Все еще ищешь своего друга?..
Ну… Ищет он способ вернуть друга… Видимо, его сконфуженное лицо дает Морене достаточно пояснений без лишних слов, и она надменно фыркает, но беззлобно. Скорее насмешливо. Хлопает его по плечу, скребет ноготками, после чего наклоняется вперед… Ее дыхание, теплое, щекочет ухо.
— Я веду игру против господина Церредриха. Для этого надо устранить не только пешек, но и важнейшие фигуры… И украсть парочку крайне важных и интересных документиков, ну, знаешь, чтобы у одного умника возникли опасения, что все это вдруг всплывет…
Ой, вдруг радуется Гон, какая приятная неожиданность, ведь у него абсолютно те же самые цели! Ну, то есть официально. Что он планировал оставить и заняться увлекательной охотой на Джайро. Это он Морене и сообщает, достаточно воодушевленно, и в ответ та вновь одаривает его тонкой ядовитой улыбочкой.
— Полагаю, твоего нанимателя ты не назовешь.
— Тебе не понра-а-авится, — вежливо тянет Гон, и Морена вновь хмыкает.
— Мой покровитель уж точно не из приятных ребят. А ты? Сомневаюсь, что Чидль или кто-то еще настолько ужасен.
— Э, как насчет Бенджамина?
На самом деле, Бенджаминов в мире миллионы, но Морена знает, что это актуально только для Старого мира; на Темном Континенте, предположительно, обитает только один, тот самый, с крайне наполеоновскими аппетитами и суровым взглядом. И квадратным подбородком. Морена это тоже прекрасно понимает, а потому угрожающе сужает глаза… Однако, вопреки ожиданиям Гона, что она взбесится — потому что она вся из себя королева анархии, а Бенджамин за строгий милитаристический строй и порядок — та реагирует весьма вяло… Кривится, но качает головой, мол, проблема не столь сейчас важная.
Замечает:
— Будь на твоем месте кто-то еще, я бы убила его тут же. Но ты хороший юноша… Если ты и работаешь на Бенджамина, то на это есть свои причины. Полагаю, хочешь добраться до Джайро самым простым способом? Про их вражду только глухой не слышал.
Все-то она понимает, вы только посмотрите!
Но договариваются без лишних слов, тут, на самом деле, даже думать не о чем. Цели совпадают, изначальная мотивация совпадает, Гону плевать на покровителей Морены, а та спокойно принимает его работу с Бенджамином. То есть, все будут только в плюсе, если они продолжат свои поиски вместе. То, что Морена не работает на Церредриха уже как зеленый флаг, потому как из всех знакомых ему важных шишек только этот и является сосредоточением всего нехорошего, что только случается на «Ките». Ну… ладно, может, привирает, но он точно одна из главных проблем.
Вдвоем они выскальзывают из коморки как раз, когда мимо них проходит несчастный свидетель; грабят его подчистую, забирая все ключи и карты, которые только могут пригодиться. Морена, как выясняет Гон, тут явно не первый день, но и ей не открыт доступ всюду, лишь туда, куда она кое-как добывает пропуск. Действовать нужно осторожно… но, как сама она признается, раз Гон приходит сюда с явным намерением устроить шумиху, то можно и рискнуть. Да уж! Знали бы Юриков и Бабимайна, с кем он работает, удавили бы его только так.
Морена указывает на одну из десятка невзрачных дверей. Шепчет:
— Самое сочное — там, внизу. Но надо действовать осторожно, если я верно понимаю, там какая-то лаборатория.
— То есть, хочешь сказать, Джайро еще и эксперименты проводит?!
Гона это не прямо шибко поражает, но он вспоминает клетки… Материала достаточно, да?
Морена лишь ведет плечом.
— Лучше увидеть, чем гадать… Люди — рабы слухов, но первый взгляд всегда даст самое полное впечатление.
Вообще-то, нет, хочется возразить Гону, его первое впечатление порой часто абсолютно противоречило истине, но он решает не встревать в бесполезный спор о мотивации и так далее, так далее… Все равно Морена не станет с ним соглашаться. По ней заметно. При всем том, что Гон видит в ней положительные качества (тоже, кстати, контраргумент!), она все еще слишком зацикливается на своей мантре про равновесие и прочих слегка странных принципах. Нечто крайне далекое от самого Гона.
Они пробираются внутрь.
Честно сказать, подвальное помещение оказывается… значительно больше, чем он может себе предположить. Оно тянется вниз, далеко, узким лабиринтом ржавых коридоров… И здесь встречаются люди; поэтому спустя какое-то время они забираются в вентиляции, благо те достаточно хорошо изолированы, и звука их шагов не слышно. Хотя вдвоем они все же используют зэцу, просто на всякий случай. Гон, как джентльмен, ползет впереди. Это, знаете ли, не дело, за дамами ползать! Он же не какой-то извращенец, как, например, Хисока…
Разговаривать в таком положении не очень удобно, но он пытается, правда!
— Я думал, — шепчет он, ощущая себя самым настоящим пылесборником, расчищающим путь в забытых и не чищенных со дня постройки вентиляциях, — что ты останешься в Гойсане! Ты выглядишь как городская девчонка, ну, знаешь, работающая не в душных диких джунглях, а среди бетона и асфальта.
— Значит, ты обо мне такого мнения.
— Люди — рабы слухов, ага?
Позади раздается смешок.
— Это крайне важное задание, так что мне пришлось временно отбросить свое амплуа «городской девчонки», как ты выразился. Понимаешь, не каждый день к тебе попадают такие сочные сведения о всяком любопытном… Кстати на ближайшем повороте сверни влево.
Вместо ответа Гон чихает.
— Но ты ведь прибыл сюда явно не из-за Джайро. И своего друга, если я верно помню, ты нашел уже тогда, просто пытался до него добраться. Его увезли сюда?.. Зная тебя, ты бы не стал так просто отправляться на приключения, не заверши начатое. В нашу встречу в Йоркшине ты выглядел крайне сосредоточенно.
Говорить или не говорить? С другой стороны, Морена — тоже полезный источник информации, потенциально знающий нужных людей… Да-да, школа Бизеффа. Поэтому он решает не таить: рассказывает про Хисоку, мельком, мол, есть такой друг, осталась голова, надо найти способ вернуть к жизни. Морена выслушивает его без лишнего скептицизма, сухо кивает. Тайна прибытия Гона на Темный Континент теряет шарм загадки, но зато закидана удочка на будущее.
— Не слышала ни про что подобное, но если тебе очень нужно, могу поспрашивать. Среди моих знакомых есть некоторые люди, выбиравшиеся довольно далеко за пределы обжитых территорий…
— У тебя реально полно мутных связей, да?
Морена вновь посмеивается.
— Работа в подполье оставляет свой отпечаток… Тебе ли не знать?
Действительно.
— Но хочешь ли ты этого?.. Возвращения своего друга?
Когда Гон резко тормозит, Морена замирает тоже. Они смотрят друг на друга, пристально, и он понимает: это отнюдь не издевательство. Вероятно, Морена в курсе того, как иногда зло шутит нэн при просьбе исполнить желание. Слухи об аи, газовой форме жизни с Темного Континента, что готова даровать что угодно, добираются даже сюда. Да и сам Гон прекрасно помнит Нанику, ту, которой он обязан жизнью. Воскресить умершего — опасное желание, что может потянуть за собой целый ворох проблем крайне глобального масштаба. Хисока в прошлом рассказывает про то, как Иллуми теоретизирует о выздоровлении Гона… Что ноша за желание может повлечь смерти десятков тысяч, настолько ужасающее на нем проклятье. Но он был жив, еще дышал. Хисока же… Хисока мертв.
Но если не останется пути, кроме как просить Аллуку…
Нет. Надо серьезно подумать. Одно дело — найти нечто, что сделает это с небольшой платой, и совсем другое — подобная лотерея. С другой стороны, Киллуа рычит на каждого, кто предполагает, что Наника — зло. Она лечит абсолютно без требований, и, как он говорит, это все из-за чистоты подобного желания. Воскресить умершего… Похоже ли оно по сути? Гон ведь делает это без злого умысла. Подраться — так, приятный бонус, но первоначально он хочет вернуть себе дорогого друга.
Дать повод Хисоке — Хило — забыть о былом и начать все заново.
Достаточно ли это бескорыстно?
Когда он не отвечает, Морена понимает все без лишних слов. Улыбается, жеманно, и легонько пихает его рукой в спину.
— Ну, если ты в этом уверен… самое главное. Поверь, нет ничего хуже людей, что идут на риски со страхом собственных решений.
Некоторое время после этого они следуют вперед в полном молчании.
Гон продолжает размышлять… Вопрос Морены задевает нужную струнку. Вернуть Хисоку — его глобальная цель, главная на данный момент. Он не отступает от поисков Леорио, от встречи с Киллуа и Аллукой в будущем и совместных приключений, но он уверен, что если что, те справятся и без него. Хисока же — вечно одинокий Хисока, принадлежащий лишь себе, самоуверенный убийца, психопат, человек без прошлого и связей — открывает свое нутро лишь ему, показывает, что за маской игривого маньяка скрывается давно сломанное нутро и попытка заместить утраченное, что ценное, что он гробит на это всю свою жизнь. Если бы не Гон, он умер бы один, сидя на стуле в грязном подвале между сессиями пыток от Фейтана. Жалкая мерзкая кончина… Глупо, наверное, что он чувствует ответственность за человека намного старше себя, но он видит, из чего растут корни всего дикого образа, знает, что протянутая рука помощи может многое изменить.
И Гон готов протянуть ее.
Он останавливается в тот момент, когда сзади за рукав его дергает Морена. Она кивает вперед, указывая на узкий лаз. Туда они, вдвоем-то, помещаются еле-еле, приходиться прижаться к ней вплотную, но не это заботит Гона в ту минуту, о, нет, он совершенно забывает и о неудобной позе, и о столь тесном прикосновении к ней, потому что они оба уставляются вперед. На вентиляционный лаз с тонкими поперечными перегородками, за которыми, там, внизу, в комнате, куда ведет тоннель…
Гон не знает, как Это описать.
Но когда он смотрит на Это, то ему живо вспоминаются собственные эмоции в день падения ИТЦ. В ту секунду, когда он видит джампера. В тот момент, когда проходит к основанию небоскреба, а вокруг — кровавые пятна тех, кто уже прыгнул. Когда смотрит в глаза Джайро, и видит в них Неферпитоу. Когда чует гнилостный запах из подвала Редана… Вся какофония отвращения и омерзения, тошнота, испуг, ужас. Волосы на затылке встают дыбом, он отступает на шаг назад, чувствуя, как невольно прикрывает рот рукой, будто его вот-вот стошнит. И видит в тот же момент, как Морена наоборот, подается вперед, в ее глазах — блаженное удовольствие, невероятное восхищение, будто Та мезость, которую они лицезреют внизу, вовсе не самое мерзкое, что только видят они в жизни, но и вовсе нечто едва ли не святое… Может, размышляет Гон, каждый из них видит нечто свое.
Но когда внизу раздается смачное мясное чавканье, он понимает — о нет, отнюдь.
Пальцы Морены вцепляются в решетку вентиляции, и она продолжает улыбаться, шире и шире, наблюдая за тем, как это Нечто внизу пожирает кого-то. Даже отсюда Гон видит, что кровавая каша на полу, весь этот фарш, когда-то были человеком. Видит ботинки, часть одежды, и видит, как Оно все жует и жует, поглощая с каждой секундой больше… Это существо перед ними напоминает все тот же шедевр больной фантазии, как и высаженные в одном месте растения разных поясов; словно человеческий торс, на котором располагается множество глаз разной формы и цвета, несколько рук и ног, в разных местах, даже вместо головы, из шеи, часть из которых обращается в кости или просто голую плоть. Несколько ртов с кривыми зубами, в одном из которых Гон видит лишь клыки, а в других — наоборот, исключительно резцы, когда как в остальных зубов так много, в несколько рядов, что рассмотреть все невозможно. Несколько локтей на каких-то конечностях, отсутствие головы как явления, но на торсе — словно лица, следы их… Или одного? Ростом оно, стоя горизонтально, не выше человека, а если уж выпрямится… Эта мешанина из плоти и крови, словно плохо скроенная химера, продолжает пожирать мясо, не обращая внимания на невольных зрителей своей трапезы, и все, что Гон может сейчас: наблюдать.
Запах стоит соответствующий.
Он не может отвести взгляда от голых мышц где-то, вывороченных глаз, а те продолжают свисать с нервов, смотря на него слепым взглядом.
— Что это… за херня такая…
Гон, видевший многое. Гон, не особо пугливый. Гон… Он все равно чувствует первородный ужас при взгляде на эту дрянь. Это не похоже на муравьев-химер, не похоже на уродливый труп Кайто, сделанный таким руками Питоу. Это нечто иное, совершенно другой уровень, и аура, идущая от этой мерзости… Помнится, Нов, когда ощущает на себе эн Неферпитоу, тоже приходит в полный ужас. Тогда Гон не слишком понимает почему, он окрылен яростью, но сейчас… Да, наверное, нечто подобное он и чувствует.
Только Неферипитоу еще способен к коммуникации, его можно обмануть, убедить. Эта же тварь… Гон не уверен, что оно способно понимать. Но есть ощущение, что если захочет, то сымитирует кого угодно.
Он вздрагивает, когда рядом Морена достает карманный фотоаппарат. Начинает щелкать. Твари внизу все равно, слишком уж занята своим обедом. Не оборачиваясь, продолжая восхищенно смотреть вперед, Морена шепотом поясняет:
— Вот она, моя цель. Грязный секрет Джайро и Церридриха… Эта тварь.
Ее взгляд безумен. Гон понимает: о нет, не это существо ее вдохновляет, а то, что она может сделать с фотографиями. И возможность шантажа для Морены настолько волнительна, что она готова пережить встречу с подобным чудовищем, лишь бы добраться до заветной звезды, момента падения Церредриха и восстановления порядка и равновесия в мире. Но ведь на нем она не остановится, да?
Ей мешают все люди, вносящие раздор… И когда-нибудь Гон тоже встанет у нее на пути.
Он шумно сглатывает.
— Чем дальше вглубь Темного Континента ты погружаешься, тем явнее становятся аномалии с нэн. Тот словно выходит из-под контроля… Ты становишься заложником своей ауры, мутирующей, и искажаешься вместе с ней под гнетом своих эмоций и чувств. И чем хуже твои эмоции, тем страшнее тот облик, что ты принимаешь… Страх, испуг, любовь, либидо, ненависть, ярость… Любая вспышка может привести к тому, что ты утонешь в ее волне. И Это внизу, о, поверь, Гон, — она быстрой змейкой облизывает губы. — Один из тех неудачников, что не может подчинить себе ауру. Один из тысяч жертв, до кого не добирается фауна, но добирается собственное нестабильное эго. Не правда ли поразительно?..
Нестабильные эмоционально люди… Как Хисока, да? Нет, как Хило… Настоящее нутро Хисоки. И если такое возможно даже на границах изученных территорий, то что будет там, дальше, в глубине Темного Континента, куда собирается отправиться Гон, где дарует Хисоке новую жизнь, где… Не станет ли он жертвой собственных эмоций, не будет ли стоять перед ним нечто подобное лишь потому, что Гон срывает покровы перед самой его смертью?..
Что исказит его быстрее: мутация нэн или неправильное возвращение на этот свет?
Взгляд Морены горит огнем. Она прижимается к решетке вентиляции ближе, не ощущая никакого отвращения к мерзости внизу, словно она — ангел на пути от полного избавления. Смотрит на нее с улыбкой, радостной, восхищенной, и нежным голосом произносит:
— Джайро экспериментирует на людях, выводя полчище таких тварей… Он жаждет сильную и послушную армию, способную навести ужас, дать отпор всем, даже самым сильным его врагам… Гон, это существо появляется на свет только потому, что ты даешь ему отказ.
Их взгляды пересекаются. Теперь в ее глазах — бешенство, восхищенное.
— Потому что ты вызываешь у него точно такие же эмоции.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Они выбираются из душного подвала, и все, что хочется Гону в этот момент — крайне неэлегантно наблевать в ближайшей подворотне. Он не впечатлительный мальчик, о, нет, отнюдь, прекрасно понимает, почему и Морау и Винг его опасаются, но то зрелище внизу вместе со словами Морены — что Джайро создает это чудовище как дань его образу, их короткой встрече на вершине ИТЦ — вызывает у него настолько лютое отвращение, что так худо он не чувствует себя еще никогда. Даже когда видит джамперов. Даже когда приходит к Хисоке в подвале и наблюдает тот голый искалеченный полутруп на стуле. Это нечто крайне противоестественное, нечто… отвратительное, гадкое, настолько поганое, что у него не хватает слов, чтобы описать собственное впечатление.
И ведь Джайро не делает это чтобы позлить. Для него это — как воспевание образа.
Он и сам — химера. Чудовище, созданное из разных кусков. И видит в Гоне подобное… Своего собрата.
Они вдвоем забираются на тот самый холмик, откуда все замечательно видно. Форт «Радость» остается позади, со своими серыми низкими зданиями, одинаковыми людьми и пленниками в клетках, чей удел — стать чудовищами, поддавшись эмоциональному срыву. Некоторое время они смотрят назад, на это поганое место, и Гон думает — что бы не думал Бенджамин со своей политикой, но это место надо сжечь. Желательно как можно скорее. Не сейчас, иначе будет очевидно, но, может, неделей позже. С людьми в клетках, с монстрами в подвалах, с идеей, что кто-то может уподобляться таинственному архитектору Темного Континента и создавать невероятных тварей.
Хлопок по плечу отвлекает его от размышлений; оборачиваясь, Гон видит Морену. Та улыбается, снисходительно, словно чувствует его отвращение и ничуть не осуждает. Впихивает ему в руку небольшую флешку, и, когда он удивленно вертит ее в руке, добавляет:
— Копии фотосессии красотки из подвала. Считай моим прощальным подарком в нашем первом свидании против всего мира.
Гон криво улыбается.
— Довольно щедро с твоей стороны. Не боишься? Что твой покровитель тебя нахер пошлет за помощь стороне?
— Мой покровитель может сам туда сходить с такими запросами, — Морена угрожающе хмыкает. Безмятежно отмахивается: — Но ты прав в том, что мне действительно пора к нему возвращаться. Заходи, когда будешь в Гойсане… Погоди-ка…
И выуживает откуда-то из складок своей маскировочной униформы визитную карточку. Это небольшая аккуратная картонка алого цвета, на которой позолоченными буквами выведено красиво и ровно — «ассоциация КИНОВАРЬ». Указан телефон и адрес. Гон вертит визитку в руках, раздумывая, как его за столь короткий срок угораздило встрять в интригу аж с тремя компаниями из Гойсана (группа Кайто, парни Бенджамина и теперь вот эти), но он решает, что успеет подумать об этом как-нибудь… Очень сильно потом. Кивает и прячет визитку; Морена довольно щурится.
— Я пока пользуюсь этими ребятами до поры до времени. Если встретимся вновь, а я уже сменю принадлежность, то скажу. Сможешь собрать целую коллекцию красивых карточек.
— Спасибо, как-нибудь обойдусь.
Гон вновь косится вниз, на «Радость».
— И нравится? Бегать по чужой указке, когда сама руководила «Хей-Ли»?
Когда на него бросают крайне выразительный Взгляд, он мгновенно закрывает рот. Так, видимо, это немного больная тема?..
— В семье Хей-Ли я тоже не была боссом с самого старта. Есть такое понятие, как долгосрочное вложение… Считай это одним из них.
Затем, она уходит; скрывается в темноте джунглей, говоря, что знает пути отступления в Гойсан, достаточно безопасные, чтобы даже ее не слишком высокие навыки нэн не стали бы причиной гибели. Гон продолжает смотреть вниз, на базу, сверлить взглядом маленькие клетки с заключенными… Кулаки невольно сжимаются так сильно, что он едва не пропускает момент, когда ему в лоб ударяется жучок Замзы. Оборачиваясь, он видит и его самого — тот, сверкая босыми ногами, кубарем скатывается с ближайшего холмика и подбегает. Ростом ниже, но, когда замахивается, оплеуха получается точно в цель — по шее.
Гон даже не обижается, не сопит… Кисло смотрит на Замзу, когда тот взмахивает руками и истерично брякает:
— О чем ты думал!..
— Это правда? — перебивает его Гон. Он кивает вниз, на форт, и затем смотрит Замзе прямо в глаза. — Про мутацию нэн. Ты ведь видел через своего жука, верно? Всю эту мерзость, это…
Замза молчит.
Смотрит ему в глаза и молчит. Но этого Гону достаточно.
Замза плохо знает о нэн… Но скорее всего слышит истории про спонтанные мутации, искажения, вызванные избытком эмоций. Отсутствие стабильности собственного «я» ничуть не менее фатально, чем агрессивная фауна. Поэтому Нетеро и Бейонд возвращаются; они уже давно познают духовное равновесие, сильны не только телом, но и духом.
В какой-то момент к ним присоединяются Юриков и Бабимайна. С украденными документами, разумеется, в которых описаны поставки оружия на ближайшие базы. А насколько далеко тянется цепочка лагерей Джайро… сказать сложно, скорее всего тот, как и любой харизматичный ублюдок, вербует много, очень много отчаявшихся путешественников.
Демонстрируя товарищам по вылазке флешку, Гон прячет ее между пальцев.
— Тут — такой страшный компромат, что ваши оружейные происки не сравнятся, — потом кратенько поясняет, так, что у Юрикова смешно вытягивается лицо, а Бабимайна же наоборот, мрачнеет. — Думаю, Джайро планирует найти способ сделать такую страхоебину, только разумную, и уже потом клепать себе помощников. Такое было в Метеоре, когда туда пришла муравей-химера, с помощью яда создававшая солдат. Как матка, только фальшивая. И Джайро такой же.
Юриков и Бабимайна обмениваются многозначительными взглядами.
— Господину Бенджамину стоит это увидеть.
— Да-с… Чем скорее, тем лучше.
На пути назад, на базу, они пролистывают полученные документы, и, помимо некоторых торговых путей, там ничего нового или необычного — лишь информация об окружающем мире и полезных ресурсах. Но одно все же привлекает Гона… Отчет, на который никто из сопровождающей его троицы не обращает внимание, ведь они и знать не знают о подобном. Два слова, которые, судя по распечатанной переписке, крайне интересуют Джайро и господина спонсора, кем наверняка является Церредрих…
Два…
Древо Познания.
То самое, о котором говорит Халкенбург.
Chapter 78: ИНФЕРНО: праздник провожания усопших
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Бенджамин в своих приказах крайне скуден и точен: он знает, что такое Древо Познания, и, конечно же, как и любой приличный диктатор крохотной банановой республики, жаждет получить сие нечто себе. Гон сначала озадачивается, мол, что это за хрень такая, это Древо, раз за ним охотятся уже трое известных ему крайне влиятельных людей, но, честно, даже не ждет особого пояснения его свойств, разве что описания, но Бенджамин, неожиданно, раскошеливается и на него:
— Это золотая ветвь, обладающая крайне огромным запасом энергии, предположительно, нэн, — он, сидя в своей скромной палаточке напротив Гона, складывает руки у груди и смотрит на него внимательно из своих мелких злобных глазок. — Предполагаю, правда, что оно состоит из тончайших материй света, эссенции эмоций, а не настоящего золота. Легенды гласят, что Древо Познание может исполнить любое твое желание, воплотить его из ауры, не требуя взамен ничего, в отличие от газовой формы жизни аи. Его свойства безграничны…
— То есть, Вы хотите исполнить желание?
Гон крайне озадачен. Бенджамин выглядит как тот, кто захочет прибрать к своим рукам исполняющую желания машинку, но, в то же время, он не похож на Джайро или Халкенбурга, которые действительно выглядят так, будто им что-то нужно. Скорее будто это исключительно ради того, чтобы это самое Древо не угодило в чужие руки. Особенно цепкие лапы Джайро.
Ответ, однако, еще более прост:
— Оно вырабатывает энергию. Бесконечный источник электричества, более эффективный, чем кристаллы, за которыми охотятся Ассоциация и большие шишки из мирового правительства.
А, ну. Логично. Для Бенджамина, во всяком случае. Теперь не выглядит, будто он делает что-то просто ради того, чтобы, гм, сделать. Энергия — весьма желанный многими ресурс, так что в жажде получить такую бесконечную батарейку Гон не видит ничего удивительного, хотя все же удивляется:
— Почему же они тогда не охотятся за этим Древом?..
— Потому что оно одно, а их — целая свора. Кристаллы в этом плане уничтожают грозящую войну за монополию, — Бенджамин кривит губы в насмешливой ухмылке. — Эти люди с трудом пошли на уступки друг другу, поверь, если кто-то из них добудет Древо…
… как того хочет Халкенбург, который, между прочим, является частью этого самого мирового правительства. Но зачем он это делает? Разве он не «хороший парень»? Ну, то есть, нет, конечно, Фугецу не зря говорит, что он с ее помощью пытается выйти на нормальный контакт с Кен’И и прочими прекрасными людьми из подполья (и Гон уверен, что через нее же он связался с Бизеффом). Но он все равно явно поспокойней всего остального своего бедового семейства, включая Морену, Церредриха и прочих-прочих крайне невероятных личностей. Выходит, он намеренно решает пойти на риск? Может ли быть, что с уходом старших принцев королевская семья теряет доверие со стороны народа и влиятельных людей, из-за чего ему приходится разрешать кризис подобными методами?
Откуда он вообще прознал про это Древо? Что-то не помнится, чтобы его упоминали в книге про Темный Континент. Опять какие-то интриги и передачки отсюда? Вполне возможно, что Халкенбург держит связь с кем-то из братьев и сестер, кто оказывается здесь, и те сжаливаются достаточно, чтобы раскрыть секрет… Аналогичного вопроса про Джайро нет, потому что он крыса, и, как у любой порядочной крысы, у него своя агентурная сеть и слухи. Но Халкебург вроде бы не такой.
Однако, из приятного, это позволяет убить двух зайцев одновременно. Теперь Древо хотят двое, все, на кого он работает. Вопрос, конечно, как это делить, но Гон раздумывает, что в конце концов может просто честно сказать Бенджамину про Халкенбурга; тот, вроде бы, несмотря на свою жажду тоталитарного контроля, не такой уж и придурок, так что скорее всего даст добро брату, либо с ним переговорит. Гон на все сто уверен, что Бенджамин все еще горит душой за родную страну.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
В общем-то, дальше опять идут путешествия к болотам, о которых многие упоминают, и за которыми, теоретически, находятся крайне опасные неисследованные земли. Они вчетвером — с Юриковым и Бабимайной, первый из которых довольно воодушевлен грозящим, а второй все так же усердно изображает из себя булыжник — следуют дальше… Все идет довольно мирно, и даже без особо любопытных моментов, кроме любования местной кислотной фауной, разумеется, пока в какой-то из моментов размышлений, что же делать дальше, Замза не подзывает Гона к одному дереву.
То — высокое, не секвойя, конечно, но может дорасти. Вспоминается, что Нетеро упоминал что-то о гигантизме, и он продолжает наблюдать подтверждения этим словам: чем дальше, тем огромней тут становится… все, начиная от ласок и заканчивая цветами. Но не само дерево интересует Замзу, о, нет, он указывает пальцем вниз, и Гон с крайне озадаченным выражением смотрит в нужное место…
Потому что там по корням размазано что-то крайне пахучее и соответствующего темного бурого цвета.
— Говно! — радостно лопочет Замза.
— Говно-о-о? — очень удивленно.
— Зацени, — он начинает вертеться вокруг. — Самое настоящее! Вот это кто-то тут кучу наложил!
— Я думал, ты не жук-навозник.
Замза даже не обижается, впрочем.
— Ты не шаришь, просто! По какашкам можно определять, кто тут живет! Чувствуешь? Воняет! Значит, эта тварь ест мясо. У травоядных дерьмо не так пахнет, и обычно оно не жидкое…
… почему они вообще рассуждают о помете?
Гон крайне снисходительно смотрит на корни дерева, улыбается, криво, потом скрещивает руки на груди.
— Ну даже не знаю! У меня дома животные помечали территорию тем, что резали кору. Как-то у вас тут совсем не цивилизованно!
— Ой! Насмешил. Слово-то какое. Мы вообще про какахи!
— Какахи — важная часть цивилизации!..
Ну да. Разговоры о какахах. Крайне важно. Почему жизнь Гона мотает сначала от политического триллера до какой-то сортирной комедии? Это непорядок… Так не должно быть! Он вроде как старается быть Серьезным Парнишкой, чтобы всякие ребята, вроде Джайро, воспринимали его не просто как равного, а еще и боялись, заслуженно, но, в итоге, порой ему отводится роль Смешного Элемента! Он вообще в этом не так уж и сильно хорош, это все больше про Леорио!.. Прости, гм, Леорио. Но это все еще так! Но, в итоге, тот отправляется в далекую опасную экспедицию раньше Гона, и не ему достается лицезреть говно. Черт. Даже Замза его всерьез не воспринимает!
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Трагедию собственного существования Гон обдумывает, когда они все вместе сидят у костра; готовят пойманных зверей (еще нормального размера, похожих на белок), попутно заедая все это сухпайками, риск отравиться которыми минимален. Сам Гон вполне спокойно относится к местной фауне… в кулинарном смысле, он на Китовом острове и не такое ест, но вот Юриков явно предпочитает нечто более… адекватно приготовленное, из-за чего ежевечерняя рубрика, помимо будничных разговоров — его ругань с Замзой о местных обитателях. Как о еде. Вот и сейчас эти двое сцепляются, смотрят друг на друга, и, пока Юриков наматывает на вилку лапшу, он возмущенно бормочет:
— … мало того, что ты не понимаешь, насколько это мерзко — жрать насекомых, из-за их хитина и прочей дряни, так еще и мяса практически нет. Прости, но я как вспомню тех пауков, что ты притаскиваешь вчера, мне плохо становится, особенно от мыслей об их волосатых лапках, — его заметно встряхивает. — Так что нет. Мерзость. Мер-зость!
— Неженка из внутреннего мира хочет что-то тут сказать? — надменно фыркает Замза, и тут же получает угрожающее указывание вилкой на себя.
— Неженка? Уволь. Я один из лучших солдат. Но вот пауков жрать не стану, как и тараканов.
— Слабак.
— Жук-навозник.
— Привереда!
— Таракан.
— Это даже не оскорбления! Это просто виды!
— Клоп-вонючка.
В общем, все стабильно на Темном Континенте.
Интересно, как там поживает Кайто, нашел ли мокриц или что-то интересное? И когда уже прибудут Киллуа и Аллука… Это, кстати, весьма замечательный вопрос, потому что вычислить момент, когда ему будет нужно вернуться в Гойсан для их дальнейшего посвящения в свои коварные делишки, будет сложновато. Они еще тянут, но Гон понимает, почему; в отличие от них, уже бывалых, Аллука не так уж и хорошо владеет нэн. Черт, столько забот. Встреть тех, найти то, еще и Хисоку верни. И Джайро, конечно же, куда же без Джайро.
Пока он размышляет над своей горькой судьбой с миллионами планов, рядом подсаживается Бабимайна; ему явно откровенно до фонаря на продолжающуюся ругань и обмен любезностями у Юрикова с Замзой, он лишь сухо кивает и опускается рядом. Некоторое время они молчат, после чего тот неожиданно роняет:
— Значит, говоришь, Хилоян был на корабле.
— Ага. Изображал из себя телохранителя принца Фугецу. Может, видел, — Гон старается изобразить то, что описывают ему сама Фуу-тян и Курапика. — Квадратная челюсть, вьющиеся волосы, крайне дебильное поведение.
Секунду Бабимайна молчит. Потом издает тихое «о». Что-то осознает?
— Белеранте?
— Ага, как-то так его и звали.
— Странно. Мы работали вместе немного, но он ничего не сказал, — по лицу, однако, удивления не видать совершенно. — С другой стороны, действительно, о ком я. Может, он не посчитал это важным в тот момент.
А может, это было одной из причин, по которой вся ситуация с Фугецу стала фатальной, из-за чего его схватили «Пауки», размышляет Гон. Бабимайна — человек из прошлого; Фугецу, являющаяся полным его отражением… После возвращения обратно с того света после убийства от рук Куроро у Хисоки явно немного течет крыша, вот и выходит, что все это просто его добивает. Но эти комментарии Гон решает оставить поближе к себе, и подальше — от остальных. Не зря Хисока рассказал все это лишь ему и Фугецу, даже Каффке и Абаки ни в чем не сознавшись. Многое говорит, да-да…
— Ты бы помог ему, знай, что это Хило?
— А он бы принял мою помощь? — парирует Бабимайна. — Вспомни, о ком мы говорим.
Блин, даже не поспоришь!
— В конце концов, ему всегда проще было одному, даже когда брат был все еще жив. Жалко, конечно, — задумывается. — Может, и помог бы, но если бы он продолжил рваться в бой, то сдерживать бы не стал. Если Хило так сильно хочется себя прикончить… Тут ничего не попишешь. Но я понял, почему ты ему так понравился.
— Сегодня ты необычайно многословен.
— Не умничай, — Гон насмешливо фыркает, когда его одаряют недовольным взглядом. — Ты — как Хисока… настоящий Хисока, — поправляет он себя, резко. — Такой же взбалмошный и живущий эмоциями, думающий только о сегодня. Тот никогда не умел планировать, хотя постоянно гонялся за всем подряд. Ну, это неплохо. Во всяком случае, в тебе Хило нашел островок стабильности. С его ментальным состоянием это даже хорошо, что ты даешь ему столь… — он неопределенно взмахивает рукой, — желанное.
— Ты не думаешь, что это плохо?
Они смотрят друг на друга.
— Он продолжает цепляться за прошлое, и, ну…
— Это выбор самого Хило. Он старше тебя, оставь выбор дорожки на него самого. Но ты своим осуждением все равно даешь ему пищу для размышлений, иначе бы он просто кинулся на Редан без секундного промедления. А тут даже запись записал…
Бабимайна задумчиво смотрит на то, как Замза пытается вырвать из рук Юрикова бутерброд с жучиным мясом.
— Говоришь, Каф был там?
— Ага. Пытался переубедить этого упертого барана, но ты и сам понимаешь, чем все закончилось.
Гон выразительно закатывает глаза. Хисока неисправим… и приносит всем неудобства даже после смерти! Черт, почему они с Бабимайной должны ощущать ответственность за этого болвана?! Почему это работа Гона!.. Бабимайна прав в том смысле, что Хисока уже взрослый, и сам должен разбираться со своими проблемами (ну, теми, что сам устраивает). Это же говорит и Каффка. А в итоге…
Удивительно, что при всех расспросах о друге детства Бабимайна остается максимально спокойным, без ярких вспышек эмоций. Видимо, кирпичелицо это реально болезнь… Хотя в разговорах с Хисокой надо научиться подделывать, будет полезно.
— И как он?
— Э… — Гон медлит. — Да как обычно. Все такой же цветастый и мутный.
— Хорошо, — сухо замечает Бабимайна. — Я боялся, что он примет смерть Хило слишком близко к сердцу. Опять.
Да уж, весьма солидная причина беспокоиться… Особенно с учетом, что Каффку это серьезно трогает.
Некоторое время Гон почесывает подбородок, думая, что бы еще такое умное спросить.
— Ну, он же куратор, да? Солдат Какина. Так что, думаю, он умеет держаться.
— Он все еще слишком подвержен эмоциям.
— Но выглядел довольно спокойно, когда все случилось. И не убил Куроро, хотя тот пришел к нему в бар вернуть оружие, — Гон пожимает плечами. — Ты ведь стал солдатом, да? Значит знаешь, через что он прошел. Небось Юриков тоже… Правда дурости из него это не выбило.
Тем временем названный вместе с Замзой пытается перетянуть шампур с запеченным жуком.
— И Хило… хм.
— Мы участвовали в программе по выращиванию беспризорников в солдат, — роняет Бабимайна, убирая пустую миску обратно в рюкзак. — Свою эффективность она не показала, в том числе из-за того, что устроил старший брат Хилояна. Так что не знаю. Может, и нет. По этому неучу не поймешь.
Взгляд его приобретает крайне нехорошие нотки.
Они смотрят на очередную возню между двумя главными виновниками ежедневной шумихи. Неожиданно, Гон роняет:
— Я хочу вернуть его.
— Хилояна?..
— Да. Найти способ и воскресить его обратно.
Бабимайна мгновенно приобретает сконфуженный вид.
— Это вообще возможно?
— Понятия не имею, — честно фыркает Гон. Жмет плечами. — Но почему не попытаться? Он мой друг, и я не хочу, чтобы он уходил на такой… нехорошей ноте.
— Не знаю, стоит ли. Он наконец упокоился с миром, а ты вновь его дергаешь.
Это я решу, когда он упокоится, проносится злая мысль в голове, но Гон даже рта не успевает открыть, как драматичная драка за шампур с жаренным жуком перед ними оборачивается неожиданным поворотом: Замза подпрыгивает в воздух и тонкой острой коленочкой заезжает Юрикову прямо в подбородок, в эту смешную странную бородку, после чего подскакивает и расправляет… крылья?.. Черт, Замза, ты говорил, что это просто тело с мертвым мозгом, но внутри ты хранишь жуков и даже одарил тельце похожими на себя крыльями, это уже не похоже на простой контроль марионетки!
Пока Замза уплывет куда-то в воздух, провожаемый разъяренными воплями со стороны Юрикова, теряющего от столь гнусной атаки всю спесь, Бабимайна разъяренно — неожиданно яркая эмоция для его — цедит сквозь зубы:
— Поцапался с малявкой. А дальше что, попадешься в ловушку Джайро?
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Найти Замзу довольно легко. Никакой психологии и схожих приемчиков, просто жаренный жук довольно заметно пахнет. Возможно, местная живность тоже это чует, но не реагирует, во всяком случае, до беглеца Гон добирается довольно спокойно. Находит его на дереве, где тот, сидя на вершине, наблюдает за лесом впереди… Это одно из высоких деревьев, но все еще незначительно крошечное на фоне того, где Гон встречается с Джином нормально в первый раз. Забраться не составляет труда.
Подсаживается рядом на ветку, и вдвоем они любуются видами. Лес — цветной, листья тут бывают и синими, и розовыми, и все — на одном дереве, и от этой смеси рябит в глазах, но вместе, в картине пейзажа, дают дикому и опасному лесу крайне приятный вид. Словно с полотна какого-то безумного художника, складываются в ковер, и тянутся до горизонта… Но это — не фальшь. Реальность. Кто бы подумал, что такое безумное место действительно существует.
Дальше — еще выше, еще больше… Что же тогда скрывается там, на той стороне планеты, противоположной озеру Мебиус? Джин говорит, что Мировое древо — всего лишь росток. Отсюда не видно настоящего такого, выросшего до звезд, впивающегося корнями в магму…
Но он дойдет до туда. Исследует тут все, что только возможно!
Небо над головой темное, звезды сияют так ярко, что мгновенно вспоминается Китовый остров, откуда было возможно рассмотреть каждое созвездие, каждую даже самую тусклую звездочку. Так и тут — но их больше, но оно и логично, потому что озеро Мебиус — лишь малый кусочек мира, когда как Темный Континент — весь мир. Интересно, как скоро Гойсан станет таким же, как Йоркшин, загадившим небо световым загрязнением.
Ведь по ним наверняка ориентировалась первая экспедиция с Чидль во главе…
Надо будет найти местных. Тех аборигенов, от которых она связывается с Пьон. Гон озвучивает эту мысль как бы между делом, и Замза пожимает плечами, мол, без проблем. У него наверняка нюх на то, чтобы искать какие-то местные диковинные племена, Гон уверен! Вот уж жук… Жук во всех смыслах!
— Все еще не понимаю, почему ты таскаешься за мной следом, — со вздохом замечает он. — Ладно бы я реально находил что-то важное, или убивал всех, а ты заселял их трупы насекомыми… — когда бровь у Замзы медленно поднимается, он тут же добавляет: — Без обид, просто как пример. Но все, что я сейчас делаю — работаю мальчиком на побегушках! У парня, которого интересует только какой-то террорист!.. Это вообще от тебя все жутко далеко.
— Ты думаешь слишком глубоко.
Замза закидывает ногу на ногу и беспечно добавляет:
— Я живу довольно давно. Намного больше любого человека, помню времена сразу после Ишвальды… И поверь, я уже встречал людей вроде тебя. О, они тоже говорили, что в них нет ничего особенного, но в итоге их судьба завершилась крайне интересно, — он дружелюбно скалится мелкими острыми зубками. — Сильный человек способен своей волей подчинить нэн и изменить все. Помнишь тех людей в подвале? Слабаки. Тут, на моей земле, выживают лишь сильнейшие. Лишь безумцы. Такие, как ты. Проще говоря, я хочу увидеть, чем все это закончится, когда все разлетится на кусочки. Из первых рядов… как это было в час падения Ишвальды.
Гон смотрит на него несколько секунд, не мигая, после чего проводит ладонью по лицу и со стоном, пока на фоне откровенно гогочет Замза, бормочет:
— Твою ж мать… Какой же ты больной!
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Однако путешествие без неожиданностей — хреновое путешествие, поэтому в какой-то момент они все же встречают странность. Хотя скорее даже «нормальность» в дикости Темного Континента; в один момент просто выходят из леса, а впереди, на просеке, вместо ожидаемого поля и травы по пояс — настоящая железная дорога, и, судя по насыпи, весьма и весьма свежая. Некоторое время Гон смотрит на это зрелище с видом кра-а-айне озадаченным, пока как Юриков деловито подходит вперед и пинает рельсу.
Потом вскидывает голову и придирчиво причмокивает. Отмечает с крайне умным видом:
— Это-с, собственно, новодел. Даже если предположить, что все могла выстроить павшая Ишвальда, мир ее праху, то больно тут новенький металл и технология плавки. Да и не знаю, были ли во времена этой вашей хреноматери поезда вообще. А? Замза, ну, жучище, раскалывайся.
— Ты нас за дикарей-то не держи, — милостиво огрызается тот. — У нас много чего было, о чем вы только мечтать можете.
— Да вы самые настоящие папуасы, взгляни на себя.
— Хамло!
— Тупица.
— Я может и тупица, зато у меня не самая тупая в мире бородка.
Пока эти двое задорно ругаются (особенно Юриков, задетый столь жестоким оскорблением своей любимой бородки), Гон присматривается к рельсам. Он, честно признаться, не спец в железнодорожных делишках. Он мельком слышит про войны на путях, только не буквальные, а где воюют компании за разные ширины колеи, где те различаются на пару сантиметров, вроде бы некритично, но невероятно удручающе для производителей поездов… Такая чушь происходит из-за того, что одно крупное неназванное королевство на одном континенте ворует технологию у другого такого же неизвестного государства уже на другом; вполне вероятно, что в деле участвует Какин, потому что у них, помнится, те дебильные узкие рельсы, и тут именно они…
Значит, опять Какин?
С другой стороны, столько принцев сбежало на Темный Континент, что даже неудивительно, что все опять сводится к ним. Интересно, какой это из всех тех умников? Рельсы — признак постройки цивилизации, стабильности… Честно сказать, Гон ожидал бы подобного от Бенджамина, но, нет? Может, третий принц? Курапика отзывался о нем, как о человеке крайне спокойном и наблюдательном.
— Нет смысла гадать, — прерывает Бабимайна попытку Замзы укусить Юрикова за руку. Кивает вперед. — Идемте по рельсам вперед. Выйдем к одному из лагерей, основному, либо же строителей, а там и узнаем.
Невероятно разумная мысль в этой клоаке безумия!
Путешествие по железной дороге имеет свои плюсы: во-первых, не нужно продираться сквозь растительность, дорога расчищена; во-вторых, никаких кочек! Прямая удобная дорога, не изгибающаяся всякими дебильными способами. Замза глядит на полотно под ногами подозрительно, с заметным неодобрением, когда как Бабимайна и Юриков спокойны, абсолютно. Ну, для вида, впрочем, Гон видит, как поглядывает по сторонам первый, и как распускает эн вокруг второй, не слишком далеко, но так, чтобы ни у кого, засевшего в кустах, не возникло желания остаться во тьме. Спустя час путешествия впереди начинают мелькать огни, пока, наконец, они не выходят к небольшому поселению.
То, что тут живут аборигены — легко понять. Постройки похожи на юрты, сами они одеты ярко, под стать растительности, в широкие юбки с множеством украшений, перьев и костей. Но они не люди, о нет, отнюдь — напоминают муравьев-химер, такие же жучинообразные головы с усиками, просто более однотипные. Скорее всего, рассуждает Гон, чем дальше от побережья озера Мебиус, тем более странные формы будут принимать разумные формы жизни. Тут больше всего насекомых: начиная от просто болтливых жуков, вроде Замзы, и заканчивая такими гибридами. Вероятно, они тоже произошли от муравьев-химер, просто изъяли из себя тот геном, что отвечал за бесконечные мутации, но оставили сущность насекомых. Скорее всего, какой-то их предок зажевал человека, потому что следы в облике видны — прямохождение, способность мыслить и говорить, культура и средства труда…
Говорят они плохо, но, в целом, когда Гон и остальные прибывают, их довольно мирно приветствуют, прося не атаковать. Видимо, хмыкает про себя он, инциденты уже были. Юриков и Бабимайна напрягаются; Замза же чувствует себя вольготно, когда их проводят к вождю племени после вопроса о том, кому принадлежит железная дорога. Поясняет:
— Это химеры-отшельники.
Ага, значит, угадывает верно.
— Они довольно безобидные, существуют лет триста… Примерно с того времени, как люди начали возвращаться сюда. Думаю, некоторые из них были съедены муравьями-химерами и мутировали, но потом просто уединились… — Замза задумчиво потирает подбородок. — Что-то вроде ритуала Гу, только вместо единственного выжившего в драке у нас есть эталонный потомок.
— Евгеника?
Кажется, это то, чем занимаются Золдики.
Некоторое время Замза тупо на него смотрит. Потом резко добавляет, вскидывая руку, мол, погоди-погоди:
— Момент, я связываюсь с ульем.
… то есть, вот так это работает? Он использует собственную матку, как справочник? Это вообще нормально?
Потом вдруг Замза улыбается, солнечно, и кивает.
— Да! Как это самое слово!
Жуть-то какая!
Жители деревни приводят их к своему главе: еще более усатому насекомо…человеку?.. У которого помимо усов еще есть рога на голове, как у одного жука. По человечески он, несмотря на челюсти, говорит более внятно, и кратко поясняет, что деревня жила длительное время в изоляции, пока сюда не явился некий «доброжелатель», предложивший упростить редкие вылазки в окружающий мир, мол, так будет проще, взамен прося лишь место для временного убежища. Гон зуб дать готов был бы, что это Джайро, но Джайро явно не из тех, кто будет строить железные дороги. Он скорее ближе к той категории людей, что их подрывают, партизаня… Да ладно, что уж тут, не ближе, а самый конкретный любитель делать большой бум.
Но «доброжелатель», да? Может, и не один из принцев… Вполне возможно, что это Чидль! Она же связывалась откуда-то с Пьон, причем от «аборигенов», значит, у тех была возможность обеспечить ее техникой для короткого разговора, и они были достаточно дружелюбны. Местные вполне на это тянут. При этом Чидль наверняка агитировала бы проложить дорогу, чтобы не тащиться на исследования пешком… Ратует за прогресс.
Вождь говорит, что скоро «доброжелатель» вновь прибудет. Мол, сегодня особый праздник. Приглашает новых гостей к столу. Сначала Гон хочет отказаться — моментально, мало ли, чем могут завершиться празднования аборигенов, но сомнения развеивает Замза:
— Это праздник провожания усопших. Тут не жрут… гм, живых.
— Что это еще, блин, должно значить?!
— У местных, — ухмыляется он, — лучшими проводами является поглощение их мумифицированной плоти.
Ой, нет! Это значит, что им тоже предложат?!
— Вам предложат максимум фрукты и свежее мясо. Вы — гости из новой земли. Посмотри на них… Скорее всего в геноме у них сокрыто доверие к бывшим сородичам, не мутировавшим, так что тебе-то бояться точно нечего. Плюс единственный яд, который они могли бы использовать — растительный, — Замза пожимает плечами. — Я готов поклясться, ты, дружище, и ртуть заглотишь без проблем.
Вообще-то Замза может наврать, чтобы скормить их своим дальним сородичам, но Гон не чувствует от него угрозу, лишь легкую скуку. Скорее всего эти странные ритуалы — правда.
Гон смотрит на него некоторое время крайне хмуро. Потом поднимает палец.
— Нет!
Но на праздник они решают остаться, чтобы, конечно же, поглазеть на того самого доброжелателя. Кстати о целях… Он ведь обещает Пьон найти Чидль! Если это действительно она, прибывшая сюда ради праздника, то будет в миллион раз проще. Заодно можно будет разузнать у нее… всякое.
Праздник настает вечером.
Между юртами раскидывают цветные лепестки, как поясняет Замза — якобы дороги для духов усопших. По местным поверьям мертвецы отдают плоть живым для дальнейшей жизни, а затем их дух направляется в совершенно иной мир, место, где сильные души перерождаются и возносятся на новые уровни существования… Почти аналог путешествия в бардо. Забавно, но и тут сохраняется манера верить в мир после смерти — когда как очевидно, что там ничего нет.
Пустота. Забытье.
Бумажные фонарики колышутся от ветра.
Их четверых, как гостей, сажают за роскошный стол, пока глава деревни вместе с приближенными ему людьми выносят мумии в цветочном и фруктовом обрамлении и начинают их разделывать — какими-то золотыми ножами, наверное, созданными специально для этого ритуала. Раздают каждому из местных по кусочку, Гон замечает, как Замза смотрит на зрелище во все глаза и часто-часто облизывается. Бабимайна и Юриков насторожены, чувствуется — что случится, то сразу рванут прочь. Гон же чуть более расслаблен. Принимает мясо — обычное — в дар, оно не ядовитое, просто сочное, приготовленное с кровью. Даже пару фруктов. И, в общем-то, все в порядке, пока к нему не подлетает юная отшельница и не протягивает яблоко, одно из тех, что лежат вокруг мумий, и что теперь раздают остальным.
Все бы ничего, Гона не смущает нахождение мумии рядом, но проблема в том, что…
От яблока разит нэн.
Очень сильно.
Несколько секунд он тупо на него смотрит, чувствуя на затылке пристальные взгляды Бабимайны и Юрикова, и, конечно же, Замзы, но если первые два явно опасаются, то второй глядит на это лениво, словно на фактор раздражения. Вежливо улыбаясь, Гон отводит руку девочки в сторону и сбивчиво поясняет:
— Спасибо, но не….
Та продолжает совать ему это сраное яблоко.
Кто знает, что станет, съешь он его. Оно дело — остаться на праздник и отведать местной кухни, вполне сносной для человека, но совсем другое — подобное. Нэн может среагировать неожиданно. Плюс, не совсем понятно, откуда вообще у яблока появляется аура… Он на всякий случай косится на мумии, сглатывая.
Видимо, его отказ выводит девочку из себя. Усики начинают топорщиться, она что-то чирикает на своем непонятном языке, и Замза громко цокает языком.
— Сраные придурки с их традициями…
Может, это и привело бы к чему-то…
Но ни он, ни Замза, и ни тем более уж девочка не успевают ничего сказать друг другу, потому что синхронно оборачиваются на шум подъезжающего багги. Вместе с Юриковым и Бабимайной он вскидывает голову, хмурясь; но слышит радостный голос главы деревни, который приветствует кого-то… Это тот доброжелатель, верно?
Гон оборачивается к товарищам, которым видно лучше, ждет, что те кивнут, мол, да, это Чидль, все в порядке, но оба неожиданно темнеют лицом и поднимаются, пригибаясь к земле. Отходят прочь. Замза щурит глаза, и Гон оборачивается, резко, туда, где из багги выходит человек.
Высокий и тонкий. С элегантным самодовольным лицом и длинными русыми волосами, собранными в небрежный пучок. Чуть небритый и одетый в стильного покроя комбинезон в армейской раскраске… Даже так, даже в столь необычном амплуа, Гон все равно узнает его с фотографий из газет, рассказов Фугецу и Курапики.
Гость пока не замечает его, но Гон с ним хорошо знаком…
Лучше, чем требуется.
Церредрих.
Chapter 79: ИНФЕРНО: геракл против немейского льва
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Итак, Церредрих.
Четвертый принц Какина. Богема, психопат, тот самый парень, что обеспечил проблемы почти всем, кто его окружал. Гон хорошо помнит характеристику Курапики, Фугецу и тех, кто мельком с ним знаком. Этого парня ненавидит Морена, напоминает он себе, она — тоже гнилое яблоко в урожае, но в сравнении с ним еще адекватная, если так вообще можно сказать о блаженной тронутой, молящейся на равновесие. Разница познается в сравнении. Церредрих — тот человек, с которым не стоит заигрывать, и Гон хорошо это уясняет. От него… даже веет этой легкой угрозой, хотя, по сути, он ничего не делает, лишь с ленцой здоровается с местными и с задумчивой ухмылкой выслушивает поздравления. Ничего не делает, но кажется — будто сейчас ударит.
Похожее ощущение… на Джайро.
Бабимайна и Юриков явно понимают, что им тут лучше не мельтешить; испаряются из-за спины почти мгновенно, сначала уходя в зэцу. Вряд ли Церредрих будет особо рад увидеть тут подчиненных Бенджамина, своего горячо ненавистного брата, а рисковать коллегами в столь непростом деле как-то не хочется. Он бросает на Замзу выразительный взгляд, и тот лишь хмыкает, притихая. Сразу понимает, что к чему. Что не говори, но у него на подобное отлично развита чуйка.
Некоторое время тот лишь беззаботно болтает с племенем, выслушивая жалобы и похвальбу; по нему заметно, что он купается в лучах этого обожания, словно в тепле, не пытаясь даже отказаться. Это довольно любопытно смотрится на фоне Бенджамина или Фугецу; Гон ожидает подобного от первого, но тот оказывается тем самым так называемым отцом своим солдатам, относящийся к ним с должным ответным уважением. Фугецу же и вовсе не страдает крайне завышенным самомнением. Сам он продолжает наблюдать; не пытается скрыться, понимая, что его отсутствие явно насторожит местных и заставит Церредриха подозревать о шпионаже со стороны семьи, плюс ему уж точно не нужно беспокоиться о том, что к нему будут относиться подозрительно — даже если Церредрих прикажет выискать всю информацию о цели прибытия Гона сюда, то найдет лишь официальное соглашение о заказанной экспедиции. Плюс, Гон выдвигается сюда под эгидой спонсорства Халкенбурга, к которому Церредрих явно относится снисходительно и с потаенной любовью, если он вообще способен нечто подобное ощущать.
Любопытно, получается, именно он спонсирует строительство железной дороги… Гон вспоминает предположения о сотрудничестве с Джайро. Кто выступал тут инициатором? Этот парень явно не выглядит как тот, кому будет дело до постройки путей, вот для Джайро это куда более актуально. Гон не знает наверняка, но уверен, что где-то в глубинах НЗЖ есть подземные тоннели для транспортировки драгоценных металлов и наркотиков без внимательного взора всяких блюстителей морали и порядка.
Но, разумеется, долго скрываться не выходит. В какой-то момент Церредрих поднимает взгляд и встречается им с Гоном… Тот в ту секунду жует стейк с кровью, и тот смешно болтается во рту. О, явно заинтересован. Почти сразу подходит к Гону, садится напротив и подпирает голову рукой, в глазах — какой-то нездоровый интерес. Может, проносится рассеянная мысль, он тоже на самом деле нормальный, а на него просто наговаривают, как на Морену? От нее тоже ощущения были… гм, сомнительными, это потом выяснилось, что она ничего так, хотя иногда заносит. С другой стороны, суждению Курапики в этом плане лучше верить… Он довольно трезво оценивал ситуацию на «Ките», договорился же с Куроро.
— Удивлен увидеть тут не местного, — он с любопытством глазеет на Гона. — Какими судьбами?
— Я от Ассоциации, провожу разведку новых видов, — прожевывая кусок мяса, замечает Гон.
И ведь не вранье! Черт, неплохо он устроился, прямо прикрытие на любой вкус.
Глаза Церредриха неожиданно темнеют, но это не злость, скорее охотничья чуйка. На Гона обрушивается ощущение, будто чужая аура выходит из-под контроля, тяжелая, тягучая, но он стойко выдерживает: потому что когда-то давно Хисока точно так же выпускает свою жажду крови. Но тут нет смысла беспокоиться: очевидно, что Церредрих просто припоминает что-то из прошлого и дает эмоциям взять контроль, кровожадность направлена не на Гона, а просто — в никуда.
Он косится в сторону, где кто-то из отшельников падает на колени и складывает руки в молельном жесте.
— Я помню Ассоциацию, — неожиданно роняет Церредрих. Жажда крови постепенно сходит на нет, и вновь — все тот же необычный почти ребяческий интерес в глазах. — Они вмешались в нашу битву с братьями… Думаю, ты понимаешь, о чем я.
— «Кит», — Гон решает не увиливать, и Церредрих с жаром кивает.
— Ну, я не буду осуждать вашего председателя за то, что она оказалась на редкость огромным моралистом. Сегодня это огромная проблема общества — цепляться за устои, которые позволяют скоту существовать и дальше, хотя избавься мы от него, было бы чуточку проще, — он так просто пожимает плечами, будто это вовсе не одна из самых мерзких идей, что слышит Гон за свою жизнь. — Впрочем, оставим это. Тем более, что ее действиями было спасено действительно много интересных людей, о которых я бы потом пожалел, как парочка моих родственников. Я хотел спросить… для начала, как тебя зовут, — вдруг усмехается. — Невежливо как-то. Меня, я так понимаю, ты знаешь.
— Я не особо силен в обращении к королевским особам, можно без этих титулов обращаться? — между делом интересуется Гон, и Церредрих со смешком кивает, явно позабавленный. — Гон. Меня зовут Гон. Я охотник за новыми видами.
То есть, на самом деле нет, но это уже детали… Как прикрытие сойдет.
Четвертый принц подпирает голову вновь, улыбаясь.
— Ну так вот. Чарующий вопрос, озадачивший меня в тот самый момент, как я узнал, откуда ты. Скажи-ка пожалуйста, мистер Гон-Охотник-За-Новыми-Видами, знаешь ли ты такую очаровательную особу, как Сенрицу?
… чего?
Гон, разумеется, знает. Тупой вопрос, они вместе работают в Йоркшине. Другое дело, почему до нее есть дело Церредриху. Если подумать, вспоминает Гон, то она сейчас в старом мире, занимается делами во время вынужденного отпуска Курапики, но, э, это ни черта не проясняет! Он недоуменно моргает, скорее озадаченный, однако Церредрих воспринимает это, как отказ. Разочарованно цокает язычком, мол, какая досада…
Зачем ему Сенрицу?..
— Жаль. Но не будем печалиться о простом знакомстве, — улыбка вновь касается его уст. — Знаешь, тут бывает довольно одиноко. В том смысле, что не с кем поговорить о разном, а ты выглядишь… — ублюдок явно хочет сказать «не самым смышленым», да?! — … кем-то, кто может рассказать нечто крайне любопытное… Не составишь мне компанию сегодня? Не хотелось бы вновь оставаться наедине.
Он произносит это легко, как настоящую просьбу, но Гон чувствует легкую угрозу в том, как построено предложение, как Церредрих смотрит в глаза. Если Гон — шпион, то он поспешит прочь, но настоящему охотнику за редкими видами действительно некуда торопиться, потому что мокрицы и жуки никуда не убегут. Хотя, быть может, Гон просто надумывает? Церредрих, все же, любитель поговорить о высоком, и среди местных обитателей, на их языке говорящих-то с трудом, таковых найдется мало. Он на всякий случай косится на Замзу, но тот лишь пожимает плечами и принимается обгладывать какую-то раковину, похожую на кокос.
— Тут слишком много вкусной еды, чтобы отвлекаться.
Гон ощущает, как по его спине ползет нечто, по затылку заползая под майку, и понимает, что Замза так оставляет с ним жука для сигнализации в случае чего. Скорее всего такие же отправляются с Бабимайной и Юриковым, чтобы передавать им информацию о происходящем. Логично.
Поэтому он кивает, давая понять, что жука почувствовал, и оборачивается обратно к Церредриху.
— Полагаю, можно немного и поговорить.
— Это твой… спутник, да? — тот смотрит на Замзу с легким замешательством и интересом, свойственным скорее коллекционеру редкостей, чем нормальному человеку. — Вы путешествуете вдвоем?
Ага, вопрос с подвохом!
Скорее всего, это тоже проверка! Сто процентов знает, что тут было еще двое, и сейчас вот так хочет подловить. Или… или реально не знает, потому что не заинтересован, и уточняет просто из-за экстравагантного облика Замзы. Да уж, эти его наряды… экзотичные… Гон хватает со стола что-то съестное и торопливо запихивает в рот, тем самым надеясь сбить заминку. Что-то ему подсказывает, что Церредриху лучше говорить полуправдой. Какое-то нехорошее предчувствие…
— Вчетвером. Вообще больше, но сейчас группа мизерная. Два других отошли в кусты, потому что местная кухня им не по нраву, — Гон не сдерживает ехидной ухмылки. — Плюс у них явные проблемы с законом, поэтому наличие рядом монаршей особы их немного смущает.
— О-о-о, понимаю, — Церредрих сводит брови на переносице со страдальческим выражением. Заглатывает уловку. — Про второй пункт, не первый, хотя местная кухня местами… несколько экстравагантна, — он подцепляет ногтем один из фруктов на тарелке. Затем поворачивается к Гону. — Они тоже охотники?
— Охотника такой пищей в кусты не сманишь.
Вау, Гон, вот эта фраза. Прямо на мотивационные постеры вывешивай.
Позади громко давится Замза; Церредрих тоже посмеивается.
— Тогда они меня не интересуют. Тогда, пожалуй, можем идти? Сомневаюсь, что вид поедания чужого трупа нас особо заинтересует, — он косится назад.
И следом поднимается.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Шатер Церредриха — действительно полная противоположность палатке Бенджамина.
Тут полно безделушек, украшений и элементов роскоши, настолько бесполезной в условиях Темного Континента, что у Гона глаза на лоб лезут. Какие-то кости, черепа, золотые побрякушки… Выглядит так, будто он грабит могилу за могилой, хотя Гон руку на отсечение готов дать, что Церредрих половину достает точно от еще живых. В воздухе витает приторный аромат дорого парфюма, которым он брызгает на входе еще пару раз, поясняя, что запах дикой природы его ничуть не прельщает. В своей изысканности и любви к барахлу он сильно напоминает Хисоку, только тот более… как это сказать… сдержанный на одном элементе, на себе, когда как Церредрих заполняет собой все вокруг. Все тут так и разит дешевым лоском, но Гон решает придержать комментарии при себе, тем более, что он не самый большой знаток, как должны вести себя потенциальные монархи.
Может, это Фугецу просто слишком нормальная, а Бенджамин так много времени проводит с солдатами, что перенимает от них аскетизм; а Церредрих — это эталон какинского принца. Кто знает?
На фоне этого яркого фона Гон чувствует себя крайне неуютно.
Церредрих неторопливо опускается на плотный матрас на полу с множеством шелковых подушек, тут же хватается за стоящую рядом курильницу. Приглашает сесть на пуф напротив. Все в его движениях — неторопливых, уверенных — делает его схожим с огромной хищной кошкой на охоте, той, что знает, что от нее никто не сбежит. Но Гон уверен, что в случае чего даст деру быстрее, чем Церредрих сообразит, плюс с ним жук Замзы… Бояться пока нечего, но надо быть настороже — определенно.
Запрокинув голову назад, Церредрих выпускает в воздух пару дымовых колец.
— Здесь спокойно, — вдруг замечает он. — Племя в восторге от гостей, почитают только так. Для них мы, прибывшие из старого мира, все равно что боги. Вот что делает с людьми… хе, если их так можно назвать, отсутствие прогресса. Я частенько посещаю это место, когда хочется отдохнуть от чужого общества и побыть главной звездой сцены. За дары с нашей стороны местные в ноги кланяться готовы.
— Звучит так, будто они хотят Вас сожрать, — честно замечает Гон.
Церредрих беззаботно смеется.
— Я тоже так думал. Решил разыграть перед ними разгневанного бога, убил одного на глазах у других. Они — как дети, быстро пугаются… И весьма внушаемы. Теперь об этом можно не беспокоиться, у них нет нэн, и для них что я, что ты — божества недостижимого ранга. В каком-то смысле мы для них — как небожители из сказаний.
… ну, что ж, радует, что хотя бы в этот раз суждение Фугецу о своем родственнике не оказывается ошибочным. Но да. Он — тронутый мегаломаньяк. Честно говоря, Гона это не слишком пугает… он, все же, долгое время общается с Хисокой, которого тоже клинит, но разница — небо и земля. Но он уже привыкает сидеть тише воды, ниже травы рядом с такими… личностями. Спасибо Метеору! Кто бы подумал, что секта имени этого самого Церредниха научит Гона понимать, какими абстракциями думает этот человек.
Честно говоря, размышляет Гон, ему нужен не собеседник, а человек, что будет внимать его речам осмысленно. И отвечать на вопросы, когда надо. Что ж, пока что он готов сыграть эту роль, особенно если это может теоретически пригодиться во всей той возне, которую устраивает Бенджамин.
Тот же вновь затягивается из курильницы.
— Мне нравится традиции местных. Они обладают своим невероятным шармом, который сложно отыскать в нашем родном мире. Красиво, странно, чудно… — прикрывает глаза. — По сравнению с такими маленькими племенами, Гойсан — такая пошлость. Ты ведь бывал там?.. Хотя о чем я спрашиваю, если прибыл в эти земли, то наверняка.
— Ну, там единственный порт.
— Верно, верно, — кивает Церредрих с жаром. — Офис твоих друзей наверняка там, верно? Как там?.. В городе, то есть. Я не бывал в этом поганом месте примерно с того момента, как мы все сбежали с «Кита» и ринулись навстречу неизвестности.
Рассказывать, честно говоря, особо нечего. Гон честно вспоминает все, что только может: про растущий город, про разные группы сбившихся в кучки незадавшихся путешественников, про попытку контроля со стороны Ассоциации. Старается говорить как можно более расплывчато, чтобы не намекнуть на не дай боги что-то запретное. Но Церредрих лишь кивает на его рассказы, явно обозначая свой интерес, никак не комментирует. Задает лишь пару вопросов, и, как понимает Гон из их такой же мутной направленности, хочет понять, прибрел ли кто-то из его родственничков себе власти.
Ответ его очевидно радует. Ассоциация Охотников — панацея от междоусобиц, никто не хочет переходить дорогу теоретически самой опасной армии в мире, пусть и мизерной, но крайне могучей. Если бы Джайро не владел нэн, то Гон убил бы его за считанные секунды. Аура — опаснейшее и сильнейшее оружие, страшнее, чем «розы». Халкенбург делает верную ставку на попытку создать свои отряды со знанием нэн. Скорее всего именно поэтому он дает Фугецу стоять рядом с собой, а не отправляет ее подальше от столицы в одно из поместий, как выходит с Ойто и ее дочерью.
— Значит, ты охотник за новыми видами… Вас нанял кто-то конкретный, или вы работает по заказам?
— Некоторые спонсоры просят добыть им определенное количество всяких чудных зверушек и насекомых, чтобы их назвали как-то в честь этих самых спонсоров, но так нас в основном нанимает правительство.
И ни слова лжи! Так работает Кайто. Настоящий охотник за новыми видами.
Церредрих задумчиво причмокивает.
— Помнится, мой батюшка тоже интересуется в Темном Континенте и нанимает сына Исаака Нетеро… Бейонда, если не ошибаюсь. Из этого вышла одна большая афера, если я правильно разобрался во всей той кутерьме. Тот человек с улыбчивым лицом, Паристон Хилл, верно, он проворачивает нечто такое, что позволяет экспедиции Бейонда игнорировать указы правительства Какина… В мире что-нибудь об этом говорят?
Вау, то есть, Гона нанимают, потому что Бейонд кидает новоизбранного короля? Иронично.
Но без лишней злости. В конце концов, это всего лишь тоже бизнес, и Гону предлагают довольно хорошие условия. Поэтому он задумчиво скребет пальцами подбородок, всеми силами изображая рассеянность.
— Я знаю, что новым королем Какина стал Ваш младший брат, Халкенбург.
— Королем? — губ Церредриха касается змеиная улыбка, впрочем, беззлобная. — Он так и не сумел преобразовать государство в республику?
— Э, тут не подскажу. Может, ему требуется время. Говорят, там какая-то возня из-за бывшей мафии…
— Морена.
Это имя произнесено с такой злостной интонацией, что Гону на секунду становится страшно. Но он все равно кивает; нет смысла объяснять, что проблемы Халкенбурга и Какина в целом порождаются последователями самого Церредриха, и что Морена, не самая яркая лампочка в холодильнике, помогает им решить этот вопрос. Фугецу наверняка докладывает об этом своему брату, так что, если она захочет… Может вернуться. Ну, например, если Церредрих устроит на нее ответное сафари.
Поэтому Гон просто пожимает плечами.
— От своих коллег я слышал, что сэр Халкенбург нанял новых охотников для исследования Темного Континента.
— Ну конечно. Братец никак не успокоится, пока не засунет нос во все щели, — Церредрих с удовлетворенным насмешливым видом трясет головой, будто только этого и ждет. — Будем надеяться, его мечты исполнятся, иначе смысла в его победе никакой не будет.
Вау. Такой эгоистичный человек, как Церредрих, и признает заслуги брата и даже желает ему удачи? Халкенбург должен ему очень сильно нравиться.
— Ну а ты? На кого работаешь?
— Честно говоря, я не капитан нашего отряда, так что не в курсе, перед кем мы держим ответ, — Гон пожимает плечами. — Мне куда интереснее заниматься своим делом, чем с кем-то договариваться.
— Твоя обезоруживающая честность — ужасное оружие, ты знал? — Церредрих вновь посмеивается. Вновь закуривает. — Поэтому мне нравятся охотники. Они настолько уверены в себе, что им просто нет нужды врать. Не многие на такое способны… — цокает. — Скажи-ка, Гон-Новые-Виды, что ты думаешь о работе на меня? Я не государство, но…
— Прошу прощения, — тут же тормозит его Гон, вскидывая руку. Нервно улыбается. — У меня сейчас столько заданий, что времени на еще парочку даже от Вас я уже найти не смогу. Э, без обид.
В ответ ему пожимают плечами, мол, а что тут еще сделать. Кажется, Церредрих даже не раздосадован. Может, ожидает подобного ответа… В любом случае, Гону плевать. Он выворачивается из самой скользкой сделки в своей жизни.
Но нельзя просто так обрубать этот странный разговор. Церредрих много знает. И, если верить предположениям Бенджамина, то они работают с Джайро заодно. От одного воспоминания об этом ублюдке волосы на затылке встают дыбом, но он заставляет себя успокоиться. Принцу совершенно не обязательно знать, что на уме у Гона. Но надо свести к этому разговор, как-то… Осторожно зарулить на тему Джайро, потому что информация о нем Гону катастрофически нужна. Чем быстрее он разделается с наймом Бенджамина, тем быстрее полноценно отправится на поиски средства вернуть Хисоку к жизни.
— В последнее время заказы от правительств имеют крайне срочный статус, — придумывать приходится на ходу, поэтому Гон старается состроить наиболее умное лицо. — Говорят, все как на иголках из-за случившегося в Йоркшине.
— А что случилось в Йоркшине? — не слишком заинтересованно осведомляется Церредрих.
— Э, Вы не слышали? Террорист из НЗЖ, Джайро, взрывает ИТЦ.
Некоторое время Церредрих смотрит на него так странно, будто Гон сбалтывает самую огромную глупость.
Это замешательство. Удивление и недоверие одновременно. Он тупо смотрит на Гона, молчит, и когда пауза достигает апогея своей неловкости вдруг моргает, будто отходя от шока. Хмурит брови и щурит глаза с таким видом, будто бы и правда слышит самую огромную в мире ложь. Откашливается.
— Что, прости?
— Взрыв? ИТЦ? Тот падает?
— Джайро взрывает ИТЦ?
Гон пожимает плечами и кивает.
Когда Церредрих вдруг громко стонет и начинает тереть лицо, внутри начинают с подозрением вертеться шестеренки. Что-то все не выглядит так, будто они славные товарищи. Неужели Бенджамин ошибся? С другой стороны, Церредрих говорит это так, будто знает Джайро. О незнакомцах так не стонут.
— Ну конечно. Что я еще мог ожидать. Этот урод угробил единственную в мире коллекцию негативов личного фотографа президента Штатов Сахерты… Да о чем я. Невероятно. Вот оно, отсутствие должного образования, что еще я мог ожидать от этого неграмотного чудовища?
Нет. Точно не товарищи. Что ж, Бенджамину это понравится.
Но все эти разговоры продолжают убеждать Гона в одном: Церредрих — крайне харизматичный и приятный мужчина, общение с которым, если не переходит на его заскоки, довольно интересно. Он вежлив, обходителен, любит юмор. Несмотря на явные психические отклонения и тягу к жестокости, он все еще способен адекватно воспринимать критику и отказы, если те вписываются в его представление о мире. Например, Гон для него — неизвестная переменная, которая не слишком нужна или желанна, поэтому он легко принимает отказ. Но не стоит забывать, напоминает он себе, что этот человек — убийца. Он повинен в куче смертей, практически единолично является ответственным за начало хаоса на «Ките» и гибели сотен. Такие, как он, всегда получают то, что хотят. Не зря Курапика говорит: ублюдок хранит заспиртованную голову Пайро в качестве трофея и ничуть не стесняется этого.
Он — опасен.
Надо его убить. Но сейчас… это может подождать.
— Здесь есть еще одно развлечение на местный фестиваль с мумиями, — задумчиво роняет Церредрих, рассеянно смотря в сторону выхода. Потом резко впивается взглядом в Гона. — не хочешь взглянуть? Мне кажется, охотника за новыми видами это заинтересует.
Гон жеманно улыбается, вспоминая предупреждения Курапики, и кивает.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Когда они спускаются от деревеньки вниз, к небольшой реке, то первым делом, что видит Гон в густой темноте — яркий костер, вокруг которого, словно одержимые, пляшут те самые отшельники. Их движения неестественны, безумны, они что-то напевают. Измазанные краской, без одежды, одним своим видом они вселяют ужас, и Гон чувствует — тут что-то не так. Это не те люди, что угощали его и остальных фруктами, будто их меняют… Но он узнает несколько отшельников из деревни, а потому сомнений не остается.
Церредрих стоит позади него с кривой восхищенной улыбкой. Роняет:
— У них есть ритуал, когда они употребляют цветочный наркотик, что-то вроде мескалина, и призывают свое божество. Убойная штука. Но я решил немного изменить рецепт, и, о, если бы ты только видел… Мы смешали порох с мескалином, и вышедшая смесь вышла настолько убойной, что теперь они реально уверены, что в них кто-то вселяется. Я называю эту смесь «брауни».
— «Брауни»?..
Все это веселит Церредриха. Ему смешно; он создает наркотик, намешивая туда опасного для организма пороха, смеется, разрушая местные традиции, и не видит в своих действиях ничего омерзительного. Гону хочется высказаться. Сказать, что, что на уме — прямо в лицо, но он знает, что это может быть опасно, а потому вовремя захлопывает рот. Неважно, что он думает. Главное добыть информацию. Дружелюбие Четвертого принца потом обернется против него же. Гон доставит всю информацию, какую сможет, прямо в руки Бенджамина.
Они спускаются все ближе и ближе.
— Говорят, так они связываются со своими предками… Я не слишком интересовался «духовной» стороной вопроса, — Церредрих растягивает губы в улыбке. — Меня больше интересовал наркотик. Но, судя по всему, это не совсем шутка. Духи прошлого действительно требуют своей цены. Буквальной. Смотри.
И кивает вперед.
Они оба замирают чуть поодаль, пока безумная пляска продолжается.
Но не это привлекает внимание Гона. Потому что он понимает, почему Церредрих зовет его сюда, почему думает, что его это заинтересует. Ведь там, впереди, из леса выходит нечто, похожее на обезображенное животное, будто бы огромная кошка. Пантера, быть может, или тигр. Оно неторопливо направляется к пляшущим, и Гон рассматривает его детальней: обглоданный череп с редкими вкраплениями мяса, абсолютно пустые глазницы, торчащие тут и там кости. От существа веет тем же первобытным ужасом, что и от домашних собак Золдиков. Эта тварь… Она — не мыласка, которая поймет и даже ответит. Это существо явно не способно наладить контакт, потому что в его природе, истоке, есть лишь одно — желание убивать.
Жажда крови.
Поэтому оно так привлекает Церредриха, такого же по своей природе.
— Малышка знает, что сегодня не будет голодать, поэтому выжидает.
Внезапно, существо вскидывает голову и начинает стрекотать, шептать что-то на незнакомом языке, как и отшельники. Разными: мужскими, женскими, детскими, все смешивается в адскую бессмысленную какофонию, будто бы она — эта тварь — и правда несет в себе души предков, что сейчас говорят с танцующими. Племя вскидывает руки, оно в восторге, приветствует хищника, что приходит по их души, и Гон понимает, что на самом деле эта тварь попросту имитирует тех, кого слышит до этого, тут же.
Это не голоса предков.
Просто избравший крайне выгодную стратегию охотник.
Когда чудище подходит вплотную к одному из отшельников и легонько ранит его когтем, Гон тут же дергается вперед — но рука Церредриха крепко впивается ему в плечо и заставляет остановиться. Впрочем, он не выглядит раздраженным, скорее будто бы поясняет нерадивому ребенку нечто невероятно очевидное.
— Ну что же ты. Нельзя так взять и вмешаться в ритуалы местных. Разве ты не чувствуешь?
— Чувствую что? — Гон моргает.
— Этот ритуал обладает энергией, — Церредрих растягивает губы в хищной улыбке, когда смотрит на племя. — Первородной аурой, истоком нэн. Взгляни!.. Своей жаждой они призывают этого монстра раз за разом. Какое нам дело?
И Гон неожиданно понимает: это не от этой твари идет столь угрожающая аура, от всего танца. Он пытается использовать гё и едва не слепнет, когда видит перед собой костер нэн, поднимающийся до небес. Яркая аура, настолько невероятно мощная, что даже виденный им когда-то ужасающий эн Неферпитоу меркнет. Это… невероятно. Своей верой эти люди, мутировавшие и выродившиеся в чудовищ из-за долгой жизни на Темном Континенте, способны на подобные ужасы.
Страшно представить, что может ждать дальше, в глубине Темного Континента.
Но, значит, если почти все осуществимо…
Есть способ вернуть Хисоку.
Он видит, как существо неторопливо подходит к ребенку и осторожно нюхает его, водя по голубым зубам вываливающимся распухшим языком. Как жертву, ту, которую проще всего съесть. Церредрих прав: это не дело Гона, ритуалы местных, пусть и такие ненормальные — нечто чуждое ему, во что он не должен лезть. Но он видит этого ребенка, чувствует, что сейчас его убьют… И, когда видит, как раскрывается челюсть твари, как ближе и ближе к крохотному телу становятся острые клыки…
Ему вспоминаются слова Джайро.
«Тебе ведь все равно».
— Гон!..
Церредрих от неожиданности выпускает его плечо, когда Гон бросается вперед. Буквально набрасывается на тварь, которая поворачивает в его сторону голову, и бьет «Ка-камнем» прямо по черепушке.
Дальше завязывается схватка.
Гон дрался со многими. Ему известно, как одолеть зверя, потому что на Китовом острове он регулярно борется с Коном (в качестве шутки и дружелюбной разминки). Но эта тварь отличается от милого доброго Кона, оно жаждет крови. Его когти невероятно остры, они разрезают ему одежду, оставляя на груди глубокие царапины. Так просто эти шрамы не сойдут. Но жажда крови этой дряни ничто по сравнению с тем, какую ярость чувствует гон при воспоминаниях о Джайро и его простых словах.
Он сам решит, все равно ли ему или нет. И никто не имеет права решать за него.
Это придает ему сил.
В какой-то момент он осознает: чудовище перед ним абсолютно слепо. Оно не видит, глаза давно сгнили, но ощущает ауру; поэтому приходит сюда. Поэтому со следующим рывком он входит в зэцу… И после этого схватка становится невероятно короткой, пусть и усложняется из-за невозможности использовать усиление.
Когда он вцепляется пальцами в челюсть зверя, растягивая его пасть в разные стороны, он не чувствует ничего, кроме желания убить эту тварь поскорее. Черепушка жалобно трещит, тварь хнычет, скулит, ощущая свой скорый конец, но это ее не спасает: один рывок — и раздается треск. Тело чудовища падает на землю, мертвое, а Гон, весь в крови, своей и чужой, поднимается над ним, будто Геракл, убивший Немейского льва.
На него смотрят в полном ужасе.
Церредрих — с пьяным восторгом.
— Богоубийца!..
Но Гон не слышит обвинений со стороны местных, в его голове в ту секунду вращается лишь одна мысль, абсолютно не в тему: заинтересует ли такое существо Кайто? Есть ли оно в его журнале? Он вздрагивает, когда рядом раздаются шаркающие шаги, вскидывает голову — и встречается взглядом с Церредрихом, невероятно радостным, словно сейчас видит нечто неописуемо прекрасное.
Больной ублюдок.
Когда он взмахивает рукой, племя замолкает, отступая.
— Я всегда доверяю своему первому впечатлению, — мягко замечает Церредних, продолжая улыбаться до десен. — Когда я увидел тебя, то сразу понял: ты не простой охотник, не такой добрячок и тряпка, как те, кто пошел за мисс Чидль. Ты — такой же, как и я. Безумец!.. Как жаль, — добавляет он, — что ты настолько занят. Я бы многое отдал, чтобы иметь такого человека, как ты, рядом с собой.
Гон поджимает губы и угрожающе сужает глаза.
— Зачем ты потакаешь всему этому? Почему не сказал племени, что их жрет не бог, а слепая тварь?
Тот в ответ смеется, будто нет вещи смешнее.
— А разве ты не понимаешь? — интересуется он. Взмахивает рукой, пытаясь охватить пространство вокруг. Затем сжимает кулаки и воодушевленным голосом, блаженным, с точно таким же взглядом, как у Морены, когда она молится порядку, ревет: — Это уродство превосходно! Мало кто его ценит, но только я вижу в нем истинную красоту нашего больного мира! И я хочу ее, наблюдать, видеть, ощущать…
Его рука проходит по черепу твари. Поднеся пальцы в крови к лицу, Церредрих продолжает улыбаться.
— Ты говорил про Джайро, верно. Они мне тоже нравятся, особенно его солдаты… Ты бы их видел…
Те твари из подвала…
— Я вижу твое лицо, — смеется он. — Ты знаком с ними, верно? Те искажения. Они невероятно красивы, не так ли?
— Больной уебок! — не выдерживает Гон. — Да как ты можешь так думать?!
— Что, прости? — насмешливо переспрашивает оно. Потом брезгливо указывает пальцем на Гона и с лукавой улыбкой замечает: — Кто из нас двоих сейчас с ног до головы в крови?
Он оглядывается назад, на толпу, смиренно ждущую его решения, и ветер треплет его волосы. Этот человек — как Джайро, полный монстр, вызывающий в Гоне омерзение одним фактом своего существования. Его надо убить. Надо, но… Морена говорит о равновесии; плюс сейчас Церредрих — единственное, что удерживает племя отшельников от нападения на их богоубийцу. Пусть с ним разбирается кто-то другой. Церредрих, конечно, абсолютное чудовище, но он не взрывает небоскреб, полный невинных людей. Всего лишь наблюдает и наслаждается самым мерзким, что только создает природа.
В этом смысле… Гону нет дела до его существования.
Поэтому он остается на месте.
Церредрих же, не смотря на него, бормочет неожиданно ровным голосом:
— Все это место… подобно настоящему Аду, тому, о котором писал Данте. И я готов путешествовать по всем кругам до тех пор, пока не потребуется. До тех пор… пока я не найду свой Парадиз. А такой, как ты, станет моей Беатриче.
Chapter 80: ИНФЕРНО: человек, способный изменить весь мир
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Джайро — опасный высокоэффективный психопат, которого необходимо устранить. Одно его существование подвергает мир угрозе, и, несмотря на то, что Гон понимает логику, которой тот мыслит, несмотря на видимую адекватность, он все еще обязан его устранить. Нет человека опасней, чем одержимый собственной идеей и эгоизмом, и тем более тот, в чьих руках есть нечто опасное… будь то бомба или нэн.
Церредрих — такой же.
Человек искусства… Богема, которую влечет только омерзительное. Человек, чтущий уродство, а не красоту. Он тоже опасен. Гону стоило его убить, таким лучше быть мертвыми, чем живыми, но, наверное, это то, о чем говорит Морена — Церредрих необходим для баланса. Он чувствует это подсознательно… Пока эти двое — Четвертый принц и Джайро — не ладят, то мир будет спокоен, ведь у них есть претензии, и самое худшее не перетекает на одну сторону, смертельно перемешивая весы. Не нарушает равновесия. Плюс, Бенджамина интересует лишь смерть Джайро… Черт. Это именно то, о чем он и говорит ранее! Все эти политические игрища — совершенно не для него. Логически Гон понимает, что пока что Церредрих с его странной роскошной жизнью в условиях диких джунглей нужен местной экосистеме, как тот, кто готов притащить сюда нужных людей для комфорта, что побудит Гойсан и общество в нем к эдакому развитию, культурному или простом, как со строительством железной дороги, но как же не хочется!
С другой стороны, как Гон может говорить о подобном, верить в необходимость чужой смерти, когда он ровно точно так же рассуждает собственными желаниями? Морена — такая же, как и Церредрих, неудивительно, что они сотрудничают на первых этапах; но ее существование Гона устраивает без особых проблем. Он и сам готов на нарушения чужой зоны комфорта ради своего собственного. Двуличненько. Наверное, это и называется уступками перед совестью: он принимает существование таких ублюдков, как Церредрих, пока они не несут слишком много вреда. Джайро — совсем другой разговор, разумеется, и если до всей возни в ИТЦ Гон еще со скрипом готов был бы махнуть на его существование рукой, мол, сколько этих теневых политиков существует, Бизефф тот же, то вот после…
Машина мягко колесит по высохшему устью реки; Гон рассеянно наблюдает за видами за окном — такими же дикими, цветастыми, словно в лихорадочном сне, что в ночной темноте сияют разными цветами, и не может сосредоточиться ни на чем, раз за разом возвращаясь к тому, что слышит от Церредриха и Джайро. Уже второй человек, тронутый на голову, признается ему в своей симпатии и пытается перетянуть к себе на сторону. Джайро болтает про давящую тень превосходства отцов… может ли быть это следствием, что им известно, чей он сын? С другой стороны, только сам Джайро об этом упоминает; Церредрих не называет ни имени Джина, ни дает какого-либо намека на его личность, словно его больше забавляет вся ситуация со слепой тварью. Куда бы он не пошел, то за ним следует и хаос.
Если подумать, Хисока тоже из такого числа. Тех, кто видит в Гоне что-то невероятное, недостижимое для себя — и вместе с тем желанный идеал.
Замза ведь говорит об этом. Что последует за ним куда угодно, лишь бы посмотреть, как он закончит.
… честно говоря, это все ему не нравится.
Автомобиль подскакивает на неровности, и сидящий рядом Замза ударяется головой о перекрытие. Шипит, хватаясь за шишку, и гавкает:
— Аккуратнее води!
— Как насчет заткнуться, — равнодушно огрызается сидящий за рулем Бабимайна.
— Что, захотел за баранку? — оборачиваясь к ним, Юриков сверкает белозубой ухмылкой. — Что-то я не припомню, чтобы у насекомых было разрешение на получение прав.
— У Кайто есть, — внезапно, брякает Гон в пустоту.
В него впивается два взгляда; Бабимайна лишь громко хмыкает.
— Так, — Юриков угрожающе качает пальцем. — Во-первых, заткнись. Во-вторых… нет, серьезно, заткнись.
— Чья-то аргументация не выдерживает, — ухмыляется Замза и пожимает плечами, когда на него гавкают. — Дело не в том, что я мог бы вести ровнее. Проблема в том, что вы криворукие.
— Что за голос со стороны земли? — затем Юриков разворачивается в сторону Гона и голос ничуть не виноватым добавляет: — Прости.
Нет, ну это уже через край!
Через некоторое время они устают бодаться друг с другом — миленькое развлечение, но слегка поднадоевшее — и Юриков отворачивается. Хватается за рацию и связывается с господином Бенджамином, кратко обрисовывая наблюдаемую ранее ситуацию: описывает железную дорогу, попутно упоминая, что качество металла неплохое, так что скорее всего рельсы делают на заказ у какого-то именитого производителя, про племя, и, конечно же, про весь дурацкий ритуал со слепым зверем, упоминая с ухмылкой, что Гон явно привлекает внимание Церредриха. Потом лениво роняет, что, мол, это все равно проблема, что многоуважаемый господин Младший Брат так расползается по территории со своим влиянием. Если сам Бенджамин действует более осторожно и без взаимодействия с местными, то Церредриху плевать — ему будет только в радость, поклоняйся ему, как богу, хоть все обитатели этого дрянного мира. Некоторое время после монолога Юриков умолкает, лишь иногда мугыкая, и Гон подозревает, что Бенджамин выдает ему инструкции.
Затем они коротко прощаются. На слове «отбой», Юриков вновь разворачивается к ним, тем самым подразумевая, что Бабимайна частично в курсе. Скорее всего то, что хотят им сейчас сказать, было обговорено довольно давно, поэтому пояснения тут требуются лишь новичкам в бравом деле Первого принца — самому Гону и Замзе.
— Сейчас отправимся в самую жопу исследованных территорий, куда только самые отчаянные совались. Ну, типа твоей Ассоциации, — когда Гон демонстрирует ему комбинацию из плотно сжатого кулака с оттопыренным средним пальцем, Юриков гогочет. — Представьте, ни следа никакой ЧВК, нетронутая красота, бля-бля-бля…
— Чевечто?
— Частная военная компания, — сухо роняет Бабимайна. — Технически мы к ним относимся, в каком-то роде — Ассоциация тоже.
— Ага, с более миролюбивой этикеткой. Пока не надо лезть в НЗЖ или Восточный Горуто?
Юриков вновь смеется, а Гон лишь темнеет лицом.
В итоге, это ведь правда. Охотники — наемники. На Острове Жадности они встречают команду Цезугерры, который просто выполняет выданное ему задание, его даже не столь интересует игра, сколько жажда наживы. Как и Горейну. Кайто работает на правительство, и пусть он лишь ищет новых животных, он делает это для престижа государства, его нанявшего, мол, смотрите, мы тут исключительно ради исследований, никаких грандиозных планов по захвату территорий. Курапика работает на криминальную семью. Да, конечно, многие охотники работают исключительно на себя, но многие регулярно берут наемные заказы — просто потому, что в этом нет ничего зазорного.
Он дает Джайро и Церредриху отказ… Но соглашается работать с Бенджамином.
Постепенно, они въезжают на территорию ядовитых болот.
Эта местность — довольно неприятная, и не потому, что тут противно пахнет газом. Дороги, островки сухости между зеленоватой водицей, тут имеются; да и вода не настолько прямо разъедает все на свете, чтобы быть смертельной, но если ее испить или искупаться как следует — вот тогда начнутся проблемы. И воняет… Деревья тут вновь становятся мелкими, сухими, заполняющими небо плотно сплетенными ветвями. Местность пока ровная, но впереди видно, что есть и резкие обрывы, и даже водопады. В воздухе витает легкая дымка, и, когда они уже лезут в сумки за противогазами, Замза вдруг брякает:
— Это несмертельный газ. Э, для человека. Для насекомых же… — потом торопливо поясняет: — Но не для меня, скорее для ближайше живущих. Меня спасло умение привыкать к выхлопным газам, когда я жил рядом с территориями Ишвальды.
— Мы не спрашивали, и нам все равно, дружище.
О нет, опять начинают!
Но одно в ядовитых болотах хорошо: то, что преодолев их пояс можно попасть на территории, за которыми уже начинаются ближайшие к угодьям нитро-риса земли. Скорее всего, рассуждает Гон, все эти невероятные чудеса, о которых им тут рассказывают, и бедствия — лишь малая частичка исследованного, ведь если Темный Континент тянется на долгие-долгие миллионы километров, то вряд ли его вообще возможно исследовать целиком. И тем более пешком. Другое дело, если эта самая павшая Ишвальда оставляет после себя какие-то средства передвижения, аналогичные автомобилям, но это знает разве что Бейонд и Чидль — а те так далеко продвигаются вперед, что возвращаются к Гойсану лишь единожды, и то, скорее чтобы подать весточку.
Вероятней всего предположение, что Чидль натыкается именно на ранее встреченное племя правдиво, размышляет Гон, потому что средствами связи с Гойсаном их снабжает Церредрих. Да и тот вроде как упоминает ее… с другой стороны, конкретно это уже не аргумент, потому что Чидль — заметная персона, и они могли пересекаться на «Ките». Интересно, как далеко они добираются? Как там Леорио?
К этим болотам, помнится, стремится Кайто… Встретятся ли они! Хотя, с учетом, на сколько километров тянется ядовитый пояс, сомнительно. Случайные встречи с племенем Церредриха или с Мореной случаются только потому, что Бенджамин предположительно знает тропы, которыми ходят другие ЧВК, а вот Кайто ходит по наставлению жуков Замзы по таким местам, куда ни один разумный человек не сунется, ведь там все еще не исследовано.
Кто вообще в здравом уме полезет в самый дремучий лес?
(ты, Гон, ты полезешь)
Свой вопрос про Кайто он озвучивает вслух, скорее ради поддержания разговора, чем ради интереса — тут ему точно ничего такого не расскажут — и Бабимайна, чуть сбавляющий скорость перед крупной ямой, замечает:
— Сомнительно.
— Тысячи километров болот, — отчаянно тянет Юриков, хрустящий шеей. — Представляете, какая мерзость? Хотя что тут представлять, вот она, собственно. Твои приятели наверняка отправились западней, если я верно помню, как они уходили из Кафедрального города… Слышь, жук-вонючка, ты не можешь настроиться на ментальную связь с другим жуком-вонючкой, чтобы узнать, где они?
Замза доброжелательно скалится.
— Хлеборезку заткни, чучело.
— Слова-то какие выучил! Больно умные для жука.
— Это запас тела, ничего не знаю, — но тут же добавляет: — Мы далековато от Улья. Оба. Так что ни с ним, ни с домом я связаться не могу. Сейчас работаю автономно.
— Выходит, ты сохраняешь воспоминания улья, когда отделяешься, а когда возвращаешься, то, э, «закачиваешь» туда то, что видел отдельно?
Интересно, размышляет Гон. Сейчас с ним — голова Хисоки, теоретически — та часть, где хранится большая часть воспоминаний, если не все. Допустим, ему удастся… нет, не допустим, когда он доберется до места, где сможет вернуть того к жизни, то у него должны сохраниться все воспоминания. Но если бы у него была не голова, а, допустим, рука? Сколько бы памяти восстановилось? С другой стороны, если местные «воскрешалки» (теоретические) работают не как муравьи-химеры, а как Аллука, то вряд ли условности вроде «а какую часть тела мы довезем» будет важна. Но если придется использовать тот же способ, что возвращает Кайто? Гон помнит его труп… тот выглядит целым, но он не может быть уверен, что мозг не был съеден. Плюс там могло сыграть дело его спасательное хацу.
… слишком много «если». Проще добраться до места и посмотреть уже там, чем гадать вот так заранее. Тем более неизвестно, сколько времени это потребует… он и так торчит тут уже сколько? Месяц, больше? Два? А продвигается в своем желании как-то ну… Не очень-то и продвигается!
Взгляд цепляется за кучу мелких лягушек с рыбьими хвостами, прыгающими из одного болотца в другое целой гурьбой, и тут в голове всплывает эдакое легкое, что положено задавать в самом начале подобного путешествия…
— А зачем мы на болотах, напомни?
— Гадюк тянет к яду, — хихикает Замза, и Юриков стучит тому по голове плотно свернутой тетрадью.
— Зявело раззявело, ну-ка цыц.
— Это у кого тут зявело?!
— Жукам слова не давали, — и вновь зырк на Гона. — Опять прости.
Ну точно издевательство! Спереди хмыкает Бабимайна, лишний раз подтверждая.
— По информации от Юшохи, который ходил сюда на разведку с Риханом, помяни господь душу этого зануды, заебал весь отряд, — судя по тому, каким тоном это произносится, этот самый Рихан ничуть не мертв и очень даже здравствует, просто Юриков жаждет обратного, — тут находится старая развалина павшей цивилизации, в которой можно поживиться интересным. Плюс заложить фундамент для базы наблюдения, куда, я надеюсь, мы сошлем Рихана, потому что бога ради, я не вытерплю еще одной часовой лекции, как работает его сраное хацу.
— Ишвальда обожала ядовитые болота! Говорят, у них был король, который так их любил, что выкапывал даже там, где их не было!
Это тупо! Кто вообще любит ядовитые болота?!
— Тебе не нравится «Хищник»? — фыркают спереди, и Юриков многозначительно цыкает.
— Полезная херня, несомненно, но можно и коротенько о ее свойствах говорить, а не зачитывать эссе. Не удивлюсь, если даже господин Бенджамин терпит его только из уважения.
— Уж кто, а он должен знать все детали, — резонно замечает Бабимайна.
— Ой, да ладно! У него сто процентов есть записи.
— Это вы о чем? — влезает Гон.
Ему отвечают долгими взглядами. Засранцы явно сомневаются, раскрывать или нет; потом Юриков, Главный Мозг Команды, протяжно вздыхает и терпеливо, словно маленькому ребенку, объясняет крайне странную и явно секретную информацию, знать которую Гону было вовсе не обязательно:
— Мы даем ему клятву. Когда помираем, то он наследует наши хацу. На «Ките» померла парочка ребят, так что… вот.
Неплохая способность, конечно, но, э…
— Это что, — Гон тут же косится на Бабимайну, — если бы Хис… Хило не свалил, то у Бенджамина могла была бы быть его «Жвачка»?!
— Какой еще Хило? — Юриков подозрительно сужает глаза. Бабимайна, чуть задумавшись, кивает.
Вот блин! Это так смешно! И в то же время немного грустно, но в основном смешно, потому что Гон еще способен представить Бенджамина с серьезными хацу, о которых рассказывает ему Фугецу, вроде следящей совушки или ударной волны (вот об этой уже делится Курапика), но «Жвачка»… Сама по себе она, как способность, довольно крута, но. Но. Но… Но это же «Жвачка»! Хисока с ней смотрится органично, но тот же Куроро — уже нет.
Это как все развлечения для туристов, где есть огромный плакат с нелепыми позами и дырками, куда надо просовывать лица (он видит такие в порту Амдастера, когда они гуляют с Киллуа и Аллукой). Не сочетается!
— Алло, Хьюстон! Какой еще Хило?!
— Это…
Гон не успевает ответить, потому что, неожиданно, его опережает Бабимайна:
— Представь себе Гона чуточку постарше, который изображает клоуна, только не метафорически.
... почему ему вдруг становится неприятно, что образ арлекина путают с клоуном?..
… погодите, что значит «не метафорически»?!
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Но, в конце долгого пути по крайне однотипным болотам, они, наконец, добираются до нужной точки, о которой и болтает тот неизвестный Гону Юшохи. Впереди возвышается строение с округлыми крышами, сходящимися наверху в острие, множеством башен, словно храмовый комплекс, чьи боги уже давно умирают вместе с павшей Ишвальдой. Монументально. Стены со временем выцветают и принимают легкий зеленоватый оттенок, который под лучами восходящего солнца становится практически изумрудным.
На фоне этого огромного сплетения витиеватых колонн и храмов разного размера, тонких и широких, их багги выглядит почти что нелепо и крохотно. Они все смотрят вперед, на это строение, почти благословенно молча перед столь величественным строением, и Гону видится, будто эта Ишвальда, о которой рассказывал Замза, была куда ближе в религии к Китовому острову, чем к единому богу, на которого молятся люди вроде Куроро.
— Да уж, — неожиданно, голос Юрикова крайне серьезен. — Здесь можно разбить неплохую точку.
— Не боишься? Проклятий, наложенных предками, мол, не богохульствуйте в наших храмах?
Когда Гон произносит это (шутливым тоном), на него бросают ироничный взгляд.
— Я тебя умоляю. Осквернение святынь — это почти первое дело, что полагается каждому солдату. Ты должен быть готов на все ради своего руководства. Ну, — вздыхает, — если ты веришь в него. Но нам господин Бенджамин заменил отца, смысла особо возмущаться и нет.
Неторопливо ни проходят внутрь.
Бабимайна и Юриков, разумеется, уходят на обследования с целью разузнать, получиться ли тут устроить лагерь, и будет ли это удобно; зная тягу Гона к исследованиям они позволяют ему побродить в компании Замзы, тем более, что тот не та уж и хорош в обследовании со столь шкурным интересом, а самим им далеко фиолетово на местную культуру. На том и решают. Наедине с Замзой их вновь накрывает благословенная тишина, и так Гон стоит несколько минут, вслушиваясь. Верования Китового острова говорят относиться к другим божествам с уважением, поэтому, на свой манер, он складывает руки и переплетает пальцы, произнося одну из молитв, что когда-то слышит от тети Мито — в качестве приветствия. Даже если тут никого не остается, лучше быть вежливым.
Храмовый комплекс огромен; между постройками, на удивление, не растут деревья, но трава высоченная. Можно попытаться рассмотреть водоемы, когда-то давно явно бывшие прудами — половину из них заполоняют какие-то местные вариации огромных кувшинок.
Большая часть фресок разрушается со временем, но на каких-то еще можно рассмотреть картинки. На них — неясные мифологические сюжеты, гиганты с шестью руками, белые ящеры с множеством крыльев… Словно чей-то безумный сон; но Гон помнит слепую тварь, и понимает — отнюдь. Темный Континент — это действительно сборище чьих-то ночных кошмаров, обретших свою настоящую форму.
В какой-то момент многочисленные храмовые постройки кончаются, и они выходят куда-то, что, вестимо, ранее было площадью. Камень под ногами неплохо сохраняется для тысячи лет простоя, но трава пробивается тут и там. Но внимание Гона привлекает отнюдь не архитектура дорог; рядом с одним из мелких храмов лежит обглоданный скелет… сложно понять, что это. Оно напоминает обычное животное по строению тела, только огромное: какую-то собаку, но лап у него жесть, а из спины, подобно крыльям, расходятся кости таких же лап, но уже меньше. Череп раздроблен, так что представить, на что было похоже это существо, проблематично. Когда Замза подбегает ближе, то становится ясно, что он ростом примерно по колено этому умершему гиганту.
Ощущая очевидный немой вопрос, Замза сверкает зубками в доброжелательной ухмылке.
— Это шинша. Когда-то давно он был переносчиком неприятной болезни, которая на вашем языке называется «Ржавой чумой».
— Ржавая?
Замза вновь поворачивается к скелету, проводит тонкими пальцами по трещинам на костях.
— От нее начинало разваливаться тело, предварительно покрываясь мерзкими рыжими пятнами. Многих выкосила. Такие, как этот, — он стучит костяшкой пальца по останкам, — сначала стали ее источниками, а потом распространили везде, где только можно. На моих землях многие умерли. Мне еще повезло, что на насекомых она действует так страшно, но остальные выигрышный лотерейный билетик не вытянули.
Гон подозрительно щурит глаза.
— Ты точно узнал эти аналогии от своего тела?
— Тупой вопрос, — Замза фыркает. — Думаешь, я знаю, что такое «лотерейный билет»? Я просто транслирую мысль в мозг этого тела, заставляю нейроны активироваться, и на выходе получается речь. Как прямой переводчик. Конечно, — жмет плечами он, — я учу язык (и морзянку) для коммуникаций с вами, прибывшими… Но, считай, в оригинале я произношу немного другую аналогию. Вот и все.
Как странно работают насекомые с Темного Континента…
Они вдвоем вновь смотрят на скелет.
Затем путешествие приводит их к усыпальницам: небольшим пирамидам со скошенным верхом, в которых, вероятно, покоятся кости умершей цивилизации; находят небольшой лаз вниз, в какие-то подвальные помещения, и спускаются туда. К счастью, никакого драматично дрожащего пламени огня — Гон достает довольно мощный фонарик, весь день заряжавшийся на солнце. Луч света пробивает темноту только так, но, на первых порах, они не видят ничего интересного, кроме паутины и пахнущих затхлостью тоннелей. Пару минут они идут в молчании, и Гон, неожиданно для себя, осознает: он уже такое видит! Только не в жизни, а в одном фильме!
Черт! Да это же прямо как в том кино, «В поисках изумрудного черепа»!
Это издевательство, особенно с его не самой большой любовью к кино… Точно-точно!
Спустя какое-то время луч света выбивает фреску, сохранившуюся намного лучше, чем уличные. Огромная… Гону приходится порядочно задрать фонарь, чтобы осветить ее всю. Пока он пытается рассмотреть детали, Замза неожиданно роняет, тихо, почти восхищенным шепотом:
— Эта картина… древнее Ишвальды.
На мозаике изображены картины, словно циклы. Распускающиеся цветок, изображение от цветения до полного раскрытия бутона, в соцветии которого — будто строения, словно крохотные города. И несколько таких лотос, в каждом — своя культура, странная, неизвестная Гону. И в конце, к вянущему цветку, всегда подлетает нечто белоснежное, огромное, словно тот, кто и доводит дело до конца, но изображение не рассмотреть — все кусочки фрески с этим существом словно намеренно разрушены. А может, думается, просто мелкий рисунок сыплется быстрее, так как состоит из мелких деталей.
Некоторое время они рассматривают фреску молча. Потом Замза добавляет, задумчиво:
— Что-то мне подсказывает, что Ишвальда была не первой выкошенной цивилизацией.
— Думаешь, мои предки разделились с местными мутантами раньше, чем Ишвальда вообще зародилась?
Они продолжают сверлить белое пятно взглядом.
— Может быть?.. Но структура языка меняется сильно. Наверное, даже слишком сильно, потому что никто из Ишвальды не понял бы тебя. Полагаю, вы и правда разделяетесь давно, скорее всего… на предыдущем этапе. За несколько тысячелетий. Но так давно уже никто и не вспомнит, я думаю. Если только Зверь Конца. Ну, разумеется, если это один и тот же…
— Кто-о-о?
Замза указывает пальчиком на белую мозаику, разбитую.
— Страж… Честно сказать, я не особо в курсе, что он делает, — он жмет плечами. — Загадка, миф. Тот, кто сжег Ишвальду, я рассказывал. Думал, что это скорее сказка, чем нечто реальное, но, видимо, он все же существует, если древние йоги его рисуют. А им только дай повод что-нибудь задокументировать.
— У вас, ребята, реально отбитое место.
В ответ — смешок.
— Ты только сейчас заметил?
Потом вздыхает.
— Я бы, может, и сказал бы точнее. Но для этого надо подключиться к спутнику, а я уже сто лет не засекал, когда он пролетал над нами в последний раз… Возиться со старыми технологиями — такая запара, ты бы знал…
Гон моргает, недоуменно.
Что? «Спутник»? Это еще что такое?
Но он не успевает уследить за ходом мыслей Замзы, потому что того вдруг тянет еще ниже, куда-то в глубину катакомб. В общем-то, обследование продолжается чудесно: они находят фреску, Замза коротко рассказывает какой-нибудь нелепый факт из истории Ишвальды, идут дальше. В основном про старое королевство Гон узнает не так уж и много: Замза крайне скуден на описания, но не из жадности, а просто из банального незнания. Но можно понять, что в какой-то момент королевство достигает технологической сингулярности, а так, по уровню развития они даже немного обскакивают Старый мир.
За этими разговорами они спускаются еще ниже, пока не достигают огромного зала… Отчего-то при подступе туда у Гона на руках встают дыбом волосы, как в ту секунду, когда он видит слепого имитатора…
Протискиваются в трещину в стене и оказываются внутри.
А там…
Сложно описать это существо. Оно напоминает Гону одновременно все подряд: огромное, размером с пятиэтажку уж точно, чем-то отдаленно напоминающее и фантастического дракона, и обычное животное. Лапы, руки, ноги, хвосты, крылья — все тут словно понамешано из разных существ, и, вот, эта химера теперь покоится тут, отчего-то еще не сгнившая… по какой-то причине, а может, именно потому, что она — столь чудовищно порожденное сознание. Когти целы до сих пор, и их длина, ростом в самого Гона, немного… напрягает. Что же это такое? Покоящееся тут, словно на верфях, либо уже умершее, либо еще не доделанное…
Замза же будто и вовсе не напуган. Лишь цокает язычком, словно узнает.
— Мои приятели из другого улья, живущие немного дольше, говорят, что был слушок, — он лукаво смотрит на Гона, убирая руки за спину. Делает пару шагов к химере на стальных тросах. — Будто бы Ишвальда пыталась воссоздать того, кто иногда просыпается. Ну, знаешь… Зверя Конца, за что и поплатилась. Мол, слишком много нарушений мировых устоев. Якобы они сотворили такое страшное чудовище из останков других полубожественных тварей, что тот быстренько все тут сжег. Но это все лишь слухи. Но, как ты видишь, попытки были.
Они смотрят на тварь вдвоем, молча. Благоговейный ужас…
— Оно гниет до сих пор… Спустя тысячелетия… вот настолько это противоестественное создание. Будто бы до сих пор живое… Мерзкая погань, да?
И улыбается, пугающе, чеканя каждое слово.
Гон лишь щурит глаза, но не произносит ничего.
Потому что его вопросы этики не волнуют; лишь аура, исходящая от трупа, еле-еле, но схожая по ощущениям со слепышом.
Потом делает несколько фотографий: нормальных, для Кайто, потом дурашливых — уже Замзе, которого восхищает существование фотоаппаратов.
… надо утащить кусочек плоти этой химеры… Ну так, на всякий случай. Может, Кайто заинтересуется…
Они возвращаются обратно тем же путем, останавливаясь лишь у знакомой фрески с огромными лотосами; некоторое время вновь рассматривают ее, потом Гон — робко, словно это святыня — ее фотографирует. Может, пригодится. Или он отправит фото Фугецу, и та сделает на основе крутую мозаику уже где-то в Какине. Хотя, на самом деле, сам он не особо верит в то, что конкретно это фото вообще понадобится. Святыни — они для любования и размышления, а не каких-то алчных планов. В последнее время у него отчего-то получаются лишь такие.
Молчание длится долго. Порядочно.
Вдруг Замза роняет:
— Мои предки… Те, которых я помню, и что застают Ишвальду, рассказывали мне сказку. О том, что в каждом поколении в самый решающий для него момент рождается человек, чьи решения меняют мир. Несколько, на самом деле. Одно эгоистичное желание может перевернуть с ног на голову. Известные полководцы, ученые, другие личности, чье слово настолько весомо, что утягивает остальных за собой… Такие, как они, пишут историю. Мои предки называли их словом, что на вашем языке будет равнозначно «сингулярности», потому что именно в точке их существования окончательно меняется все. Якобы такие люди могут привести мир к процветанию, но обычно все заканчивалось хаосом и разрушением.
Но это — лишь люди, хочется возразить Гону.
А он не может. Слова словно застревают в глотке. Он ведь знает Джина, человека, вокруг которого мир начинает подчиняться лишь желанным ему законам. Знает Паристона, который мастерски импровизирует, подстраивая все под себя. Джайро, своим желанием готово усеять землю пламенем атома. Церредриха, чья тяга к искусству готова погубить всех — лишь бы достичь того идеала, «уродства», столь ужасного, что прекрасного в своей чистоте.
Гон — не герой.
И не избранный. Он слишком много не успевает. Делает множество ошибок.
Джайро и Цередрих смотрят на него с восхищением. Паристон задает ему решающий вопрос на выборах, потому что уверен, что слова Гона изменят все. Джин, тогда, на Мировом древе, смотрит на него с легкой улыбкой и говорит, что отправится на Темный Континент — таким образом говоря Гону, что они там и встретятся.
— Чушь, — хмурится он. — Как и избранность.
Разъяренный, он уходит прочь, торопливо, когда как Замза остается стоять под фреской. Некоторое время он молчит, не двигаясь, перестав улыбаться, после чего быстро возвращает взгляд к чудесной старинной мозаике, существующей долгие тысячелетия. И, вместе с этим, его губ касается лукавая улыбка.
Под каждым лотосом нарисовано четыре человека. Разных, отличающихся друг от друга. Едва заметных на общем фоне, но, если вглядеться… И, под последним цветком, нарисовано тоже, лишь рядом есть какое-то таинственное пятно….
Но Замза не произносит ничего.
Лишь отворачивается и ступает в темноту, следом.
Chapter 81: ИНФЕРНО: с земли на луну прямым путем за 97 часов 20 минут
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Спустя некоторое время очередного короткого путешествия куда-то на край земли, они вчетвером добираются до очередной деревеньки местных аборигенов, явно принадлежащих тому же виду, что и отшельники; эти, однако, никакого Церредниха знать не знают, а религиозные убеждения у них немного поспокойней, что дает побольше свободы, плюс, между этим, возможность не скрывать осуждения другого племени. Культура у них аналогична, в целом даже язык похож на тот, на котором говорят в Старом мире, из чего Гон делает вывод, что либо это племя отделяется от того, и пополняется кем-то, кто проникает на Темный Континент относительно недавно, отчего конфликта старого языка и новояза не случается, либо же целиком и полностью состоит из членов старых экспедиций, которые случаются около сотни лет назад, что не дает времени языку мутировать в нечто совершенно невообразимое. В целом, это более дружелюбные ребята, хотя не относящиеся к ним как к святым гостям: в обмен на некоторые инструменты, вроде работающей на солнечных лучах зажигалке, им дают немного передохнуть, плюс вместе с этим сообщают, что, мол, некто очень похожий на Чидль тут действительно проходил. Вероятно, Пьон предполагает верно, когда думает, что Чидль возвращается сюда ненадолго и лишь для того, чтобы передать весточку; Гон быстренько пишет все это на послании и отправляет сообщение обратно в Гойсан, надеясь, что по пути нэн-конструкт никто не сожрет. Ну, то есть, он по возвращению и сам зайдет, но будет довольно неловко.
Ночью над болотами поднимается ядовитый пар, не смертельный, но крайне неприятный на запах, напоминающий сгнившие яйца. Поселение отшельников расположено в таком месте, что пары до него не дотягиваются — на возвышенности в окружении специально высаженных растений, которые эти испарения поглощают — поэтому ночью их бравый отряд выбивает себе разрешение тут переночевать. Отшельники отнюдь не против — их устраивают переданные в дар солнечные батареи, поэтому какой-никакой контакт они налаживают. Гон размышляет, схожим ли образом происходило знакомство того племени с Церреднихом, но решает об этом не слишком много думать: они тут, вроде как, с реальной дипломатией, а не убеждением в божественности одного крайне эгоистичного типа. Бенджамин, при всей его самоуверенности, все еще довольно терпимый.
Для Гона. Фугецу, думается, его все еще ненавидит, несмотря на достижения. Для нее старшие братья и сестры всегда будут ассоциироваться с гибелью любимой сестры, так что ничего удивительного. Это ровно та же самая ситуация, что с Хисокой — больная тема побуждает не к самым разумным действиям.
Пока Юриков разъясняет племени, как верно ставить солнечные батареи на вершине юрт, и как их можно использовать еще — генераторы они притаскивают тоже, и, как полагает Гон, их первостепенное назначение — именно подарок местным, а не использование отрядом; Замза шмыгает где-то по кустам, явно очарованный их запахом, как и любое насекомое. В итоге у костра остаются лишь они вдвоем с Бабимайной: тот чистит винтовку с крайне невыразительным видом, Гон же ковыряет палочкой угли.
Он вскидывает голову кверху, размышляя.
Кто бы мог подумать, что в итоге он все же доберется до Темного Континента и даже тут выживет в первую пору. Гону, честно говоря, это место представляется более диким, не заселенным разумными существами. Но он помнит магических зверей и предполагает, что местные аборигены, в общем-то, ничуть от них не отличаются. Они ровно так же странно выглядят, но при этом способны мыслить и говорить. Скорее всего их звери — потомки местных, а уже местные — либо мутанты, либо следствие ассимиляции местной жизнью, как те, кто вырождается в виде муравьев-химер, вроде Кайто.
Звезды на небосводе необычайно ярки. Столько новых созвездий… Если в Гойсан прибывают астрономы, работы у них, наверное, завалом.
Он опускает голову вниз, когда Бабимайна убирает оружие и громко хрустит шеей.
— Ты говоришь, — продолжает он старый разговор в пути, — что знакомишься с Хилояном на экзамене.
— Тебя реально интересует все, что с ним было.
Это даже не вопрос.
На столь гнусные обвинения Бабимайна даже не ведет бровью:
— Он мой старый знакомый. Разумеется, мне будет интересно. Тем более ты используешь это как повод со мной заговорить, так что страдай от выбранной самим же тактики.
Что за?!
Гон сконфуженно поджимает губы, но все же ворчливо отвечает:
— Да. На экзамене. Только не спрашивай, как именно это произошло, я не…
— Зная его, — перебивает его Бабимайна, — он увидел в тебе что-то интересное. И решил отмутузить. Совершенно не удивлюсь.
Угадывает прямо один в один… И правда знает его на отлично.
— Мне больше интересно, зачем он вообще решил стать охотником. С его умениями… я бы сказал, что ему дорога в спортивную лигу Небесной Арены. Его бы с руками оторвали, даже на боях без нэн. Но, — вздыхает, — кто-то как обычно смотрит на предложение мира односторонне.
— Мы говорим о Хисоке. Когда он не смотрел на мир жопой?
В ответ на это тот хмыкает, мол, и правда.
Гон лениво жует листья салата.
— Если я верно помню, ему просто была нужна лицензия на убийства, чтобы закон не трогал.
— Необычайно логично и в то же время неразумно.
Ага, парадоксальный Хисока, он такой, во всей красе. Хотя эта причина кажется Гону нормальной. Он, с одной стороны, прекрасно понимает Бабимайну: многие идут за лицензией в поисках чего-то глобального, как возможности начать дело (вроде Леорио), или хотя бы по объективно внятным причинам (месть, в случае Курапики). Но вот что Киллуа, что Хисока — странные поводы. Лицензия на убийство? Будто Хисоку вообще остановит закон. С другой стороны, лениво рассуждается, он взрослый человек, наверняка стоящий где-то на учете и платящий налоги и отчисления в разные фонды, легальной работой на Небесной Арене. Может, это ему как-то мешало… Кто бы подумал, что в кои-то веки у Киллуа будет меньше разумного в каком-то действии, чем у Хисоки!
Когда Бабимайна тянется в карман за сигаретами и достает одну, тонкую, он на секунду стопорится и предлагает Гону; тот с подозрением смотрит на самокрутки и осторожно интересуется:
— Это вообще безопасно?
— Не тебе пай-мальчика изображать. Даже Хило такие пробовал, а он до своего съезда с катушек был тем еще тихоней.
Ой, ну аргумент-то, конечно!..
Это первая сигарета Гона, какую он только пробует в своей жизни. К счастью, знакомство с Леорио учит ему тому, как правильно нужно держать такую, как затягиваться, чтобы не закашляться. Видимо, внутри какой-то легкая расслабляющая трава, потому что в голове становится чуточку проще и тише; в целом, приятная разгрузка. Стряхивая пепел, Гон хмыкает: значит, Хисока тоже в отрочестве пробует покурить? Хотел бы он на это посмотреть. При нем тот никогда не тянется к никотину, хотя до всего инцидента с «Пауками» они проводят длительное время вместе только на Острове Жадности при подготовке к волейбольному матчу. А после… там вообще не до сигарет, они убитому здоровью — как новый гвоздь в крышку гроба.
Голос Юрикова становится громче; работая оратором, он иногда заигрывается. Вдвоем они косятся в его сторону, и, не отводя взгляда, Гон неожиданно для себя роняет:
— Когда я верну его к жизни, хочешь повидаться?
— Я не уверен, что у тебя получится, — без обиняков признается тот. — И не уверен, что если все выйдет, то Хилоян захочет меня видеть. Но если наши пути вдруг пересекутся, то почему нет. Намеренно искать встречи не намерен.
— Блин, ты такой прямолинейный, просто жуть…
Бабимайна лишь пожимает плечами, мол, а как иначе.
Ну да, ну да. Работая солдатом в далеких опасных джунглях надо быть реалистом: но даже в самом позитивном сценарии Гон не может себе вообразить, что Хисока с радостью бросит все желание мстить и просто начнет жить заново; зная его, жажду крови из него придется выбивать палками. Но ничего. Правда. У него еще будет время, есть терпение, и, бога ради, он на что угодно готов, чтобы этот бестолковый придурок все же выполнил свое обещание, данное перед отлетом в Новую Мекку.
Чего бы это не стоило.
Думая об этом, Гон сцепляет руки в замок и улыбается, мрачно.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Местные говорят им, что следующий пункт остановки госпожи Чидль вглубь ядовитых болот — поселение отшельников рядом с руинами одного из древних комплексов храмов, аналогичный тому, что они видят до этого; добраться до туда легко, но их предупреждают, что оттуда давно никто не выходит на связь, и они предполагают, что там могло что-то случиться… Либо же кто-то опять зазнался и решил объявить независимость, потому что инциденты случаются. Обратной связи они не ждут, так что прощание с этим племенем окончательное; для Гона точно, но он подозревает, что Юриков предполагает развернуть тут сотрудничество, аналогичное тому, что делает Церредрих.
Храмовый комплекс, следующий, встреченный ими на пути, располагается внизу небольшого ущелья; в отличие от предыдущей громадины на равнине, этот — совсем крохотный, узкий, словно скрытый от всего мира. Не скажи им местные о его существовании, Гон ни за что бы не догадался; Чидль, скорее всего, думает аналогично, когда прибывает сюда. О том, что тут кто-то был, легко понять по довольно свежим следам на изъеденной временем плитке: где-то видны следы от сапог с явной четкой перфорацией, на стенах — пометки на их языке. Но кроме этого местных не видно вообще: в воздухе витает легкий аромат крови, откровенно говоря настораживающий… Тут что-то было; это хорошо попытались скрыть, тел нет вообще, но явно нечисто…
Он замечает это, когда докладывает Юрикову, добавляя:
— Я уже сталкивался с таким, когда мы с Киллуа проникали в Восточный Горуто. Во время отбора там тоже пытались скрыть насильственные следы, но делали явно впопыхах, поэтому подтверждение своим опасениям мы нашли довольно быстро. Но там я хотя бы понимал, зачем все это делалось. А тут? И никаких захоронений рядом нет…
— Скорее всего тестируют новое оружие-с, — цыкает тот, не шибко впечатленный. Оглядывается кругом. — Предлагаю разделиться и поискать хоть что-нибудь. Вряд ли нас кто-то поджидает, эн ничего не показало, предполагаю, что сделано было для вида. Жуч-вонючка, опять сработаешь сигнализацией.
— Так нагло и длительно меня еще ни разу не эксплуатировали!
— Привыкай, — с ухмылкой чеканит Юриков.
Гон, как самая ловка мартышка в отряде, всеобщим решением направляется на самые высокие строения храмового комплекса, куда остальным забраться либо труднее, либо просто очень лень (т.е. Замзе). Там — вновь скрытые следы, но Гон видит свежие царапины на глине, отличающиеся по цвету, сколы на стенах, которых тут быть уже не должно, настолько сглаживаются со временем остальные, стертую пыль и песок на полу… Но вновь: лишь аромат крови, ни единого пятнышка, ничего.
Но зачем? Кто-то действительно предполагает, что сюда кто-то сунется, в это укромное местечко? Была ли это Чидль с отрядом, не желающая злить местных? С другой стороны, Пьон говорит, что слышит ее довольно давно, а запах выветривается быстро. Местной бойне нет больше недели, это точно, и, раз запах до сих пор витает, произошедшее тут пустяком не было. Если предположить, что теория Юрикова права, и кто-то ту тестирует оружие, то зачем скрывать? Темный Континент известен своими аномалиями и миллионом поводов для смерти, никто не удивился бы, увидев резню среди аборигенов, подумали бы только, мол, они с кем-то не поладили, вот и результат.
Что-то тут не складывается.
Однако, к его облегчению, раз бойня происходит недавно, то Чидль скорее всего покидает это место гораздо раньше и остается невредима. Хорошо. Найди он тут ее труп… Было бы очень некстати. А так спокойней на душе: значит, Леорио все еще под присмотром самой занудной женщины во всем мире.
Мысли водят его по разным залам, пока, наконец, в одном на полу он не замечает довольно заметную борозду от когтей, наспех присыпанную пылью. В голове мгновенно воспроизводится образ той дряни из самой первой деревни, и Гона заметно передергивает; может ли быть, что тут побывал Церредних? Но даже если да, зачем ему убивать местных? Он — мегаломаньяк, ему куда выгодней будет подчинить себе отшельников, чем вот так запросто их убивать. Если местная коммуна отделяется от ближайшей, то слепым зверям тут не молятся, следовательно, либо кто-то намеренно притаскивает сюда такую, либо же… Да какое тут второе «либо», идей полный ноль.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Когда он возвращается вниз, вечером, к костру, у остальных аналогичные выводы. Они разбивают мелкий лагерь, ужинают консервами и делятся мыслями, хотя, ровно как и у Гона, все идеи слишком расплывчаты и не имеют под собой никакой доказательной базы. Предположение, помимо Юрикова, есть у Замзы — и довольно простое, пусть не о причине, но о последствиях, то есть, кто так хорошо скрывает следы:
— Трупы съели, — подытоживает он, и пока что это самое логичное, что слышит Гон за сегодня. — Нет способа спрятать труп лучше, чем съесть его без остатка, даже кости. Скорее всего руководят ваши, а жрут наши, потому что сомневаюсь, что кто-то из людей вдруг решил удариться в массовое жукоедство. Плюс у отшельников крепкий хитин под кожей, ваши зубки такое не разгрызут.
— Могла ли это быть так же дрянь, что и тогда?
Юриков и Бабимайна обмениваются критичными взглядами. Скребут ложками по банкам с консервами, и эхо узкой расселины превращает это шкряб-шкряб в адскую какофонию.
— Мне кажется, нет, — рассуждает первый. — То есть, конечно-с, это имеет смысл, потому что она плотоядная непонятная хуета, и упаси боже с ней встретиться, но тащить ее сюда?.. Нелогично. Если и заниматься истреблением целого поселения, то с каким-то умыслом, ну, знаете, чтобы понаблюдать. Не вижу смысла смотреть на то, что происходит и без чужого влияния.
— Вы, люди, больные ублюдки, — бодро замечает Замза, за что получает ложкой по голове.
Пока жучиный друг скрипит, потирая ушибленное место, Юриков безмятежным и при этом слегка воодушевленным голоском, будто не производит только что никакого насилия в сторону братьев наших меньших, замечает:
— Я все же за тестирование оружия. Но, вопрос, какого.
— Что-то плотоядное и очень опасное…
— И с когтями!
— Главное понимать, — встречает Бабимайна в бурное обсуждение, — что это явно кто-то из прибывших с нами. Стоит подумать, кто вообще способен на столь специфичное тестирование неизвестного оружия на местных. За исключением, разумеется, господина Бенджамина.
О, то есть, Бенджамин мог бы спустить что-то подобное на ничего не подозревающих отшельников? Не круто, не круто… С другой стороны, уныло думает Гон, это даже логично, что он, такой вояка, подобным образом поступит. Не ждать же от него агитаций о добре и мире, по словам Фугецу вполне понятно, что он за человек: раз готовится к войне за престол заранее и собирает почти максимально оптимальный набор хацу, пользуясь правом первенца и возможность влезать в дела других принцев, что младше.
Но если не Бенджамин, то кто? Камилла? Гон слышит о ней, об этом дамочке, но ее след пропадает из Гойсана, и сейчас разузнать местоположение невозможно. Она — гедонистка, транжира и истеричка, сомнительно, что ей есть дело до подобного. Жанг Ли? Это тот, о котором они размышляют, когда гадают, кто строит железную дорогу. Может быть… Но на него работает Курапика; и он отзывается о нем, как о человеке довольно рассудительном, не любящем торопиться. Тестирование оружия таким образом — явно не про него. Есть еще та дамочка, любящая науку, Тубеппа… Помнится, она, вроде бы, вместе с Халкенбургом очень тяготеют к крайне очевидному и итоговому подозреваемому…
(Гон решает не брать в учетом принцев младше)
Церредрих.
Опять он? Но это же мог быть Джайро, или те люди, на кого работает Морена. В Гойсане множество мелких вооруженных до зубов объединений… Подозреваемых слишком много! Но большинство из них — те, кого гонка вооружений не интересует от слова «совсем», и лишь принцы Какина прибывают сюда явно с наполеоновским аппетитом. Аппетитом… Гону вспоминается монстр из форта «Радость», мутировавший до неузнаваемости. Мог ли это быть тестовый прогон? Чьи сейчас эти твари: принадлежат Церредриху или же Джайро?
Вдалеке слышится вой… Они вчетвером глядят в ту сторону.
Потом Гон озвучивает свое предположение, и Юриков, неожиданно, соглашается:
— Ничего умнее никто все равно не предложил, предлагаю держаться этой теории. Сэру Бенджамину я сообщу. В целом, если они реально выгоняют на полигон кучу таких гадов, то понятно, зачем все затирают: не дай бог кто-то глазастый вроде нас поймет, что именно тут тестировали. Или кто-то мозговитый, вроде главы Ассоциации, — он многозначительно двигает бровями. — Но если это рукотворные ублюдки, то задача несколько проще. С местными бы, как с той слепой херней, мне сталкиваться бы не хотелось, а эти вряд ли прямо настолько ужасны. Плюс они тупы до безобразия.
— Это временно.
— Думаешь, они будут пытаться сделать их умнее?
Бабимайна стойко выдерживает настырный взгляд товарища. Отправляет еще одну ложку консервированной фасоли в рот.
— Это разумно. Они тестируют. Сначала смотрят на силу, потом оценят, что им важнее: боевой раж или разум. Скорее всего сделают несколько отрядов. Все зависит от того, как те мутируют. В этом больше разбирается Замза, не я.
Некоторое время они дискутируют про монстров и чудовищ еще; Замза рассказывает небылицы про огромных страшных существ, водящихся в далеких землях, о каких он только слышит; про божественных тварей, способных подчинить всех одним взглядом, что сейчас спят. Про воскресшие души умерших, обладающих сильней волей, что даже после смерти обретают форму и бесконечно долго бродят по далеким туманным землям, ища пристанище… На Темном Континенте нет логики. Все тут живет и существует по каким-то неведомым не прописанным законам, которые невозможно расшифровать. Огромные цветы, гигантизм, мутации, древние храмы, души… Места, где сходятся каа человека и его плоть… Если найти эту точку соприкосновения, то можно вытащить и Хисоку…
В чем смысл его приключения тут? Чего они ищет?
Способ вернуть друга? Или же нечто иное, более страшное, ощутимое… Как власть, которую предлагает ему Джайро. Сила страха. Нэн работает от веры, от эмоций, и, взрывая ИТЦ, тот обретает доселе невиданную мощь, делая из себя едва ли не нового бога пороха и оружия. Божество войны… Словно один из всадников конца мира, он несет лишь разрушение и хаос, и все — чтобы стереть человечества с лица земли из-за далекой детской обиды. Как чума, завоеватель. Гону нет смысла гоняться за ним, они пересекаются так мало, что его сложно считать немезидой… Но что-то в больной искаженной логике Джайро находит в нем отклик, и этот резонанс выводит Гона из себя так сильно, что он хочет поскорее с ним разделаться, чтобы его тень — кривое отражение — не маячило перед лицом.
Такие люди, как говорит Замза, способны перевернуть мир с ног на голову.
Но Гону не интересны глобальные цели, пророчества или спасения мира. Он живет довольно простыми и осуществимыми желаниями. Ему хочется встретиться с отцом, вернуть друга, помочь другим своим… Восточный Горуто — лишь мелочная месть, в любой другой момент он бы и не подумал туда соваться. Нетеро знает это; чувствует, и решает воспользоваться моментом, взяв в руки его гнев и направив в нужное русло. Нет смысла злиться на старика, не только из-за его смерти, просто Гон понимает, что им ведет. Это разумно. Он делает из неконтролируемой ярости нечто осознанное, и сейчас, понимая все это, Гон точно так же способен наставить свою ненависть в нужную сторону.
Избранность… Тупость.
Ему плевать на титулы. У Гона своя цель — личная, эгоистичная, и пусть весь мир в огне горит, но он ее добьется. Но чем это отличает его от Джайро и Церредриха, если подумать? Они точно такие же эгоисты, гоняющиеся лишь за удовлетворением собственного удовольствия: будь это гедонизм или же разрушение.
За этими размышлениями он не замечает, как рассказы Замзы переходят черту одних лишь историй о монстрах и переходят на совершенно другой уровень. Вскидывает голову, когда тот, стоя у костра, вскидывает руки кверху и заговорщическим тоном бормочет:
— Мои предки рассказывали, что где-то в глубинах Темного Континента, намного дальше, чем существовала Ишвальда, в месте столь древнем, что оно ближе к Великому Разлому, существует древний город. Старинный, он все еще цел, словно все его жители просто пропали секунду назад. Но они не исчезли, о, нет, легенды гласят, что в городе есть средство, чтобы добраться до одной из лун…
— Бред, — обрывает его Бабимайна. Взгляд у Замзы приобретает заметные нотки обиды.
— Тебе все бред, — огрызается он. — Легенды не складываются просто так. Если есть слухи про способ добраться до луны, то он точно есть. Иначе кто-нибудь бы уже его развенчал.
— Это просто старые россказни.
— А ты будто так уверен.
Они впиваются друг в друга взглядами. Гон и Юриков по-быстрому переглядываются, решая не лезть в новый столь чудесный дуэт жукоспоров. Пусть, пусть, зато развлекутся.
— Если бы была возможность преодолеть притяжение, то это сделали бы мы. Сомневаюсь, что у какой-то древней цивилизации был способ, которого не разведали мы.
— Вы и спутники в космос не запускаете, хотя Ишвальда это делала, — фыркает Замза.
— И что это за «спутник»?
— Это такое небольшое устройство…
Объяснения столь загадочного слова останавливает Юриков, вскидывая руку.
— Ладно, допустим, каким-то макаром люди предыдущей цивилизации запустили в космос какой-то стальной мусор, который работает как антенна и болтается на орбите. Не буду спорить, я слышал от инженеров господина Бенджамина предположения о возможности подобного, — когда Бабимайна странно смотрит на товарища, тот пожимает плечами. — Поверь, там такой гадюшник среди конструкторов, я бы в этом бюро не захотел работать. Просто забирал пару документов для срочной доставки, — потом оборачивается. — Но луна? Ты представь, сколько топлива потребуется лишь для того, чтобы поднять условный цеппелин так высоко. А там же давление, вся херня. Нужно разрабатывать совершенно новый вид транспорта, чтобы его не разъебало атмосферой.
— У Ишвальды такой имелся, — гордо отзывается Замза.
— Ага, и на что он был похож?
— Ну-у-у…
Когда сначала тот рисует палочкой нечто продолговатое, а потом рядом, ниже, добавляет два кружка, Юриков неожиданно философским тоном роняет:
— Это был какой-то долгий панчлайн к шутке про пенисы?
— Это не пенис!!!
— Очень выразительный член.
— Заткнись! Заткнись!
— И что, ваши люди летали на… Ха-ха-ха! Хватит! — когда Замза хватает ветку с земли и начинает ею колошматить обидчика, Юриков со смехом уклоняется, даже не пытаясь особо сопротивляться. — Да ладно тебе, нет ничего плохого в летающих пенисах, подумаешь!.. Наша цивилизация вот до такого не додумалась, а ваша — еще как! Ха-ха, да ну брось! Немного сублимации никому не помешает!
— Йа-а-а-а тебя убью!
Теперь приходит черед Бабимайны утыкаться ладонью в лицо и качать головой. Ладно, допустим… допустим в старом королевстве существовало нечто, определенно точно не напоминающее мужской половой орган, на котором та цивилизация была способна отправляться в космос. Гон вскидывает голову, подозрительно глядя на ночное темное небо. Интересно, что они там обнаружили? Есть ли там вообще хоть что-то?
Но Замза уже упоминает некие «спутники». Выходит, странной формы летательные средства действительно существуют; чем- то они напоминают Гону все, что он читает про ракеты «фау-04», когда пытается помочь Хисоке с новым хацу. Может быть… Замза говорит о ракетах. И именно ракета доставила человека туда, на луну… Одну из…. Стоп? В смысле одну из?
— Потому что лун несколько, дурила, — кивает Замза, отвлекаясь от спора о пенисах.
Это он откуда еще взял это «дурила», дурила?!
— В смысле «несколько»?!
— Ну… — он задумчиво поднимает голову, на секунду опуская грозное оружие возмездия. — Потому что их несколько? Присмотрись. Отсюда плохо видно, но если вглядеться… Из вашего мира других лун точно не рассмотреть, а тут невооруженным глазом.
И Гон вскидывает голову, послушно. Щурит глаза, пытаясь вглядеться… Сначала — ничего, луна как луна, но потом присматривается сильнее, и, с трудом, выцепляет бледные силуэты позади нее… Это… Это интересно, да. Пожалуй. Никакого грандиозного открытия, но Гон с удивлением отмечает про себя, что лун и правда парочка. Может, рассуждает он, каждую ночь они видят разную луну в Старом мире? С учетом длительности вращения планеты вокруг солнца, бла-бла-бла, умные астрологические термины, с которыми он не знаком… Но, вдруг вспоминается, Хисока же видит несколько лун, еще там, прямо после боя с Каффкой. И выглядят они точно так же…
Мог ли он…
Нет. Глупость. Но почему тогда…
Все это место, проносится мысль в голове, ну точно жутко искусственное!
— Все это часть сказаний древнего мира, — терпеливым голосом поясняет Замза, все еще пытаясь огреть палкой Юрикова. — Много легенд ходит, многие доживают до конца Ишвальды, и уже от нее переходят нам, последним, кто помнит старый мир. Про божеств, великих правителей земель, которые живут вечно, кто невероятно силен… Но тут я не буду аргументировать, в этот раз это и правда может оказаться просто сказкой. В отличие от путешествий на луну!
— На пе…
— Заткнись!
Пока они вновь бесятся, Бабимайна сухо роняет:
— Это мог быть кто-то из сильных нэн-пользователей, отсюда сила, а долгожителями они стали из-за сочетания самого нэн и местных благ. Или мутаций. Все это, — вздыхает, — можно пояснить логически. В нашем мире тоже есть такой, был, точнее. Гон его помнит.
Исаак Нетеро, конечно же.
Человек, ставший на один уровень с буддой… И погибший от рук простого муравья.
Злая ирония.
Но здесь что-то определенно нечисто. Может, рассуждает Гон, та искомая многими ветвь познания может вознести человека в статус божества без лишних усилий, поэтому ее так ищут. И все эти эксперименты, убийства и молитвы — лишь первые шаги на достижении подобного статуса. И если так… то если подобные Церредриху и Джайро добьются подобного…
Мир сгорит в труху.
— Нам нужно связаться с Кайто, — наконец, произносит Гон высохшими губами и тут же облизывается. — Что бы за чертовщина тут не творилась, он точно поймет.
И, затем, бросает быстрый взгляд на несколько лун.
Chapter 82: ИНФЕРНО: год спустя
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
В итоге, проходит более года.
Теперь Гон официально совершеннолетний! Ура! Это значит, что, по законам Китового острова, он имеет право пить алкоголь, раскуривать дорогие сигары и делать уйму вещей, которые он все равно не собирается пробовать… ну, пока, потому что ему банально не интересно. Но факт остается фактом: теперь на него не косятся с неодобрением, мол, сопля пришла, о, нет, теперь на него смотрят с ужасом, потому что в свои восемнадцать у Гона есть солидный опыт работы охотником в самых разных областях. Люди такого боятся: для них он — страшное чудовище, которое в столь юном возрасте имеет связи в правительстве (как официальном, так и теневом), среди высшего эшелона Ассоциации, в Метеоре, плюс, тут, на Темном Континенте, к нему питают симпатии разные группы, включая ЧВК «ПРОМЕТЕЙ», ассоциация «КИНОВАРЬ» (благодаря вовремя сказанному словцу от Морены), плюс еще многие… Короче, он теперь солидный просто до невозможности.
День рождения он проводит в компании Кайто и его группы; Юриков вместо поздравления стаскивает подаренную ему бутыль дорогущего алкоголя, назидательно проговаривая, мол, Гон в алкашке вообще не шарит, и по законам Какина ему еще нельзя. Честно сказать… Гон не шибко хочет пробовать это вино, но он для вида все равно возмущается, и так громко, что даже Бабимайна наконец ломает свою кирпичную болезнь лица и вынуждает товарища вернуть бутылку, которую они распивают на троих…
За год Гойсан разрастается до довольно солидного мегаполиса; не размера Йоркшина, конечно, но, думается Гону, это временно. Растут высотки, башни начинают нависать над старыми районами, медленно поглощаемыми более современными строениями… Теперь здесь невероятно важный центр торговли, буквально второй Уолл-стрит, только нацеленный на освоение новых территорий. Государства постепенно отправляют сюда своих представителей, чтобы те отжали себе кусочек, и это продолжается, продолжается…
Начинают возникать поселения тут и там, и, в целом, владения людей начинают расширяться…
Но дальше ядовитых болот пока никто не суется. Там — совсем дикость, смертельная, и всякий, кто пытается ступить туда с целью присвоения земель, обычно не возвращается. Однако, Гон предпочитает относиться к этому философски; раньше на Темный Континент вообще не могли зайти без проблем, а тут уже строят города. Дело времени; и скоро люди начнут забирать себе то, что по праву принадлежит им, включая старые земли Ишвальды.
Но прошедший год — это не только время исследования и сбора легенд и слухов о способах возврата одного дурилистого человека к жизни; это еще и время, которое Киллуа тратит на тренировки сестры. Проходит год, Гон получает заветное письмо, и, сегодня, это он выступает в роли радушного хозяина, который дожидается гостей с лодки. Стоя у пристани, куда пребывает уже регулярный рейс из Старого мира, он нетерпеливо топчет ногой по земле, смотря на то, как неторопливо пришвартовывается корабль. Честно говоря, зная Киллуа и ресурсы Золдиков, он не удивился бы, приплыви те на какой-то личной яхте, но нет, средний класс и толкучка. Аллуке прямо не терпится ощутить все прелести жизни обывателя, да?
Наконец, в толпе он разглядывает знакомую белобрысую макушку. За год… эти два предателя… вытягиваются еще сильнее.. Гон возмущенно поджимает губы, чувствуя, как выступает на виске вена. Кажется, ему пора реально покупать личную дыбу, иначе, если эта тенденция продолжится, Гон будет им по пояс! Что за дела вообще?!
— Все гадал, где же наш встречающий, а он такой мелкий, что его просто не видно, — гаркает Киллуа больно довольным тоном, лукаво поглядывая на Гона сверху вниз. Голос у него теперь ниже, но сохраняет некоторые визгливые нотки при сильном возбуждении. Ухмыляется во весь свой поганый наглый рот. — Что-то ты вот вообще не изменился, тут низкая гравитация, да?
— Аллука, — голос Гона пугающе спокоен, а лицо — словно у самого Будды. — Скажи пожалуйста, ты сильно расстроишься, если твой брат абсолютно случайно упадет в воду?
На лице Аллуки расплывается умиротворенная улыбка.
— Что? Какой брат?
— Вас понял.
— Вы что творите, черти?! Эй!
Гон легонько отталкивается ногой от пристани и бросается на Киллуа; бороться с ним опасно, поэтому он избирает более действенную технику ведения боя против крайне зазнавшихся дурил и вместе с ним, обхватив за пояс, сигает в воду. Крик и ор стоит знатный, остальные пассажиры, выходящие на берег, косятся на них, как на неадекватов, и лишь стоящая на краю Аллука утирает умиротворенные слезки пальцем.
Потом они выбираются из воды, кое-как отжимают одежду и неторопливо направляются в сторону офиса Ассоциации; чемодан тащит за собой Аллука, воодушевленно рассматривая окружение. Она, в отличие от Киллуа, который разве что небольшой хвост отпускает, меняется заметней всего: волосы собирает в прическу-подобие кошачьих ушей, по бокам — косички все с теми же знакомыми заколками, повязки на лбу теперь нет. В отличие от Киллуа, к счастью, ей достается больше той пугающей женственной красоты, что отходит Иллуми (и, как ни странно, Миллуки), поэтому подобие отца она не напоминает, в отличие от горячо любимого старшего братика. Тому геном тоже дарует что-то от матери, поэтому лицо у него не напоминает суровый кирпич.
— Ой, я так рада, я так рада! — глаза Аллуки бегают из стороны в сторону по разным вывескам. Затем оборачивается и демонстрирует бицепс. — Весь год тренировалась! Теперь я знаю нэн не хуже вашего…. Э… Ну, годы назад, но все равно не хуже!
— С учетом, сколько сюда приехало бездарей без нэн и вовсе, и спокойно выживающих, твое умение выше среднего по городу, — фыркает Гон, и Киллуа назидательным тоном зудит:
— Не перехвали.
— Ну я все равно не собираюсь останавливаться, так что? — Аллука беззаботно жмет плечами. — А что у тебя тут интересного? Выглядишь ну жу-у-утко подозрительно!
— Строил свое криминальное царство, а что?
На него бросают быстрый Взгляд.
— Шути-шути!
— Вот верно говорят, чем человек ниже, тем ближе он к аду.
Киллуа произносит это с больно умным видом и даже вижу не подает, когда Гон от души наступает ему на ногу. Ну так, знаете, вновь абсолютно случайно. Они чуть притормаживают, когда Аллука прилипает к стеклу какого-то недорого бутика, и, позволяя ей развлечься вдоволь, переходят на крайне тихий заговорщический шепоток. Первым делом, Киллуа, разумеется роняет крайне уверенным тоном:
— Это была не шутка.
Даже не вопрос. Гон, чуть медля, кивает.
— Ну, небольшое преувеличение, это верно.
— И что же ты тут такое делаешь, что теперь я не могу шутить про твои связи с Бизеффом?
Гон смеряет друга взглядом, потом жмет плечами.
— Сам знаешь, после всей беготни с Джайро в Йоркшине и возни в Метеоре я стал своего рода звездой подпольных господ, которым только дай повод найти себе нового любимчика, вот и приходится расплачиваться за свое невероятное очарование и расширяющиеся связи.
— Ага, да ты у нас селеба местного разлива, я погляжу. Уже уделал Курапику.
— Блин, если бы я знал, во что это выльется, я бы не соглашался! — Гон тихо стонет, вспоминая свой неожиданно выросший из-за всех махинаций статус. — Они же думают, что я тут свояк. И все из-за Бенни! Тому подсунь это, этому предложи то… Я им что, продавец пылесосов? Блин, да я бы убил за продажу простых пылесосов, но мне приходится торговать кое-чем серьезней, и это «кое-что» делает крайне бодрое тратататата!
Да, в общем, все так и случается.
Гон — охотник, известный в подполье. В основном благодаря Бизеффу и связям Фугецу, которая имеет доступ ко всем темным рынкам с помощью Кен’И и Линч. И это не говоря о его местных связях, разумеется. Теневые властители крайне жаждут проникнуть на Темный Континент, чтобы продолжать довлеть над обществом уже тут, и им нужен посредник. Гон, конечно, сначала хочет отказаться, но возникает несколько проблем: во-первых, даже если он четко даст отказ, они все просто найдут другой способ сюда пробраться, а ему, по настояниям Пьон, раз уж есть возможность, надо держать всю эту бодрую братию под контролем; во-вторых, они охрененно много платят. А еще этого ну очень хочет Бенджамин, который ведет деятельность против Джайро… Патроны, обычные, к сожалению имеют тенденцию кончаться.
Несколько секунд Киллуа обдумывает все сказанное, продолжая наблюдать за Аллукой. Затем резко сужает глаза и опускает взгляд на приятеля.
— Какой еще нахер Бенни?
— Первый Принц Какина.
Взгляд Киллуа принимает все более опасливые нотки.
— Чувак. Ты называешь этого повернутого на войне мужика, который тебе в деды годится, просто Бенни?
Блин, пока он это не говорит, Гон не видит в этом никакой проблемы, но сейчас… Он вскидывает руки, беспечно, стараясь придать лицу как можно более беззаботный вид.
— Ну-у-у-у…
Он даже не может выдумать нормальное оправдание. Позор.
— Даже не думай продолжать об этом думать в таком ключе, чучело, — Киллуа дает ему легкий поучительный подзатыльник, призванный скорее создать видимость нравоучения, чем реально что-то сделать. — Ладно. Опустим даже то, что ты вдруг заделался сраным контрабандистом, хотя вот уж чего, а этого я от тебя не ожидал.
— Вот не надо, я не торгую!
— А что делаешь? — Киллуа ухмыляется во весь рот. — Дай угадаю, возишь с собой образцы, показывая ребятам на фронтире? Мол, ой, простите, случайно прямо рядом с вами уронил эту совершенно новую пукалку от моего тайного спонсора… Не серчайте, да?
Лицо Гона принимает все более и более экзотичные цвета. Киллуа этого достаточно.
— Лучше скажи, как кроме этого поживаешь? И как твой маленький факультатив?
Речь, конечно же, о Хисоке.
О, Хисока… Честно признаться, Гон надеется, что найдет этот таинственный способ воскрешения намного быстрее, мол, пошатается год по диким лесам и полям, а потом бах — и вот оно, чудо. И не придется долго ждать. Он, как выясняется, не очень терпелив в подобных вопросах, а Хисока — сам факт, что этот дурила все еще мертв, а не нарушает ровное течение жизни своими странными выходками — все никак не возвращается, потому что ходу в особо далекие земли нет. Чисто теоретически, Гон может отправиться туда один, но он прекрасно понимает, чем это может грозить, плюс тут слишком много связей, которые нельзя просто так бросить. В общем, теперь он занятой человек. Но целая паутина знакомств позволяет ему получать все свежие новости об открытиях довольно рано: в конце концов, множество офисов, объединений и ассоциаций жаждет работать с ним, а за это он требует не так уж и много денег, вместо них, в основном — информацию.
Но кроме этого все довольно ровно. Вылазки с Кайто, работа на Бенни, интрижки с Мореной (деловые, а не всякие разные). Довольно весело, но как-то не так без знающих всю историю его жизни приятелей, и, вот, наконец — Киллуа прибывает. Значит, скоро все вернется на круги своя, и приключения станут еще веселее.
Но Чидль так и не возвращается. Леорио… где-то далеко.
Она так и не выходит на связь после того дня.
— Думаю, — опасливо замечает Гон, когда Аллука уже всем своим видом кричит, что сейчас скупит половину бутика, — нам стоит поспешить в Ассоциацию.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Офис Ассоциации Охотников теперь выглядит в сто раз солидней и больше напоминает башню в Старом мире, разве что чуть поменьше размером; но новенький стеклянный небоскреб теперь взирает на город из своих светлых окон. Честно признаться, Гону не слишком комфортно находиться рядом с башнями, как легкое последствие столь нежеланной беготни за Джайро в Йоркшине, но он давит в себе эмоции в зародыше. Ему слишком много работать в Гойсане, чтобы сторониться небоскребов. Пора привыкать. Как и к белым кошкам.
Их двоих, как уже бывалых охотников, прошедших экзамен еще при усопшем господине Нетеро, приглашают на внеочередное собрание; ведет его Пьон, временно исполняющая обязанности главы филиала. Ей самой, очевидно, это не шибко в радость, но рука у нее железная, и потому каких-то возмущений ее решениями обычно не слышно. Выглядит она слабой девочкой, но Гон чует, что захочет — одним ударом отшвырнет его так далеко от Гойсана, что он часа два будет пешком идти. «Зодиаки» страшные!
Гон и Киллуа сидят где-то в центре зала; второй явно слушает вполуха, потому что для него — все в новинку, и подробных объяснений проще добиться от Гона уже после собрания. Аллуке тоже позволяют сюда прийти, как специалисту со стороны. Дружественные Ассоциации владельнцы нэн сейчас на весь золота.
— В общем, господа хорошенькие, мы возвращаемся к нашему старому вопросику: местонахождение нашей многоуважаемой госпожи Чидль, потому что делишки ее ждут, а возвращаться она пока отчего-то не планирует… — в голосе Пьон на секунду проскакивает раздражение. Она оттягивает ворот рубашки в едва заметном узоре кроличьих мордочек и тяжко выдыхает. — Поиски идут полным ходцом… э… ходом, и, такое дельце, что мы вроде как уверены, что она жива, но на связь она отчего-то не выходит, что вызывает вопросики. Но командочка нашего специалиста по дальним приключеньицам, Кайто, вроде как отправлялась на место контактика…
Она устало указывает рукой на Кайто. У того от нетерпения хвост виляет из стороны в сторону, но с виду он спокоен. Выходя на трибуну, он с благодарностью забирает микрофон и откашливается:
— Мы действительно выбирались в указанное место по наводке Гона, — они обмениваются кивками, — однако нашли там лишь плохо спрятанные следы резни. По предположению группы Первого Принца Бенджамина Хой Го Джоу мы делаем вывод, что там было протестировано «биологическое оружие», то есть, так называемые мутации из-за эмоций… Следствие влияния слишком мощного нэн на себя и окружение.
— Предлагаю внести новое название данным существам, — встревает Клак.
— Ага, и какие имячко мы им придумаем? — Пьон смотрит на коллеги скептически. — «Страшная хуевина» и «срань господня» не подойдут, это все будет в официальных документиках.
— Ну блин!
— Для начала мы можем обойтись термином «эгоист», — сухо замечает Кайто. — Раз они мутируют под влиянием своих эмоций, то виной всему ядро человеческого «я», эго.
— Так и запишем…
Пьон тщательно выводит буквы в документах. Затем свободной рукой тянет руку к пульту от проектора.
— Следующие данные являются конфиденциальным секретиком по договору между нами, «ПРОМЕТЕЕМ» и «КИНОВАРЬЮ», поэтому если кто-то из вас вынесет хоть что-то за пределы этой комнатки, он от меня таких тумачков схватит, век не забудет.
Следом демонстрируют фотографии Морены; Киллуа чуть выгибается, явно заинтересовываясь, но Гону даже смотреть противно, поэтому он откидывает голову назад.
Ассоциация начинает расследование о мутантах из-за массовых пропаж экспедиций, ведомых либо охотниками, либо людьми с ней связанными. Это доставляет множество проблем… Ну, «пропажа» — красивое словцо, но неточное. На самом деле останки находили, причем в весьма… экзотичных состояниях, отчего был сделан вывод, что либо кто-то начал намеренную охоту, либо убийства связаны с переходом незримых границ, которые (вероятно) принадлежат Джайро. Гон, любопытствуя, что из себя может представлять «эгоист», пару раз отправляется в путешествие, но ни разу не застает кого-либо — и возвращается назад мирно. Изначально все они думали, что виновата местная фауна, но по словам аборигенов сделали вывод, что подобных твраей, чьи следы когтей и зубов они находили, в этой местности не обитают. То есть, виновата либо миграция, либо, опять же — теоретические нападения с конкретным злым умыслом.
Боги, это все так сложно…
Киллуа косится на него, явно заинтересованно, после чего наклоняется и шепчет:
— Что, мерзкое зрелище?
— Я эту тварь живьем видел, вот там — мерзко, а тут… Так.
Когда он качает головой, Киллуа хмыкает.
— А побледнел ты по-настоящему.
— В любом случае, — заключает Кайто, когда демонстрация фотографий прекращается, — следом пребывания Чидль во время инцидента с «эгоистами» мы не нашли. Мы предполагаем, что она покинула то поселение гораздо раньше произошедшей бойни, но не можем быть уверены из-за дальнейшего радиомолчания…
Некоторое время все присутствующие охотники обсуждают скучные и крайне не интересные Гону проблемы, которые он предпочитает пропустить мимо ушей; когда собрание распускают на время, они с Киллуа идут на балкон. Честно говоря, Гону просто хочется подышать свежим воздухом, потому что от воспоминаний о подвале Джайро его начинает мутить. Он ведь даже не боится… Это глупо. Но так мерзко! Ему искренне жаль тех ребят, которые не выдерживают и становятся морскими свинками для злодеяний Джайро, но вместе с тем он не может сказать, что это просто «бесчеловечно» — он прекрасно понимает, зачем тот творит подобное. Все просто: ему нужна живучая армия, аналогичная муравьям-химерам. Если простой выход эмоций за не обозначенный предел дает такие…. «бонусы», то почему не попробовать?
И вновь это состояние, когда он прекрасно понимает этого ублюдка, но ничего не может с этим поделать.
Прохладный ветер немного остужает голову. Стоя рядом, Киллуа смотрит куда-то вдаль… Гону сложно уследить.
— Это он, да? Кошачий ублюдок?
— Я так думаю.
— Не напрягай булки почем зря. Мы с ним разберемся, — голос Киллуа звучит низко, уверенно. Почти угрожающе. — Тем более, что нас теперь трое, а мы с тобой имеем опыт убийства муравьев-химер. И даже Стражей.
В эту секунду на его лице мелькает такая неприятная ухмылка, что Гон мгновенно мрачнеет.
— Засунь себе это достижение знаешь куда?
— Но это и правда было полезно. Тем более, — Киллуа назидательно качает пальцем, — ты убил Неферпитоу. То есть, теоретически, ты знаешь, что можно ждать от Джайро. Исключая хацу, конечно.
— Честно говоря, иногда я думаю, что мне надо скопировать хацу Питоу…
— Че? Зачем?
Лицо приятеля бесценно.
— У него была полезная способность, которая выродилась в клятву после смерти, — Гон подпирает голову рукой и глядит вниз, на неспящий Гойсан. — Что-то вроде марионетки. Если вдруг я потеряю сознание, будет полезней, если у меня будет такой «автопилот»… Ну или если меня убьют.
— Алло? Хьюстон? Как насчет мыслить более позитивно?
— Я просто предполагаю, — огрызается Гон.
— Лучше мысли, что ты сделаешь все заебца, и не придется такую херню ваять, — на плечо ему опускается чужая рука, и Киллуа встряхивает его, добродушно фыркая. — Не забыл? Тебе еще одного еблана к жизни возвращать. Если Хисока вдруг вернется, а мертв будешь ты… Думаю, он взбесится, и я даже не смогу его осудить!
Н-да уж, если Киллуа в чем-то солидарен с Хисокой — жди беды.
Некоторое время они просто смотрят вниз, как чей-то автомобиль пытается выехать из узкого переулка, ничего не задев. Получается… ну не очень получается. Продолжая наблюдать за этим действом, Киллуа роняет:
— Мы с Аллукой думаем, что пойдем искать Чидль. То есть, вглубь континента. По пути, правда, отколемся. Она больно сильно хочет на своих родственников поглазеть, а кто я такой, чтобы отказывать? Плюс, — заумным тоном добавляет он, вскидывая палец, мол, вот-вот, — это даст экспедиции возможность наладить связь с газовыми аи. Ну мы так думаем.
Теперь настает черед Гона смотреть на него, как на величайшего дурилу.
— Разве это не опасно?
— Наника в сговоре, — хмыкает Киллуа. — Плюс, местные знатоки примерно знают, чем завершается встреча с аи, так что все будут вести себя тихо и мирно.
— Смотрю, если я с местными налаживаю контакт, то ты с тварями с Темного Континента.
— Так, на заметку: при Аллуке «тварями» их не называть, хотя я понял, о чем ты.
Какой заботливый старший братец.
В ответ Гон насмешливо фыркает, после чего отворачивается. Ладно, друга встретил — уже хорошо, но он человек занятой. Надо посетить еще парочку мест.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Офис Бенджамина, компании «ПРОМЕТЕЙ», теперь выглядит солидней: насколько солидными могут быть солдатские казармы, строгие и аскетичные. Но тут появляются знамена, униформа солдат становится чуточку приспособленней к местным диким условиям: сапоги становятся выше, на резиновой подошве, униформа — темнее и ближе к телу, чтобы максимально не мешаться. Гон сюда входит, как родной, и его безо всяких проверок пропускают к господину Бенджамину.
Тот смотрит выжидающе.
Несмотря на так называемый союз между Ассоциацией и «ПРОМЕТЕЕМ», те еще не доверяют друг другу полностью, поэтому основной связующей ниточкой является Гон. Как доставщик пиццы, туда-сюда, только вместо сочного лакомства — священная информация. На самом деле, это слегка незаконно… Потому что Гон уверен, что Пьон не хочет, чтобы все, что она произносит, утекло в руки «союзников», но выбора особо и нет. Точнее есть, но Гон сам выбирает, что фильтровать, а что нет. В данном случае он полагает, что совет Бенджамина будет как нельзя кстати.
Кратко он пересказывает всю лекцию об «эгоистах».
Бенджамин сидит за столом напротив, складывая руки у лица. Его взгляд необычайно серьезен.
— Это крайне дурная весть, — выносит вердикт он, и с этой мыслью нельзя не согласиться. — Безопасность нашего общества под угрозой, и не только поселений на Темном Континенте. Следуя логике, либо Джайро, либо человек со схожим ему паттерном поведения может начать массовые атаки уже на Гойсан и прочие жилые пункты, неся за собой так называемое пламя «идеологии». Скорее всего, если этот человек не подвержен влиянию своего эго, он либо понимает, как держать себя в руках, либо его аура защищает его от случайных мутаций.
— Либо он уже мутировал.
Вспоминается Джайро, ставший химерой. Вряд ли местные подвержены влиянию ауры.
— Стоит принять меры по усилению защиты города, для этого надо договориться с временным правительством в лице Ассоциации…
О нет, он все еще планирует подмять Гойсан под себя? Черт возьми, Бенни. При всех своих плюсах иногда ты умудряешься быть такой занозой в заднице, просто невероятно. Гон мысленно закатывает глаза, но оставляет комментарии при себе. Излишне тут что-либо добавлять, тем более пока что Бенни вроде как старается ради блага общества. Иногда наполеоновские замашки можно полезно использовать, если знать, на что давить.
— Нам нужно оружие сдерживания.
— Разве твоего производства недостаточно? — Гон вскидывает бровь. — Тут столько пушек делают, в сто раз больше, чем поставляет нам Метеор.
— Дело не в обычном оружии, Гон. Я говорю о паритете вооружения. Понимаешь, если одна сторона конфликта создает нечто невероятно мощное, то она приобретает невиданную доселе силу влияния и давления, из-за чего другие не могут ей ничего противопоставить. Такое наблюдалось полвека назад во время создания «роз» — одна из республик, разработавшая эту бомбу в секретном проекте, практически открыто демонстрировала свое превосходство в мире и полный контроль над чем угодно. Их подвела открытая демонстрация первых образцов и то, что многие ученые в ту пору уже вывели реакцию, при которой вырабатывался яд, аналогичный «розе». Украденные данные переправили другим государствам, и были созданы бомбы уже на другой стороне, из-за чего первой республике пришлось поубавить свои аппетиты. К моему сожалению, это не дало толчок для гонки вооружений, которая могла бы привести нас к ускоренному технологическому прогрессу, как мы можем наблюдать на примере сгинувшей Ишвальды. Их аналоги «Фау-04» вывели на орбиту механизмы, обеспечивавшие связь по всей планете. Мы можем похвастаться разве что вышками… Тем не менее, возвращаясь к теме, если человек, который владеет столь опасным биологическим оружием, узнает, что у нас есть нечто аналогичное или страшнее, он будет действовать осторожней, что даст нам фору.
— И что ты предлагаешь?
— Бомбы на основе Ржавой Чумы.
Гон открывает рот, когда это слышит…
Тут же хмурится. Нет, нет! Никаких больше сраных бомб, достаточно! ИТЦ не хватило, да? Ржавая Чума, по заверениям Замзы, нечто настолько опасное, что даже думать о ней нельзя! Это не говоря о том, что если произойдет какая-то утечка, то весь Гойсан разом взбесится. Не надо им такого паритета, проще найти Джайро (или не Джайро) и убить! Или натравить на него Церредниха! Пусть развлекаются!
— Лицо выдает тебя с головой. Ты не рад.
Бенджамин, на удивление, не звучит гневно, просто сухо подмечает. Несколько секунд Гон просто смотрит в пол, потом с усилием кивает.
— Я-то понимаю, что ты прав, и с этим придется работать. Проблема в том, что… Бля, бомбы — такой моветон… Вы же не собираетесь подорвать ее в каком-нибудь небоскребе, да? Умоляю, мне еще про предыдущий раз кошмары снятся, второй заход я точно не выдержу.
— Удивлен, что ты этим травмирован.
— Не взрывом… — Гон медлит. — Жертвами.
Плевать на небоскреб. Но он помнит тех, кому приходится покончить с собой, сделав шаг в пустоту; помнит ужасающий хлопок при их падении; кровь, ранения, плач, трупы. Запах гари. Людей в асбестовой пыли, плачущих, выживших чудом. Повторение такого… это не то, чего он хочет.
Но Бенджамин прав. Если не дать Джайро понять, что у них есть равноценное оружие, которым они могут дать отпор, то тот не остановится. Или кто там имитирует его поведение. Бенни говорит все это не столько из желания прибрать к рукам нечто опасное и внушительное (а он эту цель сто процентов преследует), сколько из самой обычной логики. И вновь, Гону противно с этим соглашаться, но это разумно.
Он прижимает руку ко рту и несколько секунд сверлит взглядом пол. Затем вскидывает голову, не убирая с лица ожесточенного взгляда.
— Тебе нужны образцы?
В ответ ему улыбаются.
Chapter 83: ИНФЕРНО: вера в судьбу
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
До начала пояса ядовитых болот, фронтира исследованного человеком, их доставляют на небольших «одонатах» — новеньком средстве передвижения, разработанном на основе добытых в дебрях руин чертежах (и созданных частично по воспоминаниям Замзы). Они напоминают небольшие вытянутые кабины каплевидной формы с винтом наверху и позади, «стоящие» на восьми паучиных «лапках», довольно быстрые и маневренные. Им хватает трех часов непрерывного полета, чтобы преодолеть тот путь, который ранее преодолевается за неделю — все из-за особенностей ландшафта. Понятно, размышляет Гон, почему у Замзы так легко с передвижением в обычное время. Его жуки способны преодолеть огромные расстояния довольно быстро. Пилот — Юшохи, тип… крайне неприятный, потому что от одного взгляда его так и разит жаждой убить всех вокруг как-нибудь выпендрежно, но, к счастью, свою работу он выполняет исправно, и Гон, вылетая из кабины, благодарит богов за то, что с этим парнем он не работает. Лучше уж тот Рихан, о котором постоянно жаловался Юриков, занудных ребят терпеть еще можно, но это?..
Такое позволено только одному. По уровню безнравственности и наглости Хисока граничит где-то рядом с Юпитером.
С ним, разумеется, отправляются Киллуа и Аллука; их грандиозная экспедиция начинается прямо сейчас, но еще нужна демонстрация, какая дрянь тут вообще водится. И так, для небольшой экскурсии. У «дряни», конечно же, есть имя, и она крайне недовольна, когда ее так называют, но мнение Замзы выслушивать — все равно что тратить время даром. Никого не волнует твое жучиное «хочу», глупый жук! Надо просто вести себя нормально, а не как обычно. Одна из многих мудростей старого мира, да-да…
Первая точка интереса: уже знакомые руины с подозрительными скелетами и жутко таинственными фресками. Достигнуть нижнего уровня, когда ты тут все углы исследуешь — не такая уж и проблема, и в какой-то момент они втроем достигают нужной точки. Аллука, как и любой начинающий путешественник, более увлечена разглядыванием скелетов, поэтому, нацепив шляпу подобно Индиану Джонсу, бродит вокруг, мечтая, что хоть какой-то из позеленевших от мха черепов окажется тем самым изумрудным, легендарным; Киллуа, к счастью, жаждой тыкаться всюду носом не страдает, поэтому Гон подзывает его к рисуночку и кокетливо указывает пальчиком, мол, зацени, какая гадость. Некоторое время они молча смотрят на фреску, и лицо Киллуа в свете фонарика выглядит невероятно бледным, почти белым. Он меняется, теперь, когда тени очерчивают резко выделяющиеся скулы на потерявшем детскую округлость лице, это особенно заметно. Расставание на год действительно помогает рассмотреть такие детали; Гону интересно, как сильно меняется он сам.
Узнает ли его Хисока… Хисока вот никогда не меняется.
— Думаешь, это опять случится?
Какой-то страшный катаклизм, который все изменит. И во главе которого будут стоять четверо. О, там наверняка есть Джин и Паристон. И, может быть, Джайро. Но они и стремятся все менять под себя, Гон же… Нет, Гон подобными стремлениями не обладает. Мирная жизнь не про него, конечно, но к деструктивным наклонностям его не тянет, нет! Ну, если только собственным.
— Местный жучила так думает, — Гон поджимает губы. — Что возвращение человека на Темный Континент — это очередное завершение цикла для начала нового. Признаться, я в этих кальпах не силен. Слишком заумно. Но если это и правда так… С другой стороны, может, все растянется на столько лет, что мы с тобой уже помереть успеем от старости. Или встретим его престарелыми дедами! Ха!
Киллуа фыркает.
— Зная тебя, это случится, пока мы будем способны что-то сделать.
— В смысле?!
— Да ладно тебе, дурила. Взгляни на себя, — его обводят рукой, мол, не отнекивайся даже. — Тебя постоянно как магнитом тянет к подобному. Или подобное к тебе, это как хочешь интерпретируй. Бойня в Йоркшине? Есть. Победа в Острове Жадности? Ну, не столь грандиозно, но все равно очень важно. Есть. Вся хрень с муравьями-химерами? Без комментариев. И это не говоря о том, что она привела к выборам нового президента Ассоциации, а смерть Нетеро повлияла на то, что вылез его сынок Бейонд и решил покорять местные земли. А потом разборки в Метеоре, ИТЦ… Да ладно, Гон, где изменения — там ты.
Некоторое время Гон молча размышляет. В таких рамках он не думает, но если сложить два и два… Страшное осознание настигает его. О нет. Потом хватает себя за волосы и сгибается пополам, отчего даже Киллуа вздрагивает, и издает не слишком гордый, но очень даже обиженный писк побежденного мальца, которому столько предстоит, столько предстоит!..
— Вашу ма-а-а-ать! Я не хочу опять быть в центре крутых изменений в мире! Мне надоело!
— Я думал, тебе нравится.
Киллуа выглядит искренне растерянным. Гон поднимает на него слезящиеся глаза.
— Ты не понимаешь! — обвинительно тычет пальчиком. — Мне не нравится, в том-то и дело! Я люблю всякую веселую шумиху, но такие события приносят с собой только головную боль! Только на Острове Жадности было весело, но и Джин делал ее для меня. А остальное?! Трупы, политика, опять трупы! Трупы политиков… Это не весело! Я хочу приключаться и исследовать мир, а не сидеть в окружении всяких крайне умных засранцев, типа Бизеффа или Бенджамина, и выслушивать о том, мол, ой, как хорошо было бы поставить вот эту новую партию оружия партизанам, которые воюют с группировкой принцессы Камиллы. Тьфу!
Это, кстати, не приукрашивание. Большие связи обязывают к большой ответственности: то и дело всплывают самые разные старые знакомые, которым что-то позарез нужно на Темном Континенте, начиная от вполне невинных просьб, вроде проверки, есть ли в определенном месте свободные для аренды помещения, и заканчивая тем, что любят уже люди из общества за гранью света закона. Например, Бенджамин. О, этому парню только дай возможность что-нибудь эдакое попросить. Помимо всех тех услуг, которые он просит и до этого… Но там они вроде как изображают из себя господ-коллег, все такое…
Но Гону реально это надоело! Почему всякий раз, когда что-то происходит, он участвует в этом на первых ролях? Ладно еще повезло, что с королем химер дрался не он, а Нетеро, но в остальном? Кто убил одного из стражей? Чья болезнь стала поводом для грызни внутри Ассоциации? То-то и оно! Даже без сознания он не готов быть звездой таких мероприятий!
Хотя, конечно, не факт, что на этом рисунке намекается на него. Замза может просто фантазировать, а жучиные желания, как известно, волнуют только жуков. Темный Континент — слишком огромное и важное место. Несмотря на участие во всех главных инфоповодах последних лет, Гон, тем не менее, не являлся их катализатором. Ну, кроме Острова Жадности, наверное. Так что в этом смысле можно не беспокоиться?.. Он задумчиво скребет подбородок. Если он будет просто немного-участником-событий, то все не так уж и плохо. В самом деле, это лучше, чем быть центром заварушки.
Но сам факт, что есть какой-то квартет, что теоретически могут все порушить…
Древние предсказания сосут!
— Как думаешь, это правда?
— Пророчество? — Киллуа насмешливо фыркает. — Я бы не стал верить. Даже если это сказал твой жучиный эксперт.
— Навязывание судьбы — такая чушь, — шипит Гон сквозь зубы, продолжая рассматривать фреску. — Надеюсь, это просто фантазия на тему. Серьезно, сейчас слишком много громких имен, чтобы только четверо что-то да поменяли. Плюс когда тебе тычут в лицо, что ты избранный… Представь, каково это слушать какому-нибудь психу.
Например Джайро.
Джайро…
Лицо Гона темнеет еще сильнее, и он зло сжимает зубы. Если Джайро станет иконой нового мира, это будет катастрофой. Он — чума, которую нужно истребить. Таким людям не место в нормальном обществе, и сам Джайро это прекрасно понимает — а потому стремится его уничтожить. Если он узнает про какую-то чушь, сказанную уже давно сгинувшими мудрецами, то точно ухватится за нее и начнет изображать нового мессию. А с его харизмой… Гон уже видел культ в Метеоре; организовать подобный себе любимому для Джайро будет не так уж и сложно.
— Если этот ублюдок действительно один из, и если по какой-то причине эта чушь с предсказанием — правда, то я лично разрушу все, чтобы ничего из этого не случилось.
— То есть станешь одним из легенды… — с ухмылкой тянет Киллуа, и Гон с отчаянием на него зыркает.
— Нет! В смысле, «все» — этот тупой миф! Не дам никому ничего эдакого делать! Блин, кто вообще в здравом уме захочет уничтожать все?! Это тупо!..
С другой стороны, Замза говорит, что нечто наследуется от кальпы к кальпе; плюс Ишвальда пусть и исчезает, но ее руины все еще тут. То есть, теоретически, если что-то и произойдет, то мир не исчезнет полностью, ведь их предки, и даже предки Замзы все еще выживают, и какие-то крохи культуры передаются… И, как понимает Гон, то, что происходит на Темном Континенте, совершенно не касается происходящего в старом мире. Получается, если что-то грандиозное и произойдет, это ощутят на себе лишь любители экстрима, полезшие сюда… С другой стороны, в Гойсане сейчас много мирного населения…
Нет! Пророчества — чушь! Нельзя верить кому-то и позволять вертеть твоей судьбой как захочешь, каждый сам ее пишет!
И Гон напишет свою.
(и не даст таким, как Джайро, это сделать)
Они вновь молча взирают на старую фреску. Порой, одурманенные чужими словами, люди сами делали ошибки и поддавались внушению: несколько известных политиков было официально убито теми, кто никогда не держал в руках оружия, тысячи подстав. Пророчеств не существовало. Словами и фальшивыми видениями пользовались лишь те, кто хотел обмануть других. Обмануть свою собственную судьбу. Лидеры культов, сект и церквей; диктаторы, фальшивые демократы, артисты. Слова имели ужасающую силу.
Как и фальшивые пророчества.
— Ты веришь в такое?
— В судьбу?.. — Киллуа причмокивает, критично. — Не сказать, что нет. Мне думается, что нас свела судьба. Но я не буду слепо потакать каким-нибудь предсказателям. Как-то это неразумно. Приятно, знаешь, надеяться, что за плечом у тебя всегда кто-то есть, кто поможет, но нельзя надеяться только на молитвы… Не особо они мне помогли во время нашей охоты на муравьев.
Он говорит про клятву.
Тогда молитвы — последнее, что остается у Киллуа, пока он не находит решение куда более элегантное, своего рода открывает бога из машины.
— Думаешь, тебе удастся добраться до Джайро раньше, чем он станет слишком опасен?
Голос Киллуа звучит глухо. Он не поворачивает головы… Как и сам Гон, они продолжают сверлить взглядом чужое науськивание, убеждение, что будет четверка, что действительно все изменит. Чушь. Бред. Если Джайро хочет поиграть в великое зло (а ведь он, проходя тут, наверняка видит это изображение, о, есть такое ощущение…), то Гон возьмется. И великому злу начнет противостоять такая же великая справедливость.
Он сжимает зубы сильней, до боли в деснах.
— Постараюсь.
На секунду их глаза пересекаются; затем Киллуа вздыхает, отворачивается с таким видом, будто сам не хочет во все это верить, но, все же — верит.
— Буду молиться за твой крестовый поход, дурила.
Да уж, думается Гону, мне бы самому за него помолиться.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Когда они покидают храмовую постройку, Аллука уже устает изображать из себя невероятного искателя приключений и, сидя на старом черепе, без особого интереса рассматривает плитку под ногами. Возвращение брата явно радует ее больше нужного, и, подлетев ближе, она хватает Киллуа за руку, кружит и кружит… Гон на это зрелище лишь фыркает, после чего начинает озираться по сторонам. По его расчетам, сейчас их должно стать на одного человека (жукочеловека) больше, но кое-кто либо опаздывает, либо опять торчит в каком-то бутоне и обнюхивает пестики и тычинки в поисках сладкого нектара… В чем-то Замза неимоверно напоминает алкоголика.
Но сейчас он должен стать их верным проводником. Весь год они занимаются тем, что готовятся к походу на менее исследованные земли, конкретнее — в глубины, куда уходит Чидль. Сначала Гон полагает, что им с Аллукой тогда не по пути, она же хочет поглазеть на газовую форму жизни, тех, кем, по сути, в своей природе является Наника… Но потом Замза, уже успевший разнюхать, разведать и подслушать (с его жуками шпион из него — хоть куда, главное не говорить Бенджамину, за которым Гон тоже немного, но следит), утверждает, мол, не кипишуй, Гон, этих аи по всему континенту — как… Он такое лихое сравнение приводит в пример, явно непереводимое, и оттого звучащее странно: «словно кратеров на всех лунах». Про несколько лун Гон в курсе, конечно, но фраза звучит так неестественно, что, видимо, даже внутренний мозговой переводчик на человеческий не способен это как-то логично перефразировать.
Мечтают ли жуки о лунных кратерах?
Понравятся ли Аллука и Замза друг другу… С Киллуа точно проблем не возникнет. Он-то мастак заводить странные связи среди мира братьев наших… меньших, но не по разуму. Икалго, например. Но Аллука… Хотя нет, нельзя сказать, что она из нормального окружения. Никто нормальный не проводит часть детства в запертом подвале и не обладает крайне могущественным и смертельным альтер эго.
Гон так крепко задумывается, что едва не упускает, как сверху начинает ощутимо жужжать. Там, вместе с роем хорошо знакомых зеленоватых жучков спускается Замза: улыбается, гадость, всеми зубками, явно скучает. Весь год они вдвоем занимаются разведкой, так что пусть и видятся, но только по делу. Гон обещает Замзе приключений попозже — чем-то это напоминает, как они с Киллуа за тренировками с Биски забывают об истинной цели Острова Жадности — и роковой момент настает. Он в предвкушении, гнусный жук.
На прилет жучиной валькирии Аллука глядит во все глаза, широко раскрыв рот. Когда тот приземляется, подбегает ближе, волком ходит вокруг, едва ли не обнюхивает. Ей все в новинку, особенно столь… не слишком человечные друзья; Киллуа же смотрит на Замзу оценивающе, так, как глядит на каждого муравья-химеру. То есть, прежде всего, с желанием убить. Но Замзе все равно на этого грозного титана одиночества, что сверлит ему затылок убийственным взглядом, скрестив руки; он, как и Аллука, воодушевлен новому дружественному знакомству. Они кружатся, кружатся, пока, наконец, одна из сторон не произносит крайне кокетливо:
— Классные украшения! Это из чего?
Все, жучиная любовь до гроба.
Пока эти двое чирикают друг с другом, Киллуа, не отводящий хищного взгляда от Замзы, наклоняется к Гону и едва слышно роняет:
— Как спелись-то.
— А чего ты хотел? — фыркает Гон. — Что одна, что второй — с Темного Континента. Они, наверное, чуют друг друга или что-то типа того, — задумывается. — Как вообще Наника оказалась у твоей семьи?
Киллуа резко косится вниз.
— Знаю лишь теории.
— Ну давай, теоретик, удиви меня.
— Мой прадед, Зигг, ходил хвостом за Нетеро по местным землям. Скорее всего он и притащил. А вот как… — напускает на себя больно загадочный вид. — Это мы узнаем в следующей серии!
С учетом, что Гону хорошо известно о том, что никакого Зигга среди живых на данный момент Золдиков не имеется, тайна так и останется за семью замками. Но это не самая страшная истина, за которой ему приходится гоняться, тут можно и проглотить нелепое объяснение; в конце концов, Наника, если вдруг ее реально притаскивают сюда, сама прекрасно вспомнит. Ну или же это какая-то мутация в генотипе Зигга, и тогда никакого объяснения не получить вообще, даже если случайно воскресить этого прохвоста. С возрастом к Гону приходит мудрость, что не все секреты стоят своего раскрытия, потому что в основном они жутко скучные.
Некоторое время они умоляются тому, как девочки-недевочки-спасите-помогите (биология Темного Континента — такая морока) милуются друг другу; затем Замза все же поднимает голову и смотрит прямо на Гона. Глаза сверкают, словно два алмаза, сразу видно — разнюхивает нечто крайне интересное. И, теоретически, важное.
Подходит ближе.
— В общем, я поспрашивал своих друзей, которые поспрашивали своих друзей…
Жучиные друзья — важный источник информации на Темном Континенте, мотайте на ус.
— Дальше болот мало кто совался, там опасно, но я сумел выяснить место, где теоретически можно найти аи, — они с Аллукой обмениваются кивками, словно уже успевают все это обсудить, когда только успевают, — и вашу Чидль. Путь наш не очень долог, думаю, за полгода туда и обратно управимся.
— Полгода?.. Как-то долго!
— Тебе повезло, что это лишь полгода, — сухо замечает Замза. — Если ваша мисс Чидль не ушла слишком далеко, то нам будет лишь на руку. Расстояния на Темном Континенте — главный бич, и, поверь, на ваших смешных стальных жучках мы туда не долетим. Там обитает такое, что лучше нам в воздух не подниматься. Если слухи не врут, разумеется, а они имеют тенденцию привирать.
Нет, думает Гон, пожалуй, тут они будут правы. Он читает отчеты Нетеро о том, что видел тот, и не сказать, что он сам уходит слишком далеко. Исследованные человеком земли тянутся до тех мест, где обитают Бедствия, но зная упорство Чидль, она могла уйти и дальше… А дальше — еще больше страшных и неисследованных земель. Существ… Что же там такое, в самых дальних землях, если даже Нетеро не рискует сюда соваться? Он косится взглядом вдаль, но закатное небо не может дать ему ответа. Вся истина — там, в глубине неизведанной земли.
Ему везет, что он вновь заводит полезное знакомство. Замза оказывается крайне выгодным сообщником.
Ничего. Он сделает все, что в его силах. Избавится от Джайро, найдет Леорио и Чидль… Найдет желаемое Халкенбургу и Бенджамину. И, конечно же, вернет Хисоку. Раньше все это кажется страшным, недосягаемым, он даже не уверен, что сможет вернуть свой нэн, но теперь?.. Лишь последний пункт витает на грани, ведь никто не знает, можно ли вернуть человека взаправду, но ничего страшного. Если потребуется… он разработает нужное хацу. Правда, тут же посещает голову унылая мысль, на это потребуется так много времени, что тогда скорее ты будешь в разы старше Хисоки, чем он тебя!
Озирается назад, на Киллуа.
— Есть еще что-то, что ты бы хотел сделать в Гойсане?
— Я тут пару дней от силы, — фыркает он. — Это тебя спрашивать надо.
— Самое важное у меня уже с собой… — Гон косится в сторону рюкзака. Разработан на основе хацу Нова, с виду легкий, да и по весу, а на самом деле внутри — хаммерспейс. Отличная штука, между прочим, крайне полезно в путешествиях. Залезть внутрь, правда, не выйдет… Да, попытки были. — Письма от Пьон и других, «бумажные» голуби от Клак, запасы, «подарки»…
— Какие нахрен подарки?!
Гон резко отводит взгляд, когда на него смотрят пристально. Нервно потеет.
— Ну, э…
— А ну-ка колись, умник.
— Потом! Все потом!
Честное слово, ничего такого! И вообще это дебильное название не он придумал, это просто одна из маленьких «просьб», множества, которые его просят исполнить в глубине Темного Континента, куда не дотягиваются кое-чьи ручонки… Нет, ничего такого, правда! Он вновь косится на рюкзак и сглатывает, и Киллуа следит за его взглядом. Потом резко откидывается назад, и что-то в его томе ощутимо меняется.
Сначала Гон не слишком понимает, но…
— Значит, это тоже тут, да?
Гон упрямо поджимает губы.
— Да. Голова… тоже тут.
Самый ценный его груз. Все внутри можно восстановить, кроме головы. Сомнительно, что Куроро и остальные оставляют от Хисоки хоть что-то еще, так что это — последняя его плоть.
Некоторое время они молчат, косясь на рюкзак. Добавить тут нечего. Тот, наверное, надеялся, что Гон отринул эту безумную идею, но нет, все еще держится. Нельзя так просто махнуть рукой на нечто столь сокровенное… Хотя сомнения Киллуа разумны: Гон слишком уж упорно цепляется за опасного человека. После очередного возвращения к жизни у Хисоки может окончательно поехать крыша, и кто знает, чем завершится вся эта эпопея.
Даже Гон это понимает.
Но он предпочитает верить в лучшее. Потому виновато улыбается:
— Только чур без осуждений.
— Да нет… — медлит Киллуа, затем качает головой. — Я просто удивлен, что ты всерьез за это взялся. Соседство с трупом — не самое приятное, что может только быть, а ты добровольно таскаешь его отрубленную голову, слава богу, что не гниющую. Знаешь, из нас двоих наемный убийца я, но подобные вещи творишь ты. Остается только поражаться.
Как мягко он называет цель Гона больной.
— Но мы же с тобой друзья, — вздыхает так надсадно, что даже Гон закатывает глаза. — Так что я помогу. Что уж тут! Ты хотя бы не хочешь мстить «Паукам», а то у меня де жав ю случилось бы.
— А ну-ка иди к черту!
Затем он отворачивается, и, закинув руки за голову, неторопливо направляется к Аллуке и Замзе.
Путь дальше неблизкий, а пойдут они пешком, так что обозримые полгода — пожалуй, действительно разумный срок. Гон в последний раз оборачивается на руины храма, размышляя о пророчествах и навязанных судьбах, потом фыркает и отворачивается. Пожалуй, его это волновать точно не должно. Что бы кто там ему не пытался навязать. Гон — тот, кто напишет свою судьбу сам. И ничьи слова не вынудят его поступать иначе.
Никогда.
Затем он направляется к друзьям, взмахивая рукой.
— Ну что! Отправляемся?
Chapter 84: ИНФЕРНО: кер-ис: город вне времени
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
В общей сложности в пути они проводят… несколько месяцев, наверное?
Гон сбивается со счета примерно в тот момент, когда перестает делать засечки, оборот какого светила был: большого или маленького. Он до сих пор не уверен, что их только два, может и больше. Но, в общем-то, эти несколько месяцев проходят достаточно спокойно, если можно вообще выразиться подобным образом о путешествии на Темном Континенте. Скорее всего теория про изменение атмосферы вокруг, медленно затягивающей удавку на шее только-только пирующего человечества, правдива; иначе он не может понять, каким образом Аллука, все же, не самый большой знаток нэн, так легко преодолевает все препятствия вместе с ними. С другой стороны, конечно, ее тренирует Киллуа… Плюс, может быть, там замешана Биски. И Абаки. Само по себе такое сочетание грозит скорым прогрессом и очень болючим хацу.
Но дорога не самая дикая.
По пути им встречаются огромные насекомые: бабочки, размером с автомобиль, куча тараканов (которые пусть и не слишком разумны, но знают принципы натурального обмена, и, в общем-то, оказываются неплохими такими ребятами), их подвид — мутировавших поселенцев, тоже на них похожих, уже более сговорчивых на покупку «подарков»… Биомы меняются: от болот, до моря кувшинок; от лесов до тундры и границы пустыни. Все здесь и правда так и разит фальшивостью, обманом, будто кто-то просто строит все, что нравится лишь ему, не оглядываясь на логику. Хищные черепахи с шеями, как у жирафов, безголовые псы, ядовитые воздушные медузы… Чем дольше они продвигаются, тем безумней становится окружение. Это и видит Нетеро в свой первый тур по местным землям? Или перед ним Темный Континент приспускает маску дружелюбной красивой земли чудес и обнажает клыки?
Несколько раз их чуть не съедают, но все обходится довольно мирно.
Признаться, до этого поселения, которые они встречают, полны либо гибридов муравьев-химер и им подобных, либо же просто населены какими-то разумными тварями, которым незнаком общественный строй, но известен язык — тот, на котором говорит Замза. Мелкие поселения, деревушки, юрты, кочевые племена… Все города, которые встречаются команде по пути, напоминают развалины. Руины, которые поглощены временем и природой. Ничего удивительного. Со слов Замзы легко понять, что королевство Ишвальда исчезает несколько веков назад, а Гон на примере простого Восточного Горуто знает, как быстро окружающая среда завоевывает свое обратно: видит в новостях, еще при жизни на Китовом острове, заброшенные деревни, почти полностью поглощенные зеленью.
Но сейчас все иначе.
Сейчас…
Город перед ними нормального «размера»: то есть, его населяли не гиганты. Они замечают его издалека, покрытый туманом, приближаются и, наконец, видят во всей красе. Но что-то тут не так. Что-то… Когда Гон приглядывается к постройкам на окраинах, то видит, что краска на них свежая, дорожки — протоптанные, и слышит даже голоса! Что-то тут явно не так. Он на всякий случай переглядывается с Киллуа и Аллукой, но те лишь плечами жмут: в сравнении с Гоном их опыт общения с местными крайне мал. Ну да, про себя хмыкает он, а у него будто много. Особенно с тем племенем, что молится на Церредриха.
Первые домишки небольшого размера, в один этаж с красивой рыжей черепицей. Уже дальше, за белой каменной стеной, явно начинается истинно городское поселение — даже отсюда Гон видит шпили и несколько часовен. По размеру город не слишком большой, едва ли больше столицы Китового острова, но тоже растет ближе к центру, то есть, выстроен на холме. Довольно готического вида, признаться.
Затем поворачивается к Замзе. Тот — сама безмятежность, босыми пальцами ног рисует кракозябры на земле.
— Ты думаешь, я об этом что-то знаю? — фыркает он, и Гон закатывает глаза.
— Ты хотя бы знаешь историю. На что это похоже?
— Ну-у-у… Я бы сказал, типичная архитектура поздней Ишвальды, — Замза начинает ковыряться ногтем в зубе. — Но я ничего не слыхивал о том, чтобы кто-то выжил. Может, конечно, сюда сбредаются остатки цивилизации, и вроде как живут тут, но странно, что они не достигают хоть какого-то уровня прогресса. Не пойми превратно, но тут все точно так же, как я помню еще с того дня, когда Зверь разносит все. Словно застывает во времени.
Застывает, значит.
Ну, особого выбора нет.
— Давайте поговорим с местными, может узнаем что-то интересное, — Гон кивает команде. — Поспрашиваем об отряде Чидль. У нее нюх на такие места, уверен, если она и была в окрестностях, то точно тут очутилась.
А где Чидль, там и Леорио.
Первым человеком на их пути становится местная обитательница; у нее странная мода, слегка напоминающая Джаппон, но, приблизившись к ней, Гон осознает — нет, не человек. Местные… как и то племя, на которое он натыкается во время конфронтации с Церредрихом, скорее всего мутанты: несмотря на схожую с человеком внешность, форма черепа другая, искаженная, словно с рогами, на коже явно заметны странные пигментные пятна, будто бы гнильные, а волосы… Словно не волосы вовсе, а растения. Очень странная текстура на вид. Однако, обитательница не удивляется гостям, встречает их довольно мирно — проблемы возникают лишь в тот момент, когда она начинает говорить, и Гон осознает, что не понимает ни слова. Это какой-то совершенно другой язык!
Он застенчиво смотрит на Замзу, и тот вздыхает, надсадно.
— Время помощи от миленького маленького меня, — разводит руки в стороны, будто только этого и ждет. — Она спрашивает, откуда вы приходите.
Значит, это какой-то из старых языков, раз Замза его знает.
— Мы из… — Гон медлит, они переглядываются. — Из Каппадокии, верно.
Лучше назваться названием, которые местные могут знать. Замза его задумку понимает сразу и в точности переводит; старый язык звучит странно, как сочетание мелодичного наречия и множества щелкающих звуков, очень похожих на стрекот насекомых. Хотя, ничего удивительного. Тут их реально полно, и, судя по Замзе, Ишвальда работает с насекомыми довольно тесно; примерно как старый мир — с магическими зверьми.
Знакомое название явно радует жительницу, и она что-то чирикает, что Замза переводит как:
— Она не думала, что там кто-то еще жив.
Киллуа сзади делает выразительное кхе-кхе.
— Мы — исследователи. Не поможете ли нам?..
После очередного чириканья и смены выражения на более осторожное Замза поворачивается к Гону и терпеливо поясняет:
— Она думает, что вы одни из вольных охотников Ишвальды.
— Это что еще за фрукты?
— Я не слишком хорошо знаю… — он задумывается. — Думаю, в чем-то их можно назвать схожими с вами, то есть, людьми Ассоциации. Они тоже в основном занимались всякой деятельностью, на которую разумные люди ни за что не согласятся. Их довольно сильно боялись, но, видимо, местные страшатся до сих пор. Но она готова вам помочь, потому что вы дети по ее меркам и довольно вежливо попросили.
Да уж, такие дети, фыркает про себя Гон. Ладно еще он, Аллука или Замза — потянут, но Киллуа сейчас так вымахивает, что ни за что в нем только-только оперившегося птенца не узнать. С другой стороны, эта жительница могла обладать тем же невероятным глазомером, что и Мито-сан, то есть, чуяла молодежь за версту. Никогда не недооценивай женщин среднего возраста… Они обладают куда более впечатляющими способностями, чем можно себе представить!
В итоге, становится ясно, что город перед ними — последний кусочек Ишвальды, не зря Замза в этом уверен. Заселенный давно, он полон жителей, скорее всего мутировавших под воздействием окружающей среды, хотя Гон все еще не слишком способен понять, что именно стало катализатором к изменениям. В случае с муравьями-химерами все было ясно: людей съели, плоть переработали, потом часть воспоминаний вернулась уже новым существам. Но тут? Меняется изначальный организм. Плюс ни не выглядят как «эгоисты», чей облик искажается полностью под воздействием нэн, никто из местных им не владеет.
Все это очень… странно.
Один из плюсов, что местные не особо враждебны; даже после расставания с загадочной жительницей и наблюдением за другими, никто не предпринимает никаких попыток атаковать. Лишь детей мало, изредка Гон видит, как те наблюдают за гостями, но не более.
Когда они останавливаются на перекрестке дороги из плитки, никто из местных не обращает на них лишнего внимания, лишь изредка улыбаются кривыми уродливыми зубами, такой же патологией мутации; из этого Гон делает вывод, что, скорее всего, какие-то из экспедиций сюда все же добираются, либо же эти самые «вольные охотники»… Но жительница не удивляется иному языку и даже верит им, что они из Каппадокии. Скорее всего и правда, кто-то их старого мира тут проходит. Слишком уж много совпадений.
— Думаю, нам надо поспрашивать местных о том, не видели ли они Чидль или кого-то из ее экспедиции. Она явно не упустила бы возможности тут все разнюхать, зная ее тягу к исследованиям. А если не ее следы, то, может, чьи-то еще, — замечает он, и в ответ на эту мысль Киллуа кивает, будто нет ничего логичней. То-то же, не дурилам тут умничать! — Но центр города тоже выглядит как местечко, в которое стоит заглянуть. Нас четверо, предлагаю разделиться по двое. Ты пойдешь с Аллукой, я — с жучиным недоразумением. Опрос будет за нами, вам надо просто оглядеть окрестности.
Замза от души наступает Гону на ногу, и тот крепко сжимает зубы, делая вид, что ничего не чувствует.
— Я оставлю вам своего жука, — хмыкает он. — Так как сейчас я являюсь родительским организмом, то шепчите — узнаю сразу и доложу вот этому короткорослику.
— Ты кого короткоросликом называешь, жучиная гадость?!
— Что за голос со стороны землицы?
— Я тебя убью!
— Думаю, нам надо оставить этих придурков наедине, — намеренно громко замечает Киллуа и тянет Аллуку за собой; она лишь вертит пальцем у виска, будто не видит причин для их ссоры. Ну конечно!.. Что бы она понимала, оскорбления про рост — самое настоящее кощунство! Никто и никогда не имеет права шутить о росте, это самое низкое, что можно вообще придумать, и, э…
В общем, они остаются с Замзой наедине.
Без зрителей нет повода и дальше глупо спорить, поэтому жучиное бедствие моментально успокаивается и неторопливо бредет вперед, маня Гона за собой. Да уж… Кто бы подумал, что он, охотник, будет заниматься социальными опросами! Это еще хорошо, что Замза говорит на языке местных, что могло бы случиться, окажись они в ситуации, где никто не понял бы друг друга! Хотя, наверное, можно было бы попросить Аллуку научить их с помощью желания, вряд ли плата за это была бы слишком дорогой: если один компьютер стоил пары ногтей, то тут, наверное, всех. Было бы не очень приятно, но Гон справился бы. Что ж… Пожалуй, правда в том, чтобы таскать с собой всемогущего «бога», оказалась настоящей. Без Аллуки у них не было бы даже путей отступления. То есть, это по-своему интересно, но немного неудобно, особенно когда у Гона маячит столько целей, которые лучше было бы выполнить как можно скорее.
Итак, социальный опрос, верно?
Первое: все жители уверены, что Ишвальда все еще существует. Гон и Замза не переубеждают их, это чревато, но поэтому никто не удивляется присутствию тут «вольных охотников» из Каппадокии, за которых их принимают. Никто из опрошенных не сомневается, что Ишвальда все еще стоит, и это очень странно… Выходит, связь между городами не поддерживается? Остальные соседние полностью вымирают, но тут?
— Возможно, в городе знают. Окраины — почти деревня, тут не самые светлые лампочки в холодильнике, — сухо замечает Замза.
Что ж, остается надеяться. Хорошо, что проход туда ищут Киллуа и Аллука.
Второе: никто никогда не слышит языка старого мира. Хотя для местных он скорее даже «новый»…
Третье: владеющих нэн тут нет.
Четвертое (скорее наблюдение): люди тут явно стареют, если есть дети, и умирают. Скорее всего это не временная аномалия, а что-то другое? Опрашивать об этом местных несколько опасно.
Пятое: вход в город возможен только через центральные ворота. То есть, надо отправиться к белым стенам.
Шестое: местные готовят невероятные булочки! Объедение!
Седьмое: экспедицию Чидль никто не видел.
Уничтожая одну из таких булок, попутно облизывая пальцы от сахарной пудры — нет, серьезно, это не булочки, а нечто невероятное — Гон выразительно смотрит на Замзу; тот, конечно же, знает больше тонкостей, полученных из диалогов. Нечто все равно будет утрачено в переводе. Тот же бродит кругами, раздумывая… Затем поднимает голову к шпилям города, сокрытым за стенами. Указывает туда:
— Местные говорят, что высшие чины поболее в курсе дел. Стоит спросить у них о ваших друзьях.
— Ты реально думаешь, что они нам ответят?
— Может и нет, — Замза жмет плечами. — А может, они все тут настолько дружелюбные, что конец Ишвальды их в итоге не касается. Никогда не узнаешь, не проверив. Тем более ты довольно харизматичен… Хе, это им стоило бы опасаться, как бы не попасться на удочку твоего очарования!
Гон выразительно закатывает глаза.
— Льстишь, да? Ну льсти, льсти.
— Только истина! Ты думаешь, я шучу что ли?! Я только поэтому за тобой и пошел!
Мыслями он вновь возвращается к тому разговору о пророчествах… Харизма, да? Джайро тоже харизматичен. И Церредрих. Но они напоминают чуму, которая все идет и идет, и остановить которую можно только убив ее источник. Гон не фанат подобного; ему нравится, что люди ему верят, но одна мысль, что он может стать таким же, отражением их эгоизма, заставляет его покрываться холодным потом. Нет. Пророчества — чушь. Нельзя узнать, что будет в будущем, а он еще достаточно адекватен, чтобы не становиться на темную дорожку. Плюс у него есть друзья, которые его остановят. Чушь. Чушь. Чушь…
(с помощью нэн можно все)
Хорошо. Надо собраться с мыслями… Плюс сейчас конкретно харизма понадобится, если уж действительно идти к управляющему городом. Признаться, не особо это его прельщает, но выбора нет, это правда: тем более они просто спросят про Чидль! А если тут и правда какая-то аномалия, то это пусть другие разбираются. Точно. Точно… Вздыхая полной грудью, он поворачивается к Замзе.
Кивает в сторону ворот.
— Ладно, пойдем попробуем. Будем надеяться, твой переводчик способен передать мою невероятную харизму, ага.
— Одного твоего лица хватит.
Замза легкомысленно фыркает и идет вперед, и Гон тут же хмурится. Это что еще значит?!
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Ворота вырастают прямо перед ними: высокие, около пяти метров, сделанные из кованного железа. Витиеватые. Наверное, вновь какой-то абстрактный архитектурный стиль, Гон в них не силен — у него в жизни столько поводом для беспокойств, что задумываться еще и о каком-то там барокко или о готике времени нет. По бокам от ворот есть две крохотные башенки, но сложно сказать, есть ли кто-то там внутри: туман становится настолько густым, что сложно рассмотреть даже силуэт города.
Разумеется, ворота заперты. Ну конечно, раздраженно думает он. Если эти «вольные охотники» действительно существуют и ведут себя точно так же, как Ассоциация, от них лучше закрыться. Да и вообще на столь опасных землях. Удивительно лишь то, что город выстаивает… Тут столько опасностей, земля буквально исторгает из себя то, что запросто убивает любого человека, но здесь есть даже дети. Обычные беззащитные дети, а не юные дарования с нэн, большая разница. Муравьи-химеры — просто кроха опасности на фоне всего, что тут обитает, и Гону приходится несладко уже с ними. Впрочем, сейчас он гораздо опытней, чем до этого. Плюс выучивает несколько новых трюков. Если Замза прав насчет харизмы… Это тоже должно помочь избежать всех проблем. Ведь слова — гораздо более сильный аргумент, нежели кулаки.
Как бы не нравилось ему в этом признаваться!
Замза держится позади; логично. Если уж кому тут и выступать, то Гону. Он делает несколько осторожных шагов вперед, руки опущены, в них никакого оружия. Пальцы широко расставлены — признак, что он не попытается атаковать. Черт. Он вроде бы всего лишь спросить хочет, а не дикого зверя приручает, то итог схож… Делает еще несколько шагов, два, три…
И вдруг Замза позади него что-то шепчет. Гон улавливает лишь едва слышимое:
— Хоуи…
И рявкает:
— Погоди, Гон!..
Но причину его беспокойства он понимает секундой позже.
В укрепленных стенах города очевидно есть бойницы, и он запоздало думает — надо было дождаться отчета Киллуа и Аллуки, они наверняка это приметили; но нет, сунулся сам. Первая стрела вонзается ему прямо в плечо, у нее острый тонкий наконечник, вырвать такую будет просто, но следующие — волна, последовавшая за первым выстрелом — гораздо шире, и Гон, знающий проблемы застрявшего в пальце крючка не понаслышке, понимает: если сейчас не уйдет, то эти стрелы вынуть из раны будет непросто, засядут там накрепко. Он отскакивает назад, и, прямо за Замзой, зигзагом бежит прочь, выставив кулак с нэн наготове. Несколько стрел удается отбить, те летят довольно точно (тот, кто стреляет, целится сразу в голову, чтобы убить), но остальные промахиваются.
Когда они уходят от крепостных стен настолько, что туман поглощает их полностью, Замза наконец останавливается и резко оборачивается; глаза у него словно на мокром месте, и Гон ощутимо смущается, потому что… ну, одно дело, когда тот ведет себя как наглый жук, и другое — когда так пугается. Скорее всего он что-то слыхивал, да только не осознал сразу, вот такую грустную мордашку и строит. Вцепляется пальчиками в рукав, заглядывает в глаза, носом шмыгает…
Гон морщится, отпихивая его в сторону.
— Ой, ну все-все, развел сопли! Подумаешь, стрела. Мне пару раз руки отрывали, вот там страшнее было.
— Но я тебя не предупреди-и-ил!
— И что, думаешь, я тебя за это прогоню?
Замза с полной уверенностью кивает. Жучиный… дурила.
За это он награждается метким ударом ладони прямо по макушке, после чего Гон, постукивая пальцем по застрявшей в плече стреле, цокает:
— Вот еще, буду я прогонять тебя только из-за того, что ты что-то там не сказал. Ты же не специально это сделал.
— Откуда ты знаешь?!
Нет, ему действительно стыдно?..
— Чутье, — Гон стучит пальцем по носу. — Оно меня в таких вопросах еще не подводило.
Собственно, как с Мелеороном и прочими химерами, которых они вербуют по пути, включая переделанную Неферпитоу Палм. От тех, кто не хочет убить, не тянет жаждой крови. Лучники на стене же… Видимо, хорошо ее скрывают, но там явно сидят профессионалы своего дела, а не какой-то жукодурила, который не может сдержать испуга от собственной «некомпетентности». Но от Замзы не несет ничем, лишь искренним любопытством. Может, ему реально становится скучно в своей Каппадокии, вот и соглашается отправиться с новыми людьми туда, где еще не бывал. Его улью ведь несколько столетий.
Но Замза не перестает выглядеть напряженным даже после того, как ему дают индульгенцию. Сглатывает и озирается по сторонам, словно чего-то опасаясь.
— Нам надо найти укрытие на вечер. Я передам двум другим о нашем местонахождении. Надо обработать рану… Ты слышишь? Это серьезно.
— Говоришь, будто стрела отравлена, — с сомнением замечает Гон.
И оказывается прав.
Ну, ничего удивительного… Первый выстрел — проверочный, отравленная стрела поможет, если от остального обстрела цель укроется. Плечо пока не немеет, но Гон неплохо разбирается в растениях (спасибо Китовому острову и регулярному спонтанному желанию пробовать на вкус все, что только растет вокруг дома), чтобы догадаться: просто медленно действует. Вместе с Замзой они находят неплохое укрытие — заброшенный домик на окраине; перед тем, как вынуть стрелу из плеча, он внимательно ее осматривает. Непохоже, что наконечник развалится и выльет яд в рану, скорее всего он просто им обмазан. Древко из металла, но довольно легкое, может, полое внутри? Оперенье из жучиных крыльев. Аккуратно, чтобы не слишком возить внутри отравленным наконечником, Гон ножом вскрывает рану и изымает стрелу; вертит ее в руке, пока вокруг копошится Замза. Тот, на удивление, оказывается знатоком антидотов.
Поясняет:
— Так как я питаюсь соком растений, то мне известны многие яды, к которым у меня вырабатывается природный иммунитет. В тебя попали смертельным, но не самым страшным из известных мне ядов, он делается из одного растения, так что сиди смирно… Мне потребуется некоторое время, чтобы сделать все точно.
Он открывает рот, и оттуда вылезает солидного размера жук, который опускается рядом с ранкой. Раскрыв жвалы, он начинает пускать слюни внутрь; щипать после этого начинает жутко, но кем будет Гон, если не стерпит подобную боль? Он лишь с сомнением смотрит на Замзу, но тот не шевелится, лишь жук на плече. Видимо, так сосредотачивается, что решает передать контроль лишь одному.
(значит, в своем желании помочь он довольно искренен, ведь Гон может запросто его убить прямо тут)
Потом человеческое тело Замзы вздрагивает, и он вытирает слюни со рта — те вытекают непроизвольно, вместе с тем, как делает это жук.
— Моя слюна — природное противоядие к такому яду. Ты не выдернул стрелу сразу, думаю, неприятных эффектов мы избежали.
— Не знал, что помимо гида ты можешь стать еще и врачом.
Замза гордо задирает нос.
— Я жук многих талантов!
— Тогда чего ты там испугался?
Мгновенно темнеет лицом.
— Это были хоуи. Я слышал о них: особое подразделение армии Ишвальды, смертоносные немые лучники. Лучшие и самые смертоносные убийцы, которые работали на королевство. Но я думал, что они разбрелись по континенту после падения королевства, стали заниматься бродяжничеством, а потом и вовсе исчезли… Прошло столько лет! Но тут? Хорошо, что им не дали приказ тебя убить. Боюсь, даже ты бы не ушел, — на секунду Замза медлит, будто сомневается. — Хотя…
— То есть, ты думаешь, им просто сказали никого не пускать внутрь города?
— Отпугивать вольных охотников, — Замза жмет плечами. — Или что-то вроде того. Что будешь делать дальше?
Хороший вопрос! По-хорошему, если им тут не рады, то стоит уйти; вряд ли Чидль натыкается на дружелюбное приветствие, если тут такие порядки. Но, с другой стороны, где они еще найдут такой сочный источник информации? Местные наверняка что-то знают. Что-то в этом городе нечисто, Гон уверен. Сначала он полагает, что просто узнает о другой экспедиции и уйдет, но теперь это дело принципа. Причем они же ходили тут и до этого, но лучники не реагировали. Значит, в центре находится что-то секретное?..
Ну все! Гону интересно. Теперь он точно туда полезет!
Он упрямо поджимает губы, и Замза, тянущийся к сумке за бинтами, цокает язычком.
— Я знаю это лицо. Знакомы недолго, а все равно чую, что у тебя на уме. Ну и ну, Гон!
— Никто просто так в меня не стреляет, это подло!
— Подло, говориш-ш-ш-шь?
Они с Замзой пялятся друг на друга несколько секунд, потому что голос, которому принадлежит последняя фраза, не их; и не Киллуа с Аллукой. Резко оборачиваются, Замза начинает угрожающе шипеть, но все, что думает Гон — не один ли это из лучников? Все дело в том, что внезапный гость не источает ауры убийства… Словно идеальный убийца, он подкрадывается сзади и не выдает себя, ничем.
Неизвестный стоит позади: высокая мускулистая фигура в черепе зверя с множеством глазных отверстий и рогами, будто у оленя. На плечи накинута шкура, вся одежда выполнена из кожи. Этот человек… явно не из города, понимает Гон; он жестом останавливает Замзу и хмуро смотрит на вошедшего. Фыркает:
— Разве нет?
— Охотники не бывают подл’цами. Лишь глупцы ждут, что их встр’тят мирно, когда вокруг бушует пламя. Мы ищем см’рть и не боимся смотр’ть ей в лицо. Как и хоуи.
Когда незнакомец снимает маску, под ней видно загорелое женское лицо, грубое, но очень красивое; но Гона не чарует ослепительная улыбка, почти доброжелательный оскал, он смотрит на такую же, как и у местных, искаженную форму черепа, из-за которой кажется, будто на голове у человека рога. Волосы у незнакомки белые, и рядом с ее смуглой кожей кажутся почти ослепительными. И глаза… Золотистые, словно у…
Акцент у незнакомки яркий, из-за чего некоторые слова понять сложно, но она действительно знает их язык.
— Кто ты?
— Я — вольная охотница з’м’ль Ишвальды, той, что бол’ не правит. Зовит’ м’ня Дюллахан.
Chapter 85: ИНФЕРНО: кер-ис: кошачья коробка
Notes:
далее речь Дюллахан будет передана без ее "особой" фичи, не уверена, что читателю с переводчиком с ней будет удобно (если он еще тут, конечно)
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
От Дюллахан не разит жаждой крови, но Гон все равно чувствует опасность. Что-то во взгляде; хищный, самоуверенный, такой же он видит у Хисоки — пьяное торжество самоуверенности, когда тот смотрит на Гона на Небесной арене, зная, что намного сильнее. Но сейчас: нет, не вызов. Дюллахан приходит сюда явно с иной целью, и эта цель?..
— Я видела, как ты пытался войти в город. Милая попытка, — Дюллахан обходит его кругом, пристально рассматривая с головы до пят, пока не останавливается почти вплотную. Она гораздо выше, чем Гон, даже выше Киллуа, и такое соседство… слегка смущает. Но Гон и бровью не ведет, лишь шикает на Замзу, чтобы тот не изображал из себя злого сторожевого пса. — Тебе повезло, что с тобой ходячее противоядие от яда хоуи. Не каждый столь удачлив… Как тебя зовут, юноша?
На секунду он медлит, думая, представляться ли. Но что ей даст его имя? Ничего.
— Гон. Это, — кивает в сторону шипящего улья, — Замза.
От меха ее накидки пахнет землей, лесом; от самой Дюллахан — мускусом, словно от дикого зверя. Глядя на нее, такую, легко понять, почему местные опасаются вольных охотников Ишвальды; признаться, Гон и сам бы таких обходил, но он, к сожалению, гораздо ближе к подобным дикарям, чем к светлому цивилизованному обществу. Некоторое время он сомневается, что отвечать на столь… своеобразные реплики, потому что вторжения в свое маленькое уютное логово никто тут вроде как не просит, но потом решает не быть писькой. Никогда не отказывайся заводить полезные знакомства с аборигенами! Вон Замза оказывается невероятно выгодным союзником, а он всего лишь гнусный жук. Дюллахан выглядит опасно… А сила на Темном Континенте явно ценится с лихвой. Тем более дружественная!
Пару мгновений он кокетливо смотрит в сторону, потом тянет:
— Ну, может и повезло… А ты вообще как нас нашла, а?
Дюллахан стучит пальцем по носу. Когти у нее острые, толстые, как у зверя. Да уж, явно не человек.
— Нюх. Шутка. Просто шла по пятам. Слежу за входом, нашла вас. Вот и все.
Затем присаживается рядом, так нагло, что Гон диву дается: вот уж кто явно не заинтересован в том, чтобы спрашивать разрешения. Лишь фыркает, но Дюллахан, вновь же, не разит угрозой. Плюс, пока она сидит рядом, от нее веет теплом… Как огромная кошка по соседству, пушистая и мягкая. Черт, думается, вот бы сюда Кона. Гон хмурится… Хмурится сильнее, как и Замза, когда Дюллахан подвигается ближе очень резко и наклоняется; нависает практически. Чем ближе ее лицо, тем проще рассмотреть странные зрачки с белым ободом, прожилки у искаженной части черепа и чуть заостренные клыки. Его дружески хлопают по плечу, за что тут же получают ручкой по ладошке, ни-ни, милые похлопывания только для друзей, которых знаем хотя бы дня три! А не три минуты.
Когда Дюллахан улыбается, от нее начинает разить мясом. Так пахнет Кон.
— Я понимаю твою цель, мальчик. Попасть в город, а не торчать тут… Хожу парой путей, но это так неудобно… Там столько всего полезного, но нас, вольных охотников, там боятся. Глупость, скажешь, но лучше пусть страшатся, чем презирают. Ладно, если без долгих вступлений. Меня просто впечатлила твоя глупая попытка пойти напролом. Не каждый день встретишь столь безрассудное поведение. А я-то в этом спец.
Посмеивается, и Гон раздраженно цокает.
— Ну да, ну да.
— Не веришь? В вольных охотников только такие и идут.
— Нет, я верю… — медлит. — Потому что у нас все точно так же. В смысле, дома.
— В Каппадокии?
— Уши развесила, смотрю, — Дюллахан невинно пожимает плечами. — Нет, мы из старого… э… из центра озера Мебиус.
На секунду та медлит, словно сопоставляя факты. Задумчивость ей явно не к лицу, смотрится противоестественно.
— Ах. Ну да. Озеро. Я слышала о том, что сбежавшие вернулись, — под этим, она, вероятно, подразумевает предков человечества, что живут в старом мире и перебираются туда с Темного Континента. — Даже встречала парочку… Тогда тебе должно быть привычно то, как живет этот город. В том смысле, что, — задумывается, — ты знаешь, каково это — быть запертым в «кошачьей коробке».
Умные выражения-то какие!
Дюллахан ухмыляется, явно видя его недоумение. Резко поднимается на ноги, то ли воодушевленная внезапно приоткрывшимся незнанием Гона, то ли просто знакомством в целом. Ну, это Гона, пожалуй, и не удивляет. Он помнит восторг Замзы… Видимо, это та самая харизма. Черт, он реально настолько хорош?.. А ему думалось, что нет. То есть, конечно, Бизефф с абы кем не стал бы говорить, но, э… Когда он был юным, жаждал много друзей, но, типа, не политиканов и всяких опасных прохвостов, а обычных! Черт, да у него даже ровесников такими не назовешь. Вот об этом, Гон, тебе и говорит Мито-сан. Жизнь охотника похожа на идиотский карнавал, а ты в нем — главный клоун.
(ни слова про Хисоку, ни слова)
— Хозяева этого места запирают его на замок, боясь гнева Зверя Конца. Будто это остановит такую непобедимую тварь, — Дюллахан ухмыляется так криво, кажется будто скалится. Затем манит к себе пальчиком, кивая на выход. — Идем. Раз уж мы теперь товарищи, то ты обязан это увидеть! Точнее, попробовать. Попробовать… покинуть это место. Как закрепление наших новых уз; дарую тебе мой самый страшный дар — знание.
И болтает, болтает… Гон отчаянно смотрит вслед.
— В смысле «товарищи»?!
Но нет, мнение Гона не волнует в этом месте никого.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Впрочем, слова Дюллахан — которая явно в восторге от того, что в озере Мебиуса есть свои аналоги вольных охотников, из-за чего она по неведомой причине проникается Гоном — подразумевает вовсе не «убирайся», о, нет, она просто просит выйти за границу города: довольно видимое местечко, потому что город кончается там, где и каменная плитка. Строить дороги эти ребята либо разучились, либо намеренно не хотят. Выводит его сюда, на дорожку, откуда они с Киллуа и остальными приходят, вполне целенаправленно, а потом кивает, мол, сделай шаг.
Несколько секунд Гон на нее подозрительно смотрит. Нет, жаждой крови все еще не пахнет. И выглядит не так, будто вот-вот пырнет в спину… По лицу довольно просто прочесть подобные эмоции. Некоторое время он сомневается, не зная, пытаться ли или же нет, потом косится на Замзу… Тот жмет плечами; если уж он не протестует, то, наверное, все должно быть в порядке. Должно быть. Он на всякий случай косится назад, но город окружен густым туманом: даже если эти лучники хоуи где-то прячутся, то дострелить сюда не смогут — слишком плохая видимость. Отворачивается, поглядывает в дикий лесок в паре метров, размышляя, не поджидает ли его что-то там… Но интуиция молчит.
Интуиция — лучший инструмент охотника.
— Окей. Я сделаю это. Но если ты попытаешься меня убить, — он грозно тычет пальцем в Дюллахан, — пощады не жди. Я серьезно.
Та делает ручкой, мол, вперед, вперед.
Нет, что-то тут не так!.. Она говорит «попробуй выйти», значит если попытаться, то что-то произойдет. Может, там кислотный дождь или еще какая-нибудь гадость, кто разберет! Поэтому для начала Гон решает просто вытянуть руку. Идет вперед, держа ее навесу, подходит ближе к краю плитки, делает еще один шажок… Наконец, та нависает уже чуть дальше конца дороги, и, когда ничего не происходит, он хочет развернуться к Дюллахан и объявить, мол, здорово она его дурачит, а он уже верит, как вдруг палец отдается резкой острой болью. Гон отдергивает руку, отпрыгивает от края, словно ошпаренная кошка, в замешательстве смотрит туда — в пустоту, где нет ничего, то есть, все тот же лес и заросли, потом медленно опускает взгляд вниз…
Палец на руке, которую он вытягивает вперед, напоминает очень кривую самокрутку: буквально свернут, о целостности костей и говорить не приходится. К счастью, нервные окончания он убивает себе еще раньше за все время приключений, так что особо орать и плакать не хочется, хотя боль заметная. Пялится на палец, раздумывая, затем оборачивается к Дюллахан; да, обещает ей смерть, если она попытается его убить, но видимо улавливает тот легкий намек в словах и не суется за границу целиком. На всякий случай сжимает и разжимает кулак… Нет, нервные окончания в ладошке в порядке.
Замза, стоя рядом, вновь угрожающе шипит на Дюллахан, но та не реагирует; поэтому Гон кивает в сторону дороги:
— Ну окей, и что это было?
— Кер-Ис, это место, окружен барьером, который уничтожает все, что пытается из него выйти, — голос Дюллахан настолько полон яда, что можно не дивиться, почему местные в ужасе от вольных охотников; встреть ее, такую, во время прохождения экзамена на охотника, Гон подумал бы, что Хисока еще неплохой и дружелюбный парень. — Кошачья коробка, аналогичная той, что была вокруг вашего мира в озере Мебиус. Можно войти, но не выйти. Только если в вашем случае поток времени был стабилен, то тут…
Она аккуратно берет Гона за руку и касается ладони; несмотря на грозный вид, прикосновения у нее сейчас крайне нежные, легкие. Она водит рукой над изломанным пальцем, и на секунду Гону видится, будто что-то темное мелькает над его рукой, как газовый след; и, по мановению руки, палец начинает «разворачиваться», мясо — нарастать, а кожа восстанавливаться. Когда она раскрывает руки, то Гонов палец в полном порядке. И даже не болит! Какое интересное хацу. Не лечение, но будто отмотка назад. Но ничего удивительного, что у Дюллахан есть нэн, раз уж они с Кайто решают, что это одно из бедствий, просто не причисленное к числу официальных. Было бы логично предположить, что у местных хацу еще заковыристей, раз они знают про ауру намного дольше и лучше.
Он вертит им из стороны в сторону, разглядывая с подозрением (и Замза; принюхивается даже), пока Дюллахан продолжает свой рассказ:
— Это место застывает во времени. Поэтому местные твердят про Ишвальду, — ухмыляется она. — Они ее действительно помнят. Живут тут так… долгие века, уже свихнулись. Неспособные умереть, измениться, застывшие с теми же ощущениями, что и столетия назад. Вечные дети, которые никогда не вырастут. Женщины, неспособные родить. Не способные закрыть глаза навечно старики. Кер-Ис — ад. Выбраться из которого можно лишь добравшись до его сердца. Куда путь всем нам заказан.
Сжимая и разжимая кулак, Гон с подозрением на нее смотрит.
— Ты много знаешь, да?
— Торчу тут около месяца.
— И зачем сюда сунулась?
— В старых городах часто можно найти море полезного добра, — Дюллахан пожимает плечами. Что ж, во всяком случае она искренно признается в своей жажде наживы, неплохо. — Никто не говорил, что Кер-Ис обитаем, но вестимо, потому что отсюда никто не возвращался.
— Но разве тут можно умереть?
Ну, вообще логично. То есть, это место как капкан: выбраться невозможно, выйти нельзя, чтобы, как предполагает Гон, не разозлить того самого Зверя Конца, или как его, неправильными действиями, ведь если ничего не покидает Кер-Ис, то никто об этом и не узнает. Значит, мотив Дюллахан еще проще: она видит в Гоне свежую кровь, готовую поискать пути выхода из столь щекотливой ситуации. И, раз уж Гон настолько рисковый (безмозглый, поправил бы Киллуа), что браво ступает прямо через центральные ворота, то, ну… Отчаявшейся Дюллахан нет товарища лучше. Тем более он не один! Сплошь выгода.
Как и с Бизеффом, гораздо проще работать с теми людьми, кто искренен в своем желании нажиться и использовать. Все лучше громких пустых слов. Видимо, лицо Гона ощутимо меняется с подозрения и недоверия на спокойное, отчего и новая подруга по беде перестает выглядеть столь же опасно. Но, несомненно, нечто эдакое в ней остается. Как в Хисоке.
Даже Зазма перестает угрожающе шипеть.
Дюллахан угрожающе хмыкает.
— Те, кто владеет этим местом, наверняка способны либо подчинить себе смерть, либо же сотворить с человеком такое, что гибель будет райским даром. Никогда не недооценивай тех, кто запирает себя в подобные коробы.
— То есть, ты хочешь, чтобы мы помогли друг другу отсюда сбежать.
Ему в ответ улыбаются, и Гон думает: что ж, ему везет, что они натыкаются на кого-то с лечащим хацу и знаниями о ситуации. Выяснять все эти подробности самому ценой собственных пальцев… даже с возможность Аллуки вылечить его — ни за что.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Киллуа новая знакомая, конечно же, не нравится; но ему не нравится и Замза, а Замза пусть и подозрительный жучище, но все еще свой подозрительный жучище. Аллука, впрочем, в восторге; носится вокруг, смотрит, а Дюллахан такое внимание явно льстит. Встречаются они чуть поодаль от деревеньки, рядом с границей («стеной уничтожения», как пафосно называет ее Киллуа). Как выясняется, тот тоже натыкается на теплый прием от хоуи, но природная стойкость к ядам и в целом высокая скорость не дают лучникам крепости попасть в него вообще; Аллука, разумеется, так близко к опасности не суется, расследуя все рядом. Про границу они узнают случайно: Аллука просто чует, что что-то не так, хотя ни Киллуа, ни Гон не ощущают давление чужого нэн рядом вообще. Так что же такое эта «стена уничтожения»? Чужое хацу? Или какая-то старая технология?
Дюллахан предполагает:
— Думаю, это зона окончания эн одного из правителей.
— С таким-то свойством? Впервые встречаю, — Киллуа непреклонен.
— Техники использования нэн у вас и нас могут различаться, — парирует она. — Но это объясняет, как наши передвижения видят хоуи.
— Они — наемники, конечно они следят за новыми людьми! Все так делают!
— И ты?
На секунду тот теряется.
— Ну, да?
— Я не думаю, что это эн, хотя, возможно, используется похожая тактика, — встревает Гон. — Иначе бы они видели вообще все наши передвижения, но ты сама говоришь, что знаешь пару ходов в город, и никто тебя не ловит. Скорее всего по периметру раскиданы условные точки, на которых эта «коробка» и держится. Разрушить одну — полетит к черту все хацу.
— То есть, ты за то, что это нэн?.. Да ладно, Гон, не будь дурилой.
— Ну не технология же! Или у Ишвальды были такие?
— Было похожее поле, но оно аннигилировало целиком, — Замза потирает подбородок. — Но без свойства заморозки времени, просто «стена смерти». Плюс у него были заметные границы, а тут в областях без дороги не разобраться, где можно словить жучка.
— Чего сделать?!
— «Море Дирака», — задумчиво роняет Дюллахан, игнорируя препирательства между Замзой и Гоном. Стучит ногтем по предплечью. — Не полная аннигиляция, но разрушение. Если бы не условия этой зоны, то любой пересекший границу умер бы. Но так, думаю, он останется жив… Пусть и в таком состоянии.
На секунду все замолкают, представляя себе подобные искаженные трупы; но их нет, в зоне видимости точно, хотя Киллуа и Аллука обходят Кер-Ис по периметру. Кто-то их убирает?.. Но куда? Страшно представить судьбы тех, кто не может пошевелиться, сказать что либо, испытывает боль ежесекундно… но не способен умереть. Это место… действительно словно ад. Лимбо. И они застревают тут… А хотели лишь узнать про группу Чидль. Остается молиться, чтобы ни ее, ни других охотников тут не было.
Аллука вдруг дергается:
— Эти трупы… прямо как при не исполненном желании!
В нее мгновенно впивается несколько пристальных взглядов, и она торопливо загибает пальцы:
— Ну, когда у Наники не исполняют прошения, людей так же сворачивало…
— Наника — это аи, — сухо поясняет Киллуа, и Дюллахан проводит пальцем по губам.
— То есть, это может быть не просто хацу, но бедствие. Хм…
— Может, это дело рук мужика с шаром на башке?
— Это не Брион, — качает головой Дюллахан. — Однако мысль хорошая. Возможно, это действительно связано с аи и не исполнением желания: может, условие такое, что никто не может выйти, иначе это нарушит контракт. Но ответ на это мы узнаем лишь когда доберемся до хозяев города… Для этого нам нужно пробраться в самый центр.
— Ты говорила, что пробиралась в город. Ну-ка, ну-ка?
— Самый простой ход — через канализацию, — Дюллахан пожимает плечами, и следом Киллуа начинает кивать, явно успевший выведать и эту информацию тоже. — Есть пара дыр в стене, но велика вероятность наткнуться на хоуи. Обычно, чтобы проникнуть через такую, я устраиваю подрыв где-то подальше, чтобы на меня никто не обращал внимания, но это тоже сопряжено огромным риском.
— То есть, не через канализацию? — Киллуа скребет подбородок.
— Каналы обитаемы. Мне проще увернуться от стрелы, чем разбираться с ними.
— Обита-а-аемы?
— Искаженные твари, напоминающие тени жителей. Гротескные монстры, от одного взгляда на которых выворачивает наизнанку. Вот такие обитатели, — Дюллахан сверкает угрожающей улыбкой. Наматывает прядь на палец. — Не так опасны, как хоуи, но крайне проблемны.
Будь Гон лишь с Киллуа — да, пожалуй, стоило бы пойти путем Дюллахан; он предполагает, что она не так уж и часто выбирается за пределы города, лишь в попытке исследовать пути отхода, и сейчас намеренно выбирается к ним, но в остальное же время не рискует. Но с ними Замза и Аллука… Честно, сложно сказать, готов ли он рискнуть ими перед опасностью хоуи. Даже с противоядием. Стрела в плечо была лишь предупреждением, эти ребята явно могут прострелить и голову, если очень сильно захотят. Канализации выглядят немного надежней, ну а монстры…
Скорее всего — такие же «эгоисты», каких он видит с Мореной… Лишь местные вариации. Как и мутации местных.
На секунду его взгляд задерживается на рогах Дюллахан.
— Что думаете?
Когда Киллуа выжидающе смотрит на Гона, явно подразумевая скорее его совет, тот пожимает плечами.
— Лучше понизу. С лучниками надо действовать быстро, а там внизу можно и выдохнуть. Я не думаю, что те канализационные «друзьяшки» столь же разумны, как натренированные на убийство ассасины, а у нас с тобой достаточно опыта убийства всяких трудно убиваемых выходцев с Темного Континента.
Речь, конечно же, о муравьях. Но Дюллахан, услышав, чуть приподнимает брови и подается вперед, явно заинтересованная. Охотница душой всегда останется таковой, даже если это может прозвучать как угроза. Неловко улыбнувшись, Гон искренне обещает ей рассказать эту историю попозже, и она щелкает пальцами, указывая на него острым когтем:
— Договорились.
— Я останусь тут, — влезает Замза. — В городе от меня пользы не особо много, но я могу разослать своих жуков посмотреть все вокруг и доложить уже вам. Может, насекомых пропустит «завеса».
— Птицы пролетали. Возможно, все дело в наличии эго…
Пока Дюллахан гадает, один из жуков Замзы садится Гону на плечо, другой — уже Киллуа. Сам же импровизированный улей хмыкает.
— Одним жуком можно если что пожертвовать. Я еще похожу в округе, если что — доложу все вам.
— Уверен? А если что-то случится?
— Даже если это тело разрушат… с тобой всегда останется один из моих жучков. А с твоими похождениями найти новое пристанище с мертвым мозгом будет не так уж и сложно.
Замза говорит это без угрозы, просто констатирует факт, посмеивается — да, путешествия Гоны действительно опасны и разрушительны, и часто в них гибнут, но отчего-то ему самому это жутко не нравится. Переборов ползущий по хребту холодок, он вновь вежливо улыбается, надеясь, что нового тела не потребуется и вовсе.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
— Фу-у-у! — голос Аллуки эхом разносится по узким коридорам канализации. — Я во что-то вступила! Надеюсь, это не то, о чем я думаю! Какой ужас!
— Да ладно тебе, Аллука, зато зацени, какая тут гусеница!
Следом доносится звонкий шлепок.
— А ну убери от меня эту мерзость, негодный братец!
Вход в канализацию Киллуа обнаруживает в деревушке, где ранее проходит опрос населения: видимо, люком давно не пользуются, потому что он ржавый и зарастает мхом, но открыть его с помощью нэн не составляет особого труда. К счастью, проход не завален: видимо, просто в самой деревне никому не нужна канализация, теперь ею пользуется разве что город и местные обитатели. «Эгоисты»… Любопытно, не являются ли мутанты отсюда теми самыми неудачниками, попытавшимися выбраться за барьер. Палец Гона скрутило, но не факт, что этот эффект одинаков для каждого.
Неизвестно, как вообще эта мутация работает. Стоило покопаться в документах в форте «Радость», пока была возможность!.. Но поздно сожалеть, слишком поздно.
Как и говорит Дюллахан, лучников тут нет. Ну еще бы, с естественной-то охраной. Некоторое время они идут в совершенном спокойствии, и Гон гадает, может, им повезет не попасться ни на кого. Вряд ли эти чудовища живут тут в тесноте! Скорее всего бродят туда-сюда, а если что он и понимает из всех уроков математики, так это то, что вероятности существуют. Никогда нельзя быть в чем-то уверенным в подобных задачках.
Дюллахан явно знает, куда идти, и на закономерный вопрос поясняет:
— Заучила карту на всякий случай. Никогда нельзя быть уверенным, что дырку не заделают на следующий день.
Звучит необычайно разумно. Хорошо, что они знакомятся. Неизвестно, сколько бы они тут сновали без хорошего проводника. Удача ли это?.. Или Гон просто работает магнитом для странных личностей, которые так и тянутся к нему, так и тянутся. Повезло, что тут с дружелюбными намерениями, а не как вышло с Джайро!.. Хотя, вдруг приходит мысль, Джайро ведь тоже пытается сначала Гона завербовать… Хм…
(это какое-то проклятье!)
Киллуа, как обладатель самого четкого слуха и способный отлично видеть в полутьме, идет впереди, сразу следом за ним шагает и Аллука с похожими, пусть и более скромными, умениями. Гон чуть отстает; он чувствует, как с ним равняется Дюллахан, чей взгляд четко сконцентрирован на Аллуке, как одном из проклятий Темного Континента, после чего тихо — вероятно, так, чтобы для идущих впереди это показалось ничем не значащей болтовней — интересуется:
— Это действительно аи?
— Почему спрашиваешь?
— Обычно они напоминают маленькие сгустки дыма, похожие на глиняных человечков. Поместятся на руке, — она сжимает кулак. — Не многие из них обладают выразительным характером. Но тут?
— Ну-у-у… Тут, типа, две личности.
Объяснение явно удовлетворяет ее скромный интерес. Но взгляда не отводит.
— Почему тогда не загадаете выбраться отсюда? Вы легко сбежите.
На самом деле, резонный вопрос… Сил Аллуки наверняка хватит, чтобы так сделать, и с возможностью Киллуа загадывать желания без последствий — тем более… Но душа у Гона к такому не лежит! Это как-то неправильно, пользоваться бесплатными желаниями вот так просто! За усилия нужно платить, в этом смысле логика аи проста до безобразия. Плюс это все равно не уберет проблему такого капкана, существующего в глубине Темного Континента. А вдруг тут застрял кто-то из экспедиции Чидль? Да если даже нет, то они могут сюда попасть. А пока кто-то играется с чужими жизнями, как делал Джайро… Это совершенно несправедливо.
Киллуа, скорее всего, разделяет эту точку зрения. И Аллука, которая не стала бы так просто просить Нанику помогать им в побеге.
Это он озвучивает Дюллахан, и та криво улыбается в ответ: непонятно, нравится ли ей услышанное или же нет, но ее рука ложится на плечо, похлопывает в добродушной манере, и Гон едва сдерживается, чтобы вновь не скопировать Бабимайну и не отряхнуться. Не потому, что он ее не уважает, но дружелюбные похлопывания — только для друзей! Даже пара часов их таковыми еще не делает!
— Ты очень забавный и честный человек, Гон.
— Говоришь, будто это плохо.
— Неправда, — качает головой. — Искренность в наши дни — крайне редкое качество.
— Знаешь, каждый раз, когда я говорю что-то искренне, то встречаю множество лжецов. Кто-то врет просто потому, что это весело. Кто-то намеренно водит за нос десятки или даже сотни людей. Ложь не смешна.
Он произносит это на выдохе, сам не понимая смысла подобной искренности. Но Дюллахан, уже не смотрящая на него, кивает, будто невозможно не согласиться. Но не добавляет ничего; прижимает палец к губам и рукой останавливает, кивком указывая вперед. А там, явно тоже почуявшие угрозу, Киллуа и Аллука встают в позу диких кошек, смотря куда-то в темноту. Вперед. Гон вытягивает голову… Он не ощущает ничего, хотя начинает слышать приглушенные шаги. Один, два…
Пока, наконец, на свет не выходит оно.
Похожее на муравьеда с огромными кулаками, отливающее в свете фонариков стальным покровом чешуек. Длинный язык волочится по полу… И размером с лошадь.
Что ж, вот и повод начать охоту, проносится неосторожная мысль.
Chapter 86: ИНФЕРНО: кер-ис: то, что спит на луне
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Главная проблема противников с твердым покровом — им плевать на прямые удары.
Гон выясняет это… Много раз, на самом деле. Во время охоты на муравьев, на острове Жадности против нэн-кукол Рейзора и в попытке разгадать секрет защиты рук Гентру от собственных взрывов. Да даже против Хисоки, пожалуй! Хотя там, несомненно, проблема не в том, что тот хорошо защищается аурой, а что Гон слабовато бьет — ну, для той поры, разумеется. Сейчас с этим гораздо проще, он уже тоньше видит слои ауры, наслаивающиеся друг на друга, прекрасно понимает, кто куда перенаправляет большую часть ее массы для защиты… Нет ничего особо сложного в том, чтобы разгадать секрет чужого хацу. Проблемы наступают в тот момент, когда дело отнюдь не в ауре, а в буквальном теле из стали.
Муравьед перед ними — именно такой. Чешуйки выполнены словно из крепкого металла, бить больно, а выхлопа совсем нет. Даже Киллуа, разгоняясь с помощью своего хацу, лишь пошатывает его с ног и не более, но о том, чтобы пробить защиту целиком не может быть и речи. Аллука лишь начинающий игрок на этом поле, Дюллахан здорово отвлекает языкастую гадость, но ее удары, тоже усиленные нэн, не играют особой помощи. Она что-то ворчит про себя про то, что оставляет оружие «там», видимо, на базе внутри Кер-Иса, и Гон гадает, что же такое она там прячет, раз оно теоретически способно пробить столь крепкую броню.
Но стоит рассмотреть эту схватку иначе. Не как непосредственный участник событий… Скорее как зритель в зале. Вот сцена: на ней несколько действующих лиц, главное из которых, несомненно, стальной муравьед. Он крепок снаружи, и это даже не нэн, но скорее всего броня усиливается за счет ауры: если это «эгоист», то он становится мутантом из-за неспособности обуздать собственный нэн. Как преодолеть защиту, которую невозможно пробить снаружи? Действовать изнутри? Но муравьед слишком мелкий для того, чтобы дать себя проглотить и начать уничтожать его с той стороны, никто из них не подходит по размеру, разве что жуки Замзы, но они слишком слабы сами по себе. Плюс неизвестно, насколько ядовитый у муравьеда желудочный сок: сомнительно, что жуки Замзы настолько крепкие. Значит, что-то мелкое и разрушительное, что может проникнуть внутрь и без должного управления уничтожить все… На секунду Гон задумывается.
Взрыв.
Проще всего будет взорвать врага изнутри.
Это разрушительно; нет необходимости контролировать направление взрыва, потому что муравьед пусть и гигантского размера, но все еще обозримо допустимого для эффективного действия подобной атаки. Внутренние органы крайне чувствительны к любым изменениям, особенно если внутри него что-то взорвут: не говоря о температуре, одни осколки вызовут внутреннее кровотечение, и так далее, так далее…
У него нет взрывного хацу. «Маленький Цветок» или «Отчет» не подошли бы тоже: для первого нужно было бы засунуть руку в глотку муравьеду, а это уже видится слишком опасным, «Отчет» сработает лишь там, где произошло прикосновение. «Солнце и Луна» работают по схожему принципу… То новенькое хацу Хисоки… нет, пожалуй. Да и смысл думать об этом, Гон — не Куроро и не Джин, не сможет своровать хацу или скопировать. Поэтому остается лишь один способ. Способ, который он не слишком хочет применять, но раз выбора нет… Ладно, Бенни точно не обидится! Это же все на благо миссии, да?
Бросившись к рюкзаку, он запускает руку внутрь. Нащупывает там искомое и улыбается, после чего вытягивает совсем небольшую, похожую на метательный снаряд, гранату.
Подарок от «ПРОМЕТЕЯ». Кто бы подумал!.. Что он обратится к оружию! Просто немыслимо!
Вскидывая голову, Гон рявкает:
— Мне нужно, чтобы кто-то приоткрыт ему пасть!
И, когда Аллука хватает муравьеда за язык и заставляет податься вперед, а Киллуа с Дюллахан вцепляются в верхнюю и нижнюю челюсти, вынуждая раскрыть глотку, Гон бросается вперед. Мастерским движением, всего одним, он выдергивает чеку и швыряет ее прямо в рот несчастному муравьеду, после чего пинком отбрасывает голову вверх, вынуждая захлопнуть рот.
Секунда, две…
Внутри что-то ощутимо грохочет; изо рта муравьеда начинает течь кровь, и он тяжело валится на пол, уже мертвый.
Приземлившись на землю, Гон некоторое время смотрит на его труп.
Скорее всего когда-то это был разумный человек. Он вновь лишает кого-то жизни… все ради собственных эгоистичных целей. Может, можно было спасти этого бедолагу. Может, просто обойти, убежать. Он тяжелый, значит медленный. Но Гон предпочитает избавиться… Чем это делает его лучше Джайро? Использующий оружие, несущий смерть…
(нет смысла бежать от правды, мы — совершенно одинаковые)
Он оборачивается, когда позади раздается звук удара о железку; Дюллахан от души пинает труп ногой. Киллуа и Аллука что-то обсуждают в сторонке, та явно под впечатлением от происходящего, а он пытается выяснить, не ранена ли она; поэтому единственная, кому не с кем обсудить произошедшее — вольная охотница. Поднимая голову на Гона, она дружелюбно скалится, после чего подходит ближе и кладет руку на плечо, сжимает так сильно, что становится ощутимо неприятно. Наклоняется ближе.
— Это был на редкость интересный прием. Что это было?
— Э… Оружие?
— Это не похоже на зажигательные снаряды, которые использовали мы.
Гон чешет затылок.
— Даже страшно представить, чем же таким пользовалась ты!
— Обычно, — голос Дюллахан пуст и равнодушен, — мы использовали тела наших противников. Выдерживали их под землей, и, когда они начинали раздуваться от газов, запихивали их в бочки. Поджигали и пускали с холмов против противников, или швыряли. Благодаря газам происходил взрыв, а гниющие массы помогали если не добить, то уничтожить морально.
Вау… Звучит супер жестоко и дико! С другой стороны, рядом с ним стоит охотница в звериной шкуре, носившая на голове вместо шлема череп рогатой твари; в самом деле, Гон, что ты ожидаешь от этого места, цветочков и мирных переговоров? Нетеро не зря говорит, что это место опасно и дико. Тебе, Джайро, прочим ценителям варварских методов тут самое место.
Она вновь косится на труп муравьеда, изо рта которого продолжает течь кровь. Гон хмурится, когда Алллука от души пинает голову и что-то горделиво заявляет брату, в ответ на что тот пытается ее успокоить.
— У маленьких слабых беглецов в озеро Мебиус крайне страшное оружие…
— Это еще не самое ужасное, поверь.
Он вспоминает «Розу». Вспоминает ИТЦ. Вспоминает Нетеро…
Сглатывает, отгоняя тошноту, подползающую к глотке.
— Думаю, — вымученным тоном бормочет он, смахивая со лба пот, — нам стоит немного передохнуть.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Привал оказывается как нельзя кстати; признаться, вся эта беготня по окраинам Кер-Иса, перелом пальца и сражение со стальным муравьедом довольно сильно выматывают. Плюс, это повод получше познакомиться с их новой спутницей, и пусть она уже — по мнению Гона — доказывает свою верность и полезность, всегда стоит знать друга в лицо. Особенно для того, чтобы в определенный момент без проблем понять, когда он станет твоим врагом. Как с Мореной. Но Морена, к счастью, не видит в Гоне противника своих идей, скорее новый элемент хаоса, добавляющий в чашу шаткого равновесия ту чуточку проблем по обе стороны, чтобы сохранить все в целости.
Найти укромное местечко в канализации, похожей на лабиринт, легко: Дюллахан показывает им сухой сток, до которого точно не дотянется мелкая живность, бегающая по полу, вдвоем они счищают всю паутину и грязь, потому что от одного взгляда на прелести жизни в канализации Аллука начинает зеленеть. И если к запаху она еще с горем пополам привыкает, то к остальному… Ну, тут Гон ее осуждать даже не может! Это он, еще живя на Китовом острове, постоянно натыкался в лесу на паутины и жуков, то вот у Аллуки детство было крайне… изолированное от подобной живности. Хотя это очень странно: настолько привередливый Золдик! Гон уверен, что остальная шайка будет готова уснуть где угодно, даже в болоте. Не зря же на экзамене Иллуми выкапывает себе яму — просто потому, что это безопасней. А там ведь живут всякие черви и медведки…
Но Дюллахан, естественно, не отдыхается. Она воодушевлена: и есть причина. Когда Гон достает из рюкзака с «хаммерспейсом» ящик с «подарками», она придвигается ближе, едва не вцепляется пальчиками в заветный дар свыше и, затаив дыхание, наблюдает за тем, как поочередности Гон достает оттуда все оружие, которое выдает ему Бенджамин. Ах, если бы для самозащиты. У него тут не только операция по поиску Чидль, понимаете? Он еще и рекламные листовки раздает, только вместо них — оружие, производимое «ПРОМЕТЕЕМ». Да, Гон, вот ты и скатываешься до того, что начинаешь по-настоящему спонсировать таких серьезных страшных дядек, как Бенни и Бизефф. Теперь не отвертишься разговорами о высоком, да-да, гнусный ты распространитель оружия! С другой стороны, уныло думается Гону, лучше уж это будет делать он — так, хотя бы, будет понятно, кого можно опасаться, а кто продолжает воевать палками.
Она с дрожью в руках берет одну из винтовок, водит из стороны в сторону пальцем… Трется щекой.
— Какой материал!..
— С хорошей оптикой может достреливать до двух километров, — Гон на секунду стопорится, размышляя, есть ли тут такие понятия расстояний. — Короче, не до горизонта, но в пределах прямой твоей видимости. Правда грохочет оглушительно, из лука будет тише, но Бенни работает над тем, чтобы нацепить на оружие хацу заглушения.
— Сколько ты хочешь за такое? — Дюллахан резко упирается в него взглядом.
— Э… Ну, вообще Бенни просил брать плату, но ты вроде как нам помогаешь, так что сочтемся на том, что я дам тебе его контакт, и если захочется еще, ты будешь закупаться у него!
— Не могу поверить, — встречает Киллуа, крайне осуждающе глядя на кейс на полу. — Ты реально заделался мальчишкой на побегушках! Да и у кого, у Бенджамина! А я-то надеялся, что те «подарки» — это что-то адекватное, а не, черт возьми, сраное оружие! Гон, ты полный отстой.
— Иди к черту!
— Нет, не пойду! Это не я решил заделаться распространителем пушек!
— Да что я могу делать, блин?! Мне же надо поддерживать хорошие связи с Бенни! Иначе как мы убьем Джайро!
На лице Киллуа мелькает кривая ухмылка.
— А если Джайро убьет твоего «клиента» и получит это оружие себе?
И тут Гон задумывается, захлопывая рот без озвучивания нового аргумента.
Черт. Вообще-то, это существенная проблема! Ну да, всегда такое происходит: кто-то умирает, и его добычу забирает победитель. Почему-то такая простая мысль — что своими действиям он невольно может обеспечить поставки оружия Джайро — настолько его вымораживает, что он несколько секунд может лишь тупо хлопать ртом. Какой ужас! Когда он вернется к Бенни, они обязательно об этом переговорят! Может, надо поставить что-то вроде авторизации на оружии?.. Чтобы только законный владелец мог его активировать?.. Хотя это все равно не уберет проблему перепродажи без активации! Кья-я-я, это не то, о чем он думал! Блин, блин, блин!
Пока он страдает внутренними противоречиями, Дюллахан и Киллуа явно решают почесать языком без его ведома, потому, когда он наконец приходит в себя и решает разобраться с моральной проблемой значительно попозже, ну, когда не будет торчать в опасном городе, где все пытается тебя убидть, то слышит часть их диалога, точнее окончание фразы Дюллахан, осторожно пробующей на вкус консервы из их запасов.
Причмокивает:
— … поэтому ваш язык я знаю благодаря Дону Фриксу.
— Автору той книжонки? — Киллуа вскидывает бровь, и Дюллахан кивает.
— Мы встречались… когда-то. Он выглядел сильным и впечатляющим человеком, и потому выучить его язык было для меня проявлением вежливости его роду. Мы с ним недолго путешествовали, но, к сожалению, его пути вели далеко за земли, на которых я с отрядом промышляю промыслом.
— Это чем вы таким занимаетесь?
— Охотимся на эфирных китов. Небесных, иным словом.
— Чем дальше в Темный Континент, тем страннее живность, — ухмыльнувшись, Киллуа кивает в сторону Гона. — Вот этот дурень, кстати, носит фамилию Фрикс. Слышь, чучело, ты когда с Джином встречался, он тебе ничего не рассказывал о вашем предполагаемом предке?
Взгляд Дюллахан впивается в него, моментально. Гон нервно улыбается.
— Ну я думал, что мы связаны, но только это. Джин не говорил.
— Тьфу, тоска!..
— Ты очень похож на него, — замечает Дюллахан, рассматривая его так пристально, что становится ощутимо неловко. — Такой же упертый, у вас один взгляд… Интересно. Он никогда не говорил мне, что оставил позади семью… Интересно, куда приведут тебя твои приключения. Начинаю понимать, — ухмыляется, — почему тот разговорчивый жучок пошел за тобой.
Еще одно наследие. Еще одна нелепая регалия. Но Гон знает, что думает об этом Джин — в сущности ничего — поэтому решает поступить аналогично. Плевать, что ждут от него другие, что видят в нем, он — все еще он, и только.
Он вновь прослушивает часть разговора: кажется, Киллуа спрашивает о Дюллахан о том, откуда она приходит, явно заинтересованный в необычном китобойном промысле. Эфирные киты, значит? Это разительно отличается от того, чем занимаются рыболовы на Китовом острове.
— … если считать по вашим годам, как учил меня Дон, — Дюллахан загибает пальцы и мысленно что-то сводит, — то мне примерно две сотни лет.
— Довольно много, а ты все еще молода.
— Если знать источники здоровой пищи, — фыркает, — то можно прожить еще дольше.
Вновь задумывается.
— Я потомок выходцев из Ишвальды, вольный охотник. Много путешествовала и пережила приключений, но моя основная стезя: раскопки старых захоронений и охота на китов. Если надоедает одно, пускаюсь в другое, и сейчас, признаться, я была бы рада вновь повстречать китов.
Она разводит руки в стороны, словно это невероятная смешная шутка. Гон вежливо улыбается.
— Как вы встретились с Доном?
— В одном из путешествий… Он тоже любит все высматривать. Некоторое время мы шли вместе, и он наказал мне помогать тем несчастным, кому хватило ума пробраться на земли Ишвальды. Беглецы в озеро тут не почетные гости, трусы, — рычит она, — но Дон говорил, что так было нужно. Для выживания рода. Говорил, что они либо умрут, либо принесут в озеро проблемы. И, если вы знаете о Брионе, хэллбеле и знакомы с аи и нэн, то, думаю, он оказался прав.
Гон многозначительно переглядывается с Киллуа. Ну да, ну да… И это были мелкие вылазки, а что человечество достанет с Темного Континента в этот раз… Страшно даже вообразить.
— Полгода назад я думала, что встретила его вновь, но это был другой человек, пусть тоже на него крайне похожий…
— Джин, — неожиданно вырывается у Гона, но Дюллахан продолжает:
— Этот человек шел не один, с ним шел парень, похожий на крысу. Они вдвоем… что-то планируют, и мне это очень не нравится, — щурит глаза она, — даже несмотря на завет Дона Фрикса помогать всякому беглецу в озеро, кто ступит на наши земли.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
В общем-то, Дюллахан оказывается права насчет канализаций: тут действительно намного безопасней, луки в узких тоннелях — дело крайне бесполезное, а мутанты куда менее смертоносны, чем хоуи, но дорога занимает относительно много времени. Но тут, вновь, ее шутка оказывается верна: пока они заперты тут, у них этого времени вагон и маленькая тележка. Все равно других дел нет, а тут можно и плюнуть на какую-либо спешку и действовать обдуманно и осторожно… Не то что, хмыкает Гон, они до этого так поступают и собираются продолжать, но как разумная мысль в пучине безумия… Пожалуй-пожалуй.
Дюллахан показывает им на определенный ход к некоему канализационному люку, который, по ее сведениям, ведет в переулок, где можно безопасно выбраться без угрозы оказаться обнаруженным. Крышку сдвинуть легко, но Киллуа и Гон решают применить на себя зэцу, чтобы слишком не привлекать внимание: оставаться невидимками там, где теоретически могут начать на вас охоту — весьма и весьма полезное умение. Собственных физических умений им хватает тут за глаза, поэтому люк они осторожно отодвигают в сторону и выбираются на свежий воздух, наслаждаясь дуновением свежести. Следом выбирается Аллука, чрезмерно радостная, что удается покинуть вонючее, по ее собственным замечаниям, царство, и хвост замыкает Дюллахан, возвращающая крышку на место. Отряхивается, трясет головой, словно это поможет избавиться от вони: затем достает из мешочка какие-то фиолетовые травы и начинает трясти ими над остальной группой, между делом поясняя:
— Заглушит запах. Из этих цветов делают модный парфюм, так что максимум, что подумают на наш след — что тут прошла стайка модниц.
— Никогда не пойму тяги некоторых к сильному парфюму, — тихо замечает Киллуа Гону на ухо.
Тот задумывается.
— У Хисоки был похожий…
— Бля! Хисока — недоразумение. Я говорю про нормальных людей! Этот-то, наверное, душился, чтобы кровью не вонять.
— Знаешь, узнав его поближе, я начинаю подозревать, что ему этот запах попросту сильно нравился.
Взгляд Киллуа скептичен до невозможного.
— Всегда подозревал, что он дебил.
— Подозревал!.. — взвывает Гон. — Кому ты тут сказки рассказываешь, ты его только так и называл! Даже в лицо!
— Э-это было драматизирование на пустом месте! — запинается тот. — Он мне просто не нравится!
— Ты будто ревнуешь.
Лицо у Киллуа покрывается алыми пятнами. Позади в ладошку кашляет Аллука.
— Ты что с ума сошел?! К этому клоуну?!
— Ну-ка потише, — цыкает на него Дюллахан, прижимая палец к губам. — Тут хоть и нет никого, но нужно действовать осторожно. Хотя… — медлит. — Ваша болтовня все равно что любовные распри…
В нее мгновенно утыкаются два уничтожительных взгляда.
Вокруг: скромный дворик-колодец, рядом возвышаются домишки в этажа два-три. Архитектура тут напоминает помесь джаппонской, той, которую Гон видит на открытках от Ханзо, и какой-то… готической, что ли. Но тут пусто, это да! Тенями они крадутся к арке прочь из дворика, выглядывают… Ни души. Сверху ярко светит несколько лун, и Гон, смотря на них, два желтых пятна в черном небе, гадает: это настоящий свет, или тоже «замороженный» во времени, как и все тут. Дюллахан быстро озирается по сторонам, затем ведет всех за собой по узким пространствам между домами, по заборам и крышам. Все это время их преследует тишина, оглушительная. Лишь изредка доносится какой-то гул, словно центральная улица жива, но отсюда Гон может рассмотреть лишь далекое зарево фонарей. Что там творится — загадка.
На немой очевидный вопрос объяснение получает неожиданно быстро:
— Комендантский час. После часа Мыши запрещено покидать дома. Не все это соблюдают, разумеется, — выразительно смотрит на Гона. Ну да, хмыкает он, за пределы Кер-Иса тоже небось запрещено выходить, к деревенским, но вот она же выбиралась. — Законы, писанные самодурами.
— А куда мы идем, кстати?
— Мое укрытие. Там можно будет подумать над следующий шагом в нашем плане…
Она все еще что-то объясняет, но взгляд Гона по неведомой ему причине вновь тянется вверх, к черному небу с двумя желтыми светилами. Словно глаза кошки. Он останавливается и всматривается в луны, не в силах оторвать взгляд. Красивое и пугающее одновременно зрелище. Здесь, на Темном Континенте, светила видятся совершенно иначе. Грандиозно, пугающе. Странно, что в своих воспоминаниях Хисока помнит два лунных образа… Вряд ли же увидел вторую луну на самом деле, может, почудилось? Но слишком ярким было то воспоминание.
Воспоминание…
Неожиданно, голова отзывается резкой болью, настолько острой, что он невольно сгибается пополам, вцепляясь пальцами в волосы. Киллуа и Аллука резко оборачиваются, он слышит их голоса — приглушенно — но все это тонет в оглушающем гуле, идущем… словно из его собственной головы… Словно отбойным молотком по черепу, бам-бам-бам, нестерпимая боль. С трудом он поднимает взгляд, стараясь сосредоточиться на чем угодно, кроме ощущения, словно кто-то или что-то пытается живьем выдрать у него мозг из черепной коробки, смотрит выше… На луны…
Бесстрастные, слепые.
Но ниже… Не крыши. Нет ни Киллуа, ни Аллуки, ни Дюллахан. Ни жуков Замзы. Лишь пустошь, широкая, словно новая пустыня, медленно пожравшая земли, а там, впереди, две фигуры… Неизвестная, другая, выше и тоньше, но вторая… Он узнает ее: сложно не узнать себя. Но будто немного иной, старше?.. Сложно рассмотреть: фигуры дерутся не на жизнь, а на смерть, слышен звон, и когда он невольно подается вперед… Замирает, когда тонкая фигура отшатывается, его тень бросается вперед, занеся руку…
И, вдруг.
Голова…
… словно отваливается.
Моргает.
Но сейчас вместо двух ярких золотых лун над головой — крепкий деревянный потолок. Несколько раз Гон моргает, в замешательстве, потом начинает возить рукой рядом… Осознает, что лежит на чем-то мягком, из ткани. Как только сюда перемещается? Взгляд невольно бродит по окружению: тесная комната словно на чердаке с забитыми досками окнами, множество ящиков и книг, полок с чем угодно. Игрушки, книги, совершенно ему незнакомая техника. Видит в углу длинное оружие, напоминающее титановое копье с веревкой, и припоминает слова Дюллахан про гарпун.
Резко садится. Рядом тут же материализуется две фигуры: Киллуа и Аллука, у второй на лице жутко жалостливое выражение, первый же напряжен. Таким бледным и потным, кажется, Гон видит его лишь во время охоты на муравьев, когда их жизнь каждый день висит на волоске. Он неловко озирается по сторонам, после чего впивается взглядом в единственного ответственного — то есть, в Киллуа… ха-ха, не смешно, конечно же в Дюллахан.
Та что-то греет в импровизированном котелке, уже без своей модной шкуры. Рядом на полу видно валяющуюся маску-череп.
— Ты потерял сознание.
— Вот так просто? — удивляется Гон.
— Может это яд? — Киллуа пристально вглядывается в порхающего вокруг жука Замзы. — У тебя нет такой переносимости, как у меня, плюс ты сам говорил на экзамене, что паралич на тебя подействовал очень быстро. Природное, ну, знаешь.
— Только сейчас?
— После боя внизу и всего адреналина от пробежки в канализации, — он пожимает плечами. — Ну, это просто теория. Ты явно не из тех неженок, которые так просто отключатся.
Гон вспоминает мастерскую затрещину, полученную им в первую встречу с Питоу, что вырубает его начисто на пару часов, задумчиво скребет ногтем подбородок. Ну, не сказать, что у него огромная стойкость… Он тренируется, конечно, но даже его необыкновенное «рождение», как копия Джина, не дает привилегий многовековой евгеники Золдиков.
В руки Дюллахан пихает ему какой-то суп, на вкус, кажется, мясной. Он решает придержать при себе теории, что это за мясо.
— Кстати, выходит, твари из канализации все равно умирают, хотя для остальных время тут останавливается, — размышляет он вслух. Супчик приятно греет нутро. — Может, и нам нечего бояться? Наника-то нас вылечит, если что.
— Не факт, что это «бессмертие» действует на тех, кто существует вне рамок идеального запертого мира управителей города, — роняет Дюллахан, разливая супец уже остальным по мискам. Даже в блюдечко для жуков Замзы, те жадно припадают. Садится рядом и аккуратно закидывает ногу на ногу. — Это хорошая теория, но я не рекомендую ее проверять.
Блин, а звучало так круто…
— Ты замечал что-нибудь необычное?
Дюллахан пристально смотрит ему в глаза. Ну да, пытается понять причину столь… неожиданной потери сознания. Гон задумывается, пытаясь припомнить, но ничего сверхъестественного в голову так и не идет, потому он пожимает плечами и неуверенно произносит то единственное, за что зацепился в тот момент взгляд:
— Луна?..
— Луна? — переспрашивает Аллука. Киллуа вскидывает бровь.
— Это не особо необычно.
— Да блин!
— Нет, — неожиданно, прерывает его Дюллахан. Стучит пальцем по губе. — Это и есть наш ответ.
— Только не говори, что этот дурила подвержен каким-то там магнитным волнам или прочей чуши, на которую влияет луна.
— На луну опасно смотреть.
У Киллуа мгновенно не верящий взгляд.
— Серьезно. На луну.
— Это лишь легенды, но мой род предпочитал им следовать, — Дюллахан невинно пожимает плечами. — Говорят, что если смотреть на нее ровно на исходе часа Мыши, когда полностью закатываются солнца, то можно услышать стон лунного божества, спящего там так долго, что никто не помнит его истинного облика. Разгневанное тем, что его дрему видит кто-то еще, оно насылает дурные видения на взглянувшего…
— Звучит как полная чушь. У нас дома можно сколько угодно на луну смотреть, ничего такого не будет.
— Может из-за близости луны к поверхности планеты конкретно тут, — резонно замечает Аллука, и Киллуа смотрит на нее щенячьим грустным взглядом, мол, как ты можешь говорить такие умные вещи и позорить брата. — Возможно она не вращается вокруг планеты, потому наш дом далек от луны и находится вне зоны действия электромагнитных волн. Тем более мы не знаем, из чего эта луна состоит, может, там внутри металлы, какие-нибудь радиоактивные. Или фонящие.
С каких пор Аллука такая умная?!
— Замза говорил, что Ишвальда летала на луну, — Гон выразительно смотрит на Дюллахан. Жук довольно мигает. — На пенисах.
Вот бить своей мелкой жучиной лапкой по лицу было не обязательно!
— Каких еще пенисах?!
— Ну такие, похожие на письку корабли…
— Это утраченные ныне технологии, — обрывает разгорающийся спор о половых органах Дюллахан, явно позабавленная сравнением. — Никто не знает, о какой луне шла речь. Да и это всего лишь миф.
Но в одном Гон полностью согласен с Киллуа — это чушь. Нет никаких божеств, способных увидеть будущее, это нечто вне прогнозов. Одно маленькое действие может изменить вообще все, о каких предсказаниях может идти речь? Тем более таких, какое видел он. Но если рассказы Замзы про лунгу правдивы… нет, не «если», их подтверждает Дюллахан… Получается, это не настоящее божество, о, нет, вполне возможно, что это кто-то крайне долгоживущий, дольше, чем Дюллахан или Замза… Кто-то… очень сильный.
Нэн-пользователь. А видение — просто насылаемые галлюцинации.
Но почему именно при просмотре на луну? Или, закрадываются сомнения, это может быть условием эн?
Насколько же широко оно распространяется?!
Ладно… Он еще успеет подумать об этом. Вскинув голову, он впивается взглядом в Дюллахан.
— Ты здесь несколько месяцев, да? Скажи-ка, не видела ли ты тут женщину, крайне похожую на собаку… — блин, а на Темном Континенте вообще есть собаки?! — Или просто лю… «беглецов», с наших земель? Возможно, они тоже могли случайно забрести в это место.
Киллуа щелкает пальцами, явно соглашаясь, что пора бы и про этот вопросик выяснить. Вдвоем они поясняют, про кого говорят, кто такая Чидль и кем им приходится. В ответ та задумывается… накрепко.
— Такие же охотники, как и ты?
— Только намного солидней и собранней, — ухмыляется Киллуа, за что получает босой ногой в бок.
— … возможно.
Она шарахается назад, когда к ней почти мгновенно подлетают трое.
Возможно!.. Даже если это не экспедиция Чидль, то Дюллахан видела кого-то с их земель! Это уже крайне полезная информация! Они внимательно смотрят на нее, и, видя подобное пристальное внимание, Дюллахан медлит…
— Я не связывалась с ними.
— Но почему?..
— Это было в самом начале моего заточения тут, — задумывается она. — Надеялась только на себя. Но на вашем месте я бы не слишком держалась за идею их встретить, если они в городе, они либо прячутся еще хлеще, чем я, потому что я их нигде не встречала, либо же…
Не договаривает, но итог ясен.
Некоторое время висит тишина. Хочется верить в лучшее, но Гон слишком часто видит, как такие надежды обламываются, и все чаще, все чаще… Сглатывая, он переглядывается с Киллуа, и тот с мрачной уверенностью кивает.
— Если что-то и выяснять, то только в ратуше.
— Клоака наследия Ишвальды… — лицо Дюллахан кривится в отвратительной ухмылке. — Если эта ваша Чидль настолько умна, как вы утверждаете, вряд ли она пошла к управителю в городе. Скорее всего начала рыскать в старых бункерах, пытаясь найти способ уйти.
— Бункерах?
— Ишвальда — не чудесное королевство, застрявшее в средневековье, как вы могли подумать. Это была прогрессивная нация с агрессивной политикой уничтожения всего, что идет против нее, потому и пала. Бункеры — наследие старой войны с соседями. Мы можем заглянуть туда.
Голос Дюллахан сквозит насмешкой.
— Спешить нам… все равно некуда.
Chapter 87: ИНФЕРНО: кер-ис: бункер
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Днем улицы Кер-Иса представляют из себя менее унылое зрелище: выползают жители, спешащие… куда спешащие-то? Наверное, чтобы не сойти с ума, они погрязают в вечно повторяющейся рутине, и продолжают так из года в год, из столетие в столетие… И хотя это плохо, несомненно, Гону думается: а ведь это отличный повод для саморазвития. За сотни лет он бы изучил множество боевых искусств, прочитал сотни книг, может, выучил бы другие языки… Да, в мертвом царстве это крайне бесполезное занятие, но просто от скуки и потому что есть шанс: никогда не знаешь, когда наткнешься на таинственные руины чужой страны. Очевидно, что Ишвальда — одно из множеств, но явно не единственное государство Темного Континента ушедшей эпохи.
Единственное, что Гону не нравится в Кер-Исе, помимо того, что отсюда не выйти — стиль одежды. По Замзе он полагает, что это и правда близкое к средневековью королевство, с его яркими одежками и красивыми руинами, но, видимо, это совершенно неверно, как и утверждает Дюллахан: Кер-Ис — относительно современный город, и пусть некоторые детали вроде техники (автомобили тут выглядят… странно, как кареты без лошадей) крайне сильно отличаются от известного ему мира, в остальном… Ну, это то, о чем говорят: история циклична. По моральному состоянию Ишвальда где-то лет на пятьдесят назад от их цивилизации с некоторыми условностями. Люди тут серые, с пальто с высокими воротниками, низко надвинутыми шапками, тут почти нет цветов!.. И растений тоже, кстати! Это не самый большой город, значительно меньше Йоркшина, но, пожалуй, сравнится со столицей Восточного Горуто.
Перед выходом Дюллахан придирчиво смотрит на них, бравых путешественников через леса, качает головой. Сама уже успевает сменить тряпье с мехами на что-то похожее по стилю из города: черное пальто из плащевки с таким высоким воротом, что закрывает рот, плюс темные очки. С сапогами на высоком каблуке все это веет стилем, который наверняка пошел бы Хисоке… Гон про себя цокает.
— Вы как пятно будете. Не самый плохой случай, но стоит накинуть поверх что-нибудь.
— Это какая-то фича, что тут все как унылое говно ходят? — надменно интересуется Киллуа, поглядывая в щелку между досок у окна.
— Это стиль поздней Ишвальды. В то время ведется война с другими царствами за влияние, гонка вооружений, прочая чушь… — Дюллахан медлит. — Так, во всяком случае, говорила старейшина. Наша власть любила подчинение и строгость. Ну, разумеется, даже она позволяла себе маленькие вольности, потому яркое тряпье носили либо противники монархии, либо хулиганье.
— Смотрю, старейшина ваша в этом разбиралась.
— Да она та еще боевая старушка, ты бы ее видел… Но она была слишком мала в день уничтожения Ишвальды, — в руки каждому пихают куртки. Гону достается серая с белым мехом на капюшоне. Качество… неплохое? Ничего себе! Петля времени сохраняет материалы в целости? — Так что мало что помнит.
— Замза тоже говорил, что пала Ишвальда… — Гон косится на порхающего рядом жука. — Но что с остальными странами?
Зверь Конца уничтожает Ишвальду за то, что те пытаются сотворить бессмертное божество, существо близкое к этому статусу по рангу. Факт. Но другие королевства? Они-то в таком еретичном приключении не участвуют.
Взгляд Дюллахан устремлен вперед, равнодушный, скучный.
— Никого не осталось. Гонка вооружений… завершилась без победителей.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Чтобы проникнуть в бункер, как говорит Дюллахан, необходимо пробраться туда обходными путями, ведь официальные либо хорошо охраняются, либо попросту замурованы. Как она предполагает, эти места не сдались даже нынешнему правлению города, потому что, скорее всего, оттуда выгребли все полезное, а поддерживать какие-то подземные комплексы в условиях изоляции… не имело смысла. Не только из-за отсутствия врага: неожиданно, «заморозка» времени сохраняет и постройки. Гон решает проверить, как именно работает это условие, пытается разбить пару тарелок, но те, хотя очевидно сделаны из простого фарфора, не бьются вообще, хотя трещинами покрываются. К счастью, на еду это правило не распространяется, но Гон размышляет: почему. По логике, если все тут находится в одном и том же состоянии, то смысла в этом нет, никто не ощущает голода… Хотя не стоило забывать, что, возможно, все дело связано с тем, что это была эдакая кость жителям, повод не сходить с ума окончательно: пища пусть и не насыщала, но способность ощущать вкус могла заменить хоть толику подобного.
Один из обходных путей в бункер (один из многих, но Дюллахан предлагает начать с него, ведь, по старым картам, он был самым большим) находится рядом с местечком, где заседают… как она говорит «ее знакомые», и Гон мигом соотносит слова про яркие тряпки и «хулиганье». Видимо, тут тоже находятся противники вечного существования в пустоте, вот и помогают всячески тем, кто попадает в город позже и стремится отсюда выбраться. Он гадает, что же это за местечко такое, когда они идут по улицам и едут на стареньких узких трамваях, но почти мгновенно разочаровывается, когда видит перед собой надпись на незнакомом языке… которую все равно можно расшифровать даже так.
Бар!.. Опять чертов бар. Почему точки сбора всегда в барах?!
Киллуа критично смотрит на входную дверь, шепчет что-то Аллуке, и, думается Гону, скорее всего наставляет ее не смотреть по сторонам. Пусть это и другой мир, какие-то черты явно наследуются от их общих предков… Например, тяга к барам! И, конечно же, традиционным клубным извращениям, вроде любителей полизаться в углах и поделать вещи более интересные и менее цензурные.
— Думаешь, в бункере еще можно чем-то поживиться?
— Там наверняка осталось то, что не заинтересовало правление города, но может пригодиться вам, — Дюллахан ведет плечом, потом вваливается внутрь. В помещении темно, видны лампы зеленого и красных цветов, играет нечто, похожее на диско. — Плюс там можно отыскать следы ваших друзей… или найти их самих, если они решают прятаться именно там.
— Сама-то не думала скрываться в бункерах?
— Там воняет пылью и темно, — беззаботно отзывается она.
Хочется намекнуть, мол, но там менее опасно… но, видимо, собственный комфорт Дюллахан — они говорят о женщине, ходящей в черепе убитой ею твари и в мехах — важнее стабильной безопасности. Гону даже добавить нечего, когда он идет за ней по пятам, петляя между танцующими людьми. Лишь косится по сторонам, осторожно, гадая, является ли это местечко таким же требованием «комфорта».
Народу тут полно, в основном молодежь; хотя по возрасту они уже почтенные старики для Гона. Что-то пьют, веселятся, хотя очевидно, алкоголь на них не действует, это все имитация. Эффект плацебо. Впрочем, Аллука, никогда на таких вечеринках не бывавшая — в полном восторге, смотрит по сторонам несмотря на предостережения Киллуа, глазеет только так. В какой-то момент даже он сдается и перестает сдерживать ее любопытство, и юный натуралист начинает тщательно изучать окружение, особенно целующиеся парочки.
Дюллахан не обращает на это внимание. Ее путь прост — до барной стойки, где она на незнакомом Гону языке (видимо, ишвальдский?) перебрасывается с хозяином стойки парой слов и показывает три пальца. Затем еще один. Сама она с Гоном и Киллуа получает что-то явно спиртное на вкус (но, как и предсказывает он, не бьющее в голову из-за эффекта «заморозки»), Аллука — сок. Свой напиток она осушает до конца, облизывается…
— Э, слушай, а из-за остановки тут всех процессов что с пищеварением?
Все время носить в желудке напиток Гону совсем не улыбается!
— Не волнуйся, что надо — выйдет.
Что за загадочная улыбка, эй! Черт возьми!
Бармен улыбается Дюллахан, что-то проговаривает, затем пропускает за стойку — и дальше, куда-то в подсобные помещения. Видимо, это и есть тот самый путь до бункера?.. Странно. Но логично: если тут собираются все те, кто не слишком доволен ситуацией, но, видимо, слишком боится выступать против, то у них наверняка есть дороги к безопасным местам. И скорее всего нелегально прорытые… Гон косится на кривые стены и торчащие кое-где кирпичи, когда гладкие коридоры после определенного пути времени начинают быть уже не столь ровными и прямыми.
Аллука постукивает по одному пальчиком, Дюллахан же, облизываясь, замечает:
— Это коктейли на основе бодрящего растения, они улучшат ваше состояние несмотря на ограничения.
— Как кофе?
Следующий взгляд несколько смущенный.
— Что, прости?
— Это такой напиток из бобов, его семечки заряжают энергией. Из шкурок получается кофе куда хуже, — замечает Вновь Подозрительно Все Знающая Аллука. — Тут нет кофе?
— Видимо, мы говорим о похожем. Если ваш «кофе» при неосторожном употреблении может вызвать галлюцинации.
Э…
— Надеюсь, эта порция будет без эффектов!
— Слишком мала, — качает она головой. — Вы даже не ощутите паранойю.
— Я бы посоветовал тебе осторожней в следующий раз, хотя, — вдруг ухмыляется Киллуа, — на меня с Аллукой такое не подействует.
— Не зазнавайся, мальчик.
— Меня тренировали с детства, — отзывается он.
Некоторое время Дюллахан словно о чем-то думает.
— … ты говорил, тебя звали Киллуа Золдик, да?
Тот мгновенно темнеет лицом.
— Ну и?
— Нет. Не скаль зубы, — она насмешливо отмахивается. — Я просто знаю эту фамилию, — затем поясняет: — Это из разряда старых сказаний: когда-то давно ходили легенды о том, что Золдики были выходцами клана Юйту, невероятно страшных убийц, пришедших из сердца Темного Континента, а туда, говорят, спустившихся с одной из лун вместе с потерянной принцессой. Обладавшие волосами цвета снега и несокрушимым телом, они несли ужас, но самым страшным был их глава, по легенде перерождавшийся из тела в тело… Но это, — уже спокойней добавляет она, — лишь сказки. Скорее всего то был просто гипноз. Вероятно Золдики ушли в озеро Мебиус еще во времена Ишвальды, если эти знания сохранились. Удивительно… мне думалось, что этот род выродился…
Неосторожно брошенные слова едва не становятся причиной драки: Киллуа, взбешенный подобным замечанием, убийственно смотрит на Дюллахан, и тяжесть его ауры рядом ощущается так, будто это Гона хотят убить, а не ее. Странно, что ему есть какое-то дело до наследия… Прежде, чем даже Аллука успевает шикнуть на него, он дергается вперед — явно с целью запугать, не атаковать по-настоящему, но Дюллахан с ловкостью змеи уходит от его атаки и молниеносно бьет куда-то в плечо и под локоть, отчего давящее ощущение мгновенно испаряется, а сам Киллуа так и застывает истуканом с крайне глупым выражением лица. Вскидывает голову, возмущенно, но Дюллахан вскидывает руки в примирительном жесте.
— Лучше не использовать тут нэн, если мы хотим остаться незамеченными. Прости, юный убийца. Это не было оскорблением. Юйту — больная мозоль любого вольного охотника, и мне думалось, что в мирном озере не будет нужды в подобных людях.
— Что ты сделала? — он потирает тронутую руку.
— Через твое тело протекают потоки ауры, но их можно заблокировать, если знать, куда бить конкретно. Акупунктура — одно из особых умений вольных охотников.
Ого! Получается, нажатием в особую точку каким-то там изощренным методом можно заблокировать подчинение ауры в этом месте? Надо это как-нибудь выяснить… и обязательно научиться! Это может пригодится против Джайро и других, кто встанет на пути.
— Ну и ну… — Киллуа громко цокает языком. Поворачивается к Аллуке. — Ты слышала? Мы, оказывается, выходцы отсюда.
— Все жители озера Мебиус являются потомками переселенцев отсюда, — слегка занудно отзывается она. — Просто наша семья пришла позже. Киллуа, не будь дуралеем! Это было очевидно.
— Я не дуралей! — позади хмыкает Дюллахан, и он грозно тычет в нее пальцем. — Ну-ка не ржать! И не шутить, мол, это тоже признак выходцев этих ваших Пью-Дуй, или как их там.
— Ну, ты действительно обладаешь характерными чертами.
— Что я сказал?!
— Белые волосы… — игнорирует она его возмущения, — и голубые глаза. «Сын луны».
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Бункера они достигают относительно скоро; путь, к счастью, проходит без приключений, и Гон благодарит богов, какие услышат, что им не приходится возиться с противниками по пути и тут. Честно, он немного устает. Да, драться весело, но тут такие обстоятельства… Он предпочтет сначала разобраться со всеми проблемами, включая Леорио, Хисоку и Джайро, и уже потом заниматься развлечением в драках. Делу время, все такое! Да и условия тут вот вообще не мотивируют отвлекаться на побочные веселые сражения.
Как Дюллахан и говорит, тут действительно пыльно и пахнет затхлостью. И темно! Они чуть приглушают фонарики, чтобы не привлекать внимания, если тут действительно кто-то есть, и бредут вперед… Исследовать заброшенные места крайне весело, особенно если это цитадели чужой культуры, но все, что находит Гон: пустые банки, ящики и немного мокриц, которые наверняка понравились бы Кайто. Продвижение вперед занимает целую вечность, но по утверждениям Дюллахан стоит не нестись вперед, а разнюхать все подробно. Никогда не знаешь, где найдешь зацепку для поисков. А Гон очень надеется, что исследовательская группа Чидль (или кто бы это ни был) осталась в порядке, а не была убита хоуи или кем страшнее. Но реальность, к сожалению, имеет свойство быть крайне разочаровывающей.
Но усердный ищущий всегда найдет то, за чем приходит: и, наконец, от толстого слоя пыли на полу появляется польза — он замечает свежие следы. Это точно не что-то, что было оставлено давно, но из-за заморозки состояния сохраняется на века, на пыль это явление явно не влияет. Подзывает остальных и с гордым видом тычет пальцем, мол, зацените! Киллуа смотрит на него скептически, Аллука — восторженно, и лишь на лице Дюллахан проявляется крупица мыслей.
— Это хорошо. Но надо быть осторожнее. Это могли быть солдаты Кер-Иса.
— Или хоуи? — предполагает Киллуа.
Дюллахан качает головой.
— В узких проходах, как и канализации, от хоуи нет никакого толка. Но эти тоже проблемные, — она вскидывает голову и прислушивается. Прижимает палец к губам и шепотом произносит: — Слышите?
Признаться, Гон ничего не слышит! Но Киллуа с мрачной рожей кивает.
— Кто-то тяжелый.
— Скорее всего кто-то из солдат. Я разберусь, — она кивает им, доставая откуда-то из-под полов плаща остро заточенный нож будто бы из кости. Входит в зэцу так плавно, что Гон и не понимает момент, когда уже не ощущает ее присутствия и вовсе. — Продолжайте поиски. Приглушите фонари. Советую пройтись по следам.
И ныряет в темноту раньше, чем кто-либо что ей отвечает. Гон некоторое время молчит, пытаясь осознать, почему Дюллахан так резво бросается в бой, потом задумывается о том, сработает ли ее нож… Это как с тарелкой. Скорее всего, если тарелки не бьются, но покрываются трещинами, они ломаются, просто не способны «умереть», то есть, потерять форму. Как и его палец… Значит, она будет просто калечить солдат. Ужасно ли это, с учетом, что они не смогут умереть? Пожалуй. Но если эти людям убивают команду Чидль… Нет. Нельзя так думать. Но солдаты явно не хорошие люди, раз позволяют своим начальникам устроить в городе кошачью коробку, вне времени и пространства.
Некоторое время они идут впереди, пока не добираются до относительно чистой комнаты, куда и выводят их следы. Тут маленький зал, стоят несколько стульев перед пустой выбеленной стеной. Пока Гон искренне соображает, зачем это существует вообще (и что интересного есть в пустой стене), Киллуа добирается до противоположного конца комнаты и стучит пальцем по небольшой коробочке, после чего замечает:
— Это проектор. Тут пленка.
— Ты надо мной смеешься, да? — Гон скептически смотрит на него. — Ни за что не поверю, что у Ишвальды были такие же проекторы, как у нас.
Киллуа чешет затылок, Аллука же наклоняется вперед… Рассматривает его, после чего отстраненно замечает:
— Фирмы «Петасоник».
Нет. Вы действительно смеетесь. Это ведь компания из их мира, и…
Внутри Гона что-то холодеет. Он садится на стул, Киллуа опускается рядом. Аллука, как заправский кинорежиссер, врубает пленку и опирается на стойку, пристально вглядываясь в запись.
Та же проста до безобразия. Короткая запись без звука, черно-белая: неизвестный человек стоит в комнате, затем хватается за голову и начинает мутировать. Тело раздувается, рвет одежду, лицо и конечности начинают искажаться… В конечном итоге на записи запечатлено существо крайне похожее на то, что они убивают в канализации. А эта сцена, эта пустая комната, в которой стоит несчастный — на то, что видит Гон вместе с Мореной в форте «Радость»… Нет. Глупости. Просто старая запись. Этого не может быть. Такие совпадения… не случаются просто так. Он шумно сглатывает, когда запись идет по второму кругу, вспоминает восхищенное лицо Морены, голос Джайро, и затем невероятно громкий шлепок об землю, когда человек на верхнем этаже ИТЦ делает шаг в пропасть…
Этот шум эхом отдается в голове. Бам, бам, бам, подобно отбойному молотку.
Дергается, когда Киллуа вдруг замечает:
— Смотри в угол.
У записи проставлена дата. Сначала он думает, может, местная, но год актуальный. Год… когда он отправляется на Темный Континент. Парой месяцев ранее его прибытия в Гойсан. Значит, уже тогда… Все внутри холодеет окончательно, и мелкие детали, вроде надписей на стене на записи на их родном языке, едва различимой, лишь подтверждают его страшные догадки. Все в точности как тогда. В точности…
Он вспоминает совет Морены, ее фотографии, после чего медленно поворачивается к Аллуке.
— Забери пленку. Нам это еще понадобится.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Дюллахан, как хорошая охотница, находит их сама; сталкиваются они у выхода из комнаты с проектором, на ней пара капелек крови, едва заметные, из чего Гон делает вывод, что работу она проводит чисто. На закономерный вопрос о том, как поживает проблема, она лишь загадочно подмигивает, и больше интересоваться не тянет. Неизвестно, что она делает с солдатом, который не может умереть, но явно что-то ужасное, раз этот бедолага больше не станет проблемой на пути. Иногда Гону завидно, что кто-то может быть настолько хладнокровным: он пусть и может в решающий момент проявить способность отсекать лишние эмоции, но потом все равно накрывает. Как было с ИТЦ.
Рассказ о записи ее не слишком удивляет: она просматривает пленку на свет от фонарика, кривит губы, после чего неожиданно стучит себе пальцем по рогу. Звук такой же, как от соприкосновения с черепушкой.
— Мутации происходят не только из-за эмоций, но и из-за неспособности подчинить нэн.
— Ничего себе! — искренне поражается Аллука. — А мы только про эмоциональный всплеск слышали.
— Его проще увидеть, плюс он быстрее, — хищно улыбается та, отзываясь. — Тут, как вы говорите, на «Темном Континенте», проще контролировать ауру и использовать ее в гораздо больших объемах, чем в пределах озера Мебиус, потому что вокруг вашего дома стоят ограничения, делающие ауру пусть и мощной, но в разумных пределах. Страж хранит не только выход из ваших земель, но и контролирует, чтобы барьер не рухнул. Но тут ничего подобного нет: а если использовать ауру в слишком большом объеме… это повлечет за собой определенные последствия.
— Твои рога — это такая мутация? — интересуется Гон. Дюллахан простецки кивает.
— Как видишь, она довольно незначительна. Для нас, выходцев Ишвальды, это считается нормальным. Для использования большого количества ауры, гораздо больше, чем привыкаете вы, нужно много тренировать волю. Нэн зависит от эмоций, а эмоции — топливо для мутаций. Но эта запись… — она вновь косится на негатив. — Не думаю, что это естественное искажение. Скорее всего кто-то намеренно влиял на жертву своим хацу. Умышленно вынуждал сначала подчинить нэн, а потом пересечь черту. Но это явно разминка.
— Думаешь, это неполный результат?
Взгляд Гона упирается в Дюллахан.
— Монстры из канализации — скорее всего результаты этой тренировки. Но они — слабаки. Если мутирует пользователь нэн, и будет контролировать себя все время… Он обретет новую форму, новые силы…
Собственно, чего они и опасаются в случае с Джайро. Что ж, значит, тот муравьед действительно бывший человек. Жалко. Гону не нравится так просто воровать жизнь у тех, кто в этом не виновен. Он еще раз косится на негатив пленки, сжимает зубы и передает Аллуке, чтобы та спрятала его в месте понадежней. Сильные эмоции — проблема. Надо придумать, как обойти этот эффект, иначе возвращение Хисоки отложится еще надолго: скорее всего, если есть возможность его вернуть, она в глубине Темного Континента, а там эти условия с нэн и эмоциями еще хуже. А он, к сожалению, выясняет, что порой эмоции тот предпочитает не сдерживать!
Он так крепко задумывается, что едва не взвизгивает, когда в лицо ему суют какой-то ключ. Улыбка Дюллахан такая, что эпитета лучше «говноедской» не найти. Это у них с Киллуа общее!
— Хватит о мутантах. Я нашла кое-что намного интересней.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Разумеется, выяснить, к какой именно двери ключ Дюллахан не додумывается; поэтому им приходится заняться самым идиотским занятием на свете — то есть, подбором дверей. Делают выборку района, где дежурил солдат, ищут самые чистые коридоры и двери без следов заброшенности… С трудом, спустя около получаса бесполезных перебежек туда-сюда, отыскивают нужную, и под конец этого приключения Гон ощущает себя вымотанным, хотя, на самом деле, не устает ничуть! Чертова эмоциональная усталость, неужели нельзя было сделать эту «заморозку» такой, чтобы и на мозги влияло как-то, а?
(хотя так не удалось бы создать «эгоистов»… хм…)
Когда они открывают дверь, в нос мгновенно бьет мерзкий гнилостный запах. Волосы на затылке моментально встают дыбом, и Гон, смотря на идущую вниз лестницу, вспоминает подвал Фейтана и зрелище, что ждало его тогда. Образ умирающего трупа, привязанного к стулу… Кулаки невольно сжимаются, но он сдерживает лишние слова и жажду взбеситься. Может, это просто склад с гнилым мясом. Может, там никого нет. Может…
Может, может, может.
Никто не получает то, что хочет.
Голос Киллуа доносится словно сквозь войлочную заслонку, глухой, далекий:
— Запах как у деда в подвале, где мы пытали непрошенных гостей…
Пыточная или карцер, значит.
Неужели, спускаясь все ниже и ниже, он направляется к повторению той сцены с Хисокой? Вновь увидит обезображенное тело на стуле в свете крохотной покачивающейся лампы, со сломанными ногами и руками, вырванными зубами… То, что он видит тогда, одно из самых ужасающих зрелищ в жизни Гона. ИТЦ, страх погибших людей намного дальше, чем тот ужас, какой он испытывает при взгляде на Хисоку. Наверное, потому что знает — мог повлиять. Мог найти его быстрее. Мог… Много что мог. Но это ни к чему не приводит. Здесь же… он сделает все возможное, чтобы разобраться. Если там кто-то есть — спасет, а трупы… Ну, что уж. Телам тоже нужен покой. Хотя есть ли там они, или же вынужденные существовать на пороге смерти создания, запертые в бесконечно умирающей плоти.
Сглатывает.
Последняя ступень, и он опускается на пол.
Внизу — тесная комнатка с тусклым светом, в углу которой — клетка с толстой частой решеткой. Источник запаха — там, на полу видно кровь, уже побуревшую, а прямо за прутьями сидит человек, сгорбленный, маленький, похожий на дикаря. Грязная одежка, отросшие волосы, борода. Этот человек явно недоедает, осознает Гон. Значит, на нем не действует «заморозка»!.. Значит ее можно снять для выборочных людей!
Он широко распахивает глаза, едва слушая, что бормочет там с Киллуа Дюллахан:
— Думаю, он один из тех, на ком тестировали мутации… Поэтому довели до такого состояния… Эмоциональная нестабильность лучше скажется при таких условиях…
Услышав ее речь, фигура в клетке дергается. Затем медленно разворачивается, и Гон понимает — потому что узнает эту речь. Знакомую, родную. Она устремляет свой взгляд сначала на Дюллахан, говорившую, потом на Киллуа, Аллуку… Встречается глазами с Гоном. Разбитые потрескавшиеся губы произносят что-то, словно не веря, и Гон вдруг осознает, почему.
Узнает эти глаза.
Этот взгляд… В последний раз они встречались перед отплытием «Кита», на выборах президента Ассоциации.
Сглатывая, он оторопело бормочет:
— Леорио.
Chapter 88: ИНФЕРНО: кер-ис: чума
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
— Леорио!
— Гон! — доносится позади строгий окрик Дюллахан.
Но он ее не слушает. О, теперь он точно в бешенстве: забывает про попытку сохранить их местонахождение тут, вспыхивает, словно фейерверк, ярким нэн. Впивается руками в ржавые прутья решетки, с громким скрипом раздвигает их, ломая, следом за чем пробирается внутрь. Мгновенно забывает про запах, в голове ни одной мысли, кроме той, свербящей, что бьется выброшенной рыбкой на берегу. Леорио тут. Леорио! Они находят его, но тот выглядит так плохо… Почему? Что случилось?
Кто посмел!..
(но ты знаешь, Гон)
Следом за ним проникают Киллуа с Аллукой, последняя немного стесняется, все же, Леорио для нее — просто человек из рассказов брата, стоит в стороне, когда Гон с Киллуа бросаются на старого приятеля и сжимают его в объятьях. Он костлявый, тощий, от него неприятно пахнет запекшейся кровью и прочей дрянью, которая тут на полу и везде, но Гону плевать. Хотя бы один пункт его путешествия исполняется!.. Боги, как хорошо, что он приходит в этот проклятый город!.. Сложно верить в судьбу; но когда она подсовывает такие сюрпризы… Можно и притвориться, что там, где-то вне их мира, существует некто, кто контролирует жизнь.
Схватив приятеля за тощие плечи, Гон быстро осматривает его. Вроде бы никаких серьезных травм нет, кроме истощения. Ногти все на месте… и пальцы, да, главное пальцы. Он многозначительно переглядывается с Киллуа, после чего вновь уставляется Леорио в глаза и более серьезным низким голосом интересуется:
— Ты… того, говорить можешь?
Вопрос, впрочем, получается крайне нелепый.
Кокетливо тычут пальчиком на бутылку воды на поясе у Аллуки; та отдает ее без лишних слов.
Вдоволь напившись, жадно, словно жажда мучает его уже несколько дней, Леорио наконец закашливается и шумно вздыхает, после чего с счастливой усталостью смотрит на друзей. Утирает рот грязным рукавом.
— Могу, могу. Черт… — трет глаза пальцами. — Извините. Тут такой момент, воссоединение, а я слов не нахожу… Как вы вообще тут очутились? — косится назад, на Аллуку, и та неловко машет ручкой в ответ. — Значит, это твоя сестрица, из-за которой был весь сыр-бор?
— Мы… — позади доносится многозначительный кашель Дюллахан, — … просто шли по следам Чидль. Ладно, все потом! Тоже хочется тебя о многом расспросить, но нам лучше не задерживаться! Идти-то можешь?
Когда Леорио качает головой, Гон цокает. Это плохо, значит, кому-то придется тащить его на себе. Ну, это несложно, просто на одну пару свободных рук станет меньше. Он уже готовится сам сделать это, но Киллуа его останавливает, подмигивая. Шепчет на ухо:
— С учетом, как ты любишь попадать в передряги, со мной будет безопаснее.
— Пошел к черту!
— Ну и где он не прав? — насмешливо фыркает позади Аллука.
Вдвоем с Киллуа они доламывают решетку так, чтобы можно было без проблем выбраться. Киллуа садится на пол и помогает Леорио забраться на спину, поднимается так резко, что у того заметно летят искры из глаз — даже такая перегрузка для истощенного организма оказывается слишком убойной. Когда он выбирается из клетки и кивает Дюллахан, прося ее провести их обратно к ее убежищу — та явно не против — Аллука чуть притормаживает и равняется с Гоном, и, чуточку отставая от остальной группы, замыкая вереницу (не только для единения, но и для безопасности, прикрывая группу со спины), интересуется:
— Значит, это тот самый Леорио?
— Киллуа рассказал? — Гон бросает на нее быстрый взгляд.
— Ну… Это тоже, — она уверенно кивает. — Но на самом деле я больше помню его по тому, как он ругался с Гото по телефону, когда мы ехали спасать тебя.
Хе-хе. Гон слышал эту историю. Леорио с годами не меняется… Жаль, что толкового воссоединения со слезами и соплями не выходит, ну, как по канонам дерьмовых драматичных фильмов, но они успеют провернуть все это уже на базе Дюллахан: тут слишком опасно. Его вспышка гнева могла привлечь внимание, значит, им нужно выбираться. Но если Леорио в таком состоянии, значит, на него не действует «заморозка»? Значит, ее можно насильно прекратить? Значит ли это, что он способен спокойно выходить за пределы города, или это чья-то извращенная пытка? Может, его доводят до такого состояния и ставят «заморозку», из-за чего он не может умереть… Нет. На Леорио явно нет никаких эффектов, как на них остальных. Он же напивается водой!
Значит, это действительно хацу.
Жаль, что не удается исследовать бункер целиком, но найти тут Леорио и ту запись с мутацией — уже невероятная удача. Значит, на один пункт в Великом Списке Дел на Темном Континенте меньше; ну а негатив можно размножить и доставить как и Чидль, если они ее все же найдут (но с Леорио вероятность этого повышается; а если она погибает, то там наверняка есть замена кем-то из «Зодиаков»), так и Пьон с Бенджамином. И, наверное, Морене… Не зря же она фотографирует тот кошмар из форта «Радость». Остается надеяться, что она не пустит это по мутным контактам, что в итоге дойдет до Джайро… Хотя, какая разница, он все равно когда-нибудь узнает, что Гон был тут.
Впереди доносится бормотание Киллуа:
— Н-да, ты как пушинка, хотя ростом выше меня!
— Ну уж извините!
— Идем, иначе они друг другу глотки перегрызут, — страшным голосом шипит Аллука, выпучивая глаза. — Идиоты резонируют, и ты это знаешь!
Ее правда! Гон это с Хисокой замечает, все истинно!
Некоторое время их путь проходит спокойно, без приключений, Дюллахан ведет к выходу обходными пыльными путями, явно избегая мест, где можно наткнуться на солдат Кер-Иса; это даже хорошо. Увидь их сейчас Гон, взбесился бы, ведь они участвуют в том, что вытворяют с его другом… Непростительно! Это даже не угроза, это откровенная пытка. Боги, как хорошо, что он и правда сюда приходит. Сломанный палец, яд хоуи, город-коробка… Все это того стоит. Все, потому что они находят Леорио… Черт! Как только они отсюда выберутся, то расспросят его основательно! Он и сам, явно, хочет спросить так много, но то ли сил не хватает, то ли улавливает намек Дюллахан и решает попридержать это при себе до окончательного спасения из бункера.
Но, все же, он делает ошибку, когда приходит в ярость.
Когда Аллука оборачивается, он следует за ее взглядом. Хмурится.
Там, вдали, кто-то идет сюда. И он знает, что они не дружественные солдаты, а нарушители.
Дюллахан раздраженно жует нижнюю губу и кривится так, будто ест целый лимон; лицо у нее при этом крайне смешное, пусть и повод тут серьезный. Цокает язычком.
— Опять они. Золдик, — она упирается взглядом в Киллуа, — дорогу назад помнишь?
— Отыщу, не боись, — хмыкает тот.
— Хорошо. Тогда отправляйтесь, я отвлеку их.
Но там явно не один человек… И это вина Гона. Сглатывая, он быстренько переглядывается с Аллукой, после чего подходит к Дюллахан и заявляет:
— Я помогу!
— Сдурел?! — шипит сзади Киллуа. — Дурила, куда лезешь?!
— Я хорошо работаю приманкой, — игнорирует Гон слова друга и смотрит Дюллахан прямо в глаза. — Плюс, думаю, если там появлюсь именно я, это может сыграть нам на руку. Про вторую часть группы они точно забудут.
— С чего такая уверенность?
Взгляд Дюллахан насмешлив, но Гон качает головой.
— Интуиция. Просто доверься мне, хорошо? — стучит пальцем по плечу, и, когда на него заползает жучок Замзы, кивает в сторону приятеля: — Отправляйся с Киллуа. Со мной, боюсь, тебе будет не очень безопасно.
Он улыбается, вяло, когда тот слабо светит брюшком и садится на ладонь Аллуке, после чего отворачивается к Дюллахан… Не успевает сделать и несколько шагов, как что-то тяжелое ложится ему на плечо. Оборачиваясь, видит Киллуа: тот, как и Леорио, смотрят на него с такой… непонятной Гону яркой эмоцией, что он поначалу смущается, гадая, гнев ли это. Но потом понимает, что это бессильная злоба, потому что приятель низким угрожающим тоном рычит:
— Чтобы вернулся. Вдвоем, в целости. Понял?!
— Ну я же не дурила какой-нибудь, — легкомысленно бросает он.
И надеется — что да, исполнит хоть это обещание.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Они с Дюллахан идут вперед намеренно, чтобы не дать солдатам Кер-Иса нагнать отделившуюся группу, мгновенно погрузившуюся в зэцу: к счастью, Леорио умеет и это, а поддерживать отсутствие ауры проще, чем массово ее генерировать. Бросаются вперед, как волки на охоте, и настигают противника в широком холле, где слабо работают лампы на потолке, висящие на тонких проводах. Атакуют так быстро, что те не успевают ничего предпринять; это грязный и жестокий способ, но крайне эффективный, и сейчас, когда на кону жизни его друзей, Гон готов на все — даже замарать руки в крови.
Солдаты перед ними словно в доспехах, но осовремененных: с ярким белым гребнем на закрытом шлеме из серебристого металла, закрытые целиком, так, что ни следа кожи не видно. Штаны, впрочем, из ткани, просто очень крепкой, высокие сапоги с тяжелой подошвой… В руках — короткие мечи и ружья, похожие на старые винтовки со штыками. Они… обучены хорошо, владеют нэн, но хацу не проявляют, Гона слегка задевают защищенной перчаткой по скуле, и кожу словно срезает. Что-то уровня солдатов Бенджамина, полагает он, только с поправкой на то, сколько времени они уже живут. А ведь они наверняка из тех, кто застревает в этой временной аномалии…
Интересно, как она повлияет, если ее покинуть…
Гон полагает: раз хватает времени отвлечься на размышления, то, стало быть, не столь уж эти солдаты и опасны. Дюллахан рядом с ним проводит рукой по лицу, материализуя костяную маску, кричит что-то непонятное, громкое, угрожающее, напоминающее улюлюканье и дикий вой, вероятно, боевой клич вольных охотников. С ее нынешней одежкой выглядит это сюрреалистично, конечно… Стиль боя у нее крайне отличается от Гона: если он — типичный рукопашник, предпочитает бить руками и ногами, пользуясь старым проверенным «Ка-камнем» (новое хацу пока не слишком-то думается…), хоть и движется, но предпочитает держаться рядом, Дюллахан будто гарцует; четкими движениями рассекает доспехи и конечности, изводит противников, продолжая кружить вокруг… Будто бы копирует «Бумагу», но Гон понимает, что хацу, позволяющее резать все вокруг пальцами довольно очевидный выбор для любого; даже Хисока обладает сходим, просто материализует невероятно острые карты. Страшно представить, на что она способна с гарпуном, если уничтожает доспехи, как шкурки апельсинов, пустыми руками.
Но что-то отвлекает Гона.
Нечто, словно интуиция, вынуждает поднять взгляд.
И тогда он видит.
Стоящую чуть поодаль в полумраке фигуру… Низкую, в плотном комбинезоне и газовой маске на лице. Со скрещенными руками, наблюдающую за всем, что творится с плохо освещенном холле… В голове вновь шумно: вой сирен смешивается с криками ужаса, громкие удары о стоящие на парковке автомобили тел тех, кто не выдерживает оставаться наверху пылающего небоскреба… Бам, бам, бам… Узкое женоподобное лицо, кошачьи уши, и глаза цвета талой воды…
Он обещал себе не выходить из себя. Обещал Киллуа не быть дурилой. Обещал, что вернется.
Обещал, что они с Хисокой еще встретятся.
Но все эти слова стираются ровно в ту секунду, когда Гон встречается взглядом с Джайро.
Убей его, воет что-то в голове. Это он, убийца, губящий сотни жизней ради какого-то дерьмового манифеста. Тот, кто пытается утянуть тебя на свою сторону, думающий, что ты согласишься. Из-за него в Метеоре творится хаос. Это он виновен в существовании НЗЖ, в том, что о муравьях не узнают вовремя, отчего Кайто умирает, и все те, кто перерождается.
Он — истинное зло. Всадник Чумы, Завоеватель.
Это он виновен в том, что произошло с Леорио! Это он превратил тех людей в чудовищ! Он, он!
Убей, убей, убей!
Во имя справедливости мира.
— Гон, стой!..
Но он не слушает крика Дюллахан. Зрачок в глазу сужается до игольного ушка, и он бросается вперед, так резко, что пол под ногами трескается. Пытается ударить, бьет рукой, но когда под кулаком плитка разлетается, то осознает, что Джайро тут уже нет, отчего он резко тормозит ладонями по полу, оставляя глубокие борозды от пальцев. Тот же стоит поодаль, в коридоре, словно кошка, играющая в охоту, и, когда Гон вновь бросается за ним, в очередной раз ускользает. Так они гонятся друг за другом, игнорируя все вокруг. Но Джайро даже не пытается обменяться ударами, просто ускользает, подобно воде сквозь пальцы. Остатки здравого смысла в голове бьются, словно бабочки, молят остановиться. Это очевидная ловушка. Джайро разделяет тебя с Дюллахан, заманивает…
Но они быстро сгорают в пламени ярости.
Убей его!.. Это он, чудовище!
Он ничуть не лучше Неферпитоу!
Наконец, они вылетают в большой зал, словно старую канализацию: крыша полукруглая, видны большие люки для стока воды, и она сама плещется в углублениях на полу. Оба тормозят, и от скорости бега по земле за ними остаются черные полосы. Кулаки у Гона невольно сжимаются так крепко, что на ладонях остаются алые полумесяцы от ногтей. Он медленно идет вперед, не скрывая жажды крови, и Джайро, глядя на него, поднимает маску. Знакомое юное лицо, напоминающее кошачье, улыбается солнечной приятной улыбой, словно он не террорист, а просто старый друг.
Что за больная одержимость Гоном…
— Чувствовал, что наши пути пересекутся, — он разводит руки в стороны, словно гостеприимный хозяин. Добродушно посмеивается. — Вот видишь. Я говорил, что мы похожи. В итоге нас даже тянет в одни и те же места. Не передумал еще? Может, все же объединимся!
— Я убью тебя!
— Вот же заладил, — тот словно искренне расстроен. — Почему ты так злишься? Я ведь не убил никого дорогого тебе.
На секунду Гон медлит, вспоминая ИТЦ. Джайро прав… там действительно не погибает никто из его знакомых, но он помнит весь тот ужас, происходящее, следы крови на земле… Помнит бледные лица Зепайла и Линч, смотрящих на записи разрушения башни. И Гентру, мрачного, нервного. Он — тоже враг, тоже убийца, но даже в нем находится капелька сочувствия. Джайро же одним махом руки приговаривает сотни человек к безжалостной смерти либо от огня и удушья, либо от гравитации.
Да. В Йоркшине, пожалуй, это чистый порыв справедливости. Но тут, в Кер-Исе…
— Ты искалечил моего друга, ублюдок, — рычит Гон, концентрируя ауру в кулаках. — Я убью тебя. Потом убью Церредриха. Вы — грязь под сапогом нашего мира, чертовы психопаты!
Лицо Джайро мгновенно принимает легкие нотки задумчивости.
— О, Церри? Ты его встречал?
— Заткнись!
— Он всего лишь позер и богема, не понимающий истинный смысл анархии. Не способный отпустить все, чтобы вступить в новый мир, — голос его принимает высокомерные нотки. — Единственный путь истины, доступный человечеству. И так мало его понимают. Я. Джин Фрикс, Паристон Хилл… и ты.
Достаточно разговоров из пустого в порожнее.
Так думает Гон; и нападает.
В этой схватке нет ни капли элегантности их боя с Хисокой, когда тот придумывает изощренные способы позлить Гона и выйти победителем, не убив его. Ни капли азарта, которую ощущает Гон в битве с Гентру. Ничто не будоражит кровь, как при побеге от Нобунаги. И нет того леденящего душу спокойствия, уверенности в своих действиях, когда Гон приказывает Неферпитоу покинуть комнату и отправиться на улицу, туда, где того и настиг злосчастный финал.
Но ярость… схожая.
Весь бой Гон уверен: он лучше чувствует нэн, дольше знаком с ним, у него приспособленное подо все хацу. «Ка-камень» для ближней атаки, мощный и дробящий, «Ножницы» для режущего урона, и «Бумага» для атак издалека. Оборона — не главное в его стиле боя, проще рискнуть всем, стать «стеклянной пушкой», но мощной, страшной, лишь бы одолеть. И в начале все происходит так, как он и думает. Да, Джайро быстр, но Гон теперь не с теми зачатками нэн, как в ИТЦ. Они дерутся на равных, вцепляются друг друга, словно дикие кошки, и…
Но в какой-то момент находит осознание, что что-то не так.
Тело Джайро, принадлежащее муравью, покрыто хитином; удары по нему не столь критичны, повредить внутренние органы почти невозможно. Он гибче, пластичней, плюс банально легче. Джайро использует преимущества нового тела на полную катушку, плюс он террорист с богатой историей убийств, потому его удары более изощрены и опасны. И, продолжая эту драку, Гон осознает, что…
Он слабее.
Джайро тоже берет нэн за глотку и учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится, учится…
И становится на один уровень с чудовищами.
Он и сам такое; монстр Темного Континента.
Сущность химеры лишь дает ему больше шансов выжить тут, словно милостиво позволяет вернуться в родное лоно дикости и силы. У него нет моральных принципов, нет слабостей, нет людей, которыми он дорожит. Джайро подобен Хисоке, он отсекает все лишнее, но ставит превыше всего не сокровенные воспоминания, а собственное эго, и потому его невозможно победить — потому что единственное, что ему дорого, это он сам. И лишь убив его можно нанести хоть какой-то моральный урон… но в этом уже не будет смысла.
Да, Гон. Это то, о чем говорит тебе твое благоразумие. И ты глупо попадаешься в ловушку.
Скорее всего, проносится мысль, пока Джайро вытирает им пол, он готовится к схватке с тобой заранее. Его удары не просто усилены нэн, это какое-то хацу… Он готовит его исключительно для тебя. Настолько восхищен твоей персоной, что и убить хочет особо. Но отчего-то все никак не наносит финальный удар, намеренно изматывает… Хочет взять в плен? Попытается промыть мозги, уговорить, а если не выйдет — обернет «эгоистом»? Пьон говорит, что сильные эмоции могут повлиять на становление монстром, Гон жутко зол… но с ним ничего не происходит. Получается, нужны эмоции еще более страшные?
Интересно, что с ним станет.
Плевать. Даже если он обернется монструозной тварью, он готов на все, чтобы уничтожить Джайро. Тот не сможет его контролировать. Ни за что. И никогда.
Так думает Гон.
Видит, как Джайро встает над ним, как заносит кулак. Тот опускается, и время растягивается, будто патока: с каждым новым мгновением цвета начинают искажаться, от кислотно-ярких до блеклого монохрома, и лишь одно стабильно — бледный цвет глаз Джайро, смотрящий на него без жалости, без эмоций вообще. О, Гон. Он точно тебя не убьет. Он сделает все возможное, чтобы переманить тебя на свою сторону. Он одержим этой идеей… потому что думает, что вы похожи. Люди, не держащиеся за мораль, когда это нужно им. Готовые на все.
Истинные эгоисты.
Внезапно, ход времени возвращается в нормальное русло; а сверху на Джайро, неслышно, пикирует нечто маленькое и темное. Начинается возня, тот отшатывается, и, с трудом приподнимая голову, Гон осознает, кто это — Замза, его мясная кукла! Под резко рухнувшим на него весом тот шатается из стороны в стороны, потом рывком за шкирку сбрасывает с себя Замзу, но тот, как и подобно жуку, грациозно приземляется на пол, даже не вспотев. Фыркает, насмешливо:
— Хорошая попытка, маленький дру-ужок, но против меня тебе потребуется что-то помощнее.
— Все вы, муравьи-химеры, слишком много о себе думаете, — Замза опасно скалит мелкие зубки и тянется к поясу. — Нюхни-ка этого!
Выглядит как цветочный бутон или луковица. Джайро небрежно отмахивается от него, отбивает в сторону, но позади, в воздухе, остается какая-то желтоватая пыльца… И на руке тоже. Несколько секунд он тупо на нее смотрит, потом с хрипом вздыхает, так, будто кто-то перекрывает ему кислород… Проносится рассеянная мысль: наверное, это один из тех цветов, о которых говорит Замза, слишком ядовитых для насекомых. Джайро может сколько угодно выглядеть как кошка, но природа его — все еще насекомое с Темного Континента. Замза не дожидается окончания представления: подлетает к Гону, перекидывает его руку через плечо и тащит прочь.
Адреналин отступает. Сознание медленно ускользает…
Последнее, что видит Гон, свежую яркую надпись на известном ему языке, которая гласит: «БУНКЕР 4».
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
В себя он приходит не в убежище Дюллахан, но немного раньше, чем они добираются туда с Замзой. Вваливаются на чердак, ноги окончательно подводят, но рухнуть лицом в пол, чтобы отключиться и остаться симпатичным бренным тельцем, ему мешает Киллуа: перехватывает раньше и тащит на продавленный диван (кровать в этот раз оккупирована Леорио). Раны, в основном ушибы, синяки и порезы, спешно латают, и, вот, проходит какое-то время, и вся их банда, включая неожиданно присоединившегося обратно Замзу, сидит вокруг растопленной печки, словно костра. Сверху стоит противень с какими-то похожими на сосиски мясными изделиями, которые Дюллахан периодически переворачивает. Леорио тоже рядом: вымытый, перевязанный и постриженный, и, такой, с почти лысой головой и без очков, он выглядит… Как-то очень неправильно.
Гон же потирает свежо полученный ушиб на шее, оставленный с большой любовью сначала Киллуа, потом Аллукой, а затем — Дюллахан.
— Я пробовал выбраться за пределы города, но моего жука свернуло в симпатичный блинчик, — Замзе, как единственному приверженцу овощной диеты, всовывают некое блюдо, похожее на огромный фаршированный другими овощами кабачок. — Боль была жуткая, пришлось отключить беднягу от моего «улья», чтобы это не ощущать. Скорее всего наша теория про то, что урон идет только по разумным существам оказалась права. Смешно, — фыркает он, — но это тело скорее всего могло бы пройти через барьер, мозг-то мертв, но я не стал пробовать.
— Зато мы поняли, что «заморозка» барьера может работать не на всех внутри города, — Гон выразительно смотрит на Леорио, и тот демонстрирует знак «пис». — Скорее всего эти люди могут спокойно покидать Кер-Ис.
— Например какие-нибудь подсосы Джайро… — Киллуа косится на Дюллахан. — Не боишься, что нас обнаружат из-за одного драчливого дурилы?
Он не дергается даже, когда Гон от души наступает ему на ногу.
Дюллахан задумчиво ведет пальцем по губе. На ней после сражения — ни царапинки, даже пальто подозрительно чисто.
— Скорее всего они и правда пошлют агентов, но те не смогут нас отыскать.
— Смелое заявление!
— Я не глупа, Золдик. За пару месяцев мне хватило ума настроить тут нэн-глушилки. Любой, кто подойдет, подумает, что тут просто пустой чердак и не более. Поверь, — она откидывается назад и беспечно закидывает в рот одну из сосисок, — пока ищеек намеренно сюда никто не направит, на подход они будут спонтанно вспоминать самые разные дела, вроде не выключенной дома печи.
Хитрая нэн-территория… Намеренно отводить всех, кто не знает, что тут конкретно, и скорее всего услышать надо из уст хозяйки. Скорее всего, размышляет Гон, Дюллахан вдохновлялась барьером вокруг Кер-Ис с условием.
Киллуа надсадно вздыхает.
— Но не догадается ли до этого Джайро?
— Ваш кошкопарень вряд ли знает тонкости нэн так, как я, — фыркает Дюллахан.
— Ага, но Гону-то жопу надрал, хотя тот дольше все учил.
— Мне кажется, у него было условие против меня.
— Условие?
— Как у Курапики против «Пауков»? — предполагает Леорио, и Гон активно кивает.
— Правда, это лишь предположение. Но я не верю, что он мог настолько вырасти в силе с момента, как мы дрались с ним в ИТЦ, — затем яростно сжимает кулак. — Убью этого гада! Ублюдок!
— Ты, дурила, надеюсь не из-за поражения бесишься.
— Блин, нет! Во-первых, он тут! Во-вторых… Он просто один вонючий кусок…
— Совсем не удивительно, что Джайро тут, — прерывает гневную тираду Киллуа, понимая, что смысла в ней особо нет, все те же ругательства, что и до этого. Впивается зубами в сосиску и шумно глотает. Слизывает выступивший сок с губ. — Он прав в том, что вас двоих тянет к одним и тем же местам. Вместо головы навоз, вот и ходите одними дорожками.
— Иди в жопу!
— Сам иди, дурила.
— Почему… — медлит Дюллахан, — ты на него так зол?
Она слушает рассказ внимательно: поразительно, потому что Гон уверен, что уж кто, а она будет откровенно скучать. Но это история не только для нее: но и для Леорио, который пока не успевает поведать о своих злоключениях, и ярость Гона к Джайро воспринимает скорее как личную обиду за друга… При упоминании взрыва в ИТЦ и охоте в Метеоре его лицо втягивается и становится еще бледнее, чем до этого. Вероятно, он и понятия не имеет, кто становится его мучителем. Теперь-то многое встает на свое место.
Однако Дюллахан по итогам рассказа не отвечает, некоторое время размышляет. Потирает пальцы между собой, затем резко опускает взгляд на Гона. Это — вопрос без претензий, обижаться смысла на него нет, потому Гон лишь вздыхает:
— Удивительно, что ты все еще злишься из-за той башни… Не пойми превратно, но аргументация кошкопарня проста: это действительно не было вызовом тебе, скорее криком в пустоту, на который, как он надеялся, ты откликнешься… Но ты справедливый мальчик, этого не отнять, — поднимается. — Подобно нашим старым божествам, ратовавшим за справедливость… Имело ли это к ним отношение или нет.
Гон хмурится.
— Богов не существуешь. Это чушь. А сильные нэн-пользователи — такие же люди.
В ответ ему уклончиво улыбаются, очень вежливо, но Дюллахан не произносит ничего, будто не хочет обсуждать эту тему и дальше.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Затем она отчаливает из комнаты, говоря, что хочет провести разведку. Берет с собой Замзу, и банда родом из озера Мебиуса остается наедине. Леорио с трудом перебирается на кровать, ему выдают второе одеяло сверху — настолько отощавший, он начинает мерзнуть от любого сквозняка, а в Кер-Исе отнюдь не жара. Все это напоминает Гону ситуацию с Хисокой, но Леорио — совершенно другой случай, он благодарит за помощь и не смущается своего положения, не упирается рогом, что мешает остальным. Да уж, Хисока — тот еще капризный пациент, если ему что-то не нравится! Вот Мачи наверняка от этого и бесится.
Остальные кружочком садятся около его постели, и он смущенно вскидывает руки, бормочет:
— Ну-ну! Вам тут не театр!
— Иди-ка ты на хер, — Киллуа грозно тычет в него пальчиком. — Мы тебя сколько лет не видели? А? Имеем право рассматривать, как зверушку в зоопарке!
— Н-да, думал, с возрастом твой язык станет не таким острым, а он только хуже!
— Ты как? — обрывает дальнейшие препирательства Гон.
Он внимательно смотрит на Леорио. Тот… за прошедшие года не слишком меняется, все остальное — следствие событий уже тут, в Кер-Исе. Взросление и трудности пубертата тот давно переживает, потому рассматривать особо нечего; в отличие от того, как Леорио глядит на них с Киллуа. Обычно это смущает, но в последний раз они видятся, когда Гону и Киллуа по четырнадцать… Почти пять лет назад! Это очень солидный срок!
Неловко потирая затылок, он посмеивается.
— Я больше не в той вонючей клетушке, наконец-то сходил в душ и постригся. И поел! Считай, почти рай.
— Как мало нужно для счастья.
Киллуа и Гон обмениваются ехидными взглядами.
— А вы, смотрю, тоже не балду гоняете, — Леорио оценивающе смотрит на каждого из них, ненадолго задерживаясь на Аллуке, но, наверное, потому что не особо ее и помнит. — Оба так вытянулись… Точнее Киллуа, ты, Гон, как был клопом, так и остался.
Пока первый на фоне закашливается от смеха, Гон крепко сжимает кулаки.
— Тебе повезло, что меня и тебя отделал Джайро, иначе я бы тебя отлупил!
— Туше, туше! — потом вздыхает, как-то грустно. Крайне виноватым голосом бормочет: — Если бы я знал, что за ужас вы там пережили в Йоркшине… Не следовало мне вас так просто покидать. Я вроде старше, а все равно.
— Да ладно тебе, — фыркает Киллуа, — будто ты смог бы остановить сраного террориста. Забей, серьезно. Вон, зато Гон нашел себе новую любимую немезиду, чудеса!
— Иди к черту!
— Сам иди к черту, ду-у-урень.
— Как видишь, они оба идиоты, — убитым тоном замечает Аллука, хватая Гона и брата за уши, ай-ай-ай, очень даже больно! — Это неизлечимо.
— Боюсь даже моя клятва Гиппократу тут не поможет…
— О нет, значит, братик неизлечимо болен тупостью?..
— Эй! — возмущается тот. — А ну-ка замолчали!
Все вместе смеются. Леорио утирает выступившие слезы, откидывается на подушки и вздыхает, устало. Для ослабленного организма такое приключение явно выше имеющихся сил, но ему слишком много надо рассказать, чтобы так просто впадать в сон. Некоторое время он перебирает пальцами край одеяла, такими тонкими… Нет, то, что делает Джайро — непростительно. И так непринужденно!.. Словно он не творит ужасающие злодеяния!
— А что с Курапикой? Он еще не…
Проглатывает последнее слово, явно боясь его произносить, но Гон вскидывает руку.
— Живой. Беспокоился за тебя. Сейчас вместе с Ойто в Какине, там такая вилла — обзавидуешься. Круче дома Киллуа.
— Нет ничего круче моего дома.
— У тебя там буквально подвал для пыток! Иди к черту!
— Сам иди!
— Повторяетесь… — тянет Аллука.
— Ладно, пофиг на нас, самое интересное ты уже слышал, — Гон игнорирует ехидный смешок Киллуа позади и серьезно смотрит на Леорио. — Как ты тут очутился? Что случилось с остальной группой? В Гойсане Пьон и оставшиеся «Зодиаки» очень волнуются.
Секунда требуется Леорио, чтобы собраться от потерянного выражения, словно воспоминания о былом его пугают, до серьезного. Кивая, он откашливается и просит воды, после чего начинает свой пусть и не самый долгий, но крайне важный рассказ, который Гон записывает на бумажке, которую позже отправит с птицей Клак.
Экспедиция Чидль покидает Гойсан и идет так далеко, как может, пытаясь найти полезные припасы, руководствуясь книгой Дона Фрикса, что помогает избежать большей части опасностей и угроз, в общем-то, удивительно, но по пути никто даже не умирает. Однако, это занимает прилично много времени. В какой-то момент их путешествие заводит из на край болот, где обитает хеллбел, где они разбивают временную базу, оборудуя местные руины под себя. Однако понимая, насколько передвижение всем составом неудобно, она разделяет свою экспедицию на несколько компактных групп, которые отправляет в разные стороны для поиска сокровищ Темного Континента, под которыми она, разумеется, понимает полезные припасы, вроде нитрориса. Самого Леорио Чидль предпочитает держать поближе к себе, зная, что нэн-специалист из него не самый умелый, плюс его хацу полезно для работы на месте, чем при поисках; сопровождается все это тренировками, благодаря чему он может похвастаться довольно хорошим уровнем сейчас, выше, чем на выборах, и Гон думает, что это неплохо — тогда у него уже есть крайне специфичное и полезное хацу, сейчас, наверное, что-то еще, покруче. В какой-то момент Чидль отправляется назад к Гойсану для связи со старыми товарищами (именно тогда Пьон получает от нее послание), но по пути от аборигенов слышит истории о том, что где-то стоит город, до сих пор хранящий старые технологии павшей Ишвальды, о котором в книге Дона Фрикса ни слова. Что… довольно логично, иначе бы книгу они не получили — во время своих странствий он, очевидно, сюда просто не попадает. Разумеется, как же Чидль и не ухватится за такую возможность? Аж глаза закатываются от того, что Гон и это угадывает верно.
— Меня взяли с собой в отряд сюда лишь потому, что мое хацу дает узнать, что находится за стеной. Как рентген. Плюс Чидль был нужен медик в тот отряд, а штатные уже были с другими группами, — Леорио виновато улыбается. — Сначала все шло нормально, мы даже переговорили с градоправителем, и он оказался невероятно великодушен к нам, потому что не видел в наших целях угрозы… Но потом пришел Джайро.
С приходом Джайро меняется все.
Остальной отряд убивают, сначала пробуя мутацию. Леорио же выживает только потому, что он молодой медик с полезным хацу, и его держат там, внизу, просто в ожидании, пока Джайро разработает свое собственное умение для копирования чужих. Или кражи. И тогда, уже без своего навыка, он бы тоже отправился к остальным.
На тот свет.
Значит, Гон пребывает вовремя. Успевает забрать Леорио до того, как Джайро убил бы его друга… Жаль, что остальная группа мертва, но, хотя бы, он не позволяет другу стать одной из многих жертв Темного Континента… и Джайро. Закусив губу, он кивает, тем самым говоря, что слушает, хотя мыслями он далеко. Ублюдок, он точно убьет его. Пусть только попробует еще раз устроить нечто подобное, сдерживаться он не намерен.
Но Джайро стал сильнее. Каким образом?
— Не думаю, что там реально есть хацу против тебя, — сухо подмечает Киллуа. — Скорее всего он находит способ получить всю пользу мутаций без, собственно, нее самой. Он хорошо контролирует себя, поэтому подчинить эмоции и обойти все опасности такой тренировки для него проще, чем бомбу рвануть.
Все молчат, раздумывая.
— Нам в любом случае надо в ратушу, — наконец, прерывает молчание Аллука и ударяет кулачком по ладошке. — Если Леорио-сан говорит, что градоправитель не видел в опасности до прихода Джайро, значит, его науськал именно он. Но Джайро и есть теперь то «новое добро» в понимании правителя. Он наверняка может покидать барьер свободно!
— Ага, решено. Летим туда.
— Сначала нужен план, — упрямится Аллука.
Смотря на нее с Килллуа, упершихся лбами друг в друга, явно предвкушая спор, Леорио с вялой улыбкой возвращается взглядом к Гону. Уголки рта поднимаются еще выше, и он хрипло посмеивается, следом за чем качает головой. Шумно вздыхает.
— Напоминает все наши планы в Йоркшине… Вы все так изменились. Даже странно думать, что я помню вас совсем еще детьми.
— Да, теперь они просто опасные индивидуумы, а не малолетние опасные индивидуумы.
— Аллука! Какого черта?!
— Спасибо за спасение.
Когда Леорио это произносит, вся спесь пропадает, и даже Киллуа тупит взгляд. Все они молчат, жутко неловко… Но это даже мило! Наверное. Они наконец-то находят Леорио! И он жив… не в порядке, но это поправимо, намного легче, чем было годом ранее кое с кем другим.
Видимо, не он один это вспоминает; лицо Киллуа вдруг приобретает крайне ехидные нотки.
— Если бы только ты был единственной целью одного дурилы на Темном Континенте.
Леорио удивленно вскидывает бровь, и Гон закусывает губу. Киллуа!.. Дурилья башка!
— Ну-у-у… — неловко начинает он и трет кончики пальцев друг о друга, ощутимо смущаясь, — я тут еще и из-за Хисоки?..
Chapter 89: ИНФЕРНО: кер-ис: двойка
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Выражение лица Леорио в эту секунду — бесценно.
Можно просто физиологию человека в критические моменты изучать: как меняется цвет, как открывается рот, и эта легкая задумчивость во взгляде… Когда переливы становятся совсем уж абсурдными, от легкой аристократичной бледноты и покраснений до какого-то непонятного фиолетового цвета, Гон начинает искренне волноваться, и даже пропускает мимо ушей, как громко позади начинает гоготать Киллуа, который, видимо, именно такой реакции и ожидает. Несколько секунд Леорио смотрит на Гона совершенно ошалело, после чего моргает… Трет переносицу, явно по привычке пытаясь сначала поправить очки, которых сейчас нет. Пыхтит.
— Ладно, признаюсь, я ждал чего угодно, но не этого.
— Я же говорил, что это тупо, Гон!
— Завались! — рычит тот, и Киллуа самодовольно вскидывает руки, мол, он тут не при чем, и вообще, это не у него такое глупое желание. Ну-ну, дурила, довыпендриваешься. Затем поворачивается к Леорио и заглядывает ему в глаза… зачем-то, словно пытается убедить, хотя, признаться, чужое мнение на этот счет его уже давно не волнует. — Скажем, мы многое вместе пережили. И я многое о нем узнал, чтобы действительно этого хотеть. Понимаю, ты помнишь его только как психопата с экзамена и Йоркшина, но, поверь, Хисока и тебя обманул!
После этого Гон кратко рассказывает то, о чем узнает: историю о мальчике по имени Хилоян, который доводит собственное эго до полного необратимого преображения в нечто абсолютно чужеродное для себя. Это глупая история… Признаться, при всем понимании, что именно доводит Хисоку до такого финала, он все еще считает ее невероятно идиотской. Да, жалко, что так получается. Очевидно, что если слишком долго пугать загнанного в угол зверя, тот когда-нибудь осмелеет. Каффка поступает неразумно, сбегая, но он и сам это понимает. Хисока же… Какие-то крохи благоразумия в нем явно скрываются, но он уверенно продолжает свой путь просто потому, что не видит иного выхода. Загоняет себя в клетку образа, из которой не способен выбраться, сродняется с ней настолько, что отсечь ее может лишь в редкие моменты, когда они с Гоном остаются наедине. И то, только потому, что Гон для Хилояна — это тот самый настоящий Хисока.
Неужели в их дружбе он видит лишь замещение образа брата?.. Хотя вряд ли, думается Гону. При всех схожестях у них с настоящим Хисокой довольно много различий в поведении и характере. Скорее всего все начинается именно так, но перерастает в нечто иное.
Леорио слушает это молча. Киллуа — задумчиво; он частично знает весь этот рассказ, потому второй раз может позволить себе упустить какие-то детали. После завершения речи долгое время висит молчание, словно каждый обдумывает услышанное, пока, наконец, Леорио слегка неуверенным голосом — словно для него самого это огромный шок — замечает:
— Ну, если рассмотреть это с точки зрения психологии, то некоторые вещи становятся яснее… Но я все же в шоке. В смысле, серьезно, — потом скребет подбородок пальцем. — Ты не боишься, что он взбесится, что ты так легко обо всем рассказал нам?.. Ну, я, разумеется, рядом с ним буду молчать, мне жизнь дорога, но вот этот пациент…
Киллуа солнечно улыбается и пихает Леорио локтем под ребро, за что тут же получает стремительный подзатыльник от Аллуки.
Блин, на самом деле, хороший вопрос!.. Но Гон качает головой.
— Он сам мне все это рассказывает, так что наверняка понимает, что я просто так молчать не буду. Ну, не понимает точнее… Скорее всего плевать ему хотелось! Куроро все равно уже узнает обо всем и нагло этим пользуется, так что? — пожимает плечами. — А мы с вами вроде как не те люди, которые будут особо с ним пересекаться… Вы, точнее, со мной случай другой.
— Вы так славно спелись, ждем поцелуйчиков, — Киллуа складывает ручки у лица и изображает упомянутое, совершенно не замечая, каким взглядом на него смотрит сестра. Потом дергается. — А! Стой! А вы разве не…
— Что «не»? — настораживается Леорио.
— Киллуа, завались!
— Брат! Ах ты гнусная козлятина!
— Да ладно, вы будто этого не ждали. Хисока вон на него как смотрел!
— Он и на тебя так смотрел, но что-то я не вижу, чтобы ты об этом упоминал!
Киллуа делает крайне обиженное лицо.
— Ладно, ладно, зануды.
— В любом случае… — отрывая взгляд от старшего Золдика, Леорио вновь смотрит на Гона, — я хоть и не самый ярый его… э, назовем это «одобрятель», но стремления у тебя добрые, и в целом ты вроде как даже ему помогаешь. Так что осуждать я точно не стану. Помогать таким людям — вообще дело приличное, я, например, с Курапикой проебался.
Вздыхает, разводит руки в стороны, мол, ситуация тоска, плакать тут. Курапика вообще больная тема для него, все те безумные ограничения на хацу дают о себе знать, и Леорио о них знает. Наверняка же в первую очередь отправляется в экспедицию на Темный Континент не только ради практики под руководством Чидль, но и чтобы найти лекарство для друга, вернуть утраченные годы. Что ж… они оба постараются! Да и Киллуа наверняка, что уж там.
Он едва заметно улыбается и со смешком фыркает:
— Я думал, ты меня осудишь, прямо как Киллуа!
— Стоило бы, стоило бы, — роняет тот, и Леорио закатывает глаза.
— Будто мое осуждение тут что-то решит.
Тоже справедливо!
Они вчетвером оборачиваются к дверям в комнату, какую, после небольшого перерыва, отворяют Дюллахан и Замза. Первая выглядит воодушевленно, жучище же — замучено, и Гон предполагает, что чьи-то насекомых только что гоняли по всему городу в поисках различных интересных местечек. Упирая руки в бока, вольная охотница улыбается острыми зубами и, затем кладя руку на голову Замзе, декларирует:
— Мы набросали план. Давайте устроим в этой помойке настоящее шоу!
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
В общем-то, ждут они только до рассвета второго дня от согласования этой идеи: первый же весь день обыскивают город и готовятся, к счастью, людей Джайро тут нет, а небольшие уловки Дюллахан помогают без проблем обойти всех, кто излишне подозрителен. Леорио, как едва стоящего на ногах, оставляют в укрытии в безопасности, да и он не самый боевой член их шайки, чтобы его хацу хоть как-то помогло в реализации идеи; Замза остается с ним, но с помощью жуков следит за ситуацией в городе, другими же телеграфируя с помощью морзянки двум отрядам. Два основных: Киллуа и Дюллахан, как самые быстрые, устраивают диверсии в городе, отвлекая хоуи и солдат, Аллука с Гоном идут прямо в ратушу.
Прямо сейчас они с ней перебираются по крышам все ближе и ближе к точке назначения. В отличие от Киллуа, конечно, ловкость у младшей Золдик не такая уж выдающаяся, но в сравнении с Гоном, пожалуй… Да и для ее положения заложницы запертой комнаты в течение нескольких лет — вполне-вполне. Они вдвоем перебираются по тонкой доске между двумя покатыми крышами, Гон протягивает ей руку, чтобы не навернулась, и Аллука отвечает ему солнечной улыбкой.
План хорош, но Гон размышляет: наверняка именно этого ждет Джайро. Он мгновенно поймет, что именно сейчас происходит, так что стоит ждать сопротивления на месте. С другой стороны, он может подумать, что Гон работает вместе с Киллуа, потому что они приятели, а еще Гону свойственно тянуться к разрушениям… Никто добровольно не отправил бы такого человека, как он, на переговоры, это чревато. Он вообще попадает в команду к Аллуке, потому что нужен кто-то, кто будет прикрывать ей спину. А про нее Джайро и знать не знает: ему известно лишь про Дюллахан, Киллуа и Замзу.
Когда они перебираются на новое здание, Аллука роняет:
— Полезно иногда поработать с кем-то другим, а не братом.
— Ты так ду-у-умаешь?
Они иронично смотрят друг на друга.
— Ты знал? Он трусишка! Постоянно за меня беспокоится. Это, конечно, мило, но начинает надоедать.
— Кто бы мог подумать, что Киллуа такой собственник.
Хотя, уныло думается Гону, когда они путешествуют вдвоем, он тоже на все угодно готов ради него. И реакция была такая же: невероятно приятно, что кто-то настолько сильно о тебе беспокоится, но порой это доходило до искреннего ужаса. Одна лишь история про иглу Иллуми, вынутую в разгар защиты Гона на свидании с Палм… Кошмар и жуть!
— Ой, фу-у-у, не произноси это слово в контексте разговора о брате!
— Тогда я даже не знаю, как это обозвать.
Аллука задумывается, скребя ноготком висок.
— Невероятная… Нет, ладно, тупость. Но чур без этого словца. Это уже слишком!
Некоторое время они бредут по крыше в тишине, изредка озираясь по сторонам. Киллуа и Дюллахан работают славно: запас взрывчатки Бенни пригождается только так. Мысленно Гон смахивает скупую слезу, даже не желая думать, что вместо того, чтобы впихивать ее всем подряд за деньги они используют все эти отнюдь не дешевые динамитовые связки для подрыва… чего угодно! Ладно, будь что будет, у него просто не было выбора!
До ратуши еще сравнительно далеко.
— Как тебе жизнь тут вообще?
Если подумать, Гон не интересуется об этом до. Обычно они всегда путешествуют втроем. Сейчас же едва ли не первый раз, когда Киллуа остается в стороне, может, если у Аллуки есть какие-то мысли… Она их озвучит. Хотя, проносится мыслишка, сомнительно, что она от него что-то скрывает. Иначе озвучила бы точно. Аллука явно не из тех, кто будет держать язык на замке.
— На свободе? — иронично фыркает она, и, когда Гон виновато вздыхает, пожимает плечами. — О, мне тут нравится, конечно. И Нанике тоже! Тут столько всего нового, неизведанного, плюс… — медлит, — она может встретить свою семью. Ну а для меня это просто повод наконец погулять с братом. Раньше, до того, как меня заперли в подвале, мы часто играли вдвоем, но потом все это сошло на нет… Я рада, что он вернулся. Так что спасибо, Гон!
— За что? — удивляется тот, и Аллука лукаво смотрит ему в глаза.
— Если бы не твоя болезнь, он мог бы и не вспомнить.
Да уж. Спасибо, Гон, что чуть не убиваешь себя!.. Такую благодарность он еще никогда до этого не слышит. Когда он возмущенно фыркает, Аллука разрождается громким смехом, но потом тут же замолкает. Им лучше двигаться тише. Вряд ли, разумеется, кого-то заинтересуют голоса с крыш, люди из бара, куда водила их Дюллахан, наверняка частенько таким промышляют, но стоило быть осторожнее!
Но потом лицо ее становится темнее, словно Аллуку что-то беспокоит.
— Но Киллуа порой уж слишком сильно печется.
— За тебя? Ну естественно. Ты же его драгоценная сестра.
— Не только обо мне, — качает головой. — О тебе тоже, о Леорио… Он этого не показывает, изображает идиота… Только не говори ему! Хорошо? — получив подтверждение, облегченно выдыхает. — Когда мы вытащили Леорио из бункера, ну, примерно когда тебя лупил Джайро, Киллуа почти сразу выдохся. Я думала, мол, неужели физическая усталость, но нет, морально. Просто взял и… вот, выдохся! Хотя дело плевое!
Килуа? Выдохся? Гону вспоминаются их бои до этого: с муравьями, с Питоу в частности, попытка побега от Нобунаги… Тот действительно много беспокоится о других, порой себе во вред. Гон давно это замечает. Игра в вышибалы — лучший тому пример. Да, Хисока тоже тогда проявляет недюжинную дурость и ломает себе все пальцы, но он делает это исключительно потому, что понимает желание Гона сделать все по-своему, это что-то вроде солидарности, тогда как Киллуа калечит себя просто потому, что… ну… В этом даже нет смысла! Слова Аллуки удивляют его скорее потому, что он полагает, что тот уже избавляется от подобной привычки. Вместе с иглой. Но нет.
Видимо, это что-то внутреннее…
Очередное упрямство, которое может довести до трагичного финала.
— Брат очень боится походить на Иллуми, ратует за то, что должен быть посланником мира, отдавать — но не брать. Это походит на больную одержимость… — затем взгляд Аллуки становится чуточку по-ироничному раздраженней. — Я знаю, вы, два дятла, просто обожаете друг друга стебать по поводу и без, только не иронизируй над этим, и что он вроде как наемный убийца, хорошо? Я понимаю, что это смешно! Но тут реальная проблема, брат еще ничего настолько не боялся.
Гон надсадно вздыхает.
— Ну вот, а я уже столько шуток придумал!
— Меньше от тебя и не ожидала!
— Без проблем, не ссы, — он примирительно вскидывает руки. — Внутренние загоны — это та еще боль, так что намеренно давить не буду. Я уже с одним таким придурком поработал, в этот раз техника отточенная. Но если он будет слишком сильно выпендриваться на смежной теме, то уж извини! Не сдержусь.
— В таком случае он сам все заслужит… Вон! Ратуша впереди.
Здание, похожее на готичный собор, только больше и с огромной лестницей, возвышается прямо перед ними. Где-то тут скрывается человек (человек ли еще?), который запирает весь город в кошачьей коробке и обрекает на вечное бессмертное существование. Ради собственных эгоистичных хотелок… Где это видано! И Джайро. Ублюдок Джайро… Крепко сжимая зубы, Гон глубоко вздыхает, чтобы подавить в себе растущий гнев. Надо остудить голову. Не время отвлекаться. Он потом… когда бьет его, сумеет все высказать. Ну, то есть, блин, это будет бесполезно, болтовня с трупами — идиотизм, но лучше думать так, чем взрываться вновь! Это не полезно, а еще крайне опасно.
Озираясь назад, он смотрит на далекие струйки дыма, где, очевидно, взрывчатка Бенни идет в ход. Времени ждать больше нет. Потом выразительно смотрит на Аллуку.
— Теперь дело за нами. Киллуа и Дюллахан подключатся по пути.
— Не боишься, что опять с катушек съедешь? — Аллука вскидывает бровь и кивает в сторону цели. Делает больно подозрительные глаза. — Там ведь наверняка Джайро. А он уже твой тупой загон.
— Честно? Страшно будь здоров. Но выбора-то и нет!
Она поджимает губы, потом хлопает его по плечу. Вздыхает.
— Ладно уж, блюститель справедливости, прикрою твою задницу. Впере-е-ед! Навстречу бою!
Что ж, понимает Гон, настает время для старой-доброй резни.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
И вот они врываются внутрь.
Там, разумеется, солдаты; не сказать, что Гон с Аллукой застают их врасплох, но те явно не ждут вторжения так скоро, наверное, предполагая, что это сделает команда подрывников, которая в данный момент носится где-то по округе. Разобраться с этим ребятами для Гона — плевое дело, и, хотя он не самый большой фанат в мире убийств просто ради крови, приходится отключить мораль и совесть и окунуться в самое пекло бойни. Он решает не медлить, не пытаться переубедить кого-то, действовать как можно более отстраненно и холодно, не задумывая о возможных страданиях людей перед ним в этом замкнутом пространстве в течение нескольких столетий.
Это то, чем наслаждается Хисока, размышляет он, попутно одним ударом ноги вбивая чью-то голову в стену, так, что хрустит череп. Ему доставляет удовольствие бегать по краю лезвия, ощущать азарт, и только эта жажда жизни позволяет ему продолжать существовать, как человек, потому что в ином же случае… Выходит, это эскапизм? Ну, своего рода… Хотя, думает он попутно, уходя от очевидного выпада и одним хуком снизу вырубая нападавшего, Хисока — идиот. То есть, очень понятный Гону идиот, но все еще идиот! Поэтому под конец жизни вряд ли он гонится исключительно за спасением от собственного прошлого, просто начинает реально этим наслаждаться. Понимает ли его Гон… Он задумывается об этом, когда пуля рассекает ему кожу на щеке. Горячо. Потом сгибает дуло огнестрела, крайне похожего на тот, что используют в их мире, и вздыхает, тянет надсадно… Блин, ну… Ладно, в этом есть что-то эдакое. Адреналин приятно щекочет нервы, заставляет мозг работать на все сто и даже выше.
Он косится назад, полагая, что Аллуке может понадобиться помощь.
Ойкает, когда видит, что заблуждается.
Как он и думает, Киллуа и Биски проводят ей быстрый ввод в курс молодого бойца, помогая разработать хацу. Он искренне уверен, что та выберет что-то мирное, вроде помощницы Биски, что было бы логично для крайне миролюбивой девочки. Ну… в основном миролюбивой. Но вместо этого он видит нечто, напоминающее ему манипуляцию плотью Дюллахан, с помощью которой она лечит ему палец, отматывает его состояние назад. И вместе с тем то, о чем рассказывает ему Киллуа: как за неисполнение прошений Наника сворачивает людей в кровавое подобие блинов. Ну, не так гротескно, конечно, но он сглатывает, когда одним тычком пальца в пространство между доспехами она превращает руку нападавшего в кровавый рулет. Вау… Киллуа, какого хрена! Разве ты не хотел жить вне своего ассасинского прошлого?! Или слова Аллуки теперь — пустой звук!
Когда тело убитого Гоном противника позади начинает шевелиться после ее касания и поднимается, как плохо контролируемая марионетка, он и вовсе выпучивает глаза и, попутно сворачивая попавшемуся под руку неудачнику шею, удивленным голосом брякает:
— Вот это да! Это твое хацу? Ты уж прости, но я чего-то миленького ждал, а не такой грязной техники!
На лице Аллуки мгновенно — агония всего мира.
— Ага, давай-давай, как брат. Он тоже весь обнылся, что это ужасно.
Ничего себе, это что, дурильная голова говорит правильные вещи? А что дальше? Перестанет быть дурильной головой?!
— Но я послушала его рассказы про ваши путешествия, про опасности, плюс припомнила хацу брата Иллуми и поняла, что мне, не самой… ну, скажем, не лучшему венцу крови Золдиков, нужно что-то, что позволит перевернуть бой в мою пользу. Поэтому я решила, что нечто противоположное умению Наники лечить может быть крайне полезно.
— А сама Наника?..
— А что Наника? — Аллука удивленно моргает, и несколько тел позади нее, с проломленными черепами или грудными клетками, беспокойно ходят из стороны в сторону по опустевшему коридору. — Она — это я, я — это она. Она разве что дала рецепт, как творить ужасы с людьми в сто раз эффективней, чем я думала изначально. Вот и все.
Вот и все.
Говорить подобные ужасы с таким спокойным лицом… Действительно, способны только Золдики. Гон нервно улыбается ей в ответ, впрочем, не осуждая; ей, как слабейшей в паре с Киллуа, действительно будет полезно обзавестись подобным хацу. И пусть это не самая честная техника для рукопашного боя, Аллука — и не подобный боец. Хитрость и уловки всегда помогут выжить, а это самое главное.
Они останавливаются посреди коридора, Гон утирает пот и кровь с лица рукавом. Ну и ну… Кто бы сказал ему пару лет назад, что он будет спокойно таким заниматься — не поверил бы. Ну, здесь они заканчивают, время идти дальше. Маня Аллуку за собой, он равняется с ней и чуть наклоняется на ухо:
— А обратно ты это откатывать можешь?
— Я думала об этом… — Аллука задумчиво стучит пальчиком по нижней губе. — Но пока не тренировала. Это будет полезно, теоретически, но надо подумать, как оно сработает на ранах, нанесенных не мной.
— Вот тебе и полезная мысль!
— Вау, Гон! А когда свое новое хацу придумаешь, а? А? Чего глаза отводишь?!
Так, хватит над ним издеваться! Он еще придумает замену «Ка-камню», и такую, чтобы полностью задействовать свой потенциал специалиста! Но одно дело — фантазировать на тему хацу, когда есть основа, и совсем другое — делать все с нуля! Да, можно попробовать скопировать Джина с… тоже копированием техник, но это такая скука! Новая категория нэн — такая бесполезная херня… Единственное нужное, что он приобретает — видеть формы нэ-проклятий, что теоретически может пригодится в будущем. Честно, чем больше Гон думает над собственным новым хацу, тем больше склоняется к тому, что нужно скопировать принцип нэнорезки… Или сделать что-то подобное. Особенно тут, на Темном Континенте, где лишняя вспышка ярости может обернуться худо. Попробовать действовать без нэн, но с сохранением всех плюсов… Может, лишиться хацу, но вновь вложить все в физические умения, раз это получается у него лучше всего.
Хм…
На пути встает еще несколько противников; затем еще и еще. Ратуша кишит солдатами, как тараканами, и Гон начинает ощущать раздражение, что ему приходится разбираться с этим. Джайро все еще не видно, Аллука тоже не сможет вечно поддерживать свое разрушительное хацу… Им надо что-то предпринять, как можно скорее. Когда он задумывается об этом и наваливается плечом на тяжелую дубовую дверь, то понимает… За ней его не ждут очередные бесконечные коридоры, полные противников.
Там — огромный просторный зал, светлый, с гигантской хрустальной люстрой на потолке, настолько безвкусной, что на секунду он стопорится. Впереди видит широкую красивую лестницу будто из мрамора или иного белого камня, где видит человека, незнакомого… Поначалу думает, что это человек, но потом понимает — нет! Что-то иное: словно выточенная из камня фигура, вместо лица у которой — янтарь, смешавшийся с булыжником, но в обычном строгом костюме, и такая мода, схожая с их современной, и вовсе вынуждает Гона вытянуться по струнке и удивиться. На секунду их взгляды пересекаются… ну, если так можно сказать, потому что глаз у этого существа нет. Наверное, это такой же мутант, как Дюллахан, подозревает он, «эгоист», сумевший сохранить свою личность. Вот это да, вот так оно, значит, выглядит? Неудивительно, что Джайро заинтересовывается в этом месте — тут просто набор всех его хотелок.
Неожиданно понятным языком градоначальник начинает истошно скулить:
— Что это такое?! Ты говорил, что займешься ими! Теми, кто вторгся в мой город!
— Не беспокойся. Это лишь… небольшая помеха.
Знакомый голос; и, вот, Джайро выходит из-за спины, смотря на Гона все с тем же торжеством и без капли злости. Он ласково улыбается, затем хлопает дрожащего градоначальника по плечу; прижимается к нему, подтягивая к себе, и намеренно громким шепотом — явно чтобы Гон услышал — начинает бормотать:
— Твой чудесный закрытый мирок таким и останется. Можешь не беспокоиться. Я же тебе обещал, ну!
— Обещал! — визгливо взвывает градоначальник, нервно кивая.
— Разве я когда-нибудь нарушал свои обещания?
Взгляд голубых льдистых глаз впивается в того, и градоначальник начинает мелко дрожать.
— Не нарушал…
— Вот и умница, — ласково улыбается он, следом за чем разгибается. Подходит ближе к краю лестницы, смотрит на Гона уже спокойней, но лукаво, будто играясь. Он явно ждет этой встречи. Ожидает именно его, раскусывает план с отвлечением, но не предпринимает ничего, ведь Джайро, очевидно, плевать на градоначальника и его запертый мирок, важны лишь собственные желания. Эгоистично… То, что способен понять Гон. — Давно не виделись. Для того, кто едва не умер от моей руки, ты выглядишь очень хорошо. Славно, что ты не испугался и пришел сюда, я надеялся на твое безрассудство и храбрость, а не на трусость, и ты вновь оправдал мои ожидания. Упрямство — отличное качество, и в лучшем его проявлении оно заметно у тебя. Все еще не передумал?
Насмешка; фыркает, когда Гон рявкает:
— Засунь свое предложение знаешь куда?!
— Как грубо, — улыбается тот.
— Дюллахан и Киллуа все еще в пути, — шепчет Аллука, вставая позади вместе с подконтрольными трупами солдат. Угрожающе щурит глаза. — Придется защищаться, не уверена, что мы потянем: я еще не того уровня, а ты лишь один.
Мило, что она оценивает свои способности трезво, хотя Гон уверен: Аллука даст фору многим новичкам, не зря в ней течет кровь Золдиков, а еще ее тренирует Биски. Если она способна создать такое хацу с момента их расставания в Амдастере и до повторной встречи уже тут, то у нее явно тоже талант, просто чуть поменьше.
Он шумно сглатывает, когда их окружают еще солдаты и хоуи. Ядовитые наконечники стрел яркими цветами сверкают под блеклым светом люстры. Заводит Аллуку себе за спину. У нее такой устойчивости к ядам, как у Киллуа, наверняка нет.
— Уби-и-и-ить их! — визжит градоначальник.
— А как же наш уговор? — наигранно обиженным тоном тянет Джайро, и тот затыкается.
— Ну…
— Ладно уж, ладно, прощаю. Легко о таком забыть, когда видишь виновника такой шумихи, — затем взгляд Джайро вновь впивается в Гона, слегка веселый. — Ты мне нравишься, Гон. Бегущий за своей справедливостью, готовый на все ради друзей. Я и правда восхищен. Многие начали бы сомневаться или умолять о пощаде, но тебя не пугает сама смерть. Даже жаль, — улыбка сквозит искренней печалью, — что твое упрямство тут играет против меня. Но не будем оттягивать неизбежное. Я уважаю твое желание выбраться отсюда, и мне оно понятно. Поэтому…
Он затыкает пытающегося влезть в разговор градоначальника одним лишь жестом; в глазах у Джайро появляется опасный огонек, хищный, какой Гон помнит после столкновения в ИТЦ. Улыбка приобретает образ оскала, и он становится невероятно сильно похожим на Питоу, лишь взгляд — не зверя, а человека.
Самого опасного хищника.
— Я не дам тебе все так просто. У меня для тебя есть кое-что особенное, что я взял с Острова Жадности. Твой оригинал… «отец», Джин, позволил мне это сделать, посчитав невероятно забавным.
Забавным?
Гон хочет позубоскалить и огрызнуться, как-нибудь невероятно обидно, так, чтобы не пришлось даже двигаться с места, подвергая Аллуку и себя опасности быть застреленными из луков хоуи; но не успевает произнести ничего вообще, потому что Джайро делает жест в сторону, словно приглашая кого-то войти. И когда Гон смотрит в ту сторону, внутри него что-то мгновенно замирает, напрягается, и он чувствует, как против воли широко распахивает глаза. Слова про одобрение Джина и кражу с Острова Жадности становятся намного понятней, как и некоторая истина во время их первой встречи в ИТЦ, Джайро не врет, когда говорит, что восхищается Гоном… но немного привирает, потому что недостижимый идеал для него — все еще Джин.
Из тени навстречу Гону выходит…
… его отражение.
Будто в зеркало смотрится; лишь волосы иначе лежат, короче. Но в остальном? Тот же разрез глаз, тот же изгиб губ, рост, все это скопировано в точности до единого. Лишь возрастом, может, чуть младше, но не существенно. Он так теряется от этого дикого зрелища, от того, как его двойник неторопливо подходит к Джайро, одетый лишь в военные штаны и высокие сапоги, готовый нападать уже сейчас, и кивает ему. Затем смотрит на Гона с скучающим высокомерным лицом, и это такое дикое зрелище, что его едва не трясти начинает.
Что это за хрень?!
— Это твой клон… Хотя, технически, скорее клон Джина, — замечает Джайро и хлопает двойника по плечу. — Я назвал его Двойка, ну, знаешь, потому что он второй в своей линейке после тебя.
— Я тебя убью! — беспомощно рычит Гон, не зная, что тут сказать, но Джайро его даже не слушает.
Задумчиво скребет подбородок.
— При нашей встрече Джин в шутку обронил информацию о карте на Острове Жадности, позволявшей копировать себя с помощью мнимой беременности. Сначала я думал создать своего двойника, но потом… В вас, тебе и Джине, столько потенциала, а своего близнеца я бы убил в первые же несколько минут. Пришлось проделать некоторые манипуляции, взломать игру, но? — он улыбается и с торжеством родителя указывает на Двойку. — ДНК было получено. Даже удалось подкрутить настройки возраста.
— Джину это не понравится.
Признаться, Гон думает — тот будет в ярости, хотя шутит о таком.
На лице Джайро насмешливая ухмылка.
— Ой ли? Но он прекрасно осведомлен и лично дал добро. Потому что ему нет дела, Гон.
Джину нет дела.
Он не посещает тебя после боя с Питоу… потому что ты просто тест, последствие карты из игры, которое он пытается проверить. Джин не видит в тебе сына, потому что вы не связаны по крови — просто один и тот же человек, по сути. Не сыновья, не братья, не семья. Один и тот же человек, пошедший разными путями, существующий в одной временной точке. И с Двойкой — по трем дорогам.
Гону думается, что он должен быть разочарован… Обижен… Напуган. Но он не чувствует ничего. Это ведь именно то, о чем твердит ему Морена: Гону плевать. Он все равно не видит в Джине родительской фигуры, Но это злит. Какого черта?! Джин дает ему такую ценную информацию лишь для того, чтобы понаблюдать?! Многое можно понять, но не такое! Не в руки же такого монстра, как Джайро!
— Победит ли ускоренно выращенный и натренированный на убийства Джин, или Джин, растущий натуральным путем?.. — Джайро поджимает губы и причмокивает, будто говорит о чем-то мирном, не о бойне на смерть между близнецами. Почесывает подбородок с наигранной задумчивостью. — Даже не знаю! Результаты покажут. Ну, что ж. До встречи, Гон! До вероятной встречи!
— Остановись! — тот делает шаг вперед, и лучники натягивают стрелы. Выжидают. Но Гон на них не смотрит, его взгляд устремлен на развернувшегося на каблуке Джайро, медленно удаляющегося. — Ты думаешь, я просто так тебя отпущу?! Какого хрена эта… эта штука?! Чего ты добиваешься, ублюдок?!
Но последнее его все же трогает.
Джайро замирает и разворачивается. В этот раз на его лице — ни тени улыбки.
Страшная уверенность, и страшный взгляд, отчего даже Гон вздрагивает.
— Все, чего я жажду — мира без нэн.
Затем, Двойка делает шаг вперед.
Chapter 90: ИНФЕРНО: кер-ис: прощание с отражением
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Наверное, так сражаются гладиаторы: окруженные пьяной до зрелища толпой, утонувшей в своем однообразном времяпрепровождении, они дерутся за свою жизнь, пока остальным это — зрелище. Отсюда не сбежать, слишком маленькое пространство, плюс Гон с Аллукой против сей этой толпы с градоначальником разом не выстоят: при вторжении они используют элемент неожиданности, но тут даже трупы Аллуки не помогут, и… Внезапно, осознание бьет его так резко, что он едва не получает по лицу от Двойки: удар его по полу рядом крошит пол в пыль. Трупы! Аллука говорит, что они мертвы! Да, они устраивают массовую резню, но тогда Гон думает, что боль настолько адская, что «убитые» солдаты попросту теряют сознание, потому больше не шевелятся. Но Аллука же контролирует тела! Значит, они по-настоящему мертвы! Но Дюллахан утверждает обратное, и они проверяют это, выходит, на солдат ограничение не действует!.. Чтобы они не сошли с ума? Местные давно тронулись, но солдаты нужны Джайро в разумном состоянии, а не безумстве…
Или же это не солдаты Кер-Иса. Его люди.
Градоначальник говорит на их языке; Джайро тут как свой. Вполне возможно, что такое бессмертие его лишь забавляет, но никак не привлекает, вот он и не дает исказить собственных подчиненных. И именно они могут спокойно покидать барьер…
Сражение с Двойкой напоминает танец, где каждый удар способен разорвать голову, как спелый арбуз. Его удары очень сильны; всякий раз, как он замахивается, Гону приходится уходить, потому что прямой атаки он точно не выдержит, не надо быть провидцем. Хорошо, что у него нет сформировавшегося хацу, он просто усиляет конечности, но это все равно крайне-крайне скверно, потому что даже столь скудные способности с подобной страшной аурой делают его в несколько раз быстрее и сильнее Гона, что тренируется, ну… Прилично времени. Приходится выкраивать окна во время замахов и бить в незащищенные места, но Двойке словно все равно. Он источает столько ауры, что Гону невольно становится боязно: выходит, пока он не теряет свой потенциал из-за Питоу, он — точно такое же чудовище? Этого боятся Винг и Морау?
Питоу… Опять все из-за него.
Одна только мысль, что он дерется против своего клона, вводит в ступор. Как, почему? Это неправильно… Словно драться против близнеца или брата, но они с Двойкой никогда друг друга не видят. Тот, вроде, немного младше?.. Но это все равно слишком странно, слишком… Слишком. Интересно, выпусти подобного против Хисоки, что бы случилось? Он бы, наверное, взбесился. Впал в бешенство, как тогда, в бою с Куроро, когда услышал несколько слов. Нет, нельзя о таком думать. Даже предполагать. Это неправильно. А Двойка… Двойка Гону не брат, вообще никто. Просто пустышка, копия.
Хотя он сам такой же.
Нельзя поддаваться сомнениям. Гон — не тот, кто будет страдать из-за экзистенциального кризиса. Но, выходит, Джин видит его точно таким же: просто копией. Какая разница? Он — это только он. Их личности разные, их прошлое отличается, единственное, что у них едино — ДНК и внешность. Не геном делает человека, его жизнь.
Они обмениваются несколькими короткими ударами; кости начинают болеть. Аллука тоже бьет, но ей не хватает времени использовать свое страшное хацу, Двойка слишком резвый. Мясных кукол он уничтожает всего одним пинком, и останки разлетаются по полу, окрашивая побитый кафель в алый. Толпа подается вперед, и Гон понимает: они такие же, как и Джайро. Их не интересует спасение и справедливость, удел таких — лишь зрелища и утешения собственного эгоизма.
Еще удар — стальная колонна позади, скрытая за слоем мрамора, гнется, как тростинка. Крыша начинает трястись. Гон бьет в ответ, вкладывая весь нэн, какой только может, но Двойка играючи отпрыгивает назад, делая кувырок в воздухе, и, забравшись на балкон, уже оттуда в хаотичной траектории скачет там, после чего камнем падает вниз. Еще секунда, и от головы Гона остались бы симпатичные осколки! Но он не теряет времени даром и бросается наперерез, падает на Двойку и хватает его за торс, не давая сдвинуться с места. Пальцы того впиваются ему в плечи, так сильно, что начинают трещать кости, это жутко больно, но Гон держится. Потому что это — шанс!..
Шанс для Аллуки!
Она вырастает тенью позади, касается спины Двойки…
Вдруг широко распахивает глаза и отпрыгивает; крайне вовремя — тот пинком отбрасывает Гона прочь и пытается достать до нее, вновь разбивая каменный пол. Да уж!.. У этого парня мало фантазии, но он такой быстрый, что даже предсказуемость не помогает!
— Он аннигилирует хацу! — рявкает она, приземляясь рядом с Гоном. На лбу у нее заметно выступает испарина. — Все, что касается его, не работает! Только чистая аура!
«Все, чего я жажду — мира без нэн».
Гон не попадает «Ка-камнем» по Двойке, поэтому этого не замечает, но простые атаки, которые удается использовать, работают. Смысла врать нет. Джайро хочет избавиться от нэн… Зачем? Что это ему даст? Это настолько бессмысленно, что он вновь начинает злиться, только в этот раз из-за пустоты подобного желания. За ним ничего не стоит! Опять бессмыслица! Но Двойка, выходит, первая ступенька на пути к его желанию? Уже уничтожающий хацу, прикасающееся к нему… Возможно, это работает лишь на таких, как у Аллуки или Гона, зависящих от прямого касания, но какой-нибудь материализованный огонь оно не погасит… Он все равно не проверит; это сумел бы Киллуа, но у Гона подобных хацу нет. Но все это напоминает ему кое-что, что крайне заинтересовало бы Джайро, знай он о существовании подобного инструмента.
Нэнорезка.
Он хорошо помнит эффект этого проклятого меча на Хисоке, как за секунды та лишает его ауры и насильно вводит в состояние зэцу. Если Джайро получит подобное оружие, много хороших людей пострадает. Эти разработки необходимо прекратить, уничтожить прямо тут… Вместе с Двойкой. Несмотря на то, что у него лицо Гона. Несмотря ни на что.
Они обмениваются еще парочкой ударов, потом тот резко переключается на Аллуку. К счастью, его атака не задевает ее так уж и сильно, она просто отъезжает назад, тормозя руками и ногами по полу, и, прежде чем пересечь невидимую границу, за которой ее атакуют солдаты, грациозно бросается вперед, уже к Гону. Он вскипает, хочет схватить Двойку за волосы, но Аллука моментально материализуется у него за спиной. Шепчет так быстро, что он едва успевает разобрать слова:
— Не парься. Джайро ушел. Я отвлеку охрану. Тут тесно, они будут мешать друг другу. Выберись в место, где ты сумеешь убить его.
Киллуа ему швею свернет, если узнает, что Гон бросил его сестру на растерзание этим психам. Но она права: так будет намного проще, с его способностями и привычкой вести ближний бой без конкретного хацу у него намного больше шансов против Двойки. Кивнув, он бросает на Аллуку последний взгляд, после чего она криво улыбается — но не ухмылкой, какая у Киллуа, отнюдь. Нечто, напоминающее их старшего брата, Иллуми.
Манипуляция плотью, да?
Боится ли Киллуа сам стать похожим на брата, или боится за Аллуку?
Но он не говорит ничего. Отворачивается. И, затем, они бросаются в разные стороны: Гон сбегает в коридоры ратуши, а Аллука — навстречу солдатам, занося руку.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
В темных широких коридорах они играют в догонялки.
Гон пытается спрятаться, на секунду перевести дух, но Двойка всегда его находит. Он как ищейка: неостановимая, все следует и следует, и сколько Гон не пытайся улизнуть, не получается. Но он пока не атакует, выжидает, размышляя попутно: что же делать? Аллука предлагает успешный план, но Двойка все еще машина убийства, которую невозможно одолеть простой физической силой, его аура в сто крат превосходит Гона. Однако, он все еще немного предсказуем… Признаться, это единственное, что помогает Гону остаться в живых. Словно Джайро намеренно растит подручного себе супермена, но не дает ему разума, оставив безвольной куклой. Этого он хочет? Безропотного подчинения? Или это такое же следствие первых неудачных экспериментов, которые Джайро только робко пробует, чтобы потом развернуть страшную фабрику смерти?
Клоны Джина, способные уничтожить нэн… Неспособные исказиться от собственного эго, ведь его не будет. И «эгоисты», полностью контролирующие себя, как градоначальник.
Опасно.
Но как Двойка его так быстро отыскивает? Чует?
Нужно провести эксперимент.
Вдвоем они ныряют в большой темный зал с высокими колоннами, начинают догонялки вновь. Выждав удобный момент, когда поле зрения двойника будет ограничено, Гон ныряет в зэцу и прячется за другой колонной, после чего замирает, задерживает дыхание. Это глупо, свербит мысль в голове, просто невероятная тупость! Только дурак не поймет, где ты! Дешевый прием! Сейчас он просто использует эн и моментально тебя обнаружит, а с его скоростью не факт, что у тебя выйдет так быстро активировать нэн! Но он все равно решает: не то, что у него сейчас есть какой-то иной выбор. Эксперименты — единственный шанс хоть как-то одолеть Двойку, иначе они могут бегать бесконечно долго; и Гон сомневается, что аура первым истощится не у него.
Он подползает к краю колонны и осторожно выглядывает.
Двойка стоит на месте, озираясь по сторонам. Сначала словно растерянно, не понимая; потом начинает тыкаться по углам, словно слепой котенок. И так некоторое время. Это дает Гону возможность зайти ему за спину, аккуратно, и в то же время прийти к выводу: его ставка сыграла. Джайро создает двойника, дает ему огромные запасы ауры и способность бесконтрольно уничтожать хацу при прикосновении к нему, но никаких специальных техник он не знает, поэтому Гона для него рядом словно и нет — Двойка попросту не знаком с концепцией зэцу. Все, что он умеет: контролировать и гонять ауру по конечностям, усиливая удары. Несомненно, полезно, но слишком мало. Он — стеклянная пушка, рассчитанная на панику и людей, слишком сильно полагающихся на хацу с крайне специфичными условиями. Скорее всего поэтому Джайро уходит, оставляя все на градоначальника: он не видит смысла в просмотре кино с однозначно плохим финалом для его творения. Гон — крайне неудобный противник для Двойки.
Кто бы подумал, что его бытие усилителем и выработанные привычки во время отсутствия нэн помогут!..
Значит, единственный способ убить Двойку — сделать это без нэн.
Гон приближается к тому за спиной; и, когда тот не видит, резко обхватывает ему шею и берет в захват, моментально выходя из зэцу — хорошо, что успевает, потому что руки Двойки впиваются ему в запястья и пытаются разжать. Удушение — гнусная и противная смерть, но выхода нет. Спасибо Абаки, спасибо Хисоке — он теперь знает, насколько это эффективно против даже самых страшных противников. Вместе они заваливаются назад, на пол, но Гону так даже удобней: ногами он не дает рукам Двойки добраться до глотки и продолжает, продолжает, продолжает… Тот задыхается, трепещет, словно пойманная бабочка. Гон видит, как стремительно краснеет его лицо. Он маленький и глупый, этот Двойка, но…
Он ведь лишь жертва обстоятельств. Надо попытаться… спасти его, да! Он ведь наверняка просто не понимает, что делает, и…
— Почему ты с Джайро?! — рявкает он. Ответа нет, Двойка шипит, рычит, у него на губах пузырится пена. — Он тебя убьет! Ты сам присоединился?! Или он тебя заставил?!
Никакого ответа. Вялые попытки отбрыкнуться.
Силы постепенно покидают его.
За короткий период после выигрыша Гона на Острове Жадности Джайро успевает не только встретиться с Джином, но и выцепить его ДНК; создать полного двойника с желаемой способностью. Гон растет сам, как нормальный мальчик, но Двойка его ровесник… Может, чуть младше, но слишком мало времени проходит с момента, как он покидает Остров Жадности. За такой период нельзя вырастить человека, значит, Двойка «рожден» намеренно взрослым. И не факт, что его разум соответствует облику… Ты понимаешь, Гон? Ты душишь пятилетнего мальчика, который не знает больше ничего.
Это ты называешь благородным делом?
К горлу подступает тошнота.
… нет. Нельзя прекращать. Двойка надрессирован только атаковать, и, пока его не убить, он не остановится. Джайро крепко вбивает ему в голову заданную программу. Разговаривать с таким… просто делать себе хуже.
До слома шеи остается совсем чуть-чуть. Гон чувствует, как утекает чужая жизнь сквозь пальцы.
В последнюю секунду он слышит слабый хрипящий голос, немного проглатывающий гласные:
— Мама… Обними меня…
А затем — хруст.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Ощущения не из приятных, но Гон давит в себе всякое отвращение, когда возвращается обратно. Там, в зале, смердит кровью — просто дикость, и в центре этого фаршированного ужаса стоит не только Аллука, но и крайне хорошо знакомая парочка в лице Киллуа и Дюллахан. Становится очевидно, что большую часть солдат убивают именно они. Ему приветливо машут в ответ, и, видя их, облепленных кровью с головы до пят, Гон думает: ну и дикость. По многим… причинам. Они вторгаются сюда, приносят мир — но какой ценой? И Джайро, да… Джайро тоже безумен. Он не дает своим солдатам бессмертие, меняя невозможность умереть, крайне ценную для солдата, на благоразумие. Слишком странно. Слишком… Неправильно! Джайро должно быть все равно! Он же чудовище, да и срок тут не такой уж долгий, чтобы свихнуться от бессмертия…
Или он настолько дорожит своими людьми?..
Чушь! Что насчет Двойки?!
Обратно в зал он выходит, неся на руках тело, обмотанное простыней. Надо бы похоронить его по-человечески… На Китовом острове они расстаются с мертвыми так, как полагает их конфессия, не придерживаясь единого стиля для всех. Все равно что банальная вежливость. Но Двойка — неразумный ребенок, которого заставляют пойти против слишком уж опытного противника. Для Джайро он никогда не станет личностью, так и останется простым прототипом. От этого… крайне мерзко. Ты мог быть таким же, шепчет подсознание, Джин мог сделать ровно то же, что и Джайро. Единственное, что его останавливает — лень и собственный еще более страшный эгоизм. Ему просто не хочется видеть других Джинов, вот и сплавляет «сына» Мито-сан, полагая, что та, обиженная, не позволит ребенку вырасти охотником. В этом, пожалуй, его единственный просчет: неужели он действительно полагает, что его копия не повторит весь путь?.. Странно. А может, это тоже был своего рода эксперимент.
Гону все равно.
Он хмуро смотрит в сторону лестницы, где на ступенях сидит градоначальник, практически вжимается спиной; над ним нависают Киллуа с Дюллахан с явно недобрыми намерениями. Видимо, Гон прибывает в самый разгар допроса, потому что острый гарпун почти упирается бедолаге в подбородок, а сам он едва ли не плачет. Лицо их новой знакомой так и горит раздражением, будто от убийства прямо тут и сейчас ее останавливают разве что забытые всеми в этих диких землях нормы этики и морали.
— Все могло быть лучше! — скулит тот, явно продолжая напирать на своем. — Я мог создать идеальный закрытый мир, без грязи и греха! Все были бы намного счастливей, не знай ужаса смерти!..
Смерть — нормальное явление для мира. Без смерти все начнут сходить с ума от скуки и рисковать слишком многим.
Прямо как жители тут. Прямо как Хисока.
Такие рассуждения понятны, но они крайне жалки. Нельзя бесконечно бегать от смерти, когда-нибудь салки с ней закончатся проигрышем, как ни крути. Гона не пугает мысль, что когда-нибудь его дух покинет плоть, а кости поглотит земля. На Китовом острове они учатся единению с природой и знают, что дух станет камуем, переродится в нечто высшее. Убитая рыба всегда становится речным богом, убитый лисомедведь — защитником леса. Лишь убийцы превращаются в алых камуев, разъяренных божеств, но и они необходимы для мирового порядка. Потому что боги выше мирских желаний и целей, даже такие чудовища, как Джайро, найдут ту точку спокойствия в вечном декадансе своей жизни.
Смерть — нормальное явление круга жизни.
— Я просто хочу оставить все, как до того, как умер мой любимый…
Хисока… Хило тоже этого хотел. Это его и сгубило. Нельзя вечно держаться за прошлое. Нельзя убегать от него. Его нужно принять и пережить, и только тогда можно пойти дальше. Все пережитое — опыт, топливо для того, чтобы двигаться в будущее, и отрицать любую его часть… Просто глупо. Неожиданно, это злит его куда сильнее, чем должно, и Гон на секунду задумывается… Потом кладет тело на пол и подходит к градоначальнику, расталкивая Дюллахан и Киллуа. Смотрит на градоначальника сверху вниз… Крепко сжимает кулаки.
— Говоришь, значит, предпочитаешь эскапизм за чужой счет?
Тот скулит еще громче.
В следующем избиении нет ничего, кроме хорошо поставленной техники удара: лишь жестокость и злость. Он игнорирует окрики сзади, руку на плече, и просто садится сверху на этого ублюдка и бьет, бьет, бьет… Надо было избить так Хисоку. Потому что он такой же. Человек, понимающий лишь язык силы. Только если Хисока ее не боится, то этот едва ли не хнычет.
— Придурок! Забиваешь на других!.. Ради себя!.. Ненавижу таких эгоистов! Не думаете о благе остальных!.. Меня от вас тошнит!
Он вцепляется пальцами в чужую глотку так крепко, что слышит, как хрустят кости. Даже после обращения в нечто, этот слабак — все еще человек в своем истоке.
Не успевает; рука Дюллахан ложится сверху, с силой сжимает запястье. Отводит в сторону.
— Не бери такой грех на себя. Ты еще юн. Уже и так слишком запачкался.
Перехватывает в руке гарпун поудобней… Произносит несколько слов на незнакомом ему языке.
Только сейчас Гон может рассмотреть гарпун внимательней: выточенный из стали и неизвестных костей, с зазубринами — следами прошедших охот на эфирных китов. Настоящее оружие смерти, прошедшее огонь и воду. Он даже не морщится, когда тяжелое лезвие пробивает чужую голову, словно спелый арбуз; лишь делает шаг назад, стоит крови коснуться его сапог. Но это продолжается минуту от силы, следом, словно нагнав наконец ход времени, тело градоначальника начинает рассыпаться прахом, не способное вынести долгих столетий, пролетевших на считанные секунды. Лишь одежда остается, и он отворачивается назад, решив, что погребение праха труса — уже не его дело. Пусть Дюлалхан делает все, что захочет. Пусть даже культура Китового острова говорит, что он должен помочь… Тут нет его богов. Значит, он волен делать все, что пожелает.
Когда он подбирает тело Двойки вновь, слышит далекий голос Дюллахан:
— Это конец Кер-Иса.
— Джайро может попрощаться с очередной игровой площадкой, — недобро хмыкает Киллуа, но Гон думает: нет.
Такой человек, как Джайро, найдет еще сотни Кер-Исов, пока не добьется желаемого. Значит, надо убить его раньше.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Когда они покидают ратушу, в городе стоит мертвая тишина.
Скорее всего, предполагает Гон, остальные жители отправляются на тот свет следом за своим мучителем. Жаль. Он вспоминает ребят из бара, монстров из канализаций, жителей деревень… Умерли ли все? Что с пленниками градоначальника, пойманными ранее? А те солдаты, что не суются в зал с предводителем, где сейчас прячутся они? Все ли чудища канализации свободны теперь гулять так, как вздумается?.. Столько вопросов, но на ответы Гону плевать. Все они могут делать все, что угодно. Его это совершенно не касается. Он в последний раз поднимает взгляд на острые крыши Кер-Иса, замершие в своем мертвом монументальном величии, и осознает лишь одно — он чертовски сильно устал.
Сначала надо похоронить двойника.
Он выкапывает яму недалеко от ратуши; лопаты рядом нет, приходится работать руками. Аккуратно кладет туда тело, обмотанное тканью, несколько секунд тупо на него смотрит. Ты мог быть на его месте, Гон. Все могло быть иначе, тебя спасает лишь то, что для Джина ты — прототип. Не будь рядом Мито-сан, каким бы он мог вырасти? Полным двойником Джина, стремящимся лишь потешить себя, опасным убийцей вроде Джайро?.. Или же безвольной куклой в чьих-то грандиозных планах? Но все это и не важно, впрочем. Сейчас он свободен и принадлежит лишь себе.
А такой, как Двойка…
Скорее всего есть еще клоны. И, вероятно, Гон встретится с ними в будущем. Перспектива убивать подобных себе выглядит безумной, но… Нет. Он посмотрит. Если они будут чуточку разумней, чем Двойка, то, может быть, он перетянет их на свою сторону. Он не как Джин, не бросит такое наследие. В этом их главное различие, поэтому он ставит условие на карту «Перемещения» на Острове Жадности — друзья. Гон заводит друзей, а Джину они не нужны.
Позади доносятся осторожные шаги, и он оборачивается. На него с легкой озабоченностью смотрит Киллуа, поджимает губы. Затем взгляд его опускается на свежо зарытую яму.
— Ты как?
— Да нормально, — Гон скептически фыркает. — ты думаешь, я настолько сильно расстроюсь из-за такого? Тоже мне.
— Блин, дружище, не каждый день ты убиваешь своих двойников.
— Ну, я сам такой же… — он опускает взгляд вниз, на могилу. — Но я слишком плохо его знал. Вообще мог оставить его в том зале, но, знаешь… Захотелось. Считай это моей причудой.
— Если тебе нужно поговорить, не стесняйся. Я-то знаю, как иногда могут тяготить вещи.
В ответ Гон насмешливо вскидывает бровь.
— Ого? Это что такое? Ты ведешь себя не как первая пиписка на деревне?
— Пошел в жопу!
— Но спасибо за предложение, дружочек.
Они вновь косятся на землю. Киллуа, подозревает Гон, скорее всего прекрасно понимает, что двойник не один. И неизвестно, сколько они встретят в будущем. Даже если Киллуа убьет одного, Гон злиться не будет. Глупо! Это же не он их создает, вся вина только на Джайро. Но все равно… Как-то это неуютно. Они ведь не плохие люди, их просто используют. Надо подумать о том, как перевоспитать таких; с Двойкой, к сожалению, у Гона слишком мало времени для импровизации.
Они садятся на мелкий заборчик рядом, ему протягивают салфетку и воду. Пока Гон отмывает руки от земли, Киллуа не отводит взгляда от могилы. Затем слегка хмурится.
— Что будешь делать с этим выводком цыпляток?
— Для начала подумаю, как избавиться от них самым мирным путем.
— Типа, перетащить на свою сторону?
Гон мугыкает в знак согласия. Киллуа некоторое время раздумывает, потом причмокивает.
— А если не выйдет?
— Тогда им всем одна дорога, — кивок вперед, — в могилу. И я лично об этом позабочусь. Но пока…. Давай сначала доставим Леорио обратно к Чидль со всеми добытыми материалами, а потом уже подумаем. Для начала я бы хотел разобраться с маленькой проблемой, а не размышлять о спасении всего мира.
Он терпеливо вытирает руки и выковыривает грязь из-под ногтей, и все это время за ним наблюдает Киллуа. Затем кривит губы.
— Я думал, когда мы начали охотиться на муравьев… Ты изменился, потому что у тебя забрали Кайто. Но потом тот вернулся, и ты вроде бы стал как прежде… Но это не так. Ты изменился, Гон. Раньше ты бы ни за что не думал такими парадигмами. И не вел бы дружбу с кем-то вроде Бенджамина, Морены или Бизеффа.
Да, думает Гон. Это так.
Ничто не стоит на месте.
Но вместо ответа он лишь вежливо улыбается, не произнося более ничего.
Chapter 91: ИНФЕРНО: лагерь экспедиции госпожи чидль
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Эффект исчезновения замкнутой временной петли очевидно влияет на живые существа, заточенные внутри; если остальные жители рассыпаются прахом из-за неожиданной «догонки» своим истинным возрастом, то те, кто находится тут недолго, ощущают лишь легкое недомогание. Их славный квартет, вторгающийся сюда столь внезапно и бурно, впрочем, даже для желания выплюнуть обед в кусты чувствует себя слишком хорошо, ведь они тут торчат от силы пару дней, Дюллахан же… Когда они опасливо ступают за пределы города, страшась, что сейчас превратятся блинчик (хотя Гон уверен, что такого точно не будет, ведь хозяин хацу мертв, а никаким посмертным нэн тут и не пахнет), та лишь трясет головой, после чего, на очевидный немой вопрос, оборачивается и криво скалит зубы, мол, не о чем беспокоится.
Вдыхает полной грудью. За спиной — верный гарпун. Весь вид Дюллахан кричит о том, что она намеревается свалить отсюда как можно скорее.
— Кроме легкой мигрени ничего особенного. Думаю, накопительный эффект дал бы о себе знать, проторчи я больше пары лет. Лучше скажи, как чувствуешь себя ты, господин пленник.
Она указывает трофейной винтовкой на Леорио; тот несколько бледнее предыдущего, плюс у него из носа хлещет кровь, не переставая, которую Аллука то и дело пытается остановить, но он тоже криво улыбается и слегка дрожащим голосом замечает:
— Сойдет.
— Может, попросить Нанику помочь? — Гон выразительно смотрит на Аллуку.
Та — на брата, тот даже пожимает плечами, просьба-то хорошая, да и лечение никакого плохого эффекта с собой не принесет, но Леорио вдруг вскидывает руку и отрицательно мотает головой, мол, не надо. После пачки косых взглядов поясняет:
— Знаете, ребята, хватит с меня причуд Темного Континента. Без обид! Ты правда очень милая девочка, но, честно, я лучше как-нибудь своими силами выкарабкаюсь.
— Упертый дурила.
— Киллуа! Закрой хлеборезку!
— Нет, он прав, это глупо. Просто честное слово, я лучше сам.
— Смотрите, какой упертый, еле стоит, а хочет все на своих правах, — ухмылка на лице Киллуа становится настолько ехидной, что Гон начинает подумывать, как бы прописать ему лечебного подзатыльника, будет полезно. — Ну ладно, ладно, герой, как пожелаешь. Смотри только, не грохнись в обморок от невероятного путешествия… Кстати о путешествии, — косой взгляд на Гона. — Куда идем, глава бравой шайки?
Это скорее вопрос ради вежливости; Киллуа, как и Гон, прекрасно понимает, что в дебри Темного Континента они отправляются не только ради встречи с родственниками Наники, но и по указке Пьон; в поисках Чидль. Леорио — не только друг, но и весточка до искомой, поэтому вывод тут один — к ней в лагерь. К счастью, как понимает Гон, окапывается на местности Чидль достаточно плотно, поэтому вряд ли так быстро уйдет. Сколько там Леорио тут торчит, несколько месяцев?.. Зная дотошность новой главы Ассоциации, легко можно утверждать, что найдут они ее там же, даже с учетом пути. На всякий случай Гон уточняет, как долго идет группа Леорио, но тот плохо помнит… Неудивительно, с учетом, что он переживает. Честно, в той униформе, которую они находят ему взамен грязной, он почти тонет, и ему бы еще немного полежать… Но Гон прекрасно понимает желание Леорио сбежать отсюда как можно быстрее, так что даже не возникает, хотя логики в этом решении нет. Особенно на Темном Континенте.
Но они помогут. Доведут Леорио… А там он может сколько угодно лечиться, особенно под надзором Чидль.
Он топчется на месте, потом кивает остальным… Оборачивается к Дюллахан и протягивает ей руку. Та же продолжает смотреть с тем горделивым кокетством, словно вся эта заварушка и знакомство с новыми людьми в устоявшемся мире мертвой Ишвальды ее невероятно сильно забавляет; хватается за ладонь. Ну слава богам!.. А то вдруг он глупость делает, и тут этот жест расценивается как нечто грубое. Дюллахан от души встряхивает его руку, так, что косточки болезненно отзываются.
— Приятно было с тобой познакомиться. Может, еще увидимся!
— Храброе заявление для такого безалаберного человека, — Дюллахан ухмыляется. — Ты хотя бы знаешь, как идти до нужной вам точки?
Ой, блин!
— Знаешь… — тянет она, косясь в сторону, очевидно, чисто ради легкой драматичности момента, в ответ на что хочется выразительно так закатить глазки, мол, кому вы тут драму устраиваете, уважаемая. — Мне сейчас не то, что особо есть что делать… Моя команда все равно занимается чем попало, и скоро они меня не ждут. Тебе же нужен проводник, да?
— Блин, если ты хочешь навязаться и побыть с нами еще немного, так и скажи!
— Ну нет, так совсем не интересно. Никакого флера.
— В жопу флер!
— В жопу — это не флер, — с крайне мудрым видом замечает Киллуа, и Леорио позади давится платком, когда Аллука сжимает ему нос слишком сильно, попутно косясь на брата с видом разъяренной фурии.
Впрочем, обходится без веселого лая друг на дружку, потому что все ну просто невероятно хотят покинуть Кер-Ис и не видеть это место еще доброе… никогда, да, пожалуй. В последний раз они смотрят на проклятый город, Замза про себя бубнит что-то на незнакомом языке, и остается лишь гадать, молитвы ли это за сгинувших или же проклятья в сторону градоначальника; впрочем, это заботит Гона невероятно мало. Он вновь поворачивается к Дюллахан, оглядывающей город впереди хищным взглядом завоевателя, и это напоминает ему о Джайро. Джайро… смотрит точно так же. Но все равно иначе.
Она поворачивается, чувствуя на себе взгляд, и Гон хмуро роняет:
— Ты ведь преследуешь какие-то свои цели, да?
— Ну разумеется.
Улыбка Дюллахан напоминает дружелюбный оскал.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Из нее действительно получается толковый проводник; и вот, спустя около недели блуждания по зарослям «самой короткой дороги» (так называет ее Дюллахан, ведя их такими кустами и горками, что хочется поинтересоваться, каким образом она все это выясняет, и не опасно ли вообще, если Леорио ничего подобного не помнит) они наконец выходят к лагерю Ассоциации, расположенному в небольшом ущелье. С первого взгляда и не заметить: пещеры, нависающие скалы, речка — все создает невероятно удобные условия для того, чтобы скрыться от местной агрессивной фауны и любого ненужного взгляда. Скорее всего в округе стоят нэн-сканеры или что-то такое, потому как, когда их группа пребывает к спуску вниз, люди внизу даже не отвлекаются от повседневных обязанностей; значит, уверены, что приходят товарищи.
К тому времени Леорио уже более-менее способен ходить без помощи со стороны, и, когда они спускаются вниз и идут вдоль устья узкого ручья, указывает руками по сторонам, рассказывая (в основном любопытствующей Аллуке, потому как Киллуа и Гон мыслями далеко) об окружении. Палец его утыкается в одну из многочисленных одинаковых пещерок, и он с видом заядлого гида важно поясняет:
— Это — Пещера Звезд.
— Зве-е-езд? — Аллука делает круглые глаза.
— На потолке растет особый мох, который впитывает свет и начинает светиться. Кстати, он неплохо подзаряжает батареи, как солнечны панели, мы их иногда вытаскивали на улицу… Вон, кстати, немного моха, видимо, сейчас как раз время зарядки. А вот там!..
Черт, Кайто бы убил за то, чтобы пощупать этот странный мох.
В пещерах расположены палатки, видно какое-то оборудование, столы… Обитатели лагеря не выглядят с иголочки, как они, прибывающие из города — заметно, что часть одежды сделана из шкур местных животных, хитина или же растений, но, в целом, вид тут у всех цивилизованный и приличный, так что становится ясно: Чидль держит всех в стальном кулаке. Никого из охотников вокруг Гон не узнает, и в голове откликается мысль, что для местных он — никто, хотя в Гойсане его имя довольно известно. Ну вот! Единственный раз, когда он может похвастаться влиянием, потому что Чидль наверняка будет занудничать, а возможности нет! Но он уважительно кланяется каждому , кто встречается на пути, пока как Киллуа с Дюллахан идут с абсолютно непроницаемыми лицами, не интересуясь окружением.
Хорошо, что до базы они добираются всего за неделю изнурительного похода. Леорио приходится тащить буквально на спине, но он раненный, и ему требуется нормальная помощь, а не то, что они могут предоставить без вмешательства Наники. Странно, конечно, что он отказывается, но, понимает Гон, встречи с Джайро довольно травмирующи. Он и сам не может отделаться от призраков взрыва в ИТЦ, о чем тут говорить?
Наконец, хозяйка лагеря выходит к ним во всей красе: на ней униформа Ассоциации в камуфляжных цветах, больше напоминающая военную форму, волосы туго стянуты в хвост на затылке, очки теперь на ремне, чтобы не спадали. Несмотря на невероятно угрюмый вид,Чидль — все еще ростом не особо выше Гона… Да уж, такой каланче, как Леорио, опасаться ее точно не стоит. Ну, в смысле, что она даст ему по шее — не дотянется. Теперь Киллуа может проворачивать такое и с Биски… Хотя, у нее же, вроде, есть настоящая форма, да? Там никакой Киллуа не сбежит. Но Гон отвлекается; скрестив руки, Чидль смотрит на них крайне неодобрительным хмурым взглядом, хотя он палец на отсечение готов отдать, что на самом деле она рада видеть собственного подопечного в целости и сохранности.
— Где остальной отряд? — вместо приветствия бросает она, и Леорио заметно бледнеет, улыбка же становится натянутей.
— Мертвы.
Слова срываются с его губ с хрипотцой.
Видел ли он их смерть? Произошла ли мутация у него на глазах? Ответов нет. Но выглядит, будто… Страшно представить, что переживает тот, находясь в плену. Как хорошо, что они попадают в эту ловушку, как же хорошо, в самом деле. Гон хлопает друга по спине, взглядом давая понять, что если что — инициативу перехватит он. С Джайро он знаком достаточно, и с ситуацией, чтобы дать самое простое объяснение, устроющее Чидль.
Взгляд той неожиданно смягчается, словно она осознает, что спрашивает лишнего. А может, просто хочет сама удостовериться.
— Джайро, — добавляет Леорио, пробегаясь языком по высохшим губам. — Там был Джайро.
— А это…
— Мы — из Ассоциации, из Гойсана, от Пьон, — Киллуа резко поднимает руку и тычет пальцем в макушку Гона. — Это сын Джина, кстати, так что вы знакомы.
— Гон?
— Ага, это я…
— Я — навязываюсь! — добавляет Аллука, а потом указывает на Замзу и Дюллахан. — А они наши проводники, из местных!
— Да, я заметила…
Дюллахан прижимает раскрытую ладонь к сердцу и слегка кланяется. Это, видимо, какой-то местный жест вежливости?
— Дюллахан из клана вольных охотников. Приятно познакомиться с товарищами схожей стези из озера Мебиус. Эта группа, — она указывает на их команду, — помогает мне во время операции в городе Кер-Ис, где действует человек по имени Джайро, поэтому я просто отплачиваю свой долг.
— Приятно видеть местных, говорящих на нашем языке, — Чидль сухо улыбается и затем добавляет что-то на незнакомом Гону наречии, в ответ на что Дюллахан и Замза начинает ухмыляться.
Это… Это ведь не что-то обидное, да?! Эй!
— Будет невежливо заставлять гостей издалека ждать стоя, поэтому прошу пройти за мной в мою палатку, пока мы подготовим должную встречу. Саю! — рявкает Чидль куда-то в пустоту, из из-за одного угла высовывается человек, похожий на обезьяну. — А ну живо подготовил палатки! И скажи остальным, пусть перестанут втихую воровать запасы алкоголя, сегодня мы откупорим его официально! Также, — она разворачивается с деловым видом, будто только что не говорит о грандиозной намечающейся пьянке. Впивается взглядом в Леорио с видом крайне озлобленного врача, видящего пациента, нарушающего постельный режим. — Ты истощен. Они тебя пытали?
— Он будет говорить, что нет, но мы нашли его в несколько раз худее, — ухмыляется Киллуа, не замечая рычания Леорио.
— Очень тощего! — поддакивает Гон.
— Предатели!
— Леорио, попроси своих друзей проводить тебя до медпункта, пусть тобой займется Санбика. Остальные — прошу за мной, я покажу, где можно будет расположиться… Пока тупая обезьяна занимается подготовкой.
Когда она разворачивается на пятке, Гон торопливо бросается вперед и нагоняет ее, после чего, получив свою порцию сердитых взглядов и подавив желание драпануть как можно дальше от Серьезных Страшных Взрослых, сглатывает и нервно интересуется:
— Э… Мы можем поговорить лично? У меня тут сочная пачка донесений!
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Пока палатка Чидль оккупирована неожиданными вторженцами, Гона зовут в какую-то пещерку, где, видимо, расположен запасной штаб: тут тесно, не очень светло, но, в целом, даже уютненько. Он косится на ловцы снов на стенах, какие-то наскальные рисунки, сделанные, видимо, уже сейчас — сомнительно, что Чидль позволит себе разбить кабинет рядом с каким-то историческим артефактом, вроде наскальных рисунков энной эры. Чем-то это напоминает Бенджамина: никакого лоска, хотя, наверное, дело в том, что у Чидль банально нет на него ресурсов. Стоя перед ней, вспоминается Мито-сан, проверяющая домашнее задание по математике, только вот вместо этого Гон приходит с данными немного… более опасными.
Он терпеливо ждет, пока Чидль внимательно прочтет послания от Пьон и Клак. Поправляет очки, когда пробегает строчки текста взглядом, хмурится… Затем откладывает письма в сторону и протягивает руку за бумажной птицей, на которой быстро что-то расписывает и вкладывает туда уже свои несколько бумаг. Белый голубок из бумаги захлопывается, как шкатулка, и возвращается обратно Гону: выпустит его обратно на выходе из пещеры, отошлет Клак, и, когда вернется, на всякий случай принесет дубликат послания лично в руки. Все равно тащиться в Гойсан через какое-то время.
Затем она долгое время смотрит на документы об «эгоистах», записи из бункера, фотографии Морены… Лицо Чидль темнеет с каждой секундой, и, спустя длительное время изучения предоставленных материалов, она наконец откладывает их в сторону и тяжело вздыхает. Жестом указывает Гону на стул рядом, мол, садись, не стой, что он послушно и делает. Не то, что устает с дороги, но так немного проще, чем стоять будто перед казнью. Отбивая неясный ритм по коленям пальцами, он пристально смотрит на Чидль, пока та просматриват фото по второму кругу…
— Значит, это скрывалось в Кер-Исе? — в пустоту интересуется она, и Гон тупо кивает.
Скрывается… Скорее стоит у всех на виду. Тот же градоначальник.
— Что случается с найденными экземплярами?
— Не смотрели. Честно сказать, было не до них, но если мы убили одного, и он реально умирает… Полагаю, они не подвержены влиянию временной аномалии, то есть, все еще там живут. В канализациях….
— Это большая проблема, — Чидль закусывает губу. Стучит ногтем по столу. — Нужно направить туда отряд зачистки. Сможешь провести?
— Э, извините, конечно, но я туда больше ни ногой! Впечатлений хватило.
Думается, сейчас Чидль назовет его трусом или разозлится, но она лишь качает головой.
— Это понятно. Ничего страшного. Если твой проводник из местных опишет, как именно идти, то будет достаточно. Но нам нужно решить эту проблему, пока эти мутанты не вылились в нечто намного страшнее, чем мы можем вообразить сейчас. Если Джайро пытается вывести их искусственно и закрепляет свой опыт в Кер-Исе…
Она все говорит и говорит, и Гон думает: боги, хорошо, что я не говорю ей про своего дубликата, узнай она, что Джин развел ферму клонов, точно бросилась бы туда все расследовать. И скорее всего выкопала бы могилу. Со Второго достаточно. Он и так… рождается в мучениях с глупейшей целью, хватит. Вся речь Чидль, которую она произносит, можно кратко свести к одной мысли: «эгоисты» опасны, и нужно начать решать проблему с Джайро сейчас, не с мутантов, а конкретно заняться его устранением. Это хорошая цель, но ее разделяет еще кое-кто…
Гон, время проявить твои обширные связи! Хей-хо!
Он роется в кармане и достает оттуда визитку. Тянет Чидль, и та критично осматривает лого «ПРОМЕТЕЯ».
— Этот парень, Первый принц Бенни, невероятно сильно горит желанием убить как и Джайро, так и его бывшего товарища, который, как я уверен, может промышлять чем-то подобным, потому что он тронутый психопат, любящий уродства. Думаю, вы точно сойдетесь на почве жажды убийства! Э, ну, надеюсь я понятно сказал.
— Ты работаешь на Бенджамина? — Чидль вертит визитку в руках.
— Я много на кого работаю. Проще сказать, с кем еще не успел.
— Интересно. Не ожидала такого от сына Джина.
Ах, Чидль, если бы ты только знала…
— Они меня просто спонсируют!
— А вот это уже больше на него похоже. С кем ты сейчас?
— Э… Бенджамин… Халкенбург… Фугецу, наверное? Хотя мы давно не общались.
— Сплошь Какин… — тянет она и откидывается на спинке назад. — Любопытно. Но никого из наших?
— Я тут типа с Кайто. Который…
— Я знаю. Знаю. Новые виды.
Нетеро, наверное, знает каждого охотника в лицо; даже таких, как Хисока. Видимо, Чидль тоже? Он неловко улыбается, не зная, что добавить. Ведь действительно выходит, что принцы Какина вертят им, как хотят. Но по разным причинам!.. Фугецу так вообще скорее друг, чем наниматель, особенно с учетом всего произошедшего.
— Что планируешь дальше?
— Обратно в Гойсан, — пожимает плечами. — Потом, наверное, с Бенни… кхе, Бенджамином буду охотиться за Джайро. Хотя я тут еще кое-что планировал найти, в смысле, артефакт, может слыхали? Что-нибудь, что способно вернуть человека к жизни.
Обескураживающе прямолинейно, браво.
Чидль смотрит в ответ крайне пристально.
— Вернуть к жизни, значит? И кого ты планируешь вернуть к жизни, Гон?
— Друга?
— Ты знаешь, чем это может закончиться?
— Ну я же не буду пичкать его останки зобаэ или чем-то вроде этого, — начинает злиться он. — Я просто ищу способ сделать это безболезненно и без отката, как будет с аи. Если не найду, то так и быть. Но тут столько всякой чуши, может, найдется. Я… Я не знаю, хорошо?
— Хорошо, что тебе еще хватает совести беспокоиться о других, — строго цокает Чидль, и Гон щелкает пальцами.
— Это камень в огород Джина. Я понял!
Лишь улыбка в ответ.
— Хорошо. Ты занятой охотник, но я все равно спрошу, потому что пройденный тобою путь является отличным доказательством твоей состоятельности. Сейчас нам крайне срочно требуются ресурсы, ты и сам видишь, к чему приводит столкновение с Джайро: живым выходит лишь Леорио-кун, но и от него сейчас проку не будет. Хочешь ли ты к нам присоединиться?
Присоединиться… Он, все же, охотник, и, по логике, Чидль может ему просто приказать — не отвертится. Но она дает выбор, зная, что это самый простой способ добиться верности. Взгляд его невольно идет назад, к выходу из пещерки, туда, где сейчас остальные. У него столько планов, столько дел… Рядом с Чидль он не сможет искать сокровища для Бенджамина: ни образцы чумы, ни источник энергии… Она явно будет против возвращения Хисоки, а если Гону и удастся как-нибудь это провернуть, то точно захочет изучить этот феномен. Такой строгий контроль не так плох, он явно помогает Леорио наконец собраться, но для Гона это…
Потому он вежливо улыбается и качает головой.
— У меня и так дел выше крыши, извините.
— Говоришь как Джин.
Чидль произносит это без задней мысли, просто как факт, но перед глазами проносится образ Второго…
На секунду к горлу подступает тошнота.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Вечером организуют огромный костер в центре лагеря, предварительно защищая всю область хацу, чтобы никто не пришел на яркое пламя. Маленький праздник явно радует членов экспедиции Чидль, и те радостно стекаются к центру ущелья. Доносится звон бутылок, рекой течет добытый в руинах алкоголь, не теряющий свои свойства по совершенно неясным причинам. Интересно, как они понимают, что он безопасен… Честно, Гону совершенно не хочется знать: он просто рад оказаться в таком месте в самом центре веселья, после мрачного Кер-Иса и всех ужасов, что там происходят, это словно бальзам на душу. Он с ухмылкой наблюдает за тем, как под ночным небом около костра задорно пляшут Аллука с Замзой, выделывая какие-то невероятные телодвижения, словно танец одержимости, пока рядом о какой-то чуши спорят Леорио и Киллуа; первому, как не самому здоровому, вместо алкоголя выдают что-то скромное — сок местного растения. Гон и сам его пьет, не шибко заинтересованный в пьянке, но чуть-чуть из вежливости глотает.
По другую руку от него сидит Дюллахан, с легким оскалом наблюдающая за празднеством. Ее изрядно забавляет, когда кто-то из охотников, уже слишком пьяный, зовет Чидль просто шутки ради станцевать — откровенно смеется, стоит той согласиться и показать такие движения, что экспедиция начинает аплодировать. Вот это да!.. Так она не такая уж и зануда!
— Забавно, как некоторые особенности кочуют от предков к нам и вам, хотя нас разделяют километры и огромная разница в культуре, — роняет Дюллахан, продолжая хищным взглядом осматривать окружение. Она не поворачивает головы, но на секунду Гон ощущает пристальное внимание к себе. — Ты не хочешь присоединиться к своим друзьям у костра?
— Аллуке и Замзе?.. Не знаю. Признаться, после Кер-Иса как-то все еще не по себе.
Джайро. Двойка. Джин, который так просто позволяет провернуть подобное.
Все это слишком… слишком.
— Боишься?
Гон хмурится.
— Джайро? Нет. Меня это злит. Знаешь, с одной стороны в этом нет ничего… такого, то есть, я прекрасно понимаю, чем оперировал Джин, когда соглашался. Ему просто все равно, да и мне было бы, наверное… Но все равно как-то мерзко. И дело даже не в том, что я там увидел своего двойника, просто можно же обращаться с ними как с товарищами, а можно — как с оружием, и Джайро выбирает последний вариант. Но они же люди… да?
Они смотрят друг другу в глаза.
— Ты сомневаешься?
— Я ведь клон, рожденный нэн, — бормочет Гон, тупо смотря вперед, сквозь Дюллахан. — Могу ли я считаться человеком?
— Может ли искажение человека от эго считаться таковым, если теряет форму? — парирует Дюллахан. — Или же мертвец, вернувшийся к жизни с помощью нэн; тот, кто перетягивает свою душу в другое тело после гибели… Все это лишь условности. Главное, что ты считаешь себя человеком. Ты мыслишь, и это главное.
— Но мышление — это удел и магических зверей, например!
— Тут, на землях бывшей Ишвальды — возможно, — Дюллахан ухмыляется. — Но они не видят себя людьми. Просто спонтанные мутанты, рожденные после поглощения человеческой плоти. Человек все еще исток.
Подобные слова немного успокаивают, и Гон невесело усмехается, вновь глядя на Замзу и Аллуку, танцующих около пламени. Они… Наника и Замза — тоже не люди. Вытесняют разум человеческой плоти, в которой находятся. Что ни говори Киллуа, но, очевидно, Наника — исходное ядро личности Аллуки, на основе которого и рождается она сама. Так ему кажется… Он не признается приятелю в этом ни за что, пусть думает, что думает.
— Надо избавиться от двойников.
— Мне казалось, ты хотел их вербовать.
— Я все еще хочу. Но я не верю, что они согласятся, если им даруют разум. Скорее всего Джайро постарается сделать все, чтобы они оставались под его контролем. То есть, либо смертельно преданы, либо без разума. Нужно придумать, что с этим сделать… — складывает руки замком. — Создать уже чертово хацу, специально против него. Но как это сделать, что выбрать… Да и язык местный было бы неплохо выучить.
И Хисока, конечно же. Еще Хисока…
Потом задумывается.
Дюллахан же местная, верно? Плюс ей довольно много лет, как она говорит, видимо, как-то продлевает себе жизнь. Или она говорила что-то об этом, честно, Гон уже плохо помнит: все воспоминания о Кер-Исе стираются, как страшный сон. Она вольный охотник, значит, знает очень даже много, и… Гон упирается в нее взглядом, и Дюллахан мило улыбается в ответ, явно предвкушая нечто интересное.
— Э, слушай. А ты случайно не знаешь какого-нибудь, ну, очень интересного способа воскресить человека? Или вдруг твое хацу обладает такими свойствами, а, скажи, пожалуйста, что обладает, и сегодня я закрою две свои цели разом.
Смех вынуждает его грустно вздохнуть. Ну конечно.
— Нет, мое хацу просто откатывает последствия, — Дюллахан трясет головой, продолжая смеяться. — Такого я не видела.
Черт!
— Но легенды о подобных местах ходят.
Гон настораживается. Так?!
— После расставания с тобой я отправлюсь к своей эскадре, и мы отправимся охотиться на китов глубже в старые земли, могу поискать там и поспрашивать других вольных охотников. Вполне возможно, кто-то что-то и видел.
— Блин, я буду просто супер благодарен!
— Но ты можешь отправиться с нами, — тут же добавляет она, скорее как между делом, Гон не слышит в ее голосе настойчивости, присущей остальным, кто пытается его рекрутировать. Это и правда просто вежливое предложение. — Это долгое путешествие, около… года, полагаю, на ваш манер, но мы отправимся дальше, чем доходят люди из озера Мебиус. Ты интересный человек, готовый рискнуть всем. В китобойном промысле такие и нужны: трусов убивают сразу.
Отправиться в путешествие…
С одной стороны, это бесполезная остановка в его приключениях по Темному Континенту: она не принесет никакой толковой пользы, кроме вероятной охоты за слухами. Но он не знает, куда идти дальше, кроме как возвращаться в Гойсан, идей для поиска сокровища для возвращения Хисоки — ноль… Дюллахан же — местная, которая много кого знает, ее осведомленность о местности невероятна. Мало где еще найдешь аборигенов, знающих местный язык, плюс мирных. Она с Замзой — аномалии в этом смысле, если бы не их странный интерес к выходцам озера Мебиус… Кто знает, чем бы это все завершилось.
Гону вспоминается деревня, молящаяся на слепое чудовище.
Это полезное сотрудничество, почти дар свыше. Удача во всей ее красе. Плюс, вряд ли вся команда Дюллахан знает их язык, значит, он легко может научиться у них всякому. Включая устройство Темного Континента. По сути, они бесплатные проводники в те земли, где бывали разве что самые безбашенные экспедиции, что тоже может быть по-своему полезным… Бенджамину это точно понравится. Когда Гон вернется с данными о тех землях, конечно. До этого что будет думать — непонятно. Хотя ему-то что? Он вообще вольнонаемный.
— Я могла бы научить тебя тому, что знаю о нэн сама, — добавляет Дюллахан.
— Мне…. — он медлит. — Мне нужно подумать.
Все это всерьез нужно обмозговать, обговорить… Слишком рисковый шаг! Китобойный промысел еще у него дома считается опасным занятием, невероятно смертоносным, но тут? Если обычный кит убивает по паре моряков в год, то местные твари наверняка уничтожают гораздо больше людей, тех, что пытается на них охотиться. Он виновато улыбается Дюллахан, поднимается, после чего бредет в сторону приятелей, уже собирающихся гурьбой.
Те слушают кого-то из экспедиции Чидль; Гон застает лишь самый конец разговора.
— … в общем, их просьба оказалась мала, но закономерность мы примерно поняли: чем больше требуешь, тем больше платишь в ответ. Как машина желаний судного дня!
— Это точно аи, — замечает Киллуа с видом знатока. Потирает подбородок. — Хорошо, что вы не напоролись на придурка с большими запросами. Кто знает, сколько бы человек выкосило. Хотя было бы забавно посмотреть, как это повлияло бы на Леорио… Эй!
— Завались!
— Пинать было не обязательно! — затем зырк-зырк на Аллуку. — Ну?
— Баранку гну, — фыркает та. Пожимает плечами. — Очевидно, я хочу с ними поговорить! Кто бы подумал!.. Прямо тут, уже! Блин-блин-блин, а как с ними говорить? — она начинает ходить кругами, заламывая руки, и эта нервозность веселит остальную поддатую публику (и трезвую в количестве одного Леорио). — Что сказать!.. Хватит ржать, гады! Я тут серьезный вопрос решаю, между прочим!
Киллуа и остальные отвечают зубастой улыбкой, мол, ну да, конечно. По шее получает каждый, прилетает даже Гону, но на нем Аллука неожиданно тормозит и ойкает.
— Нет-нет, все в порядке, этому дуриле полезно.
— Леорио, — Гон многозначительно смотрит на друга. — Пропиши кое-кому еще одну порцию пинков, в организме явно недостаток.
— Ага, я заметил тоже.
— Ай! Предатели! Что творите?!
Потом Гон подзывает их двух к себе, намекая на личный разговор. Аллука так и остается рядом с охотником, что встречает аи, слушает во весь рот, Замза же тянется следом за ними… Сначала Гон подумывает прогнать его, разговор все же только для своих, но потом решает махнуть рукой. Толку никакого не будет, а подслушать он может и через жуков. С него будет.
Потому он кратко описывает предложение Дюллахан и смотрит, по-волчьи, что скажут другие. Киллуа явно озадачивается ни на шутку, хотя глазами так и косит в сторону Аллуки, улыбается, Замза скребет подбородок пальчиком, и только на лице Леорио полная уверенность. Он фыркает, смотрит на остальных, как на огромнейших придурков, потом закатывает глаза.
— Что тут решать? Иди. Ты пацан умный, выход всегда найдешь.
— Но мы только встретились!.. — робко пытается возразить Гон, и Леорио обрывает его смешком.
— И что? Потом еще встретимся. Вот что, а встречи у нас никто не заберет. Тебе тут сидеть некогда, сам говорил: столько дел, плюс меня-то ты спас, а хозяина башки в ящике — нет.
Это что… Леорио… говорит идти спасать Хисоку?!
— Я такого не говорил, — мгновенно возмущается тот. — Но ты все равно пойдешь!
— Предложение действительно чарующее, — вмешивается Замза, но брезгливо морщится: — Хотя эфирные киты питаются роями жуков, вроде моего вида. Мне бы с ними встречаться не хотелось…
— А тебе никто не предлагал, — ухмыляется Киллуа.
У Замзы такой вид, будто ему разбивают сердце.
После шутки Киллуа некоторое время молчит, размышляя; он словно и правда не знает, как ответить, и его это действительно беспокоит, но Гон понимает, откуда тут сомнения: из-за Аллуки. Он не может просто так взять и бросить сестру, для него, после спасения ее из поместья Золдиков, это будет кощунством. Поэтому он вздыхает и разводит руки в стороны, уже желая сказать, мол, я все понял, можно не пояснять, но…
Прежде, чем он хоть что-то произносит, сверху Киллуа на голову падает чужая ладонь, боковой стороной; такая меткая затрещина, что тот едва язык не прикусывает, и, пока страдает внизу, держась на ушибленную макушку, над ним вырастает страшной тенью Аллука. Смотрит на брата несколько секунд с видом, будто тот делает что-то неверное (хотя, в сущности, он даже никого не оскорбляет!), после чего выразительно глядит на Гона.
— Я точно остаюсь, — замечает она, и в эту секунду ее лицо, это выражение невероятной уверенности, вновь сквозит духом Иллуми. — Хочу познакомиться поближе с друзьями Наники, плюс Чидль понравилось мое хацу, и она обещала меня потренировать. Может, научусь лечить. И вообще!.. Если Замза не идет, то как я его брошу, мы теперь друзья!
Она хватает его за руки, и некоторое время они водят хоровод с крайне безалаберными лицами, на что с иронией смотрит Леорио. Потом Замза невероятно серьезно пялится Гону в глаза. Так, как никогда до этого.
— Так и есть. Я остаюсь. Извини, с тобой весело, но киты — это слишком даже для меня. Возвращайся, обязательно, чтобы я увидел, как ты уничтожишь наш мир.
— Какого хрена?!
— Это он так говорит, что будет скучать, — хихикает Аллука и треплет того по голове, и Замза вновь кивает. Затем грозно указывает на Киллуа. — Но это Замза! А ты! А ну живо прекратил тупить! Я знаю, что ты хочешь, и ты можешь делать все, что пожелаешь! Потому что мы взрослые люди!
У Киллуа такой несчастный взгляд, словно его из дома выгоняют. Он неловко потирает затылок, смотрит на Гона с видом крайней тоски, после выдыхает… Ну и ну, сколько прелюдий, и все ради того, чтобы…. Собственно, чтобы что?
— Ну не могу же я бросить своего тупого другана одного!.. Эх, Гон, на что не пойдешь ради тебя. Даже Аллука меня посылает!
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Когда Дюллахан слышит это, ее оскал принимает маниакальные радостные нотки. Она хватает их двоих за шеи, прижимает к себе, смеется во весь голос, после чего возбужденно произносит:
— Добро пожаловать в семью, салаги! Эскадре вы понравитесь!
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Об этом Гон вспоминает глубокой ночью, когда празднество завершатся, и все расходятся отдохнуть. Но сон никак не идет; он некоторое время ворочается из стороны в сторону, после решает сдаться и вынимает из «хаммерспейса» то, что бережет сейчас пуще собственного ока. Невероятно важное и единственное в своем роде: коробку, в которой видят вечный сон останки Хисоки.
Аккуратно положив ее перед собой, на матрас, Гон аккуратно садится напротив. Барабанит пальцами по коленям, не зная, что сказать, закусывает губу… Сложно даже начать. Хотя это глупо. О чем он с ней говорить? Пару раз, ночью, еще до встречи с Киллуа и Аллукой, он достает коробку для разговоров, болтает с ней о всяком, но это и правда бессмысленно: это не сон, Хисока ничего не запомнит. Но Гону так хочется, чтобы он тоже услышал про все этим приключения!.. Жаль, что его тут нет. Ему бы понравилось. Понравилась бы Дюллахан, опасности окружения, все-все-все! Но вместо этого Хисока выбирает мелочную месть…
Взгляд впивается в коробку пуще прежнего.
Он так и не открывает ее. Не срывает пломбу хацу Абаки.
Интересно, голова и правда не гниет?
— Хотя теперь я лучше понимаю тебя, потому что у меня тоже появился «близнец», — неожиданно вслух резюмирует он. — Правда, в отличие от тебя, я убью других таких же. Да уж… Тебе бы наверняка это не понравилось. Хотя? Черт, ты такой сложный. Как только верну тебя к жизни, серьезно, держись. Устрою такую головомойку, век вспоминать будешь!
Но сначала нужно вернуть его к жизни. Как можно скорее.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Утром, во время прощания, он одаривает Леорио невероятно крепким объятием: тот все еще тощий и слабый, но стоически выдерживает, хотя потом шутит, что ощущеньице — будто пару ребер ему точно ломают. И пусть это короткая, но невероятно приятная встреча. Леорио жив, с ним все в порядке, Гон выполняет целых два пункта своего плана: находите его и Чидль, отправляет послание Пьон… Они улыбаются друг другу, после чего тот тихим шепотом роняет:
— Ты сильно изменился, Гон. Но в лучшую сторону. Если бы много лет назад, когда мы встретились на корабле на пути на экзамен я знал бы, кем ты станешь, я бы последовал за тобой вновь и вновь. Будь осторожнее, не рискуй понапрасну. И следи за Киллуа, а то мало ли.
Изменился в лучшую сторону… Это вряд ли. Но вслух он ничего не озвучивает, просто шуточно изображает смущение.
— Что «мало ли»?! — злится тот, когда слышит, и Гон коварно улыбается в ответ.
— Обязательно!
— Вы че, сговорились, ублюдки?!
После — прощание с Замзой и Аллукой. Вторая налетает на него и сама обнимает первой, висит на шее, после чего обещает молиться за их успех. Замза просто смотрит… Потом сует в руку одного своего жука. На закономерный немой вопрос как-то чрезвычайно нервно бормочет:
— Ну, я же должен увидеть хоть капельку!.. Считай, это моя камера!
— Лупи братца почаще, — резко вмешивается Аллука, говорит намеренно громко, из-за чего на лице Киллуа проявляется агония всего мира. — Ему полезно будет, серьезно!
— Но обязательно возвращайся!
На него смотрят три пары глаз, выжидающе, и Гон переглядывается с Киллуа. Тот закатывает глазенки и фыркает, отворачиваясь, явно не желающий ничего слушать от двух предателей, что настоятельно рекомендуют ему подзатыльников. Но он тоже будет грустить, это факт. Потому Гон кивает всем им, задерживает свой взгляд на Замзе и фыркает.
Тот еще посмотрит. На все, что ждет впереди. А пока что Гону нужно подготовиться.
— Ну, до скорого!
Он машет им рукой, пока позади, у выхода из ущелья, их нетерпеливо дожидается Дюллахан.
Chapter 92: ИНФЕРНО: такетнан: обреченная эскадра
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Край обрыва, около которого они стоят уже некоторое время, весьма впечатляет: резкий уход вниз, а там — даже земли не видно, настолько высоко. Перепады высот на Темном Континенте спонтанны и неясны даже Гону, и он может лишь гадать, что именно тут произошло, чтобы землю так разрыло. Но вопросы терраформирования и прочих сложных слов интересуют его гораздо меньше, чем бродящая по кромке Дюллахан, словно что-то ищущая; она — как ищейка, за чем-то бежит и бежит вперед, и Гону остается лишь гадать, что именно она тут такого находит. Они с Киллуа лишь кокетливо переглядываются, гадая, что эдакого отчебучит Дюллахан еще, пока та вдруг не замирает, подобно гончей перед броском, после чего на каблуке разворачивается в их сторону. Вся пышет торжеством, зрелище то еще, но Гона больше интересует конечная точка назначения, которую им обещают уже… достаточно.
Она разводит руки в стороны, вся из себя любительница представлений, после чего громогласно тянет:
— Добро пожаловать в Такетнан!
Гон смотрит на Дюллахан. Переглядывается с Киллуа, что вертит пальчиком у виска. Потом оборачивается, но вокруг лишь леса и кусты, ну и, конечно же, пропасть. Короче, никакого торгового городка, которым им грозит Дюллахан, и это вызывает вопросы… Черт! Им не следовало с ней идти, она свихнулась, пока торчала в Кер-Исе! Надо скорее бежать, пока и их бешенством не заразила, иначе…
Мелкий камушек прилетает ему в висок, и Дюллахан, подбрасывая еще, после чего крайне недовольным голосом замечает:
— Я знаю, о чем ты думаешь, салага. Психозами тут и не пахнет.
— Да ты смеешься! Тут пустота!
— Мозговые личинки, — подытоживает Киллуа. — Дай угадаю, твоя эскадра уже давно мертва. Ты их съела.
— Еще одно слово, Золдик, и ты полетишь с обрыва следом.
Тот смущенно прикрывается, аки девица.
— Вот так прямо? Полечу-у-у?
— Какие же вы бестолковые увальни, — Дюллахан качает головой с таким трагичным видом, будто одно осознание их безмозглости их невероятно сильно печалит. Она указывает пальцем вниз, после чего постукивает сапогом. — Там.
— Что — там? — не понимает Гон.
— Такетнан находится под нами.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Как выясняется, торговое поселение вольных охотников всех мастей вырублено прямо в обрыве скалы, так, что никто без знания о его местоположении туда так просто не заявится. Это довольно разумный ход: напоминает Гону ходы контрабандистом из НЗЖ, и, хотя их строят по указке Джайро, это все еще довольно мудро. Но он сдерживает воображение, и потому не разочаровывается итогом: Такетнан оказывается сравнительно небольшим, но очень оживленным и тесным поселением, где дома настроены друг на друге, тропинки между рядами богато украшенных лавок тесны, а голоса вокруг то и дело стараются перекричать друг друга. Тут торгуют мясом, рыбой, украшениями. Оружие, шкуры, драгоценности. Услуги. Товар на любой вкус. Но говорят все на незнакомом языке, местном, тот, который знал Замза: что логично… но жутко неудобно… но логично! Сюда бы с подарочком от Бенни Гон вписался бы как влитой, но у него нет времени постигать азы ведения бизнеса, он, вообще-то, занятой мальчик, и у него в планах столько всего… Например, научиться нэн получше, чтобы накостылять Джайро!
Помимо продавцов тут полно небольших гостиниц, где, очевидно, отдыхают зашедшие временно вольные охотники. Кто-то ютится рядом, в обустроенных лично шатрах, в такое место Дюллахан и направляется: не в самую примечательную палатку, несколько покосившуюся. Гону трудно вообразить, что из себя представляет эскадра такой, как Дюллахан, но он видит сильных и страшных людей, на фоне которых они с Киллуа будут выглядеть настоящими салагами. Он бросает это Киллуа, скорее ради интереса, что думает тот, и приятель отвлекается от разглядывания украшений, которые, вероятно, присматривает для Аллуки.
Жмет плечами.
— Какие-нибудь головорезы и психи. Типа, взгляни на нее.
— Она довольно рациональна на фоне Джайро или других встреченных нам типов…
— Уровень, конечно, высок, — Киллуа смеряет Гона взглядом. — Гон, думаю, будь у нее организованная команда, она бы так себя не вела, и тем более не потащила бы нас. Скорее всего там такая же разношерстная стая дуралеев, которые способны мир на уши поднять.
И оказывается прав.
Внутри палатка еще теснее, чем видится снаружи; здесь воняет какими-то благовониями, травами, вокруг небольшого котелка на костре сидят четверо, и, когда Дюллахан торжественно заходит внутрь, резко поднимают на нее взгляд. Первым, за кого зацепляется Гон — огромная женщина исполинских размеров, выше настоящей формы Биски, и шире — но очень сильная, это заметно по мускулам. Она как и Дюллахан подвержена мутации, но форма сильнее, отчего частично ее лицо напоминает звериную морду, будто бы кошачью, но нормальный человеческий рот и нос не делают ее страшной, отнюдь. По левую руку от нее находится худощавый мужчина с причудливой бородкой в полной броне с впалыми глазами и блаженным взглядом, от которого веет аурой какого-нибудь рыцаря из тех любовных романов, что любит почитывать Мито-сан. По правую — две одинаковые девушки с невероятно белой кожей, такими же волосами и черными полосами на глазах, словно боевой раскрас: они двигаются синхронно, и впиваются в новых гостей подозрительным взглядом. Меньше всего вопросов к девчонке, что тут же подскакивает на ноги: она самая нормальная тут, выглядит молодой, энергичной, с длинными волосами цвета вороного крыла, лишь глаза странные — полностью черный белок. Все они одеты в похожую на Дюллахан одежку, словно броню из кожи, кроме тощего мужчины, чей вид больше навевает мысли о каких-нибудь рыцарях.
Дюллахан торжественно разводит руки. Девочка-черные глазки тут же подскакивает на ноги и визгливо восклицает:
— Дюлли! — потом начинает болтать на своем языке, и капитан эскадры жестом ее останавливает, следом за чем пальчиком указывает на Киллуа и Гона, вежливо стоящих в стороне, молчаливо. Уже на понятном им языке говорит:
— Давно не виделись. Оставим сюсюканье на потом. К сожалению, в Кер-Исе оказалось трусливое ссыкло, которое не просто спрятало все сокровища, еще и заперло город во временной петле. Только удалось выбраться, и все благодаря вот этим молодцам, — она называет их по имени, и Гон приветственно показывает два пальца, мол, мир-мир! — Отличные ребята, должна сказать. Из центра Мебиуса, кстати, так что они с той пачкой путешественников, что на берегу. Кто знает, сколько бы я там проторчала, если бы не они. Абсолютно отбитые, так что теперь они с нами, — медлит, — временно.
Эскадра пытливо смотрит на новеньких. Первой поднимается большая женщина. Лицо ее искажается оскалом, но нет, не грозным, отнюдь — это предвкушение, и Гон это чувствует. Она упирает руки в бока и начинает так громко хохотать, что вся палатка сотрясается, и, пока остальные зажимают уши, лишь Дюллахан улыбается этому, словно скучает по такой дикости. После великанша осторожно протискивается к ним с Киллуа и смотрит, пристально, после чего таким же громким голосом произносит (однако, акцент у нее не такой чудной, как у капитана, так что разобрать речь проще):
— Вот это сюрприз! Оказывается, среди салаг бывают храбрецы! — жмет каждому руку, и хватка у нее железная. — Меня зовут Ибараки! Будем же знакомы!
Она тут же встряхивает их руки так, что Гону чудится — все, хана косточкам, после чего сжимает в объятиях, так крепко, что он чуть не задыхается от неожиданности. Силушки Ибараки не занимать, это точно! Потом резко отпускает и сжимает медвежьим капканом уже Дюллахан, пока та бормочет что-то успокаивающее, и следом представляет:
— Вот этот похожий на палку — Росинант.
Мужчина благосклонно кивает и высоким тоном, слегка занудно, произносит:
— Рад встретить новых гостей в нашей невероятной эскадрилье конца…
— Любит болтать, — тут же поясняет Ибараки и вертит пальцем у виска. — Две одинаковые девицы: Кастор и Поллукс. Они что-то вроде гадалок.
Те лишь молча кивают, синхронно. Вот это да… Последней остается странная девица, она подскакивает на ноги и копирует жест Гона, показывая два пальца, когда говорит — голосок у нее тонкий, тягучий, как патока, очень похоже на Хисоку, и акцент при этом самый чистый:
— Меня зовут Годива! Я тут немного в плену!
— Игнорируй ее, — шепчет Дюллахан. — Мы работаем уже несколько лет.
— Нет, честное слово! Я в заложниках!
— Врет, — синхронно добавляют близнецы.
— Да ну нет же…
Потом все это прекращается, и новая эскадра садится кружочком вокруг котелка, в котором Годива что-то старательно варит: Гон видит яйца, мелко порезанные, какую-то зеленушку, кучу мелких грибов, хлебную массу, и, конечно же, мясо. Все это обильно полито каким-то неизвестным рыжим соусом, пахнет просто невероятно. Когда ему наливают в мелкую миску порцию, Дюллахан рядом сыплет сверху специями и жестом говорит, мол, пробуй. Сначала Гону кажется, будто ему сжигают язык, но когда острота сходит на нет, то он ощущает невероятную симфонию вкусов: мясо, пропитанное соусом, буквально тает на языке, зелень приятно хрустит, даже измоченная в бульоне, грибы добавляют привкуса. Такого блюда он еще никогда не пробовал: если это нечто местное, то ему срочно нужен рецепт, чтобы показать Мито-сан! И Курапике! И Хисоке! И… и… всем!
Киллуа уже хомячит пятую партию; Ибараки старательно накладывает ему очередную порцию. Да уж, кое-кто явно умеет привлекать сильных женщин и вызывать у них желание нянчиться, да?.. Как с Биски…
— Как вы сюда прибыли? — внезапно интересуется Росинант, внимательно смотря на Гона. Тот неловко потирает шею.
— Э, с экспедицией? Мы типа исследователи… Все такое.
— Что это значит? — он смотрит на Дюллахан, и та произносит что-то на чужом языке. Охает: — А! Искатели истины. Прости уж, наши языки… Не очень хорошо стыкуются.
— Просто ты старый пень и ничего не запоминаешь! — гогочет Ибараки.
— Совсем невежливо с твоей стороны указывать на мои недостатки вот так…
— Недостатки надо исправлять! А ты не помнишь ничего, потому что отвлекаешься на грезы!
— Он тот еще фантазер, — задумчиво соглашается Годива, подливая Гону еще. Заглядывает в глаза: — А у вас все там такие симпатичные? А то тут только женщины или этот старый пенек!
— Вообще-то, красота — это субъективная точка зрения, и…
— Выпьем! — вдруг рявкает Дюллахан, поднимая кружку с имбирным пивом. — За возвращение! Знакомство! За кровь эфирных китов!
Эскадра тут ж собирается, дружно чокается кружками и горланит каждый что-то на свой манер: Ибараки вновь громогласно хохочет, Годива начинает подлизываться к Киллуа, на что тот старательно не реагирует, Росинант задумчиво смотрит куда-то в потолок, близнецы все так же загадочны… Киллуа прав — они больше походят на банду преступников, чем организованную группу, но это в них Гону и нравится: четкие структуры, вроде армии Бенни, вызывают скорее легкий дискомфорт, слишком уж официально. Да, там тоже есть свои плюсы, они уважают друг друга, но тут Гон знает — он может сказать Дюллахан честно, что о ней думает, и на него не начнут рычать все, как собаки. Простое взаимное уважение, товарищеские узы. В такой среде и правда будет намного проще влиться в мир Темного Континента.
Когда все немного выпивают, даже остатки легкого напряжения исчезают: Дюллахан, вальяжно развалившись перед котелком на подушках, указывает на Гона с Киллуа и лениво бросает:
— Научим этих салаг настоящему нэн. Малышня пожалеет. Вместе с ними прибыла проблема, ребята хотят ее устранить.
— Какого рода? — Ибараки вскидывает бровь.
Ну…
Гон рассказывает: кратенько. Вновь погружается воспоминаниями в инцидент в Йоркшине, потом более детально про Кер-Ис, «эгоистов», Киллуа изредка добавляет что-то от себя. Образ Джайро вновь маячит перед глазами, опасный, дикий, и Гону хочется уцепиться за него, сжать в руках до крови, чтобы тот больше никогда в жизни не появлялся на горизонте мира. Он сделает так… обязательно, но для этого нужно стать сильнее. За этим он сюда, собственно, и приходит.
Его выслушивают с пониманием. Близнецы подозрительно переглядываются, Годива закрывает рот руками, и лишь Ибараки и Росинант слушают это хмуро. В конце последний поворачивается к Дюллахан и кивает, очевидно, вопрошая: та качает головой.
— Я видела его. Муравей-химера. Абсолютно отбитый. Если вы помните тварей из Дзигоку…
— Это проблема, — пыхтит Ибараки. — Нам стоит беспокоиться?
— Мы сами разберемся, — заверяет их Гон. Киллуа кивает. — Люди нашей экспедиции уже начали разрабатывать план против него. Но я бы советовал быть осторожнее, он совершенно непредсказуем, плюс испытывает на твердость вообще все, что только можно представить.
— Он еще и хитрожопый, — добавляет Киллуа, иронично вскидывая бровь. — И крайне харизматичный. Серьезно, встретите на пути — не слушайте, иначе нассыт в уши только так. В нашем секторе мы изгнали секту, которая была с ним на короткой ноге, но я уверен, что они перебрались сюда. Плюс у него крайне влиятельные друзья с таким же умением врать с самой честной рожей.
Некоторое время царит молчание. Это явно не та угроза, с какой сталкивалась группа тут: но и им в общем-то не должно быть дела до Джайро, пока его аппетиты не столь огромны. Впрочем, поволноваться наперед все равно полезно — мало ли, насколько это затянется, и насколько значимой проблемой для местных он станет. Дюллахан выглядит серьезней всех, как та, кто видела его деяния во плоти; потом переглядывается с Гоном.
— Посмотрим позже. Сейчас нет смысла беспокоиться, а я верю, что вы избавитесь от него раньше, чем он помешает нам или кому-то из вольных охотников. Но я передам местным, чтобы опасались белой кошки, — она выразительно глядит на Годиву, и та, прекратив свои попытки подобраться к Киллуа поближе, змеей выметается из палатки. — Наше путешествие будет долгим. Я научу вас всему, что знаю сама, как и эскадра. Последний шанс, Гон и Киллуа: дальше мы сядем на корабль и отправимся в путь. Вы готовы на год позабыть о земле обетованной и примкнуть к нам?
— Да ты надоела, — хмурится Киллуа. — Мы еще в лагере у Чидль сказали.
— Вот именно!
Дюллахан улыбается им, добродушно, а Гону кажется — будто оскал.
— Хорошо. Тогда завтра отправляемся.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
На следующее утро Гон видит то, что Дюллахан называет «кораблем».
Эта посудина похожа на него лишь частично: у него, конечно, тоже есть мачта, ну или ее подобие, но по мнению Гона тут больше от какой-то обтекаемой капсулы, довольно большой, с платформой на крыше: плюс оно так странно изогнуто, похоже на обкусанный полумесяц, со странными пластинками внизу, напоминающими бочки. И все такое ржавое… Эта посудина стоит на земле; но стоит капитану безумной эскадры взойти на него, как капсула с тихим гулом поднимается вверх, а из бочек будто бы вырывается яркий свет. Дюллахан восходит на лестницу с таким видом, будто возвращается домой: неудивительно, с учетом, сколько она торчит в Кер-Исе.
Потом разворачивается к ним всем, с лукавой улыбкой.
— Ну? Как вам?
— Выглядит как таблетка от поноса, — честно признается Киллуа, и тут же получает гарпуном сверху вниз, по голове.
Гон вовремя прикусывает язык, потому что его посещает ровно та же мысль… Почему на Темном Континенте все такое вытянутое, длинное! Как ракеты, о которых говорит Замза! Неужели все тут страдают от малого размера некоторых частей тела?! Он сглатывает и невинно смотрит на владелицу судна, после чего уважительно тянет:
— Красиво…
— То-то же, — Дюллахан закидывает гарпун на плечо. — Ладно, салаги, я вижу, что вы хотите задать вопросец. Валяйте.
— Ты его с нэн левитируешь?
Гон тычет пальчиком в солидное пространство под кораблем: это все, конечно, очень интересно, но крайне непонятно. Получает ответ почти моментально: гравитационные кристаллы, говорит Дюллахан, они связаны с нэн, аурой — как те, что вырабатывают бесконечную энергию, за которыми охотится Чидль. Что ж, теперь ясно, что судно, уходящее на дно со своим капитаном, в этих землях не шутка — если не будет ауры, не будет и полета, лишь ускорение свободного падения. Довольно логично, но опасно. Впрочем, если эта эскадра так давно работает, что даже самая новенькая тут, Годива, уже торчит пару лет, то опасаться нечего. Если что, наверняка есть способы спастись, уж в этом Гон уверен — эти ребята не выглядят как те, кто так просто даст себя угробить, если Дюллахан решит вдруг отправиться на тот свет.
Он поднимается на борт: Ибараки приставляет лестницу. Странная форма корабля — явно рудимент технологий Ишвальды, что-то на основе тех ракет, о которых рассказывает Замза. Потому все такое старое, потому столь незнакомо Гону: их мир до такого еще не дошел. Он ведет пальцем по ограждению и чувствует: новодел. Потому капсула выглядит так нелепо с мачтой, скорее всего изначально это гладкая «таблетка», которая с помощью своей формы способна ускориться до огромных значений благодаря практически полному отсутствию трения. Кажется, сейчас где-то разрабатывают подобные поезда, похожие на пули.
Все основные помещения находятся внутри капсулы, в том числе и склад с запасами. Им выделяют койки в общей комнате: там же спит и Дюллахан, хотя Гон ожидает, что уж кто, а капитан будет жить отдельно. Место не самое притязательное, особенно для Киллуа, привыкшего к большему, но вполне уютное. И не воняет плесенью! Бочек с едой и водой немного, но на таком судне проще с припасами: можно просто спуститься вниз и запастись, плюс наверняка будут встречные суда.
В последние минуты Гон выходит на палубу и прислоняется к бортику. Смотрит на Такетнан, и это напоминает ему день, когда он впервые отправляется на экзамен, прощается с Мито-сан и жителями Китового острова. Но теперь он не слабый ребенок, и цели у него куда продуманней.
Рядом опускается Киллуа.
Вдвоем они молча смотрят на город. Судя по крикам позади, это ненадолго: скоро отправятся в путь.
— Волнуешься?
— С чего бы? — Гон раздраженно машет рукой. — В Кер-Исе было страшно, а тут… Да ладно, это же очередное приключение, пусть потенциально полезное! Научимся языку, многое узнаем!
— Ты реально в это веришь?
— А ты нет?
Тот кривит рот.
— Я верю Дюллахан, да и ее отряд весьма умелый. Но мне кажется, год — это излишне. Не пойми неверно, это точно будет весело, но мне кажется, что сначала надо разобраться с Джайро и компанией. Как на Острове Жадности: мы тренировались, и только потом начали игру. А тут — почти сразу веселье.
— Вообще-то, мы нашли Леорио. И узнали, что с экспедицией Чидль все в порядке. Это уже много!
— А Джайро?
Гон хмурится.
— А что Джайро?
— Он все еще на свободе.
— Киллуа-а-а! И кто из нас дурила?! Дюллахан даст нам уроки, мы станем сильнее, потом его побьем! Да, год — много, но тут и так много народу, не только же мы за ним носимся! Бенни что-нибудь придумает. У него столько братьев и сестер, они могут наконец перестать грызть друг другу глотки и объединиться перед общей угрозой! А то никаких банановых республик, чао, мечты!
Сначала Киллуа смотрит на него слегка недоверчиво, потом медленно качает головой. Вздыхает.
— Твоя правда. Я слишком беспокоюсь.
— Беспокоиться — нормально, особенно когда рядом Джайро.
Киллуа кивает, потом добавляет, задумчиво:
— Аллуке бы понравилось. В смысле, не охота на Джайро. Городишко.
Молчание.
— Она реально только из-за аи отказалась?
— Думаю, ей просто хочется немного посидеть на месте, — Киллуа лукаво смотрит в сторону. — Может, ей понравился Леорио… Кто знает.
— Ага, значит, ты все же не тот старший брат, который не даст другим пацанам смотреть на твою сестренку!
Попытка выкинуть за борт остается незамеченной: но, отпустив шкирку Гона, Киллуа философски замечает:
— Там к ней точно никто не будет приставать… Что ты смеешься? Чего ржешь?!
Гон все еще делает хи-хи.
— Серьезно, я тебя выкину за борт! Дурильная голова ногам покоя не дает!
Спор грозит затянуться, но они оба оборачиваются назад, когда гремят трубы: Дюллахан объявляет об отправлении. Уши вдруг закладывает, будто в лифте, и Гон видит, как медленно отплывает назад Такетнан, как фигурки вольных охотников становятся все меньше и меньше, будто игрушечные. Впереди ждет целый год подготовки, обучения и прочей тяжелой работы, включая охоту на эфирных китов, но Гон смотрит на это с оптимизмом: в конце концов, в итоге он получит гораздо больше.
Потому он отворачивается и пихает Киллуа локтем в бок, кивая вперед, и зовет следом за собой, к остальной эскадре.
Chapter 93: ИНФЕРНО: такетнан: против мельниц
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Китобойный промысел на Темном Континенте в чем-то схож с тем, что Гон помнит с родины: корабли на несколько лет выходят в море, там ловят все подряд и закатывают в бочки, и уже потом продают жаждущим. Полезные эссенции, получаемые из обитателей морей (или, в данном случае, небесных морей, областей с иной, неподвластной объяснениям логики работой гравитации) здорово расходятся, ходовой товар! Кости, жир, спермацет, и, конечно же, невероятно вкусный деликатес — мясо, столь нежное, что буквально тает на языке. Гон помнит рассказы моряков, которые останавливаются на Китовом острове, потому пребывание на корабле Дюллахан для него пусть и в новинку, но понятно, когда как Киллуа после каждого нового дела озадаченно чешет затылок, мол, ну и что это такое.
Сперва, после выхода из порта, первые месяца два обреченная эскадра занимается в основном ловлей мелкой рыбешки или особей крайне мелкого (по местным стандартам) размера, оно напоминает макрель, только размером с человека. Корабли уподобляются местной рыбе: те покрыты тонким слоем кристальной чешуи, которая помогает им парить, и которую позже с мертвых тушек обдирают Ибараки и Росинант, готовя запасы для двигателей. На вкус эта рыба ничем не отличается от той, что Гон пробует в озере Мебиус, хотя между ними есть различия: например, эти «рыбы» живут без жабр и дышат воздухом, а их легкие, запеченные в соусе, странно хрустят на зубах.
Часть рыбы засушивают и складывают в бочки, до следующего возвращения в Такетнан; как и прочие запасы. Лучше всех это делает Ибараки: у нее просто талант к разделыванию туш, но оно и понятно, с такой-то силищей. Порой присоединяется Дюллахан: она показывает Гону и Киллуа, как правильно нужно снимать шкуры с тушек, выдирать кости и сушить мясо на солнце, предварительно вымочив его в специальном соусе. Как переламывать кости и делать из них особую пыль, которую покупают какие-то племена аборигенов, используя в качестве пудры. Вечерами они садятся кругом, и Дюллахан страшным голосом травит байки о том, что творится далеко под ногами, в диких-диких землях.
— Ишвальда могла только воображать себе о тех, кто обитает теперь на ее землях! — голос ее звучит торжественно, страстно, глаза горят тем лихорадочным блеском, что свойственен всякому, кто охотится на чудовищ и начинает их потихоньку понимать. — Слепые черви на четырех лапах, способные перемолоть камни! Бедствия, о которых не слышали даже в Мебиусе!.. Воин, отдавший сердце войне, и живущий до сих исключительно на силе воли!.. Места, где концентрация нэн настолько сильна, что воплощаются все фантазии, желания и страхи, то, что мы зовем Дзигоку! Четыре всадника конца павшей Ишвальды, самой!.. И Зверь Конца!
Это просто легенды и сказки. Гон слушает их, раскрыв рот, пока Киллуа тщательно записывает каждое, быть может, для Аллуки, или же себе, на будущее — для Чидль или иных, кому могут пригодиться россказни аборигенов. Все это где-то за гранью понимания Гона, потому он лишь прикрывает глаза и воображает себе выжженные алые пустоши, где по пескам до сих пор бродят реликты ушедших времен, живущие только из-за упрямства, только из-за нэн. Чем-то все это напоминает ему Хисоку.
Конечно, не все время они занимаются охотой, медитациями нэн и пересказом баек. Например, Годива, та самая странная девица, все еще слишком впечатлена новыми мальчиками в команде, которые входят в ее понятие «симпатичного» и «красивей, чем Росинант», а потому пытается посягать на Киллуа. Совсем неудивительно: Гону даже не обидно, он понимает, что проигрывает на фоне приятеля по всем фронтам. У кого длинные белые волосы, кто величав лицом, высок, и так далее? К сожалению, Киллуа слишком дурилистый, потому ни о какой чистой искренней любви тут речи быть и не может, нет-нет, извините, Гон если и чувствует эдакую симпатию к кому-то, то только к братьям по духу, совпадающим полностью в своей решимости забыть про рациональность. Хотя Хисоке тоже надо накостылять, он личность такая, без крепкого подзатыльника не поймет. Но это уже планы на будущее…
Потому, когда Годива вновь подлетает к Киллуа с загадочным светом в глазах, Гон только хихикает в ладошку.
— Да ты у нас сердцеед! Кто бы подумал!
Лицо у того мгновенно краснеет, он вымученно плюется:
— Да пошел ты, дурила!
Так что, пожалуй, Гону тут весьма и весьма нравится! Тут нет тяжких дум о том, что делать с Джайро, нет вечного напряжения гонки в Кер-Исе, когда впереди неизвестно что. Спокойная охота, веселые истории, приятная эскадра, которую интересует нажива — но они честны в этом. Очень везет, что они встречаются в проклятом городе, и потому Гон наслаждается каждым мгновением нахождения тут, потому что после… Окунаться во все страшные политические игрища ему не особо-то хочется! Это пусть Бенни и Бизефф выстраивают невероятно сложные партии в шахматы, самое страшное, что может придумать Гон — проглотить пару фигур с доски.
В один день они охотятся на нечто, что напоминает Гону мифического дракона. Сам процесс весьма скучен: из особых пушек на животное накидывают сети, оно болтается в них, потом Дюллахан швыряет гарпун. Мертвую тушу затаскивают на палубу, и вся команда гордо смотрит на трехметрового змея на лапках с явно выраженными усами и твердой чешуей на загривке. Между задними и передними лапами у него перепонка, как у белки-летяги… Весьма склизкая штука. И лапки такие смешные, очень мелкие, почти с атрофировавшимися пальцами, будто это нечто всю жизнь живет в воздухе и ни разу не ступает на землю.
Дюллахан указывает гарпуном, как указкой, на морду твари с вывалившимся посиневшим языком.
— Мы называем их «громовыми змеями». Они способны уловить малейшие колебания эфира в воздухе и используют его для парения. Но это особая способность: в отличие от рыбы, тут кристаллы не замешаны.
— Что-то вроде первобытного нэн?
Киллуа озвучивает это явно шутки ради, но Дюллахан ожесточенно кивает.
— Подсознательное использование ауры.
— Удивительно, что оно не выдыхается.
— Оно подпитывается от гроз, точнее от молний, — уныло замечает Росинант. — Летает в самой туче, в него бьет заряд, и оно заряжается. Вечная генерация. Потому говорят, что громовой змей — к дождю.
— О боже!.. Оно прямо как Киллуа! — Гон делает шибко страшное лицо. — Вот что с тобой не так! Ты просто скользкая змеюка! Ты как… как… блин, как называлось то шоу, где зверюшки в шариках, они еще всякое умели… Ты как тот электрический хомяк!
— Я тебя убью!
Начинается возня на останках бедного громового змея. Снисходительные взгляды со всех сторон, очень мило.
Потом следует разделка туши: особыми ножами надо аккуратно отделить кожу от мяса, голову отрубают — ею занимается лично Дюллахан, там нужен крайне тонкий подход, в общем, салагам вроде Гона и Киллуа не место. Перепонка — тоже ценный материал, как понимает Гон, именно из нее делают паруса для судов. Странно, что тут еще используется нечто столь старое, даже внутри их мира уже давно используют пароходы и теплоходы, но потом понимает, что основные двигатели стоят, готовые, и даже продвинутей, чем внутри озера Мебиус, просто так экономней.
Лапки Ибараки засоливает в особой банке. Усики с морды срезают, а костяные наросты с затылка пойдут в качестве материала для продажи: ими хорошо точить ножи. Хвост тоже режут, мясо из него вырезают и выбрасывают — жестковато, но кожу оставляют и сшивают в той же форме: вот и первый сигнальный флажок. Судя по всему, такими корабль обрастает во время путешествия, и потом гордо возвращается в Такетнан, где уже перепродает это местным любителям шить из кожи. И понты, и деньги!
Но разделывать такую тушу: дело непростое, и по завершению Гон понимает, что крови у него нет разве что… нет, пожалуй, абсолютно везде. Воняет она тоже мерзко, и они с Киллуа смотрят друг на друга, после чего начинают истерично хохотать: выглядят так, будто приходят из фильма ужасов. Не они одни, впрочем; Ибараки тоже вымазывается, и лишь Росинант с Годивой смотрят на них, чистенькие. У Дюллахан все немного получше.
Она обходит их и машет рукой, мол, воняет. Кривится.
— Вымой этих салаг. Не хочу, чтобы все провоняло кровью.
— Я с ними рядом спать тогда не буду, — добавляет Росинант.
Гон думает: ну, это будет сложно, как вдруг его обхватывают за шею и тянут вниз, Киллуа — тоже. Ибараки приобнимает их двоих и оглушающе гогочет, перекрывая далеко звенящие вдали раскаты грома.
— Вам понравится, мелюзга!
Киллуа так бледнеет, сразу ясно — что-то тут веет духом Биски. Значит, жди тумаков!
Но Гон ошибается.
О, нет, ничего серьезного: просто Дюллахан с Росинантом готовят огромный котел, который порой используют для варки жира, и заливают туда воды, собранной во время дождя и не идущей ни в какие запасы. И вот они остаются одни, втроем: когда Ибараки стягивает с себя все, Киллуа тут же жмурится и отворачивается, алый как томат, Гон же просто отводит взгляд и слегка недоуменно интересуется:
— Э, нам выйти?
— Экономия воды — первое, что ты должен запомнить! — рявкает Ибараки и разворачивается к ним торсом. Киллуа все еще умирает от стыда, Гон же наконец прекращает пялиться в сторону. Ну… Мускул не видно, груди большие, но в целом ничего такого удивительного, чего бы он уже не видел. — Поэтому мы будем мыться вместе!
— Не-е-ет! — пищит Киллуа, но его мнение, как обычно, никого не интересует.
В одном котле вместе весьма тесно: приятель все еще умирает от стыда и булькает что-то нечленораздельное, но Гон решает поддаться течению и сидит рядом с Ибараки, пока она рядом держит его в обнимку. Прямо как ребенка, наверное. Никакого сексуального подтекста тут нет: скорее всего весь отряд и до этого так моется после разделки туш, он легко может вообразить Дюллахан на своем месте. Тут тесно, мягко и тепло. Но это навивает воспоминания о том, как в детстве его намывала Мито-сан, и приятная ностальгия делает момент еще лучше… Ибараки замечает, как он млеет, на ее губах расплывается довольная ухмылка.
— Ага. Прочуял, значит.
— Бесстыдник, — бормочет под нос Киллуа, все еще красный, что смешно контрастирует с цветом волос.
Устроившись поудобней, Гон замечает:
— Прямо как дома…
— У тебя хороший дом, Гон?
Он задумывается, но скорее приличия ради.
— Очень! И тетя.
— И ты все равно не побоялся сунуться сюда, хотя есть семья? — Ибараки пораженно качает головой. — Храбрости тебе не занимать.
— Ну, это у меня в крови. Папаша… — Гон замирает, но решает не углубляться в тонкости собственного происхождения, — тоже тот еще баловник. Сплошное недоразумение! А у тебя есть семья?.. Э, извини, если грубо.
Он боится, что это больная тема, но Ибараки вдруг начинает гоготать. Вода в тазу плещется, и Киллуа, сидящий вплотную к ней с другой стороны, уже явно отдает душу местным богам.
— Не переживай, Гон! Они далеко. Мы друг другу не интересны. Кланы для того и созданы: пока кто-то продолжает род и дает потомство, другие его прославляют. Я — из вторых! А ты, — толкает Киллуа, — что с тобой?
Тот хлопает ртом. Гон ехидно замечает:
— Он тут главный продолжитель рода. Наследничек!
— У-у-у, значит, есть невестка!
— Заткнитесь, — пищит тот.
— Да нет у него никого! Потому Годива и вешается, сразу почуяла холостяка!
— Что ж ты, Киллуа! Род продолжать надо, а ты на корабле рыбу и котов ловишь! А что остальная семья, с ней что?
— Они полный отстой! — важно замечает Гон. Ибараки трясет головой.
— Род можно перевоспитать. Кого-то придется убить, но остальные перейдут к тебе и будут мыслить так же. Мы часто так делали: гнилые яблоки никто не отменяет.
— Ага, это если я не сам это гнилое яблоко.
Киллуа произносит это задумчиво, но Ибараки дает ему такого крепкого подзатыльника, что он летит лицом вперед и погружается в воду; Гон на секунду пугается, что тот утонет, но дурилы на дно не идут.
— Дурень! Гнилые яблоки мыслят иначе. У них очевидно больной и искаженный взгляд на мир! А ты? Вон, как смущаешься, — на лице Ибараки растет широкая ухмылка. — Ну какое же ты гнилое яблоко?
— Ага, скорее просто дурильное.
Киллуа так улыбается, что Гон начинает всерьез опасаться, что этот умник сейчас пустит разряд по воде.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Помимо Ибараки целью Гона тут, в диких землях бывшей Ишвальды, очень интересует Росинанта. Тот действительно… весьма странный, слегка лиричный, но не в плохом смысле: его можно сравнить с теми любителями романтики, которые сейчас вымирают. Единственное, что действительно озадачивает Гона в нем, так это странное ненавязчивое присутствие, пока он не заговорит, и не поймешь, что за спиной кто-то стоит. В тот вечер они вдвоем дежурят на палубе, а в такое спокойное время нет ничего лучше задушевного разговора: вот и болтают, и, в какой-то момент, разговор доходит и до этого. По мнению Росинанта, нормальный человек не пойдет в вольных охотников, потому что это слишком опасно и безумно, и, смотря на него, витающего в облаках, Гон согласен на все сто и даже выше.
Он опирается на бортик и смотрит вниз, на толстый стой облаков, за которым бурыми пятнами цветет дикая земля. Интересно, добираются ли вольные охотники до земель, где сейчас растет Гойсан… Было бы интересно вот так спонтанно заявиться. Плюс такой способ передвижения аналогичен жуколетам, только корабли парят выше, а потому лишены угроз с земли. Плюс топливо более… экономично расходуемое. Надо будет рассказать обо всем Бенни: тот локти обкусает, лишь бы нечто подобное достать!
Вздыхает. Росинант подстраивается рядом. Закуривает толстую трубку из кости, пыхтит травяным сбором.
— Ну так? Я не верю, что ты тут только ради исследований. Люди как ты… эгоистичны. Всегда следуют своей мечте. Не восприми как оскорбление, я считаю это поэтичным: именно благодаря таким прогресс и течет.
— Ну сперва я хотел спасти друга, который тут пропал! Дюллахан рассказывала.
— Неплохо, неплохо, — кивает Росинант.
— И, э, другого тоже?.. Воскресить, — их взгляды пересекаются, и уверенным низким тоном Гон произносит: — Я уверен, где-нибудь в вашем безумном мире есть способ вернуть к жизни человека, если есть останки. Нэн приходит отсюда, а он всемогущ. Ну, почти. Если этот человек после смерти сумел создать проклятье, думаю, он был весьма силен… в духовном плане, чтобы его можно было вытащить с того света.
Потом добавляет:
— А еще у меня с собой его голова.
Он ждет осуждения — все же, таскать с собой отрубленную голову приятеля немного ненормально, но Росинант лишь причмокивает и выпускает еще порцию ароматного дыма. Загадочно смотрит вдаль, и Гон думает: интересно, он понял все сказанное, или прослушал? А то выглядел так, будто вновь витал где-то в облаках в это время. Дюллахан держала его тут явно не за интеллектуальными беседами: в бою Росинант был великолепен.
Но тот вдруг роняет:
— Нет ничего благороднее, чем желание спасти собственного друга. Ты эгоист и делаешь это ради себя, но это светлая цель: ведь ты преследуешь добро, а не зло.
— Да хрень это все. Хисока — ублюдок, и не заслуживает возвращения.
Они вдвоем разворачивается к Киллуа; тот подкрадывается тихонько, словно мышь. Наверное, сбегает от Годивы, предполагает Гон, и возмущенно фыркает:
— Ну конечно, он тебе не нравится. Мнения дурил не спрашивали!
— Гон. Он — убийца и психопат. Чувак буквально кайф ловил от того, что народ резал. Я, типа, уже смирился с тем, что ты хочешь его вернуть, но это нифига не благородно.
— Когда-то и мы мародерствовали и были убийцами, но потом нашли новый путь, — возражает Росинант. — Главное — не сдаваться и верить, тогда все будет возможно.
Он вежливо улыбается, когда Гон удивленно вскидывает бровь.
— Вы были мародерами?
— Да. А Дюллахан — самым страшным.
Вау… Почему он не удивлен.
— Но мы нашли свой свет! — восклицает Росинант, вскакивая на ноги. Потрясает кулаком. — Никогда нельзя отступать от веры в людей! Все способны на исправление, а кто нет — по тому и видно, ибо черты его искажены, а сам он похож на чудовище…
Но ведь это не так, размышляет Гон. Церредрих все еще довольно симпатичен. Хотя на Темном Континенте есть мутации из-за эмоций, вероятно, Росинант говорит об этом… Для него все жители озера Мебиус будут милыми ангелами, способными на искупление, ведь в их мире подобных мутаций нет.
— Фуфло.
— Не веришь, юноша? Тогда давай сразимся на дуэли!
Киллуа странно смотрит на Росинанта. Гон пораженно открывает рот. Вот это да! Реально, как в книгах Мито-сан! Только тут бой не за деву, а за идеалы… Росинант вытягивает тонкую длинную шпагу из-за пояса с тупым кончиком, Киллуа с азартом скалится и хрустит кулаками.
— Дед, если я надеру тебе жопу — извиняться не буду.
— Посмотрим! Ну же, вперед!
Встают друг перед другом, Киллуа делает первый рывок…
Следующее происходит буквально за секунды: когда Киллуа уже совсем рядом с Росинантом и готовится заехать тому ребром ладони по шее, чтобы вырубить (он все же милосерден и не хочет наносить страшных ран), тот делает всего один шаг вперед и молниеносно бьет шпагой. Так, что Гон едва замечает: лишь по свисту воздуха скорее понимает, что это такое мелькает перед глазами. В ту же секунду Киллуа останавливается позади Росинанта, странно выпучивает глаза и начинает ощупывать себя. И вот тут и кроется загадка — он вдруг уходит в зэцу. Киллуа? И в зэцу? Да его электрическое хацу это супер удобная вещь!
Что-то тут нечисто!
Плюс от Росинанта вообще не идет ощущения ауры… Как с Киллуа, который ускоряется. Нет легкого запаха озона, ничего.
— Ты что сделал?!
Росинант выпрямляется, шпага перед лицом… Да, явно шарики за ролики заехали. Но хотя бы есть повод!
— Нельзя полагаться лишь на свои умения ауры. Сила должна идти от духа, уверенности, не только нэн.
— То есть, это было не хацу, — с любопытством резюмирует Гон, пока Росинант убираешь шпагу обратно. Кивает.
Хм, не эту ли фишку использовала Дюллахан в бункере?
Киллуа на фоне продолжает хлопать ртом, как рыба. Ему явно не нравится, что один и тот же прием на нем используют два раза.
— Ладно, дед, признавайся, что ты наворотил!
— Даже Дюллахан сильна с хацу, но без него ее возможно убить, — как обычно, тот пускается в дебри, прежде чем перейти к делу. Романтик! Что с него взять. — Нэн — рудимент былых времен. Я не использую его, дал себе условие: за малую ауру великую силу… И, — улыбается, — знание точек ци. Но это уже просто выучил. Кстати, это временный блок, можешь не переживать.
То есть, вот так можно заблокировать нэн? Просто нажав на нужные точки ци? Дюллахан не врет?
Это интересно… Потому что потенциально множество опасных противников можно вот так просто лишить хоть какой-то силы, и пусть они что угодно делают, ничего не смогут. Плюс это весьма интересное условие — распрощаться с аурой взамен на высокие инстинкты. Не будет проблем с переутомлением, как вечное зэцу с кучей бонусов. Да, конечно, хацу удобней, но… Гон с сомнением смотрит на свои руки. Он так и не придумывает нормального хацу взамен «Ка-камню», если только не браться за копирование чужих, плюс привыкает жить без нэна, потому что с ним существует намного меньше. Может, попробовать заключить клятву?
Об этом определенно точно стоит подумать.
Он дружелюбно хлопает Киллуа по плечу и смеется:
— Вот видишь! Все, тебе надрали жопу. Теперь ты не сможешь мне вякать, что возвращать Хисоку — плохая идея!
— Дружище, мне даже говорить не надо, ты это сам понимаешь.
Ну…
Ладно. Может да. Неважно.
Сейчас у него более интересная задачка.
Гон разворачивается к Росинанту и с азартом восклицает:
— Научишь?!
Тот улыбается в ответ.
Chapter 94: ИНФЕРНО: такетнан: все это очень фаллично
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Когда Дюллахан начинает обучение всяким тонкостям владения нэн, которые осветляют разум лишь после перехода в барьер несколько столетий (она дама живучая), у Гона сначала лопается голова. Но выбора нет! Приходится крепко сжать зубы и учиться, учиться и еще раз учиться, только без воровства вагонами, как поговаривают в одной из многочисленных шуточек моряков с Китового острова. Местом для постижения столь чарующих знаний становится палуба, ее укромный уголок: Дюллахан расстилает несколько грубых тряпок на полу, садится на одной в позу лотоса, крепко сжатые кулаки смыкает у груди и закрывает глаза. Гон и Киллуа, как настоящие ученики, доблестно это копируют, но, в отличие от них, Дюллахан зачитывает лекцию о том, чем же именно они занимаются:
— Нэн, аура, каа, ци, анима — в разных народах ее называют по-разному, но суть одна. Это сила, идущая от нашей собственной души, и, чтобы не исчерпать ее полностью, у нее есть барьеры. Люди вроде Исаака Нетеро, Дона Фрикса и прочих чудовищ вашего мира были способны преодолеть это ограничение, черпнуть намного больше, не утратив при этом ничего. Дело не только в тренировках. Нэн — сила не сколько души, сколько нашей уверенности, фантазии и воображения. Чем сильнее разум, тем крепче аура. Потому самые простые техники намного проще освоить, нежели сложные конструкции с множеством ограничений: наш разум способен постигнуть их в полной мощи. И это причина, по которой проще всего воссоздать то, с чем у вас уже есть опыт, будь это боль, желание, эйфория — воображение будет черпать силу оттуда. Человеческий разум устроен так, что чем старше мы становимся, тем чаще обращаемся к знакомым образам. Нэн работает по схожему принципу: чем ближе тебе что-то, тем проще понять. Золдик, ты говоришь, что тебя пытали электричеством: и вот результат. Гон, ты же рассказываешь о своем друге, предпочитающем создать для мести быстрое взрывное хацу, ведь именно оно лишает его жизни в какой-то момент. Это простые, но наглядные примеры.
Вы сделали верный выбор, отдав предпочтение простым хацу. Однако их тоже можно углубить, сделать опасней, страшнее. Чтобы победить такого монстра, как Джайро, придется идти на ухищрения, брать не силой, но умом. Потому я поведаю вам о тайне, которую постигаю сама долгой медитацией, тренировками. Обычный человек не придет к этому просто так, нужны условия, но ваши мотивы чисты. Навострите ушки.
Представьте себе линейку, ограниченную ста делениями. Это максимум, на который вы можете полагаться при использовании ауры: как только будет исчерпано все в пределах ста, наступит бессилие, и затем аура начнет восполняться. Все просто. Но есть возможность выйти за пределы ста. Возьмем пример: у вас есть сто процентов ауры, но нужно использовать его на сто один. Очень сильно нужно… Вы ставите клятву: говорите, что отдаете этот один процент превышения навсегда. Получаете силу, сто один процент… Но потом, на остаток периода, у вас навсегда останется девяносто девять процентов ауры — ведь один вы уже навсегда пожертвовали. Чем-то это похоже на твою клятву, Гон. Звучит удобно в момент, но неудобно в дальнейшем. Это первая возможность — потому что можно использовать линейку дальше сотни и без подобной страшной платы. Множество способов: можно поставить условие, которое обманет вас морально. Пожертвовать всем в момент, но дать обещание, что вы отработаете этот грешок — тогда после исполнения процент вернется. Либо же объединиться с кем-то, забрать часть его ауры, ту, что находится в пределах сотни. Вы получите силу сейчас, но по итогу никто ничего не утратит.
Многие старые божества нашего мира, Гон, как ты и говоришь, всего лишь очень сильные пользователи нэн. Они черпают свою силу из веры. Это — еще один способ. Буквально накачка.
Чем больше тебя боятся, тем сильнее вокруг тебя вьется образ. Если ты ему соответствуешь, то чужие эмоции начинают питать тебя: не в вашем мире, быть может, но в нашем уж точно. Ропот, ужас, обожание, любовь, ненависть… Разные эмоции, но результат один. Богами войны могли называть военачальников, что вели за собой людей до конца, славясь кровожадностью и победами. Пророками мудрости и провидцами — тех, кто хорошо думал наперед, отчего они могли с помощью хацу заглянуть немного дальше, чем дозволено человеку.
Вера — самый страшный инструмент, который доступен нашему роду. Пока живы воспоминания, человек, в которого верят, будет всесилен. Дон Фрикс оставляет наследие в виде книги, а потому до сих пор существует, кочуя с места на место.
Вера требует цены… Но результат окупит все.
— Боюсь, вашего Джайро может ждать то же отсутствие забвения. Он здорово помог себе тем, что взорвал небоскреб. Значит, Гон, тебе нужно стать такой же легендой. К счастью, как я вижу, ты вполне уверенно к этому идешь.
Гон приоткрывает один глаз и смотрит в ответ крайне скептически.
— Только не начинай как Замза. Ненавижу, когда на меня вешают бесполезные регалии.
— А то их у тебя много, — тянет рядом Киллуа и хмыкает, когда получает точечный удар в коленочку.
Дюллахан смотрит на Гона в ответ без улыбки, она предельна серьезна. Кривит ртом.
— Регалии действительно раздражают, но в данном случае это просто распространение слухов и славы. Тебе не нужно быть кем-то иным: ты просто тот, кто есть сейчас. Гон Фрикс, способный на все охотник. Помощник слабых и убогих… — когда она это тянет, на губах у Дюллахан проявляется крайне неприятная ухмылка. — И просто человек крайне опасных настроений. Не беспокойся о том, что тебе придется нести тяжелый крест или пытаться соответствовать чьим-либо прихотям. С тем, как живешь ты, тебе не нужно делать в общем-то ничего, что ты не делаешь сейчас — главное не останавливаться.
— И, значит, чужая вера мне поможет?
— Чужая вера способна на ужасающе много, Гон. Закрой глаза.
Когда Гон послушно исполняет приказ, они вновь начинают медитацию. Обычно Гону тяжело сидеть смирно, он человек действия, но что-то в словах Дюллахан успокаивает, вынуждает отбросить энергию прочь, оставить лишь мирно текущее спокойствие. Аура подобна воде, она проникает в каждую частичку его тела, и Гон чувствует ее стабильный поток. Он — скала, об которую бьются волны. Это странное забытое ощущение: подобное он практикует в те далекие времена, когда аура не подчиняется ему еще до конца, разделенная клятвой. Так давно это было… Столько всего изменилось. Теперь у Гона ворох проблем на горизонте, активная стадия вражды с Джайро, выжидающие покровители; Хисока все еще мертв. Он находит Леорио и Чидль, приводит Аллуку сюда, остаются лишь желания невидимых господ… И Хисока, ради которого, одного из, все это затевалось.
Он размышляет о несчастных людях, вынужденных играть не свою роль. Дюллахан говорит, что важна вера. Многие боятся Хисоку: но не Хило, сработает ли этот фокус тут?
Когда глаза невольно открываются, он видит вокруг алые пески, а вдали — высокий столб света, от которого по небу будто идут трещины. Действительно ли это колонна, или же огромное светящееся древо — он не знает, озирается по сторонам, но вокруг лишь он. Это и есть то достижение иного мира в медитации?.. Черт, он думает, что все это шутка! Но стоит подняться, стоит сделать шаг в сторону огромной колонны, как вдруг его словно тянет вниз, и, когда Гон сипло выдыхает и раскрывает глаза, валясь при этом на спину, то первым делом слышит голос Дюллахан, строгий, но без обвинения — это явно всего лишь очередная лекция, а не ругань из-за того, что, дескать, ваша коленка в позе лотоса была отклонена на один градус от нормы, отсюда и неудача:
— Ты видел его, верно?
— Что за херня?!
— Луч?.. — задумчиво предполагает Киллуа.
— Это Древо Познания.
Гон округляет глаза.
— Такое огромное?! Бенни говорил, что веточка одна! И что ее на всех не хватит!
— Это ее видимость… — Дюллахан стопорится, явно пытаясь подобрать описание понятней. Трет пальцем подбородок. — Что-то вроде воображаемого отображения в мире. Это все еще одна веточка. Заберешь ее — и столпа не станет.
— Почему я ее видел?..
— Она произрастает в месте, которое мы называем Дзигоку. Ты слышал о нем — место, где воплощаются все фантазии, концентрация нэн там опасно высока. Оно усиливается, чем дальше ты идешь к полюсам. Как разница между вашим миром и нашим: вот почему я говорила о вере. К полюсам тянется аура тех, кто погибает.
То есть, делает вывод, это местечко что-то вроде чистилища, сборища бессознательного. Неудивительно, что та возможно все — просто там настолько высока концентрация фрагментов человеческого сознания, что оно попросту не может не воплотиться! И скорее всего Древо Познания точно такое же чье-то желание, принимающее материальную форму. Нэн — нечто вне контроля человека, одно из скрытых Бедствий, неудивительно, что после смерти владельца в месте подобном оно следует какому-то своему загадочному пути.
Он предполагает это вслух. Киллуа соглашается — видимо, приходит к тому же выводу, и кивок Дюллахан для них — как отдушина. Хоть что-то они наконец тут понимают!.. Темный Континент работает по таким абсурдным правилам, невозможно предугадать, что откроется дальше. Чем-то это все напоминает клятвы. Одержимость призраками, духами… Все это легко можно объяснить нэн. Скорее всего можно даже создать собственный конструкт личности и записать его куда-нибудь на случай смерти, как автопилот. Гон вспоминает свою мыслишку о желании повторить хацу Неферпитоу.
— А если эго сильно? — задумывается он. — Что случается с ним после смерти?
— Такие люди не умирают в истинном смысле этого слова. Они возвращаются в виде искажений.
Значит, его догадка верна. Это действительно работает аналогично клятве, просто бессмертная слава становится якорем, который держит нэн в исходном едином состоянии. Теоретически, если бы Хисока умер тут, его жажда жизни скорее всего позволила бы ему остаться в какой-нибудь форме… Проблема в том, что его же собственная нестабильная личность могла обратиться каким-нибудь чудовищем.
— Странно, что у нас в мире такое невозможно. Ты говоришь, на полюсах самая высокая концентрация, но тогда условия нашего мира должны были распространиться по всему экватору, а не только на одно озеро Мебиус, — скептически замечает Киллуа.
Кстати, тоже мысль!
Дюллахан на секунду задумывается… Хмыкает.
— Все дело в ограничении. На полюсах концентрация сильнее, на экваторе слабее, но в вашем мире есть определенные рычаги, которые делают нэн постижимым лишь в рамках ста процентов и не выше. Все, кто преодолел барьер, выходили сюда.
— Ты давай не тяни, кумушка, что за ограничения?!
— Чтобы не повторить истории Ишвальды и предыдущих цивилизаций, когда пришел Зверь Конца, древний клан драконьих жриц поставил условие на озеро Мебиус, чтобы там человечество сохранилось как можно дольше. Они — истинные боги для нас с вами, но по своей природе все такие же люди, владеющие нэн.
Потом лицо Дюллахан неожиданно темнеет.
— Вижу, медитацию вы послали куда подальше. Хорошо, тогда потренируем не только дух, но и тело. Гон!.. — она резво поднимается на ноги и зовет его к себе жестом, вся такая радостная, что Гон начинает подозревать, что на дух ей плевать, и гораздо больше Дюллахан нравится выбивать из них с Киллуа дерьмо. — Первым идешь ты! Потом Золдик.
Это она так уверенно заявляет, что легко намылит шею Гону, да?
Его хлопают по спине, мол, вперед, дружище, я в тебя не верю, но ты все равно попытайся хоть что-то ей противопоставить. Они встают друг напротив друга, Дюллахан — вся из себя героиня фильмов про кунг-фу из Ниппона, сейчас сделает ему громкое ата-та-та-та, а Гон прыгает на месте, крепко сжимая кулаки. Это противостояние кино про тяжелый путь боксера и линьшаойских боевиков!.. Остается надеяться, что его не постигнет судьба героя из одного такого, что в конце решил отойти в мир иной.
Киллуа достает блюдечко для чая, ударяет по ней ложкой, и вот, импровизированный гонг звенит, призывая к бою!
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Место, куда его призывают, напоминает Гону палатки гадалок со всяких фестивалей: он такие, признаться, видит лишь в Амдастере, и о некоторых рассказывает Хисока, вспоминая времена путешествий с Моритонио. Ну… путешествия с точки в городе на точку в городе, никакими длительными путями там и не пахнет. Но именно такое впечатление создается у Гона, когда он проникает в отдельное помещение, каюту, где обитают загадочные близнецы Кастор и Поллукс, которых обычно зовут либо просто «те двое», либо, собственно, «близнецы». Говорят они тоже синхронно, проще воспринимать их как единое создание, хотя никакого остроумного каламбура с именами Гон придумать не в состоянии: рождаются лишь химеры образов вроде Касторлукса и иже с ними.
Прежде всего он пялится на разукрашенные темно-синей краской с золотыми звездочками стены, потом на карты, которых тут полно: какие-то на полу, часть на стенах, находится даже на потолке. Стройные ряды тубусов с ними же занимают добрую половину вакуумного шкафа, из которого ничего даже в самом сильном шторме не выпадет. Потом морщится, когда в нос бьет неприятный резкий запах, и он видит источник: близняшки сидят за столом, вооружившись вилками и ножами, а перед ними мясо странного фиолетового цвета с запахом, будто кто-то тут умер, причем довольно давно. С аппетитом, совершенно неясным Гону, они отрезают от чудовищного стейка кусочки и спокойно жуют. С виду они очень молоды, но когда близнецы поднимают на него взгляд и приветственно улыбаются, вновь синхронно, Гон замечает в уголках рта сетку морщин, из чего делает вывод — вот эти точно врут о возрасте, слишком молодятся. Небось старше Дюллахан, старше улья Замзы. Что-то в них… говорит об этом, вроде ауры, когда даже на вонючее мясо ругаться не хочется.
Они откладывают инструменты в стороны, и Гон страдает, потому что значит, что стейк будет лежать тут до конца разговора.
— Это правда? — наконец, решается он. — Ибараки сказала, что вы гадалки.
— Ибараки слишком много говорит, — замечает левая близняшка.
— Ты бы еще слушал Росинанта, — уже правая.
— Мы не предсказательницы, используем старые технологии Ишвальды и спутники, к которым подключаемся, — уже синхронно, и Гон все это время гадает, кто из них Кастор, а кто — Поллукс, потому что они совершенно одинаковые, и никто из эскадры не раскрывает тайны (из чего он делает вывод, что эту загадку не в силах решить даже Дюллахан). — Осматриваем так планету.
— Спут… ник?
Гон с трудом вспоминает повести Замзы о кораблях, способных достигнуть луны. И о письках, конечно. Все это невероятно фаллично.
Его смущение крайне заметно, и одна из близнецов делает жест ручкой, мол, погоди: достает какую-то коробку из-под стола, и Гон с любопытством на нее смотрит: похоже на ноутбук, только немного странный, старый. Нечто подобное он помнит из бункера в Кер-Исе, так и воняет потерянными военными разработками! Там видно огромный шарик, рядом с которым парят еще несколько, все в зеленом цвете и крайне схематично. Это, наверное, их планета?..
Потом они начинают что-то торопливо набивать, и вдруг карта стремительно увеличивается, пока не замирает на неизвестной точке, движущейся. Это, наверное, корабль, а рядом какие-то значения… Гон постепенно учит язык с Дюллахан, но письменность — это за гранью, эти кракозябры только Киллуа и прочтет. Ему же терпеливо поясняют, что это погода: мол, что же ты глупыш, все очевидно, так мы вычисляем осадки в местности и видим штормы, потому что смотрим на изменение давления, окружение… Короче, понимает Гон, они технологические гадалки. Иным словом, ведущие прогноза погоды. А у них дома все только по шарикам определяют, зондам, да по приметам!
Но почему Ибараки считает их гадалками?.
— Немного гадаем, — озвучивает одна из близняшек, вздыхая. — Но скорее для души. Это не наука.
— Мы — навигаторы, определяем безопасный курс корабля.
— Спутники определяют положение в эфирном море…
— … а мы уже видим, куда надо двигаться, и направляем данные Дюлли.
Дюлли?
— Вы прямо разбираетесь в этой технологии, да? — Гон кокетливо тычет пальчиком в загадочный ноутбук. — Выглядит сложно! Никогда бы не подумал, что в рядах людей Дюллахан такие ученые дамы сидят, без обид, но тут все либо дикари, либо сумасшедшие, как Росинант.
Гон — мастак льстить дамам старше, потому к близняшкам находит подход за считанные минуты. Мотайте на ус.
— О, мы и правда ученые, — гордо отзывается левая.
— Работали еще на королевство…
— Ничем это не закончилось.
— Почему? — Гон округляет глаза. — Или это вы натравили Зверя на Ишвальду?! Я никому не скажу, честное слово, не выкидывайте меня за борт!
Он, конечно же, шутит, но становится не очень смешно, когда на него так смотрят… Будто эти две дамочки и правда имеют отношение к падению Ишвальды. Гон решает, что не будет лезть в это дело: у него и так столько планов, кошмар какой-то, а разбираться в тайнах гибели предыдущей цивилизации Темного Континента… Нет уж, нет уж! Пусть другие лезут! Гон парень занятой, слишком, и ему совершенно не улыбается влезать в политические игрища такого масштаба! Хватило всей работы с Бизеффом и Бенни!
Никакой политики, хватит! Он сюда приключаться приехал, пусть и во имя Какина!
Потому он решает стремительно перевести тему, пока это не вылилось в очередной невероятный квест, где нужно будет пойти неизвестно куда, спросить непонятно что, и понять, что все вокруг ублюдки, и Ишвальда в общем-то заслужила быть разрушенной до каждого кирпичика, потому что из симпатичных людей там разве что предки Замзы (шутка! людьми там и не пахнет). Он кокетливо подвигается ближе и указывает пальчиком на красивую бархатную коробочку рядом, интересуясь:
— А погадаете мне?
Те сразу оживают, ну конечно: Гон — свежая кровь, которой еще и интересно их увлечение, покорение сердечек сто из ста.
Гадания на Темном Континенте тоже отличаются: близнецы используют камни с дырками в сердцевине, раскладывают их в загадочной последовательности, и Гон размышляет, что, наверное, это положение звезд на небосводе. Он еще не до конца привыкает к новой астральной карте в этой половине планеты. Некоторое время они вертят камни в пальцах, что-то переставляют, после чего с улыбкой смотрят на получившееся… И тут же ужасаются, так картинно, что Гон и сам пугается.
— Что? Что там?..
— Ну уж нет! — единогласно доносится ответ.
И вот так Гон оказывается снаружи комнаты, не получивший прогноза и чем-то очень сильно напугавший близнецов. Он странно смотрит на подходящего вразвалочку Киллуа, который с иронией заглядывает внутрь, потом фыркает и интересуется, мол, что же там такого, и Гон отправляет его гадать уже что-то себе — небось успокоит близнецов, потому что Гону не улыбается быть Тем Самым Парнем, на которого страшно смотрят гадалки, тычут пальцами и кричат, мол, юродивый, юродивый!
Киллуа закатывает глаза.
— Гадания — хрень. Хисока тоже гадал, и помнишь? Просто отвлекал, прежде чем врезать.
— Я нагадываю, что тебе предскажут скорую женитьбу. И понос.
За второе ему дают по шее, но первое Киллуа даже слегка интересует, раз он отвечает:
— Сто процентов нет. Ты на меня посмотри, какая женитьба?
Идеальный жених семейства Золдик, так-то.
— Спорим? — с вызовом бросает Гон, и Киллуа пожимает ему руку.
— Ну все, нагадают иное — будешь за меня помогать Годиве мыть посуду!
— Заметано! Тогда если я побе… дю?.. Одержу верх, то рокировочка!
Киллуа демонстрирует ему средний палец: дружище уверен в своей скорой победе, но Гон знает психологию пожилых дам, и потому садится рядом, чтобы послушать великолепные крики отчаяния, когда Киллуа предсказывают именно это. И слышит, довольно скоро: воет Киллуа красиво, громко, и когда рядом оказывается Годива, любопытствующая, что же тут происходит, Гон с улыбкой ей отвечает:
— Ему предсказали скорую свадьбу с тобой!
Пусть страдает, дурила!
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Одним из учителей языка местных является Ибараки, и к ней Гон ходит охотно: в отличие от Дюллахан, которая обожает распустить руки, Ибараки… ну, тоже любит, но она делает это очевидно дружелюбно, по-матерински приятно, тогда как в жестах капитана команды иногда чувствуется угроза, причем нешуточная. Вдвоем, после побега от Годивы, очевидно воодушевленной предсказанием, они с Киллуа оказываются внизу, в кузнице, где Ибараки работает над каким-то новым страшным приспособлением. По пути приятель возмущается, мол, Гон все подстраивает, свадьба — глупость, но дурильная голова ногам покоя не дает, так что пусть, пусть, Гон-то знает, за кем правда! И кто будет мыть тарелки в ближайшее время. Внизу же… Это ее пыточная, то есть, священное место, где она заставляет железо принять нужную форму. Гон испытывает к этому умению страх и восхищение, потому уроки языка с Ибараки ему нравятся: она попутно рассказывает о своей мастерстве, и это действительно интересно! Дюллахан может лишь обещать охоту на китов, когда как Ибараки прямо на глазах творит красоту, имя которой — оружие.
Но в этот раз она не кует. Скорее ремонтирует… Гон видит каплеобразную форму, хвостик, подписи на неизвестном языке, но символы не меняются — он понимает, что это бомба, и Ибараки, видимо, воспринимая его полный ужаса взгляд, направленный на это творение человеческой глупости, с улыбкой замечает:
— О! Смотрите, салаги! Все спасибо тебе, Гон, и оружию твоего Бенджамина. Решила про запас подлатать немного наследие старины, выкупили прямо перед…
Она говорит еще и еще, и это в целом безобидно, но Гон смотрит на бомбу, и слышит лишь стук собственного сердца, за которым — вой сирен, треск огня и ужасающие удары тел о припаркованные внизу машины, бам-бам-бам, будто гром, будто кто-то бьет по железной гофре молотом, лишь только это тела ударяются, падая с огромной высоты вниз. Перед глазами на секунду видит знакомые ледяные глаза, чует запах горелой плоти, пятна крови под ногами, а шрамы на лице начинают с ужасающей силой чесаться.
Он стрелой вылетает прочь. Киллуа, извиняясь перед Ибараки — следом.
За борт его тошнит не слишком грациозно, но, к счастью, Годива ранее обучает его искусству плевку завтраками так, чтобы не попасть на себя. Он не знает, отчего его мутит, это глупо, прошло так много времени… Гона все выворачивает и выворачивает, а Киллуа стоит рядом, похлопывая его по спине, и приговаривает:
— Ну, ну… Все хорошо.
Я ни в коем случае не должен допустить, чтобы Джайро понял принцип ста процентов, в ужасе понимает Гон. Я должен убить его как можно скорее, чтобы такой ублюдок наконец исчез с лица планеты, а справедливость восторжествовала. Потому что только ее свет способен привнести к этот погрязший в собственных ошибках мир правду. Истину.
Если Гону потребуется стать кем-то, чтобы быть сильнее, то он примет регалию борца за лучшее, за справедливое, и искоренит все, что этому помешает.
Так решает он для себя.
Chapter 95: ИНФЕРНО: такетнан: молочный океан
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Последняя на пути Знакомства С Командой — Годива.
Ей, как выясняет Гон, не сильно больше, чем им с Киллуа — около девятнадцати, в общем-то, ровесники, и это облегчает общение, потому что Ибараки с Дюллахан пусть и живут столетия, но разумом где-то в районе не-очень-серьезных-взрослых-за-тридцать (к таким, например, относится Хисока или Нобунага), близнецы — слишком загадочны, а Росинант… Ну, он Росинант. Несмотря на разницу культур, только что оперившаяся молодежь везде схожа, так что Гону Годива очень даже нравится, а вот Киллуа все еще картинно страдает. Нечего было рождаться со столь симпатичной рожей, дурила! Но мнение Киллуа, как известно, волнует только Киллуа, потому Гон общается с Годивой тесно — насколько позволяют товарищеские узы совершенно не интересных друг другу в плотском смысла людей с третьим лишним, уже вот куда более привлекательным.
Они сидят внизу, в камбузе, где Годива ловко разделывает пойманную парящую макрель: обращаться с ножами она умеет. Глазками то и дело косится в сторону Киллуа, но тот уже учится изображать из себя крайнюю степень равнодушия, что, правда, Годиву чарует только больше, потому что кого не интересуют загадочные немые красавцы? Гон лишь посмеивается, глядя на этого увальня.
Несколькими движениями снимая с рыбы шкуру, она в воздухе разделывает ее на кусочки, и потом ловко выуживает кости. Наблюдая за ней, Гон вспоминает Мито-сан и бабулю — они тоже умели подобное, и он всегда считал это какой-то потаенной кулинарной магией. Попутно, чтобы совсем не молчать, Годива говорит обо всем на свете, и в какой-то момент речь заходит о таинственном похищении, которое она упоминает в самом начале их знакомства, когда ее довольно грубо пытается заткнуть Дюллахан:
— О, ну да, я тут немного в плену! Самую капельку! – видит кокетливое подмигивание, мол, ты продолжай-продолжай, и в задумчивости опускает тесак вниз, так, что от рыбы за один удар ровненько отсекается хвост. — Мы познакомились, когда я была совсем юна и воровала, чтобы добыть пропитание. Сначала меня хотели высечь… Нет, не так: меня высекли и хотели выкинуть за борт, но потом сжалились и оставили. И вот я тут уже несколько лет! А вы?..
Ее, конечно же, интересует скорее Киллуа — так и смотрит в его сторону, но дождаться от того хоть слова адекватного в этой ситуации почти нереально, и Гон кратенько (вновь; подозревает, что Годива просто хочет подробностей про одного очаровательного блондина) описывает знакомство с Кер-Исе и всю беготню с Джайро. Годива кивает, слушает, потом задумчиво замечает:
— Неудивительно, что ты понравился Дюллахан! Она просто обожает таких… э…
— Отбитых? — уныло предполагает Гон. Годива тут же миленько улыбается и отводит глазенки.
— Я хотела сказать «безрассудных», но суть ты понял. Не будь у тебя какой-то великой миссии, она наверняка попыталась бы затащить тебя в эскадру!
— Я маловато проживу на ее фоне.
— Поверь, это всего лишь дело питания, — Годива вновь продолжает рубить рыбу. — Вы оба делаете больше успехи в постижении пути нэн, он тоже продлевает жизнь и молодость, захотите — проживете столетия!..
Нэн продлевает молодость, это верно. Ему вспоминается Нетеро, старик, никак не желавший умереть. Вечно цветущая Биски. Каффка, постаревший за несколько десятилетий — и все потому, что потерял самое ценное, ради чего стоило жить.
Но что-то Гона невероятно сильно беспокоит, что-то… Он замечает это в речи Годивы совсем мельком, но все же чувствует: то, как говорит она и говорят другие члены эскадрильи на их родном языке различается, Дюллахан заметно прогладывает гласные, Ибараки наоборот слишком рычит, речи Росинанта порой слишком похожи на кашу. Но Годива? В сравнении с ними ее акцент очень чист, это на местном она болтает слегка отлично. Когда он обращает внимание на это, та будто и не удивляется вовсе.
— О, ты верно заметил! Я из маленького поселения, произошедшего из потомков одной из экспедиций из озера Мебиус. Около ста лет назад… Предки у нас с вами общие. Потому я знаю ваш язык: он мне почти как родной!
Это признание заинтересовывает даже Киллуа, и тот перестает изображать из себя важную письку, подается вперед. Годиве это, конечно, льстит, и Гон собирается использовать ее попытку подцепить милого мальчика на полную — чтобы выведать все, что только можно. Ничего личного!
— И кто же вас основал?
— О, те кто остался и не смог вернуться… И парочка тех, кто оставил свои гены и ушел. Как один шипастый предок…
Годива задумчиво потирает подбородок. Киллуа переглядывается с Гоном.
— Смешно. У меня прадед… не уверен, сколько «пра» тут нужно, но ходил на Темный Континент с Нетеро. Звали Зигг, и…
— Ой! Кажется, это тот самый шипастый парень!
Момент для драматичного «ой».
Потом уже Гон размышляет: вероятность слишком мала. Мало ли шипастых парней ходило на Темный Континент, совсем не обязательно, чтобы Зигг Золдик был в числе тех, кто оставил свой генный материал и втихую свалил к семье. С другой стороны, это невероятно забавный факт, потому что Киллуа тут же меняется в лице и бледнеет, эффектно. Отшатывается прочь, когда Годива тут же подбирается к нему и заглядывает в глаза, вся такая цветущая. Настороженно пищит (что для такого здорового лба — уморительное зрелище):
— Ну уж нет! А если мы далекие родственники!
— Никто не узнает!..
Киллуа в панике смотрит на Гона, почти умоляет взглядом, мол, помоги, дружище, сделай что угодно, только спаси меня из лап этой девы. Ну что же тут поделать… Придется Гону вспоминать рецепты с Китового острова, чтобы отвлечь, и пусть это будет нечестно… Может, Годива предложит нечто новое в старом рецепте, и тогда после возвращения он сумеет предложить это бабуле и Мито-сан!
Ну вот, Гон, проносится мыслишка в голове, ты скатываешь до того, что начинаешь использовать всех в своих целях!
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Но кулинарные изыскания продолжаются относительно недолго; Годива отвлекается от разделки туш и подмигиваний Киллуа и вскидывает голову, и вместе с ней Гон и Киллуа чуют, что нечто грядет. Они втроем выбегают на палубу, где Дюллахан с видом готового к броску хищника стоит у края и смотрит вдаль, одна нога на борту, ладонь прижата к глазам. От нее так и веет жаждой азарта, голодом и жаждой крови, это пугающее ощущение… должно быть, но Гон лишь поддается ее охотничьим инстинктам, поскольку понимает — сейчас Дюллахан жаждет не убить кого-то разумного, это зов китобоя.
Он вглядывается вдаль, но не видит ничего, но верит Дюллахан: та не стала бы стоять тут в ином случае с гарпуном наготове. Лишь вопросительно смотрит, мол, что же она там ищет, попутно поглядывая назад, где Киллуа запрягают к подготовке: Росинант и Ибараки начинают выставлять пушки с гарпунами крупнее, Годива и близнецы складывают мачту и готовят двигатели — видимо, охота проходит на тяге топлива, не силы ветров и нэн.
— Давно еще в Ишвальде ходила легенда, что существует невероятный эфирный кашалот — они называли его Астерием, в честь легендарного чудовища маленького затерянного королевства из мифов, — Дюллахан облизывает высохшие губы. — Ему уже несколько столетий, он стал причиной гибели множества, и до сих пор живет, будто насмехаясь над каждым вольным охотником, что пытается убить его в честь своих предков. А хочу убить его, Гон.
Тот смотрит на нее несколько сконфуженно.
— Ты не выглядела одурманенной этой затеей.
— А я должна?
— Но это же опасно! Зачем тебе охотиться на кашалота, который может тебя убить? — он пожимает плечами, словно это само собой разумеющееся. — Только помешанный будет гоняться за одним и тем же китом, и желать на него напасть. Типа, не пойми неправильно, я знаю, как клево иногда стремиться к чему-то, но одно дело, когда это делаю я один, и другое — когда у тебя целая команда за спиной!
Да, Гон, ты прекрасно знаешь. Вся история с Хисокой — всего лишь следствие твоего эгоизма.
Дюллахан не вступает в спор и просто кивает. Жмет плечами.
— Это кредо каждого вольного охотника — замочить эту штуку. Или ты боишься?
О нет, она берет его на понт! Теперь Гон просто обязан согласиться и принять участие в бойне! Чертовы собственные принципы. Видимо, лицо у него говорит само за себя, и она довольно ухмыляется, нет, ей даже не стыдно, что она втягивает его в потенциально самоубийственное приключение. Хотя с чего ему вообще жаловаться? Он сам соглашается отправиться с ней на охоту. Еще по огромному гарпуну и общему неумению держать себя в рамках осторожного поведения можно было понять, что все так и завершится.
В скором времени они подлетают к кашалоту поближе, и Гон понимает, что с «кашалотом», которых он видел около Китового острова, тут нет ничего общего: тварь скорее напоминает небесного дракона, тело огромное, вытянутое, как скат, с большой пастью с несколькими рядами зубов и усами, морда тоже ничуть не кашалотова, плюс на лбу видны рога. Но что-то в громоздкой фигуре и слишком большой голове выдает происхождение имени уже их кашалота, если предположить, что названия тянутся от переводов здешних названий. Кашалот воет; когда изгибает спину, Гон видит шипы на спине, в которых секундой позже различает гарпуны, некоторые из которых такие старые, что хочется ужаснуться. И все это время кашалот живет!.. На Китовом острове их учат уважать природу, и он воздает молитвы своим богам, понимая, что убить нечто подобное будет настоящим достижением. Понятно, почему Дюллахан хочет его убить, это гонка поколений — кто же наконец убьет легендарного Астерия?
Следом каждый из команды привязывает себя к торчащему из пола палубы кольцу цепями за пояс — чтобы не унесло, понимает Гон, потому что виражи тут могут быть невероятные. Ибараки становится у штурвала, вцепляется в него руками и гордо что-то кричит, в чем Гон различает боевой клич, и Дюллахан с Росинантом ей вторят, готовые броситься в атаку. Кашалот же явно чует посягательства на свою территорию, отворачивается — пока что он спокоен, но если Гон прав, то разозлить эту махину будет невероятно легко.
Дюллахан обматывает руку кожаной веревкой, привязывая гарпун. Потом встречается взглядом с Гоном, и тот смотрит на нее исподлобья:
— На родине меня учили азам охоты на маленьких водяных китов наши моряки, правда пробовал я только на рыбешке.
— Первая охота — и сразу на легенду! — Дюллахан заливается гоготом. Потом кивает Годиве, и та впихивает Гону не столь впечатляющий гарпун, уже из стали. — Отлично, салага! Золдик, а ты? Не хочешь попробовать сразиться с монстром?!
— Мне еще есть к кому возвращаться, — ворчит тот. — Я больше по убийству людей спец, а не китов.
— Тогда помоги Росинанту. Хэй-хо, команда! Сегодня настанет день, которого мы ждали столько лет! Либо мы одолеем Астерия, либо умрем! Готовьтесь!
Команда вместе с Киллуа разбегается по пушкам на палубе и начинает стрельбу: часть из них — мелкие гарпуны с веревками, чтобы зацепиться за тушу кашалота, другие — просто арбалеты, которые наносят ему мелкие неприятные раны, отчего кит начинает ворочаться и уходить прочь, но тянет корабль за собой. Они прицепились, намертво; когда терпение кашалота подойдет к концу, он ринется обратно на них, и это будет момент истины. Пока что их охота больше напоминает безобидную гонку: арбалеты слишком слабы, чтобы действительно ранить Астерия, а тот не заинтересован в очередных мелких сошках.
Но что дальше?
Охота на кашалотов в море начинается схоже, но там пускают лодки, чтобы добить чудовище уже в воде. В небе такой возможности нет: но они знают нэн, потому Дюллахан с Гоном просто сигают с борта прямо на спину кашалоту, она довольно большая, приземлиться легко. Тот сразу это чует и начинает брыкаться, будто бык с матадором, и удержаться на его скользкой спине очень сложно. Гону требуется усилие — и вонзенный в мякоть спины гарпун, чтобы не скатиться вниз.
Но шкура у кашалота невероятно плотная! Даже удар с нэн не помогает!
Теперь становится ясно, почему старые гарпуны в нем просто увязают: свой он с трудом выковыривает. Если сорвешься, то можно распрощаться с оружием, зато то станет местной достопримечательностью. Боги, сколько же тут старья можно найти, а потом продать его условной Чидль или Сатоцу ради исторических исследований!.. И нужно обязательно зарисовать кита в тетрадочку, чтобы передать Кайто, тот будет в восторге. Вообще их с Дюллахан нужно свести, они точно поладят. Об этом размышляет Гон, пока бежит в сторону по кашалотовой спине: впереди Дюллахан пытается расковырять ему пасть, и кашалот начинает вращаться, будто юла, лишь бы скинуть. К счастью, тонкости грации на спине кита Гон уже осваивает, потому прыгает точно когда нужно, чтобы не повиснуть как дурак на цепи.
Но в чем причина? Почему спина такая плотная? Да и он вроде ничем не защищается… Стоит Гону об этом подумать, как он понимает: нет, дело не в упругости и твердости. Он не замечает этого сразу, но прислушавшись начинает осознавать — тихий гул это вовсе не организм кашалота, это нэн!... Разит не опасностью, а аурой, самой настоящей! Он прыгает прочь, и в ту же секунду из небольших отверстий на спине вылетает целый рой непонятных мелких гадостей, которые подлете наконец становятся различимыми — выглядят как костообразные рыбки. Он отбивает несколько, часть неприятно царапает кожу, и рой заходит на второй налет.
— Это его защита! — слышит он позади крик Дюллахан. Та с остервенением пытается выбить зуб, отчего кашалот вертит головой, как бешеный, едва не задевая ее рогом. — Оставь ребятам, они разберутся!
И действительно, часть роя сносит сеткой на веревке, которую тащат на корабль. Интересно, будет ли готовить из них Годива. Хотя можно ли там что-то приготовить, это же нэн-конструкт, судя по всему! Он начинает торопливо убегать прочь, то и дело уклоняясь от прицельных атак костяных рыбок.
Нет. Что-то тут явно не то. Кашалот тянет время!.. Можно ли так вообще говорить о животном? С другой стороны, Замза разумен, хотя тоже рой жуков. Вполне возможно, если у кашалота есть нэн, тот способен на минимальное мышление, как у ребенка. Скорее всего сейчас он изведет их с Дюллахан, потом одним резким ударом разобьет корабль. Через несколько часов уж точно. Но как тогда убить его раньше? Думай, Гон. Дюллахан и Ибараки связаны путами старых традиций вольных охотников, они будут пытаться использовать лишь гарпуны, но ты — пришлый, тебя учат люди из озера Мебиус. Крепкая обшивка, стальной покров…
Надо попытаться атаковать изнутри? Дать себя проглотить? Опасно — вдруг там кислотная среда такая, что мигом убьет? С гарпуном туда не влезть, нужно что-то быстрое, опасное… И в секунду, как его посещает эта мысль, Гон резко замирает, отчего пропускает атаку костяных рыбок. Есть идея. Это будет слишком опасно и рискованно, но точно сработает. Заодно… поможет ему избавиться от пары глупых страхов.
Он кричит Дюллахан, что у него есть план; играючи парой прыжков возвращается обратно на корабль и спешит к Ибараки. Та удивленно на него смотрит, но глаза у Гона горят так, что она явно чует — грядет что-то интересное, и ухмыляется. Когда он озвучивает свою мысль, та лишь гогочет, так громко, что Дюллахан отвлекается и едва не оказывается нанизана на рог, отчего начинает истошно ругаться на местном языке.
— Вот так, значит? Ну валяй, малец! Посмотрим, что из этого выйдет!
Гон показывает Киллуа два пальца, тем самым говоря — у меня полный порядок, после чего ныряет вниз, и бежит до кузницы. И наконец добирается до кузницы логова, где находит желанное — ту самую старую бомбу, которую она переделывала. Берет ее осторожно, двумя руками, чувствуя, как вновь подступает тошнота. Но некогда предаваться ужасам и воспоминаниям, нужно помочь Дюллахан, прежде чем кашалот ее прикончит! Потому, хватая боеголовку подмышку, он бежит обратно. И сигает вниз, второй же рукой швыряя в кашалота гарпун, со всей силы:
— Эй, урод!
Кашалот извивается, вскидывает огромную неказистую голову и раскрывает пасть. Дюллахан орет что-то, но Гон ее не слушает: он вместе с боеголовкой ныряет вниз, в черную воронку, думая о том, как же глупо все это выглядит прямо сейчас. Некоторым монстрам ни за что нельзя вот так раскрывать глотку: начинает смотреться потешно.
Прямо над головой смыкаются челюсти.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Спустя секунду — вспышка. Кашалота начинает трясти.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Все смотрят на нее завороженно, испуганно; Дюллахан дергает за цепь, и Ибараки затаскивает ее обратно, пока кашалот у них на глазах начинает исторгать из глотки кровь, погибая от повреждения внутренностей. Та все течет и течет, не оставаясь, и какие-нибудь дикари внизу сейчас наверняка размышляют: ах, боги вновь гневаются на нас, потому посылают кровавой дождь. Они все ждут и ждут чуда, когда же появится, но ничего нет… Нет смысла гадать — охотники на китов теряют множество напарников, но мало кто решается вот так просто расстаться с жизнью и буквально разорвать чудовище изнутри. Легенда мертва, и имя охотника, прикончившего ее — это…
Тушу, медленно погружающуюся вниз, парящую на каких-то остатках нэн и силы кристаллов, привязывают к кораблю, начинают вскрывать: сначала голову, откуда достают ценнейшие спермацет и мозговое мясо. Росинант, свесившись на цепи, начинает аккуратно снимать шкуру, попутно отгоняя слетающихся птиц и мелких эфирных рыбешек. Дюллахан же с Киллуа бродят по краю, напряженно вглядываясь в мертвую тушу: но в том ворохе внутренних органов, что остается (и уничтожает потенциально ценный товар, но боги с ними, с внутренностями, легенда важнее) пока не видно одной знакомой макушки. Когда они переглядываются и уже договариваются, кто полезет внутрь, Годива вдруг пищит и тычет пальчиком.
А из глотки кашалота показывается окровавленная рука.
Первые несколько минут на свежем воздухе Гону кажется, что он оглох на одно ухо, но потом понимает, что это просто затекшая туда кровь. Он в крови весь, с ног до головы, попадает даже в рот. Проще назвать, где он еще чист, потому что ответ будет прост — нигде. Он отплевывается, стягивает с себя майку и с виноватой улыбкой смотрит на остальных, обступивших его, будто какого-то идола. Во взгляде Киллуа, впрочем, сплошь скептицизм.
С Гона стекает лужица крови, и он кокетливо пытается стереть ее носком сапога… Выходит не очень.
— Больной, — замечает Киллуа. Угрожающе указывает пальцем. — Поехавший придурок!
— Зато мы его убили!
— Ебланоид, а если бы ты себя взорвал?!
— Я бы не взорвал, — возражает Гон крайне строгим тоном. — Хисока мне сказал, как защищаться от взрыва. И я уже тренировался против Гентру. Кто бы подумал, что это окажется полезно в охоте на китов!
— Это было невероятно, — с ухмылкой подмечает Дюллахан, и Ибараки гогочет:
— Просто взял и прыгнул с бомбой в пасть!.. Умора!
— Безумец! — стонут близнецы.
— Отжал у меня титул убийцы Астерия… Ладно, ты милашка. Тебе прощаю.
— Дюлли будет завидовать, — шепчет на ухо Росинант, и Гон в этом не сомневается.
Киллуа смотрит на восхищенную толпу перед собой, качает головой, будто совершенно не разделяет радости, после чего произносит невероятно важную вещь, искренности которой можно лишь подивиться. Потому что, зажимая нос, он шипит:
— Иди помойся! От тебя воняет!
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
После охоты на такого монстра жизнь течет больно спокойно: Гону непривычно вот так сидеть без дела у борта и смотреть вниз, пока там стелются белоснежные облака, непрозрачные настолько, что кажется, будто они и правда плывут по морю, только странному белому. Опершись о край, он размышляет о том, что делать дальше: Дюллахан помогает ему выучить язык местных, больше проблем с коммуникацией не появится, плюс он примерно понимает принципы усиления нэн, временные и нет. Титул убийцы легендарного кашалота точно даст ему плюсов в карму, но сравнится ли это с Джайро? Не успел ли тот натворить еще больше ужаса, как было в ИТЦ, что сделает его опасней? Но есть лишь вопросы, ответы ждут его после возвращения в Гойсан.
Сзади раздаются шаги, и рядом опускается Дюллахан. Ухмыляется, ехидно.
— Приветствие, безумец.
— Хватит, пожалуйста, — обиженно сопит он. — Я просто сделал то, что точно его убьет. Даже не в погоне за какими-то титулами!
— Но ты все равно проявил дюжее мужество. Немногие сумели бы так просто прыгнуть вниз и рискнуть.
— А я вот такой!..
— Безумный? — подсказывает Дюллахан и начинает смеяться, когда Гон стонет.
Ладно, ладно, она права, и Киллуа тоже! Это был больной и ненормальный поступок, что-то в духе Хисоки, и правда: тот тоже дает себя убить, потому что это самый простой способ выбраться из западни Куроро. И тоже замешан взрыв… Хорошо, что Гон заранее опасается «Солнце и Луны» и тренируется, как не дать себя взорвать, иначе бы ему не повезло! И отдельный поклон Гентру с его «Цветком». Бомбы — опасны, но не когда ты сталкиваешься с ними слишком часто, начинает надоедать.
Корабль неторопливо плывет вперед, и Дюллахан задумчиво бормочет:
— Это — молочный океан… Здесь повышенная плотность нэн. Одна из тех зон, что рождаются в результате катаклизмов с аурой. Чаще всего в этом виноваты божества.
То есть, сильные пользователи нэн, оставляющие свой след, понимает намек Гон. Облака внизу и правда напоминают молоко, разве что так не пахнут. Выглядит странно, но красиво. Аллуке бы понравилось. Надо пойти и сказать Киллуа, пусть сфотографирует. Он выразительно смотрит на капитана, и та добавляет:
— Я хотела показать тебе это место.
— Потому что оно… э… красивое?
Та закатывает глаза.
— Из всех людей я бы ни за что не стала тебя звать только потому, что увидела тут нечто прекрасное. Гон, ты не из ценителей красоты природы, хоть и уважаешь ее. Фокус молочного океана кое в чем другом. Смотри.
Зубом она подцепляет один из бинтов на руке, сдирая с раны от боя с кашалотом; затем опускает руку вниз и черпает ею молочные облака. Сначала Гон не понимает смысла этих фокусов и лишь смотрит скептически, но потом замечает, что ранение начинает стремительно затягиваться, оставляя после себя не белый рубец, а чистую кожу — будто и не было ничего! Как обратная отмотка Дюллахан, только в разы мощнее! Он уже подозревает, что ее способности не безграничны и действуют не на себя, но тут…
Он смотрит на нее, сглатывая. Потому что догадывается, к чему ведет диалог, и Дюллахан кивает, довольно, растягивая губы в тонкой опасной ухмылке.
— На земле под нами есть испарения, способные залечить мелкие раны. Однако там находятся лишь совсем скромные источники, достаточные для спасения умирающего, но не более. Мое хацу действует аналогично, оно основано на этих водах. Однако эта регенерация в своей сути бесконечна. И если найти крупный источник, откуда в мелкие стекает исцеляющая вода…
— … можно обернуть время вспять и вернуть умершего.
Гон чувствует, как на губах вырастает улыбка, дикая. Он не в силах ее сдержать.
Вот он. Путь, чтобы вернуть Хисоку. Неужели он подбирается настолько близко к тому, чтобы наконец его встретить?
Поэтому Дюллахан тащит его за собой. Готовит сюрприз.
Голос дрожит, но он произносит:
— Спасибо.
Chapter 96: ИНФЕРНО: сага об овечке долли: кривое зеркало
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Годовое путешествие по эфирным морям заканчивается, и вот гордый охотник на кашалотов и китов возвращается обратно в Гойсан, пускать слезку от радости тут. Дюллахан высаживает их не у Такетнана, но чуть поближе… В любом случае они делают заезд к команде Чидль и забирают с собой Аллуку и Леорио (последний решает, что достаточно с него диких земель, опыт в Кер-Исе оставляет свой след, а Пьон будет только рада новой свободной паре рук), и, вот, уже намного быстрее, за пару месяцев они добираются до Гойсана вновь. Замза остается с Чидль, там он теперь в роли местного проводника, в общем купается в славе, и это даже неплохо, потому что жучиное внимание слегка напрягает.
Гону теперь аж девятнадцать, он почти солидный жених, и он с сомнением размышляет о том, что надо бы вернуться домой к Мито-сан и бабуле, чтобы навестить — но времени пока нет, совсем нет, и все, что он делает, посылает письма. Точнее, просит Кайто это делать весь год его отсутствия, а тот мастак подделывать стиль письма и даже дурацкие речевые обороты, которыми полнится речь Гона из-за общения с такими невероятными представителями сообщества дурил, как Киллуа.
Чем ближе они к городу, тем заметней становится рост Гойсана: практически мегаполис в диких землях, плюс по пути они встречают пару мелких поселений, тоже грозящих перерасти в нечто по уровню хотя бы размером с Амдастер. Появляются нормальные дороги, даже железнодорожное сообщение. Проезжая мимо новенькой крошечной станции, рядом с которой стоит тепловоз явно притащенный из Мебиуса, Гон хмурится, видя какинскую символику и инициалы Церредриха. Значит, решил откусить себе кусочек такого бизнеса? Хотя ничего удивительного: хочешь жить — вертись.
Смотря на это чудо, сидящий за рулем Леорио уныло замечает:
— Главное, что Джайро не пролез в официальные сообщества. А то зная, как тут ведется бизнес…
— Я думал, в вашу чащу радио не провели, — хмыкает Киллуа, отвлекаясь от осмотра окружения. До Гойсана еще пара часов на машине, все измучены и только и ждут возможности залезть в душ и поесть нормальной еды, а не сухпайков.
— Пока вас не было, до нас добрались люди. Теперь Чидль на связи с Пьон.
— Н-да, представляю, сколько народу померло ради того, чтобы тащить туда электронику…
— Насколько я знаю, они используют нэн в качестве проводника, а вышки построили на руинах старых городов. Но это лучше уточнить у Замзы, я был слегка не в состоянии все это выяснять, пока все строилось.
На лице Леорио виноватая улыбка, ему явно все еще неловко за момент слабости, хотя Гон думает — чушь. Кер-Ис и вся возня там едва не превращает его лучшего друга если не в эго-чудовище, то в калеку после пыток, ему жутко везет, что требуется всего год, чтобы от того пережитого ужаса остались разве что неприятные воспоминания. Это не Хисока — тут хотя бы была возможность вернуть все к предыдущему состоянию, Леорио не упирается рогом и послушно исполняет все указания Чидль. С Хисокой бы такое не сработало. Хисока… Нет, отгоняет Гон мысли, нет смысла о нем размышлять, Дюллахан дает ему невероятную наводку. Можно подождать до момента торжественного воссоединения, только еще придумать, как не дать Хисоке поддаться эмоциям и стать подобным «эгоистам». Возможно, это стоит обсудить с Пьон и Чидль вместе, уже по факту приезда. И подключить Бенни — тот знатный умелец придумывать хитроумные способы всех обвести вокруг пальца, будет только рад дать своим парням шанс не обернуться мерзкими зверушками. А Гон знает, что не все там люди-кирпичи, как Бабимайна!
Аллука опирается ему на плечо и сладко шепчет на ухо:
— Да ладно тебе, Лео-сан, а мне понравилось за тобой ухаживать.
— Киллуа, угомони свою сестру!
— Вау, — тот округляет глаза. — Аллука, ты откуда этого набралась?
— Ой, даже не знаю…
— Серьезно, она меня год пытала!
— Ничего подобного!
— Киллуа, я с боем уходил. В кого она такая?!
— То есть, ты не подкатывал к моей сестре?
— Она меня младше почти на десяток лет!
— Подумаешь… Любви — все возрасты покорны!
— Аллука, мы проведем воспитательную беседу.
— Не-е-ет!
Гон решает, что с него достаточно. Аллука полностью перенимает дурильность своего брата, Леорио с блеском отбивается (потому что он приличный человек с фетишами на женщин немного постарше), ну а Киллуа… А что с Киллуа? Вообще не меняется, дурилья голова, только волосы теперь еще длинней, и рост выше, и, смотря на него, красавца с белоснежными волосами и красивым узким лицом, доставшимся скорее от матери, Гон может только в бессилии зубки сжимать, потому что сам он лишних сантиметров за год так и не видит. Да, он не совсем мелкий… Средний, но на фоне таких дылд как Киллуа, Аллука и Леорио этого не заметно! Может, позвать обратно Замзу? Рядом с ним хоть немного гордость оживала!
По пути им приходится сделать одну техническую остановку. Гойсан расползается, и даже появляются заправки на обочине, будто они и не покидают родной обжитый мир, и это выглядит так дико, особенно если эта самая заправка стоит у руин какого-нибудь древней постройки Ишвальды. Леорио отлучается по делам, Киллуа шатается по супермаркету и с любопытством смотрит на знакомые бренды в новой дикой земле, и лишь Аллука с Гоном предпочитают посидеть на свежем воздухе. Они гуляют по полупустой площадке и останавливаются перед доской объявлений. Такое Гон видит впервые, но Аллука, явно знакомая с чудесами радиотехники у Чидль, с жутко умным видом поясняет:
— Ассоциация вместе с местными синдикатами решают привлечь к работе наемников. Быстро учат, потом отправляют по заданиям в зависимости от уровня понимания нэн. А эти доски объявлений вроде предложений вакансий: они работают на нэн, потому тут всегда актуальная информация, но и найдешь ты их только в Гойсане.
Гон припоминает всю ситуацию на выборах из-за наемников Паристона, о которой слышит от Кайто и Леорио. Задумчиво чешет подбородок. Помнится, Чидль не нравится подобное, но в итоге она все равно соглашается? Или все дело в том, что на Темном Континенте условия совсем другие, нежели в старом мире? Он косится на Аллуку; та владеет нэн, но экзамен не проходит. Может, именно ее присутствие и убеждает? Чисто технически, она точно такой же «наемник».
Они смотрят на доску объявлений вместе. Бумажек и вывесок тут уйма: от мелких и легких предложений собрать образцы на относительно близких землях или охоты, до совсем убойных, вроде набора в пробную экспедицию до Такетнана и даже дальше. Пара вывесок на языке Ишвальды — скорее всего Дюллахан тоже распространяет весть о том, что с людьми Гойсана можно работать: там в основном зовут на охоту или предлагают культурный обмен. Вроде ничего криминального.
Потом взгляд Гона опускается на нижнюю часть доски, где висят объявления розыска. Так много, что половина не умещается, это даже печально — хоть и ожидаемо, потому что кто, кроме преступников, из не-исследователей заинтересуется в совершенно новой земле без закона? Он тянет руку, но потом резко отдергивает: скорее всего, если сорвать, то задание автоматически зачислится на его счет. Надо быть аккуратней! У Гона пока другие планы.
Он рассматривает лица: почти никого не знает, но взгляд моментально цепляется за фоторобот Джайро: довольно точный, и по коже идет неприятный холодок от воспоминаний обо всех встречах до, о Неферпитоу. За его голову дают баснословную сумму — шестьдесят шесть миллионов дзенни, что по курсу зарождающегося города довольно много! Гон уверен, что это число еще вырастет. Рыщет взглядом еще, пока не натыкается на загадочное объявление, где вместо имени стоят вопросительные знаки, приглядывается…
Несколько минут озадачено смотрит на свое собственное лицо. Награда — тридцать лямов. Солидно. Прическа немного другая, но разрез глаз и губы один в один.
Потом на Аллуку. Та лукаво щурит глаза, вслух читая:
— Награда выдается в Ассоциации… Гон! Нам срочно нужно к Пьон!
— Что это за хрень? — он тычет пальчиком в бумажку. — Я вообще в океане торчал. За что награда?!
— Понятия не имею, — его ловко хватают под рученьку. Аллука заглядывает в глаза с таким видом, что сразу становится ясно, ей и не интересно даже, душа тянется лишь к награде. — Но я серьезно. Нам просто невероятно срочно требуется зайти к Пьон!
И, не дожидаясь остальных, она срывает бумажку со стенда.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Пьон, раскинувшаяся в роскошном бархатном кресле в дорогом костюме на заказ (с узором в виде зайчиков) без особого интереса смотрит на то, как Гон ударяет ладонью у ее носа о стол, а под рукой — то самое объявление о розыске. Позади него маячит Аллука с крайне жадным видом, Киллуа и Леорио стоят еще дальше, и когда на последнего падает пристальный взгляд, он неловко кивает. Пару мгновений висит молчание, потом Пьон все же откладывает пилочку для ногтей в сторону и складывает пальцы у груди, следом за чем, абсолютно игнорируя Гона, произносит:
— Приветики, Леорио. Госпожа Чидль уже сообщила о твоем приездике. Как делишки?
Умению игнорировать слона в комнате можно позавидовать.
Взгляд Пьон все же переходит на Гона, потом на постер розыска. Тонкие брови слегка подергиваются, и когда она уже хочет что-то сказать, явно едкое, потому что она сто процентов знает, что тут происходит, просто не хочет это обсуждать, ее опережает Аллука, выпрыгивая из-за плеча у Гона, бодро гаркает:
— Госпожа зам-председатель! Опасный преступник пойман, можно получит награду?!
И хлопает Гона по плечу с такой довольной улыбкой, что тот не знает, ему обижаться или оставаться в шоке от такого гнусного молниеносного предательства, которое она придумывает за… сколько они на постер смотрели, пару секунд? Пьон тут же растягивает тонкие губы в улыбке и очаровательным голосом тянет:
— Конечно-конечно, чек можно получить в кассочке, сейчас напишу соглашеньице…
— Вау, — хмыкает позади Киллуа. — Стоило Нетеро помереть, как они устроили тут организованную группировку с подставами. Аллука, меня всего год рядом не было, а ты уже вляпалась в такое, что творится-то?
— Только бизнес, — сухо замечает она, хотя, очевидно, это все просто затянувшийся цирк.
Хорошо, немного пошутили и хватит. Гон настойчиво стучит пальчиком по розыскному плакату и задает вполне очевидный вопрос, что тут вообще происходит, и Пьон, откидываясь в кресле назад, смотрит на него взглядом крайне раздраженным, после чего вновь тянется пальцами за пилочкой. Начинает орудовать ею с такой скоростью, что становится страшно, как не спиливает все до конца.
— Ну, это ты мне должен объяснить, Гон. Что тут происходит, и почему твою рожицу видели на местах преступленьиц, хотя даже госпожа Чидль мне говорила, что ты плаваешь с китобойчиками.
— Как я могу объяснить?! — теряется тот.
— Может, у тебя хацу телепортации… И ты просто всем нам тут лапшичку на ушки вешаешь, не думал, нет?
— Это херня какая-то, — влезает Киллуа, хватая плакал. Рассматривает и вертит его, хмурясь. — Считай меня свидетелем, я с этим дурилой двадцать четыре на семь был, а если и мне не веришь — можем вызвать Дюллахан и ее эскадрилью. За этот год Гон никак не мог оказаться в двух местах одновременно.
— Подстава от Джайро? — предполагает Леорио.
— Вот ему заняться больше нечем, кроме как меня подставлять. Умоляю.
— Ну у вас весьма милая история ненависти.
— Думаю, у чувака более важные дела, чем носиться и намеренно портить репутацию Гону. Тем более любой знакомый с ним человек легко докажет, что его на месте не было, или что поведение ему не свойственно, это все…
— Вообще-то, — обрывает всех Аллука, — Гон вполне мог оказаться в двух местах одновременно, — и, когда на нее удивленно смотрят все, включая даже Пьон, она переводит взгляд уже на виновника ситуации и произносит лишь одно, короткое: — Двойка.
И тут Гона словно молнией бьет.
За все прошедшее время он как-то совершенно забывает о двойнике, которого встречает в Кер-Исе, двойнике не своем даже, Джина. Это моментально отвечает на все вопросы: в чем смысл (смысла нет, это Джайро, скорее всего он делает это просто так, а еще немножечко ради хаоса), почему лицо одно (они клоны одного и того же человека), и… Ну, больше вопросов Гон придумать не в состоянии. Ну отлично. Он думает, что эта история растянется на долгое время, а Джайро преподносит ему такой подарочек по возвращению. Стоило всего один год на большой земле не побывать, один!.. Он критично вертит плакат в руке, пока Пьон смотрит на него слегка удивленно, коротко объясняет ситуацию.
Судя по описанию, двойник обвиняется в массовом разбое, а еще убийствах. Короче, полный фарш. Но по описанию выглядит так, будто и этого одного мальца слишком много. Может ли быть, что двойников несколько?.. Двойки одного было слишком много, а тут еще целая куча! Но это может быть ошибкой: не могут же все они выглядеть одинаково, скорее всего этот типчик просто действует быстро и глобально.
— Двойнички Джина? — Пьон будто и не удивляется вовсе. — И ты, выходит, тоже?
— Самый главный двойничок, ага.
— Это очень плохо, — неожиданно, ее голос становится строже. — Я не буду обвинять конкретно тебя в случившемся, это скорее претензия к Джину, почему он вдруг решил поделиться столь сакральным знаньицем с террористиком, но тебе тоже стоит быть настороже: его мало кто начнет ассоциировать с происходящем, тем более его тут сто годиков не видели, а ты — фигурочка заметная и здешняя.
Это еще хорошо, что на Гона не валятся все шишки за содеянное, это был бы полный отстой! Понятно, откуда подозрения, но с обвинением его во всех смертных грехах было бы сложнее. Что ж, проносится унылая мыслишка, теперь понятен его квест на ближайшее время… Который он хотел отложить до возвращения Хисоки, но судьба распоряжается иначе. Да почему!.. Только ему подкидывают кость, и тут же забирают! Абсолютно нечестно!
Пока он картинно страдает, Киллуа забирает листовку и сворачивает ее в аккуратную трубочку, после чего указывает на Пьон.
— Не выдавай пока эту охоту никому. Если это связано с Джайро, сторонним лучше не лезть.
— Я передам Клак, мы сделаем рассылочку по коллегоч… — запинается и откашливается, видимо, даже для Пьон «коллегочки» — это уже через край, — друзьяшкам и соберемся, чтобы решить, что делать дальше…
— Нет, — вдруг обрывает ее Гон.
Когда на него смотрят с изумлением, он торопливо добавляет:
— Скорее всего Джайро этого и ждет. Пока вы соберете всю эту бюрократическую машину, пройдет черти сколько времени, и неизвестно, что произойдет потом. Я не думаю, что он повторит содеянное в ИТЦ, но не хотел бы проверять. Пока они думают, что вам это не интересно, никто не будет пытаться подорвать вторую башню, чтобы вас опозорить. Я сам разберусь.
Он проглатывает «и убью двойников». Мысль о вербовке хороша, но чем старше он становится, тем меньше хочется верить в людей. Джайро портит всю искренность и надежду на лучшее! Забирая листовку у Киллуа, Гон осматривает ее еще раз, критично. Если этот пацан разумнее, чем Двойка, можно будет попытаться разозлить его и выманить. Значит, скорее всего надо его спровоцировать: сделать что-то, что его точно взбесит. На ум мгновенно приходит драка в любимом месте сбора, и он откладывает эту идею, чтобы поспрашивать Бенджамина, уже лично — у того агентурная сеть по всему Гойсану, сто процентов что-то знает. И, конечно же, у Морены, потому что где анархия — там и она.
Скорее всего ей это тоже все не по душе.
Пьон смотрит на него не улыбаясь, и Гон думает — так странно. Когда они пытаются навязаться в охоту за муравьями ради спасения Кайто, на них с Киллуа смотрят как на неразумных детей, пусть и берут с собой. Паристон спрашивает его о выборе председателя именно поэтому — мнение юнца, чистое, может повлиять на результат. Но теперь Пьон обращается к нему без этого снисхождения, как товарищ к товарищу. Все же, он наконец-то оставляет детство позади. Теперь у Гона ворох ничуть не детских проблем.
— Тебе точно не нужна помощь?
Он ведет языком по губам, после чего коротко кивает. В самом деле, кто лучше знает, как убить двойников Гона, чем сам Гон?
Если только Хисока.
— Я разберусь.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Собственного жилья у них тут не имеется, потому останавливаются в квартире от Ассоциации прямо в ее небоскребе. Аллука утаскивает Киллуа по местным бутикам, обрадованная близкой цивилизацией и возможность потратить деньги на что-то миленькое, Гон остается с Леорио вдвоем.
Они выходят на балкон и смотрят вниз, на сияющий город под ногами. Гойсан лишен ошибок старых столиц, он построен максимально удобно для транспорта, сама современность, и стеклянные небоскребы вместе с вычурными башнями в стиле арт-деко поражают своим бешеным, но очень красивым сочетанием. Опираясь на край ограждения, Гон подставляет лицо ветру и на мгновение прикрывает глаза, представляя себе эфирный океан, бодрые голоса Ибараки и Дюллахан под боком. Но когда открывает, видит лишь Леорио, который с ожесточением ковыряет свежую сигаретную пачку. На недоуменный взгляд с виноватой улыбкой поясняет:
— Курить хочется — кошмар, а самокрутки у Чидль надоели. Хотя у Аллуки для не пробовавшей они недурно получались.
… они там что, подпольно крутили сигареты? Сто процентов и другие «Зодиаки» участвовали, покрывали, и все — лишь бы не попасться на глаза Чидль, которая ратует за здоровый образ жизни. Понятно, Гон был прав — они организовывают подпольную группу. Отсюда Аллука все и подцепляет! Кошмар какой, лишь бы Киллуа не узнал, а то случайно придушит кого-нибудь.
Вслух же Гон неодобрительно замечает:
— Я думал, ты бросил. Точнее, что тебе Чидль запретила.
— После Кер-Иса у меня жутко ломило кости, плюс были проблемы со сном. Она мне на время прописала чай из одного растения, а потом мы с Замзой путем пары экспериментов выяснили, что по своим свойствам оно аналогично маку.
Гон на секунду стопорится.
— Мак?
— Ну, да? Ты видел мак? Не уверен, что он везде растет, тем более на Китовом острове.
— Нет, я знаю, что такое мак. Но из него делают опиум.
Когда Леорио подмигивает, Гон явственно ощущает, как от лица уходит краска. Мало того, что они с Аллукой делают самокрутки втихую от Чидль, так еще и опиумные! Это же наркотик! Он грозно смотрит на друга, даже не скрывая желания зачитать тому старую добрую лекцию о вреде подобного, но тот, не дожидаясь, оправдывается:
— Это тоже лекарство!.. Ну, я слезаю. Честное слово. У меня после всего этого дерьма с башкой не в порядке, порой как засыпал, так и видел весь тот кошмар. Гон… Я — все же не ты. Ты преодолеваешь страх перед бомбой, а я не уверен, что смогу вообще это позабыть.
Под конец его голос становится совсем тихим, будто Леорио неловко в этом признаваться.
— Да нет… — качает головой Гон. — Я не преодолел.
— Киллуа говорил, что ты закинул бомбу в глотку кашалоту.
— Это был единственный выход. Либо так, либо гибель. Дюллахан сражалась бы по старым правилам до конца, для нее это вроде старого ритуала… Но я вторженец, мне плевать на чужие устои, — Гон хмуро смотрит вниз. — Потому я убил кашалота. Дюллахан не злилась, думаю, она видела в этом легкое избавление от гнета традиций, но меня это коробит. Именно сраная бомба… Понимаешь? Как Джайро.
Леорио опирается на перила совсем близко, тычет локтем в бок. Вздыхает. В воздухе повисает запах дешевых ментоловых сигарет — всяко лучше той дряни, что Замза с Аллукой ему там делают.
Гон понуро замечает:
— В итоге я ничем от него не отличаюсь. Может, мне стоит просто принять это, как данность, и перестать пытаться поступить от обратного. Если надо одолеть чудовище, надо и самому стать таким. Чтобы меня боялись, и тогда я стану сильнее. Ну, не образно. Это тот метод Дюллахан.
— Разве нельзя прославиться хорошими делами?
Они смотрят друг на друга.
— Ты сам-то в это веришь? — Гон криво улыбается, и Леорио пожимает плечами.
— Я думаю, вера, о которой говорила Дюллахан, это нечто более эфемерное, чем страх. Просто его проще всего понять, — Леорио пожимает плечами. — Чтобы ужаснуть всех, усилий много не надо, но чтобы восхитить? Ты ведь действительно делаешь первые шаги к этому. Бизефф тебя уважает, потому что ты не стал кичиться моралью и исполнил его просьбу, хотя и в несколько своеобразной манере. Но, думаю, ему все равно на то, жива ли Морена или нет, главное, что ее нет в старом мире. Бенджамин видит в тебе потенциал. Если бы ты был каким-то тронутым, думаешь, он стал бы с тобой сотрудничать?
Гон припоминает все то, что рассказывает ему о Бенни Фугецу. Все те ужасы, что происходят на корабле: истории о бешенстве, угрозах смерти младшим принцам. Это так странно! В смысле, Гон знает Бенджамина лично, и тот не выглядит человеком, способным на столь хаотичный и яростный поступок. Мог ли Темный Континент и открывшиеся перспективы охладить его пыл? Он же бросает Какин и переходит сюда.
Но вот стал бы Бенни сотрудничать с тронутым, если есть возможность использовать его в своих целях? Хм…
— Фугецу и Халкенбург тоже не просто так с тобой работают. Для них ты — надежда на успех, почти гарантия.
Леорио молчит немного. Слегка сбито добавляет:
— И, конечно же, Хисока.
— Хисока?
— Он видел в тебе надежду, Гон. Потому рассказал все. Если даже такой человек видит в тебе свет… Думаю, тебе незачем волноваться и пытаться угнаться за славой Джайро. Просто иди своим путем.
Он произносит это искренне, и Гон некоторое время смотрит, не зная, что добавить.
Но аргумент с Хисокой хороший. После пыток тот ведь и правда искренне обещает измениться, стоит реваншу произойти, и не потому, что сам того хочет, или поддается на уговоры Каффки или Абаки — нет, все дело в Гоне. Если в него так верит даже один человек, самый большой упрямец в мире… Можно постараться не переходить на скользкую дорожку.
Некоторое время он размышляет об этом, потом, игнорируя возмущение, забирает сигарету у Леорио и закуривает сам. Столько дел!.. Слишком много для одного маленького Гона. Если он будет бесконечно бегать, то точно когда-нибудь потеряет нечто чрезвычайно важное.
— Знаешь, мне надо тебе кое-что передать.
Гон уходит обратно в комнату, сопровождаемый странным взглядом, и возвращается обратно уже с заветной коробкой. Ставит ее на столик, спихивая пепельницу, и Леорио неловко ее ловит. Несколько секунд он пристально глядит на коробку, после чего поднимает серьезный взгляд на Гона и совсем без улыбки роняет:
— Та самая?
— Моя драгоценность, — Гон барабанит пальцами по крышке. — Только не открывай, она как Кер-Ис — в заморозке.
— И… зачем?
— Я буду занят местными разборками какое-то время, и мне точно не будет времени до сохранения коробки в ценности. Дюллахан говорит, что «воскрешалка» может вернуть и из мелкой части, надо только подождать долго, но это последние останки Хисоки вообще — Куроро все сжигает. Так что… — Гон поджимает губы. — Последи за ней, окей? Тебе я доверяю. Плюс ты точно не полезешь в то дерьмо, каким сейчас занимаюсь я. И я тебя не пущу! Прости, но приключение, в которых преодолеваются ПТСР — мое личное!
Ему дают легкого щелбана, и Гон фыркает. Леорио же опускает взгляд на коробку и проводит по ней рукой. Сейчас, глядя на него под блеклым светом с улицы, Гон наконец видит: он тоже меняется: осунувшееся лицо, тени под глазами, некрасиво выпирающие на ладони костяшки. И в этом всем виноват Джайро.
Джайро как чума.
И Гон убьет его.
— Надеюсь ты поспешишь, — Леорио неловко смеется. — Соседствовать с отрезанной головой как-то некомфортно!
Гон улыбается некоторое время, но потом перестает, и совершенно серьезным голосом произносит:
— Спасибо, Леорио.
В этот раз, никаких шуток.
Chapter 97: ИНФЕРНО: сага об овечке долли: ржавые крысы
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Морена сидит перед ним в своем великолепии: на плечах накинута кожанка с меховым отворотом, на ногах — тяжелые берцы, будто она вовсе и не та дамочка, что бегает по Киту в узком темном платье. Впрочем, Гону плевать. Он приходит сюда исключительно за информацией, и внешний облик Морены его волнует меньше всего: в конце концов, он и сам привыкает больше к стилю, который можно обозвать как легкое «я у мамы работаю на ЧВК», только мамы у него нет, а своим отцом, как все солдаты, Гон Бенни не считает.
Они сидят в небольшом баре, потому что… ради богов, он уже выясняет — бары это вроде маленьких фонтанов жизни, тут всегда происходит что-то, и ничего удивительного, что Морена тащит его в такой, где-то в глубине новенького Гойсана. Тот растет просто колоссальными страшными темпами, серьезно, это почти пугает. Но тут миленько: даром, что вокруг них куча бандитов, из чего Гон делает вывод — он сделал верный выбор, когда решил связаться именно с Мореной. Если Бизефф и ему подобные вертятся на верхних эшелонах темного рынка, где пожимают руки видным политикам, то Морена ближе ко дну, то есть — к его цели. Владелец явно использует свое заведение для мест переговоров, потому тут строгое правило — не драться, а еще приходится отваливать не столько за выпивку, сколько за сам факт нахождения в этом чудесном местечке.
Морена закуривает сигарету. В воздухе повисает противный синтетический запашок.
— Да, я слышала про твоего двойника. Хотя это тоже не совсем корректно: я его, скажем, видела.
— И как? — безучастно фыркает Гон, хотя вопрос просто наитупейший.
— Думаю, с первого взгляда человек, незнакомый с тобой, и не поймет, что это не ты, — Морена затягивается и тут же струшивает пепел в опустошенный стакан, где когда-то было пиво. — Но остальные мгновенно почуют, что что-то не так. Что-то в методах… Плюс он действует не один, но ты с такими никогда не работал.
— Думаешь, это могут быть люди Джайро?
— Думаю, — обрывает его Морена, — это могут быть другие двойники. Понимаешь, я видела все мельком, но возраст был схож. Там точно был блондинчик… Если Джайро нашел способ клепать клонов Джина Фрикса, то, поверь, он использует это на полную катушку.
Черт, это довольно хреново! Гон все же надеялся, что пока обойдется одним, но если их целый выводок, то точно стоит поспешить. Хотя, проносится унылая мысль, куда? Вообще-то это даже не его проблема, а мировая, потому что Джайро — это, ну, Джайро. У Гона есть свои хотелки, и он вообще-то планирует вновь отправиться вглубь Темного Континента на поиск местечка из рассказов Дюллахан.
Он барабанит пальцами по столу, откидываясь в кресле назад. Чуть отвлекается на дерьмовую музыку на фоне.
— Ладно, я вижу, что ты что-то знаешь об этих парнях, признавайся. Если за это мне не придется оказывать услугу твоим боссам, кстати, как там делишки с «КИНОВАРЬЮ»?
— Я больше не работаю с «КИНОВАРЬЮ», — фыркает Морена.
Гон бросает на нее Взгляд.
— Что, предала их?
— Скажем… наши пути немного разошлись, в том числе и взгляд на них, — она невинно пожимает плечами, будто это нечто невинное, хотя Гон уверен на все сто, что там очередная мутная и грязная история, от которой на голове волосы зашевелятся. — Теперь я работаю на людей более уважаемых и чистых. Им был нужен представитель в Гойсане, а я имела некоторые связи с их подчиненными.
— Не тяни резину, кому теперь служишь?
— Слышал когда-нибудь о семье Риэн?
В эту секунду Гон непроизвольно дергается.
Ну разумеется он слышал об этой сраной семье. Воспоминание Хисоки всплывает само собой: поместье, мать с кино-афиш, старик-патриарх. И старший брат, который должен был умереть, но почему-то все еще жив. Но он растерян: знает про темные делишки этого клана, но чтобы те лезли на Темный Континент? Зачем? В чем смысл?
— Нико? — ошалело спрашивает он, хотя скорее пробалтывается.
Морена сужает глаза, но кивает.
— Да, Риэн Никошинван. Поразительно, ты и его знаешь?
— Я… э… знал его… — скажешь что-нибудь о Хисоке, и ты труп! — … мать? Типа, она актриса, Хоши Морро.
Кино явно не слишком интересует ее, и Морена задумчиво причмокивает, скорее из вежливости.
— Может быть, — потом поднимает палец, назидательно качая им из стороны в сторону. — Я дам тебе информацию, какую знаю, но в обмен — небольшая работа на моего нового босса. Но я знаю, что все это слишком растянется, если мы будем работать со всеми формальностями, так что я дам тебе информацию сейчас, и, если ты пошлешь Никошинвана к черту, то за тобой останется должок.
— Не боишься? Что я на него забью?
Морена очаровательно улыбается.
— Ты хороший мальчик и так делать не станешь.
Ой, ладно!.. Понимая, что особого выбора у него и нет, Гон судорожно выдыхает, после чего хватает Морену за руку, пожимает. Сложно сказать, что в принципе может попросить Нико, но если что-то безумное или связанное с убийством кучи детей — ну уж нет! У Гона еще есть принципы! Но с Мореной приятно иметь дело, как бы странно это не звучало — в отличие от своего бывшего патрона, Церредриха, она умеет вести себя адекватно.
Откидываясь в кресле назад, он чешет затылок.
— Как думаешь, что он может попросить?
— Это небольшое дельце, и тебе даже не придется покидать Гойсан ради него, если я верно знаю некоторые… обстоятельства, — Морена растягивает губы в тонкой улыбке. — Все складывается в твою пользу, не так ли?
— Ну так себе… Так что там по двойнику?
На стол ложится небольшая визитка с адресом. На ней выведено название «Алый Бриз»… о нет, только не говорите, что это очередной бар!
— Это клуб, — строго замечает Морена. — Подпольный, пропуск только по визиткам. Просрешь мою — я тебе уши откручу. Тут, — она стучит ноготком по ней, — собирается весь сок Гойсана, целое множество преступников. Ну и не совсем, в общем, местечко используется корректировщиками местных ассоциаций и банд для разного рода договоров. Тут твой близнец и ошивается.
Гон задумчиво потирает подбородок.
— Он был с кем-то?
— По-разному. Но часто его видели обсуждающим дела с ребятами из «Ржавых Крыс».
— Это что еще такое?
— Изгнанники из вольных охотников, решившие попытать счастья в новом обществе. Если твой рассказ про них был верен, то ты и сам понимаешь — просто так оттуда не выгоняют. Весь цвет нации, собственно, собирается в этом местечке. Это в Переулке Сновидений, там улица борделей, если не ошибаюсь, там рядом что-то вроде мелкой кафешки, где готовят первоклассную кислоту. Ты легко найдешь вход, а уж внутри отыщешь и своего ненаглядного.
… сложно поверить, что Гон скучает по грязному и воняющему мусором Метеору.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Морена оказывается права — отыскать указанный клуб действительно легко отыскать. По пути Гону приходится преодолеть череду борделей, где за решетками сидят красивые женщины и мужчины, они манят его руками к себе и призывно стонут, отчего уши у Гона краснеют до цвета, близкого к насыщенной томатной пасте; он понятия не имеет, что Хисока находит в таком веселого, что строит весь свой образ на легком вечном флирте и двусмысленных словечках, потому что нет в этом ничего очаровательного! Но путь пройден, визитка на входе срабатывает, и Гон прячет ее за пазуху, чтобы не дай боги не потерять — собственные уши ему все еще невероятно важны.
Музыка в этом месте получше, чем можно себе вообразить: он видит диджея, который доблестно отгоняет советчиков от пульта и ставит только любимое самим, широкую барную стойку, даже танцпол. Взгляд цепляется за закрытые кабинки, в которых, скорее всего, сейчас происходит договорняк. Но это лишь первый этаж, самая малость: оказывается, есть подземный ярус, вид на который открывается с первого этажа, будто с балкона — а там какой-то нелепый широкий подиум. Прямо сейчас там стоит человек в выглаженном костюме с невероятно гаденькой улыбкой, он широко разводит руки в стороны и оглашает информацию: сначала на родном языке Гона, затем на ишвальдском: продажа детей. Беспризорники и сиротки на любой вкус. От зрелища сразу блевать хочется, но ничего не попишешь — он послушно спускается вниз, ближе к подиуму. Тут недалеко еще один бар, и к нему Гон уже подходит, опираясь торсом и заказывая легкий коктейль. Попросить что-то без градуса — все равно что помахать красной тряпкой перед быком, идиотизм. Эти тонкости он, к сожалению, усваивает хорошо.
Косится по сторонам: видит кучу людей. Те, что одеты богато и безвкусно, окружают подиум с детьми; банда в кожанках сидит чуть подальше и громко выпивает, игнорируя неодобрительные взгляды со стороны; полно прочего сброда. Они не вызывают интереса у Гона, они — из старого мира, слышно по акцентам и языку, но потом его взгляд падает рядом, где около барной стойки стоит несколько человек, говорящих на чистом ишвальдском. Это не интуиция… Скорее предчувствие, как у хищника, что чувствует за собой слежку. Они гладят на него с легким вежливым любопытством, на голове у них похожие на Дюллахан искажения, из чего Гон делает вывод — скорее всего это «Ржавые Крысы». В целом, несмотря на предостережения, выглядят они не как полные ублюдки… Хотя, может, уровень оценки Гона настолько падает, что он не может нормально сказать, кто ненормален, а кто нет! Вот до чего общение с «Пауками» доводит!
Когда на него глазеют уже слишком откровенно, Гон выразительно смотрит в ответ. Его тут же окружает небольшая толпа, пытаются приветствовать на ломанном языке старого мира, но Гон дает понять, что может и на ишвальдском, отчего на лице у новых знакомых — облегчение.
— Ты не выглядишь, как местные. Уж звиняй, что пялились! Аура другая!
Некоторые слова они глотают или произносят чудно, но в целом Гон понимает.
— Это потому что я работал с вашими, — решает он не уточнять, какими именно.
Пролетает восхищенный ропот.
— О-о-о! И в каких землях?
— Я особо далеко не ходил, пока в Такетнане.
— Что, на китов охотился?
— Замочил старину Астерия.
В этот раз взгляд недоверчивый, и Гон пожимает плечами.
— Можете спросить Дюллахан, если не боитесь.
— Значит, не с нашими, а с вольными. Это другое, парень!
— Для меня вы все одни, а на плохих и хороших я никого не делю, — врет Гон, как дышит. — Сдавать вас тоже не собираюсь, если что.
А вот это уже чистая правда.
— Ладно, негодяи, признавайтесь, что тут есть интересного. Меня не было тут больше полутора лет!
Налаживание связей даже с самыми отпетыми гадами — первый шаг на пути к выгодному сотрудничеству и более трезвому взгляду на ситуацию, за исключением Джайро, разумеется, пошел он нахер. И Церредрих. Потому Гон довольно быстро узнает, что тут проводятся подпольные аукционы на все подряд: начиная от работорговли, самой распространенной, и заканчивая продажей всякой всячины из глубин Темного Континента, что госпожа «Ржавые Крысы» воруют у своих более мирных сородичей. Но это так, пустяк, заявляют ему, самый главный аукцион подполья будет проводиться через полгода в местечке краше, и туда прибудут даже господа прямо из озера Мебиус, которые втихую рулят изнанкой Гойсана. В общем говоря, празднество переносится из Йоркшина сюда, что довольно очевидно — во-первых, тут больше всякого нового товара, во-вторых — новых покупателей, в-третьих… Гон не бывает в родной земле уже давно, но уверен на все сто, что Йоркшин пылесосит правительство из-за всего инцидента с Джайро и ИТЦ, и подолью там особо не развернуться. Это вам не старые-добрые бойни мафии и Редана прямо на улицах, не-е-ет, Джайро бьет больно и по всем.
Так что, полагает Гон, скоро он увидит тут Зепайла. Если того пропустят, конечно.
Продажа людей звучит супер отвратительно, до этого не скатывается даже Йоркшин (пусть и торгует останками), но светить в таком месте болящим чувством справедливости неразумно, потому Гон решает его ненадолго заткнуть, кое-как давя улыбку, когда «Ржавые» рассказывают ему о продаваемых тут цыпочках разного происхождения, от бывшей Ишвальды до точно такого же сгинувшего Горуто.
Но болтать с мелочью — себе дороже, нужен кто-то важнее, кто сто процентов видел тут двойника. Потому Гон покупает новым знакомым алкоголя, за что они благодарственно машут ему ручкой, и бредет дальше. Греет уши. Важное умение любой ищейки, вообще-то. И довольно скоро это дает свой результат, потому что Гон вновь слышит болтовню на ишвальдском, которая привлекает его внимание:
— … ищем новичков в свою банду.
Человек, что говорит, напоминает скалу. Или папашу Киллуа — такой же высокий, мускулистый и огромный. На нем белая рубашка, которая чуть ли не трещит от мускулов, в зубах — крупная сигара, но не это привлекает внимание Гона: у мужчины глаза с черной склерой, прямо как у Годивы, из чего он предполагает, что, возможно, они из одного клана. Не о них ли говорила Дюллахан, не они ли те самые легендарные Юйту?
— Но в последнее время отбор почти никто не проходит: сосунки из Мебиуса не знают настоящей жизни и дохнут на первом же задании. Как тут работать? Ума не приложу.
Баритон у незнакомца низкой, рычащий, он походит на Кона в бешенстве — такая же гора ярости и опасности. Гону бы насторожиться и бочком-бочком прочь уйти, но, в самом деле, когда он адекватно реагировал на такое? Кон, Хисока, Гентру… Неферпитоу… Он и сам признает — нет, не порядочек с головой, у него магнит на всякое опасное.
Проблема в том, что, несмотря на умение греть уши, Гон делает это не так хорошо, как можно было бы, и его попытку замечают. А может, у неизвестного просто чутье до таких высот развито, что любая попытка даже покоситься в его сторону обернется встречным взглядом. Отворачиваясь от собеседника, громила уставляется Гону прямо в глаза и, не убирая с губ наглой ухмылки, гулко бросает:
— А что насчет тебя, сопля? Раз уж пришел подслушивать.
Это такое вежливое приглашение к ним за столик, что Гон и делает — садится рядом, быстро склоняет голову, и затем скороговоркой бормочет:
— Я только недавно вернулся!
— В Гойсан обычно не возвращаются, а приезжают.
— Ну а я — вернулся, — с вызовом замечает он. — Потому что путешествовал вглубь Тем… э… старых земель Ишвальды.
— И что же ты там делал?
— Охотился на эфирных китов, очевидно.
Хотя ничего это не очевидно, но Гон произносит это так, будто нет вещи понятней. Громила же многозначительно переглядывается со своим собеседником, щуплым мужчиной в маске, разобрать выражение лица которого невозможно — только губы видно, потому что он ее приподнимает для алкоголя. Как он в ней видит без вырезов для глаз… вопрос, на который Гон дать ответ не способен.
К нему наклоняются ближе. От громилы с черными глазами пахнет сильным одеколоном, опасностью, волоски на руках встают дыбом. Давно забытое ощущение, как при первой встрече с Хисокой — настолько далекое, но вместе с этим такое же родное. С трудом Гон сдерживает взбудораженную ухмылку.
— Любопытно… — незнакомец ухмыляется еще шире. — Я думал, местные зассут.
— Да что там страшного? Подумаешь!.. Кашалот.
— Потому что это в природе людишек из Мебиуса — страшиться опасностей. Я помню лишь парочку отчаянных, прыгнувших в пасть дракону, — задумывается на мгновение. — Меня зовут Юйди из клана Юйту.
— Гон Фрикс.
Прозвище клана жутко походит на личное имя, и это очень… странно, почти неказисто, но раз его так зовут — вероятно, ничего страшного? Но он угадывает, значит, он из той семьи, из которой потом выходят Золдики. Ничего удивительного, что он ассоциируется с Сильвой — они буквально одной крови! А Годива? Она тоже из Юйту? С другой стороны, она же потомок Зигга… Но может быть ребенком, рожденным от межкланового брака: Зигга и женщины из Юйту, это объяснит необычные глаза. Если их нет у Киллуа, значит, это особенность конкретно основной ветви.
Э, дело закрыто. Наверное. Не то, что Гон что-то там расследовал.
— Выглядишь интересно, поц. Ты тут по делу?
— Смотрю, — вежливо замечает тот.
— Смотрит он. Хе! А про «Ржавых Крыс» слышал, слышал?
Если спрашивает — скорее всего из их числа. Тут даже гадать не надо. Дюллахан говорит, что все Юйту ублюдки, потому удивляется родословной Киллуа, но если даже из ублюдков выгоняют этого Юйди… Кто же он такой? Что сотворил? Но на эти вопросы Гон решает, что ответов пока не хочет. Ему еще договариваться, выяснять, а со знанием, что стоит за людьми… Чаще всего работать становится сложнее.
Потому он просто жмет плечами.
— Это типа какой-то клан кочевников? В Такетнане не слыхал. Да и мне не до слухов было — охотился на легендарного кашалота.
— Видимо, не нашел, раз живой сидишь тут.
— Я убил Астерия. В отличие от других вольных охотников, мне плевать на ваши традиции, потому я просто швырнул ему бомбу в глотку.
Некоторое время Юйди смотрит на него жутко подозрительно, явно не веря. Чужая аура накрывает с головой, но не тягучая, как у Хисоки, она напоминает резкий мороз — даже покалывает. Но Гон стойко выдерживает испытание, потому что он не врет — и нет оружия лучше, чем правда. Лишь пригубливает все еще недопитый стакан с алкоголем и лукаво глядит в ответ, когда Юйту разводит руки в стороны, заметно впечатленный.
— Не могу поверить! Оказывается, среди выходцев с Мебиуса есть кто-то с яйцами! Не слыхал, не слыхал! — потом еще раз наклоняется. — Но больно рожа у тебя знакомая, скажи-ка, ты тут не бывал?
Либо из-за двойника, либо из-за Джина. Но Гон честно качает головой.
Они оба оборачиваются назад, когда на подиум выходит новый человек, ведущий, очевидно, самый ценный лот, на который слетаются будто мухи люди со всех сторон. Молодая девушка, красивая, лицо бесстрастно. Думается Гону, что проплакала она много. Его так и тянет броситься и разрушить тут все, но ради убийства Джайро, ради выхода на него… придется чем-то пожертвовать. Он мысленно просит прощения у бедолаги и дает себе обещание, что запомнит покупателя, чтобы потом найти его и убить. Потому что это идет против его идеалов справедливости, потому что…
Неважно.
Но его гнев явно не открывается от Юйди. Тот откидывается на спинке стула назад, вальяжно, и тот под ним жалобно скрипит. Затягивается и струшивает пепел в выемку на столе, после чего указывает сигарой на Гона:
— Тебе это явно не по душе.
Это не вопрос. Гон пожимает плечами, но затем кивает.
Юйди кивает, многозначительно, затем затягивается…
— Даже Ишвальда страдала этим варварством… Неважно, где человек — всегда продаст своего собрата ради выгоды. В этом вся наша суть. Ты так не думаешь?
— Я и сам не ангел, так что не могу особо возмущаться, — фыркает Гон и барабанит пальцами по столу. Вскидывает серьезный взгляд на Юйди. — Ишвальда, говоришь? Ишвальды уже сколько веков нет. А болтаешь, будто застал. Я встречал ребяток возрастом в пару столетий, но самая древняя помнила Ишвальду еще ребенком. То есть не помнила вообще.
— Я живу достаточно долго, чтобы это помнишь.
— В смысле? — Гон моргает, и Юйди ухмыляется.
— Секретная техника. Не спрашивай, все равно не расскажу: это не повторить. Считай как реинкарнация.
А ведь Дюллахан рассказывает ему что-то такое, про гипноз и так называемое переселение душ — точнее, что чушь это все, и что по факту ребенку просто промывают мозги, записывая основные воспоминания того самого главы-основателя… Выходит, Юйди такой? Глава клана? Но почему он тут, среди «Ржавых»? Или он совершает нечто такое, за что его лишают статуса? Гон хорошо помнит семью Киллуа, их страсти: Дюллахан считает это детскими игрищами. Значит, Юйту еще хуже… Но что вообще можно сделать, чтобы даже они посчитали это страшным?!
Они вновь смотрят вниз, на торги. Светловолосый оратор в дурацких очках на размер больше, прямой челкой и волосами по плечи принимает ставки, бодро крича что-то в микрофон.
— Кто поставляет товар?
— Хочешь убить его? — со смехом переспрашивает Юйди, и Гон морщится.
— Если бы я хотел, то не сидел бы тут, а уже разнес тут все к чертям. Просто хочу понять, не знакомый ли это человек.
— Из Мебиуса людей поставляет Сальков.
… и Гон понятия не имеет, кто это такой. Ну, э, собственно вот.
Но надо порыскать, надо…
Он продолжает смотреть на ужимки ведущего, пока тот не запрокидывает голову назад и не объявляет что-то. Его голос… Нельзя сказать, что он знаком, но Гон слышал собственную речь на записи и примерно может ее воспроизвести. Эта крохотная схожесть и лицо, озаряемое наконец софитами, вынуждает его тут же распахнуть глаза — потому что под нелепой прической и дурашливыми очками скрывается его собственное лицо с поправкой на эмоции, которые Гон никогда в жизни не проявит — вроде этой поганенькой сальной улыбочки. Он выглядит скорее как Хисока, в рубашке и цветастом пиджаке поверх с закатанными рукавами. Но это не парень с розыскного плаката, кто-то другой. Значит, еще один клон!
Вскакивая с места, Гон виновато улыбается Юйди.
— Прости. Приятно было поболтать, но у меня тут срочное дело.
Юйди удивленно на него смотрит, но Гон не дожидается вопроса: он бросается вперед и за несколько мгновений ныряет в толпу у подиума, после чего выскакивает прямо на него, будто черт из табакерки. Ведущий непроизвольно дергается назад, испуганно смотря на новое лицо рядом с собой, а Гон же поднимает взгляд. Он больше не сдерживается: убийственно смотрит на двойника и ощущает, как губы непроизвольно растягиваются в хищном оскале, столь знакомом у совершенно иного человека.
Некоторые привычки перенимаются сами собой.
Зал позади начинает шуметь, но сейчас для них с двойником существуют лишь они двое. Гон угрожающе хрустит кулаками.
— Ну здравствуй, братец.
Chapter 98: ИНФЕРНО: сага об овечке долли: и никого не стало
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Двойник так пугается, что очки съезжают с лица, а сам он дергается назад; микрофон с громким стуком падает на пол и катится в сторону, но Гон даже не смотрит — лишь слышит гул, все его внимание устремлено на добычу у носа. Довольно забавно видеть свое лицо таким напуганным, он сам-то небось выглядел похоже… да может и не выглядел, Гон не помнит искреннего ужаса, даже Неферпитоу его скорее злит, чем устрашает. Такая паника Гону не свойственна. В этом их различие с двойниками — те обладают совершенно иным эго. Было ли это заложено? Или Джайро понял, что без собственной личности копирки будут аналогичны Двойке, то есть не будут способны развить потенциал целиком? Нет, неверно даже думать об этом. Гону плевать. Это не его заботы, не его проблемы. Он думал о мирном решении, но если двойник решил продавать с его лицом людей, то может земли пожрать, ублюдок!
Копирка делает шаг, два. Лакированные туфли скрипят, проезжаясь по подиуму. Потом он широко распахивает глаза и визгливо орет:
— Охрана, охрана! Тут ситуация! Мамочки!
Он почти кубарем откатывается назад, когда Гон бьет в пол, в то место, где стоит двойник; на полу остается смачная вмятина. Едва ли не падая на четвереньки начинает уползать в сторону, все еще смотря на Гона полными ужаса глазами, и в секунду, когда из-за кулис выходит охрана в числе пяти крупных мужчин, тут же драпает прочь. Нет нужды за ним бежать — он явно не умелый пользователь нэн, отыскать его будет легко. Гон обводит взглядом толпу вокруг, слышит голоса позади — толпа просто в восторге от предстоящего зрелища, «товар» же утаскивают вниз — и хрустит кулаками. Он предпочитает обходиться без убийства, но события в Кер-Исе доказывают: иногда самый простой способ решить какую-то проблему — это ее убить.
Однако прославляться жестоким убийцей вот так сразу после возвращения домой как-то не слишком хочется, да и Гон понимает: сделает так, ему Пьон голову открутит, потому он старается повторить небольшой фокус Росинанта: на таких громилах слабые точки найти проще простого, да и пользователи нэн из них тоже не самые умелые, потому разобраться даже с толпой из пятерых — дело элементарное. Решить все без крови, красиво, и даже никого не оглушить — невероятное зрелище, из зала на него смотрят, будто на явление будды, но Гону пока некогда купаться в лучах славы и давать интервью о том, как именно он стал таким невероятно крутым. В последний раз он бросает взгляд в зал, где встречается глазами с Юйди, и тот смотрит на него шокировано — но восхищенно, это явно задевает струнки его темной душонки, но времени даже на это не хватает. Гон кивает, скорее из уважения — эдакое прощание — и ныряет за кулисы, игнорируя иные крики позади. Охранники, хозяева клуба — его все это не волнует. Плевать, даже если его выгонят из этого места навсегда, главное, что он добирается до хотя бы одного двойника. Выбить информацию — проще простого. О, если не получится мирно или простыми угрозами, то Гон знает, к кому обратиться за советом. Можно позвать Линч, а можно перейти к более тяжелой артиллерии — что-то подсказывает Гону, что Фейтан будет вполне не против поделиться парочкой секретов из собственного арсенала.
Скакать по узким закулисьям жутко неудобно, то тут, то там стоят стенды с одеждой, полно народу. Двойник все еще бежит впереди, но Гон его чует. Он без зазрения совести расталкивает людей на пути, все бежит и бежит; это действительно напоминает игру в кошки-мышки, и Гону странно ощущать себя охотником. Интересно, что думал Хисока, когда вот так же гонялся за Куроро? Чувствовал ли легкое покалывание на кончиках пальцев, жаждал ли разбить голову бегущего впереди? До своей смерти на Небесной арене он был спокойней, но потом Куроро сорвал маску блаженного равнодушия, обнажая больные чувства давно забытого Риэн Хилояна.
Наконец, узкие коридоры заканчиваются, и он вылетает на крышу, все еще следуя по остаткам нэн и следам дешевого сладкого парфюма. Двойник стоит там: завидев Гона, он начинает дрожать, отшатывается назад и вцепляется руками в бортик, губы у него дрожат. Он шумно сглатывает и начинает нервно улыбаться, но держится эта улыбка недолго — ровно до того, как Гон делает один шаг вперед. Он решает сбавить обороты; убирает улыбку, оставляя лишь холодную сосредоточенность, но работает это явно вопреки, потому что бедолага двойник начинает дрожать еще сильнее.
Нет никого хуже молчаливого равнодушного убийцы, которому плевать на твою жизнь. Одно дело — психопат, вкушающий смерть. Другое — отсутствие интереса вообще.
— Что тебе нужно?! Отвали, окей?! Я же сказал, что еще рано и…
— Как невежливо ты обращаешься к собственному «братцу». А я думал, мы все равны.
Гон понятия не имеет, откуда черпает вдохновение для этого крайне злодейского поведения, но решает, что если получается — то почему нет. Главное, что эффект есть, и копирка сжимает зубы и вжимается спиной в ограду, едва через нее кувырком не переваливаясь.
Потом приглядывается к Гону получше. И стремительно бледнеет — так эффектно, что пора начать беспокоиться. Дрожащей рукой он указывает на Гона и ошалелым тоном, явно не веря в то, что произносит, бормочет себе под нос:
— Срань господня. Ты ведь не Четыре. Ты самый первый!
О, значит, он перепутал его с тем, кого видела Морена? Выходит, тот тоже настолько бешеный, что может все сорвать и разрушить представление? Интересная заметка. Гон ничего не отвечает, лишь делает шаг вперед — но ощущает взгляд сверху. Отшатывается в сторону в самый последний момент, когда на него с соседней крыши пикирует тень, и, когда их взгляды встречаются, то понимает — вот он, тот самый Четыре, о котором говорила Морена.
В них и правда есть что-то похожее (помимо одинакового лица, естественно). Если первая копирка выглядит совершенно иначе, то тут и стиль одежды схож — военного крова штаны, высокие берцы и майка на голое тело, волосы зализаны назад, не коротко остриженные. Похоже на странный горшок. Самое главное различие, разумеется, взгляд — у этого Четыре он похож на Хисоку, отдает тем же хищничеством и наплевательством на чужое мнение. Неудивительно, что Гона принимают за него в момент, когда тот несет чушь на сцене: что тут еще подумать?
Они обмениваются короткими ударами: Четыре вооружен острым ножом, и Гону приходится извернуться, чтобы не получить заточкой в почку. Он пинком отбрасывает его в сторону: Четвертый проезжает около метра, тормозя руками и ногами, и затем замирает в позе полусидя, продолжая держать нож в руке. Взгляд у него похож на бешеную собаку, такой же дикий. Проводя языком по губам, он не сдерживает кривой ухмылки и откидывает голову назад, где уже некоторое время от ужаса продолжает умирать первая копирка:
— Десять! С каких пор какая-то шваль доставляет тебе проблемы?
— Завались! — шепотом визжит тот. — Захлобни хлеборезку!
— А ты, значит, Первый? — Четыре перекидывает взгляд на Гона и угрожающе щурит глаза. — Мастер говорил о тебе.
— Твой мастер — это Джайро?
— Кто знает? — вальяжно ухмыляется тот.
Они начинают ходить кругами друг вокруг друга, будто тигры на охоте, после чего вновь сходятся. Нож — неприятный противник для бойца ближнего боя, но в принципе терпимо: благо, у Гона теперь столько сраного опыта. Он отклоняется, когда лезвие проходит в считанных миллиметрах от его глаза. В отличие от Двойки, стиль боя у Четыре куда более вылизан, он не неумелая копия, настоящий боец, плюс знает свои слабости в нэн и явно понимает, как их минимизировать. Он легко уходит от атак Гона, не позволяя себя даже тронуть, тоже играется. В этом нет ничего страшного, с выносливостью у Гона полный порядок, и пусть ему очевидна тактика — вымотать себя — он прекрасно видит, что Четыре начнет выдыхаться первым. Одно дело быть фальшивкой, недавно созданной, пусть и понимающей принципы нэн, и совсем другое — познавать это на собственной шкуре. Искусственный опыт не сравнится с настоящим. За Гона не зря цепляются Бизефф и ему подобные: они знают, что Гон умеет, на что способен помимо боя, и ценят именно это. Джайро решает пойти иным способом и быстро наклепать сильных бойцов, заваливая кучей.
Но это странно. Гону видится, что Джайро будут удобны безвольные куклы, как Двойка, тупо исполняющие приказы. Или все дело в том, что подобные ему не способны развить собственную ауру? Бой легкий, потому Гону не составляет труда отвлечься — это даже не ставит его под угрозу. Он играючи отклоняется в сторону, когда Четыре бьет кулаком, и бетон под его рукой трескается. Слабо. Скорее всего не усилитель.
Может ли быть, что отсутствие собственного эго ведет к тому, что дубликат не имеет типа нэн?
Гона накрывает эта мысль… Он закрывается рукой, когда чужой сапог метит в лицо. Перехватывает, выворачивая Четыре так, что тот аж крутится на месте, и со всей силы бьет его спиной о пол. Тот чертыхается и злобно смотрит на Гона, но отвечать ему взаимностью бессмысленно. Гон знает, что сильнее. Маленький безумец с его лицом может что угодно делать, но Гон не будет ощущать ни радости, ни экстаза при его убийстве. Безразличная смерть.
Но весомого урона этот удар не приносит. Значит, точно: Четыре и этот второй, Десять, умеют контролировать ауру гораздо лучше Двойки. Вероятно, именно для разных типов хацу и нэн Джайро оставляет им личности. Интересно, есть ли у них хацу?
Ему вспоминаются слова Дюллахан. Все, что происходит во время охоты на эфирных китов.
Идея рождается сама собой, и Гон, недолго думая, входит в зэцу.
Уловка явно срабатывает: Четыре, как дикая кошка, сразу светится экстазом и булькающе хихикает. Он прыжком встает на ноги и бросается прямо на Гона, держа нож в руке — странная манера, его явно обучают, был ли это Джайро? (мысли летят одна за другой) — он целится в лицо, собираясь вонзить лезвие в глаз, чтобы уже оттуда достать до мозга. Хорошее решение, но Четыре попадается в ловушку новичка, на которую когда-то клюет и сам Гон в схватке с Хисокой: он думает, что удача точно на его стороне в эту секунду… и становится невнимательным.
Может, это характерная черта для всех клонов Джина?
Четыре оказывается рядом, и Гон вновь использует уловку Росинанта, но так, чтобы противник остался в сознании: быстро бьет по болевым точкам. Двойник отшатывается, захлебываясь слюнями, потом в ужасе смотрит сначала на себя, потом уже злобно — на Гона. Глаза у него так и сверкают яростью. Он ревет, бросается на Гона вновь… но потом делает пару элегантных прыжков на крыши ниже и сматывается.
Почуял опасность.
Вот это да! Так Гона еще не обманывали! Он просто взял и сбежал!
Преследовать его толку нет, у Гона куда более аппетитная цель, да и теперь Четыре знает, что на него ведут охоту — значит, будет либо осторожнее и не будет позорить лицо Гона своим тупым поведением (что уничтожит план Джайро), либо же впадет в фазу мести и попытается Гона убить, что тоже будет удобно, потому что так не придется даже его искать — сам примчится. Он оборачивается в сторону, где на краю крыши торчал Десять… и, конечно же, того нет, ну разумеется. О чем Гон думал, что он будет ждать?! Кто вообще мог так подумать?! Это был самый логичный ход — сбежать, пока Четыре развлекается с Гоном! Бля! Надо было следовать за бешеным двойником!
Гон с силой ударяет себя по лицу, ругаясь. Потом сигает с крыши вниз. Падать тут для обычного человека смертельно, но он легко приземляется, лишь отряхивается от пыли, поднявшейся под ногами от эффектно треснувшего под ногой асфальта. Когда уже прислушивается к чувствам, пытаясь понять, куда сбежал Десять — вряд ли далеко — слышит вдали странный шум. У копирки нет столь эффектных навыков, как у Четверки, скорее всего и вниз он спускается каким-то чудом по трубе, далеко убежать не может. Гон следует в сторону подозрительного шума, уже готовясь вломить кулаком по коленной чашечке, чтобы кое-кто не носился по улицам, а наконец ответил на вопросы…
Выруливает из-за угла и встречается с до невозможного лисьей ухмылкой Киллуа. От неожиданности бьет того кулаком в лицо, отчего радость Киллуа несколько гаснет. К счастью, это не нацеленная атака, и никакого урона одна белобрысая дурила не получает. Лишь морщится и бормочет:
— Н-да, я старался его удивить, а он дерется.
— Ты охренел?!
— Немного, — Киллуа лукаво подмигивает, следом за чем кивает себе за спину. — У меня для тебя подарочек, зацени-ка.
Когда Гон заглядывает ему за плечо, то вскидывает бровь. Там, у стенки, пускает слюни Десятка, явно оглушенный одним точным ударом тока. Выходит, дурилья голова зря времени не теряет и ловит беглеца. Это, несомненно, радует. Он хмурит брови, но все же кивает Киллуа. Благодарность благодарностью, но впереди столько дел…
Волосы под ладонью кажутся мокрыми из-за пота, и на выдохе Гон бормочет:
— Мне нужна Линч.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Бенджамин знает, как угодить своему крайне верному и полезному ресурсу, поэтому милостиво одалживает подвал «ПРОМЕТЕЯ» под некоторые темные делишки, тем более, что ему только в радость от скорых разбирательств с говнецом Джайро. Десятка довольно легкий, Гон дотаскивает его она плече без особых проблем: он, конечно, гораздо сильнее обычного человека, но в сравнении с жилистым Четыре, этот — как мешок костей. В подвале они с Киллуа аккуратно привязывают его к стулу, закрепляют конечности ремнями, чтобы не дай бог не сбежал, также Гон бьет его по точкам ауры, чтобы не дай бог не вырвался. Когда он отходит, чтобы оценить зрелище, на мгновение зрение будто подводит: он видит не чистый подвал Бенджамина, аккуратный стул и вполне себе целого Десятку, в нос бьет зловонный запах гнили, а перед ним — обнаженная тощая фигура, больше напоминающая труп на троне.
Но нет, это просто его двойник в нелепых очках и уже без своего модного цветастого пиджака, в одной рубашке. Самый обычный человек.
Чем этот допрос отличит тебя от Фейтана? Чем ты будешь лучше мучителя Хисоки?
Но Хисока доигрался. Хисока сам был виноват в том, что с ним произошло. Хисока…
Хисока умирает, потому что Куроро доводит его до ручки.
Он с усилием проводит по лицу и выдыхает сквозь зубы. Неважно. Все это ради блага. Он закончит с Джайро и очистит свою карму, совершит паломничество, неважно! Найдет способ! Потому Гон кивает Киллуа, чтобы пробуждал их очаровательного гостя, и, когда Десятка с трудом разлепляет глаза, опускается на подлокотник рядом. Не улыбается, когда тот дергается и смотрит на него исподлобья, словно загнанный в угол зверек. Гон перебрасывается многозначительными взглядами с Киллуа и затем смотрит на Десятку вновь.
— Здравствуй опять.
— Что. Тебе. Нужно, — сквозь зубы цедит тот, и Гон качает головой.
— Нет нужды быть таким злым. Я хочу информацию. Не будешь зубоскалить — даже останешься жив и цел.
— Все вы так говорите.
— Все — это Джайро?
Десять на секунду тупит взгляд.
— Начнем с простых вопросов. Кто ты?
— Я — это я!
— На твоем месте я бы не выпендривался. Ты не в том положении, чтобы качать права. Итак, повторим вопрос. Кто ты?
— Отвали! Я тебе ничего не скажу!
Гон устало смотрит на Киллуа, и тот пожимает плечами.
— Ну, весточку Линч мы отправили, не вижу смысла тебе действовать до ее приезда. Она-то точно все из этого парня выбьет. Не трать время, только нервы зря потреплешь. Такие, как этот тип, ничего просто так не выдадут.
— А ты в этом специалист?
Доносится ехидное кхе-кхе.
— Ну, как бы?
Ах, точно. Иногда Гон забывает, что его лучший друг родом из кровожадной семейки наемных ассасинов, где одно из хобби предыдущего патриарха — пытки людей. Киллуа ведь сам им рассказывает, мол, вы спасли меня, а иначе бы висел в подвале у Миллуки миллион лет (точнее, пока самому Киллуа не надоело бы). Он хмурится и трясет головой, и, обходя Десятку вокруг, отчего тот потеет еще сильнее, после чего опускает руки тому на плечи.
Барабанит пальцами, чувствуя выступающий на коже пот, мочащий ткань.
— У нас нет времени ждать. Джайро может сделать шаг в любой момент. Линч просто доведет дело до конца и выяснит нюансы, но сейчас мне нужно хоть что-то, чтобы начать действовать. Мы уже видим двух способных нэн-пользователей, кто знает, сколько там осталось еще?
— Гон… Прошел год с убийства Двойки, но ничего толком не поменялось. Линч будет через пару недель, остынь.
— Я не могу остыть!
Времени ждать нет.
Крепко сжав зубы, Гон резко обходит Десятого. Если потребуется — он станет злодеем, сыграет эту роль, потому что деяния его будут чисты. И он знает, что в итоге это приведет к всеобщему хэппи энду! Маленькие жертвы… ради счастья миллионов! Потому что Джайро должен быть уничтожен. Гон соглашается с этой мыслью и берет Десятку за палец.
Тот дергается в исступлении, зная, чем это закончится. Когда хрустит кость, взвывает.
— Гон!
Он поднимает голову и хмуро смотрит на Киллуа, когда тот отдергивает его руку вверх. Внизу громко плачется Десятый. Их глаза пересекаются, и неожиданно охрипшим для себя голосом Киллуа произносит:
— Это того не стоит.
— И что ты предлагаешь? Ждать, пока он соизволит расколоться? — начинает злиться Гон, вырывая руку прочь. — Я и так слишком долго тянул со всем этим! Посмотри, пытался найти к Хисоке мирный подход — и чем это закончилось? Некоторые люди, — он опускает взгляд на продолжающего скулить Десятого, — понимают лишь язык силы.
— Это слишком радикально.
— Радикально!.. Радикально — это взрывать небоскреб! Вот это — радикально, а не один сломанный палец!
Он всплескивает руками и начинает кружить вокруг, пытаясь успокоить себя. Сейчас злость ни к чему хорошему не приведет, они только зря поругаются, соберись, Гон. Нельзя повторять собственных ошибок со времен охоты на муравьев, тогда это не приводит ни к чему, только лишним проблемам. Киллуа прав… Это действительно слишком грязный способ, но у него нет выбора. С Джайро нельзя медлить. Уже мягче, стараясь придать голосу хоть каплю резона, Гон терпеливо дополняет:
— Я не стану говорить: «ты не понимаешь», но то, что я увидел в ИТЦ, снится мне в кошмарах до сих пор. Там целая куча людей была, понимаешь? Запертые на этажах и не способные выбраться. Они просто прыгали вниз от безысходности… Я до сих слышу это «бам, бам, бам», как выстрелы, только это тела падали на стоявшие внизу машины. Но это был один ИТЦ. Если Джайро продолжит… таких ИТЦ будут сотни, тысячи.
Они оба смотрят на хнычущего Десятку. Гон поднимает на Киллуа серьезный взгляд.
— У меня нет выбора.
В итоге, ему хватает всего парочки пальцев.
Гону думается: сиди перед ним Четыре, пришлось бы попотеть, но этот Десять явно не самого яркого ума лампочка, трусливый и слабый, потому дальнейшие пытки для него видятся чем-то страшным, слишком ужасающим. Он хнычет громче, когда наконец сдается, и, севшим от слез, соплей и боли голосом бормочет:
— Я работаю на Большого Босса. Я из «бракованных» экземпляров, поэтому меня хотели ликвидировать, но Босс нашел это забавным. Сказал, что я умею заговаривать зубы. Это я и делаю… Болтаю.
— Большой Босс — это Джайро?
— Никто его так не называет. Но я слышал… Точнее, засунул свой нос, и, думаю, да. Много совпадений. Но лично он никогда не связывается, только через посредников. Выдает каждому задания. Я из «брака», потому меня назначили с Четверкой.
— Почему ты «брак»?
— Не обладаю заявленным потенциалом к нэн. Четверка, остальные — способны к сильным хацу без условий, у меня уровень стандартного человека. Боссу такое не нужно. Были еще такие… Всех утилизировали.
— То есть, вас создали недавно?
— Около года назад.
— Ты не говоришь, как Второй, хотя мы встречали его как раз год назад.
— Второй… — Десять медлит. — Второй был пробником. Без прототипа личности. У него разума толком не было, лишь заложенные директивы. Остальным вносили коррективы, искусственно вживляли личность.
— Сколько вас всего?
— Десять. Точнее, десять с эго.
— Значит…
Язык змейкой пробегается по губам, когда Десятка сглатывает.
— Сколько пустышек без эго, как Двойка, я сказать не могу. А еще больше трупов, которые даже не проснулись, — некоторое время он тяжело громко дышит, после чего вскидывает голову. Смотрит на Гона слезящимися глазами. — Пожалуйста, не убивай меня. Мне и так не везет, едва уродился с эго. Способности не удались, одна ошибка — и сразу на бойню. Умоляю, пожалуйста, пожалуйста…
Гон чувствует на себе пристальный взгляд Киллуа, когда перед ним зачитывают эту мантру. Он не моргает; подходит ближе и наклоняется, своей ладонью накрывает чужую руку и так крепко сжимает запястье, что Десятка перед ним тут же начинает жалобно скулить от боли. Но даже слезы не останавливают Гона, и он тихо шипит:
— Ты что-то не договариваешь.
— Пожалуйста…
— Гон!
Он резко разжимает руку. Киллуа дышит ему едва ли не в затылок, явно готовый дернуть на себя прочь от Десятого. Это понятно. Это в чем-то разумно… Пусть Гону и не хочется признавать, но он видит исток этой логики. Он делает шаг назад, два, после чего устало смотрит на друга, и тот трясет головой.
— Не превращай это во вторую охоту за Неферпитоу. Пожалуйста.
Но ведь виновата очередная кошка-химера, хочется сказать Гону. Все беды от них. Люди винили черных кошек… но только белые принесли Гону и миру столько страданий, сколько ни одна другая. Но Гон понимает, о чем умоляет его Киллуа — он не хочет повторения той ссоры, это логично… Потому решает, что для начала этого будет достаточно. Десятый знает явно больше, но раз уж к ним едет Линч, то пусть постарается. Гону были нужны подробности. Десятка говорил, что слышал многое, значит, у него можно узнать достаточно интересного. И ценного.
Он отворачивается прочь. Надо навестить Ассоциацию, связаться с Какином… Он оплатит Линч даже личный рейс из своих денег, лишь бы прибыла сюда как можно скорее. Напоследок у двери он разворачивается и пристально вглядывается в Десятку. В этом залитом слезами сопляке нет ничего общего с ним, кроме лица.
Лишь десять удавшихся. Куча пустышек без эго. Полный провал.
— Ты нам еще все расскажешь, — замечает он и затем кивает Киллуа. — Идем. Попросим Бенни, чтобы проследил. Нельзя терять ни минуты.
Chapter 99: ИНФЕРНО: сага об овечке долли: недостижимое искупление
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Пока обратная связь от Линч о ее прибытии зависает в искушающем статусе ожидания, Гон решает разобраться с небольшим интересным делом, возникающим прямо на горизонте: разумеется, речь ведется о предложении Морены встретиться с ее новым нанимателем, патриархом семьи Риэн, господином Никошинваном. Это само по себе странно: Гон и не рассчитывает на то, что он встретиться с братом Хисо… боги, звучит уже странно, брат Хисоки?! Чего?! Это должно остаться частью странного видения и не более! Что подумает Хисока, если узнает, что Гон работал с Нико?! Одним пинком под задницу тут явно не отделаться! Потому, соглашаясь с Мореной на разговорчик, он молит богов, какие услышат, чтобы все либо обошлось без особого контакта, либо же и вовсе провалилось. Налаживать связи с сильными мира сего, несомненно, крайне полезно, но Гон ощущает, как начинает от этого понемногу уставать. Плюс Нико… С Нико все в миллион раз сложнее, потому что он, ну, собственно, Нико. Это как читать биографическую книгу, а потом встретить прообраз злодея оттуда. Ну, не совсем прообраз… Ладно, ладно! Гон просто без понятия, что его ждет, хоть это и в некотором роде любопытно.
Морена тащит его в мелкий офис, и Гон размышляет: скорее всего будет видеозвонок. Нико сто процентов торчит где-то в поместье в старых землях, тут ему делать нечего. Болтовня по удаленке хороша тем, что желание почесать кулаки закончится разве что сломом проектора, потому он более-менее спокоен. Но, когда они входят в комнату, и помимо стульев и огромной машинки с катушкой там стоит некая женщина в богатых одеждах, держащая в руке похожий на змею браслет, у Гона появляются определенные вопросы. Крайне очевидные, видимо, потому что Морена смотрит на него, вздыхает тоном, мол, неужели опять пояснять (не он первый?), и затем крайне скупо поясняет:
— Мы используем хацу госпожи из «НЕФРИТ-экспресс».
Гон очень кокетливо моргает, все еще слишком глупенький.
— Оно основано на старой технологии Темного Континента, ее недавно раскопали. Они тут теперь главные монополисты по мгновенной транспортировке, пусть и стоит это очень много, — когда его голову посещает мысль, мол, неужели на одного него так раскошеливаются, Морена добавляет: — Буквальный телепорт обратно в старый мир, нужно лишь, чтобы по ту сторону тоже было похожее устройство. Господин Никошинван работает с теневой стороной бизнеса, и эта маленькая игрушка ему необходима просто для работы.
— А оно вообще распространено?..
На него смотрят с такой улыбочкой, что сразу ясно — Морена понимает, что на самом деле хочет узнать Гон.
— Я не знаю, есть ли оно у Какина.
Если подумать, то Фугецу наверняка уже слышит про эту лазейку безболезненно прыгать в пространстве туда и обратно. В самом факте существования такой вещи нет вообще ничего удивительного: Нобу рассказывает, что Куроро у кого-то крадет похожее в чем-то хацу, но перемещения в пространстве — это не самое страшное, что вообще способен предоставить нэн, бывали вещи и пострашнее. Значит, есть вероятность, что Линч прибудет быстрее, чем через неделю… Тогда вся эта кутерьма с двойниками ускорится. Между делом он размышляет о том, что можно установить похожее устройство дома… С другой стороны, если с ним что-то случится, а кто-то попытается добраться до бабули и Мито-сан, это даст им возможность добраться до них быстрее. Жаль. Работа с теневой стороной бизнеса и такими людьми, как Джайро (точнее, работа над ними) имеет ряд огромных минусов.
Единственное, что его действительно беспокоит: не укачает ли его при прыжке в одну сторону, о чем он искренне интересуется. Морена отвечает загадочной лукавой улыбкой, из чего он делает вывод, что, видимо, ведро понадобится… Остается надеяться, что по ту сторону оно имеется! Он с прищуром смотрит на то, как женщина в богатых одежда кладет браслет на пол, и змея из простой позолоты начинает увеличиваться и вращаться на месте гипнотизирующими кругами, пока не расширяется до солидного такого кольца — по ту сторону видно абсолютно черный коридор и яркое пятно в самом низу, и, когда Гон очень вежливо интересуется, какого хрена он сейчас видит, уже женщина из «НЕФРИТ-экспресса» поясняет (голос у нее приятный, мелодичный, но Гон уверен, что этим же голоском она заламывает огромные цены за монополию на телепортацию):
— Это так называемый радужный коридор. Место вне времени и пространства. Предки павшей цивилизации использовали вместо браслетов обычные оконные рамы, но это так некрасиво…
И делает так: хи-хи-хи, будто специально добавляет экзотики в крайне скучный механизм с пространственными окнами. Гон не осуждает. Честное слово, это не самое страшное, что можно вообразить. Местные монополисты хотя бы немного красуются, мол, не зря деньги отмываем. Он пожимает плечами, вздыхает, и прыгает вниз, мысленно радуясь, что за все это платит не он, а Нико.
Полет в пустоте напоминает… полет в пустоте, как бы парадоксально это не звучит. Легкая невесомость, и Гон видит, как замирает прямо между двух окон: расстояние между ними короткое, но он все летит и летит, и вместе с ним и Морена. Ощущение дуновения нет, но его явно тянет вниз под силой гравитации, просто по какой-то нелепой причине он замирает на месте. С другой стороны, если это место вне нормального потока времени (видимо, так и добиваются скорости перемещения, они с Мореной чувствуют поток, но снаружи это выглядит как мгновенный щелчок), то это даже нормально… К счастью, висеть вот так им приходится не несколько часов, а всего две минуты, после которых их вышвыривает из золотой змеи уже на том конце, и Гон приземляется на четвереньки, лишь бы не ударить копчик. Озирается по сторонам: они в пустой комнате с бумажными дверьми, где есть… ничего нет, пусто! Морена аккуратно приземляется рядом, явно привыкшая, после чего смотрит на его нелепую позу с огромным скепсисом. Тычет пальчиком, крайне галантно для такого жеста:
— Ты только при Никошинване так не стой, а то он не поймет.
— И что он не поймет?!
Лишь причмокивает и отворачивается на каблуке, ничего не поясняя, отчего Гон остается еще больше потерянным. Да что он такое не так поймет?!
Когда же они покидают тесную комнатушку, явно работающую только как путь для прыжка в пространстве, они оказываются в месте невероятно знакомом Гону, хотя он не бывал тут ни разу — поместье семьи Риэн. Когда идут мимо пруда с не изменившимися ничуть камнями, ощущение не столь напряженное, не такое… мрачное? Возможно, воспоминания Хисоки оттеняются его крайней большой ненавистью к семье, но сейчас все выглядит дружелюбней, попросту приятней. Он послушно следует за Мореной и озирается по сторонам, будто дикарь впервые повидавший цивилизацию. Может, окружающие думают, что ему просто интересно, хотя Гон больше занят сравнением особняка с увиденным в даре от Хисоки.
Тащат его в кабинет: тут, разумеется, Хисока ни разу не бывает (или не показывает), потому местечко совсем новое для Гона. Куча книжных полок с томиками на самых разных языках!.. И всякие разные вазы в бело-голубой гамме. В центре стоит широкий стол из темного дерева, за которым в мягком кресле сидит и сам хозяин поместья — человек, слишком хорошо знакомый Гону по воспоминаниям. Человек, чье лицо невольно вынуждает крепче сцепить зубы, потому что Гон помнит, что ломает Хилояна — и Нико добавляет туда крайне много.
Однако, стоит помнить, что ему самому нет смысла злиться на Нико. Это дело прошлое, и дело Хисоки. Он ничего к нему не чувствует, это просто злоба из солидарности, так что и бросаться с обидами нельзя. Зачем? Другое дело, окажись жив Хисока, но тот предпочитает смертельно обидеться на Куроро, вот прям аж голову потерял от избытка чувств!
(главное, чтобы он не слышал эту шутку, ради бога, иначе Гона закопают!)
Но Нико не выглядит похожим на себя из воспоминаний: это больше не светящийся юностью и самодовольством наглец, он сильно стареет — не как Каффка, но заметны морщины вокруг глаз, лицо осунувшееся. Он выглядит скучно, как более вылизанная версия Хисоки, если бы тут вдруг решил бросить любовь к броским краскам, макияжу и лукавым улыбочкам. Смешно, что после восстановления тела Аллукой Хисока вообще выглядит младше, и теперь, если сравнивать с Нико, это становится просто ужасно заметно! Гон опускает взгляд на руку, ту самую, которую так бодро ломают, и вместо нее — пустой рукав.
Выходит, за все эти годы Нико не обращается к нэн-лекарям, не делает себе замену. Он принимает это увечье, хотя уж в подполье наверняка найдутся те, кто запросто сделают новую руку. Шутка ли — Хисока именно так и поступает.
— Здравствуй. Полагаю, ты Гон Фрикс.
Голос у Нико ниже, спокойней. Вообще ничего общего с собой из прошлого. Гон только нелепо кивает, и Нико, явно довольный. Продолжает:
— Я много о тебе слышал, как об охотнике. В основном про твою работу на Бизеффа и об убийстве Морены, — он обменивается с ней выразительными взглядами. — Так надурить самого подозрительного человека в подполье надо уметь. Но я здесь не для хвалебных речей, уж прости за переход сразу к делу, у меня есть к тебе определенная просьба… Нет, скорее заказ. Скажи пожалуйста, Гон, ты ведь и правда занимаешься заказными убийствами?
Вот так прямо в лоб. Гон аж рот раскрывает: потому что звучит настолько абсурдно.
Ну, в целом, это нормальная мысль после того, как Гон соглашается поохотиться на Морену… Да и наверняка ползут слухи о его крайне горячей страстной ненависти к Джайро (взаимно, взаимно). Но вот так сразу! Ну конечно, чего он вообще ожидал от Нико? Тот как был говнюком, таки остался, разве что глаз поменялся — стал похож на общую с Хисокой мать, весь этот тоскливый, словно каждую секунду своего существования Нико страдает. Он неуверенно косится в сторону Морены, немо спрашивая нормально ли это, но она даже не смотрит, из чего выходит он единственный вывод: да, значит, так и задумано.
Решая не играть неприступную пиписку, он все еще слегка ошарашенным тоном бормочет:
— Зависит от цели.
— Думаю, эти люди тебе знакомы после твоего пришествия в Метеор, — Нико с Мореной вновь переглядываются, и уже строже он добавляет: — Я хочу нанять тебя, чтобы устранить Геней Редан.
… можно еще один раз карикатурно удивиться?
Но Гон раскрывает рот. Он в шоке. Он ожидает что угодно, даже попытки нанять для поиска и убийства Хисоки, ведь это было бы логично, никто в мире не знает, что тот совсем-совсем мертв, ведь кто с ним знаком, наверняка подозревает о ненатуральности гибели на Небесной Арене. Но почему именно «Пауки»?.. Из всех людей у Нико должно быть меньше всего к ним претензий. Это так… так совершенно нелогично, что в какой-то момент он перестает удивляться и просто моргает несколько раз, после чего ошалело переспрашивает:
— Редан?
— Да. Преступную группировку из Метеора. Я заплачу столько, сколько ты захочешь. Сумма не важна.
— Но зачем? — Гон разводит руки в стороны. — Они мстительны! В смысле, их попытались заказать Доны Йоркшина, и где теперь те Доны? Там передел власти уже который год!
— Это личное.
Нико произносит это так твердо, что хочется прекратить задавать вопросы, тут ведь явно не хотят продолжать, но Гону сама мысль об охоте на «Пауков» претит, потому что все это так и сквозит больной жаждой мести Хисоки, и он решает догнуть до конца. Хмурится и обвинительно указывает на Нико пальцем. Боится, что сейчас Морена встрянет, но та верна своей обычной натуре и игнорирует все, что вписывается в ее рамки порядка. Скорее всего ведь что-то подозревает, хитрая.
— Какое «личное»?! Охота на Редан опасней, чем мои вылазки вглубь Темного Континента! Тем более сейчас, когда они жутко озлоблены. Нет уж, мужик, колись: либо ты рассказываешь, что именно тут замешано, и я даю тебе честный ответ, либо я ухожу. С ними просто по заказу не работают. С Реданом нужен тонкий подход. Поверь, я-то знаю.
Он полагает, что сейчас Нико взбесится, как было в воспоминаниях, но тот вдруг опускает взгляд вниз; в эту секунду выражение его лица так и сквозит неуверенностью. Это очень странно. До безумного. Гон видел много невероятного, но Нико — тот самый Нико, на чьем самодовольстве Хисока выстраивает часть личность самого себя — в таком состоянии, будто загнанный в угол… Это что-то за гранью.
Он поднимает глаза на Морену и вдруг охрипшим голосом произносит едва слышно:
— Покинь нас, пожалуйста.
Та лишь плечами пожимает и глядит на Гона так перед уходом, что он понимает — скоро его начнут трясти о тайнах и секретиках. Ну, с учетом, что Нико ему не особо по душе, он только раз слить на него компромат, даже совершенно бесплатно. Когда они остаются наедине, Нико некоторое время смотрит на плотно закрытую дверь. По нему заметно, как он бледнеет, на виске выступает пот. Это очень странно.
Потом поднимает затравленный взгляд на Гона.
— По полученной мной информации Геней Редан сначала около года пытали, а потом и вовсе убили моего младшего брата. Я не прощу такой жестокости в сторону собственной семьи. Мой брат этого не…
— Так, так, так, погоди минуточку!
Гон таращит и не без того круглые глаза, после чего обвинительно тычет пальцем в Нико, который от такого тушуется.
— Нихрена подобного! Ну, то есть, они реально его пытали, но не потому что такие кровожадные ублюдки, а потому что он сам нарвался своим не менее дебильным поведением! О чем ты вообще, как ты можешь говорить о прощении, когда сам ничуть не лучше!
Ой, а вот это было лишним.
Стоит ему заткнуться, как Нико таращится уже на него, настолько шокировано, что выглядит смешно. Но Гону не до смеха, он понимает, что облажался! Бля! Когда Хисока вернется, он ему точно уши открутит! Леорио был прав! Ну все. Его закопают, а на свежо открученные уши положат прямо на могилку вместо цветов! Но теперь просто так не отвертишься, и Гон, потирая шею, неловко косит глазки в сторону, потому что, ну честно, такого пристального внимания на себе он не чувствует примерно с момента, когда прямо перед всем Реданом Нобунага случайно предполагает, что, дескать, он засланный шпион от Хисоки и есть.
— Э… Ну, я, в общем, знал Хисо… То есть, Хилояна лично.
— Ты знал Хило? — отстраненно бормочет Нико.
— И он… ну, короче, именно я с Фуу-тян… то есть, принцем Какина вытащили его из плена, и потом он мне все-все-все рассказал. Включая вашу с ним историю… — потом опять грозно тычет пальчиком. — Так что я не понимаю! В смысле, откуда такая забота?! Ты же лично одного брата убил, нет?! И его покалечил! Он из-за этого таким дебилом и стал!
Гон ждет в ответ оправданий, или каких-то заминок, пауз, но лицо Нико вдруг становится невероятно спокойным, белым, как посмертная маска. Он поднимается с кресла и проходит вперед, обходя Гона кругом. Потом останавливается у окна и смотрит во двор. Это немое приглашение, и Гон подходит к нему — а там раскрывается вид на тот самый сад из воспоминаний.
— Ты совершенно прав… Это действительно произошло.
Нико поджимает губы.
— Я удивлен, что Хилоян так легко тебе раскрылся. Как я слышал от его… от господина Каффки, он крайне болезненно пережил все произошедшее и окончательно погряз в иллюзиях. Я пытался выйти на связь, но все было тщетно.
Любопытно. Хисока об этом не рассказывает.
— И ты пытался связаться после плена?
— Господин Каффка сообщил мне о гибели брата уже постфактум.
Разумно. Хисока и так бесится из-за собственной беспомощности, это его до пены изо рта доводит, а возвращение Нико бы просто морально уничтожило. Каффка давит на больное, но хотя бы эту мозоль он решает не трогать. Удивительно, что он все равно рассказывает Нико… Возможно, между ними тоже происходит какая-то история, о которой уже никто не в курсе. Может, и хорошо, что о ней не слышал Хисока, иначе бы он точно сделал что-то глупое… Хотя какое «глупое», он и так совершил самый невероятно тупой поступок!
— Я знаю, что виноват.
Взгляд Нико стекленеет.
— Мне нет прощения, но день за днем я пытаюсь искупить совершенный страшный грех. Юность — порочное время, и подверженный давлению со стороны деда и новым регалиям я не сумел удержать себя в руках… Если ты прав, и если Геней Редан пытал Хилояна за дело, а не просто из ненависти… До меня эта информация не дошла.
Интересно, то есть об этом Каффка умалчивает?
— Значит, кому-то Хилоян все же доверился.
— Потому что мы друзья, — Гон крепко сжимает зубы.
— Друзья?
— Каффка говорит, что я очень похож на его брата. Которого ты убил. Может, это и так, но… — он медлит. — Я не возьму заказ на убийство, прости. Не потому, что считаю те пытки оправданными, или что чту Редан, я бы хотел выбить из парочки дерьмо, но Хилоян сам туда лезет, и получает то, что заслуживает. Я предупреждал его. То, что он не захотел внимать…
Гон не договаривает, но вопрос — чья это вина? — повисает в воздухе.
Потому он отворачивается.
— Прости за потраченные ресурсы, но встреча прошла зря. Я не скажу Редану, что ты планировал, потому что они такие же мстительные дебилы, как и Хис… Хило, но на твоем месте я бы махнул на это дело рукой, — только спустя секунду он понимает, как это звучит для однорукого человека, но решает сыграть в дурака и с каменным же лицом продолжает: — Они убьют тебя, если ты попытаешься. Не давай им еще поводов.
Когда он направляется прочь, обратно к порталу, гадая, как именно его открыть, то слышит позади пораженный шепот:
— Прямо как Хисока. Прямо как…
И уже громче:
— Погоди, Гон!
Когда тот оборачивается в дверях, Нико смотрит на него все тем же лихорадочным взглядом, каким Хисока глядит при разговоре о мести Редану. Этот человек потерян, легко понять. Но если он и правда пытается что-то искупить…
— Каким… Каким он был перед смертью?
Гон на секунду задумывается и легкомысленно пожимает плечами.
— Ничего нового: он опять творил глупости.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Путь назад до пустой комнаты довольно молчалив, но у самого входа Гон вдруг останавливается и пристально глядит на Морену. Обмен секретиками с его стороны произошел (правда, по итогу, Морена догадывается обо всем сама, и истина ее скорее разочаровывает), так что теперь его черед задавать всякие каверзные вопросы. Он оглядывается — так, для приличия, да и шутки ради — после чего упирает руки в бока.
— Так это правда? Про искупление грехов?
— Кем, Никошинваном?
— Ну не мной же. Я еще приличный мальчик.
Когда в ответ Морена сладко растягивает губы, Гон решает оставить это без комментария, потому что, ну, она права абсолютно во всем. Не Гону тут хвастаться белизной своих деяний, он преступник ничуть не хуже самого Редана. Конечно, он делает это все ради блага, и так далее, но кто поверит!.. Закон точно не поверит. Но он хотя бы себе в этом признается, а это уже огромный плюс: на памяти Гона только такие люди, не делящие закон для себя и остальных, могут спокойно совершать зло, но понимать, когда стоит остановиться.
— Может, в каком-то роде…
Морена обводит рукой окружение.
— Он довольно аскетичный человек. Несмотря на внешний лоск, он почти не держит украшений, картин или бесполезных предметов роскоши, стоящих миллионы дженни, как все те толстосумы, что любят йоркшинские аукционы. Все вокруг — это остатки былого величия деда, да и необходимость перед высшим светом. Плюс, часть заработанных с подполья денег он отдает, а не гребет все в карман.
— Отдает? — настораживается Гон.
— Я мало знаю, потому что не отвечаю за эту сторону, но слышала, будто он сотрудничает с многими фондами. На Темном Континенте он исключительно как спонсор, там я помогаю ему налаживать бизнес, по меркам Гойсана — очень мирный. Плюс… — Морена наматывает прядь на палец, щурит глаза, отчего шрам на ее глазу искажается. — Он очень часто молится местным богам. Может быть, просит искупления?
И смеется после, как от хорошей шутки.
Но Гону не до смеха. Он вновь бросает взгляд назад, на путь до кабинета, и думает: может ли человек так сильно измениться? Хило теряет себя и вбирает все худшее от дорогих людей, что воплощается уже в «Хисоке». Нико… становится праведником на пути к недостижимому прощению.
Но мертвым все равно.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
После возвращения в Гойсан идти обратно в Ассоциацию или к Киллуа для передачи новостей совершенно не хочется, и Гон решает сделать то, на что обыкновенно решаются только взрослые: то есть, он намеренно идет в бар, чтобы выпить. Прямо в «Алый Бриз», где игнорирует косые взгляды вышибал и молча следует к барной стойке. Его должны были выкинуть отсюда, но Гон понимает, чьих ручонок дело столь спокойное отношение, и, когда видит этого человека у стойки, просто кивает. Юйди, кажется, только его и ждет.
Гон берет себе коктейль покрепче, какой-то местный самогон из кактусовой воды. Они с Юйди говорят о повседневном, в основном о работе, в чем нет ничего интересного, потому что оба знают — дело не в этом, главное последует уже после расшаркиваний и прелюдий. Тот, как выясняется, просто замечательно говорит на языке старого мира. В какой-то момент Юйди понимает, что вежливые отвлеченные разговоры можно закончить, и наклоняется ближе.
— Все еще не передумал о работе?
— Не понимаю, чем я тебе так нравлюсь.
— Не ссыкло, да и навыки отличные.
— Это ты после тех догонялок? — Гон насмешливо смотрит на Юйди, но тот качает головой.
— То лишь разминка. По тебе было видно — не нуждайся ты в этом мальчишке живым, то лопнул бы его голову, как ягоду.
Юйди опасен, понимает Гон. Он ищет сильных союзников, а сам состоит в числе изгнанников, о которых рассказывает Дюллахан. Но он наверняка способен выйти на Джайро, потому что Джайро для Юйди — как лакомый кусочек. Потому он отпивает немного и немного кокетливо замечает:
— Ну-у-у… Я сейчас в ступоре, но если ты мне поможешь кое с чем, то я с тобой поработаю!
На него выразительно смотрят, прося продолжать.
— Мне нужно местоположение Древа Познания. Найдешь — я тебе что угодно сделаю.
Главное не говорить об этом маленьком факультативе Киллуа, иначе тот будет крайне недоволен.
Chapter 100: ИНФЕРНО: сага об овечке долли: самая важная вещь в переговорах
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Юйди оказывается на редкость полезным союзником: он требует немного, но предлагает взамен несоразмерно ценные вещи. Гону пора бы уже перестать удивляться, что все те люди, с которыми он знакомится в подполье, и кто с первого взгляда кажется слишком уж морально неоднозначным, в итоге получаются самыми ценными союзниками: так было с Бизеффом, так было с Мореной, с Бенни… Дюллахан говорит, что «Ржавые Крысы» сбиваются вместе после изгнания за нечто крайне серьезное, но Юйди не выглядит, как психопат, которого вышвырнули за кровожадные позывы: наоборот, он весьма рассудителен и спокоен, из чего можно сделать вывод, что не за кучу разбитых черепушек его выгоняют — но за слова. Они, как известно, являются оружием пострашнее силы.
Потому в скором времени он получает наводку на одного из двойников, это не Четверка; кто-то другой. Тройка, кажется? Чем больше Гон об этом думает, тем сильнее ему кажется, что у Джайро реально плохо с фантазией: ладно еще клонов по номерам называть, но вот НЗЖ — почему Новая Зеленая Жизнь, что там нового? Почему форт «Радость»? Дружище, если ты устрашающий мир террорист, то хотя бы постарайся придумать что-то реально пугающее, почему у Бенни или Морены выходит в миллион раз лучше? Но некоторые вопросы остаются без ответа, как и Гон. Хорошо, что ему некогда об этом думать — его ждет Тройка, который, как поясняет Юйди, ошивается на одной из появившихся словно прыщ на чистой коже подпольной арене. Опять арены!.. Но в этот раз никакого длительного участия, Гон достаточно натренирован, и вообще он теперь деловой малец, этот раз — исключение. Юйди поясняет, что Тройка обитает там не просто так: пацан работает с крупным спонсором, которым является дама крови, знатно портящей Гону спокойствие: то есть, это второй наследный принц Какина, госпожа Камилла, та самая бессмертная по словам Юрикова женщина. К Юрикову Гон тоже заходит, потому что тот перебирается в Гойсан для координации делишек уже тут от лица Бенджамина.
— У нас был парень, царствие ему небесное, звали Муссе, отличный был мужик. Он был на дежурстве, когда пришла эта пизда и начала качать права, за что заслуженно получила пулю в лоб. Но тут-то Муссе и облажался: у нее оказалось посмертное хацу, которое убило Муссе и за счет этого вылечило Камиллу.
Вау, поражается Гон, Юриков явно невысокого мнения о сестре своего господина.
— Гон, твою маму, она истеричная засранка, которая говорит о себе в третьем лице, — Юриков разводит руки в стороны с таким видом, будто этого уже достаточно. — А еще она выстрелила мне в лоб. Видишь!.. Вон, шрам даже остался.
— То есть это личное.
— Ничего подобного!
Точно личное.
Но тонкости взаимоотношений Камиллы и Юрикова интересуют Гона крайне мало; он приходит на арену. В отличие от всех тех, что он посещает до этого, включая вроде как официальную Небесную, это подполье выглядит богатенько: полно золотых украшений на стенах в форме драконов, везде красный шелк, полный фарш. Кто бы не занимался дизайном этого местечка, он явно разбирается в украшательствах. Гон делится этой мыслишкой с Юйди — тому невероятно сильно хочется поглазеть на очередные проделки Гона, поэтому он вежливо навязывается в качестве спутника — тот потирает подбородок.
— Разве не та женщина хозяйка? Камилла Хой Гоу Джоу.
Ну, тогда неудивительно. Она красивая, это факт. Очень молодо выглядит для своего истинного возраста. Так что закономерно, что Камилла делает и свою арену невероятным алмазом среди остальных подпольных месив, что и приводит ее к большей популярности: мотайте на ус, так сказать. Это не Амдастер и не владения Абаки, где та занимается скорее спортом с записями, тут настоящее кровопролитие в красивых хоромах.
Арена напоминает собой пирамиду, опущенную вершиной вниз: там расположен ринг, закрытый сеткой. Вокруг: сидящие места, еще выше — ложа для спонсоров, с мягкими креслами и снующими туда-сюда официанточками. Есть небольшой бар, даже несколько: ранжируются от степени надменности господ, где-то подают шампанское с кусочками золота, а где-то — дешевое пиво. И полно охранников. Но что-то подсказывает Гону, что если тут и начинается драка, то ее никто не останавливает, скорее наоборот — дают развернуться во всей красе, просто не дают жестокости перекинуться на оставшихся зрителей.
Вдвоем они опускаются на одно из местечек рядом с сеткой, где может и кровь в лицо плеснуть. На лице у Гона тактическая маскировка из солнечных очков и дурацкой сувенирной кепки «Я люблю Гойсан». Он попивает газировку через трубочку.
— Говоришь, ты его видел?
— Его проще узнать, потому что он моложе остальных бойцов, — Юйди загибает палец. — Плюс выглядит он довольно экстравагантно. Но не расслабляйся: не скажу, что лица у вас сильно схожи, в том плане, что он это тщательно маскирует. Может после того, как ты отлупил бедного очкарика.
Десятка все еще торчит в подвале; его обработкой занимается Линч. Гону его не жаль: это все еще творение Джайро. Пусть он и бракованный, пусть и скулит, что не стоит его бить. Но у Гона нет времени: он размышляет о близящемся крупном аукционе, к которому ему нужно получить доступ, потому что там сто процентов будет Джайро. Но как попасть туда, куда есть допуск лишь у избранных? Значит, Гону нужно найти солидного спонсора и набиться ему в охрану. Всегда есть Фугецу, но Гону совершенно не улыбается тянуть ее в это мутное дело! Она и так стала невольной свидетельницей всей разборки с Джайро в Йоркшине, хорошо, что еще не приближается к ИТЦ, когда там все происходит. Но если Джайро вдруг задумает отомстить Какину… Да, еще есть Бенджамин, несомненно, но это ожидаемо. Как, в общем-то, и Фугецу. Гону нужно появиться с той стороны, где его вообще не ждут, то есть с кем-то новым. А вот где найти такого знакомого — вопрос. К сожалению, аристократов и богатеев у него не так уж и много среди знакомых: вряд ли Курапика и семья Ностраде сюда заявятся, Золдикам плевать, а на Темном Континенте он еще не отыскивает каких-нибудь диких принцесс.
Он сжимает трубочку зубами крепче, когда видит, как в матче для разогрева двое начинают друг друга колошматить. Чувствуется нэн. Скорее всего сетка вокруг арены пропитана каким-нибудь хацу, вроде цепи Курапики, которая не дает всяким эффектам добраться до зрителей. Разумно. Он вспоминает, как пинком Хисока отправляет плиту в зрительный зал на Небесной арене… Вот кому бы поучиться.
— И когда его ждать? Он тут боец?
— Скорее для разогрева. Но я не видел, чтобы он проигрывал. Так, раззадоривает толпу.
— То есть, спонтанно вылезти против него не получится.
Плохо! Гон рассчитывал, что он тут местный чемпион, и что против него можно будет выскочить и устроить неожиданный сюрприз, а теперь думать, как следить.
— Тебе никто не мешает.
— А сетка?
Юйди ухмыляется.
— Умоляю, и ты пытаешься меня убедить, что это тебя остановит?
— Ну, э, блин. Все равно же ослабит! Тут наверняка какое-то ограничение, я не шарю. С такими вещами опасно заигрывать без должной подготовки, — Гон загибает пальчик. — Плюс я не хочу вот так сразу врываться и сюда. Ладно в клуб меня еще пускают, но если я устрою знатный шурум-бурум тут? Что-то сомневаюсь, что меня потом пропустят.
— Вы с клонами на одно лицо, так что им сюда тоже путь будет заказан, — равнодушно бросает Юйди.
… и это неожиданно здравая идея.
Гон аж задумывается.
— То есть, ты считаешь, надо испытать судьбу?
— Я не стал бы думать — начал бы действовать. Да ладно тебе, Гон. Ты сам говоришь, что охотишься на эфирных китов. По сравнению с этими монстрами и стариком Астерием местные борцы — так, на один зубок.
Плюс можно вновь потренироваться с тем, что рассказывает Росинант, кивает для себя Гон. Юйди счастлив, если можно так сказать про его лицо — но ухмыляется так довольно, что сразу ясно, предстоящее он предвкушает. Опять как с Замзой? С другой стороны, тут как-то иначе это уважение ощущается, не как на икону, как на равного… Хотя если Дюллахан говорит истину, то становиться равным с преступниками тянет не особо.
Но Юйди прав, а потому наступает пора выжидать.
Бои тут не слишком интересные. Видно, что вся эта возня — просто низший эшелон перед настоящим зрелищем, Гон видит примерное в сумо, когда его трансляции попадали на Китовый остров. Видимо, Тройка где-то в середине, если для разогрева. Не в первом дивизионе и втором, но между ним и высшим, где совсем элитные бойцы. Чем дольше тянется время, тем больше становится людей вокруг. Начинают сновать продавцы со всякой едой. Чем дольше тянется время, тем напряженней становится чечетка, которую отбивает Гон пальцами по коленям. Когда уже, когда? У него нет времени, чтобы тратить его даром! Все слишком затянулось! Он должен поскорее избавиться от двойников, Джайро, а потом вернуть наконец Хисоку! Он так близко к цели, это просто издевательство — не расскажи ему Дюллахан об источнике лечения, все было бы намного проще. Но вот так замирать в одном шаге?
Вдруг рядом Юйди говорит «о». Гон настораживается.
Заканчивается раунд второго дивизиона. На арену выходят симпатичные жрицы неизвестной Гону конфессии, разбрасывающие соль — своего рода ритуал очищения. После небольшой речи рефери толпа притихает, сразу видно — предвкушает, и Юйди тоже подается вперед. Гон смотрит туда же и видит, как вместо предыдущих громил из темноты, сопровождаемый все той же жрицей, выходит молодой юноша — тонкий, красивый, и встает в центре, чуть подпрыгивая на носочках. У него изящное лицо с подведенными губами и глазами, намеренно растрепанная челка прикрывает один глаз. Одет он в легкую футболку не по размеру, ниже все в обтягушку, включая высокие сапоги. От Тройки — очевидно, что это Тройка — веет Хисокой, но лицо Гона. Тот и представить себе не может, что способен выглядеть вот так. А ведь он да! У них одно лицо на двоих.
Он кивает Юйди, и тот довольно раскидывается в кресле, явно готовясь к веселому зрелищу. Потом тенью движется к арене, на которой рефери все еще что-то объявляет, пока позади него томится от безделья Тройка. Он оборачивается, стоит к нему выйти заведомо обреченному противнику, и, замерев рядом с сеткой, Гон решает плюнуть на все разумное и неразумное, и прыгает на нее, после чего элегантно ныряет в центр огороженной территории. Кожу мгновенно начинает покалывать, будто от зэцу — да, он оказывается прав, тут есть какое-то правило, но не слишком опасное. Стоит рефери возмутиться, Гон кулаком ударяет неизвестного бойца прямо в живот, отчего тот отлетает к сетке, и, поворачиваясь к Тройке, указывает на него пальцем.
— Я буду твоим соперником сегодня.
Толпа в шоке. Рефери возмущен, и лишь Тройка смотрит на него слегка настороженно, но без испуга, будто примерно такого он в итоге и ждет. Гон смотрит сначала на него, потом поднимает глаза выше, туда, где из вип-зоны за ним надменно наблюдает сама госпожа хозяйка арены, Камилла. В руках у нее мундштук с каким-то куревом, но она молчит. Вероятно, понимает Гон, такой внезапный поворот разнообразит происходящее, плюс можно неплохо подняться на ставках: потому что обычно на Тройку никто и не ставит, скучно.
Видимо, Камилла подает знак рефери, и тот отступает, забирая с собой павшего бойца. Покидает клетку, и Гон с Тройкой начинают кружить друг напротив друга. В отличие от Десятки или Четверки, Тройка выглядит спокойным. В нем нет безразличия Двойки, он предельно расслаблен, но это не самоуверенность — скорее легкая настороженность, но понимание, что будет, а чего — нет. Это даже привлекает само по себе, как жаль, что Гону надо будет его убить…
Он делает рывков вперед, в этот раз решая, что его черед брать ситуацию в свои руки. От первого хука Тройка играючи отклоняется, от следующих ударов тоже. Больше походит, будто Гон демонстрирует бойцовские приемы, тогда как Тройка от них просто уклоняется, своего рода танец, но попасть по нему очень сложно! Это не Четвертый, не Двойка. Что-то в подходе Третьего разительно выделяется, как и то, что в нем совсем нет агрессии. Гон уверен: другие бы успели обосрать его или хоть что-то сказать, а этот все молчит, как рыба об лед.
И даже не атакует.
Хм… Это тактика или просто страх, что Гон его убьет? Но его лицо скрыто. Он не должен понимать, кто перед ним. Хотя… Кепка и очки — дерьмовая маскировка, признаться.
Но Гон, не всегда черная кошка есть в темной комнате. Порой ты слишком много думаешь.
Поэтому тебе легко удалось одолеть Гентру и врезать Хисоке на Небесной Арене — они много размышляли, а ты использовал самую простую тактику: сначала идти напролом, а потом — обман. Тут наверняка сработает то же самое. Тройка — не опытный охотник, и если даже Четвертого можно было убить, захоти Гон… То тут не будет ничего иного.
Потому Гон вновь входит в зэцу. И, когда взгляд Третьего меняется с настороженного на слегка удивленный, он резко бьет кулаком вперед, решая воспользоваться возникшей заминкой. Всего секунда — а ему хватает для того, чтобы вырвать победу. В самый последний момент Тройка пытается защититься, перекидывая ауру в руки, скрещивая их у лица, но Гон точно так же снимает зэцу и бьет его в полную силу, отчего двойника отшвыривает прочь с такой силой, что сетка жалобно скрипит. Рефери в полном ужасе, толпа затихает, прежде чем разродиться радостным ревом. Юйди на трибунах заметно ухмыляется, когда Гон пересекается с ним взглядом. Но все равно возникает проблема: потому что это очевидно не нравится госпоже хозяйке арены, и сверху доносится угрожающий шипящий голосок, совсем не сочетающийся с кукольным лицом:
— Какого хера?! Это не то, что хочет Камми!
Да мало ли, что ты хочешь, фыркает про себя Гон, уже направляясь к Третьему, пускающему кровавые пузыри. Слишком короткий бой, нет никакого катарсиса. Но нужен ли он? В конце концов, это просто чистка проблем перед их эскалацией. Он хватает того за грудки и заносит кулак, готовясь прикончить, но вдруг под ногами начинает что-то искрить, а потом тело будто пронзает миллион игл. К сожалению, Гон знает, что это — электричество, добрых несколько десятков вольт — но слишком поздно понимает, и, когда от его головы начинает идти пар, а сам он падает рядом с двойником, то слышит далекий женский вопль:
— Нарушение правил! Нарушение!
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Когда Гон распахивает глаза, момент слегка интимный: на ним ни единого кусочка одежды, вокруг темно, а сам он привязан к стулу. Свалить из такого забавного положения проще простого, но он решает для приличия немного потупить и подозрительно смотрит на фигурку перед собой, которой оказывается, естественно, госпожа Камилла собственной персоной в развратного вида ципао с меховой накидкой поверх. В другом углу сидит Тройка с заткнутым ватой носом, явно жертва кровотечения. Несколько секунд висит неловкое молчание, Гон опускает взгляд вниз, где у него между ног болтается, и потом сконфуженно смотрит уже вновь на Камиллу, ожидая, что та такого умного скажет, раз… все это устроила.
Та сжимает кулак и нарочито медленно рычит (видок при этом у нее жутковатый, сразу видно — сестрица Бенни и Церри):
— Что ты там внизу устроил?! Совсем потерял страх?! Чуть не убил моего маленького милого Троечку!
Ах, с ужасом понимает Гон, она любит помоложе. Подозрительно смотрит на то, как Тройка вырастает сзади, и, когда Камилла треплет его по голове и целует в макушку, и вовсе решает не скрывать своей озадаченности, потому что, ну, блин, нашли время. С другой стороны, Тройке явно на это плевать, он лишь продолжает смотреть на Гона пристальным подозрительным взглядом. Очень… странное зрелище.
С другой стороны, он видел, как Биски пускала слюни по Хисоке, так что таким его уже и не удивить.
— Очевидно, я хотел его убить.
— Убить!.. — Камилла начинает кружить вокруг, будто коршун. — А может тебе нахер сходить, умник?! С какой стати ты посягаешь на мою собственность?!
Собственность?
— Потому что собственность он не твоя, а Джайро, это раз. Во-вторых, у меня все равно прав больше, ведь он мой двойник.
— Близнец?
— Клон.
— Двойняшка?
— Копирка.
Камилла неожиданно задумывается, и ситуация теряет ту долю легкой абсурдности с нотками садо-мазо, как до этого.
— Значит, это не вранье…
Потом садится на стол позади и так лихо закидывает ногу на ногу, что Гону только отворачиваться приходится, потому что, блин, если там и были трусы, то он их не заметил! Он честный человек, если глазеть на чье-то нижнее белье, то только после тесного знакомства, но пока даже Киллуа не переходит эту грань! А тут… Кошмар, его будто соблазнить хотят. Он хмуро смотрит на Камиллу, и та растягивает губы в широкой ухмылке. Откидывается на стол назад, и Тройка встает рядом с ней, как тень.
— Опустим шуточные прелюдии. Если эта информация про двойников правда, то ты, выходит, Гон Фрикс, первый из числа копий Джина.
Стяжки на руках висят неприятно, но если очень сильно захочется — порвать можно в два счета, хотя на них очевидный блок нэн. Как вынужденное хацу Курапики для Редана. Но теперь-то он умеет жить без этого.
— Допустим. Могу встречный вопрос задать?
— Валяй.
— Почему я без штанов?
— Это один из способов морального давления, — Камилла вскидывает бровь, будто произносит нечто очевидное. Гон присвистывает.
— Вот оно что… А я думал, ты просто извращенка!
Госпожа Второй Принц очевидно злится, что супер смешно, потому что ведется на банальную уловку. Гон уже догадывался о причине, и о том, как работают пытки тоже знает — спасибо Фейтану, он выясняет на Хисоке, как беззащитно чувствует себя человек без одежды вообще. Хочется еще немного позубоскалить, но времени у Гона не так много, да и стоило бы вернуться к Юйди… То есть, сначала убить Тройку.
— Ты здесь только ради убийства? Тебя не наняли конкуренты?
— Мы с Бенни… э… Бенджамином товарищи, но он тебя трогать даже не планировал.
— Так и знала, что ты, скотина, на него работаешь!
— Ну, э, да вроде не скрывал…
— Цели Бенджамина тут?
— Много интересного, что я тебе не расскажу.
Когда в него угрожающе начинают тыкать шокером, в лицо, Гон делает крайне унылое выражение лица. Ему многим грозили, но такое… Это уже как-то по-детски. Хотя, думает, наверное Камилла просто понятия не имеет, о чем именно его допрашивать, сначала она наверняка думает отлупить его за посягательство на Тройку, а потом выясняет, что на самом деле ее пленник — это, ну, Гон. Сюрприз удается, да немного не тот.
— Тебе ведь плевать на Бенджамина, верно? — перебивает он следующую попытку и подозрительно щурит глаза. — Ты просто в шоке. Давай так: я дам тебе что-то из секретов Бенни, а ты мне за это отдашь Третьего.
— И это все — из-за Джайро?
— Ну да, — удивляется Гон. — А из-за чего еще?
— Ладно… — лицо Камиллы суровет, и она возмущенно поджимает ярко накрашенные губы. — Допустим, мне действительно наплевать на дорогого старшего брата, и я просто не ожидала, что его подручный окажется у меня на арене еще и с такой целью. Мне и правда нечего у тебя спрашивать, стоило бы убить, но это вызовет больше проблем. Но в одном ты ошибся.
И, когда Гон удивленно на нее смотрит, улыбка Камиллы приобретает лисьи нотки.
— Третий не подчиняется Джайро.
— Ага, а я наследный принц Жаппона. Заливаешь!
— Он был создан им, но решил… скажем, немного подгадить своему нанимателю. Правда говорю?
Руки второго принца касаются плеч Тройки, Камилла приобнимает его сзади. Ростом она гораздо выше, выглядит это интересно, конечно, как в какой-нибудь пошляцкой любовной драме про разницу в возрасте, потому что Тройке нет и года, а Камилле сейчас около… от сорока до пятидесяти?.. Больше? Она, пожалуй, Хисоке в матери годится. Ну или очень-очень-очень старшие сестры. Гон с подозрением смотрит на Третьего, и тот сжимает зубы. Кивает.
Нет, ну, это просто воняет враньем.
— И какие доказательства ты хочешь? — скептически интересуется Камилла. — Он поклялся мне в верности и отдал самое важное, что у него было. Для меня этого достаточно.
— Свою… э…. — Гон критично осматривает их с головы до пят. — Девс…
— Закрой пасть.
— Язык?
Ну, Тройка постоянно молчит, может, он немой? Но тот качает головой. Это… это что значит, что не отдает? Или что он просто не умеет разговаривать? Но Двойка-то умел. Что-то тут очень странно.
Он щурит глаза, когда Камилла повторно перекидывает ногу на ногу, так медленно, что тут и гадать нечего — издевается. Пытается его соблазнить?.. Или Гон опять слишком много думает? Может, у нее просто затекла задница. Сидеть на столе не особо удобно!
— Я отпущу тебя, если ты точно так же присягнешь мне и будешь шпионит на Бенни.
— Вау, — Гон искренне в шоке. — Впервые меня вербуют настолько безвкусно.
— Почему нет? Бенджамин — ублюдок и унылый вояка. Мой бизнес в миллион раз безопасней и прибыльней торговлей оружием. А еще на меня не работает свора идиотов, которая только и может, что чествовать своего отца-командира… Фе, ужас.
— Но я не хочу?.. — Гон косится на Тройку и хмурится. — Пусть докажет, что не работает с Джайро, тогда подумаю.
Камилла выразительно переглядывается с двойником. Потом вновь поворачивается к Гону.
— У нас есть информация на несколько других копий.
— И почему я должен быть уверен, что это не ловушка?
— Ты ко всему относишься с таким скепсисом?
— Потому что это опасно, глупая. Я не хочу прыгать в пасть к дракону. Я прыгал к кашалоту — и это было отстойно, а это было даже не фигурально. Плюс ты отобрала у меня штаны. Поверь, для успешных переговоров трусы — это первое, что нужно уважающему себя мужчине.
— Если я докажу тебе, то…
— Я сказал — подумаю.
Видимо, это убеждает Камиллу. Она кивает Тройке, и тот на время исчезает из подвала. Они остаются наедине: руки начинают затекать от стяжек, и Гон постепенно их разрывает, но не до конца, чтобы какая-нибудь сигнализация не сработала, плюс все равно успеет сорвать. Ему хочется попросить не глазеть на себя, но Камилла явно наслаждается зрелищем и взгляда отводить не собирается. Понятно, извращенка. Они с Хисокой бы друг другу понравились!
Потом Тройка возвращается с планшетом. Демонстрирует Гону: на том трансляция с камеры, на которой четко видно Четверку. Тот ошивается рядом с неизвестным местом и что-то вдумчиво рассказывает собеседнику, чье лицо не разобрать, после чего вдруг оборачивается — и стреляет из пистолета в темноту. В эту же секунду трансляция прерывается.
— Он убил нашу нэн-зверушку, с помощью которой мы получали доступ к камерам, — сухо поясняет Камилла. — Такие следят за частью копий. Ну что, доволен? Или нужно еще?
Чисто теоретически, если его обманут, он может убить сначала Третьего, потом саму Камиллу, чему обрадуется Бенни… Черт, он опять лезет в странные знакомства с деятелями подполья. Это точно проклятье. Гон медленно кивает. Он еще раз с подозрением смотрит на Третьего: спокойного, невероятно красивого, совершенно не похожего на запуганного Десятку или бешеного Четвертого. Может, и правда кидает Джайро. Как знать?
На лице Второго принца торжество. Очень раздражающее. Как там говорит Хисока? Больше всего бесят люди с невероятно высоким мнением о себе, которым так и хочется сломать колени, чтобы взглянуть на них сверху.
(ладно, он говорит не так, но похоже!)
— Отлично. Наконец-то ты осознал мое превосходство над собой.
— Что, прости?
— Потому что такие как ты, Гон, — голос Камиллы звучит сладко-сладко, а сама она смотрит на него так, будто победу в этом раунде выдирает она, хотя, в общем-то, еще ничего не решено, — нуждаются в управлении. Неужели ты не понимаешь, почему тебя рядом держит Бенджамин? Ты крайне предсказуем и глуп. Но, поверь, я смогу использовать это во благо. Слабые и глупые должны подчиняться сильным. Было лишь вопросом времени, когда ты ко мне придешь.
Когда Гон разрывает стяжки и резко поднимается, Камилла широко распахивает глаза. Бросается на него, как дикая кошка: из рукава достает нож. Опыта у нее явно побольше, чем у среднестатистического аристократа, она даже рассекает Гону кожу на скуле, но тот делает то, за что Биски и Мито-сан намылили бы ему шею. Чисто на рефлексах: честное слово, он не специально!
Он просто бьет в ответ.
Когда Камилла с приподнимется с пола на локтях, волосы у нее из прически распадаются, на разбитых губах — кровь. Она держится за поврежденную щеку, и, смотря на нее сверху вниз, Гон старается сдержать равнодушное выражение лица, потому что, видят боги, он так не планировал! Он быстро косится на Тройку, замершего, после чего вздыхает. Ладно… Может, он немного, но хотел. Потому что Камилла — раздражающая сука. Теперь он понимает Юрикова!
Гон потирает кулак.
— Уж извини, но если мы и будем работать, то на моих условиях. Никакого управления, и мне насрать, что ты думаешь, — он тычет пальцем в Тройку. — Жду тебя вечером в «Алом Бризе». Ну а теперь… Где, черт возьми, мои штаны?!
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Когда Гон покидает помещение, некоторое время Камилла сидит на полу, все еще смотря вслед. Шок парализует ее: еще никогда мужчина так нагло не отказывал ей, не отказывал вообще — единственными, кто позволяли себе такую дерзость, были братья. Но теперь? Маленький гнусный крысеныш решил играть на своих условиях?! И мало того, не начал подлизываться, как все остальные, а просто ударил, да еще и искренне сказал, что думает, без лести?..
Когда она касается крови из носа, к ней подсаживается Третий и беспокойно заглядывает в глаза. Но Камилла не смотрит. Она просто пялится вдаль, оторопело моргая, после чего шокировано касается щеки, все еще не веря. Чувствует, как уши начинают гореть. И игнорирует, как на нее странно смотрит Тройка.
Бесстрашный и уверенный в себе. Сильный, волевой, и не прогибающийся под других. Способный дать честный и резкий ответ, без лести и заигрываний с ожиданиями.
— Боги… Боги…
Да ну нет. Любовь с первого взгляда — это что-то из кино, но не реальность.
Chapter 101: ИНФЕРНО: сага об овечке долли: тропами ми хо шина
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Когда Гон полагает, что Линч воспользуется услугами экспресс-службы «НЕФРИТ», он оказывается прав: потому ждать ее приходится не слишком-то долго. На появляется на пороге их маленькой базы для хулиганств в элегантном алом платье, волосы собраны в пучок, а на ногах — тяжелые сапоги, которыми можно кому-то что-нибудь крайне больно сломать; смешно, что вместе это все равно сочетается, как ни крути. Однако Линч, как представитель какинской мафии, возвращается не одна — ее сопровождает человек, который заведует ныне в королевстве всеми мутными связями и делишками, то есть, Фугецу. Та тоже меняется с их последней встречи: лицо приобретает ту же усталость и крайне великодушное безразличие ко всему окружающему, как у Кенни, из одежды на ней лишь черное: высокие сапоги на каблуке, кафтан женского покрова с золотыми узорами, и поверх этого — черный плащ с меховой оторочкой. Да уж, в такой Фугецу ни за что не признать ту девочку, которую защищает Белеранте, это уж точно.
Они пожимают друг другу руки; видя Гона с Киллуа, лицо Фугецу принимает чуть более дружелюбное выражение. Потом, чтобы немного потратить времени даром — все ради приличия — они идут в соседний мелкий бар, где Линч скупает почти всю рисовую водку, а они же трое, не самые большие любители алкоголя, усаживаются в углу. Разговоры о произошедшем занимают не так много времени, потому что Гон не любит тянуть детали, Киллуа перекладывает всю ответственность на приятеля, а Фугецу поясняет, что в Какине было довольно скучно, и она в основном училась у Кенни и Хинрига, как надо себя вести, отсюда, вестимо, и лицо.
— Но я развила свое хацу, — замечает она, и Гон ударяет кулачком о стол.
— Теперь не отвертишься, показывай!
Фугецу, несмотря на то, что господа Кенни и Хинриг пытаются выбить из нее все хорошее для более успешного ведения дел, все равно остается верна своим идеалам: ее новое хацу состоит из пламени, но оно не калечит, а лечит, будто сила феникса. Ранений ни у кого нет, поэтому Гон ради демонстрации кокетливо ковыряет себе в руке ножом, надеясь, что владелец бара не видит; Киллуа смотрит на это с крайне огромным скепсисом.
— Будь моя воля, я бы дал тебе по шее.
— Будь твоя воля, ты и дашь! Не надо мне тут умничать! Ты просто болтать горазд!
Гон ойкает, когда ему от всей души наступают на ногу под столом.
Пламя, созданное Фугецу, раскрывается у нее в ладонях, будто крохотная птичка. Она пикирует на небольшую ранку, и кожу отдает теплом, но никак не жаром — приятное ощущение, будто ветерок. Когда он рассматривает руку секундой позже распада птички, никакого следа нет — все чисто. Это не отмотка Дюллахан, натуральное лечение. Если бы у Фугецу было такое хацу раньше…
— … с Хисокой было бы намного проще.
— Ты так думаешь? — Гон поднимает на нее пристальный взгляд. Он и сам не верит.
Та беспомощно пожимает плечами.
— Хотя бы на корабле. Он тратил много сил на… гм, мою защиту, а это хотя бы убрало истощение. Может, он сумел бы даже победить Куроро.
Нет, зло думает Гон, вряд ли. Наверное, даже хорошо, что Хисока тогда проигрывает. Некоторые психологические травмы вытесняются только такими же, и как он не кичись тем, что год пыток не оставляет на нем ни следа морально, Гон знает — это вранье.
— Но хацу охрененное, стоит признать.
— Будь оно у нас в Кер-Исе… — Киллуа выразительно смотрит на Гона, и тот цыкает.
— Не имеет смысла даже думать. Кое-как справляемся, да и Леорио сейчас не напоминает ходячий скелет. Или твое хацу вдруг лечит психологические травмы? Эй! А моей башке поможет?!
Он издевается, намеренно, и Фугецу это понимает, потому в ответ демонстрирует комбинацию из плотно сжатого кулака и оттопыренного среднего пальца.
— Боюсь, тебе тут никакое хацу не поможет. Ты дурила.
— Не могу поверить! И ты туда же! Киллуа! Твое тупое слово распространяется!
Тот лишь пожимает плечами, мол, не моя вина. Ну да, конечно, а чья еще!
— Как твой квест, Гон? Ты уже что-то нашел насчет… — Фугецу не договаривает, но Гон прекрасно понимает, о чем она.
Хисока. Средство вытащить его с того света. Думается ему, ответь он отрицательно, она бы не удивилась. Темный Континент — огромное место с кучей невероятных секретов, и той пары лет, что он тратит на поиски, вполне может быть недостаточно. Но Дюллахан дарует ему самое сокровенное знание, и потому, когда он делает ручкой, мол, почти, Фугецу теряет каменное лицо и резко приподнимается с места:
— Серьезно?! — после пояснения возвращается, но выглядит взбудораженной. Барабанит ногтями по столу. — Это… Это отлично! Если мы сумеем вернуть его…
— Не понимаю, что вы оба нашли в этом еблане, — бормочет под нос себе Киллуа намеренно громко, явно все еще не разделяя энтузиазма.
Но пусть встреча спустя много времени и возвращает мыслями к приятным воспоминаниям, пора бы заняться и делом: то есть, Линч и ее допрос, разумеется. Мадам явно знает толк в алкоголе, на следующий день выглядит невероятно свежо, будто и не пьет до этого вовсе. Она довольно быстро вытягивает информацию из Десятки, ту, какую он боится раскрывать по той или иной причине, но Гону плевать — ему нужны лишь данные.
Итак, разумных двойников действительно десять, с учетом самого Гона и уже устраненного Второго. Десятка знает о двойниках с Третьего по себя, однако лицо Девятого и его способности ему неизвестны. Никто из раскрытых клонов не выглядит как особо сложная цель, убить их будет легко, размышляет Гон, но Джайро тоже это понимает — и потому «продает» их услуги людям по всему подполью, в довольно удобные себе места, тем самым убивая двух зайцев одним выстрелом. Сам он получает кучу денег и сведений от купивших, плюс информацию ему наверняка сливают клоны, а покупатели же становятся благосклонны к Джайро, ведь многие уже слышат легенду о Гоне и Джине, и хотят кого-то похожего себе рядом, пусть даже двойники очевидно слабее. Это возмутительно! Только Гон имеет право наживаться на своем лице!.. Э, то есть, Гон и Джин! Может, ему зарегистрировать собственное лицо как товарный знак?.. Тогда Джайро не сможет продавать копии без отчислений ему…
Нет, это как-то уж совсем безумно!
Они втроем — Гон, Киллуа и Линч — смотрят на Десятку, сидящего на стуле перед ними. Неделя для него выдается жесткая: симпатичное лицо уже не столь аккуратно, заметны синяки, ссадины, рубашки давно нет — а на ребрах расцветают фиолетовые и коричные следы. Он все хнычет и хнычет, и это жутко бесит. Видимо, не его одного, потому что Линч кивает в сторону пленника и с зевом интересуется:
— Ну что? Будете убивать? Все, что только можно, мы из него вытащили.
— Не стоит, — встревает Киллуа.
На него смотрят, как на умалишенного, и тот раздраженно трясет головой.
— Сама посуди. Он — просто клон, он делает все, что делает лишь потому, что над ним стоит Джайро. Захочешь жить, будешь и не так вертеться.
— Он — копия, которая в теории может нас сдать, — хмурится Линч. — От потенциальных крыс нужно избавляться в первую очередь.
— Да ладно, он все рассказывает, с тобой мы просто узнаем то, что он забывает или боится раскрыть.
— Ты же Золдик! Что за внезапная жалость?!
— То, что я — Золдик, еще ничего не значит! — рявкает Киллуа так, будто его задевает это сравнение. Он резко разворачивается к Гону и хмуро на него смотрит. — Гон! Решай.
Смотря сверху вниз, на связанного избитого Десятку, продолжающего бормотать себе мантру под нос об извинениях и мольбах не трогать его, Гон вспоминает подвал Фейтана. Клетку в Кер-Исе. Киллуа прав — прощение бывает хорошим средством, но он помнит утомленный взгляд Куроро после убийства Хисоки, все проблемы, что тот вызывает, и все — потому что Куроро с трудом находит в себе крохи благородства, чтобы того не убивать. Он будет вечно винить себя. Он всегда будет помнить момент, когда дает Хисоке пожить еще немного, и это лишает его Фейтана.
Потому… выбор, очевидно, один.
И Гон его озвучивает.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Они покидают подвал довольно скоро, оставляя все на Аллуку, обещающую со всем разобраться — ей явно скучно, и она начинает интересоваться всякими… анатомическими подробностями, явно увлеченная новым хацу. Гон не осуждает, честное слово! Чем бы дитя не тешилось. Тем более им все равно в какой-то момент потребуется человек, которого тянет работать с трупами, и кто не особо брезглив. Чистильщики всегда бывают к месту.
Рядом с ним идет Фугецу, молча. Ее лицо бесстрастно. Конечно. Она прекрасно понимает, почему то, что случилось внизу, вышло именно так. Кто, как не Фугецу. Они следуют по улице, пока Гон раздумывает, не навестить ли ему Юйди, но вдруг она, разбивая повисшее молчание, вдруг произносит:
— Я удивлена.
— Почему?
— Думала, ты убьешь его. А ты все же сжалился. Было бы логично от него избавиться, Линч права, но ты предпочел поступить иначе… В чем причина?
Гон хмурится, не поворачиваясь к ней.
— Нет никакой особой причины. Я просто так поступил. Оплошал, ну да.
Он жалеет Десятку. Наверное, когда видит в его глазах слезы, ему вспоминается Хисока — точнее, Хилоян, которого не добивает Каффка. Иногда необходимо поступать жестоко, но не всегда это выход. Он оставляет Третьего в живых, в конце концов, и пусть тот доказывает ему верность тем, что демонстрирует — следит за своими же братьями, и с помощью информации от Десятки найти их будет в миллионы раз проще, как и подобраться. Пожалуй, можно попытаться сработаться с этим. Он ведь сам себе говорит еще в Кер-Исе — сначала попытается мирно… Жаль, что мозги начинает клинить, и в какой-то момент он просто решает устранить всех.
— Что ты будешь делать дальше тут? — интересуется уже у нее. — Ты ведь сюда не только ради меня прибыла, это очевидно!
— Откроем тут подразделение какинской мафии для будущих сделок. Так предложил Кен’И, а он на таком собаку съел. Займемся бизнесом, торговлей со старым миром. Так кажется, что в Гойсан много народу перебралось, но ты не представляешь, сколько потенциальных покупателей осталось на старой земле.
— Ну все, стала важной. Как теперь общаться!
Фугецу несильно бьет его локтем в бок.
— Ты всегда можешь рассчитывать на нас, Гон. Какин перед тобой в долгу.
Она произносит это с улыбкой, смотрит в глаза, и это — очевидно, не вранье, но даже в ответ на столь прекрасную новость, почти подарок свыше (лишними никакое покровители не бывают), Гон может выдавить из себя лишь слабое «спасибо».
Когда они подходят ближе к общежитиям, там их уже ждут; Киллуа сидит на лестнице, раскинувшись, будто тут ему трон. Он лениво смотрит на гостей своего уютненького обиталища и машет рукой; Гон размышляет о том, как лихо тот сбегает от Аллуки, когда та начинает свое темное дельце с Десяткой. Надо же оттащить его куда-то, отдать медикам Бенни на растерзание. Тратить силы Фугецу на него не хочется, пусть помучается. А то вдруг сбежит.
— Ну и, дурила? — Киллуа тычет в Гона пальцем. — Что будешь делать дальше?
— Разве это не очевидно? — фыркает тот. — Начну охоту.
Он уже заручается поддержкой аж трех принцев Какина: Бенджамина, Халкенбурга и Фугецу, плюс, теоретически, на его стороне Камилла (по неведомой причине; возможно, ей просто не нравится Джайро). Юйди с «Ржавыми Крысами» явно жаждет заполучить его расположение, а потому пока что не пойдут против. Из местных — Замза с сетью жуков и Дюллахан, плюс всегда остается Ассоциация Охотников и Бизефф где-то там, в старом мире… Он справится. Он уничтожит Джайро, сделает все возможное. Поможет миру стать лучше.
Из оставшихся двойников можно исключить двоих: и Десятка теперь не представляет угрозы, Тройка еще подозрителен, но он явно слаб. Сейчас он точно не помешает. Остается не так уж и много проблем. А двойников без эго уж он легко убьет. Отлично. Отлично…
Но все это отложит его цель тут, возвращение Хисоки…
— Прости. Придется немного потерпеть, — шепчет он коробке ночью, и только луна слепым оком наблюдает за этим диалогом.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Итак, с кого начать?
Логичней было бы с начала, но с Тройкой у них вроде как мирный договор, а Четверка слишком лакомый кусочек, чтобы не оставить его напоследок. Значит, с конца? Девятый неизвестен, получается, следующая цель — Восьмерка.
Судя по описанию, предоставленному Десяткой, это юноша чуть младше Гона (интересно, как именно варьируется их возраст, но Гон подумает над этим позже) с крайне апатичным выражением лица. Судя по всему, манипулятор по типу нэн. Работает с синдикатом «ЖЕМЧУГ» в новообразованном городе где-то рядом с Гойсаном, какой-то преступной клоаке, куда не пускают просто так, отчего власти туда не могут добраться. Было бы удобно разнюхать там все с помощью жуков Замзы, и Гон думает об этом, когда посылает весточку в лагерь Чидль с помощью голубя Клак (она тут теперь как главный ответственный за почтовые отправления): Замза, конечно, очень миленько с ней работает, но пусть возвращается, он будет полезнее Гону тут.
Как попасть на территорию преступной группировки, которая не будет особо рада тебя видеть?
Ответ прост — Юйди. Всего одно маленькое нападение на торговцев (Гон честно обещает себе возместить все утраченное во время рейда на караван, но позже), и вот, тот уже рад помочь Гону со столь мелким дельцем. Для него все это напоминает развлечение, а Гону это даже выгодно — пока Юйди так считает, он не представляет опасности. Но его тоже потом надо будет устранить. Он опасен. Дюллахан не зря предупреждает о «Ржавых Крысах»…
Но все потом, потом.
Юйди, как крайне много знающий о подполье еще Ишвальды, говорит, что добраться до места — он называет это местечко «ямой» или старым городом Лунцзю — можно довольно просто по старым военным тоннелям, так называемым тропам Ми Хо Шина, о которых в курсе разве что ишвальдское подполье и оставшееся после него, с местными никто не делится. Кто такой этот Ми Хо Шин сложно даже предположить, и его вежливый вопрос Юйди воспринимает с легкой иронией, видимо, не ожидавший, что будет интересно.
— Старый партизан. Ненавидел Ишвальлу всей душой. Каппадокия была его родиной, а потом туда пришла Ишвальда и сбросила бомбы. Представь, как снесет голову человеку сильно верующему в богов, когда твой дом вот так разрушают, и никакие амулеты не помогают? Ишвальда много от него пострадала…
— И что потом?
— Это не сказка, Гон. Тут нет морали.
— Нет, в смысле, что потом с ним стало?
Юйди почесывает подбородок.
— Ну, морали тут не будет. Его пытались вздернуть, а он слинял ближе к Такетнану и основал свою пиратскую банду. В общем, партизанил всю жизнь. Мне нравятся люди, которые просто берут и делают. Это причина, по которой я заинтересовался в тебе.
Когда такое произносит огромный громила в кислотного цвета гавайке и в солнечных очках стоит насторожиться, пожалуй, но Гон слишком сильно привыкает к Хисоке, и это не видится ему даже малость угрожающим. Фыркает.
— Ой ли?
— Тебя настолько взбесил этот Джайро, что ты даже плюнул на свой долг перед королевством по поиску Древа. Кто, если не ты?
О боги, вдруг с ужасом осознает Гон. А вдруг Фугецу прибывает сюда не только ради бизнеса, но и чтобы дать ему пинка?! Он ведь так и не начинает выяснять ничего про заказ Халкенбурга! Спрашивает, конечно, но… Срань!
Тропа Ми Хо Шина напоминает Гону крайне запущенного вида тоннель из бункера, виденного в Кер-Исе. Очевидно, им начали пользоваться в последнее время, чтобы обойти блокпосты наверху, где досматривают каждого, но тут явно очень давно был застой. От входа в тоннель до самого города не так уж и далеко, так что идут они пешком.
Гон озвучивает мысль про бункер Юйди, и тот презрительно скалит зубы.
— Кер-Ис… Помню это место. Это там засела та ссыкливая писечка, как же его…
— Э, уже не засела.
Когда на него косятся, Гон пожимает плечами.
— Я его убил.
— Вот так просто?
— Блин, а чего сложного-то…
Когда Юйди начинает смеяться, Гон возмущенно фыркает.
— Я серьезно!
— Нет. Ничего, — его хлопают по плечу, довольно больно. — Просто лишний раз убеждаюсь, насколько верным решением было с тобой сотрудничать.
Да уж. Не этого ли боится Киллуа?
Когда они прибывают в Люнцзю (вылезают из дырки в стене, где Юйди жмет руки всем рядом обитающим, как бы обозначая, что он свой), то Гон впервые может рассмотреть это место получше. Теперь понятно, почему это место называют «ямой» — это подземный городок! Целый криминальный отросток Гойсана! Здесь полно ярусов, все построено кое-как, куча рынков, и даже отсюда, с мелкого балкончика, видно, что тут торгуют всем, что Ассоциация не допускает даже в Гойсан! Целое подземное царство! Да уж, понятно, почему охотникам сюда путь заказан! Очень тесно, очень темно, очень грязно. Впрочем, уже привыкший к канализациям Кер-Иса, Гойсану и Метеор, Гон ощущает себя тут… вполне уютно.
Стоит ли напрягаться, что теперь такие места вызывают у него подобные мысли?
Интересно, могут ли тут случайно оказаться «Пауки»?
Значит, этим местом управляет синдикат «ЖЕМЧУГ» и его градоправитель, делает для себя вывод Гон, вспоминая все ранее услышанное. И на него работает Восьмой. Но теперь надо понять, что делать дальше, потому что пока что гоново чутье слегка… не работает. В легкой растерянности, да.
Но Юйди определенно понимает, куда им нужно идти.
Они идут по улицам. Здесь довольно многолюдно и шумно, и половина из местных, как понимает Гон, это выходцы либо из «Ржавых Крыс», либо просто аборигены Темного Континента. Гойсан — для официальных сделок, Люнцзю — для подполья. Неудивительно, что оно расцветает с падением Ишвальды. Дюлланах тоже не сказать, чтобы была супер какой сторонницей закона. Как и все вольные охотники.
Они останавливаются посреди дороги и поднимают головы, наверх. Там, на ториях, висят несколько вздернутых человек. Кровь из рассеченных брюх уже не течет, начинает пованивать. Зрелище… мягко говоря не самое приятное.
— Как тебе видок?
— Что они сделали? — Гон хмурится.
— Перешли дорогу местному боссу. Он человек такой, жестокий, — на устах Юйди расцветает широкая ухмылка. — И крайне подозрительный. Любое неповиновение завершается примерно так, а остальным как знак, чтобы было неповадно.
Может, эти люди были невиновны. Может, они не сделали ничего плохого. Может, это опять как в запертом городе, когда паранойя достигает пика… Гон милует Десятку, он поступает справедливо, правильно. Он — единственный, кто может тут все исправить! Потому что все от него этого и ждут Но он сделает. Сделает…
Чувствует, как невольно скалится.
— Выглядит как ссыкло из Кер-Иса. Я его убью.
— Вот это мне в тебе, Гон, и нравится.
Потом добавляет:
— У меня есть человек в Люнцзю. Я уже договорился с ним.
Место встречи — подпольный тотализатор, хоть какое-то разнообразие в куче клубов, баров и пивнушек. И арен, хотя тут тоже дерутся! Но хотя бы просто другие. Народу тут полно, приходится основательно потолкаться, чтобы протиснуться следом за Юйди. В конце концов они вылезают на самый последний ряд, откуда хорошо видно мелкую арену. Вокруг куча народу, трясет кулаками со сжатыми билетиками… Юйди с крысоватого вида мужчиной в круглых очках что-то тщательно обсуждает, но Гон не может слушать — его взгляд устремлен вниз, туда, где дерутся два «эгоиста».
Они напоминают ящериц с плоскими, будто по ним кто-то ударил, мордами и шестью глазами. Ртов не видно. Дерутся, до крови, и толпа словно в экстаз впадает от этого зрелища. Выглядит просто отвратительно. Петушиные бои тоже глупое занятие, но там — просто птицы, а не бывшие люди. Как можно так с собственными собратьями?..
Нет. Гон точно зачистит это место. Или сделает его лучше.
Он до крови закусывает губу.
— Нам нужно выйти на…
Юйди произносит имя, но Гон упускает его мимо ушей, потому что в эту секунду его взгляд впивается в человека впереди, внизу. В ВИП-ложе, он раскидывается в кресле и с любопытством глядит на зрелище внизу. Неаккуратно собранные в хвост светлые волосы, легкая небритость, этого человека Гон не видит уже давно — Церредриха, которого бойня «эгоистов» только развлекает. Он здесь, чтобы подготовиться к аукциону через полгода, понимает Гон. Именно за этим. Скорее всего кто-то из двойников может работать на него… Потому что Церредриху интересен Гон, а Джайро нужна информация на Церредриха. Простой и элегантный способ разузнать нужную информацию.
Выходит, тут может быть еще один клон?
Может ли он убить двоих?
Сомнения, сомнения…
— О, смотрю, заметил, — рядом нависает Юйди и кивает в сторону Церридриха. — Он тут приятельствует с местным боссом. Заинтересовал?
— Да так… — тянет Гон и отворачивается. — Не особо.
Надо все выяснить.
Chapter 102: ИНФЕРНО: сага об овечке долли: манифест
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Итак, Церредрих работает с местным боссом. Вероятно, у него есть свой ручной двойник, как и у местного главаря, то есть, теоретически, можно убить двух зайцев одним выстрелом… Но как привлечь внимание? Можно, разумеется, вновь выскочить в центр арены, это прекрасно сработало с Камиллой, но Камилла и не была шишкой ну очень солидного размера, которая может натравить на тебя кучу «эгоистов», она вообще была явно больше по отмыву денег через подпольные бои. В общем, не вариант — слишком опасно, даже Гон это прекрасно понимает. Нужно что-то еще, какой-то способ выйти на босса один на один, но такой, чтобы можно было избежать слишком уж наглого вторжения и внимания со стороны, чтобы Гон стал интересен лишь самому боссу и, возможно, его подручным…
Он все еще смотрит вниз, на «эгоистов», которые выдирают друг из друга куски. Пол клетки загаживается кровью. Невероятно, Церредрих так легко их продает… С другой стороны, чему ты удивляешься, Гон? Работорговля существовала всегда. Церри просто налаживает ее на новые рельсы: ведь теперь есть не только люди, но и их искажения, созданные нестабильным разумом. А то, что их используют для развлечения… Потом поднимает взгляд на ВИП-ложу. О чем Церредрих сейчас думает? Испытывает ли блаженство от увиденного? Как по мнению Гона, тут нет ничего интересного. Просто очередная схватка насмерть. Если в их бою со слепым идолом было хоть что-то…
Может, правда, Церри его ищет. Пытается найти это свое «что-то». Многие ведь жаждут нанять Гона именно поэтому.
— Я не заинтересован. Просто его знаю.
— Этого пижона? — голос Юйди насмешлив. — Удивительно. Мне казалось, у тебя связи чуть более угрюмые и чуть менее… Как это говорится на вашем языке? Выебистые, верно.
— Да нет, ты совершенно прав, — Гон продолжает сверлить Церредриха взглядом, затем хмуро смотрит на Юйди. — Знаешь, признаюсь тебе: раньше я привлекал внимание тем, что врывался в центр событий и устраивал знатный шурум-бурум. Но тут такое явно сработает против меня, а висеть со вспоротым брюхом мне не слишком хочется. Знаешь какой-нибудь метод поприличней? Ну, чтобы выйти тет-а-тет против главы «ЖЕМЧУГА» и в случае чего его задобрить?
— Ты даже не хочешь попытаться попробовать дипломатию.
Юйди не спрашивает — вполне себе утверждает. Затем вскидывает голову, чешет затылок… Его явно забавляет то, что Гон обращается за советом к нему, даже льстит, но он не знает, что тем самым Гон попросту преследует две цели: он знает, что Юйди разбирается в тонкостях ведения подпольного бизнеса лучше, плюс это его задобрит. Но это просто демонстрация уважения Гона, не настоящий интерес — если что, тот обратился бы к Морене или кому-то иному, или бы подумал и приступил к плану чуть позже. Конечно, Киллуа обожает говорить о том, что Гон тот еще дурила, но тот уже понимает, где кому надо что-то сказать, а где — нет. Вспыльчивость… проблема, конечно, но он над ней работает. В конце концов, если он хочет принести мир, то надо быть осторожнее. На пути встретится много опасных противников, и кто-то будет страшнее Джайро, хотя по факту слабее: лишь потому, что будет уметь владеть Словом.
Слова… самое страшное оружие.
Одной фразой Куроро разрушает каменную маску Хисоки в их последнем бою.
— Значит, хочешь привлечь лишь его внимание?
— Это самый простой способ попасть к нему, — Гон щелкает пальцами. — Как с Церри: если у него будет личный интерес во мне, то его цепные псины не сумеют до меня добраться. Точнее убить, он им за это головы снесет. Но нужно что-то достаточно наглое, и в то же время слегка безобидное…
— Если бы ты не сказал «безобидное», я бы предложил устроить резню среди его людей. Обычно это самый эффективный способ для установки личной вендетты.
— Вот!.. Видишь! Это слишком просто! Типа, оставить записку на месте, все такое. Но как-то это не то…
Он начинает ходить туда-сюда, заламывая руки за спиной. Юйди за ним пристально наблюдает, его явно забавляют такие размышления. Опускаясь на свободное место рядом, он разваливается и вытаскивает из кармана сигару, после чего начинает дымить. Запах у нее крайне едкий, но Гон вдруг осознает: раньше бы закашлялся, а сейчас привыкает. Такие мелкие детали складываются в то, что он постепенно вливается в бизнес подполья, становится тут своим. Хочет нести справедливость…
… но сотрудничает с таким мусором?
Дюллахан говорит, что «Ржавые Крысы» — убийцы.
Нет. Все в порядке. Он вовсе не собирается продолжать это вечно. Просто временная мера, чтобы устранить более весомую проблему. Пока что Юйди находится в дозволенных рамках и никого не убивает. Потому, сглатывая, он трясет головой.
— Мы поступали раньше именно так. Врывались с ребятами в ближайшее местечко, где сидели люди босса, устраивали показательную казнь. Ты просто не представляешь, как быстро какой-нибудь олух во главе начинал шевелиться, хотя до этого и носу не показывал.
— Что-то символичное?
— Ну да, — Юйди запрокидывает голову назад. Задумывается. — Вроде манифеста.
Манифест…
Но ведь Гон видел один манифест, что привлек уже его внимание когда-то. И это сработало просто отлично: он лично поднялся на разрушающийся горящий небоскреб, лишь для того, чтобы высказать Джайро свое фи. Взрыв ИТЦ был крайне ужасающим событием, но в то же время невероятным с точки зрения привлечения внимания. Как плевок в лицо, настолько грязный, что кидало в дрожь. Но ведь сработало же! Сработало! Взрыв… Суть была не в гибели кучи офисных работников, а в уничтожении небоскреба, символа торговли, примечательного символа Йоркшина!
Что, если использовать такой же метод?
Но чем это сделает Гона лучше Джайро?
Он… постарается никого не убить… Просто рвануть, чтобы было красиво… Но никто не умрет, нет-нет… Или… А какая разница? Эти люди — убийцы, торгуют людьми, чем они лучше Джайро? Избавь Гон от них мир — будет проще. Это боссы не марают руки, они еще способны принять чужую точку зрения. С ними проще договориться. Но это их приказы. Но, но, но…
Нет. Юйди прав. Самая эффективная тактика — кровавая бойня. Но нужен еще и плевок в лицо, как было с Джайро.
Сглатывая, Гон нервно улыбается, после чего смотрит на Юйди.
— У меня есть идея. Правда она мне очень не нравится.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Обычная бомба, заложенная в подвале, нанесет ощутимый эффект, однако не привлечет внимания, такого, как нужно. Скорее всего тут постоянно случаются какие-то стычки, что-то, что пытается подпортить репутацию или настроение боссу «ЖЕМЧУГА», на что тот давно уже машет рукой. Манифест, верно? Им нужен манифест… Значит, самым эффективным способом будет живая бомба.
Человек ли с привязанной взрывчаткой, или же что-то изощренней?
Можно было бы обратиться к Куроро, его хацу было крайне полезно для массовых подрывов. Но оно требует действий, и никто не будет так просто добровольно скрещивать руки, на которые нанесены неизвестные символы. Заподозрят: тут явно знают нэн. Хацу Хисоки? Гон мог бы попытаться его скопировать. Но нет, тоже не то — оно направлено на прямой урон, как удар, сопровожденный взрывом. Раздобыть «Розу» у Гона не выйдет, но у него всегда остается последний вариант, который делает все ровно так, как и нужно, еще тогда, на Острове Жадности. В ту пору Гентру обещает, что больше не свяжется с Гоном; что не будет убивать людей, займется другим.
Как жаль, что у Гона другие планы.
Выловить его легко; как и дать указание, чтобы он ехал в Какин, уже откуда с помощью «НЕФРИТА» отправлялся на Темный Континент. Идея Гона проста: пока он договаривается с Гентру, Юйди ловит одного из мелких подручных, который окажется достаточно глуп, чтобы вернуться в офис обратно и пожаловаться на присутствие врагов рядом. Будет искать там экзорциста. Звучит довольно просто, на самом деле. Гон удивлен, что так легко приходит к плану, где кто-то должен будет пожертвовать жизнью.
Это и называется деформацией?
Он вызывает Гентру на разговор в Гойсане в «Алый Бриз». Самое безопасное местечко для такой встречи, с собой зовет и Линч, но не для допроса или угроз, просто ее участие в этом плане тоже пригодится. Он сидит в закрытой кабинке и нервно барабанит пальцами по столу, рядом Линч лениво разглядывает маникюр; и оба синхронно вскидывают головы, когда внутрь осторожно протискивается одна светлая голова в тонких очках. Смотрит на них неуверенно, останавливает свой взгляд на Гоне и кривит лицо.
— Бля. Я надеялся, что это розыгрыш.
— Никаких шуток. Мне опять требуются твои услуги.
— Услуги, говоришь… — Гентру протискивается внутрь и опускается на диван напротив. Потом, замешкавшись, вежливо кивает Линч, и та доброжелательно машет пальчиками. — Мне казалось, ты у нас за мир? Пацифизм, это все?
— Мы оба знаем, что это чушь, — обрывает его Гон, хмурясь. — Если бы я был пацифистом, то не дал бы добро Биски на то, чтобы она сломала твоему приятелю нос. В общем, завязывай, серьезно. Мне нужно твое хацу, которым ты тогда массово подрывал людей, сечешь тему?
— Зачем? — Гентру моргает.
— Тебя не должна волновать цель, только чек, который я предоставлю. Я посмотрел твой старый ценник на сайте охотников, и предлагаю вдвое больше. Тридцать миллионов дженни за установку и подрыв одной бомбы.
— Вот так сразу?
— В смысле? — удивляется Гон.
Гентру неловко потирает затылок. Он с их последней встречи не особо меняется, разве что выглядит немного солиднее, что может быть обусловлено проездом через владения Какина — в костюме, плюс волосы лежат чуть аккуратнее. Он неловко смотрит по сторонам, потом хватает со стола принесенную ранее алкашку и хлещет прямо из горла, чем вызывает восхищенный свист у Линч. Облизывается.
— Ты, конечно, извини, малой, но, когда ты из меня говно выбивал, я был мнения, что ты из тех, кто ратует за мир во всем мире и дружбу. Да даже после Йоркшина, потому что преследуешь там не самую плохую цель. Но сейчас… Ты не начал издалека, не подвел все более-менее тихо, просто в лоб мне говоришь: эй, надо кое-кого убить. Ты, который говорил мне все то на Острове Жадности…
Он проводит рукой по лбу, смахивая испарину. Криво улыбается.
— Прости. Просто сюрреалистично.
— Да нет… — Гон откидывается назад на спинку. — Ты совершенно прав.
Линч с интересом наблюдает за ними, поглядывая то на одного, то на второго.
— К сожалению, мне приходится поступать таким образом, — строгим тоном добавляет он. — Некоторые люди могут измениться, я верю, что ты перестал страдать херней. Но не все. Ты помнишь ИТЦ, и я все еще сижу на хвосте у этого человека. Он крайне опасен. И чтобы выйти на него, мне нужно ступить на тот же уровень. Поэтому… вот мы и оказываемся в ситуации, что я тоже становлюсь ничем не лучше злодея. Скажи, что тобой двигало, когда ты убивал в игре?
На лице Гентру на секунду проступает слабая улыбка.
— Ты думаешь, у меня была серьезная мотивация?
— Я не требую «серьезной». Просто интересно!
— Просто хотел победить и избавиться от новичков. Делов-то.
— Видишь ли… — Гон стучит пальцем по губе. — У тебя понятная мотивация. Нормальная даже. То есть, фуфло то еще, но я могу ее понять. Но У Джайро? Он хочет избавить мир от нэн. Что скажешь на это?
— Э… Херня идея, признаться.
— Я тоже считаю, что это чушь. Для этого мне нужно убить его как можно быстрее.
— Почему? Считаешь, что у него выйдет? — Гентру хмурится и переглядывается с Линч. — Это невозможно… — вдруг медлит. — Невозможно же?
Гон вежливо улыбается в ответ.
— С учетом, что мы работаем против Джайро — я не уверен ни в чем. Темный Континент хранит много секретов… Я видел такое, что сложно представить. Белые океаны над облаками. Монстры, способные контролировать нэн. Застывший во времени город. Все это, — он подается вперед, — звучит безумно, но оно существует. Ишвальда преодолела рубеж часов судного дня, но когда придет наш черед? Я не хочу этого знать, как и того, сколько минут осталось до конца. Потому я собираюсь сделать этот мир лучше. Убить Джайро… Тех, кто приносит слишком много проблем. Я знаю, мы с тобой не друзья. Но я вижу, что ты не идейный болван. Скажи, ты поможешь мне? Сейчас и впредь?
Он протягивает руку вперед.
Несколько секунд Гентру неуверенно смотрит на него сверху вниз, будто не в силах решиться, и потом на его устах медленно расцветает нервная улыбка. Этот человек опасен, напоминает себе Гон. Он убивал потехи ради. Но его легко контролировать, потому что Гентру, как и любой другой человек, боится. С Джайро же так не получится. Он смотрит Гентру в глаза, не улыбаясь, и, спустя мгновение, тот все же пожимает руку.
Потная ладонь, неуверенное рукопожатие. Он в ужасе. Это хорошо.
— У меня ощущение, будто заключаю сделку с дьяволом, — нелепо бормочет Гентру, и Гон вежливо улыбается ему в ответ.
Абсолютная истина.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Следом они отправляются в Лунцзю; Юйди явно видится Гентру парнем не его ранга, потому он лишь вымученно улыбается, когда тот зовет их троих вниз, в подвал, где к стулу привязан нужный им человек. Из тех, кто приезжает с экспедициями — им нужен кто-то, кто понимает язык старого мира. Выглядит слабаком, отмечает Гон, сломается быстро. Но они тут не для настоящего допроса, а лишь чтобы разыграть сцену: Линч заносит руку, пару раз бьет пленника хацу, и тот сбалтывает информацию, которая Гону совершенно не сдалась — но он все равно кивает, мол, вот оно как… Играть на публику он теперь умеет. Потом настает очередь Гентру: тот кладет руку на плечо пленнику и улыбается, отчего уголки губ у него угрожающе приподнимаются.
— Кстати, хочешь интересный факт? Я — Подрывник.
Правило активации хацу у Гентру просты до безобразия и не меняются с Острова Жадности — поэтому ему можно верить, что он не врет, ведь никому в обычное время нет никакого дела до Подрывника и его деятельности в далекой игре. Но тут? Разборки подполья. «Подрывник» может значит что угодно, пленник боится, а вместе с этим активируется и хацу, ставя таймер. Гентру хмыкает, изображает из себя злодея воскресных шоу, в общем — играет на все сто, но и он кое-чего не знает.
До этого Юйди говорит:
— Я намеренно ослабил ему стяжки, чтобы он смог сбежать, если сильно испугается. Побежит к своим, но для этого ему нужно ранить вашего мальчишку с бомбами. Тот на такое согласен?
— Нет, конечно, — фыркает Гон, и Линч рядом с ним серьезно кивает. — Но мы ему не скажем.
— Нет лучше актеров, что не знают о своих ролях… — тянет она.
Прогноз Юйди оказывается правдив: испугавшись Гентру, сопляк начинает орать и разрывает стяжки, отчего тот отшатывается, а потом прямо ему в лицо прилетает плохенькое хацу огня. Гентру взвизгивает, когда его опаляет, а пленник сбегает, и Гон кивает Линч. Он идет следом; по рации даст команду Линч, чтобы Гентру активировал свое хацу. Он дает деру следом, лишь на самом пороге слыша последнее:
— Не беспокойся, салага. Моя начальница тебе мигом все вылечит, даже следов не останется.
Вау, выходит, Линч может убедить и Фугецу? Хотя, они все равно все встречались.
Прости, дружище, пробегает в мыслях, но все это ради блага. Я заплачу тебе больше, если потребуется. Но мне нужно, чтобы все прошло идеально.
По крышам Гон следует прямиком за пленником: тот, наивный дурак, действует в точности, как и задумано, то есть, идет к своему офису, чтоб попросить помощи у начальства. А Гону думалось, что в мафию дураков не берут, но он лишь хмыкает — наоборот, хорошо. Ему это очень даже на руку. Опыт тайной слежки за Реданом у него имеется, потому выйти к цели не составляет труда. Он замирает на краю крыши, когда видит, как пленник скрывается в мелком офисном здании, где, вероятно, находится какое-то из подразделений «ЖЕМЧУГА». Смотрит в окно: видит, как мальчишка вбегает в кабинет, размахивает руками, все его слушают… Приглядываются к таймеру Гентру.
Он срывает рацию с пояса и шепчет:
— Взрывай!
Заминка — всего пара секунд.
Конечно, бомбы у Гентру не такие мощные, как можно себе вообразить, но Гон и не преследует цель разрушить все здание. Когда выбивает окна, он молча смотрит на то, как изнутри начинают выбегать люди, как выносят раненных товарищей. Они что-то кричат, с кем-то связываются, и Гон смотрит на это сверху вниз, чувствуя, как кипит кровь. Это заслуженно. Они — плохие люди, даже тот слабак. Это просто малая жертва ради большего, ради спокойствия…
Он замечает, как на него смотрят. Кто-то из подручных — во все глаза пялится, потом подзывает босса, кричит… Тычет пальцем. Гон даже не пытается скрыться. Он не будет сражаться сегодня, но это такая же необходимость, как и взрыв. Посветить лицом. Потому он делает шаг ближе к краю крыши и сжимает кулаки, когда к нему обращается все больше и больше голодных волчьих взглядов. Спокойствие. Держи себя в руках… Тебе придется сыграть злодея, чтобы все сработало идеально.
Потому он растягивает губы в улыбке, какую видит когда-то давно у Хисоки — и со свойственным одному ему манеризмом тянет:
— Скажите своему сраному начальнику, что это теперь моя земля.
— Ты не оборзел, щенок?! Ты знаешь, на чью территорию сунулся?!
— Да мне как-то плевать, — скалится Гон и надменно указывает на предполагаемого главаря пальцем. — Если есть какие-то претензии — можешь попытаться что-то сказать. Или зассышь, что с тобой станет то же, что и с тем мальцом?
Тот сразу начинает дрожать, явно напуганный, но все еще слишком злой. Забавное зрелище, конечно. Но не время увлекаться: Гону нужно убить двойников, а не устраивать дележку территорий в подполье, он, вообще-то, не особо тянет на главу банды! Потому он ухмыляется — играть ублюдка тяжеловато, признаться — и насмешливо роняет:
— Ты можешь сказать своему боссу, что я продолжу так делать, пока он не уйдет отсюда. Или не захочет со мной переговорить.
— Он с тобой говорить не будет, урод!
— Тогда жди новых взрывов, — Гон мгновенно перестает улыбаться. — Я могу делать так хоть весь день. Пока тут камня на камне не останется. Мне плевать.
— Да кто ты вообще такой, черт возьми?!
— Я…
Нет. Нельзя называть настоящее имя. Помни, что тебе нужно дать намек, вывести двойников отдельно и убить их. Может, потому с главой можно будет договориться. Если он управляет местной шайкой, возможно, ему будет полезна пара услуг от настоящего Гона Фриска. Но какой намек дать? Хм…
Он смотрит на взорванный этаж. Головы от бедолаги не остается, воспоминания с него точно не снимут. Отлично.
Секунду подумав, Гон опускает взгляд вниз и хмыкает. Идея, посетившая его, проста до безобразия и будет понятна двойникам без лишних прелюдий.
— Ты можешь звать меня Первым.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Когда он возвращается обратно в подвальчик, то первое, что его встречает: гогот Юйди и попытка Гентру дать ему по морде, от чего Гон мастерски уходит. Он невинно улыбается и смотрит на того, взъерошенного и дикого, после чего с тяжелым вздохом опускается на стул, который ранее используют для фальшивого допроса. Честно говоря, ему совершенно не нравится играть злодея. Сразу такая мерзкая слабость в ногах… Несколько раз Гон сжимает и разжимает кулак, пока Гентру сверлит его разъяренным взглядом, после чего устало бормочет:
— Извини. Мне нужно было, чтобы ты сыграл натурально.
— Пошел нахуй!.. Натурально, черт возьми! Хорошо, что я успел защититься, а если бы нет?!
На нем нет видимых ожогов, так что, видимо, даже услуги Фугецу не потребуются. Он ругается себе под нос, после чего уходит наверх, явно отдыхать. Хорошо, что не совсем. Гону потребуются его услуги. Еще несколько раз… Чует: придется совсем обнаглеть, чтобы на него обратили внимание. Но ничего. У него есть время. Заодно разнюхает, что тут с Церредрихом, есть ли у того кто-то из клонов.
Он прячет лицо в ладонях и громко стонет. Смотря на него, Линч вздыхает и разворачивается на каблуке.
— Пойду присоединюсь к мистеру Бомбочке. И выпью пива. Если опоздаешь, тебе ничего не достанется, это угроза!
И вот, они с Юйди остаются одни. Тот вразвалочку подходит ближе и смотрит, мол, рассказывай. Да что рассказывать-то? Что это все Гону не по душе? И он не станет выливать душу перед таким же преступником, он помнит предостережения Дюллахан!
— Думаешь, я реально могу кого-то убедить и напугать?
— Почему нет? — Юйди хмыкает. — Ты весьма страшен, если захочешь. Не беспокойся. У тебя все получится. В конце концов, такие люди как ты, обычно идут до конца, даже если это грозит полным уничтожением всего на пути.
Он произносит это с ухмылкой, и Гон резко поднимает на него взгляд.
— Проще говоря, я хочу увидеть, куда приведет тебя дорога. И поучаствовать в этом.
Когда-то давно ровно то же самое произносит Замза.
Chapter 103: ИНФЕРНО: сага об овечке долли: харакири-шоу
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Итак, плевок в лицо сделан. Среагирует ли на него глава «ЖЕМЧУГА», на что сделана огромная ставка? Тут небольшая пауза для барабанной дроби…
Нет! Ему плевать! То есть, даже столь наглое объявление войны этот тип не воспринимает всерьез, хотя Гон тут пыжится изо всех сил. Между прочим, можно было хотя бы немного почесаться, потому что Гон вроде как не последний человек в… во многих кругах, верно, но нет, Лунцзю как стоял, так и стоит, живя неспешной жизнью дыры и сердца черной торговли. Нет, серьезно, чем дольше это тянется, тем больше Гон скучает по Метеору — там одного косого взгляда хватало, чтобы на тебя наехали, а тут же… С другой стороны, это показывает, что хозяин Лунцзю — не дурак, и не станет реагировать на глупые провокации, проблема только в том, что он все равно зачем-то украшает улицы гирляндами из трупов. Дружище, думается Гону, ты хотя бы немного постарайся соответствовать одному образу, а то это не дело вообще.
Потому Гону ничего другого и не остается, кроме как продолжать налеты.
Это становится рутиной: найти точку, где побольше народу, сказать Гентру — пора, приятель, когда они ловят очередного простофилю. Конечно, не все разы удается использовать удаленные живые бомбы. В какой-то момент противник раскусит прием, и на них устроят ответную засаду. Потому Гон начинает врываться в мелкие офисы лично, устраивая истинный, как сказал бы, наверное, кто-то вроде Ханзо, дестрой — месиво знатное, пусть он и старается в основном калечить, а не убивать. Но так не может продолжаться вечно, Гону нужен глава «ЖЕМЧУГА»! Нужен двойник, которого он убьет!
Разумеется, об этом он жалуется единственному человеку, который способен понять подобные стенания: то есть, Юйди, когда они сидят в «Алом Бризе» и выпивают. Перед Юйди стоит кружка крепкого пива, Гон же обходится сладкими коктейльчиками. Смешно, вдруг проносится мысль, что-то такое выбрал бы и Хисока.
На заявление, что гада из «ЖЕМЧУГА» ничто не пронимает, Юйди воспринимает скорее философски:
— Тогда тебе нужно насрать ему на порог. Знаешь, очень лично, чтобы не удалось избежать.
— На людей ему плевать, как еще? — уныло тянет Гон, мешая палочкой розовую бурду в бокале.
— Такие, как он, вряд ли будут смотреть на мелких подчиненных, как особо ценный ресурс, особенно сейчас, когда с земель Ишвальды и из вашего мира прибывает все больше и больше страждущих поучаствовать в дележке пирога, — Юйди закуривает сигару, и в воздухе повисает тяжелый запах. Стряхивает пепел, и Гон меланхолично наблюдает за тем, как сверкают искры. — Помнишь новость про аукцион? Он там точно будет участвовать, потому что в нем заинтересован его приятель, Церредрих. Смекаешь, на что я намекаю?
— Ну я-то смекаю, но не факт, что он будет там что-то продавать. Может, выступит покупателем.
— Умоляю, Гон, — губы у Юйди искажаются в кривой ухмылке. — Местные синдикаты только рады сплавить награбленное добро. Он сто процентов будет что-то продавать.
— Окей, допустим, я соглашусь, что это надо спереть. А что именно-то?
— Дай мне пару дней. Я выясню.
И, спустя всего сутки, Юйди действительно приносит информацию.
Лот, который хотят продать Церредрих и глава «ЖЕМЧУГА», полностью соответствует больным увлечениям четвертого принца Какина — то есть, это какая-то невообразимая хрень, сделанная из плоти, уродливая просто до невозможности. Меч, точнее. Когда Гон видит его фотографии в книге товаров (видимо, макете от дизайнеров, потому что Юйди начинает слишком громко смеяться, стоит поинтересоваться, откуда вообще материалы), то сначала чувствует отвращение, но потом даже заинтересовывается… Ну, то есть, выглядит все еще супер гадко. Клинок длинный, чуть изогнутый. Рукоять будто сделана из кости, оплетенной волосами, белыми, гарда тоже из кости, а лезвие в некоторых местах будто из мяса, кроме самой кромки лезвия. Но больше всего Гона заинтересовывают пластины сбоку, и Юйди, видя, как он рассматривает фото, стучит пальцем по этой странной конструкции.
— Это что-то вроде батареек.
— Зачем мечу батарейки? — не понимает Гон.
— Каждая из клана драконьих жриц, которые и создали понятие нэн, обладала невероятными способностями. Что-то вроде прото-нэн. Копии их убийственных способностей в этих батарейках.
— Мужик, ты прикалываешься, да? — Гон хмурится, вспоминая, что он уже слышал про жриц. — То есть, просто вставляешь батарейку в меч и все?
— Не удивляйся. Этот меч — «живой».
Гон критично смотрит на фото.
— Выглядит довольно мертвеньким.
— Он сделан из живого человека и до сих пор источает нэн.
Оп-па.
Не про похожую ли тварь рассказывает Замза в одном из заброшенных храмов?
— И часто тут делают оружие из людей?
— Раньше — регулярно, — Юйди говорит об этом, как о довольно будничном. — Считалось большой честью. Это потом уже развилась мораль. Но таких древних божественных орудий полно, и почти все из жертвенной жрицы.
— Такое ощущение, — фыркает Гон, — что Церри использует этот меч как уловку для поимки оставшихся жриц. Он добровольно ни за что с такой херней не расстанется, а вот найти новых дамочек, чтобы наклепать из них мечей или что-то иное — всегда пожалуйста.
Когда Юйди лишь ухмыляется в ответ, Гону становится немного не по себе.
— Но эту информацию мне дал человек, в чьей верности я не до конца уверен, — тут же предупреждает он, помахивая распечаткой. — Советую быть осторожнее, велика вероятность, что твое поведение все же поиграло на нервах у главы «ЖЕМЧУГА», и теперь он просто хочет втихую от тебя избавиться. Заманивает в ловушку, верно.
Да уж, размышляет Гон, подставой тут воняет просто нереально. Но что делать? У него не так уж и много вариантов, вот и остается намеренно прыгать в пасть дракону. Он благодарит Юйди, потому что идея нагадить не только «ЖЕМЧУГУ», но и Церредриху попутно звучит просто на миллион, но потом размышляет: что дальше? Он полезет туда в одиночку, это точно. Нельзя никем рисковать. Гентру и так на измене, Линч в этом деле не самый удобный помощник, а звать Киллуа — получить ушат говна. Аллука или Фугецу… нет, у них слишком специфичные хацу. Вот и выходит, что он опять один! Был бы тут Хисока — вопросов бы не было, но нет…
Рисковать кем-то не вариант.
Ну все. Вернет этого дурилу к жизни — тот будет по всем заданиям с ним таскаться, отплачивать!
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
И вот так Гон лезет в нужное ему место в одиночку.
По информации от человека Юйди это просто хорошо охраняемый склад высотой в несколько этажей, но чем ближе Гон подходит, тем сильнее понимает, что Юйди прав, и им явно врут. Здание перед ним возвышается темной колонной, больше напоминающее странную пагоду в стиле брутализма. Его тут ждут. Это будет сложно, начиная от мелкого дворика, где наверняка сидит засада. Но он все равно не может не сунуться в эту очевидную ловушку, потому что… потому! Черт бы побрал необходимость провокаций!
Наверное, про эту вылазку можно будет снять неплохой фильм. Какой-нибудь приключенческий, в духе «Изумрудного Черепа». Как жаль, что это — не кино. Некоторые условности, вроде неуязвимости главного героя, Гону бы точно не помешали.
Он с легкостью перепрыгивает забор и проникает внутрь дворика перед пагодой, где попадает в зеленый лабиринт; активирует зэцу и некоторое время крадется в полной тишине. Света луны тут нет, приходится ориентироваться на собственное зрение, к счастью на Китовом острове Гон часто шатается по лесу в полумраке, потому определить очертания способен. На всякий случай он берет с собой противоядия от яда хоуи, которые делают с помощью улья Замзы, потому что неизвестно, что его ждет. Пробует зелень у ограды: ощущается как обычная трава, не ядовитая. Не горчит на языке, не пахнет — было бы сладко, стоило бы забеспокоиться. Из оружия у Гона с собой только длинный армейский нож модели, которые производит Бенджамин — не самое удобное для него оружие, но без него идти сюда совершенно глупо.
Путь в тишине продолжается совсем недолго, потому что Гона тут, очевидно, ждут.
Первым на него выскакивает человек в черном, даже лицо скрыто: в темноте он жутко неудобный противник, но раз Гона обнаруживают, то и смысла скрываться в зэцу нет. Гон высвобождает ауру, и та теплым покрывалом окутывает его тело. Он выставляет руку, когда его пытаются атаковать клинком, лезвие разбивается — нападающий ожидает, что защиты не будет, потому лезвие не усилено. Следующим ударом Гон хватает противника за голову и резко дергает вниз, бьет прямо об землю. Тут — бетонная плитка, удар выходит смачным. К счастью, без хруста. Противник в ауте, чувствуется по ауре, и Гон переступает через его тело, чувствуя, что впереди его ждет еще столько же проблем, очень много.
Он бежит вперед. Перед ним выскакивает два человека, и пинком он впечатывает одного в стену, а второму локтем заезжает прямо в глаз. Когда первый поднимается, Гон выхватывает нож и засаживает тому его прямо в глотку, глубоко. Брызжет кровь, по рукам течет что-то теплое. Второй же пытается скулить, вновь кидается, и этот же нож как масло проходит через глаз. Что ж… Ему правда не хотелось убивать. Но это необходимость. У него нет выбора. Это все ради общего блага.
Следом — уже просто месиво.
Бои в узких коридорах — не специальность Гона, ему, как бывшему усилителю, это все словно кость в глотке, слишком мешают стены. И пусть вокруг только зелень, это все равно крайне раздражает, потому что он инстинктивно пытается не касаться окружения, а когда против тебя выскакивает с десяток человек с пистолетами — это проблема. Чей-то выстрел задевает его по скуле, оставляя неприятный ожог. Гон перехватывает нож в руке удобнее и бежит вперед. Первого человека на пути он пинает прямо в подбородок снизу вверх, ногой. С растяжкой у него все в полном порядке. Когда тот отшатывается, прикусивший язык, бьет второго кулаком в лицо, третьему — хук прямо в висок. Швыряет нож вперед, попадая четвертому прямо в лоб с неприятным хрустом, отчего тот валится на землю. Когда сзади пытается броситься второй, Гон отклоняет голову в сторону, уходя от очевидной атаки, после чего падает на пол, и, вскакивая на руки, делает круговой удар ногами, раскидывая подошедших слишком близко. На него бросаются двое с ножом: от удара одного Гон успевает уклониться, заламывая ему руку и ломая ее в локте, но новый противник вылезает сзади, прямо из кустов, и бьет усиленным нэн ножом по спине: Гон успевает почувствовать, но уйти от такой атаки, пока у него в захвате человек, очень сложно, и лезвие рассекает ему майку вместе с кожей. Гон хватает за ворот парня со сломанной рукой и швыряет его прямо в противника позади, после чего встает в боксерскую стойку, когда враги остаются лишь спереди.
Первый получает нокаут в нос, слышен хруст. Второй — несколько ударов в грудь, до треска ребер. Дальше — как учат в островном муай тае, «бокс восьми конечностей», где можно использовать и ноги. Он хватает двух противников за грудки, ударяет головами друг о друга; в эту секунду на него прыгают с мечом, Гон понимает — не уклониться. Он перегоняет ауру в зубы, и одним укусом разбивает лезвие, но это оставляет его спину беззащитной.
В боку что-то начинает болеть… Черт, успели вонзить нож!
Вспышка ауры отгоняет противников, как назойливых мух. Одним ударом ноги Гон разбивает голову ударившего его в бочину ножом человека, как спелый арбуз. Что ж, он хотел мирно. На кончике пальца формируется энергия, почти позабытая «Бумага», и он поднимает палец вперед, будто пистолет. Щелчок — и энергия с ревом срывается с пальца, проносится вперед, снося кому-то голову, будто выстрел из дробовика. Пока остальные отвлечены, даже на секунду, он вгоняет ауру в кулаки. «Ка-камень» — эффективное и простое средство против кучи ублюдков, пусть даже с ножом под ребрами. Кому-то ломает челюсть. Кто-то получает пальцем под горло, оставаясь с рассеченной «Ножницами» глоткой. Чью-то голову Гон сжимает пальцами, и череп трескается. Кому-то везет еще меньше — один удар пробивает грудную клетку насквозь с влажным мерзким хрустом. Когда рук не хватает, в ход идут зубы: и вот, кто-то лишается носа.
В том, что творит Гон, нет ни капли элегантности, лишь кровавая бойня.
Но в какой-то момент его противники тоже понимают, что им нужно что-то эффективней обычных слабых ребят: и вот перед Гоном, будто финальный босс узкого зеленого лабиринта, выходит человек в крайне хорошо знакомых доспехах — такие же он видит в Кер-Исе в ратуше, когда устраивает бойню и там. Он один, к счастью, но явно сильнее тех, кого Гон видел в запертом городе. Они встают друг напротив друга; Гон чуть приседает, встает в устойчивую позицию, одна рука наготове. Он старается сильно не дышать, чтобы нож, так и торчащий из спины, не ходил ходуном. Перед ним противник достает шпагу, будто Росинант, и тоже готовится. Интересно, проносится мысль, Росинант был из таких же солдат? Это маленькое уважительное приветствие, но они оба понимают — сейчас не до расшаркиваний. Спустя секунду кидаются друг на друга, как две дикие собаки.
Гон быстр, он хватает солдата за руку со шпагой быстрее, чем тот успевает ударить, вцепляется в нее с хрустом и тянет на себя, ногами упираясь тому в доспех: сил у него хватает, чтобы вырвать ее прочь, из плечевого сустава. Когда рука со шпагой влетает в воздух, Гона резко бьют в солнечное сплетение, он сгибается и не успевает остановить момент, когда солдат кидается вперед и уцелевшей рукой перехватывает шпагу. Да, понимает Гон, Росинант точно был из таких же солдат, потому что острые тычки острием шпаги дают тот же эффект, что когда-то он видит на Киллуа — то есть, Гон погружается в зэцу.
Но для него в этом нет ничего нового или шокирующего. В этом прелесть быть усилителем: ты привыкаешь драться без причудливых способностей, как молнии Киллуа или книга Куроро. Хисока понимал его лучше всего: «Жвачка» просто дополняла рукопашный бой, но он предпочитал драться как настоящий усилитель. Интересно, размышляет Гон, если бы настоящий Хисока обрел бы нэн, он был бы усилителем? Выходило ли, что Хило со своей трансформацией попросту подстраивался под чужой тип нэн? С другой стороны, это были слишком близкие категории, нет смысла особо разбираться.
Обо всем этом Гон размышляет, пока откручивает голову солдату. Это была достойная схватка, и будет быстрая смерть — хорошим врагам Гон не намерен давать страдать в агонии.
Следующий шаг — выдрать нож из раны на спине. Он срывает короткий плащ со спины убитого солдата и перебинтовывает себе грудную клетку. Потом осматривается… Сдирает рубашку и вовсе. На спине там все равно огромная дырка, бессмысленно дорожить куском ткани. Вау, видел бы его Киллуа! Сказал бы, что как герой боевика!
(или как дурила, что ближе к истине)
Он бежит ближе к пагоде, остается совсем немного, но, когда Гон делает шаг вперед, то чувствует, как земля под ногами вдруг исчезает. Когда он опускает взгляд вниз, тут же, то видит, как плиты внизу расходятся, а под ними скрываются острые пики. В обычное время это стало бы проблемой, но Гон благодарит богов за то, что привыкает жить без нэн из-за клятвы, и потому особого дискомфорта не чувствует. Он успевает дернуться в сторону, чтобы не наткнуться животом на пику, и руками тормозит о них. По ощущениям — горячие, но не раскаленные. Возможно, из-за трения. Проще подозревать яд.
С трудом он добирается до стеночки и рукой выдалбливает в ней отверстие, чтобы кое-как держаться. Гон проползает около метра, когда затылком чувствует что-то нехорошее, оборачивается и в ужасе видит, как в него целятся из луков. Сраные хоуи, он так и знал, что тут что-то повязано с Кер-Исом! Когда в него летит рой стрел, Гон отцепляется от стены и съезжает немного вниз, где его не достанут. Падать до самого дна он пока не решается, есть подозрение, что там тоже какая-нибудь гадость. Итак, пока он в слепой зоне хоуи, отлично. Гон, будто обезьянка, аккуратно передвигается по кольям вперед, в то же время спешно думая: итак, что дальше? Скорее всего как он вылезет изо рва, он вновь будет в зоне видимости хоуи. Но откуда тут хоуи? И солдат с броней из Кер-Иса? Джайро же разругался с Церредрихом. Или это был «подарок» вместе с двойником? Попытка задобрить? Ладно, плевать! Он все равно тут устраивает бойню, можно будет и выбить информацию, если они с главой «ЖЕМЧУГА» мирно не договорятся. Может, он, внезапно, потеплеет к Гону. Сколько таких было!
Аккуратно он забирается на край обрыва, после чего тут же бросается вперед; к счастью, Гон все еще сильнее обычного человека, поэтому его старт дает ему несравненное преимущество перед забегом даже обычного атлета. Он несется вперед, изгибаясь, как змея, когда рядом в землю вонзаются стрелы, и буквально кувырком залетает в открытые двери пагоды, чувствуя, как лезвие рассекает кожу на затылке. Всего лишь миллиметр отделял его от смерти! Внутри он, все еще продолжая полет, врезается в кучу бочек и мешков, отчего у него на секунду создается ощущение, будто они играют в боулинг, где шаром по какой-то невнятной причине выступает он сам!
Кое-как Гон поднимается на ноги и озирается. Похоже на какой-то склад. К счастью, сюда никакой хоуи не достанет. Он начинает копаться в сумке на поясе и срочно машет ранку на затылке раствором Замзы — хорошая была попытка, но надо было выбирать что-то новенькое!
Следующая комната на пути у Гона — кухня. Тут никого нет, но судя по брошенным черпакам и тарелкам, персонал сбегает отсюда в ужасе, вполне возможно в тот самый момент, когда Гон вкатывается на склад. Он озирается, пытаясь найти что-то полезное. Нож остается где-то в груде тел на улице, потому приходится взять парочку кухонных, не таких острых. Попутно Гон выпивает немного супа: тепло и вкусно. Раз уж он тут ворует, можно украсть немного еды! Но в целом тут нет ничего интересного или полезного, даже новых тряпок, которыми можно перевязать рану.
На винтовой лестнице его никто не встречает. Гон идет спокойно, даже не особо прячась — скорее всего тут есть камеры, да и о его присутствии и так знают. Особо смысла таиться нет.
Когда он поднимается на следующий этаж, перед ним открывается пустой холл, в центре которого расположен соломенный круг. Дохе, понимает Гон, это из того спорта, который по какой-то причине нравится Киллуа — и какой он выбирает на Острове Жадности в битве против Рейзора, точнее его подручного. Ну, только чтобы его позлить… Не так уж и важно! Там в центре стоит новый противник: устрашающего вида мужчина с огромными топырящимися усами. Ростом он будто метра под три, одна только рука будет шириной с Гона. Лысина сверкает под тусклым светом ламп. Он выжидающе смотрит на Гона, тот — на него в ответ, после чего иронично уважительно складывает руки в вежливом поклоне. Это глупый жест, но отчего-то взгляд нового противника меняется, будто Гон не просто гнусный вор, но кто-то больше.
Итак… Гон совершенно без понятия, какие у сумо правила.
Он решает не слишком задумываться. Идет вперед, разминая кулаки. Кажется, там дерутся без оружия? Касаясь соломенного круга, он легко кидается вперед, пытаясь нанести удары по здоровяку, но безрезультатно: тот одним ударом в спину останавливает его. Точнее просто вбивает в пол — так сильно, что у Гона воздух выходит из легких. Он начинает хлопать ртом, как выброшенная на берег рыба, потом откатывается в сторону, когда здоровяк опускает кулак — в месте, где лежал Гон, сейчас симпатичная дыра. Что ж, это была хорошая попытка следовать правилам сумо, но настало время кухонных ножей! Сорвав один с пояса, Гон швыряет его в лицо здоровяку; тот закрывается рукой, предсказуемо, но когда опускает руку, Гон уже пикирует сверху из прыжка. Он вгоняет кухонный нож прямо в ладонь, но в ту же секунду здоровяк резко опускает руку, так, что Гон не успевает спрыгнуть вниз, и хватает его ладонью за лицо — и вбивает затылком в стену.
На секунду Гон, кажется, все же теряет сознание. Он чувствует, как из носа и по шее начинает течь кровь, как болит голова. Но не может остановиться, нельзя! Он видит, как к нему вновь тянется здоровяк, в этот раз — чтобы наверняка лопнуть его голову, как спелый персик. Надо уходить… Надо бежать! Иначе это конец!
Так думает Гон, когда срывает с пояса один из подарков Бенджамина — светошумовую.
Иногда успех в бою нэн заключается не только в использовании хацу, но и окружения. Оружие, созданное руками самого простого человека, может быть в миллион раз опасней, чем хацу опытного охотника. Это — использование неожиданности, в общем говоря — хитрость. Здоровяк отшатывается, закрывает лицо руками, доносится ужасающий писк. Вспышка света в лицо — и Гон пользуется этим, кидается вперед, занося руку с кухонным ножом. Один удар в шею, и все будет закончено!
Гон чувствует, как лезвие входит в плоть. С трудом в белом свете различает глаза.
Здоровяк заносит руку вверх…
Но бьет не в Гона, а по полу: тот ищет трещинами, и вдвоем их утаскивает куда-то в темноту, неизвестную, так резко, что Гон не успевает спрыгнуть прочь, а когда пытается — в него крепко вцепляются. Сложно сказать, что происходит следом: видимо, ему вновь достается булыжником по голове, но в одном Гон точно уверен: он теряет сознание, а когда просыпается, то лежит в мелкой вонючей луже коричневатого цвета. Сверху видно светлое пятно: это, наверное, и есть разбитый ими этаж? Получается, они еще и кухню внизу уничтожают? Все тело болит, и несколько секунд Гон просто лежит, чувствуя, что не способен даже встать. Давненько его так не отделывали. Теперь бой с Ханзо видится почти ностальгичным!
Но нет времени раскисать.
С трудом Гон поднимается на локтях. Мутно озирается.
Какой-то подвал? Почти ничего не видно. Стоит опустить взгляд вниз, то сразу хочется отдернуть руку: в жидкости, в которой он лежит некоторое время, плавают белые жирные личинки. Он проводит по волосам и спешно смахивает тех, кто попадаются, затем отряхивается, как собака. Может, и хорошо, что рубашке настает конец! Из себя бы она сейчас представляла жалкое зрелище!
Итак, как отсюда выбраться?
Видимо, он тут еще и один, здоровяка не видно. Аккуратно Гон подходит к стене рядом и начинает ее ощупывать. Кирпич. Отличная новость, потому что по такому легко будет выбираться. Да уж, невовремя его лишили нэн… Хорошо, что у него есть опыт скалолазания (древолазания?) без хацу-штучек, хоть не так страшно. Гон в последний раз оглядывается назад, на жижу под ногами. Что ж, остается надеяться, что это просто освещение. С учетом, сколько у него открытых ран, и что в этот подвал могли скидывать трупы… Раны ему придется обработать. Желательно как можно скорее! Эх, сейчас бы сюда Замзу с его жучками…
И вот, он карабкается вверх.
Можно позволить себе на мгновение поразмышлять: итак, меч, верно? А есть он тут? Хотя, признаться, плевать на меч. Если Гон разорит тут все, это будет еще большим плевком в лицо главе «ЖЕМЧУГА», потому что он выживет, ну, и, наверное, этого будет уже сполна. Плюс он тут кучу народу перебил, вон, весь лабиринт загажен телами. Но стоило ли оно того? Да, эти люди — преступники, но, Гон, у тебя множество друзей в криминальных кругах. Чем одни хуже или лучше других? Если ты хочешь выстроить мир без несправедливости, то надо поступать честно со всеми, а выходит, что ты лишь поддерживаешь коррупцию и уничтожение лишь части злодеев.
… нет. Не время предаваться сомнениям. Сейчас он делает злодеяния намеренно, чтобы убить Джайро и своих двойников. Плевать, что там планирует Джин, когда позволяет Джайро провернуть весь этот трюк, но Гон не допустит! Надо будет заняться этой темой плотно. Он милует Десятку и Тройку… Но Тройка тоже потенциально опасен… Боги, в этом мире столько людей, которых он должен убить!
Пальцы так сильно впиваются в кирпичи, что ногти трескаются.
Киллуа все это очень сильно не понравится.
Когда Гон добирается до ближайшего этажа, он просто ложится на пол и несколько минут просто лежит на прохладной плитке, чувствуя, как горит огнем рана на спине. Это нехорошо. Да, пару раз ему отрывали руки, но в одном случае рваную рану прижгло взрывом, во второй он и так был на грани смерти, было плевать. Но сейчас Гон совершенно не планирует дохнуть! А кровь все идет и идет, плюс рана на боку… Тряпка уже так сильно пропиталась кровью, что вскоре от нее можно будет избавляться, станет бесполезна.
Но надо подниматься.
Гон с трудом встает на ноги и с хрустом разминает шею. Это не конец. Впереди его ждет еще множество трудностей. Целая свора людей, которых он убьет. Но ничего. Он справится. Надо лишь найти новое оружие взамен утраченному…
Пошатываясь, он неторопливо идет вперед, пока на периферии сознания витает лишь одно желание: поскорее со всем (всеми) расправиться.
Chapter 104: ИНФЕРНО: сага об овечке долли: возвращение джаппонской куклы
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Дальнейший путь лежит еще выше. Гон предполагает это из того, как работают подобные крепости: самое ценное, если оно действительно хранится тут, должно лежать как можно дальше от земли, чтобы ушлый воришка не пробрался и не наткнулся на сокровище сразу. Конечно, возможно, что эту логику могли поставить в крайне интересную эротичную позу, но Гон не видит в этом какого-то замысла или нужды по крайней мере в данном конкретном случае. Скорее всего логика «ЖЕМЧУГА» проста до безобразия. Значит, меч наверху. Тут и так крепость по всем канонам подобных пространств, о какой фантазии вообще речь? Везет еще, что лабиринт оказывается с подлянкой в виде разъезжающегося пола и с хоуи на крыше. Но вообще выглядит так, будто Гон участвует в каком-то невероятно дерьмовом снафф-фильме.
Беготня по лестницам уже не вариант, потому он решает избрать другой путь. Итак, как забраться на крышу, но не привлечь внимания никого изнутри? Верно — по стене! Все еще остается проблема с хоуи, но когда Гон выглядывает в окно, то смотрит вниз и не видит там никого: скорее всего противник думает, что он послушный мальчик, который не станет вылезать прочь сразу после того, как пробирается внутрь, не логично же. Хоуи либо уходят, либо поджидают в другом месте. Но даже если предположить, что они сидят в засаде, готовые к внезапному появлению из окна… Гон рыщет по этажу и в конце ухмыляется, потому что находит то, что так долго искал: то есть, теневую сторону. Сейчас ночь, лунного света нет. Нельзя надеяться только на освещение с улицы, а тут из маяков — разве что окна. На стене его не должно быть видно, только если хоуи не используют инфракрасное зрение, но тут уже ничего не поможет.
Гон критично смотрит на руки: пальцы целы, к счастью, особых проблем с карабканьем возникнуть не должно. Стены тут тоже кирпичные, есть за что уцепиться. Он хрустит шеей, после чего аккуратно ступает на подоконник, а с него — уже к ближайшему выступу. Пагода явно старая, скорее всего времен Ишвальды, ее просто восстанавливают, а нет ничего лучше для скалолаза, чем старинная постройка с кривыми стенами, не знавшими никаких стандартов. И вот он ползет вверх: спокойно, аккуратно, задерживаясь рядом с окнами. Главное в таком деле — не мелькать на подоконниках, и пусть из них выйдет лучшая опора, но всего лишь один шаг — и смерть. Гон уверен: внутри все как на измене, ждут подставы, а если его заметят, то тут же пошлют хоуи. Тут он не сумеет уклониться, а противоядие Замзы вряд ли сможет вылечить от целой кучи стрел в спину! Он же не дикобраз, честное слово.
Эта дорога проходит без особых приключений. Пару раз он едва не срывается, но успевает вцепиться пальцами так, что повисает. Никакого упавшего кирпича вниз, ничего, что привлекло бы внимание хоуи, в этом Гон осторожен. Но остается последний рубеж — очередной подоконник, последний на пути (дальше лишь голая стена), и Гон аккуратно заглядывает внутрь. Там… пустая деревянная комната, не сказать даже, какая именно. Он замирает, внимательно высматривая, что находится внутри, благо свет лампы позволяет, но там даже никого нет, на полу пыль — кажется, не слишком-то часто это местечко используют. Решив больше не искушать судьбу, Гон встает на подоконник и рывком открывает окно, затем проникает внутрь. К счастью, пагода не настолько высокая, чтобы его сбило давлением.
Там он вновь приваливается к стенке и пару минут отдыхает, переводя дух. Честное слово, это очень весело, но так утомительно! Для такой работы подошел бы Киллуа, это он мастер быстрого перемещения, а еще и скрытности — не зря же учится искусству убийства. Может, стоит взять у него пару уроков? А то он привык решать все громкими словами и кулаками, а тут нужен деликатный подход, вся эта чушь… Затем Гон ударяет себя по лицу. Не время киснуть! Он с трудом поднимается и осматривает себя: что там на спине страшно представить, на боку рана… ну, мягко говоря выглядит печально. Но ничего. Если он близок к крыше, то и меч будет скоро. Но там сто процентов будет охрана.
Это не чутье, логика — и Гон угадывает, когда перед подозрительной дверью с яркими красными драконами видит низкую тонкую фигуру. Когда та оборачивается, у него чуть сердце в пятки не уходит, потому что первое, на что он натыкается: острые кошачьи уши, тонкое лицо… Но нет, это не Питоу и не Джайро: морда более животная, с характерной заячьей губой, пусть и без шерсти, плюс волосы черные, пусть и с белыми пятнами. Наверное, какой-то мутант или такая же химера. На примере Джайро легко понять, что из кошки и муравья-химеры выйдет отличная смесь. Одет новый противник в черную облегающую броню, на спине короткий плащик… Черт, выглядит стильно. Гон решает не играть пиписку и озвучивает это вслух, отчего непонятный кошкопарень заметно смущается.
— Спасибо?
— Ты уж извини, но мне придется тебя побить! Очень надо внутрь.
— Впервые вижу вора, который извиняется.
Кошкопарень срывает с ремней на спине короткий нож и проворачивает его в руке. Взгляд его смягчается, самую чуточку. Только сейчас Гон понимает: говорит с заметным акцентом, скорее всего реально мутант из местных. Может, как Годива — потомок переселенцев, которые с кем-то там скрещиваются?
Но все, что он может — просто пожать плечами.
— Я не люблю быть пафосным мудилой.
— Это говоришь ты, объявивший хозяину войну?
— Блин… Это стиль! Типа, необходимость, ок? — Гон пожимает плечами. — Я невольник некоторых особенностей ведения бизнеса. Честное слово, будь моя воля, я бы просто твоему боссу морду набил, ну, потому что это проще, но и сам не выходит.
Неожиданно, на губах кошкопарня проступает усмешка.
— Мне нравятся такие люди, как ты. Более честные. По крайней мере я вижу, что ты не полный дурак, пусть и поступаешь глупо, — указывает мечом на Гона. — Я знаю, что ты называешь себя Первым. Позволь представиться и мне. Я каган племени Северного Ржавого Пояса. Мое имя — Кат Ши.
Гону, честно говоря, плевать, как зовут кошкопарня, но он выглядит честнее, чем Джайро. Не ведет пафосных речей. Они начинают крушить друг вокруг друга, из оружия у Гона разве что кулаки, и это довольно отстойно, когда твой противник вооружен заточкой. Но что тут поделать? Он пленник обстоятельств. Кат Ши не хочет нападать первым, его задача прежде всего — охранять товар, Гон это понимает. Нет жажды крови, как от здоровяка внизу. Но тот тоже был доволен вежливым обращением, неужели найти путь к сердцу противника так легко, если ты нагло врываешься к нему в дом? Все это… пахнет политикой, тем, что ведет Бизефф. Нечто совершенно далекое от Гона.
Потому первым приходится броситься именно ему.
От правого хука Кат Ши с легкостью уклоняется. То ли этот короткий разговор играет свою роль больше, чем Гон способен вообразить, то ли еще что-то, но в ответ он бьет рукоятью, в подбородок, и Гон отшатывается, едва не прикусывая язык. Вот это неудобный противник, это точно! В отличие от предыдущих, Кат Ши использует плавную технику атаки, легкую, почти невесомую: он словно танцует, уклоняясь, и редко ударяя в ответ, но если бьет — то ощутимо. Скорее всего это техника основана на стиле боя солдат Ишвальды, как Росинант, осознает Гон, только вместо болевых точек — самые опасные для здоровья. Вроде вены на шее, или точки между ребер, чтобы добраться до сердца. Сам он не успевает попасть по Кат Ши в ответ вообще, и это начинает раздражать. Было бы хацу!.. Но нет, он может лишь беспомощно терять силы. Скорее всего именно в этом план Кат Ши и состоит: сейчас он застанет момент, когда Гон свалится с ног от усталости, а потом оглушит его и потащит к боссу. Это, конечно, выполнит цель Гона, потому что так он сумеет поговорить с главой «ЖЕМЧУГА», но он хочет сделать это на своих условиях!
Но как одолеть противника, против которого у тебя нет шансов?
Кат Ши — не его поля игрок. Слишком быстрый и верткий. Гону привычней драться с теми, кто атакует в лоб, а не игриво со стороны, почти вежливо. Разумеется, тут все дело в этике, и прочем… Он морщится, когда тонкие лезвие оставляет рядом с раной на спине поперек другую, тонкую, не столь глубокую. Рычит, пытается ударить, но Кат Ши вновь отклоняется, будто несерьезный и вовсе. Если он отсюда выберется… Займется рефлексами! Особенно без нэн! Черт возьми, теперь идея выработать хацу, которое заблокирует ему нэн в принципе в обмен на тело из стали не выглядит столь уж глупой.
Но все это — мысли о будущем. А что сейчас?
Гон пытается сделать подсечку, но Кат Ши перепрыгивает его ногу и ударяет коленом в нос. Слышен влажный хруст, по подбородку сразу начинает течь что-то теплое. С такой кровопотерей ему точно скоро конец! И без хацу он не сможет ничего сделать! Паника захватывает Гона, но в то же время другая его часть ощущает небывалый восторг: вот он, противник, с которым интересно драться! Кто-то, кого не интересует убийство, нечто большее! Наверное, подобное торжество ощущал и Хисока, когда встречал кого-то нового?
Так Гон думает; всего на секундочку, и их лица с Кат Ши оказываются друг напротив друга. Тот не улыбается, сама грация и спокойствие, лицо будто фарфоровое. В эту секунду Гон ощущает лишь одно: желание разбить эту красоту своими руками, посмотреть, Кат Ши будет корячиться на полу, подельник злодея, пока сам Гон будет смотреть на него сверху вниз, слишком самоуверенного и заигравшегося…
Это незнакомое чувство охватывает его так резко, что Гон не успевает среагировать, когда глаза у Кат Ши закатываются, а сам он вдруг камнем падает перед Гоном. Вот так просто. Несколько секунд он тупо пялится на распластавшееся тело под ногами, не понимая, что тут вообще произошло. Пинает его пару раз, чтобы удостовериться, но ничего не происходит. Потом слышит кокетливое «кхе-кхе» рядом, резко поднимает голову и вскидывает кулаки, готовясь; однако перед лицом у него стоит человек, которого он… Нет, никогда в жизни не видит. Гон настолько в шоке, что не может решить, зол ли он на то, что его катарсис нарушают, или благодарен за спасение! Просто пялится на этого умника, а он… Нет, лицо какое-то знакомое, жутко…
Это молодой юноша: у него очень красивое почти женственное лицо, глубокие темные глаза с сиреневым отливом. Короткие волосы в неаккуратной, но явно задуманной прическе. Одетый в рубашку с закатанными рукавами и черным скучным галстуком, в высоких военных сапогах. На фоне грязного и побитого Гона — прямо суперзвезда. Они целых несколько секунд пялятся друг на друга, прежде чем неизвестный прикрывает рот ладонью и кокетливо подмигивает.
— Мог бы и спасибо сказать, увалень.
Речь его с образом не вяжется совершенно.
Гон лишь оторопело моргает.
— А?
— Н-да, совершенно не меняешься, все такой же тупой. Ну же, — неизвестный взмахивает рукой, и на его ладони начинают гарцевать бумажные обрезки, невероятно тонкие. — Неужели никак не можешь догадаться?
Темные глаза — характерная черта для части поколения Золдиков, достающиеся им от матери; управление бумагой, явное знание, кто такой Гон, и, конечно же, проникновение в место, где сейчас находится нечто ценное, что можно украсть, потому что хозяева крепости слишком отвлечены на другого вторженца… Детали складываются сами собой. Но когда Гон видит Каллуто — это точно Каллуто — в последний раз, тот напоминает джаппонскую куколку, а не на миниатюрную версию Иллуми. Ничего удивительного, что между ними так много общего, но Гон как-то не слишком меняется с пубертатом, а тут кого-то явно сбивает на сраном грузовике!
— Н-да, толку от тебя сейчас ноль, — Каллуто трясет головой и хватает Гона за руку, после чего тащит за собой внутрь.
Его бумага прорезает замок, словно нож масло, и алые двери с драконами перед ними наконец раскрываются, обнажая довольно тесную комнатушку внутри: там деревянные пол и стены, нет окон, а на постаменте в центре стоит тот самый клинок, который ранее показывает Гону Юйди — точно такой же отвратительный, как и на фото. Но Гон все еще не понимает, почему вдруг Каллуто ему помогает, потому что Каллуто — Редан, а у них с Гоном есть… как бы это назвать? Некоторые трудности друг с другом. Мягко говоря.
Вылазка того не стоила, сокрушается он. Можно было просто взорвать тут все и остановиться на этом. Глупость! Ну, то есть, круто, что он добирается до меча, но теперь это даже не личный плевок в лицо. Если кто-то узнает, что тут был Редан, то его подвиг в тотальном сокращении местных работников померкнет. Ну вот! Потому он одаривает Каллуто крайне недовольным взглядом; тот растягивает губы в вежливой улыбке, знакомой еще с первой их адекватной встречи. Кажется, чует грядущую претензию.
На фоне бумажные человечки ковыряются с замком, явно предпочитая пилить все тихо и долго. Ну да, самая работающая техника.
— Какими судьбами? — потом Каллуто щелкает языком. — Хотя не говори ничего. Мне все равно, это Нобу о тебе стенает.
— Нобунага? — Гон вскидывает бровь.
Это после смерти Фейтана-то? Что-то тут не сходится.
— Да. Потому что ты напоминаешь ему Уво. В общем, не важно. Мы тоже тут… — они оба косятся назад, на меч в стеклянной защите. Скорее всего там была какая-то нэн защита, но Каллуто уничтожает ее в тот момент, когда Гон отвлекает кошкопарня. — Хотим спереть оружие. Данчо очень понравилось.
— И это вся причина?
— А нужно что-то еще? — парирует Каллуто.
Ну да, ругается про себя Гон, Куроро в своем репертуаре: крадет просто потому, что красивое. С другой стороны, это намного лучше грандиозных речей и поводов. Такое даже Гон понять способен! Он еще раз косится на уродливый древний клинок, после чего хмуро осматривает Каллуто.
— Ты как-то поменялся.
— Правда что ли? — Каллуто сводит тонкие брови на переносице. — Ну, я — не ты. Когда стукнул возраст, то пришлось менять красивые кимоно на что-то более практичное. Хотя иногда надеваю, но фасон приходится брать другой: женские на плечи не лезут. Мать рыдала не хуже, чем когда свалил Киллуа. Кстати где он?.. В другой части пагоды?
— Он не со мной.
Каллуто явно не верит, потому Гону приходится осторожно добавить:
— Я решил поступить слишком глупо и опрометчиво даже для его стандартов, потому не позвал.
— Я что, слышу благоразумие в твоих словах?
— Иди-ка ты в жопу!
— Тогда… — Каллуто медлит, продолжая смотреть на закрытый стеклом меч, — может быть, свалим вместе?
Вместе?
Идея так себе, но Гон обессилен, из него все еще течет слишком много крови, а убивать Редан его точно не станет — иначе бы не было разговора, да и Нобунага всегда может сыграть решающую роль. Он хмурится, потом пожимает плечами. Ну, если подумать, все можно обставить еще лучше: он не просто в одиночку плюет в лицо главе «ЖЕМЧУГА», но еще и зовет на дело легендарных воров. Так сказать, грандиозно нагадить в тапки. Опускаясь на пол рядом со стеной, он чувствует, как начинает ломить кости. Боги, лишь бы он и правда не заразился чем-нибудь в подвале с личинками. На больничный времени уж точно нет. Подобный ответ удовлетворяет Каллуто, и он кивает. Когда растягивает губы в тонкой улыбке, то начинает напоминать Иллуми еще больше, и Гон рассеянно замечает: да уж, порой кровь слишком сильна. Хорошо, что он не берет с собой Киллуа, тому бы не понравилось.
— Можешь пока отдохнуть, — голос Каллуто доносится глухо, словно из-под воды. — Я закончу начатое, а потом мы отправимся к «Паукам».
Глаза начинают слипаться. Опасно дремать на территории врага, но Гон уверен, что Каллуто не врет. А если и да… То он с того света вернется, чтобы его достать и свернуть шею. Это обещание.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Когда Гон распахивает глаза, спина больше не болит. Он лежит на чем-то не очень мягком, над головой — грязный деревянный потолок, рядом слышна возня. Рубашки на нем нет, но сверху он прикрыт чем-то пушистым, будто шкурой. Стоит ему чуть приподнять голову, то сперва он замечает на себе дешевое синтетическое одеяльце под мех непонятной белой зверюшки, и уже потом — небольшую печку, которую окружают хорошо знакомые ему ребята, включая Каллуто. В отличие от последнего, Редан драматично не меняется: Мачи лишь отпускает волосы длиннее, остальные же выглядят точно так же, как Гон помнит их еще в Амдастере.
Однако кое-что все же приобретает новые детали — это Нобунага с повязкой на глазу. Будто пират! Тот сидит рядом с импровизированной постелью Гона, и все это время смотрит назад, но когда слышит шевеление, то оборачивается и расплывается в довольной ухмылке.
— Йо, Гон!
Это очень странно! Он должен быть зол за то, что Гон помогает Хисоке в Новой Мекке! Забывает, что ли? Но это же совершенно неправильно, так не должно быть! Ладно еще Каллуто, ему плевать на Фейтана, но Нобу знает Фейтана так долго, а Гон просто приходит и позволяет Хисоке его убить! Такие вещи так просто не отпустить!
Его замешательство явно заметно, и Нобунага торопливо поясняет (хотя, видимо, думает о совершенно иной причине паники):
— Ты так крепко отключился, что Каллуто пришлось тащить себя на спине сюда. Два часа в отрубе провалялся. Если что, раны мы обработали и ту, что на спине, почистили, вроде бы проблем быть не должно. Э, ну, если Мачи не соврала. Хорошо тебе досталось!
— Э, спасибо? — Гон недоуменно моргает.
— Мы слышали о твоих выходках в городе, — Нобунага наклоняется ближе и ухмыляется шире. — Столько шума и пафоса… Честное слово, я сначала был уверен, что это Хисока — больше походило на его поведение, чем твое. Ты же, типа, не такой дурень! Кстати, как там «воскрешение»?
Ну естественно Нобунаге напоминает это Хисоку — потому что Гон и старается, чтобы веяло именно его духом! Но последний вопрос, очевидно, с подвохом. Нобунага вроде как «прощает» Гона (может, просто решает оставить круговорот мести в стороне, раз уж подворачивается возможность состыковаться вновь), но все равно помнит про угрозу возвращения. Может, это даже к лучшему. Если бы Нобунага внезапно про все позабыл, было бы в миллион раз сложнее и страннее!
С трудом Гон садится на постели и ощупывает торс. Ну да, бинты, как он и ожидает. Башка тоже перевязана. Хорошо, что он сам по себе крепкий, такой удар закончился бы хорошеньким таким сотрясением, и ближайшие пару дней работать бы он точно не смог. Вздыхая, он поднимает усталый взгляд на Нобунагу.
— Расслабь булки. Я к этому не особо подобрался.
Лучше не упоминать про информацию от Дюллахан…
— Э, передай Мачи мою благодарность.
— Не за что, — откликается та у печки, явно подслушивающая разговор и этого не стесняющегося.
— Не ожидал, что вы уже будете тут, признаться. Ты только не смейся над всем этим представлением, мне просто надо поговорить с главным в Лунцзю, а он не реагирует ни на какие провокации вообще. Приходится заниматься идиотизмом.
Нобунага так хмыкает, что Гон мгновенно щурится.
— Так.
— Да ладно тебе, Гон. Ты всегда идиотизмом страдаешь.
Однако размышления о том, простит ли Куроро убийство еще одного товарища (ну чисто случайно) прерываются тем, что, наконец, ближе подходит сам данчо. Он опускается рядом и заглядывает Гону в глаза. Признаться, выглядит он сейчас намного лучше, чем в их последний разговор, да и с рукой уже полный порядок, пусть Гон и видит тонкую сетку шрамов на ладони. Да уж, Хисока тут… наделывает дел. Спустя секунду Куроро переглядывается с Нобунагой, и тот, хмыкая, покидает место, отмахиваясь, мол, храните свои секретики.
Голос у Куроро спокоен, как и всегда. Странно, что он не злится… А может, думает Гон, тут происходит то же, что и с Курапикой. Куроро просто растет над собой и преодолевает бесполезную ненависть, потому что толку от нее не будет. Это лишь Хисока живет на ее топливе долгие десятки лет. Даже Курапика переучивается за меньший срок, хотя Куроро и Редан имеют непосредственное отношение к гибели его клана, а Хисока же… Хисока…
Нет. Хисока — феномен нелогичного проецирования образов. Ему везет, что хотя бы на пути попадается Гон! С таким кровавым маршем в принципе найти хоть кого-то, кто способен образумить, невозможно. Хотя, кажется, Хисока отчего-то симпатизирует Пакуноде… Ладно, не имеет смысла. Пакунода мертва. Хисока — тоже. А они с Куроро уже взрослые люди, которые не будут мстить друг дружке до скончания веков.
— Значит, не нашел способ воскрешения?
— Даже если найду, я Хисоке головомойку устрою, прежде чем дам на вас даже смотреть.
— Мы интересуемся не за этим.
Но зачем, размышляет Гон, и потом его посещает страшная догадка. Ну конечно, они же могут выкопать трупы товарищей! Чисто теоретически, если источник и правда вернет к жизни, то будет достаточно небольшого источника ДНК. Наверное. Черт знает, как именно тут все работает.
— Каллуто сказал, что встретил тебя у хранилища меча… Зачем он тебе?
Экий осторожный вопрос. Гон лишь пожимает плечами.
— Не пойми превратно, все гораздо проще, чем ты можешь себе вообразить.
И рассказывает то, что задумывает с Юйди. В общем, история получается не такой уж и длинной, Куроро лишь изредка что-то переспрашивает, но общий смысл затеи доходит до него довольно быстро. В этот раз их цели не противоречат друг другу, хотя, думается Гону, Куроро бы одолжил ему меч на время, если бы так требовалось. Что-то в нем после всей кутерьмы с Хисокой тоже неуловимо меняется, просто трудно сказать, что конкретно.
После завершения рассказа он откидывается назад и барабанит пальцами по коленям.
— Да уж, история, конечно… Вмешиваться я не стану, уж прости. Мы тут исключительно за сокровищами.
— Так даже лучше. Не хотелось бы больше людей втягивать в этот цирк.
Потом повисает пауза, и Гон со слегка виноватой ухмылочкой добавляет:
— Раз уж я до этого знатно обосрался, да и сейчас вы меня спасаете, то за мной небольшой должок. Зови, если потребуется помощь. А я… — он поднимается на ноги и трясет головой. Вроде бы стоит ровно. — Думаю, мне пора! А то еще наведу кого-то на ваш след, будет неловко.
— О, — доносится позади голос Каллуто, — об этом можешь не беспокоиться. Ты уже.
Он врывается в помещение, бумажные лепестки порхают вокруг него целой стаей. Видимо, с их помощью наблюдает за ситуацией. Удобная способность, почти как жуки Замзы. Он видит, как напрягаются остальные, как поднимается на ноги Нобунага, хватаясь за меч… Но останавливает их всех одним лишь жестом, следом за чем мягче добавляет:
— Я разберусь. Они тут только за мной.
— Не боишься? — Нобунага хмурится, и Гон самодовольно фыркает.
— Ты за кого меня принимаешь?!
Вот уж ему опасаться этих придурков.
Он покидает убежище и вразвалочку выходит навстречу людям «ЖЕМЧУГА»: там целая толпа около тачек, рядом с которой стоит толпа в видавшего виды одежке, но все еще достаточно грозная. Нэн пока не возвращается целиком, пробивается вспышками, но Гона это совершенно не беспокоит. Он понимает, что его вряд ли станут тут убивать, потащат к боссу для разборок. Наконец-то, долгожданная встреча. И всего-то потребовалось убить кучу людей, чтобы она свершилась.
Вскидывая руки, обозначая, что он сдается, Гон насмешливо произносит:
— А вот и я, ваш драгоценный преступник!.. Меч, кстати, я уже продал. Можете даже не искать.
Никто ему не отвечает. Он сам спускается вниз, позволяет двум крепким парням позади закрепить наручники. Удивительно, но никто не заламывает ему руки, ничего. Необычайно вежливо со стороны главы «ЖЕМЧУГА». Но, возможно, это просто попытка не разбудить зверя — не зря же он показательно вырезает целую пагоду, полную наемников.
В последний раз он бросает взгляд назад. В мелком здании не горит свет, но Гон знает, что Каллуто за ним наблюдает.
— Глава хочет поговорить с тобой.
Хмыкая, Гон молча садится в автомобиль.
Chapter 105: ИНФЕРНО: сага об овечке долли: не мечите бисера перед свиньями
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Кабинет, в который притаскивают Гона, говорит о полном отсутствии вкуса своего хозяина: тут полно украшений и дурацких безделушек, ковры, золото, в общем — дешевый шик в самом его соку. От такого даже смутиться как-то хочется, мол, дружище, ну ты что ли рамки какие-то установи, это же совсем перебор, но Гон решает, что не в его положении сейчас умничать о таком, потому что он вроде как опасный преступник, все такое, и вообще его берут в плен. Как вообще должны вести себя пленники? Один раз его хватают «Пауки», но тогда к ним и претензий толком нет, кроме как о слежке, а сейчас он случайно убивает очень много народу…
Впрочем, он начинает примерно понимать, как работает подполье, в том числе и под Гойсаном, так что проблем возникнуть не должно. В голове медленно рождается план о том, что он будет делать дальше, и если бравые речи товарищей про невероятную харизму правдивы, то он и местному боссу заговорит зубы. Потому, когда его проталкивают вперед и дают сесть на неудобный железный стул, приковывают к подлокотникам и ножкам, он ощущает внутреннее спокойствие: из таких пут он запросто выберется, но как гарантия спокойствия местному боссу?.. Да пожалуйста. Он терпеливо дожидается начала разговора, но кабинет все пустует… За ним лишь стража.
Через десять минут это начинает сильно смущать.
А вдруг это пытка отсутствием вкуса, в ужасе гадает Гон. Нельзя оставлять человека в такой комнате надолго, у него потеряются остатки понимания, как делать можно, а как — нельзя! Вот так оформлять комнату, например, точно запрещено… Даже у Хисоки или Каффки были хоть какие-то границы, а это?! Кошмар, чистой воды кошмар! Он выжидает еще немного для приличия, но потом все же поворачивается назад и осторожно интересуется:
— Э… Ваш босс собирается приходить вообще?
Он не видит лиц охранников под масками, но по едва заметным движениям голов понимает, что они переглядываются. Видимо, это не по плану, раз даже они смущены? Что, черт возьми, тут вообще происходит! От раздражения он начинает барабанить пальцами по подлокотнику, гадая, что именно заняло у господина Крайне Занятого Босса столько времени, хотя… С учетом, что он не сразу отреагировал на все деяния Гона… Может, он просто тормоз?
О боги. Точно. Он просто тупица.
В Лунцзю нет нормальных людей… Вообще на Темном Континенте нет нормальных! От Гойсана до Такетнана!
Пока Гон переживает самое страшное осознание в своей жизни, позади наконец-то слышится звук открываемой двери. Потом входит несколько человек: в одном он без труда узнает кошачьего парня, которому прилетает по голове от Каллуто, башка у него забинтована, а сам он при виде Гона тут же начинает пыжиться, то есть, понятно, хочет выпендриться, хотя опростоволосился. Второй же… Видимо, это босс? Хотя нет, зачем гадать? Так безвкусно может одеться только глава этой шайки.
Перед ним в роскошное кожаное кресло садится уже немолодой мужчина с крайне дурацкими мелкими усиками и такой же жидкой бородкой; волосы, белые, явно выкрашенные, зачесаны назад. Ну да, «ЖЕМЧУГ» же… Типа соответствует… Вау… Одет он в такой же белый костюм с кучей позолоты, но больше этого Гона поражает не само безвкусное появление лидера, а то, что у него отвратительный золотой галстук с красными крабиками. Красные, черт возьми, крабики! Которые вообще не сочетаются ни с чем в его образе! Он откровенно пялится на этот галстук так долго, что глава поправляет его, однако речь у него неожиданно сухая и без лишних понтов, будто облик тут нужен исключительно для Стиля, а на деле он самый нормальный человек…
Нет! Не может он быть нормальным! Никто нормальный не станет носить отвратительный галстук с крабиками!
— Поразительно, — произносит глава, и акцента в его голосе Гон не чувствует. — Я думал, что меня ждет нечто более ужасающее, чем какой-то подросток, тем более так сильно похожий на Восьмерку.
— А че, Вам не передали, что я типа Первый?
Глава поглаживает подбородок, и Гон понимает, что ему либо никто не доносит — что тупо, либо он просто забывает и расценивает, как неважное… Что точно так же тупо.
Он краем глаза наблюдает за тем, как из тени позади выходит новая фигура, не вызывающая у него особо ярких эмоций: гоново лицо, меланхоличный взгляд, в общем, Восьмой найден. Если глава «ЖЕМЧУГА» откажется сотрудничать, то Гон просто убьет этот мальца прямо тут и сейчас, и это будет легко… Не легко будет сбегать, но он вроде приходит в себя после утомительной пробежки по пагоде.
— Значит, ты тоже из ребят Джайро.
— Э, э, э, нет. Вот тут остановочка, — Гон трясет головой. — Я против Джайро, и этот хрен мне как гость в глотке. Ладно, давайте поговорим, я тут вообще-то по делу, а не потому что вы такие страшные, взяли меня в плен. Я, э, с деловым предложением, только с Вами хрен свяжешься.
На него подозрительно смотрят абсолютно все присутствующие в комнате. Кат Ши так и вовсе выпучивает глаза, открывая рот. Ну… Да, может, можно было и чуть мягче начать, но времени у Гона в обрез: честное слово, он не планировал тратить месяцы на ожидание аукциона, а еще вместе с этим на охоту за собственными двойниками. Жаль, конечно, что тут нет Церредриха, было бы неплохо узнать, ходит ли за ним какой-нибудь клон, но ладно уж, надо довольствоваться имеющимся. Он еще успеет разобраться. В крайнем случае отдаст знамя уничтожения двойников Киллуа, а Аллуку попросит спрятать их части тела в какой-нибудь убойный холодильник. Видят боги — Гону так часто что-нибудь ломают и отрывают, что уже пора запасаться запчастями.
Потом глава наклоняется вперед и выразительно смотрит на него, слегка щуря глаза. Он улыбается взглядом, его явно все это забавляет, и Гон понимает — он-то уже весь план прочуял, теперь просто требует подтверждения. Вести дела с такими людьми в миллион раз проще, чем что-то кому-то объяснять, но Гон решает воспользоваться советами Бизеффа о том, как стоит вести себя с крайне мутными и подозрительными политиками.
— Мне нужно у Вас кое-что. В обмен я готов предоставить… — он медлит на секунду, — хорошую скидку на контракт по покупке оружия у синдиката «ПРОМЕТЕЙ». Плюс познакомлю с их главой, господином Бенджамином. Знаю, Вы тут на короткой ноге с Церредрихом, но где какая-то богема, и где парень, который сделает Вам самые отменные пушки?
Бенни убьет его за такое несогласованное предложение, это точно!
— И почему ты был уверен, что мы бы тебя не выслушали? — парирует глава.
— Потому что у Вас договор с Джайро, а у нас с ним есть некоторые… трудности.
— Действительно, мы сотрудничаем с господином Джайро, — Гон пристально наблюдает за тем, как глава складывает пальцы у лица. — Однако мы не являемся так сказать «монополистами» во взгляде на партнерство с другими людьми.
— Не, поверьте. Если бы я пришел к Вам, Джайро сто процентов нассал бы в уши, что я такой-сякой, и вообще со мной сотрудничать не надо. С другой стороны, — он хмыкает, — я всего лишь охотник, тогда как Джайро взорвал небоскреб в центре Йоркшина. Видите ли, тут проблема более глубинная, потому что Джайро — мудила, а я хочу обойтись в жизни без всяких горящих башен. Понимаю, желание сложное, но, блин.
— Значит, дело в том, что ты хочешь в обмен на оружие.
Гон с усилием кивает.
— И что же это?
Он кокетливо указывает пальчиком в сторону Восьмерки, который тут же темнеет лицом.
— Вон того молодого человека.
— Зачем тебе Восьмой? — вскидывает бровь глава.
— Понимаете, я жуткий ревнивец и эгоист. Мне не хочется, чтобы кто-то, кроме меня, носил мое лицо.
В ответ слышит смешок.
— Я прекрасно понимаю твои чувства, господин..?
— Гон Фрикс.
— Господин Фрикс, однако вынужден отказать. Восьмой — крайне выгодное вложение ресурсов. Избавляться от него даже в обмен на сотрудничество с Первым Принцем Какина будет…
Внезапно, он задумывается.
Задумывается так, что Восьмерка начинает сверлить его взглядом, крайне пристально, а глазки у Кат Ши начинают бегать из стороны в сторону, будто тут что-то планируется. Затем вдруг глава откидывается назад, на спинку кресла, и начинает довольно ухмыляться, из чего Гон делает вполне себе простой вывод: старый лис что-то планирует, и кому-то тут это явно не понравится. Он припоминает Второго, плаксу Десятого и двух других встреченных двойников: они довольно наивны, потому что живут не так уж и долго, и это может сыграть им двоим на руку, если вдруг они договорятся. Ясное дело, что против Джайро идти опасно, но нельзя же при двойнике говорить, мол, о, конечно, давайте заключим мир, кстати вот вам голова. Потому Гон делает крайне равнодушное лицо, будто бы он ничего не понял.
— Давайте я для начала представлюсь, юноша. Меня зовут Демиан Синклер.
— Круто, теперь я знаю главу «ЖЕМЧУГА».
Гон, заткнись, ради бога, закрой рот, не время для тупых шуток! Не уподобляйся всяким клоунам!
— О, — вдруг хмыкает Демиан, — я не глава «ЖЕМЧУГА».
Момент для драматичного «чего-о-о-о».
— Видишь ли, я исполняющий обязанности главы «ЖЕМЧУГА» в период его… отсутствия, скажем так. Господин Хитклифф в данный момент занят иными делами. Сейчас ты можешь обращаться ко мне, как к главному ответственному лицу.
— То есть, — с надеждой интересуется Гон, — это все же глава меня динамил, а не Вы?
Когда Демиан разводит руки в стороны и кивает, он облегченно выдыхает. Ну слава богу, хоть кто-то ответственный не только так выглядит, но еще и таковым является! Может, с этим парнем реально удастся договориться, несмотря на его крайне… своеобразный вкус в одежде и оформлении комнаты!
— Ну слава богу! А то я думал, что Вы просто тормоз. Э, без обид.
Демиан вскидывает бровь.
— А еще, выходит, Вы прямо как Бизефф… Ну, то есть, логично.
— Ты знаком и с ним. Хм…
Понятно, делает про себя ужасающий вывод Гон, все старики-манипуляторы знакомы друг с другом и втихую играют в гольф или крикет, пока обсуждают, как сегодня обманули весь белый свет! Сто процентов!
— Как я уже и сказал, я не могу так просто согласиться на то, чтобы обменять драгоценный дар Джайро в обмен на сотрудничество даже с господином Бенджамином. Возможно, — Демиан выразительно на него смотрит, — ты можешь предложить что-то еще, что мы могли бы обсудить без столь кощунственной платы?
Рядом вроде как успокаивается Восьмерка. Глазки у Кат Ши бегают еще быстрее.
Ну понятно, Демиан предлагает ему рассказать о всех плюсах такого сотрудничества, и что он получит, если отдаст Восьмерку на растерзание. Ясное дело, что он явно более заинтересован в таком союзе, чем с ненадежным Джайро, пусть тот и дарит столь… интересный «подарок», но как любой хитрый старик, он хочет поторговаться. Черт возьми, пиарщиком Гон еще не нанимался!
— Э… Я расскажу, но можно вопросец? — ему делают жест ручкой, мол, валяй. — Я тут вроде как кучу ваших людей поубивал…
Это проблема, понимает Гон.
— Это не проблема, — замечает Демиан.
Хм? Хм-хм-хм?
— Ты, юноша, раз уж давно работаешь с Первым Принцем, должен понимать, что людской ресурс в нашей стезе является разменной монетой. Естественно, это огромные репутационные издержки, но если мы договоримся, то ущерб от них сведется к минимуму, ну а если нет…
— … то я буду болтаться черешенкой в центре с выпотрошенным животом. Ясно, ясно!
Вряд ли его убьют, конечно, и даже не по милости Демиана, Гон просто слиняет, но приятно знать, что его глупая выходка не обойдется слишком дорого. Хотя нет, уныло вздыхает он, скорее всего след будет, просто потребует это ресурсов уже с его стороны. Например, скидка от Бенни… Нет, Бенджамин его определенно точно придушит, и очень-очень больно!
— Ну, э, представьте. У меня тут небольшой стартап, называется «жучиная служба доставки», я правда пока с главной звездой не договорился, но он сто процентов согласится. Мгновенное реагирование! Если разместить несколько жуков одной породы в зоне досягаемости друг от друга, то можно передавать сообщения азбукой морзе! У них типа ментальная связь, это все. Или, или, послушайте. Китовая охота. Небесные киты! Киты и дома у нас офигенно дорогая вещь, особенно всякие кашалоты, а тут? Мамочки. Быстрый договор с местными из Такетнана. Не предложение — мечта! Ну и что уж там, вот Вы достали Восьмерку, без обид, — в этот раз это искреннее извинение! — Но где там восьмой дубликат и самый первый? Не Джин Фрикс, конечно, но я ветеран переворота в Восточном Горуто, а еще победитель Острова Жадности. Репутация, чуете, чуете?
Вау, вдруг про себя отстраненно думает Гон, слышали бы тебя друзья — обсмеялись бы. Еще никогда он так не рекламировал свои услуги! И самое худшее, что тут почти не было лести! Он ведь и правда имеет связи по всему миру, из приукрашиваний разве что про номер двойника — ну, не факт, что ранний клон Джина лучше, чем поздний. Мелким просто опыта не хватает.
— Плюс не говоря о связях в Метеоре.
— И все это ради одного мальчика?
Гон краем глаза видит, как напрягается Восьмерка.
— Да.
Ну, выгода сама собой очевидна.
Проблема теперь только в скорости: потому что даже неопытного Восьмерку посещает озарение, что его только что продают. Он ловко выкручивается, когда Кат Ши пытается взять его в захват, пинком отбрасывает в сторону — этот явно нэн умеет пользоваться, потом материализует в руке нож Бена и бросается на Демиана с отсутствующим выражением лица. Все — за считанные доли секунды. Да уж, проносится мысль, вот так Джайро обеспечивает себе не только доверие со стороны людей, кому продает дубли, но еще и защиту от внезапной перемены сердца. Впрочем, задумываться об этом слишком долго — все равно что метать бисер перед свиньями.
Он вырывает руку с креплением, и одним щелчком пальца отправляет вырванный штырь в сторону Восьмерки, целясь тому в голову. Тот резко отшатывается назад, когда в стену прямо перед его носом врезается болт; медлит, отвлекаясь от Демиана, и тот, словно мастер каратэ, ударяет его коленом в живот, а когда Восьмерка сгибается пополам и делает неосторожный шаг назад, под ноги ему колесом встает Кат Ши. Он падает — в эту же секунду Гон окончательно срывает крепления и заносит кулак, уже готовый размазать чужую головенку в симпатичное пюре.
Восьмерка резко вскидывает руку — нож неприятно проходится по руке, но Гон успевает отклониться, чтобы лезвие не вошло между пальцев. Пинком он старается ударить, но двойник изворачивается и бросается к окну. Уйдет — точно доложит Джайро или местному главарю. Скорее всего эти заодно, это Демиан чувствует выгоду. Гон бросается наперерез, буквально головой впечатывается в торс Восьмерке, и они катятся по полу, проделывая кульбит. Врезаются в стену; Гон вырывает нож и метит в шею, но двойник уворачивается, и лезвие входит в плечо, глубоко. Отпускать он не намерен, и Восьмерка это чувствует — взвывает… На секунду Гон видит, как на его пальцах что-то сверкает, словно…
Реакция с нитроглицерином! Он ее везде узнает — спасибо Хисоке!
Он резко бросается назад; но слишком поздно для Восьмерки. В кабинете происходит мелкий взрыв, на лицо попадают ошметки крови, но, когда Гон раскрывает глаза, двойника в кабинете уже нет, только прибитая к полу рука со свежей обгоревшей раной. Вау. Он сбегает. Просто… улепетывает. Ну, жаль, конечно, что не удается его убить и провернуть все тихо… С другой стороны, можно рассудить иначе: Гон дает очередной знак Джайро, что долго ему на Темном Континенте не продержаться.
А этому Демиану если что поможет Бенни — вот они вдвоем запируют, строя миниатюрную банановую республику!
Итак… Если Гон оторвал ему целую руку, считается ли это, что его план по устранению двойников исполнен на одну десятую? Или сколько рука будет занимать в процентном соотношении? Как это вообще учитывать?!
— Не могу понять, гений ты или идиот.
Когда Гон оборачивается, позади Демиан помогает Кат Ши подняться на ноги. Потом смотрит уже ему в глаза.
— Ты знаешь, чем это обернется.
— Ну, я тут все равно собираюсь бодро плюнуть в лицо Джайро, — Гон угрюмо хмыкает. — Другой вопрос, не науськает ли твой шеф против тебя весь «ЖЕМЧУГ».
— Об этом я позабочусь, — Демиан тонко улыбается. — И это будут уже мои проблемы. Другой вопрос, — щелкает он пальцами, — что будешь делать ты, юноша. Видишь ли, мы в интересной ситуации: ты проникаешь в логово негодяя, освобождаешься сам, плюс изгоняешь отсюда посланника Джайро. Все это пахнет тем, что у крепости появился новый владелец.
— На что Вы намекаете?
— Господин Хитклифф является крайне нестабильным элементом, пришедшим из темных глубин Метеора. Он не бизнесмен, его мышление не гибкое, как твое, юноша. Ты же способен заключать сделки даже с самыми темными людьми, лишь потому, что это будет выгодно. Так мыслят те, кто умеет видеть далеко.
О боги. Это что, предложение свергнуть власть?
Хотя, думается, неудивительно. Скорее всего Демиан — из тех людей, кто уже давно точит на своего босса нож, и вот подворачивается удачная возможность. Как было с Сян и Мореной, разве что Морена оказывается чуть более хитрой, и потому выходит сухой из воды. Но неужели этот Хитклифф — настолько упертый в своей дурости парень? Что-то Гону кажется, что тут все гораздо сложнее. Будет неплохо перекинуться с ним парой слов, может, ему точно не особо по душе Джайро, если он такой… идейный.
Но если с его помощью Демиан решил провернуть переворот — почему нет? Гону от этого только выгода. Лунцзю будет безопасной вотчиной. Бенни получит нового клиента, а Юйди… Юйди, наверное, посчитает это невероятно уморительным. Но он опасен. Если сравнивать его с Демианом, то это от Юйди надо ждать подвоха, а не от тянущегося к безопасности старика.
Гон подозрительно щурит глаза.
— А не боитесь? За предательство можно оказаться в петле.
— Умоляю, юноша. Если бы я боялся и не умел выкручиваться из таких ситуаций, то здесь не стоял бы. Главное умение советника — понимать, когда надо делать ноги. Я даже не рискую, ставя на тебя — ты крайне безопасная ставка с многочисленными связями. Слава опережает тебя, у тебя множество фанатов среди низших звеньев. Если обставить все бойни чуть элегантней, то поверь, за тобой пойдут многие.
— Почему тогда не наняли меня раньше, чтобы убить своего босса на месте?
Гон, конечно, не наемный убийца, но это было бы понятней. Он мог бы сплавить дело Киллуа и разделить с ним ценник. С другой стороны, видимо, до этого свержения лидера не имело смысла, в отличие от нынешней ситуации. Демиан убедился: отсутствие нэн не остановит Гона, двойники его боятся, а Джайро ему не страшен. С другой стороны, он так просто соглашается на предложение Демиана, а Церредриху отказывает?
Но Демиан думает лишь о бизнесе. Не ведет речи про красоту человеческого, про отвратительные вещи. Не убивает ради забавы. От скуки.
Потому Гон и сотрудничает с ужасными людьми, вроде Бенни или Бизеффа, но не с Джайро. За ними стоит просто желание получить выгоду. Простое и понятное. Вопрос, конечно, о Морене… Но у Морены тоже не все так просто. Она гораздо более избирательна в своих поступках, чем богема Какина.
— Видишь ли, господин Фрикс, я предпочитаю более тихие способы производить смену власти. Чем громче происходит убийство предыдущего лидера, тем сильнее шум среди тех, кто тоже голоден до места под солнцем. Но если мы сумеем провернуть все так, чтобы никто и пикнуть не успел, то… Почему бы и нет?
На него выразительно смотрят и протягивают руку.
Гон тупо смотрит на ладонь. Итак, мужайся. К тебе подходит самая настоящая змея и предлагает план по свержению главы «ЖЕМЧУГА», как его там, Хитклифф? Скорее всего он возведет тебя, как нового главу, пока сам останется в тени и будет заниматься настоящим бизнесом, то есть, как делал Бизефф на старом месте. В принципе, в этом нет ничего плохого, репутация никогда не помешает… Плюс это можно провернуть сразу после аукциона… Бенни точно скажет ему соглашаться. Киллуа — наорет. Но в этом предложении слишком много плюсов.
Однако, хочешь ли ты такую ответственность, Гон?
Он сглатывает, после чего все же хватает Демиана за руку. Рукопожатие у того твердое, горячее. Не забывай, нашептали мысли, этот человек наверняка убил множество через посредников. Он опасен. Но ты уже работал с Бизеффом и понимаешь, что от него ожидать. Тем более, с ним работает Кат Ши, а его легко переманить на свою сторону, ведь он идеалист.
— Сойдет, — Гон криво улыбается. — Но у меня к Вам еще одна просьба. Или скорее к Вашему спутнику, — он косится на Кат Ши, отчего тот вздрагивает.
— Какая же, юноша?
— Чтобы точно убедить Бенджамина с Вами сотрудничать, пусть поищет остатки ржавой чумы. Тогда, поверьте, наша дружба будет невероятно продуктивной.
Гон улыбается, едва сдерживаясь, чтобы это выглядело дружелюбно.
Кто бы подумал, что делегирование скучных полномочий — так удобно.
Плюс… Можно уже начать связываться со своими новыми знакомыми. Не только ради бизнеса, но и для защиты Лунцзю от вероятных беспорядков. Кажется, госпожа Камилла так и горела желанием познакомиться поближе, верно?
Chapter 106: ИНФЕРНО: сага об овечке долли: аукцион
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Время летит стремительно быстро, когда ты взрослый и занятой молодой человек, потому ничего удивительного, что стоит Гону моргнуть — и настает пора аукциона. Он даже не удивляется этому факту: привыкает, что теперь время не напоминает резину, а бесконечно бежит куда-то вперед, и за ним не угнаться.
Но аукцион — это не просто мероприятие, на которое может прийти любой желающий. Существует этикет, какие-то нормы, списки гостей… Этот уж тем более пройдет только для знатных особ, как-то отметившихся в Гойсане, и пусть Гон является мельтешащим ярким пятном на общей периферии, он все еще не в высших кругах, даже несмотря на старания Демиана и какой-никакой захват Лунцзю. Из зверя не сделать человека, вся такая риторика. В обычное время Гону было бы плевать, он мог бы и без приглашения пробраться, но сейчас ему нужно поступать по закону — тому воровскому закону, каким живет подполье — потому приходится прибегнуть к помощи со стороны. К счастью, совершенно неожиданно у него находится странный доброжелатель, который так и горит очутиться рядом, и Гон до сих пор не может понять — почему. Может, это какая-то магия, как с Палм?..
Почему на него вечно заглядываются женщины постарше?!
Речь, разумеется, идет о Камилле, Втором Принце Какина, дамочке с огромным эго и очень инфантильным поведением, даром, что выглядит вечно цветущей двадцатилетней. Это смешно, потому что Фугецу ее намного младше, но выглядят они не то, чтобы особо далекими сестрами. Возможно, размышляет Гон, Камилле просто нравится, когда с ней себя ведут честно. Кто знает, как переклинивает мозги у монарших особ. Бенджамин — тронутый, пусть и солдафон. Церредрих — богема и тоже поехавший. Халкенбург делает вид, что с ним все в порядке, но тоже ясно, что катится куда-то вниз. А Фугецу чокнулась после смерти сестры, просто она хорошо имитирует адекватность, чему, наверное, сполна учится у Хисоки. Смешно, что из всех людей именно он сказал ей не поступать также, а в итоге…
Но эти материи уже не слишком интересуют Гона. У него есть дела.
Камилла, естественно, приглашена на аукцион, на который ей не особо надо, но она с радостью соглашается выступить сопровождающим — благо, может провести подчиненных, которым Гона и называет. К делу она подходит решительно: отметает все предложения прийти в любимой одежке и читает долгую лекцию о том, что стиль — это не прихоть, а простое проявление уважения. Потому из зеркала в холле на Гона смотрит не слишком знакомый ему человек: в строгом черном костюме, с зализанными назад волосами, отчего шрамы на лице кажутся еще более явными. Гон смотрит на себя… но видит совершенно незнакомого человека.
Он редко смотрится в зеркало. Это Киллуа любит пощеголять новыми модными одежками, Аллука — заплетать косы. Гону свойственно жить моментом, без размышлений о том, хорошо ли он выглядит, главное — чтобы устрашающе, а его деятельность обычно оставляет после себя кровь и разруху, отчего особо стараться и не нужно. Даже шрамы Джайро пригождаются. Но сейчас… Он уже совершенно другой человек, не тот, что в начале пути. Нет больше того Гона, что уверенно смотрит в будущее и хочет найти отца. Есть только он. Конечно, тот Гон и он — один и тот же человек, но как же разительно все меняется. Интересно, что о нем нынешнем сказал бы он прошлый. Проще всего оценить реакцию по Леорио: тот ведь помнит Гона еще совсем ребенком, хотя их последняя встреча и омрачается последствиями охоты на муравьев.
Даже тот Гон — уже недостижимый чистый идеал, хотя он уже убивает разумное существо.
Он еще несколько секунд смотрит в отражение, потом проводит рукой по волосам назад, вскидывает голову и чуть щурит глаза — из зеркала на него лисьим взглядом смотрит человек, в котором он ни за что бы не узнал себя. Так смотрел бы Хисока. Так смотрят люди, которые решают все в этом мире.
Он отворачивается, молча, и бредет обратно к ложу на балконе, где находятся места. У входа дежурит Тройка в пышной белой рубашке, Гон несколько секунд пялится на высокие сапоги на тонком каблуке, гадая, почему этого двойника потянуло на такое, после чего опускается в кресло рядом с Камиллой. Несмотря на значительную разницу в возрасте (она старше Мито-сан), он не чувствует к ней никакого трепещущего уважения, будто они просто коллеги. Сама Камилла сейчас в роскошном алом платье с огромным декольте, куда так и тянется взгляд, на плечах — меховая накидка. Меж пальцев она держит мелкий бинокль, что для Гона тоже еще одна неясная деталь богатого мира — отсюда и так все прекрасно видно, зачем?
— Какая же это скука… — тянет она со вздохом и откидывается назад. Запрокидывает голову и щурится. — О боже. Какой ты неряха. Подойди сюда. У тебя съехал бант.
Тройка послушно подходит к ней, и Камилла начинает перевязывать ему ленту на шею, все бормоча и бормоча что-то под нос, отчего Гону это напоминает сюсюканье с любимой собачкой, только вот псина — человек, пусть и не говорящий. Или нет, может, как родитель с ребенком… Несмотря на видимость, что Камилла держит вокруг себя симпатичных молодых юношей (Гон помнит, что по факту это скорее про другого Принца, на которого работал учитель Курапики), она до сих пор не переходит черту, когда взаимодействия реально настораживают или пугают. С Тройкой тем более.
Он с подозрением смотрит на то, как Тройка жмурится, стоит ее ногтям прикоснуться к ее коже, запрокидывает голову, а Камилла все возится и возится… Двойнику ведь явно в кайф все это, заметно по тому, как слегка краснеют кончики ушей, как бегает взгляд, когда он не жмурится, и невольно в голову всплывают последние слова Второго, сказанные в Кер-Исе. Он ведь тоже зовет мать, хотя так таковой матери у него нет — ее не существует, ведь что Второй, что Тройка, что сам Гон — просто генетические копии Джина. Он оттягивает галстук и торопливо отводит взгляд в сторону, смотря с ложи вниз.
Там — толпа. Публика не столь примечательная сидит в самом низу, побогаче — как и они, на балконах. Вряд ли тут присутствует Бенджамин, хотя, казалось бы, ему тут самое место, но Гон подозревает, что тот просто не хочет марать руки о столь грязное пиршество капитализма. Наверное, Бизефф тоже тут?.. Было бы логично с его стороны хотя бы посетить это мероприятие или направить сюда Велфина или Хину.
— Что, нашел что-то интересное?
Камилла смотрит на него из-пол полуопущенных ресниц, и Гон жмет плечами, следом за чем откидывается в кресле.
— Не особо. Просто думал о старых знакомых. В последнее время только и верчусь в кругах, которые наверняка тут засветятся, полный отстой. Как я до жизни такой докатился, а?
Он разводит руки в стороны с судорожным вздохом.
— И кого же ты боишься увидеть тут из своих знакомых? — Камилла улыбается краешком губ.
— Фугецу, например. Ты ее вообще помнишь? Она вроде как твоя младшая сестра.
— Разумеется Камми помнит Фугецу, — Камилла неожиданно хмурится. — Как и ее сестру, Качо, что так глупо гибнет из-за нарушений правил отбора. Значит, это про тебя ходили слухи? Я слышала, что моя младшая сестра навела шороху в Метеоре с каким-то дикарем, но не подумала бы, что с тобой.
— Удивительно. По-моему, все сплетни обычно говорят только про меня, а не про Фугецу.
— Потому что ты слышишь только такие, — парирует Камилла и легкомысленно отмахивается. — Я слежу за своей семьей, потому получаю картину чуть полней.
— Ага, следишь? И зачем? Ты же их всех ненавидишь.
— Именно, — ослепительно улыбается она. — Чтобы всех убить. Но пока… — откидываясь на спинку кресла, она закидывает ногу на ногу и тоскливо вздыхает. — Скажем, это не входит в ближайшие планы. Точнее устранение всех. Некоторые люди, вроде Церредриха, так и просятся на нож в печенку.
Их взгляды опускаются вниз, на толпу, и Камилла придирчиво щурит глаза.
— Фугецу или ее люди наверняка тут по приказу придурка Халкенбурга. Плюс разные знатные семьи.
— Как Риэн?.. — невольно вырывается у Гона, и, когда на него бросают озадаченный взгляд, он сглатывает. — Их глава предлагал мне работу на себя.
— Никошинван? Удивительно. Когда мы встречались на знатных приемах, он выглядел забитым и угрюмым, а тут — позарился на наемника твоего класса.
Это потому, что я отбитый, думает Гон. И только я бы согласился пойти против Редана. Но он просто пожимает плечами в ответ, решая не продолжать.
— Но да, я понимаю… Скорее всего он тоже где-то тут. Выжидает в своем ложе… Люди вроде Никошинвана невероятно скучны: они всегда тяготятся чем-то, что нанесло им травму. Ты же видел его — без руки. Наверняка это здорово ударило его в голову.
Да. Что самому Нико, что Хисоке.
— Ах… Начинается.
Камилла подается вперед, и Гон невольно повторяет за ней.
В аукционах нет никакой торжественной волшебной атмосферы новых открытий, это торг ради торга — буквально то, чем занимаются Гон с Киллуа в Йоркшине, когда пытаются заработать немного деньжат. Объявленные лоты скучны, это просто наворованные с Темного Континента сокровища, и Гону зевать хочется от того, как все это невыносимо. Но даже сидя тут он не может не вспоминать Курапику, который бросился на йоркшинский аукцион ради глаз своих братьев. Может… кто-то тут тоже найдет утраченную семью. Может…
Надо было спросить у него, как вести себя на подобных мероприятиях. Или у Сенрицу. Они-то точно знают — работают с мафией гораздо дольше и теснее, чем Гон. Он — так, наемник, Камилла верно говорит. Нико интересуют не связи Гона в подпольном мире, а его способность убивать. Ничего удивительного, что его сюда не зовут, для местных Гон скорее страшилка, бугимэн, но никак не весомая фигура, которая тоже может что-то купить. Скорее наоборот — продать. Пока он откровенно скучает, Камилла присматривает себе пару бесполезных покупок, вроде древних ваз или статуэток. Гон на всякий случай оценивает их издалека с помощью гьо, но ничего подозрительного не видит. Никакой ауры, в отличие от твари, что Замза показывает им в подвале одного из храмов.
Просто сокровища давно умерших людей.
Когда он думает смотаться выпить в бар на первом этаже, его неожиданно отвлекает вопрос Камиллы; та не смотрит на него, лишь вниз, задумчиво постукивает биноклем по губам.
— А что насчет меча, о котором говорил господин Демиан? Ты ведь украл его, хотя тот был одним из лотов.
— Меч?.. — на секунду Гон стопорится.
— Да, лот господина Хитклифа.
Ну да. Разумеется. Гон трясет головой. Он так забывает про эту безделушку, что из головы вылетает, что изначально он именно ее и крадет — чтобы взбесить этого Хитклифа.
— Вообще-то его украл не я, а Редан. Но он будет выставлен.
— Ты сумел его вернуть?
— Нет… Просто договорился.
Разговор откровенно не клеится, как вести себя с Камиллой непонятно — слишком они разные, несмотря на очевидную симпатию с ее стороны, и Гон погружается мыслями в воспоминания о том, как просит Куроро одолжить лот. Был бы жив Кортопи, было бы проще — но Хисока безжалостно убивает его, используя в качестве приманки для Шалнарка. Точно также, как и Гон убивает людей в Лунцзю. Как он вообще может его осуждать? Почему Куроро вообще соглашается ему помочь? Ведь если бы не помощь Гона, Хисока бы никогда не убил Фейтана. Остальные погибшие члены Редана были бы отомщены.
… они с Курапикой говорили, что переступили свою ненависть. Нашли точки соприкосновения.
Скорее всего они видят в Гоне пользу. И только лишь ее. А меч — мелкая подачка, вклад в нечто большее. Как только Гон найдет источник воскрешения, Куроро он больше будет не нужен, и тогда его скорее всего попытаются устранить.
Но как вернуть Хисоку, чтобы они на него не бросились? Согласится ли он отступить от желания убить Куроро? С учетом, каким был его последний момент… Миссия кажется невероятно сложной. Гон так сильно задумывается, что невольно закусывает губу до крови, а когда поднимает голову, то вместо экзотичных украшений на сцену начинают выкатывать оружие. Не только старые образцы, найденные в руинах, но и новые экземпляры на их основе.
Когда на тележке выкатывают небольшую бомбу, ведущий радостно объявляет ее образцом старой эпохи, а Гон видит лишь ту же дрянь, над какой когда-то работала Ибараки. Он чувствует, как сердце начинает биться так громко, что он перестает слышать все окружающее, и может лишь неотрывно смотреть на бомбу, на надписи на неизвестном языке. Бам, бам, бам — так бились люди об землю. Джайро оборачивается, но у него лицо Неферпито. Кайто мертв только по твоей вине. Те люди — тоже, и все потому, что во время охоты на муравьев ты совершаешь ошибку, зазнаешься. Твой грех — эта бомба.
Он так сильно сжимает подлокотник, что тот начинает жалобно скрипеть.
От транса его будит Камилла: трясет за плечо и заглядывает в глаза. От обычного беспокойства друзей тут лишь легкая настороженность. Ну да, хмыкает про себя Гон, ей никто не говорил, что ее спутник будет подвержен легким психозам. Чертов Джайро.
— Все в порядке?
— Скажи, — вдруг проговаривает он, уходя от ответа, — что ты думаешь о всех тех, кто умер при путешествии сюда на «Ките»? Я говорил с ребятами Бенджамина, и они рассказали мне, что ты убила их товарища, Муссе. Что ты думаешь… Что ты… О них всех? О Муссе?
— Гон…
Камилла хмурит тонкие брови и затем склоняет голову набок. В ярком свете прожекторов ее рубиновые серьги сверкают багряным светом.
— Мне все равно. На Муссе, на убитых. На всех них. Или ты ждешь от меня покаяния? Почему ты вообще решил это спросить?
— Не знаю, — бормочет он, облизывая внезапно высохшие губы. — Просто пришло в голову. Я не собираюсь тебя обвинять. Чем я лучше? Просто… Наверное… — он поднимает голову к потолку и кривит рот. — Это просто зависть. Я так уже давно не могу. Вроде иногда забываю… А потом как придет в голову. Обо всех невинных жертвах. Знаешь, мне плевать на тех, кто пошел против меня лично, но все, кого это не касалось, но кто пострадал… Не знаю. Это глупо, я понимаю.
Почему его это вообще заботит? Он совершал зло во имя лучшего, но иногда одна мысль, что кто-то вроде Мито-сан мог оказаться втянутым в передрягу… Живо вспоминается Леорио из Кер-Иса, когда они его только находят: его сознание держалось лишь за тонкую нить надежды, и опоздай Гон с Дюллахан хотя бы на пару дней, их могло ждать совершенно иное зрелище. В отчаянии люди способны себе даже глотку разодрать, а плен Джайро — кошмар наяву. Леорио… до сих пор не оправился от полученной травмы. На фоне этого страх Гона перед взрывчаткой — так, пустяк.
Леорио пострадал из-за него.
Взгляд Камиллы смягчается.
— Это пройдет, Гон.
Она зажимает в зубы тонкую сигарету и предлагает Гону; сначала тот хочет отказаться, но потом берет ее двумя пальцами, и они закуривают от одной зажигалки. На вкус — синтетический ментол, не очень приятный вкус, слишком резкий.
Смотря на очередные торги внизу, Камилла вынимает сигарету изо рта и выдыхает облако дыма.
— Когда я была юной, то тоже ссалась и потела от мысли, что мне придется убить Бенджамина и остальных. Ты еще молод, тебя многое ждет. Наоборот хорошо, что ты воспринимаешь кровь на руках с отвращением, значит, у тебя с башкой все в порядке. Люди вроде Церри… Они видят себя богами наяву, а любое убийство — просто подношением себе. Но со временем даже самый благородный герой, окропляющий себя кровью, наконец перестанет каяться за любого убитого. Когда-нибудь и ты перестанешь воспринимать жертвы как нечто личное. Это все из-за ИТЦ, я права?
— Кто рассказал?
— Камми смотрит новостные хроники, я же говорила тебе, — насмешливо фыркает она и указывает на Гона сигаретой. — Тебя сложно не узнать. Что-то в твоем взгляде… Интересное. Видишь ли, ты нравишься Камми, потому что ты не сраный подлиза, а это крайне ценное явление в наше время. Просто не представляешь, сколько жополизов развелось, кошмар. Церри это тоже понравилось. Он не любит врунов и льстецов, а ты — сама прямолинейность. Высший сорт честности! А то, что ты там его мог назвать поехавшим… Поверь, этого идиота такое не волнует. Наоборот, если ты попытаешься его убить, у него колом встанет. Как с его бедной девочкой, как же ее… Тета, кажется. Господи, ты бы видел: он просто слюнями исходил по ней, а все потому, что Тета попыталась его пристрелить из геройских чувств.
— И что потом стало с этой Тетой?
Камилла сконфуженно закусывает губу.
— Не слышала. Может, до сих пор где-то с ним. А может, убила себя, лишь бы не быть в его обществе. Но я к чему это: не задумывайся, когда к тебе начинают тянуться люди вроде него или Джайро. Они ценят искренность, такие люди редко предают и крысятничают, скорее откровенно в лицо скажут, что ты эдакий и так далее.
— Все равно кажется, будто я стараюсь недостаточно.
— «Старания»… А кто тебя осудит? Мораль не всегда права. Иногда лучше убить человека. Порой малая жертва может пойти во благо многим другим. Гон, не живи навязанной честью. Все это лишь методы воздействия общества на твой разум. Не забывай, — когда Камилла наклоняется к Гону, близко-близко к его уху, он ощущает ее дыхание на коже, отчего на затылке волосы встают дыбом, — именно ты диктуешь тут правила. Тебя боятся. Тебя обожают. Чидль уважает тебя, Бенджамин видит в тебе товарища. Это ты задаешь моду. А не скучная устаревшая мораль.
— Но в ней есть смысл.
— Только если ты так думаешь.
Гон задумывается. Его взгляд скользит по толпе, агрессивно борющейся за какую-то древнюю пушку. Голодные до оружия… Оружие — смерть. Он продает пушки Бенни, зная, что они будут только лишать жизни.
— Тогда я сделаю все, что в моих силах, чтобы Гойсан стал лучше.
Улыбка Камиллы начинает напоминать угрожающий оскал.
— Наивные слова юного бойца за справедливость. Останавливать я тебя не собираюсь, смотри.
Гон — задает моду?
Но ведь не только Камилла говорит об этом. Демиан хочет сделать из него замену предыдущему боссу «ЖЕМЧУГА», персоной еще более важной, заметной. Устрашающей. Если Бизефф просто пользовался его услугами, то Демиан жаждет прибрать славу к рукам, и у Гона нет поводов ему возражать — просто ему плевать. Куроро послушал Нобунагу и позволил использовать меч Хиктлифа как приманку на Джайро или Церредриха, хотя изначально они украли его, чтобы оставить себе.
Все это — к лучшему.
Он потирает переносицу пальцами, сжимая так сильно, что хрустит хрящ, после чего сдавленно интересуется:
— Кто?.. Кто купил ту бомбу?
Надо разобраться с ним, пока не стало слишком поздно, пока…
— Я сижу рядом с тобой.
Гон удивленно смотрит на то, как Камилла равнодушно потирает пальчиком перила балкона.
— Но зачем? Ты же… Ты же сюда всякое красивое барахло пришла покупать, нет?
— Гон.
Когда Камилла говорит таким тоном, даже он затыкается.
— Во-первых… это не барахло! Камми любит красивые вещи! Во-вторых, даже мне нужно иметь козырь под рукой. Бомба — хорошее средство устрашения. Да и, разве ты не хочешь, чтобы она попала к кому-нибудь не тому в руки? — ее губы растягиваются в кривой улыбке. — Кто знает, что я с ней сделаю, но скорее всего уничтожу. Мне бомбы ни к чему. Считай это мелким подарком.
Подарком, значит?
Взгляд Гона вновь скользит по толпе внизу… и замирает, когда он видит крайне знакомое лицо. Волосы связаны в тугой хвост на затылке, он стоит посреди не столь богатых посетителей — прячется? Но это точно Церредрих; ленная улыбочка его, только сегодня он чисто побрит, а рядом с ним, в плаще с капюшоном на голову стоит мелкая фигура, скорее всего — нужный Гону двойник. Жаль, что не удалось убить Восьмерку. Тогда можно было бы сказать, что он поставил рекорд в исполнении обещаний. Хисоке приходится все ждать и ждать, а вот клоны получают свою награду — смерть — почти сразу.
Он вскидывает руку и подзывает к себе пальцем Тройку; тот недоверчиво подступает, но, когда Гон кивает ему вперед, напрягается, явно готовый к приказу.
— Проследи за ними пока я не скажу обратного. Не слишком приближайся, просто наблюдай. Усек? — когда Тройка кивает и скрывается в коридорах аукционного дома, Гон достает из кармана телефон и быстро набирает знакомый номер, после чего прижимает его к уху. — Линч? Это я. Скажи ребятам, что можно выносить меч.
Когда эту мерзость из костей и плоти демонстрируют публике, что-то во взгляде Церредриха жутко меняется, и Гон понимает — попался на удочку. Он резко разворачивается к Камилле.
— Нужно поиграть. Скажу, когда стоп.
Смысл «игры» — проверить, сколько денег готов влить Церри в покупку странного меча, который сюда собирался выставить Хитклиф. То есть, когда Церри предлагает ставку, Камилла ее перебивает, и так до той поры, пока Церредрих не начнет сомневаться. Ошибки недопустимы, но Гон знает, что он сможет забрать меч бесплатно, если вдруг ставку Камиллы не перебьют — но хотелось бы, чтобы у Церредриха не возникло сомнений, потому что продавать меч другим способом было бы проблематично. Он прикрывает лицо рукой, чтобы скрыть шрам от внезапных взглядов, после чего кивает Камилле. Что ж, пора проверить твой голод, господин Четвертый Принц.
Игра идет бурно — Церредрих явно понимает, что его хочет обойти сестра, потому перебивает ставки довольно бодро. Камилла не отступает, и вот так они доходят до пятисот миллионов. Это — огромная сумма денег, слишком, и Гон хватает Камиллу за руку в тот момент, когда она уже хочет вскинуть руку. Не в целях безопасности, просто Церредрих заметно сомневается, хмурится, закусывает губу, теперь немного тянет время, прежде чем вскинуть руку. Значит, финальная ставка должна быть его.
Кто бы сказал Гону, что аукционы — такая морока, он б сюда ни за что не сунулся!
Сумма, которую заплатил Церредрих, была меньше той, что объявили за голову Джайро даже после всего ада, что тот устроил в Йоркшине. Было ли это связано с тем, что у Джайро тут были связи, и ему не нужен был хвост позади? Или все заключалось в том, что правительство Соединенных Штатов Сахерты не внесло свое требование о награде Гойсану? Все же, долгие годы Джайро действовал в подполье НЗЖ. До ИТЦ мало кто о нем знал.
Когда звучит объявление о покупке меча, Гон тяжело выдыхает и поднимает глаза к потолку. Как все это было сложно. Он просто хотел путешествовать по миру, а не участвовать в политических интригах, выстроенных на его и Джине образе. Но что тут поделать. Поднеся к уху телефон, он — на том конце был Тройка — медленно произносит:
— Наш план удался. Отступай.
В мече был заложен жучок.
Что ж, теперь настает черед Гона поиграть.
Chapter 107: ИНФЕРНО: сага об овечке долли: святая война за пустоту
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Однако, Церредрих не уходит, поэтому Гону ничего не остается, кроме как остаться на аукционе и дальше. Он со скукой смотрит на новые товары, оружие, клинки и огнестрел, и это вызывает у него лишь зевоту. Дело не в том, что это настолько уныло, просто все настолько пресно… Создатели подобного никогда не задумываются о том, что тут, в колыбели нэн, можно использовать ауру на полную катушку, как отрываются приятели Джина на Острове Жадности. Джин прекрасно видит потенциал нэн: для развлечения, для удобства, для всего. Джин…
Джин шутки ради продает Джайро секрет о клонировании и дает возможность создать свои копии. Может, он чем-то недоволен в Гоне? Но их встреча была довольно мирной, а встречаться до этого Джин не хотел просто потому, что он засранец, и скорее всего поступил бы так со всеми, даже с товарищами с Острова Жадности. Гон не знает, обижаться ли ему на это. Это принесло столько проблем! Но кто угодно мог догадаться до истины, если бы поиграл в Остров Жадности. Одно ясно точно: если они встретятся в будущем, то Гон точно смачно съездит ему кулаком по лицу. Заслужил!
В какой-то момент оружейная демонстрация заканчивается, и он слышит слегка недовольный голос Камиллы, сопровождаемый зевком:
— О. Самая скучная часть началась.
Речь о работорговле.
Видя, как выводят юных девушек и юношей, которых покупают люди крайне… неприятного облика, Гон ощущает медленно растущую ярость, но он с усилием заставляет себя успокоиться — нельзя тут сверкать аурой, нужно подходить к делу осторожно, он еще успеет отыграться. Впрочем, при должном рассмотрении не все покупатели оказываются уродцами, некоторые невероятной красоты женщины тоже мелькают, а среди мужчин… Он придирчиво сужает глаза, когда видит вскинутую руку крайне знакомого человека. Риэн Никошинван, значит, тоже этим делом увлекается?
— Что ты думаешь о работорговле?
Вопрос Камиллы вынуждает его отвлечься и растерянно на нее взглянуть.
— В смысле?
— Ты злишься, — подмечает она и указывает на него длинным разукрашенным камнями ноготком. — И из-за бомбы тоже. Но при этом за тобой идет слава довольно кровожадного мальчика. Это интересный парадокс.
— Не знаю… Убивать злодеев — легко. Но все эти люди? — он с усилием кивает на сцену. — Чем они заслужили такой судьбы? Я злюсь, но это все равно их не спасет. Бессмысленно, как и моя травма.
— Воспринимай ее как остаток своей человечности. Ты же переживал об этом, нет?
Действительно, размышляет Гон.
Некоторое время он наблюдает за «товаром» на сцене молча, пока ведущий не объявляет, что настало время главного лота, невероятно ценного и доставленного прямиком из глубин Темного Континента. Ценного, говорите? Скорее всего это двойник. Гон подается вперед и вглядывается в фигурку, что выводят на сцену — совсем мелкая, в белой полупрозрачной ткани. Младше, чем уже виденные клоны? Но разве это возможно? В смысле, Десятка был примерно его возраста, ну, слегка младше, как и Двойка, а тут прямо совсем мелочь… Или новая партия? Он впивается пальцами в край балкона, едва сдерживаясь, чтобы не выскочить на сцену. Тут это лишь помешает.
Но ведущий сдергивает фату… И глазам Гона предстает девочка, совсем юная. Другая. Кожа у нее исписана неизвестными письменами, она словно приведение — белая кожа, такие же светлые волосы, и лишь глаза яркие, насыщенные, алые, будто… у Курапики. Этот алый цвет трудно забыть. Редан упоминал, что их наняли для добычи этих глаз… и Гон может понять, почему.
Но, получается, не двойник?..
— Это товар Церри, — роняет сзади Камилла.
— Перед вами — ценнейшая жертва, одна из молодых жертвенных весталок прямиком из сердца этих диких земель!.. Драконья жрица, то, что мы можем расценивать истинным реликтом, понимающим саму суть первородного нэн!.. Просто вообразите, сколько вы приобретете, если вкусите ее плоть, попробуете использовать ее, как батарейку!.. Начальная цена — миллиард!
Миллиард!..
— Прости, сладкий, но тратить деньги на нее я не буду. Это меня разорит.
Гон садится обратно в кресло и трясет головой.
— Все в порядке. Я бы и не стал просить. Что не говори, но у меня есть рамки, за которые даже я не перехожу.
— Ой ли?
Он бросает на нее в ответ раздраженный взгляд, и Камилла вытягивает губы в тонкую линию.
Торг начинается бурно несмотря на невероятный ценник. В игру вступают даже те, кто ранее молчал все время работорговли. Кричат, ругаются, ведущий едва успевает озвучивать финальные ставки, как они тут же перебиваются новыми. Но больше всего в этой кутерьме Гона настораживает то, как активно туда подключается Нико. Он знает, конечно, что старший брат Хисоки странный… Но зачем ему эта девочка? Или он решил получить ее и использовать против Редана? Он внимательно наблюдает за тем, как упрямо Нико тянет руку, будто деньги его не волнуют. Невероятная расточительность на фоне деда, который пожадничал выкупать собственных похищенных внуков.
С другой стороны, когда Гон видел Нико в последний раз, тот не выглядел так же, как помнил его Хисока. Люди имеют тенденцию меняться.
В итоге, его упрямство приводит его к победе. Нико платит невероятные полтора миллиарда за девочку, которую тут же выводят к нему. На этом торги официально завершаются, и толпа начинает разбредаться. Церредрих тут был… Но не Джайро. Странно, Гон ждал либо его, либо кого-то, кто будет его представителем, но Церри явно приходит сюда по собственному желанию, а не по наводке.
Когда он озвучивает это Камилле, та с крайне легкомысленным выражением лица пожимает плечами.
— Вряд ли он заглянет в Гойсан. Хитклифф, которого ты так ловко лишил власти в Лунцзю, скорее всего донес о том, что ты делаешь, когда пришел зализывать раны на гордости. Джайро осторожен, ему не нужны проблемы, — она приподнимается, и Гон помогает ей накинуть на плечи роскошную шубу из белоснежного меха. Камилла неожиданно к нему наклоняется. — Лучше скажи, почему сверлил Никошинвана таким взглядом. Он не должен тебя настолько интересовать.
На мгновение Гон задумывается, можно ли доверять Камилле настолько, но потом думает, что данная им информация все равно будет бесполезна, потому хмуро бросает:
— Я знал его младшего брата. Он был крайне предвзятого мнения о Нико, но когда мы встретились, мне он показался другим.
— С учетом, что официально младшие сыновья Хоши Морро так и не появлялись на публике после похищения, можно предположить, что он помнил Никошинвана из детства… То есть, не особо стоящее доверия мнение, — Камилла ведет плечом. — Не понимаю, о чем он думает. Это ударит семье Риэн по карману.
Может, ради того бизнеса, о котором говорила Морена?
Продажа людей… Двойники ведь такие же подневольные. Как Десятка. Гону живо вспоминается Восьмерка, который до конца верит в Демиана и не хочет помышлять о его предательстве, бешеный Четвертый. Слезы Десятого и немой Третий. Второй. Все они — просто жертвы чужих изысканий. Убить их… будет милосердно. Но Гон готов сделать пару поблажек.
Он отворачивается и трясет головой, после чего замечает:
— Идем. Я получил от этого аукциона все, что хотел. Не хотелось бы заканчивать тут все кровопролитием.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
К счастью, Церредриха тоже утомляют официальные пьянки после торгов, потому он сразу покидает аукционный дом, и жучок в мече ведет Гона куда-то вглубь Гойсана, все дальше и дальше. Хорошо. Гону не хотелось бы прождать весь день, чтобы нанести удар, тем более сейчас, когда кровь разыгралась. Он оставляет Камиллу и хочет отправиться туда только в компании кошачьего подчиненного Демиана, Кат Ши, но по какой-то неведомой причине Тройка увязывается следом. Он очень странный, этот Третий, и Гон не уверен, что к нему чувствует. С одной стороны, это один из двойников, созданных Джайро. С другой…
Разве Тройка виноват в своем рождении?
В итоге, когда они избавляются от официальных неудобных одежок, и Гон надевает нечто более удобное для обильного мордобоя, но лучше защищенное, чем его одеяние времен беготни по пагоде в Лунцзю, они встречаются за пару улиц от нужного им здания. Как понимает Гон, это приличное мелкое строение на окраине, и ничего в нем не выдает офис Церредриха. Странно, от него ждешь чего-то помпезного. Или это намеренное прикрытие? Куда проще спрятать скучный офисный блок, чем нечто настолько вычурное, что за него сразу будет цепляться глаз.
Боевой костюм, который Гону изготавливает Бенджамин, защищает пластинами самые уязвимые точки, включая спину. Он немного тяжеловат, и это сбавит скорость, но это допустимая жертва. Рисковать еще раз Гону совершенно не улыбается, а сейчас у него нет спонтанно встреченного «Паука» на пути, который за спасибо оттащит его к Мачи. Правда это все так непривычно… Он же не солдат! Это какой-нибудь Бабимайна или Юриков к такому привыкли, а не Гон!
Кат Ши просто одет в черное. Он с опаской поглядывает в сторону цели и нервно закусывает губу, отчего его полукошачья морда еще странней искажается.
— Ты точно уверен? Э, не хочу казаться трусом… Нет, знаешь, лучше пусть я буду казаться трусом, но зато меня не убьет господин Демиан!
— Испугался? — Гон фыркает, и Кат Ши надсадно вздыхает.
— Церредрих — влиятельная фигура на рынке. И мы просто берем и… Хотя нет. Стой. Ты точно так же поступил и с господином Хитклиффом. Я забираю свои претензии, это твой стиль, я понял.
— То-то и оно, — он подходит к Кат Ши ближе, и, когда тот настораживается, сует ему в руки второй подарочек от Бенджамина, который явно предвкушает бешенство братца. Там — ручная камера, не очень большая, но и не размером с телефон, и Гон вкладывает ее в ладони слегка пораженного такой неожиданностью сообщника. — У меня к тебе задание, кошкобратец. Мне нужен хороший оператор, потому что сейчас я займусь буйством.
— Но зачем?..
Кат Ши глядит на него так растерянно, что Гон и сам на мгновение озадачивается — зачем. Но ответ прост, и он лежит в этой бетонной коробке, и это именно то, о чем говорит Хисока. Проще говоря стиль выше смысла. Порой, если надо кому-то смачно насрать в тапки, нельзя думать логично — потому что логика подсказывает действовать аккуратно и тихо, а смачный плевок в лицо — это всегда доминация идиотизма. Вот и приходится играть роль злодея, омывать руки в крови, хотя Гон знает, что это все на благо. Объявить войну Джайро — всегда святое дело.
Потому он мотает головой, когда Кат Ши с надеждой смотрит на него, мол, неужели передумал.
— Это необходимо. Мы и так провернули это с твоим бывшим боссом… Правда тогда ты почему-то не особо возмущался.
— Потому что… — Кат Ши запинается и странно смотрит на Тройку. — Потому что. Я подумал… Увидел в тебе то, чего не видел в господине Хитклиффе. Искру разума, морали. А теперь ты поступаешь прямо как он. Пойми, Гон, мое мышление всегда будет отличаться от твоего, потому что я — абориген местных земель, а ты приходишь из Мебиуса. Но я верил, что люди там немного добрее… Ошибался, выходит. Ты точно уверен?
— Выбора нет, — просто отвечает Гон.
Он и сам против объявлять святую войну за пустоту, но что он может? Джайро уже тут, мешается под ногами, если они помедлят, то это может привести к новым жертвам, новым ИТЦ, а у Гона нет столько моральных сил, чтобы терпеть новости о взрывающихся небоскребах. Надо лишь немного побыть злодеем, и тогда… Тогда дальше будет проще.
— Госпоже Чидль это не понравится, — бормочет Кат Ши, и Гон полностью согласен.
Если Чидль узнает, что он тут устроит, то она его убьет или выгонит из Ассоциации уж точно. Но все это ради лучшего. Ему не нужно звание охотника, чтобы знать, что он делает правильное дело, и сколько бы это не потребовало… Он вздыхает полной грудью, оборачивается назад, туда, где сейчас начнется бойня, после чего делает шаг вперед. Но не успевает даже двух сделать, как ощущает, будто руку берут в тиски. Оборачиваясь, он видит, как смотрит на него Тройка жалобным полным тоски взглядом, после чего вдруг подходит и крепко обнимает. Ростом он чуть ниже, и…
Это странно. Неправильно. Что-то тут… Так не должно быть!
Но Гон все равно неловко обнимает его за плечи, полагая, что, наверное, так и должно быть.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
тема: Запись инцидента от [дата скорректирована]
получатель: Демиан Синклер, Бенджамин Хой Го Джоу, <…>
Это полный текст записи бойни, произошедшей [дата отредактирована] в офисе группы (название группы Церри), в которой принимал участие объект АЛЬФА. Как сторонний наблюдатель, я могу лишь документировать понесенные противником потери, однако, если позволите, я замечу, что произошедшее внутри лучше всего описывается единым словом — кошмар. Двадцать пять оборотов я жил в племени на берегу Великого озера, и еще никогда не видел ничего настолько ужасного.
Большая часть задокументированных тел была изуродована до безобразия. Я не могу ручаться за то, что именно произошло внутри, потому что объект АЛЬФА сказал снимать только последствия, но уверяю Вас, что бы там не случилось, это точно станет прецедентом для нового витка вражды между нашей коалицией и группы господина Джайро и господина Церредриха Х.Г.Д. Остается уповать лишь на то, что объект АЛЬФА перенесет остальные действия дальше от жилых областей, в ином случае…
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
… это обернется катастрофой…
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
В мертвой тишине разносится звук шага.
Молча идя вперед, тень Гона огибает окно, из которого свисает тело с измоченной в кашу головой. С его кулака капает кровь, но лицо целиком бесстрастно, словно восковое изваяние Будды. Впервые на его душе подобное спокойствие. Когда, давным-давно, он идет убивать Неферпитоу, в душе клокочет ярость, но теперь же он не ощущает ничего, ни злости, ни радости, лишь пустоту, которая заполняется кровью с каждым новым убитым.
В полумраке видно лишь очертание его фигуры, и на фоне разгорающегося пожара невозможно рассмотреть лица — лишь силуэт и горящие глаза. Гон оборачивается, смотрит назад, и в ту же секунду встречается взглядом с преследующей его по пятам тенью. Кат Ши, крепко сжимая камеру, смотрит на него с полным ужасом, и Гон думает — верно. Так и должно быть. Все, что произошло сегодня — просто пиршество крови, которое должно осуждаться. Но у него нет выбора. Если он хочет одолеть Джайро, чудовище… Ему и самому придется стать чудовищем.
Он отворачивается прочь, чувствуя, что где-то далеко его ждут. Пожар разгорается, но он не обращает внимания на пламя, лижущее сапоги, просто молча идет вперед.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
… если Джайро в своей природе схож с чумой, которую невозможно остановить, со всадником Завоевания, то увиденное мною зрелище в тот момент напоминало его дикого сородича, что приходил следом за братом, второго всадника конца — Война. Куда не сунется господин Фрикс, там начнется кровавая жатва! Кер-Ис пал. Под его рукой, Астерий стал частью истории! Куда не пойдет господин Фрикс, там прольется чужая кровь, хотя помыслы его белее снега!
Нам нужно что-то с этим сделать. Я видел многое за свою жизнь… Но тогда впервые испытал искренний ужас.
И ведь таких, как он, целый десяток. Молю, подумайте об этом. В детстве мне рассказывали страшные сказки про Зверя Конца, но теперь я думаю, что четверо таких ворвалось в мой родной мир, в земли старой Ишвальды, чтобы поставить в нашей истории окончательную точку. Джайро, Церредрих Хой Гоу Джоу, Паристон Хилл… Джин Фрикс и множество его отражений.
Эти люди не остановятся ни перед чем.
С мольбой за ваше благо,
секретарь синдиката «ЖЕМЧУГ», Кат Ши
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Чем дальше идет вперед Гон, тем больше понимает, что туда его влечет вовсе не странное чувство на манер интуиции, а нечто конкретное — поначалу он лишь чуточку слышит этот звук, полагает, что это шепот ауры, но приближаясь, начинает распознавать слова, а голос становится громче, разборчивей. Однако он осторожен, а потому не спешит слишком сильно, но голос будто и не собирается заканчиваться: как на пластинке, он все повторяется и повторяется, хотя Гон уверен на все сто процентов, что это — не запись. Там действительно кто-то есть, и таким образом он подманивает его ближе. Значит, теория Гона верна — Церредрих покупает меч, зная, что выставит его не Хитклифф, и тем самым он дружелюбно демонстрирует свою готовность сунуться в ловушку просто потому что…
Песня из уст неизвестной женщины. Вот, что слышит Гон.
Это неизвестный ему язык, не Ишвальды, не старого мира, он никогда такого не слышит, но слова произносятся четко, это не выдуманный напев. На секунду он замирает, вслушиваясь в глубокий голос, прикрывает глаза. Воспоминания приходят в голову сами собой: песни бабули, посещения праздников вместе с Мито-сан, где около кумирни жрица мелкого божества Китового острова исполняет танец одержимости, в исступлении извиваясь, будто змея. Тогда он действительно думал, что тело юной девушки стало храмом для бога, и в этой безумной пляске он передавал свою волю, благословляя остров на урожайный год.
Но теперь он понимает, что богов не существует. А для кого-то и он сам — будто бог.
Хотя не делает ничего, просто протягивает руку помощи. Так мало порой нужно для счастья — всего-то показать человеку, что он нужен и любим.
Нэн… страшное явление.
Божества бывают милосердны, но порой — жестоки. Придется выбрать вторую маску.
Наконец, остается лишь самый финал — прямой коридор, где в самом конце, в комнате, его уже ждут. Шаги эхом отдаются в пустоте, но Гон и не пытается скрыть свое присутствие, в этом нет нужды. Он и так довольно громко объявил о своем прибытии.
Когда он входит в комнату, то видит, что та — это пустой конференц-зал — уже частично предается огню. Трещит дерево, в лицо бьет горячий воздух, но Гон даже не щурится, смотря вперед, где на одном из столов, босиком, танцует фигура в плаще с веерами, та же, что ранее сопровождает Церредриха на аукцион. Ее пляска похожа на танец одержимости, виденный Гоном дома, и, будто завороженный, он замирает, наблюдая за этим неописуемо красивым зрелищем. Огонь словно игнорирует ее, не касаясь, лишь мягко опутывает подобно шлейфу. Наконец, фигура замирает и разворачивается к нему. Он видит лишь часть ее лица, идентичную своему.
Очередной двойник. Кажется, это Седьмой.
Он рывком сдирает с себя плащ… И Гон замирает, нелепо моргая. Потому что прямо перед собой видит то, чего не ожидал никак, но что было столь ожидаемо от человека, развлекающегося генетическими изысканиями.
Длинные волосы ниспадают на плечи, когда фигура делает еще один оборот с веерами, и Гон понимает, что ошибался.
Не Седьмой. Седьмая.
Женщина.
Chapter 108: ИНФЕРНО: сага об овечке долли: красота по-гойсански
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Смотря на Седьмую, Гон на мгновение задумывается о границах допустимого для карты с Острова Жадности. Легко принять тот факт, что она создает идентичного по ДНК клона — в конце концов, вот он, готовый генетический материал, бери — не хочу. Но тут-то все немного отличается! Или, в ужасе проносится мысль, настройками можно как-то вертеть? Получается, Джин мог создать себе высокого сына, просто решил не заморачиваться и скопировал свой унизительно мелкий рост?! Как так вообще можно было поступить?! Кощунство!..
Хотя, вероятно, это мог быть просто глюк. В конце концов, нэн может выдавать чудеса и ошибки, как программа, а карта с Острова Жадности — не исключение, тем более в столь… своеобразной задаче. Но остальные встреченные Гоном двойники все поголовно были мужчинами и выглядели один в один с ним, исключая некоторые мимические отличия, вроде говноедской рожи Четверки, мрачного равнодушия Третьего и Двойки, который не особо демонстрировал чудеса интеллекта и эмоций. Вполне возможно, что Седьмая — просто ошибка в выборке, и по факту она такая одна. Судя по тому, что Десятку взяли в работу, с клонами у Джайро не все в порядке, вот и соглашается использовать изначально дефектного клона, хотя можно ли считать столь разительное отличие от оригинала «дефектом»?
Седьмая смотрит на него сверху вниз. У нее длинные пышные волосы, небрежно причесанные, а одета она в нечто, отчасти напоминающее матроску. Но лицо у нее, будто у Тройки, хранит царственное спокойствие, равнодушие, и возникает вопрос, может ли быть отсутствие эмпатии таким же дефектом? Наверное, не для Джайро. Хотя тот же Тройка достаточно эмпатичен, чтобы лезть с объятиями, хотя рожа у него точно такая же каменная. Ну, была изначально. Они смотрят друг на друга, как брат и сестра, как оригинал и двойник, как… Нет, как два двойника, пока, наконец, Седьмая не прерывает молчание.
Голос у нее сильно похож на то, как Гон слышал себя в детстве с записей, но более звонкий, мягкий.
— Здравствуй, Первый.
Огонь продолжает лизать ей пятки, ничуть не раня, и Гон несколько мгновений за этим наблюдает, прежде чем вскидывает голову вверх вновь.
— Я ждала твоего прибытия.
— Круто. Значит, мне не нужно объяснять тебе, что я тут за тем, чтобы тебя убить. Без обид?
— Мне плевать. Братец Четыре доложил, что ты явишься по мою голову. Нет смысла пугаться неизбежного, как и обижаться на него.
Н-да, думает Гон, а заумные выражения тоже входят в систему воспитания Джайро? Почему из всех двойников нормально разговаривает только Десятка, даром, что играет на публике точно такого же криворотого ублюдка? Наверное, он поэтому дефектный! Потому что выражается, как человек! Черт возьми, это открытие века!
На глазах у Гона Седьмая раскладывает два веера: при близком рассмотрении на них можно заметить гравировку, и то, что оба они состоят из какого-то металла. Скорее всего острые, как бритва, стоит быть осторожнее. Седьмая делает один элегантный прыжок вперед и приземляется, ее волосы поднимаются в полете, и, все это зрелище, выглядит как пришествие ангела; красиво, пугающе, отвратительно одновременно. Гон восхищен. Гон ощущает раздражение. Это странное чувство… Наверное, в нем все же просыпаются заложенные Мито-сан устои про то, что девочек обижать нельзя. Смешно, что он атакует Камиллу и это сходит ему с рук.
Пламя позади Седьмой вспыхивает с новой силой.
— Я не допущу, чтобы ты добрался до господина Церредриха.
— Да мне насрать на твоего Церредриха, хотя он та еще заноза в заднице, то еще зло! Я тут, — Гон громко хрустит шеей, — чтобы разобраться с тобой!
Видимо, идиотские пафосные речи тоже входят в комплект «Джайро Вас Воспитал». Боги, а сам-то он почему так не говорит? Или он понимает, насколько это тупо, поэтому не напускает на себя такой образ? Логично… Но странно, что его подчиненные этим только так и страдают.
И вот, они бросаются вперед.
Почему-то все двойники уверены, что у них есть шанс против Гона, хотя больше всего блещет способностями разве что Четверка, да Двойка, вкладывающийся в чистые рефлексы и силу. Оружие Седьмой — острые (как он и предполагает) веера, но вместе с тем она контролирует воздушные потоки, потому ей подчиняется пламя. И, скорее всего, она может его генерировать, потому что в Гона несколько раз прилетает, и руки обжигает достаточно больно. Трансформатор, значит, если перерабатывает ауру в огонь. Если вспомнить идиотский тест Хисоки, можно догадаться, что она будет хитрить, потому что… Сколько бы Гон не жил в этом мире, это глупое гадание на ауре отчего-то почти всегда оказывается верным. Их бой похож на танец: сложно тягаться в элегантности с кем-то, кто гарцует в огне, подобно божественной жрице, но Гон старается… Не то, чтобы специально. Когда твой враг ускользает у тебя из-под носа, ты невольно начинаешь подстраиваться, вот и результат. В каком-то смысле это уважение к чужому боевому стилю; в каком-то — просто попытка закончить все быстро и эффективно. Гону плевать на красоту боя, он — не Хисока, который ради представления готов дать отсечь себе руку. Если он будет тратить время на то, чтобы выпендриваться, то закончит очень быстро и очень грустно.
К сожалению, правда именно такова.
В этом мире не остается места красоте.
Против противника с режущим оружием бесполезно драться кулаками, потому Гон сдается и достает нож. Но это все еще не защищает его от огня; языки пламени лижут кожу на руках, лице, это не оставит после себя глубоких страшных шрамов, но это все еще неприятно. Впрочем, Гон из тех людей, кто готов взорвать бомбу себе в лицо, лишь бы избавиться от противника; несчастный Гентру подтвердит. Потому, спустя некоторое время, он начинает распознавать тактику Седьмой: она старается побольше дышать на него огнем и держаться подальше. Скорее всего у нее крайне слабая защита, и, значит, стоит лишь до нее добраться, как одной проблемой станет меньше. Так решает для себя Гон и делает рывок вперед. Это опасно — огонь жжет, а если она заденет глаза, то проигрыш будет мгновенным, но Гона это не пугает. Он просто прорывается сквозь стену огня, чувствуя, как обгорает кожа, не до мяса, как пахнет палеными волосами — и оказывается почти впритык к Седьмой. Та взвизгивает, дергается назад, но он гораздо сильнее. Одним движением он выбивает веера у нее из рук и тут же сминает в руке с мерзким металлическим хрустом, после чего отшвыривает их назад. Когда Седьмая пытается дать деру, он хватает ее за руку, а при попытке пнуть босой ногой в лицо, перехватывает лодыжку и валит на пол, садясь сверху. Гон намного тяжелее Седьмой, потому все, что она может делать — это визжать зверем и ерзать под ним, но не более.
Что ж, он оказывается прав. Бой короткий, скучный. Седьмая — ему не ровня. Никто из двойников. Он — лучший, эталон, потому что он не просто дерьмовая дешевка, а…
Его пальцы обхватывают глотку Седьмой. Та пытается выцарапать ему глаза, но Гон заламывает ей руки над головой. Кто-то мог бы посчитать их позу интимной, но все, что видит Гон перед собой — будущую жертву, освобожденную от изысканий Джайро. Жалко, что приходится так поступить. Но выбора нет. Если он оставит таких, как она, на свободе… Лояльных чудовищам, видящих в них лишь спасение… Это станет началом конца. А Гону совершенно не хочется видеть конец света раньше положенного, и тем более — повторение ИТЦ. Потому его пальцы сжимают глотку Седьмой еще сильнее, отчего у той изо рта начинают течь слюни. Она дергается еще и еще, но со временем ее движения затихают. Глаза Седьмой закатываются, лицо краснеет, а на коже под пальцами Гона образуются некрасивые пятна. Он мог бы сломать ей шею быстро, одним движением, но видеть угасание такой мерзкой фальшивки…
Но ты ведь раньше так не делал, проносится мысль. Она ни в чем не виновата.
Она не просила быть созданной.
Когда Гон замирает, задумываясь об этом, то вдруг ощущает, как кто-то впивается ему в руку и пытается оттащить. Настолько слабый жест, что он едва его ощущает, и стоит Гону обернуться, как он встречается взглядом с Тройкой. Тот испуганно смотрит на Гона, затем — на Седьмую, продолжает беспощадно дергать его за локоть, но молчание — это не ответ. Зачем жалеть ее? Какое дело Тройке до этой бешеной фурии? Он не отпускает руку, но полностью поворачивается к Третьему.
— Зачем?
Тройка смотрит на него бешеным лихорадочным взглядом, после чего начинает судорожно сглатывать. Он открывает рот… и Гон понимает, что он не немой. Скорее всего, это очередной дефект клона. Что-то такое…
— Семь… не злая. Не… надо. Пожалуйста.
— От нее будут проблемы.
Тройка начинает трясти головой.
— И кто ее переубедит? Ты, что ли?
Тут же кивает, и затем сквозь зубы медленно по слогам цедит:
— Не… убей. В обмен… покажу… место. Где мастер… создает. Нас.
Задумывается ли Джайро при создании двойников о том, что кто-то из них может перейти на сторону противника? Понимает ли он это, когда оставляет им знание о местонахождении своей колыбели? Гон не знает; это один из вопросов, на какие получить ответы почти нереально. Он внимательно смотрит на Тройку, а у того глаза на мокром месте, будто настолько ему важна жизнь Седьмой. Но если он и правда отдаст ему ценную информацию о заводе-колыбели… Вопрос, разумеется, почему не рассказывает раньше, но Гон знает ответ, догадывается: скорее всего боится за жизнь своих «братьев», вот и молчит. Но ничего не попишешь. Такие ценные сведения куда важнее, чем устранение Седьмой. В крайнем случае, можно запереть ее вместе с Десяткой.
Помедлив, Гон кивает и разжимает пальцы, отчего Седьмая под ним издает громкий хриплый вздох, больше похожий на всхлип. Он отходит в сторону, продолжая на нее коситься, а Тройка же бросается к названной сестре и сгребает ее в крепкие объятия, и Гону кажется, что в отблесках пламени он видит на его глазах слезы. Седьмая же слишком в прострации, чтобы как-то отреагировать, и они просто сидят, пока на фоне догорает офис, опасно приближаясь к ним языками пламени.
… он очень странный двойник. Слишком добрый. Странно, что Джайро пускает его дальше конвейера. Неужели с проектом все настолько плохо, что туда идут даже настолько бракованные фальшивки? Впрочем, Гону же удобней. Чем больше недостатков у его двойников, тем проще будет их убить.
Он отворачивается от столь нежной сцены, направляясь вперед. Маячок меча все еще мигает, значит, он где-то здесь. Нужно его забрать.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Следующее утро он встречает в Лунцзю в офисе господина Демиана, сидя в одном из его неприлично мягких кресел; нет, серьезно, кто вообще создает что-то настолько мягкое, в чем можно натурально утонуть?! Сам Демиан попивает кофе и о чем-то переговаривается с Кат Ши, который на каждый вопрос нервно вздрагивает и ойкает, интерес Гона же обращен на две вещи: крайне чешущиеся ожоги, от которых он старается держать руки как можно дальше (Кат Ши обещает ему пальцы переломать, если он начнет их скрести), и утреннюю газету, в которой красуется фотография с записи кошкосоветника Демиана. Ракурс тот выбирает помпезный: фото силуэта Гона на фоне пламени, где почти не видно лица, лишь глаза, и кровь на земле, невероятно яркую в пламенной освещении. Да уж, будь в Гойсане конкурсы фотографий, эта бы там победила.
Статья озаглавлена «РЖАВАЯ ГНИЛЬ: кошмар окраин Гойсана, резня в офисе синдиката». В ней красочно описаны все последствия небольшого факультатива Гона, сразу становится ясно, что это дело рук мартышек за пишущими машинками, которым очень много платят за столь красиво расписанную пропаганду. То, что это она — очевидно, потому что в тексте явно дается понять, что владелец синдиката, то есть, Церредних, придурок, раз выступает против настолько страшной фигуры. Имя Гона нигде не называется, но кому надо, тот поймет. Проблема, конечно, остается в Чидль и Киллуа, потому что они могут догадаться… Ну, Киллуа газеты не читает, но вот госпожа Чидль…
Черт, она ему точно глотку перегрызет, он уверен!
— Кто это писал?
Глазки у Кат Ши начинают нервно бегать. Все понятно. Гон закашливается и выразительно зачитывает:
— «Окропленный кровью невинных, он покидает помещение; алый запятнал его с головы до ног, настолько, что, казалось, он и есть олицетворение кровожадности. Неся ее смард, он казался чумой, гнилью…»
— Прекрати-и-и-и!
— Ты сам это написал! Сам! Я тебя не заставлял!
Кат Ши мгновенно заливается краской, хвост у него ходит из стороны в сторону, а сам он крепко прижимает уши к голове. Все понятно с этими журналистами. Вроде бы выглядит как кот, а по факту крыса!
— И что это за псевдоним?.. Он же тупой.
— Он крутой! — пищит Кат Ши, пытаясь защитить свое детище.
— Слушай, я понимаю, был бы я на Небесной Арене. Там дебильные прозвища в моде, плюс полезно для рекламы. Но «гниль»… Почему гниль-то?
— Ну, типа, не «чума» же. Это как-то…
Кат Ши вдруг задумывается, будто ему нравится и этот вариант, и Гон темнеет лицом.
— Боги. Почему меня вокруг люди с таким отстойным воображением? То есть, я тоже им не блещу, но я хотя бы не бросаюсь пафосными именами!
— Не хочу ничего слушать от человека с хацу «Ка-камень».
— Это не я его так назвал!
Демиан, как и любой хороший руководитель, игнорирует их перепалку, смотря куда-то в окно.
Еще одного беглого взгляда на газету достаточно, чтобы понять: Юйди мгновенно поймет, что речь ведется о нем, и ржать он будет громко и долго. Но ладно Юйди, Чидль и Киллуа — вот проблема! Ему и так хватает Джайро по свою голову, куда еще двух?! От мысли о том, что ему придется оправдываться (если они прочитают; и если Чидль будет дело) становится настолько не по себе, что Гон сворачивается в клубок и громко стонет. Когда он давал камеру Кат Ши, то думал, что тот сделает один крутой снимок и все! Или сольет видео в местный даркнет, снафф там снимет, что угодно! А не устроит помпезное представление в местной газетенке! Боги, хорошо, что Мито-сан об этом не узнает. Вот кого бы точно стоило опасаться по-настоящему, так это ее. Никакая Чидль не сравнится.
Неожиданно, голос подает Демиан:
— Тем не менее, своего эффекта мы добились. Церредрих получил предупреждение, потерял меч и юную госпожу Семь. Такие громкие заголовки нужны для того, чтобы нужные люди обратили на них внимание.
Или ненужные, пищит про себя Гон.
— Плюс, это закрепило за тобой репутацию достаточно грозного наемника.
— Ага, это если кто-то поймет, что это я.
— Достаточно того, что синдикат «ЖЕМЧУГ» осведомлен, — строго замечает Демиан и разворачивается в кресле в его сторону. Затем так резко поднимается с кресла, что Кат Ши рядом, будто настоящая кошка, отшатывается в сторону. — Кстати об этом. Прошу за мной.
Они спускаются вниз, по узким коридорам, пока не достигают внутреннего двора. Перед самым выходом Демиан вручает ему шлем — он похож на мотоциклетный, но с открытым низом, то есть, не видно только глаз за полупрозрачным стеклом. Тот сидит как влитой, и по дизайну некоторых элементов, вроде рисунка на стекле, Гон понимает, что скорее всего его делала Камилла. Ничего удивительного — у нее наверняка есть свои изготовители одежды, в конце концов, она модная барышня. Но шлем ему нужен вовсе не для красоты, о, нет — если он покажет лицо, то его убьют, потому что он выглядит, как Восьмерка. Нужно сохранять анонимность, загадочность — один из плюсов, ведь только Кат Ши и Демиан выживают после встречи с ним до заключения этого хрупкого мира. Джайро и Церри скорее всего в курсе… но на них плевать.
Там во дворе в ожидании стоят люди синдиката; их голодные взгляды мгновенно впиваются в него, как тысяча игл. Свора вооруженных наемников, которым представляют нового вожака… Чертов Демиан, это невероятная ответственность, Гон тут вообще не за этим! Но он ничуть не меняется в лице, понимая, что стоит ему проявить слабость в позе или взгляде хотя бы на секунду — его сожрут живьем. Скорее всего этот Хитклифф, что руководит бандой, очень страшный парень. «ЖЕМЧУГ» Гону не нравится; взаимно, судя по всему, но ему нужно показать этим бешеным псам, что он тут новый хозяин… Боги, ну почему он опять вляпывается в какие-то политические игрища? Он планировал путешествовать! Мир смотреть! Спасти друга!.. Ну ладно, одного друга он спас, но еще же остался!
Но ладно. Надо просто разобраться с Джайро. Как только в Гойсане воцарит мир… хрупкое равновесие между синдикатами, охотниками и официальным правительством, то можно будет начать приключения. Мысль об этом сладка. Киллуа будет орать против Хисоки, но мнение Киллуа, как известно, интересует только его (и даже не Аллуку).
Неожиданно, по толпе проносится рябь, будто по воде, и доносится радостный вскрик. Один, два, пока вдруг стая не начинает рукоплескать, глядя на него, будто на мессию. Гон не подает вида, что его это ощутимо смущает, но Демиан чувствует. Может, он просто слишком хорошо читает людей. А может, Гон просто отвратный актер. Все возможно.
— Что с ними не так?
— Выращенные в полной уверенности святости лидера, люди будут тянуться к новым светилам, что затмили предыдущие, — голос Демиана звучит с ноткой торжественности. — Ты затмил Хитклиффа для них, устроив эту бойню. Радуйся.
Я всего лишь перебил пару мелких бандитов, хочет возразить Гон, но решает промолчать. В конце концов, это будет крайне полезно. Даже если ему придется надеть совершенно чужую для себя личину. Впрочем, у Гона есть отличный учитель в этом: он вспоминает образ, который создает себе Хисока, с которым дебютирует на Небесной арене два года назад, и примерно тогда же вступает в «Пауков». Он врывается в мир внезапно, громко, и оставляет в нем яркий след. Гон славится иным характером… Поэтому некто сродни Хисоки, пожалуй, может сработать. Как человек, которым Гон не может стать.
Это обдурит пару человек уж точно.
Он откашливается, вспоминая протяжные низкие интонации, с какими тот говорил, после чего выходит вперед. Упирает руки в бока и натягивает на лицо наглую хищную ухмылку. Однако, нельзя слишком увлекаться. Хисока — это Хисока. Нужно внести что-то свое… И не срастись с маской. Последствия этого он видел вживую. Не понравилось.
Разведя руки в стороны, громогласно он объявляет:
— Повезло вам, щенки, что ваш бывший вожак оказался злодеем и свалил прочь! Не пристращайтесь к злодеяниям, они делают вас зависимыми, слабыми! Но теперь мы привнесем лучшее в Гойсан и Темный Континент в принципе, и вас поведу я! Зовите меня РГ!
Chapter 109: ИНФЕРНО: сага об овечке долли: гнилое яблоко
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Итак, первая деловая встреча после принятия нового статуса и прочих крайне интересных (нет) регалий проходит достаточно спокойно, на нее слетаются все светочи подпольного мира, которые водят тесную дружбу с Гоном… Короче, происходит семейное воссоединение половины какинской семейки, что, в общем-то, довольно мило, но грозит опасностью. Бенджамин и Фугецу, впрочем, как и любые примерные люди, мастерски игнорируют существование друг друга, за что Гон хочет каждому из них пожать руку, проблема кроется в двух других персонах, одной из которых оказывается Морена (уже взрывоопасно), а вторая…
Камилла. Камиллу сюда Гон не звал! Когда она появляется на собрании в белоснежной пушистой шубе, он аж зеленеет и поднимается с кресла, думая, как бы ей так повежливей сказать, мол, дамочка, попрошу вас на выход, но он и слова не успевает вымолвить, как Камилла опускается в кресло напротив него и нарочито медленно закидывает ногу на ногу в коротенькой юбке в столь развратной манере, что лицо Гона в принципе начинает менять цвета на более экзотичные, впрочем, вовсе не от смущения, а скорее возмущения. Фугецу продолжает пожирать ее взглядом, забыв про распри с Мореной, а Бенджамин делается столь красным от гнева, что кажется, будто сейчас взорвется.
Демиан!.. Спасай ситуацию, это твоя работа!..
— Какого хера?! — крайне вежливо интересуется Гон.
— А чему ты удивляешься? — лениво подмигивает ему густо накрашенными ресницами Камилла и проводит языком по губам, отчего Гон начинает подозревать, что у него проблемы не только с людьми старше, что неожиданно к нему тяготеют, но еще и с пошляками. — Синдикат «ЗЕФИР» под моим непосредственным руководством является неотъемлемым союзником Гона Фрикса…
— Я тебя не звал!
— Я сама себя позвала.
Абсолютно логично, думается Гону, но потом он торопливо отгоняет эту мысль.
Итак, три какинских принца, одна незаконная дочь от того же отца, Демиан и, барабанная дробь, неожиданный гость в лице Аллуки. Ее, в отличие от Камиллы, что перебрасывается оскорблениями со всеми подряд, Гон зовет намеренно и со вполне конкретной целью — Аллука тяготеет к работе с мертвецами, потому что, какая неожиданность, большую часть жизни проводит наедине и крайне ценит тишину. Аллука нужна Гону как товарищ по преступлению, а еще как человек, что может не только подлатать, но и убрать труп. Ей приглашение на столь важную сходку определенно льстит, и она со смехом замечает:
— Не волнуйся, братику я ничего не скажу!
— И хорошо, иначе он мне уши-то открутит.
И это не шуточная угроза!
Но собрание нужно вовсе не для того, чтобы познакомить всех товарищей Гона друг с другом (ирония, но они прекрасно знают друг о друге и без него), и вовсе не за тем, чтобы повторить сюжет какого-нибудь викторианского детектива с убийством в закрытой комнате в обществе важных гостей. Проблема кроется в конкретных двух людях, и в этот раз Гону понадобятся все силы, какими он обладает. Хорошо было бы затащить сюда и Бизеффа, но у него наверняка своих дел в Метеоре полно… Когда-нибудь он вылезет на Темный Континент, очевидно, и там-то Гон его и поймает, но пока…
Юйди тут нет по другим причинам, о которых говорить пока рано.
— Для начала опустим формальности о благодарности за то, что все мы здесь собрались, — произносит Демиан, отвешивая короткий поклон каждому присутствующему. Камилла закуривает тонкую сигарету, вызвав раздраженные взгляды со стороны Фугецу и Морены, и кивает. — Нет смысла представлять каждого, вы и так хорошо осведомлены о присутствующих. Здесь находится по одному представителю каждой группы, имеющей непосредственное влияние в управлении, и пусть от господина Риэна Никошинвана мне бы хотелось видеть его самого…
— Так мы договоримся быстрее, чем будем слушать его болтовню про мораль и кучу мертвых детей, — добродушно скалится Морена.
А еще с Нико тут будет крайне неловко… С учетом, какие отношения были у того с младшим братом, и что о своих родственниках думает Бенджамин. Морена знает, о чем говорит, и поступает верно… Ну, так считает Гон. Он пока что в политике болтологии силен не слишком.
Он волчьим взглядом наблюдает за тем, как Демиан ставит на стол небольшой кейс и открывает его, набирая неизвестный код на нем, затем демонстрирует содержимое Бенджамину. Сегодня день исполнения маленьких обещаний, и Гон облегченно выдыхает, когда Демиан и Бенджамин пожимают друг другу руки, ведь в чемодане находится капсула с…
— Образцы ржавой чумы в Вашем распоряжении, господин Бенджамин. Прошу не открывать их в открытом помещении, желательно не допускать людей без химзащиты. Этот образец был найден в северных храмах Каппадокии, если Вам это интересно.
— Благодарю.
— Что, решил прикарманить себе биологическое оружие? — лениво зевает Камилла и машет сигаретой, после чего отворачивается. — Предсказуемо.
— Закрой рот, шавка, — рычит на нее Бенджамин.
— А то что?
— Иначе я сверну тебе шею и…
— Эй, эй, эй! — влезает Гон, вставая между ними. Он нервно улыбается, смотря в мелкие злые глазки Первого принца, не веря, что ему приходится защищать Камиллу. Уж извините, но между ними двумя он лучше выберет Бенни! Тот хотя бы не пытается его соблазнить… Почему-то в последнее время это многого стоит! — Оставьте свою ругань на потом, желательно, когда мы со всем разберемся, и я от вас свалю! Надоели семейные склоки, сначала Золдики, теперь вы!
— Молодой господин Фрикс прав, — доносится сухой голос Демиана.
Бенджамин. Как и любой крайне вспыльчивый, но вместе с тем рациональный человек, вынуждает себя потухнуть и возвращается обратно в кресло, хотя лицо у него все еще пунцовое от гнева. Камилла же бросает на Гона быстрый игривый взгляд, будто бы веселясь тому, что он за нее заступается, и затем закуривает вновь. Наконец-то мир возвращается в шаткое стабильное состояние, и Гон облегченно выдыхает. Ну, с этим разобрались. И с образцами ржавой чумы… Ладно, теперь он понимает всех начальников, делегировать полномочия реально удобно! Столько времени остается! Он все боялся, что придется самому по опасным руинам ползать, а можно было просто попросить Демиана. Может, с золотой веткой тоже так выйдет? Как там ее… Древо какое-то…
Странно, что Гон не чувствует радости от поставленной задачи найти все это и добыть. Обычно он был бы только рад нахватать заданий и отправиться приключаться, но теперь у него столько дел, и все из-за сраного Джайро! Плюс сейчас ему хочется сперва-наперво разобраться с Хисокой, с которым было бы гораздо веселее приключаться на Темном Континенте! Киллуа будет жутко зол, но Киллуа всегда ворчал о Хисоке. Потерпит!
— Где клинок, с помощью которого ты выследил Церредриха? — вдруг интересуется Фугецу.
— У Редана.
— Просто так отдать подобную реликвию…
Голос Демиана издалека звучит задумчиво, почти расстроенно, но он не возражает против решения Гона, а тот уверен, что Куроро пару месяцев полюбуется клинком, а потом продаст. А там через свои контакты его вновь можно будет вернуть, ну или украсть — от подработки условный Нобунага не откажется. Незачем переживать. Все, кто печется о материальном — просто тратят время.
Затем, отвлекшись от собственных печальных размышлений, Демиан передает пачку документов Гону, и тот их лениво листает, после чего падает в кресло во главе стола и закидывает ноги в сапогах на стол. Кто-то скажет, что это грубо, но у них тут важные дилеммы, вообще-то, плюс он тут в хороших отношениях со всеми (а про их терки между друг другом ему наплевать).
— Итак, мы тут все собрались из-за проблемы. Двух проблем, первая из которых — Джайро, а вторая — ваш любимый братишка Церредрих. Слыхали? Они опять работают вместе, и Джайро даже предоставил ему одного из моих двойников.
— Несмотря на конфликт, они вновь сошлись, — сухо замечает Бенджамин. — Это может дурно закончиться. У меня есть некоторые наблюдения о Церредрихе, если позволишь, я добавлю.
Гон милостиво машет рукой. Удобно, когда все рассказывают за тебя.
— Мои люди сообщили о том, что Церредрих связался с сектой «Око Молота». Все мы знаем, что религиозные сектанты, Джайро и Церредрих — плохая комбинация.
Название секты кажется Гону смутно знакомым, и он задумывается; тишиной пользуется Фугецу, необычайно хмурая:
— Потренировались в Метеоре и основали новую?
— Хорошее замечание, — хмыкает Бенджамин. — Однако «Око Молота» — старая секта, которой уже больше пятидесяти лет. Она присутствует по всему миру, если я не ошибаюсь, но никогда не ввязывалась в крупные конфликты.
— Открытые, — жеманно улыбается Камилла, и Бенджамин кивает.
Следом влезает Морена:
— Но стоит учитывать, что в отличие от проблемы в Метеоре, «Око» не основано на восхвалении личности Церри, она действует обособленно и молится своим божествам, в чей пантеон, к счастью, он не входит. Для них он попросту богатый спонсор. Но там полно людей с дерьмом в голове, которые легко уломают толпу пойти за собой.
О нет, только не очередные секты! В этот раз-то обойдется без поцелуев?..
— «Око Молота» использует преобразованные учения с Темного Континента, — слышен голос Демиана. — Это одна из сект старых божеств, пришедших отсюда с одними из путешественников.
— Но у Церри есть доступ к жрицам, да? Он же их продавал.
— Жрицы — центральные фигуры религии Ишвальды. То, что Церредрих их продает — уже катастрофа, — сухо цедит Бенджамин. — Но нам стоит обратить внимание не на продаваемых девушек, а на то, что он каким-то образом их нашел.
— Жрицы — владелицы прото-нэн, — наконец подает голос Гон. — Со слов Дюллахан — они и есть причина, по которой нэн внутри старого мира работает в разы слабее, чем тут. У меня есть подозрение, что именно за этим он и покупал меч, тот же из плоти, да? Представьте, какое оружие можно получить, если убить жрицу.
— Не убить. Пересобрать.
Ну да, оружие-то «живое»…
Скорее всего, информацию Церредриху через Джайро подает градоправитель Кер-Иса — тот же давно живет, вот наверняка и знает, где найти если не всех жриц, то их часть, а через одну можно выбраться и на других. Ну, в самом деле, Гону довольно сильно плевать, что будет, если все жрицы умрут, спадет барьер вокруг старого мира или нет — без разницы, просто сам факт доступа Церри к такому ядерному дерьму крайне неудобен. И это не говоря о том, что у Церри и Джайро есть доступ к двойникам! А если он как-нибудь все это скомбинирует? Допустим, возьмет двойника, способного к репродукции, и потом скрестит его с жрицей (вряд ли их анатомия особо отличается от человеческой), а потом начнет клонировать ребенка. Да, велика вероятность, что все «удобные» Джайро умения и особенности Гона ребенку не перейдут, но он ведь наверняка найдет способ выкрутиться!
Как же это проблемно!..
Гон с усилием потирает виски, вспоминая клонов. Боги, ну почему все не могло пойти нормально, он же не так много просил — просто хотел приключений! Как в дерьмовых приключенческих фильмах, а не в политических триллерах! От этого можно как-то избавиться? Нет? Почему-то Гона не покидает страшное ощущение, что даже разобравшись со всеми двойниками он из этого дерьма не вылезет.
Хисока… Прости…
От размышлений его отвлекает строгий голос Бенджамина:
— Что с твоими клонами?
— А что с ними? — фыркает он. — Третий работает на Камиллу, то есть, на нашей стороне. Он видимо из партии «бракованных», потому что не умеет говорить толком, но соображает, плюс с эмпатией у него в порядке. Поэтому он и с нами. Десятый — такой же брак, бесполезный. Седьмая в плену, у нее есть способности, но она взбалмошная. Сложно, но приручить можно. Не думаю, что с этими тремя будут проблемы. Самая задница кроется в Четвертом.
— А как же Восьмой? — удивляется сзади Демиан.
— Восьмой? Умоляю. Он потерял руку, сбежал к своему бывшему боссу. Он и до этого-то не мог дать мне бой, из-за чего слинял, а теперь так вообще? С остальными, конечно, вопрос, но из всех встреченных мне проблем доставили только двое: Второй и Четвертый, и Второго я убил еще в Кер-Исе.
Рядом горестно вздыхает Аллука, мечтательно поднимая глаза к потолку.
— Жалко, что мы его там закопали… Столько всякого можно было бы сделать с его трупом!
На нее опасливо смотрят, и лишь Гон беззаботно пожимает плечами. Он-то уже принимает то, что Аллуке на некоторые условности обычной этики слегка наплевать. Не плохо, но и не хорошо. Для Темного Континента — скорее в рамках нормального.
— Не расстраивайся. Тройка знает, где Джайро производит двойников.
— Тебе следует разобраться с этим раньше, чем в это дело влезет председатель Чидль, — хмурится Бенджамин. — Если она узнает о двойниках, она запретит тебе их убивать. Не столько из-за этики, сколько из-за того, что ей потребуются образцы. Плюс дело перерастет далеко за твою ответственность, и придется иметь дело не только с нами. Ты в этом деле новичок, но я поясню: как только дело приобретает международный характер, туда влезают люди, которые не дадут тебе просто так решать вопросы. Ты даже убить их не сможешь, надо будет дожидаться решения всех.
— Да понял я, понял!..
Боги, поэтому Джин игнорирует собрания «Зодиаков»? Теперь Гон понимает! Без обид, госпожа Чидль, но лучше бы преемников и правда стал Паристон Хилл, при нем все бы покатилось в задницу, но это было бы весело. Ох, подумать только, а когда-то он был одним из поводов для скандала на выборах председателя!.. Вот времена.
Впрочем, болтовня в итоге так никуда и не идет: решено лишь то, что нужно навестить завод клонов по наводке Тройки, а остальных двойников по возможности устранить. Жаль. А может, и нет. Гон не знает, что он ощущает в момент принятия этого решения. Скорбь? Но ему наплевать. Обиду? За что?.. Проще просто признать, что ему все равно. Он не знает этих клонов, ему все равно. Пока что самым полезным из всех оказывается Третий, но даже с ним Гон не чувствует какой-то тонкой связи и желания его защитить. Он — не Киллуа, что искренне любит Аллуку. Наверное… Гон попросту плохой человек.
После совещания Гон с Фугецу и Аллукой уходят на перекур, пока Бенджамин обсуждает с Демианом нечто настолько невероятно скучное, что это понятно только сведущим в политике людям, пробывшим там больше двадцати лет. Останавливаются на балконе… Правда, курить тут никто не курит, поэтому название для перерыва условное. Скорее просто обмен мнениями и вопросиками о том, как у кого дела.
Но Гон все еще сомневается, и если с Бенджамином или Демианом нужно аккуратно подбирать слова, то тут можно не сдерживаться в искренности и выражениях:
— Честно говоря, мне все это не особо нравится, — ворчит он, облокотившись на край балкона.
Втроем они смотрят на площадку под окнами, где тренируются бывшие люди Хитклиффа. Странно думать, что они так легко меняют (мнимого) лидера, но, в самом деле, для некоторых это просто красивая обертка. Политика «ЖЕМЧУГА» изменилась не особо — даже под «руководством» Гона они занимаются тем, что всех тут держат в страхе, воруют и торгуют черным товаром.
— Почему? По-моему, отлично, что дело сдвинулось с мертвой точки.
Фугецу странно на него смотрит, и Гон со стоном потирает переносицу.
— Так-то оно так, но… Не знаю! Я привык действовать в лоб, но тут я хотел провернуть все по-тихому, ну, знаешь? Чтобы Чидль или Киллуа не взяли меня за жопу! А с играми Демиана выходит, что я тут аж целый глава подпольного синдиката, хотя мне это нафиг не всралось.
— Но именно тихих разборок Церредрих ждать и будет, — возражает Фугецу. — Не только ты боишься спровоцировать Чидль. Несмотря на то, что многие о ней невысокого мнения из-за того, насколько великим был ее предшественник, она держит в руках крайне могущественную организацию, которая может стать проблемой для любой армии мира. Даже для Какина, хотя мы обучаем солдат нэн.
— Но прямо так врываться на фабрику?.. Это же наверняка потянет за собой уйму проблем!
— А ты думаешь, что это единственная фабрика фальшивок? — со смешком парирует Фугецу.
Гон хочет ей возразить, уже открывает рот… Но тут же захлопывает, потому что, гм, действительно. Не похоже на Джайро — класть золотые яйца в одну корзинку, потому он и разбрасывает двойников всем желающим, ведь так проще будет сохранить хотя бы один из сигнальных образцов.
… почему он вообще думал, что завод один? Но, скорее всего, фабрика, о которой говорит Тройка — первая и основная.
— Если ты ее разрушишь, то плевок в лицо будет внушительный. Вряд ли Церредрих с Джайро испугаются, но точно насторожатся и пока что прекратят создавать двойников. Потому что очевидно, что информацию тебе дает кто-то из них.
— А-а-а, типа, будут бояться, что сделают второе гнилое яблоко?
— Бинго.
Ну, звучит логично, хотя Гону все еще не нравится. Он запрокидывает голову кверху, рассматривая темный потолок пещеры, где расположен Лунцзю, гадая, может, стоит и правда начать курить. Иногда не хватает какой-то разрядки, а постоянно сублимировать и бить кого-то тоже нельзя. Тут выхода три: алкоголь, сигареты или красивые женщины… И пока что Гону лично самым менее деструктивным кажется табак. Алкоголь опасен, а все красивые женщины пытаются его убить. Кроме Камиллы. Но… Нет, ну, Камилла — это самый крайний случай!
… почему это происходит опять?
— О, а с тобой можно? — оживляется Аллука и с умоляющим видом заглядывает в глаза, складывая ладошки. — Хочу раздобыть немного материала! Может, выведем твой особый геном, и… э… сделаем вирус, чтобы он не работал! А тебе привьем иммунитет!
— А Джин?!
— А где ты тут Джина увидел?
Гон вновь открывает и закрывает рот.
— Ну ладно. Только чур делай это не у меня на глазах!
— Тю, нюня!
— Не могла бы вообразить себя убивающей своих двойников, — меж тем замечает Фугецу, косясь на радостную Аллуку, что уже предвкушает предстоящий поход. — Это как-то… дико, даже для меня.
— Это потому что у тебя была сестра-близняшка.
Это Гон — единственный ребенок. Аллука близка лишь с Киллуа, но они — порождения евгеники, там с этикой не чураются. А Фугецу любит Качо, и когда Качо умирает, то мир для нее рушится. Думается, Хисока бы тоже нашел подобное мерзким, хотя сумел бы сдержать лицо. Гону же… просто наплевать, он всегда был один.
Он поворачивается к Аллуке и складывает руки, невинно улыбаясь.
— Только не говори Киллуа, а? Иначе мне крышка!
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Затем по неясной траектории они отправляются в подвал, где сейчас под доблестным присмотром Линч и Гентру содержатся два двойника. Это странное желание Фугецу, которое Гон решает исполнить — ему, в самом-то деле, немного все равно, но если ей интересно, то почему бы и нет. Он кивает двум стражам, которые играют в маджонг с двумя незнакомыми Гону людьми из «ЖЕМЧУГА», после неторопливо спускается по узкой каменной лестнице вниз. Чтобы держать двух пленников, приходится немного переоборудовать это местечко: теперь вместо простого стула посреди подвала, тут целая клетка, прутья которой оклеены бумажными амулетами, блокирующими ауру. Любому носителю нэн входить сюда так же легко, как выйти на мороз в одних трусах, ощущаешь себя будто бы голым, но Гон вдруг понимает, что и на это ему наплевать. Кто бы мог подумать, что долгое отсутствие ауры сыграет ему на пользу.
Он останавливается у решетки и пропускает Фугецу вперед.
Внутри… двое. Седьмую запирают тут примерно с момента, как ловят, и она мечется по клетке, будто дикая кошка, пытается наброситься на решетку и добраться до Гона руками, чтобы выцарапать ему глаза. Десятка выглядит плохо; если до этого он еще подает какие-то признаки жизни, то сейчас просто ничком лежит на полу и едва дышит. Даже издалека Гон видит запекшуюся у него в уголках рта кровь, закатившиеся глаза и липкую испарину на коже.
Седьмую это явно беспокоит, и она еще раз бросается на прутья, рыча:
— Это все твоя вина! Ублюдок! Он умирает! Исправь это! Исправь!
Впрочем, на ее слова обижаться — глупость, она слишком нестабильная, и у Седьмой явно проблемы с гневом. Плюс не выглядит, будто она по-настоящему зла, скорее для галочки, ведь будь ей действительно все равно — она бы прекратила носиться по клетке и помогла бы Десятке, например, напоила бы его водой. Что угодно. Не только Гон это замечает; Фугецу хмурится и серьезно на него смотрит.
— И ты все так оставил? Дал самую опасную няньку умирающему?
— Я и не предполагал, что она будет за ним следить, — фыркает Гон, раздраженно отмахиваясь, после чего пожимает плечами. — Это проблема всех двойников Джина. Психическая нестабильность, то есть.
— Даже у тебя?
— Я сказал — всех.
Затем Гон открывает клетку и входит внутрь. Когда на него бросается Седьмая, он одним ловким ударом пригвождает ее кулаком к земле, после чего хватает за руки и связывает их за спиной, а когда она все равно пытается встать, то дает такого крепкого подзатыльника, что у той ноги подкашиваются. Смешно, что этому приему его в итоге учит Ханзо, еще тогда, на экзамене. Неожиданно полезно. Следом он подходит к Десятке и видит, как тот с огромным трудом переводит на него мутный взгляд. Не жилец, понимает он. Долго он тут не протянет.
— Тебе повезло, — равнодушно замечает он, продолжая смотреть Десятке в глаза сверху вниз. — Третий вас двоих выгородил, поэтому можете больше не беспокоиться о выживании. Потом скажете ему спасибо.
Позади булькает гневом Седьмая, пытаясь дернуться, но она слишком слаба, чтобы даже подняться. Гон снимает наручники с Десятого, но тот не шевелится. И правда, скорее труп. Впрочем, это уже не заботы Гона. Он исполняет свое обещание Тройки, а остальное — не его заботы.
— Если ты оставишь его так — он умрет.
Я знаю, думает Гон. Он лишь пожимает плечами и отворачивается.
— Можешь забрать его себе и делать с ним все-е-е, что душе угодно. Мне уже все равно.
Когда он проходит к выходу из клетки, игнорируя то, как Фугецу склоняется над Десяткой, то слышит ехидный смешок со стороны Аллуки.
— Забавно. Так бы наверняка сказал Джин.
В ответ Гон не произносит ничего, лишь крепче сжимая зубы и покидая комнату.
Chapter 110: ИНФЕРНО: сага об овечке долли: ведьма обратной стороны луны
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Однако, хоть Гон и полный дурак, но зачатки благоразумия у него все же имеются, поэтому на торжественную миссию по уничтожению фабрики по штампоке собственных двойников он все же зовет Киллуа. Тому вовсе не обязательно знать, откуда у Гона эта информация, но, с учетом что тот подозревает о тайных делишках Гона, плюс прекрасно помнит все интеракции с Бизеффом, он совершенно не удивляется.
По телефону, когда Гон озвучивает ему дело и вопрос, пойдет ли он на дело, Киллуа лишь тяжело вздыхает, надсадно, отчего создается впечатление, что он не просто не рад перспективе, он не хочет о подобном даже слышать, но ответ совершенно противоположный, отчего Гон даже слегка озадачивается:
— Конечно же я пойду. Куда я тебя одного отпущу?
— Что, беспокоишься обо мне, как мамочка?
— Могу отшлепать тебя, как делают мамочки.
— Вот так сразу!..
Нет, держись, Гон!.. Это шутка в духе Хисоки, но не в твоем! Ты должен сохранить лицо хотя бы в чувстве юмора, нельзя опускаться на уровень ниже дна! Надсадный вздох Киллуа на той стороне провода дает понять, что он тоже не самого высокого мнения о подобном юморце, и разговор вновь возвращается на нужные рельсы. Впрочем, его коротко можно охарактеризовать парой слов: Киллуа соглашается поучаствовать в истреблении двойников.
На дело они выбираются впятером: Гон, Киллуа а еще Тройка с Семеркой. За рулем сидит Леорио (слава богам, потому что в своих навыках вождения Гон не уверен вообще), и он то и дело оглядывается назад, на кузов багги, где сидит остальной квартет. Черт, они словно семейка, выбирающаяся на пикник, только вместо простыни в клетку и корзинки с фруктами у них целый ящик оружия и цель поохотиться на собственных братьев и сестер. Ну, как говорится, какая семья, такие и увлечения. Тройка продолжает липнуть к Гону, но, в отличие от странной одержимости той же Камиллы, это невинная и чистая привязанность, истоки которой Гону совершенно непонятны. Не то, что он считает это дурным, о, нет, просто… Как бы это сказать…
Возможно, Гону просто не понять подобной эмоции, ведь у него никогда до этого не было братьев и сестер. Для него совершенно чужой по крови Киллуа куда ближе Тройки, хотя уж с кем, но с Тройкой у них много общего (например, генофонд).
Киллуа тоже считает Тройку странным, но говорит об этом лишь на ушко перед отправкой. Почти всю дорогу он молчит, пока они едут в глубины не столь далеких от Гойсана, но все же опасных для человека земель. Гигантские кувшинки вокруг, парящие в воздухе, очаровывают, и Гон благодарит богов, что с ними не едет Кайто — иначе они бы застряли тут надолго.
Впрочем, в какой-то момент разговоры все же проклевываются, и заходят на тему крайне знакомую Гону — о планах на будущее.
— И что ты хочешь? — зевает он, смотря вдаль. Рядом же отчаянно скучает Седьмая, то и дело ерзая.
— Не знаю. Может, найти свою нишу, не семейную, — голос Киллуа звучит задумчиво, но он даже не оборачивается. — Что-то совершенно далекое от заказных убийств. На самом деле, я вспоминал тут экзамен, который мы прошли вместе, и там же была Менчи, да? Может, мне стать охотником-гурманом?
— Ну, с учетом, как ты любишь сладкое, мне кажется стезя для тебя. Тем более с открытием Темного Континента тут можно столько ингредиентов найти!..
Представлять Киллуа в роли искателя новых вкусностей забавно, и Гон весело смеется. Этот ответ явно дает Киллуа желаемое, отчего его плечи расслабляются, будто бы до этого он опасается, что Гон его осудит. Он вздыхает.
— А сам-то что надумал?
— В каком смысле?
— Что ты будешь делать?
Гон даже теряется от такого вопроса. Признаться, он так привыкает жить короткими целями, что почти забывает о чем-то более грандиозном, вроде определения собственной специальности, как охотника. Сначала он спасает Хисоку, потом начинаются другие проблемы… А сейчас он и вовсе глава мелкой банды в Лунцзю, о чем знает крайне мало человек. Сглатывая, он нервно посмеивается и машет рукой:
— Да как-то даже не задумывался! Хочу сначала Хисоку вернуть.
— Опять ты о Хисоке, — хмурится Киллуа. — Ты слишком на нем зациклен.
— Это ты типа ревнуешь? Когда тебя забрал Иллуми, я тоже не затыкался. Знаешь ли, я тот еще собственник!
А вот это точно была шутка в духе Хисоки. Кажется, это заразно.
— Было бы так сейчас, — впрочем, улыбка у Киллуа скорее горькая. От следующих его слов по спине у Гона ползут мурашки. — Ты нашел аж двух двойников без меня, интересно… Чем ты там занимаешься? Леорио говорит, что ты почти не бываешь в Гойсане.
— Я это тебе сказал по секрету, а не для того, чтобы ты меня сдал, — ворчит с переднего сиденья Леорио, и Гон легкомысленно смеется.
— Да я просто не хотел к тебе с этим лезть!.. Да че, вон, со старыми знакомыми общаюсь. С Линч, например. Побили пару ребяток и допросили, а там и вышел на двойников. Делов-то. Но как я сказал… Я пока не знаю. Из-за Джайро вообще все планы попутались. Может, мне стать охотником на Джайро?
— Гон. Не смешно.
— Ну а что, плакать что ли? Я не хочу сейчас об этом думать… Типа, пока что я просто пытаюсь быть полезным обществу тем, что я истребляю своих двойников, — он встречается взглядом с Седьмой, что вскидывает бровь. — Ну, самых буйных.
— Как же знакомо про желание быть полезным, — вновь вздыхает Леорио.
— А ты? — Киллуа смотрит на него. — Чем ты хочешь заняться? Я слышал, от экспедиций ты отказался.
Тот ощутимо ежится.
— Да в пизду эти экспедиции, мне одной хватило через край. Открою свою маленькую клинику где-нибудь тут, буду помогать людям под эгидой Ассоциации. С моим хацу это легко будет, особенно всякая акупунктура, да и Чидль одобрила. Говорит, мол, хотя бы не ушел в запой…
Несмотря на то, как знакома Гону тягость от воспоминаний об ИТЦ, он все же так удивлен, что Леорио страдает от своих кошмаров настолько сильно, что даже Чидль позволяет ему немного сбавить свое участие в деятельности Ассоциации и заняться чем-то мелким и безопасным. Его ли это вина… Ведь если бы Гон убил Джайро тогда, в небоскребе, то не было бы и проблем в Кер-Исе… Но сейчас об этом думать бесполезно, в любом случае сделанного не воротишь.
Он вздыхает, отворачиваясь. Так чудно, что одновременно с тем, насколько у него мелочные планы, они кажутся такими грандиозными на фоне остальных. Древо Познания, разборки с Джайро, порядок в мире… Масштабно, но так размыто. Киллуа и Леорио знают, чем займутся, знает и Гон, но что будет потом?
Неожиданно, сильно хочется курить.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
В какой-то момент они добираются до нужной точки; фабрика запрятана так хорошо, что и не догадаться, что она тут есть — поэтому никто, ехавший пару дней от Гойсана, ее и не обнаруживает. Джайро поступает мудро, как бы абсурдно это не звучало, и прячет самое страшное у всех на виду, отчего все в панике, не понимая, откуда исходит угроза. Интересно, был ли рожден тут Двойка?.. Впрочем, Гону наплевать.
Фабрика окружена защитным барьером, который запросто обходит Тройка, отключающий один из ограничительных столбов, и тем самым создавая «лаз» для них всех. Завод раскидывается в расселине чуть ниже — он напоминает индустриальные руины, и с первого взгляда может показаться, что это еще одно из наследий Ишвальды, навечно застрявшее во временной петле, как Кер-Ис, но в скором времени Гон замечает внизу жизнь. Люди чем-то занимаются… что-то таскают, обычная рутина. Интересно, значит, они даже не подозревают о возможном нападении. Видимо, Джайро предполагает, что пока что Гон займется двойниками, что остаются в пределах Гойсана и Лунцзю. Четверка для него — основной отвлекающий фактор.
Все же интересно, как они копируют здесь карты с Острова Жадности… Можно ли тут воспроизвести «Дыхание Ангела»?
— По позициям, — он кивает Тройке и Седьмой. — Ведите себя тихо.
— Но я не хочу-у-у! — хнычет Семерка, и качается с носочков на пятки. — Скукотень! Мне обещали, что тут будет весело!
— Будет.
— Но мы просто сидим и выжидаем, пока вы вдвоем с белобрысиком веселитесь?.. Отстой!
Но все же подчиняется, потому что ощущает на себе пристальный хищный взгляд Киллуа.
Пока Гон продолжает наблюдение в бинокль, он размышляет о том, сколько времени уходит на то, чтобы скопировать человеческую личность. Двойка получился слабым, потому что у него отсутствовало эго, но остальные? Наверняка получается целое море брака, и если даже Десятого берут в оборот, хотя он сам говорит, что из удачного в нем лишь наличие полноценной личности. Видимо, настолько все плохо. Значит, ничего сложного возникнуть не должно. Вероятно, Четверка — единственный удачный двойник, остальные страдают от каких-то симптомов… Хотя Седьмая тоже кажется «удачной», пусть немного и отличающейся. Но кто знает, может, такова была задумка?
Он по-тихому спускается вниз вместе с Киллуа и пробирается вперед, к зданию завода. Допустим, что Седьмая и Четвертый — действительно самые удачные экземпляры. Тройка выглядит способным, но он не может нормально говорить, Двойка — совсем без эго, как ребенок. А что с Восьмым? Он не был сильным, но и не выглядел слабаком. Но Гон все равно легко лишил его руки. Его замечают и пытаются атаковать, но Гон без каких-либо проблем разбивает голову противника о стену, отчего рука мгновенно окрашивается красным. Но верно ли он поступает? Да, он знает, что двойников нужно убить. Они опасны, от них живых будет больше проблем. И пусть он жалеет аж трех, даже Седьмая выглядит потенциально опасной. Пока что только Тройка и Десятка выглядят теми, кого безопасно держать подле себя. Сначала он ведь хочет их завербовать… Боги, как это сложно! Но убить их будет намного проще!
Стоят ли Тройка и Седьмая доверия? Их ведь создает Джайро…
За размышлениями Гон не замечает, как заруливает за угол и резко тормозит в ту секунду, как видит человека перед собой, что его, очевидно, ждет. Тот выглядит похожим на него с коротко остриженными волосами и довольно доброжелательным выражением лица, что среди всех встреченных двойников выглядит… непривычно. На куртке у него красуется огромная пятерка, и Гон закатывает глаза, потому что это тупо, хотя он теперь хотя бы знает, кто его противник.
Но рост… Выше… Почему двойник выше?! Он убьет его!
Решая не тратить время на разговоры, Гон бросается в атаку. Он прямого выпада Пятый уклоняется, и стоящий у него за спиной стальной ящик сминается ровно в ту секунду, как кулак Гона бьет его. Он не собирается сдерживаться, если его тут ждут, значит, внутри какая-нибудь лажа, а у Гона не так много времени! У него планы, желание приключаться! Джайро может говна поесть за срыв его целей! Гон вычистит все это дерьмо из каждого уголка Гойсана, каждого такого человека возьмет и убьет, и тогда мир восторжествует!
Но Пятый будто и не собирается бить в ответ. Он продолжает уклоняться, хихикает, иногда взвизгивает, но все это так шуточно, несерьезно, что Гон начинает хмуриться, не понимая, почему Пятый выжидает. Или он тоже слабак? Но он выглядит… нормально, без явных недостатков, как у встреченных остальных (кроме Четверки, но у Четверки будто проблемы с гневом). Когда кулак Гона разбивает бетонную плиту рядом на куски, Пятый нервно хихикает:
— Н-да, мне говорили, что Первый опасен, но я не думал, что так!
— Что тебе еще говорили? — равнодушно бросает Гон.
Он пытается пнуть Пятерку в живот, но тот так резко прыгает лягушкой в сторону, что Гон даже мешкает, настолько странное это зрелище. Признаться, он не выглядит злым или плохим, с таким двойником, наверное, он мог бы даже договориться… Он мешкает на секунду, и Пятый одаривает его вежливой улыбкой.
— Что ты немного ниже.
— Я тебя убью!
— И что тебя это сильно заденет. Прости!
За что, за шутки про рост?..
Неожиданно, Пятый пользуется возникающей заминкой и бросается вперед. Он выставляет ладонь, будто пытаясь схватить Гона за лицо, и когда тот пытается схватить его за запястье, чтобы швырнуть в стену, то понимает…
… что мир вокруг вдруг темнеет.
Паники не возникает. Ментальная атака? Иллюзия? Умно. Поэтому Пятый не бросается в бой до этого, он анализирует тактику Гона (отсутствие тактики), а после пользуется возникшим моментом дружелюбного диалога, чтобы заманить его в ловушку. Черт! Это настолько хороший план, что Гону даже не хочется его обвинять, хотя, в общем-то, он попадает в сраный мираж, и теперь не факт, что его тело в реальности не попытаются разобрать на кусочки. Впрочем, для этого он говорит двойникам ждать, а парочку ран он переживет… Если что, поможет Фугецу с ее новой способностью, а до нее доберутся уже с помощью Леорио.
Первое, что слышит Гон в темноте — оглушительный вой полицейских сирен и гомон толпы.
Знакомые звуки…
Когда он оборачивается, то видит позади зрелище, какое не видел бы еще целый век — полыхающий небоскреб, парящее в воздухе битое стекло, толпу зевак внизу, что в ужасе молится всем возможным богам… ИТЦ, это опять сраный ИТЦ. К горлу подступает желчь, но Гон резко бьет себя ладонью по рту, вынуждая сдержаться. Это не по-настоящему. ИТЦ уже разрушен, ты видел это своими глазами. То облако асбестовой пыли не забыть во век. Будь спокоен, дыши глубоко, все это лишь иллюзия, созданная специально для тебя, чтобы запереть тебя тут, чтобы деморализовать, это все не взаправду… Ты не можешь вечно бояться какого-то сраного горящего небоскреба и кучки померших офисных работников, это чушь!
Сердце уходит в пятки, когда он слышит оглушающий гром, с каким телом падает на автомобиль.
Спокойно, спокойно, спокойно, спокойно…
Если это иллюзия из нэн, то скорее всего у нее есть какое-то условие. Значит, отсюда можно выбраться. Нужно разрушить этот фальшивый мирок, где-то тут должен быть триггер, которым можно все сломать. Нельзя создать идеальную фальшивку, хацу всегда строятся на абсурдных условиях, и если Гон будет держать себя в руках и не поддаваться панике, то сможет выбраться отсюда без особых проблем. Стоит лишь помнить, что нельзя исключать, что полученные травмы тут не отразятся в реальности, потому не строит прыгать с небоскреба вниз… Наверное. Пока это хацу выглядит не очень понятным.
Но можно похвалить Пятерку, несомненно. Понимая, что он проиграет в силе, он создает хацу, против которого у Гона попросту нет защиты. Просто и эффектно. Интересно, сам ли он догадывается после провала остальных двойников, или ему подсказывает Джайро? Но тут все выглядит так натурально… Нет, скорее всего это не воспоминания Джайро, в которых запирают Гона, просто выдранный кусок из его собственной памяти. Так было бы логично. Его память… Скорее всего триггер где-то в конечной точке. Значит, Гону надо просто повторить свое восхождение на вершину ИТЦ.
Он молча идет к дверям небоскреба, откуда в спешке выбегают люди. Игнорирует их и уже почти заходит, но что-то отвлекает его, какая-то нелепая мысль, и он скашивает взгляд в сторону вниз, где видит лежащую на земле оторванную руку, настолько изломанную, что опознать конечность в ней почти невозможно. Обгоревшая, рыжая от крови… Одну секунду он смотрит на нее, и вдруг его начинает колотить.
Почему? Почему тебя так травмировало это событие? Ты видел ужасы Восточного Горуто, но тебе было наплевать! Почему именно этот сраный небоскреб, почему не Неферпитоу, не что-то разумное! Тут ведь ничего от тебя не зависело, не ты виноват, что Джайро решил объявить манифест всему миру! Или это все из-за сказанных тогда им слов? Из-за того, что они и правда похожи, и Гон боится, что станет его подобием?
Камилла права… Ему должно быть наплевать. Он должен отрезать от себя все лишнее, чтобы продолжать идти вперед, чтобы не заботиться о жертвах и пролитой крови. Тем более, эту кровь проливает не он! Сглатывая, он кое-как собирается с духом и расталкивает толпу, пробираясь внутрь холла, и медлит лишь на секунду, когда позади вновь раздается страшный грохот, а следом — рыдания.
Не смотри назад. Это все фальшивка.
Эти люди давно мертвы.
Он медленно поднимается по лестнице, идя против бегущей в панике толпы. Все как тогда. Значит, ему нужно пройти в зал, где его будет ждать Джайро… Если воспоминания корректны, то Джайро будет не очень силен. Возможно, Гон даже сможет его убить. Вероятно, это и будет триггер, потому что так не произошло в реальности… Остается надеяться, что силы воображаемого Джайро зависят не от восприятия Гона, иначе ему крышка.
И вот, наконец, зал впереди.
Гон толкает дверь вперед, но когда входит внутрь…
Это не разрушенное место, в котором Джайро рассказывает ему о тайне рождения, где они дерутся, и где Гон получает шрамы на лице. Но тоже очень значимое, тоже страшное, в котором он впервые ощущает беспомощность и собственную бесполезность. То, насколько неожиданно это место появляется перед ним, вводит его в ступор, и он даже не успевает испугаться или ощутить раздражение.
Он стоит в подвале, освещенными свечами. В этом самом месте много лет назад Неферпитоу объявил ему о том, что Кайто уже мертв, его не вернуть. Если рассмотреть ситуацию сейчас, с высоты прожитых лет, то, пожалуй, Неферпитоу в подвале отличался от того, что они встретили в НЗЖ. Он тоже повзрослел, тоже изменился, и он был довольно милосерден в том, чтобы честно сказать все Гону и прямо объявить о своем желании убить. Он даже не насмехался, хотя мог бы.
Но Питоу тоже здесь. Он стоит впереди, в той же позе, что и Джайро в тот день, и оборачивается точно так же.
Это начинает злить Гона. Ладно еще одно плохое воспоминание, но сразу два?! Это уже через край! Он крепко сжимает кулаки, когда Питоу испуганно на него смотрит, после чего рычит:
— Достаточно этого дерьма! Если это сейчас не закончится, я тебя убью!
Он так злится, что невольно выпускает слишком много нэн, будто вспыхивает спичка. И в этот момент он вдруг дергается, осознавая, что нет, так нельзя. Слишком опасно! Кто знает, какие условия у этой иллюзии, вдруг, если он даст себе волю тут, то в реальности произойдет нечто страшное?.. Он слишком разозлился! Так нельзя!
Гон моргает.
Неферпитоу и подвал исчезают. Остается лишь зал ратуши Кер-Иса, пустой, на лестнице видно свежее пятно крови… Кровь все еще кипит, он пытается успокоиться, но затем вдруг дергается, потому что далеко впереди слышит женское пение. Голос кажется Гону незнакомым, но отчего-то он все равно подается вперед и взбегает по лестнице, после чего следует по коридорам, по которым никогда до этого не ходил. Сейчас это не выглядит шуткой подсознания. Чужие воспоминания? Что-то иное? Гон бежит, но чувствует, как его ноги вязнут, будто бы в болоте, и, рыча себе под нос ругательства, он делает рывок вперед… Наваливается на дверь впереди и буквально влетает внутрь, в комнату, в которой…
Темнота.
Точнее, везде темно, кроме одного места, будто бы освещенного невидимым прожектором, а прямо под пятном света — будто бы огромный трон, на котором восседает громоздкая фигура в траурной фате. Это женщина?.. Великанша! Она выглядит человеком, но когда Гон осторожно приближается к ней, он начинает замечать, что с ее головой что-то не так, будто бы это и не голова вовсе, а скопление чего-то, но он не может рассмотреть конкретно из-за ткани на «лице» этой странной штуки. Он останавливается прямо перед великаншей, пребывающей в своем трагичном сне, а затем чужой голос, ранее им никогда не слышанный, вдруг произносит:
— Царица-мать Восточного Ада…
Когда он оборачивается, в темноте видит открывшуюся дверь, явно приглашающую его куда-то. Насторожившись, Гон в последний раз оборачивается на неизвестную фигуру на троне и осторожно ступает в сторону открытой двери. Теперь симуляция не выглядит настолько слаженной, будто бы в ней что-то ломается. Или, может, его просто водят за нос? Но раз уж с Гоном решились поиграть, то пускай! Он убьет каждого, кто попытается ему помешать.
С этой мыслью Гон вваливается в новое место, а когда распахивает глаза, то сначала ему в нос ударяет запах табака, а потом — шумные голоса. Он оказывается… в «Алом Бризе»? Когда он озирается по сторонам, то не видит ничего интересного: это первый этаж, где находится самый большой бар. За столиками полно людей, которые сидят с симпатичными девочками, разносят напитки, на фоне играет дерьмовая музыка. Ничего необычного. Когда Гон поворачивается, то понимает, что упирается коленом во что-то, и косится вниз — он стоит у дивана столика, на котором разбросано несколько бутылок и бокалов, будто бы только поднялся на ноги. Это его?..
С подозрением он опускается на диван и оглядывается по сторонам. Теперь хацу выглядит странно. Или, может, вся погоня за двойниками была сном? И он еще не отправился на фабрику, а просто перепил немного с Юйди? С мыслями об этом Гон тянется к одному из стаканов с горячительной жидкостью и залпом опрокидывает его, после чего откидывается на спинку.
Нет. Что-то тут не так. Он это чувствует.
Когда рядом раздаются шаги, Гон не оглядывается — лишь со скепсисом смотрит, когда напротив него опускается юная девушка возрастом едва ли старше Семерки. Может, ей около восемнадцати… Черт! Гон же ее старше. Эта мысль так внезапно бьет его, что он давится воздухом и закашливается, и когда девица предлагает ему стакан с водой, то не отказывается. Но, беря его, вглядывается в нее, в эту таинственную незнакомку.
В девушке нет ничего особенного или загадочного, она обычна настолько, насколько вообще возможно для той братии, что следует на Темный Континент, где стиль иногда превыше разумного: чуть вьющиеся сочного красного цвета волосы, золотистые глаза (примерно как у Хисоки), лицо довольно красивое, но без чарующего ангельского блеска, на лице раскиданы веснушки. Она довольно тощая и без выделяющихся форм, на которые обычно заглядываются пьяницы «Алого Бриза». Одежка на ней так и вовсе мечта какого-нибудь фетишиста: выглядит как матроска, а на ногах — драные старые кеды со стершимся логотипом.
— Привет-привет! — миленько произносит она, показывая два пальца в жесте «пис». — Добро пожаловать!
Короче, она выглядит довольно обычно. Одна из множества официанток в «Алом Бризе». Но она тут не просто так, это явно, и Гон, продолжая пить, указывает на нее пальчиком и слегка кокетливо интересуется:
— Ты тоже порождение моего больного воображения, или я напился до горячки?
— Оба раза мимо! — со смехом отзывается неизвестная девица, подпирая голову руками. Она лукаво улыбается, и отчего-то в этом жесте Гон не чувствует вообще ничего, хотя улыбка всегда несет за собой хоть что-то, будь это ирония или радость. — Все гораздо-гораздо проще и одновременно с этим намного сложнее.
— Я прямо заинтригован.
— Я тоже заинтригована в тебе, Гон Фрикс… Или я должна сказать «первый двойник Джина Фрикса»?
Гон аж морщится.
— Фу, не флиртуй со мной, упоминая моего батю!
— Звучишь как старый пердун!
— Я еще не старый! И вообще, милочка, мое сердце уже похищено.
— Кем же, кем же? — оживляется девушка, и Гон многозначительно произносит:
— Жаждой приключений.
Лицо у собеседницы делается мгновенно зеленым, будто ее сейчас стошнит.
— Фу-у-у! Скукота! Лучше бы реальное имя назвал!
— Подробности моей личной жизни смотрите на страничке на сайте Ассоциации Охотников. Побойся богов, там все так сложно, что, боюсь, даже самый известный писатель дерьмовой романтики не разберется.
Губ девушки касается улыбка, вновь, в этот раз с ощутимой долей веселья.
— Мне незачем бояться богов.
— Ой ли?
— Я и есть бог.
После столь громкого заявления Гон несколько минут с легким подозрением на нее смотрит. Ну, он всегда подозревал, что его подсознание сыграет с ним злую шутку и подсунет воображаемую фигуру, которая выглядит как женская версия Хисоки в фетишистской матроске, но чтобы еще и подобные разговорчики… Может, ему таблеточек попить, чтобы в голове прояснилось? Он отпивает еще немного, чувствуя приторный сладкий вкус на языке, а затем фыркает и отмахивается, не скрывая раздражения.
— А можно как-то менее претенциозно? Прости, но у меня есть вкус.
— Ну, это ведь действительно так! — девица вздыхает с таким видом, будто ничего не может поделать, затем разводит руки в стороны. — Тебе я должна быть известна под именем Ведьмы Обратной Стороны Луны. Мы уже встречались!
— Прости, в моей жизни только одна ведьма — и это Камилла.
Ох, за такие слова она ему точно уши оттяпает!.. Главное, чтобы Тройка не узнал!
Фраза веселит Ведьму, и она заливается смехом, после чего уже лукаво заглядывает Гону в глаза. И тут он понимает, чувствуя, как сползает улыбка с его лица, что она не врет. Потому что вдруг осознает, о чем ведется разговор.
— Помнишь, в Кер-Исе ты посмотрел на луну и тебе стало плохо? Ты потревожил мой сон, а потом не стало жутко интересно.
Chapter 111: ИНФЕРНО: сага об овечке долли: осиная фабрика
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Неожиданно, Гон вспоминает разговор с Дюллахан в Кер-Исе, когда та рассказывала про некое существо, обитающее на луне, которому крайне не нравится, когда его беспокоят по ночам — отчего в тот раз у Гона и разболелась голова, стоило ему задрать голову кверху. Но вместе с этим он вспоминает и ее слова же о том, что боги — это чушь, просто крайне сильные пользователи нэн, потому что так такового божества существовать не может. Все научно объяснимо. Любое отклонение от нормы — просто последствие чьего-то хацу. Значит, эта Ведьма — не более, чем крайне старый вольный охотник. Он критично ее осматривает с ног до головы, но сам образ юной нимфетки и настоящего божества, способного щелчком пальца уничтожить целый континент, в голове не вяжется.
Впрочем, по какой-то причине та будто бы слышит его мысли, отчего ее улыбка слегка начинает напоминать угрожающий оскал. Нет, причина вполне понятно. Вновь, он же сам говорит — любое отклонение это лишь чье-то хацу. Гон не вздрагивает, когда Ведьма вдруг наклоняется к нему со слегка любопытным взглядом, отчего она напоминает осторожную лисицу.
— Это не совсем так, то, что ты про меня думаешь!
— Какая часть? Про лисицу?
— Нет, дурилка, про хацу!
Когда она смеется и прикрывает глаза, Гон вдруг понимает, что странное давление исчезает. Он не чувствует его до этого, слишком напряженный, но стоит Ведьме отвести взгляд — и вот, будто бы камень с плеч спадает. Как тогда, при взгляде на луну. Действительно, ощущение такое же… Значит, это и правда была она? Та, что спит на луне? Но почему она вышла с ним на контакт? Или это очередная женщина старше его возрастом, которая совершенно спонтанно запала на Гона?! Черт, он пытается быть серьезным! Нельзя превращать каждую его встречу с роковой красоткой в дебильный ромком, это надоедает!
Потом Ведьма приоткрывает один глаз и лукаво глядит на него.
— Это и так и не так одновременно. Пиковое состояние, когда ты способен на все чудеса с помощью хацу, не так-то просто получить, нужно определенное условие, которое ты, к сожалению, пока увидеть не способен!
— А ты, типа, способна?
— Я уже далеко за его гранью! — она в шуточной манере боксирует в воздухе. — Не сравнивай нас!
Гон слегка теряет нить повествования, потому просто кивает. В этой ситуации проще поддаться. Еще не стоит думать вообще, потому что ему больше нравятся, когда его мысли остаются поближе к нему и подальше от всяких странных небожителей, которые слишком много о себе возомнили! Да, Ведьма, это обращено к тебе. Он лишь изгибает губы в ухмылке, когда она легонько пинает его в колено.
Нет, если подумать, это даже забавно. Лучше иметь дело с такими божествами, чем какой-то тварью за гранью доступного человеку. Боги, в конце концов, порождаются людьми, а значит и не должны быть далеки от них слишком сильно. Иначе, в чем смысл?
— Ты мне нравишься, Гон. Я наблюдала за тобой некоторое время, и это было намного веселее, чем любой фильм, который я успела посмотреть. Ты один из самых странных встреченных мною людей в этом времени.
— И за многими ли ты наблюдаешь вот так? Извращенка!
— Постельные сцены приедаются с определенного раза, — Ведьма просто пожимает плечами.
— А если я хочу гадить?!
— Не мой фетиш. Тоже приелось.
… Гону сейчас испытывать стыд, ошеломление, или что-то еще?..
— Но я смотрела. Наблюдала издалека за тобой, Паристоном, за Джином… За Джайро, хотя это было намного сложнее, — в эту секунду голос Ведьмы становится куда более недовольным, когда она постукивает пальчиком по нижней губе. — Это все из-за его неприятия нэн! Обламывает мне такое зрелище! Просто невыносимый говнюк!
Богине Темного Континента не нравится Джайро?! Где подписаться под петицией поставить ей пару храмов?!
Но Джайро говорил, что хочет создать мир без нэн. Если его неприятие способно повлиять на способность божества (крайне сильного пользователя нэн возрастом, вероятно, немного старше Ишвальды), то, выходит, это и могло быть его изначальной целью? Дать каждому жить так, как он сам захочет? И что же это получается, слова Джайро имеют смысл, и он на самом деле не злодей, но непринятый герой?.. Мысли вихрем проносятся в голове Гона, пока он чувствует, как сильнее пульсирует на шее вена. Этого не может быть. Джайро — ублюдок. Он не может обладать хорошими идеалами, он творит такое, что кровь стынет в жилах!
Но Гон, чем ты отличаешься от него? Точно так же убиваешь кучу людей, чтобы привлечь внимание. Считаешься лишь со своим мнением. Ты легко идешь на компромисс с Юйди, хотя Дюллахан рассказывает тебе про то, что люди вроде него — чума вольных охотников.
Возможно, вы и правда одинаковы. Потому он никогда не зол на тебя — просто знает, что ты еще глупенький, и в скором времени все поймешь.
Сердце пропускает удар.
Нет… Это чушь.
Какая разница? Главное, что ты знаешь, что ты делаешь это ради всеобщего блага. Джайро же убивает кучу невинных людей просто ради своего сраного хваленого манифеста. Те люди ничего ему не сделали, они не были злодеями, а ты, Гон, избавляешься от преступников, от грязи этого мира, в принципе, делая его только лучше. Вы совершенно разные. Только такие люди, как ты, способны нести за все ответственность. Пусть эти ублюдки величают тебя хоть богом войны, развязывающим новые бойни, ты приходишь лишь туда, где есть, кем поживится. Джайро же — чума.
Он резко поднимает голову, когда Ведьма к нему наклоняется. Ее волосы щекочут ему лицо, и он слышит ее шепот над ухом, больше похожий на шипение змеи, соблазняющей Евы съесть яблоко познания.
— Отпусти все тревоги. Стань на одну ступень ближе к свободе. Так будет проще. Ты можешь одолеть кого угодно. Вернуть кого угодно. Исправить все на свете. Стоит лишь захотеть.
Гон резко зажмуривается, не желая видеть ее пристальный взгляд, а когда распахивает глаза, то понимает, что находится уже не в «Алом Бризе», а в месте совершенно ином, где он был всего пару раз. Это особняк Ойто, тот, где он встречался с Курапикой… Он видит Леорио с бутылкой, который приобнимает Курапику за плечи, и тот выглядит недовольным, но все равно сидит рядом; Киллуа с Аллукой, отчаянно смеющихся. Биски, которая расслабленно полулежит рядом со своим обожателем с «Кита». Видно даже, как Фугецу помогает Ойто выставлять новые напитки на стол, они смеются, как старые подруги. В углу же рычат друг на друга Бенджамин, Камилла и Морена, но будто бы шутливо, наконец, решив оставить свою ненависть позади. Но не это привлекает внимание Гона, о, нет, отнюдь — прямо перед ним на полу, скрестив ноги, сидит человек, которого он узнает по одному лишь затылку. У него чуть отросшие рыжеватые волосы, бледная кожа, он будто бы тоже что-то говорит, но все, что Гон слышит, приглушенные звуки.
Когда Хисока — это он, это точно он — вдруг вздрагивает и оборачивается к нему, Гон отшатывается и моргает…
А стоит открыть глаза, то вместо веселой вечеринки он видит не особняк Ойто, а заброшенную стройку в Новой Мекке, где прямо перед ним стоит с коробкой в руках Куроро. Пальцы у него переломаны, а из глаз идут кровавые слезы. Несколько секунд Гон смотрит на него, чувствуя, как перехватывает дыхание, а потом опускает взгляд вниз, на собственные руки, где видит, как те будто ты начинают искажаться в страшной метаморфозе, уродливой, отчего он в испуге резко вскидывает руку.
И получается, что бьет Ведьму по рукам.
— Ни за что!
Тяжело дыша, Гон вскакивает на ноги и отшатывается прочь от Ведьмы, пока та наблюдает за ним с хищным выражением лица. Чувствуя, как сводит у него лицо в судороге от омерзения, Гон почти выплевывает в ответ:
— Я сам себе хозяин! И меня не пугают трудности! Я сам напишу свою сраную судьбу! И никто — слышишь? — никакая дрянь не будет меня контролировать, в особенности ты!
После этого Гон замахивается кулаком и бьет вперед, никуда особо не целясь — но будто бы попадает, потому что пространство перед ним идет трещинами, как битое стекло. Окружение вокруг начинает распадаться, будто фрагменты картины, и лишь одно на них не статично — то, как Ведьма поднимается на ноги и смотрит на Гона в ответ тяжелым пристальным взглядом голодной волчицы, но она не успевает ничего произнести, слишком уж быстро распадается картинка вокруг. Обессиленный, Гон чувствует, как подгибаются у него ноги, и падает на колени, после чего тяжело дышит.
Когда он вскидывает голову, то вокруг все та же фабрика. Рядом с ним стоит Пятый с шокированным лицом.
— Выкинуло из иллюзии?.. Но этих секунд должно было…
Секунд? Но он проторчал в той иллюзии несколько часов как минимум!
Нельзя медлить. Гон рывком поднимается на ноги и бросается на Пятерку, и тот, помедливший из-за резкого выхода из симуляции, не успевает уйти; его легко взять в захват, и Гон уже обхватывает его шею, готовясь свернуть ее, как вдруг слышит позади шорох одежды, а когда отклоняет голову назад, то видит, как на него с ножом выскакивает Восьмерка. Но несмотря на его скорость, несмотря ни на что… Он двигается так медленно, будто в замедленной съемке… Его попытка ударить Гона ножом проваливается, потому что тот просто отступает в сторону, и, продолжая смотреть за Восьмым, Гон вдруг осознает одну простую истину, недоступную ему по какой-то причине ровно до этого момента.
Это осознание бьет его так неожиданно, что он едва не теряет мысль о том, что происходит прямо сейчас.
Он видит мир кристально чисто.
Будто бы все вмиг стало ясно, и никаких секретов больше не осталось.
Ах, наверное, это то, о чем говорила Дюллахан. Выход за сто процентов возможностей.
Словно он просто взял и понял все истины за одно считанное мгновение, познал нирвану и все секреты жизни. Но даже радости от этого не чувствуется, лишь простое удовлетворение, будто бы так все и должно было быть. Словно последняя деталь наконец встала на свое место. Интересно, что этому поспособствовало? Неужели встреча с Ведьмой? Ему почти что хочется взглянуть наверх, на луну, но он сдерживает себя, потому что в этом сейчас нет никакой нужды. У него остались незаконченные дела, с которыми стоит разобраться до того, как он решит провести этот маленький эксперимент.
Потому одним пинком сверху вниз он выбивает нож из рук Восьмерки и в полете перехватывает его, отталкивая Пятого в сторону; когда Восьмой вновь пытается его атаковать, достать единственной оставшейся рукой, Гон попросту ловит нож в воздухе и одним ударом рассекает ему глотку. Не дожидаясь, пока Восьмой рухнет на землю, захлебываясь в собственной крови, он оборачивается вслед бросившемуся наутек Пятерке и швыряет этот же нож ему в спину и попадает прямо под основание черепа, отчего тот падает вниз, мертвый.
Из носа хлещет кровь, и Гон утирает ее тыльной стороной ладони, не оборачиваясь даже на оставленные после себя два трупа. Он идет вперед, и расправляется со всеми, кто встретится ему на пути, но в сравнении с двойниками эти люди не кажутся ему даже препятствием — так, будто бы муху прихлопнуть. Потому, когда он выходит к Киллуа, Седьмой и Тройке, он с ног до головы покрыт кровью. Судя по лицу друга, тот ощущает искренний ужас от этого зрелища, но Гон не обращает внимания.
Это все мирское. Неважное.
Ему сейчас хорошо, как никогда до этого.
Киллуа смотрит на него в легком замешательстве, потом поднимает тяжелый взгляд и хмурится.
— Что случилось?
— Два клона… Уже мертвы, — Гон трясет головой. — Пытались использовать на мне ментальную атаку, представляешь?.. — он постукивает пальцем всем в крови по виску, и ритм начинает ускоряться под конец, что сам Гон не замечает, слишком погруженный в собственные мысли. — Но это хорошо… Минус два одним махом…
Значит, остались лишь Четвертый, Шестой (неизвестный), и Девятка, о котором у них вообще нет информации. Он косится на Седьмую, боясь, что это может ее как-то задеть, но та лишь отчаянно зевает и озирается по сторонам, явно скучая без хорошего боя. Один лишь Тройка выглядит обеспокоенным этой новостью, но он тоже не произносит ничего.
— С вашей стороны никого такого не было?
— Обычные служащие, — Киллуа качает головой. — Мы зачистили всю территорию, но сигнализация не включилась.
— Полагаю, нет смысла, потому что Джайро и Церри уже в курсе, что мы тут.
Речь, конечно же, о двойниках. Помедлив, Киллуа медленно кивает, соглашаясь.
Они молча проходят внутрь завода, наконец-то видя его начинку. Несмотря на заброшенный вид снаружи, внутри производство налажено, тут довольно прилично — стоят огромные чаны, видно множество механизмов, назначение которых Гон понять не в состоянии. Могли ли тут производить оружие помимо двойников? Или все это — просто замешивание биологического материала для изготовления новых фальшивок? Он не может сказать. Все это слишком туманно. Невольно Гон вырывается вперед, но Киллуа его не тормозит, потому что знает, насколько это важно для друга, и, черт возьми, он ему за это благодарен. Хотя Гон уясняет свой урок с охоты на муравьев, и, если бы Киллуа вновь попытался бы его образумить… Гон не стал бы злиться. В конце концов, опыт с Хисокой дал ему понять, что иногда таким образом люди просто пытаются помочь тебе и сделать лучше. И это не те благие намерения, что ведут в ад.
Но они останавливаются, когда доходят до павильона, где стоят множество открытых шкафов, где полки выполнены в виде пчелиных сот; Киллуа — явно в ужасе от открывшегося перед ними, а вот Гон… Наверное, он просто обескуражен? Удивлен? Он, честно говоря, не слишком хорошо понимает, что об этом всем думать… Потому что на каждой из этой полке лежит отрезанная голова: множество деформированных голов его бракованных копий. У кого-то — три глаза. У кого-то странная форма головы. Лишний ряд зубов. Нет ушей. Нет носа. Будто бы рога. Заросшие кожей веки. Видя эти уродливые создания, уже мертвые, Гон не понимает, что он должен чувствовать. Злость? Обиду? Раздражение? Он просто проходит вперед, но потом оборачивается, когда понимает, что Киллуа не идет за ним следом.
— Что-то случилось?
Седьмая глазеет по сторонам с любопытством, пока Третий скрывает лицо в ладонях.
— Гон… С тобой все хорошо?
Киллуа беспокоится. Гон вновь смотрит на уродливые трупы вокруг… Но потом просто пожимает плечами, выдавливая из себя наиболее искреннюю улыбку, на какую способен в этот самый момент.
— Да. Спасибо.
А затем, впереди, они находят комнату, в которой Гону становится тошно.
Но это не омерзение, которое он испытывает при воспоминаниях об ИТЦ; ему не хочется закрыть глаза и вытошнить обед, о, нет, это ощущение совершенно иного толка, будто бы ярость от того, что такое вообще позволено, хотя, признаться, в глубине души Гону довольно все равно. Он смотрит вперед, в темное лабораторное помещение, где в стеклянных колбах, погруженные в сон, плавают тела, явно ждущие своего момента, чтобы стать новыми Двойками и Десятками. Его двойники. Еще совсем молодые, еще совсем дети… Чуть старше его самого, когда он отправлялся на Остров Жадности…
Еще совсем юные. Чистые.
Пустышки.
— Киллуа, — голос Гона не выдает его эмоций, он сдерживается изо всех сил. — Пожалуйста, можешь выйти?
— Точно?
Когда их взгляды пересекаются, все, что видит Гон в его глазах — искреннюю заботу. Нет повода злиться. Этот вопрос задан не для того, чтобы поддеть. Киллуа правда беспокоится. Потому он медленно кивает и косит взгляд на Седьмую и Тройку, немо прося увести и их, что Киллуа понимает без слов. Он похлопывает его по плечу, и Гон слабо улыбается, понимая, что то, что произойдет спустя несколько минут, лучше не видеть никому. Отворачиваясь, он слышит удаляющиеся позади шаги, после чего вздыхает и закатывает рукава, хотя ему, изгаженному кровью с головы до пят, это в общем-то не необходимо.
Но вдруг кто-то хватает его за ладонь, крепко сжимает, и стоит Гону обернуться, он видит, как за него держится Тройка. Он ведь младше его, не только фактически, но заложенное в него эго возрастом лет шестнадцати, может быть, не старше. Совсем ребенок. Потому он предает Джайро — ведь не видит смысла в его планах, а Камилла по неясной причине относится к нему благосклонно. Гону хочется прогнать его… Но они оба знают, что сейчас последует, потому он просто приобнимает Тройку и треплет его по волосам.
Совсем ребенок. А Гон теперь — взрослый.
Как странно все меняется.
— Прости меня. Я плохой старший брат.
Он не знает, произносит ли это искренне.
Тройка обнимает его в ответ, и Гон чувствует себя неожиданно жутко уставшим, будто бы разбитым на миллиард осколков.
— Принеси бензина. Надо тут… все по правилам устроить.
На него смотрят в ответ, будто не веря, но Тройка все же кивает. Он оставляет Гона одного, а тот в свою очередь срывает с пояса один из ножей, что ему предоставляет Бенджамин. Это хорошее армейское оружие из крепкой стали, созданное для того, чтобы не сломаться от вливаемого в него нэн. В этом смысле Бенджамин делает и не без того опасное оружие смерти еще более смертоносным. Иронично. Но Гону подходит. Он делает шаг к капсулам, крепко сжимая рукоять в руках, после чего одним шепотом произносит:
— Простите.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Вдвоем они с Тройкой разливают бензин по всему помещению, начиная от лаборатории, и заканчивая павильоном с головами бракованных двойников. Но теперь Гону легко понять, почему Десятку оставляют в живых — он хотя бы напоминает человека, в отличие от всех ужасов генетической лотереи, что видят они сегодня. Приходиться потратить несколько крупных канистр бензина, но дело оказывается сделано, и Гон замирает у входа в павильон вместе с Третьим, доставая из кармана зажигалку.
Всего секунду он смотрит на зрелище перед собой. На отрезанные головы. На разбитые капсулы и кровь на полу. В его сердце неожиданный покой. И, молча, он швыряет зажигалку вперед, высекая из нее искру. Та проделывает переворот в воздухе, прежде чем упасть в лужу бензина, а затем все вокруг вспыхивает, будто бы во вспышке.
В темноте пламя кажется ослепляюще ярким.
Начинает вонять горелым мясом.
Они молча смотрят на это, и Гон чувствует, как продолжает цепляться за него Тройка, только в этот раз он стоит смирно, не чувствуя в себе сил ни на что. Они так и стоят рядом, смотря на разгорающееся пламя, и Гон про себя думает про том, что даже несмотря на то, что открылось сегодня перед им, он еще слишком многого не знает. Все идет не по плану. Он должен это исправить, это в его силах — вынудить весь мир поступать так, как нужно ему. Неожиданно, это куда проще, чем можно себе вообразить, достаточно лишь дружбы с парочкой влиятельных людей.
Они возвращаются на холм, где их дожидаются остальные, спустя полчаса. Позади них в закатном пламени догорает фабрика, оставляя в небе черный густой след, прямо как в день падения ИТЦ. Первым к ним подлетает Киллуа: он хватает Гона за плечи и встряхивает, после чего смотрит в глаза, только в этот раз сил на обманчивую улыбку нет, и потому на вопрос о том, как он себя чувствует, Гон отвечает довольно честно:
— Как же мне хуево.
Но так нужно поступать. Это была необходимость.
Маленькое зло… для блага в будущем.
— Прости, — с трудом произносит он. — Херовый я друг.
— Что ты такое говоришь?..
Киллуа продолжает сжимать его плечи, смотря в лицо жутко обеспокоенно. Он не понимает, о, он ничего не знает, и Гону хочется присоединиться к нему в этом блаженном неведении. Но у него нет выбора. Ему столько дел предстоит, столько всего…
Нужно вычистить всю грязь из Гойсана, убить каждого, кто принесет вред остальным, оставить после себя лишь пылающие руины… Осталось лишь три клона, верно? Замечательно. Он уже знает, как будет действовать. Это будет сложно, но ему придется постараться, ведь иного выхода нет. Либо так, либо маленькие несчастья продолжат случаться, накапливаясь, как снежный ком.
Но для этого…
… Гону придется обмануть всех.
Chapter 112: ИНФЕРНО: молот правосудия: семейный ужин
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
С момента уничтожения первой фабрики, бывшей колыбелью двойникам Гона, прошло около пяти лет.
Дальше они с Гоном разошлись по своим делам, каждый слишком погрязшиq в собственных заботах, слишком разных, слишком… Никакая дружба не может держаться слишком долго, если в ней нет необходимости, и, хотя они обменивались письмами, Киллуа чувствовал, как та искра, что зародилась в день экзамена на Охотника, начала тухнуть. Несомненно, они все еще были хорошими приятелями и могли выслушать друг друга, помочь, но падение началось с момента прощания у Мирового Древа; тогда Киллуа выбрал Аллуку, оставив Гона жить скучную, но хотя бы безопасную жизнь. Теперь же… Теперь же все было немного иначе. Некоторые особенности взрослой жизни, так сказать.
За прошедшие пят лет Киллуа занимался работой по своей специальности — он был Охотником за ингредиентами, работавшим вместе с Менчи, и потому жизнь связала его с лучшими поварами и дегустаторами старого мира, желавшими отведать деликатесы Темного Континента. Это легко: Киллуа не нужно лезть в самые опасные места, все, что от него требуется — добыть и доставить, и с «замораживающим» хацу Абаки и телепортом синдиката «НЕФРИТ» это проще простого, свежие ингредиенты попадают в руки заказчиков крайне быстро после добычи. Это хорошая и интересная работа, Киллуа пробует множество новых сладостей, и в какой-то момент Аллука шуточно предупреждает его, что даже его золдиковский метаболизм с этим не справится.
Впрочем, как и сам Киллуа, мир тоже не стоял на месте.
Гойсан из крупного порта стал огромным мегаполисом, буквально вратами человечества на пороге Темного Континента. Удалось продвинуться крайне далеко, дальше даже, чем Кер-Ис, объединиться наконец с Такетнаном и заключить сделку с местными вольными охотниками о сотрудничестве. Однако, человечество все еще было слабо, и потому дальше соваться опасалось — чем дальше, тем крупнее становились аборигены, даже самый отпетый нэн-специалист не сумел бы с ними справиться. Только самые рисковые ребята, вроде него самого, рисковали туда сунуться, и то, в качестве безумного факультатива, а не на постоянке. Однако, человечество начало медленно вторгаться на Темный Континент, завоевывая обратно свою колыбель, и помимо Гойсана начали появляться иные города-республики со своими законами и уставами, и теперь юному приключенцу приходилось выбирать, где он останется: в Гойсане, где таких, как он, было множество, но где легко было прижиться, или попытать судьбу в новом месте, где будет не так дружелюбно. Больше этого Киллуа поражало разве что то, что из всех людей Бенджамин Хой Го Джоу не свалил строить свою собственную банановую республику, но и он не сидел, сложа руки, и теперь в Гойсане на каждом углу можно было услышать о созданной им компании «ПРОМЕТЕЙ», выросшей из синдиката, крохотной компании по производству вооружения. Множество тех, кто был здесь в числе первых, тоже начали воплощать свои старые идеи, и если раньше принцы Какина дрались за то, кто станет новым монархом, то теперь — кто возглавит рейтинг на рынке на этой неделе.
Гойсан стал новым сердцем мира.
И Киллуа… неотъемлемый его обитатель.
Сложно сказать, изменился ли он сам. Аллука говорит, что лишь волосы стали длиннее. Возможно, он просто достигает той точки, когда уже не слишком сильно меняется с возрастом, а нэн молодит еще сильнее. Но это нормально, правда.
Впрочем, сегодня у него дела куда более насущные: сидя в одном из мелких баров где-то в центре квартала развлечений, он выпивает. К счастью, не один, потому что пить в одиночестве — признак алкоголизма, и рядом с ним за барной стойкой в уличном баре сидит его брат. Каллуто меняется гораздо сильнее, чем сам Киллуа: он наконец-то перестает походить на фарфоровую куклу, теперь в строгой рубашке и черном галстуке, выглядит как типичный наемник синдиката, и волосы коротко острижены, единственное напоминание — вместо пиджака поверх накинуто цветастое хаори, черное с фиолетовыми цветами, будто напоминание о былом. С возрастом Каллуто все сильнее походит на старшего брата, но Киллуа удерживает ненужные комментарии при себе. Сейчас это неважно. Они наконец-то приходят к моменту, когда он не хочет убить остальных своих родственников, это многого стоит.
Покачивая бокал с виски в руке, Каллуто сухо продолжает ранее начатый диалог, который проще охарактеризовать словом «вербовка»:
— Семья планирует устроить тут филиал. Думаю, ты лучше всех понимаешь все перспективы этого места, потому легко догадаешься почему. Не хочет присоединиться?
— С чего бы?
Киллуа залпом осушает свой бокал. Каллуто опирается на стойку и смотрит на него с легким любопытством, и когда он это делает, серьги в виде красных кисточек в его ушах покачиваются.
— Ты получил бы большее финансирование, чем от своих нанимателей. Можно остаться охотником-гурманом, но просто по факту быть частью семьи. Может даже отец сумеет выбить для тебя парочку жирных контрактов от господ подполья, с которыми тебе вот так никогда не связаться.
— Нет. Прости, но вообще не интересно.
— Ну, я просто спрашиваю, — Каллуто беззаботно пожимает плечами.
Некоторое время они молча пьют, пока Киллуа рассеянно вспоминает семейное поместье и все, что его с ним связывало. Давно он там не был. Не особо соскучился, честно говоря, но так странно было вообще о нем вспоминать. Потому, закидывая в рот обернутый васаби орешек, он интересуется:
— Как там семья?
— Мать все так же истерит, отец работает, а Миллуки тратит бюджет на аниме-фигурки. Ничего нового, — Каллуто заливается тонким смехом. — А вот старший братец Иллуми наконец-то женился, хотя, думаю, не тебе пояснять, что это все по расчету. Кажется, это какая-то известная охотница и бывшая спортсменка из Сахерты, я правда не слишком интересовался…
— Не могу представить его в роли семьянина, признаюсь тебе.
— Этой новости уже сто лет в обед. У него есть собственные дети.
На этом моменте рука Киллуа так крепко сжимает бокал, что стекло болезненно трещит, и потому он отставляет его в сторону.
— Бедные дети. Не могу представить, как он их мучает.
— А он и не мучает, — Каллуто вновь смеется. — Я знаю, о чем ты, но я видел его отношения с наследниками, и, признаюсь, там все довольно мирно для такого человека, как Иллу. А вот с женой у него явные проблемы! Они друг друга будто убить хотят. Мне кажется, она реально хочет его убить, только кому закажешь Золдика?
Он разводит руки в стороны с таким видом, будто нет шутки смешнее. Киллуа так не считает.
— Ну все, все. Достаточно. Закончили со сплетнями.
— Погоди, есть еще одна смешная новость, и, думаю, тебе она может пригодиться, потому что ты в основном работаешь тут, — Каллуто с заговорщическим видом озирается по сторонам, после чего наклоняется к Киллуа и шепчет ему на ухо: — Это про Миллуки. Я слышал, он нашел себе халтурку на стороне, и теперь подрабатывает взломом корпоративного оружия от местных дельцов, что приносит ему огромные суммы денег.
— Неудивительно.
— Так что если надо будет что-то взломать — звони! Я быстро его уломаю!
Вряд ли это потребуется, размышляет про себя Киллуа. Не только потому, что теперь он работает вне политической грызни в Гойсане, но и из-за их отношений с Миллуки — его довольно легко подкупить, и Киллуа уверен, что найдет на местных черных рынках то, чем старший брат живо заинтересуется. Потому он просто выпивает еще немного, позволяя алкоголю унести себя в расслабляющий туман. К сожалению, метаболизм Золдиков не позволяет быстро нажраться в говно, потому они с Каллуто приканчивают уже десятую бутылку самого ядреного алкоголя, который тут можно купить — и пока что они просто слегка навеселе.
Он хмурится, когда Каллуто продолжает смотреть на него с улыбкой, за которой явно что-то стоит. О, нет. Сейчас начнутся вопросы, которые Киллуа не понравится, он уверен.
— Как там Аллука?
— Закрыли тему.
— Да ладно, мы же теперь не дети! — раздраженно фыркает тот. — Я понял, что сморозил тогда лишнего. Но что ты хотел? Мне было четырнадцать!
— Цыц.
— Братец Киллуа, ну ты и зануда!
Тот лишь показывает язык в ответ, когда Каллуто закатывает глаза, но на этом их бесполезный спор завершается, потому что позади слышатся шаги. Стоит им обернуться, Киллуа видит перед собой довольно знакомое лицо, с которым иногда пересекался тут, на Темном Континенте, но в основном оно приносит воспоминания о Йоркшине многолетней давности, когда они с Гоном были еще совсем детьми… Позади стоит Нобунага, конечно же. Признаться, Киллуа до сих пор не может привыкнуть к тому, что у него повязка через один глаз, и это напоминание болезненно отзывается обо всей идиотский истории с Хисокой, в которую по какой-то причине ввязывается Гон.
Стоило дать Хисоке тогда умереть. Было бы проще.
— О, нашел, — он кивает Каллуто и затем критично осматривает Киллуа с головы до пят. — Давно не виделись, поц. Выглядишь… Неплохо. Даже меня по росту перегнал!
— Это не особо сложно, — фыркает Киллуа.
— Ой, вытянулись, две сопли, а теперь еще умничают! Слушай, — вдруг глаза Нобунаги загораются странным блеском, — может, присоединишься к нам?
Несколько секунд висит пустое молчание. Затем Киллуа оборачивается к Каллуто и смотрит на его убитым взглядом.
— Сегодня день вербовок, что ли?
— Я тут ни при чем!
— Нет, звиняй, — он вновь смотрит на Нобу, и тот с намеренно переигранной грустью вздыхает. — Я к вам ни ногой, тем более после того, что устроил Гон.
— Эх, жаль, нам бы пригодился кто-то, кто умеет действовать быстро… Ладно, мелочь, у меня для тебя послание, — Нобунага достает из кармана небольшой конверт и всовывает его в руки Каллуто, отчего тот с легким любопытством начинает его тут же вертеть в руках. — Там подробности о следующем задании. Не проворонь!
— Будто я когда-то так делал.
— Я не всякий случай! Обязательно прочитай! Чао!
Когда Нобунага вразвалочку уходит прочь, явно довольный тем, что удалось найти свою жертву, Киллуа провожает его внимательным взглядом. Так странно. Раньше он никогда бы не подумал, что будет так легко говорить с людьми, подобными Нобунаге. Не то, что он сам чист, но после всей истории Курапики ему казалось, что он полностью отвернется от теневого мира… И все это лишь для того, чтобы вновь оказаться втянутым в подполе. Некоторые вещи не меняются, верно?
Следя за товарищем взглядом, Каллуто вдруг весело фыркает.
— У нас намечается сочное дельце. Не удивляйся.
— Ясно. Тогда тебе стоит отправиться с ним.
Пьянка закончена, пора возвращаться к делам. Киллуа сползает с барного стула и с хрустом потягивается, чувствуя, как приятно болят мышцы после разминки, и, хватая со стола сумку, идет прочь, махнув на прощание брату рукой. У него еще столько дел, нужно их все закончить… Так он думает ровно до той секунды, пока позади не слышатся быстрые шаги, и его не догоняет Каллуто, смотрящий на него крайне лукаво. С чего тут эти лисьи взгляды?
— Ты идешь к Аллуке, верно?
— Отстань от меня.
— Да ладно. Я просто хочу извиниться.
— Отвянь, серьезно.
— Почему ты не хочешь даже дать мне малюсенького шанса?
Когда Киллуа резко тормозит, Каллуто невольно обгоняет его на пару шагов. Они уставляются друг другу в глаза, и вдруг Киллуа хмурится.
— Ты говорил, что она чудовище.
— И что? — Каллуто так искренне удивляется, будто ничего в этом нет. — Ты тоже чудовище, и я! Темный Континент состоит из таких чудовищ чуть более, чем целиком! Я тут столько всякого дерьма навидался, поверь — все познается в сравнении. Потому я и хочу извиниться!
Все это дурно попахивает, делает для себя вывод Киллуа. Он сильнее хмуриться, но лишь качает головой, понимая, что Каллуто прав. Иногда проще понять свою ошибку, увидев что-то еще. Может, Каллуто прав? Но… Он ведь работает на семью, он ведь…
— Ладно, — наконец, неохотно произносит он. Но потом качает пальцем. — Но если сделаешь хоть что-то не так — я тебя убью. Понял?
Каллуто лишь очаровательно улыбается.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Добраться до Аллуки не так сложно, но путь слегка замысловатый. Они проходят по узким переулкам между высокими зданиями, где полно мусора и битого стекла, мимо заведений, где пожилые женщины предлагают двум прекрасным господам провести ночь с дамами, и так далее, так далее… Гойсан стал больше, но вместе с тем стал полной помойкой. Киллуа ненавидит это место, но он любит этот город, и потому не может просто взять и покинуть его. Удивительно. Ни одно место не держало его настолько крепко, но почему-то эта язва на теле планеты — да.
Позади плетется Каллуто, с интересом озираясь по сторонам. В какой-то момент он начинает говорить, явно заскучавший в тишине:
— Как сильно изменился город…
— В смысле? — смеется Киллуа.
— В последний раз я тут нормально бывал только в момент, когда мы с твоим тупым приятелем грабили Лунцзю.
Тупым приятелем? С Гоном? Киллуа продолжает идти вперед, но в это время в его голове вращается множество вопросов, самый главный из которых — когда? Он ничего не слышал ни про какой грабеж в Лунцзю, Гон попросту об этом не рассказывал. Но он говорил, что нашел где-то информацию про своих клонов… Выходит, это может быть связано? На устах у Киллуа растет кривая улыбка, после чего он встряхивает головой. Много же Гон ему не рассказал. Интересно. Он поменялся… Вместе с Гойсаном.
Когда он поднимает голову, то видит рекламные баннеры на небоскребах, заполонившие его целиком. Гойсан изуродован рекламой, продающей что угодно, ведь тут не действуют законы старого мира. Бенджамин рекламирует оружие, принц Тубеппа — медицинские услуги. «НЕФРИТ» разросся до огромной корпорации скоростных перевозок, но не только грузов, но и людей. Почти все старые синдикаты выросли до чего-то глобального и страшного, медленно заполоняя собой рынок. Среди этого яркого полота броских рекламных слоганов логотип Ассоциации Охотников выглядит почти скучно, блекло, но Киллуа не желает смотреть на него тоже, потому что от мыслей о работе вдруг начинает тошнить.
Он ускоряет шаг, и Каллуто следует за ним, попутно смеясь:
— Кстати я не просто так спросил про то, не хочешь ли ты обратно в семью. Мать хочет наследников! И отец, но… Ты сам знаешь, кто больше всего об этом кричит.
Киллуа хмурится сильнее.
— Мне сейчас не до этого.
— Жаль!
— Ты стал более разговорчивым, — вдруг резко переходит на новую тему он, с подозрением смотря на брата. — Раньше ты был зажатым и постоянно цеплялся за юбку матери. Что поменялось?
— Просто я нашел хороших друзей.
Редан, что ли? Но Киллуа решает промолчать, лишь хмыкает.
— С длинными волосами тебе было бы лучше. Попробуй изменить стиль.
— Это что, модный совет от старшего брата? — Каллуто вновь смеется.
— Да так. Просто пришло в голову. С твоей бледной шеей…
Наконец, нужное место появляется перед ними, скрытое в глубине коридоров Бесконечного Лабиринта — небольшого запутанного переулка, где расположено множество подпольных услуг. Целое миниатюрное здание, на котором висит красивая вывеска, кричащая — «Конфигуратор Плоти». Поначалу Киллуа тушуется, не зная, будет ли рада видеть его сестра, но потом решает не морочить себе голову попусту проходит внутрь, а следом за ним проскальзывает и Каллуто. Это место темно, в предбаннике никого нет, из чего легко сделать вывод, что сестра занята каким-то из своих делишек внутри.
А там… Иногда ему хочется назвать это место лабораторией пыток. Грязная плитка, зеленоватое освещение, прозрачные резиновые шторы… И посреди этого, у койки, стоит Аллука. В отличие от Киллуа, она больше не вытягивается ввысь, но она все еще жутко высокая. В штанах на подтяжках и без рубашки в принципе, она колдует над кем-то на своем разделочном столе, и, когда Киллуа подходит ближе, то видит, что очередной жертвой ее изысканий становится человек, которого он тут сегодня видеть не ожидал — то есть, Гон.
Видимо, он входит прямо в середине разговора, потому что голос Гона неожиданно смолкает, и он сам задорно машет Киллуа рукой, за что тут же получает крепкого подзатыльника от Аллуки, которая на него рявкает:
— Я сказала не шевелить жопой!
— Да блин! — скулит Гон, после чего вновь смотрит на Киллуа, и чуть откидывает голову назад, причмокивая. — О, ты с собой и младшенького притащил.
— Доброго вечерочка, — хмыкает Каллуто.
Киллуа опасается, что Аллука, услышав о брате тут, тут же прекратит свое дело, но она лишь бросает незаинтересованный взгляд назад, на Каллуто, и кивает ему, следом за чем возвращается к Гону, над чьим торсом сейчас работает. Судя по запаху крови в воздухе, ему вскрывали брюхо. Интересно. Получается, он опять себя покалечил…
— Ты как тут очутился?
— Не иди в кулачный бой против человека с заточкой, — мудро произносит Гон, а потом дергается, когда Аллука щиплет его за бок. — Короче, ступил.
— Почему не к Леорио?
— Вот так мой брат ценит мои услуги, — ворчит Аллука, и Гон заливается смехом.
— Дельце было слишком грязным, а рана — неприятной. Леорио и так вечно за меня переживает, куда ему еще?
— Так что случилось-то?
— Мы с Юйди устроили рейд на контрабандистов, и сегодняшний улов был жутко хорош! Но там, как я и говорил, был парень с заточкой… Юйди надо мной ржет, а я что? Кто ж знал, что это вибро-нож из последней коллекции Бенни? Блин, нет, Киллуа, я серьезно, это такая запара… Но зато мы принесли порядок, и в городе стало немного чище.
Он говорит это так просто, с такой искренней улыбкой на лице, что Киллуа неожиданно ощущает странную неловкость от всей этой ситуации, потому что сам он не видит в сотрудничестве с Юйди ничего хорошего. Начав общаться с ним… Нет, на самом деле, немного раньше, но Гон начал меняться. И, признаться, Киллуа это немного пугает.
Он мнит себя судьей, справедливостью во плоти. Человеком, что принесет порядок на Темный Континент. Да, он меняет «Ржавых Крыс», бывших отбросов вольных охотников, в нечто приличное, организованное, и вместе с «ЖЕМЧУГОМ» даже преобразует все это в синдикат, который называют «Арбитрами», но… Все это слишком странно, неправильно! Не в духе Гона! Он словно с ума начал сходить! Гон вновь начинает увлекаться странными идеями, прямо как во время охоты на муравьев, только в тот раз все это в разы опасней!
Но воспоминания о муравьях слишком свежи. Потому Киллуа не произносит ничего.
Он молча дожидается, пока Аллука прекратит латать Гона, и тот крепко пожимает ей руку.
— Спасибо! Что бы я без тебя делал!
— Пошел бы к Леорио? — фыркает она, и Гон шутливо ударяет себя по голове.
— Ну, может быть!..
Только сейчас Киллуа замечает, что Гон явно тащится к Аллуке прямо с миссии: на нем бронированный облегающий костюм, который он обычно использует при вылазке на задания с остальными «Арбитрами», черный, как ночь, больше напоминающий современные доспехи. На самом деле, даже при всем неодобрении Киллуа этой идеи, выглядит эффектно, стильно и полезно. Броня — всегда полезная штука, особенно для Гона, который постоянно лезет в какие-то передряги.
Ну, кроме одной детали.
Плащ? Серьезно? С черной меховой оторочкой?
Когда Киллуа с сомнением ощупывает ткань плаща, Гон громко стонет:
— Да я знаю, что это бесполезная мешающая херня! Но за доспехи отвечала Камилла, и она сказала, что так будет круче!
На лице Киллуа расплывается ухмылка.
— Она до сих пор от тебя не отстала?
По сравнению с одержимостью Палм, Камилла — вообще потерянный случай. Почему на Гона вечно западают самые странные? И те, кто его в разы старше? Нет, серьезно, он что ли феромоны какие-то источает? Что Палм, что Хисока. Сложно в это поверить, но с Хисокой все было как-то… Более понятно!
Гон потирает затылок, после чего с надеждой смотрит на Киллуа.
— Может, выпьем?
— Прости, но я уже. Потому пас.
— Да блин! Это с Каллуто что ли! — он грозит тому кулаком. — Да пошел ты, гад!
— Надо было быть быстрее.
— Да как я мог! Я был слегка занят тем, что истекал кровью! — но потом Гон тычет Киллуа пальцем в грудь. — Но пока ты тут, мы обязаны потусить, слышишь? Не отделаешься. Если хочешь, зови своих родственничков, но выпить мы обязаны!
— Хорошо, Гон, — улыбается Киллуа.
Краем глаза он замечает, что на фоне Каллуто о чем-то говорит с Аллукой, он не слышит, но видит, как лицо младшего брата серьезно, а сестры — спокойно, но потом она вдруг улыбается и кивает. Что ж, выходит, он и правда пришел извиниться?.. Он кивает Гону на прощание, когда тот все еще грозит совместной выпивкой, а потом подходит к родным и с кривой улыбкой интересуется:
— Ну теперь мы просто обязаны устроить всратый семейный ужин.
— О-о-о, мечтала о таком, — смеется Аллука. — Идемте что ли наверх, а то тут кровью воняет. Не слишком соответствует атмосфере!
На втором этаже — небольшой кабинет, где, видимо, Аллука хранит документы и счета: здесь жутко захламлено, начиная от множества бумаг и заканчивая разными миленькими безделушками, вроде статуэток и курильниц, что делает эту комнату в сто раз милее лаборатории пыток ниже. С трудом Аллука расчищает стол и приглашает братьев сесть, потом отходит помыть руки… Когда она выносит из холодильника не самой первой свежести вафельный торт, Киллуа лишь хмыкает, но не начинает жаловаться, как и Каллуто. Удивительно. Видимо, вот так на него влияет жизнь с Реданом — они не каждый день едят что-то роскошное из стандартного меню Золдиков.
Потом они болтают о жизни, и разговор заходит о маленьком бизнесе Аллуки, в ответ на что она раздраженно отмахивается рукой:
— Работы через край. От «Арбитров» нет отбоя по заказам, потому что они срутся с Церредрихом и его компанией, а это сам знаешь к чему приводит. Плюс с учетом, что тот держит в кулаке всю железнодорожную инфраструктуру и не дает конкретно им ею воспользоваться порождает еще больше стычек. Плюс во всем этом замешан «НЕФРИТ»… Но это все не официально, конечно же, потому что на людях «Арбитры» и Церри вообще друг друга не знают.
— И Гон в это ввязывается? — с иронией интересуется Киллуа. Аллука смотрит в ответ крайне устало.
— Ты просто не представляешь, в каких жопах он совершенно случайно оказывается задействован.
— Например в Редане, — смеется Каллуто, и Аллука с усилием кивает.
— Он же друган того одноглазого типа…. Как его…
— Нобу?
— Ага.
— Они разве не прекратили общаться после всего инцидента с Хисокой?
Рядом доносится слегка сдавленный кашель Каллуто.
— Нобунага решил, что на фоне остального это меньшее зло.
— Че, тоже его вербует?
— Ему не даст Финкс.
— А он че, у вас типа главный? Решение все равно за Куроро.
— Мне кажется, если Гон вступит в Редан, то мир покатится под откос.
— По-моему, это случилось еще при первой экспедиции сюда…
Отвлекшись от разговоров, Киллуа поворачивается к телевизору, где симпатичная ведущая в обтягивающей военной форме рекламирует совершенно новую снайперскую винтовку с тепловизором, работающую от нэн хозяина. На мгновение появляется логотип «ПРОМЕТЕЯ», и он отворачивается, вдруг чувствуя странное отвращение.
Мир и правда покатился под откос.
Chapter 113: ИНФЕРНО: молот правосудия: арбитры
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Новый наниматель Киллуа приглашает его для переговоров к себе, якобы, крайне деликатное дельце он предлагает, хотя видится тому, что все дело в болтливости клиента — он таких начинает чуять за версту, есть такой типаж. В целом, это его даже не раздражает, потому что за все годы работы он сталкивается с людьми и более противными, и болтуны — это довольно приятные люди, относительно. Предложение он принимает, а когда прибывает… то только тогда и начинает жалеть о том, что так запросто соглашается на небольшую доставку крохотного деликатеса из глубин Темного Континента.
Перед ним располагается небоскреб с пентхаусом на самой вершине, принадлежащий Церредриху Хой Го Джоу. Корпорация «НЕФРИТ» с ним заодно, все железнодорожные перевозки — его ручек ответственность… Ничего удивительного, что он может позволить себе такое место в центре Гойсана со столь роскошным видом, это вроде как само собой разумеющееся. Если ты директор огромной корпорации, то почему и нет? Несколько секунд Киллуа просто смотрит на башню перед собой, потом невольно тянется к домофону — тот такой чистый и новенький, что ему даже неловко прикасаться к нему, но на том конце провода никто его не осуждает, и голос молодой девочки вежливо отзывается:
— Вас ожидали! Проходите!
Внутри — лифт, точно такой же роскошный, даже слишком вычурно.
Впрочем, не стоит забывать, что речь ведется о Церредрихе. Этот человек не знает вкуса, этот человек… Киллуа иногда не уверен, что он о нем думает. С одной стороны, тот — одна из главных проблем Гойсана, включая остальных своих братьев и сестер, разделивших тут сферы влияния. С другой — если бы не его авантюры с Джайро, то кто знает, как долго бы продлилось проведение железных дорог. Как бы не ненавидел Киллуа Джайро, но это полезно. Иногда проблемы приходят с прогрессом, и это стоит уважать. Да… пожалуй, Киллуа может принять это, со скрипом.
На пороге пентхауса его встречает симпатичная девочка в вычурном ципао; она провожает Киллуа за собой к кабинету, и, когда они идут мимо внутреннего двора с каменным садом, секретарь (она ведь наверняка секретарь) поясняет:
— Мой господин желает, чтобы Вы доставили товар из деревни на границе болотного пояса. Это все, что от Вас требуется.
— То есть, даже не добыть? — Килуа удивлен.
— Отнюдь. Господин уже достал необходимый товар, однако предыдущий наемник столкнулся с некоторыми трудностями, из-за чего отказался работать дальше.
— И Церредрих просто его отпустил? Он же его кинул.
— Исходя из того, что он добыл указанный предмет, и учитывая, кто встал на пути наемника, было принято решение, что он получит полную оплату.
— Неожиданно щедро.
— В этом нет ничего щедрого, Золдик. Просто справедливо.
Это не секретарь. Киллуа поднимает голову, когда слышит мужской голос со стороны каменного сада, где наконец-то замечает хозяина этого места. Церредрих, стоя в одних тренировочных брюках, грабелькой выводит какие-то рисунки на песке. Его волосы стянуты в хвост, но он выглядит все так же намеренно небрежно, явно обозначая свое положение тут — он тут хозяин, и никто не имеет права с ним спорить. Когда их взгляды пересекаются, Церредрих одаривает Киллуа вежливой улыбкой, после чего по камням прыжками добирается до гостя. Жестом он отпускает секретаря прочь, после чего протягивает Киллуа руку, предлагая рукопожатие.
— Представляться, полагаю, не нужно.
— Действительно, — фыркает Киллуа, но предложение принимает.
Рукопожатие у Церредриха крепкое. Опасно. Надо помнить, что он — такой же маньяк, как Хисока… Нет, даже хуже. Хисока в этом смысле был гораздо проще. Да уж, вздыхает про себя Киллуа, с каких пор я оцениваю психопатов по градации в сравнении с Хисокой? Дожили. Может, это просто здравое опасение, что в какой-то момент Гон все же исполнит свое обещание и вернет его.
Они идут дальше по коридорам в традиционном стиле, и Киллуа услужливо интересуется:
— То есть, мне нужно просто доставить товар из деревни сюда? Я, конечно, прошу прощения, но для такого можно было нанять охотника дешевле.
— Дело не в цене, а в качестве, — мягким голосом замечает Церредрих. Когда к ним подходит еще одна миловидная девчушка с подносом с парой бокалов и бутылкой, он хватает последнюю и пьет из горла. — Видишь ли, я хочу, чтобы работа была проведена чисто. Чтобы я получил свой желанный деликатес. А для этого мне нужен проверенный человек. Деньги у меня имеются.
— Это из-за той «проблемы»?
— Бинго!
Они проходят в просторную светлую гостиную, где Церредрих вальяжно опускается в кресло, растягиваясь на нем, словно кот. Он не выглядит опасным, будто бы просто богатый и помпезный человек, хотя Киллуа помнит предостережения Курапики. Нельзя доверять Церредриху. Но чертова гордость хорошего наемника встает как кость в глотке, и потому Киллуа… понимает, что все равно будет с ним работать. Что он может? Это будет честно.
Он садится напротив. Несмотря на обилие странных картин и декоративных элементов, мебель тут довольно простая в том дерьмовом простом стиле, что теперь в моде. Видимо, Церредрих об этом не заботится, хотя ему определенно точно нравятся бесполезные безделушки. Им приносят еще алкоголя, и хозяин вежливо предлагает Киллуа отпить, пока сам добивает раннее стащенную бутылку. К счастью, умение переносить яды спасает в тех случаях, когда надо быть вежливым.
— Так что за проблема возникла?
— Вражда фракций, ничего особенного, — Церредрих беспечно машет рукой. — Есть некоторые люди, с которыми мы давно скалим друг на друга зубы, и они не хотят мне даже шагу давать. Так что я просто хотел бы найти такого наемника, который будет способен если не доставить мне товар, то хотя бы пережить их атаку в целости… Хотя это не исключает, что товар будет доставлен… Гм… Погоди, я немного запутался в своих сравнениях.
Четвертый Принц ожесточенно потирает подбородок с таким видом, будто бы пытался пошутить, но сам себя запутал, пока Киллуа с любопытством за этим наблюдает.
Он помнит предупреждения Курапики, помнит и неприязнь Гона, но пока что, на удивление, Церредрих ведет себя довольно спокойно, словно он вовсе не такой больной ублюдок, как его описывают. Вокруг нет ни единого намека на кровь или насилие… Возможно, это были просто злые речи? И ладно еще Гон, он впечатлительный болван, но Киллуа все же сомневается — в основном из-за Курапики. Тот бы не стал так просто предупреждать об опасности. Значит, с Церредрихом что-то не так.
(но с кем тут что-то в порядке?)
Несмотря ни на что, Церредрих пусть и остается потенциально опасным… но просто помпезным и вычурным человеком. Не дикарем. Впрочем, Киллуа все же настороже. Никогда нельзя расслабляться слишком сильно.
— Кто именно доставляет проблемы?
— Группа наемников. Не столь значимая… Я бы сказал местные дикари, — Церредрих качает головой. — Но крайне раздражающая. В любом случае, для человека, участвовавшего в штурме дворца Восточного Горуто не должно быть проблемой. Ты согласен, Золдик?.. Боже. Прикол, да? Я когда-то давно хотел нанять Золдиков, чтобы убить брата, но как-то не дошел. А теперь настоящий Золдик доставляет мне сраный деликатес… Безумие! Темный Континент и правда безумен!
Он начинает смеяться, запрокинув голову, а Киллуа лишь поджимает губы. Действительно безумно. И действительно правда.
— Простите, но на семью скидок не дам.
— Ой, умоляю, дружище, — Церредрих легкомысленно делает ручкой. — Пусть лучше пока эти черви живут. Было бы очень некстати, заполни вместо них вакуум власти кто-то менее предсказуемый.
— Как Джайро?
На мгновение Принц задумывается, потом пожимает плечами. Улыбается.
— Нет. Джайро… это за гранью даже непредсказуемого. Ах, Тета, сладенькая, подойди сюда…
Женщина строго вида, но со стеклянным взглядом, подходит к Церредриху ближе, когда он манит ее пальцем. Она послушно, словно кукла, наклоняется, когда он шепчет ей что-то на ухо, и Киллуа торопливо отворачивается прочь.
Значит, просто доставить деликатес, не дав наемникам до него добраться. Наверное, предыдущий нанятый Церредрихом человек уже мелькал в кругах с ним, потому его и атаковали. У Киллуа с этим проблем нет. Пока что работенка выглядит довольно легкой.
— Сколько оплата?
— Десять миллионов дженни без страховки.
Страховка, значит? Насколько же там все плохо?
— А если груз будет утерян?
— Ну, с учетом, что намеренно ты его терять точно не будешь, чтобы не портить репутацию… — Церредрих легко смеется, отгоняя жестом женщину прочь. — Скажем, эти издержки на мне. Стоило сначала разобраться с проблемой, а потом уже добывать деликатес, но что уж. Идет?
За десять лямов просто поработать курьером? Что-то тут нечисто. С другой — Церредрих невероятно богат. Он кивает, и они вновь пожимают руки, после чего немного говорят о делах насущных, вроде маршрута или места назначения, и то, что стоит делать в деревне, где сейчас товар — там обитают аборигены, а они в некотором роде опасны, если вести себя с ними неверно. Но после деловой болтовни делишек в пентхаусе больше не остается, и Церредрих вызывается проводить Киллуа сам, прося попутно начать дело как можно скорее. Не срочно, но чем раньше, тем лучше.
Они вновь проходят мимо каменного сада.
— Что за деликатес? — вдруг интересуется Киллуа. Церредрих зевает.
— О, просто мясо редкого зверя из глубин старой Ишвальды.
— Вижу, с терминологией местных Вы знакомы.
— Еще бы! Такие чудесные ребята, особенно те, что в Такетнане…
От болтовни одного из наследных принцев Киллуа отвлекает новое движение в каменном саду: он видит, как туда стайкой выпархивают совсем еще юные девушки в аккуратных одеждах. Для такого человека, как Четвертый Принц, в этом нет ничего удивительного, ему ведь нравится все эстетичное — даже Киллуа об этом слышит — но его передергивает, когда он замечает у них яркие красные глаза. Потому что один раз он уже видит такие, и это…
Курапика.
Церредрих явно замечает интерес.
— Ох, это потомки жриц.
Те самые жрицы, о которых они с Гоном слышали? Владеющие не нэн, но его истоком… Неудивительно, что Церредрих добыл себе их потомков.
— В книгах по Темному Континенту много писалось о том, что они — святые защитницы Мебиуса, но их способности на ином уровне. Никакое зэцу не сделает их слабее, их тела — настоящие шедевры биологии, если можно так выразиться. Сильнее любого человека в разы! Считай, почти боги во плоти.
Глупость, думает Киллуа, вспоминая слова Дюллахан. Богов не существует. Лишь люди, перешедшие за границы разумного с нэн, как Нетеро.
— Я пытался найти потомков жриц, что пересекли границы наших земель, то есть, очутились внутри старого мира, но, гм, кое-что случилось, — Церредрих вдруг цокает языком и выразительно глядит на Киллуа. — Слыхал когда-нибудь о клане Курута?
Держи себя в руках. Киллуа делает скучное лицо.
— Видел, как продавали их глаза на том самом аукционе Йоркшина, когда порезали Донов.
— О-о-о, тоже легендарное событие… Пошатнувшее криминальный мир, за что мы можем отблагодарить «Пауков», — Церредриха это явно веселит. — Но вот с Курута вышло грустно.
— Зачем они Вам?
— Я думал, что было бы интересно вернуть клан к жизни. Нельзя терять последнюю ниточку, что ведет нас к богам. Найти бы хоть одного потомка… Хоть смешанной крови, а женщины то у меня есть. Возродить бы клан…
Церредрих говорит об этом, как о селекции животных. Курапика же мечтает о нормальном возрождении клана Курута. Только вот чуется Киллуа, что до того момента он так и не доживет — нитро-рис добывается в таких малых количествах, что вряд ли Курапике (даже с учетом, что ему поставляют его официально, как представителю королевской семьи Какина, как хранителю Ойто и Вобль) этого хватит. Но он пока живет… Держится.
— Не вся красота должна быть убита, как бы прекрасны не были глаза Курута, — Церредрих вздыхает и упирает руки в бока. — Иначе какой в ней смысл, верно?
— Полагаю, что это так.
— Хотя, на самом деле, я знаю одного потомка… Но с учетом его упрямства проще найти другого.
Ох, черт.
— И кто же это?
— Не знаю, как его зовут, но мальчик, что сейчас служит Халкенбургу. Такой упрямец, — стоит Церредриху это произнести, как его улыбка меняется на хищный оскал. От зрелища, как он облизывает губы, передергивает. — Но очень интересный. Наблюдать за ним на «Ките» было увлекательно. Считай это симпатией.
Прямо как Хисока симпатизировал Гону?
— Впрочем, о чем это я!
Отвлекшись, Церредрих охает и всплескивает руками, и от его угрожающего облика не остается и следа.
— Я слышал много хорошего про тебя, Золдик, как и то, что ты не работаешь с семьей. Что очень круто, потому что твой папаша заламывает жуткие цены. Постыдился бы!
— Отец… Да, он такой, — Киллуа смеется.
— Поработай на меня, а? Я все оплачу. Любые командировки, любые затраты. Куплю тебе квартиру в центре — закачаешься. Я так люблю всякое дерьмо из глубин Ишвальды, но как же тяжело найти человека, что говорит на их языке и не ссыт туда пойти! Один раз меня отшили, грустно…
Ах, это, наверное, про Гона.
Отказать Церредриху будет легко. Он явно не в себе. Но, с другой стороны, Киллуа видит и то, что тот лишь один из многих безумцев этого места, не самый страшный. Бенджамин, остальные жаждущие амбиций подонки… Тут таких пруд пруди. И, хотя Церредрих имеет отношение к Джайро, Киллуа в курсе, что они часто прекращают контакты. У них больше дружба против всех, чем нечто идеологическое. Джайро никогда не пойдет по одному пути с человеком, тратящим деньги на всякое барахло.
Плюс было бы выгодно получить себе в руки покровителя… Всегда можно отказаться.
Церредрих заискивающе смотрит ему в глаза, и Киллуа надсадно вздыхает, сводя брови на переносице.
— Только курьером?
— С издержками по пути, но точно не наемным убийцей, — тут же кивает он.
— Ну ладно… Но если что — я слиняю, не обижайся.
— О-о-о! Да без проблем! — тот вновь хватает его за руку и встряхивает ее с такой силой, что даже Киллуа удивляется, хотя он, вообще-то, знает Гона. Церредрих озаряется солнечной улыбкой, возбужденной, после чего радостно тараторит: — Хорошо, тогда договоримся после этой доставки. Думаю, много времени у тебя это не займет. О, черт, я так рад!.. Как же я рад!
Он и правда странный. Но пока что… Киллуа не чувствует от него опасности вообще.
Притворяется? Врет? Но если что, он узнает.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Внутри небольшой коробочки находится нечто, напоминающее сердце. Оно размером с кулак… нет, крупнее, кулак кого-то ростом с Увогина, вот так, пожалуй, и от него невероятно отвратительно воняет, словно тухлым мясом или чем хуже. Это же жрать невозможно, за этим Церредрих и посылает Киллуа?! Это и есть его желанный деликатес?!
Позади него стоит старейшина деревни, напоминающий помесь человека и жука. Он напоминает монаха в рясе, но, неожиданно, неплохо говорит на языке старого мира, то есть, как предполагает Киллуа, либо Церредрих довольно давно налаживает с местными контакт, либо тут дело в чем-то другом, как было с муравьями-химерами. Впрочем, осуждать за поедание человечинки он не станет — на Темный Континент суются только самые отчаянные, и они знают, на что идут. Сами напрашиваются.
Он захлопывает коробку и несколько секунд переводит дыхание, после чего поднимается. Старейшина… наверное, смотрит на него? Сложно сказать — жучиная голова не особо выразительна в эмоциях, им стоило поступать как Замза и использовать трупы.
— Как проверка? — интересуется тот. Киллуа медленно кивает.
— Да. Это… соответствует описанию.
Когда Церредрих подробно описывает Киллуа «сердце», тот рассчитывает на нечто более мясистое, в конце концов, анатомия у местного зверья другая. Но тут… просто очень большое сердце. Церри нравится жевать мышцы? Хотя он выглядит извращенцем, который и не такое попробует… Сто процентов скоро начнет цедить кофе из отходов местных белочек, ну, экзотика же!
Ладно, наверное, это нельзя назвать «странным» заказом…
— Вы удивлены, — замечает старейшина.
— Это же мышцы. Удивлен, что Цер… э… господин Церредрих заинтересован в поедании подобного.
— О, ему не интересна плоть, поверьте. Все дело в субстанции, которая формируется внутри.
Киллуа косится на коробочку и очень вежливо произносит: «чегось»?
— Использование нэн ведет к формированию отложений… Их поедание может усилить способности отведавшего это «ядро»… Вы не знали? Это один из принципов, почему разумные звери Ишвальды поедают лишь себе подобных — в их телах больше питательной ауры.
Вау. То есть… Вау? Это разумно? Все, претензии к Церредриху сняты. Но если он реально послал наемника за такой хренью, то понятно, почему за ней началась охота. К счастью, Киллуа такое не интересует. Для Церредриха это просто развлечение, а Киллуа нет нужды становиться сильнее, его хацу превосходит многих. Тренировался бы он еще усердней, то был бы на уровне отца, но Киллуа не будет убийцей, а потому ему нет нужды в бытии слишком сильным.
Когда они со старейшиной покидают закрытую комнату, где своего часа ждет деликатес, взгляд Киллуа цепляется за шкуру твари на полу, у которого вместо головы будто череп. Он еще на пути сюда думает, какая же мерзкая это дрянь, но даже за короткое время отсутствия мнения не меняет (не иронично ли?). Сглатывая, он отворачивается прочь.
Что ж, дело сделано, можно возвращаться. К счастью, прямо рядом с деревней есть мелкая железнодорожная станция, от которой можно добраться до большой дороги. Идти до ближайшей нормальной не так далеко, так что Киллуа просто бежит туда с помощью хацу, по пути размышляя, почему же все так получается.
Допустим, эссенция из нэн в сердце животного действительно настолько вкусна. Хорошо, вопросов нет. Церредрих любит всякое экзотичное дерьмо, и его желание попробовать это тоже не удивительно. Но почему наемники-аборигены так настроены против? Почему Церри так дорожит этой мелкой коробочкой, что нанимает бывшего Золдика, лишь бы получить его? Или он реально настолько любит странное дерьмо?.. Вопросов больше, чем ответов.
Но ведь это просто сердце. В нем нет ничего особенного.
Да?
Он добирается до станции и озирается по сторонам. На таких промежуточных полустанках людей почти нет, в основном путешественники катаются от города к городу. Правда в некоторые места, вроде злополучного Лунцзю, даже поезда не ходят, но… Это временно, наверное. Отчего-то Киллуа уверен, что человечество довольно быстро освоит побережье Мебиуса и построит свое царство, ведь пока что Темный Континент им это позволяет. Но надолго ли? Как скоро их постигнет судьба Ишвальды?
… Церредрих мог и сам доехать на каком-нибудь личном бронепоезде!
С другой стороны… Киллуа косится на коробочку и чуть не роняет ее из рук, когда к станции начинает подбираться поезд, оставляющий после себя черную дымовую завесу из дымовой трубы. Техника на Темном Континенте отличается от той, что он видит даже на родине — дельцы из Такетнана очевидно продают старые технологии, не сгнившие со временем, а местные за них щедро платят. В итоге, довольны все. Интересно, Дюллахан тоже проворачивает мутные схемы, или же так и продолжает охотиться на китов?
В поезде комфортно. Киллуа садится у окна и задумчиво глядит вдаль, видя, как там сияет ярким ослепляющим пятном Гойсан. Еще совсем недавно тут есть лишь леса и руины, а теперь — царство новой цивилизации. Поэтому Замза ими всеми интересуется, люди… и правда способны на что угодно.
Надо бы навестить Аллуку с Наникой. Еще раз. У них наконец-то есть возможность поговорить. И Каллуто, да… Он ведь искренне извиняется… Может, даже пойти к Гону, помочь в его дурацкой затее вернуть Хисоку. Уж его-то как-нибудь стерпеть можно, он плохой человек, но после всего увиденного кажется Киллуа просто фантомом прошлого, зловредным, но не столь опасным для них нынешних.
Прошлое… кажется столь простым и светлым в сравнении с настоящим.
От размышлений о былом Киллуа отвлекается в тот самый момент, когда поезд вдруг тормозит. Вскидывая голову, он вглядывается в окно, пытаясь понять, в чем причина, однако с пассажирских мест не разглядеть. Когда начинают сползать защитные перегородки, он начинает что-то подозревать, и, игнорируя испуганный ропот среди редких пассажиров, идет к дверям, около которых стоит работник «НЕФРИТА». На закономерный вопрос Киллуа просто показывает удостоверение Ассоциации и поясняет:
— Меня нанял Церредрих Гой Го Джоу. Я хочу помочь.
Несколько секунд проводник неуверенно на него смотрит, но потом все же открывает дверь.
— Будьте осторожней. Если опоздаете, билет, к сожалению, возврату не подлежит.
Да уж, чертовы жадюги! Киллуа хочет высказаться едко, но он знает, что эти претензии надо обращать Церредриху, а не простому работнику, потому просто кивает. Надо было реально бежать пешком, он бы со своей скоростью управился бы за полдня, особенно если бы бежал вдоль путей! Но нет, комфорта захотелось, тьфу.
Что ж, зато теперь он видит, в чем причина! Железную дорогу перегородили аборигены. Не о них ли велась речь?.. По речи Церредриха тяжело понять, неодобрительно ли он отзывался о ком-то из местных банд, или же про реальных старых жителей Ишвальды. Но эти? Похожи на кучку желающих походить на «Ржавых Крыс», занявших их место после того, как те преобразовались. Выстроив на дороге преграду, они кружат вокруг кабины машиниста, явно ему угрожая, но что они могут сделать против бронепоезда? Впрочем, кажется, все же что-то могут… О, это дрель?
Они реально вскроют поезд, как консервную банку? Как сейф?
Это так тупо, что может сработать.
Киллуа со скептицизмом наблюдает за тем, как кучка выходцев из Такетната перестреливается с корпоративной охраной «НЕФРИТА», а потом, когда те начинают наступать, закидывают их бочками с гнильем, которые подрывают. Он стоит в конце поезда, а все разборки в начале, но вонь слышно даже отсюда…
О, черт. Внезапно, Киллуа понимает, зачем на самом деле его нанял Церредрих.
Избавиться от этих ублюдков! Ну да, сопутствующие жертвы! Вот же!..
Ладно, нельзя ругать его за хитрожопость, это было умно. И хитро. Хочешь жить, умей… и так далее. Видимо, корпоративная охрана пока не наловчилась разбираться с проблемами такого уровня. Неудивительно — местные-то небось знают нэн в миллион раз лучше. Что ж, ладно, можно один раз пойти на поводу у принца, тем более что Киллуа все равно считает эту миссию слишком скучной и легкой, а так тут появится хоть какой-то интерес.
Вразвалочку он подходит ближе к банде и окликает их на языке Ишвальды:
— Вы что тут устроили, черти? Не видите? Я спешу, между прочим, а вы задерживаете рейс!
Нападающие мгновенно отвлекаются от корпоративной охраны, измазанной в тухлятине, и смотрят на него. Перешептываются, и после один из них, со смуглой кожей и заметными шрамами, резко интересуется:
— А ты из местных, значит? Хорошо знаешь наш язык!
— Я работал в Такетнане в эскадре Дюллахан.
Видимо, персона она там известная, потому что мулат мгновенно сменяет раздражение на милость, и, спрыгивая вниз с тачки с катапультой и еще запасом зловонных бочек, подходит к нему. Осматривает его со всех сторон, пристально, но потом цокает языком.
— Правда, что ли? Не думал, что она берет тараканов из нового мира себе в услужение.
— Во-первых, я помог спасти ее жопу в Кер-Исе, во-вторых, если у тебя какие-то претензии, ты можешь ей сам высказать, я уверен, она будет только рада наколоть твою задницу на гарпун.
Мулат уже смеется.
— Ну ладно, ладно. Убедил. Госпожа Дюллахан… Она действительно такая, — затем он кивает в сторону поезда и пренебрежительно шипит: — А ты че, работаешь на этих гадов?
— Не, я тут проездом.
И ведь почти не врет!
Кажется, это успокаивает выходцев из Такетнана. Вот оно, искусство переговоров… Этим пользуется Гон, верно? Что-то он такое рассказывает…
— Эти чертовы ублюдки воруют у нас наши земли! Разрушают наши святыни ради своих стальных дорог!
— Железных.
— Неважно!
Ну, разрушение святынь и осквернение земель — всегда весомый повод для злости. Киллуа с пониманием кивает.
— Нет смысла останавливать из-за этого поезда, так ситуация не решится. Вы не пробовали договориться с руководством корпорации? — когда мулат странно на него смотрит, Киллуа откашливается. Понятно, тут нужна тактика объяснений дурилам уровня Гона. — Главный их, короче, всем этим заправляет и согласовывает планы… Э… То есть, он все решает. Сечешь? Машинист тебе ничего не скажет, а вот главарь шайки — да.
Пока он говорит это, его окружают выходцы из нападавшей банды; слушают внимательно, кивают, мол, дело говорит, и Киллуа облегченно выдыхает. Легко устроить резню, но гораздо сложнее договориться обо всем мирно. Церредриху явно будет наплевать на результат, но самому Киллуа будет спокойней на душе, если все завершится мирно. В конце он складывает руки и вежливо улыбается.
— Я могу передать послание, или кто-то из вас может пойти со мной. Лидер этой корпы… э, то есть, группы — человек специфичный, но если вы задобрите его дарами, то он наплюет на эффективность путей и построит все в обход. Просто покажите ему цацки оттуда, он как сорока — тут же клюнет.
Он видит, как мулат хочет ему ответить. Как уже открывается его рот, как он вскидывает руку, будто бы пытаясь аргументировать или же отказаться… Может, наоборот, похлопать его по плечу и сказать, что идея отличная…
Но ничего не происходит.
Не успевает, потому что голову мулата в эту секунду пробивает нечто, отчего на лицо Киллуа брызжет кровь. Голова его взрывается мелкими кусочками, а потом со стороны поезда слышится вой и свист, пока оттуда не выскакивают люди в черных одеждах и такого же цвета бронекостюмах. Плащи с меховой оторочкой и геометрическим узором алого цвета, словно киноварь…
«Арбитры», понимает Киллуа.
Он настолько ошеломлен этим, что не успевает ничего сделать, просто не может — будто всю энергию разом отключают. Просто в ужасе видит, как черная масса вооруженных наемников бросается на шайку аборигенов и расправляется с ними быстро и кроваво, делая из каждого тела фарш, не жалея никого, ни молодых, ни старых. Не слыша даже мольбы о сдаче и помощи. Этот кровавый вихрь длится считанные секунды, но в конце, когда аборигенов остается немного, чувства возвращаются к Киллуа. Молния бежит у него по руке, и он готовится ринуться вперед.
Даже бросается, но в эту секунду его ловят за руку и тянут назад.
Киллуа оборачивается и видит высокого мускулистого человека в такой же черной броне с черными глазами. Ах да… Киллуа слыхал о нем. Юйди из «Ржавых Крыс». Они смотрят друг на друга, Киллуа чувствует, что Юйди явно видит в нем угрозу и уже хочет убить, заметно по тому, как он тянется к поясу, на котором висит мачете с цепной пилой на лезвии, но потом словно что-то щелкает в голове. Он охает и просто осаждает Киллуа.
— Ты не из этой швали. Не дергайся, приятель, — произносит тот на языке нового мира, будто тем самым закрепляя свое забытое прошлое и принятие нового будущего в Гойсане. Потом вскидывает голову и орет во всю глотку: — Эй, РГ! Иди сюда!
РГ?
Киллуа что-то такое помнит… Ну да, тот слушок про наемника среди арбитров с такой кличкой, «Ржавая Гниль»… Под маской которого скрывается…
Он оборачивается, когда видит, как к ним бежит невысокая фигура, вымазанная в крови. Лицо наполовину скрыто шлемом с прозрачным с одной стороны стеклом, отчего Киллуа может рассмотреть лишь рисунок демона на маске и рот в задумчивом выражении. Попутно неизвестный пытается стряхнуть с подошвы что-то, кажется — чьи-то останки.
Подбегая ближе, неизвестный стягивает шлем… Ну, то есть, именно этого Киллуа и ждет. Ему не нужны догадки, он так и думает, что это Гон.
Видя Киллуа, он ошалело хлопает глазами. Юйди же отпускает руку, наконец, отчего запястье начинает немного болеть.
— О! Киллуа! А ты что тут забыл?
— Неважно! — тот же смотрит по сторонам, на измазанную кровью траву. — Что ты тут устроил, черт возьми?!
— В смысле? — удивляется тот.
— Зачем эта резня?! Можно же было договориться! Мне почти удалось!
Гон так странно на него смотрит, что Киллуа начинает теряться, отчего же тот не понимает вопроса. Затем он переглядывается с Юйди, озадаченно хмурится… Чешет затылок.
— Ну, они же нарушили закон, не? Вот я их и убил.
— Они делали это из-за причины! С ними можно было решить все мирно!
— Но они убили охрану поезда, — возражает Гон таким снисходительным тоном, словно объясняет нечто очевидное. Он ласково улыбается. — Ну же, Киллуа. Корпоративная охрана пусть и состоит из унылых людей, но это не значит, что можно так просто их убивать из-за такой простой причины! Раз ее можно решить разговором.
Киллуа теряется с ответом, просто ошарашенно смотря на друга. Тот просто пожимает плечами.
— Они на землях Гойсана. Напали на поезд — нарушили законы, за что и получили наказание. Ничего сложного! Блин, у тебя так вид смешной. Да ладно тебе, нашел из-за чего париться!
Со смехом Гон хлопает Киллуа по плечу, оставляя на рукаве кровавый отпечаток. Затем шутливо, будто бы с игрушкой играясь, он подпинывает остатки головы убитого главаря, следом за чем давит ее сапогом. Брызги крови вынуждают Киллуа отшатнуться назад.
Он вырос среди Золдиков. Видел там вещи и хуже.
Но никакие из них не были совершены со столь беззаботной жестокостью.
В конце концов, именно этого ты и ждал, думает про себя Киллуа. Ты видел эти зачатки еще в Восточном Горуто, когда ради мести Гон был готов убить Комуги. А Темный Континент… вывернул его наизнанку и пробудил самые страшные черты характера, и все — из-за какой-то нелепой вражды с Джайро.
Гон начинает съезжать с катушек окончательно.
Chapter 114: ИНФЕРНО: молот правосудия: ложь во благо
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Киллуа давно замечает это. То, как Гон с каждым днем становится все более и более диким.
Это начинается в Восточном Горуто, и дальше его психоз лишь сильнее прогрессирует.
Ничего удивительного, на самом деле. Сам Гон относится к этому необычайно трезво для своего-то положения, что удивляет Киллуа больше всего; он легко признает, что с башкой у него беспорядок, только вот меняться он не собирается, и это чувствуется. Гону наплевать на чужое мнение, его интересует только собственная цель, собственные желания, и, получается, что даже несмотря на трезвость мыслей… Гон все еще ведет себя как психопат, просто потому что значение имеет лишь его собственное «я». Это очень эгоистично. Это очень напоминает Хисоку. Смешно ли! Но теперь Киллуа думает, что, пожалуй, Хисока не был столь уж опасен — его образ мышления, пусть и дикий, хотя бы можно было понять, эту «маску», выстроенную на крупицах образа давно сгинувшего Хилояна. Но Гон? У Гона нет масок.
Гон это просто Гон.
Нужно ли что-то с этим делать?.. Или оставить все как и есть? В конце концов, они не маленькие дети. Гон сам себе хозяин. И он способен поступать разумно, пусть порой и ведет себя… как ведет. Нет смысла беспокоиться о нем! Киллуа ему просто друг! Ситуация с Неферпитоу не повторится, Гон мыслит более трезво! Гон…
Гон…
Киллуа осушает залпом бокал алкоголя.
Он сидит в «Алом Бризе» в одиночестве; посылка Церредриху доставлена, а все случившееся на железной дороге его не касается, никто не зовет его на допросы, даже Чидль. Скорее всего она в курсе ситуации, скорее всего… Но вряд ли она догадывается о том, кто скрывается под личиной «РГ», несмотря на многое, Гон нормальный и Гон в фальшивой личине — люди крайне разные. Может, его психозы — это просто игра на публику? Может, с Гоном на самом деле все в порядке? Может…
Может, Киллуа просто пора прекратить бегать за ним, словно потерянный щенок.
У Гона явно свои планы и своя жизнь, которыми он не всегда делится. Сейчас там много Юйди и крови, но само нутро Гона это не изменит. Киллуа знает. Знает, но все еще боится. Он барабанит ногтями по граненному бокалу, не зная, стоит ли ему и дальше так терзаться, пока вдруг позади не слышит крайне знакомый голос со странным произношением, который не слышит уже некоторое время. Они, конечно, связывались после, но не то, чтобы особо часто.
— Веселишься, как я погляжу.
Дюллахан опускается на стул рядом и заказывает себе крепкого виски, позади же нее хвостом вьется Замза, который просто показывает Киллуа два пальца — его явно больше интересует происходящее на танцполе рядом, так и видно, что жучиное недоразумение подрагивает в такт музыке. Самого Киллуа от танцев тошнит, и даже оглашение танцевального конкурса свинга не особо привлекает. Кого вообще будет интересовать танец босиком?
Когда Дюллахан подают ее напиток, она отпивает немного и облокачивается на барную стойку, смотря позади. Ее явно веселит начало конкурса и спонтанный интерес Замзы.
— Я думал, ты в Гойсан ни ногой, — фыркает Киллуа, болтая в бокале кубики льда. Дюллахан одаривает его ухмылкой с ленцой.
— Я все еще ненавижу это шумное место. Но у меня тут кое-какие делишки.
— Делишки, значит?
— Рабочие, не особо обольщайся. А ты чего? — она придирчиво его осматривает с головы до пят и цокает языком. — Ты разве не знаешь? Пить в одиночестве — признак алкоголизма.
Киллуа лишь криво улыбается и пожимает плечами.
— Приходится.
— Приходится!.. Слышишь, жучище? — Дюллахан кивает Замзе. — Ему приходится.
— Отвянь от человека, — милостиво огрызается тот.
— И о чем думаешь, юный алкоголик?
— Во-первых, не такой уж я теперь и юный. Во-вторых… Гон, конечно же.
— А что с ним?
В этот раз заинтересовывается даже Замза, оглядываясь назад. Киллуа лишь цокает языком.
— Не знаю, но… — кратко он пересказывает события на железной дороге. На его удивление, ни Дюллахан, ни Замза особо не реагируют на упомянутое, лишь жучище щурит глаза, будто бы только этого и ждет. Чего он еще ожидал от аборигенов? У них своя этика, и Гон вливается в нее, как родной. — Разве это правильно? Вот так сразу убивать. Да, эти ребята глупо поступили, но… Это не повод лишать их жизни. Не всегда злое деяние злое в корне.
Он хмуро смотрит на то, как Дюллахан закуривает длинную трубку. В воздухе повисает явный цветочный аромат.
— Говоришь, он спелся с Юйди?
— Ходят, будто лучшие друзья. Этот Юйди на него дурно влияет.
— Да нет, — хмыкает она. — Не думаю, что тут дело во влиянии. Он же рассказывал про того парня, чью голову хранит в коробке. Гон повлиял на него, но на него самого крайне сложно воздействовать. Не пойми меня неверно, Киллуа, но то, что они вдвоем сошлись — просто логичный ход событий. Такие люди хорошо сходятся.
— И это плохо!
— Плохо, — кивает она, — несомненно. Но ты с этим ничего не сделаешь. Не понимаю, почему ты вообще удивлен. За год на судне вместе мне вполне стал понятен паттерн его поведения, и то, что Гон делает сейчас, включая работу с Юйди — это просто закономерный итог событий. Он всегда был психопатом, выходящим из-под контроля. Почему тебя это беспокоит?
Киллуа не знает, как на это ответить, и потому лишь качает головой. Он затаивает дыхание, когда Дюллахан придвигается к нему ближе. От нее пахнет мускусом и травмами, запахами дикости, природы. Так раньше пахло от Гона, но теперь он словно въедается в изнанку Гойсана и Лунцзю, теряет себя за фальшивым образом наемника из подземного запретного города. Киллуа должен быть удивлен, что тот и есть этот убийца, устроивший бойню в предыдущей группировке владельцем города, но…
Он просто не удивляется.
Голос Дюллахан щекочет ухо:
— Он ведь тебе нравится, да?
Киллуа не отвечает и отпивает еще. Охотница же отсаживается назад, продолжая скалить острые зубы, но затем отворачивается обратно к конкурсу свинга. Кажется, Замза решает их бросить и откуда-то добывает себе партнера, с которым теперь танцует босиком на танцполе. Публика рукоплескает.
— Ничего удивительного, что ты беспокоишься о нем, но на твоем месте я бы просто приняла тот факт, что Гон — обреченный человек. В такой среде обитания ему будет комфортней, и, возможно, твоя якобы добро он проживет чуточку дольше, — Дюллахан выразительно смотрит на Киллуа, и тот явственно чувствует намек на свое прошлое в семье Золдиков. — Не всегда золотая хорошая клетка лучше грязных подворотен.
— И ты предлагаешь мне его вот так оставить?..
— А что иначе? — она пожимает плечами. — Он не согласится бросить свое дело. Джайро доводит его до точки, где его эго наконец принимает тот факт, что не особо-то они и разные, только стремятся к разному. Ну, так думает сам Гон. Он видит себя послом справедливости и не хочет признаваться, что он злодей, хотя якшается с людьми уровня Юйди. Ну а Джайро… Джайро в этом плане гораздо честнее.
В итоге, они и правда сильно похожи, верно? Киллуа не знает, что об этом думать, и потому заказывает себе еще алкоголя. Но чертова сопротивляемость к ядам не дает нормально напиться, и потому мерзкие мысли так и не покидают его, вынуждая раз за разом возвращаться к сцене на железной дороге, невольно сравнивая ее с ссорой в Восточном Горуто из-за Неферпитоу. И опять все из-за белой кошки…
Когда ему предлагают трубку, он не отказывается, но тут же закашливается. Горло словно обжигает.
— Что это?!
— Мескалин, — хмыкает Дюллахан, и Киллуа смотрит на нее с неодобрением.
— Балуешься, значит, с галлюциногенами?
— Золдик, мы с тобой оба не воспринимаем традиционные яды так, как нужно. Мне это так, легкое развлечение. Поверь, от парочки вздохов я точно не сойду с ума, — она забирает трубку и закуривает сама. — Возвращаясь к нашей головной боли, у меня есть предложение, как немного отвлечь Гона. Уговорить мы его не сможем, а вот немного присесть на уши вдали от города — еще как.
— Вдали?..
— Я приехала сюда для поиска помощников в своей небольшой экспедиции. Всего пара месяцев пути, ничего особо сложного.
— Ага, за нами пришла. А где твои ребята?
— У них свои дела в Такетнане, — строго замечает она. — И я не полагала, что вы особо свободны, учитывая, что я не слышу от тебя вестей о том, что Гон наконец вернул своего приятеля из коробки.
Отправиться в небольшое путешествие с Дюллахан, чтобы разгрузить голову, звучит неплохо. Киллуа бы легко согласился, но… Он неуверенно косится на сцену, где Замза танцует такие дикие пляски, будто это и не свинг вовсе, а танец одержимости. И в этих безумных движениях ему видится Гон, который одним кулаком разбивает чужую черепушку на множество осколков… Не реагирует и вовсе на кровь на лице…
Он сглатывает.
— Прости. Я бы поехал, но я буквально недавно заключил контракт с одним парнем. Я теперь его наемник.
— А что он от тебя хочет?
— Всякие ништяки из Ишвальды.
— Тогда, — хмыкает Дюллахан, — тебе не стоит волноваться. У меня есть идея, как убить двух зайцев одним выстрелом.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Проще говоря, Дюллахан предлагает Киллуа навестить Церредриха и попросить его спонсировать их небольшую экспедицию, ведь там они добудут нечто, что его, любителя всякой извращенной херни с Темного Континента, только воодушевит.
Сидя в гостинице на диване напротив своего нового босса, Киллуа пристально глядит ему в глаза, пока Церредрих вертит в пальцах бокал вина. Он, в домашнем дорогом халате, явно размышляет над предложением, но, судя по тому, как загорается блеск в его глазах, он согласен, просто кокетничает для приличия. Эта черта в Церредрихе бесит, пусть она довольно безобидная.
— «Зверь Конца»… Какое громкое имя…
— Насколько я понимаю, моя старая коллега нашла место, где можно достать кусочек его плоти. Если ей верить, то она сохранила свои изначальные свойства, то есть, даже спустя много лет ее спокойно можно употреблять в пищу, — Киллуа задумывается. — И еще, как я предполагаю, это будет нормально с этической точки зрения?.. В смысле, это же не человек.
— Поверь, Золдик, этика интересует меня в меньшей степени, — Церри одаривает его ленивым взглядом, после чего отпивает из бокала. Он прокручивает тот между пальцев, отчего жидкость болтается из стороны в сторону. — Если потребуется выпить чью-то кровь или отведать чьей-то плоти, я сделаю это. Этичные нормы и мораль были придуманы сами скучными в мире людьми, и любой, кто живет по принципам философов прошлого, это прекрасно видит. Да ладно, если бы тебе предложили отведать плоть условной русалки, что даст тебе бессмертие, ты бы не попробовал?
Киллуа жеманно улыбается.
— Бессмертие переоценено, я считаю.
— Ты любишь жить моментом, это нормально, — Церредрих с важным видом кивает. — Но я хотел бы и дальше наблюдать за развитием общества, а еще продолжать изучать мир. Смерть в этом смысле — та еще сука. Как я могу что-то исследовать, когда она ждет за углом? Впрочем, это просто мои мысли, — он посмеивается и качает бокалом в сторону Киллуа. — Я знаю, ты хочешь просто получить от меня денег, но это действительно интригующее предложение. Скажи своей подружке, что я даю добро. Она, кстати, не хотела бы встретиться?..
— Она не Ваших стандартов женщина. Не любит Гогена, буквально дикарка.
— В дикарях тоже есть свое очарование…
Последнее Церредрих бормочет задумчиво, потом отпивает из бокала вновь.
— Усыпальница зверя конца света… Чем не прекрасный повод начать новое знакомство?..
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Хорошо, первый шаг сделан, следующий — сманить Гона.
Но это сложно, потому что Гон, будучи собой, постоянно чем-то занят и вцепить у него даже немножечко времени на встречу в баре — дело почти невозможное. Но Киллуа старается. Он применяет все свои умения, в том числе и шантаж (а еще использует Аллуку), благодаря чему чудом ему удается пригласить приятеля в уже традиционное для встреч место. «Алый Бриз» как заведение противно Киллуа, но что он может сделать? Гона тут считают едва ли не завсегдатаем, и, значит, его проще всего сманить именно сюда. Он будет чувствовать себя в безопасности… И тогда-то они с Дюллахан и сумеют совершить свою коварную атаку!
Для себя они снимают отдельную кабинку. Пока Гон в пути, Дюллахан вновь закуривает свою трубку, отчего Замза рядом закашливается.
— Тебе бы этой дрянью китов травить!
— Эфирные киты не обладают нюхом, — задумчиво бормочет Дюллахан, и Замза кривится:
— Это не то, о чем я…
— Не жужжи.
— Буду жужжать!
— Ты уверен, — игнорируя ворчание Замзы рядом, смотрит на Киллуа Дюллахан, — что Гон придет?
Развалившись на диванчике напротив от входа, Киллуа цокает языком. Уж над чем, а над этим он постарался.
— А куда ему еще деваться? Я пригрозил ему, что Аллука взвинтит ему цены в пять раз и сольет мне весь компромат на него, если он не выберется со мной на встречу. Судя по тому, как он всполошился, информации у нее предостаточно.
Разумеется, Киллуа это нервирует. У Гона и раньше были секреты, но в основном это было что-то безобидное… Впрочем, нельзя судить по детским воспоминаниям. Теперь они уже давно не дети. Не осталось больше места съеденным втихую шоколадкам. Лишь для политических интриг. С каких пор… Гон так сильно погряз вниз? С каких пор он смотрит на людей уровня Церредриха как на равных?..
В воспоминаниях мелькает образ горящей башни из новостей.
Все из-за ИТЦ?
… и разрушенный дворец в Восточном Горуто.
Тогда все и началось. С Неферпитоу, убившего Кайто?
… начало экзамена.
Нет. Все это…
Гон с самого начала был нестабилен. Потому они с Хисокой и зацепились друг за друга. Потому он и обучился нэн так быстро. Потому так сильно понравился Нобунаге. Гон… всегда был таким, человеком далеко за пределами досягаемости Киллуа. То, что они подружились… просто мимолетное чудо. Слишком уж разные у них были желания. Хотя, было ли у Киллуа тогда желание?.. Он же просто последовал за Гоном из интереса.
Как Замза. Чем он лучше Замзы? Но ведь тот прав. За Гоном и правда увлекательно следовать. Именно такие люди и становятся иконами… Именно такие.
Когда дверь в кабинку открывается, Киллуа вздрагивает. Стоя в проходе, Гон — в этот раз без своей дурацкой одежки участника отряда сорвиголов, которые что-то там вещают, в простой майке поверх штанов военного крова — оценивающе обводит их троицу взглядом, после чего разворачивается на пятке и пытается дать деру, пока на него не бросается Замза.
— Куда намылился?!
— Ну уж нет! Я знаю, к чему это ведет! Я уже ходил на тройное свидание!
— Когда это?! — настораживается Киллуа.
Гон упирается руками и ногами, когда Дюллахан с Замзой пытаются затащить его внутрь. Вцепляется пальцами прямо в край дверного прохода. Нет, вот же… крепко засел! Придется и Киллуа подключиться, негоже оставлять все на даму и жучиное создание.
— Отвянь! — жалобно пищит Гон, когда Киллуа втаскивает его внутрь. — Я не хочу!
— Что за свидание?!
— Спроси у Камиллы!
Камилла?.. Киллуа хочет что-то ехидно ответить про то, что вечно же Гон становится объектом вожделения людей слишком сильно старше своего возраста, но потом решает, что все это может подождать. Кое-как они устраиваются внутри кабинки, Киллуа и Дюллахан сидят у выхода, чтобы Гон и не подумал слинять, но тот наконец признает поражение и покорно принимает судьбу. И напитки. От такого внезапного окружения ему явно некомфортно, но он стойко держит оборону, лишь посасывая что-то клубничное из трубочки.
Потом он откашливается:
— Итак, если мы тут не устроим нечто, выходящее за все рамки разумного и цензурного, то зачем я вам?..
— Я тебя давно не видела, — сухо замечает Дюллахан.
— Ой. То есть, здрасьте.
— А со мной?! — Замза пинает Гона под колено, и тот вновь здоровается. — Так-то лучше. Не могу поверить! Стал популярным, и сразу забыл своего лучшего друга из Ишвальды! Да если бы я так с кем-то другим поступил, мне бы потом лет сто припоминали!..
— Ты сам зассал охотиться с нами на китов!
— Это самооборона.
— Против кого?!
— Неправильный вопрос! Надо было спрашивать: «почему», а я бы сказал — «я действую на опережение». Я же говорил тебе, киты — мои природные противники.
Да уж, размышляет про себя Киллуа, таким образом они никогда не перейдут к сути. Потому он кашляет, привлекая к себе внимание присутствующих, после чего пристально смотрит в глаза Гону. Он лишь начнет этот диалог, продолжит его Дюллахан. Все из-за встречи на железной дороге. Если заговорит Киллуа, то Гон точно откажется, приходится действовать аккуратно. Вот они, тонкости ведения политики в кругу друзей.
Потягивая коктейль, Киллуа замечает:
— Мы отправляемся в экспедицию.
— Я своего согласия еще не давал!
— Нет, я подразумеваю, что мы с Дюллахан, — фыркает Киллуа. — Но я бы хотел, чтобы ты пошел с нами.
— Не, ребята, извините, но я теперь занятой человек…
Когда начинает смеяться Дюллахан, Киллуа становится немного боязно — смешки у нее агрессивные, дикие. Как у гиены.
— В стенах города проще свихнуться, что с тобой, островной мальчик, и происходит. Ты не замечаешь этого за собой, но вижу я, давно с тобою не говорившая, — врет она, и Киллуа поражается, как быстро она придумывает красивую ложь для Гона. Дюллахан указывает на приятеля рукой, продолжая добродушно скалиться. — Мое предложение не касалось вас, но теперь я вижу, в насколько бедственном положении ты находишься.
Гон же хмурится.
— Со мной все в порядке.
— Так говорит Юйди?
Голос вольной охотницы звучит так холодно, что Гон вздрагивает. Помнит же про наставления, значит, понимает, что злость обоснована, вот и молчит.
— Ты не послушал меня, когда связался с «Ржавыми Крысами». Я понимаю. И я не стану тебя осуждать, потому что… — она медлит, вдруг вздыхая, и следующее произносит голосом крайне убитым: — … в молодости я тоже была его большой фанаткой. Говнюк умеет быть харизматичным. Но именно поэтому я и предупредила вас двоих об их опасности. Не зря Юйди изгнали из его родного клана.
У Гона вновь щенячий плачущий взгляд.
— Ну…
— Что ну?
— Он мне помог…
Обмен взглядами между Киллуа и Дюллахан заставляет Гона занервничать еще сильнее.
— Разумеется, он тебе помог. Потому что ему с тобой весело. Гон, — ее голос звучит строго, будто она отчитывает ребенка, а не главу подпольной шайки. — Юйди — существо за гранью твоего понимания, он живет дольше, чем кто-либо, и его невозможно убить из-за того, что существует множество его дубликатов. Гипноз, вся эта херня, да еще и нэн. С ним опасно. Но я не буду осуждать тебя за работу с ним, главное просто будь осторожен. Но тебе явно надо немного проветрить свою голову от влияния Юйди…
— Погоди, что ты сказала про ваше знакомство?!
— Это сейчас неважно, — Дюллахан качает головой. — Плюс это было больше ста лет назад. Гон, ты едешь с нами и точка.
— Но я не хочу!.. — возмущается тот.
— А как же дух приключений?!
— Киллуа, не лезь! Я пока слишком занят для духа приключений! Вот разберусь со всеми делами, и тогда…
— Я слышу это уже который раз.
Гон аж таращится от такого на него, будто бы действительно не понимая, что это за обвинения. Он несколько раз моргает, после чего оторопело бормочет:
— Но я правда не могу… У меня тут столько дел, что…
Настало время последнего оружия. Киллуа едва заметно кивает, и Дюллахан, закидывая ногу на ногу, пристально глядит их общему другу в глаза, пока нарочито медленно, чтобы тот расслышал каждое слово, произносит:
— В этом месте может быть информация о первородном супе. Воскрешающей жиже.
Хисока… все еще больная тема для Гона. Ни желание приключаться, ни Джайро, ни обещания тысяче своих новых важных политических приятелей — о, нет, все это меркнет в сравнении с тем, что Гон каждый божий день бесится из-за невозможности вернуть Хисоку. Киллуа знает; ему рассказывает Леорио, который бережно хранит запечатанную коробку. Уже и сам Киллуа начинает нервничать: признаться, ему совершенно не улыбается встретить Хисоку, будучи уже старше его. Сколько тому, за тридцать?.. Время пока есть, но оно стремительно уходит.
Стоит этим словам оказаться произнесенными, как зрачок у Гона сужается до состояния игольного ушка. Он крепко сцепляет зубы, тяжело дышит, и Киллуа сетует на то, как легко манипулировать его другом. Несмотря ни на что, тот порой так наивен. Потому что Киллуа не уверен, что слова Дюллахан — правда.
Но если даже это вранье… Это ложь во благо.
Крепко сжимая кулаки, он с трудом, будто бы каждое слово дается ему с трудом, цедит сквозь зубы с заметным довольным оскалом:
— Ну так это соверше-е-е-енно другой разговор. Что же ты не сказала раньше?
Chapter 115: ИНФЕРНО: молот правосудия: красная селедка
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Замза обижается, что его не берут с собой. Ну конечно. Жучиные возмущения, впрочем, не интересуют даже Дюллахан, которая с ним таскается все это время:
— В смысле вы берете со мной одного из моих жуков для связи, но меня самого?! Я лучше любого жука!
— Но ты и есть жук! — ахает Гон в своей типичной придурочной манере. Замза начинает краснеть от злости.
— Я не просто жук, я…
— Самый настоящий жучище!
В общем, этот спор продолжается довольно долго, и он по сути весьма бесполезен, потому Киллуа легко пропускает его часть мимо ушей. Но свое — то есть, желаемого жука для экстренной связи с условным Бенджамином (хотя Киллуа думает, что скорее всего Гон будет связываться с Юйди) через Замзу — они получают, и после этого экспедицию можно назвать начатой. Жалко, конечно, что Гона можно сманить только обещаниями дать информации о способе вернуть Хисоку; неужели их с Киллуа дружба теперь настолько мало для него значит? Хотя… Киллуа страшно в этом признаваться, но ему кажется, что теперь Гон и с Хисокой не найдет точек соприкосновения, он просто гонится за этой целью потому, что когда-то давно ставит перед собой эту задачу. Хисока не такой человек, которому понравится Гон с нынешними установками, даже Киллуа это понимает.
Когда они останавливаются на железнодорожном вокзале, крупнейшем в Гойсане, Гон неожиданно поворачивается к Дюллахан и с любопытством заглядывает ей в глаза.
— А что с остальной эскадрой? Они с нами?
— Ах так! — в сердцах (шуточно) возмущается позади Киллуа. — Как с нами пойти, так это его уламывать пришлось, а остальной эскадре он рад! Дюллахан, прости, мне срочно нужно скинуть этого дурилу на рельсы. Идеальное преступление!
— Иди в жопу!
— Сам иди!
Дюллахан с улыбкой смотрит на их перебранку, потом качает головой.
— Никто не пойдет, — она выразительно смотрит назад, на Киллуа. — Даже Годива, хотя она так сильно просилась.
О нет! В смысле, хорошо, но черт, почему она все еще помнит это?!
Свежи воспоминания годовой экспедиции и охоты на эфирных китов, но больше этого Киллуа помнит то, как томно поглядывала на него Годива, как норовила оказаться поближе. Не то, что она плохая, честно, очень милая девочка, но Киллуа совершенно не рад оказаться объектом чьей-то страсти, особенно если он не может ответить взаимностью! Он, знаете ли, человек честный. У него есть только один объект обожания, но так как он невероятно туп, то Киллуа останется холостяком до конца жизни, чем и рад. Продолжать семейное дело совершенно не хочется, пусть этим занимается самый главный фанатик семьи в лице братца Иллуми.
Годива же точно не пойдет, верно? Может, еще не поздно отказаться?..
Эта идея так и греет душу Киллуа, потому что он знает, что ожидает его во время встречи с Годивой, но он решает не быть пипиской и все же встретить свой кошмар наяву вживую. Во-первых, Годива не то, чтобы особо мешала, во-вторых, он делает это не ради себя, а Гона, у которого едет крыша. В-третьих, она с ними не идет. Не идет же?
Он оглядывается назад, на вокзал: кто бы мог подумать, что за несколько лет лагерь переселенцев вырастет в довольно большой город. Такого малого времени хватило, чтобы выстроить башни и инфраструктуру, а все благодаря нэн. Аура… поистине опасная вещь, ведь с ее помощью можно сделать что угодно. Но сначала резня принцев Какина, а потом и освоение Темного Континента постепенно раскрывает существование нэн перед обывателями, что может привести к катастрофе. Кто знает, чем это закончится? Сейчас на вокзале множество самых обычных людей, работяг, приехавших сюда ради бизнеса или в попытке заработать.
Может, среди них скрывается новый Джайро, которому спонтанно сорвет крышу. А Джайро был опасен даже без нэн.
Сглатывая, Киллуа отворачивается обратно к приятелям.
— Давненько мы так спонтанно никуда не срывались, да?
Гон, который о чем-то спорит с Дюллахан, поворачивается к нему с удивленным взглядом.
— Ну да?.. Разве это плохо?
— Не знаю, — он вдруг улыбается и качает головой. — Может, я просто старею.
— Киллуа! Твой дед до сих пор делами занимается! Ты всего лишь на год старше меня!
— Дряхлый старик, — с готовностью кивает Дюллахан. — Впереди только старость и смерть.
— А ты зачем ему поддакиваешь?!
Энергия идиотизма заразна, да?..
В поезде — роскошном слишком даже по меркам Киллуа — они садятся у окна, и Гон распаковывает припасенный пирожок с мясом, в который жадно вцепляется зубами. Киллуа же молча за ним наблюдает: за тем, как словно собака Гон вгрызается в пирожок, а потом жует. Так странно, что вне своего амплуа… которое он выстраивает с Юйди, Гон — все еще тот же старый Гон. Значит, его можно спасти! Вытащить с этой обреченной дорожки! Эта мысль успокаивает его, и Киллуа отворачивается к окну, гадая, что же за место нашла Дюллахан, раз ищет себе помощников не из эскадры, а со стороны. Или, может, она все же намеренно шла за ними?.. Привязаться к человеку легко, сложнее отвернуться.
А ей, живущей уже столько лет… это должно быть известно очень хорошо.
Едут они около двух дней. На скоростном поезде добираться до Такетнана становится намного проще; кто бы подумал, что они тратят почти полгода на то, чтобы дойти до Кер-Иса в свое время, когда сейчас могут по мановению руки просто очутиться за тысячи километров от Гойсана. Технологии поистине меняют мир. Когда они добираются до нужной точки, Дюллахан первая выскакивает из вагона и тут же начинает разминать затекшие конечности, после чего тут же бросается в багажное отделение в поисках своего гарпуна — оружие слишком большое, чтобы его разрешили тащить в вагоне.
Киллуа же плетется следом за Гоном, чувствуя себя неожиданно уставшим. Он жалуется:
— Такое странное ощущение… Вроде бы ничего не делал, но устал — просто жуть.
Гон с любопытством наблюдает за тем, как Дюллахан толкается в очереди за гарпуном, потом серьезно смотрит на приятеля:
— Я думаю, что поезда забирают часть энергии нэн у пассажиров.
Момент для глубокомысленного «чегось».
— Ну, типа… — он задумчиво чешет затылок. — Откуда еще у «НЕФРИТА» столько энергии? Не пойми превратно, но я не вижу никаких вышек, а головной вагон поезда не выглядит так, будто там есть свой маленький атомный реактор. Это было бы видно по тому, как едет поезд.
— Ты у нас теперь и в атомных поездах шаришь?
Со смешком Гон пинает Киллуа под колено, отчего тот жалобно стонет.
— Проклятье! Решил меня добить следом за поездом!
— Это потому что ты дурила, — хмыкает тот, явно довольный, что успевает использовать это словцо первым в споре. Потом пожимает плечами. — Бенджамин использует поезда на атомной тяге. Он все еще не очень верит в нэн, как источник энергии, хотя я думаю, ему просто лень перестраивать имеющуюся систему вот прямо сейчас. А когда его поезда едут на огромной скорости, за ними остается радужный след. Тут такого нет.
— Э… То есть, мы мало того, что ломаем святыни ради железных дорог, но еще и загрязняем все радиацией.
Глазки у Гона начинают бегать из стороны в сторону.
— Ну-у-у…
— Гон. Ты же был за природу! Что с тобой случилось?
— Я не виноват! — пищит тот, вскидывая руки, будто сдаваясь. Он явно знает о своей промашке, раз даже не пытается спорить. — Просто это удобно! Я спрашивал у Замзы, он говорил, что на Темном Континенте полно зон с повышенной радиацией! Ничего хуже мы не сделаем!
— Нашел кого слушать!
Они не успевают поцапаться до конца, потому что к ним подходит Дюллахан, невероятно довольная. С плеча у нее свисает гарпун, и Киллуа замечает на нем новые насечки, среди которых отметина об убийстве Астерия выделяется ярче всего. О, она явно любит этим похвастаться. Но ладно, честное слово, это не самый плохой повод! Они с Гоном и правда имеют право гордиться этим бессмысленным достижением.
Она зовет их за собой.
Такетнан со временем тоже меняется: он начинает напоминать Метеор, тоже разрастается и становится больше, но до Гойсана ему как до луны пешком — слишком уж мелким изначально было это поселение, да и находится оно не на такой уж и важной точке. Поезд, чтобы попасть в подземный город, въезжает в тоннель… Тот, кто строил Такетнан изначально вряд ли догадывался о том, что все так получится. Но развитие не стоит на месте. Даже порт с кораблями вырастает, теперь их тут больше, хотя оснащение все такое же — если кратко, то говно и палки. Местные все еще тяготятся традициями и привычками, а пришельцам из Мебиуса не у кого больше учиться. В итоге отстойные технологии передаются по наследству…
На рынке теперь слышны крики на всех языках, не только на ишвальдском.
Киллуа следует за Дюллахан вместе с Гоном, однако в какой-то момент он понимает, что у порта она сворачивает не в сторону судов, а куда-то в другую сторону, отчего у него в голове мигом рождается миллион подозрений. Он чуть нагоняет ее и склоняется ближе, после чего выразительно смотрит в сторону томящихся в ожидании кораблей.
— Мы разве не полетим?
— Слишком много топлива ради такой мелкой поездочки, — Дюллахан качает головой. — Золдик, ты же охотник. Должен понимать, когда нужно экономить ресурсы.
— Да ладно!..
— Тебе просто нравится летать, — хихикает сзади Гон, и Киллуа придает себе не впечатленное выражение лица.
— Допустим. И что с того?
— Ничего себе! Чья-то дурилья голова призналась, что ему нравится что-то глупое!
Интересно, как быстро Гон полетит вниз, если учитывать его вес, рост (самое важное) и ускорение свободного падения?
— Блин, это отстой, — вздыхает он, заглядывая в глаза Дюллахан. — Пожалей городского мальчика. Я не хочу ходить ножками. Я не этот Гон Фрикс, который в кустах родился, и там же и умрет.
— Киллуа, иди в задницу!
Дюллахан это явно веселит, и она одаривает его довольным оскалом.
— Ничего-ничего. Не устанешь.
— Но это сэкономит нам столько времени!..
— Разве ты сам не хотел, чтобы Гон был подальше от влияния Юйди? Чем растягивание времени не повод?
Она произносит это очень тихо, так, чтобы даже острый слух Гона не распознал; продолжает улыбаться, как ни в чем не бывало, пока Киллуа напряженно на нее смотрит. Аргумент… засчитан, действительно хорош. Чем дальше они от Юйди, чем дольше будут не в Гойсане, тем проще будет убедить Гона, что его образ жизни… слегка разрушителен. И не только для него. Впрочем, размышляет Киллуа, последнее не аргумент для него. Как ни крути, но Гон — эгоист, такой же как и Джин. И если слова Джайро про клонов были правдой, то ничего поразительного в этом нет. Яблочко от яблоньки.
Но интересно то, что Джин, как понимает Киллуа, по своей природе довольно равнодушен ко всему, что его не интересует, а любопытное рассматривает с энтузиазмом и вызовом. На остальное ему просто наплевать, даже на раздражители. Гон же крайне вспыльчив. Киллуа хорошо помнит Восточный Горуто, ВТЦ, Кер-Ис… Когда Гон начинает злиться, становится опасно.
В том числе и для него самого.
Надо что-то сделать. Что-то придумать… Дело даже не во влиянии Юйди, о, нет, проблем гораздо больше…
Проблема в самой природе Гона. Можно ли считать клонов полноценными людьми?
Фальшивкам Джайро словно чего-то всегда не хватает, они не полноценны. А Гон? Может, ему тоже чего-то не хватает?
Спокойствия…
(или мозгов)
(или роста)
— Киллуа, дурила, я по твоей наглой роже вижу, что ты про меня какую-то гадость думаешь! Я тебя убью!
Киллуа только загадочно ухмыляется.
Дюллахан ведет их в небольшой кабак рядом с портом, на котором красуется надпись на ишвальдском — «Красная Селедка». Это… какое-то подозрительное название. Предзнаменующее… Отчего-то у Киллуа есть такое ощущение. Они проходят внутрь, и первым же делом внутри он натыкается на Ибараки, стоящую за барной стойкой, которая наливает посетителям чего-то настолько ядреного, что Киллуа чует аж на входе. Гон рядом вдруг надсадно вздыхает и хватается за голову.
— О нет! Опять бары! Да что же это такое?!
— Это кабак, — фыркает Дюллахан, и тот трясет башкой.
— Ты не понимаешь!.. Серьезно, это какое-то проклятье, почему каждый раз все важные события происходят в барах?! Я даже не люблю пить!
Они проходят к стойке, и Ибараки грузно подходит к ним, обмениваясь коротким приветствием с Дюллахан, а потом уже с юношами. Пока дамы о чем-то говорят, Киллуа осматривает помещение… Типичное портовое заведение. Он помнит подобное с тех самых пор, когда в первый раз проводил экзамен. Тогда они тоже сначала плыли на корабле… Хорошие были времена. Он не спрашивает, зачем они тут, это весьма очевидно — набрать припасов и отправиться в дорогу.
Не пить же. Но Гон прав. Баров… реально многовато.
Он откидывается на спинку высокого стула и вытягивает ноги. Казалось бы, совсем недавно вернулся с заказа в глубине Темного Континента, а теперь опять туда же… У судьбы явно нет планов на небольшой отпуск для бедного маленького Киллуа. Он щурится, когда видит, как Гон беззастенчиво рассматривает его, после чего весело смеется:
— Ну ты хоть пялься не так в открытую.
— Да я думаю, — бормочет тот, продолжая сверлить торс Киллуа.
— О чем?
— Я не буду говорить! Ты начнешь ржать!
Про свой рост, мгновенно понимает тот, и Гон обреченно вздыхает. Он вскидывает руки с таким видом, будто эта тема выпивает из него все соки, хотя, казалось бы, Гон и шутки про низкий рост — вещи, которые будут существовать всегда. Есть такое правило. Хотя, может, это он потому такой злой? Потому что низкий? Мол, чем ближе к земле, тем теплее ад…
Киллуа перестает дурачиться даже в мыслях, когда ему отвешивают смачного пинка под колено. Вообще-то, очень больно!
Вздыхая, Гон делает грустные глазки.
— Ты не понимаешь. Это реально меня бесит. Даже мои двойники… некоторые, начинают перерастать меня! Почему?! Чем я так не нравлюсь Джину, что он обделил меня ростом!
Даже спорить на эту тему смешно, и Киллуа выразительно закатывает глаза.
— Давай разберем эту твою проблему по полочкам. Во-первых, Джин создал тебя своей полной копией, может, за исключением характера. Ты — его двойник, и откуда у тебя должен был взяться высокий рост, если Джин сам по себе три вершка ростом? Во-вторых, Джайро модифицирует двойников, что мы видели по Семерке. Плюс половина из них больная или бракованная. Серьезно, ты бы согласился стать неполноценным просто ради высокого роста?
— Да!
Он разворачивается к Дюллахан и Ибараки.
— Можно я приложу его лицом о стол?
— Только не поцарапай! — гаркает Ибараки.
После смачного тычка в лоб, Гон горестно вздыхает и делает тоскливое лицо, смотря на Киллуа так, будто его прощение вдруг может лишить его всех проблем, включая низкий рост.
— Тебе-то хорошо! Дылда! А я!.. Знаешь, как мне неудобно говорить с другими людьми? Юйди, Бенджамин. Камилла… Да даже Фугецу меня уже выше! Один я клоп! Я думал, может, мне просто заменить свои конечности на чужие, и…
— Че?!
— Ну, заказать у Аллуки протезы из плоти, и…
О нет. Он бредит. Точно. Киллуа еще раз разворачивается к Дюллахан и Ибараки.
— А еще раз можно?
— Кровавые пятна сам оттирать будешь.
Ой, отлично!
Второго удара Гону хватает, чтобы перестать вести себя как дурила. Киллуа улыбается в ответ на его возмущенный бубнеж, а сам мысленно выдыхает. Несмотря на бойню у железной дороги, Гон — все еще его друг, тот самый глупый приятель, который был готов драться с Ханзо до конца просто из-за своей глупой упертости. Возможно, ему не стоило так волноваться… Даже влияние Юйди не особо сильно его испортило. А жестоким он всегда был. Но сейчас, вся эта глупая болтовня, она помогает Киллуа немного расслабиться. Все же, как ни крути, он всегда будет беспокоиться о друге. А Гон — за него.
… хорошо, что они подружились тогда. В прошлом Гон показал ему мир вдали от Золдиков, теперь очередь Киллуа помочь Гону и увести с темной дорожки.
Он облокачивается на стойку, когда к ним подходит Дюллахан. Она манит их пальцами в отдельную кабинку, видимо, чтобы их никто не подслушал. Уже там она располагается на одном из стульев и облегченно выдыхает, после чего Киллуа задает свой давно уже желанный вопрос — почему Ибараки тут, а не на корабле.
— Мы же не можем вечно только плавать, тем более, когда можно навариться в порту, — Дюллахан качает головой. — Если очень приспичит — у Ибараки есть подмена для дел тут, но китобойный промысел без охоты на Астерия не так уж и сложен, поверь. Мы с ней не такие молодые, чтобы до бесконечности рыскать по небу. Ну, точнее, она. Я все же моложе.
— Понятно, две старые кошелки решили выйти на пенсию.
Киллуа взвизгивает, когда ему прилетает смачный подзатыльник.
— Осторожней со словами, Золдик, — Дюллахан угрожающе сверкает зубами, попутно постукивая пальцем по гарпуну. — Мы с Ибараки, может, и не так молоды, но еще способны задать жару. Можешь спросить местных. Но! — она поднимает палец с важным видом, — это сейчас неважно, потому что я расскажу вам, куда мы собираемся отправиться, и зачем я вас тут собрала.
Она раскладывает на столе несметное количество бумажек, которые выглядят как карты; часть — это фотографии, рисунки, все выглядит как один из храмов, который они встречают по пути в Кер-Ис. Громоздко, помпезно, но это храмы мертвых богов, которым уже никто не поклоняется. Все выглядит блекло, серо, словно сделано из бетона. Указывая на одно из фото, где колонны украшены богаче всего, Дюллахан торжественно произносит:
— Мы будем… грабить.
— Ура, нарушение закона! — шуточно радуется Гон. Потом становится чуть серьезней. — Разве там есть кого грабить? Это же мертвое местечко.
— Поверь, воровать можно и у мертвецов…
Когда Дюллахан закуривает, кабинка наполняется неприятным дымом, от которого становится трудно дышать.
— Это усыпальница так называемого «зверя конца».
Становится не до шуток.
— Разве это не чудовище, которое испепелило Ишвальду?
— Ну… легенды гласят так, — Дюллахан криво улыбается. — И это действительно деяние зверя конца, но не того, на чью могилу мы наведаемся. Видишь ли, несмотря на все фрески и легенды, зверь конца — это никак не чудовище и не животное. Так называли силу стихии, судьбы, но чаще всего ею был один единственный человек.
Человек?..
Но в том храме… Белое пятно… Но Замза говорил, что таких людей называли сингулярностями. Могут ли это быть смежные понятия?
— Неважно, несет ли он славу своему народу или же погибель. За расцветом всегда следует упадок, за массовой смертью — затишье. Цивилизации умирали множество раз. Великий ли он генерал, правитель, или же человек, что ведет революцию — это неважно. Главное, что его появление всегда ознаменует поворотную точку в истории, которая не заканчивается ничем хорошим ни для кого.
Киллуа чувствует, как катится пот по спине. Он сглатывает, потому что, выходит, он прав. Замза называл это сингулярностью.
— То есть, это бог?
Дюллахан качает головой.
— Богов, как говорит Гон, не существует. В этом смысле зверь конца — просто очень могущественный пользователь нэн. Подобно вознесшемуся мудрецу, он достаточно силен, чтобы щелчком пальца заставить народ пасть ниц. Думаю, ваш Исаак Нетеро мог бы стать таким, но вряд ли его интересовало нечто глобальное, лишь веселье. Потому мир внутри Мебиуса все еще спит.
— Но пришел… его сын.
Гон и Киллуа обмениваются взглядами. Но никто из них не смеет произнести ничего, пока Дюллахан продолжает свой рассказ.
— Каждый зверь конца убивает предыдущего и занимает его место. Ишвальда была рождена на месте государства, чье название ныне никто не помнит, даже Юйди. Она была основана молодой женщиной, которая крайне сильно желала спасения своему народу, а потому вдохновила множество людей на восстание и свержение предыдущего диктатора. Овладевшая силой благодаря вере в нее людей, она принесла покой в земли Ишвальды на многие годы… Пока, в конце концов, ее не уничтожила. Эту женщину называют Царицей Матерью Восточного Ада.
Совсем незаметно Гон вздрагивает, что не укрывается от Киллуа. Голос Дюллахан звучит торжественно.
— Кто знает, где она сейчас? Может, спит. Но мы, в любом случае, идем не к ней, а к усыпальнице диктатора. Все же, Царица была достаточно жалостлива, чтобы оставить ему хотя бы уголок, где бы его помнили.
Человек, перед которым падают ниц. Человек, что своим эгоизмом способен изменить ход истории. Что идет лишь вперед, не останавливаясь ни перед чем, а за собой несет лишь погибель… Богов нет, говорят Гон и Дюллахан. Все божества Темного Континента — просто люди, сумевшие получить в руки пугающую силу.
Киллуа сглатывает.
В его голове вертится лишь одна мысль: как сильно это походит на двух знакомых ему людей.
Гон и Джайро.
Chapter 116: ИНФЕРНО: молот правосудия: нэн-бастер
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Путешествие до гробницы оказывается не столь интересным или впечатляющим: пару раз они натыкаются на представителей местной фауны, которые хоть и выглядят как мелкие зверушки из старого мира, но размером больше любого человека, но те достаточно безвредны. Всю дорогу Киллуа волнует лишь мысль о том, что услышанное слишком уж хорошо складывается в единую картину… Но глупо беспокоиться, потому что Гон прав: пророчества обычно не сбываются, просто люди имеют тенденцию помнить лишь то, что сложилось. Гон не станет гонцом конца света хотя бы потому, что ему нравятся люди, нравится Гойсан, и он точно не захочет расстраивать свою тетушку, которая устроит ему головомойку, если он вдруг решил сойти с ума и устроить локальный апокалипсис. Как и боги… пророчества — лишь обман.
Но в какой-то момент природа вокруг них начинает чахнуть; деревья становятся меньше и тоньше, пока и вовсе не уступают дорогу небольшим кустикам. Животных все меньше, а трава под ногами будто бы становится пожухлой. Киллуа, не особо сведущий в особенностях окружающей природы, смотрит на странные изменения с подозрением, лишь Гон и Дюллахан идут вперед, будто бы ничего не происходит. Однако после того, как исчезают кусты, и единственным заметным местом впереди остается неизвестное возвышение — наверное, та самая гробница — даже Гон перестает молчать и вдруг спрашивает:
— Что-то высасывает жизненные соки из окружающей среды?
— Нет. В конце концов, это просто огромная усыпальница, — Дюллахан откидывает голову назад и смотрит на них двоих с лукавой хищной ухмылкой. — Мертвецы редко причиняют вред настолько масштабно…
— Разве посмертный нэн не…
Киллуа не успевает договорить, как Дюллахан с беззаботным видом его прерывает, отмахиваясь:
— Ты прав, но не в этом случае. Посмертный нэн — интересная штука, но для этого нужна яркая вспышка эмоций. Когда Царица-мать Востока убивает своего предшественника, он не успевает оставить после себя ауру. Видишь ли, это место — это не следствие его ужасающих способностей или разрушительного нэн, оно выстроено на выжженной ничьей земле, где больше никогда ничего не вырастет, потому что это место было изничтожено бомбами, созданными по велению этого человека.
Голос Дюллахан звучит вкрадчиво.
— Здесь утилизировали бомбы старого образца.
— То есть, это место просто изъедено радиацией? Фонить-то тут не будет?
— Не беспокойся. Это случилось очень давно, если тут и сохранились крохи радиации, то сейчас они совершенно безвредны, не выше, чем загрязнение в Гойсане. Но эта усыпальница — ироничное послание Царицы-матери о том, что все, кто следовал за этим человеком, отправятся на тот свет не тихо и мирно, а потому что их руками были развязаны войны. Не правда ли это забавно? В юности нам твердили, что если мы будем молиться, то боги сжалятся над нами и подарят спасение. Что они всемогущи. Но когда были сброшены бомбы, ад нам принесли не всесильные боги, а такие же люди, как и мы.
Почему-то после этих слов Гон хмурится, и Киллуа не может понять, почему.
В скором времени и трава исчезает, и под ногами остается лишь посеревшая, словно щепки бетона, земля. Но теперь Киллуа видно усыпальницу: точно ту же, что и на фотографиях, но вблизи она выглядит еще больше, страшнее. Серые бетонные стены без облицовки, но выстроенные роскошно, это место словно и правда было финальным издевательским жестом новой иконы человечества последователям старой. Остается надеется, что их цивилизация до этого не дойдет, но слова Дюллахан и мысль, что больно уж все эти глупые россказни напоминают двух конкретных людей, не покидают разум Киллуа. Это не страх, но беспокойство. Он знает, что Гон не будет поступать глупо. Он дурак, но в нужны момент примет верное решение.
Но… Взглядом он скользит по спине друга, который безмятежно пялится по сторонам с довольным видом.
Когда они подходят ближе к комплексу, Дюллахан останавливается на лестнице и достает небольшое устройство, в котором Киллуа узнает счетчик радиации. Значит, она все же опасается? С другой стороны, внутри усыпальницы могло остаться немного, туда солнечный свет не проникает, а бетонная гробница как нельзя лучше подходит, чтобы сохранить опасный уровень радиации даже спустя множество столетий. Однако, счетчик докладывает, что все в порядке.
— Отлично. Итак, наша цель — добраться до саркофага, где спит вечным сном господин диктатор. Благодаря своей силе нэн он скорее всего не сгнил, и мы сможем отковырять от него кусочек мяса…
— Погоди-погоди, — обрывает ее Киллуа, вскидывая руки. Он подозрительно щурит глаза. — Ладно, опустим тот факт, что это мерзко. Почему ты думаешь, что кто-то другой уже не растащил его тело на множество маленьких сувенирчиков любителям пожрать человечины?
Дюллахан смотрит на него, как на идиота. Гон же задумывается.
— Вообще-то это хороший вопрос!
— Местные боятся этого парня. Ты и сам знаешь, как сложно у нас со следованием старым традициям, — Дюллахан, конечно же, намекает на охоту на легендарного эфирного кита, на которого она лезет со старым гарпуном, в чем не особо преуспевает, и которого убивает Гон простым новым оружием. — Многие верят в Царицу-мать Востока, а потому не смеют даже приближаться к этому месту. Другие же просто не заинтересованы, потому что жрать мясо своего вида — себя не уважать. Вы же, люди из Мебиуса, не знаете истории Ишвальды, — потом она немного думает. — Ну и я не уверена, что радиация внутри спала…
— Убить нас хочешь?!
— Эй! — она хмурит брови и упирает руки в бока. — У вас разве нет той принцессочки с лечащим хацу? Уверена, она спасет вас от последствий в случае чего. То есть, не вас, а нас.
Фугецу? Разве ее хацу способно лечить рак? С другой стороны, у Леорио такое хацу, что он может разрушить все опасные клетки раньше, чем те начнут убивать организм… Ладно, теоретически у них есть спасение, плюс не факт, что там внутри реально все еще опасно. В конце концов это старый полигон, и взрыв был не внутри здания. Выстроил же усыпальницу кто-то, не факт, что строители померли. Может, эта дамочка, что убила диктатора, реально сделала так, что с виду тут страшно, а по факту ничего опасного…
Киллуа все равно раздраженно закатывает глаза.
— Ага. Не уверена, еще и подмазаться хочешь. Я понял.
— Золдик, отвали. В тебе совсем нет духа приключенца. Посмотри на Гона, ему вот наплевать.
Тот робко поднимает пальчик.
— Э… Вообще-то не очень наплевать…
— Вот видишь! — Дюллахан уверенно кивает. — Истинный приключенец. Вообще не волнуется о том, что может скрываться внутри. Но, ладно, отставим наш крайне смешной диалог. Мы здесь не только ради мясца. Вы двое — единственные, кому я могу доверять, и теперь, в месте, где нас никто не услышит, я наконец-то скажу вам о второй цели, ради которой мы сюда приехали.
Вот гадина, то есть это была еще и не основная цель?! Хорошо, что об этом не знает Церредрих!
Киллуа даже не успевает нахмуриться, когда Дюллахан, продолжая смотреть на них двоих с хищной улыбкой, произносит:
— Мы удостоверимся, что «нэн-бастер» все еще цел.
— Че?..
— Гон должен понять это проще, чем ты, — ее взгляд обращен в его сторону, и улыбка медленно сползает с уст Дюллахан, как и она сама выпрямляется, теряя эту легкомысленность в жестах и голосе. — Ты рассказывал мне, что твой друг, тот, которого ты хочешь вернуть к жизни, невольно проклял клинок своего учителя, из-за чего тот был способен деактивировать нэн.
Хисока? Ну да, та нэнорезка… Киллуа хорошо ее помнит, потому что Гон подробно пересказывает увиденное им после боя Хисоки и Куроро, добавляя детали, которые ему пересказывает Нобунага. В общем-то, нэнорезка действительно работает так, как и полагается с ее названием — она уничтожает нэн. Детали начинают складываться в голове Киллуа, и он понимает: если вещь называется «нэн-бастер», то…
— Много столетий назад, еще до диктатора и Царицы-матери, в мире существовал человек, имя которого сейчас затеряно в истории. Он изготавливал оружие, каждое из которых потом принесло либо беду, либо спасение этому миру. Сейчас оно в основном утрачено. Кроме «нэн-бастера». Он создал бомбу, которая не просто лишит ауры, как клинок, который увидел Гон, но и убьет любого, кто использует нэн.
— То есть, надо подходить к этой дряни в зэцу? — фыркает Гон.
Дюллахан тонко улыбается.
— Верно.
— А проверяем мы ее зачем?..
Киллуа одаривают серьезным взглядом.
— Хороший вопрос, Золдик. В последнее время начали происходить вещи, которые могут плохо обернуться, как и для вашего мира, так и для старой Ишвальды. Я знаю о существовании «нэн-бастера», и эта вещица очень поможет нам в случае чего. Эту тайну я доверяю вам двоим, — она выразительно на них смотрит. — Считайте благословением свыше. Но проблема в том, что о бомбе наверняка знают и другие, и я просто хочу удостовериться, что она все еще лежит тут. Как наша с вами гарантия на счастливый конец.
Гарантия, значит.
— Но почему она в усыпальнице?.. Эта Царица ее тут оставила?
В этот раз в ответ они слышат смешок.
— Не-а. Ее притащили сюда позже, чтобы спрятать. В основном от Юйди и ему подобным. Не задумывайтесь, это тайна вольных охотников, а вы теперь наши верные союзники. Считайте прошли инициацию, когда согласились отправиться в плавание. Ну что, идем?
Внутри все отделано бетоном, серо и невзрачно, а от стен словно веет холодом. Настоящая усыпальница. Идти тут неприятно, и чем дальше ни отдаляются от солнечного света, тем холоднее и страшнее становится ощущение. Будто бы за ними все это время наблюдают… Киллуа осторожно косится в сторону Гона, но тот совершенно спокоен. Может, ему и правда просто кажется. Он просто беспокоится по пустякам. Но отчего-то каждое новое приключение с Гоном начинает играть на его нервах, будто бы в каждую секунду что-то угрожает, будто бы… Но это глупо! Гон — это просто Гон. В нем нет ничего… плохого. Он хороший парень, и Киллуа об этом в курсе.
Словно заметив его нервозность, Гон вдруг косится на него и одаривает легкой улыбкой, после чего протягивает руку. Когда их пальцы переплетаются, он тихо произносит:
— Не беспокойся. Да и что с тобой вообще? Ты похлеще меня по таким местам лазил, чтобы добыть ингредиенты, разве нет?
— Да, но… Что-то в этом месте… Очень сильно меня напрягает.
Он даже не может сказать, что именно.
Все это место… слишком мертво. Словно отсюда выкачали всю жизнь.
Каждый их шаг эхом отдается по пустым коридорам.
Эта усыпальница была лишь жестом доброй воли, прощальным издевательством. Ничто здесь не напоминает о любви к умершему человеку, потому серый бетон никогда не был покрыт краской, даже спустя столетия заметно, что так и было задумано — серое бездушное место захоронения, и ничего более. Как говорила Дюллахан?.. Юная дева, возглавившая восстание против старого диктатора, убившая его у всех на глазах с помощью дарованной людской верой силы… Что будет с Гоном и Джайро? Закончат ли они точно так же? Кто кому выстроит усыпальницу? Гон ненавидит Джайро… но отчего-то Киллуа кажется, что если кто-то из них доберется друг до друга и нанесет финальный удар, то в конечном итоге отдаст уважение противника. Киллуа знает, что Гон так поступит. В конце концов, вся история с Хисокой — лишь небольшая прелюдия к этому.
Словно тренировка.
Наконец, они останавливаются в большом зале, в центре которого, пустого, где потолок поддерживают огромные невзрачные колонны, уходящие далеко ввысь, так, что потолка даже не видно. И в центре этого, на небольшом постаменте, стоит огромный саркофаг несколько метров в длину… Но не это поражает Киллуа — а то, что тут наконец появляются украшения. Прямо на стене напротив висит витраж, запыленный, местами разбитый со временем, но на котором четко прослеживается рисунок: изображение юной девушки в чепце и крыльями за спиной, которая держит в руках копье с нанизанной головой. А под ногами у нее сломанное оружие… Так, во всяком случае, кажется Киллуа, потому что он никогда не видел ничего подобного.
Царица-мать Востока выстраивает усыпальницу, но оставляет свой след — словно напоминание о поражении, ведь тогда — именно она и есть новый бог, подаривший Ишвальде рождение и смерть.
Он опускает голову вниз, где Гон и Дюллахан с помощью лома открывают саркофаг.
— Никакого уважения к умершим?
— Было бы за что уважать этого говнюка, — Дюллахан фыркает, когда кое-как они с Гоном поддевают крышку саркофага и вдвоем с трудом снимают ее вниз, осторожно, явно чтобы потом вернуть на место.
Втроем они заглядывают внутрь. Киллуа отчего-то не удивляется, когда вместо костей и праха видит вполне себе сохранившееся человеческое тело, будто бы умершее всего пару дней назад. Даже запаха нет. Вот они, чудеса нэн. Значит, любой, кто преодолеет определенный порог, сможет навечно законсервировать себя для истории? Невольно он косится в сторону Гона, но потом вновь возвращается к человеку внизу.
В нем нет ничего симпатичного или привлекательного. Это немолодой мужчина очень высокого (около трех метров) роста с обритой головой, неприятным узким лицом и широким ртом. По морщинам в уголках губ видно, что он часто улыбался. Одет он в простую робу, как раз и сгнившую со временем, но кроме этого Киллуа поражает лишь то, что голова и тело будто бы сшиты — заметно по аккуратному рубцу. Получается, даже после смерти тело все еще пыталось регенерировать?.. Как же Царица-мать убила этого монстра? Одним из оружий, оставленных неизвестным мастером столетия назад?
Был ли тот кузнец таким же «зверем конца»?
Он с отвращением наблюдает за тем, как Дюллахан достает нож и безо всяких церемоний вонзает его в торс этого человека, после чего аккуратно вырезает сердце. Гон смотрит на это с любопытством, тогда как Киллуа вспоминает свою посылку, доставленную Церредриху пару дней назад. Как все интересно складывается, в итоге он видит лишнее подтверждение словам того старейшины из деревни мутантов.
— Почему именно сердце? Его же неудобно жевать.
— Ты разве не знаешь? Считается, что чтобы забрать все силы врага ты должен съесть его сердце после победы, — Дюллахан осторожно кладет вырезанный орган в небольшой контейнер, напоминающий холодильник, затем закрывает его и вручает Гону. — Кстати, не только поэтому. У всех пользователей нэн есть недуг, который называется «сердечный камень».
— Чего?! Почему я никогда об этом не слышал?!
— Потому что он обычно очень маленький и исчезает после смерти, — смеется она. — Но у особо могущественных пользователей нэн он может остаться. Как жемчужина. Энергия нэн собирается в сердце… иногда рядом, а не прямо внутри, по-разному, ну и, собственно, если ее съесть, то можно получить частичку сил этого человека.
— Ага, то есть мы отдаем на продажу такую сильную штуку?!
Церредрих очень в этом заинтересуется, рассеянно думает Киллуа. Он же разбирается. Вот уж забавно, что он получит еще одно сердце в столь короткий срок, и не простое, а принадежавшее диктатору.
— Ничего страшного. Обычный человек не поймет, что это такое. Скорее выкинет, подумав, что это какое-то отложение.
— Надеюсь… — Гон хмурится и скрещивает руки на груди. Затем он косится на труп. — Как-то нехорошо, что мы его так выпотрошили. Неуважение к мертвым.
И это ты говоришь после убийства аборигенов, возмутившихся разграблению святых земель!..
Но, может, это и есть следствие того, что они уводят его дальше от Юйди, от его разрушительного влияния. На Гона очень легко повлиять… как и он сам влияет на других. Это незаметно, но Киллуа помнит их первую встречу с Хисокой, и то, какой след оставляет тот на Гоне, меняя его окончательно. И ему страшно, что Юйди станет одним из многих людей, кто изменит нутро Гона, обернув его во что-то новое. Им нужно… остановить это. Они должны вытащить его с этого пути, они должны…
Киллуа молча наблюдает за тем, как Гон тратит заживляющий спрей, кое-как восстанавливая кожу павшего диктатора. В этом нет смысла, но это лучше, чем если бы он просто ушел прочь. Втроем они кое-как вогружают крышку саркофага назад, пока сам Киллуа гадает, сработает ли остаточная регенерация у трупа вновь — что, если спустя столетия сердце восстановится? Ему страшно об этом думать. Темный Континент — и правда территория чудовищ, с которыми не захочешь встретиться на пути.
Что ж, теперь только проверка бомбы, верно?
Он видит, как Дюллахан задумчиво глядит в сторону саркофага, а затем — на витраж позади. Втроем они замирают, словно тем самым отдавая почести… кому, убийце? Впрочем, будто бы эта Царица-мать лучше.
Богов… нет. Лишь люди.
— Интересно, она все еще жива?..
Гон хмуро смотрит на витраж. Дюлахан лишь щурит глаза.
— Кто знает? Про нее не слышали уже много столетий. Может, она погасла, как свеча. Больше ведь некому в нее верить…
— Верования могли просочиться к нам в мир, — замечает Киллуа. — Просто немного в искаженном виде.
— Даже если так… она не появлялась уже множество лет. Нет смысла беспокоиться о павших богах. Может, у нее самой где-то сейчас есть гробница, где она спит и видит, как мы пытаемся выжить на руинах Ишвальды.
Краем глаза Киллуа замечает, как Гон фыркает и отворачивается.
Дюллахан ведет их к месту, которое вольные охотники столетия назад выбирают для сохранения опасной разработки прошлого. Сначала она ведет и запутанными путями, словно лабиринтом, но в конечном итоге они приходят в небольшую комнатку, которая больше напоминает крохотную молельню. На алтаре стоит относительно небольшая по меркам Киллуа коробка в деревянном ящике, оклеенная различными амулетами, будто бы сдерживающими что-то внутри. Дюллахан осторожно ступает ближе: она отдает свои вещи Гону и Киллуа, а потом аккуратно вскрывает коробку, снимает крышку. Внутри они втроем видят…
… да. Это действительно бомба. Совсем небольшая, размером с… батон хлеба? Но у нее продолговатая форма, небольшой «хвостик» позади. Не это привлекает внимание Киллуа, а надписи, сделанные на совершенно незнакомом языке. Это не ишвальдский, что-то древнее… Он пристально смотрит на то, как Дюллахан осматривает бомбу, затем аккуратно упаковывает ее обратно и обклеивает новыми амулетами. Потом косится на Гона, который по неясной ему причине сверлит боеголовку крайне пристально.
Опять воспоминания?..
Но нет. Он не бледен. Не кажется, будто бы его тошнит.
Странно.
— Все в порядке, — мягко произносит Дюллахан. — Она цела. Мы можем идти.
— И часто вы так ее проверяете? — интересуется Гон, когда они направляются к выходу.
После того, как он покидают темные коридоры, становится немного полегче. Отчего-то от этого места у Киллуа мурашки по коже, и он не может даже объяснить почему. Лишь смотрит назад, в сторону зала, где навеки уснул человек, которого когда-то величали богом… Это все глупости! Нельзя слишком много об этом думать! И тем более так беспокоиться о Гоне! Гон и сам против всех этих регалий, хотя бы поэтому за него можно не волноваться!
Он проводит рукой по лицу, едва не прослушивая ответ Дюллахан:
— Раньше, когда Ишвальда только пала, был совет… Они направляли сюда человека раз в месяц. Но теперь вольные охотники в основном сами по себе. Как получится. Может, раз в год. От меня никто не требовал проверить, что случилось с бомбой. Просто у меня есть поводы беспокоиться.
— Какие? Юйди?
Они смотрят друг на друга, и Дюллахан криво улыбается.
— Бинго.
— Почему он так тебя напрягает? Мы с ним работаем пару лет, он, конечно, засранец, но ничего особо серьезного не сделал. Даже не устраивал массовых боен!
— Гон, этот человек передает свое сознание своим потомкам дольше, чем Ишвальда существовала. Скорее всего он застал мастера-оружейника, изготовившего бомбу. Нельзя исключать, что он захочет прибрать к рукам одно из его изобретений.
— Ты как-то слишком сильно его злодеем малюешь…
На это она ничего не отвечает. А Киллуа думает — она права.
Дело не только в том, что Юйди плохой человек. Скорее всего он обычный засранец и ублюдок, каких на земле миллионы. Ему просто скучно, и он ищет развлечения, потому соглашается работать с Гоном. Однако, это очень опасный тип людей. Хисоке «скучно», и он становится проблемой для Редана. Гентру скучно, и он устраивает массовую бойню на Острове Жадности. Неферпитоу скучно, и он убивает Кайто. Это всегда ведет к проблемам.
Гону скучно, и он ломает каждого из встреченных злодеев. Хисока срывает маску. Гентру сдается. Неферпитоу становится первой жертвой.
Что станет с Юйди?
С другой стороны, они работают уже несколько лет вместе. Юйди не нравится Киллуа, но пока что он действительно не сделал ничего опасного. Может, ему просто нравится наблюдать за тем, как Гон скатывается в пучины безумия, но Гон не то, чтобы делает это с его подачки — он просто сам по себе такой. Сумасшедший. А тот просто его воодушевляет поступать так и дальше. Впрочем, это все равно что винить кого-то в том, что тот не сорвал опасное растение, проросшее рядом с его домом. Гон был таким с самого начала. Киллуа знает. Киллуа… помнит Восточный Горуто.
Чем ярче солнце, тем темнее тень.
И скоро тени Гона поглотят его окончательно.
Когда он останавливается, Гон это чувствует. Он оборачивается к Киллуа и смотрит на него в легком замешательстве, будто не совсем понимая, но потом слегка улыбается, одними уголками губ. И даже такой, стоящий напротив солнца, сам весь в тени… Киллуа все же видит в нем свет. Он болезненно поджимает губы и хочет сказать Гону что-то, предложить уйти прочь ото всех проблем, просто забить на них и отправиться в приключение, чтобы (черт с ним) вернуть уже Хисоку, и дальше просто мирно кочевать по миру, но…
Они вдвоем синхронно оборачиваются назад.
Когда Киллуа и Гон нагоняют Дюллахан на выходе из гробницы, они видят, что рядом с выходом стоят несколько военных автомобилей. Рядом с ними стоят люди крайне бандитской наружности, но они меркнут на фоне своего главаря — о, это очевидно главарь. Он выглядит наглее всех, ярче: высокий, с высокомерным выражением лица и выбритыми висками, но отнюдь не это в нем самое привлекательное, потому что на лице у него нанесен макияж…
… белила и черные пятна вокруг глаз.
И брови!.. Такие маленькие, как две точки.
— Панда?..
Когда Киллуа это произносит, Гон рядом закашливается, явно пытаясь сдержать смешок. Они втроем выжидающе смотрят на пандамужика (просто Панду?), который вразвалочку подходит к ним и закидывает на плечо бейсбольную биту. Это особое оружие, видно по строению, но не что-то, чего стоило бы опасаться Киллуа. Потому он лишь хмыкает, когда это человеческое недоразумение вдруг начинает говорить.
Голос у него хриплый, звучит не глупо — что совершенно не вяжется с панда-макияжем, черными висками и белым ирокезом.
— Так, так, так. Вижу, тут кто-то уже побывал. Как нехорошо! А как же обычай делить добычу?
— А ты вообще кто? — Дюллахан стягивает с плеча гарпун и угрожающе указывает им на Панду. — Ты не из вольных охотников. У меня нет договоренности с людьми из внутренних земель.
— Ну зачем же так грубо, — ухмыляется тот, разводя руки в стороны. — Я просто член «Ржавых Крыс», и…
Разве «Ржавые Крысы» не были преобразованы в «Арбитров»? Киллуа хмурится, видя, как Гон тоже темнеет лицом. Но он пока выжидает, явно ища к чему бы подцепиться. Из Дюллахан переговорщик выйдет лучше — потому что она местная.
Но почему именно сейчас? Почему «Ржавые Крысы»? Странное совпадение… Но Юйди знал, что Гон вне города. Он мог догадаться, куда поведет их Дюллахан. Может, он сохранил группу, просто сделал ее не столь заметной? Мысли проносятся в голове Киллуа, пока он смотрит на Панду, который расшаркивается перед Дюллахан и делает неумелый поклон.
— Давайте что ль познакомимся перед тем, как задорно посраться! Меня зовут Хитклифф!
Внезапно рядом Гон произносит громкое «о». Он поднимает руку на Панду и внезапно разъяренным голосом рычит:
— Это ты, говнюк, игнорировал мои попытки тебя спровоцировать для разговора! Это я у тебя отжал Лунцзю!
… а?
Панда смотрит на него, широко открыв рот, а потом на виске у него заметно проступает вена.
— Это был ты, сраный гном!
— Как ты меня назвал?!
— Ставлю пять дженни на победу Гона, — шепчет Дюллахан, и Киллуа раздраженно цокает.
Ну так не интересно!
Chapter 117: ИНФЕРНО: молот правосудия: панда? панда! панда…
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Прежде чем Гон прыгает на Панду (называть его по имени рука не поднимается, если мужик хотел бы, чтобы его звали по имени, надо было выбирать менее претенциозный макияж), Киллуа мгновенно перемещается ему за спину и хватает под руки, отчего тот начинает брыкаться и орать. Разумеется, будь ситуация серьезной, хрен бы Гон так просто дал себя остановить, значит, он еще способен соображать рационально. Этого достаточно для Киллуа, чтобы ощутить покой на сердце. Значит, все еще не настолько плохо. Но дело, конечно… Его взгляд скользит по Панде, который смотрит на Гона с прищуром, вызовом, но в то же время в этом взгляде нет ничего особо угрожающего — как встреча с нашкодившим мальчишкой, который облил водой твою машину.
Но если слова Гона — правда, значит, Хитклифф — бывший глава синдиката Лунцзю. И значит, Гон просто берет и отжимает всю группировку у человека, что какое-то время руководит ею. Признаться, в этом нет ничего удивительного, но Киллуа все равно с подозрением смотрит на приятеля, который потихоньку успокаивается и наконец прекращает попытки вырваться. Они с Пандой смотрят друг другу в глаза, пока последний вдруг не растягивает губы в безобразной широкой ухмылке.
— Прикольно. Я даже не думал, что вообще тебя встречу. Я слышал, что это какой-то опасный парень, прямо кровожадный убийца, а не человек, а в итоге я вижу простого сопляка ростом мне по пояс. Значит, это ты бил Восьмерочку?
Один из клонов? Гон угрожающе щурит глаза в ответ на упоминание, а Киллуа же опасливо смотрит в его сторону, зная, чем обычно заканчиваются такие упоминания.
— Да. Я убил его. Не обольщайся, внешность бывает обманчива.
Панда лишь разводит руки в стороны.
— Да было бы о чем тут думать. Уж я-то знаю.
… это было либо очень самокритично, либо Киллуа не понимает, о чем сейчас ведется разговор.
Панда продолжает смотреть на Гона с широкой ухмылкой, прежде чем взмахивает рукой, отгоняя от себя подчиненных. Он упирает руки в бока и склоняет голову набок, отчего его улыбка и взгляд приобретают еще более угрожающие нотки, совершенно не нравящиеся Киллуа. Но тот молчит, зная, что одно лишнее слово может развязать сейчас нешуточную бойню. И пусть они наверняка одолеют всех тут даже не вспотев, это может спровоцировать гораздо более опасные проблемы. Таковы тонкости ведения бизнеса на Темном Континенте; нужно действовать осторожно. Опасно тут теперь не только окружение, но и люди, вторгнувшиеся сюда под знаменем завоевания.
Продолжая улыбаться, Панда в шуточной манере вскидывает руки, будто сдаваясь, а затем щелкает пальцами и указывает ими на Гона.
— Впрочем, неважно. Я парень честный, и если вы побывали тут первыми, то ругаться не стану. В этом дамочка с гарпуном права, никаких договоренностей между нами не было. Простите, так сказать, — он лающе смеется, отчего напоминает больше не панду, а гиену. — А ты, парень… Как они зовут тебя? Ржавая Гниль… Ну и имечко! Хе-хе. Хе-хе!
Он продолжает смеяться, а лицо Гона приобретает все более и более разъяренные нотки: это не пылающая ярость, какую Киллуа когда-то видит в Восточном Горуто при встрече с Неферпитоу, о, нет, именно та, что следует позже, когда Гон садится напротив стража Короля и угрожает ему жизнью Комуги. Холодная страшная злость, после которой обычно остается лишь выжженная земля. Такого Гона Киллуа боится; но такой Гон ему невероятно близко знаком. Он пытается протянуть руку к плечу друга, желая сказать, чтобы тот успокоился и не доводил конфликт до момента, когда станет слишком поздно, но Гон легко сбрасывает его руку с плеча и упирает руки в бока. Такой, смотрящий на Панду исподлобья, он действительно выглядит как мясник из подполья, о котором ходит столько нехороших слухов.
Киллуа не знает, что он об этом думает. Наверное, ему страшно.
— Хочешь узнать, почему меня так прозвали?
— Обойдусь, — улыбается Панда, хмыкая. — Мне достаточно того знания, что ты отжал мою территорию. Но ладно уж, кто старое помянет… И так далее. Я не злюсь, парень. Я просто в бешенстве, на самом деле, но я умею забывать. А вот ты? Умеешь ли ты?
— Я умею делать так, чтобы мне не приходилось помнить, ведь причины думать об этом больше нет, — холодно отзывается Гон, чем вызывает у Панды смех еще громче.
— Вот это да! Какой злой! Хорошо, что я с тобой не встретился тогда, иначе ты бы открутил мне голову.
Гон щурит глаза. Ресницы у него подрагивают, и Киллуа чувствует, как друг едва сдерживается от того, чтобы не вспыхнуть, подобно спичке. Он опасливо смотрит на Дюллахан, думая, что, хотя бы она чем-то поможет, но она наблюдает за всем происходящим со сторон, явно не желая даже вмешиваться. Хороша же!.. Впрочем, нельзя ее винить. Это все равно конфликт Гона и Хитклиффа, но никак не ее. Но Киллуа чувствует, что должен что-то сделать, должен…
— Неважно.
Голос Гона звучит подобно грому среди ясного неба. Он упирает руку в бок и смотрит на Панду с таким взглядом, с каким Гон — тот самый дурашливый Гон, с которым они приключались на Острове Жадности и тренировались под руководством Биски — никогда ни на кого не смотрел. В этот момент он напоминает Хисоку еще больше, словно кривое отражение, потому что даже Хисока никогда не вызывал у Киллуа столь животного ужаса, как Гон сейчас.
— На кого ты работаешь? Решим конфликт иначе.
— С чего ты решил, что я — это не босс?
— Ты — часть «Ржавых Крыс», а они никогда не станут подчиняться человеку со стороны, тем более пришедшему из нашего старого мира, — Гон угрожающе щурит глаза. — Над тобой кто-то стоит, и этот кто-то знает про то, что находится в этой гробнице. Назови его. Я не стану устраивать бойню, мне просто интересно, кто решил возродить эту группу после того, как мы вроде как преобразовались в «Арбитров».
Улыбка на губах Панды вдруг подрагивает, но не гаснет, наоборот — растягивается еще шире.
— О. Умно-умно. Ты и правда хорошо знаешь всю эту систему.
— Не тяни время. Видишь ли, — Гон презрительно хмыкает, — у меня есть некоторые проблемы с контролем гнева. Тебе не захочется этого видеть.
Киллуа лишь сглатывает, смотря на него, спокойно признающего свои недостатки в угоду победы в диалоге. Панда же пожимает плечами.
— Ты знаешь ответ, на самом деле. Стоит ли мне называть его имя?
— Юйди, — бормочет Дюллахан, и Гон хмурится сильнее.
Юйди? Но в этом нет смысла, размышляет Киллуа. Если Юйди и Гон сотрудничают вместе, значит, он числится среди «Арбитров», но в чем смысл держать при себе «Ржавых Крыс»? Основная их часть все равно радостно пошла за Гоном, потому что тот собрал худших из худших и дал им повод искупить свои былые преступления, направляя жажду насилия в положительную сторону… ну, относительно, конечно, но… Да, случай с железной дорогой был крайне странным, но в чем-то Гон был прав — аборигены действительно нарушали законы, хотя могли просто договориться. В этом смысле понять действия «Арбитров» можно.
Слишком много странностей. Гон исчезает из города после встречи с Дюллахан. Если она права, то Юйди и правда знает об усыпальнице предыдущего «зверя конца», и, значит, мог догадаться, что они направились сюда. Значит, это он послал сюда Панду? Но зачем? Для намеренной встречи? Или все это случайное совпадение?
Что за игру ведет Юйди?
Он ждет, что Гона это разозлит, и тот начнет орать, попытается допросить Панду, но его лицо вдруг принимает крайне спокойное и равнодушное выражение. Не свойственным ему высокомерным тоном он вдруг произносит:
— Хорошо. Можешь сообщить ему, что в этом месте уже ничего не осталось.
— Я тебе не посыльный, эй!
— Но он ведь спросит, — жестко улыбается Гон, и Панда отчего-то замолкает.
Он просто уезжает прочь, более ничего не произнеся. Может, это была проверка, размышляет Киллуа. Возможно, Юйди и правда хочет добраться до нэн-бастера, скрытого внутри, и сейчас он проверял, отправится ли Дюллахан с Гоном вместе сюда, чтобы раскрыть существование столь страшного оружия. Возможно, Юйди опасается Гона… и потому готовит против него оружие? Но это так не вяжется с их странной дружбой, что он просто теряется в догадках. Проще будет узнать после того, как Гон ворвется к своему дружку и потребует объяснений, но кто знает, что случится до этого.
Или, возможно, это была намеренная уловка? Чтобы Гон испугался, что Юйди захочет бомбу и забрал ее себе?
Но в этом все равно нет смысла. Нет самого главного — причины так делать.
Он опасливо смотрит на Гона, пока тот ходит кругами, заламывая руки за спиной. Дюллахан будто и вовсе теряет к ним интерес, наблюдая за медленно удаляющейся процессией из машин. Эй, черт! То есть, эти говнюки сюда просто приехали, а им пришлось ногами идти?! Нечестно!
— «Ржавые Крысы» действуют без моего ведома… Юйди не сообщал мне об этом, — голос Гона звучит вкрадчиво, угрожающе, а на виске заметно проступает вена. О, он зол, и Киллуа давно не видел его таковым, несколько лет точно. Он резко оборачивается к Дюллахан. — Ты же была его фанаткой, да? Как думаешь, что он планирует.
— С чего ты решил, что я знаю? — фыркает она.
— Я не решил, я собираю мнения. Потому что у меня есть небольшие догадки на этот счет.
Когда она отрывается от стены и подходит ближе, то смотрит на Гона с легкой снисходительностью.
— Ну, я бы сказала, что он хочет достать себе самое мощное оружие, способное уничтожить Гойсан, просто как страховку. Или он думает, что этого жаждешь ты.
— Чего бы мне…
— Ты стал параноиком, Гон.
И это правда.
От этих слов Гон захлопывает рот, будто не в силах осознать сказанное. Потому что это правда. Паранойя вырождается в плохо контролируемые эмоции, а гнев — в то, что Гона начинают бояться, словно чумы. Неудивительно, что Демиан дает ему такую кличку — все потому, что так оно и есть. Как Джайро… Гон — чума, только его еще можно вернуть на белый свет. Надо только понять, как именно. Удивительно, но именно в этот момент Киллуа кажется, что если он наконец каким-то образом вернет Хисоку к жизни, то тот сумеет втолковать Гону разумное, потому что, как бы странно это не звучало, Хисока теперь может понять Гона намного проще.
Кто бы подумал!..
Да. Точно. Им нужно… нужно…
— Ты говорила, — вдруг вспоминает он, решив переключить тему, — что тут можно найти информацию о первородном супе. Способе вернуть Хисоку.
Киллуа произносит это, опасливо смотря на Гона. Отвлечется? Тот дергается, но мыслями явно пребывает в размышлениях о Юйди. Дюллахан же медленно кивает.
— Это так.
— Ну и?.. Где она?
Только не говорите, что она соврала! Тогда Гон точно плюнет на них и уйдет заниматься своими делами!
— Мы буквально копались в ответе, вырезая у него сердце, — ухмыляется вдруг она, и этого хватает, чтобы Гон наконец повернулся к ней с удивленным лицом. — Тело не истлело не только из-за нэн, но и из-за способа бальзамирования.
— Разве при этом не вырезают все органы?
— Не в этом случае, — Дюлахан медленно качает головой. — Как видишь, в этом не было смысла. Тело приобрело регенерацию, умерли лишь функции мозга. Считай, это живой труп. Как человек в коме, который не очнется никогда. В любом случае, я хотела продемонстрировать тебе, Гон, этот феномен, потому что, окунув голову своего друга в «первородный суп», ты скорее всего проклянешь его.
Вечная регенерация… Темный Континент…
Погодите-ка.
— А это случайно не связано с…
Киллуа не договаривает, когда Дюллахан обрывает его кивком. Следом ее улыбка приобретает хищный оттенок.
— Да. «Первородный суп», чьи испарения мы видели, и зобаэ, болезнь бессмертия — это одно и то же. Просто в одном случае оно проходит не столь болезненно. Готов ли ты обречь своего друга на это, Гон?
Хисока будет просто в бешенстве, если сделать его бессмертным, в этом Киллуа уверен на все сто. Не будет никакого смысла в его увлечении драками, потому что не будет риска. Но, видимо, «первородный суп» действует мощнее обычного зобаэ, раз способен «отмотать» отрезанную голову до состояния целого тела. Впрочем, это лишь детали и вероятности… Хисока пока мертв. Пока что у него ест возможность остаться мертвым навсегда.
Что думает об этом Гон?
Отчего-то тот вдруг темнеет лицом и отворачивается, не произнося ничего. Он тоже понимает все проблемы… но для него возвещение Хисоки — словно соломинка, за которую он может держаться, чтобы не сойти со своего изначального пути окончательно. Во всяком случае, в это верит сам Киллуа. Но в последнее время он теряет нить мысли своего лучшего друга.
Наконец, молчание прерывается.
— Я думаю, — вдруг произносит Гон неожиданно мрачным голосом, игнорируя заданный ему вопрос, — мы должны забрать бомбу прежде чем что-то произошло. И желательно спрятать ее подальше.
Неожиданно благоразумное решение. Когда Дюллахан медленно ему кивает, Киллуа лишь гадает, где тот может это сделать.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Их путь немного меняется; в итоге вместо возвращения в Такетнан они направляются в место, которое Киллуа порой видит в далеких неприятных снах, пахнущих гнилью и кровью. Он не знает, почему это место в принципе запоминается ему, в конце концов, Кер-Ис — лишь тень себя прошлого, теперь окончательно опустевшая. Даже вольные охотники сюда не суются, словно опасаясь старого проклятья, но их путь лежит именно сюда, ведь по мнению Гона тут проще всего спрятать бомбу — никто сюда не заходит. Одновременно это очень логичное и очень опасное решение, ведь Юйди знает про историю с Кер-Исом… но вряд ли он подумает, что Гон вернется в лоно одного из своих многочисленных кошмаров.
Всю дорогу до туда он размышляет над словами Дюллахан про «первородный суп», то самый способ возвращения Хисоки обратно к жизни. Предыдущего «зверя конца» бальзамировали с его помощью, но, видимо, эссенция была настолько мала, что тело не «ожило» вновь. Или, быть может, даже у заболевшего зобаэ есть слабость, с помощью которой можно если не убить «тело», то убить «душу»… Но Дюллахан говорила вовсе не об этом, вовсе не о проклятье бессмертия, о, нет, это был очередной вопрос с подвохом.
Будет ли готов Гон ради своего эгоистичного желания обречь Хисоку на столь ужасающую участь?
Если теоретически все пройдет успешно, то Хисока вернется уже не просто человеком, но проклятым банальной невозможностью умереть. С одной стороны, это взбесит его, в этом Киллуа уверен на все сто. С другой — Хисока… Хило же обещает Гону, что после боя с Куроро, что больше не сунется на эту дорожку. Возможно, все будет в порядке? Насколько вообще работает это бессмертие? Может ли зобаэ передаться частично? Ведь у них есть только голова Хисоки и не более…
В контексте вопроса все это, впрочем, неважно.
Но Гон не отвечает. Он молчит, и Киллуа видит, как в нем борются эгоист и хороший человек. Он так сильно жаждет вернуть Хисоку, но… Сам Киллуа не знает, что об этом думать. Наверное, он слишком устает от того, что Гона постоянно втягивают в мероприятия, которые разрушают его изнутри, и оттого он и сам жаждет поскорее вернуть уже Хисоку. Пусть вместе делают что хотят, дерутся, веселятся, только пусть этот ублюдок сделает уже хоть что-нибудь, чтобы Гон вернулся на нужную тропу! Пусть они лучше приключаются вместе, даже без него, Киллуа готов!..
Лишь бы Гон вновь стал нормальным.
Улицы Кер-Иса встречают их пустотой и завыванием ветра. Даже птицы сюда не заглядывают — это место словно намеренно отрицает жизнь. Идя вперед по каменным плиткам, Дюллахан вдруг тяжело вздыхает, чем отвлекает Киллуа от тяжелых размышлений:
— Не могу поверить, что вновь возвращаюсь в это поганое место. Гон, ты реально нечто. Или тебе просто нравится ковыряться в старых ранах?
— Ты бы видела, как он к небоскребам подходит…
Гон резко останавливается, отчего Киллуа натыкается на него и ойкает. Потом больно лягается ногой.
— Да шучу я, шучу! Подумаешь!
— Я вот про Иллуми так не шутил, когда ты от его упоминания сразу дрожать начинал, — ворчит приятель, вновь продолжая путь. — Если бы ты знал, как это тяжело. Причем нет же объективного повода бояться, но…
— В травмах никогда нет «объективного повода». Это просто подсознательный страх.
Гон задирает голову, смотря на ратушу вдали. В груди неприятно скребутся воспоминания об убитом страже, мольбах градоначальника и Двойке. Все это было… совершенно ненормально. Киллуа следит за его взглядом, но ему нечего добавить. Все так и есть. Травма Гона пусть и «глупа», по его мнению, но в ней нет ничего удивительного. Скорее логично, что хоть что-то смогло отпечататься на его чувствах. Странно лишь то, что гибель Кайто так не отразилась… А может, и да, просто это вылилось в то, что теперь Гон бегает с коробкой с чужой головой по всему миру.
Травмы — такая дрянь.
Наконец, они подходят к месту, до которого добираются все это время. Мелкий садик рядом с ратушей, где никто и не заподозрит искать столь опасное оружие, потому что тут нет опознавательных знаков. Лишь немногие знают, чем известно это место. Когда Гон всовывает контейнер с бомбой в руки Киллуа и начинает рыть землю руками, он лишь смотрит за этим с горечью во взгляде.
Дюллахан не говорит ничего тоже, но судя по тому, что она закуривает, ей тоже неприятен выбор этого места. Но… не им это решать.
Тут они закапывают Второго. Важная точка для Гона.
Когда яма достаточно велика, Киллуа подходит к ее краю и опускает ящик в руки Гона, и тот аккуратно кладет ее в центр, после чего начинает закапывать вновь. Попутно его вдруг тянет на разговоры, и такие, что Киллуа не ожидает — это не горестные воспоминания о временах в Кер-Исе или о чем-то еще, а нечто совершенно отвлеченное.
— Скажи-ка, Дюллахан, ты ведь шаришь за оружие, изготовленное тем охрененным мастером? Который сделал эту бомбу.
Названная молча вскидывает бровь, и Гон терпеливо поясняет:
— Просто когда я зачищал Лунцзю от Панды… то есть, Хитклиффа, я вместе с приятелями спер один меч, который выглядел так, будто его сделали из плоти и костей. Чудовищное зрелище. И у меня создалось ощущение, что меч этот живой. Ну, типа… Источает ауру? Я не знаю.
Киллуа с трудом припоминает рассказы Каллуто об этом. Ах да.
— Это случайно не его игрушка?
— Да… — Дюллахан поначалу медлит, но потом кивает. — Это одно из его творений.
— Так и знал!.. То есть, если я увижу странное дерьмовое оружие где-то еще, то это его ручек дело?!
— Не всегда, но с большой вероятностью ты угадаешь, — улыбается она.
Гон высовывается из ямы и делает крайне задумчивое лицо.
— Знать бы, что эта дрянь еще делает!..
— А где он, кстати? — Киллуа скрещивает руки. — В последний раз вы с Кат Ши использовали его как уловки для Церредриха.
— Ну, я сплавил его обратно Куроро.
Вот дебил, думает про себя Киллуа. Нет, чтобы оставить себе! А после Куроро пойди найди что-то, у него же эта сраная мания своровать что-то, а потом продать! Все равно что просто пустить невероятно редкое сокровище в свободное плаванье в подполье! Видимо, он настолько выразительно страдает, что даже Гон угрожающе щурит глаза и трясет пальцем:
— Эй, эй, эй! Вообще-то, это Куроро одолжил мне его для торгов! Так что иди в жопу!
— Завались, — Киллуа потирает переносицу, чувствуя желание закопать Гона прямо рядом с бомбой. — Ничего не говори, бестолочь.
— Иди в задницу!
— Сам иди!
Рядом выразительно делает кхе-кхе Дюллахан, которой эти детсадовские разборки до одного места. Вот-вот!.. Лучше бы Гон чем-то полезным занялся, например, добил бы своих двойников уже, потому что Четверку они так и упустили, а еще парочку, которых ни разу не видели, в итоге профукали. Ну и где они теперь?! А он!.. Меч сраный вспомнил.
— Эй! Дюллахан! Так что он делает-то?!
— Почему ты думаешь, что я знаю?
Гон категорично на нее смотрит, после чего выпрыгивает из ямы. Он торопливо начинает закапывать ее руками, словно собака.
— Да ладно, раз Юйди знает про бомбу, значит, он был заинтересован в этом кузнеце. А раз кузнец был интересен Юйди, то ты, его бывшая фанатка, наверняка про него слышала. Простая логика и ничего более.
Это… весьма логичный вывод. Пару секунд Дюллахан странно смотрит на Гона, который утрамбовывает землю, после чего вдруг лающе смеется, запрокидывая голову назад. Когда она раскрывает рот, Киллуа вдруг видит, какие острые у нее зубы — будто у животного, а не человека, пусть даже мутировавшего.
Иногда так просто забыть, насколько это место больное.
Уперев руки в бока, Дюллахан хмыкает.
— Ладно, уел. Да, я знаю, как оно работает.
— Ну-у-у-у?!
— У него есть свой заряд ауры, который постепенно регенерирует. И теоретически, если ты создашь картридж с хацу, ты сможешь использовать его отдельно от своей ауры.
Кто бы не был этот кузнец, он действительно создал… невероятное и одновременно больное оружие.
Кажется, Гона устраивает этот ответ. Он кивает, хотя взгляд его блуждает где-то вдали, после чего отряхивает руки (не сильно помогает делу, признаться). Кажется, он попытается достать этот меч. Киллуа это чувствует. Нельзя так просто спросить про оружие, а потом просто отмахнуться. Но этим Гон будет заниматься уже в одиночестве, Киллуа ему помогать не станет. Некоторые вещи того явно не стоят.
Неожиданно, друг переключается на совершенно другую тем:
— Что ж, полагаю, с твоим маленьким исследованием мы помогли, — Гон улыбается Дюллахан и хочет протянуть ей руку, но потом виновато смеется. — Э, забей, надо для начала помыть их! Но спасибо! За отвлечение, за информацию про «первородный суп»… И за то, что наше путешествие дало мне повод наконец очень серьезно поговорить с Юйди. О всяком.
Улыбка его становится жестче.
Chapter 118: ИНФЕРНО: молот правосудия: в поисках виновных
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
— Какого хера ты творишь?!
Когда Гон ударяет кулаком по столу, кажется, что весь «Алый Бриз» разом замолкает, смотря в их сторону. Киллуа так думает; но спустя мгновение шум вновь возобновляется, словно ничего толком и не произошло, но это не меняет ровным счетом ничего. Киллуа видит, как лениво затягивается Юйди толстой хорошей сигаретой и сбивает пепел в стоящий рядом бокал, после чего с иронией смотрит на товарища… Бывшего товарища? Что будет теперь?
Сам Киллуа не знает.
Они приходят сюда для разговора. Гон, точнее, сам Киллуа больше для слежки, чтобы тот ничего не натворил. Интуиция подсказывает, что ему нужно быть осторожней, и дело не только в том, что Юйди опасен, отнюдь. Он хитер и умен, это куда большая проблема. Если каким-то образом он сумел убедить Панду (Хитклиффа) перейти на свою сторону и стать подчиненным, хотя сомнительно, что после властвованием над Лунцзю тот так легко согласится стать чьей-то пешкой, то, значит, Юйди обладает достаточно весомыми аргументами. И вряд ли тут дело в одной лишь харизме, скорее всего он предлагает нечто материальное взамен… Деньги? Нечто другое? Вариантов так много, что у Киллуа начинает болеть голова, но не об этом он сейчас должен думать — а о том, что разворачивается перед ним.
Юйди выдыхает ядовитое облако дыма в лицо Гону, но тот даже не морщится. После этого он откидывается назад в кресле. Даже в своей дурацкой цветастой рубашке, которая смотрится потешно на таком бугае, он все выглядит устрашающе. Гон набирает себе страшных союзников, и не факт, что они останутся верны ему до конца.
— Говори конкретно. Я столько вещей натворил, года не хватит, чтобы сделать выжимку.
— Я говорю о том, что ты устроил с Пандой!
— Хитклиффом, — поясняет Киллуа, и взгляд Юйди несколько проясняется.
— Панда?.. — на его губах проступает ухмылка. — Я запомню. Ублюдок будет просто в восторге от новой клички. Ну да, он работает на меня, в чем проблема?
— Какого хера он преследовал меня?!
— Он преследовал не тебя, а Дюллахан, — Юйди скептически смотрит на Гона и кривит губы в легком недовольстве, после чего опускает сигару в бокал рядом целиком, туша ее об остатки алкогольного напитка. — Не будь столь самоуверен, Фрикс. Ты действительно крайне влиятельная персона, но я и так знаю, что ты будешь делать. Плюс, мы на одной стороне. Мне нет резона за тобой наблюдать. Но с Дюллахан у нас… есть некоторые трудности, и я бы не хотел, чтобы они помешали мне в дальнейшем.
Трудности? Киллуа сложно представить, что могло между ними произойти. Но если Дюллахан права, и некоторое время она была его фанаткой, то могла ли между ними образоваться некая связь? Сложно представить их любовниками, но…. Нет, ладно, на самом деле не очень сложно. Они оба выглядят достаточно дико. О нет, только не говорите, что если Гон случайно ввязывается в политические интриги, то Киллуа станет жертвой любовных! У него еще есть самоуважение, он не станет копаться в чужом нижнем белье!
Но Гон то ли пропускает сказанное мимо ушей, либо намеренно игнорирует и переходит к другому крайне щепетильному вопросу. Опасно спрашивать такие вещи вслух, но, возможно, тут сработает то же, что было с Хисокой. Порой непрошибаемая искренность настолько обескураживает, что сложно не поддаться ее чарам.
— Зачем тебе нэн-бастер?
Юйди смотрит на Гона, не моргая. Он перестает улыбаться вообще.
— С чего ты взял, что я отправил Хитклиффа за ним?
— Тебе точно не нужен труп парня, что провалялся там дохлым столетия, — Гон агрессивно хмыкает и наклоняется к Юйди ниже, благо, тот факт, что тот сидит, помогает. В ином случае… да, Гон, прости, но твой низкий рост губит почти все серьезные ситуации. — Ты пришел туда за бомбой в тот самый момент, когда туда пришла Дюллахан. Говоришь, следил за ней? Боишься, что бомбу заберет она? В чем проблема с нэн-бастером?
— Проблем с ним нет.
Вздыхая, Юйди задумчиво смотрит на сигару в бокале, явно жалея о том, что погасил ее раньше времени. Потом он поднимает незаинтересованный взгляд на Гона.
— Я послал туда Хитклиффа проследить за ней, потому что предполагаю, что она может использовать нэн-бастер.
— Зачем Дюллахан его использовать?! Это бессмысленно.
— Ну, его можно выгодно продать, — хмыкает он.
— И зачем?.. Она бы тогда не рассказывала о нем мне.
— Послушай, Гон, — Юйди складывает руки на груди и устало смотрит на названного, что продолжает полыхать гневом. — Есть разные способы «использования» вещей. В какие-то моменты ты можешь сделать все сам, а в другие — вынудить других использовать их. Я не говорю, что Дюллахан обязательно использует нэн-бастер. Она вспыльчива, но не глупа. Но она — вольный охотник, а старейшины охотников крайне сильно заблуждаются в своих убеждениях. Они страшатся прогресса, потому что именно он сгубил Ишвальду. Ты думаешь, меня изгнали прочь только за то, что я ублюдок? Поверь, этого им будет недостаточно.
На губах Юйди начинает играть угрожающая ухмылка.
— Я просто пригрозил им, что использую эту дрянь. И тогда они ее перепрятали.
— Но ты все равно знаешь, где она.
— Верно, — кивает он. — Потому что это случилось много лет назад. Дюллахан поведала мне в ту пору, когда она была юна и была очарована одним из моих прошлых воплощений.
Несколько минут Гон молчит, соображая… Потом широко распахивает рот.
— Ой, фу! Вы че, спали?!
— Ага, трахались.
Киллуа так и знал! Все опять из-за того, что кто-то не может удержать своего маленького дружка в штанах. Чертова Дюллахан… Надо же было разболтать все любовнику! Хотя, это поясняет тот факт, что она подозревала о попытке кого-то своровать нэн-бастер и позвала их, чтобы его переместить. Неожиданно логично. Что ж, хотя бы кто-то в этой ситуации пытается исправить свои ошибки… Но Киллуа ей еще это припомнит! И за то, что она познакомила его с Годивой, которая продолжает написывать странные письма Киллуа на телефон с крайне однозначными намеками. Это так ощущает себя Гон, когда к нему кто-то клеится, да?!
Но слова Юйди вдруг заинтересовывают Киллуа. Он хорошо помнит Нетеро, который был крайне хаотичным, и лично знает Чидль — адепта порядка, которая не хочет повторения ситуации, что произошла на «Ките» или в Восточном Горуто. Чидль играет безопасно, и, скорее всего, старейшины вольных охотников тоже. А Юйди в своих начинаниях больше похож на Нетеро… который тоже симпатизировал Гону. Ох, это довольно ироничное развитие событий.
— То есть, ты следил за Дюллахан, чтобы она не отправила бомбу старейшинам? — интересуется Киллуа, отчего Гон отвлекается от попытки просверлить товарища взглядом. Юйди щелкает пальцами и указывает на него.
— Бинго.
— Но какая разница?
— Они могут ее использовать, потому что боятся прогресса. Боятся Гойсана, — внезапно, Гон выпрямляется и задумчиво потирает подбородок. Он начинает кружить около столика, и это крайне гипнотизирующая картина, от которой Киллуа отчего-то не может отвести взгляд. Лишь на секунду он отвлекается на Юйди, но тот сохраняет маску величавого спокойствия. — И ты послал Панду следить за Дюллахан именно поэтому? Как он вообще понял, куда она направляется?
— В старую усыпальницу ведет лишь одна дорога. Я просто сказал Хитклиффу смотреть за тем, чтобы никто из вольных охотников туда не направился.
Вряд ли сама Дюллахан собралась оттащить бомбу своим старым боссам, иначе бы она сделала это одна, так рассуждает про себя Киллуа. Возможно, позвав их двоих с собой, она тем самым продемонстрировала свое доверие им и людям Гойсана, потому что бомба была вновь зарыта в месте, уничтоженным пришельцами из озера Мебиус. Весьма поэтично.
То есть… Юйди не начал планировать что-то злодейское? Наоборот, логичное? С одной стороны это идет против всего, что Киллуа о нем знает, но с другой — довольно понятно объясняет, за что же его выгнали. Просто потому, что старейшины вольных охотников боятся очередного «зверя конца», который уничтожит все, как было с Царицей-Матерью Запада…
… отчего именно пала Ишвальда?
Потому что «зверь конца» взбесился? Или из-за достижения технологической сингулярности?
Что там говорил об этом Замза…
— Ну что, успокоился?
Когда Гон обиженно поджимает губы, Юйди начинает смеяться.
— Ну и ну. Что, уже навоображал себе? Настолько глупо все это звучит, я даже обижаться не хочу.
— Тебе стоило предупредить меня заранее.
— Зачем? Ты бы спугнул Дюллахан.
Это напоминает охоту на «Пауков» на Острове Жадности. Киллуа тоже ничего не говорит Гону, чтобы его реакция была натуральной, и чтобы Хисока ничего не заподозрил. Но, выходит, Юйди просто использует Гона, чтобы проследить за Дюллахан… вероятно, не слишком сильно надеясь на Панду. Это довольно разумно.
Когда Гон выпрямляется, он раздраженно машет рукой.
— Ладно, допустим я тебе верю. Все это звучит логично. Но что про «Ржавых Крыс»? Зачем было их возрождать?
— Никто их и не ликвидировал. Мы с тобой преобразовали лишь самую громкую часть нашей банды, но не все согласились переходить на легальные рельсы. А Хитклифф все равно херней страдал предыдущие годы, после того, как ты отжал у него землю. Я просто предложил ему стать главарем группировки и поработать на меня. Он довольно рассудительный парень.
Ага, думает про себя Киллуа, такой рассудительный, что был начальником банды в Лунцзю, которая устраивала там показательные казни. И который раскрашивает лицо в цвета панды. Рассудительностью так и прет. Это уже что-то уровня Хисоки, только Хисоке хватало совести не быть главарем крайне опасной группировки.
— Но ты ничего мне не сказал.
Гон все еще хмурится, и Юйди простодушно пожимает плечами.
— А зачем?
— В смысле?! А вдруг Панда захочет моей крови?!
— Уверяю тебя, он в этом не слишком заинтересован. Сейчас, — он задумывается. — Может, потом он и попытается отжать Лунцзю обратно, но для этого ему нужно будет иметь дело с не с тобой, а с тем секретарем… Потому что, давай признаемся, ты не главарь. Ты просто публичное лицо. За ниточки дергает Демиан.
Нет, смотрите, Гону все еще не нравится, по его кислой роже видно.
— Все равно не понимаю, зачем тебе такое благородство…
— «Благородство»? — тут даже Юйди удивляется. — Зачем мне хотеть конца месту, в котором мне дохера комфортно? Ну ты сказанул!
Все, это тотальный проигрыш, Гон может даже не пытаться хоть как-то себя оправдать. Тот разводит руки в стороны, явно принимая поражение, потом ворчит себе что-то под нос и уходит, сказав, что ему нужно проветрить голову. Что-то Киллуа кажется, что он просто не хочет признавать собственного поражения… Впрочем, если все сказанное — правда, то душа Киллуа спокойна. А его интуиция молчит, что вынуждает его принять тот факт, что Юйди — вовсе не такой засранец, каким кажется.
То есть, он все еще ищет выгоду и врет Гону… Но он делает это не со злым умыслом.
Когда они остаются наедине, Юйди выразительно смотрит на Киллуа, после чего берет в руки бокал с потопленной там сигарой. Некоторое время он болтает остатки алкоголя с пеплом, после чего выпивает их залпом, отчего даже Киллуа выпадает в легкий осадок, но решает это никак не комментировать. Не ему спрашивать за привычки местных… Они и так хорошо знают Дюллахан, которая тоже отнюдь не самая приличная дамочка.
— Ты ведь Золдик, да?
Невольно Киллуа хмурится.
— Больше нет.
Впрочем, Юйди все равно воспринимает это, как согласие. Он криво улыбается.
— Как там поживет твой прадед?
— Зигг?.. — Киллуа растерянно моргает. — Да он уже много лет как мертв. Зачем тебе?
— Да так.
Юйди одаривает его загадочным взглядом, а потом вновь глотает мерзкой жидкости.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Гон поджидает его на выходе; обычно некурящий, он сидит на одном из мусорных баков и затягивается сигареткой, в каких Киллуа без проблем опознает марку, обычно любимую Камиллой. Значит, ненависть ненавистью, а эти двое все равно друг с другом общаются. Миленько. Он неспешно подходит к другу, который задумчиво смотрит в сторону, хотя видно, что Гон сильно нервничает. Когда он поднимает взгляд на Киллуа, тот одаривает его ленивой улыбкой и просит сигаретку себе.
Вдвоем они закуривают.
Барабаня пальцами по коленям, Гон вдруг выдыхает:
— Что-то мне это не нравится.
— Ты веришь Юйди? Он звучит довольно резонно.
— Я думаю, он не соврал нам. Но он все равно что-то не договаривает, — он назидательно трясет пальцем, и Киллуа не совсем понимает, что именно его, самую доверчивую душу во всем Гойсане, вдруг заставило подозревать Юйди. — Скорее всего Дюллахан и правда должна была выполнить приказ, но решила, что это неразумно, потому доверила знание о нахождении нэн-бастера только нам. Но Юйди тоже в курсе, что мы его перепрятали. Я уверен, что Панда оставил своего человека в гробнице, когда сам уехал, чтобы после нашего ухода тот там все разведал.
— Почему ты так не уверен?
— Тут что-то нечисто, — Гон угрожающе щурит глаза. — Если бы Юйди действительно опасался, что старейшины вольных охотников уничтожат тут все, он бы выкрал нэн-бастер ранее, еще когда железную дорогу не проложили. Но он этого не сделал, она заинтересовала его лишь сейчас. Скорее всего именно поэтому Дюллахан сюда и приехала. Она что-то почувствовала. Если они реально встречались, а она по нему фанатела, я легко поверю в то, что она это учуяла. Короче, они оба сделали ход одновременно.
… это тоже логично, хотя интуиция Киллуа не говорит ему ничего. Обычно легко почувствовать угрозу, но тут? Юйди и Дюллахан играются по правилам, которые не знакомы Киллуа, может быть, именно поэтому он никак не может понять, кто из них врет больше. Или, подсказывает голос в голове, ты просто размяк за то время, пока не был настоящим Золдиком. А если потерять клыки… обратно можно и не вернуться.
Это может дурно закончиться.
Киллуа кривит рот. Гон прав, все это дело пованивает. Скорее всего у Юйди есть сообщник в городе, которому потребовался нэн-бастер, причем это кто-то, кого он ценит больше Гона. Как говорила Дюллахан?.. Юйди живет через реинкарнацию уже множество лет. Возможно, он наигрался с Гоном и теперь жаждет нового развлечения, которое может подарить ему таинственный сообщник и нэн-бастер.
Мог ли это быть Джайро? С другой стороны, Юйди явно не последует за Джайро. Его «реинкарнация» строится на нэн, а Джайро жаждет от него избавиться. Впрочем, он мог привыкнуть к бессмертию настолько, чтобы рискнуть. Однако это все равно слишком странный ход даже для Джайро. Тот, конечно, уже подрывал бомбу и жаждет избавиться от нэн, но отчего-то Киллуа кажется, что кто-то таким образом хочет его подставить. Или же навести их на его след, намеренно отвлекая от главного подозреваемого.
Вряд ли в этом замешаны старейшины…
— Я вернусь в Кер-Ис и проверю бомбу. Может, ее перепрячу.
Киллуа поднимает взгляд на Гона и кивает. Разумно.
— Отправиться с тобой?
— Не нужно. Я возьму Замзу, через него мы свяжемся, чтобы наш сигнал не перехватили.
— У него же маленький радиус связи, он не дотянется до Гойсана.
— Мы оставим жуков по пути, — Гон выразительно смотрит на Киллуа. — Одиночные особи смогут связаться друг с другом, и так по цепочке мы достигнем друг друга. Это будет не очень быстро, но никто не сможет нас подслушать.
Действительно.
— Когда?..
— Да вот прямо сейчас. Мне потребуется около месяца на все про все, — когда Гон спрыгивает вниз, он хлопает Киллуа по плечу и дергает его за одежду к себе, после чего они стоят так близко, что легко ощутить его дыхание на коже. — Как хорошо, когда построили железные дороги, верно? Как бы я ненавидел Церри… Я хочу сказать, что тебе придется последить за обстановкой в городе, понял? Юйди ничего не должен знать, так что найди Тройку и скажи ему смыть с себя весь свой сраный макияж и притвориться мной, но пусть особо за пределы Лунцзю не выходит. Предупреди Демиана, что нам нужно разыграть представление.
Киллуа еще раз кивает. Он протягивает руку, и Гон на секунду медлит, смотря на нее странным взглядом, но потом широко ухмыляется.
— Да мы не прощаемся даже. Так, на чуть-чуть.
— Будь осторожнее.
— Не беспокойся, — Гон улыбается, но улыбка у него жесткая. — Все те, кто решил использовать меня в своих грязных играх, познают на себе молот правосудия.
Смотря ему вслед, Киллуа не знает, что ему ответить; гадает, что будет делать дальше сам. Значит, сначала нужно навестить Лунцзю… Он там никогда не был, но, что уж, пора бы и побывать в месте, ставшей очередной колыбелью гоновского безумия. Поджимая губы, он бросает последний взгляд назад, после чего разворачивается и неторопливо бредет прочь, гадая, что он будет делать после знакомства с человеком по имени Демиан.
Несколько недель за делами проходят довольно быстро. Киллуа знакомится с Демианом, узнает некоторые вещи о Гоне, от которых стынет кровь в жилах. Он узнает о лунцзянской резне, о преследовании людей Церредриха, обо всем, что случилось. Он не знает, что об этом думать. Все это невероятно страшно и ужасно, но в то же время — это именно то, чего он и ждал.
Гон меняется. Он теряет свою невинность и наконец-то оперяется, только вместо милой пташки из него вырастает стервятник.
За алкоголем проще всего разобраться в мыслях, и именно это Киллуа и выбирает. Он сидит все в том же мелком уличном баре, где ранее выпивает с Каллуто; только теперь вместо брата рядом с ним сидит глава корпорации «НЕФРИТ», один из основоположников железных дорог Темного Континента… Странно видеть тут Церредриха, особенно учитывая его любовь к изящному, но, может его тоже иногда тянет к подобным мелким местам. Киллуа пока без понятия, что он думает о Церредрихе. Рассказы Курапики разнятся с тем, что он видит сейчас.
Церредрих заказывает себе рисовой водки. Киллуа — что покрепче, хотя на него и такой алкоголь все равно слабо действует. Они чокаются, и затем Киллуа продолжает свой рассказ. Удивительно, но выплакать душу проще всего незнакомцу, которому все равно. Разумеется, он рассказывает не все… Лишь те детали, которые все равно уйдут в подполье, вроде существования бомбы. Если Панда об этом в курсе, то будут знать и остальные.
— Удивительно. Оружие, способное уничтожить всех, кто владеет хацу… — Церредрих, несмотря на обожание странного дерьма, и сам нервно улыбается. — Впечатляет. Надеюсь, никто не захочет использовать его во зло.
Не иронично ли, когда это произносит такой человек, как Церредрих?
— Этого я и боюсь, — Киллуа устало смотрит вперед. — Гон… словно с цепи сорвался. Не знаю, во что это выльется.
— Он и во время нашей встречи был не особо спокоен.
Киллуа бросает в сторону Четвертого принца выразительный взгляд, но тот лишь с легкомысленным видом попивает алкоголь, будто и не понимая намеков.
— Интересный юноша, правда… Ты намного рациональней его.
Я просто слабак, думает Киллуа.
— Но не стоит слишком много об этом думать. Нэн-бастер и правда интересная вещица, но слишком опасная, чтобы с ней баловаться даже людям, вроде моего дорогого брата Бенджамина, а ты знаешь, как он помешан на оружии, — Церри беззаботно машет ручкой. — Но представь, что может случиться, если оно будет использовано. Знаешь, есть такой интересный феномен, но чем более сумасшедший человек, тем более разумные у него объяснения того, что он поступает логично. С ними сложнее всего иметь дело, ведь они всякий раз находят оправдание своим поступкам. Высшее благо, справедливость…
Перед глазами Киллуа стоит усеянная трупами железная дорога. Облик Гон, стоящего посреди крови, Юйди и остальные арбитры позади него. Снисходительность во взгляде друга, когда происходит разговор с Киллуа о том, стоили ли все эти жертвы спокойствия.
Все ради закона. Все ради справедливости.
Правосудие…
— … и им проще всего будет оправдать смерти тысяч ради какой-то незначительной для любого из нас цели. Как Паристон Хилл, например. Или Джин Фрикс, или Джайро.
— Мне казалось, ты был заодно с ним.
— Мы иногда сходимся, — Церри смеется так, будто в этом нет ничего страшного, будто сотрудничество с террористом — так, пустяк. — Но у нас слишком разные взгляды на мир, чтобы сотрудничать долго. В итоге мы решили, что будем действовать друг другу на нервы, потому я имею право обосрать его за спиной у него же.
Опасно ли это? Церредрих не считает плохим работу с Джайро, они прекращают работу не потому, что тот опасен, а просто потому, что они не разделяют интересы. Церредрих легко может переступить через мораль, Киллуа знает это от Курапики, но тут встает та же проблема, перед которой когда-то стоял Гон. Из них всех Церредрих — меньшее зло.
— А ты — сумасшедший?
Церредрих отпивает немного из бокала, потом выразительно смотрит на Киллуа.
— А кто в нашем мире — нет?
— Я удивлен, что ты легко это признаешь.
— В этом нет ничего сложного, — тот надменно фыркает. — Все творцы не в себе. Это нормально. Чем более странный человек, тем интересней он становится. Я люблю уродства, и пусть жизнь наградила меня красивым лицом, внутри я точно так же безобразен. Но это не плохо, отнюдь. Признаться себе, что ты плохой человек — первый шаг к познанию себя.
Сможет ли Киллуа признаться в таком… Ему хочется надеяться.
Решая больше не думать о грустном, он вдруг интересуется:
— Как там поживает деликатес?
— О! — Церредрих тут же оживает. — Я его пока не пробовал, пока схоронил до случая лучше. То, что вы притащили из усыпальницы — такая вещь!.. Надо только найти повод. Хочешь? Присоединиться.
— Я такое не ем.
— Зря!
С каких пор отказ есть человечину (хотя можно ли считать мясо мутантов таким) считается зазорным?.. Киллуа хмурится. Ему не хочется об этом говорить, ему не хочется говорить в принципе. Он просто опускает взгляд в стакан, смотря на болтающиеся там кубики льда, а перед глазами все еще стоит залитый кровью Гон. Все эти разговоры про бомбу пугают.
Но что он может сделать? Если только сбежать прочь из Гойсана, стать отшельником. Может, тогда его не будет касаться ничего из происходящего.
— Ты все еще думаешь о Фриксе.
Голос Церри звучит тихо, он шепчет сладко, словно патока льется из его рта.
— Тебе нужна помощь?
— Что ты подразумеваешь?
Рядом с ним нельзя показывать слабости. Когда Киллуа хмуро смотрит на него, Церри пожимает плечами. Он тянется к бутылке за стойкой у владельца бара, достает ее, кидая тому толстую пачку дженни, а потом отпивает из горла. Облизывая губы, он замечает:
— Я люблю инвестировать в полезные ресурсы. И ты для меня именно такой. Так что… Ах, твой телефон.
Поначалу Киллуа не понимает, о чем он, но потом опускает взгляд вниз, где в кармане пиджака вибрирует мобильный. И правда. Неохотно он берет его в руки и видит имя Замзы, отчего удивляется, но поднимает трубку. Вместо приветствия тот знакомым скрипучим голосом замечает:
— У меня к тебе послание через жучиную посту. Оно довольно короткое, много времени не займет.
Затем Замза откашливается.
— Я вскрыл могилу Двойки, — из-за того, что говорит не Гон, невозможно понять, какие эмоции на самом деле были вложены в сообщение, хотя Киллуа кажется, что он чувствует ярость. — Нэн-бастер пропал.
Chapter 119: ИНФЕРНО: молот правосудия: всего лишь предположение
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Значит, бомба похищена… Получается, либо это была Дюллахан, либо кто-то следил за ними. Легко подозревать ее, честно говоря, это буквально первая мысль, которая приходит в голову Киллуа, но он решает быть рациональным: зачем Дюллахан так подставляться? Во-первых, очевидно, что подозрения падут на нее. Во-вторых, она могла просто забрать бомбу сама, не рассказывая им про нее, что не вяжется с похищением. Мотив пусть и есть, но он призрачный, сразу перекрывается логикой. Дюллахан не нужна бомба, потому что она позитивно относится к развитию Такетнана, это старейшины вольных охотников против — но кого волнует их мнение? Явно не Дюллахан.
Говорят они об этом в самом безопасном месте, руинах Каппадокии — логове Замзы. Несмотря на обилие насекомых, тут довольно мирно… Удивительно, как прогресс сюда не добрался. Впрочем, у Киллуа слишком много проблем, чтобы размышлять о том, когда застройка побережья озера Мебиус дотянется и до сюда (и как сильно будет орать Замза, которого скорее все переселят в специально выстроенный для него улей, не зря же он полезный союзник как для Ассоциации Охотников, так и для других). Сидя на камне, Киллуа рассеянно наблюдает за ползающими вокруг насекомыми, выстраивающимися в незамысловатые рисунки половых органов (пошло!), пока Гон, Замза и Дюллахан сидят друг на против друга, окружив небольшой костерок.
— Я ставлю на Панду, — замечает Дюллахан строгим голосом. — Он был последним, кто нас видел, и, скорее всего, мог проследить. Но это не вяжется с тем, что делает Юйди. Разумеется, он мог бы захотеть получить бомбу себе, но он бы никогда ее не использовал. Такому человеку нет смысла что-то похищать, чтобы оно просто лежало. Юйди — человек действия.
— Может, Панда работает на кого-то еще?
— Ты думаешь, Юйди бы этого не понял?
Гон хмурится, явно озадаченный. Они с Дюллахан смотря на то, как Замза подбрасывает в костер сухих веток. Он потирает подбородок.
— Стоит ли говорить Чидль и правительству города?
— Это вызовет только панику, что будет на руку похитителю. Однако бездействие тоже сыграет ему в плюс, — Дюллахан задумчиво закуривает трубку, потом струшивает пепел в костер, отчего над тем поднимается облако фиолетового дыма. Замза тут же закашливается. — Но с учетом, сколько времени прошло, думаю, пока что у нас есть возможность действовать тихо. Сообщи Демиану и своим людям из Лунцзю, они знают Панду, скорее всего могут предположить, что именно он делает.
Гон кивает.
Они так просто это обсуждают, словно в этом нет ничего необычного, просто бытовой диалог про поиски преступника, а не похитителя чертовой бомбы. Впрочем, не то, что Киллуа и сам паникует. Отчего-то желание нервничать исчезает. Может, он тоже постепенно сходит с ума… Сложно предположить. Он протягивает вперед палец, на который забирается один из жуков, а потом поднимает взгляд на Замзу; тот отвечает лукавой улыбкой, а жучок на пальце начинает мигать цветами радуги.
— Но кто это мог быть?.. В смысле, нанять Панду?
— Джайро? — предполагает Замза, но Гон качает головой.
— Не похоже на его почерк.
— А ты его будто так хорошо знаешь.
— Да, — угрюмо рычит Гон, но потом кое-как придает голосу спокойствия. — Джайро уже взрывал бомбу, и, несмотря на то, что он хочет избавиться от нэн как явления, это не похоже на него. Разумеется, он любит применять изменения так, словно срывает пластырь — резко, и не взирая на боль…
— … по-моему, это точно почерк Джайро.
— Да нет же! — бурчит он, когда Замза хмыкает. — В смысле, он не стал бы похищать и ждать. Он бы рванул ее прямо сейчас. Значит, этот человек ищет какую-то выгоду. Он ждет удобного момента. Но у меня есть подозрение, что он не будет применять ее в Гойсане.
В этот раз настает пора Киллуа удивиться.
— Почему же?..
Гон с готовностью поднимает палец, будто только и ждет этого вопроса.
— Гойсан — важная торговая точка Темного Континента. Ладно, предположим, что это Джайро. Когда он взрывал ИТЦ, там у него не было контактов, это был манифест чисто повыпендриваться. А тут? Они с тем же Церредрихом то сходятся, то расходятся, плюс я уверен, что у него тут есть поставщики оружия. Если он рванет нэн-бастер в Гойсане, то потеряет все. Значит, Джайро не будет его взрывать. А Джайро — самый отбитый из всех людей, кто теоретически мог похитить бомбу. Значит, пострадает другое место. Скорее всего опять в качестве манифеста. Городишко, где полно пользователей нэн, на ком это хорошо отразится.
Повисает молчание, недолгое.
Лунцзю? Это название остается неназванным, но проносится у каждого в голове.
Затем Гон поднимается на ноги и отряхивает руки.
— Хорошо. Я начну искать гнилое яблоко именно там.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
К делу решают подключить эскадрилью Дюллахан, как надежных людей, но они в основном собирают слухи. Проблема возникает в другой момент: самая молодая из команды, Годива, очень настаивает на том, чтобы отправиться в Лунцзю на разведку, мол, ее невероятные гены Золдиков могут помочь ей найти проблему легче. Киллуа понятия не имеет, каким образом гены Золдиков могут помочь в поиске бомб или предателей, он не помнит, чтобы их на такое натаскивали, но Дюллахан соглашается, а потом, к величайшему сожалению, она настаивает на том, чтобы они работали вместе. Засранка намеренно так поступает, размышляет про себя Киллуа в агонии, когда они с Годивой идут по узким улочкам Лунцзю. Та виснет у него на руке, улыбаясь, а он может лишь криво отвечать ей тем же — в конце концов, он так и не понял, почему она испытывает подобный восторг по отношению к нему… Видимо, это как с Гоном и людьми старше, что его обожают. Нечто не поддающееся логическому объяснению.
Честно говоря, все это больше напоминает не поиски, а какое-то нелепое свидание. Да еще и с кем!..
С Годивой ему говорить нечего. В смысле, она милая девочка, несомненно, но они из совершенно разных миров. Она видит в Киллуа кого-то, кем он никогда не станет, принца на белом коне, и это смущает, потому что он не понимает, как развенчать нечто… подобное. Глупое, даже! Потому в основном Киллуа молчит, пока Годива болтает и болтает, носится по улочкам из стороны в сторону, рассматривая прилавки.
С другой стороны, это удобно. В том смысле, что если некто, кто решил их подставить, следит за ними всеми, то он подумает, что они на свидании, а не пришли сюда ради поисков, тем более что Годива вполне искренне отыгрывает нужную ей роль. Может, так даже лучше. Об этом Киллуа размышляет, но не успевает додумать, потому что спонтанно Годива подскакивает к нему. В руках у нее нанизанные на бамбуковые палочки кусочки мяса и овощей.
— Попробуй. Очень вкусно!
— А ты откуда знаешь? — фыркает он, и Годива закатывает глаза, будто это очевидно.
— Я попросила продавца попробовать.
… действительно.
Вместе они идут по улице вперед. Вокруг шумно, это самый обычный стихийный рынок, и таких в Лунцзю множество, ведь этот город вырастает из убежища бандитов, а позже к ним начинают тянуться и торговцы. Киллуа рассеянно смотрит по сторонам, на совершенно разных людей вокруг, и у него не укладывается в голове, что кто-то может использовать нэн-бастер тут. На кого он подействует? Только на тех, кто владеет хацу? Но аура есть у каждого человека. Выходит, нэн-бастер должен убить тут любого, кто не использует зэцу. И, скорее всего, как и частики «розы», его крохи останутся в теле. Даже если кто-то теоретически переживет взрыв, скрыв ауру, он никогда не сможет использовать ее вновь.
Нэн-бастер — в конечном итоге, просто бомба.
Бомба… или попытка культивировать кого-то, кто отречется от нэн. Прямо как хочет этого Джайро. Если так подумать, то его желание и есть спасение от нэн-бастера или даже от ужасающего действия нэнорезки, которая хранится у Каффки. Без ауры не случилось бы резни на «Ките», без ауры… Нэн — это действительно одно из проклятий Темного Континента.
Это место сводит их всех с ума. Особенно…
— Ты все еще беспокоишься о Гоне?
Годива заглядывает Киллуа в глаза, она не улыбается. Тот же потирает шею.
— Не сейчас, нет. Но если ты в общем…
— У тебя всегда такое лицо, когда ты о нем думаешь, — она вдруг поднимает глаза кверху, будто не зная, что добавить, но потом все же произносит. — Очень горькое. Съешь кебаб. Может, станет немного получше. Разве еда — не то, что делает тебя счастливым?
Киллуа смотрит на протянутую ему бамбуковую палочку.
Он пошел в охотники за деликатесами, потому что это приносило ему счастье. Вся жизнь до встречи с Гоном напоминала кошмар, потом — словно просвет, но после Восточного Горуто все начало катиться куда-то не туда. Им было хорошо с Аллукой… Но это именно Гон вытащил Киллуа из тьмы, именно он даровал ему ощущение свободы и возможность вкусить жизнь.
Киллуа вечно будет беспокоиться о Гоне.
— Я думаю о том, что его постоянно втягивают куда-то не туда, — наконец произносит он. — Гон этого не заслуживает. Из-за этого он теряет себя… Теряет того Гона, которым был когда-то. Меня это пугает.
— Но с этим ничего нельзя сделать. Таков Гон Фрикс.
Годива задумчиво надкусывает кебаб. Она тянет Киллуа за руку, и они продолжают идти по рынку. Вокруг стоит гомон, кто-то пытается рекламировать свой товар. Лунцзю слеп к проблемам человека, что теперь тенью стоит у них всех за спиной, танцуя под дудку Демиана.
— Почему ты решила мне помочь?
Когда Киллуа произносит это, Годива едва не спотыкается.
— Ты мне нравишься?!
— Я не смогу ответить взаимностью.
— Это неважно!.. Я знаю это, потому что ты вечно думаешь о Гоне Фриксе, — она так наигранно беззаботно и нервно хихикает, что Киллуа начинает смутно подозревать о том, что Годива что-то не договаривает, но это явно лучше оставить за кадром. — Э, в любом случае, я хотела сказать, что я просто хотела немного побыть с тобой наедине, потому что на корабле это было нереально, а тут!.. Плюс, — она стучит пальцем по носу, — я и правда хорошая ищейка.
В этот раз Киллуа смотрит на нее с сомнением.
— Ты что ли первоклассный детектив?
— Пока вы ищете виноватых, время утекает, — Годива пожимает плечами. — Нужно действовать иначе. Если ваша теория права, и нэн-бастер используют, нужно смотреть на то, в каком месте его заложат, чтобы это было наиболее эффективно. Лунцзю — город небольшой, здесь не так много мест, чтобы сделать это. Понимаешь, можно устроить взрыв на окраине, но тогда не заденет другой край. Центр? Самое очевидное место. Но враг наверняка знает, что мы будем искать там. Значит, он замаскирует бомбу.
Неожиданно, ее слова имеют смысл. Стоит поискать место, где могут заложить нэн-бастер… Если он не заложен уже сейчас, то можно будет проследить. Все равно у Гона есть тут свои люди, которые не будут смотреться подозрительно, рыская рядом. Центр… Опять пагода? Та самая, которую штурмовал Гон. Но доступ туда могут получить лишь представители местной банды…
… которые раньше работали на Панду.
Проще всего было бы найти Панду и пытать его, но что-то подсказывает Киллуа, что тот скорее откусит себе язык, чем проболтается.
Он озвучивает предположения Годиве, но та вдруг качает головой.
— Слишком предсказуемо. Они знают, что вы будете там искать.
— Но это самый центр, плюс самая высокая точка города. Использовать ее логично…
— Вот именно, что логично. Ты не должен думать «разумно». В этом смысле ты должен думать так: как заложить взрывчатку таким образом, чтобы ее не обнаружил Гон Фрикс, безумец, и Киллуа Золдик, логичный человек? — Годива поднимает палец кверху, на небо, и Киллуа послушно смотрит туда. Наверху… ничего нет, лишь свод пещеры, где и расположен город. — Там и будет заложена бомба.
— В смысле?..
— На потолке. Точнее, где-то над потолком пещеры. Там никто не будет искать, и, скорее всего, они сначала используют обычную взрывчатку. Сначала город накроет взрывной волной от обрушившейся пещеры, а выживших добьет нэн-бастер. Во всяком случае… Так я думаю.
Годива произносит это так легко, словно они говорят о чем-то будничном, обычном, а Киллуа смотрит на потолок. Черт. Ему нужно срочно сообщить остальным… Это становится слишком опасно! Пусть Демиан начнет рыскать везде, даже наверху!..
— Откуда ты все это знаешь? — оторопело интересуется он.
— О, — Годива вдруг улыбается. — У меня есть лицензия на использование взрывчатки в странах озера Мебиус. Небольшое хобби, начатое после нашей встречи.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Дюллахан говорит, что получить божественность можно благодаря множеству молитв и веры в тебя, как одновременно направленное на тебя давление со всех сторон, но лишь иное. Разумеется, это все чушь. Молитвы работают совершенно не так. Если они говорят про Темный Континент, это нечто связанное с подсознанием. Так как каждый человек по сути владеет нэн, пусть и неосознанно, значит, слепая вера может вынудить скрытый нэн активироваться и направиться в сторону объекта моления, что сломает его «лимитер». Выход за сто процентов — скорее всего эта же чушь. Но это не вяжется с тем, что Гон испытывает во время бойни на заводе. Он говорит, что ощущает это — выход за сотню, и это чувствуется странно.
Но никто не молится на него в тот момент, а потом он возвращается в норму.
Возможно, молитвы — это способ разблокировать этот «выход за сотню» на постоянной основе? Но работает ли это только с молитвами? Или со страхом тоже? Если тиран устроит бойню, и его одновременно испугаются многие, сработает ли это?
— Страх и обожание, как любят говорить — две стороны одной монеты, — Церредрих, сидя в кресле напротив Киллуа, покачивая в руке бокал с вином. Позади него во внутреннем дворике кружатся потомки жриц, изредка смотря на Киллуа алыми, будто кровь, глазами. — Я бы сказал, что это глупость, но все зависит от того, что именно мы берем за константу, что именно мы считаем «монетой». Полная противоположность любви — равнодушие. Но если мы говорим о иной сильной эмоции, что противоречит ей, то да, ненависть — это одно и то же.
Задумчиво он потирает подбородок.
— Но для этого надо изучить ишвальдский «пантеон». Ты говоришь, вы навещали могилу тирана. Всегда ли он был таким? Был ли он спасителем своей нации, из-за чего «вознесся», или же всегда был ужасающим убийцей и так далее, так далее… Мы знаем про ишвальдскую богиню, но он? Вот где интересный случай.
— «Вознесение»?
— Это образно говоря, — Церредрих разводит руки в стороны и едва не выплескивает вино на ковер. — Есть легенды из нашего с тобой мира о людях, что внезапно «вознеслись» и стали божествами. Разумеется, это абсурдная чушь. Люди не могут стать настоящими богами, но если мы говорим о влиянии нэн, то я могу поверить. Опять же, божественность приписана не добрыми делами, а влиянием последователей или боящихся тебя людей.
— И тебя это интересует? — Киллуа сводит брови на переносице, в ответ на что Церри лениво отмахивается.
— Уволь. Бессмертие еще куда не шло, но божественность — такая чушь. Тем более фальшивая. А вдруг за моей башкой придет такая же святая, как за тем тираном? Я еще хочу пожить. Может, подумаю об этом позже.
Он пригубливает бокал и хмурит тонкие брови.
— Ладно. Возвращаемся к делу. Ты хочешь, чтобы я поискал по своим контактам что-то про бомбу?
— Да, — кивает Киллуа.
Да, Дюллахан говорит не выносить информацию прочь, но Церредрих точно так же против взрыва бомбы, значит, в этом случае ему можно довериться. Тем более он знал Джайро, и, значит, есть надежда на то, что тот сумеет по своим контактам достать информацию о том, у кого теоретически она может быть сейчас. Вряд ли это инициатива Панды. Тот не выглядит как человек, которому будет интересно действовать так самостоятельно — не зря же он до этого работал с Демианом.
Кто из них был главным боссом — вопрос хороший.
— Это имеет смысл… У вас уже есть подозрения?
— Нет.
Не стоит озвучивать свои предположения. Особенно про то, что взрыв, скорее всего, будет не в Гойсане.
— Даже не подумали на Джайро? — Церредрих будто удивляется, и Киллуа качает головой.
— Мало доказательств.
— Ну, может быть… Хотя у него уже был опыт подрыва бомбы в центре города, — рассмеявшись, Церредрих откидывается назад в кресле. — Хорошо. Я поищу. Это может помешать бизнесу, а мне не нужны проблемы, когда я только-только договорился с бывшим синдикатом «НЕФРИТ»…
Он все болтает и болтает, пока Киллуа размышляет о том, кто может быть виновен в похищении. Допустим, Панду это не интересует. Но если предположить, что теория Церредриха про «вознесение» посредством взрыва правдива (условно, все погибшие люди будут думать об одном и том же человеке), то, получается, это должен быть кто-то настолько эгоистичный, чтобы этого желать. Но кто? Признаться, из всех людей Киллуа может думать только о Церредрихе — но тот и сам не прочь помочь остановить вероятную трагедию. Впрочем, это легко может оказаться кто-то другой. Не только же их знакомые могут оказаться мегаломаньяками с жаждой стать новым богом.
Джайро…
Нет. Это точно не Джайро. Если рассказанное Гоном про случившееся в Кер-Исе правда, то тот не выглядит человеком, которому такое интересно. Выходит, Гон и правда понимает Джайро лучше всех, потому что мгновенно отвергает его кандидатуру на пост главного виновника сложившейся ситуации.
Где сейчас Джайро?.. Загадка.
Надо сообщить об этом Гону. Это хорошая идея; заодно они смогут уточнить у Дюллахан. Повезет, если бомбу украли чисто ради добавления в коллекцию, если это какой-то оружейный фанат вроде Бенджамина, это будет лучшим исходом, но Киллуа не верит, что их ждет подобный хороший исход. Он вновь поднимает глаза на Церредриха, который лениво наблюдает за играющими друг с другом жрицами, будто наслаждаясь этим невероятно обычным, но в то же время крайне чужеродным в этом доме действом.
Его внимание не остается в тайне, и Четвертый принц переводит на него светлые глаза.
— Что-то не так?
— Эта информация не должна просочиться, — мрачно произносит Киллуа. — Ты сможешь начать поиски, чтобы никто ничего не заподозрил?
— Не беспокойся, — тот лениво отмахивается. — Я уже имел дело с необычным оружием, просто скажу, что услышал слушок от кого-то в Такетнане. Без конкретики, что просто ищут крайне мощную старую бомбу. Думаю, этого будет достаточно. Торгаши попытаются найти ее, чтобы мне продать, а тот, кто виновен, зашевелится, да так, что мы мгновенно его опознаем. Так все обычно и бывает.
Остается надеяться, что это так. В тонкостях работы подполья лучше разбирается сам Гон.
Киллуа кивает.
— Буду должен.
— Ну, тут не только ты свою задницу спасаешь… Будь добр, последи за своим другом, — вдруг замечает Церредрих, и его голос становится серьезней. — Мы можем сколько угодно гадать на кофейной гуще о том, кто именно украл бомбу, но где вероятность, что это не сделал твой приятель.
От такого предположения Киллуа так и замирает на месте, странно смотря на Церри, и тот, видя сконфуженность, продолжает:
— Посмотри сам. Он знал про бомбу, он работает с Юйди, который нанял Хитклиффа. В голове у мальчика что-то тронулось в тот момент, когда он углядел взрыв в ИТЦ, и после этого он стал ярым поборником мифический справедливости, хотя какая справедливость, прошу прощения, в Гойсане? Тут каждый второй преступник. Он все беспокоится о том, что стало с бомбой, отправляется в ваше убежище, но говорит тебе, что ничего там не обнаружил. Загадочно, да?
Но Гон не захотел бы этой чуши… Как становление «божеством». Он в них не верит… Киллуа оторопело моргает, и Церредрих растягивает губы в улыбке. Ну нет. Это бред. Такого не может быть.
— Разумеется, он говорит, что это не Джайро. Так проще отвести от себя подозрения — не винить сразу же своего злейшего врага, будто ты рационален. Где он будет искать его, в Лунцзю?.. Главном сборище преступников, которое близко не только Хитклиффу, но и ему. Легко использовать бомбу там, сказав, что это была кара свыше, но потом винить кого-то иного, все искать его и искать… Впрочем, — он вежливо улыбается, — это всего лишь теория. Вполне вероятно, что Гон Фрикс и правда ни в чем не виновен, и в этом замешан кто-то другой. Но, по-моему, все складывается слишком идеально, чтобы это был кто-то иной. Будто бы вы, специалисты нэн, не почуяли бы слежку за собой, если бы Хитклифф послал за вами своего человека. Не правда ли? Он уничтожит источник множества проблем, но не тронет Гойсан. Люди будут в ужасе и восторге. Справедливость восторжествует.
Когда Четвертый принц поднимается на ноги и встает на цыпочки, чтобы дотянуться до уха Киллуа, у того по коже идут мурашки.
— Подумай об этом на досуге, Золдик. По-моему, это весьма и весьма любопытно.
Chapter 120: ИНФЕРНО: молот правосудия: пропалывание семян
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Все может быть подстроено Гоном?
Но это даже звучит абсурдно! Зачем Гону так поступать? Он ненавидит бомбы, он до сих пор мучается кошмарами из-за ИТЦ, уж кто, а Гон — точно не тот человек, что так поступит!.. Или это заблуждение; в конце концов, Гон использовал бомбу во время охоты на китов. И Церредрих прав, вся эта история с ПТСР может быть просто очень красивым прикрытием, чтобы отвести от себя взгляд. Плюс, он хорошо знает Лунцзю. Плюс, он единственный, кто помимо них с Дюллахан знал о местонахождении бомбы…
(и Замзы, наверное, но Замза был в том месте во второй раз)
Но Замза… Да, возможно Замза может подсказать. Если он был там во второй раз, то мог видеть, забирал ли Гон бомбу из укрытия в Кер-Исе, ведь именно он и передал то роковое сообщение. Это — последняя надежда Киллуа на то, что подозрения с Гона необходимо снять, потому он вызывает его на личный разговор в Каппадокии, подальше от чужих любопытных ушей. Лучше уж миллион замзовых жуков, которые не предадут, чем… Но, вдруг посещает сомнение, Замза тоже может быть в сговоре. Он ведь преследует Гона исключительно за тем, чтобы повеселиться, как и Юйди, посмотреть на разрушение — разве не так он говорит при знакомстве?
Слишком много совпадений…
Но Гону нет поводов устраивать взрыв в Лунцзю. Хорошо, может быть, он реально свихнулся и спонтанно излечился от своей моральной травмы после Йоркшина. Все возможно. Но зачем ему взрывать конкретно Лунцзю? Это его основная база операций, тут полно верных ему людей (верных «РГ», но это детали), не самое плохое место. Да, тут было логово Хитклиффа, но где сейчас этот Хитклифф? Он покинул город несколько лет назад, тут теперь даже не бандитское логово, а просто торговый городишко. Допустим, Гон реально хочет избавиться от всякой гнили, что заполонила Гойсан и окрестности, но… Почему Лунцзю?! Гон явно не тот человек, что захочет прославиться массовыми убийствами мирного населения. Он, может, и псих, но не такой. Киллуа уверен, что травма от ИТЦ была настоящей (прошла ли она — вопрос другой, но это не такая вещь, от которой просто избавиться, Киллуа знает…)
Но это ведь даст понять, почему сначала подозрения пали на Юйди. Ведь Гон знает, что ни Дюллахан, ни Киллуа ему не доверяют, но если Дюллахан права, то Юйди нет смысла уничтожать Лунцзю, во-первых, это не принесет ему никакой пользы, во-вторых — никакого развлечения, потому что он из тех людей, что любят участвовать в бойнях, а не слушать унылые споры политиков.
Все это видится слишком запутанным и бессмысленным. Но Замзу все равно имеет смысл допросить, в конце концов — он единственный свидетель. Вряд ли удастся ему пригрозить, но он может дать какой-то намек, в конце концов он всего лишь контролирует труп, и оговорка может случиться, а каждая такая оговорка — это ключ к разгадке о том, являются ли спекуляции Церредриха правдивыми.
Когда Киллуа прибывает в Каппадокию, его встречает гул улья; Замза будто возбужден предстоящей встречей, он носится туда-сюда по пещерам, и, когда он замечает Киллуа, то не просто не прекращает свою странную деятельность, наоборот — подлетает к Киллуа и хватает того за руку, заглядывая в глаза с таким воодушевлением, будто бы что-то радостное случилось. На закономерный вопрос он вдруг начинает улыбаться мелкими желтыми зубами.
— Нет. На самом деле ничего.
— Врешь, жучище, признавайся.
Замза кокетливо трет ножкой землю.
— Может, я просто рад тебя видеть?
— Ты никому не рад, кроме Гона.
— Ну ла-а-адно, — фыркает тот и категорично упирает руки в бока. Потом лукаво улыбается. — У меня повышение! — когда же Киллуа смотрит на него, словно он сморозил величайшую в мире глупость, Замза поджимает губы. — Ну, типа… Меня приняли в «Арбитры»! Сам Гон! Теперь я вроде, э…. Не знаю, как это называют? Подслушивающее устройство? Мне кажется, мозг этого тела не знаком с таким термином.
— Шпион?..
Нет, понимает Киллуа, не шпион. Цензор.
Жуки Замзы теперь будут использоваться для слежки и шпионажа, а далее ненужные люди будут проходить «цензуру». Единственные, кто окажется не под влиянием данной дряни — большие компании, вроде «НЕФРИТА», потому что их защита слишком хороша для жуков Замзы. Значит, они будут искать мелких сошек, которые могут навредить Гойсану, начнут пропалывать семена, а уже потом перейдут к более решительным действиям… И повторится история «Кита», только в масштабе гораздо опасней.
Потому Киллуа улыбается, но не произносит ничего. Возможно, Замза участвует в этом не совсем добровольно. Возможно, это просто ошибочные суждения Киллуа, и Замзу будут использовать для слежки исключительно за пределами городов, чтобы не повторилась ситуация на железной дороже с аборигенами. Гон же дурак!.. Он не мог такое спланировать, не мог! А если бы Демиан попытался бы его использовать, то он бы это почуял, как было с Бизеффом!
Киллуа опускается на камень, и Замза садится напротив него, весь жутко радостный.
Хорошо. Даже если Замза действует не намеренно зло, нужно поступать осторожно. Он болтливый, может что-то доложить Гону. Потому Киллуа улыбается и хлопает в ладоши.
— Невероятно. Теперь ты не просто нахлебник!
Замза от души пинает его под коленку, и, вообще-то, весьма больно!
— Как ты вообще согласился?
— Гон говорит, что я полезный друг, — жучище гордо задирает нос. — И что если я так навязываюсь поближе к нему, то могу не только докучать ему, но еще и заработать деньжат и авторитет.
— Понятно, ты просто хочешь, чтобы тебя погладили по голове и похвалили.
Ладно, это действительно смешно. Киллуа искренне улыбается, когда Замза неодобрительно на него косится, а затем трясет головой. Но потом пожимает плечами.
— Мне нравится признание. Кому не нравится? А теперь признавайся, зачем сюда пришел! Ты ведь явно не собрать сплетни приперся, я тебя знаю, ты слишком серьезный!
Ах, вот он. Момент истины. Надо врать аккуратно.
Киллуа не убирает улыбки с лица.
— Мы же расследуем то дело вместе… Я просто подумал, что Гон иногда бывает невнимательным к деталям, часто может что-то проворонить, но ты можешь мне подсказать. Что было, когда вы приехали в Кер-Ис? Может, ты видел что-то подозрительное?
Задумчиво Замза потирает подбородок. Пока не выглядит так, словно врет.
— Ну, мы действительно туда прибыли… Но там было мертвым-мертво, как несколько лет назад, когда вы прибили градоначальника. Гон сразу пошел к месту, где закопал своего двойника… Земля была свежей, но тут могло быть дело в том, что он и сам копал? Я так думаю… Но там было пусто! Мы нашил кости и все, несколько раз все вокруг перекопали! Никаких следов бомбы! Гон очень разозлился!..
— И ты был с ним все время? Не оставлял одного?
— Зачем? — удивляется Замза, и Киллуа просто вежливо ему улыбается.
Что ж, возможно, все немного сложнее, чем он предполагал.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Слишком опасно говорить Гону о том, что разведал Киллуа, и, смешно ли, но в итоге он обращается к самой первой подозреваемой с железным мотивом так не поступать — Дюллахан. Их встреча (ее, Киллуа и Церредриха) проходит на поверхности Лунцзю, пока небольшая группа, возглавляемая Годивой, пытается отыскать бомбу. Раз уж у нее обнаружился такой неожиданный талант подрывника, то пусть работает, хотя, признаться, в голове у Киллуа до сих пор не укладывается, каким образом она умудрилась получить эту самую лицензию. После охоты на китов? Выходит, это ради нее Ибараки восстановила ту бомбу, с помощью которой они убили кита?.. Но Годива не выглядела расстроенной, когда припасенную ей игрушку взорвали… С другой стороны, если она все равно собиралась ее рвануть, возможно, ей просто понравилось представление.
Подозревать Годиву смысла нет, потому что она самая молодая и просто не знала о местонахождении бомбы изначально. Плюс ее обучала Дюллахан, и скорее всего та-то уж вдолбила своей ученице в голову, что просто так использовать подобное страшное оружие нельзя. Хотя это довольно очевидно для любого разумного человека, но, эй! Темный Континент — место чудес!
Втроем они наблюдают за происками и раскопками. Стоя с бумажным зонтом, закинутым на плечо, Церредрих с ленивым вздохом попивает коктейль.
— Почему мы уверены, что она закопана именно в этом месте?..
— Пагода в центре города находится прямо под нами, — сухо замечает Киллуа, отмеряя шагами пространство вокруг. — По расчетам Годивы для самого эффективного и незаметного использования нэн-бастера она должна быть закопана здесь. Но мы не знаем, на какой глубине ее закопали, плюс это лишь примерные ориентировки…
— Разве они не могли прикрепить ее к крыше пещеры? — Церри вскидывает бровь.
— Слишком заметно.
— Не думаю, что местные бы удивились, увидев вашего друга на потолке.
— Может быть и нет. Но что-то заподозрил бы Демиан или Кат Ши, которые работали на Панду. Если мы берем в работу, что Фрикс действительно в этом замешан, то он должен играть так, чтобы обмануть всех, но Демиан — еще больший обманщик, — монотонно произносит Дюллахан, хмуро наблюдая за Годивой, что роется в земле тут и там, а следом за ней и вся разведочная группа. — Значит, Фрикс не должен попадаться ему на глаза. Демиан не покидает Лунцзю, здраво опасаясь за свою жизнь, потому что в округе все еще ходит Панда. Предположим, что они действительно все повязаны. Через Юйди Гон мог выйти на Панду и договориться работать вместе, а Панда мог снабдить его данными о том, как может повести себя Демиан. Как мы поняли, Панда не настолько гордый человек, что позволил сначала Демиану, а потом Юйди командовать собой. Скорее всего Гон мог пообещать ему что-то в обмен, если Лунцзю уничтожат — то, может, место в «Арбитрах» повыше.
Церредрих вдруг смеется.
— Ну да, если он смоет свой потешный макияж, его и не узнают.
— Вот именно.
Слушая их рассуждения, Киллуа может лишь хмуриться сильнее, продолжая наворачивать круги вокруг. Мог ли Гон действительно быть в этом замешан? Киллуа так не хочется в это верить!.. Ему ведь и правда нет нужды так поступать, он ведь не настолько безумен! Да, бывает иногда заходит слишком далеко, но Гон же не дурак! Зачем ему использовать нэн-бастер?! Совсем никакого резона! Но столько всего намекает на это… Может, кто-то пытается подставить Гона? Но кто? Идею выдвинул Церредрих…. Киллуа опасливо косится в его сторону, но тот лишь о чем-то лениво переговаривается с Дюллахан, продолжая пытаться скрыться от солнца под бумажным зонтиком.
Резон? Гон отказал Церредриху в сотрудничестве. Но это было множество лет назад!.. Он точно не злится, он даже не вспоминал об этом, пока Киллуа не напомнил! Вот уж кому точно нет никакой причины устраивать столь грандиозное представление! Плюс у него нет никаких способов выйти на Юйди или Панду. В общем, в отличие от Гона или даже от Дюллахан, мотива нет вообще. Да даже подстава от Джайро покажется более разумной…
Плюс, если бы Церредрих был в этом замешан, он бы сюда не сунулся — слишком опасно.
Мог ли это быть Джайро?.. Но в последнее время о нем вообще не было слышно. Гон уверен, что это не он, но Гон тоже подозреваемый… Хотя не было бы логичней наоборот свалить все на него? Они с Джайро давно друг друга ненавидят. Но, может, это тоже одна из тактик, чтобы отвести от себя подозрения, мол, Гон настолько переоценил Джайро, а тот вновь использовал трюк из ИТЦ…
Что-то тут не так, что-то тут нечисто.
Он осторожно косится в сторону спешно разбитого лагеря, где два охранника лениво смотрят на притащенный с собой телевизор. По тому передают спортивные новости из старого мира, кажется, это бейсбол. Раздается звук удара мячика о биту, похожий на мелодичный звоночек.
Бам!..
Киллуа вздрагивает, когда Дюллахан вдруг указывает гарпуном вперед.
— Они что-то нашли.
Действительно, Годива вдруг останавливается и начинает рыться в одной точке, и ей помогают подчиненные Церредриха. Тот даже отвлекается от своего коктейля, удивленно бормоча:
— Неужели и правда отрыли?.. Господа, вы пробовали обучить свою девочку стоять в порту Гойсана? Может, она бы стала отличной охраной.
Он хихикает, но шутка остается без реакции, потому что вдруг раздается точно такой же звон, как и при ударе мяча о бейсбольную биту, только в этот раз это лопата ударяется о что-то металлическое. Не дожидаясь остальных, Киллуа кидается вперед, к Годиве, и протискивается ближе. Внизу, в огромной вырытой яме, они видят небольшой железный ящик, по форме приблизительно похожий на нэн-бастер, который они с Гоном и Дюллахан видели в усыпальнице. Годива поднимает глаза, выразительно смотря на Киллуа, будто спрашивая разрешения, и тот кивает.
Что ж, момент истины.
Вдвоем они вскрывают коробку…
— И что там? — кричит им Церредрих.
… внутри — пусто.
Просто пустой короб?
— Что за херня?!
Киллуа рывком достает его из земли и вертит в руках, пока Годива с любопытством смотрит то на него, то на Дюллахан. Обычная коробка, тут даже нет ничего, ни пыли, ни землицы, ни единого следа. Это издевательство, да? Иного Киллуа предположить не может. Выпрыгнув из ямы, он направляется к сладкой парочке под зонтом, попутно пытаясь понять, что именно тут не так. Заготовка? Могли ли бомбу хотеть сюда спрятать, просто пока не успели? Но зачем тогда ее закапывать?.. Он подходит ближе, чувствует, как подается к нему Дюллахан, и в этот момент его взгляд падает на гравировку на дне коробки. Сделанную специально, чтобы краска не стерлась со временем.
Киллуа чувствует, как хмурится. Он ведет по ней пальцами, чувствуя каждую букву.
Эта надпись не на ишвальдском. Это язык их мира.
«Поражение!»
Прямо как на палочке эскимо.
И вдруг Киллуа посещает страшное озарение.
Он не успевает ничего крикнуть, ничего произнести, но земля под ногами вдруг вспучивается, его подбрасывает в воздух совсем немного, но это происходит — что-то, что вынуждает даже Дюллахан потемнеть лицом в мгновение. Словно в замедленной съемке Киллуа разворачивается назад, на потолок пещеры, над которым они ходили все это время; как тот вдруг идет крупными трещинами, медленно проваливаясь внутрь, как бегут оттуда люди прочь, как кто-то не успевает… Он видит медленно складывающуюся саму в себя пещеру, погребающую под собой Лунцзю, и то, как эта пропасть ползет к ним. Киллуа медлит; это опасное промедление, и он не должен был так поступать, но он не успевает ничего подумать, потому что все его существование охватывает два чувства — недоверие и ужас.
Так, наверное, ощущал себя Гон, когда видел кошмар в ИТЦ.
В эту же секунду он поднимает взгляд на все еще кричащий телевизор, по которому передавали бейсбольный матч. Теперь вместо спорта там, будто бы трансляция была перехвачена (она перехвачена, верно, вдруг осознает Киллуа; намеренно, сейчас во всем Лунцзю показывают лишь это…), показывают видео из Лунцзю. Может, минутами раньше, чем все это произошло. Не веря Киллуа смотрит на то, как в центр города с бомбой в руках выходит человек, чье лицо он так хорошо знает — лицо Гона — хмурое, темное, с тенями под глазами, и как в руках он держит тот самый нэн-бастер, который они спрятали ранее в Кер-Исе. Как заносит руку, как бьет по старой оболочке, и как та крошится. Нэн-бастер вспыхивает, зарево… Но взрыв мал, потому что суть нэн-бастера отнюдь не в разрушительной силе взрыва.
А в порошке внутри.
Яд, подобный «Розе», убивающих всех, кто владеет нэн.
Их обманывают. Заманивают сюда, когда никто не планирует прятать бомбу — просто использовать ее посреди города. Если бы это видел Джайро, он бы наверняка похвалил того, кто составил этот ужасающий и грандиозный план — потому что он еще страшнее, чем предполагаемый сценарий.
Изображение на телевизоре идет помехами, но Киллуа видит лицо человека, который устроил это. Оно словно выжжено на сетчатке.
Лицо Гона. Глаза Гона. Выражение лица Гона.
Но это — не Гон, понимает он.
Новый двойник.
Он так стопорится, что пропасть подбирается к нему слишком близко; Киллуа будто пробуждается из сна, когда его хватают за руку, а потом вселенная вокруг начинает вращаться с огромной скоростью — и вдруг он понимает, что стоит уже в другом месте. Голова жутко кружится, и он падает на колени, пока рядом с ним тяжело дышит Годива, видимо, и вытащившая его оттуда. Наверное… у нее хацу телепортации.
Внезапно, его выворачивает наизнанку. Это явно не от зрелища; признаться, Киллуа изучал съемки ИТЦ, чтобы понять, что именно так задело Гона, и его не удивили даже зрелища чужих мертвых тел. Скорее всего дело в…
— Еще не привык, — опережает его мысль Годива, кивая. — Это после телепортации. Все блюют.
— Что же ты такое делаешь, если это так на организме отражается…
— Разбираю и собираю молекулы.
Она сама явно запыхалась — наверное, отнесла их далеко, плюс вдвоем, а это явно тяжело для одного человека. Телепортация — вещь опасная. Киллуа несколько секунд пытается отдышаться, стирая пот со лба, потом собирается с мыслями.
Значит, подозрения Церредриха не безосновательны — но потому что кто-то намеренно подставляет Гона! Двойник выглядит идентично, но Киллуа легко отличит друга от простого клона, дело даже не в мелких деталях, в поведении! Гон бы ни за что не вышел вот так посреди площади и не рванул бы бомбу, во-первых, потом что его самого задело бы нэн-бастером (даже если предположить, что его клятва что-то там сломала, или что он в зэцу), во-вторых, это просто не в его стиле. Он любит драться на кулаках — потому штурмовал Лунцзю.
Но Гон в последнее время сам разбирался со всеми двойниками. Он — дурила, но отнюдь не глуп. Легко играть в игру, где есть твоя копия — можно сказать, что тебя подставили намеренно, а по факту именно он и мог бы отправить двойника с бомбой, потому что кроме них троих никто не знал о ее местонахождении. Все это… слишком подозрительно. Надо подозревать всех. Но слова Церредриха имеют смысл… Сейчас Гон может сказать, что его подставили, и тогда…
Он шумно сглатывает, после чего косится на Годиву.
С этим он еще успеет разобраться, найти виновных и правых. Спешить теперь все равно некуда.
— Надо связаться с госпожой Дюллахан, — бормочет Годива, наконец выпрямляясь.
Надо связаться с Церредрихом, соглашается Киллуа. Невыгодно терять спонсора, который так легко способен различить чужой обман. Он — тот еще лгун, потому видит вранье издалека. Как Биски… С Биски тоже нужно связаться, может, она что-то поймет, может, может… Может… Черт, столько всего нужно сделать!
Кто виновен на самом деле?! Джайро?! Гон?! Или кто-то другой дергает за ниточки?!
— Почему спасла меня, а не ее? — вдруг интересуется он, и Годива удивленно на него смотрит, после чего рассеянно пожимает плечами.
— Я… не знаю. Просто не подумала.
Ладно. Нет смысла злиться. Киллуа кивает и пытается набрать номер Церредриха по телефону, но, как назло, сигнал не проходит. Значит, его намеренно взломали, чтобы продемонстрировать по всем экранам Лунцзю случившееся. Значит… Могло ли все это быть частью плана? Ведь они недавно говорили о фальшивых богах, которые якобы стали ими благодаря чужой вере или страху? Столь массовое обращение зрителя к одной и той же мысли, к одной и той же персоне одновременно — чем не фальшивое «вознесение»?
Но на кого оно подействует? На двойника? На Гона?
Кому это выгодно?..
(кроме Гона… но он не заинтересован в таком)
Клубок тайн становится все запутанней, и Киллуа отключается; нет смысла звонить, все равно сигнал не проходит. Он подходит к Годиве ближе и смотрит вдаль, откуда в небо идет тоненькая струйка дыма. Скорее всего Лунцзю там.
— Идти сможешь?
— Не знаю, — честно признается та и криво улыбается. — Ты иди, иди. Я сама потом доползу до города. Только немножечко передохну…
— Нет времени. Ты потребуешься мне там.
Годива удивленно моргает.
— Зачем?
Чтобы остудить мою голову.
— Чтобы… — Киллуа медлит. — Мне нужен человек рядом, которому я смогу доверять.
И, не слушай возражений, он подхватывает ее на руки, отчего Годива взвизгивает. Она еще легче, чем Аллука. Вокруг них собирается электричество, и Киллуа чувствует приятное покалывание тока в пальцах — давненько он не использовал это хацу вот так, кажется, в последний раз лишь с сестрой, когда они сбегали… И все вновь ради спасения Гона.
— Надеюсь, тебе нравятся скоростные поездки.
Годива и ответить не успевает, как они стрелой срываются с места. А в голове у Киллуа лишь одно — столько надо сделать, столько… Стольких людей расспросить. Потому что теперь он уже совсем не уверен, кто именно во всем виноват.
Гон ведь не знал о том, что они планируют. Верно?
Chapter 121: АНТРАКТ
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Щелчок, щелчок, щелчок.
Несколько сот телевизоров работает по всему Лунцзю. Десятки радио. Везде свое шоу — спорт, новости, песни, но в один момент все они идут помехами, по экранам бежит белый шум, по радио не слышно ничего, пока все едино в одну и ту же секунду не переключаются на картинку, звук — единый для всех. Где-то далеко наверху в это время щелкает транзистор, вынуждая сигналы снаружи прерваться, превращая Лунцзю в идеальный сосуд для ритуала кодоку, откуда живым не выберется уже никто.
Каждый телевизор демонстрирует только одно. Фигуру, стоящую перед высокой пагодой, где несколько лет назад произошла кровавая бойня, из которой удалось выйти живым лишь человеку, устроившему его, и дьяволу, который предложил ему сделку в обмен на власть и голову своего предыдущего хозяина, точно так же плясавшего под его дудку. Фигура эта… ужасающе сильно напоминает того убийцу, что за одну ночь забрал множество жизней. Короткие темные волосы, шрам через лицо, мрачный взгляд.
Но он — лишь тень, которую никто не замечает рядом, но на которую смотрят все зрители.
Они затаивают дыхание. Что дальше?
Фигура поднимает руки. В них она держит нечто, размером с хлебную буханку. Кто-то улыбается — слишком грандиозная съемка для какого-то жалкого хлебного мякиша. Кто-то рассмеется. Лишь один человек, тот самый дьявол, что предложил сделку разорившему его гнездо монстру, смотрит на это не мигая, после чего кивает помощнику, бродящему рядом, подобно черной кошке; вдвоем они поднимаются и идут прочь, понимая, что пойдет следом.
Фигура поднимает руки…
Сжимает их так сильно, что коробка в ее руках начинает трещать.
Любой, кто использует ин, увидит, что ни грамма нэн не идет от фигуры, словно ауры там нет и вовсе. Как от мертвеца. И значит, вся эта сила — ее собственная, настоящая, перешедшая грань между «нэн» и тем, что известно только малому количеству людей, что превзошли порог человечности. За максимальным значением, выше которого программа не установила порог, всегда следует ноль — чистый лист.
Нэн — лишь рудимент.
Руки фигуры смыкаются. Коробка в ее руках сжимается, и Лунцзю озаряет яркий белый свет.
Вспышка…
И лишь она.
Пыль разносится по городу. Нэн-бастер взорван.
И слышится дикий крик.
Когда порошок из нэн-бастера проникает под кожу, та покрывается сыпью. Если в момент проникновения было использовано зэцу, дальше сыпи процесс не идет, потому что порошок реагирует на наличие ауры, активной или нет — любой человек владеет ею, и для того, чтобы порошок не сработал, исходное значение должно быть равно нулю, то есть — полное ее отсутствие, сокрытие. Зэцу. Сначала отказывает работать печень, реагирующая на новое вещество в организме; после этого перестают вырабатываться некоторые гормоны, и следует удушье. В зависимости от состояния организма смерть может длиться от пары минут до десяти, однако результат один.
Любой человек, не использовавший зэцу, умрет.
Любой человек, использовавший зэцу, будет носить в себе яд, который среагирует на использование ауры. Как бомба замедленного действия.
Настоящий шедевр человека, узнавшего секрет нэн, безымянного кузнеца, оставившего множество опасных и страшных оружий.
Все мысли людей в этот момент обращены к фигуре перед пагодой со шрамом на лице, с мрачным взглядом, имя которой — Гон Фрикс.
Зритель может затаить дыхание…
Порошок расходится медленно. Кто-то еще может убежать, и потому, во избежание, следующими взрываются обычные бомбы, установленные под потолком пещеры. Медленно свод ее начинает трескаться, будто битое стекло, а потом обрушается вниз, на город, погребая под собой всякого, кто не успел убежать. Порошок оседает на землю, вместе с пылью — теперь нэн-бастер не опасен, но кого он волнует, когда выживают лишь единицы, коим повезло оказаться на окраине города в тот ужасающий миг?
Лишь одна фигура стоит посреди этого хаоса.
Та, что принесла нэн-бастер с собой.
Выжившие люди замирают; потому что двинься они прочь, руины бы рухнули окончательно.
А фигура, взойдя на возвышенность, словно падение каменных глыб для нее было лишь пустяком, разводит руки в стороны и грозовым именем произносит:
— Меня зовут Гон Фрикс!.. И все, чего я хочу — мира без нэн.
Кто-то знающий прошепчет: ах, так говорил Джайро.
Но в основном толпа лишь робко смотрит на фигуру.
А таинственный зритель, слышащий каждое слово, подумает: да, все верно. Думайте о Гоне Фриксе, обратите все свои мысли только лишь к его фигуре. Потому что сегодня будет разыграна самая грандиозная сцена, спектакль тысячелетия.
Для того, чтобы обмануть весь мир.
Чтобы обмануть глупых и мудрых, старых и молодых, живых и мертвых. Потому что все они являются глупцами и неудачниками, тенями прошлого и людьми, застрявшими разумом в одном месте.
Все, кроме меня.
Я люблю хороших людей, Киллуа. Они всегда верят в ложь, которую я говорю, даже если в конце помирают, как собаки.
Chapter 122: ИНФЕРНО: молот правосудия: история всех рассудит
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Гона обнаружить легко; в отличие от прошлых случаев, когда тот намеренно шел в «Алый Бриз», в этот раз он направляется прямиком к Аллуке; по какой-то неведомой причине сестра питает к нему необычайную слабость (дружескую, к счастью, они явно считают друг друга подельниками), и потому Киллуа угадывает со второго раза. Пока он идет по улицам, он слышит шепотки, сплетни, новостные сводки — все в унисон кричат о гибели Лунцзю, о том, кто на самом деле виновен. Его телефон разрывается от звонков Чидль и других не менее влиятельных персон, потому что они знают, что Киллуа — друг Гона, но он не берет трубку, отключая звук. Единственный раз, когда он отвечает — Церредрих. Голос того звучит достаточно запыхавшимся, видимо, после того, как его утаскивает Дюллахан. Она — не Годива, не разменивается на стильное и быстрое перемещение в пространстве, просто хватает Четвертого Принца за загривок и прыжком тащит прочь. Судя по всему, Церредрих просто в восторге. У него явно есть какие-то фетиши, о которых Киллуа совершенно не хочется знать.
— Нет смысла искать твоего друга. Ты знаешь, что это он.
Киллуа неуверенно кусает губу, смотря на анимированный билборд. По нему передают новости, и все, конечно же, о Лунцзю.
— А вдруг это двойник?..
Он не уверен. Нет, точнее, это наверняка двойник!.. Но вот на кого он работает! Неужели Гон в своих расчетах пропустил самый очевидный исход, что кто-то просто использует его лицо в злых умыслах? Ведь это буквально то, что происходило с Четверкой. Только вот где Четверка, а где этот новый двойник… Наверное, рассеянно полагает Киллуа, это один из неузнанных ими ранее номеров. Девятый или Восьмой. Кажется, из всей первой партии остались лишь они, а больше слухов про новых клонов и не было.
Церредрих громко цокает язычком.
— Вполне себе может быть. Однако, кто его послал?
— Но зачем это Гону? — парирует Киллуа, и Церредрих хмыкает.
— Потому что он свихнулся, уважаемый молодой человек. Чокнулся в своей гонке за справедливостью. Послушай… Поверь мне. Я тоже не самый адекватный человек, хорошо? Я знаю, говорить так странно, но некоторые претензии со стороны сучки Камиллы правдивы. Но один психопат легко опознает другого. Проблема в том, как именно находить разрядку. Я вот начал строить транспортную империю, и, пока я весь в бизнесе, меня совершенно не тянет убивать. А твой Гон Фрикс только убийствами и занимается. Это как культивация… Исход закономерен.
Все равно звучит слишком…
Да. Киллуа не хочет в это верить. Потому что он знает, что Гон — хороший человек. Потому что знает… Но легко заблуждаться насчет собственных друзей, ведь ты всегда веришь в лучшее, что они так не поступят, ведь они — друзья, как они могут быть не правы? Киллуа может быть хоть сто раз уверен, что Гон прав, но это не отменит того факта, что он поддался его ненависти во время охоты на муравьев. Каждый раз, когда Киллуа был уверен, что Гон заблуждается, что Кайто мертв, он продолжает убеждать себя, что ошибки быть не может — Гон ведь хороший парень, он не может ошибаться. Но Гон… Последние несколько лет все изменили. «Арбитры», Кер-Ис, двойники. Йоркшин и ИТЦ.
Стычка на железной дороге.
Гон меняется. Он предпочитает не путешествия, а работу на Бенджамина, торговлю смертью. Ему проще убить человека, чем с ним договориться. Старый Гон никогда бы так не поступил. Старый Гон нашел бы другой способ, пусть и поворчал бы, и, может, побил бы противника. Иногда Киллуа думает о том, что случилось бы, встретить он Хисоку будучи таким. Что стало бы? Об этом даже страшно думать, но бойня была бы жуткая.
Он шумно сглатывает, и Церредрих, явно чуя его сомнение, более спокойным тоном замечает:
— Не беспокойся. Это лишь теория. Но я верю, что он имеет к этому всему отношение. Твой жучиный товарищ сказал, что не видел ничего, но все могло быть потому, что в какой-то момент они поменялись с двойником. С Замзой был клон, а сам Гон в это время успел выкопать бомбу. Или наоборот, смены не было, он просто послал того на поиски. Вариантов множество. Впрочем… Все это лишь спекуляции, так что не воспринимай слишком серьезно, — для человека, оказавшегося рядом со взрывом нэн-бастера, Церри звучит слишком расслабленно. — История всех рассудит.
История, значит…
Лунцзю (его руины) становятся карантинной зоной, куда никого не пускают. Чидль занимается этим делом внимательно, ведь Ассоциация — колыбель всех владельцев нэн, пусть сейчас они и начали расползаться по корпорациям. Охотник всегда будет профессиональней, чем обычный человек, недавно изучивший нэн. Корпоративная охрана слабее. Киллуа помнит стычку на железной дороге, и он в этом уверен. Потому, когда он замирает перед дверьми клиники Аллуки, он поднимает глаза на вывеску и сглатывает.
Как ему поступить? Продолжать слепо верить Гону, или же попытаться что-то узнать? Но Гон больше не такой простофиля, каким был раньше, на том же Острове Жадности, где Киллуа легко обманул его, чтобы Хисока не прочуял. Тут все гораздо сложнее… Плюс он друг… Нельзя сразу обвинять его в том, что произошло. Вдруг это и правда спекуляции! Церредрих прав. Это не то дело, в котором можно так легко рассуждать о правых и виноватых.
С этой мыслью он открывает дверь и проходит внутрь.
Гон обнаруживается на втором этаже. Он сидит на стуле, согнувшись вперед, его внимание устремлено в телевизор. Неожиданно он одет в броню «арбитров», что удивляет Киллуа, но он решает оставить это без комментария, хотя в ней и с выделяющимися под голубым свечением экрана шрамами на лице Гон выглядит угрожающе. Его взгляд не сулит ничего хорошего. Когда он поворачивается к Киллуа и смотрит на него, будто на врага, тот немного медлит, но потом неловко мямлит:
— Вот подстава, да?
Надо начинать осторожно. Сделать вид, что Киллуа доверяет ему…
В смысле, он реально ему верит. Но нельзя терять бдительности. Киллуа повторяет эту мантру раз за разом, когда сам опускается на стул рядом. По телевизору вновь и вновь крутят запись из Лунцзю с двойником; говорящие головы на экране шумно обсуждают произошедшее, бросаются обвинениями. Одно ясно — теперь Гон преступник едва ли не уровня Джайро… Что совершенно несправедливо после всего, что он совершил. Ведь это не он устроил взрыв. Да? Зачем ему… Ему нет смысла так поступать!
Он едва не упускает момент, когда в комнату заходит Аллука с парой бутылок алкоголя. Втроем они раскупоривают их и чокаются, после чего она со смехом замечает:
— Вот и все, взяли тебя за жопу. А я говорила!
— Но зачем?.. — Киллуа болезненно морщится. — Никому нет смысла тебя подставлять. Кроме Джайро. Но…
— Это не Джайро, — резко обрывает его Гон, продолжая смотреть на экран. Он пригубливает бутылку и хмурится сильнее. — Это очень похоже на его почерк, но я знаю, что это не он. Ублюдок считает, что у нас личная ненависть, и если бы он захотел, то плюнул бы мне в лицо намного более элегантно.
— Че? Ты так уверен?
— Он ведет крысиную игру. Ему проще прятаться и подставлять меня по-тихому, изводя меня лично, чем устраивать повторный взрыв. Тем более очевидно, что все подумают про него… Джайро хочет ужаснуть людей, а второй взрыв лишь вызовет недовольства. Скажут, мол, опять он повторяет Йоркшин. Испуг сработает лишь в том случае, если это будет что-то неожиданное.
Как, например, Гон, заключает про себя Киллуа. Но вслух он произносит:
— У тебя есть подозреваемые?
— Да. Парочка. Точнее даже один конкретный, — он резко переводит тему, смотря на Киллуа с прищуром: — Выжившие люди Демиана доложили, что ты вместе с Дюллахан сновал рядом с Лунцзю в день взрыва. Что вы там делали?
— Ты же не подозреваешь меня?..
Черт, ладно, это реально выглядит подозрительно. Но Гон лишь легкомысленно фыркает.
— Ты? Умоляю. Я знаю, что ты не станешь взрывать бомбу. Как и Дюллахан. Мне просто интересно.
Сглатывая, Киллуа понимает, что его засекли. Сам-то он надеялся, что это останется секретом между ним, Церредрихом и Дюллахан — не хотелось ввязывать в это Гона, в основном из-за подозрений. Но он ведь не делал это из злого умысла! Он… Киллуа несчастным взглядом смотрит на друга, а тот на него — пристально, ни грамма тепла или доверия нет в этом взгляде. Что ж, как известно, лучшая ложь — та, в которой есть частичка правды. Как говорила Биски, он всегда врет только если есть повод. Потому Киллуа сглатывает…
Он косится в телевизор, где выступает Чидль. Взгляд у нее злющий.
— Помнишь? Мы утащили тебя прочь из города, чтобы развеяться. Я боялся, что ты совсем себя загонишь… Потому мы с Дюллахан вывели теорию, что, возможно, бомба будет где-то под потолком пещеры, а потом подумали, что нет, слишком опасно, ведь твои ребята и Демиан наверняка заметят. Так что, может быть, они заложат ее где-то сверху. Но я не хотел тебя нервировать, потому что если бы мы нашли бомбу, ты бы об этом сразу же узнал, а если бы там ничего не оказалось… ну, не о чем было бы сообщать. Но никто не думал, что все это выпадет на один день, и…
— Ты подозревал меня, да?
Когда Гон это произносит, Киллуа давится воздухом.
Он напугано смотрит на друга, потом — на сестру. Гон глядит на него пристально, не улыбаясь, его взгляд тяжел. Ни единого звука не раздается в этот момент; лишь стены тикают на стене. Даже в телевизоре звук словно отключается. Тик-ток. Тик-ток. С каждой новой секундой, с каждым новым тактом Киллуа чувствует, как сильнее пот катится по его спине, как страшнее ему смотреть в глаза другу, но он не может отвести взгляда. В полумраке комнаты и блеклом свете телевизора его глаза кажутся золотистыми, и этот цвет Киллуа хорошо помнит — именно его он видит у Хисоки, когда тот угрожает им в Йоркшине в логове «Пауков». Только Хисока улыбался, он воспринимал все как игру. Гон же… Гон…
Капля пота срывается с его лица.
— Почему…
— Ты думаешь, что я чокнулся, — медленно произносит Гон, не отводя взгляда. — Подозреваешь меня в сговоре с собственными двойниками, потому что я договорился с Десяткой и Седьмой. Я единственный, кто бы в Кер-Исе в одиночестве, не считая Замзы, но Замзу тоже можно обмануть. Или договориться, это неважно. Ты думаешь, что я взорвал нэн-бастер, потому что я преследую справедливость, просто хочу вычистить этот мир от зла, которое день ото дня происходит и портит людям жизнь. Которое делает из детей убийц и сумасшедших. Я знаю, что ты считаешь мою цель безумной.
— Гон, я…
Киллуа запинается на полуслове.
Ему нечего добавить. Все так и есть. У Гона идиотская цель, и ради нее нет смысла складывать голову. Но он продолжает стремиться к мечте, которую никогда не достигнуть. Даже вернуть Хисоку кажется проще! А ведь тот мертв!.. Он отводит взгляд, наконец не выдерживая, и, видимо, это и становится моментом, когда Гон убеждается в своей теории. Он ничего не произносит, просто качает головой и фыркает, будто бы ждал этого, после чего тянется рукой к пачке сигарет. Видеть его курящим… Это так неправильно!
Почему все это должно происходить? Почему они не могут просто продолжать жить как раньше, путешествуя вместе? Зачем им влезать во все это дерьмо с войнами, убийствами и подставами?
Почему все не может быть как раньше?
— И что? Ты реально думаешь, что я взорвал бомбу?
Киллуа дергается от голоса Гона и испуганно смотрит на него.
Тот не выглядит взбешенным… Но злым — еще как.
— Я…
— Ответь честно. Я не обижусь. Я все понимаю, Киллуа.
Что ты понимаешь, думает он про себя. Но потом с силой сглатывает.
— У меня есть основания подозревать… Но я не уверен в этом! — отчаянно вскрикивает он, вскакивая на ноги. Это наверняка выглядит жалко, но Киллуа плевать. Он смотрит на Гона и болезненно сводит брови на переносице, не понимая, чего добивается этой жалкой и нелепой попыткой убеждения. — Поэтому я тут! Я знаю, что ты бы так не поступил! Просто… Я уже ничего не знаю.
Со стоном он хватается за волосы и падает обратно в кресло.
Как же все это сложно… Слишком сложно! Когда он ехал на Темный Континент, он ждал веселых приключений, полных опасностей и исследований, то, о чем писали в книгах. Но в итоге все, чем они занимаются — чертовыми политическими разборками! Ох, как же он скучает по году на корабле Дюллахан! Охотиться на китов было намного веселее!
Смотря на него, Гон не меняется в лице, но в его взгляде словно мелькает разочарование. Впрочем, он не бросается с обвинениями, просто откидывается в кресле назад и вновь уставляется на экран. Повисает молчание, и лишь Аллука выглядит безмятежно, словно ее просто веселит эта ситуация. Порой… Киллуа кажется что он единственный, кто еще не свихнулся в этом месте, и от этого ему становится еще страшнее. Темный Континент действительно меняет их всех.
От тех Гона и Аллуки, что он знал, остается так мало, хотя он понимает, что это все те же люди, что в своем нутре они ничуть не изменились. Просто это он все цепляется за старые образы, которые изжили себя.
Люди меняются. Ничто не стоит на месте.
Потом он слышит вздох; Гон выключает телевизор и со стоном потирает переносицу. Он требовательно протягивает руку Аллуке, и та послушно отдает ему свою недопитую бутылку, которую Гон осушает за считанные мгновения. С трудом Киллуа отводит взгляд прочь, стараясь не смотреть на ходящий под воротником кадык.
Затем Гон, не выпуская бутылки из руки, щелкает пальцами и указывает на него.
— Что ты собираешься делать дальше?
— В смысле?
— Ты думаешь, что я рванул бомбу. Точнее ты очень не хочешь в это верить, потому сейчас тут, хотя я-то понимаю, что ты этого боишься до усрачки. Я спрашиваю тебя, что ты будешь делать… Потому что ты либо поступишь как хороший мальчик и пойдешь к Чидль, сдав меня с потрохами, либо позволишь мне заняться своими делами и доказать свою невиновность.
Просто отпустить Гона?
Это будет легко. До потешного элементарно.
Просто взять и закрыть глаза. Позволить Гону делать то, что он захочет. Что может быть проще? Но… А если это он взорвал бомбу? Гон может что угодно говорить, это может быть обманом! Он легко обманет друга, если захочет. Он врал Хисоке! Он врал Куроро! Эгоизм Гона — его самая страшная черта, потому что ради собственного желания он и правда готов рвануть бомбу!.. Выбрался ли Демиан, интересно, может, можно было бы спросить у него… Но его следа пока не было видно.
Это будет легко. Киллуа не сможет сдать его Чидль, они оба в курсе. Но ведь так и правда будет правильно… Если Гон не виновен, Чидль же наверняка поймет! Но…
Киллуа трясет головой и стонет.
— Прекрати. Я не знаю! Не знаю!.. Чего ты от меня ждешь?! Ты же знаешь, как сильно я тебе доверяю!
— Тогда прекрати поддаваться глупым слухам и доверься мне еще раз.
Гон вдруг цокает языком.
— Послушай… Киллуа, я все понимаю. Я сам иногда верю какой-нибудь чуши. Вспомни, как я был уверен, что Кайто жив. Уровень вранья самому себе просто зашкаливал. Только дебил бы не понял, что он сдох. Я не сержусь, если ты боишься. То есть, я злюсь, конечно, но это все мастерски подстроено, чтобы ты как раз и начал сомневаться. Потому… Ладно, все это глупо. Серьезно. Ты веришь мне?
Он смотрит Киллуа в глаза. В этот раз угрозы не чувствуется.
Когда Гон протягивает ему руку, Киллуа на мгновение сомневается… Он шумно сглатывает, но потом все же хватает его за ладонь. Рукопожатие выходит твердым, горячим. Жестким. Не забывай, напоминает себе Киллуа, еще ничего не доказано. Спекуляция может оказаться спекуляцией. Или же правдой. Кто знает, что случится в итоге. Все это… слишком туманно.
— Отлично.
Голос его звучит удовлетворенно. Слишком… сильно напоминает Хисоку.
Затем Гон поворачивается к Аллуке, которая лениво листает каналы.
— А ты что думаешь?
— Я? — та явно увлечена поиском хоть чего-то, что не вещает о Лунцзю, после чего откидывает голову назад, смотря на Гона с таким хитрым прищуром, будто не воспринимает всю ситуацию всерьез. Она шуточно задумывается, потирая подбородок. — Хм… Ну, вообще-то ты натуральный псих! Я уверена на сто процентов, что это ты рванул бомбу, потому что ты чудила!
— Пошла нахрен! — огрызается тот, и Аллука разводит руки в стороны, цокая.
— Вот, вот, видишь! О чем я говорю! Ты агрессивный болван! Кто еще рванет бомбу, кроме тебя?
Они явно шутят, не воспринимая ситуацию всерьез, а Киллуа не может перестать сидеть как на иголках. Как можно шутить в такой ситуации?! Но, может, потому что все это реально чушь. Гон не может быть виновен. Он бы никогда… Никогда… Но железная дорога… Гон может захотеть надеть какую угодно маску. Он сам себе хозяин, и никто не может убедить его как-то поступить.
Если захочет, то… Даже бомбу…
— Что дальше-то планируешь, дурень? — фыркает Аллука, и Гон качает головой.
— Тупой вопрос. У меня вон какие проблемы.
— Будешь скрываться? Прикол! Если не приведешь за собой хвост, то могу обеспечить убежище и даже лечение. Но не смей подставлять мой бизнес, слышишь?! — она трясет кулаком. — Я хочу окупить аренду поскорее! Это тебе не бомбы какие-то, серьезные взрослые дела!
— Я подумаю.
Они вновь лыбятся друг другу, а потом Гон переводит взгляд на Киллуа.
Когда он подходит ближе и кладет ему руку на плечо, тот едва сдерживает желание вздрогнуть. Но прикосновение Гона не тяжелое. Он просто похлопывает его по плечу, после чего вдруг фыркает.
— Да ладно, я же сказал тебе не бояться. Блин, Киллуа, прекрати такую страшную грустную рожу делать! Ну да, я немного побесился, но не каждый день тебя приятель обвиняет в такой чуши, — затем он потирает затылок. — Вообще забей, я по-быстрому с этим разберусь, и потом заживем как было.
— Но в Лунцзю же… Столько людей умерло. Даже твоих подчиненных! И вдруг Демиан тоже…
— Подумаешь! — легкомысленно смеется он. — Люди этим в основном и занимаются — умирают. Кого это волнует? Это просто игра между мной и каким-то ублюдком, причем я вполне подозреваю каким… Гм… Ладно, я не ты, и не буду безосновательно бросаться обвинениями. Нужно кое-что разнюхать.
Он так легко это упоминает. Эти смерти… После ИТЦ ему было плохо, а тут — так беспечно…
Киллуа ничего не отвечает, просто пожимает плечами.
Он продолжает наблюдать за тем, как Гон бродит по комнате. Взгляд у того горит странным блеском, будто он чем-то взбудоражен, хотя нет, понятно чем, но почему?.. Разве не должен он быть зол? Разве не должен…
— Ничего страшного. Это легко решить. Это будет отлично. Замечательно. Выжжем всех к чертовой матери, этих ублюдков, кто решил, что может взять и использовать меня, как какого-то клоуна. Они будут визжать и умолять, дохнуть налево и направо… Все их, кто посмотрел так использовать меня, ждет молот правосудия. Не могу дождаться…
Затем он резко смотрит на Аллуку, не моргая.
— Ты спрашивала, что я буду делать, да? Ну, это очевидно, — произносит он монотонным тоном, и Киллуа не чувствует ничего хорошего в этих интонациях. Это не угроза, нет, просто констатация факта, и оттого его слова кажутся еще страшнее, чем нужно. — Все началось с того, что мы встретили Панду у старой гробницы. Все началось с него… и с новых «Ржавых Крыс». Значит, я пойду к ним. Ничего страшного, Киллуа. не беспокойся.
Его вежливая улыбка напоминает оскал. Взгляд Гона темен.
— Я хорошо усвоил уроки «Пауков». И знаю, как разговорить человека. В пытках, в конце концов, нет ничего существенно сложного.
Chapter 123: ИНФЕРНО: молот правосудия: церемониальная смерть
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Разумеется, судьба вновь приводит их в «Алый Бриз». Киллуа не знает, зачем сюда приходит именно он — возможно, из какой-то слабой надежды, что он сможет разубедить Гона поступать глупо, а может, потому что хочет за всем проследить. Все это лишь неясные материи, вопросы без ответов. Все они не имеют смысла, потому что по пути Киллуа все равно не отговаривает Гона и просто следует за ним тенью. На пороге их встречают как родных, невзирая на произошедшее, потому что при любых обстоятельствах Гон тут — почетный гость; Киллуа лишь горько иронизирует над тем, что сейчас тут начнется бойня, а в них видят простых постоянных клиентов. Не это ли ирония!
Найти Панду не так уж сложно — как понимает Киллуа, Гон просто ищет Юйди, а с Юйди у них особая связь, не такая, как была с Хисокой, или какая есть сейчас с Киллуа, но тоже крепкая, темная. Это та связь, от которой мурашки идут по коже, на которую не хочется смотреть, потому что обычно так спеваются дикие волки, которым хочется еще и еще крови. Юйди замечает их приход заранее, и потому, когда они поднимаются на второй этаж, выжидающе смотрит прямо с лестницы. Панда, разумеется, сидит рядом с ним, лениво раскинувшись на диване. Он жует что-то, напоминающее вяленое мясо, и, в отличие от своего босса, на Гона не обращает ни малейшего внимания. Лишь косится хмуро, когда Гон подходит ближе — в своей броне он выглядит устрашающе, чем мог бы без нее — и не ударяет кулаком по столику, отчего тот со звоном начинает дрожать, предчувствуя гибель после второго такого удара.
— Какого хера это было?!
— И тебе здравствуй, — Юйди откровенно веселится, хотя взгляд его весьма холоден. — Не думал, что ты посмеешь высунуть нос после всей этой истории с Лунцзю. О чем ты вообще думал? Сбрендил?
— Не делай вид, будто ты не имеешь к этому никакого отношения! — рявкает Гон низким утробным рыком. Пальцем он тычет в Панду, который еще больше хмурится от такого. — Это бы послал эту свою ебалку меня подставить, да?! Чтобы он проследил за мной! — чем дольше Гон говорит, тем сильнее напоминает его голос визг. Лицо у него искажается в гримасе бешенства. — Мразь! Я думал, мы друзья!
Юйди щурит глаза и откидывается назад.
— О чем ты? Я никому такого приказа не давал. Мне, вообще-то, нравился Лунцзю.
— Но это твоя шавка шла у меня по пятам!
— Можно и повежливей, — бубнит Панда.
Все это вновь настораживает… Киллуа хорошо знает, что если Гон захочет, то может легко изобразить нужную ему эмоцию. Он, несомненно, величайший дурила всех времен, но это не отменяет факта, что в нужной ситуации он легко соврет. Ему вспоминаются слова Церредриха, желание Замзы посмотреть на разрушение мира, все нелепые пророчества, которые они слышали по пути. Даже Дюллахан уверена, что Гон чокнулся. И дело даже не в Юйди, хотя Юйди, несомненно, заложил кирпичик в основу этого образа, дело просто в том, что Гон сам по себе — психопат. Это было ясно еще при их знакомстве на экзамене, где Гона совершенно не волновало происхождение Киллуа, или где он был скорее взбудоражен встречей с Хисокой, хотя остальные дрожали от одного лишь взгляда на него.
Может ли это тоже быть игрой?
У Гона есть повод использовать нэн-бастер. Он вполне мог использовать своего клона, чтобы устроить красивую подставу самому себе же. Юйди же… Киллуа еще раз смотрит на него, пристально. Юйди выглядит недовольным, хоть и улыбается, заметно, как раздраженно барабанит пальцами по столу. Панда тоже выглядит напряженным. Нельзя им верить… Но пока что все слишком странно складывается. Но что сделает Гон? Сейчас именно его действия и решат все вопросы.
Потому Киллуа не влезает и испытывающим взглядом смотрит на друга. Но тот весь нацелен на Юйди.
Когда он сжимает кулак, кожа на перчатках неприятно скрипит.
— То есть, говоришь, не твоих ручонок дело?
— Мне незачем подставлять тебя, незачем уничтожать Лунцзю, где у меня было полно связей, теперь бесполезных, — Юйди наконец перестает улыбаться и скалит зубы. Огонек в его глазах начинает приобретать угрожающий оттенок. — Единственный, кто одержим идеей справедливости — это ты. Я сразу сказал тебе, что меня просто забавляет идея арбитров, но как игра, не нечто серьезное. Мне наплевать на то, что там кто делает. Это твоя больная идея. Даже Хитклиффу нет смысла тебя подставлять, потому что это его бывшая вотчина.
Тот же жует мясо, не отвечая, продолжая сверлить Гона недовольным взглядом. Гон косится на него, и потом — вновь на Юйди. Киллуа видит, как он медленно тянет руку к шее. Там, кажется, кнопка активации шлема, зашитого в воротник. Можно снять, а можно просто…
О черт, запоздало понимает он.
— Жаль. Очень жаль.
— Не делай глупостей, — предупреждает его Юйди низким угрожающим тоном, хотя очевидно, что если Гон сейчас откажется, то он легко забудет эту историю.
Не делай… Ах, если бы только…
Когда глаза Гона закрывает стекло шлема, а сам он бросается вперед, словно молния, Киллуа отшатывается назад. Перед его глазами словно происходит вспышка: с такой силой Гон отталкивается от пола, что сдирает к черту весь паркет силой удара. Юйди даже не сопротивляется, он просто дает схватить себя за грудки и швырнуть в стену, пробить собой стену и выкинуть себя на улицу. Наверное, запоздало размышляет Киллуа, он просто не хочет разрушать любимый бар из-за идиотского конфликта. Идиотского… Он идиотский только в том случае, если Гона подставили, и это был не Юйди! Но кто?! В ином же случае… Все это заходит на крайне опасную территорию, потому что кто-то из них в этом замешан! Черт, как же это сложно!..
Краем глаза Киллуа замечает, как медленно отползает от дыры в стене Панда, продолжая сжимать в зубах мясо. Внизу доносится ропот, сюда медленно поднимаются зеваки, явно услышавшие грохот, вызванный сломанной стеной. Понимая, что мешкать нельзя, иначе момент будет потерян, Киллуа быстрым шагом подходит к Панде и хватает того за грудки, отчего тот едва не давится собственным же мясом; подносит к себе и низким голосом рычит:
— Что ты знаешь об этой ситуации?!
— Да ничего! — беспомощно ворчит тот, повисая на кулаки Киллуа, будто культ с картошкой. Он вскидывает руки, оповещая, что сдается и сопротивляться не намеревается. — Ну, кроме того, что это точно не Юйди. Это же безумие!.. Только полный идиот использует нэн-бастер! Его же поэтому и изгнали из вольных охотников — потому что он был против стариканов, которые видели в нем последнее средство спасения!..
Пульс у Панды ровный, значит, он не врет. Либо не знает, либо это точно не Юйди. Но Гон подозревает, что это мог быть только он… Значит, это в любом случае ненужный глупый бой! Потому что либо они сейчас перегрызут друг другу глотки из-за глупости, либо из-за того, что Гон разыгрывает этот спектакль, в котором нет ровно никакого смысла!.. Но не мог же Гон чокнуться, да? Не мог же он решиться на такой страшный шаг, как использование нэн-бастера ради каких-то там идеалов?!
Киллуа выпускает ворот Панды, и тот торопливо уползает прочь. Сам он достает телефон и быстренько набирает единственный подходящий сейчас номер:
— Дюллахан, — выдыхает он в трубку, и слышит оттуда короткое:
— Место.
Он называет.
Затем элегантной походкой подходит к дыре в стене и, игнорируя крики сзади, сигает в нее, чувствуя, как по венам начинает бежать знакомое щекочущее чувство — электричество. Белой стрелой он мчится вперед, по крышам, ощущая как воздух режет кожу из-за огромной скорости. Найти Гона и Юйди легко — нужно лишь следовать разрушениям, и довольно скоро он вылетает прямо на место их схватки, заведшее их в районы трущоб, где точно не будет жалко ничего порушить. Делает ли это Юйди намеренно из-за своей любви к Гойсану и новой цивилизации, что приняла его, как родного, или же это просто глупое совпадение — как знать. Но Киллуа понимает, что сам конфликт сейчас не имеет смысла!.. Ведь либо не виновен никто, либо Гон творит чушь! Можно ли его еще спасти, если он уже взорвал бомбу?!
Киллуа боится отвечать себе на этот вопрос.
Схватка Гона и Юйди напоминает стычку двух бешеных собак. Видимо, тот тоже дерется в основном как усилитель — техники удара Юйди напоминают бокс, а пальцы он использует как лезвия. С Гоном они сходятся в ритме схватки, который больше напоминает вальс двух убийц, потому что каждый пытается добраться друг до друга быстрее, и это выглядит грязно, кроваво. Настоящая бойня двух псов.
Киллуа замирает на крыше, чувствуя, как напрягается. Будто натянули тетиву.
Вот так ощущал себя Гон, когда видел схватку Хисоки и Куроро?
Если стиль боя Юйди напоминает спортивный, бокс или муай-тай, то Гон использует все, что попадется ему под руку. Киллуа ощутимо вздрагивает, когда они оба обмениваются ударами. Шлем уже давно сломан. Гон целится кулаком Юйди в голову, но тот уклоняется в последний момент, отчего кулак Гона врезается в стену позади и расшибает ее на множество бетонных осколков. Пинком в грудь Юйди отшвыривает его прочь, и Гон катится по земле, плащ пачкается в грязи, но почти через мгновение он вскакивает на ноги и тянет руку назад, где Киллуа видит торчащую из земли арматуру. Замахиваясь, Гон швыряет ее в Юйди с такой силой, что арматура, будто копье, со свистом разрезает воздух, но тот намеренно не уходит, просто бьет кулаком вперед — столкнувшись с его рукой, копье просто сминается, а у того на коже ни царапинки. Но Юйди будто что-то выжидает… Гон же продолжает швырять в него все подряд, пока его противнику это не надоедает. Медленным шагом он идет вперед, и его грозная фигура на фоне разрушений выглядит устрашающе. Никакой урон ему не помеха. Не будь Киллуа уверен, что это был не он… он бы не усомнился — Юйди и есть один из гонцов конца света.
Видимо, Гон понимает неэффективность этой тактики и вновь бросается на Юйди. Он прыжком добирается до него и бьет с ноги, Юйди останавливает его локтем. Потом пытается пнуть в подбородок, но и эту атаку Юйди предугадывает, хватая Гона за лодыжку. Он швыряет его на землю, перекидывая через себя: Гон едва успевает защитить голову руками, когда его со всей силы впечатывают в землю, так, что остается след. Киллуа видит, как в эту секунду меж его зубов начинает течь кровь. Когда Юйди вновь собирается ударить им о землю, в полете, прямо за мгновения до столкновения с землей, Гон изворачивается и плюет кровью в лицо Юйди, отчего тот закрывает глаза. Это позволяет Гону выкрутиться из захвата и отскочить в сторону, и, пока он пытается отдышаться, Юйди медленно стирает кровь с глаз. Они оба ухмыляются, будто бы оба неимоверно счастливы быть тут, сражаться, будто не поиск правды сейчас влечет их двоих, а простой азарт от кровавой бойни.
Они вновь бросаются друг на друга, Юйди оказывается быстрее, он бьет Гона в нос, отчего тот отшатывается, потом еще несколько ударов. Раздается влажный хруст, Гон тихонько взвывает, но Юйди продолжает бить его техниками, которые кажутся Киллуа смутно знакомыми… Пока он не вспоминает: ну конечно, это стиль борьбы его деда. Сам Киллуа так и не наловчился его использовать, хотя отец пытался научить, в ту пору Киллуа думал лишь о том, чтобы сбежать из дома поскорее и найти себе занятие по душе. Кажется, Дюллахан говорила, что Юйди — из того клана, от которого пошли Золдики?..
Все уходит настолько далеко?
Последним ударом Юйди отправляет Гона в полет по земле. Вновь. Тот поднимается на ноги, кровь хлещет у него из разбитого носа, потов рявкает что-то, но Киллуа не может разобрать — он лишь видит, как Гон хлопает в ладоши и сжимает руки пистолетиком, после чего произносит то, что он способен прочесть по губам:
— Бумага.
Энергия срывается с его пальца. Но Юйди оказывается быстрее, вновь, он уходит от атаки, и мощный шквал сносит ближайший дом, вынуждая Киллуа в ужасе поразиться тому, насколько выросла духовная сила его друга, что даже слабенькое хацу, которое он едва освоил на Острове Жадности, стало оружием настолько губительным. Он должен вмешаться? Или же остаться в стороне? Юйди явно играется, но вот от Гона так и несет давящей неприятной аурой, будто булькающей — он то неимоверно силен, то слабее, чем во время охоты на муравьев. Может, только поэтому они и не разнесли ближайший квартал. Но затем он вновь срывается с места и бьет ногой, Юйди блокирует его атаку, но вот ударная волна сносит здание позади вновь. Хорошо же, что тут никто не живет!.. Не живет же, да?
Киллуа с опаской смотрит на плюшевую обезьянку, лежащую рядом. Та выглядит замызганной.
Ох, черт.
Но прежде, чем он срывается с места, сверху доносится свист. Гон и Юйди одновременно поднимают головы, и в этот раз последний уклоняется от атаки заметней, быстрее — потому что место, где он стоял, насквозь прошивает огромный стальной гарпун, в котором без труда узнается оружие Дюллахан. Сама она приземляется на него сверху, с легкостью балансируя на одной ноге, после чего с прищуром смотрит на Юйди и Гона, двух застывших. Поначалу взгляд ее цепляется за их общего друга, будто оценивая, но потом она разворачивается к Юйди и скалит зубы. В темноте лунной ночи ее глаза, кажутся, начинают гореть золотым, словно у настоящего хищника, и искаженный череп никак не делает ее человечней.
— Так и знала, что ты попытаешься пришить моего протеже.
— Не лезь не в свое дело, — строго отчитывает ее Юйди. — Это здесь не играет роли.
Голос Гона звучит с надрывом, безумно, как никогда до этого — но отчего-то на Киллуа накатывают воспоминания о безумной ночи в Восточном Горуто, когда Гон смотрел на него со слезами на глазах и указывал пальцем на Неферпитоу, склонившего перед ним голову.
— Помоги мне! Эта дрянь меня подставила! Столько людей умерло!..
Но не все ли тебе равно, Гон?
Как смешно, что Дюллахан, знающая Гона меньше, доверилась ему целиком. Спрыгнув с гарпуна, она перехватывает его поудобней, после чего наклоняется вперед. И Киллуа знает — сейчас она бросится в атаку.
Так она и поступает.
Они с Гоном с двух сторон начинают атаковать Юйди, не давая ему передышки, ни единой возможности вздохнуть спокойно. Стиль Гона напоминает хаотичную рваную атаку, он все в нее вкладывает, не обращая внимания ни на раны, ни на текущую из носа кровь, заливающую ему броню и воротник. Стиль Дюллахан же… явно не предназначался против людей, она — вольный охотник, охотник на чудовищ, убийца китов, но не людей, но двигается она идеально, не делая ни единого лишнего движения, а гарпун в ее руках превращается в опаснейшее оружие возмездия. Словно отражение Гона, она бьет быстро и элегантно, не размениваясь на замахи. Это завораживает. Прямо сейчас перед Киллуа танцуют танец смерти, и он впервые видит его исполнение на троих.
Юйди становится нелегко. Вмешаться и помочь ему?.. Но он позвал сюда Дюллахан, это будет странно… Плюс Юйди — ублюдок… Но он же не виноват в этой ситуации, как бы иронично это не звучало, сейчас он на стороне правды! Это Гон, все Гон… Это началось из-за Гона!
Но кажется, не только его посещает мысль о том, что пора это заканчивать. Юйди вдруг останавливается. Рукой он выбивает гарпун у Дюллахан, а потом заносит руку и одним сильным резким ударом бьет Гона прямо по голове, буквально вбивает его голову в пол, с таким жутким хрустом, что Киллуа передергивает. Тот так и продолжает лежать на земле, явно теряя сознание, а Юйди и же потирает кулак и агрессивно смотрит на Дюллахан. Никто из них не обращает внимания на Киллуа, который стрелой спускается с крыши и подбегает к Гону, извлекая его голову из земли. Стекло на шлеме треснуло окончательно, крови немеренно. Надо скорее оттащить его к Аллуке, иначе…
— Я же говорил тебе больше не вмешиваться в мои дела.
По позвоночнику Киллуа пробегает холодок.
Он осторожно поднимает голову и видит, как Юйди с Дюллахан смотрят друг на друга без улыбок. В руках у нее уже зажат гарпун, и они начинают кружить друг вокруг друга, словно дикие хищники. Голос Юйди похож на рычание зверей из глубин Темного Континента — низкий, утробный, пугающий.
— Я не люблю использовать нэн на полную. Это повышает загрязнение разума.
— А что, испугался меня? — хмыкает Дюллахан. Юйди же скалится.
— Я еще тогда тебе сказал, что надо работать вместе. Не моя проблема, что ты зассала.
— Я не согласна с твоими взглядами на старейшин.
— Они — зло. Тормозят прогресс. Это их вина, что нэн-бастер существует. Этот олух Охабари просто любит творить чушь, вот и согласился его изготовить.
Охабари?.. Тот самый кузнец, что создал тот странный меч?..
— Надо было убить тебя тогда.
— Тогда — бой одного удара.
— Хочешь церемониальной смерти? Валяй.
О чем они?
Когда Дюллахан и Юйди встают друг напротив друга, Киллуа настораживается. Он ощущает давление нэн, видит, как наклоняются они вперед, будто застывшие в ожидании бегуны. Дюллахан заносит назад гарпун, а Юйди расправляет пальцы… Проходит секунда, и они срываются вперед, отчего земля под их ногами трескается в пыль. Секунда, две… Один удар.
Они оба тормозят по разные стороны друг от друга, спиной к спине. Потом Юйди выпрямляется и хрустит шеей.
— Я говорил тебе не заигрываться.
В эту секунду из плеча Дюллахан, рассеченного пополам, начинает хлестать кровь, а сама она дергающимися движениями заваливается на землю. Киллуа видит счастливую улыбку на ее губах, покрасневших от крови, она роняет гарпун, и тот со стуком падает на пол. Но она не выглядит злой или расстроенной, скорее умиротворенной… Это странное зрелище. Киллуа в ужасе смотрит на Гона у себя в руках, потом перекидывает его к себе на плечо и бежит к Дюллахан, падая перед ней на колени. Увиденное… его не радует. Ровно от груди до плеча идет разрез, насквозь. Тело едва держится вместе. То, что в эти секунды Дюллахан жива — заслуга не иначе того, что она мутант с Темного Континента.
Когда Киллуа падает перед ней на колени, она улыбается и тянет к нему руку. Ее пальцы на ощупь холодные, и, кажется, сил говорить у нее почти не остается, или она пытается сберечь их, потому что он ощущает в ту же секунду на коже ногтем одно — разбуди Гона. Гон…
Киллуа опасливо косится в сторону Юйди, но от того не разит жаждой убийства. Он лишь цокает — разочарованно, словно ему и самому не нравится такой исход — после чего сплевывает кровь на землю и ворчит:
— Я же говорил тебе… Не лезть в это.
Киллуа просто дает ему уйти.
Если подумать, Дюллахан могла не вмешиваться. Она могла решить конфликт мирно. Но она сама согласилась на этот странный поединок одного удара, сама его проиграла. Наверное, потому у нее сейчас такой умиротворенный взгляд — ведь это не проигрыш, когда над тобой издеваются, это поражение в схватке, когда противник соглашается уважить тебя. Наверное… это почетная смерть для вольного охотника. Он кивает и тут же начинает расталкивать Гона.
Тот просыпается только к моменту, когда Юйди уже далеко уходит. Взгляд его мутный, он стаскивает фрагменты шлема с головы и склоняется над Дюллахан, явно не очень все понимая — лицо у него залито кровью, досталось ему знатно. Но потом осознание кликает в его голове, он распахивает глаза и ахает — и это вновь напоминает того Гона, которого Киллуа хорошо знал, который хороший на самом деле парень, что поможет всякому, кто его попросит, даже если это убийца вроде Хисоки.
— Дюллахан!..
— Хорошо… — на выдохе шепчет она, и с каждым вздохом из нее уходит жизнь. — Ты… быстро очнулся. Подойди… ближе.
Когда Гон склоняется перед ней, хватая ее за руку, он торопливо спрашивает:
— Это Юйди тебя ранил?! Я убью его, не волнуйся! Киллуа, звони Аллуке! Сейчас мы тебя подлатаем, и…
— Не… надо. Это был… ритуальный поединок. Выжить после него… позор.
Гон нелепо моргает.
— Да это чушь! Все ритуалы! Жизнь надо ценить!
— Гон.
На губах Дюллахан играет улыбка. Пузырится кровь. Ах, понимает Киллуа, она умирает, теперь уж точно. Они наблюдают ее последние мгновения.
— Я жила… сотни лет. Я уже… устала жить. Но я убила… Астерия. С твоей помощью. Увидела… расцвет нового мира. Это было… отличное… завершение. Я… рада, что мы… встретились. Не вини… Юйди. Он мог… отказаться. Он ненавидит… ритуалы. Но согласился… из-за почестей. Ради тебя. Не он… взорвал… бомбу. Это был…
Она манит его пальцем, Гон склоняется… Она что-то шепчет на ухо, но Киллуа не может ни расслышать, ни понять — но в глазах Гона вдруг что-то меняется. Он не верящим взглядом смотрит на нее, и она медленно кивает, закашливаясь кровью.
— Откуда?
— Кое-что… сопоставила.
— Кто это?! — встревает Киллуа, но его будто игнорируют.
Дюллахан смотрит наверх, на лунное небо. Отсюда видно, что их несколько — то, что не рассмотреть в старом мире. Затем она толкает гарпун к Гону и постепенно стихающим голосом бормочет нечто страшное, отчего не только у Киллуа, но заметно, что даже у Гона встают волосы на затылке дыбом.
— Помнишь?.. Что я тебе говорила… про нэн. В гробнице. Я… завещаю тебе… свое сердце. Я умру… но ты… должен получить мой опыт. Тогда… я продолжу жить. В тебе. Слышишь, Гон?
Откажись, думает Киллуа. Это зверство.
— Я помню, — произносит Гон. Он сжимает ее ладонь крепче, и взгляд его теряет потерянные напуганные нотки, вновь приобретает уверенность, ту, что так напугала Киллуа до этого. В этот раз это не истерика, о, нет, это гнев, и это гнев страшный. — Я приму твое сердце. Не беспокойся.
— Вот и… славно. Не грусти… Фрикс. Все… будет хорошо.
Когда она закрывает глаза, Гон не шевелится. Киллуа же чувствует, как его начинает трясти.
Это его вина. Не надо было ее сюда звать. Юйди бы просто выбил дерьмо из Гона и ушел бы. Да, точно. Дюллахан полезла, потому что… почему? Она была уверена, что Гон невиновен? Но ее уже не спросить, и все потому, что он виноват! Он так виноват, он позвал ее сюда, он… Это его вина, о, боги, лучше бы он сам разобрался, самого себя не жалко, но Дюллахан… Да, они мало знали друг друга, но они провели вместе год, стали друзьями!.. Дюллахан помогла им в Кер-Исе, они подружились!.. И он позвонил ей, зачем?! Это его вина, это его вина, то все… только его вина!.. Когда он прячет лицо в ладонях, ему сложно сдержать всхлипа. Черт! Он так размяк!.. Он так сглупил!..
Все как в тот день, когда он увидел Гона в момент убийства Неферпитоу! Он опять ничего не может сделать!
Он чувствует тяжелую руку на плече, а когда поднимает глаза, то чувствует, как его тянут вперед. Гон прижимает его к себе, а когда Киллуа икает, не особо понимая, что происходит, он неожиданно спокойным голосом произносит:
— Не кори себя. Ты не виноват.
— Но…
— Хорошо, что ты ее позвал. Я кое-что понял.
Что, хочет спросить Киллуа. Чье имя она тебе назвала?
Он ничего не произносит. Лишь утыкается носом в плечо Гону и сжимает ее в объятиях крепче, чувствуя, как тот гладит его по волосам, по спине. Будто они вновь вернулись в прошлом, будто… Ему не хочется говорить, не хочется думать, хочется просто быть в этом моменте всегда. Перестать заботиться о страшном будущем, которое ждет их совсем скоро. Потому он просто бормочет тихое — прости меня — и Гон хмыкает.
Виноват ли он?..
Кто взорвал бомбу?..
Ему просто не хочется знать.
Затем Гон разжимает объятия и поднимается на ноги. Киллуа вздрагивает, когда тот срывает с пояса нож.
Он знает, что сейчас будет.
— Что ж… Во славу новой жизни, не так ли?
На мгновение они пересекаются глазами, и Киллуа хочется сказать — не делай этого, одумайся. Но он не произносит ничего, и Гон, словно чувствуя, что никто ему не помешает, опускает нож прямо вниз, вскрывая грудную клетку Дюллахан.
Хрусть-хрусть-хрусть.
Чавк-чавк-чавк.
Эти звуки будут сниться ему в кошмарах.
Chapter 124: ИНФЕРНО: молот правосудия: старые ценности
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
— Я собираюсь немного разведать обстановку, — произносит Гон, когда они с Киллуа покидают трущобы. С его головы все еще капает кровь, но он не обращает на нее внимания, будто бы так и надо. Взгляд его предельно серьезен. — Мне нужно кое-что проверить. Будь добр, не лезь. Я не люблю угрожать друзьям, и я знаю, что ты это расследуешь из искренних чувств, потому лезть в бутылку и устраивать истерику, как в Восточном Горуто, я не собираюсь. Но я серьезно. Мне нужно побыть одному. По разным… причинам.
Киллуа смотрит ему вслед, когда он уходит, но потом его словно бьет током, и он кричит:
— Чье имя она тебе назвала?!
Но в ответ Гон лишь машет рукой на прощание.
Не сказать даже, что смерть Дюллахан его тронула, но Киллуа видит знакомую с охоты на муравьев нервозность в жестах и взгляде, дикий блеск, который он хорошо помнит с того момента, как Гон увидел Неферпитоу. Ему нужно влезть, нужно продолжить искать правду, Киллуа знает это, но когда Гон вяло улыбается ему — эта улыбка не жестокая, не опасная, а просто уставшая — он мгновенно теряет все желание и дальше в этом участвовать. Потому он просто провожает Гона взглядом, а сам оборачивается назад, на труп Дюллахан, с которым разбираться придется ему. Что ж… Обреченной эскадре это точно не понравится, размышляет он и достает телефон, где ищет номер Годивы.
Гон это или нет, Киллуа сказать не может. Это одна из тех неопределенных единиц, загадок, где нет четкого ответа. Гону нет резона так поступать. У Гона есть множество причин выбрать именно такой путь, потому что он становится опаснее, его действия отражают Хисоку, но если Хисока был шутом, он развлекался чисто для себя, то у Гона эта установка, что он должен принести покой — и все из-за Джайро. Церредрих прав, что нельзя полагаться лишь на спекуляции, но он прав и в том, что Гон меняется, и теперь его действия не столь предсказуемы. Что он может задумать? Зачем ему уничтожать Лунцзю? Жив ли сейчас Демиан, или Гон предает и его яду нэн-бастера?..
Один ли нэн-бастер, или легендарный изготовитель оружия сделал еще множество?
Вопросы без ответов.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Его, как почетного гостя с корабля Дюллахан, приглашают на проводы. «Красная Селедка» сегодня закрыта только для своих, но этих «своих» тут множество: куча людей, которых Киллуа никогда не видел. Разумеется, среди них нет Гона, но зато тут обнаруживается Леорио — видимо, Ибараки расценивает его как «своего» из-за знакомства в Кер-Исе; где-то на фоне бегает Замза, помогая Годиве разносить напитки. Несмотря на печальный повод, обстановка весьма жизнерадостная, и Киллуа размышляет, что таким образом — этой веселой пьянкой — Ибараки отдает почести своей подруге, зная, что та бы скривила страшную рожу, узнай, что ее похороны стали бы причиной для скорби и тоски. Но Киллуа не хочется разговаривать ни с кем из эскадры или Замзой. Он просто подходит к Леорио и кивает ему, садясь рядом. Они чокаются кружками крепкого алкоголя, который, как поясняет Ибараки ранее, добывают из мозговых желез эфирных китов. Воистину, Темный Континент — место чудес и странностей.
Старый друг выглядит немного иначе, чем Киллуа помнит его в последний раз; у него эта дурацкая козлиная бородка, которую хочется выщипать, волосы на затылке собраны в куцый хвостик, но, в целом, это все тот же Леорио, просто слегка повзрослевший (постаревший?). И, кажется, его вытаскивают прямо с работы, потому что на нем лабораторный халат. Теперь он и правда выглядит как настоящий протеже Чидль, хотя, как Киллуа знает, он там скорее на полставки из-за всей ситуации в Кер-Исе, что отпечатывается страшным клеймом на памяти Леорио, порой не давая спать по ночам.
Они вдвоем смотрят на то, как Ибараки зачитывает грандиозную речь о похождениях Дюллахан, где ей поддакивают близнецы. Длится эта история уже час и заканчиваться в ближайшее время явно не собирается.
— Как ты? — вдруг интересуется Леорио, и Киллуа ведет плечом.
Разумеется, вопрос не про Дюллахан. Леорио не дурак, понимает, что тут Киллуа поддержит Ибараки — и пусть потеря была страшна, но лучше проводить человека на тот свет весело, чтобы на той стороне он ухмылялся почаще. Дюллахан бы понравилось. Дюллахан даже не стала бы винить его, Киллуа, в своей смерти, хотя если бы он не пригласил ее, то Юйди просто выбил бы из Гона все дерьмо и ушел… От мысли об этом он крепко сжимает кружку, слишком, отчего та едва не идет трещинами, но затем разжимает пальцы.
Но Леорио спрашивает про Гона.
— Не знаю… Я должен что-то сделать, но…
— Ты думаешь, это был он?
Киллуа поджимает губы и опускает взгляд вниз.
— Сердце говорит мне, что это не так. Но против логики не попрешь.
— Я бы поверил твоей интуиции, — фыркает Леорио, пригубливая стакан. Он пристально наблюдает за Ибараки, которая доходит до начала истории Дюллахан и эфирных китов, многолетней гонки за легендарным гигантом небес. — Но я знаю, как иногда желаемое разнится с действительным. Но сам я не верю. Хотя… Знаешь, говорят друзей и родных тяжело осуждать. Думаешь всегда, что это неправда, что они не виноваты, хотя по факту это может оказаться истиной.
— Да. В этом проблема.
Киллуа барабанит пальцами по стакану и поджимает губы.
— Потому я не знаю, что делать.
— Но ты отпустил его, верно? Дал уйти… когда Дюллахан убили.
— Она ему что-то сказала. Назвала виновника…
— Ну если Дюллахан думает, что это не он, то я бы поверил ей.
— Но она тоже могла ошибаться, — тихо вздыхая, Киллуа прячет лицо в ладонях и качает головой. Даже пить больше не хочется, и он ставит полупустой бокал на стол. — Я очень хочу верить, правда! Я что угодно сделаю, лишь бы это оказалось просто подставой! Но Джайро сейчас не активен, никто не думает, что это он, а единственный человек, кто еще контактирует с клонами — это сам Гон! И он легко мог вынудить двойника войти в вечное зэцу… Может, он попросил у Каффки нэнорезку, я не знаю! Суть в том, что слишком много доказательств против него, но… Я знаю, что это не он! Знаю!.. Но я не могу заставить себя в это полностью поверить!
— Я думаю, тебе нужен перерыв.
Когда Киллуа поднимает глаза на Леорио, тот с кривой улыбкой машет рукой близнецам; те, уже отвлекшись от рассказов Ибараки, явно ищут себе новую жертву для гаданий и, возможно, соблазнений. А с Леорио станется на них запасть, он еще на экзамене показал себя, как человека с крайне широкими рамками допустимого. Это его немного веселит; но потом он смотрит на Ибараки, как та трясет кулаком, пока вспоминает все охоты, как Годива рядом изредка поддерживает ее нелепыми выкриками вместе с Росинантом… Ему становится тошно от самого себя. Глупо из-за этого грустить. Может, он все же не создан для мирной жизни. Когда он был Золдиком, то ему было наплевать на весь мир, он был сам по себе, но сейчас он слишком размяк, стал цепляться за ценности… Может, Иллуми все это время был прав.
Без друзей намного проще.
Когда он переплетает пальцы в замок, напряженно смотря в пол, Леорил легонько похлопывает его по плечу. Его прикосновение теплое, приятное. Леорио… хороший человек. Если Леорио верит Гону… должен ли Киллуа ему поверить?.. Они же друзья… Он должен заткнуть логику… Но…
Почему это так сложно?!
Что он должен делать?
— Отдохни, Киллуа.
Леорио вертит в руке бокал, затем выразительно на него смотрит.
— Ты худо выглядишь, почти зеленый. Чидль и остальные этим займутся. Она не настолько глупа, и, поверь, если Гон реально все это устроил, она поймет — а на ложь она не купится. У нее нюх как у ищейки, — он со смешком стучит по носу, после чего разваливается на лавочке. Впереди Ибараки все еще рассказывает про китов. Годиве надоедает, потому она с близнецами играет в карты, один лишь Росинант поддерживает эту историю. — А ты вообще охотник-гурман. Возьми перерыв, уезжай к черту из Гойсана. Вон, напросись в новую экспедицию. Заодно голову прочистишь.
Это хорошее предложение, но Киллуа способен лишь слабо улыбнуться. Ему и правда хотелось бы отправиться в новое приключение на корабле, правда хотелось бы прочистить голову. Но Дюллахан мертва; его лучший друг сходит с ума и носится по подполью, вырезая синдикаты, потому что по его мнению там состоят лишь злодеи, хотя сам он ничуть не лучше. В такой ситуации… как он может просто взять и бросить все ради какого-то покоя на сердце? Это будет эгоистично.
Но на пару деньков… Тем более, у него есть пара мест, куда он должен заглянуть.
Киллуа поднимает глаза на Леорио и вяло улыбается. Он позволяет приобнять себя за шею и приваливается головой к плечу друга, чувствуя стойкий запах одеколона и сигарет, идущий от его одежды. Как же ему хочется позабыть обо всем, притвориться, что все хорошо. Что они вновь беззаботные дети, которые открывают для себя неизведанный мир. Впереди их ждут веселые деньки на Острове Жадности, и даже Хисока там будет не опасным убийцей, а странным компаньоном, который поможет одолеть Рейзора… Но ничего не будет прежним.
Гон изменился.
Хисока мертв.
Прикрывая глаза, Киллуа зарывается носом глубже в воротник Леорио, надеясь, что все это страшный сон, а когда он проснется — вокруг будет лишь спокойствие и тишина.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Он возвращается в Гойсан и некоторое время просто бродит по улицам, не зная, куда себе деть. Идти к Церредриху не хочется, голова вообще не настроена на работу. Искать Демиана? Но они не друзья. Можно было бы заглянуть к Аллуке, но у Киллуа есть это стойкое ощущение, что Гон будет частенько наведываться к ней, чтобы подлатать раны, потому что они друзья, потому что он не умеет сдерживаться и останавливаться, из-за чего его будут ранить и ранить… И сейчас он боится даже смотреть на него. Что он найдет там? В его глазах? Вдруг…
Нет. Лучше об этом не думать.
Потому Киллуа просто бредет вперед, не пытаясь найти ответов. Он игнорирует звонки, он ночует в мотелях, кафешках и ресторанах, где закидывает голову на спинку стульев; эта пустота понемногу приводит в порядок его мысли и чувства, хотя глубоко в душе все еще царит хаос. Он не знает, что должен выбрать. Это вопрос без правильного решения. Как ни крути, взорвал ли Гон бомбу или нет, сейчас он ведет себя слишком опасно, неадекватно даже. Все это… дурно закончится.
С этой мыслью Киллуа неторопливо выходит к месту, которое не ожидал, что увидит. Это та самая небольшая идзакая, где они пили с Церредрихом; однако, к его удивлению, там сидит не его новый босс, а человек, который тоже носит эту кличку, который когда-то давно забрал у Курапики его семью, кототорый… Взгляд Киллуа скользит по белесым уже шрамам на руке Куроро, оставленным Хисокой, но потом спешно отводит взгляд. Он просто садится рядом и закатывает себе сразу целую бутылку — ему понадобится много выпивки, чтобы хотя бы немного захмелеть.
Куроро же (кажется, будто он вообще не меняется за все это время) выглядит равнодушным к внезапному гостю. Они не так хорошо знакомы, как с Гоном, но все равно знают друг друга, а порой этого достаточно. Куроро… знает Гона…
— Что ты думаешь обо всем этом? — вдруг спрашивает он.
Губ Куроро касается едва заметная улыбка, когда он наливает себе маленькую пиалу алкоголя. Он молча отпивает ее, потом вертит в пальцах, будто пытаясь найти что-то в прозрачных каплях, оставшихся на дне. Киллуа же смотрит на то, как на дне пиалы нарисована яркая трехцветная рыбка.
Потом он медленно качает головой.
— Ну, это весьма интересно.
— Скудная реакция, признаюсь.
— А что ты ждешь? — фыркает он, разводя руки в стороны. — Я считаю, что это на него не похоже, но в то же время, скажи мне, что Гон Фрикс чокнулся и решил взорвать бомбу в центре города, я просто подумаю: «ах, вот оно и свершилось». Такие вещи легко подмечать, когда работаешь вместе. Ты ведь и сам видел, верно?
Нет, хочется сказать Киллуа. Гон не такой.
Да, думает он. Это и правда на него похоже.
Он ничего не произносит, и это само по себе красноречивый ответ. Куроро берет в руки хлебную палочку и закусывает ее, после чего потирает руки, и Киллуа знает, зачем — пальцы быстро мерзнут, если их пересобирать с нуля, Аллука рассказывала. Кровообращение никогда не придет в норму, и, хотя Куроро выглядит нормально, одна его рука никогда не станет такой же сильной, как прежде, а все потому, что Гон поддался эгоизму Хисоки и позволил тому начать последнюю охоту.
— А сам?
— Я… Не знаю.
Что тут еще ответить? Он мучается этим все последние дни.
— Не думаю, что тебе нужно воспринимать это слишком серьезно, — равнодушно замечает Куроро, откусывая еще от хлебной палочки. Он вертит ее между пальцами, после чего указывает ею на Киллуа. — Гон Фрикс уже большой мальчик, он сам разберется. А если нет, то мы увидим очередную трагедию. В любом случае, прошлого не исправить. Бомба взорвалась. Если ее взорвал Гон Фрикс, я думаю, у него была причина. Если его подставили, то тогда нет смысла беспокоиться.
— Причина взрывать бомбу?!
— Может, — будто не слышит его Куроро, — где-то в Лунцзю прятался враг. Кого он ненавидел, Джайро? Разумеется, я просто теоретизирую… Но представь себе врага хуже. Возможно, одного из его двойников. Нет возможности его найти, и этот враг опасен, он принесет много вреда в будущем. Тогда можно пожертвовать тысячей человек ради спокойствия в дальнейшем. Или, возможно, бомбу похитил не он, но он нашел ее и стоял перед выбором, где либо взрыв тут, либо ее используют в Гойсане. Чтобы дать понять, что он ищет виновных, он отсылает своего двойника для подрыва…
— Это все равно недопустимо, — хмурится Киллуа, и Куроро просто пожимает плечами, будто такие объяснения ему сойдут в самый раз.
Хотя, чего с ним говорить? Он — убийца ничуть не лучше Гона, для него такие действия — так, пустяк, просто шутка. Ему бы уйти прочь, закрыть этот нелепый диалог, но Киллуа не хочет вставать. Потому он просто сидит на месте и смотрит на бутылку, к которой после прикладывается. Скажи ему пару месяцев назад, что он будет страдать от подобной головной боли и будет запивать горе алкоголем… Он бы не поверил. Невольно он поднимает взгляд выше, к звездному небу, а потом вдруг — совершенно неожиданно для себя — интересуется:
— Ты говоришь так, потому что тебя это не касается. А если бы Гон действительно вернул Хисоку? Что, если бы ты встретил убийцу своих друзей прямо тут, рядом? Сумел бы ты тогда здраво рассуждать?
Ему кажется, что в эту секунду пальцы Куроро сжимает пиалу чуть крепче обычного, но потом он покачивает головой с таким видом, будто бы этот вопрос мучает его уже некоторое время. Хотя… Неудивительно. Гон ведь обещал сделать это, возвратить Хисоку к жизни. А Гон очень упертый. Значит, Куроро готовился к такому заранее.
— Я был бы зол, конечно. Но это уже в прошлом. Хисока убил моих друзей — я пытал его. Он сделал это вновь и лишил меня Фейтана — я убил его. Мы квиты. Если бы я встретил его, я бы просто одарил его неодобрительным взглядом… — он медлит. — Но на этом все. Я тоже жалостлив, Золдик. Мою лучшую подругу детства порубили на органы люди из подполья, а потом я работал с ними. Порой приходится отсекать свои чувства, чтобы достигнуть чего-то.
Отсечь чувства, чтобы достигнуть чего-то… Стоит ли поступить так с Гоном? Киллуа неожиданно задумывается. Разделить веру и логику; послушать только одну сторону и не метаться из стороны в сторону. Так будет разумно. Но что он выберет? Поверил ли в Гона, несмотря ни на что? Или предаст сердце, но выберет самый логичный вариант?..
Кажется, у него уже есть идея.
Не то, что Куроро помог достигнуть ему этой мысли, но скорее показал пример, а остальная картинка сложилась сама собой. Как ни крути, но Киллуа — Золдик, а значит он умеет выбирать что-то одно, не пытаясь метаться между разными вариантами. Это у него в крови.
— Если бы мне пришлось просить Хисоку о помощи, чтобы спасти оставшихся друзей, я бы упал перед ним на колени. Но другой вопрос, помог ли бы он мне? — Куроро с горьким смешком качает пальцем, а потом наливает себе еще алкоголя. — Тот Хисока, которого я знал, только посмеялся бы. Но Хилоян, которого знал Гон… думаю, он был бы зол, но в конце концов согласился бы, потому что Гон помог отсечь ему фальшивую персону и открыть настоящее нутро.
— Всепрощение, да?
— Это не прощение, — Куроро трясет головой. Он водит рукой из стороны в сторону, позволяя алкоголю перекатываться в пиале, после чего указывает ею на Киллуа. — Это логика. Потому что он будет бояться, что я убью его, а если поможет мне, то я буду ему должен. И это развяжет ему руки. Хисока не дурак. Он это поймет. Но все это лишь пустые разговоры, верно? — он криво улыбается. — Хисока все еще мертв, как и мои друзья, прошлое не вернуть. А Гон Фрикс гоняется за тенями. Свершится ли когда-нибудь его страшное обещание вернуть мой кошмар к жизни? Кто знает.
Сам Киллуа теперь тоже не уверен.
«Как и мои друзья»…
Внезапно, что-то щелкает в голове у Киллуа, когда он разжимает пальцы на бутылочном горлышке. Он смотрит на Куроро, что в задумчивости глядит прочь, явно вспоминая павших друзей, а потом обращается воспоминаниями к поездке к усыпальнице, путешествию на корабле. Захоронение диктатора. Плоть, которая не умирает. Зобаэ в его первозданном виде, способное отменить смерть. Помедлив, он осторожно смотрит на Куроро, а потом — на владельца идзакаи, но тот слишком занят своими делами в глубине лавки.
Когда его дергают за локоть, Куроро едва не роняет пиалу.
— Эту информацию знаем только мы с Гоном, — шепчет Киллуа.
Потому что Дюллахан мертва, а остальным нет дела.
— Наша подруга из местных показала нам субстанцию, которую королевство Ишвальда использовало для бальзамирования. Эта вещь способна откатить любой урон, словно его и не было. Гон… собирался использовать его для того, чтобы вернуть Хисоку. Но я не уверен, что теперь у него получится.
Не только потому, что у него нет времени. Но…
— Отправляйся в Такетнан, поищи бар «Красная Селедка». Найди там женщину по имени Ибараки и скажи, что тебя прислал Киллуа Золдик, — он лезет в карман и протягивает скидочный купон из бара, след, что он точно там был. Куроро смотрит на него, не мигая. — Попроси рассказать об этой субстанции. И верни уже своих приятелей. Если уж хоть кто-то в этом мире заботится о том, чтобы нарушить все законы логики и обернуть время вспять, то пусть хотя бы у тебя выйдет. В отличие от Гона… Тебе я хотя бы могу доверять.
Сам же себе Киллуа… уже не уверен.
Он поднимается на ноги и затем смотрит вдаль — в темные улицы ночного города, где где-то сейчас Гон рыщет в поисках своего заветного виновника. Сказала ли Дюллахан ему имя того, кто взорвал бомбу? Или она соврала, а Гону прошептала совершенно другое имя, участвуя в его спектакле? Ответа на этот вопрос нет. Сам Киллуа же… приходит к решению. Он не знает, устраивает ли оно его или нет, но, наверное, оно будет наилучшим в этом случае. По крайней мере его сердце спокойно.
— Но зачем?
Он оборачивается. Куроро смотрит на него пристально, он весь напряжен, натянут, словно тетива. Что-то подозревает?.. Но Киллуа… Нечего скрывать. Есть причина, по которой он отдает этот секрет. И она довольна проста.
Неожиданно, когда он пришел к выводу, стало намного проще.
— Я уже сказал тебе, данчо, — издевательски передразнивает он Хисоку. — Просто потому, что хотя бы кто-то в этом проклятом городе держится за старые ценности.
Так хотя бы кто-то будет счастлив.
Малая жертва ради счастья многих… На что он пойдет?
Но Киллуа уже знает.
Он быстрым шагом удаляется прочь, и путь его лежит по направлению к возвышающейся вдали башне, на которой ярким зеленым неоном написано «КОРПОРАЦИЯ НЕФРИТ ЭКСПРЕСС». У него есть пара незаконченных дел, и, если он все правильно понял… Если его догадка верна, то там он сможет найти свои ответы. В этот раз окончательно.
Да. Так будет правильно.
С этой мыслью Киллуа уходит прочь, не обращая внимания на Куроро, что продолжает смотреть ему вслед настороженно. Когда же его след окончательно теряется в темноте, он опускает взгляд на недопитую бутылку, а потом рука Куроро невольно тянется к телефону. Кажется, пора сделать пару звонков.
Chapter 125: ИНФЕРНО: молот правосудия: финал девятой симфонии, бетховен
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Иногда самое сложное в таком деле — просто сидеть и наблюдать. Чем-то это напоминает крушение поезда, на которое сложно смотреть, но от которого очень трудно оторвать взгляд. Порой так Киллуа ощущал себя, когда смотрел за Гоном до того, как случилась роковая встреча с Неферпитоу; тогда он еще мог вообразить, что эта бешеная поездочка закончится нормально, насколько вообще так можно говорить о Гоне, который идет до конца, не взирая ни на что, но после Восточного Горуто все переворачивается с ног на голову. Гон меняется, они оба взрослеют, их ценности преображаются, и, в итоге, Киллуа видит, что поезд все мчится и мчится, и возможности остановить его все еще нет. Это невероятно трагичное зрелище, но что сам Киллуа может сделать? Иногда… в такие моменты лучше просто наблюдать со стороны. Возможно, именно это ощущал сам Гон, когда смотрел на Хисоку — тот точно так же все бежал и бежал куда-то, пытаясь достигнуть Куроро, но все знали, чем это закончится. Знал Гон, знал Киллуа, знал сам Хисока. Это было дело принципа, и хотя бы за это Хисоку можно было уважать. Но сейчас?.. Можно ли назвать этот кошмар принципами? Пожалуй, Киллуа слишком теряется в определениях того, что за ужас ждет их всех впереди.
Их… и особенно Гона.
Потому что Киллуа знает, что запланировал его друг. Он знает, что тот будет делать.
Это безумие. Это чистой воды сумасшествие. Но Гон действительно решается: и, одной ночью, когда он появляется в вестибюле небоскреба компании «НЕФРИТ», Киллуа уже представляет, чем все это закончится. Но он знает, что не имеет права туда сунуться — это будет неверно по многим причинам, и одна из них… Нет, впрочем, он будет наблюдать со стороны. Потому он не встает с кресла, когда на экране, одном из множества, что транслируют картинки с камер в небоскребе, появляется фигура, что совершенно не вяжется с окружением. Видимо, Гон решает отдать честь своему членству в «арбитрах», потому заявляется в полном обмундировании за исключением шлема; это выглядит красиво, это выглядит пугающе, но сердце у Киллуа противно ноет. Раньше бы Гон никогда не изменил себе и не заявился в форме людей, что настолько его злят. Или это попытка их очернить?
Киллуа наблюдает…
На фоне начинает играть классическая симфония. Кажется, это Бетховен. Девятая, самый ее финал. Звуков у камер нет, потому такая музыка подходит лучше всего.
Медленное начало музыки совпадает с тем, как Гон делает несколько шагов вперед. Драный плащ позади него развивается. Как скоро он от него избавится?
В вестибюле к Гону мгновенно несется охрана, простая, они ничего не могут сделать, когда парой простых ударов бьет им прямо в глотки, хруста не слышно, но Киллуа видит, как под неестественным углом изгибаются их шеи назад, а затем они падают на пол. На все про все требуется всего несколько секунд, за которые Гон даже не останавливается. Он игнорирует визжащую от ужаса секретаршу за ресепшеном, которая тут же называет тревожную кнопку, игнорирует лифты и идет прямо к лестнице, зная, что там его уже никто не остановит. Тросы можно перерезать, но попробуй встань на пути у машины убийства, которая запросто сломает тебе хребет. Это не то, что сделает кто-то разумный, но у Церредриха в подчинении полно людей, которые совершенно не знакомы с этим словом.
На фоне начинается хор. Гон поднимается по лестнице.
Киллуа переключается на другую камеру.
На лестнице, идущей спиралью ввысь с огромным колодцем в центре, к нему тут же вылетает несколько человек в костюмах и черных очках — это охрана рангом выше, они владеют самым базовым нэн, но и они не ровня Гону. Первому на подходе он ломает руку и ударом пальца пробивает насквозь глотку. Второй получает пинок в торс, а затем, когда он сгибается пополам, Гон со всей силы прикладывается ему лбом о лоб, отчего тот падает на пол, и под ним тут же растекается здоровенная лужа крови. Третьему везет чуточку больше — его смерть не столь медленная, Гон просто бьет кулаком наотмашь и пробиваешь ему грудную клетку насквозь, а после, не обращая внимания на оставленные трупы, поднимается выше. Рукой он ведет по поручную, оставляя на нем кровавые следы, и на белоснежной плитке и мраморных ступенях алая кровь выглядит неестественным ярким пятном.
Следом начинаются рабочие этажи. Играет скрипка. Дверь открывается, и Гон замирает перед ней, в ту секунду, пока та расползается в разные стороны, будто вежливо приглашая его внутрь.
Он делает шаг.
Внутри его уже поджидают. Все та же охрана, но в этот раз с ними натренированные по системе Бенджамина солдаты. Киллуа подпирает голову рукой, наблюдая…
Когда в Гона начинают стрелять, разом по немой команде, он отталкивается ногой и бросается вперед, игнорируя град пуль. После его прыжка на полу остается вмятина, с такой силой он бросается вперед. Его скорость превышает стрельбу, потому уже спустя мгновение он оказывается в самом центре ждущей его армии. Первым делом он подпрыгивает и делает круговой удар ногой, одним пинком выбивая у самых ближних людей оружие; когда на него кидается солдат со штыковой винтовкой, Гон уклоняется и в последний момент хватает ее за дуло, выдирая из рук, но он использует ее не по назначению, а словно дубиной бьет своего противника по голове, отчего винтовка разлетается на две половинки. Однако в воздухе он хватает отломившийся штык со всей силы вгоняет его в шлем стоящего рядом солдата; несколькими ударами расправляется со следующим, а когда на него бросаются сразу три охранника, то Гон складывает два пальца, и Киллуа узнает этот жест — это «Ножницы». Давненько он не использовал это хацу.
Одно движение. Сразу пять глоток оказываются рассечены.
Тела падают вокруг Гона. Он подбирает уцелевшее оружие — это хороший пистолет, фирмы «Клерхе и Хок», семидесятая модель, Киллуа знает, что у него сильная отдача, но Гону об этом волноваться смысла нет, у него силы куда больше, чем у какого-то пистолета — и направляется к выходу с этажа. Только сейчас Киллуа понимает, что они дрались в офисном помещении, и несколько не успевших убежать белых воротничков сейчас тихо плачут по углам, стараясь не смотреть на кровавое месиво в центре, от которого будто протягивая руки во все стороны растекается кровавое пятно.
Скрипка на фоне начинает играть активней.
На лестнице его ждут еще несколько человек, с которыми Гон играючи расправляется. Одному он ломает колено, буквально вбивая его внутрь, второго хватает за волосы и несколько раз сильно бьет лицом о стену, отчего на белоснежной краске остается уродливое алое пятно. Следующим везет несколько больше: Гон просто стреляет им в голову. Раз, два. В обойме осталось шестнадцать патронов. Еще шестнадцать человек получат быструю и милостивую смерть. Гон поднимается по лестнице дальше, потом переключается на бег. Он проносится через несколько проемов, по пути стреляя во встречных. Пятнадцать, четырнадцать, тринадцать. Гон бьет кого-то кулаком в лицо, потом ударяет сверху вниз, сложив руки замком — голова превращается в кровавую кашу. Двенадцать, одиннадцать, десять. Его встречает толпа с автоматами, тоже хорошая какинская модель, они начинают стрелять — на лестничном пролете никуда не деться, а по спирали не так-то легко набрать нужную скорость. Но Гон не теряется — он просто перемахивает через ограду, буквально прыгая в пустоту колодца лестницы, но в самый последний момент он сдирает со спины плащ и швыряет его перед собой в воздух, создавая преграду. Стрельба не прекращается, но теперь она не так точна… Сам же Гон пользуется секундой заминкой и, когда начинает падать в пропасть, отталкивается ногой от поручня и бросается вперед. С его силой легко преодолеть на инерции этот колодец, в итоге он вцепляется в лестницу прямо под солдатами, пока те отвлекаются на плащ, и потом одним ударом ломает пол, отчего нападающие проваливаются на этаж вниз, где он на них и бросается, одними кулаками расправляясь во всеми. Кровь брызжет во все стороны, начинает капать с лестницы вниз, в бесконечный колодец, но Гон не оставляет в живых никого, а последнего солдата, что пытается улизнуть с переломанными ногами, он убивает выстрелом. Девять.
Потом за пару прыжков он забирается на сломанный этаж и поднимается дальше.
Хор начинает петь громче. Музыка торжествует, и, чем сильнее становится пение, тем выше поднимается Гон.
На секунду он останавливается и смотрит куда-то вверх… Затем прямо в камеру.
И Киллуа думает — да, он знает, что я за ним смотрю.
Но не делает ничего.
Затем Гон поднимается выше, и на следующем этаже его, на удивление, не ждет никто. Он проходит в центр свободного зала — кажется, это просто свободный холл, тут видны диваны и кресла, обстановочка деловая. Почему никто не вышел встретить? Что-то тут нечисто…
Киллуа настораживается, когда Гон резко оборачивается. Звуком он не слышит — но вот Гон определенно точно что-то услыхал.
И, наконец, он видит — что. Точнее, кого.
Это Панда!
Он что-то кричит Гону, но не это привлекает внимание Киллуа, а пистолет у него в руках. Это не стандартная модель, которую производят крупные изготовители оружия, он напоминает то странное оружие, о котором им рассказывала Дюллахан — наверное, это одно из творений того самого кузнеца… Выглядит довольно мелким, но Панда вынимает небольшую пластинку из-за пояса, которая по размеру не больше флешки, и затем вставляет ее вместо обоймы. Гон раскрывает глаза в панике, он тут же начинает палить по Панде, но тот ловко, словно акробат, уходит от атаки. Восемь, семь, шесть, пять. Панда ухмыляется, и у дула его пистолета появляется свечение — сначала белое, но потом сжимающееся в черный шарик. Четыре, три, два, один. Ноль. Гон со всей силы швыряет пистолет, и в это время Панда стреляет.
Наверное, от гибели Гона спасает чистая случайность. И тот факт, что он швырнул пистолет. Всего за секунду до прицельного выстрела тот бьется о голову Панды, отчего его голова запрокидывается назад, а его выстрел, напоминающий толстый энергетический луч, пробивает пол в считанных сантиметрах от Гона, который валится на землю рядом. Скорее всего, предполагает Киллуа, такому сильному оружию нужна перезарядка. Оно наверняка разогревается. Он угадывает, потому что Панда засовывает его за пояс и достает вибро-нож; Гон же вскакивает на ноги и бежит от Панды прочь к стене — но он не сбегает, его цель — пожарный топор.
Одним ударом он выбивает стекло и хватает его, а затем разворачивается к Панде.
Они не ждут ни секунды, бросаются друг на друга, словно две дикие собаки.
Гон замахивается топором, он явно пропитывает его своим нэн, и потому когда Панда уходит, а лезвие разбивает пол под ним на кучу фрагментов, тот не ломается. Панда быстрее, да и нож — оружие удобней, он легко уклоняется от попыток Гона замахнуться и подлезает ему под руку, после чего пытается ударить — но Гон выставляет руку. Лезвие входит в его ладонь, словно нож в масло, но Гон игнорирует боль, он обхватывает лезвие пальцами и дергает его на себя, вынуждая Панду подступить ближе. Они ударятся лбами — Гон намеревается оглушить Панду таким ударом, а тот легко это чует, и потому не дает вывести себя из боя. С их лба начинает течь кровь, но они оба игнорируют боль и просто рычат друг на друга, после чего одновременно пытаются ударить, но тут же отшатываются. Нож летит в сторону. Разъезжаясь в разные стороны, они смотрят друг на друга, боясь двинуться первым, пока Панда не тянет руку к своему странному пистолету. Тот уже остыл? Или, возможно, он может стрелять не так можно, если использовать заряд меньше? Он начинает палить по Гону, тот удирает — бежит зигзагами от выстрелов, пока сам складывает руки в пистолетик. Ах, и это хацу Киллуа тоже уже позабыл. Гон так старался его изучить…
«Бумага».
Он может прочесть по губам, когда Гон произносит его название.
Когда с его пальца срывается энергия, Киллуа ждет точной, пусть и смертоносной атаки. Но он недооценивает тренировки Гона и его силу сейчас: вместо заметного вихря ауры с его пальца не срывается ничего, но Панда отскакивает…. Вовремя, потому что пол на месте, где он только что был, превращается в труху вместе с арматурой внутри и плиткой. Настолько силен этот импульс! Воспользовавшись неудачным опытом Хисоки, Гон создает себе идеальную оборону и использует ее вовсю! Какие еще сюрпризы и хацу он использует? Или все дело в честности перед собой? Мол, если уж решил пойти против всего мира, то воспользуюсь лишь оригинальным хацу… Киллуа не знает, прав он или нет. Теперь предсказать логику Гона слишком сложно.
Хор затихает, но музыка продолжает петь торжественный гимн, и собачья грызня, какую видит Киллуа на камерах, идеально подходит под ритм.
Они нападают друг на друга, не жалея сил. Панда целится в конечности, он рационален — и у него целая уйма заточек в запасе, одну из которых он со всей силы вгоняет Гону в бедро, отчего тот шипит. Сам же тот в основном бьет кулаками, пока не замахивается пожарным топором, и один раз Панда попадается — Гон устраивает ему такую сессию бокса, что, кажется, у Панды перемалывает ребра в труху. Но они оба рычат друг на друга и продолжают этот безумный вальс. Танец бешеных псов… Действительно невероятное и пугающее зрелище. Но Киллуа не меняется в лице, он лишь ждет, когда Гон использует «Бумагу» на полную.
… в отличие от оружия Панды, у Гона нет нужды ждать перезарядку.
Они начинают бегать друг от друга, перестреливаясь. Оружие Панды более опасно, оно выжигает дыры, словно огнем, и пару раз Гона задевает — несильно, но Киллуа видит, как буквально плавится броня в некоторых местах. Гон же разносит тут все, и они уничтожают этаж, постепенно. Музыка затихает в торжественном предвкушении, и Киллуа поднимает голову, все еще смотря на экраны… Сейчас… Сейчас…
Пол под ними трескается.
Но Панда и Гон не собираются так просто проваливаться вниз. Они ловко взбираются наверх по падающим плитам, прыжками, пока не добираются друг до друга. Оба уже без оружия ближнего боя, хотя Гон может использовать «Ножницы», но тут опять играет роль его глупое уважение к противнику… Они целятся друг в друга, с такого близкого расстояния это ничем хорошим не завершится. Киллуа видит, как накапливается энергия в пистолете Панды. Видит, как на кончике пальца Гона появляется едва заметный вихрь.
Они резко вскидывают руки.
Вспышка…
Конечно же их мгновенно разбрасывает в разные стороны.
Энергия сталкивается, образуется взрыв, возможно, именно поэтому их не убивает. Но все зависит от того, кто в кого стрелял: способность Гона скорее разрушает объекты, отталкивает, потому Панду просто отшвыривает прочь с такой силой, что он пробивает несколько стен, а затем, как финал — панорамное окно, которое не выдерживает и вылетает наружу тысячей осколков. Гону же везет не так сильно: пистолет Панды обжигает его еще раз, но в этот раз он плавит броню на руках, которыми, видимо, он пытался защититься. На одном экране Киллуа наблюдает за тем, как его друг тяжело дышит, потом стягивает с себя верхнюю броню, теперь бесполезную, оставаясь в одних брюках. На руках у него заметные красные ожоги, мясо настолько свежее, что даже при просмотре через камеру Киллуа становится неуютно. Болеть это будет жутко. Затем же он поворачивается в сторону, туда, где видит Панду. Конечно же этот ублюдок вывалился из окна, но не разбился — через два этажа ниже он зацепился за флагшток, на котором и повиснул. Некоторое время Киллуа наблюдает за ним, гадая, сколько костей ему переломало, потом берет в руки телефон и набирает номер, по-быстрому называя этаж и окно. Ладно уж, выжил — пусть хотя бы будет спасен.
Потом он вновь отворачивается к камере, на которой видно Гона.
Тот поднимается все выше, словно позабыв о Панде вообще. Возможно, он думает, что тот умер? Да даже если нет… Все равно тот сейчас ничего не сможет сделать.
Потому Гон просто идет вперед. Никто не может его остановить.
Киллуа видит, как на других камерах в коридоры начинает стягиваться охрана. Но ни единого сигнала помощи не поступает, ничего. Эта бойня останется в застенках корпорации «НЕФРИТ» до последнего. О чем думает Церредрих? И думает ли, или точно так же, как и сам Киллуа, сейчас наблюдает за происходящим, дожидаясь, когда Гон наконец ступит на последний этаж? На некоторые вопросы нет ответов.
Хорошо было бы сейчас закурить.
Музыка вновь становится громче.
Гон ступает по коридорам, подбирая с пола оброненный топор. Когда на него вылетает охрана, он замахивается: первого бьет ногой в подбородок, кажется, ломая шею, второго хватает за волосы и тянет к себе, после чего замахивается топором и начинает бить, пока голова не превращается в кровавую кашу. Так он разбирается еще с несколькими людьми по пути, пока, наконец, не выходит к другой лестнице вновь. Гон смотрит наверх, на далекую извилистую змею колодца, который тянется выше и выше, а затем — на лифт рядом. Что он выберет? Решится ли кто-нибудь обрезать трос? Киллуа затаивает дыхание.
В итоге Гон выбирает лифт. Неудивительно — он уже сильно ранен. Раны на бедре — самые неприятные, но Киллуа знает, что ему гораздо проще вытерпеть кровопотерю, в конце концов, они говорят о Гоне, который в одиночку штурмовал пагоду Панды несколько лет назад. Это вызывает у Киллуа неожиданную усмешку. Кто бы подумал, что все повторится? Только сейчас Гон злее, сильнее, он не сравнится с тем мальчиком, которого могли застрелить хоуи. Ни один лучник не сумел бы ранить его сейчас, ему не страшны даже пули — лишь Панда, тот, кто обладает хоть каким-то опытом, сумел его ранить, но чем это закончилось?
Вот именно.
Гон же идет наверх… Ему нужен Церредрих. Тот не обладает особо боеспособным хацу, а те, что он использовал на корабле, не помогут против скорости и силы Гона. В этом и разница, в этом и проблема. Но, возможно, тот что-то припас в рукаве. Никогда не недооценивай человека, что вышел живым из бойни на «Ките». Наверняка у него припасено что-то, и это даже не ждущий реванша Юйди. И все же это интересно, что Юйди тут нет, а Панда есть… Впрочем, это разумно, нет. Юйди знает, что сейчас вынудит Гона свихнуться, а Гон в своем бешеном состоянии страшнее некуда. Панда же не убивал Дюллахан, он просто его подручный, и потому может подловить. Если Юйди и вступит в бой, то только в самом финале, а может, и не появится вообще. Любой вариант разумен.
Двери лифта закрываются. Внутри тоже есть камера.
Киллуа наблюдает.
Музыка на фоне немного затихает, готовясь к торжественному громкому возвращению. Какой это уже повтор этой композиции? Все они сливаются для Киллуа в единое пятно.
Некоторое время он просто стоит, не шевелясь. Кровь с его обожженной руки продолжает капать на пол. Внизу медленно вырастает алая лужица. Но Гон не шевелится, он просто выжидает, и Киллуа видит лишь часть его лица — серое мрачное выражение, которое не меняется вообще, словно ему не больно, словно он знает, на что идет. Интересно, что же сейчас творится в его голове?
Никто не пытается его убить. Словно вежливо приглашают в гости.
Но когда двери лифа открываются, начинается самая настоящая бойня.
Когда Гон расправляется с маленькими группами врагом, понятно, что он делает, Киллуа может рассмотреть каждое движение, но в таком месиве увидеть что-либо невозможно. Потому он просто наблюдает за тем, как темное пятно пробивается сквозь массу людей, как в воздух взмывают руки и головы. Как крови на полу становится так много, что уже невозможно сказать, какого он был изначально цвета. Стрельба интенсивная, но сложно сказать, попадает ли хоть кто-то в Гона, потому что он черной молнией проносится между врагов, убивая каждого. Может, да. Может, он еще сильнее ранен, но ему все равно. Такие люди, как Гон, просто крепче сожмут зубы и продолжат свой путь, пока, наконец, не достигнут нужного им финала.
Таких людей называют чудовищами.
На таких людей молятся. Их страшатся.
Юный бог войны… так бы сказала Дюллахан. Но Дюллахан мертва. Даже Гон, желающий нарушить все разумные законы мироздания и вернуть Хисоку, не посмеет опустить ее тело в первородный суп — она умерла в дуэли, почетно, и эта смерть была ею желанна. Но теперь никто не скажет ему, что даже для местных он поступает слишком дико, что этот кровожадный поход, пиршество смерти — и есть первая ступень на пути к ложному «вознесению», когда границы нэн стираются и остается лишь бесконечная свобода. Богам все равно на людей. Но богов не существует, и это просто группа избранных, что отвернулись от своего истока. Будет ли Гон таким же? Ступит ли он в пантеон людей, что давно позабыли — каково это, быть человеком?
Гон заканчивает бойню лишь в тот момент, когда в холле не остается ни единого живого человека.
Целая гора тел. Океан крови. И он, стоящий в их центре, с руками по локоть в алом. Гон тяжело дышит, Киллуа видит выступившую на его коже испарину. Он на пределе. Значит, он попытается добраться до кабинета Церредриха быстрее. То… зачем ему нужен Церредрих… весьма очевидно. Скорее всего кто-то нашептал Гону, что это его рук дело. Дюллахан? Или он провел свое расследование? Но Киллуа знает, что это чушь. Иначе бы Церредрих никогда бы не пошел с ними на место взрыва бомбы. Иронично ли, но в этом он уверен. Четвертый принц — психопат иного толка. Ему нет нужды подставлять Гона, он бы придушил его своими руками, унизил иначе. Слишком уж он экспрессивная персона.
В последних коридорах, дорогих, чистых, его уже никто не встречает.
Это финал этого забега.
Рана на бедре кровоточит сильнее, но сложно сказать, чья кровь отмечает путь Гона — в конце концов, он вымазан в ней целиком. Он кое-как хромает вперед, не встречая на пути никого, даже не останавливается, чтобы отдохнуть. Но Киллуа видит, как горят бешеным блеском его глаза, он зол — еще никогда Киллуа не видел его настолько разъяренным, это страшнее, чем зрелище, когда они впервые встретили Неферпитоу. В этом взгляде нет ни капли эмоций, лишь сплошной мрак, отчего это выглядит пугающе.
В какой-то момент он достигает своей цели. Впереди — роскошная дверь, на которой вывешена табличка с именем Церредриха. Он дергает ручку на себя.
Внутри же — пусто.
Гон использует нэн, чтобы обшарить каждый угол, Киллуа понимает это. Он не удивлен, что в кабинете никого нет, он знал, что именно так и случится. Потому он просто наблюдает за тем, как довольно скоро Гон обнаруживает выход из кабинета в небольшой тоннель, лестница которого ведет наверх, на площадку на крыше, куда обычно садятся вертолеты. Он поднимается туда, и Киллуа легко воображает себе, как каждый шаг эхом откликается в пустом коридоре.
Он затаивает дыхание…
Гон же встает перед дверью на посадочную площадку. Самый верх небоскреба.
Тянет ручку в двери…
Что ж. Пора.
Киллуа поднимается со стула, протягивая руку к спортивной сумке, что лежит рядом.
Chapter 126: ИНФЕРНО: молот правосудия: энтропия
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Напряжение, которое испытываешь при падении вниз, невозможно описать словами. Невесомость всего на секунду, а затем резкое падение вниз, когда гравитация все сильнее и сильнее давит тебя к земле, словно ты — таракан, а матушка природа — это человек, что пытается тебя раздавить. Впрочем, у Хитклиффа случались деньки и похуже: один раз в его город, в его прекрасный Лунцзю пришел человек, что мало того, что устроил бойню в его любимой пагоде, так еще и вышвырнул его, владельца этого места, на мороз, что переступает всякие границы разумного. Есть такое словцо — кощунство — и именно оно тогда и произошло. Впрочем, Хитклифф не удивлен. Он вообще ничего не ждет от Демиана, который легко продает всех и вся Гону Фриксу, это скорее разумное завершение их отношений, потому что нет ничего в этом мире более шаткого, чем верность продажного старика. Но Хитклиффу плевать. Он не из тех, кто гонится за властью. Пока что его устраивает его положение, потому что Юйди — хороший босс, неплохой мужик, а еще в «арбитрах» неплохо платят, и униформа у них полный улет, но это так, легкий флер…
Проблема начинаются в тот момент, когда они с Гоном Фриксом дерутся в холле, и Хитклиффа вышвыривают в окно.
Нет, разумеется, ему везет — он вылетает не слишком далеко, потому при падении умудряется зацепиться за выступ с флагштоком и повиснуть на нем, словно обезьянка. Так он и висит некоторое время, крепко вцепившись в скользкую поверхность, понимая, что чуть разожмет пальцы — и ощутит на себе в полной мере законы физики, особенно об ускорении свободного падения, что, конечно же, Хитклиффу ни черта не хочется, потому что у него все еще есть планы на будущее, это все, понимаете? Крайне важно. Может, в какой-то момент он бы и отдался в милостивые руки гравитации, но этому не суждено сбыться: буквально через десяток минут после того, как он повисает в этом экзотичном месте, наслаждаясь видами города, он вдруг чувствует, как флагшток резко поднимается вертикально, а когда оборачивается, то видит, как его основание с легкостью сгибает рукой Юйди и подтягивает его, Хитклиффа, к себе. В момент, когда его пальцы наконец расслабляются, новый босс хватает его за шкирку и затаскивает на этаж. На устах его ухмылка.
— Ну как, позависал?
— Да пошел ты, козлина! — впрочем, Хитклифф не в обиде. Он осторожно косится вниз, на высоту, над которой успел замереть. — Э, но спасибо, честное слово. Мне не особо хотелось превращаться в блин, особенно если в этом замешан такой человек, как Гон.
Лицо Юйди принимает ожесточенное выражение.
— Не расслабляйся. Мы идем наверх.
— Че? Останавливать его? А он нас не убьет?
— Ну, тебя — может быть добьет.
Когда Юйди произносит это, на его губах появляется жесткая ухмылка, и, честно говоря, больше Хитклиффу спрашивать ничего не хочется, особенно то, почему упоминается только он. Он еще раз косится назад, на пропасть, в которую так и тянет ветром (тем опасны дыры в окнах на большой высоте, разница давления, опять же множество физических законов, что пытаются тебя убить), но потом на босса. Затем на себя. Потрепали его, конечно, знатно, но идти он кое-как сможет. Тут дело не в мести, хотя, конечно, Хитклиффа жутко бесит этот пацан Гон, но скорее в принципах. Потому он вздыхает и хлопает себя по карманам, после чего рассеянно смотрит на Юйди.
— Только я свою игрушку потерял.
— Она тебе не понадобится.
— Че? — Хитклифф вскидывает бровь, и Юйди лишь качает головой. У него вновь это жутко серьезная морда, когда он говорил о вещах, которые ему, Хитклиффу, не особо доступны. Что-то вроде духовного родства с Гоном, ага?
— Если я верно предполагаю, что случится, то в этом нет нужды. Идем.
И, развернувшись, следует к лифтам. Хитклифф так и смотрит на него ошарашенно, на его широкую спину, скрытую за плащом с меховой оторочкой, на человека, что стоял титаном при основании «арбитров», держа их на своих плечах вместе с Гоном… Есть люди, ради которых можно отбросить свои амбиции. Хитклифф — человек не слишком эгоистичный. То есть, он любит, когда ему многое принадлежит, но если найдется кандидат получше, то он легко уступит место. Иронично, что так выходит с Гоном. Не из уважения… Но да, этот маленький паршивец, уничтоживший его любимое логово, точно заслужил статус главаря бандитов куда больше, чем бедный маленький Хитклифф.
Есть такие люди, перед которыми лучше отступить.
Когда они входят в лифт, начинает играть раздражающая глупая музыка, совершенно не вяжущаяся с атмосферой. Хитклифф чувствует, как начинает нервно топтаться на месте. Юйди же рядом с ним — скала, олицетворение спокойствия. Видимо, он замечает внимание на себе, потому что одаривает своего незадачливого спутника пустым взглядом (с черным белком это выглядит пугающе), но затем вновь отворачивается к табло, на котором медленно ползут числа. Думается Хитклиффу, Гон пошел этим же путем, на лифте. У него рана на бедре, а он не дурак. Скорее всего понял, что истечет кровью раньше, чем пробежится по всем лестницам. Повезло же тем, кто оказался на этажах между! А то присоединились бы к клубу несчастных убитых, что остались на первых этажах! Злая ирония! Да что не так с головой этого Гона Фрикса?!
Простой ответ — все.
— Мы убьем его? — наконец озвучивает он догадку. Юйди щурит глаза.
— Нет нужды.
— В смысле?..
— Сейчас им занимается Церредрих.
Хитклифф медленно вскидывает бровь.
— А вы, типа, кореша?
— Я всего лишь наемник. Ты думаешь слишком много и не о том, — Юйди опускает на него глаза и выразительно смотрит, мол, ну ты и дубина стоеросовая, от чего Хитклифф лишь икает, пораженный до глубины души подобным обвинением, впрочем, не отрицая, что оно может быть немного правдивы. — Не беспокойся, Панда. Есть вещи, о которых лучше не думать, и эта возня — одна из таких. Пока что все продвигается в рамках нормального.
Ага, возмущенно думает Хитклифф, такого нормального, что половина охраны мертва. Он даже упускает это раздражающее «Панда» из уст Юйди, потому что кличка прилипла намертво. Вздыхая, он лишь смотрит себе под ноги. Церредрих, этот самовлюбленный индюк, решил поиграть в кошки-мышки с Гоном? Это дурно закончится. У него не такого опасного хацу, что уничтожило бы Гона на месте. С таким парнем надо действовать наверняка, искать что-то, что убьет его за секунду, иначе н выкарабкается. Слухи по Гойсану рассказывают о том, что один раз Гон почти умирает, теряет нэн, но потом возвращается вновь. Он — страшилка города, элемент хаоса. Были ли созданы «арбитры» им, чтобы держать Гойсан в порядке, или же были они сформированы с целью сдерживания Гона в случае чего?
Ответа на этот вопрос нет.
Наконец, лифт останавливается. Вдвоем они выходят прочь, идут к кабинету по кровавым следам. Гон явно побывал тут, уныло размышляет Хитклифф, видя отчетливую кровавую дорожку. И он явно на последнем издыхании, раз так кровоточит… И, скорее всего, зол просто как не в себя. Когда они останавливаются перед кабинетом, он медлит на мгновение, но внутри оказывается пусто. Юйди двумя пальцами указывает наверх, мол, на взлетной полосе. О, вот это грандиозное место для финала…
Хитклифф еще раз смотрит на кровавые следы.
— Тогда что мы будем делать, если не убьем его?
— Наблюдаем.
— Э…
— Возможно, все закончится немного иначе, чем ты ожидаешь, — холодно отзывается Юйди, будто бы ему доступны видения будущего, и он отчетливо знает, что их всех там ждет.
Так и норовит спросить, откуда у него этот дар, но Хитклифф решает сыграть в умного и промолчать. Ну раз что-то неожиданное — ладно. Возможно, сила переговоров? Хотя какие переговоры с подрывником? Гон взрывает бомбу!.. Ну, наверное, это он. Да? В последнее время интриги становятся больно запутанными. Даже если это не Гон, он имеет к этому прямое отношение как причина, а этого достаточно для Хитклиффа, чтобы точить на него зуб и всячески про себя обзывать, так сказать простые радости маленького наемника. Ах, какой же он дурак!.. Так он думает, когда они с Юйди поднимаются по лестнице наверх. Надо было ехать в Джаппон, найти там себе красавицу в кимоно, жениться, ну, это все, золотая мечта идиота, понимаете? Но нет, его потянуло на исследования, повелся на обещания Паристона, мол, да там на Темном Континенте проще заработать, чем моргнуть!.. И так-то оно так, но только вот никто не говорил ему, что придется столкнуться с психопатом, который может по щелчку пальца рвануть город просто потому, что ему так захотелось.
Некоторые люди слишком опасны для общества.
Когда они вдвоем выходят на взлетную площадку, первым делом в лицо Панде бьет сильный ветер, пробирающий до костей. Его хватают за шкирку и вынуждают упасть на колени; Юйди явно не хочет светиться лицом перед Гоном, и Хитклифф прекрасно понимает, почему — свежи еще воспоминания про Дюллахан, а провоцировать агрессивного дебила себе дороже. Потому он затаивает дыхание, пригибается и всматривается вперед, в картину, что разворачивается перед ними. Сейчас их задача… наблюдать? Да уж… Почему-то ему совершенно не хочется в это влезать.
Не только его задевает холодный ветер; он наблюдает за тем, как у одного их вертолетов на множестве «лапок» стоит Церредрих, рядом с ним — трупы обслуживающего персонала. Сам Церредрих при этом выглядит неожиданно спокойно: в хорошем дорогом костюме, с волосами, собранными на затылке, он выглядит элегантно, взгляд его неожиданно расслаблен для того, кому угрожает смертельная угроза в лице Гона Фрикса, что стоит сейчас напротив него. Руки все в крови, взгляд горит бешеным огнем, вот оно — обличье бога не войны, но безумия!.. Хитклифф чувствует, что невольно втягивает голову в шею.
Но их с Юйди приход явно остается незамеченным — Гон слишком занят разговором с Церредрихом.
Ах, эти битвы нравом…
— Я много думал об этом, — говорит Гон, явно продолжая какое-то пропущенное приветствие, последовавшее после убийства всего персонала на взлетной полосе. — И пришел к выводу, что Дюллахан была права. Проблема заключалась не только во мне, но и в том, кто за мной следовал, кто мной восхищался. Каждый раз я вижу одно и то же: как люди, которые проникаются ко мне симпатией, начинают словно с ума сходить. Сначала это было забавно, но потом я начал думать, что это какая-то нездоровая тенденция.
Церредрих смотрит на него исподлобья, не моргая.
— Я думал, что это проклятье или что-то вроде того. Множество таких людей я встретил, и почти все закончили плохо. Только Киллуа повезло в этом плане… Но не суть. Я подумал, что не только я замечаю эту странную тенденцию, и вот мы здесь. Я знал, что это кто-то пронюхает.
Какие-то замысловатые разговоры тут, думается Хитклиффу.
Он вздрагивает, когда Гон резко поднимает руку и указывает ею на Четвертого Принца и грозно рычит:
— Ты тоже это понял.
— С чего бы? — насмешливо фыркает тот, даже не меняя позы. — Я не настолько тобой одержим. Сейчас у меня есть игрушки куда интереснее.
— Не ври мне, мразь! Я знаю, что ты все это знал! И решил использовать в свою пользу! Зачем тебе эта дрянь?! Ты знаешь, о чем я! Кому в здравом уме вообще захочется о таком думать! Решил проверить свою маленькую теорию?!
Голос Церредриха, в отличие от напряженного вскрика Гона, звучит спокойно, усыпляющее. Он напоминает сладкую тягучую патоку, а вот рычание Гона — будто раскаты грома. Таковы они на самом деле. Таковы эти страшные люди, которые когда-нибудь принесут конец их маленькому миру. Так думает Хитклифф. Он опасливо косится в сторону, на Юйди, но лицо того напоминает погребальную маску, настолько спокойное.
— Почему тебя это заботит? Это не имеет отношения к тебе. Мои интересы — это мои интересы.
— В смысле не имеет?!
— Это всего лишь вопрос точки зрения. Понимаешь, есть вещи, которые произойдут в любом случае. Назови это энтропией. Что-то подходит к концу, чтобы дать началу новому, этого не избежать. Но я могу подтолкнуть нужные вещи к тому, чтобы они наконец свершились, — Церредрих разводит руки в стороны и угрожающе смотрит на Гона. — Ты ведь такой же. Я знаю, что ты считаешь вознесение, о котором говорят вольные охотники, чушью. Богов не существует, все они — просто очень сильные люди. Исаак Нетеро был близок к тому, чтобы «вознестись», но он так и не достиг этой точки из-за собственного эгоизма. Быть эгоистом тяжело, я это знаю. Я лишь создаю почву для событий, направляя все в нужную сторону, чтобы мы не потеряли кого-то, вроде Нетеро.
— Это бессмысленно.
— Почему? — это явно веселит Церредриха гораздо сильнее, чем нужно. — Объясни мне, почему ты считаешь это глупостью? Разве мир был бы не спокойней, зная, что им покровительствует подобный человек? Неважно, сходят ли люди с ума или нет, многие, кто идет за тобой, все равно получают свой маленький кусочек счастья. Взгляни на Паристона Хилла, на своего отца. Или я должен сказать — на свой оригинал? Не имеет значения, впрочем. Они оба потеряли своего «бога» и опустились в хаос. Такие люди как ты или Исаак Нетеро не должны продолжать держаться за эгоизм. На вас слишком много завязано. Та взорванная бомба — лишь одолжение миру. Ты ведь сам знаешь это.
— Одолжение? Люди умирают!
На устах у Церредриха мелькает оскал.
— Разве это не то, чем они обычно занимаются?
Внезапно, Гон коротко смеется. Больше походит на короткий собачий лай.
— Войны — не решение. Не всегда.
— Но ты — палач. Как можешь ты так говорить?
— Я знаю. И я убиваю тех, кто может развязать ненужные войны. Видишь ли… — Гон наклоняет голову набок, по-собачьи, и когда ветер треплет его спутавшиеся от крови и пота волосы, иногда они застилают глаза, все, кроме одного, создавая иллюзию, будто у него во взгляде раскаленное золото. — Человечество не разделимо с войнами. Все в нашем мире было порождено ими. Оружие, медицина, законы, технологии. Даже нэн — эхо настолько старой войны, какую не помнит уже никто. Все это стало возможным благодаря войнам. Но не одними войнами будешь сыт, верно?
— Философия рождается в мирное время. Развлечения вроде фильмов и музыки, не считая пропаганды и гимнов — все это рождено в моменты, когда войны нет.
— Верно. Они тоже необходимы. Потому войны нужно контролировать. Видишь ли, Церри, ты совершенно прав. Я — палач. Я вершу правосудие так, как считаю нужным. Когда я вижу угрозу в человеке, что может принести слишком много проблем, я его убиваю. Но я знаю, что в Гойсане полно преступников… И многие из них — просто мошки. Никто из них не станет опасностью, что когда-нибудь потрясет мир. Я или ты — и есть такие точки сингулярности, вокруг которых все вращается.
— И Джайро, — эхом откликается Церредрих, и Гон угрожающе щурит глаза.
— И Джайро.
Когда он сжимает кулак, кожа на перчатке трещит, будто вот-вот лопнет.
— Как и следует палачу, мое сердце всегда будет тянуться к войне, к пиршеству крови и боли. Потому что только в них я нахожу покой. Но мое мнение здесь не играет роли. Я эгоист, но я знаю свои рамки. А вот ты решил их отчего-то попробовать на прочность, и прогадал. Как видишь, ничего не сработало. Важно еще желание. Как и желание… организовать новую войну.
Гон резко опускает глаза вниз, и взгляд у него становится дикий, отрешенный.
— Войны и кровь никуда не исчезнут. Но мы сможем их контролировать. Это то, о чем говорил Джайро. Злодеи должны существовать, чтобы рождались герои. Каждая эпоха должна завершиться с казнью своего злодея, но, чтобы мир не стоял на месте, потребуется новый. Я с радостью… стану таким злодеем… Как и Джайро… Все же, в этом он был прав. Потому мне не нужно вознесение. Я сам себе и бог войны, и монарх, и злодей, и герой. Я сам пишу свою историю. И я нашел своего злодея.
Когда он поднимает руку, медленно, сначала его палец упирается в Церредриха, но затем поднимается выше, еще, пока и вовсе рука не оказывается в вертикальном положении. Невольно все они тут поднимают головы, но прямо над головой Хитклифф видит лишь одно — чистый лунный диск в ясном ночном небе.
— Луна?..
Не только он удивлен этому. Лишь один Юйди хмурится, будто что-то подозревает.
— Мой враг — там, — Гон опускает руку и кладет ее на бедро. — Но чтобы добраться до туда, мне нужны ресурсы, которые может предоставить только война. И твои игры мне сейчас крайне сильно мешают. Я бы предложил тебе закончить все мирно, но я знаю людей вроде тебя, и понимаю, что ты будешь мешаться мне под ногами. Думаю, Джайро пришел к тому же выводу, потому порвал с тобой все связи.
— Ой ли? Виноват ли мой эгоизм?
Гон хмуро осматривает его с головы до пят.
— Я не люблю, когда в мои игры вмешиваются.
— А я не люблю, когда мне что-то запрещают. Проблема, верно?
— Что тебя не устраивает в моем плане? Тебе должны быть выгодны четко контролируемые войны. Ты владеешь железными дорогами, это единственный эффективный способ транспортировки на данный момент по всему Темному Континенту. Мы могли бы работать вместе. Контролировать каждый конфликт, что тут происходит. Как ты и говоришь, задавить свой эгоизм и создавать будущее вместе.
— Это хорошее предложение. Но мне оно не нравится.
Когда Хитклифф впервые слышит о Гоне Фриксе, он знает о нем исключительно как о драчливом мальчике с очень большими связями. Почти все его приключения связаны с тем, что он чего-то хочет — настоящий эгоист, но вместе с этим ему не чужды человечность и доброта. Он пощадил множество врагов, которые потом стали его верной опорой и помощью, и вот так за Гоном Фриксом закрепилась слава опасного, но все же хорошего человека. Когда Хитклифф слышит от Восьмерки о том, что его город захвачен, сначала он в бешенстве, но потом он вспоминает слухи… Наверное, тогда играет роль тот факт, что он хорошего мнения о своих подчиненных. Гон Фрикс выглядит опасным человеком, но тем, кто за своих людей постоит горой. Потому, уходя прочь, Хитклифф спокоен. Это одна из тех вещей, которые иногда случаются — перемены власти, тем более он ждал подставы от Демиана.
Но, хотя бы, Лунцзю был в хороших руках.
А потом города не стало. Остались лишь опасные руины, кровь и сироты.
Все благодаря эгоизму Гона Фрикса.
Кто виноват?.. Имеет ли это значение? Нужно понимать, кто все это начал.
Когда-нибудь порожденная им война прикончит этот белый свет. В этом Хитклифф уверен на все сто.
— Видишь ли, в этом наша с тобой разница. Ты эгоист, который еще пытается думать о других. Не знаю, зачем, потому что в этом нет никакого смысла. Все равно мы делаем все так, как хотим. Просто ты прикрываешься регалиями порядка и справедливости… Я не вижу в этом никакого смысла.
— И чего же ты хочешь?
В это мгновение улыбка на устах Церредриха меркнет.
Повисает тишина, и некоторое время лишь ветер воет, гуляя по взлетной полосе. Он треплет волосы Церредриха, делая его и не без этого неаккуратный хвостик еще растрепанней, а потом он вдруг щелкает пальцами, словно о чем-то спонтанно вспоминает. Закуривает; Хитклифф не видит отсюда марку сигарет, но знает, что это одна из дорогих марок.
Когда он выкуривает половину — все это время Гон терпеливо ждет — он вдруг произносит абсолютно серьезным тоном:
— Я хочу построить пирамиду.
Гон хмурит брови.
— Наше общество не идеально, он уродливо, и разница между людьми лишь подчеркивает эти градации. Я люблю уродства… но некоторые вещи нужно истребить. Мои братья и сестры были олицетворением этих грехов. Многие умерли, — на этом его голос звучит насмешливо. — Там была девочка, ты встречал ее, Фугецу. Она была чистой, а потом встретила мужчину и заразилась от него грехом, из скорбящего невинного цветка превратилась в такую же алчную чумную крысу, каких полно в нашем роду. В месте, которое собираюсь построить я, подобного не будет. Там все будет подчиняться моей воле, и, значит, все будет в порядке.
Он выжидающе смотрит на Гона. Гон же склоняет голову набок.
Когда он произносит следующие слова, Хитклиффу кажется, что зря он вообще согласился приходить сюда с Юйди. Надо было и дальше висеть на флагштоке, не знал бы себе проблем… Или лучше укатить в Джаппон, найти там себе девочку в кимоно взаправду?.. Но что-то подсказывает ему, что больше такой возможности не выдастся. Что больше он не сможет так просто отвернуться от всего, что было, потому что этот разговор… Этот разговор…
Почему-то ему кажется, что он еще припомнит. Когда-нибудь в будущем.
Гон неожиданно расслабляется, видно, как перестает он хмурится, и звенящим в тишине — если можно ее назвать таковой — произносит:
— Меня это не устраивает.
Вот так просто.
— Мне надоели наши пафосные речи. Я пытался тебя образумить, но ты совсем тронутый. Я-то хотя бы это признаю! Но пирамида… Ну уж нет. Прости, приятель, но я тебя убью! Без обид!
Вот так просто может решиться чья-то судьба.
В следующие пять секунд происходит несколько вещей: Гон наклоняется, он резко бросается вперед, так, что бетон под ним трескается, Церредрих опускает руку на пояс (где только сейчас Хитклифф замечает нечто в алой ткани… он видит, как спадает она, видит под ней клинок, который продавали несколько лет назад на аукционе, тот, что принадлежал известному мастеру множество веков назад…), видит, как они сближаются. Гон заносит кулак; Церредрих замахивается мечом.
Вспышка…
В небе бьет молния, ударяя в самый шпиль здания.
Когда Хитклифф опускает взгляд вниз, то видит, как рука Церредриха занесена назад так, будто он уже ударил. А Гон, что стоит перед ним… его тело… сейчас валится на землю, все еще под инерцией прыжка… И даже отсутствие головы не мешает ему продолжить двигаться. А та же падает на бетон, ударяется глухо о взлетную полосу и катится вперед, оставляя за собой алый след.
Мгновенно сверху начинает идти дождь.
Никакого катарсиса.
— Вот и все, — тихо произносит Юйди. Эмоции в его голосе прочитать невозможно.
Вот и все.
В это же время в паре километров отсюда Киллуа Золдик опускает снайперскую винтовку, новейшую военную разработку, способную преодолевать подобные расстояния. Он поднимается на ноги и смотрит вдаль, на крышу далекого небоскреба, после чего отворачивается назад.
Дело — сделано. Выбор был определен.
Логика восторжествовала над сердцем.
Chapter 127: АНТРАКТ: блудный сын
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Аллука, насколько Киллуа известно, обычно не курит — она слишком хорошо постигает тонкости человеческого тела, чтобы так просто губить себя, потому тот факт, что прямо сейчас у нее в руках зажата тонкая ментоловая сигарета, работает для него как звоночек, что все идет неправильно. Но ему нечего добавить; в конце концов, все решилось. Он поступил правильно, пусть и пошел против своего сердца. Мир… станет спокойней после принятого им решения. Потому что не будет больше поводов обманывать людей, прикрываясь образом Гона Фрикса, не будет больше ничего — потому что весь мир знает, что Гон мертв.
Даже двойники не смогут сделать вид, что он вернулся, потому что все увидят в них лишь жалкие имитации, пытающиеся нажиться на славе своего предшественника.
Наконец-то наступит столь желанная тишина.
Они стоят на пристани рядом с кораблем, который через пару часов отправиться в долгий путь до старого мира. Можно было бы воспользоваться услугами корпорации «НЕФРИТ» и просто телепортироваться до ближайшего крупного города, но Киллуа чувствует, что ему нужно время подумать о всяком, и лучше делать это в одиночестве — вряд и на судне его потревожат. Он продолжает смотреть в сторону, чувствуя, как ветер треплет волосы, оборачивается лишь в тот момент, когда внезапно слышит чуть охрипший голос Аллуки, что вдруг интересуется:
— Ты сказал Каллуто?
— Нет.
— Зря, — потом Аллука упирает руки в бока и смотрит на него незнакомым высокомерным взглядом, от которого даже ему, бывалому убийце, становится неуютно. Если бы у гнева была физическая форма, наверное, прямо сейчас ему пробило бы голосу насквозь. К счастью, он может лишь ощущать слабое давление нэн. — Ладно, братец… Я не стану тебя винить, хотя мне очень хочется, потому что я прекрасно понимаю, зачем ты это сделал. Но мне супер сильно хочется тебя стукнуть, можно? А? Ну пожалуйста!
Киллуа вздыхает. Для Аллуки это — сигнал к действию, и она заносит руку.
Пощечина выходит звонкой, крепкой. Даром, что она не использует нэн, но Киллуа все равно чувствует, как неприятно скрипят зубы, как с силой откидывается голова в сторону. Он знает, что заслужил этого, но на душе такое противное ощущение, словно кошки скребут. Впрочем, он ничего не отвечает. Вздыхает, поднимает с земли чемодан, а затем вновь смотрит на Аллуку, пока та мнет между пальцев окурок ментоловой сигареты.
Когда сестра резко поднимает на него взгляд, ему хочется спрятаться.
— Зачем ты притащил мне этот «подарок»?
— Не знаю. Похороните его.
— Похороните… — Аллука вдруг щерится. — Притащил тело!.. Безголовое! Разорванное словно на куски! Просто торс без ручек и ножек! И эту дрянь зачем отдал Леорио?
— Сердце?..
— Да, сердце!
Сердце тирана, которое они с Дюллахан достали для Церредриха. Тот сначала хранил его как свой сувенир, а потом решил наградить Киллуа в награду за помощь, только вот ему такая мерзость не нужна — Леорио наверняка найдет ей применение получше, все же, он врач, он много знает… Потому Киллуа просто пожимает плечами, не желая больше объяснять. Он с трудом вымолил останки Гона у Церредриха, зная, как тот любит развлекаться с плотью, и ему отдали то, что осталось после кровожадного пиршества стервятником — банальный торс без конечностей и головы. Вот так развлекается его новый босс.
Бывший босс.
Да. Надо это помнить.
Дело не в обиде… Просто Киллуа нужно отдохнуть и переварить все случившееся.
— Ублюдок!
— Я знаю.
— Он же твой друг!
Когда Аллука злится, ему всегда становится страшно. Она швыряет окурок в воду и затем хватает Киллуа за грудки и притягивает к себе, и затем пугающим низким голосом шепчет:
— Чтобы духу твоего больше тут не было, понял? Одно дело — помогать противнику, но убивать своего лучшего друга!.. Я думала, ты понимаешь это! Думала, у тебя весь мусор из головы, который вбивали тебе родители, ушел! Но нет, взгляните! Черт!.. — она разжимает кулак и вдруг обреченно всплескивает руками, словно не зная, злится ли она по-настоящему или нет, потом отворачивается и уже тише, расстроенным голосом, бормочет: — Пошел ты. Не хочу тебя сейчас даже видеть. Черт… Даже Наника расстроена! Ну ты и засранец. Сказал бы хотя бы Леорио…
Интересно, может ли Наника вернуть мертвого к жизни?
Но он знает, что она не попробует. Знает, что Аллука не станет идти против законов разумного, а плата за воскрешение может быть слишком высока — тем более они говорят о Гоне, слишком заметной фигуре. Скорее всего даже симпатии Наники не хватит, чтобы избежать всех последствий. Да и… все они знают, что так будет лучше. Гон шел к смерти и наконец-то нашел свой финал. Это просто логическое завершение этой безумной истории.
Секрет, который доверила им Дюллахан, останется лишь с ним и с «Пауками». Этого будет достаточно. Гон… слишком опасен для этого мира, чтобы возвращаться. Хороший друг должен понимать, когда надо остановиться, и Киллуа сделал это — остановил чуму до того, как она развилась. Да, Халкенбург будет зол, что его заказ так и не выполнят. Да, Фугецу расстроится опять. Да, Леорио и Курапика отвернутся от него… Но это будет правильно. Для всех. Он готов пожертвовать своими старыми связями, чтобы обеспечить этому миру счастливое существование в дальнейшем.
Но ему правда стоит уйти. По многим причинам.
Наконец-то паззл, который долгое время складывался у него в голове, собрался в единую картину, и теперь Киллуа знает, что именно он должен делать. Он вновь смотрит на чемодан, потом — на Аллуку, что все еще стоит к нему спиной. Так хочется сказать что-то, проститься, извиниться, но слова застревают в глотке, и Киллуа просто вздыхает, следом за чем отворачивается на каблуке и медленно идет в сторону посадочного трапа. Все это теперь совершенно неважно. Он сделал свой выбор. Порой приходится поступать жестоко, но верно. Так будет… правильно.
Молча он уходит. Восходит на трап.
И только потом, уже на борту, он оборачивается и оглядывается назад, видя, что маленькая фигурка на пристани пристально смотрит в его сторону. Он видит Аллуку — она не улыбается, но глядит ему прямо в глаза, и от этого отчего-то неприятно щемит душу, будто бы он ошибся, будто бы поступил неверно. Но Киллуа знает, что он был прав. Знает это, и оттого ему еще горче. Потому что Гон, как бы не хотелось ему этого признавать, ступил на ту дорожку, возвращения с которой нет.
Неловко он вскидывает руку, решив помахать на прощание. Жалко, что Аллука теперь на него зла. Жалко…
Но он осекается, когда фигура на пристани машет ему в ответ, ничуть не сдерживаясь.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Кажется, он не был в этом месте… боже, он даже сбивается со счета. Лет десять? Примерно так.
Он размышляет о своем выборе всю дорогу домой. На корабле нет его знакомых, и Киллуа пребывает в одиночестве; он предается мыслям, позволяет сомнениям захлестнуть себя целиком с головой, а потом медленно выпутывается из их паутины, отбивая каждую такую мысль новым логичным аргументом. Аллука права — нельзя убивать лучших друзей, это немыслимо, но между существованием всего мира, возможного лишь со смертью Гона, и его скорой кончиной из-за всех политических интриг, в которые тот запутывается, словно в клубок из пряжи, Киллуа выберет первое. Здесь работает та же логика, что и с Хисокой. Иногда надо дать людям убить себя. Так будет проще. Интересно, догадывался ли Гон, что все так произойдет? Но теперь ответа на этот вопрос уже не будет. И Киллуа надеется, что он никогда не услышит этот голос, тот, что спросит его — зачем ты убил меня, Киллуа? Я думал, мы друзья.
Десять лет он играет в обманку с самим собой. Десять лет он прячется от своей настоящей натуры.
Но, в итоге, не Киллуа оказывается прав. А кое-кто другой, кто тенью стоит у него за спиной, протягивая тонкие длинные пальцы.
Когда он выходит на пристань, то поднимает голову, и в тот момент он осекается, искренне удивляется, ведь видит в порту родной страны человека, которого тут быть не должно. У нее черные длинные волосы, такой же темный белок глаз, это Годива — та, что должна сейчас быть где-то в Гойсане, горевать в остальной обреченной эскадрой, но отчего-то она тут… Киллуа стопорится на месте, когда она подлетает к ему и тонко улыбается, и отчего-то от этой улыбки становится чуточку проще. Несмотря на все произошедшее, хотя бы кто-то не пытается обвинить его в содеянном. Это, несомненно, приятно.
— Что ты тут делаешь?
— Да так, — она пожимает плечами. — Подумала, что найду тебя здесь.
— Зачем?..
— Потому что я знаю, что ты собираешься делать. И… — она стопорится на мгновение, потом серьезно смотрит Киллуа в глаза, и это уже не та девочка, что глупо вешалась на него при путешествии за китами, нечто иное сокрыто в ее черных, как ночь, глазах, отчего Киллуа ощутимо вздрагивает. — Я думаю, те люди, к которым ты сейчас направишься, будут рады, если ты придешь не один. Ты понимаешь, о чем я?
— Я…
… он понимает.
В этом нет ничего сложного. Наверное, Годива может осознать это, потому что в ней тоже течет кровь Золдков, потому что она — такое же порождение ошибок евгеники, как и он сам. Нет ничего проще знания, что твоя обязанность, как наследника семьи — породить ассасина еще более страшного и сильного, делая кровь клана гуще. Киллуа знает это. Он смотрит на Годиву, фрагмент воспоминаний о славном времени на Темном Континенте, когда все еще хорошо, протягивает ей руку. Она точно так же молча берет его за ладонь.
Гора Кукуру ничуть не меняется; потухший вулкан продолжает возвышаться над окрестностями, будто цитадель зла, и он сам смеется над этим нелепым сравнением — настолько оно верное, настолько все это правда. Старик Зебро все так же стоит на своем посту, несменный: он широко распахивает глаза, когда Киллуа встает перед воротами, хочет что-то сказать, но не может, ведь видит, как без особого труда Киллуа открывает ворота, одно за другим… И так, пока не сдвигаются все.
Потому что настает пора блудному сыну вернуться домой.
Мике спит у ворот и даже не обращает внимания на его возвращение. Киллуа вместе с Годивой, что идет за ним тенью, идет дальше, до точки, где когда-то давно Гон сцепился с Канарией; теперь от этой нелепой истории хочется плакать. Маленький мальчик, объявивший войну страшнейшей семье убийц!.. И ради чего?! Ради него он пошел против всех! А Киллуа лишил его жизни, потому что так было правильно!.. И в том месте его уже ждут: он видит, как на входе стоит Канария вместе с Цубонэ и остальными дворецкими, выстроившимися в ровный ряд. Все они кланяются ему, одновременно, пока старуха Цубонэ скрипучим голосом не произносит:
— Добро пожаловать домой.
В поместье его уже ждут.
Он оставляет Годиву на попечение Канарии, а сам направляется в место, где ему предстоит самый важный разговор его жизни. Замирает по пути лишь в тот момент, когда в коридорах видит детей, незнакомых: они бегают друг за другом, смеются… У них черные волосы, такие же глаза, будто ночь, и Киллуа кажется, что на него смотрят две копии Иллуми. Он знает, кто эти дети, видит интерес в их глазах, но ему не хочется думать об этом больше.
(ведь эти дети счастливы, а над ним старший брат стоял с иглой наготове)
Покои отца теперь не кажутся устрашающими: скорее нелепой попыткой сымитировать те ужасы, что Киллуа видел на Темном Континенте. Он садится на подушку в центре комнаты, чувствуя, как за его спиной беспокойно ходит ручной питомец Сильвы, а сам тот, ничуть не изменившийся за все эти годы, сидит в своем роскошном кресле, подперев голову рукой. Раньше Киллуа бы испугался этого зрелища; он любил отца всегда, но, когда тот смотрел на него исподлобья, даже по его спине пробегали мурашки. Но теперь… Пожалуй, это то, о чем говорила Дюллахан. По сравнению с Юйди отец кажется таким спокойным. Таким… нормальным.
Киллуа склоняет голову вниз, совершает земной поклон, и после произносит:
— Я вернулся.
— Долго же тебя не было, — спокойно произносит Сильва.
Выпрямляясь, Киллуа просто пожимает плечами.
— Я смотрел мир.
— И как тебе это путешествие?
— Понравилось, — он не сдерживает улыбки. — Я видел много нового, познакомился с множеством людей. Лицезрел опасности Темного Континента, где был наш предок. И, как и он, я привез оттуда сувенир, который поможет укрепить нашу родословную.
— Ты говоришь о той женщине?
— Да. Она — потомок нашего предка. Достаточно далекий, чтобы это не было критично.
Взгляд Сильвы темнеет, глаза словно покрываются дымкой, но молчит он недолго: лишь вздыхает, после чего проводит пальцем по подбородку. Годива оказывается права — отца совершенно устраивает тот факт, что Киллуа наконец возвращается домой, и не один, а с драгоценной невестой, несущей в себе кровь Темного Континента, что сделает их, Золдиков, сильнее. В их клане… это всегда ценится.
Наконец, отец поднимается на ноги. Он подходит к Киллуа неторопливо, с хозяйской вальяжностью, но когда он кладет широкую ладонь ему на плечо, Киллуа не чувствует в этом жесте угрозы или угнетения, все как было всегда — отец просто касается его, а потом треплет по волосам. Забытый давно жест ласки и любви…От этого губы предательски дрожат, но глаза остаются сухи. Киллуа лишь прикрывает их, не желая смотреть больше никуда.
— Я ждал этого. С возвращением домой, сын.
Chapter 128: АНТРАКТ: великое му
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
За свою долгую жизнь Юйди видел множество государств, которые образовывались на его глазах и затем крошились под собственным весом. Множество царей, которые были любимы народом, а потом их голова болталась на пике, пока тот самый простой люд радовался их гибели. От древности до современности, от падения одной цивилизации до другой, от одного Зверя Конца до следующего. Ничего особо не меняется. Люди стабильны, как может быть стабильно существование рода, который каждый раз сам приносит себе погибель.
Время скоротечно. Для человека, подобного ему, подобная концепция не имеет никакого смысла, потому что он выше этого, он — вне его, постоянная переменная, которая лишь меняет оболочки. Как и люди, он тоже подвержен грехам, но Юйди знает, где вовремя остановиться и поставить точку, потому что за плечами у него огромный жизненный опыт. Друзья, семья — все это просто небольшие ступеньки на пути к высшему, к вечной жизни, к состоянию, которое можно назвать Великим Му. Не имеет значения, кого он убил вчера или на прошлой неделе, главное — лишь будущее, недостижимое.
Кальпы имеют тенденцию заканчиваться. Звери Конца имеют тенденцию умирать и убивать предыдущих.
Все это просто людские крошечные беды, его не интересующие.
Но бывает даже в этом колесе Сансары нечто, что его, Юйди, все равно привлекает. Бывают люди, которые выбиваются из состояния нулей и единиц, которое запрограммировано им самой природой. Эти люди — это самое Великое Му, которое и всегда, и никогда, и тут, и там, и живо, и мертво — обычно и становятся Зверями Конца, революционерами и носителями новых идей и вирусов. Обычно потом они становятся скучнее. За свою жизнь Юйди встречал несколько подобных, один из которых стал диктатором, а его смерть обозначила рождение Ишвальды, а вторая молилась фальшивому богу на луне, который по факту был…
Впрочем, об этой особе лучше без лишнего повода не говорить. Она все слышит, потому что для нее Юйди является частью великого механизма, который и называется существованием.
Но вот Звери Конца до того, как они полностью принимают свой сан и становятся просто скучными источниками бед — это, несомненно, весьма интересное явление. Каждый из них несет в себе какую-то частичку безумия, нечто новое, что заставляет Юйди с интересом за ними наблюдать. Он смотрит за рождением тирании, смотрит за колыбелью Ишвальды, и теперь, когда Гойсан становится больше, он вновь наблюдает. Взгляд его пристально обращен к Гону Фриксу, но не только Гон Фрикс несет в себе этот опасный геном, который приведет его к познанию Великого Му. Джин Фрикс (его оригинал), Паристон Хилл, Церредрих Хой Гоу Джоу… И Джайро, особенно Джайро, чья риторика и является синонимом Великого Му. Все они впятером могут сотворить нечто новое. Никогда еще на одном клочке земли не было столько потенциальных кандидатов на становление новым Зверем Конца.
Может, никто из них и не станет. Все это просто громкие слова. Цивилизации умирают по множеству причин, не только из-за ярких людей. Те просто привлекают к себе больше всего внимания.
Как и он сам. В каком-то роде Юйди тоже Зверь Конца, только его цивилизация уснула так давно, что никто уже и не вспомнит.
Но это мысль сейчас не о нем. Это не самоанализ. Юйди стоит в кабинете напротив красивого резного стола, позади него трясется Хитклифф, который до сих пор не отошел от увиденного, а в кресле прямо перед ними восседает во всем своем величии четвертый принц Какина, Церредрих, который вертит в руках человеческую голову. Для любого другого человека это должно быть омерзительно, но Церредрих, как это известно, предпочитает быть на своей волне, где кровь и внутренние органы — это естество, это нормально. Уродство его привлекает. Юйди не может его за это судить. За столько лет он уже перегорел к концепции отвращения.
Глаза у Гона Фрикса закрыты, в этот раз — навсегда.
Церредрих продолжает осматривать его голову, не обращая внимания на то, что кровь залила ему стол и одежду.
— Золдику это не понравится, — замечает Юйди, и Церредрих бросает в его сторону уставший взгляд.
— Поверь, это совершенно неважно. Главное, что он сыграл свою роль идеально, — он бросает быстрый взгляд на пейджер. — Совсем скоро он позвонит мне и попросит увольнительную, потому что он многое обдумал, и это «многое» его не устраивает как в нем самом, так и в его новой жизни, и наши пути разойдутся. Жаль, конечно, но мне он больше не нужен. Я получил от Золдика все, что хотел. Он исполнил свою роль идеально.
Настает момент для грандиозного сокрытия покровов. Хитклифф позади замирает, настораживаясь. Крыса везде крыса, но эту информацию он унесет с собой в могилу, Юйди чувствует. Сам же он просто кладет руку на бедро, демонстрируя, что он не намерен терять время задаром.
— Признавайся, зачем был этот маскарад?
— Ты про взрыв бомбы? — лицо Церредриха мгновенно озаряет солнечная улыбка. Он быстро отвлекается от своей новой игрушки. — Ах, небольшой эксперимент. А что, натурально получилось? Я играл как мог. К сожалению, актер из меня пока никудышный.
— Я начал понимать это, когда на меня напала Дюллахан. Потому что мы с тобой контактировали, а она мгновенно почуяла, что во всем виноват ты.
— Дюллахан — это?..
Он не запоминает имен тех, кто уже мертв, рассеянно замечает про себя Юйди. Он качает головой, намекая, что теперь это неважно (теперь это и правда не имеет никакого смысла, потому что Дюллахан умерла и стала частью истории, жаль, очень жаль), после чего скрещивает руки на груди.
— В чем смысл твоего эксперимента?
Церредрих вновь возвращается к рассматриванию своей новой игрушки. Скорее всего он поместит эту голову в формалин и поставит храниться в банке к себе на полку, потому что ему нравится собирать останки людей. Странное хобби, но Юйди все равно. Он просто смотрит на мертвое лицо своего бывшего подельника, молодого, который сгорел, будто звезда в пламени собственных амбиций. Многие так уходили. Гон Фрикс — не исключение, он станет просто одним из многих, кого будут иногда вспоминать, как одну из страшилок подполья.
— Киллуа Золдик принес мне на хвосте интересную информацию… Говорят, если множество молитв или страхов устремится на одного человека, он сможет стать подобием бога, — опустив голову, четвертый принц выразительно глядит на Юйди. — Разумеется, меня это заинтересовало. Киллуа Золдик был достаточно наивен и напуган за своего друга, чтобы мне поверить, а Гон Фрикс был достаточно безумен, чтобы сыграть по моему плану. На себе тестировать я это не хотел, но с Фриксом было связано столько страшных историй, что он просто сам напрашивался на кандидатуру. Вот поэтому я и взорвал ту бомбу. Нэн-бастер похитить было легко: всего-то надо было найти Четвертого, одного из оставшихся двойников, взять у него напрокат одну из неудачных копий, которые наклепал Джайро, и вуаля — нэн-бастер взорван, Гон Фрикс стал известен, но…
Он опускает взгляд вниз и разочарованно цокает языком.
— Он так и не «вознесся». Не стал богом, он остался просто грязной шавкой, которая решила пойти вразнос. Это меня невероятно разочаровало… Я ожидал чего-то интересного, понимаешь? Восхитительного!.. — он всплескивает руками. — Но вместо этого вышло так, что я увидел просто мальца с дурной головой, ради которого потратил ценный экземпляр.
Лучше тебе не знать, что есть еще нэн-бастеры, думает про себя Юйди. Но вслух произносит:
— Потому что это миф.
— Но мифам свойственно появляться из были, — с улыбкой добавляет Церредрих и качает пальцем, после чего постукивает им по столу, оставляя еще больше кровавых следов. — В общем, это был своего рода небольшой эксперимент, и не скажу, что он удался… Жаль! Не то, что я мегаломаньяк… в смысле, да, но я не мегаломаньяк с жаждой стать богом, но если есть такая возможность — почему не попытаться? Это же так интересно!
Юйди решает оставить это без какого-либо комментария. Он просто пожимает плечами, потому что он уже слышал подобные речи. Многие хотят «вознестись» и стать «богом», но Гон был прав в том, что богов не существует — все это просто люди, которые преодолели все возможные лимиты. Им свойственны людские ошибки, глупости, и так далее…
Это касается и Гона Фрикса. Вероятно.
Взгляд Юйди вновь приковывается к отрезанной голове, затем он поднимает глаза на Церредриха.
— Ты позвал меня не только ради того, чтобы раскрыть свой план и поболтать о философии.
— И ты вновь прав, мой очень мудрый друг!
Церредрих тут же оживляется, в глазах его появляется блеск.
— Я хочу нанять тебя…
— Как Золдика? — перебивает его Юйди и хмыкает. — Вот обрадовал предложением.
— Ну почему сразу как его? — Церредрих морщится. — Мне нужен человек, которому я могу доверять. Ты пришел мне на выручку за хорошую сумму, мы можем договориться о чем-то большем, что не даст тебя перекупить. Ты явно не из тех, кто гонится за моральными принципами, как Киллуа Золдик, а мне это и нужно. Понимаешь, о чем я? Взаимовыгодное сотрудничество, больше интересного для тебя и меня…
Он не заканчивает фразу, легкомысленно взмахивая рукой, и Юйди только хмыкает. Ну, разумеется. Как же может быть иначе?
Задумчиво он смотрит в окно. Чувствует, как замирает позади Хитклифф, ожидая решения. Он, конечно, легко пошел за Юйди, но одно дело следовать лишь за ним, и совсем другое — быть подчиненным Церредриха. Совершенно разные вещи, исход которых слишком непредсказуем. Потому что Церредрих, к сожалению, из тех людей, что крушат цивилизации своим эго. Впрочем… не то, что Юйди это особо важно. Лишь бы было весело. За столько веков ценности начинают приедаться, и становится интересней жить одним днем.
Он еще раз смотрит на голову Гона в руках у четвертого принца, глядит на его губы, подрагивающие в предвкушении, а потом вздыхает, и этот вздох говорит о столь многом, что, в общем-то, ответа и не нужно. Потому Юйди задает вопрос иначе:
— Сколько платишь?
Chapter 129: АНТРАКТ: ребенок из камеры хранения
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Проходит несколько месяцев. За это время происходит много — достаточно, чтобы Нобунага отвлекся от своих ежедневных занятий в виде игры в пачинко в одном из игровых залов где-то на задворках Гойсана, был притащен Мачи за ухо к данчо, и получил новое задание, которое несколько его обескуражило. После этого произошло волнительное знакомство с Ибараки, владелицей бара в мелком городе Такетнан, и уже после в руки им был получен секрет, ради которого многие бы убили. Наверное, это можно назвать своего рода кармической справедливостью, или чем-то крайне схожим. Нобунага не знает. Он решает, что раз уж судьба доверила ему этот секрет, то надо постараться на полную, потому он хватает с собой Мачи, и вдвоем они отправляются в увлекательное путешествие на край света, где обязаны найти по указке Куроро…
… что?
Когда вам говорят, что отправиться вглубь Темного Континента легко — не верьте. Это все наглая ложь. Нобунага это хорошо понимает, знает и Мачи, но разве они убедят Куроро? С другой стороны, он говорит, что им нужно проверить наличие секрета, который поведал ему Киллуа Золдик — про воскрешающий суп, источник бальзамирования старых трупов. Якобы вещь, которая способна вернуть к жизни любого. Странно, что самая первая экспедиция не искала его вместе с нитро-рисом, но Нобунага относится к этому вопросу философски — скорее всего они банально не знали. Как Нетеро, как Бейонд, как все-все-все — это секрет Ишвальды, который Дюллахан в тайне подарила Гону и Киллуа. Он, конечно, с дамочкой не знаком, но судя по речам госпожи Ибараки она была отбитой хоть куда — ну самая что ни на есть идеальная подружка для этих двух, особенно для Гона, который якобы взорвал бомбу, а может, не взорвал. Сам Нобунага, конечно, считает обратное. В смысле, Гон — простофиля, конечно, но не дурак! Хотя нет, дурак тоже, но не настолько же поехавший. Так, чуточку. Кто в здравом уме будет устраивать взрыв бомбы в центре своего же логова?! Такого уровня дурости надо еще поискать. Вряд ли даже Джайро на такое способен, а Джайро, как известно, тот еще любопытный экземпляр.
С собой они берут проводника, которой выступает та самая женщина — Ибараки. Места она тут знает отменно, и на закономерный вопрос — откуда — она лишь выразительно смотрит на Нобунагу и подмигивает, и он не знает, считать ли это издевательством, потому что у него всего один глаз, или расценить как некий загадочный ответ, который лучше не озвучивать. Но они путешествуют несколько месяцев… Лишь в одну сторону, и это время кажется бесконечным.
Но, в итоге, добираются.
Место, где находится источник жидкости для бальзамирования — тот самый воскрешающий суп — напоминает крохотную лагуну, скрытую от чужих глаз нависающей сверху скалой. Прямо курорт, а не местечко, только вода не голубая, как во всех фильмах про затерявшихся в джунглях, а странного розового цвета, отчего она напоминает Нобунаге то ли кисель, то ли еще какую-то желейную дрянь. Вдвоем они с Мачи выходят на пляж, где под ногами — белый песок; Ибараки позволяет им остаться одним, пока сама занимается небольшим суденышком, на котором они сюда приехали, и это означает, что настало время личных и крайне интимных диалогов… Но без пошлостей. Они, как ни крути, просто друзья. Слишком хорошо Нобунага помнит Мачи совсем мелкой соплячкой, которая ползала вместе с Увогином по свалке и стучала палкой о кастрюлю.
Ах, Увогин!.. Если Киллуа прав, то, получается, они могут вновь встретиться!..
Спустя столько лет…
Но будет ли это правильно? Увогин умер с полной уверенностью, что он делает нечто во благо Куроро. Во благо «Паука». Это благородная смерть… Откатывать такую будет неправильно. Но, с другой стороны, не плевать ли? Уво наверняка будет рад вернуться! И Нобунага сам тоже. Он живо может себе представить сцену, где они вновь смотрят друг на друга, ухмыляются, а потом Увогин говорит ему слегка хриплым от невыраженных слез голосом:
— Ты постарел, приятель.
Да уж.
Много времени прошло.
Нобунага падает на белый песок и громко стонет:
— Ой, бля! Как же я устал.
— Да ты ничего не делал, — фыркает Мачи и аккуратно опускается рядом. Она с усмешкой смотрит на то, как Нобунага пытается делать на белом песке какое-то странное подобие снежного ангела. — Кто и был занят весь путь, так это госпожа Ибараки.
— Ну, типа, морально. Сечешь?
В ответ он слышит только смешок. Мачи явно считает это глупостью (и это и правда так), но решает оставить свои мысли поближе к себе. Она… наверное хочет вернуть Пакуноду. Мачи всегда тяжело переживала смерть подружек, что бедная Сараса, чей труп в мешке они тогда нашли, что ушедшая Шейла, что Пакунода… Они все тут постарели. На Мачи, конечно, это почти не отразилось, разве что волосы отрастила, но все также юна, а вот в своем отражении Нобунага видит уже мужчину чуточку старше. Нэн творит чудеса, не правда ли?
Внезапно, хочется курить. Жаль, что он решил бросить перед отъездом, чтобы не страдать, когда кончатся сигареты.
— Как думаешь, можно вернуть Сарасу?
Мачи поджимает колени под себя и пожимает плечами.
— Ее могилу я легко найду. Но представь — она откроет глаза, но вместо ее друзей увидит нас.
— Мне кажется, она только поржет над нами и назовет дедами.
— Может быть, — ее губ касается легкая улыбка. Затем Мачи водит пальцем по песку, рисуя неясные сцены, и Нобунага гадает, что на самом деле сейчас творится в ее голове. — Я бы очень хотела… Но прошло так много лет. Вдруг это место работает не так, как нужно? Да и представь, как нам придется возвращать ее обратно в Гойсан. Она же не владеет нэн, ее тут что угодно может убить. Остальные ребята хотя бы крепче, а Сараса — просто хрупкий ребенок.
— Зато мы могли бы дать ей второй шанс.
Всем убитым детям, не озвучивает никто, но эта мысль мелькает в голове моментально. Всем жертвам Метеора, всем задохнувшимся младенцам… Но Киллуа Золдик сказал Куроро, что это место — источник зобаэ, его исток. Конечно, им, закаленным нэн-бойцам, это будет нипочем. Как-нибудь стерпят, тем более, с учетом, как сейчас гордо шествует по открытиям Ассоциация, скорее всего скоро господа Чидль оттуда найдет способ лечить и бессмертие. Но Сараса — просто ребенок. Вдруг это как-то неправильно на ней отразится. Зобаэ — это не та штука, с которой можно просто так взять и пошутить.
— Ты думаешь, все пройдет нормально?
Нобунага наблюдает за тем, как Мачи ложится рядом на песок. Вдвоем они смотрят на облака, заметные из-под скалы.
— Не знаю, — честно отвечает он.
— Так странно. Когда ты уже свыкаешься с мыслью, что человека не вернуть — а тут такое открытие.
— Да я сам потею и ссусь будь здоров.
Мачи только закатывает глаза в ответ на это.
— Совсем не то, о чем я говорила. Скорее про… моральную точку зрения? Я знаю, не нам про это думать, мы столько зла совершили. Но если человек умер — его не вернуть, это закон. И как-то… Вдруг есть какая-то система, которая не даст нам это сделать? — она трясет головой, а потом садится. — Не знаю, как-то это… Неправильно, но так желанно.
— Да что уж тут думать. Мы все равно уже тут. Значит, все решили.
— И правда.
Вдвоем они смотрят на алую лужу впереди. Первородный суп, воскрешающее озеро — как угодно назови, но от этой дряни разит нэн только так. Даже не нэн скорее, а чем-то более страшным, первородным. Нобунага не вполне может описать это чувство, но обычно нечто подобное ощущаешь в храмах, когда смотришь на фрески или иконы. Это не то место, где должна ступать нога простого человека. Вероятно, Дюллахан рассказала очень страшную тайну Гону и Киллуа — вполне может быть, что в это место пускали обычно только жрецов или еще каких религиозных деятелей, которые имели право тут находиться. Все же возможность откатить назад раны или смерть — нечто за гранью дозволенного.
Темный Континент — и правда безумное место.
Невольно он касается выбитого глаза, после чего вздыхает. Нет. Эту рану он оставит как напоминание об ошибке. Скорее всего Куроро тоже не избавится от шрамов на руках. Есть следы, которые они обязан оставить, чтобы помнишь и больше их не совершать. Затем он смотрит на Мачи, которая продолжает буравить розовое озеро отсутствующим взглядом.
— Я бы хотела вернуть Сарасу, — наконец признается она.
— Но?
— Говно, — в рифму отвечает она и фыркает. — Ты и сам все сказал. Это может быть опасно. Нельзя все… делать с бухты-барахты.
— Да не, я понимаю. Но как это проверять? Только на товарищах.
— На товарищах… — эхом откликается Мачи, и взгляд ее становится мутным. — Я бы подарила ей новую жизнь. Мы бы вместе поселились в роскошном пентхаусе, где я бы обеспечила Сарасу всем, что она захотела бы. Скупила бы все кассеты с нашим любимым-сентай сериалом. Покупала бы ей любое платье, которое она захотела бы. И игрушки. Целую комнату игрушек… Мы бы с Пакунодой обеспечили ей счастливое детство после того кошмара, что она пережила.
— Она будет скучать по Шейле.
— Я знаю.
Кто знает, куда исчезла Шейла. Эта тайна осталась за семью замками, а без нее Сараса никогда не будет счастлива по-настоящему. Твою ж мать! Кто бы сказал ему, что решаться воскресить старых друзей так сложно — он бы не поверил! Но нет, смотрите, сидят и страдают. Но Мачи права. Не над Сарасой ставить эксперименты по воскрешению, пока они не знаю, чего ждать. Все это ненадежно. Золдик дал гарантию, что воскрешалка реально откатывает состояние тела к изначальной норме, но, может, при бальзамировании использовали какой-то прием, который и делал это возможным, а Нобунага и Мачи его не знают.
Некоторое время он смотрит в небо. Потом поднимает голову и вновь косится на розовую жижу. Эксперимент, да? Надо просто проверить. Пару минут он размышляет над тем, как это можно провернуть, не тратя время на долгие путешествия туда и обратно, потому что, бога ради, они и так пару месяцев были в пути, и хорошо, что летели по небу — страшно представить, что там на земле творится. Набрать жидкости в бутылку? Идея, конечно, но вдруг что-то случится, и они все прольют? Не с такой дрянью рисковать.
Он барабанит пальцами по песку. Потом вдруг резко садится и произносит:
— Идея.
— Надеюсь, это что-то вменяемое.
— Нет, — честно признается он и встает на ноги. — Это чистое безумие. Но оно может сработать.
Когда он подходит ближе к воде, Мачи смотрит на него с подозрением. Она вскидывает бровь, когда Нобунага стаскивает с себя куртку, оставаясь только в майке, а потом сдирает с шею ожерелье, которое демонстрирует ей — на нем болтается одинокая кость из-под пальца. Всего секунда требуется Мачи, чтобы понять, что именно он предлагает; она вскакивает следом и бросается к нему, крича:
— Да ты сдурел!
— Зато проверим! Давай свою тоже!
— Ни за что!
— Мачи, да ладно, я знаю, что он тебе нравился.
— Он убил моих друзей! — голос Мачи звенит яростью, пока она пытается вырвать кость из рук Нобунаги, но она слишком низкого роста, а он — слишком высокий, потому попытка выходит такая себе. — Ты как себе это воображаешь?! Совсем чокнулся?!
— Я? Ну, немного, — Нобунага смеется, когда в него пытаются швырнуть песком. — Ой, да чего ты так остро реагируешь? Послушай, это же отличная возможность все протестировать. Во-первых, Хисока мертв. И мертв он примерно столько же времени, сколько наши приятели. Думаю, год разницы дела не сыграет. Если что-то пойдет не так — будет не жалко, а если все удастся, ну… Гон все равно собирался это провернуть.
— Гон мертв!..
Голос Мачи эхом откликается от стен.
Да, думает Нобунага. Гон мертв. Скорее всего его убили, когда он пошел разбираться, какой ублюдок его подставил. Жалко. Он дурной парень был, но хороший. И он искренне переживал за болвана, чью кость сейчас в руках держит Нобунага. Они вдвоем замирают, слышен лишь плеск воды. Затем смотрят вниз, на розовую жидкость.
Хорошо было бы избавиться от всего. Закончит все махом.
Хисока…
Это будет слишком большая почесть для Хисоки — вернуться. Но это проверка. Насколько Киллуа был прав. Если эксперимент окажется провальным, они ничего не потеряют — заодно будет не так обидно убивать порожденное нечто. Ну а если результат будет успешен… Нобунага размышляет о том, как Гон верил в Хисоку. Да, тот, очевидно, психопат и идиот. Но он вряд ли будет бросаться на них сразу же, если вернется. Вряд ли он будет в состоянии соображать. Плюс он будет им должен (а не Гону), что может стать отличным поводом щелкнуть ему по носу, мол, больше ты нас не трогаешь вообще.
Скорее всего Мачи думает ровно о том же. Потому, когда он протягивает ей руку, требуя кость, она неохотно отдает свою часть. Две маленькие костяшки с пальцев. Негусто для воскрешения, но, что уж. Больше материала все равно не осталось, а где там лежит эта голова… Пойди попробуй догадайся.
Нет смысла тянуть кота за хвост. Нобунага встряхивает кости в кулаке, затем замахивается и швыряет куда-то в середину озера. Ну, может, не совсем середину, но далеко. Косточки моментально тонут, по глади озера идут круги, а затем — тишина. Несколько минут вообще ничего не происходит, и Мачи поднимает на Нобунагу тяжелый взгляд, отчего тот неловко хихикает и начинает чесать затылок.
— Кто бы подумал, да? Ну, зато не так разочарова…
Он не договаривает, потому что вода в озере вдруг начинает бурлить, а то место, где затонули кости, из розового окрашивается в алый, будто кто-то вылил туда ведро краски, крови. Вдвоем они с Мачи в ужасе наблюдают за тем, как буквально кипит вода, как что-то внутри происходит, но что — они не способны сказать, ведь оно творится где-то под гладью воды. И только когда бурление наконец прекращается, Нобунага хочет облегченно выдохнуть…
Но не успевает. Так и давится своим вздохом.
Потому что из воды появляется тонкая светлая рука, тянущаяся вверх.
Chapter 130: АНТРАКТ: мантикора (3)
Notes:
(See the end of the chapter for notes.)
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Смотреть на растерзанное тело друга, от которого остался в лучшем случае торс — зрелище, на которое способен не каждый. Когда Леорио впервые видит ящик, в котором ему притаскивают труп («подарочек» от Киллуа, как говорит Аллука), он хочет взвыть и бросить все, просто уйти. Гон был таким золотым ребенком, так часто ему помогал. Все, что произошло в последнее время — очевидно, подстава. Гон бы никогда не совершил столь злостных деяний!.. Но все это теперь было совершенно неважно. Гон мертв. Он был убит… Четвертым Принцем, и тому никогда ничего за это не будет, ведь по мнению общественности он просто приструнил наконец дикую собаку. Но чем дольше Леорио об этом думает, тем сильнее его начинает злить подобная несправедливость. Гона просто обвинили в том, что он не делал! Церредрих просто воспользовался событиями, чтобы выстроить себе хорошую репутацию! Все подполье чествовало гибель человека, что устранял людской мусор! Да, доказательств не было, но Леорио уверен в своем друге, и тот бы никогда не поступил так ужасающе! Все эти злостные слухи были лишь ложью, обманом!
Но смысл теперь злиться? Все это былое.
Гон мертв. Мертвых так просто не вернуть к жизни.
Люди уходят…
Сам он не находит сил, чтобы даже стоять; просто сидит на полу, потирая затылок, пока рядом с операционном столом, смотря на останки, стоят несколько человек, что и притащили его сюда, как специалиста, и только уже потом — как друга. Вся элита собралась, это уж точно… Госпожа Чидль тоже тут; ее взгляд осматривает оставшийся истерзанный торс с придирчивостью, достойной только ее — для нее Гон, сын Джина, был полезным ресурсом, который она потеряла, что ее, несомненно, очень злит. По другую сторону от нее стоит Первый Принц Бенджамин, а рядом с ним — принцесса Камилла. Где-то на фоне еще бродит Аллука, которая тоже удостаивается звания «спеца», что может помочь решить проблему. Но что тут решать!.. Даже головы не остается, ничего, все разорвали, стервятники!
Говорят, плоть таит в себе запасы нэн. Если владелец руки достигнет небывалых высот в их владении, а потом отдаст эту руку другому человеку, то и перед тем откроются последние врата. Скорее всего Церредрих и его шакалы руководствовались именно этим, а голову с сердцем он забрал себе, как подарки. Как сувениры, которые можно поставить на полочку. Ублюдок!.. Но Леорио чувствует бессилие. Он так устает. Эта новость выбивает у него почву из-под ног. Несколько лет назад Гон спас его из обреченного плена, когда он был уверен, что умрет, а теперь Леорио не сумел сделать ничего, чтобы его спасти. Киллуа тоже расстроен, даже не хочется винить его за то, что он вновь сбежал. Наверное, он переживает потерю сильнее всего.
Надо написать об этом Курапике… Но как? Как описать такое?
Краем глаза он смотрит в сторону операционного стола. Комната оформлена в черных тонах, и потому под ослепляющим белым светом лампы, который освещает три фигуры, те кажутся не обычными людьми, а какими-то судьями высшего мира, что спустились вынести последний приговор. Впрочем, чем это не правда? Такие большие шишки, как они, и правда решают судьбы людей низменных, вроде самого Леорио. Гойсан крепко зажат в их кулаке.
— Мы не можем так просто дать столь ценному ресурсу пропасть, — произносит Бенджамин, словно они говорят о куске мяса, а не о человеке. Он стучит пальцем по операционному столу, и в тишине этот звук разносится по комнате оглушающим эхо. — Если мне не изменяет память, он искал способ воскресить собственного товарища. Значит,возможность есть.
— Он нам неизвестен, — холодно добавляет Чидль.
— Это не значит, что мы должны сидеть, сложа руки.
— Почему не попробовать альтернативный вариант? — встречает в разговор Камилла. Сегодня на ней меховая накидка белого цвета, что только больше делает ее похожей на призрака. Она разводит руки в стороны и растягивает тонкие губы в хищную улыбку. — Не обязательно искать полного воскрешения. Мы говорим о Гоне Фриксе. Его очень трудно контролировать. Можно сделать марионетку, которая будет слушать приказов.
— Удивительное заявление от женщины, которая по нему сохнет.
Когда Аллука со смешком это произносит, ее одаривают выразительным взглядом.
— Бизнес стоит перед эмоциями.
— Тем не менее это хорошее предложение. Однако, нам не нужна безвольная кукла, — Бенджамин обменивается с Чидль многозначительными взглядами, и под недовольный смешок Камиллы добавляет твердым голосом: — Несмотря на психическую нестабильность, он все еще умен и хитер. Эти качества делают Гона Фрикса им самим. Потому мы должны сохранить его разум как можно ближе к оригиналу.
— Без головы? Как?
— Двойники.
Леорио вздрагивает. Да, у Гона, как оказалось, целая куча клонов. Он встречал парочку; девочку и пару юношей, и все они разительно отличались от него характерами. Один из них, мальчик в очках, кажется, Десятый, действительно приблизился к оригиналу лукавством и харизмой, близкой к Гону, но он — трус. То есть, ничего плохого в этом нет, но если думать с такой точки зрения, то клоны неидеальны. Если предположить, что можно присоединить их головы к телу Гона, то какие-то их недостатки могут повлиять на его оригинальное эго, и тогда это будет несовершенная копия. Но даже если думать вот так!.. О мясном конструкте!.. Не факт, что это сработает! Все это лишь теории и предположения. Леорио вновь поднимает глаза на стол, где видит накрытую простыней плоть, и ему становится жутко тошно.
Он ведь врач… Почему ему так нехорошо… Потому что это его лучший друг? Потому что это мальчик, который столько раз выручил его? И сейчас его обсуждают, словно кусок мяса!
— Это может сработать, — задумчиво проговаривает Чидль и оборачивается к Аллуке. — Я видела твои эксперименты с плотью. Ты когда-нибудь практиковала сшивание разных частей тела, чтобы носители остались живы?
Вот, значит, что они хотят? Сделать очередную химеру? Леорио даже не может рассмеяться — настолько отвратительной ему кажется эта идея, но Аллуке явно все равно. Слышится беззаботный смех в ответ.
— Не на людях. На мышах.
— И каков был результат?
— Я убивала этих мышей, конечно же. Но они были живы, и эти химеры были крайне жизнеспособны. В том смысле, что у них не наблюдалось болезней, — улыбка медленно исчезает с губ Аллуки. — Но мы говорим о человеке. Ты ведь понимаешь, мисс Чидль, что основа человеческой души — не тело, но душа. Нэн, иным словом. Пока есть аура, плоть не важна. Так люди переносят свои воспоминания в новые тела или объекты. Посмертный нэн — это оно и есть.
— Да, я в курсе. И, насколько я могу судить, в этих останках еще остались крупицы нэн.
Вчетвером они смотрят на плоть под простыней.
Нэн — это движущаяся сила любого человека, буквально иное использование души. Хацу зависит от характера… Аллука права; с помощью нэн возможно сделать все, что угодно, включая по-настоящему безумные вещи. Киллуа рассказывал, что одна из горничных могла трансформировать свое тело, он и сам слышал про то, как Хисока откачал себя после гибели — настолько была велика его воля к жизни. Ничего удивительного, что в отчаянии люди молят о несбыточном, и лишь они сами — их душа, их нэн — способны это сделать. Потому, как бы глупо это не звучало, надежда Чидль на остатки ауры в плоти не безосновательна. Гон наверняка не хотел умирать, он наверняка был взбешен в момент своей смерти, и, значит, посмертный нэн может активироваться, если дать ему условия для этого. Тем более они в колыбели всей цивилизации, в месте, где зародился весь нэн. Здесь поток ауры работает иначе, намного сильнее.
Это может вылиться в нечто намного опаснее…
Но в то же время может сделать все гораздо проще.
Невольно он закусывает ноготь, чувствуя, как только сильнее отдается болью голова, словно кто-то бьет по ней молоток, не прекращая, словно набат.
— Ты сможешь восстановить тело и заставить ауру работать?
— Проблем с этим не возникнет.
Аллука кладет руку на пояс и критично осматривает тело под простыней, поднимает ее и цокает языком. Она осматривает останки Гона сейчас, словно мясник, а не друг, но хотя бы в ней Леорио уверен. Он знает, что она постарается на славу лишь потому, что он ее приятель, сделает все возможное, что может, лишь бы он вновь вернулся к жизни. Но все это так… кощунственно! Действительно ли они должны лишать его посмертия?
Но нет. Он был несправедливо убит. Леорио это знает.
Даже если эти люди хотят лишь использовать Гона, он обязан сделать все возможное, чтобы вернуть его. Просто потому, что это будет правильно.
— Тогда чью голову берем? — простецким тоном интересуется Аллука.
Она, разумеется, говорит о клонах. Бенджамин и Камилла переглядываются, последняя капризно замечает:
— Я не отдам Троечку.
— Как насчет Десятого? Он все равно бесполезен.
— Мне кажется, Седьмая подойдет больше…
— У нас не осталось голов от убитых двойников?..
— Это не сработает.
Когда Леорио поднимается на ноги, в него мгновенно впивается несколько внимательных хищных взглядов. Он чувствует, как ноги не держат, но все равно пытается устоять ровно. Затем со вздохом, боясь даже бросать мимолетный взгляд на тело под простыней, произносит:
— В голове тоже останется нэн. Даже у Десятого будут с этим проблемы. У них у всех слишком разные характеры, лучше всех подошел бы Четвертый, но он не на нашей стороне, плюс мы даже не знаем его местоположения. Нужен человек, чьей нэн и характер были в такой гармонии с Гоном, что при пробуждении не возникнет никаких накладок, словно это он же откроет глаза — просто с другим лицом. Тогда мы получим все того же Гона, а не тикающую бомбу, у которой может внезапно поехать крыша от конфликта в голове по какому-то вопросу.
Человек, идеально отражающий Гона. Человек, что жаждет того же, что и он.
Он проводит рукой по волосам, чувствуя, как невольно начинает улыбаться. И чем он лучше всех тут присутствующих? Такой же падальщик, наживающийся на чужом несчастье. Затем он поднимает глаза на Аллуку — только ее — и горько смеется.
— У меня есть кое-кто на примете.
Гон оставил ему свое сокровище, чтобы за ним присматривать. Он желал воскресить этого человека, чтобы вновь с ним встретиться. Судьба же… явно против, потому сначала она убила Хисоку, а потом — забрала и самого Гона, оставив лишь пустую оболочку. Если им удастся, то из гусеницы появится бабочка. А если нет… Впрочем, не факт, что Аллуке удастся заставить его сердце биться. Так думает Леорио, когда возвращается в свои апартаменты: он ищет оставленную ему несколько лет назад коробку с головой, ту, какую Гон берег пуще себя, и опускается перед ней на колени, чувствуя, как бархатное покрытие щекочет пальцы. Затем касается ее лбом и одними губами шепчет:
— Прости меня.
Затем вместе с коробкой поднимается.
Голос Чидль в полупустом помещении разносится эхом, строгий, безразличный:
— Я даю разрешение на использование головы Хисоки Моро, сердца аборигена с Темного Континента и останков вольной охотницы Дюллахан.
Тот самый второй подарочек от Киллуа, до сих пор живое сердце человека, что некогда существовал тут, чья смерть стала основной для Ишвальды. Так сказал Замза; но Замза тоже не все знает и слышит, а потому Леорио может лишь представлять, кем же именно был тот самый человек, чье сердце они используют сегодня ради Гона. Конечности они заменят тем, что осталось от Дюллахан, теми останками, что не были уничтожены. Да, тело выйдет немного неказистое, но они вместе с Аллукой постараются сделать так, чтобы получившийся результат не выглядел похожим на чудовище Франкенштейна.
С этой мыслью Леорио натягивает резиновую перчатку. Позади него Аллука раскладывает подготавливаемые материалы.
Он открывает коробку, которая была закрыта уже столько лет — но для предмета внутри которой прошла лишь секунда.
Хисока выглядит именно таким, каким он его помнит. Даже без своего броского макияжа. Осторожно Леорио поднимает его голову, а затем поворачивается к столу, где на него уже выжидающе смотрят. Госпожа Чидль наблюдает за процессом, как специалист в медицине, и он невероятно рад, что за ними следят. В своих силах он сегодня не уверен вообще.
Руки дрожат от волнения.
— Готовь инструменты. Придется немного пересобрать шею.
А затем, когда все закончено, нэн-нитями они пришивают каждую косточку, каждый нерв, каждую мышцу на место. Леорио отпускает руки и делает шаг назад, смотря на завершенный результат: человек перед ним, на операционном столе, словно просто спит крепким сладким сном. Множество шрамов, но самые заметные — у конечностей, где цвет кожи неожиданно меняется на другой, и, конечно же, на шее. Пришлось постараться, чтобы рубец казался просто линией, а не уродливым бугристым следом.
Словно это Хисока дремлет. Не Гон.
Новое сердце бьется, как нужно, но он не просыпается.
Ничего. У него еще будет время.
Когда-нибудь все будет хорошо.
Вместе с Аллукой они накрывают тело простыней, а затем вместе покидают комнату, выключая свет.
Notes:
дорогие читатели, беру временный перерыв где-то до ноября. необходимо продумать следующую арку (а то я внезапно поняла, что представляю ее весьма смутно), плюс я хочу разобраться с завалом на работе и по райтябрю. но я рада, что мы добрались до окончания предпоследней крупной арки (или технически предпредпоследней?) в этом фичке. я не думала, что я так далеко дойду! не стану скрывать, если бы не ваши отзывы, я бы, наверное, давно дропнула этот фик, но каждый раз, когда меня посещала такая мысль, кто-то из вас оставлял комментарий. судьба ли? ;)
следующая глава будет началом новой арки. спасибо, что прошли со мной этот путь! встретимся вновь в ноябре!
Chapter 131: ПУРГАТОРИО: эльдорадо: приглашение
Notes:
(See the end of the chapter for notes.)
Chapter Text
ЧАСТЬ 5: ПУРГАТОРИО
«У всех наших младенцев лишь один отец — война; одна мать — Мальта, женщины ее».
из исповедей Фаусто Майистрала
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Переулки Гойсана, как известно, места крайне злачные и неприятные, где обычно происходят злодеяния; таящееся в темноте зло постепенно выползает из своих нор, наслаждаясь вседозволенностью, ведь всевидящему оку Большого Брата, коим являются корпорации и Ассоциация Охотников, все равно на их существование — их интересуют дела куда более значимые, вроде покорения фронтира, недоступного человечеству до этого. Потому Гойсан так и остается магнитом для всякого путешественника, что жаждет не только остаться на Темном Континенте, но также ощутить вкус вседозволенности, ведь нет лучше лекарства от совести, чем возможность делать все, что пожелаешь, пока покровители города заняты иными вещами.
Тень скользит по узкому коридору. Она пробегает мимо открытого окна, где слышно радио. Бодрый голос диктора объявляет о том, что скоро наступит годовщина трагедии в Лунцзю, а также уважаемое руководство энной корпорации, занимающееся раскопками вместе с господами из Ассоциации, объявили, что теперь находиться на территории старого города безопасно — радиоактивный всплеск, вызванный подрывом нэн-бастера, наконец-то снизился до значений, когда использование ауры на территории Лунцзю приведет максимум к легкой мигрени и не более. Но все это не интересует тень — она продолжает нестись по узким коридорам запутанного лабиринта города, самого его брюха, постоянно оборачиваясь, потому что сегодня это не тень исполняет роль охотника, а ее преследователь, что тихо ступает по пятам. Тень спотыкается; ударяясь о край коробка кондиционера, она оборачивается, затаивая дыхание. Преследователя пока не видно. Возможно ли, что удалось оторваться? Вслушиваясь, она поднимает голову.
Доносится легкий джаз из радио. Шум города. Где-то вдали воет полицейская сирена.
Гойсан продолжает жить своей жизнью. Ему все равно. Как и всегда.
Когда тень облегченно выдыхает, предполагая, что ей удалось ненадолго скрыться от противника, она делает два шага в сторону. Первый — обычный. Второй заканчивается тем, что доносится хрип, и третьего не случается, потому что тень падает на землю, забрызгивая асфальт и короб кондиционера собственной кровью. Несколько секунд тело дергается в предсмертных конвульсиях, пока не затихает, а потом сверху что-то прыгает вниз, легко, словно кошка. Вторая фигура подходит к трупу ближе и осторожным движением вынимает несколько окровавленных карт из спины убитого человека, отряхивает их, а потом возвращает обратно в колоду. Сверху над переулком пролетает аэростат с рекламой, освещая прожекторами все подряд, и свет падает в темную аллею, освещая наконец убийцу, что дебютировал на сцене только сейчас.
Это молодой юноша; на вид ему сложно дать больше шестнадцати лет. Он изящен и тонок, словно цапля с рисунков карт ханафуды; с яркими алыми волосами и подведенными этим же цветом глазами, он напоминает херувима, что обагрил свои руки кровью. Одет он просто, по современной гойсанской моде: в стильные кроссовки и темные штаны с открытой щиколоткой, а сверху — майка на размер больше столь белая, что удивительно, как на нее не попала кровь. Глядя на тело под ногами, юноша проводит языком по губам, сверкая в полумраке золотом своих глаз, а потом тянется в карман и достает простой раскладывающийся телефон, набирает номер и прижимает к уху. Он озирается назад, в сторону большой дороги, но никто так и не появляется в этом темном переулке.
Здесь лишь тело и он.
Наконец, с той стороны провода поднимают трубку.
— Паку? — несмотря на юный возраст, голос у юноши довольно грубый. — Да, это я. Заказ выполнен. Когда я могу получить чек?
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Если вам заявляют, что играть в «змейку» на телефоне — легко, можете смело вышвырнуть этого умника в окно, потому что игра спроектирована таким образом, чтобы не дать выиграть вообще. Хотя есть ли там этот победный конец? Хороший вопрос. Но логический конец должен быть у всего. У дурацкой мобильный игры, у жизни, у боя. У… да, у всего. Потому, когда змейка достигает собственного хвоста, а следом на экране появляется сообщение об окончании игры, Хисока цокает языком и захлопывает телефон, после чего проводит ладонью по лицу. Твою мать. Кто бы сказал ему, что он так подсядет на это дерьмо, он бы лучше выбрал что-то более интеллектуальное, вроде тетриса. В тетрисе хотя бы надо думать! А это… идиотизм.
Он откидывает голову назад, решая немного отвлечься, прежде чем бездна дерьмовой игры вновь завлечет его. К счастью, сейчас он в довольно безопасном месте: это офис их маленькой конторки, в которой он сейчас работает. Ну, как «работает». Скорее помогает по желанию, но так как делать ему пока все равно нечего, а помощь этому офису нужна, то он без проблем соглашается тут остаться. Мало того, что ему дают работу и повод выпустить пар, так еще и местечко для проживания. Ну чем не прекрасное предложение? Только полный дурак бы отказался. К сожалению, Хисоке приходится сбросить с себя этот статус, иначе выйдет, что он настоящий болван и ничему за всю эту жизнь не научился, хотя пора вроде как меняться.
Все здесь завалено бумагами. Несколько столов, за которыми должны сидеть секретари, разбирающие задания, пустуют, вместо них там сплошные коробки с документами, которые так никто и не разобрал. Если бы у Хисоки было особое настроение, он бы помог сделать это, но он терпеть не может бюрократию. Нет-нет-нет, пусть кто офисом владеет, тот этим добром и занимается, а сам он полежит на диванчике и продолжит играть в это ужасающее творение человеческого разума, имя которому — «змейка».
Где-то на фоне бродит Пакунода. Видок у нее озадаченный. Ей идет в очках и строгом костюме, и Хисока щурит глаза, наблюдая за тем, как она пытается с кем-то созвониться.
Ей повезло больше, чем ему; когда его экстренно вернули к жизни, от него осталось всего несколько пальцев, но та дрянь, с помощью которой было произведено это «возвращение», сумела восстановить его тело до… ну, проще будет сказать, что отсутствие останков сказалось на «массе» его тела. Его будто отмотало назад во времени до состояния ребенка. Это было крайне неудобно, пусть и лишило пары хронических болячек, приобретенных в юношестве. Теперь же, по прошествии трех лет, он наконец-то достиг того возраста и состояния, когда ему не нужно слышать наставления Пакуноды о том, что делать стоит, а что — нет. Она, наверное, единственная, кто о нем беспокоится, потому что всегда знала его секреты. А еще не видела, как он убивал ее команду, проносится мысль, и Хисока просто закатывает глаза. Ее останки состояли не только из пальцев, потому ее «вернуло» в нормальное состояние. Но то вылилось в то, что теперь они оба в некотором роде несмертны.
Зобаэ.
Впрочем… Нет, Хисоке не наплевать, это убивает весь шарм сражений на смерть! Но его не спрашивали, потому особо поскандалить он не может.
… разумом он все еще он же. С юным телом это проблемнее, пусть и начинаешь ценить прелести молодости. Курить ему так и не позволяют… Дерьмо.
Когда Пакунода останавливается рядом с ним, Хисока поднимает на нее взгляд и солнечно улыбается.
— Вот видишь. Я же говорил, что мои навыки не притупились. Не стоило беспокоиться.
— Но ты потерял форму, — Пакунода щурит глаза и тыкает его в плечо ручкой, и Хисока намеренно пошло стонет, за что получает по голове свернутой тетрадью, и в этот раз ойкает по-настоящему. — Научиться всему заново можно, но сложно. Вдруг ты бы переоценил себя? Нам надо было проверить. Хорошо, что ты еще способен на старые трюки.
— И на новые! Столько новых!..
Пакунода закатывает глаза. Хисока подпирает голову рукой и лукаво на нее смотрит.
— Тем более я бессмертен. Не о чем беспокоиться.
— Да, но ты все еще чувствуешь боль. Вдруг тебе бы вонзили раскаленную кочергу в глаз?
— … ладно, это было бы неприятно, но люди предпочитают другие способы расправляться с противниками. Хотя это так скучно… черт, никакого трепета, никакого азарта. Скукотища.
— Зато теперь ты будешь выполнять миссии нормально, а не выпендриваться.
— Что значит «выпендриваться»?!
Честно говоря, делишки в последние три года шли… Интересно. Даже скорее путем, который Хисока ну никак не ожидал.
Куроро распустил «Пауков». Он сделал это немного раньше, чем Хисока успел бы высказать ему все хорошее об этом решении, которое обесценило почти все смерти, произошедшие после Йоркшина, но тот куда-то исчез, и найти его теперь невозможно, потому что даже Пакунода без понятия, куда он смотался. Возвращением старой команды занимались в основном Мачи и Нобунага. После роспуска Пакунода быстро смекнула, что делать, и организовала собственный бизнес в виде крошечного офиса корректировщика, в который приходят наемники за работой, и Хисока стал одним из таких (было сложно уломать ее довериться ему, потому что тело у него все еще достаточно юное, хотя по разуму они ровесники). Но это нормально. Его сюда сплавили господа-экспериментаторы, потому что ни Мачи, ни Нобунага понятия не имели, что с ним делать после воскрешения, а убивать опять было бессмысленно. Гон — мертв, а второе предложение, которым стала отправка к бывшей семье, Хисока принял угрозой поубивать их всех ночью, что было принято с пониманием.
Куроро всем им рассказал про Нико, да? Сраный говнюк. Или это был Гон? До этого тем более не достучаться.
К счастью, Пакунода относится к нему терпимо. Это хорошо. Плохо, что Финкс уже пытался свернуть ему шею, но Хисока это как-нибудь переживет. Кстати о Финксе…
— Где безбровая горилла?
В этот раз тетрадка бьет его по голове не так больно.
— Они с Мачи в старых землях.
— Опять? Они что, решили все пески рядом с Йоркшином перекопать?!
Они все еще ищут тело Увогина по наводке Курапики. Удивительно, что тот согласился с ними сотрудничать. Простил за прошлое? Помирились? Хотя, может ли сам Хисока его осуждать? Он ведь и сам просто взял и смирился с тем, что пережил в тот год наедине с Куроро и Фейтаном. Иногда приходится заткнуть свою гордость и просто принять тот факт, что приходится мириться с существованием других людей. Что, возможно, все обосрались, и это не повод злиться на кого-то и мстить. Гон верно сказал… про прошлое. Надо жить будущим.
Господи, вот уж чьи советы он не думал принимать, так Гона. Но нет, смотрите.
— Да, — Пакунода задумывается, а потом стучит тетрадью по ладони. — И не провоцируй Фейтана в следующий раз, когда он придет. Пожалуйста. В прошлый раз вы тут устроили разгром и чуть друг друга не убили, а с учетом, что вы не можете сдохнуть, это катастрофа.
— Пусть нахер сходит, говно!
— Хилоян.
Это у нее эквивалент строго обращения к ребенку, ничего личного за этим не стоит, и Хисока закатывает глаза, а потом передразнивает ее серьезный тон:
— Ну ладно, мамуля.
Нет, серьезно, он убьет Фейтана в следующую встречу. Пусть даже не пытается тут появиться. И, в итоге, единственный, кто жив, и кому не запретили доступ в офис, помимо нового номера четыре, которого Хисока видел лишь пару раз, это… Легок на помине; Хисока и Пакунода оборачиваются, когда Нобунага вваливается в дверь. За время хисокиного отсутствия тот постарел, заметно слишком, а еще приобрел ужасающую короткую стрижку. Странно, что он не восстановил глаз с помощью той лечащей жижи, но, может, в этом и была задумка. А еще он потерял во вкусе, потому что стал носить мерзкие цветастые пиджаки в расцветке гавайского цветочка!
Нобунага обменивается улыбками с Пакунодой, а потом смотрит на Хисоку и вскидывает бровь.
— Че, опять сосешь в игре?
— Пошел нахер, ок?
Это у них тоже вместо традиционного приветствия.
— Этот спиногрыз сделал сегодня хоть что-то полезное? А, Паку?
— Я тебя убью.
— Отстань от него, он закрыл заказ.
— Ой, надо же!.. — Нобунага трясет головой, а потом, будто что-то вспоминая, щелкает пальцами и тянется пальцами в карман своего отвратительного пиджака — Кстати о заказах. Мне тут такое письмецо пришло от нашей общей старой знакомой… Ты, Паку, ее не знаешь, но вот эта мелкая крыса — еще как.
Хисоке хочется огрызнуться и показать Нобунаге, что крысы, вообще-то, могут довольно больно укусить в ответ, если их дразнить, но он решает остановиться; забывает про угрозы и вовсе, когда ему вручают небольшое письмо, которое он удивленно вертит в руках. Сначала его посещают смутные сомнения, но потом он видит печать королевства Какин. Все встает на свои места, и Хисока цокает.
Фугецу.
Когда он раскрывает конверт, они втроем внимательно изучают содержание. Несмотря на то, что это действительно послание от Фугецу, оно написано сухим официальным языком, вся суть которого сводится к приглашению его, собственно, самого Хисоки, поучаствовать в некоем проекте, и написано оно так, что будто бы нельзя отказать. Это его раздражает. Девочка повзрослела и приняла от него самые неприятные черты, например, сраное упрямство. Ему этот Какин вообще до одного места, какие официальные проекты?
— Вы знакомы? — Пакунода приспускает очки, и Нобунага ехидно смеется.
— А то. У них там романс был.
— Ей было четырнадцать, — Хисока угрюмо смотрит на Нобунагу. — Прошу прощения, но в мои сексуальные предпочтения входят только люди, в которых есть потенциал невероятного противника на будущее. Фугецу в эти градации вообще никак не входит.
— Да ладно заливать, я знаю, что ты хорошо к ней относился.
— Правда? — Пакунода начинает улыбаться, и Хисока тут же мрачнеет и тычет в Нобу пальцем.
— Так. Завались. Я просто ей посочувствовал.
— Ого, ты и на такое способен!
— Заткнись, я сказал! И вообще, — он критично смотрит на письмо, а потом выхватывает из кармана зажигалку. — Зацени! Хоп! Мы это проигнорируем. Никуда я не поеду!
— Ты что сдурел, дебил?!
Когда он показушно сжигает письмо на глазах у Нобунаги и Пакуноды, те тут же бросаются на него и начинают трясти за плечи, спрашивая, что же с ним такое не так, и он лишь фыркает, игнорируя их попытки до него достучаться. Это бессмысленно. Если он и вынес что-то после всей истории с Гоном, так это то, что не надо жить прошлым, что Фугецу сейчас и пытается сделать, взывая к нему. Ничего страшного, если надо — потерпит. Найдет другого наемника.
Им всем пора зажить своими жизнями.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Ночью Гойсан напоминает неоновое полотно, никогда не засыпающее.
Стоя на крыше высотки, в которой расположился их офис, Хисока смотрит вдаль. Это напоминает ему о резне в Йоркшине — тогда он тоже наблюдал за хаосом в городе, но тот хаос бы создан ими, намеренно, теперь же Гойсан, словно чума, растет все дальше и дальше. Это по-своему пугает. Впрочем, Хисоке наплевать. Жизнь дала ему второй шанс в этом гнилом городе, и если так, то он должен думать не о вещах, на которые он повлиять не способен, а о том, что он способен сделать. Это раздражает — потому что это был урок, который ему впарил Гон, и это злит еще сильнее, ведь Гон умер такой же нелепой смертью — ему рассказали о бойне в башне и о том, как Церредрих, тот самый типчик с «Кита», лишил Гона головы. Ну, это было заслуженно… Они словно отразили смерти друг друга. Но как же это раздражает!..
Он теперь даже не ощутит наслаждения от боя насмерть, ведь его тело бессмертно, а любая рана может зажить. Возможно ли на это повлиять, интересно? Но вдруг это знак свыше? Богов не существует, конечно же, иначе почему они были глухи к нему все это время, но, все же… Гон мертв, но он исполнил свое обещание, пусть и не сам. Хисока стоит тут. Надо ли ему что-то сделать, отплатить? Или не терзать круговорот жизни и смерти? Куроро и так нарушил множество правил, вернув к жизни потерянных друзей. Это опасно. Не только потому что другие люди захотят воспользоваться, но и потому что нэн — не так вещь, с которой стоит играть.
Хисока косится в сторону, где на стене висит огромный рекламный баннер. Корпорация с еще одним дурацким названием, изготавливающая оружие. Корпорация, торгующая войной. На постере изображен молодой мужчина с плохо выкрашенными светлыми волосами и в очках, у него крайне харизматичная и очаровательная улыбка, но вот неприятностями от его рожи разит только так. Хисока кривит рот, потом лезет в карман, где достает пачку шоколадных палочек. Курить не дают, так пусть хотя бы так сублимирует.
Сколько новых лиц появилось за последнее время… Просто кошмар. Раньше было намного проще.
Черт. И что он должен в итоге выбрать? Слишком много вариантов.
Даже от шоколада не становится лучше, и Хисока начинает кружить по крыше. Вернуть Гона? Но тот умер. Ушел на своих условиях. Никто не обещал Гону того, что было обещано Хисоке. Он тоже был зол спонтанным возвращением, но когда ты в беспомощном состоянии на краю света, то приходится смириться с положением дел. Не возвращать? Да, звучит идеально, но он же тут! Живой. Ожил благодаря Гону! Будет неблагодарно как-то взять и бросить его мертвым! Но, с другой стороны, это надо достать его останки, потом как-то дотащиться до того озерца… И не факт, что все это получится. Плюс со слов Нобунаги ясно, что Гон тоже слегка… как бы это сказать? Чокнулся. Не опасно ли будет его возвращать?
Они давно виделись. Будет ли это встреча тех же людей?
Раньше было намного легче.
Хисока хватает себя за голову и делает еще несколько драматичных кругов по крыше, пока не слышит позади скрип двери. Он полагает, что это Пакунода, разворачивается, однако вместо этого к нему выходит незнакомая женщина в богатом черном одеянии. На ней легкая накидка с меховым воротом, ее лицо бледно, словно снег, и глаза, черные, как два обсидиана. Но Хисока, несмотря на все, легко узнает ее, потому что, даже не смотря на все прошедшее время, даже несмотря на то, что теперь она его старше, он запомнил этот взгляд. Это глаза лгуна, и Хисока хорошо знает, что этот образ Фугецу (это она, конечно же) — такой же обман.
Он хмурится, когда она подходит к нему ближе. На каблуках Фугецу выше.
— Реально? Ты приехала сюда? Прямо из Какина?
— Я знала, что ты не станешь отвечать на письмо, — улыбается она. Голос у Фугецу меняется. — Ты всегда бежишь от ответственности. Что-то совершенно не меняется.
Все же она больше не та девочка, которую он защищал на корабле, чтобы добраться до Куроро.
— Это никак не связано с моим умением игнорировать правду, — Хисока фыркает и отворачивается к городу. Он беспечно машет рукой. — Это будет скучно. Я ненавижу официальные миссии. Ты думаешь, почему я всегда шел против правил? Мне на корабле-то тебя защищать было тошно, а ты предлагаешь ввязаться в это вновь? Не-а, спасибо.
— Даже если я очень сильно попрошу?
— Отличная тактика, госпожа советник короля, просто великолепная.
Лицо Фугецу озаряет лукавая улыбка. Что-то она явно переняла у него.
— Тут я могу немного подурачиться. Или это тоже запрещено?
— Ну только если чуть-чуть.
Они смотрят друг друга. Фугецу улыбается. Она, конечно же, постарела — больше не та девочка, которую он знал, которая поехала к Гону, чтобы вернуть его, но все еще хорошо выглядит, в глазах все еще есть блеск. Теперь она совсем взрослая. Иронично, что это его «откатило» к юному возрасту, тому, когда его жизнь совершенно поменялась. Но не будет больше ничего из того, словно чистый лист. Ни брата, ни Нико, ни Моритонио, ни Абаки. Ни Каффки. Только он сам. Хисока смотрит на свои ладони.
Ни единого шрама.
Совершенно новая жизнь.
Он поднимает голову, когда Фугецу окликает его:
— Как мне называть тебя? Хисока? Или же настоящим именем?
— Мне все равно, — он качает головой. Фугецу такая душенка, не стала даже произносить то имя, а Пакуноде только дай возможность его терроризировать. Но, наверное, он уже оставил эту ненависть позади. — Можешь звать меня как тебе угодно. «Хисока» сойдет. Я все же долго прожил с этим именем.
— Хорошо, — она улыбается. — Хисока.
Боже. Они как старая влюбленная пара. Ну и гадость!
Отворачиваясь от дурацких мыслей и Фугецу, Хисока вновь глядит на город. Да, это место отвратительно. Оно будто смешало в себе самое худшее, что есть в человечестве, как котел всех грехов, но как же в то же время оно прекрасно — город грехов под несколькими лунами. Может, потому его и вернули к жизни, потому что только в таком месте подобный ему человек и может существовать. Хисока не знает, и ему наплевать. Он избавился от всех гештальтов и начал новую жизнь, а все благодаря кому?
Это им повисает в воздухе, не названное. Он изменил жизни многих тут. Его, Фугецу. Даже «Пауков». Хотя, какие они теперь «Пауки»? Редан мертв.
— Гон посчитал бы, что этот город отвратителен, — вдруг произносит Хисока и щелкает шоколадной палочкой. Он предлагает одну Фугецу, и та, помедлив, аккуратно достает ее из пачки. — Грязный город идиотов, отличающийся только внешней красотой. Гадкое место.
— Но ты же ему понравился, хотя такой же.
Ох, туше.
— У нас с ним были особые отношения, — Хисока кокетливо подмигивает. Фугецу смеется, и в этот раз смех кажется искренней.
— Правда? — улыбка не исчезает с ее лица, но голос становится серьезней. — Но он мертв. Он многое сделал, чтобы тебя вернуть. Очень много. Будешь ли ты… пытаться отплатить ему? Или же…
— А надо ли?
Возвращение с того света может обернуться многими проблемами. Наверное, Хисоке везет в том смысле, что у него и до этого с башкой не порядок, а после он встретил Гона, и его риторика кое-как вправила ему все на нужное место. После возвращения из посмертия ему нет нужды гоняться за Реданом в поисках мести, нет смысла даже злиться на Куроро или Фейтана (с Фейтаном они просто друг друга не любят), все квиты. Это все прекрасно понимают, потому все живы и ничего не предпринимают. Но с Гоном сложнее.
Если он действительно чокнулся на последнем году жизни, то его возвращение принесет лишь больше хаоса. Хисока это понимает; а если он, не видевший этого кошмара, сумел осознать, то и Фугецу тем более должна. Потому они просто смотрят друг на друга, не моргая, и отводят глаза. Конечно же он был бы не против вернуть Гона, но… Теперь, когда ему подарили второй шанс, это очередь Хисоки — думать рационально.
И рациональность просто сосет!
— Ладно… Что за миссия-то?
Ему что, неловко за то, что Фугецу приехала сюда ради него? Фу, Хисока, ты стал мягче.
— Перестал ломаться?
Она смеется, когда Хисока щерится.
— Надоели одни и те же рожи. С ними даже старое амплуа не используешь, все про всех знают. Ну так?
— Это связано с обещанием Гона.
О. Это многое объясняет. Как и разговор про него. Фугецу смотрит на него, потом поправляет свою модную накидку. В этот момент она перестает выглядеть как выросшая девочку, которую он знал, и уже больше напоминает советника короля, что сделал верный шаг в выборе человека для исполнения указа своего монарха.
— Он должен был доставить моему брату, королю Халкенбургу, источник энергии, называемый «древом познания». Однако Гон умер… и дело повисло. Я нанимаю людей, что могли бы заменить его в этом деле, но мне нужны проверенные люди, понимаешь?
— И ты пришла ко мне?
— Именно поэтому я пришла к тебе.
Потому что доверяет. Из всех людей. Фугецу. Ему… Н-да… С другой стороны, вот уже столько времени он просто сидит на месте, ничего толком не делая. Даже убивать Пакунода ему не давала, страшась незнакомо чего. Проецировала на него образ подростка? Да только мозгами он взрослый мужчина. Но это неплохой способ хоть как-то отплатить Гону, не гоняясь за воскрешением. Закрыть его долги.
Несколько секунд Хисока молчит. Потом вновь смотрит на Гойсан — красивый и безобразный одновременно.
Ох, он об этом пожалеет…
— Ладно, — он вздыхает, видя, как Фугецу улыбается. — Я потребую очень много денег. У меня жадное настроение. Когда отправляемся?
Notes:
постараюсь продолжить обновляться каждое воскресенье, но теперь пишу без запаса, так что сами понимаете тии-хии. спасибо всем, кто ждал!
Chapter 132: ПУРГАТОРИО: эльдорадо: стекло и бетон
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Дворец Какина в столице напоминает мешанину стилей, от которой болит голова; в этом нет эстетичной красоты, в этом нет ничего, если уж честно. Один сплошной лоск и шик, который понапихан сюда просто для того, чтобы место казалось богаче. Впрочем, Хисока все же прочитал пару статей про нынешнего короля — Халкенбурга, того самого типчика, что так рьяно агитировал за превращение страны в республику, а в итоге стал очередным новым монархом, что никак не может изменить строй — и потому осознает, что это скорее дело рук папеньки правителя, а не его самого. Сам Хисока не особо заинтересован в политических течениях или каких-то деталях, за которые жарко спорят на кухнях, потому его мало интересует личность и решения Халкенбурга. Главное, это то, сколько он платит. Это невероятно важная вещь в нынешнее время — стабильность денежного потока, окей? Халкенбург выглядит как парень, что всегда платит вовремя. На фотографиях он выглядит так, будто вот-вот потеряет сознание из-за передоза энергетиками и прочими веществами, о которых не говорят в приличном обществе. Хисоке его… Нет, не жаль. Ему довольно все равно, он здесь только потому, что его зовет Фугецу. К сожалению, ей он обязан по гроб жизни. Если бы не ее странная детская влюбленность, долго бы он в руках Фейтана не протянул.
В этот момент он мог бы ощутить холодок воспоминаний, крадущийся по его затылку, но это все дело прошлого. Да, было неприятно. Да, он чуть не умер. Но в итоге все закончилось хорошо. Даже лучше, чем могло в его ситуации. Он даже больше не калека. Мысль об этом, пожалуй, беспокоит Хисоку больше всего. Не потому что это плохо внезапно перестать быть человеком, не способным существовать без чужой помощи, но все перемены происходят слишком внезапно. Для него прошло не так много времени на момент воскрешения. То есть, сначала был год пыток. Потом воссоединение с Гоном. Потом внезапное обретение сил обратно… Смерть, а потом резкое воскрешение. Для Хисоки с момента «выздоровления» проходит сколько? Неделя? Очень мало. В мозгу все еще неувязка.
Он входит следом за Фугецу в тронный зал и широко зевает. Простите, уважаемые мертвые монархи, чьи портреты висят на стенах, но уважение к вам будет проявлено не сегодня. И вообще, Хисока не гражданин этой нации, ему-то что? Господи, а какой страны он вообще сейчас гражданин? Гойсана? Это вообще страной считаться может?
Давайте скажем, что это такой хитрый способ уклоняться от налогов. Официально Хисока мертв еще с того момента, как его убил Куроро.
В тронном зале их уже ожидают. К счастью, обходится без официальных речей и поклонов, Халкенбурга тут вообще нет, а сам зал напоминает простой большой офис, только трон как напоминание и остается. Ну спасибо! В центре кабинета стоит огромный стол с картой, на которой, Хисока видит изображение Темного Континента, точнее той части, которая была обследована человечеством. Вокруг нее стоит несколько человек, и, к своему сожалению, Хисока узнает каждого. Ну, то есть, это не то, чтобы прямо плохо. В конце концов, значит, он будет знать, чего от них ждать. Проблема скорее в том, что они прекрасно знают, кто такой Хисока! Очередных выволочек не нужно, спасибо, хватило от Гона.
Группа небольшая. Сперва Хисока видит Биски — ту самую женщину с Острова Жадности, которая потом помогала Гону и Киллуа в Амдастере. Ее сложно не приметить, она словно диско-шар в своем роскошном дорогом одеянии с украшениями. Но вот от нее ждать подвоха не стоит; Биски — взрослый человек, который слишком много заботится о себе, а еще у них один тип нэн на двоих, так что они знают, что друг друга лучше избегать. Второй человек — это Леорио. Ох, вот с этим возникнут проблемы… Но он так смешно меняется. Хотя нет, не особо. Он все еще выглядит так, будто ему тридцать, хотя, кажется, сейчас ему реально столько лет. Это Хисока и Биски тут два цветущих обманчиво юных создания, а он… Взгляд Леорио полон неодобрения, и Хисока просто отвечает ему широкой улыбкой. Ну, если это избранные Фугецу люди, то понятно, почему она позвала его. Они и правда друг друга крайне хорошо знают. Плохо, но зато сработаются. Не надо раскрывать особенности хацу. Хацу Леорио, например, Хисока видел на выборах. Удобная вещь.
Фугецу закрывает дверь. Цокот ее каблуков эхом откликается от стен.
— Господа, я рада сообщить, что вы избраны для следующей крупной экспедиции Какина. Она связана с поиском артефакта, именуемого «древом познания», точнее его ветвью.
О нет, официальные речи. Хисока зевает шире, намекая, как ему интересно. Он игнорирует тонкие острые пальчики Фугецу, что ложатся ему на плечо и сдавливают их, намекая, что так продолжаться не может.
— Нет смысла всех вас знакомить, насколько мне известно, вы друг друга знаете и работали вместе при некоторых обстоятельствах. Итак, уточню. Госпожа Крюгер была избрана, т.к. осведомлена о поиске сокровищ. Господин Паладинайт был выбран в связи с тем, что нам был необходим опытный медик. Господин…
Фугецу вопросительно смотрит на Хисоку. Тот наклоняет голову вбок.
— … Моро был выбран в связи с наличием боевых навыков, а также тем, что он…
— Да-да, можешь не скрывать. Зобаэ — такая полезная вещь!
Фугецу закатывает глаза.
— Да, это был один из факторов.
— Это был решающий фактор. У меня не подходящее к таким экспедициям хацу вообще. Ни одно из них, — Хисока натягивает жвачку между пальцев. — Все в порядке. Ты можешь в этом признаться, я не обижусь. Мне все равно!
Их прерывает покашливание.
— Мы уверены, что стоит брать его? — Леорио тыкает пальчиком в Хисоку, и тот даже не обижается. Это нормальная реакция от Леорио. Они никогда не ладили. А еще Хисока врезал ему в челюсть один раз… Славные были времена на экзамене! — Не пойми превратно, Фуу-тян, но…
Почему-то Леорио не договаривает, и в эту секунду — в момент, когда его взгляд скользит по Хисоке — что-то в его глазах меняется. Это не отвращение или раздражение, это чувство вины, будто Леорио… что? Что он пытается сказать? По какой причине он может это чувствовать? Удивительно, что он не слишком-то встревожен внезапным возвращением Хисоки с того света, но, как тот предполагает, скорее всего Фугецу сообщила об этом ранее, и потому Леорио уже успел побыть в шоке. Но что за вина? Или это он расстраивается, мол, как же так, что Хисока ожил, а Гон — нет? Хотя Леорио явно из тех людей, что не станут призывать воскрешать Гона… Да-да, из «логичных».
Черт. Выходит, Хисока и сам из таких.
Как-то этот разговор и не выходит. Но Хисока не успевает спросить, в чем дело, потому что дверь в кабинет вновь открывается, и следом внутрь проскальзывает тонкая фигура. Она кажется Хисоке смутно знакомой, пока он не вспоминает, что видел ее мельком на «Ките». Эта осиная талия, этот шрам через глаз…
Фугецу кривит рот — она так и не научилась скрывать раздражение чем-то — и добавляет:
— Это последний член экспедиции. Мы рекрутировали ее, потому что Морена способна…
— Почему так неуважительно? — та морщится, проходя ближе к столу. Она кладет руку на карту и обводит всех взглядом, дольше всех задерживаясь на Хисоке. Ох, это, наверное, из-за возраста. Хотя Гон тоже не особо взрослым был, когда встрял в половину своих историй, нет? — Прошу прощения за опоздания, господа.
Она так блаженно улыбается, что Хисока понимает — о, ненормальная. Ну хоть что-то веселое в их команде.
— Можно было явиться к обговоренному времени.
— Можно быть немножечко тише, — улыбается Морена.
— Можно…
— Они сестры? — Хисока наклоняется к Биски, и та вздыхает.
— Да. Разные отцы. Со шрамом — нелегитимная дочь предыдущего монарха.
Ах, это еще и с политикой связано… Сложные связи в Какине, ничего не скажешь. Хисока решает, что совершенно не хочет в это вникать. Есть вещи, которых лучше избегать, например, если политика тесно связана с родственными склоками, а так как тут у нас две дамочки, которые явно точат зуб друг на друга из-за всего, что было на «Ките»… Ох… Хисока не верит в то, что скучает по нэн-зверю Фугецу. Как ее звали, Качо? Черт, а ведь ее останки уже не найти. А если волос какой-нибудь? Ему-то хватило и пальцев…
Хм…
— Неважно, — Фугецу отворачивается к остальным и солнечно улыбается, лишний раз подтверждая, что взбешена до чертиков. — Госпожа Прудо нужна нам, так как способна дать новое хацу каждому. Насколько я знаю, она изменила условия получения способностей конкретно для всех членов экспедиции, так что…
— Это временная клятва, — поясняет Морена с крайне довольным видом, будто бы это ее лучшее изобретение.
— Итак, преступим. Некоторые из вас, — Фугецу обращается к Леорио, — уже знают про почившую госпожу Дюллахан и ее эскадрилью из Такетнана, которые занимались исследованиями Темного Континента по территориям старой Ишвальды. Они предоставили нам некоторые данные. Вместе с ними, до разрыва сотрудничества, нам помог господин Юйди из «Арбитров»…
Хисока что-то слышал про «Арбитров» и Юйди. Кажется, это невероятно сильный мужик и местный абориген. Было бы неплохо с ним сразиться.
— … он предоставил информацию о примерном местоположении ветви древа познания, так как искал эту информацию по заказу почившего Гона. Так как деньги были предоставлены нами, то он не стал скрывать сведения и передал все, что знал. Однако указанные им координаты, — Фугецу берет в руки указку и ведет по карте все дальше и дальше. В какой-то момент ее указка уходит за пределы рисунка и поднимается по прилегающей к столу стене выше, пока не доходит до странной фотографии панды в рамочке, — указали на это место.
Некоторое время висит молчание. Потом Хисока медленно вскидывает бровь. Ого. Ого…
— Эта ветка у панды?
— Нет, — Фугецу одаривает его взглядом, каким обычно смотрят на дураков. — Это настолько далеко находится ветвь от известных нам земель. Это очень сложный путь. В данные территории совершали вылазки лишь старые экспедиции, ни одна из которых не вернулась, а также вольные охотники. Только они и смогли добыть информацию о старых территориях Ишвальды. Ваша команда, — принцесса указывает на собравшуюся группу, — является оптимальной для подобного рода вылазки. Ни одного лишнего человека. Мне долго пришлось уговаривать многих из вас, чтобы эта команда была собрана, однако, как мы видим, я преуспела. Молодец, Фугецу! — она дает себе пять. — Ладно, отступим от шуток. Это очень серьезная и долгая миссия, но по возвращению вы будете вознаграждены. Также вам будет выдано гражданство Какина, которое позволяет перемещаться по всему миру без каких-либо документов. Знаю, некоторые из вас — сертифицированные охотники, но некоторые страны уже не слишком признают удостоверение Ассоциации из-за раздора с госпожой Чидль, а так у вас будет двойная защита от всех проблем. Также это включает в себя освобождение от любых политических гонений.
Морена улыбается шире.
— Ой, это для меня?
— … да.
— Как мило с твоей стороны, змейка.
— Заткнись, ведьма.
— Коза.
— Идиотка.
Милые сестринские отношения двух взрослых дам!
Дальше идет еще больше скучных обсуждений, подписаний договоров и, конечно же, прослушивания информации, полученных от вольных охотников. Все это невероятно скучно, и потому у Хисоки есть время подумать о своем. Итак, он отправляется на миссию, которая совершенно не вяжется с его образом, а еще делает это по чужой просьбе. Полное разрушение его старого образа. Но это же неплохо, да? В смысле, именно это Гон и пытался его заставить сделать до этого… Но теперь старые гештальты закрыты, нет смысла беспокоиться о чем-то еще. Хисока теперь не тот Хисока. Но он все же уже не старый Хило, потому… ну, пусть будет химерой по имени Хисока, но особой химерой. Ладно, это становится слишком сложно.
Отправление назначено на следующую неделю, в которую будут проведены все подготовительные мероприятия. Вот так. Он даже не успел толком собраться и выпить. Хотя никто не даст ему алкоголя, потому что он в слишком юном теле. Пока Фугецу что-то тщательно объясняет с помощью проектора, указывая на какие-то фото, Хисока слышит шорох рядом. Это Биски; она подсаживается ближе. Наверное, она уже слушала всю эту лекцию. Легко догадаться, что она и будет лидером их команды. Это неплохо. Она сильная. Хисока бы с ней сразился. Ему нравятся сильные люди. Он видел ее истинную форму на «Ките», и она была чертовски хороша.
— Ну как? — Биски заглядывает ему в глаза. — Послушался Гона?
— В смысле? — тот вскидывает бровь. Это настолько внезапно, что он даже не злится.
— Закончил со своими самоубийственными наклонностями?
Это что еще значит?!
Но Хисока хмурится. Хмурится, потому что… Ну в самом деле, что тут еще отвечать? Он просто разводит руки в стороны.
— А что мне еще остается? Я же обещал.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
В последние ночи в Какине меланхолия накатывает окончательно, и потому чаще всего вечерами Хисока просто гуляет по крышам, размышляя, как же он докатился до такой жизни, что копирует Гона, потому что это Гон должен отправляться на безумные экспедиции вглубь опасного континента со своими бывшими приятелями (он в курсе, что у него был союз с Мореной), а не Хисока. Но как-то так и выходит… В какой-то момент его ночные прогулки замечает и Фугецу, а потому одним вечером, прямо перед отъездом, она приглашает его прогуляться вместе. Перспектива выглядеть словно мать и сын Хисоке не очень прельщают, но делать ему все равно нечего, а с Фугецу они давно не говорили наедине, кроме того мелкого эпизода на крыше, так что почему нет?
Столица Какина напоминает дворец — слишком много роскоши, сотворенного из воздуха. В этом смысле Йоркшин нравится Хисоке гораздо больше: эстетика стеклянных небоскребов хотя бы понятна, а это?.. Но теперь он ни за что в жизни не увидит ИТЦ, где иногда прогуливался по торговым рядам, потому что какой-то умник решил его взорвать. Как его звали? Джайро? Гон что-то рассказывал про него, но Хисока в ту пору был слишком занят ненавистью к Куроро. Возможно, стоило слушать повнимательней. Хотя что бы это дало? ИТЦ все равно взорван, торговые ряды пропали, а сам Хисока вернулся к жизни спустя лишь столько лет. Дети, в которых он видел потенциал, уже давно не дети. Все слишком стремительно меняется.
Черт. Как же хочется курить. А он и этого не может! Ему нужно плацебо… Нужны шоколадные палочки…
Фугецу шагает рядом с ним, словно не боясь, что ее кто-то узнает. Наверное, овладела уже своим хацу. Сражаться с ней, впрочем, у него нет ни малейшего желания. Хисока лишь один раз просит остановиться и, пока он выбирает шоколадные палочки в торговом автомате, Фугецу молча рассматривает его со спины. Лишь когда он наконец выбирает между клубничными и малиновыми, вдруг роняет:
— Ты согласился быстрее, чем я рассчитывала.
— А что мне еще делать? — он беспечно пожимает плечами. — В Гойсане скучно. Мелкие миссии мне надоели. А тут хоть что-то интересное. Хотя с людьми драться веселее. Понимаешь, у меня есть некоторые стандарты… Звери — это скукота. Но вот люди? Назови эти вкусы слишком ванильными — не ошибешься.
— Забавно от тебя такое слышать.
Хисока оборачивается на Фугецу и одаривает ее выразительным взглядом. Потом закатывает глаза.
— А у тебя как дела?
— Честно говоря, не очень.
Они вдвоем идут по набережной. Та неожиданно пуста сегодня. Фугецу кутается в свою меховую накидку и смотрит на воду, вяло текущую по каналу.
— Брат не в себе.
— Халкенбург-то?
— Да. Он медленно теряет благоразумие. Думаю, все случившееся на корабле тяжело ему далось. Разумеется, он умелый политик, потому никто ничего еще не осознал, никаких проблем не возникло, но я подозреваю, что другие правители начали что-то чуять. Ему просто тяжело морально. Слишком много проблем возникло из-за утонувшего «Кита».
Они останавливаются и смотрят на проплывающий мимо корабль. Скоро в городе начнется фестиваль, и Хисока видит лежащие на нем гигантские украшения. Будет устроен парад с гигантскими куклами. Когда огромный дракон смотрит тебе в душу, становится как-то не по себе.
— Основные проблемы из-за нашей армии.
— А с ней что не так?
— У нас самые продвинутые в использовании нэн солдаты. Другие государства не слишком довольны такой монополией.
— Их проблемы, не?
В ответ на этот он слышит только вздох.
Тонкости политических игр всегда были слишком далеки от Хисоки. Даже когда в Ассоциации шла борьба за кресло председателя, он не был заинтересован в этом совершенно; лишь поучаствовал в небольшой игре, чтобы повеселиться, спасибо безумной одержимости Иллуми младшим братом. Он же кого-то убил, да? Кажется… Хисока плохо помнит. Такие моменты часто забываются, потому что в них нет никакого интереса. А еще они были слабыми противниками. Другое дело Куроро, раскатавший его три раза, это другой разговор. Да, он сделал это не один, но... В этом же и суть… вместе проще добиться результата… Что это за мораль из детских книжек? Но ведь она и правда работает!
Столица по ту сторону реки выглядит красиво. Ладно, черт с ним. Есть в старых городах что-то чарующее. Но Хисоке все равно ближе стекло и бетон. Он достает еще одну шоколадную палочку и раскусывает ее пополам.
— Так смешно. Теперь я тебя старше.
Он бросает взгляд в сторону Фугецу. Та облокачивается на перила у реки, и ветер треплет ее короткие волосы.
— Побывать на том свете и вернуться… Как тебе этот опыт?
— Никак. Я будто просто уснул и проснулся. Ничего чарующего.
— Но ты сумел обмануть смерть уже который раз. Мне кажется, это невероятно. Я бы тоже хотела ее обмануть, чтобы вернуть Качо, — налетающий бриз раздувает полы ее накидки, но Фугецу не отворачивается. Она просто прикрывает глаза, наслаждаясь прохладой. Хисока смотрит на город вдали вновь. Прекрасный, но в то же время столь безжизненный. Чувствуется, будто скоро это место захватит война. Фугецу верно переживает за Халкенбурга. Возьмет ли она правление страной на себя? — Не хочешь вернуть брата? Ты ведь мог бы.
— Не. Мы с ним не виделись больше, чем ему было лет, когда он умер. Мы уже совершенно незнакомые люди.
Жалко, конечно. Он скучает по брату. Но мертвых лучше не возвращать. Это он сам постоянно играется со смертью, но есть же разумные пределы, нет? Потому все это надо оставить так, как есть. Брат умер. Его не вернуть. Надо думать о будущем, а не о прошлом. Плюс… слишком уж они теперь разные. Брат ни за что не признает в нем того, кем Хисока был когда-то давно. Так что зачем расстраивать себя неудавшимся семейным воссоединением? Бессмыслица. Наверное, так и с Качо. Фугецу грустит, но не вернет ее именно поэтому.
Потому что так будет верно. Брат. Качо. Гон.
Да и от брата вряд ли остались останки. Каффка же все сжег. Вряд ли прах подойдет. Плюс там намешано было…
— Да и нельзя воскрешать кого-то против его воли.
— Даже тебя?
— Даже меня! Особенно меня! Меня мало того, что не спрашивали, так еще и пришлось жить со своими убийцами! Отстой! К счастью, я очень терпелив. Потому мы друг друга не поубивали, хотя пару раз пытались сделать это, — Хисока смотрит на корабль, потом вновь на Фугецу и очень тяжело выдыхает. Признавать свои ошибки очень сложно, запомните это. — Гон был прав. Надо прекратить гоняться за прошлым. Это только больше путает мозги. Все равно мы его не исправим. Я-то знал это. Потому отсек его от себя. Но все равно это было вранье, ведь я взял это имя… И так далее… Но теперь — по-настоящему! А к имени я просто привык. Боже! Я хочу покурить. У тебя есть сигарета? Мне надоел шоколад. Не верю, что это произношу.
— Ты так изменился.
Фугецу подступает ближе. К счастью, сегодня она без каблуков. Они примерно одного роста.
— Тебе еще нельзя курить.
— Мне уже за тридцать, дорогуша.
— Не сейчас.
Ее рука касается лица Хисоки и проводит пальцами по скулам, по подбородку. Хисока просто прикрывает глаза. Ах, эта юношеская влюбленность. Сколько же от нее мороки. Переросла ли ее Фугецу? Да, скорее всего. Сейчас это просто воспоминания о былом. Они слишком разные теперь, она не сможет глупо влюбиться в него повторно. Тем более пока Хисока выглядит как слегка усохшая версия себя. Да, он все еще милашка, но где там подростки, и где — взрослые мужчины? Это как бы две разные лиги. И он предпочитает вторую.
Объятия у нее не очень крепкие. Хисока решает не быть козлом и обнимает ее в ответ. Это все дружеские обнимашки, ок? Никакого интима.
— Если вдруг тут начнется какая-то проблема, ты мне звякни. Если я к тому времени вернусь, то я тебе помогу. Спасти страну не обещаю, но тебя из задницы вытащу.
Тяжело такое говорить, когда вы безразличный убийца со стажем.
— Говоришь, прямо как Гон.
Судя по голосу, Фугецу улыбается. Хисока фыркает.
— Реально? Он предлагал тебе свои услуги? Надеюсь, бесплатно. Он же не пропитался местным душком капитализма, нет?
На ухо ему смеются, и они расходятся. Фугецу продолжает улыбаться, а затем поправляет меховую накидку.
— Бесплатно, не беспокойся. Хотя в последние годы он стал наемником, который брал очень дорого за свои услуги. Гон, он… — взгляд ее темнеет. — Жалко, что Церредрих его убил. Но с ним действительно что-то случилось. Жалко, не было никого, кто сумел бы ему помочь, как тебе. Ты попытаешься его вернуть?
— Нет.
Кажется, она даже не удивлена. На всякий случай Хисока добавляет:
— Что от него осталось? Плюс он может быть опасен. Но, на самом деле, я подумаю. Может, если я вдруг чокнусь, то вернусь. Ты уж не серчай, — снисходительно произносит он. — Я тоже не самая яркая лампочка в холодильнике, люблю поступать глупо.
— Ну, твоим решениям сейчас я могу доверять.
Что бы это еще значило?
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Следующая точка назначения — какой-то торговый город на краю земель, чье название Хисока так и не удосуживается запомнить. Помогает им в прыжке на огромное расстояние корпорация «НЕФРИТ». Это не та же, что замочила Гона?.. Впрочем, что Хисока вообще сможет сделать с этой информацией? Он чувствует себя неуютно в форме, которую им выдают, это больше похоже на солдатское обмундирование, со всеми этими берцами, штанами из этой охрененной ткани, что отталкивает воду… Он привык одеваться красиво, а не практично! Но там вроде как дикие земли?
Они с остальной группой встают в нарисованный на полу круг. Сотрудник «НЕФРИТ» кивает Фугецу, и та напоследок произносит:
— Удачи.
А затем показывает знак пис, два пальце. Прежде чем мир смазывается в цветную кляксу из-за транспортировки, Хисока думает о том, чем может закончиться это странное приключение. Ох, лишь бы его болезнь бессмертия реально оказалась таковой…
Chapter 133: ПУРГАТОРИО: эльдорадо: теология темного континента
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Такетнан. Так называется это местечко.
Честно говоря, выглядит как немного диковатый Амдастер. То есть, тут и цивилизация вроде бы есть, и люди вроде бы выглядят прилично, но все равно несет этим душком вседозволенности, когда на твои проступки могут закрыть глаза, ведь аборигены привыкли жить по другим правилам. Хисоке тут, конечно же, нравится. Кому вообще не понравится город дикарей и варваров? Ему тут самое место! Но, к сожалению, им все же немного дальше — несмотря на свое очарование, Такетнан — всего лишь фронтир человечества, всего лишь последнее место, где они увидят стекло и бетон перед тем, как нырнуть в джунгли. Очень и очень жаль. Хисока жалуется об этом Биски, единственной, кто, как ему кажется, может его понять, и она лишь обреченно качает головой. Она и сама из тех, кто тяготеет к дикарям и варварам, но подобные жалобы расценивает слегка глуповатыми.
Но дальше Такетнана — мрак. Хисоке становится смутно любопытно, почему человечество не сунулось дальше. О, черт. Неужели этот тот самый дух авантюризма, о котором говорил Гон? Неужели Хисока тоже теперь ему подвластен? Ну уж нет! Ему срочно нужно вернуться в среду стекла и бетона, в его родные дебри, потому что и дальше становиться похожим на одну маленькую обезьянку, что могла запросто есть траву с земли (Хисока знает об этом; обо всем, чем блеснул Гон во время двух недель тренировок на Острове Жадности), он не намерен! Но кто спрашивает его мнения? Без его разрешения его вернули к жизни, без его толкового согласия Фугецу записала его в эту дрянную экспедицию. Хисока — шут, а шутят сейчас в основном над ним. Это чертовски сильно угнетает, стоит заметить. Потому он страдает. Страдает настолько драматично, насколько может, чем бесит своих товарищей, кроме Морены, что считает это уморительным. Она тоже странная, ее тянет к хаосу и равновесию одновременно, в общем, идеальная подружка для него! Может, это истинная цель ее нахождения в команде? Чтобы развлекать Хисоку? Ах, Фугецу такая душка…
От Такетнана они будут передвигаться на специально оборудованном судне, которое может передвигаться по небу. Вот это да. Хисока вроде бы даже по-настоящему впечатлен! Или нет. Суденышко небольшое и старое, и женщина, которая им его отдает — она похожа на огромного огра, и от нее разит такой силой, что Хисока едва не бросается к ней с предложением устроить матч (не смертельный, он теперь послушный мальчик), но его вовремя хватают за шкирку. Кажется, это суденышко принадлежало некой Дюллахан, о которой Хисока наслышан. Судя по всему, она была еще более дикой, чем эта огромная женщина по имени Ибараки, а еще она мертва, потому что ее убил какой-то невероятный противник, с которым Хисока потом обязательно подерется. Ах да, еще она была подружкой Гона. У Гона действительно слишком много странных друзей. Некоторые даже на вкус Хисоки кажутся какими-то… ну слишком. Но он ничего не говорит, потому что изнывает, шатаясь вокруг, пока Биски договаривается с Ибараки. Вести судно будет Леорио, которого, видимо, обучали этому все время до. Ну, разумно.
— Это большая честь для нас, — Биски склоняет голову в почтительном поклоне. — Корабль госпожи Дюллахан, отданный в наше полное распоряжение на время миссии — невероятная награда. Не знаю, чем и отплатить даже.
Ибараки смеется, и стекла соседних домов начинают звенеть от вибраций.
— Все в порядке! Все равно свою цель мы уже выполнили, а охотиться на китов и дальше пока опасно — их популяция слишком снизилась. Дюлли была бы рада, что ее корабль используется приятелями Гона, — затем Ибараки пристально вглядывается в Хисоку, и у того по спине проходит ощутимая дрожь. Ой, как-то она слишком его внимательно рассматривает, это вообще нормально?.. Он кокетливо смотрит в ответ, а потом вскрикивает, когда Ибараки хватает его за шею (это объятия, но таковыми не выглядят). Вот так сразу, уже убивают? — Я тебя знаю! Ты тот дружок Гона, о котором он так много трепался!
— И что он трепался?!
Из таких объятий не вырваться. Не в его нынешней форме. Хисока выбирает поражение и сдается, повисая мешком в руках Ибараки, пока она его обнимает.
— Что ты — болван!
Леорио и Биски издают дружное хе. Морена ведет глазками в сторону. Вот взгляните на это сборище предателей.
— Чего я еще от него ожидал? Типичный Гон.
— Друзья Гона — наши друзья, — замечает Ибараки, выпуская его их удушающих объятий. На всякий случай Хисока прячется за спину Биски. — Дюллахан бы ты понравился тоже. В тебе тоже есть нечто такое…
— Глупость? — милостиво подсказывает Хисока, но Ибараки качает головой, будто все это крайне серьезно.
— Безрассудство.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Корабль внутри оказывается теснее, чем Хисока надеется. Несомненно, в этом мусорном судне со шкурами животных есть какой-то чарующий шарм, некое ощущение винтажа, мол, ты не исследователь земель, которые могут убить тебя в любую секунду, а просто посетитель крайне занимательного музея, но одно дело место, откуда ты скоро уйдешь, и совсем другое — вот эта нора, которая на некоторое время станет тебе домом! И все это ради какой-то там… Как Фугецу сказала? Кажется, ветвь познания — это просто источник энергии, да? Это какая-то ирония про электричество, и, мол, ученье — свет? Без постоянного или переменного тока никакие лампочки не загорятся!
Команда Дюллахан, состоящая в основном из фриков, прощается с ними, и Леорио выводит корабль прочь из порта Такетнана. Смотреть вниз слегка страшно — там резкий обрыв и множество облаков, и Хисока заглядывает туда с особой осторожностью, не слишком горя желанием упасть вниз, хотя ему, бессмертному, это должно быть нипочем. Плюс у него есть «Жвачка», и с ее помощью он легко сможет вернуться на корабль, даже если Леорио вдруг даст ему смачного такого пинка и вышвырнет за борт. Смотря на розовые кружева облаков, Хисока косится вбок, где к нему подходит Биски. Вдвоем они смотрят вниз, и та вдруг с ухмылкой спрашивает:
— Нравится, да?
— Это ты так хочешь меня подколоть, мол, ой, неужто тебе начали нравиться нормальные приключения, а не то, чем ты занимался раньше? О боже…
— Я такого не говорила.
— Но наверняка думала.
Биски иронично на него смотрит.
— Ты очень мнительный мальчик, Хисока. К сожалению, теперь это не очень мило.
— Мило?
— Раньше у тебя было тело Аполлона, за что я прощала твои грешки, но теперь? — она качает головой с таким видом, будто было утрачено нечто крайне ценное. — Теперь на тебя без слез не взглянешь!
Это что вообще за разговорчики?
Хисока вновь косится вниз, на проплывающие облака, потом хмурится.
— Почему нельзя было пойти пешком? Было бы намного лучше, и мы бы не были на металлической посудине, которая могла бы рухнуть вниз в любой… момент. Ох.
Он получает ответ на свой вопрос гораздо быстрее, чем рассчитывает.
Действительно, Такетнан расположен над огромной пропастью, чье подножье скрыто облаками, настолько там высоко. Но чем дальше они отдаляются от города, тем тоньше становится белоснежный слой, и тем проще рассмотреть землюю внизу. Хисока ожидает увидеть тут то же, что и на остальном виденном им Темном Континенте, то есть, сплошные заросли (в основном это был пригород Гойсана); однако внизу простирается совершенно другая земля. Словно место вокруг было выжжено. Но не просто огнем, тут вообще ничего живого не осталось. Мертвая земля… Ни единой травинки, ничего, просто склеп под открытым воздухом. Биски смотрит туда же, куда и Хисока, потом облокачивается на край бортика и беспечно заявляет:
— Гон говорил, что это нормально. Мол, это предместье мавзолея бывшего правителя Ишвальды. Точнее того, что было до нее.
— Сколько лет назад он помер, что тут до сих пор все мертво?
— Очень давно. Для нас с тобой — целую вечность, — Биски продолжает смотреть вниз, потом глядит на Хисоку. — Гон был в этом месте. Говорит, внизу ощущения еще хуже. Они спускались туда каким-то странным путем с Дюллахан. Но недавно, в наше с тобой время, ситуация ухудшилась. Случилось еще одно горе.
Хисока молча слушает ее, не мигая.
— Бомба со ржавой чумой.
Они вновь глядят вниз.
— Кто-то создал новое оружие, похожее на «Розу», только из материалов из местных земель. И решил протестировать. Теперь внизу под Такетнаном — не просто мертвая земля. Это намного хуже, чем смерть. Могила диктатора хотя бы просто мертва, а это… Потому мы и не идем по низу. Это просто опасно.
Хисока постепенно понимает, о чем она говорит. Чем дальше они летят над землями, где взорвалась новая бомба, тем краснее становится небо, и вместе с ним — и земли внизу. Кажется, там, далеко, что-то бродит, но они слишком высоко, чтобы рассмотреть. Но Хисока знает, что такое «Роза» (не потому, что видел; книжки читать иногда полезно, мои юные друзья), и знает, какие мутации она может вызвать. Не у первого поколения, но последующего. Скорее всего ржавая чума — точно такая же дрянь. Он разочарованно цокает языком, отворачиваясь, а потом разводит руки в стороны и искренне признается:
— Никогда об этом не слышал, хотя офис Пакуноды работал с парой вольных охотников. И из Такетнана не видно.
— Это секретная информация. Вольные охотники не очень довольны тем, что наши люди принесли с собой бомбы.
Будто бы тут и до этого этих бомб не было, раздраженно думает он про себя.
— Но это тоже не факт. Чидль считает, что это кто-то из местных. Ну или кто-то из хорошо ассимилировавшихся. Ибараки тоже так думает.
— Ну конечно, чтобы у госпожи Чидль и не было мнения на этот счет.
Биски пинает его под коленочку, и Хисока излишне драматично стонет. А вот это уже подло.
— Они думают, что это кто-то из так называемых богов.
— Что, прости? У нас разговор о теологии? Я думал, мы уважаем чужое мнение. Я, например, верю только в то, что Нетеро переродился в духа и карает тех, кто кажется ему слишком скучным.
— Зная Нетеро, я бы не удивилась, будь это так, — когда Биски смеется, Хисока вздыхает. Ну, хотя бы его шутку не восприняли в штуки. А то иногда как пошутишь, а потом сплошные обиды в ответ. Слегка раздражает, признаться. Морена, вот, наверняка того же мнения, потому что она тоже поехавшая, и, значит, шутки у нее тоже странные. — Нет. Богами тут называют старых пользователей нэн, тех, кто достиг высот Нетеро. И даже выше.
— А-а-а, типа, культы личности? Понимаю.
— Похоже. Разве бы ты сам, увидев кого-то крайне сильного, не подумал бы, что это божество? Не просто уровня Нетеро, а еще сильнее. Если бы он расколол вон ту гору напополам, — они смотрят на относительно небольшой каменный хребет внизу. — Ибараки говорит, что вольные охотники, что видели его в мертвых землях, называли его Бессмертным Генералом Запада.
— Вот прямо бессмертным?
— Ну, они говорили, что ранили его, а ему хоть бы хны. Это рассказы тех, кто выжил после встречи с ним.
Имя-то какое помпезное… Но если Биски права (с чего бы ей не быть правой, впрочем), и местные божества — это люди, преодолевшие определенную отметку в умениях нэн, ставшие на уровень далеко за пределами воображения обычного человека… Хисоке бы хотелось с кем-то из них сразиться. Это был бы интересный бой. Он бы понял, насколько отстал от уровня местного мира, а еще увидел бы этого генерала во всей красе. Ну или не с ним. Но он звучит как человек, с которым было бы интересно сразиться. Если его ранили, если он позволил кому-то уйти, значит, он любит сражения. То есть, его интересует не результат, а сам процесс. Это именно то, что нужно Хисоке!
Но он пока что приличный мальчик и саботировать миссию не собирается. Даже если ему ну очень хочется. Кстати о миссии…
— Какая у нас первая цель? Мы же не полетим сразу к ветви, нет? Типа, иначе бы это кто-то уже сделал. Тут явно есть какой-то подвох.
— Ох, смотрите, ты и правда не глуп, — Биски смотрит на него так снисходительно, что у Хисоки просыпается желание устроить саботаж и сбросить капитана за борт. Он мужественно сдерживается. — Разумеется. Путь долгий и опасный. Наша первая точка назначения — один из лунных городов.
— Сейчас задам убойный вопрос. Он на луне?
— Нет… Если бы!
Да уж, участия в космической программе ему точно для полного счастья не хватало.
— Это бывшие столицы цивилизации, стоявшей на этой земле до Ишвальды. Говорят, ну, в сказках, боги разгневались и запечатали эти города в земле, — Биски лукаво смотрит на Хисоку. — Не спрашивай, как это связано с лунами. Проще будет увидеть. Но, разумеется, это все чушь. Скорее всего кто-то из тех самых крайне опытных пользователей нэн разозлился и погреб города под землю в пещеры. Жить там еще можно было, раз мы нашли туда путь. Но попасть туда тяжело.
— И кто же вас невероятный информатор?
— Глава группировки из Гойсана, Юйди. Ты знаешь его, как лидера «Арбитров». Он был в этих городах, пока континент не превратился в одну большую радиоактивную лужу.
Ах, этот. С которым было бы неплохо сразиться. Если он из местных, то, может быть, тоже из этих ну просто невероятно древних пользователей нэн, вот и знает столько всего. Хисока задумчиво барабанит пальцами по губе. Было бы неплохо с ним подраться. Он, наверное, столько движений знает, столько боевых искусств, которые уже давно вымерли… Неплохо, но вряд ли он согласится. Для него Хисока в любом состоянии — щегол. Обидно… Как обидно…
Он вновь смотрит вниз. Лунные города, погребенные под землю… Да, это Гон должен был быть в этой экспедиции.
— Я для этого совершенно не создан, — жалуется он, и Биски смотрит на него несколько снисходительно, будто услышала большую глупость. Впрочем, для нее так оно и есть. Это потому что Хисока ее моложе и красивей. Да-да. — Не понимаю, почему Фугецу вызвала именно меня. Я для такой чуши вообще не создан. У меня реально слабенькие хацу, рассчитанные на сражения в условиях, под которые Темный Континент ну никак не подходит.
— Разве это не то, чего бы хотел Гон?
Они смотрят друг на друга некоторое время. Затем Хисока подозрительно щурит глаза.
— Это ты меня пытаешься подкупить, да?
Биски улыбается так широко, что сразу становится все понятно.
— А то!
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Вечером наступает долгожданное время ужина. К счастью, обходится без охоты на местную живность, что обитает в небе, Хисока пока не готов на настолько экстремальные меры. Консервы, как обычно, спасают положение. Ах, как он скучает по роскошной кухне Йоркшина. Кухонька и столовая тут в одном месте, тесно, но уютно. Кажется, готовит Биски. Биски вообще много чего делает на корабле, если подумать. Ну ладно Хисока, он тут исключительно в качестве бессмертного нахлебника и боевой единицы, а что делает Морена? Сплошная загадка. Вчетвером они садятся в кружок и начинают ужинать; разумеется, все это приправляется разговорами. Хисоке рассказывать нечего; Морена таится, а Биски уже успела рассказать все интересное, что только могла придумать. Настает очередь Леорио.
Неожиданно, вопреки ожиданиям Хисоки, тому находится, что рассказать.
— Я помню, — он помешивает свою похлебку ложкой, — как меня отправили в Кер-Ис, — когда он видит удивленный взгляд Хисоки, который про это вообще в первый раз слышит, он неловко улыбается. — Это была экспедиция в город, где остались аборигены Ишвальды, еще обладающие старыми технологиями. Проблема была в том, что потом… Гм. Там появился Джайро… но ладно! Поговорим о хорошем. В Кер-Исе была интереснейшая аномалия. Город буквально оказалась «заморожен» во времени, и все зарегистрированные в этой системе не старели ни на день. И они жили так столетия!.. Не знаю, как они не сошли с ума, но…
Они все были больны зобаэ? Нет, странно. Почему Хисока вообще это слушает? С каких пор ему это интересно? Он ковыряет ложкой свой обед.
— Ох, Джайро, — Морена прерывает его речь, ненадолго, потом смотрит на Леорио с прищуром, и это первые ее слова на корабле, которые слышит Хисока. К сожалению, звучит они на редкость обычно. А где ее странное поведение? — Навевает воспоминания. Ты как-то бодро рассказываешь про это местечко, Гон говорил, что тебя травмировало то, что там было.
А вот теперь Хисоке становится любопытно. Он переводит взгляд с Морены на Леорио.
— Что там было?
— Это не застольная тема.
— Очень незастольная, — кивает Биски, но Леорио качает головой.
— Это уже в прошлом. Плюс мне очень сильно помогло кое-что, — он подмигивает дамам, а сам смотрит на Хисоку. — Сначала мы с местным градоправителем договорились о сотрудничестве ради науки, а потом пришел Джайро и всех поимел.
— Он его пытал, — шепчет Морена. Хисока медленно вскидывает бровь.
— Ох, в первый раз, да?
— Что это еще значит?
— Ну-ка не начинайте, — Биски стучит ложкой по тарелке.
— Да все в порядке! — Леорио беспечно отмахивается. — То есть, было плохо. Но я справился. И все это уже закончено. А кошмары я больше не вижу, спасибо выписанному госпожой Чидль маку!
Хисока думает несколько секунд, но его опережает Морена. Притворно вздыхает, вся из себя удивленная.
— Так ты на опиуме сидишь? А я-то думала…
— Это же дрянь! — вдруг рявкает Хисока. Когда в него впивается несколько удивленных взглядов, он добавляет: — Я и сам много чего употреблял. Но есть некоторые ограничения, ок? Если ты пострадал, когда Гон был еще жив, то, значит, прошло много лет. Это тебя убьет. Я понимаю, ты нэн пользователь, все такое, но ты же врач! Знать должен. Я тебе как бывший боец говорю. Сдохнешь быстрее, чем поймешь.
— Это все временно.
— Все вы так говорите!
Хисока, что с тобой не так? С каких пор ты так печешься о других? Это вообще на тебя не похоже. Но он все равно вскакивает на ноги, все равно упирается рогом, и они с Леорио смотрят друг на друга, так, будто сейчас вцепятся друг другу в глотки. Но он решает, что черт с ним. Раз Гон не поехал с ними, то придется ему выполнять его роль! Ох, в этом он хорош! Они отвлекаются, когда сзади доносится слегка усталый голос Биски:
— Хисока прав. Это тебя сгубит.
— Да ладно, нормальная реакция при контакте с Джайро, — Морена будто вообще не тронута этим спором. Она с аппетитом закидывает ложку в рот, а потом легкомысленно замечает: — Он тот еще псих. Я с ним работала… Не очень удачно, правда. Но это нормально. В смысле, наоборот, это ненормально, но ты понимаешь, что я подразумеваю. Настоящий психопат. Прямо как Гон. Удивительно, что они не спелись… Отличная бы вышла команда по организации апокалипсиса. Может, и хорошо, что он умер. А то бы обязательно с ним сошелся…
Как-то после этого упоминания разговор не клеится; ужин они заканчивают молча, а потом разбредаются кто куда. Биски, кажется, настраивает курс корабля, Морена скрывается где-то в глубине судна, а Хисока шатается по поверхности корабля, туда-сюда, наблюдает за небом, на котором намного больше звезд. Красиво. Но слишком опасно. Хотя бы ночью небо теряет свой красный цвет. Интересно, с чем это связано… Погода тут теплая, и потому он стягивает с себя куртку, оставаясь в одной майке. Забирается даже на бортик с ногами, ходя туда-сюда, будто акробат. Хисока смотрит вдаль. Отсюда видно гигантские деревья, чьи вершины скрываются далеко в небесах. Горы. Что-то там есть дальше, что-то…
Это все должно было принадлежать Гону. Не ему.
Он опускает голову вниз, когда слышит шаги рядом. Это Леорио. Судя по тому, что он закуривает, он выбрался сюда намеренно. Хисока принюхивается, но сладковатого запаха мака не чувствует. Ну, хоть что-то хорошее сегодня. Нет, серьезно, почему ему есть дело?.. Наверное, это все дурные воспоминания из Амдастера. Каффка их так лупил за одну лишь попытку что-то такое дунуть. Что Хисоку, что остальных. Старые привычки выбить тяжело. Даже позже Хисока редко баловался с легкой дурью, в основном предпочитая алкоголь. Кислота — она, так сказать, только по праздникам. Один раз они с Мачи выдули один косяк на двоих, и…
Ладно, это уже не те воспоминания, о которых сейчас следует думать.
— И как тебе второй шанс?
Хисока вытягивается на носочках, складывая руки за спиной. Он качается туда сюда, с носков на пятки. Жвачка не позволяет ему упасть вниз, он не дурак, все предусмотрел. За каждым фокусом скрывается простое объяснение.
— Какие интересные у тебя вопросы, молодой человек.
— Это ты теперь у нас молодой, — передразнивает его Леорио, стряхивая пепел вниз. — А я уже старик.
— Тридцать лет-с, знаешь ли, это не порок.
— Разве?
— Я в свои тридцать был на пике своих сил, — Хисока грустненько вздыхает, вспоминая чудесные дни, когда он был на вершине. А потом познакомился с Фейтаном и его инструментами… Не повторяйте дома, это уж точно. — Надо просто тренироваться. А второй шанс — никак. Ты думаешь, что-то реально отличается? Я просто будто проснулся после долгого сна.
— Никаких ведений? Посмертия?
— Ничего.
Хисока задумывается и добавляет:
— Но, может, тут все работает иначе. Ты же о Гоне спрашиваешь, да?
— Все-то ты понимаешь, — в ответ Леорио криво улыбается, потом смотрит куда-то вдаль, на дикие мертвые земли. Взгляд его слегка плывет. — Гон… гм, да. Кстати о Гоне. Ты навестил своего учителя, о котором тот говорил? С таким именем, как же его…
— Нет смысла.
Можно было бы приехать к Каффке, но они слишком старые, чтобы видеться будто семья, и слишком много между ними произошло, чтобы это была теплая встреча. Сейчас у Хисоки многовато забот. Хотя он удивлен, что «Пауки» не сбагрили его в Амдастер, видимо, побоялись, что Хисока им за такую прелесть отомстит как-нибудь нехорошо, невзирая на обещание Гону. Да, вот, Гон…
Все всегда сводится с Гону.
— Ты скучаешь по нему?
— По кому? — Леорио моргает. — Гону?
— Да.
— Конечно… Кто нет? Если бы не он… Так бы я в Кер-Исе и помер. Сейчас это уже старые воспоминания, но я помню, как молил богов, чтобы хоть что-то меня спасло. Что угодно. В конце я почти потерял надежду. Но он пришел. Может, его привела судьба в лице Дюллахан. Я не знаю. Для меня Дюллахан стала спасительницей. Помнишь, Биски говорила? Про местных богов. Но они ведь не боги, просто люди. Но вот Гон для меня — будто такой. Если бы не он… Если бы не он…
Ни черта ты не оправился от травмы, думает про себя Хисока. Даже я врал лучше, хотя с мозгами у меня тоже полный бардак. Но он решает побыть учтивым и молчит, просто смотря вдаль. Сейчас им нет смысла держать маски прошлых амупла, тот Хисока, что был на экзамене, уже не вернется. Настало время нового образа. С легкими вкраплениями адекватности. Ну, знаете. Деконструкция старого, все такое. Это сейчас модно.
— Я так виноват перед ним, так виноват… Перед ним, перед тобой…
Хисока смотрит на Леорио, что прячет лицо в ладонях, на падающую в пропасть сигарету, но так и не слышит продолжения. И тайна о том, чем же именно Леорио так провинился перед Гоном, перед ним самим, остается неразгаданной еще на один день. Но это что-то серьезное. Что-то, отчего плечи у Леорио так дрожат.
Сегодня день милосердия. Потому Хисока просто вновь смотрит вдаль, раздумывая о вещах смутных и далеких, вроде будущего.
Chapter 134: ПУРГАТОРИО: эльдорадо: опять что-то про фаллосы
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Корабль мягко садится на платформу, которая напоминает огромные каменные шестиугольники, возведенные самой природой; несомненно, загадка мироздания, однако Хисока слегка не силен в том, чтобы знать, что было создано человеком, а что нет, потому он просто радуется, что эта утомительная длинная поездка по небу завершена. Он спрыгивает вниз и тут же начинает разминаться, чувствуя, как затекло все, что только могло. Конечно же он двигался, а не сидел на месте, это не в его духе — бездельничать, но, знаете, есть большая разница между тем, что ты всегда по струночке ходишь на корабле, потому что всегда есть вероятность, что эта махина вдруг решит рухнуть вниз, и другое — родная земля. К счастью, область тут выглядит безопаснее выжженной алой пустыни, которая была внизу все эти утомительные сотни километров. При всей любви к авантюризму и опасностям, Хисока все же понимает, что он не слишком-то хотел бы встречаться со всеми чудесными обитателями местного животного мира. У него весьма ванильное вкусы на этот счет. А существу тут слегка за гранью его интереса, особенно после их мутаций. Чем бы ни была та самая бомба, которую испытали тут… когда-то там испытали.
Пока Леорио занимается тем, что возводит какую-то там особую нэн-стеночку вокруг корабля, чтобы его не дай бог не пожрало какое-нибудь местное создание, крайне голодное, Хисока выразительно смотрит на собравшуюся команду. Отлично. Просто, блин, невероятно. Если бы какой-то неудачливый провидец сказал ему, что он будет путешествовать в невероятно опасных землях, к которым у него ровно ноль интереса, в компании психопатки, Невероятной Сильной Прекрасной Женщины и юнца, который должен в кабинете сидеть, а не быть тут с ними, он бы только рассмеялся. Нет, он все же и правда создание бетона и стекла, а не этих диких земель… Зря Фугецу его позвала. Но это все плата Гону, окей? Он же должен его хоть как-то отблагодарить, если он сейчас такой разумный и не собирается воскрешать его, что звучит крайне заманчиво, но, тем не менее, все еще слишком опасно. Жаль… Жаль, что Хисоке приходится быть настолько благоразумным. Но он обещал Гону, и ему же в лицо врать об этом, если вернуть его к жизни… Это неразумно.
… может, он подумает об этом чуть позже.
После этого они некоторое время идут пешком, пока не доходят до очищенной площадки, где земля настолько серая, что хочется подивиться, мол, ну куда же делся весь цвет? Здесь есть множество строений, какие-то гигантские вышки, но все здесь выглядит запущенным, очень старым. Однако… Слишком хорошо сохранившимся для многовековых построек… Хисока быстренько вспоминает историю про Кер-Ис и косится в сторону Леорио, а тот, видимо, думает о том же самом. Ни черта он не оправился после травмы, вон, как побледнел. Биски же, игнорируя восхищенные вздохи Морены, которая явно видит в местном мертвом окружении одно очарование, с крайне воодушевленным энтузиазмом произносит:
— Прежде чем мы отправимся дальше, позвольте мне кое-что пояснить! К сожалению, это знание было передано мне не полноценно, а очевидец этого был не слишком подробен в объяснениях, но он рассказал мне, что это место является старым центром запуска… э… ракет?
— О боги, — выдыхает Морена и прикрывает рот рукой. — Я знаю, кто бы твоим информатором.
— Это неважно.
— Лучше бы ты и дальше слушала Вергея. А не это жучиное недоразумение.
— Жучиное?..
Хисока выжидающе смотрит на Леорио, потому что Леорио не удивляется. Тот неловко потирает затылок.
— Есть тут один абориген, это рой насекомых, которые заняли труп и контролируют его изнутри. Крайне… своеобразное создание. Думаю, ты не удивишься, если я скажу, что они с Гоном друг в друге души не чаяли, — боже, ну конечно, чего еще можно ожидать от Гона? — Вот он обычно нам все знания и поставлял, если это не отряд Дюллахан.
— Это неважно! — перекрикивает их Биски. Она вытаскивает с пояса короткий нож, осматривает его, потом начинает рисовать что-то на земле. — Но я все же поясню, о чем мне рассказал Замза. Это крайне интересно! Я люблю драгоценные камни, но, поверьте, это тоже своего рода сокровище! Ох, если бы только я могла повторить путь людей, что выстроили это место! Может, там, куда они отправлялись, было столько самоцветов!..
Кто-то явно очень любит драгоценные камни. Хисока решает, что почему бы и нет — он понимает, что такое «ракета» (их, вообще-то, используют, плюс в Гойсане есть целые стенды с рекламой о том, мол, купите наше добро, там вообще много чего построено на продаже оружия), но зачем тут целый центр запуска — это неясно. Потому он приседает на корточки перед рисунками Биски, рядом с ним пристраивается Морена… Леорио остается стоять.
Сначала Биски рисует изогнутую узкую дугу, потом внизу два шарика…
— Смотрите, это ракета и ее двигатели, и…
— Это пенис.
— Нет, это не…
— Это пенис! — Хисока тычет пальцем во вполне себе схематично нарисованный фаллос. — Ракеты так не выглядят!
— Нет, именно так!..
— Нет, они не так выглядят!
— Это неважно, — Биски не вынимает нож из чехла, потому, когда она бьет краешком по голове Хисоки, тот не начинает драматично истекать кровью после столь подлой атаки, хотя, очевидно, что он прав. — Это так называемые космические ракеты. На них люди прошлых цивилизаций были способны достигнуть луны!.. Одной из. Смотрите, отсюда вырывается пламя, потому что внутри сгорает топливо, и…
— А не спереди? — Морена невинно хлопает глазками, и когда Биски хрустит кулаками, они с Хисокой шутливо прикрывают рты руками и хихикают.
Позади закатывает глаза Леорио.
— Немыслимо…
В итоге, лекция заканчивается, потому что Биски обещает их всех поколотить (она может). Единственное, что Хисока понимает — что раньше люди могли достигнуть луны, что, в общем-то, неплохо, наверное… Его не слишком привлекала подобная перспектива. Что там делать? Там даже нет никаких интересных противников. Это огромный кусок камня в космосе! Будь там хоть какая-то жизнь, они бы ее давно заметили! А так… Там если только лунные зайцы обитают, не более.
Они подходят ближе к зданиям. Вдали, на горизонте, Хисока замечает движение. Похоже на огромных костлявых птиц, что наблюдают за ними, будто стервятники. Размером так прилично больше любого из здесь присутствующих. Не только он видит это; Биски, замечая направление его взгляда, поясняет:
— Они сюда не сунутся. Это место огорожено нэн-барьером, который не пускает неразумных существ.
Хисоке так сильно хочется пошутить про то, что кого-то из их отряда бы тогда точно не пустило, но, получается, он скорее всего пошутит про себя! В отличие от остальных, он тут не декларированный специалист в какой-то сфере и не держал при себе организацию под пятой. Приходится доблестно сдержать язык за зубами.
— Тогда зачем мы маскировали корабль?
— От аборигенов.
Ох, ладно, это разумней. Морена же, озираясь по сторонам, слегка рассеянно проговаривает:
— Мои друзья, — наверняка опасные аборигены, другие Морены не заинтересуют, — из местного населения рассказывали про местные красоты и про конкретно этот объект. Да, госпожа Биски права, тут действительно центр запуска ракет, это космодром. Старый военный объект Ишвальды. Однако, — она покачивает пальчиком и загадочно улыбается, — нас интересуют не следы старой цивилизации, а то, что находится под этим местом.
Хисока думает недолго.
— Лунные города?
— Бинго-бинго! Руины одной цивилизации поверх руин другой!.. Ну разве это не замечательно?
Пока Морена восхищенно вздыхает, явно желая такого и для цивилизации их времени, Хисока решает повернуться к человеку более адекватному и не смотрящему томно на каждое разрушенное здание.
— И вы хотите сказать, что эта ваша Ишвальда не прочуяла, что под ней такое сокровище?
— О, — Биски иронично на него смотрит. — Они прекрасно знали.
— Вашу мать! Нахрена меня позвали в эту экспедицию, если я тут самый необразованный? Скажи Фугецу, что я на такое больше не подпишусь.
— Сам ей и скажешь, — фыркает Биски, а потом широким жестом обводит окружение, и Хисока думает, что ему вдруг хочется сбежать к тем самым огромным птицам, просто потому, что с ними будет в миллион раз проще. — Это старая военная тайна. На самом деле, они уже пограбили все, что могли оттуда. Но правитель земель до Ишвальды скрывал эту информацию как мог, потому до нового поколения дошли лишь фрагменты. А основательница Ишвальды, Царица-Мать Востока, не была заинтересована в лунных городах. Полагаю, она в них родилась. Ну или вроде этого. Поверь, нет ничего сильнее, чем желания человека кого-то ограбить.
Это какое-то личное признание Биски в своей клептомании, да?
— С другой стороны, она могла полагать, что там лишь руины и пыль, потому нет смысла смотреть на место, которому тысячи лет.
— Ага. Потому мы на него смотрим. Невероятно.
— Мы смотрим туда с другой целью, — Биски дает ему легкого подзатыльника, и Хисока думает, где же он так оступился, что позволяет этому случиться. — Ничего удивительного, этого мнения придерживались все предыдущие цивилизации, в том числе и наша. Мы все строимся на руинах предыдущих павших империй, будто новый слой торта.
— Ох, торта бы я сейчас поел…
Но какие торты в самой заднице мира? Хисока может лишь горестно вздохнуть.
Их путь лежит к огромной воронке в земле, которую Биски называет «шахтой запуска». Видимо сюда, при подъеме ракеты с земли, должно было уходить все пламя, чтобы не выжечь все окрестности, хотя вряд ли этой мертвой земле это действительно бы помешало. Когда Хисока с любопытством заглядывает вниз, в огромную дыру в земле, где не видно даже конца, Биски кокетливо указывает на нее пальчиком и произносит вещь, которая вынуждает Хисоку вновь задуматься о побеге к огромным птицам, потому что, ей богу, местных хищников он может понять, но это?..
— Юйди указывал на это место.
Все вновь смотрят в шахту. Та продолжает оставаться огромной страшной дырой в земле.
— Это шутка, да? — переспрашивает Леорио, но Биски качает головой.
— Нет. Лунный город находится под шахтой.
— У Юйди такое мерзкое чувство юмора, — едва слышно шипит рядом Морена, и Хисока фыркает.
Он берет в руки камень и кидает его вниз, и тот все летит… летит… очень долго летит, потому что звука удара о дно не слышно! Хотя, как Хисока полагает, оно должно быть. Может, далеко, но хоть что-то! Он подозрительно ощупывает край шахты. Это какой-то крепкий камень, может, гранит. Очень гладкий. Что-то, что способно выдержать огромные температуры. К сожалению, он не силен ни в науке о запуске ракет, ни в знаниях о горных породах.
— И как мы будем спускаться по отвесной стеночке? — Леорио продолжает скептично смотреть вниз. — Да, понятно, что тут где-то что-то отвалилось, но остальное-то цело!
Хисока вдруг выпрямляется, привлекая внимание остальных. Он горестно вздыхает и хрустит шеей. Фугецу ему за это дорого заплатит!
— Далеко там до дна?
Биски мгновенно все понимает и тут же кровожадно улыбается в ответ. Ничего удивительного, что у них один тип хацу на двоих…
— Несколько километров.
— … я уже готов начать об этом жалеть.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
В итоге, благодаря Невероятному Мастерству (или скорее очумелым ручкам Леорио, который явно из тех ребят в женском коллективе (а офис у Чидль такой), которые отвечают за починку всего на свете) они делают небольшую крепкую платформу, а края ее закрепляют на «Жвачку». Что-то вроде устройств, с помощью которых моют окна в небоскребах. Кто бы подумал, что Хисока будет использовать свое хацу подобным образом. Когда они завершают это поделие и пробуют немного спустить его вниз (на платформе сидит сам Хисока, потому что он легко может прилипнуть к стене, если что), то делают небольшой перерыв на обед. К сожалению, сегодня без консервов — только бутерброды и немного воды. Невероятно печально, признаться, а то он так прикипел к консервированной тушеночке, просто объедение… Никому не говорите, а то засчитают за очередной выход из образа.
Когда к нему подсаживается Морена, они обмениваются добродушными оскалами. Потом она все с тем же слегка воздушным и воодушевленным по неправильным причинам тоном замечает:
— Ты довольно бесстрашный, раз решил вот так рискнуть и использовать нэн тут.
— Это ты про тех мутантов, что ли? — Хисока смотрит на бутерброд и кривится, думая о том, как он ненавидит консервированные помидоры. Других тут, к сожалению, нет. — Мне пофиг. Я болен забоэ, она все эти мутации сводит на нет. Могу генерировать нэн хоть бесконечно.
— Несколько километров вниз — все равно тяжеловато.
— Ты за меня беспокоишься?
— Скорее за себя, — Морена растягивает губы в тонкой улыбке, а потом качает головой. Хисока видел ее фото до этого, и тогда она больше напоминала нимфу, чем человека, сейчас же, в той же униформе, что и они все тут, с завязанными в хвост волосами, она больше похожа на нормального человека, пусть и с таким заметным шрамом. — Хорошо было бы развалить все это место до основания.
— Но?
— Но… Не знаю. Может, это влияние Гона? — она лукаво смотрит в ответ. — Мы были знакомы не так давно, но все равно работали вместе. И его странная манера мыслить крайне заразительна.
Ох, в этом она права.
— Но мне все равно хочется разрушить хотя бы крупнейшие корпорации… Все, что выстроено на лжи и чужой крови…
— Ты у нас теперь героиня что ли? Против всего плохого.
— Я слишком много людей убила для этого. Никто из нас тут не герой. Ну, может, кроме Леорио.
Они оба смотрят в сторону упомянутого. Тот что-то бурно обсуждает с Биски и их взгляда не замечает. Хисока вновь смотрит на консервированный помидор в бутерброде и решает, что больше не может этого терпеть. Надо избавляться от этой мерзости, плевать на витамины! Он аккуратно вытаскивает его пальцами, но Морена тут же подставляет ладонь, намекая, что заберет. Она быстренько съедает помидорную дольку, и Хисока наблюдает за тем, как по ее подбородку стекает сок.
— Гон… был невероятным человеком. Я не верю в богов, но словно действительно был таковым. Бог хаоса… Понятно, почему ты так по нему сохнешь.
Молчание. Хисока смотрит на Морену.
— Что за обвинения? И вообще, верни помидор.
— Если только плюну тебе в глаз.
В итоге, когда они начинают спуск на «Жвачке», Биски все равно вызывает своего нэн-помощника, симпатичную девочку, чтобы та помогала с восстановлением сил при таких мощных затратах ауры. Удивительно, что у Биски, при всей ее… как бы это сказать? При всей ее силе настолько не боевое хацу. Возможно, ей просто и не нужно никакое хацу, чтобы кого-то лупить, а вот восстановить силы после драки кулаками — это всегда пожалуйста. Хисока может лишь вздыхать, вспоминая увиденный на корабле образ. Сложно было не понять Вергея, который моментально на это клюнул. Черт. Он что, скучает по этим дуракам из команды охраны Марьяма? Как там вообще сам Марьям? Надо было спросить, прежде чем отправляться в длительное путешествие! Биски вряд ли контактировала с ним в последние годы, а вот Фугецу — его старшая сестра!
В итоге за короткими разговорами о былом и о будущем кое-как они спускаются вниз. Занимает это около дня; под конец, несмотря на зобаэ и хацу Биски, Хисока чувствует себя выжатым, словно лимон, но он мгновенно забывает про усталость, когда внизу начинает мелькать сломанный конец шахты (так вот почему звука не было), что провалился вниз, в пещеру, где, видимо, и скрыт лунный город. Когда они меняют тактику и начинают сползать не по стеночке, ведь стены больше нет, а просто вниз, то их взгляду открывается зрелище, от которого даже у Хисоки, обычно крайне равнодушного к подобным красотам, захватывает дух. Это то, за чем обычно охотился Гон. Это то…
… что стояло на земле тысячи лет назад.
Город, словно застывший во времени.
В отличие от рассказов о Кер-Исе, это место намного краше: огромные шпили белоснежных зданий, резные стены и окна, вымощенные белым камнем улицы. Это место бело и мертво, а в пещере, где на потолке сияет зелень, похожая на звезды, это кажется местом из фильма, но никак не реальным. Конечно, время не пощадило даже этот город. Где-то видно разрушенные здания, упавшие колонны, а место под шахтой разрушено до основания. Но даже так город выглядит величественно — огромный, словно выстроенный для великанов. Красота смерти во всем ее величии.
Ладно. Теперь он понимает, почему это место называют лунным городом. Он и правда словно луна — белое пятно в темной пещере, где даже есть фальшивые звезды.
Когда они спускаются вниз, Хисока делает то, что хочет сейчас больше всего — он просто падает навзничь на землю и понимает, что у него болит все. Может, Фугецу выбрала его из-за «Жвачки»? Нет, если подумать, только благодаря зобаэ он так долго продержался. Ох, но как же он устал… Когда над ним появляется голова Леорио с крайне снисходительным взглядом, Хисока едва удерживается от крайне доброжелательного пинка прямо в лицо. Усталость усталостью, а на такое сил у него еще хватит.
— Что, совсем вымотался?
Ладно, он не издевается. Можно побыть честным.
— Просто кошмар какой-то.
— Потащить на горбу?
Хисока критично на него смотрит, а Леорио вдруг смущается.
— Ну, я теперь выше тебя по росту! Так что проблем не возникнет! Не выпендривайся!
— Да нет. Я просто вспоминаю, как тащил тебя на спине на экзамене.
— Ты это до сих пор помнишь?!
— Как и ты, — Хисока ехидно посмеивается. — Я хорошо запоминаю тех, кто мне потенциально интересен. Любопытно, да? Как все вывернулось? Ну ладно, олень, неси меня в свою страну оленью!
— Биски, можно я сброшу его вниз в эту дырку вот тут совсем рядом?..
— Никакого насилия! — гаркает она.
В итоге, Хисока действительно забирается на спину к Леорио, и тот тащит его, пока они спускаются вниз к этому огромному мертвому городу. Улицы тут, конечно, впечатляющие. И так чисто… наверное, потому что все под землей. Но даже пыли почти не видно, вот, что странно. Если отсутствие зелени еще можно как-то объяснить (хотя она же растет сверху, почему не расползлась до низу?), то вот пыль… Но Хисоке все равно. Он наслаждается спонтанным перерывом. К счастью, Леорио достаточно высок, чтобы эти покатушки на спине не ощущались странно. Не будь тут Леорио, ему бы, наверное, пришлось идти пешком? Ох, или вдруг его бы прокатила на себе Биски!..
Стоп машина. Ты не Вергей. Держи себя в руках.
В городе гигантов они выглядят словно насекомые, хотя, конечно, здания не настолько большие. Где-то для человека ростом метра в три. Это люди так измельчали? Или что-то с гравитацией случилось? Да-да, Хисока настолько умный, что знает и про это. Ладно, не особо-то и знает, просто он от скуки читал пару книг, когда был в офисе Пакуноды.
— Тут мы найдем информацию о том, как добраться ближе к Древу под землей, чтобы не лететь сверху. Боюсь, так далеко топлива у нас не хватит, — поясняет Биски, и Хисока вздыхает, скорее радуясь, потому что на корабле было довольно скучно. Хотя перспектива встретиться с местными обитателями его тоже не особо прельщает. — Плюс посмотрим на местные красоты.
— И сопрем что-то, если найдем? — оживляется он. Биски смеряет его взглядом.
Но ненадолго. В конце концов, у них один тип хацу на двоих.
— Верно.
Он так и знал!.. Все эти воровские замашки — их сразу видно!
Временный лагерь после целого дня в крайне тесной люльке, в которой они спускались вниз, решено было сделано в небольшой пещере у реки; там Биски и Морена раскладывают их припасы, они вновь едят, но совсем немного, а потом расходятся спать, потому что всем нужно отдохнуть. Дежурным остается Леорио. Хисока некоторое время ворочается на месте, пытаясь заставить уставшее тело и разум наконец отдохнуть, но то ли зобаэ как-то странно работает (ведь с этой болезнью, кажется, настоящий сон не нужен), то ли еще что-то, но он никак не может отключиться, потому он кивает Леорио и идет прогуляться по ближайшей округе, чтобы посмотреть на красивый и величественный мертвый город, понять, что это крайне скучное зрелище, а потом уснуть. Великолепный план. С этой мыслью Хисока подходит к краю скалы, на которой они расположились — так как город под землей, то поверхность тут крайне неровная, и большая часть города сейчас находится внизу относительно него, раскрываясь, как на ладони.
Красиво. Но так… пусто.
Нет, у него и правда вкусы как у обывателя.
Хисока рассматривает старые храмы, резные крыши и колонны. Статуи, изображающие нагих женщин. Все это слишком вычурно даже для него, а он просто мастер вычурности. Он продолжает рассматривать это окружение, пока вдруг не происходит быстрое наваждение — ему кажется, что в этом мертвом городе он видит движение. Присматривается, но нет. Может, игра света?.. Но его интуиция никак не утихает, и Хисока подходит к краю ближе, всматриваясь еще больше…
Он щурит глаза.
И вдруг видит его. Вновь! Мелькнувший белый плащ! Он широко распахивает глаза, когда хочет уже окликнуть Леорио, но следом происходит две вещи. Одновременно. Заминка между ними настолько мала, что можно подивиться скорости, с которой все это произошло.
Во-первых, Хисока наконец видит фигуру в белом плаще. Это женщина. Лицо ее наполовину скрыто за тканью. Странная одежда, необычная. Такое в Гойсане не носят, это одежда скорее местной моды. Во-вторых, у женщины в руке лук. Уже опущенный, потому что стрела выпущена. Хисока понимает это в тот самый момент, когда та пробивает ему голову через глаз насквозь.
Chapter 135: ПУРГАТОРИО: эльдорадо: мертвецы и их архитектура
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Один плюс бессмертия — никакая неожиданная атака не может тебя убить. Хисока не знает, рад он или нет, но ощущения на самом деле так себе (особенно когда тебе пробивают голову, нет, в самом деле, кто подумал, что это вообще будет ощущаться замечательно?). Некоторое время он явно мертв, потом зобаэ начинает свое черное дело, и, постепенно, все поврежденные нейроны в его бедной головушке начинают заживать, вместе с уничтоженными мышцами и плотью. Сначала это происходит медленно, но в тот момент, когда тонкая острая стрела с громким хлюпом покидает его глаз, то зобаэ начинает работать на полную — и, даже не успев еще зажить окончательно, Хисока чувствует, как приходит в себя. Это происходит не так, как описывают в фильмах или книгах, никакого резкого прыжка. Скорее напоминает пробуждение от нехорошего сна, когда ты не подскакиваешь на кровати от ужаса, но просто раскрываешь глаза. Единственное, что спасает Хисоку от неприятного момента, что ты вроде как стараешься сделать вид, что не очнулся, но по факту да — он помер с открытыми глазами. Ну… одним глазом.
Хисока хорошо притворяется, потому труп из него выходит очаровательный, ни за что не догадаешься, что он живой. Он старается не фокусировать взгляд, смотрит скорее боковым зрением на человека, склонившегося над ним. Это все та же женщина в белых одеяниях, которую он видел до этого; на ней странное одеяние, словно она какая-то жрица (иначе это и не описать), а половина ее лица скрыта за тканевой маской, свисающей с капюшона. Все бы ничего, и женщина выглядит совершенно обычно, только вот в какой-то момент Хисока понимает, что она слишком высокая. В ней метра три роста, не меньше. Ох… Это те самые аборигены, да? Он ведь что-то такое читал. Что чем дальше ты идешь вглубь Темного Континента, тем больше становится фауна. В своих мемуарах (да, Хисока их читал, ему было скучно, это не потому что он пытался понять, почему Гон так фанател по подобного рода приключениям) Нетеро писал, что это место огромно. И пусть три метра в какой-то жрице это не слишком много, но с учетом что его тело пока находится в фазе крайне бурной молодости, то есть, ростом он ниже себя обычного, это… Гм. Нет, это много. Но у него не такие фетиши. Они довольно скромные. Биски в них еще входит, но три метра?..
Когда женщина выпрямляет спину, и Хисока надеется, что она подумает, мол, ой, какая досада, он умер, то его планы обламываются, потому что женщина опускает руку со стрелой и произносит на вполне себе различимом и понятном ему языке:
— Не мертв.
Ну, что ж. Хисока тут же вскакивает на ноги и дает деру. Точнее он очень искренне пытается, стартует с места, так, что земля под ним трескается, и скорость в этот момент должна быть огромна, ведь он словно выпущенный из рогатки резиновый мячик (это не каламбур про его хацу), но женщина успевает схватить его за лодыжку, и на этом невероятная история побега заканчивается, потому что его за ногу вздергивают вверх. Висеть кверху ногами, к вашему сведению, не очень приятно. Наверное, Гон ощущал себя так половину времени, потому что Хисока уверен — его так ловили. Он опасливо смотрит на женщину, которая каким-то невероятным образом рассматривает его через ткань (ее глаз все еще не видно), пытается дернуться, но безуспешно — хватка стальная. Остается только повиснуть с уверенным видом, мол, я так и планировал. Нет оружия страшнее, чем наглость. Хисока уясняет это за всю свою жизнь слишком хорошо. Он скрещивает руки, чувствуя, как пусть и выглядит крайне уверенно, но пока понятия не имеет, что ему делать.
Однако от женщины не пахнет жаждой крови. От нее веет скорее любопытством. Она рассматривает Хисоку пристально, склоняется над ним, а потом произносит вторую фразу, за которую Хисока убеждается в том, что голос у нее глубокий, есть акцент, но не слишком заметный. Она либо выучилась у кого-то, кто был хорошим учителем, либо… Ладно, Хисока не языковой специалист. Вряд ли это кто-то из старого мира.
— Я не ожидала увидеть тут Вас, генерал.
А?
— Дамочка, Вам бы зрение проверить, Вы слегка ошиблись.
— И речь такая же.
Так, это уже не очень смешно. Хисока решает, что с него достаточно знакомства с местной экзотикой, он дергается еще раз, а потом, понимая, что за ногу держат его очень крепко, он изворачивается и складывает руки рупором:
— Засада!
Хорошо, это не очень умно — поднимать шум, когда тебя держит крайне сильная местная жительница, но, эй, Хисока бессмертен, а значит, он может себе позволить понаглеть. Тем более его не убьют. В душе он горестно вздыхает, что не сумеет сразиться с такой дамой, что было бы замечательно, но сейчас он, к сожалению, ответственный мальчик, и, значит, ему нужно играть по чужим правилам. Это очень раздражает, но Хисока обещал Гону, что перестанет тяготеть к своему старому амплуа, а свои обещания после такого невероятного путешествия на тот свет и обратно Хисока все же старается выполнять. Он с восторгом смотрит на то, как из пещеры к ним выскакивает Биски, да не просто Биски, а в своей истинной форме, что приводит Хисоку в легкий экстаз от увиденного, и когда ее кулак бьет слегка ошалевшую трехметровую гостью в лицо, отбрасывая ее в сторону, Хисока выскальзывает от захвата и бросается наутек. Точнее он очень сильно старается броситься, но, видимо, переоценивает себя и свой дырявый (в прямом смысле) мозг, который до конца не зажил, потому что ноги его вдруг подводят, и он падает на землю, пока позади него происходит едва ли не сражение кайдзю. К счастью, рядом Леорио. Он хватает Хисоку за шкирку и закидывает себе на плечо, и все, что Хисоке остается — наблюдать за тем, как сражаются два великолепия. Черт… Это он должен быть там!
Ощущение, что тебя лишают всех радостей жизни, на самом деле чертовски сильно раздражает. Никому не рассказывайте про это признание, особенно Куроро. Хотя… Где сейчас этот Куроро? Слинял от своих приятелей, как только смог. Сраный ублюдок. Ради чего он тогда убил Хисоку, если после возвращения своих приятелей решил отдалиться от них?! Это дело принципа!
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Побег продолжается в течение некоторого времени, за которое Хисока уже потихоньку приходит в себя. Они втроем (с Мореной, конечно же, но Морена тиха, как мышка, она явно умеет скрываться от разгневанных преследователей) бегут вдоль устья реки, пока не останавливаются в небольшом узком проеме для отдыха. Города отсюда не видно, зато видно другие пещеры, целый лабиринт, начинающийся в этом месте. Леорио тяжело дышит, вымотанный беготней (вот что делает привычка курить каждый день), Морена аккуратно смотрит назад, а Хисока рассматривает свое отражение в воде, пытаясь понять, не осталось ли какого следа. Не то, что его это беспокоило, зобаэ вроде как отбрасывает тебя обратно в то состояние, в котором ты его получил, но после чудесного воскрешения он никогда раньше не умирал. Это был первый. И уже… третий в целом, получается? Или четвертый? Сначала его убил Куроро, потом его убил Нобунага… Каффка бил его в сердце и останавливал его. Это считается? Черт. Для своих тридцати с хвостиком он слишком часто умирал. Хотя можно ли сказать, что ему столько? Ох, ему ведь уже скорее под сорок. Или шестнадцать? Он должен судить по физическому состоянию, или по дате рождения?
Как это вообще сейчас работает?
Но кожа у него такая же гладкая, будто никакой раны и не было. Будто только что стрела не вонзилась ему в глаз.
… если подумать, это даже не было больно. Хотя, вероятно, потому что он моментально умер, а процесс регенерации не столь болезненный.
Когда рядом с ним садится Леорио, он пытается уйти, но тот хватает его за загривок (наглость!). Когда пальцы Леорио обхватывают его лицо и начинают вертеть им, пытаясь осмотреть, Хисока огрызается:
— Убери руки.
— Опять твой поганый нрав проснулся? Лучше возвращайся к своему образу шута, — Леорио оттягивает веко глаза, в который угодила стрела. Наверное, понял, потому что под ним следы крови. — Ты умер. Это очень серьезно. Я понимаю, что тебе все равно, но это все равно может быть опасно. У тебя не типичное зобаэ, а иное. Вдруг это скажется на твоем здоровье?
— Если бы оно сказалось, я бы не чувствовал себя сейчас хорошо!
— Я бы не стал исключать долгоиграющие последствия.
Несмотря на то, что головой его Леорио вертит весьма бесцеремонно, прикосновения у него все равно приятные. Настоящий врач. Вот и докатились, что за все время с их знакомства на экзамене все приятели Гона добились каких-то невероятных достижений в жизни, а Хисока как был в своем стабильном состоянии адреналинового маньяка, так и остался. Это же не какой-то жизненный урок, нет? Не намек ему, что надо что-то менять? Да, у него есть лицензия на охотника, и они даже проверили у Чидль — действующая, но он не собирается быть одним из этой кучки поехавших, у него свое безумие. Когда Леорио кладет ему руку на волосы и треплет по ним, Хисока медленно вскидывает бровь.
— Я тебя старше.
— Ой! — тот спохватывается. — Прости. Привычка. С Гоном… Гм, да.
Так, ему становится грустно. Переведи все в шутку. Хисока откашливается.
— Или это ты так со мной флиртовать пытаешься? Ну-ну…
Он поднимает голову, когда слышит шаги вдали по дороге, по которой они сбежали (и старательно игнорирует покрасневшее, словно вареный рак, лицо Леорио). К счастью, их легко опознать — это Биски. Она выглядит слегка потрепанной, но уже в своей фальшивой форме, отчего Хисока (конечно же) разочаровывается, но решает сдержать комментарии при себе. Он вопросительно смотрит на нее, и Биски созывает кружок своих верных подчиненных, а потом, когда на нее глядят, дожидаясь какого-то слова, Биски произносит:
— Жрица из местных.
— Так и знал.
— Так и знала.
Леорио неодобрительно косится на Хисоку с Мореной, что радостно дают друг другу пять. Но смешной момент длится недолго, они оборачиваются к Биски, и потом Хисока крайне недовольно замечает:
— Если она местная, то почему говорит на нашем языке?
— Без понятия. Возможно, контактировала с Такетнаном.
Все это как-то слишком подозрительно… Хисока кривит рот, потом вновь осматривает Биски, немного в крови, растрепанную, думает — ну, почему бы не попробовать сейчас, и…
— Я не буду с тобой сражаться. Я вижу по твоей роже, что ты думаешь.
… что ж.
Хисока откашливается и, старательно игнорируя выразительные взгляды во стороны Морены и Леорио, которые явно говорят ему, что они знают, что он за балбес такой, пересказывает свою короткую встречу со странной жрицей и про ее слова. Генерал… Нет, к сожалению, он еще не генерал. Или к счастью. Служить в армии Хисоке вот как-то совсем не улыбается. Да, его использует Фугецу, но есть границы, на которые даже он не согласен! Наверное, у него просто симпатичная мордашка, вот жрица и ошиблась.
Или его возрождение в луже зобаэ привело к тому, что у него появился двойник. Все может быть. Хисока слышал про клонов Гона (Джина, точнее), он уже ничему не удивится.
— Да, полагаю, она действительно спутала тебя с кем-то. Но сомневаюсь, что мы должны зацикливать на этом внимание, — Биски снисходительно улыбается, явно довольная тем, что отогнала жрицу прочь. И такая женщина обламывает его с боем… Почему в жизни Хисоки сплошные разочарования? — Это невероятно интересный вопрос, но мы не сможем ответить на него сейчас. Нет никаких намеков даже, с чего начинать. Плюс это нас замедлит, а нам нужно добраться до Древа Познания. С другой стороны, это может быть связано с твоей родословной.
Хисока понимает, что уже ничего не понимает, и по-собачьи склоняет голову набок.
— В смысле?
— Возможно, здесь был кто-то из твоих дальних предков. Это теория, — Биски разводит руки в стороны. Позади нее ее верная нэн-помощница разминает ей плечи. — Люди пришли в старый мир отсюда. Я бы не удивилась, окажись, что среди твоих предков был кто-то родом из лунного города.
— Как-то я тогда ростом измельчал.
— Ну, мы не знаем, какого роста этот генерал. Плюс, скрещивание с людьми обычного мира наверняка привело бы к уменьшению роста потомков. Это простая генетика. Но ты ничуть не низкого роста, прошу заметить, точнее был, когда тебе было тридцать. Плюс твой брат…
— Давай без этого.
Биски вновь смотрит на него так, будто он, калека, решил попытаться убить Куроро Люцифера, главу Редана. Да-да, как на идиота.
— Я имею в виду, что он тоже высокого роста. То есть, у вас генетическая предрасположенность к этому. Но, опять же, это просто теория. Мы знаем, что предок Гона до сих пор живет где-то на Темном Континенте. Я бы не удивилась, если бы с тобой было то же самое. Ты довольно вынослив на фоне обычного человека. Даже слишком. Умереть и вернуться к жизни… Не каждый сможет. Впрочем, разгадка может быть еще проще.
— Дай угадаю, ты скажешь, что этот генерал — это Нико.
Биски просто ему улыбается.
Признаться честно, Хисоке вот совершенно не хочется узнавать какие-то страсти о своем происхождении, точнее о своих дальних предках, но он уверен, что Нико ни за что в жизни бы не полез так глубоко в Темный Континент. Они не контактировали с того самого инцидента, хотя до этого Хисока порой натыкался на его упоминания в бизнес-журналах, но ничего из этого не вело к тому, что Нико заинтересуется землями настолько дикими. Он, как и сам Хисока, дитя стекла и бетона.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Они покидают реку и выходят в город, такой же мертвый. Ходить по нему странно, потому что он выстроен для гигантов — подобных жрице, и на фоне этих монументальных арок Хисока чувствует себя неприятно. Ему не нравится, когда на него смотрят свысока (во всех смыслах). Единственный, кому он позволял такое — Леорио, потому что в парне два метра роста, ну а еще он очаровашка. Злиться на Леорио — как злиться на щенка, бессмысленно и быстро надоедает.
Они проходят по пустым улицам, будто засыпанным пеплом. Сверху на них светят фальшивые звезды. Хисока лениво смотрит по сторонам, на гигантские арки, колонны, на мавзолей с сидящим на вершине его трупом, настолько высоким, что сложно сказать, настоящая ли это мумия или же просто статуя, пытавшаяся возвеличить смерть. Он в этом все равно ничего не смыслит. Но, несомненно, это по-своему прекрасно. Даже он способен оценить красоту этого места. Жалко, что его не видит Гон. Гону бы и правда понравилось. Но поздно сожалеть. Он мертв. Он сам написал свою историю. К сожалению, он пересек ту границу, которая могла бы его спасти. Не знай Хисока тех слухов про бомбу, про резню в небоскребе, про Гоново общее нестабильное состояние, он бы запросто согласился отправиться на край света, туда, где произошло его собственное перерождение. Но нельзя так просто нарушать порядок жизни, если человек сам выбрал свою судьбу. Хисока — дурак, несомненно, но он гарцевал на грани, где еще можно было оглянуться. Гон же пересек черту, за которой пути назад уже не было.
Город будто спираль обвивает огромную скалу, видимо, держащую свод пещеры. Они спускаются все ниже и ниже, и по пути им никто не встречается, ни одной жрицы, никаких аборигенов. Может, то была просто случайная гостья, или же последняя храмовая наложница, молящаяся мертвым городам. Темный Континент — колыбель их цивилизации. Все здесь похоже на их мир, и в то же время — нет. Словно искаженная иллюзия.
В какой-то момент Биски говорит ему:
— Стоит разведать территорию. У тебя крайне удобная способность, — конечно же она про его невероятную «Жвачку», лучшее хацу на свете. — Может тут все разнюхать? Есть у меня подозрения, что мы еще встретимся с той дамой.
— Ты ее не убила? — Хисока искренне удивлен. Биски сузила глаза.
— Никогда не убивай зверя на его территории.
Глупость!
Работать посыльным ему не нравится, но выбора нет. Хисока с помощью хацу подтягивается до ближайшей крыши, а уже оттуда бежит по ним вперед, высматривая окружение. С высоты мертвый лунный город кажется еще прекраснее. Невероятное зрелище… Сразиться бы с той жрицей еще раз, только в этот раз зная, что его ждет враг. Да, глупо ставить такие условия… Но Хисока решил для себя, что если и будет сражаться глупо, то только так, чтобы его устраивало. Этому нехорошему уроку его, к сожалению, научил Куроро на Небесной арене. Несмотря на то, что прошло так много лет, воспоминания слишком свежи. Но для Хисоки прошло меньше, намного меньше. Он размышляет о том, что было бы, не вызови он главу Редана на бой в тот день. Как поменялась бы история? Фугецу бы не выжила. Она бы никогда не пришла к Гону. Гон не стал бы искать экстренные способы вернуть себе хацу. Они оба были бы живы, но оба были бы разочарованы.
Как ни крути, но эта реальность — лучшая из всех, что у них есть.
Леорио рассказывал про Кер-Ис… Мертвый город, живущий в воспоминаниях, одним и тем же днем. Было ли это место таким же? Может, для той жрицы никогда не наступит завтра, потому что не существует вчера. Но Леорио говорил, что Кер-Ис был весьма современным городом. Несмотря на то, что ему было очень много лет, он был чуть ли не уровне развития их родного мира. Значит, раз за разом они повторяют старую историю? Кер-Ис — просто отражение их времени. В какой-то момент Гойсан тоже станет вымершим городом, по которому будет гулять другой Хисока, точно так же рассуждающий про мертвецов и их архитектуру.
Некоторое время он просто шатается по округе, радуясь, что тут никого нет, а потом спускается к огромному храму, настолько роскошному, что по нему сразу видно — тот, кому он был выстроен, обладал невероятно гигантским эго. Ну, не то, что это плохо. Наверное. Сам Хисока не может сказать, что его собственное самомнение хоть сколько-то мало, а если ты правитель такого города, то глупо будет не потратить огромные деньги на храм в честь себя любимого. Ладно, это шутка. Это доходит до идиотизма. Один раз Хисока был в сувенирном магазинчике Небесной арены, где продавали различный мерч с бойцами (им капал процент с продаж), и он видел товары со своим лицом… Это выглядело сюрреалистично. Обидно, что Гон был на Арене слишком недолго, чтобы запомниться зрителям. Их бой был невероятно успешен, в том смысле, что билеты распродали сразу, да и покупки видео в интернете были невероятные, но на этом легенда Гона и кончилась. С Куроро вышло иначе, но вот это вспоминать неприятно.
… черт. Может, ему вернуться на Арену? Только в этот раз не лениться, а по-настоящему подняться до вершины? Как там было?.. Олимпия, ну да. Какой-то огромный конкурс. Он бы там быстро всем шеи намылил, особенно с зобаэ. Мысль об этом кажется Хисоке забавной. Раньше его называли ленивым вестником смерти, а теперь будут назвать бессмертным.
Может быть, он подумает об этом попозже.
С другой стороны, он мог бы заняться чем-то полезным. Например, найти себе призвание, как охотник. У них же есть эти узкие специальности, он мог бы подобрать себе одну. Вряд ли есть охотники за острыми ощущениями, но Хисока старается жить нормально, окей? Или же вообще пойти работать на Фугецу. Она все равно по нему сохнет. Сама идея звучит неплохо, но становиться официальным подданным Какина Хисоке как-то не хочется, плюс Фугецу может снова в него влюбиться… А становиться еще и членом королевской семьи ему кажется вообще невероятно безумным, особенно с их идиотской системой наследования. Проще реально остаться наемником и работать на Пакуноду.
В храме его встречают пустые скамьи. Почти все стекла разбиты, ни одного витража не осталось. Но целая фреска нашлась — гигантская, во всю стену. На ней был изображен неприятного вида мужчина с обритой головой. Он трясет кулаком, будто оратор, а внизу фрески изображена ликующая толпа. Надписи сделаны так, будто это не фреска в храме, а какой-то пропагандистский постер, но вот в чем загвоздка — язык тут другой, не их родной, что используют в Гойсане. Так почему же та жрица умела говорить на их языке? Было ли это связано с тем генералом? Может, она намеренно обратилась к нему на языке Гойсана, потому что этот генерал не знает местного наречия. Странно. Получается, это кто-то из их мира? Может ли это реально быть Нико? Да, они сейчас не слишком похожи, Нико уже немолодой мужчина, но…
Это Гон должен быть тут. Размышлять о языках и жрицах, исследовать каждый угол в мертвом городе. Но почему-то это делает Хисока. Он касается фрески, проводит по ней рукой, и позади его ладони остается чистый след. Пыли в этом городе много, просто она не видна. Пыли… или пепла. Может, город погрузился под землю из-за извержения вулкана? Столько вопросов… И Хисоке хочется о них думать. Это его раздражает. Он открывает коробку Пандоры, и это интересно, но это не то, кем Хисока был всегда. Как будто он обманывает окружающих и себя. Да, он ведь пообещал начать новую жизнь, но не все в его старом образе было обманом. Ему нравились его яркие костюмы, нравилось драться. И шутки дурацкие все были его! Да, что-то переросло из травмирующих воспоминаний, но маска была продолжением Хисоки. А сейчас он так резко сорвал ее, что заживающие раны не могут понять, чем закрывать себя. Старым образом или чем-то другим? Он уже столько времени после своего воскрешения этим озадачивается!
Это бессмертие… оно как проклятье. Хисока прикладывает руку к своему глазу, который ранее принимает в себя стрелу. И зачем ему так жить? Но он не может… не жить, как бы безумно это не звучало. Его прокляли на вечное существование. Никакого адреналина во время боя насмерть, ведь Хисока не умрет. Когда Нобунага с Мачи воскрешали его, интересно, думали ли они о том, что лишают его самого драгоценного вкуса в жизни? Вряд ли. Если Нобу не соврал, то это была его идея, случайность. Хисоку не планировали возвращать к жизни. Так странно. Он должен был умереть вместе с Гоном…
Но теперь Хисока жив. А Гон — мертв.
Он вновь смотрит на мозаику. На человека на ней. Про Гона теперь тоже ходит множество недобрых слухов. Неважно, он ли сделал все те злодеяния, но их причисляют ему. Будут ли помнить его так и дальше? Но Хисока знает, что это чушь. Он помнит Гона. Гон был безалаберным и глупым мальчишкой. Но он помог ему, потому что Гон — не плохой человек.
Как это сложно!..
Он потирает переносицу, гадая, как же так вышло, что теперь он вынужден метаться между логикой и сердцем, но не успевает даже додумать эту мысль дальше, как слышит скрип двери. Хисока резко оборачивается, и в эту же секунду разочарованно вздыхает. Ну конечно, разве могло быть иначе? Жизнь решила поиздеваться над ним сегодня.
Они с жрицей смотрят друг на друга.
Chapter 136: ПУРГАТОРИО: эльдорадо: какие-то кошмары вечны
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
В погонях по крышам заброшенного города есть, определенно, свой некий шарм. В беготне по крышам он вообще имеется, особенно когда ты перемахиваешь через пустоту под ногами, когда ветер бьет в лицо, когда разгоняешься до такой скорости, что ветер в ушах перекрывает все звуки… Но тут и звуков нет, это мертвый город; но есть погоня, и именно она сейчас и происходит, потому что в этот раз Хисока не собирается так просто поддаваться и дать этой (пусть и несомненно крайне соблазнительной цели для предполагаемого боя) жрице добраться до себя первым. Дело не только в обиде или страхе быть пойманным. Пожалуй, они здесь играют наименьшую роль. Но Хисока еще тогда, годы назад, обещает Гону, что будет играть по его правилам, а это значит, что он обязан быть приличным человеком, то есть, не бросаться в бой сразу же, как на горизонте мелькнет крайне любопытный противник. И пусть жрица выглядит интересным врагом, с которым можно повеселиться на славу, Хисока решает для себя, что Темный Континент — это не то место, где он будет глупо рисковать. Да, это весело, но на него ставит Фугецу. И остальные.
Можно ли сказать, что он струсил?.. Но он умирал столько раз. В трусости, на самом деле, нет ничего зазорного. В боязни за свою жизнь, точнее. Это совершенно нормальная реакция мозга на грозящую опасность. И пусть раньше Хисока намеренно отключал у себя все эти позывы благоразумия, то сейчас он внимает им целиком. Он дергается в сторону, когда жрица оказывается слишком близко. Использует «Жвачку», чтобы перемахнуть на соседнее здание, находящееся через довольно широкую улицу. Думает, что это поможет оторваться, но нет — жрица одним элегантным прыжком перепрыгивает пропасть под ногами и оказывается позади Хисоки вновь. Черт. Она действительно хороша. Это раздражает. В смысле, погоня просто великолепная. Давно у него не было такого адреналинового притока. Но он же пытается быть нормальным! Сама жизнь против? В чем причины?
Это было глупо — лезть в такие места в одиночку. Мало того, что наткнулся на ту глупую фреску, так еще и на жрицу. Сглупил, что поделать? Но слова про предков, оброненные Биски, все равно крепко заедают в голове. В тех местах, где родился он, было нормально знать язык, который сейчас называют «старым». На нем говорил Фейтан. Его знает и Хисока (смутно). Выучил скорее развлечения ради, не потому что его заставили. Проще сосредоточиться лишь на общем языке. Но та надпись… Она ведь была…
Впрочем, это была обычная пропаганда. Но это так напоминает все те оружейные постеры, виденные им в Гойсане. Прямо один в один. Будто человек, что рекламировал себя тогда, намеренно сослался на эту фреску. Будто…
Хисока чувствует присутствие за спиной и бежит быстрее. Он не разбирает, куда глядит, и в какой-то момент делает прыжок вперед, готовясь использовать хацу, чтобы «прилипнуть» к соседнему зданию, но понимает, что лучше бы смотрел вперед, а не витал в облаках, потому что впереди нет никаких соседних зданий, там вообще ничего нет! Только сраное озеро, будто декоративный парк на окраине мертвой столицы! Хисока пытается развернуться в полете и с помощью «Жвачки» зацепиться за место, откуда сделал столь великолепный прыжок вниз, но жрица тут как тут — она молниеносно бросается на Хисоку, хватает его за лодыжку (опять!), и, в точности как прописали законы физики и ускорения, они вдвоем резко падают в воду. Возможности уклониться нет вообще.
Как это бесит!
Вода в озере странного розового цвета. Хисока погружается в нее с головой.
Он хорошо плавает, но сейчас из-за удара о воду с такой силой, будто пушечное ядро, он на секунду теряет сознание. Когда он раскрывает глаза, то чувствует, как его за шкирку тащат в сторону берега. Это жрица? Зачем? Нет… Она хотела что-то узнать. Что-то у того генерала, на которого по какой-то степени он похож. Он дожидается, пока жрица не дотащит его до мелководья, а потом пытается использовать «Жвачку», чтобы связать ей ноги — но жрице все равно. Она просто опускает на него голову, обозначая, что видит, что он очнулся. Дерьмо. Что ж…
… не думал он, что вернется к тому же хацу.
Взрывная способность — та, что он создал исключительно с целью убить Куроро — все еще при нем. Это как езда на велосипеде, один раз научился и дальше понял принцип. Хисока бьет кулаком в землю под ними, происходит взрыв. В воздух взмывает песок. Жрица отшатывается от неожиданности, но пальцы на майке не разжимает, и Хисока выворачивается из одежды. Не слишком умно бегать с голым торсом по таким местам, но выбора у него нет.
Он стремительно несется вперед, а потом слышит позади гул. Это явно не жрица.
Гонка прекращается. Они оба оборачиваются назад.
Ранее розовая вода начинает бурлить алым. Это похоже на извержение крови, и Хисока замирает, очарованный столь уродливым зрелищем. У него лишь поднимаются выше брови, когда сначала из воды показывается огромная будто бы обглоданная временем и долгим лежанием под водой рука, а затем — и остальная часть этого нелепого странного организма. Это будто бы человек, еще больше, чем жрица — тут метров десять, не меньше — а морда у него, будто у какого-то животного, то ли ящерицы, то ли очень искаженного волка или пса. Тварь начинает реветь, так, что закладывает уши, Хисока с горечью смотрит на это… На жрицу…
Жрица выглядит так, будто сейчас бросится в атаку на неизвестного монстра. Все ведет к тому, что сейчас они объединят силы, вместе уничтожат этого странного кайдзю, ну, знаете, как в типичных сюжетах, где якобы враги находят нечто общее друг в друге, и так далее…
Гон определенно больной на голову, если ему такое нравится. Погодите. Он и так это знал. Гон и правда больной на голову, это его естественное состояние.
— Древний страж, — жрица подыгрывает классическим сюжетам и поясняет, что это такое вылезло. — Раньше их создавали из фрагментов других существ. Как химеру.
Как те муравьи, да?
Хисока решает, что это просто невероятно интересно, но вот вообще не для него. Он делает аккуратный разворот на месте и пытается дать деру.
— Погоди!..
Ну уж нет. Ни за что никакая жрица какого-то там умирающего города не будет его останавливать ради исполнения идиотского тропа с дружбой врагов в борьбе против огромной непонятной херни. Понимаете, это дело принципа. Вкуса даже. Хисока (он уже много раз это говорил) — дитя стекла и бетона, и ему нравится сражаться с людьми, а не с неизвестными существами без капли разума. Потому жрица в его вкусы еще входит, а вот такое нечто — ну вот совершенно нет. Наверное, спонтанный зритель его истории (может, ее сняла с его воспоминаний Абаки, чтобы сделать документалку, или просто решила навариться на видах далекого Темного Континента, обывателям недоступного) мог бы возмутиться, мол, как же так, а где же сюжетное развитие, которое напрашивалось само собой, но Хисока ненавидит сюжетные рельсы как понятие. Он и так стоит на них, по сути, потому что его вынудил сначала Гон своим обещанием, а потом — Фугецу, просто вписав его в эту экспедицию. Но это все не для него. Развлечение, несомненно, важная часть жизни, но наслаждения в уничтожении огромного безмозглого существа, которое может его прихлопнуть, Хисока не видит.
Ему такого счастья вот вообще не нужно.
Потому он одаривает жрицу ленивой улыбкой и стартует с места, оставляя ее разбираться с этими проблемами в одиночестве. И долгое время, пока бежит по городу, продолжает слышать шум, как эта несчастная женщина исполняет подобную глупость… ради чего? Разве она — не местная? Не должна наоборот контролировать этого стража, чтобы он защищал ее лунный город от вторженцев вроде Хисоки? Столько вопросов, а ответов все нет. Потому Хисоке и не нравится Темный Континент. Тут слишком много загадок. Была бы его воля, он бы вернулся в старый мир… да даже к Каффке, но, какое дело, сейчас основная движуха человечестве все равно происходит в Гойсане, потому смысла переезжать обратно нет.
… с другой стороны, во вкусах ли дело?
Он сбежал от интересного боя. От боя! Чтобы Хисока и так поступал? Позор. Он должен был остаться и принять это испытание, но нет, смотрите, мало того, что он слинял, так еще… Ладно, в этом нет никакого смысла. Он прав. Такие сражения — не для него. Дело не в чести (чего, а ее у Хисоки никогда не было), скорее в том, что у него даже хацу не рассчитано на то, чтобы драться с подобными существами. Он останавливается посреди дороги и смотрит назад, туда, где должно находиться озеро. Звуки постепенно стихают. Черт, Биски, наверное, думает, что это он устроил весь этот переполох. Некоторое время Хисока просто смотрит туда, потом ощупывает свой торс — никакого конкурса мокрых маек, свою он потерял, теперь только легкая эротика — и плетется обратно в то место, в котором он до этого видел странную фреску, напоминающую ему что-то.
Только вот что?
Правда один из постеров из Гойсана? Но это глупо. Выглядит, будто обычная пропаганда. Таких по миру полно. Даже когда он был молот, в том же Амдастере. Типа с призывами идти в армию, это все. Хисока медленно идет в сторону храма, забирается по крышам и вновь скачет туда, забывая про то, что Биски просила его оглядеться. Все его мысли поглощены тем странным видением. Он не может сказать точно почему… Но мысль слишком навязчивая…
Может, ему просто хочется немного пофилософствовать? Иначе он никак не может объяснить эти странные мысли. Как апатия после воскрешения.
Хисока постепенно взбирается обратно в храм и входит внутрь. Он вновь подходит к фреске.
Скорее всего в этом месте — в лунных городах — не верили в настоящих богов. С другой стороны, богов и не существует. Если бы они были, они бы пришли на помощь тем, кто нуждался в их поддержке больше всего в самые страшные моменты в своей жизни. Потому Хисока никогда не преклонит колено ни перед кем, кто назовет себя настоящим богом, каким бы сильным он не был. Боги… это просто олицетворение пустой надежды людей. Если не ты сам, то никто больше тебе не поможет.
Как никто не помог ему много лет назад.
Можно было бы воскресить брата, и… Хисока вновь смотрит на фреску. На ней человек словно грозит кулаком всему миру. Прямо как Гон. Гон тоже выступил против всех, и, в итоге, это стоило ему жизни. Жаль, что они больше не встретятся. Но иногда…
Мертвым лучше оставаться мертвым. Что Гону, что брату.
Впрочем, не сказать, что это навевает какую-то страшную тоску на Хисоку. Скорее легкую задумчивость. С братом все ясно — того не стоит возвращать, потому что они сейчас совершенно незнакомые люди. С Гоном все сложно. Хисоке ведет пальцем по надписи на фреске. Гон — это икона, пусть и мертвая. Гона знают все. Один из сооснователей «Арбитров». Человек, который был одним из тех, кто в новом времени покорял Темный Континент. Охотник на китов. Психопат, взорвавший бомбу…
Он давно не читал старый язык. Некоторые слова позабылись. Кажется, тут сказано: «Покорим Пятую Луну за декаду! Только полный вперед, республика…» Только само название не разобрать. Это слово за гранью его знаний. Хисока выводит пальцем каждое слово, затем отходит назад. Вот они, мертвые цивилизации. Ишвальда пала, на ее месте появился их старый мир. Гойсан… И Гойсан падет. И тогда появятся новые государства. Только вот, кажется, Хисока это увидит, потому что в его организме засела болезнь бессмертия. С одной стороны, в этом нет ничего дурного. Скорее всего все местные долгожители тоже ею больны, в той или иной степени. Наверное, теоретически от нее можно избавиться. Но столько шарма теряется. Хисоке совершенно не хочется думать о том, что люди, которых он знает сейчас, враги или нет, состарятся и умрут на его глазах, пока он останется вечно молодым. Он и так уже это чувствует, вернувшись в юном теле, когда его знакомые наоборот — постарели.
Гона уже нет. Когда-нибудь умрет Каффка…
Сраный Нобунага. Не мог что ли… Нет, не мог спросить, конечно же, у кого? Хисока мертв, Гон мертв. Но Гон все равно вернул бы Хисоку. Результат был бы тем же. Как же это утомляет!
… ладно, пока никто не видит…
Хисока разворачивается спиной к мозаике. Встает в ту же позу, что и мужчина на ней. Заносит кулак и пытается состроить крайне серьезное лицо…
В дверях храма стоит жрица. Мокрая с ног до головы.
Ой.
Пора с этим заканчивать. Пора просто принять свою судьбу, что какая-то женщина в мертвом городе решила к нему пристать и все никак не отстанет. Потому Хисока замирает на месте, поджимая губы, втягивает носом воздух, а жрица (по ее лицу сложно сказать, зла ли она на самом деле) медленно подходит к нему, будто готовясь вновь броситься в погоню. Она встает рядом с Хисокой — высоченная, слишком — и склоняется над ним, только вот глаз ее все еще не видно из-за этой дурацкой маски. Хисока кривится, когда пальцы жрицы обхватывают его лицо, начинают вертеть из стороны в сторону, будто она все еще пытается увидеть в нем этого генерала, да только вот она ошиблась, совершенно. Когда ему пытаются оттянуть веко, Хисока злобно клацает зубами, и вдруг на лице жрицы — на той его части, которую видно — проступает разочарование, настолько явное, что ему и самому вдруг становится неприятно. Чему это тут она расстраивается?
Руки жрицы отпускают его. Она садится перед ним на корточки. Знаете, это весьма унизительно, когда (пусть даже и огромная) женщина сидит перед вами вот так, то ростом она с вас. Теперь можно рассмотреть ее получше. Если бы не рост, то ничуть не отличить от человека. Из-под тканевой маски и шлейфа позади выбиваются алые волосы. И лицо такое бледное… Странно. Когда воображаешь себе аборигенов Темного Континента, то в голове совсем другие картины. Хисока с прищуром смотрит на жрицу, а та — на него, каким-то образом смотря сквозь тканевую маску. Затем она медленно, будто неуверенно, произносит:
— Значит, ты не генерал.
— Понятия не имею, о ком ты.
— Интересно…
— Разве?
Жрица почесывает пальцем скулу, затем вновь улыбается. Даже зубы у нее обычные. Она просто… как человек. Может, реально мутация? Гигантский рост и все. И ничего больше.
— Ты человек. Но ты болен зобаэ и при этом не свихнулся, не мутировал.
— Да, я такой милашка. А дальше-то что?
— Люди сюда редко приходят.
Хисока решает чуточку обнаглеть. Наверное, так поступил бы Гон. Он шаркает ножкой.
— Люди много куда не ходят, но это еще ничего не значит. У нас тут экспедиция. Надеюсь, ты это слово знаешь, — жрица продолжает загадочно улыбаться, и Хисока думает, что это такой жест ему продолжать. Он кладет руки себе за плечи и делает вид, что ему, дескать, так стыдно без рубашки прямо перед такой солидной дамой, ой-ой-ой. — А что не так с зобаэ? Болезнь как болезнь. Многие ею болеют, нет?
— Только боги.
— Богов не существует, — замечает Хисока скептично, и губы жрицы растягиваются в улыбке шире.
— Бог — это то, во что человек верит. Даже деревянный идол — бог.
— Тогда для меня богов нет.
— Мне кажется, ты врешь. Ты поклоняешься кому-то. Просто глубоко в сердце.
Когда ее рука опускается ниже, с лица на его плечи, Хисока сбрасывает руку жрицы и шипит:
— Эй-эй, постесняйся, что ли. Сначала убила меня, потом украла мою рубашку. Ты даже не спросила мои вкусы. Может, в них не входят трехметровые опасные женщины? То есть они, вероятно, входят, потому что каждый день мы живем и открываем в себе что-то новое… Это шутка.
Жрица склоняет голову набок, продолжая улыбаться.
— Не генерал, но болтаешь так же много.
Ладно, это как-то слишком загадочно. Хисока откашливается. Пора приступать к делу. Точнее к тому, что у него получается хорошо (как жрица и сказала) — к болтовне. А еще к выяснению информации, ведь это тоже своего рода разведка.
— Зачем убила меня?
— Думала, что ты генерал. Он бессмертен. Но смерть — единственный способ его остановить.
Какая невероятная тактика. С другой стороны, это реально сработало. Пока стрелу из головы не вынули, то Хисока в себя и не пришел. Если этот генерал — такая проблема для жрицы, то, стало быть, он может залечить раны еще быстрее. Кто же он такой?.. Он решает пойти ва-банк и спросить в лоб. Как тогда, с Гоном на Острове Жадности. Хисока был готов к столькому, уже придумал тысячу вопросов, которые мог бы задать Гон, а то просто сказал ему — да мы просто так к тебе переместились, чтобы спросить. Прямолинейность Гона — его страшнейшее оружие…
Он постоянно его вспоминает. Может, к черту мир и покой? Надо его воскресить?
— Кто генерал? — жрица, кажется, удивлена. — Он — бог.
— То есть, просто очень сильный человек.
— С твоей точки зрения, если ты не веришь в богов. Но он нарушитель. Один из последних рожденных под Пятой луной. Мы его ищем…
— Зачем?
Жрица опускает голову вниз, будто раздумывая, отвечать ли. Затем осторожно добавляет:
— Человеку этого не понять.
— А ты — не человек, что ли? Ты выглядишь как одна из нас. Э, с поправкой на рост.
— Я — как и ты. Вне времени.
Что бы это, черт возьми, могло значить?
Когда Хисока хмурится и уже собирается спросить, не дурит ли она ему просто голову подобными загадочными ответами, неожиданно позади них вновь скрипит дверь. Биски нашла их? Или очередной любитель спонтанно появиться и устроить сюрприз? Они вдвоем оборачиваются туда, но жрица не выглядит напряженной, даже не удивляется, будто ждет такого, а вот Хисока хмурит тонкие брови, когда видит обычного человека там. Это понятно по росту. Он одет похоже на жрицу, но проще — в белые просторные одеяния с узором, будто списанным с местных стен. Поверх накинут белый плащ, а на голове — широкополая шляпа, на которой болтаются колокольчики. Несколько секунд мужчина (видно по ширине плеч) стоит в дверях, но потом проходит вперед, и жрица кивает ему, а затем — смотрит на Хисоку вновь. Она будто бы хочет что-то сказать, пояснить, но не успевает вымолвить ни слова, потому что человек начинает говорить. И его низкий бархатный баритон заставляет Хисоку нахмуриться так сильно, как, кажется, он не делал никогда с момента своего воскрешения.
— Генерал — это последнее рожденное в этом мире божество. Жрицы Лунного Порядка ищут его, чтобы зарегистрировать его в общей системе, потому что он в нее больше не входит. Там есть все. Ты, я. Каждый, кто живет под светом Пятой луны. А он — нестабильный элемент хаоса в порядке мира.
Этот голос. Голос, который снился в кошмарах. Который спрашивал когда-то давно — ты уже сдался? Когда ты наконец сломаешься?
Тот, чьи руки сделали из него, идеального хищника, не способного жить в одиночестве калеку…
В нос словно бьет запах крови. Спирта. Гноя и пота. Слышен щелчок щипцов Фейтана. Еще один ноготь с неприятным чавкающим звуком отделяется от пальца. Глаз, плавающий в колбе отдельно, смотрящий слепо в ответ. Какие-то страхи можно преодолеть (Нико), но какие-то останутся в сердце навсегда, даже несмотря на то, что было сделано после.
Человек останавливается рядом. Он снимает свою великолепную соломенную шляпу. Несколько секунд Хисока пристально всматривается в него. Не нужно подбирать слов. Все ясно и так. Потому, будто забывая про жрицу, он криво ухмыляется и тянет тоном на пару октав ниже, каким не говорил уже столько лет:
— Приятно знать, что ты не теряешь тягу к эрудиции. Жаль только, что ты свалил от своей команды, словно трусливая крыса.
Некоторые раны не заживут никогда. Их не вылечить никаким бессмертием.
Хисока будет помнить тот год вечно.
— Все это неважно. Здесь я найду свой покой. А им будет лучше.
Какая глупость. Так нелепо, что Хисока не может сдержать раздраженного смешка. В самом деле, что он ожидал от этого человека? Благоразумия? Он утратил его в тот момент, когда Хисока забрал жизни Шалнарка и Кортопи.
— Правда что ли, данчо?
Chapter 137: ПУРГАТОРИО: эльдорадо: спрятать голову в песок
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
То, что Куроро сейчас тут… Хисока не удивлен; это скорее закономерно.
После возвращения в мир живых они не встречались, и все, что Хисока знал о нем, это то, что тот решил покинуть свою команду и отправиться… куда-то там, признаться, Хисока не особо внимательно вслушивался. Наверное, тот решил посвятить время себе и саморазвитию, всей этой чуши, к которой обычно тяготеют люди без смысла в жизни. Хисока бы сказал, что и сам таковым был, но у него были более изощренные методы саморазрушения, включавшие в себя бои и пролитую кровь. Но уединяться и сбегать от товарищей, хотя они только рады будут тебя видеть?.. Глупость. Это просто обесценивает все, что произошло. Да, Хисоку злит присутствие Куроро рядом. Это как вновь ковырять старую рану. Но Куроро же убил его. Одолел два раза. Вырвал свою победу окончательно, и Хисока пообещал, что отстанет (другое дело, что к нему самому пристала Пакунода). А потом тот просто взял и свалил от своего сраного хэппи энда? Кто так вообще делает? Даже Хисока перестал фигней страдать после второго оживления. Потому что это разумно! В этом, черт возьми, заключается катарсис всей истории! Куроро должен был отказаться от грабежей, просто зажить счастливой жизнью где-нибудь… да где угодно, пусть даже в Метеоре, предотвратить появление таких же несчастных детей, как он сам. А что он сделал?.. Свалил в глубины Темного Континента! Как только добрался сюда, неужели через ту выжженную пустошь?
Это так злит Хисоку, что он не может больше ничего вымолвить, просто сверлит его разъяренным взглядом. Нарушение всей логики. Ему должно быть плевать на Куроро, но он не может просто взять и проигнорировать настолько наглое нарушение всего адекватного, что только есть. Просто… нет слов! Пока эмоции в нем кипят, подобно воде, жрица поднимается на ноги и смотрит в сторону Куроро, который подходит к ним. Рядом они, конечно, выглядят потешно. Хотя не так потешно, как рядом с ним самим. Они молчат. То ли никто не хочет начинать разговор, то ли все жду друг друга. Немного забавно, но скорее раздражающе. Хисока чувствует, как закипает, и, не дожидаясь, пока Куроро наконец созреет на что-то, он разворачивается на каблуке и следует к выходу из храма, потому что, видят боги, ему еще докладывать Биски, что эта жрица от них отстала, и они смогут спокойно… что-то там сделать… черт, он даже не запоминал, что она говорила, настолько все эти исследования от него далеки!
Позади он слышит голос, который одновременно навевает слишком много неприятных воспоминаний, и, вместе с этим, бесит до дрожи в руках. От злости, в этот раз.
— Так быстро нас покидаешь?
— Я с тобой разговаривать не собираюсь. Ты меня вообще бесишь, а еще я тебя ненавижу, — Хисока решает побыть откровенным, что значит отказ от образов и некоторой доли флирта в голосе. Не в таком облике. — Подумать только! Столько проблем для всех, а ты просто взял и… Тьфу. Отвянь от меня! У меня пипец какие важные дела. Исследование этого мира, вся эта чушь. Ну, знаешь? Как у настоящего, мать его, охотника.
— Я бы хотел поговорить с главой твоей экспедиции.
— Круто. Мне насрать. До свидания!
Хисока ускоряет шаг. Он слышит позади шаги. Тяжелые. Значит, это жрица. Схватить за шкирку у нее не получится, рубашку ему так и не вернули, но вот под пояс она его без проблем хватает, прямо за ремень! Ну что за издевательство? Хорошо, что на форме нормальные крепкие ремни, остаться еще и без штанов, подобно новорожденному Адаму, Хисоке совершенно не улыбается. Хотя, конечно, эффект при возвращении на базу будет бомбезный. Неожиданно Хисока задумывается, не провернуть ли такой эксперимент, чтобы посмотреть, насколько сильно смутится Леорио, ведь только от него интересной реакции ждать и можно. Биски лишь повздыхает грустно об утраченном теле (Хисока вместе с ней), а Морена и бровью не поведет.
От столь прекрасных размышлений его отвлекает подходящий Куроро, и Хисока раздраженно на него смотрит. Происходит битва взглядов. Он решает не продолжать. Это бессмысленно. Ему сейчас даже не хочется сражаться. Вот настолько все бесит.
— Мы, — он кивает на жрицу, подразумевая, что они вдвоем, а не у кого-то эго настолько возвысилось, — сразу почувствовали ваш приход. И мы бы нормально поговорили, если бы ты не устроил беготню по городу.
— Ага, а стрела мне в глаз тоже была дружеским приветствием, да?
Жрица смущенно закашливается, когда Куроро поднимает на нее подозрительный взгляд.
— Моя вина.
— Ага. Просто взяла и выстрелила. А если бы там был не я? Я-то еще бессмертный!
— Другие не похожи на генерала.
Ах да. Этот таинственный генерал. Хисока косится в сторону Куроро, ведь тот в своей занудной манере может объяснить, о ком же идет речь (конкретнее, чем что-то про богов, системы, вещи, которые Хисоке кажутся скорее белым шумом, ведь в них нет никакого смысла), но тот молчит, и, значит, никакого продолжения. Сплошные загадки. Он вновь смотрит на жрицу, но та застыла, будто каменное изваяние. Лишь бы руки так крепко не держали. Шутка про штаны, конечно, великолепная, но ему хочется сохранить хоть что-то.
Куроро смотрит ему в глаза, и в этот раз Хисока не отводит взгляд. Не моргает. Когда ты болен зобаэ, это легко. Твой организм — это совершенная машина, которая не нуждается ни в чем. Ни во сне. Ни в отдыхе. Да, это тяжело. Но ты можешь продолжать бесконечно. Ведь таково оно — проклятье бессмертия.
В этот раз первым взгляд отводит Куроро, вновь глядит на жрицу.
— Не трогай их. Пусть идут. И отпусти его уже ради бога.
Пальцы жрицы разжимаются, и Хисока, словно кошка, ловко приземляется ноги и на руки. Пальцы неприятно скребут по бетону, он смотрит назад. На жрицу, апатичную, на Куроро, чье лицо кажется еще бледнее, чем в последнюю их встречу. Что-то его гложет. Почему-то он, дурак, все никак не может отпустить прошлое, хотя оно уже давно неважно.
Может, не Хисоке об этом говорить, конечно же. Он и сам, несмотря на то, что заявил Мачи, что не беспокоится о прошедшем, все равно гонялся за призраками прошлого, которые, в итоге, привели его к проигрышу. К двум даже. «Кит», Новая Мекка… Все эти места стали свидетелями его позора. Но в конце концов, это была правильная логика. Прошлое должно остаться в прошлом. Неважно, сколько ошибок было совершено, их уже полноценно не исправить, можно лишь немного снизить урон. Хисока принял эту истину. С трудом, два раза умерев, но он сумел договориться даже с Фейтаном. Их ругань сейчас — скорее тень прошлого, нечто смехотворное. Они оба бессмертны, потому что были возвращены к жизни в одном и том же источнике. По сути, Куроро нет смысла больше тосковать. Да, он ошибся, когда доверился Хисоке много лет назад. Но почти все его друзья вернулись к жизни. Даже сам Хисока согласился держаться подальше. В чем причина этой апатии, этого желания сбежать? Ему так стыдно смотреть им в глаза за то, что он дерьмовый лидер? Но разве это имеет смысл сейчас? Редан до смерти предан Куроро. Говорят, что без лидера труппа найдет себе новую голову. Чушь. Без Куроро Редан тут же развалился.
Он — не голова. Он — хребет этой группы.
И почему именно Хисоке, тому, кто невероятно далеко от их нежностей друг с другом, это понятно, а самому Куроро — нет?
Когда Хисока поднимается, отряхивая руки от пыли, Куроро подходит к нему. Тяжело отвыкнуть, что это теперь Хисока его ниже. Это так себя ощущал Гон? Ах, бедные маленькие люди… Грустно, невероятно грустно. Хисока кладет руку себе на бедро, чувствуя, что кожа начинает мерзнуть от совсем не теплой температуры тут (за беготней этого не заметить, там адреналин бьет в голову, все дела), и Куроро стягивает с себя плащ и протягивает ему. Это отличный, черт возьми, плащ. Он хорошо сшит. И материалы просто суперские… Хисока в этом очень даже разбирается, потому от подачки отказываться он не собирается.
Шляпа тоже ничего, но ее клянчить он не будет, это уже чересчур.
— Я не узнал тебя сначала, — признается Куроро, продолжая рассматривать Хисоку. — Мне надо извиниться за рубашку?
— Да забей… Чем меньше этих рубашек, тем лучше, — Хисока щурит глаза. — Не так-то я и изменился.
— Я не про лицо. Хотя тут я бы узнал тебя все равно. Я же видел тебя прошлого.
Ах да. Помните, как Куроро просматривал воспоминания Хисоки? А ведь Хисока так славно забыл об этом, но теперь ему напомнили! Не злиться… Спокойно… Все будет хорошо.
— Я скорее про то, как ты себя подаешь. И… — Куроро осматривает его с ног до головы. — Ты красишь волосы?
— Нет. По крайней мере сейчас, — Хисока презрительно закатывает глаза и скрещивает руки. Но плащ хорош. Он еще и теплый. Что это за материал? Ему срочно нужно знать. Как он вернется, то обязательно сделает из этого миллион одежек, благо шить умеет. — Это последствия воскрешения.
— Я не помню такого у других.
— У других было больше частей тела.
Хисока не уверен в причине собственной мутации. Возможно, волосы побелели не из-за особенностей нэн-лужи, и даже не потому, что от него остались только пальцы, а потому что на момент смерти уровень стресса зашкалил, и это не белизна, а седина. Причуды Темного Континента для него все еще крайне загадочны. Или кто-то в небесной канцелярии пошутил и решил сделать такой подарок исключительно ему. Или в его отрезанные пальцы закралась кровь Золдика, и теперь он на самом деле химера, которая сама об этом не подозревает… Но скорее всего стресс. Это же вроде как возрождение тела с нуля, то есть с заложенными на тот момент эмоциями. А урон откатывается назад. То есть, все началось с момента, как его обезглавил Нобунага.
Хисоке все равно. Белые волосы — тоже стильно. Если надо будет, то покрасит. Он пробовал пару раз, красил кончики в разные цвета. Выглядело неплохо.
Он просто пожимает плечами, а потом отворачивается. К сожалению, Куроро идет за ним. Черт. Он реально настолько сильно хочет поговорить с Биски? Зачем она ему? Или соскучился по человеческому обществу? Хотя жрица же умеет говорить… И не особо она от человека отличается. Хисоке вдруг хочется увидеть ее лицо. Очень сильно.
— Я собираюсь назад. И не дай бог ты начнешь клевать мне мозг.
— Обязательно, — слабо улыбается Куроро. Ну хоть на сарказм способен…
В итоге их Новая Троица Друзей отправляется обратно, хотя Хисоке хочется, чтобы эти двое остались позади, потому что его не интересует, на кой ляд Куроро уединился именно в этом городе (возможно, сюда просто проще добраться, потому его выбрала и Биски; а может, это как-то связано с самой сутью лунных городов, которая Хисоке интересна крайне мало), и почему вообще жрица ищет того самого типа, на которого по неясной причине Хисока вдруг оказался похож. Но это любопытно. В смысле, не поиск жрицы, а этот генерал. Права ли Биски? Может, они реально очень дальние родственники. Не то, что Хисоку это особо интересует… Тема семьи — не то, что приносит ему хоть какую-то радость. К сожалению, теперь это даже не тайна.
Он вновь смотрит на Куроро. Тот будто бы схуднул еще сильнее с их последней встречи, а она была много лет назад. Возраст начал сказываться — и пусть лицо осталось почти неизменным, но в уголках глаз появились морщинки, едва заметные. Может, мимические. Нэн — это такая вещь. Крайне любопытная. Кому-то сохраняет молодость совсем, а кому-то — нет. Но тут скорее всего замешано эмоциональное состояние. Куроро ведь у нас страдалец. Он все не может понять, что пришла пора стать эгоистом и возрадоваться, что почти все друзья вернулись. Пакунода рассказывала, что в их труппе (до того, как она действительно стала труппой) была еще одна девочка (точнее две, но вторая просто ушла), и что ту зверски убили… Если Куроро так гнетет ее судьба, он мог бы ее вернуть. Пакунода и Мачи отказались это делать из-за банальной морали, мол, бессмертие — это не шутка, особенно для ребенка. Но зобаэ… может, это не такое уж и бессмертие. Не бывает абсолюта. Даже эту болезнь можно как-нибудь прервать. Скорее всего если уничтожить все тело разом, например, сжечь при высоких температурах. Они были в месте, где запускались огромные ракеты. Их могло бы хватить.
Богов и бессмертия нет. Сказки, придуманные кем-то.
Даже у нэн есть ограничения.
Так сильно хочется разозлиться на Куроро. Высказать, что Хисока думает о нем, таком убогом, что решил сбежать от друзей. Но почему его вообще должно это волновать? У Хисоки был шанс убить Куроро, два шанса, надо заметить, и он оба бездарно просрал. Надо быть спокойнее. И вообще, это не Куроро убил его во второй раз, это был Нобунага, и Нобунага свою порцию гнева уже получил. Хисока должен заключить какой-нибудь договор с собой, чтобы в случае случайного воскрешения Гона тот не пришел к нему и не свернул шею за то, что Хисока опять не соблюдает обещания. Он пытается, честное слово! Просто это сложно!
Потому Хисока решает, что нет момента лучше для Практически Дружеского Разговора, тем более идут они сейчас неспешно, а до точки сбора, которую приметил Хисока (там горит огонек, значит — костер) еще идти и идти. И пусть прогулка по мертвому городу полна некоторого рода очарования, это все равно скучно. Все здания выглядят одинаково. Эй, Хисока все же не знаток архитектуры, окей?
Не поворачивая головы, он роняет:
— И что ты забыл в такой невероятно мертвой дыре?
Судя по тону Куроро, тот улыбается. Это одна из его маленьких улыбок, которые так обожали «Пауки». Хисоку от нее тошнило.
— Тебе так интересно?
— Нет. Но мне скучно идти в тишине. А твоей дамочки я побаиваюсь. Что ты забыл в месте, в которое почти не попасть?
Хисоке почти интересно, как именно Куроро сюда спустился, но, скорее всего сюда есть еще пути, помимо шахты. Просто это самый простой и быстрый. И, вероятно, безопасный.
— Я искал подобный уголок.
— Нахера?..
— Мирские тяготы приносят только проблемы.
Хисока чувствует, как закатывает глаза. Ах, ну конечно. Взгляните на него. Вот до чего доводят теологические разговоры. Куроро так много трепался о боге, и теперь мнит себя… кем? Страдальцем? Непонятым мессией? Впрочем, Хисоке слишком наплевать, чтобы интересоваться настолько глубоко.
— Мои решения каждый раз приводят к проблемам. В детстве, в юности. Даже сейчас. Твоя короткая смерть из-за стрелы — тоже моя вина, ведь я послал мою подругу.
— Да, но выстрелила-то она. Ты здесь вообще при чем?
— Потому что выйди навстречу вам я, то этого бы не было. Разве это не так? — голос Куроро начинает звучать снисходительно, будто он объясняет нечто крайне очевидное. Хисоку это медленно выводит из себя, хотя раньше он держался бы более отстраненно. Вот что делает воскрешение. — Даже все проблемы с тобой возникли из-за меня. Твое принятие в Редан, твое предательство. Гибель друзей.
Хисока резко останавливается. Куроро едва не налетает на него. Медленно он оборачивается, смотря данчо в глаза, а потом почти по слогам произносит:
— Нет. Это херня. Я убил твоих приятелей, потому что захотел. Если уж мы тут пытаемся выяснить, кто виноват, то это моя ответственность. А если мы зрим в истоки. то ты должен винить не себя, а Нико. Но почему-то ты вновь все берешь на себя. Не надоело? Твои приятели вернулись. Буквально из мертвых воскресли, потому что Гон доверил тебе тот секрет. Хватит строить из себя невесть кого. Иди, черт возьми, и встреть их, как полагается. А не прячься на краю света в окружении… — он критично осматривает жрицу. — Ну ладно, окружение у тебя довольно ничего.
— Я не буду с тобой больше драться, — качает головой жрица.
Да черт возьми!
Но взгляд Куроро не меняется. Его глаза напоминают ночь — такие же темные и непроглядные, и Хисока вдруг ощущает невероятно сильное желание выцарапать их, чтобы больше не видеть этого усталого тоскливого взгляда. Но он сдерживается. В конце концов, приходится учиться на своих ошибках. Хисока это умеет. А Куроро?
— Я понимаю, о чем ты. И ты, несомненно, прав. Но я совершил слишком много ошибок. Слишком много где оступился.
— Люди ошибаются, — цыкает Хисока. — Это свойственно любому. Мне, тебе. Гону. Даже вечно правильной госпоже Чидль. Ты не будешь гением с самого рождения. Это очевидно.
— Да, но некоторые вещи очевидны. А я их игнорировал.
О нет, начинается…
— И какие вещи ты мог игнорировать, когда был ребенком? Ты жил на помойке, — произносит Хисока намеренно очевидно снисходительным голосом и шумно выдыхает сквозь зубы, а потом тычет Куроро пальцем в грудь. — Окей, я пообещал себе, что забуду прошлое, но ради тебя я его вспомню. Я слышал от Пакуноды, что вы делали. Ничего там такого не было. Это я в детстве всегда прятал голову в песок, что и вышло мне боком, и ты знаешь это. Ты это видел! Так какого хрена ты тут устраиваешь?
Куроро улыбается. О нет. Это опять та самая грустная улыбка. Спокойно, Хисока, ты обещал Гону, что не будешь его душить. Держись.
— Паку просто слишком добра.
— Нет, это ты слишком туп!
— Если бы не я, то мы бы не начали смотреть то костюмированное шоу, — горько возражает он. Жрица слушает их ругань молча, не кажется, будто ее это особо интересует. — Мы мечтали о великом, о далеком, что и привело к тому, что нашу хорошую подругу убили. Если бы не я, то никто бы из Редана не стал преступником. Они просто послушались меня. Просто пошли за мной, потому что верили в мои слова, а я обещал так много. Что мы наконец-то завершим несправедливость в этом мире. Что сделаем его лучше для других детей, вроде нас. И что в итоге? Столько лет прошло, а ничего не поменялось. Все, чего я достиг — это сделал своих друзей убийцами, — под конец голос Куроро совсем садится, становится тихим, словно шелест травы. — Перед тобой я тоже виноват, Хисока… Нет. Хилоян. Перед тобой — особенно. Ведь если бы я увидел, кто ты такой на самом деле раньше, то…
— Завались!
От такого резкого крика даже жрица вздрагивает. Хисока чувствует, что он буквально кипит. Твою мать! Мало того, что обнылся, так еще и Хисоку в это втянул! Да и по такому поводу! Дебильнейшему! Да, он обещал Гону многое, но это уже слишком! И пусть он расстанется со своей маской на сейчас, пусть вечно умеющий держать себя в руках Хисока сменится на Хило — плевать! Нет сил больше терпеть этот бред!
— Да кого это волнует! Особенно я! Я тебе вообще не приятель! Я вступил в Редан с одной целью — тебя убить! Потому что я такой же придурок! Мне в кайф было драться, слышишь?! Не нужна была мне помощь! Я насрать хотел на прошлое, оно меня не особо заботило до последнего года, когда ты полез мне в башку, и когда вмешался Гон с Каффкой! — он всплескивает руками и начинает кружить вокруг Куроро, хватая себя за волосы. Конечно же они побелели. Тут одни дебилы! Сплошной стресс! У него так морщины раньше срока появятся! — Ты должен прежде всего думать о себе! Но ты, идиот, решил все бросить, хотя у тебя была возможность просто забыть прошлое и начать жить заново с твоими тупыми приятелями! Да все они только рады будут! Твою мать! Почему я сумел договориться с Фейтаном, а ты тут разводишь сопли?! Просто вернись уже в Гойсан и извинись перед этой шайкой! Они так рады будут! Почему я тебе вообще это говорю, если это очевидно?!
На этой эмоциональной вспышке силы Хисоки заканчиваются, и он просто тяжело дышит, понимая, что давно так не бесился. Наверное, с того момента, как его обезглавил Нобунага. Тогда он был зол просто до ужаса. И сейчас. Только в прошлый раз злость была оправданной, тогда Куроро хитро использовал слабость Хисоки против него самого, а в этот момент? Из-за какой-то чуши!.. Да если бы Хисоке сказали, что есть возможность вновь встретиться с братом, что можно попытаться начать все заново, и ничего особо не поменяется (все же, Редан уже взрослые люди, они не особо изменились, пока часть товарищей была мертва, с братом все сложнее), то он бы с радостью за это схватился! Кто вообще от такого откажется?
Но нет. Куроро опять качает головой, и Хисока понимает — он достиг предела своего терпения. Прости, Гон, он правда не хотел. Он старался всеми силами, держался как мог. Но слушать эту чушь — выше его способностей.
— Все равно я был вино…
— Заткнись! Заткнись-заткнись-заткнись!
Хисока бросается на Куроро, сбивает его с ног, а потом, оседлав сверху, начинает колошматить по лицу. Тот слабо защищается, а Хисока не использует нэн, чтобы не превратить голову этого бездаря в кашу, но, боги, как же ему хочется. Это же надо только подумать о том, что он такой весь виновный! Да, он принял Хисоку в отряд. Но Хисока его обманул. В этом вся суть! Мачи вон тоже злилась на себя, мол, как же так, как я могла ему довериться, но это нелепо! Хисока просто обвел всех вокруг пальца. Почему он вины не чувствует, а эти идиоты — да? Ну ладно Мачи. Мачи хотя бы потом перестала так думать. А Куроро? Вот, казалось бы, должен быть неглупый человек. Но развел тут драму на пустом месте…
Лицо Куроро под кулаками постепенно покрывается ссадинами и кровью. Белая одежда пачкается алыми разводами. Завтра оно распухнет. Хисока не собирается останавливаться, но, когда он заносит кулак, а тот оказывается мягко обхвачен рукой жрицы, он не вырывается и просто опускает руку. Качает головой и поднимается на ноги, потирая сбитый в мясо кулак. Хорошо, что он бессмертный. Ему вообще наплевать.
Хотя, признаться, по одной вещи от старого тела, помимо облика, он скучает. И это не зубный импланты. Это уничтоженный к чертям болевой порог. Потому что рука сейчас жутко болит.
— Просто… твою мать!
В бешенстве, пока жрица помогает Куроро встать на ноги, Хисока отворачивается и торопливо следует к месту встречи. Чертов Куроро. Вновь его взбесил. А Хисока так хорошо держался. Даже сохранял свой образ из прошлого все это время. Но нет, пришлось же показать, что у него на самом деле на уме, потому что этот дурак все не верит. И почему Хисока обязан ему это объяснять?..
Немыслимо.
Когда они наконец добираются до нужной точки, по ощущениям проходит около часа. Лицо Куроро медленно синеет. Хисока вроде как должен гордиться этим, но он так зол, что не может даже смотреть в его сторону. Им не следовало работать вместе, вообще. Они как огонь с водой — несовместимы. Когда он замечает впереди Морену, которая выискивает гостей, то машет ей рукой. Морена же смотрит на него подозрительно. Еще подозрительней — на жрицу и Куроро. Последнего она легко узнает. Видимо, встречались на «Ките».
— Ну ничего себе. Скажи пожалуйста, это ты специально нам проблем нашел на голову?
— Конечно, — Хисока невинно хлопает ресницами. — Это же мое призвание. Не знала?
Они оба гнусно хихикают. Морена — прекрасная женщина. Понятно, почему половина Какина ее не любит. Они просто ничего не смыслят. Пока они продолжают вести себя, будто им уже не далеко за тридцать, а лет эдак двенадцать (никогда не отказывайтесь от того, чтобы сохранить в себе капельку духа юности, без него можно стать унылыми нытиками, как Куроро), к ним подходит Леорио, и видя сначала жрицу (ее трудно не заметить первой), а потом — Куроро, он широко распахивает глаза и роняет изо рта палочку, которой безуспешно пытается заменить сигарету.
Та падает на пол.
— Ох, — Леорио растерянно смотрит на них всех. Особенно на Хисоку. — И что мы будем делать?
Chapter 138: АНТРАКТ: киллуа
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Когда Киллуа входит в зал к отцу, в него мгновенно впивается взгляд его сторожевой собаки. В детстве ему казалось, что это излишество; что такой твари тут явно не место, и что она тут если не для декора, то для раздражения самого Киллуа точно. Но повзрослев, он просто принимает как факт и данность то, что отцу нравятся экзотичные зверушки, чье происхождение, вероятно, тянется к Темному Континенту. От этого названия уже не бегут неприятные мурашки по коже, честно говоря, оно просто оставляет мерзкое послевкусие во рту, потому Киллуа предпочитает не вспоминать его почем зря. Он смотрит на собаку — та отворачивается. На этом их короткий контакт завершается. Немедля, Киллуа садится на подушку напротив отца, тот же, ничуть не изменившийся за все эти годы, лениво пролистывает книгу у себя на коленях. Кажется, это одно из собраний сочинений какого-то философа. Признаться, Киллуа считает эти книжки довольно скучными.
Когда глаза отца поднимаются на Киллуа, тот не вздрагивает, лишь склоняет голову в почтительном поклоне. Пока что место будущего главы клана ему не видать — отец слишком хорошо себя чувствует, да и самому Киллуа не слишком хочется на него претендовать. Это у Иллуми были грандиозные планы о том, что Киллуа должен стать главой семьи (которого Иллуми будет манипулировать), но из-за всего произошедшего в последние годы, кажется, даже Иллуми уже перестал питать особую надежду на эту идею. Он где-то работает сейчас, идеальный сын семьи, избежавший становления наследником. К счастью, его дети больше похожи на мать. Киллуа нравится с ними возиться.
— Хорошо выглядишь.
— Благодарю.
Отец захлопывает книгу и откладывает ее в сторону. Киллуа же гадает, зачем он вызвал его сюда. Не то, что у него сегодня нет дел. Киллуа всегда занят. Он один из топовых наемников старого мира. На Темном Континенте свои чудовища, а он… сказать проще, он не слишком любит возвращаться в Гойсан по определенным причинам. Он выжидающе смотрит на отца, и тот, видя, что ему невтерпеж, замечает:
— Терпение. Будущий глава клана должен быть спокоен, подобно змее на охоте.
— А можно без этих фразочек, пожалуйста? Не люблю пустой пафос.
Сильва начинает ухмыляться. Ему нравится, когда Киллуа наглеет. Он видит в этом силу будущего патриарха, а не слепое подчинение, как было с Иллуми. Впрочем, Иллуми — манипулятор (в смысле, не по типу нэн, а про его характер). Он сделает вид, что смирился, а по факту все равно провернет все так, как хочет сам. В этом смысле они отлично дополняют друг друга, как новое поколение Золдиков.
— В пустом пафосе сама суть подобных разговоров, — Сильва откидывается назад и с прищуром рассматривает сына. — Хорошо. Опустим пустую болтовню. Я пригласил тебя сюда, потому что у меня есть для тебя важное задание.
О нет. Киллуа это уже не нравится.
— Весьма полезное для будущего патриарха.
— Что, мне нужно убить какого-то политика? Предлагаешь мне сделать это пафосно посреди дня, а не выстрелить в кортеж из-за куста?
Когда Киллуа иронизирует, это начинает злить Сильву. Даже Сильву, обычно спокойного к такому. К одному он не потерпит нетерпения — к их профессии. Но шутка коротка, а Сильва достаточно благоразумен, чтобы не особо реагировать на подобные шуточки.
— Нет. Но посветиться перед публикой будет полезно.
Киллуа медленно вскидывает бровь. Публика? То есть, это не убийство. Что-то официальное? С каждой новой секундой это становится подозрительней и подозрительней.
— И что мне нужно делать?..
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Встреча, на которую он прибывает заранее, проходит в Йоркшине в новеньком небоскребе, выстроенном на месте старого ИТЦ. Местечко знаменательное, конечно, но Киллуа пришел сюда не скорбеть; он выходит из машины первым, смотрит по сторонам, а потом подходит к задней двери и открывает ее, так, чтобы ни один незадачливый снайпер не сумел добраться до его клиента. Таково и оказалось задание отца — сегодня он выступит не в качестве убийцы, а телохранителя персоны, приехавшей на главное событие года для каждого дельца — собрание крупнейших производителей техники старого и нового мира, проходящее каждый год. Работенка не самая сложная, тем более учитывая, кого он защищает, но в этом одновременно кроется и самая большая проблема, потому что сегодня Киллуа стоит на страже не простого человека, а вполне конкретного, которым выступает никто иная, как Камилла Хой Гоу Джоу, Вторая принцесса Какина (бывшая?), а также человек весьма своеобразного характера.
Он подает ей руку и помогает выбраться из машины. С момента интрижек в Гойсане та не изменилась ничуть; все те же длинные золотистые волосы, молодое красивое лицо с высокомерным взглядом. Сегодня она одета в коктейльное платье, поверх которого надета белоснежная шуба. Совершенно не деловой наряд, но Камилла и не славится тем, что уважает чужие рамки — она будет одеваться так, как захочет того сама. Когда Киллуа помогает ей выбраться, Камилла очаровательно ему улыбается, а потом поправляет галстук и волосы, стягивая пучок на голове туже. Сейчас, наверное, он может поспорить с ней в длине волос.
— Люблю красивых мальчиков в защите, особенно таких талантливых, — ее дыхание щекочет Киллуа кожу, а потом она критично осматривает окружение. — И вновь это сборище остолопов. Не могу поверить, что возвращаюсь сюда который год. Сраный Бенни. Не мог что ли сюда сам заявиться?
— У него нет хацу бессмертия, — мягко замечает Киллуа, за что Камилла пихает его локтем в бок.
— Это крайне ограниченное хацу, так что особо не умничай.
— У господина Бенджамина даже такого нет.
— Ой, не надо мне тут логикой сыпать, — но Камилле явно нравится, когда с ней спорят. Киллуа знает. Он помнит это после всего, что произошло в Гойсане. Со вздохом она поправляет шубейку на плечах. — Ах, какая скука… Надеюсь презентации в этом году будут повеселее, чем в том. Ты просто не представляешь, как сильно начинает наскучивать слушать про оружие в десятый раз подряд, и ладно бы я ничего не понимала, но из-за всей работы с Бенни я теперь в этом чуть ли не ас…
Она продолжает жаловаться еще и еще, а Киллуа про себя выдыхает. Работа с Бенджамином — не то, что он планировал, особенно учитывая его историю с Гойсаном и этим человеком — одним его знакомым — в частности. Но это можно потерпеть. Больше всего сейчас Киллуа рад тому, что рядом с Камиллой нет второго ее телохранителя, того, кто сопровождал ее все это время. Не то, что Тройка не нравится Киллуа, он довольно спокойный юноша и даже очень вежливый, но ему бы не хотелось видеть кого-то, кто выглядит как…
Вдвоем они проходят вперед, в небоскреб. Поднимаются на роскошном лифте на пятидесятый этаж, откуда открывается отличный вид на город. Теперь подобные залы собраний делают посередине зданий, чтобы, если кто-то попытался бы повторить подвиг Джайро, то весь цвет нации не скончался бы, запертый наверху. Впрочем, подобного не случалось уже много лет. То, что сотворил тогда Джайро, является беспрецедентным в своей сути. Иногда Киллуа рад, что этого не видел. С детства он был закален самыми мерзкими зрелищами, чтобы стать идеальным убийцей, но он помнит человека, который, как и он, довольно спокойно относился к убийствам, но который так и не сумел до конца оправиться от увиденного в тот день, когда пал ИТЦ.
Даже чудовища боятся.
В огромном роскошном зале стоят множество столов, вокруг которых, словно насекомые, вьются люди. Претензия пока не началась. Киллуа знает этикет бытия телохранителем — он следует за Камиллой, но дает ей немного пространства для разговоров, пристально смотрит по сторонам. Здесь полно знакомых лиц. Где-то мелькает Бизефф в сопровождении Хины; говорят, он перебрался в Гойсан. Вероятно, Хину он взял только потому, что она похожа на человека, в отличие от Велфина. Несмотря на признание муравьев-химер, люди все еще брезгливо к ним относятся. А чтобы понять, что Хина — не человек, нужно очень сильно присмотреться.
Столько знакомых… Киллуа начинает понимать, почему отец его сюда направил. Все они помнят Киллуа, и, видя, что он не ушел из дела, они поймут, что смогут к нему обратиться. Кто бы подумал, что эти случайные связи, появившиеся во время безумного приключения, пригодятся ему в будущем. А ведь он был по сути ребенком. Многие будут впечатлены, узнав, что он участвовал в зачистке Восточного Горуто. Так и зарабатывают славу, и отец хочет, чтобы он ее подтвердил. Показал, что Киллуа Золдик все еще тут.
Однако он не успевает погрузиться в свои мысли. Разговоры Камиллы коротки, словно ей не хочется тратить время на деловую болтовню. Вдвоем ни направляются к огромному столу, берут напитки, а затем подхватывают пару закусок с красной рыбой. Шутливо чокаются, а потом Камилла, как заправский выпивающий, опрокидывает в себя бокал. Она проводит языком по губам, облизываясь, и Киллуа смотрит на то, как ее язычок, словно змеиный, пробегает по яркой алой помаде.
— Н-да, все такая же скука. Этому месту не хватает молодой крови. Видишь? — Камилла выразительно глядит на Киллуа. — Несмотря на открытие Темного Континента для людей, новшества и смену власти в паре стран, костяк бизнеса остался все тем же. Даже несмотря на то, что я теперь работаю с братом, мы все еще остаемся двумя влиятельными фигурами в этом змеином логове. И так со всеми. Я могу тебе столько грязных секретов рассказать про каждого из здешних, и это ничего не поменяет.
— А они — твои секретики?
Камилла очаровательно подмигивает.
— Ой, а как ты узнал?
Она хищным взглядом осматривает окружение, останавливается на каждом, и, невольно, Киллуа наблюдает за ней. Он знает многих, это правда. Но он не специалист в какой-то среде, его знания крайне поверхностны. Да, он знаком с Бизеффом, но это не значит, что они много сотрудничали. И так далее. Камилла щурит глаза, будто выискивая кого-то, а потом вновь смотрит на Киллуа, и что-то в ее взгляде сейчас ему так сильно не нравится… Он не может сказать, что именно. Интуиция будто кричит? И кричит верно, потому что следом Киллуа слышит вещь, которой сегодня бы хотел избежать.
— Гону стоило вырезать всю эту заразу еще тогда.
— Что, прости? — он не верит в то, что слышит, и Камилла с брезгливым видом тянется за вторым бокалом у проходящего мимо официанта.
— Чтобы бизнес пошел иначе, тебе надо засеять новое поле. Понимаешь? Здесь все те же старики. Они выращивают преемников, которые мыслят, как и они, так что ничего по сути не изменится. А вот Гон мог их всех убить. Сумасшедший сукин сын. Я скучаю, — тоскливо тянет она, но голос звучит как-то фальшиво, будто не так уж и сильно она грустит. — Было в нем нечто безумное, нечто такое… Ну, думаю, ты понимаешь. Ты ведь был его лучшим другом, да?
Киллуа смотрит на нее во все глаза. Он открывает рот, но не может вымолвить ни слова. Гон — его лучший друг. С Гоном они прошли через огонь и воду. Гон — это его солнце, его свет, и несколько лет назад он самостоятельно сделал то, что никогда не сделал бы настоящий лучший друг, он…
Но его спасают от необходимости ответить, потому что Камиллу замечает кто-то из зала и размашистым шагом направляется к ней. Впрочем, не неизвестный интересует Киллуа, от размышлений его отвлекает человек позади этой новой фигуры на шахматной доске — потому что это его родной младший брат, Каллуто. Тот все же отрастил волосы. С ними и бумажными веером он выглядит элегантней, как и должно быть. Несмотря на схожесть с Иллуми, Каллуто выглядит человеком, в глазах есть этот блеск, который Киллуа никак не может описать. Брат, видя его, лукаво улыбается и щурит глаза, и Киллуа облегченно выдыхает. Только потом он обращает внимание на человека, которого сопровождает брат (вестимо, тоже в роли телохранителя).
Это молодой мужчина, наверное, примерно возраста Киллуа. У него красивое лицо, тонкий рот, очаровательная улыбка. Светлые волосы, зализанные назад, но легко увидеть выбивающиеся темные корни. И темные авиаторы, конечно же. В не самом аккуратном и дорогом костюме, он выглядит лишним на этой вечеринке, но Киллуа знает, кто это, потому что только дурак не видел плакаты с этим человеком. Даже вся эта небрежность — просто напускной образ. Он — новый оружейный барон Гойсана. Если Бенджамин работает только с определенными людьми и в основном производит оружие для цивилизации, то господин Мелон продает его абсолютно всем, даже аборигенам. Он неплохо поднялся за последнее время.
Его тут не любят. Это знает даже Киллуа. Понятно, почему он нанял Золдика в защиту.
— Ну ничего себе! А я думал, что ты, уважаемая, наконец-то свалишь отсюда, потому что тебе все это очертенело.
Видимо, Мелон хорошо знает Камиллу, потому что они обмениваются хищными улыбочками.
— Завались, — она тоже решает не быть особо вежливой. Затем смотрит на Киллуа и указывает рукой на спонтанного собеседника. — Познакомься, это Мелон. Он торгует оружием. Хотя, думаю, ты об этом в курсе. Уверена, что твой папаша закупается у него.
— Нет, мы предпочитаем официальные заказы.
— И очень зря, — с ярким воодушевлением кивает Мелон. — Официальные поставщики завышают цены, а еще могут сплавить тебе брак. Я же никогда такой чушью не займусь.
— Потому что только дебил станет тестировать продаваемое собой оружие, — Камилла закатывает глаза, и Мелон очаровательно улыбается. Ухмылка у него самая что ни на есть лисья.
— Зато количество брака практически нулевое.
— Никто не тестирует свой товар перед покупателями. Это дурновкусие.
— Прости, это ты из всех людей мне про дурной вкус говоришь?
Они по-гиеньи смеются. Камилла шумно выпивает из бокала. Она явно сдерживается, чтобы не плеснуть остатки шампанского Мелону в лицо. Понятно, он из тех людей, кто завоевывает свое внимание тем, что подлизывается к каждому определенно. Камилла любит тех, кто с ней наглеет, вот он и огрызается. С другими он небось ведет себя вежливо, подлизываясь.
— У тебя такое тупое имя.
— Отличное имя! — обидевшись, тот в излишне театральной манере кладет руку себе на сердце. — Оно говорит обо мне все, что только можно!
— Ты любишь фрукты?
— Дыня — это не фрукт.
— Овощи?..
— И не овощ, — подсказывает с улыбкой Мелон. Терпение Камиллы явно начинает подходить к концу. Лицо темнеет. Ох. Киллуа должен защищать Мелона от нее? Или это работа Каллуто?
— Ну хорошо, многоуважаемый корнеплод, или кто ты там, но это все еще отстойное имя. Я бы сменила, будь я на твоем месте, но, к счастью, я лишена таких недостатков, — когда Камилла разводит руки в стороны с многозначительным смешком, Киллуа вдруг замечает нечто серебряное у нее на безымянном пальце. Не только он, потому что Мелон тут же приспускает очки, и на мгновение Киллуа видит его глаза — такие же лисьи, и вовсе не очаровательные, как его улыбка. Впрочем, он тут же возвращает авиаторы на место.
Что-то в его поведении Киллуа не нравится. Он не может сказать, что конкретно. Какое-то напускное очарование? Образ фальшивый до невозможности.
— Ой, полагаю, со свадьбой?
— Это кольцо у меня уже несколько лет, — Камилла смотрит на него, как на дурачка. Потом она горестно вздыхает, осматривая его. — Нормальной свадьбы так и не состоялось… А жаль. У нас были такие чудесные отношения…
— И с кем это? — решает наконец спросить Киллуа.
Камилла очаровательно хлопает ресницами.
— С Гоном, конечно же.
Происходит пауза. Киллуа чувствует, что сейчас чихнет. Каллуто резко захлопывает веер и выпучивает глаза, а Мелон выглядит так, будто сейчас уронит челюсть. Они втроем смотрят на Камиллу, которая переходит все стадии раздражения от игнорирования до гнева за считанные секунды, а потом разъяренно щерится, и только тогда Каллуто неуверенно произносит:
— Он же мертв.
— И что?
— Капитально так мертв, — подтверждает Мелон. Камилла закатывает глаза.
— Когда-нибудь он вернется, и я в это верю. А изменять законы Гойсана легко — на момент нашей помолвки в законе не было ничего сказано про редактирование документов задней датой. Официально мы женились за день до смерти.
— … зачем?
Стоит ли Киллуа удивляться, что из всех людей именно Мелон озвучивает нужную ему реакцию? Нет. Это просто нормально — слушать эту чушь и поражаться. Потому что… боги, ну чего он ждал от Камиллы, в самом деле? У нее же была эта одержимость Гоном. У кучи народа она была. Даже у него самого, пока он не сделал то, что…
Неважно.
Воспоминание об этом портит все настроение, но Мелон и Каллуто продолжают во все глаза смотреть на Камиллу.
— Э, знаешь, это как-то уже слишком.
— Отвали, — Камилла очаровательно улыбается.
— Он мертв! Типа, очень сильно мертв. Ты не можешь просто так обручиться с мертвым парнем.
— Но я могу, и я это сделала. Твои проблемы?
В излишне драматичной манере Мелон прикладывает руку ко лбу и, шепча Каллуто, чтобы тот поймал его, падает назад. Это все шуточка, конечно же. Они продолжают осуждающе смотреть на Камиллу, потом все понимают, что панчлайн пройден, и настало время деловых разговорчиков. Мелон вновь улыбается. Эта улыбка — широкая, слишком яркая на издевательски бледном лице, кажется Киллуа омерзительной. Вот он, спекулянт, создавший себе империю на руинах Лунцзю, когда все захотели себе оружие, даже самые дикие аборигены. Такие люди как он, не просто торгуют смерть на войне — они их разжигают.
Как же болит голова.
Не стоило ему соглашаться на это дело. Киллуа потирает болящий висок и кивает Каллуто, когда тот подходит ближе. Брат изменился. Они так давно не общались. Удивительно. Надо бы написать Аллуке… хотя вряд ли она станет отвечать…
— Ты дурно выглядишь. Иди умойся.
— Я не могу оставить своего клиента.
— Я присмотрю, — Каллуто улыбается. — Ну так, по-братски.
— А если тебе заказали ее убить?
— Кого? Госпожу Камиллу с бессмертным хацу? — брат заказывает глаза и раскрывает веер, пряча лицо за ним. Лишь глаза видны, яркие, словно лунная ночь. — Не беспокойся. Сегодня не тот день, когда стоило бы кого-то убивать. Так сказал гороскоп.
Не стоит отказываться от доброты, если ее проявляют.
Киллуа кивает брату, а сам быстро отлучается в уборную. Несколько минут он умывает лицо холодной водой, чувствуя, как медленно теряет чувствительность кожа. Когда он поднимает взгляд, то видит себя — не того мальчика, что отправился в приключение вместе с другом, а копию своего отца. Да, лицо красивей. Не такое грубое. Но он поменялся. Киллуа перестал быть Кем-То, и стал просто Золдиком. Отринул все, что было ему по-настоящему дорого. Но все это… во славу логики. Во славу благоразумия.
Что он мог поделать?..
Прикрывая глаза, он набирает ладони ледяной воды и снова плещет себе на лицо, будто это поможет ему что-то почувствовать.
Chapter 139: ПУРГАТОРИО: эльдорадо: и ветка
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Когда Куроро говорит — когда он начинает свои невероятно длинные скучные речи, полные тайных знаний и всяческих деталей, интересных лишь узкому кругу людей (не Хисоке, в общем) — его голос начинает усыплять, больше похожий на шипение змеи, размеренное и тихое, но в то же время спокойное. Он словно река — холодный медленный поток, так и голос Куроро всегда одинаков, всегда равнодушен. В нем почти не бывает эмоций. Раньше Хисока думал, что Куроро просто любит выпендриваться на пустом месте, дескать, он такой загадочный. Это было бы не просто нормально, это было бы довольно очевидно, потому что речь идет о Куроро Люцифере, который всегда был в Редане чуть ли не самым главным Мистером Помпезность (он всегда воровал вещи чисто из эстетического удовольствия, хотя, как понял Хисока позднее из разговоров с Пакунодой, изначально так не было, это потом уже в голове что-то перестроилось, и Куроро стал эдаким Робин Гудом, которому лишь бы поднасрать Большому Брату) но, однако, Куроро просто таков и есть. Что Паку, что Нобу, что даже Мачи отзывались о нем, как о довольно спокойном. Возможно, все дело в смерти их подруги в детстве. В некотором роде у Хисоки есть опыт с детскими смертями, но, знаете, у него всегда в голове был бардак, так что отпечаталась лишь одна. Но в этом они, если гибель этой Сарасы и правда настолько впечатлила Куроро, очень похожи. Возможно, потому Куроро и дал Гону его спасти, хотя знал про план сразу же. Некая солидарность, сочувствие.
Другое дело, что Хисока намека не учуял и пошел в разнос, но это уже другая история, сейчас совершенно неважная. Он пытается учиться на своих ошибках, окей? Это сложно!
Но, возвращаясь к теме утомительных разговоров Куроро Люцифера, именно одна из таких сейчас и происходит — он говорит, говорит много, и Хисока, облокотившись на камень рядом, может лишь вздыхать и охать, потому что это крайне долго и нудно. Ну, то есть, классика Куроро Люцифера.
— Лунные города содержат в себе знания прошлых цивилизаций… В частности, секреты о том, как можно «вознестись». Хотя, разумеется, это не совсем корректный термин в данной конкретной ситуации… Полагаю, людям проще признать становление кого-то божеством, чем просто сказать, что кто-то преодолел человеческие ограничения, хотя, в некотором роде, это и есть настоящая божественность, потому что богов не бывает без людей, а раньше богами называли просто крайне влиятельных персон, о которых начали слагать легенды…
Твою ж маму.
— Я услышал об этом от госпожи Ибараки из Такетнана, полагаю, вам она известна, и потому решил отправиться сюда для того, чтобы не только уединиться вдали от своих людей, которым я приносил лишь неудобства своими решениями, и кто смотрел на меня, как на эти самые божества, хотя я таковым не являюсь, но, и чтобы изучить данный феномен самостоятельно. Тут я встретил госпожу Халдею, — жрица показывает знак пис. — Вместе мы начали изучать старые документы, точнее изучение начал я, а госпожа Халдея соизволила мне помочь, потому что желала передать кому-то сведения…
Это так… нелепо. В смысле, не то, что Куроро сбежал, словно последний трус, они это уже обсудили, и даже Леорио помог кое-как залатать тому лицо, потому что Хисока постарался от души (не надо благодарностей, все для вас, все для вас), а про становление богом и так далее. Богов не существует. Им много говорили о них в детстве, всем, кто рос в старом мире, потому что верования для старого поколения — словно топливо, на котором они живут, кое-как дотягивая до следующего дня. Но боги, в конце концов…
Просто выдумка.
Другой вопрос — зачем это Куроро, но Хисока устает спорить, и потому просто лениво слушает, чувствуя, что медленно закипает. Он косится на жрицу. Как он назвал ее, Халдея? Несмотря на огромный рост, особых различий с человеком нет, то есть, она Просто Очень Большая, и на этом вся разница завершается. Может, это какая-то мутация. На Темном Континенте все весьма огромно. Даже пенисы. Хорошо, норма пошлых шуточек на сегодня выполнена, можно вернуться к разговорам более серьезным, то есть, этой самой унылой болтовне про богов и так далее, ну, понимаете, то, что тут пытается задвигать Куроро, потому что он весь из себя такой умный…
— Ты че, угораешь, типа, по большим цыпам?
Тридцать годиков, здравствуйте. Возможно, стоило задать вопрос иначе.
Куроро затыкается на полуслове и странно на него смотрит, то ли смущаясь, то ли не совсем понимая, что ему нужно ответить, а Леорио и Биски просто глядят на Хисоку, словно на умалишенного. Но ему бояться нечего. Он бессмертный! И вообще, судя по тому, как хмыкает Морена, шуточка отличная, да-да…
Одна лишь жрица никак не реагирует. Она молчит где-то около полминуты, а потом довольно равнодушно замечает:
— То, что ты подразумеваешь… Интимная близость… Между нами ее не было. Мы просто преследуем одну и ту же цель. Вот и все. Но достаточно твоих глупых вопросов, — Хисока закатывает глаза, потому что у него охрененные вопросы, не надо тут ля-ля-ля. Жрица выразительно смотрит на остальных присутствующих, хотя ее глаза все еще скрыты тканью. — Я бы хотела узнать, что вы забыли в таком месте. Неужели вас тоже привело желание узнать про вознесение?
— Бегу и плачу.
Хисока с Мореной хихикают, когда Леорио пытается пнуть его под колено. Биски просто смотрит на него с видом, как родная мамочка осуждает нерадивого сына, и, черт, это реально неприятно, знаете ли?
— Мы ищем путь к Древу Познания.
— Потерянная Технология? — пардоньте? — Не знала, что люди про нее знают.
— Ну, нам известно довольно мало… — Биски многозначительно двигает бровями, но ее очарование работает лишь на мужчинах возрастом старше двадцати трех лет. Складывает ручки у лица в замок, вся такая нежная и милая. — Было бы просто чудесно узнать что-то еще! Я просто обожаю всякие сокровища, и…
— Это источник энергии, — ласково подсказывает Морена, и Биски бросает на нее раздраженный взгляд.
Непонятно, смешно ли жрице, но даже такая сухая вобла, как Куроро, наконец разрождается смешком. Она вновь молчит, будто раздумывая, потом медленно качает головой.
— К сожалению, это не моя компетенция. Мне известно лишь то, что это источник энергии.
— И ветка? — Морена улыбается шире. Хисока тяжело дышит. Ох. Черт. Она будет каждого поправлять, да? Не смейся… Это не смешно!
— И ветка, — соглашается жрица, явно нераспознавшая в этом иронию. — Она далеко. Я из другой касты. Мы занимались астрологией и движением звезд, но, к сожалению, звезды больше не двигаются.
Ха-ха-ха, что?
— Метеоритные дожди случаются, когда заставивший их застыть бог засыпает, — произносится это так, будто самая очевидная на свете штука. Хисока задумчиво скребет пальцем подбородок, гадая, на что же в принципе способен нэн, если такое возможно. — Гм, прошу прощения. Не все звезды. Я говорю о тех, что достаточно малы, и витают на орбите. Включая старые спутники.
А, тьфу… Ну это еще можно вообразить.
— Что это за астрология такая, что базируется на метеоритах? — хмурится Леорио, и жрица склоняет голову набок, отчего ее лицо становится немного видно. Хисока видит один глаз. Золотистый. Красные волосы… Гм. — В смысле, это же просто мусор.
— Часть метеоритов — это разрушенная шестая луна.
… все, понятно, Хисока совершенно не хочет этого знать! Луны, метеориты… Он что, астролог? Или астроном. Он не разбирается в тонких космических материях. С драками все намного проще. В драке не нужно думать о том, какая звезда сегодня на небе, и какой дурак держит ее в одном месте, потому что… ну… возможно, ему просто не нравятся метеоры. Единственное, что требуется Хисоке — разве что математика. Ну и физика, верно. Остальное — от лукавого.
Он стонет и откидывает голову назад. Как же это уныло. Черт. Фугецу не стоило его нанимать на эту миссию, он для этого не создан! Это Гоновские штучки, не его! Тут даже дело не в том, что ему нравится работать в городе, это просто… слишком странно. Неправильно? Тут слишком много нюансов и загадок, на которые ему наплевать.
Пока он раздраженно мечтает о том, чтобы вернуться обратно в Гойсан, он слышит осторожный вопрос со стороны Леорио:
— Откуда ты знаешь наш язык? Тебя научил…
Леорио все еще боится Куроро, это очевидно, потому не договаривает. И злится, это точно. Из-за Курапики. Жрица же резко качает головой. Ох, значит, у них не было приватных сессий наедине, где она училась всем синонимам «маленькой смерти» на всех языках мира?
— Меня научил Дон Фрикс.
Фрикс?
Хисока тут же косится на жрицу. Леорио мгновенно мрачнеет, а Биски откашливается, но, впрочем, она одна выглядит слишком спокойно с этой информацией — даже Морена и Куроро щурят глаза, демонстрируя, что Гона хорошо помнят, и такое странное совпадение — это что-то за гранью нормального. Но Хисока понятия не имеет, что это… ну, может значить, кроме как то, что когда-то давно жрица встретила предка Гона, и тот научил ее вот так заковыристо говорить.
Он барабанит пальцами по камню рядом. Гон… Гона бы это заинтересовало, да где сейчас этот Гон? Гниет где-нибудь в земле. Жаль. Очень и очень жаль. Черт. Хочется курить. Но самокрутки Леорио он ни за что не тронет, вдруг там опять мак? Подсаживаться на такую дрянь не хочется, точнее подсаживаться снова. Он уже все перепробовал в пору бурной молодости, а теперь, когда организм юный, прекрасный и здоровый, губить его повторно вот совсем нет желания. Это и называется — учиться на ошибках. Он хороший мальчик, правда!
— Я прошу прощения за возникшую ситуацию, — жрица склоняет голову в поклоне. — Сюда уже пытались сунуться люди извне, их возглавлял генерал.
Генерал… Опять он…
— Бессмертный Генерал Запада, — добавляет жрица.
Погодите… Это разве не тот черт, что взорвал бомбу под Такетнаном?
— Именно он, — кивает Биски. — Я рада, что ты не слушал мое объяснение жопой!
— У меня отличная жопа, — игнорирует ее Хисока, впрочем, огрызаясь, а потом с подозрением смотрит на жрицу. — И зачем ему сюда соваться, если он и так бессмертный? Тупо!
— Полагаю, он что-то ищет.
Ищет. В лунном городе, где говорят про вознесение? Чушь! Боже, какая чушь!
Но Хисока решает умолчать. В конце концов, этот генерал и правда сюда сунулся… а перед этим взорвал бомбу прямо под Такетнаном, и это ладно, в смысле, конечно, бомбы — это отстой, Хисока слишком близко с ними познакомился и теперь никому не может их рекомендовать, но проблема то заключается в том, что жрица перепутала его самого с генералом, то есть, мордашки у них похожие. А это может привести к серьезным проблемам. Хисоке бы не хотелось убегать от разъяренных аборигенов, кто бы подумал, что он и есть этот самый генерал. Пусть свое бессмертие себе в одно место засунет, хрен моржовый.
Он косится на жрицу, когда она поднимается на ноги.
— Мне нет больше смысла здесь находиться. Генерала тут нет, — она явно смотрит на Хисоку, но не озвучивает, что у нее в мыслях. — Мне нужно возвращаться к наблюдениям. Ты останешься?
Это вопрос Куроро. Давай же, думает про себя Хисока, свали вместе с ней, не мозоль мне глаза, но нет, конечно же этот ублюдок решает остаться, чтобы обсудить еще какие-то вопросы с Биски, потому что, наверное, ему просто очень нравится бесить Хисоку. Гаденыш.
Слушать эту болтовню Хисоке совершенно не хочется, потому он поднимается с места и кивает Морене, единственной его родственной душе здесь, любящей хаос, и не любящей некоторые проявления прошлого, следом за этим направляется к выходу из пещерки, практически повторяя путь жрицы, только вот ее самой тут уже нет. Он выходит на край скалы, откуда видно лунный город — величественный и мертвый, как и все на Темном Континенте. Фальшивые боги, застывшие метеоры и космический мусор, взорвавший бомбу бессмертный генерал… Все это походит на лихорадочный сон. Но Хисока не удивляется. Скорее его это раздражает. Он привыкает к нелепым моментам еще при знакомстве с Иллуми, в котором определенно точно течет кровь с Темного Континента (и это касается не только физиологических особенностей (нет, без вторых пенисов), но и поведения, потому что Золдики просто отбитые, настолько, что самому Хисоке как-то неловко рядом с ними находиться), но одно дело — Иллуми, один в его жизни, и другое — сошедший с ума мир вокруг.
Черт. Кто же такой этот генерал? Хотя, стоит ли ему волноваться? Судя по всему, спонтанные родственные связи на Темном Континенте могут быть не только его особенностью, но и Гона. Но Хисоке не нравится. Совершенно не нравится, черт бы его побрал. Все этим спонтанные открытия… Ему наплевать, кто ему тут родственник. Это не его дело! В смысле, его не касающееся. Хисоке вообще наплевать на такое, спасибо, ему хватает знания, что где-то до сих пор жив Нико, отчего у него зубы сводит. А еще и такое…
Он ходит кругами по краю. Ладно, опустим схожесть с генералом. Может, это какая-то мутация. И, предположим, его предки действительно пришли с Темного Континента, они были подвергнуты мутации, потому ему передался этот ген, и мутация генерала стала причиной, почему они похожи, но… нет, это глупо. Он не генетик, но это даже звучит неразумно. Жрица сказала, что они очень похожи, раз она не стала медлить и сразу же в него выстрелила. Настолько, что она запуталась, хотя она явно из тех, кто головой думает. Но потом погоня мимо озера… Тогда она уже не была уверена на все сто, но все равно пыталась его догнать. Хисока взглядом ищет рядом хоть что-то, напоминающее отражающую поверхность, но не находит. Он любит красоваться перед зеркалом (всегда надо выглядеть с иголочки, особенно если рядом стоит Нобунага, его природное уродство (тот бесится, когда Хисока ему такое говорит) прекрасно оттеняет его ангельское лицо, да-да-да), но никогда особо не анализировал, насколько он в юности был похож на себя в дальнейшем. Да, у него был сломан нос один раз, он сросся не так, как было, но уродливей не стал. Плюс на лице так и осталась пара шрамов, которые он скрывал косметикой и хацу.
Схожесть… Есть ли кто-то с таким же взглядом, кто-то с такой же улыбкой, кто-то…
Позади раздается шорох, и Хисока резко оборачивается. Он видит Куроро; тот смотрит на Хисоку так, будто не ожидал его тут найти, но потом просто подходит ближе. Вдвоем они смотрят на мертвый город под ногами, на побелевшие от пепла здания. Лунный город… Интересно, их столько же, сколько и лун?..
… нет! Стойте! Ему не интересно! Нет!
— Наблюдаешь?
— Отвали, — Хисока решает не быть очаровательным херувимом и говорит довольно грубо, как и должен разговаривать убийца в свои тридцать с хвостиком лет. — Меня от тебя тошнит.
— Все такой же злобный, — Куроро будто и не обижается. Он улыбается и складывает руки на груди. Когда он смотрит вниз, задумчиво, Хисока невольно его рассматривает. Морщинки (от стресса), запавшие глаза, не аккуратно лежащие волосы. Даже побрился не так ровно, как обычно. — Не надоело самому?
— Мне? Нет. Я буду вечность злиться. Благо теперь у меня есть такая возможность. Но я не стану тебя убивать, — тут же добавляет он. — Не потому, что я тебя простил, я не настолько благородный. Будь моя возможность, я бы тебя прямо на месте придушил. Но я уважаю память Гона, а он ради меня рискнул очень многим. Было бы жалко вот так легко избавляться от его доброты.
— Ты злишься, потому что я тебя убил?
Хисока закатывает глаза.
— Это не главная причина.
— Удивительно.
— Я по твоей апатичной роже вижу, как тебе удивительно, — последнее слово Хисока передразнивает тоном Куроро, а потом замечает: — Я зол, потому что ты влез ко мне в голову. Только Пакунода видела эти воспоминания. Это мое, твою мать, сокровище. Самая страшная тайна. А ты, говна кусок, просто ворвался внутрь и все посмотрел.
— Я думал, ты не заботишься о прошлом.
— О нем действительно нет смысла беспокоиться, — соглашается Хисока. — Но я все еще не люблю его вспоминать. Есть вещи личные, и мое прошлое — одна из них. Понимаешь, это рушит весь образ. Только Пакунода и знала, потому он работал. Но теперь ты не увидишь во мне жестокого психопата, врага…
— … только такого же травмированного ребенка, — завершает Куроро.
Неважно, чья это смерть. Матери, брата или Сарасы. Все травмы от потери близких одинаковы. Куроро выбирает целью разрушить преступную сеть, но сам становится ее звеном, и пусть он и позволяет себе вольности, есть правила, против которых даже он не пойдет, особенно если они касаются самих устоев Темного Континента. Хисока решает перевоплотиться в брата, и это заканчивает тем, что он действительно почти забывает настоящего себя — но Фугецу пробуждает в нем эти эмоции, вынуждает давно уснувшее нутро разбить фальшивый образ самоуверенного фокусника, и, словно птенец из яйца, изнутри проклюнулся он старый, Хилоян. Фугецу… Фугецу тоже потеряла сестру. В этом они и правда очень похожи. Стала ли его жизнь ей уроком? Черт. Он так и не спросил у нее, передал ли Гон ей ту самую кассету!
Если маленький паршивец этого не сделал, то Хисока его вернет к жизни, а потом тут же убьет! Хотя, конечно, уже поздно…
— Когда ты вступил в Редан, — вдруг начинает Куроро, — у Пакуноды было очень странное лицо, когда ты дал ей коснуться своей руки, а она спросила тебя про твой страшнейший секрет.
Ах да. То самое собеседование в Редан, ну, помимо охоты на предыдущего члена. Хисока хорошо его помнит, потому что он узнал причину реакции Пакуноды примерно тем же вечером, когда она в лоб его спросила — почему назвался иначе?
— Я попытался узнать у нее, что же она увидела у тебя в голове, но она так и не призналась, — Куроро немного думает. — Но она сказала, что доверяет тебе, потому что увиденное ее не испугало, скорее расстроило. Я много пытался выяснить, что именно она такое узрела, но она так мне и не сказала.
— Потому что Паку не такая скотина, как ты.
В ответ Хисока слышит слабый смешок.
— Думаю, если бы я знал с самого начала, я бы вел себя с тобой иначе. Если бы не попытался держать тебя за цепь на шее, а показал бы, что мы на самом деле довольно похожи. Как думаешь, удалось бы тебя переубедить?
Мальчик, нашедший свою лучшую подругу, порубленной на куски…
Мальчик, нашедший своего старшего брата, стоящего над трупом близнеца…
Хисоке хочется сказать — да ни черта подобного. Но он понимает, что если бы Куроро не вел себя, словно самоуверенный и высокомерный говнюк, то, может быть, Хисоке бы вскоре надоело, и он бы ушел из Редана искать себе новую жертву. Да, сильные противники — это невероятно. Но Хисоке тошно видеть кого-то, кто похож на него самого.
Как напоминание о больной ране.
Он решает отмолчаться, но Куроро понимает, что у него на уме, потому не настаивает на ответе. Он просто выдыхает, шумно, а потом смотрит Хисоке в глаза. Какой же неприятный у него взгляд. Хисоке он никогда не нравился. Слишком высокомерный. Слишком… невозможно прочесть. Но теперь Хисока знает всю подноготную Куроро. Впрочем, взаимно.
— Тебе стоит поменьше беспокоиться обо мне, — замечает Хисока, и это не флирт или игра, это разговор двух взрослых людей, которые прошли все возможные стадии ненависти друг к другу. — Я тебе не друг. Неважно, что у меня за прошлое. Ты должен беспокоиться о команде. Понимаешь? Ты хотя бы слушал, что я тебе говорил?
— Когда делал из моего лица отбивную?
— Да, да!
Куроро хочет ответить, но отчего-то он медлит. И это злит Хисоку еще больше, отчего тот всплескивает руками.
— Довольно!.. Ладно, давай начистоту. Вот прямо настолько искренне, насколько можно. Это я должен перед тобой извиняться. Понимаешь? Потому что я начал ту долгую игру, я связался с Курапикой и слил ему все данные, это из-за меня сначала умер Увогин, а потом Пакунода. Но я не извинюсь, потому что пошел на хер! — он грозит пальцем. — О чем ты вообще скулишь?
— Неважно, что думаешь ты в этом случае. Я глава. Я не обнаружил в тебе гнилое яблоко. Это моя ошибка. Я не могу вести труппу, если столь многие погибли из-за меня. Как и Сараса.
Сараса…
Некоторые детские трупы слишком сильно гнетут психику. Мертвые дети — это время! Невосполнимый ресурс. Хисока это понял. С трудом, но Гон вбил в него это сокровенное знание. А вот почему Куроро не может этого осознать — вопрос любопытный, даже скорее с нюансом. Он так легко вырезал клан Курута, а тут — сплошь забота о ком-то из прошлом? Или о своем враге? С другой стороны, это все может быть помешательством. В том смысле, что Куроро потерял большую часть своих друзей, и, пусть сейчас они живы, эта травма не покинет его, потому что над ним дамокловым мечом висит Вина.
… что, несомненно, глупо, потому что ну позвольте. Это Хисока убил часть из них. Если уж сыпать шишками, то на него. Зачем себя винить? Куроро, вон, его целый год пытал. Изощренная мастерская месть. Хисока и сам остался бы в восторге, но тут и обида закрадывается, не позволяет оценить мастерство затеи в полной мере.
— На твоем месте я бы не сидел на заднице ровно, особенно в столь забытом богом месте, — замечает он.
Хисока оглядывается по сторонам. Да, несомненно, прекрасно, тут есть некая очаровательная атмосфера, все такое, но Куроро ведь сюда пришел просто сдохнуть, это очевидно. Уединение, как же. Такой предсказуемый. Смотри, до чего ты докатился. Раздаешь советы человеку, который был виновен в двух твоих смертях. Если у мира есть чувство юмора, оно хуже, чем такое же у Хисоки.
— Но ты меня все равно бесишь. Потому пинать я тебя не буду. Не хочешь действовать? Пожалуйста. Я не настаиваю. Сиди и обрастай тут мхом дальше. А я, прекрасный, пойду и дальше приключаться, ля-ля-ля…
— И что ты предлагаешь?
Хисока очаровательно улыбается Куроро.
— Ничего. Подавись и сдохни.
На этой ноте он резво разворачивается на пятке и плетется обратно, думая о том, что надо бы достать себе майку, а то эта легкая эротика продолжается уже некоторый час, и, несомненно, пусть в этом есть свой шарм, это совершенно не то. Спросите у Биски. Он просто падает на расстеленный спальник рядом с Леорио, отчего тот едва не взвизгивает, а потом забирается ему под руку. Лицо его очаровательного соседа стремительно меняет цвета на те, что присущи в основном бабуинам.
— Ты какого хрена творишь?!
— Цыц, — шикает на него Хисока и с умилительным видом прикрывает глаза. — Пора спать.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Но, конечно же, Куроро не может просто взять и не нагадить. Когда он встает перед Биски и говорит одну фразу — всего одну фразу — Хисока давится своими консервами на завтрак, потому что этот ублюдок произносит одно:
— У меня есть определенная информация от Халдеи и из местных источников, я могу вам помочь. А за это вы доставите меня обратно в Гойсан.
— По рукам, — солнечно улыбается Биски, и они пожимают руки.
Пока это чудо происходит, Хисока на заднем фоне старательно изображает котика, которого сильно тошнит, над чем потешается во весь голос Морена. Это совершенно не то, о чем он говорил! Это точно заговор! Куроро решил его вывести из себя, да?
Chapter 140: ПУРГАТОРИО: эльдорадо: сказки темного континента (версия наяву)
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Они покидают территорию лунного города довольно скоро и некоторое время идут по пещерам, скучным и серым, где единственным отвлечением от рутины остается разве что болтовня Биски об окружении — она явно готовилась к этому походу дольше, чем кто-либо тут, такое ощущение, что она знает информацию про каждый куст вокруг. Это по-своему похвально. Сам Хисока пока не знает, что ему думать; ему не особо интересно все, что их окружает, он никогда не страдал тягой к исследованию древних руин и пещер, в детстве он избежал фазы обожания города Ирка и его древней истории с пирамидами, но Биски вроде бы забавно болтает, и делать все равно нечего… Хотя дело, конечно же, не в ней, а в Куроро, что отправляется с ними. Он идет налегке, но на их консервы не претендует — умеет добывать еду сам, и это разительно отличается от Куроро, которого Хисока знал, потому что тот был таким же порождением бетона и стекла… Может, впрочем, это было обманчивое зрелище. В конце концов, Куроро родом из Метеора. Там тяжело выжить. В этом смысле Хисоке повезло намного больше — единственной дырой, в которой он побывал в детстве, был Амдастер, и пусть там тоже было не слишком легко жить, ему хватило с лихвой. Метеор — это уже слишком.
К сожалению, Куроро из тех, кому нравится история, потому если говорит Биски, то болтает и он. Их речи перетекают одна в другую; от истории к архитектуре, от мифов до современности. Хисоке это не нравится. Не только потому, что его воротит от Куроро. Он, в конце концов, взрослый человек (пусть и выглядит сейчас юно, спасибо воскрешающей жиже), он может просто взять и проигнорировать это, тем более после столь освежающего года наедине с Фейтаном, а потом времени с Гоном. Да, спасибо Гону. Гон и правда поменял в его голове многое. Теперь понятно, почему Золдик за ним так носился, и почему Иллуми так его опасался. Потому что Гон — словно свет, за которым хочется идти и идти. Кто знает, что было бы, не окажись он рядом? Да, Хисока бы сбежал. Скорее всего даже сценарий с Каффкой прошел бы аналогично, и он остался бы со старым учителем один на один. Но не было бы спасения дальше. Он так и был бы калекой. Может, спустя столько лет было бы немного попроще, но он бы никогда не вернутся к своему пиковому состоянию. А сейчас…
И ведь, самое смешное, это даже не Гон сделал. Это сделали Нобунага и Мачи, потому что он рассказал им про это сраное озеро, ведь понимал, что не вернется.
Честно говоря, сам факт этого уже выглядит подозрительно, если учитывать, какая слава преследует Гона на Темном Континенте и в Гойсане в частности. Клеймят безумцем, разрушителем, но все это выглядит как-то неестественно… Да, возможно, это подстава. Вопрос скорее в поведении самого Гона. Хисока хорош во вранье, и он знает, когда люди начинают играть роли им крайне неподходящие. Из Гона выходит плохой психопат. Да, он нестабилен, агрессивен, порой даже слишком. Был, то есть. Но тот Гон, которого знает Хисока, пришел бы к Чидль и объяснил бы ей всю ситуацию, что привело бы к расследованию. Однако Гон этого не сделал. Он даже не сказал ничего своему лучшему другу, Золдику, что уже слишком подозрительно. Значит ли это, что Гону была выгодна такая слава? Но его убили…
Хисока вновь косится на Куроро. Знает ли он что-то об этом? А Леорио, остальные? Или Гон стал для всех эдакой страшилкой, которую стоит опасаться? Однако, ответов на это нет. Задавать вопросы бессмысленно, если знаешь, что ничего не получишь. Потому Хисока просто фыркает и продолжает свой путь молча, потому что порой лучшее, что может делать человек — просто наблюдать со стороны.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Они выходят наружу спустя пару дней путешествия под землей. Наконец-то исчезает клаустрофобия (он ею не страдает, честно, но так долго находиться в узком пространстве сложно, особенно если там человек, что лишил вас жизни), и Леорио первым озвучивает его мысль, которая заключается в основном во вздохе:
— Ну слава богу!
Действительно. Хисока вытягивает руки, зевает, чувствуя, как под кожей ходят мышцы. Все же такие приключения вовсе не для него. Хорошо было бы сейчас убить парочку человек по заказу Пакуноды, а потом развалиться у нее на диванчике и поиграть в приставку. Но нет, смотрите, он работает на благо Какина!.. Комедия, да и только. Кто бы сказал ему в прошлом — том прошлом, где он еще не встретил Фугецу — что он будет заниматься такой крайне благородной деятельностью, он бы повертел пальцем у виска. Хисока никогда не испытывал особой привязанности к какой угодно нации, включая ту, где родился, это же касается и понятия «дом» и «родина». Он вычеркнул их в тот день, когда умер Хилоян, а родился уже он. Да, это глуповато. Хисока умеет признавать, что не всегда поступает мудро. Проблема таких образов — образа Хисоки, которого знают, как Ленивого Бога Смерти — в том, что в юности ты придумываешь их и думаешь, что они невероятно остроумны и хороши, но чем старше становишься, тем более потешно это выглядит. К счастью, чувства стыда он забыл примерно тогда же, когда перековал себя в нового человека, но иногда накатывало, да-да… Так что новая жизнь после смерти — хорошая возможность создать себе не такой вычурный образ. Арлекины, несомненно, это крайне эстетично и стильно, но нужно что-то другое, и вот это другое он теперь и ищет.
Место, куда их компания выбирается, напоминает руины такого же храма в лунном городе, разве что стены тут черные, и все окружение сгнило практически целиком. Тут даже смотреть нечего — ничего не сохранилось, кроме резных колонн, и они выбираются из храма, чтобы перед ними предстало огромное плато, по которому, видимо, будет пролегать их следующий путь. Оно напоминает гигантское озеро. Тут и там растут гигантские кувшинки, на которых можно станцевать, и еще останется место, но вода, к счастью, тут всего-то по колено. Где-то вдали высится огромная башня, а на горизонте Хисока начинает различать очертания гигантского древа, будто со светящейся кроной. Это и есть оно? Их цель?
— Чертовски далеко, — лениво зевает рядом Морена. — Мы туда сколько будем идти, год?
— Не стоит забывать, что Древо Познания — это иллюзия, — замечает Биски, осматривая их маленький отряд. Она упирает руки в бока и голосом, который больше подходит ее истинному возрасту, продолжает: — Оно может выглядеть так, будто находится далеко, но по факту гораздо ближе, чем мы видим. Господин Люцифер, ты вот общался со жрицей одной из старых цивилизаций, она что-то про это знает? Ну, может, случайно обмолвилась.
— Никогда не верь ничему на Темном Континенте.
Невероятная истина. Хисоке что, захлопать в ладоши? Чему он тут может верить, гигантским кувшинкам? Потому он просто заказывает глаза, и, не дожидаясь, пока Биски или Куроро что-то добавят, крайне скептическим тоном роняет:
— Стоит ли вообще доверять тогда такому понятию, как Древо Познания? Вдруг это тоже иллюзия или миф?
— Но жрица не единственная, кто говорила об этом, — возражает Леорио, и Хисока смеряет его взглядом.
— Это ведь Халкенбург ее изначально заказал? Откуда у него информация?
— От исследовательских групп?
— Ага, а они ее откуда достали?
— Ну…
— Вот видишь! — он разводит руки в стороны, но потом горестно вздыхает, закатывая глаза. Небо тут, к счастью, уже нормального цвета. — Ладно, я, конечно, немного драматизирую. Очевидно, что оно существует, потому что местной жрице незачем об этом врать. Просто верить слухам здесь, где все, очевидно, хочет нас убить, просто выжидает — это глупо. И вообще, откуда мы знаем, что это Древо не охраняется какой-нибудь дрянью, которая нас всех убьет? Как было в Кер-Исе, — Хисока выразительно смотрит на Леорио. Ну уж он-то должен понять. Тот бледнеет. — Вот видишь. Но мы просто верим слуху про ветку, которая генерирует энергию… И все.
— О, нет, к этому мы тоже подготовились.
Биски смотрит на Хисоку и улыбается так, что тому становится как-то неуютно. Это улыбка такого же трансформатора по типу нэн, как и он сам. Что это еще значит…
— Именно поэтому ты с нами и поехал.
Ох, ну конечно!
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Но, признаться честно, это не слишком обижает Хисоку — он хотя бы понимает, что Фугецу решила отправить его не вместо Гона, как его нелепую замену, а как бессмертного солдата. Глупо, учитывая, что из реально опасного хацу у него разве что попытка имитировать «Солнце и Луну» со взрывами, но все еще лучше, чем просто какая-то нравоучительная попытка показать ему, что есть мир за пределами его обычного хобби. Хисока не собирается ее винить. Он любит людей, что могут не только схитрить, но и показать при этом свои искренние намерения, и в случае ошибки в дураках останется разве что тот, кто на это повелся. Главное, что вся эта шайка хотя бы подумала о том, что электрическую ветку им так просто не достать, и что скорее всего там будет страж или какой-то еще охранник… Учитывая увиденное в лунном городе — не жрицу, но ту дрянь, с которой она сражалась — Хисоке совершенно не хочется знать, что именно там его ожидает.
Чудеса Темного Континента граничат с их ужасами.
Они продвигаются по плато с кувшинками все дальше и дальше. Идти в воде неприятно. Хисока понимает, что ему жалко сапоги, пусть они и непромокаемые, и потому он снимает их и закидывает на плечо; к счастью, он бессмертный, потому такое пробовать может смело. Вода оказывается обычной водой, никакой кислоты или яда, им даже не нужно носить респираторы. Пока что живности не встречается; где-то вдали слышно какое-то завывание и будто бы кваканье, но путь относительно спокоен. Краем глаза Хисока замечает, что Куроро стягивает с себя ботинки тоже. У него-то сапог от Какина нет. И о чем он вообще думал, когда с ними увязался? Решил помочь кому-то и, хотя бы так, немного очистить свою совесть?
Отвратительное зрелище.
Ночуют они на одной из кувшинок, которая расположена рядом с другой, высокой; быстро разбивают костер, Морена и Биски засыпают быстро, Леорио отправляется на дежурство. Хисоке вновь не спится. В целом, ему не нужно спать, если так подумать. Он бессмертен. Сейчас у него идеальное тело, способное перенести что угодно. Потому Фугецу его и выбирает. Не только из-за доверия. Не только из-за связи с Гоном и личным знакомством с Леорио и Биски. А потому, что Хисоку невозможно убить, и он может извести стража Древа до той степени, что тот сдастся и отдаст им эту ветку. Черт… Почему-то его это бесит. Хотя это самое разумное, что Фугецу могла сделать в этой ситуации. Кто не воспользуется помощью своего бессмертного приятеля? Тем более у него к ней эдакая слабость, ну, знаете, симпатия, они вроде как тогда подружились, все такое?
Когда он отходит к краю кувшинки, кивнув Леорио, мол, что он ненадолго, позади вновь слышатся шаги. Хисока тут же скрипит зубами.
— Хватит преследовать меня, когда я хочу побыть наедине! Прошлого раза не хватило?! — но позади не Куроро для своего драматичного разговора, а все тот же Леорио, который смотрит на него удивленно. Хисока излишне драматично касается сердца. — Прошу прощения. Я думал, это опять этот говнюк.
— Вау. Ты реально его не любишь.
— А ты бы полюбил Джайро, начни он падать тебе в ноги? — фыркает Хисока с заметной насмешкой, и взгляд у Леорио тут же темнеет.
Его тоже пытали, потому он должен понимать, насколько это неприятно. Конечно, Хисока теперь не тот человек… да и пытки были за дело, а не как с Леорио, но чувства-то никуда не денутся. Хисока будет помнить все злодеяния, совершенные против него. Слегка глуповато, но такой уж он человек. Помнит же Нико, несмотря на то, что прошло столько лет.
Нико… Хисока слышал про него. Что то событие что-то в нем сломало. Может, он и правда исправился. Но Хисока все равно не забудет про то, что случилось, что дало рождение его новому «я».
— Думаешь, миссия будет успешной?
Когда он интересуется этим, Леорио как-то неловко улыбается.
— Не знаю. Я очень надеюсь. Мне хватило несчастий за свою жизнь.
— Знаешь, — Хисока вновь смотрит вдаль. На кувшинки, на далекое древо с золотистой листвой, — когда я услышал твою историю про Кер-Ис, я подумал, что это так… мерзко. В смысле, понимаешь? Ты наверняка слышал от Гона историю про мои пытки. Я этого заслужил. Как сильно бы я не ненавидел Редан, я спровоцировал их, и этот год был расплатой. В этом смысле у меня нет претензий к Куроро, потому я просто смешно кривляюсь. Но ты? — он критично его осматривает. Леорио выглядит так, будто поражен этим откровением. — Да-да, ты. Ты ведь добрейшей души дурак. Не обижайся, ты понимаешь, о чем я. Не про умственные способности, но про скорее духовные, — Хисока стучит кулаком по сердцу. — Не знаю, о чем думал Джайро, когда это делал. Мне такого не понять. Но… Гм. Как много обо мне Гон тебе рассказывал?
— Я знаю твое настоящее имя.
Гон… Нет, нельзя злиться, это было ожидаемо. Даже сейчас облегчит рассказ. Хисока вздыхает и упирает руки в бока.
— Ты знаешь мою историю, и о том, что привело к рождению такого человека, как я. Пытка Джайро может стать для тебя таким же шагом. Не сразу, но что-то сломать. Позволь мне поинтересоваться, не сочти грубостью — но как ты сдержался? Взгляни на нас с Куроро. Мы изменились, когда жизнь решила нас проучить. Его дохлая подружка, и мой померший брат. Но ты разве что пристрастился к маку.
Леорио растерянно на него смотрит и моргает. Он смущенно потирает затылок, улыбается неловко, и Хисока наблюдает за каждым его движением. Это все тот же Леорио, который браво и глупо просился на него с палкой во время болотного этапа экзамена на охотника. Тот же простофиля, которого покусали змеи. Он пережил страшное время, но это его не изменило. Но вот Хисока тогда не справился. Вряд ли дело только в возрасте.
— Все просто, — вдруг выдыхает он. Хисока склоняет голову набок.
Ответ звучит разочаровывающе просто, но крайне понятно.
— Рядом со мной был Гон.
Гон…
Он действительно из тех, кого тут зовут зверьем конца. Такие люди не просто пишут историю и держат эволюцию цивилизации в железном кулаке, каждое их деяние отражается на ком-то. Хисока знает про парочку его приятелей, бывших врагов и соперников, встреченных на пути. Гентру с Острова Жадности (тот самый Подрывник, о котором столько трепались, и ради которого они сыграли в волейбол), муравьи-химеры из Восточного Горуто, политики, аборигены Темного Континента… Лишь Джайро не поддался на чары Гона, потому что Джайро — такой же. Гон из людей, что поставят точку в истории человечества, но также из тех, кто может обратить ее в запятую. Ему подвластно все.
Хисока пристально глядит на Леорио, а потом оборачивается назад, в сторону далекой иллюзии неиссякаемого источника энергии. Он цокает языком.
— Думаю, я все же попробую его воскресить.
— Для этого тебе понадобятся его останки.
Он резко оборачивается на Леорио и щурит глаза.
— Не станешь возражать? Говорить, что это неразумно?
— Как я могу, после чего, что я сделал?..
Но большего Леорио не произносит, и Хисока думает — что ж, настало время готовиться к тому, что он нарушит парочку законов мироздания ради человека, что обещал это сделать ему. Как интересно поменялись роли.
Возвращение Гона — словно их шаги в этом гигантском море. Крохотная волна может отразиться за миллионы километров, и точно так же и сам Гон — стоит ему вновь распахнуть глаза, как миллионы падут.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Плато кувшинок тянется на многие километры, но Куроро будто бы вспоминает наставления жрицы (то, ради чего он с ними, собственно, и пошел), и находит короткий путь, по которому они выбираются из огромного болота и ступают на твердую землю. Прекрасно. От влажности вьются волосы, и Хисоке совершенно не хочется блистать своими недостатками, у него, знаете, есть стиль, которому он должен следовать даже в таких джунглях. Жаль, что целиком его средства сделать себя еще милее тут не сработают, но на счастье Хисоки этому телу около семнадцати лет, оно не утратило юной красоты, унаследованной от матери, та самая херувимская нежность. Рядом с остальной шайкой он выглядит цветущим ангелом, и это слегка забавляет, особенно рядом с Биски, которая явно начинает точить на него зуб. Но это все в рамках дозволенного — в смысле, комедийного, потому что никто всерьез его за такую красоту убивать не собирается.
Ну… наверное.
Никогда не недооценивайте Бискет Крюгер, она может придушить вас, если вы симпатичнее. Может, это даже не шутка.
Следом за гигантским озером начинается темный лес, в котором растут высоченные деревья. Их кроны высоки, а листва настолько густая, что света здесь почти нет, но видеть все еще можно. Стоит туман. Из-за темени кажется, что окружение приобретает монохромное освещение, и они кажутся несуразным ярким пятном на фоне этого черно-белого величия.
Но Хисоку настораживает не это, а то, что вокруг не слышно ни единого звука. Будто даже природа замирает.
Или тут просто больше никого нет.
— Может, это из-за отсутствия освещения, — шепчет Леорио, когда он тихо об этом интересуется (все же, Хисока не ученый, а такому может быть и вполне логичное объяснение). — Мелкие растения тут совсем крошечные, потому что им нужно немного света, а зверям же надо что-то есть. Вот они скорее всего избегают этого места, чтобы было, чем кормиться. Например, живут все на озере.
Ну да, звучит вроде бы даже разумно…
— Я слышала об этом месте.
Удивительно, что разговор про «ой у меня тут есть слушок…» начинает не Куроро, который сейчас просто напряженно смотрит по сторонам, а Морена, молчавшая большую часть дороги. Уж откуда она-то, такое же дитя бетона и стекла, об этом знает? Но взгляд у Морены в этот раз без той капельки ее блаженного сумасшествия, и Хисока смекает, что в этот раз разговор пойдет действительно серьезный.
Хотя место это и не располагает к иным.
— Даже не в Гойсане, еще в старом мире. Это из легенд и сказок, которые принесла с собой книга Дона Фрикса, и что потом выродились в легенды.
Они не останавливаются, хотя для этого есть все основания. Нечто вроде страха гонит их вперед.
— Это место называли лесом смерти.
Вау, думает про себя Хисока, еще более претенциозное название не могли придумать? Хотя он понимает, откуда оно пошло. Плюс — это же порождение сказок, мутация истины. Нет смысла на это злиться.
— Говорят, зашедший сюда должен встретить свое самое страшное воспоминание, а если не сможет — то сойдет с ума и умрет.
— … и это все?
— Разумеется, нет, — Морена закатывает глаза. — В сказке говорилось про мальчика, который пришел спасти сестру, и встретил воспоминание, где она умирает, и только потом он понял, что сестра умерла, и это и был его кошмар. Он смирился с ее гибелью и ушел… Вот и вся мораль. Что прошлое надо отпустить.
Отстойная сказка, Хисоке не нравится. Где можно поставить ей ноль звезд из десяти?
— Но, думаю, тут нет зверья не потому, что тут темно, а потому что нечто давит на разум, — она задумывается, и щурит глаза. — Как хацу. Как мы знаем, местные обитатели могут его использовать.
Как те мутанты, о которых рассказывала Пакунода? То, что не страшно Хисоке, потому что он уже за гранью человечества. Он хмурит брови, но решает ничего не добавлять. Если это место и правда отгоняет от себя всех транслированием травм из прошлого, то им стоит быть осторожнее. И надеяться, что это не сама местность это делает, а живущие тут создания, пока что им не встретившиеся. С другой стороны, если даже предположить, что нечто такое тут происходит…
Они с Биски смотрят друг на друга. Эта мысль рождается без лишних слов.
— Тут что-то скрыто.
— Какое-нибудь сокровище! — глазки у нее тут же загораются блеском. — Ох, нам очень нужна эта вещь! Отменяем охоту на ветку, нам нужно то, что тут скрыто!
— А вдруг это какая-нибудь гадость? — занудным тоном встревает Леорио. — Например, святой труп! Ты же по камням угораешь, а не по такому!
— Труп можно выгодно продать.
Можно убрать Биски из Гойсана, пропитанного духом капитализма, но нельзя убрать дух капитализма из Биски.
Продвижение вперед идет до той поры, пока они не доходят до перекрестка. Разделяться нельзя — это понимает каждый, не факт, что рации будут работать в этом месте, но им нужно все тут разведать, тем более, идут они довольно долго — пора сделать перерыв. В итоге каждый берет с собой горстку светящихся камней и оставляет за собой, помечая место, где был, а потом делятся на пары. Леорио идет с Биски, а Морена отправляется с Хисокой. Остается только Куроро, но…
— Я иду с вами, — говорит он Хисоке, и тот думает — да, верно говорили про этот сраный лес, все кошмары тут как тут. Но он не возражает, потому что их пятеро, и Куроро не может оставаться на месте один. Как не хотелось бы Хисоке от него избавиться, но это просто безопасно. — Господа Биски и Леорио поищут укрытие. Мы разведаем обстановку.
— Он тебя преследует, да? — шепчет на ухо Морена, обдавая ухо горячим дыханием, и Хисока пихает ее локтем в бок.
— Отвали, окей?
Оба хихикают.
Но это место…
Что-то с этим лесом не так. Не только ощущение страха… но и пустоты, однако он чувствует — впереди что-то есть, и это что-то настроено крайне недружелюбно. В какой-то момент их компания прекращает разговаривать друг с другом и переходит с быстрого шага на осторожный; затем сгибается и идет вприсядку, пока не достигает высокой травы. Наверное, это считается совсем жухлой растительностью для гигантского Темного Континента, но для места без солнца удивительно, что тут выросло хоть что-то. Хисока чувствует себя хищником на охоте, но тем хищником, за которым самим ведется охота. И, признаться, это ощущение ему не нравится. Они с Мореной идут вровень, почти пригнувшись к земле, Куроро чуть позади.
Что-то не так…
Бывает такое чувство, когда интуиция тебе кричит — берегись, впереди опасность. Не иди туда, молись. Поворачивай назад. И сейчас Хисока будто бы это чувствует. Он осторожно высовывается из травы вперед, не давая никому больше этого сделать — все же, он бессмертен, ему все равно, и понимает, что именно не давало ему покоя, и почему при ощущении, что впереди ничего нет, у него возникало чувство слежки.
Впереди стоит тень.
Это существо будто соткано из темноты; у него нет какого-то четкого «тела», однако его форма напоминает волка с множеством голов, каждый из которых горит ярким желтым блеском. Будто пламя. Волк просто стоит, опустив голову вниз, чего-то выжидает… Это не просто животное, понимает Хисока, жестом давая Морене и Куроро знак, что лучше двигаться назад. У этой твари явно есть интеллект. Она напоминает ему ручную собачку Золдиков на входе в особняк; у той псины тоже была пустота во взгляде, но она была умной. Тут — то же самое. Может, они дальние родственнички.
Но, кажется, он высунулся слишком далеко вперед.
Сложно судить по существам, которые не являются частью нормального материального мира. Может быть, волка тут и нет вовсе, а это просто иллюзия, то самое хацу, о котором говорила Морена — да-да, из сказочки. Стоит Хисоке моргнуть, как тень исчезает со своего места, но лишь затем, чтобы появиться прямо над ним. Он не шевелится, но поднимает взгляд. Видит, как рычит это волчье отродье. Гигантское. Наверное, метра три в холке. Из его рта (одного из ртов из множества голов) капают слюни, и одна капля падает ему на лицо.
Что ж… Во всяком случае, это не наваждение. Приятно знать, что у него нет галлюцинаций.
— Я отвлеку, — сквозь зубы цедит он, а потом резко бросается вперед, тогда как Морена и Куроро — в противоположную сторону.
По логике волк должен кинуться за ним. У Хисоки тут самый сильный нэн, он ведь наверняка тут самый «аппетитный», плюс — это именно его волк заметил. Но вместо этого происходит нечто другое: тварь разделяется на три особи и гонится за каждым. Он не воет, он делает это молча, как и подобает стражу этого мертвого места. Одна тварь прыгает за ним. Хисока понимает, что разделяться смысла нет, он кидается назад, проскальзывает у волка между ног и бросается к человеку, что находится ближе всего к нему. Куроро? Черт с ним, ладно! Пусть зачтется как искупление долга! Куроро медленней его, потому что он никогда не специализировался лишь на ближнем бою (да, он сражался с патриархом Золдиков на равных, но как давно это было? он постарел), а Хисока юн и молод. Волк прыгает на него, и Хисока чертыхается про себя.
Он действительно это делает? Какой позор.
Отталкивая Куроро пинком в бок, он чувствует, как два волка вновь сливаются в одного. Огромная пасть нависает над ним. Что ж, настало время невероятных анатомических приключений. Какова на вкус бомба? Сейчас волчок и узнает.
Хисока успевает только указать пальцем на Куроро и рявкнуть:
— Тебе это зачтется!
А затем на нем смыкаются челюсти, с хрустом.
Chapter 141: ПУРГАТОРИО: пожиратели лотосов: когито эрго сум
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Когда Хисока открывает глаза, он не видит богатого внутреннего мира твари, его проглотившей; никакого мясного оформления вокруг, как он ждал, вообще ничего из того, что ты предполагаешь будет вокруг, когда тебя кто-то сожрет. Может, я просто умер, и это чистилище? Такая мысль действительно его посещает, но Хисока не уверен, что это действительно так… хотя бы потому, что когито эрго сум и так далее, он не нэн-фантом, чтобы быть одновременно живым и мертвым (и уж точно не шредингерская кошка). Некоторое время Хисока просто смотрит на окружение — тут темно, но просторно, после чего медленно поднимается на ноги и принюхивается, пытаясь понять, что же это за место такое. Могло ли быть, что его просто телепортировало куда-то? Никогда не знаешь, на что будут способны нэн-зверюшки. Тут вообще вся живность какая-то нелепая, начиная от говорящих жуков и заканчивая неосязаемыми волками с множеством голов.
Вокруг ничего необычного — это какая-то комната, полупустая. Он ни обо что не спотыкается, и пару минут Хисока ощупывает стены, пытаясь понять, где он, и как отсюда выбраться — у него появился План, и ему нужно осуществить его, никакая промедления, Хисока устал быть терпеливым — пока, наконец, не чувствует, что одна из стен вроде бы отличается на ощупь, будто в ней есть какая-то щель. Он крайне тщательно ощупывает ее — кажется, это дверной проход, после чего подцепляет ногтями и начинает медленно открывать. Сложно сказать, работает ли тут его нэн или нет. Из-за всех проблем со смертью и воскрешением ощущение немного сбилось. Возможно, нэн в нем теперь работает постоянно, потому что зобаэ — это нечто вроде нэн-болезни. Впрочем, это лишь теории. Хисока не большой специалист в подобного рода заболеваниях, уж извините. У него по жизни была иная стезя.
Он наконец приоткрывает дверь достаточно, чтобы не мучиться и распахнуть ее нормально. В глаза ему бьет яркий белый свет, и Хисока инстинктивно зажмуривается, но вскоре зрение возвращается. Первое, что он слышит — скрип, как если плохая пряжка ремня находится под напряжением, а затем — чей-то плач, будто бы детский всхлип. Когда он раскрывает глаза, то его зрение тут же перекрывают рукой. Это рука юного подростка, который шипит ему:
— Не смотри.
Но Хисока уже увидел, и понял, откуда доносился странный скрип.
Он опускает чужую руку вниз, не отводя взгляда от зрелища перед собой. Это то, о чем говорила Морена, понимает он. Кошмары наяву. Потому что перед собой Хисока видит зрелище, которое долгое время преследовало его в юности, пока не перекрылось другой более кошмарной сценой, той, что сломала его и сделала тем человеком, которым он является сейчас. Но сейчас, смотря на нее…
Тело с обвязанным вокруг горла ремнем качается перед ним.
Хисока хмурится. Разумеется, это неприятно, но он ждал от себя какой-то более… весомой реакции, что ли? Хотя бы ощутить грусть, там, поплакать, ну даже хотя бы отвернуться, но Хисока просто смотрит на вздернутый труп… и ему все равно. Ох, думается, наверное, я уже слишком чокнулся, чтобы на такое реагировать. Впрочем, это дает ему некоторое преимущество. Вероятно, сказочка Морены правдива — это место транслирует самые болезненные воспоминания в голову пришедших. Вопрос только в том, есть ли выход из этой иллюзии. Возможно, спустя пару часов его отпустят, мол, понадеявшись, что он испугался и больше в этом месте не окажется, как эдакая сигнализация. В конце концов волк не очень материален, пусть слюнки у него и настоящие. Но как-то глупо отпускать врагов, что знают об этом месте…
Он смотрит в сторону. Рядом стоит его брат. Черт. Он не может называть его по имени, иначе тут будет слишком много Хисок на один квадратный метр, а себя называть Хилояном он ничуть не желает. Брат вообще не меняется… в смысле, воспоминания аналогичны зрелищу сейчас. Тогда он закрыл его глаза, потому что боялся, что Хилоян испугается. Но Хисока уже давно не тот ребенок. Он вновь косится на труп матери под потолком, зевает, а потом оборачивается. Когда он выходит из комнаты и оглядывается — вокруг коридоры их мелкой квартиры, ну да — брат следует за ним и дергает его за рукав.
— Хило! Погоди, куда ты?
— Хорошая иллюзия, — замечает Хисока, направляясь к окну. Он распахивает его и встает на подоконник, игнорируя фантом брата. — Но это воспоминание слишком мелкое, чтобы я реально перестал действовать. Херово работаешь, травмирующий лесок!
Но он понимает, что это не первый кошмар, который ему уготован. В конце концов, у Хисоки есть воспоминание, насчет которого — сможет ли он его выдержать — он не уверен даже сейчас, несмотря на то, что уже смирился с произошедшим тогда. К сожалению, прошлое не исправить. Конечно, он мог бы попытаться достать останки брата и отправиться к тому же озеру, где его вернули к жизни «Пауки», но он не видел брата столько лет — они скорее незнакомцы, чем реальные близнецы, да и сам он разумом уже взрослый мужчина, а брат так и останется подростком. Обрекать его на вечное бессмертие не хочется… а что с ним еще делать? Хисока не собирается нянчиться с ребенком. Одно дело Гон, который сам находил себе приключения, но брат был более нормальным. Он будет невероятно разочарован, если увидит, во что превратился Хисока за свою жизнь. А сплавлять его Нико после воскрешения… ну уж нет.
Вот так мечты и умирают. К счастью, с Гоном другая ситуация.
Хисока оборачивается назад, на брата. Тот — еще ребенок — смотрит на него во все глаза, будто не понимая. Так давно он не видел этого лица… Хисока втягивает носом воздух, чувствуя легкий запах дешевого парфюма. Мать всегда старалась жить хорошо, дать им лучшее, даже если ей не хватало сил на это. Это ее и сломило. Они оба исполняли роли, которые им не подходили, что привело к их гибели. Но сейчас Хисоке преподали урок об этом, и он решает попытаться жить иначе. Что ж, может, он найдет свой счастливый конец. Хисоке немного все равно, но он пытается научиться на своих ошибках.
Он загадочно улыбается фантому брата. Ах, как жаль. Интересно, как бы тот вырос человеком? Каким бы человеком был сам Хисока, если бы тот все еще был жив?
— Что у нас следом по расписанию?
Он выпрыгивает в окно, чувствуя, как ветер треплет волосы. Затем закрывает глаза.
В следующую секунду, когда он распахивает их, в нос бьет запах горелого дерева. Он вновь стоит перед местом, где случился его самый страшный кошмар, где умер Хилоян и родился он сам. Перед ним лежит труп, а рядом с ним стоит Нико. Возможно, подмечает Хисока, это место транслирует не просто воспоминания, а докапывается до самой сути увиденного, подмечая все детали — нэн на такое способен, потому что сейчас сцена, как ему кажется, выглядит немного иначе. Хисока смотрит на тело брата, мертвое, а затем — на Нико. У того на лбу выступила испарина. Он бледен. Если подумать, то людям, которым нравится убивать, не нужно так потеть. Значит, это все обманка. Нико наверняка был тем, кто пристрелил брата… но вряд ли он сделал это из большого желания. Хисока вновь смотрит на труп, а затем упирает одну руку в бок.
И вновь, никакой реакции. Он ждал от себя большего.
Может, зобаэ доломала его голову, и теперь Хисока иммунен к подобного рода атакам. Это было бы неплохо, но он ценил то, что потерял, в том смысле, что это драгоценное воспоминание сделало его тем человеком, которым он является сейчас. А он просто никак не реагирует. Он потирает подбородок, затем склоняет голову набок и щурит глаза, глядя на Нико. Тот будто не знает, что делать. Этот Нико — это часть сцены? Или наблюдатель, решивший принять облик кошмара?
— Знаешь, прожив много лет, я вдруг понял, насколько идиотским был наш конфликт, — вдруг признается Хисока. Что ж, если жизнь дает вам возможность заняться самоанализом, то не стоит от этого отказываться. — Твоя попытка выслужиться перед дедом, и то, что я сделал потом… В смысле, искалечил тебя. Не стану врать, что я все еще считаю это заслуженным. И мне даже понравилось. Я слышал, что настоящий Нико оказался настолько травмирован этим событием, что ударился в покровительство сирых и убогих.
Фантомный Нико ему не отвечает. Капля пота катится с его виска. Хисока искривляет губы в ухмылке.
— Не ожидал, что я среагирую таким образом?
— Я не был создан с возможностью отвечать на такие вопросы.
О, эта штука может говорить. И, видимо, даже немного мыслить. Хисока просто вздыхает.
— Ты — нэн-конструкт? Или владелец этого места?
— Первое, — голос Нико начинает звучать ровно, пусть внешний облик и не меняется. Видимо, картинка все еще должна соответствовать воспоминанию. — В меня была заложена инструкция на случай резкого выхода жертвы из иллюзии. Однако прежде никто не реагировал таким образом.
— Это потому что я псих, — Хисока беззаботно пожимает плечами. — И давить на страшные воспоминания — это такой моветон… Травмы, это все… Рекомендую выбрать что-то поинтереснее в следующий раз. Хотя не думаю, что ты способен осознать эти слова. Или передашь своему владельцу?
— У меня нет владельца.
Ох. Интересно!
Но не настолько, чтобы Хисока в это дело лез. Он проходит вперед мимо трупа и подходит к Нико, хватает его за подбородок. Если подумать, то они и правда очень похожи… Странно, что никто не догадался. Возможно, Хисоку спас макияж. Нико же вряд ли особо интересовался тем, что сам Хисока делает… Неудивительно, учитывая, на какой ноте они закончили. Он вертит лицом старшего брата только так, потом отпускает его и вздыхает, оглядываясь по сторонам. Все это невероятно ностальгично, конечно, но ему бы хотелось побыстрее смотаться из этого места… Не создан Хисока для таких ловушек, он их ломает, ни одной прелести не остается…
Впрочем, это явно последствие воскрешения. Второго. Скорее всего, угоди в такое воспоминание Хисока из прошлого — тот, что работал с Реданом ради боя с Куроро, еще не знал ужасов бытия калекой, и так далее, так далее — то он бы попался. О его грязном секрете знала лишь Пакунода, и пару раз, когда они говорили — в тех разговорах, где эта тема затрагивалась — ему становилось неуютно, хотя это обычно Хисока вынуждает остальных так себя чувствовать. Но сейчас? Вообще страха нет.
Наверное, он просто принял себя. Дошел до той самой точки катарсиса. И все благодаря Гону.
— То есть, ты что-то вроде частички местного нэн, созданного моим подсознанием? — фантом Нико рядом кивает, и Хисока раздраженно цокает языком. Осматривает себя. Он выглядит как подросток… но не как сейчас, а из воспоминания. Боже, каким хиляком он был! Просто кошмар! — Ясно, крутяк. Как выбраться отсюда?
Но Нико не отвечает. Не то, что не хочет, скорее всего это не вложено в это хацу; оно создано исключительно для запугивания, а то, что Хисока слышит ранее — нечто вроде комментария разработчика. Хацу не может появиться на пустом месте, нэн — да, но вот такая способность явно была создана кем-то конкретным… Черт, значит, ему нужно что-то придумать…
Как говорила Морена? Что-то про ту сказку…
Брат пришел в лес в поисках сестры, но смирился с тем, что она мертва. И так он смог выбраться. Значит, суть этого кошмара не столько в том, что он должен одолеть Нико или избить его, а просто принять реальность. Даже несмотря на то, что Хисока уже смирился, его сердце никогда не будет на месте. Это нормально. Раздражает, конечно, но в этом нет ничего необычного. Он все еще человек. А у людей полно недостатков и очень много желания делать все по-своему, а не так, как твердят им другие. Не так, как будет верно.
Он пристально смотрит на Нико, а затем направляется к трупу брата. Переворачивает его на спину. Да уж. Даже сейчас пальцы немного дрожат. Он может принять то, что это все не взаправду, но вид родного лица… мертвого… Это слишком даже для него. Хисока щурится, закрывает ему глаза. Он сидит на коленях рядом, чувствуя, как невольно барабанит пальцами колени.
Кажется, он понял.
— Суть этого леса — не в смирении, но прощении, — задумчиво произносит он.
Отпустить старые обиды, что их тяготят. Разумеется, полностью это сделать нельзя. Многие люди злопамятны. Он — тоже. Но это как повод сделать первый шаг… Это как-то странно, но, может, было создано с какой-то конкретной целью. Вроде желания увидеть, кто способен стать лучше, и тот, кто пройдет испытание кошмаром, сможет получить в руки то самое сокровище, о существовании которого теоретизировала Биски.
Что же это получается? Хисока не пал жертвой окружения и, выходит, он может пройти это испытание? Но он ни в коем случае не хороший человек. Дело даже не в прошлом, а в образе мышления сейчас. Люди… могут меняться. Но он не из таких. Наверное. Но Гон явно в нем что-то поменял. Может, это считается за то, что Хисока перестал быть опасным для общества индивидом и стал просто психом. Ну, опасным, но в рамках нормального.
Но это место не хочет, чтобы он принял смерть брата. Он давно с нею смирился, а имя — просто как напоминание сейчас. По сути после воскрешения (последнего) у него нет резона его использовать, Хисока банально привык. Значит, это урок о другом. О всепрощении. Он оборачивается назад, на Нико, а потом сводит брови на переносице. Ну и ну. Ему что, реально придется его простить? Или хотя бы принять тот факт, что Нико поступил глупо, но не потому что он по-настоящему злой, а потому что был дураком?
— Я уже давно не злюсь.
Да, это так.
— Не думаю, что нам стоит встречаться вновь ради твоей же безопасности, потому что я мстителен, но после всех слухов я понял, что ты реально пытаешься стать лучше. Пакунода говорила, что ты выкупил какую-то девочку из местных за кучу денег, а все для того, чтобы спасти ее от жестокости. Это не умаляет твоих прошлых деяний, но я вижу, что ты хотя бы пытаешься.
Попытка — это уже неплохо.
Фантом Нико прикрывает глаза, и Хисока лениво думает о том, что только что экстренно пропустил всю унылую часть с принятием своего прошлого, тупого старшего брата, а еще кошмаров. Боги, как хорошо быть бессмертным идиотом, который прошел все стадии развития характера где-то парой лет ранее. Ему так повезло! Он сам себе посмеивается в ответ на эту мысль, затем поднимается.
Меняться и прощать тяжело, но возможно. Хисока из прошлого уже не тот же человек, что и он. Он смотрит на Нико вновь — на призрака своего детства, уничтожившего его, на такую же жертву обстоятельств. Будучи взрослым легче судить такие глупые детские поступки. Нико пошел на поводу у кого-то, кто предложил ему избавиться от братьев. Это ненормально для обычного человека, но нечто, что допустимо в богатых семьях этого безумного мира. Может, Биски права с ее теорией о родстве кого-то на Темном Континенте. Потому в жилах Хисоки течет безумие, и оно передалось всем, кто связан с этой семьей.
Хисока щурит глаза.
— Кто-то до меня уже был в такой ситуации, верно?
Фантом кивает, и он цокает языком. Скорее всего сказка — это наблюдение очевидца.
— Кто-то еще попался в эту ловушку сейчас?
— Я чувствую присутствие нескольких человек.
Нескольких?.. Неужели Биски, Морена или Леорио? За последнего даже Хисоке становится страшно. Ну, скорее просто жалко. Он все же не злодей, не убивал людей, он втянут в это дерьмо ненамеренно. Надо поспешить. Хисока хорошо знает, как подобные воспоминания могут отразиться на психике. Он уже свихнулся, так что ему все равно, а вот Леорио надо помочь… Это будет честно. Как тот самый шаг на пути к исправлению.
Потому он снова смотрит на фантом Нико.
— Не выбрасывай меня пока из иллюзии. Позволь мне добраться до тех, кто тут застрял.
— А как же награда?
Ага, то есть, Биски была права! Хисока смотрит на фантом Нико, щурит глаза… Потом шумно вздыхает и произносит вещь, которую, как он думал, он никогда не скажет, настолько глупо она звучит. Но правда есть правда, и он пообещал себе и другим, что сыграет по правилам…
— Плевать на нее.
Дверь позади Нико открывается.
Хисока подходит к ней. Он бросает последний взгляд назад, на труп брата, на Нико с бледным потным лицом, а потом просто отворачивается. Нет смысла больше цепляться за это воспоминание. Возможно, ему стоит вернуться в старый мир и встретиться с братом, подарить тому индульгенцию. Пусть прекратит уже винить себя. Сделанного не воротишь. Прошлое надо отпустить, но помнить, чтобы не совершить тех же ошибок в будущем. Но это все в будущем. Сначала он достанет Гона из ада. А потом… можно будет думать об остальном.
С этой мыслью Хисока ныряет в темноту в двери.
Дальше он бежит, и все вокруг меняется. Это его воспоминания — уже другие, но не такие травмирующие, и он проносится по ним, достигая новой двери в каждом мире, и вместе с этим меняется и его внешний облик. Вот они с Абаки находят Моритонио в маскировке; вот его вступление в Редан; первые дни на Небесной Арене. Начало активных боев с хацу, создание нового образа, тренировки до кровавых мозолей. Хисока чувствует, как зудит что-то на границе его сознания, но он не может понять, что именно это такое; но он не останавливается и все бежит вперед, не присматриваясь ни к чему. Вот их знакомство с Иллуми — тогда тот чуть не свернул ему шею. Вот первый экзамен на охотника, в котором он провалился — масштабный дебют, год, когда он впервые предстал перед публикой, как Хисока — перед «Пауками», перед Небесной Ареной, на экзамене. Вот уже второй. Гон ворует его значок и бежит по лесу, и Хисока преследует его, словно голодный волк, но зеленое пятно впереди не дает себя поймать. Гон все убегает и убегает, и это напоминает ему реальность, в которой он застрял сейчас. Хисока тянет руку, пытаясь ухватиться за Гона, но тот словно растворяется перед ним, как настоящий призрак, и все, что Хисоке удается ухватить — разве что разочарование от того, что они виделись в последний раз так давно.
Но Гон подарил ему шанс. Если бы не он, то последнего боя с Куроро бы не состоялось. Тот не отрезал бы его пальцы, а Мачи и Нобунага не использовали бы их, чтобы вернуть его к жизни. Все имеет начало и конец. Хисока выныривает из новой двери, и это место — Амдастер, его бой с Каффкой. Первый. Он видит себя со стороны — странное явление — когда дерется с мужчиной, и от этого на душе неприятно скребут кошки. Вот так все и произошло. В этом месте окончательно умер Хилоян. Каффка добил жалкие крупицы, что были уничтожены Нико. Жалко ли? Виноват ли Каффка? Он до сих пор винит себя. Неважно, что он ошибся лишь в одном моменте — когда трусливо сбежал. Но кто из них святой?
Он отворачивается. Где-то вдали слышится крик. Живот начинает болеть — да, это тот момент, когда его пробило насквозь.
Хисока ныряет в другое место.
Бежать сквозь годы — странная вещь. Он видит столько всего из того, что ему показалось обычным в то время, а по факту это оставило на нем след. Как те же экзамены на охотника. Встреча с Гоном, осознание, что где-то есть такой же человек, как и он — упрямый, но только вот Гон — недостижимая звезда, за которой Хисока не может угнаться. Это тот, кем мог бы стать брат. Мог бы… но не стал.
Хисока все еще гоняется за прошлыми образами. Но что он может сделать? Гон увлек за собой множество людей.
Настоящая упавшая звезда.
Декорации сменяются одни на другие. Хисока бежит, меняя образы, словно лучший актер. Юный мальчик, мужчина, ребенок, юноша…
Следующее воспоминание — бой на стройке. Хисока вылетает на пустую площадку в центре недостроенной высотки, осматривает себя. Он давно не был в нормальном теле — во «взрослом», подходящим к его ощущениям. Осматривая себя, он медленно проходит вперед, чувствуя в руках клинок. Наверное, это воспоминание тут неспроста. Оно травмирующее, но… как бы сказать, решающее? Он ведь тут умер. Не как на Арене, но на долгое время. Хисока делает еще шаг, затем лихо разворачивается на каблуке и смотрит в глаза Нобунаге, который кидается на него. Он уже и забыл, что выбил ему глаз.
Когда катана Нобу пробивает ему грудь, Хисока лишь щурит глаза. Если урон в воспоминаниях переносится на реальное тело, то не страшно, он бессмертен. Ну а если нет — то тем более. Нобунага будто медлит из-за такой реакции, а Хисока вдруг осознает кое-что и произносит:
— Ты — не мое воспоминание. Где хозяин?
И мир вокруг будто трескается. Так бьется стекло — громко, страшно, но Хисока даже не вздрагивает. Он позволяет фантому Нобунаги отскочить прочь от себя, потом вынимает меч из груди и осматривает его. Хорошая катана. Жалко, что он сам не из тех, кто такие использует. Бой на кулаках кажется Хисоке честнее, есть в нем нечто… завораживающее. Позволяет ощутить себя живым по полной. Он отшвыривает меч в сторону и бредет по стройке вперед, пока не достигает места, где видит кровавую полосу на земле, но не будто кого-то тащили, а от сильной струи крови. Здесь, вероятно, в прошлый раз Нобунага его обезглавил. Хисока не помнит этого. Кто-то говорил, что воспоминания о смерти всегда запоминаются, но Хисока помнит лишь то, как бросился на Куроро — и на этом все. Нобу сказал, что он невольно активировал посмертный нэн… чуть не убил Куроро, но Гон его спас. Разумный поступок. Не спасение Куроро, но помощь ему, чтобы Редан от него отстал. Несмотря на то, что Гон — балбес, иногда он умеет поступать жестоко и хитроумно. Потому люди к нему и тянутся. Такие люди пишут историю.
Потому Гон должен жить. Неважно, если мир сгорит. Хотя Хисока уверен, что тут что-то не так. Гон не из тех, кто станет уничтожать города просто так. Тут какая-то подстава. Хисока лжет всю свою жизнь, и потому он в этом уверен. Он смотрит в сторону, куда выплеснулась кровь, и замечает там закрытую дверь. С первого взгляда ее и не увидеть. Неужели человек, тот, кому на самом деле принадлежит это воспоминание, настолько не хочет, чтобы его нашли? Хотя почему Хисока удивлен? Он фыркает, а затем неторопливо подходит к двери. Кладет ладонь на ручку.
Так просто.
Некоторые люди… крайне предсказуемы.
Впрочем, не то, что он сам такой святой.
Он дергает дверь на себя.
Когда он выходит в новое место, то первым делом осматривает себя — выглядит так, как во втором воспоминании с Нико. А жаль. Хисока надеялся, что сохранит облик из предыдущего воспоминания, пусть у него там и был выбит глаз. Он проходит вперед, но потом оборачивается, чтобы увидеть дверь — но позади ничего. А вокруг него — такой же темный лес, как тот, в котором они только что были. Лишь одно отличается — деревья нормального размера. Хисока щурит глаза. Он никогда не видел этого места. Что ж, по крайней мере тот странный нэн-механизм и правда ему не соврал — и это, вестимо, чужой кошмар.
Лес темный. Будто бы монохромное воспоминание. Не слышно пения птиц. Мертвая тишина. Но Хисока все равно чувствует, что кто-то есть рядом. Все равно это слышит. Он идет на звуки, едва различимые в этой звенящей тишине, пока не выходит на небольшое пространство между деревьями, рядом с краем которой растет гигантская ива. На ветке дерева болтается оборванная веревка, а у корней исполина сидит человеческая фигура — это ребенок, который прижимает к себе огромный грязный мешок. Он плачет, но плачет очень тихо, как все дети, что выросли во враждебной среде.
Хисока вспоминает свое воспоминание. Запах гари. Нико. Обернутый вокруг шеи ремень.
Этот лес учит прощать, но он жесток в своих уроках.
Когда он подходит ближе, реакции на него нет. Мальчик с мешком слишком погружен в свое горе. Неужели он до сих пор настолько об этом печется? Прошло столько лет. Даже Хисока отвязался от своего воспоминания, своего ядра, сделавшего его самим собой. Но Куроро… Куроро слишком винит себя.
Потому он и сбежал вглубь Темного Континента. Жрице мертвого города все равно на его прошлое. А Куроро нашел себе идеальную усыпальницу, в которой сумел бы тихо умереть, по факту говоря, что он этого не желает. Потому что именно это и есть его желание — сдохнуть. Но появление Хисоки приносит хаос в его душу, потому он идет с ними.
Мир рассыпается по кусочкам.
— Данчо, — зовет его Хисока, и Куроро наконец оборачивается.
Chapter 142: ПУРГАТОРИО: пожиратели лотосов: хеншин!
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Куроро явно был одним из тех детей, каких кличут «гадкими утятами» — он выглядит тощим голодным крысенком, а не мужчиной, которого позже встретит Хисока и захочет убить (своего рода проявление любви, окей?). Он совсем мелкий и щуплый, у него большие черные глаза, весь он какой-то неказистый… В этом смысле Хисоке везет в детстве гораздо больше, но, эй, будем честны — не у каждого есть мать-актриса, от которой наследуется красота. Куроро еще везет, потому что все недостатки уходят, когда он взрослеет. Может, он тоже был Чьим-То Сыном. Какой-нибудь проститутки. В Метеоре полно детей, которые больше не нужны своим матерям. Они так и существуют — как тени, и лишь немногие доживают до двадцати. Куроро вот повезло. Но на его стороне была жажда мести. Хисока прекрасно может это понять.
Они смотрят друг на друга, но Куроро будет его не узнает. В этом кошмаре он всего лишь восьмилетний (наверное?) ребенок, который только что нашел выпотрошенный труп своей подруги детства. В Метеоре привыкают к трупам, но тело собственной подружки это уже немного другой уровень, тем более, если еще вчера ты игрался с остальными и занимался озвучкой видеокассеты. Пакунода рассказывала об этом. Гибель Сарасы тоже отразилась на ней, но Пакунода — чтец воспоминаний, она умна. Ее хацу — проявление ее благоразумия и понимания, что прошлое должно остаться в прошлом, оно существует лишь для того, чтобы люди не повторяли старых ошибок. Потому даже Хисока приоткрыл перед ней свой секрет. Пакуноде можно верить.
Но Куроро так просто эту смерть не отпустил. Неудивительно. Она его сформировала. Хисока слишком хорошо знает это чувство, и его это бесит — он не намеревался сочувствовать ублюдку, что отдал приказ пытать его целый год, а также был причиной двух (двух с половиной?) его смертей… пусть все они и были заслуженными. По-хорошему он должен убить Куроро, потому что Хисока — мстительный говнюк, он, конечно, забывает про убитых им врагов, но, эй, такие раны так просто не заживут. Но теперь пришла пора ему учиться на ошибках… и, видимо, научить Куроро прекратить так страдать из-за этой херни, потому что эта девочка, Сараса, мертва уже не одну декаду.
Он склоняет голову набок. Нет, вообще не помнит. Значит, так работают эти кошмары? Отделяют все настоящие воспоминания от прошлых? Концентрируются только на травме? Так почему же на Хисоке это не сработало? Может, все дело в зобаэ. А может, он просто далеко за гранью возможного слома. Иногда нельзя сломать сломанное — там уже и крушить-то нечего. Но Куроро еще цепляется за остатки благоразумия. Сбежал подальше от друзей, чтобы не напоминать им о горе — но погрузиться в него целиком. Какой же он бестолковый… И почему именно Хисоке необходимо вытаскивать его задницу из этой ситуации? Хисока потирает висок с агонизирующим видом. Он на это не подписывался! Ему просто нравится щекотать нервы в боях! Почему его вынуждают всем этим заниматься?! Или это какая-то ирония от судьбы, насмешка, мол, Гон помог ему с этим, и теперь это работа Хисоки — отплачивать за всю доброту?..
О, как же это бесит!
— Куроро, — меняет тактику он. Мальчик продолжает смотреть на него черными глазами, в которых невозможно прочесть ничего.
Темны, как ночь. Как его душа. В душе они оба навсегда останутся детьми, которых лишили чего-то дорогого, что потом их сломало и превратило в двух ужасных взрослых. Хисока смотрит в сторону, но рядом никого нет. Странно. Пакунода говорила, что они вместе нашли этот чертов мешок. Видимо, настолько Куроро сконцентрировался в своем горе, что даже в кошмаре отсек всех друзей.
Чем бы тут помочь?.. Да и можно ли? Это Хисоке везет, что он все помнит. Куроро же… просто нормальный человек.
Хисока садится перед ним на корточки. Кажется, в нормальном мире это Куроро был его старше на пару лет. Тут их роли меняются. Итак… как там вести разговоры с детьми? У него был маленький опыт. Самый ближайший — взаимодействие с Гоном и Киллуа. Но Гону он врезал. Не самый лучший способ для местных реалий, признаться. Ах, Хисока… Он качает головой со смешком, вспоминая экзамен. Кто бы подумал, что он будет это так вспоминать?
— Почему ты плачешь?
— Моя подруга умерла.
У мелкого Куроро довольно тонкий голосок. Удивительно, что он дожил до своих лет до проблем, особенно в Метеоре. Но он просто удачлив.
— И это она — в мешке?
— Да… — они оба смотрят на куль в руках у Куроро. Край его приоткрыт, и Хисока видит светлую грязную макушку там. Ох, он многое в жизни повидал, но такое даже для него слегка чрезмерно экстремально. Есть же нормы! Но испуга нет. Просто разочарование. Детские смерти неприятны. В них нет какого-то катарсиса. — Это моя вина, — плачет мальчик рядом с ним, порождение внутренней многолетней травмы. — Если бы мы не озвучивали это шоу, она бы не пошла на ту свалку! Если бы я это не предложил, то…
Он плачет горькими слезами, катящимися по его лицу гигантскими градинами, и Хисока просто смотрит на это — на Куроро Люцифера, который на самом деле скрывается там, под красивой маской жестокого и хладнокровного убийцы из одной из опаснейших группировок старого мира. Конечно же эта травма мучает его не всегда. Он, может, и забыл про нее до убийства Увогина. Удивительно, что он сумел простить Курапику — а может, начал проецировать свою потерю на гибель его семьи, и они просто смирились. Хисока помнит, как кто-то упоминал, что Курапика попросил его спасти ребенка, самого младшего принца, и Куроро согласился. Дети зачастую остаются слабой точкой для многих, кто просто изображает злодеев.
Не так ли, телохранитель принца Фугецу?
— Но это не ты ее убил. Ее могли схватить в другом месте, если бы она не игралась с тобой.
Куроро просто трясет головой. Что, логика тут тоже не сработает? Ну да. Чего ты ждал, Хисока? Будто ты сам слушал Каффку, когда он говорил тебе, что все в порядке, что он поможет, и что вины твоей в этом нет. Такие раны лечатся долго, не всегда заживают. Ты это знаешь. И несмотря на то, что кошмар не пробудил в тебе ничего — может, потому что ты знал, что это невзаправду, но встреча с Нико все равно заставляет твое сердце биться чаще.
Но это будет полезно. Посмотреть ему в глаза и сказать — черт с тобой, живи, но давай больше никогда не встречаться.
Хисока задумывается… Почесывает пальцем скулу. Что тут придумать? Не логика, но что-то близкое, чтобы ребенок глубоко в сердце Куроро понял… Не прямое, но наивное… Медленно он вспоминает, что рассказывала ему Пакунода.
Говорят, многие актеры тянут своих детей в кинематограф за собой. И многие молодые люди стартуют с токусацу — потому что там нужна молодежь, не только чтобы детям было интересней смотреть на юнцов близких к себе, но и чтобы молодые мамочки были довольны. Господи. Сейчас он подтвердит это правило. Спасите.
— Ты посмотрел весь сезон про тех рейнджеров-чистильщиков?
Ребенок перед ним подслеповато моргает, явно не понимая, к чему этот вопрос.
— Да. Весь. Мы достали все кассеты.
— Ну тогда ты помнишь, что в последнем эпизоде у красного рейнджера была особая форма.
Хисока хорошо делает домашнее задание! Но он смотрел эту чушь не для этого (промахнулся целевой аудиторией лет так на двадцать), просто у Пакуноды были лишь эти кассеты.
Вздох. Глубокий.
… это будет позорное воспоминание, но черт с ним. Если что, во всем виноват Гон.
Давай же, Хисока, тебе не впервой такие амплуа примерять! Ты вон даже пальцы все сломал, и все для того, чтобы Гон получил победу так, как хочет он.
— Мне за это не платят, — ворчит он себе под нос, истинное дитя капитализма, а потом кладет руки на плечи Куроро. Смотри, Хисока. Ты помогаешь своему врагу. Не это ли называется искуплением и всепрощением? Какие же глупые эти два слова! — Вспомни, что говорил красный рейнджер. Что надежда не потеряна! Да, какие-то друзья уходят, но главное это их помнить! Пока они живы в сердце — они с тобой! До конца!
Помогите…
Это же в духе токусацу, да? По заветам воскресных шоу для детишек? Эм-м-м… как там дальше было…
Ладно, вернемся к нормальному поведению на мгновение.
Ребенок перед ним даже не сопротивляется, когда Хисока пытается совершить так называемый Акт Объятия, что выходит слегка смущенно и нелепо, потому что он давно этого не делал, но Куроро даже не вырывается — затихает, как зверек, когда Хисока кладет ему руку на макушку и гладит по ней, а затем произносит то, что должна знать только Пакунода, ведь только ей он сейчас (из живых) и доверяет:
— Это тяжело и неприятно, и, скорее всего, ты никогда не простишь себя за то, что ты тогда не сделал. И логика тут не поможет, я знаю, потому что ты будешь думать о вероятностях, где ты чего-то не сделал, и это якобы повлияло на исход благополучно. Но поверь мне, даже в тех других реальностях все могло пойти наперекосяк. Не умерла бы Сараса, убили бы кого-то другого. Отпустить мертвых тяжело, особенно если они сделали тебя тем, кто ты есть. Но вы с Курапикой простили друг друга. Смогли закрыть глаза на прошлое и работать вместе ради единой цели, и все — ради ребенка. Да, Сараса не вернется. Но она была счастлива свою короткую жизнь, потому что ты был ее другом. Не ты у нее украл это счастье, это были другие люди. Остальной Редан это подтвердит. Они ждут тебя, надеются, что ты вернешься, потому что они твои друзья. Сожалеть — это не плохо. Плохо — зацикливаться на этом так сильно. Прямо как я. Ты слышишь, данчо?
Ему пора прекратить его так называть. Хисока больше не «Паук»,
Он делает шаг назад, смотря на мальчика перед собой, а тот — на него, во все глаза, и вновь катятся слезы. Вряд ли этот Куроро все понял; но его эго, его настоящее «я» где-то внутри — да, приняло. Иногда всем нужно услышать что-то очевидное и глупое, просто понять, что есть люди, кто не осуждает и не пытается надавить и заставить действовать разумно. Что они такие же дураки и знают, как тяжело это преодолеть. Хисока — такой же.
Губы у мальчика дрожат.
— Кто ты?
Настоящее имя Хисоки ничего ему не даст. Он задумывается, а потом вздыхает.
Встает в характерную позу — ноги широко расставлены, руки скрещены у груди, будто он изображает ими крест. Что ж, это будет крайне постыдно. Слава богу, этого никто больше не увидит. А Куроро уже и так видел его воспоминания, скатываться тут ниже некуда.
— Я — твой спаситель! Красный рейнджер! Превращение-е-е!
Убейте.
Хисока полагает, что это ни к чему не приведет, и Куроро либо просто рассмеется над этой нелепицей, либо еще что-то, но они находятся в мире подсознательного, и потому эта глупость — эта громкая наивная фраза в духе детского шоу про спасение и дружбу — срабатывает так, как она должна была сделать это в шоу. На Хисоку словно обрушивается пламя. Что-то происходит. Что-то — потому что он не видит себя по стороны. Но, когда он распахивает глаза, он понимает две вещи…
Во-первых, он снова во взрослом теле. Ну слава богам.
Во-вторых, на нем один из тех костюмов из последней серии, о которой он только что говорил. Ну, он на это и надеялся, признаться. Не ждал, но все же желал. Игры с подсознанием начинают быть очевидными, когда ты понимаешь, как все вокруг работает. Потому вопрос он и задал. К счастью, у этой формы есть два преимущества — плащ (великолепная ведь, лучшее дизайнерское решение, мотайте на ус), а еще шлем, пусть и с полупрозрачным стеклом и открытым ртом. Но в остальном… как они там назывались? Рейнджеры-чистильщики? Что-то такое, верно.
Главное, что костюм в обтяжечку. Главная часть каждого токусацу-одеяния — чтобы задница была видна. Это закон. К счастью, тут у него, кажется, тело еще до рокового сражения на Небесной Арене, потому все полностью соответствует правилам…
Боги, почему он это вообще знает? Такова участь сыновей актрис.
К счастью, всякие детальки и декорации сделаны из металла, а не из пластика и пенопласта. Хисока откашливается. Он садится на одно колено перед Куроро, который смотрит на него во все глаза.
— Мне-то ты поверишь?
Нет ответа. Но не потому, что Куроро решил сыграть в молчанку — просто разум сдался. Мир вокруг начинает гаснуть, словно лампочки перегорели, а сам Куроро просто закрывает глаза и падает ему в руки. Да, ребенком он и правда был очень мелким и щуплым. Но Хисоке пора выбираться отсюда, и, желательно, не тратить время на всякую чушь. Потому он просто подхватывает спящего мальчика на руки, а затем, размышляя, где же он так оступился, что помогает собственному убийце и мучителю, что играет ради него нелепую роль… Но карму надо очищать. А с зобаэ у него на это есть все время мира — но вот у людей, перед которыми он виноват, такого преимущества нет.
В темноте вперед он идет совсем недолго; в скором времени впереди мелькает дверь посреди пустоты, и Хисока дергает за ручку. При перемещении в чужой кошмар ни его образ, ни облик Куроро не меняются. Жаль, конечно, потому что, выходит, кто-то еще увидит этот нелепый маскарад. Хотя, чего ему терять… Морена и так знает про него от Гона, Леорио тоже в курсе про все, что было, а Биски при этом присутствовала. Кого он стесняется-то? Или это остатки гордости ноют, мол, как так он изображает из себя черти кого? Ах, какова трагедия-то!
Это воспоминание выглядит туманно: узкий грязный коридор, в котором воняет ржавчиной и плесенью, и лестница вниз. Хисока с любопытством туда спускается; сначала он чувствует ароматы похуже, чем до этого, а потом видит распахнутую клетку. На полу — следы крови. Но не это его удивляет, а то, что рядом с клеткой сидит Леорио. Но не так, как представлял себе по описаниям — не тощего скелета в крови и грязи, а будто он всего на пару лет младше себя нынешнего. Леорио прячет голову в ладонях, баюкает ее, но потом, слыша шорох одежды, резко поднимает глаза. Они смотрят друг на друга.
Немая пауза.
— Че.
— Я — спаситель сирых и убогих, герой воскресных утренних шоу, — декламирует Хисока, слегка его попинывая. Но смешной реакции нет, Леорио просто устало смотрит на него, глаза запали, весь из себя уставший. Что это на нем, медицинский халат? — Двигай жопу. А ты чего не ловишь приступ паники и все такое, как с нашим чудесным паучком вышло?
— Да я вот… выбрался. Из иллюзии.
— Сумел?
— Я не такой слабак, как ты думаешь, — Леорио слабо улыбается, а затем устало глядит на Хисоку. — Я понял, что это иллюзия, потому что днем за днем мне снились кошмары об этом. А тут было не так. Слишком чисто. И запахов очень сильных не было, я сразу понял, что это фальшивка.
— Не верю своим глазам, молодой человек. Твоя наблюдательность спасла тебя от мозготраха.
Они оба смотрят на клетку. Затем Леорио снова косится на Хисоку, подозрительно, и тот, понимая немой вопрос без единого намека, вздыхает. Развести руки не получается, потому что он держит Куроро; было бы чудесно в лучшем духе старых комедий уронить его на землю, но у них тут серьезный момент, понимаете? Он должен хотя бы немного постараться. Помог же Куроро, черт возьми.
— Это игры с подсознанием. Он фанат одного старого шоу…
— И ты ему помог?
— Да.
Леорио щурит глаза.
— Я думал, ты его терпеть не можешь. Он же тебя убил.
— Я действительно не могу его терпеть, и Куроро действительно меня убил, — Хисока горестно вздыхает. — Но Гон сказал мне перестать быть агрессивным дебилом, потому я стараюсь инвестировать в добродетель. Ну хоть его фантазия вернула мне предыдущий облик, частично. Ты просто не представляешь, как это бесит, когда уменьшаешься в росте.
— И ты, получается, не испытал кошмар?
— О, — Хисока ухмыляется, плотоядненько, отчего на лице Леорио проступает пот. — Я все как раз испытал. Аж в двух вариациях. Но, думаю, я слишком сумасшедший для этого места, и оно не может свести меня с ума. А твое самоспасение, кстати, тоже из этого разряда. Это то, о чем я говорил. Будь осторожен, Леорио.
— Если бы я только мог…
Когда он поднимается, Хисока к очередному своему неудовольствию отмечает, что ростом он выше даже взрослой его формы. Черт. В кого он такой высокий? Нет, тупой вопрос, скорее почему это Хисока чувствует себя ущемленным от этого? О нет. Это гоновское влияние. Это он все страдал из-за своего ростка в два вершка! Но он не озвучивает эти мысли, просто улыбается снисходительно, когда Леорио осторожно косится на Куроро.
— Значит, у него травма из детства?
— А то. Я бы сказал, что даже пострашнее, чем наши с тобой трагедии.
— У тебя вроде как брата на глазах убили, нет? В детстве! Это же кошмар!
— А у тебя — умер друг, — Хисока цокает языком и отворачивается. — Все познается в сравнении. Медленная смерть или вид трупа… целого… То, что видел данчо — неприятней, особенно для его возраста. Неудивительно, что он чокнулся. Странно только то, что он устроил бойню в деревни Курапики.
Но был ли это Куроро? Или кто-то нанял его? Хисока слышал эту историю (не только от самого Курапики, когда они сотрудничали в Йоркшине). Про то, что глаза украли, а на записке гласило, что это жители деревни что-то забрали из Метеора. Что-то во всей этой истории не сходится… но у Хисоки нет желания слишком далеко лезть в эти дебри. Он и так сегодня актер по вызову. Интересно, а способности красного рейнджера из шоу ему тоже достались?
(гигантский робот, например…)
Нет! Он не будет это пробовать!
— Прости, но обнимать тебя я не буду. Это уже чересчур.
Кажется, в этот раз Леорио чувствует шутку, его улыбка немного смягчается, хотя он все еще выглядит очень нервным.
— Не стоит. Как-нибудь без тебя справлюсь.
— Хамло.
— Че.
Но радует, что Леорио и без него справился… Значит, беспокойства были зазря. Хисока задумчиво ведет языком по губам, а потом выходит из подвала, чувствуя движение позади — кому-то явно не хочется оставаться наедине с собственными ужасающими воспоминаниями. Хисока его понимает. Дело даже не в страхе, а в том, что такие места нагоняют тоску по временам счастливым, когда этот кошмар еще не был испытан. Сам он всегда будет гадать, как сложилась бы их с братом жизнь, если бы Нико не убил никого. Если бы мать не сбежала из дома. Но это лишь несбыточные фантазии. Хисока останется Хисокой — ленивым богом смерти с Небесной арены, убийцей «Пауков», что умер два раза из-за того, что попытался откусить кусок больше, чем способен прожевать.
Печально, но такова правда.
Он все же замедляет шаг, когда они выходят в широкий коридор, равняется с Леорио. Тому явно немного спокойней рядом с кем-то, кого он знает. Нельзя его осуждать. Находиться в такой тесной клетке, когда тебе грозит смерть, когда на твоих глазах убили остальных товарищей сложно. Леорио все же добрый мальчик, он всем сочувствует, даже ему, хотя Хисока для него нечто вроде природного врага. Он и за Куроро будет переживать, хотя тот вырезал весь клан его лучшего друга.
Они идут вперед молча, но потом любопытство побеждает.
— И долго ты… будешь в этом костюме?
— Не знаю. Такой ответ устроит? — Леорио рассеянно моргает, и Хисока закатывает глаза. — До конца иллюзии, полагаю, или пока что-то новое не сломает этот образ. А что? Не нравится? Зацени, как костюм сидит.
— Ага… я вижу.
— В облипочку! — Хисока не скрывает гордости в голосе. — Все нужные места подчеркнуты!
— Ну ладно еще задница. А вот спереди…
— А зачем ты туда смотришь?
Леорио прикусывает язычок.
Это короткая пауза на юмор явно дает ему той разрядки, что нужна после такого кошмара, и Хисока только рад. Почему нет? Леорио — как часть прошлого, где он еще не проиграл Куроро, где он еще опасный непобедимый хищник. Да и если уж он пытается жить тут по правилам и быть правильным человеком, то стоит помогать всем. Да и Леорио не самый плохой парень… Почему-то он звучит так, будто сам себя убеждает, что поступать хорошо и по-доброму — это верно. Идиотизм. Он сам пишет свою судьбу и правила, по которым живет. А то, что на них повлиял Гон… Уже другой вопрос.
Но одна иллюзия сменяется другой. Узкие темные коридоры, пахнущие железом (Кер-Ис, стало быть), сменяются на другие, где воняет формалином и спиртом. Хисока щурит глаза, озираясь по сторонам. Это не его воспоминание. Леорио? Он замечает, как тот бледнеет. Отчего-то его глаза начинают бегать из стороны в сторону. Это будто не кошмар… а какое-то постыдное воспоминание. Хисока чувствует, что щурит глаза, но он решает обойтись без лишних вопросов.
Просто проходит вперед.
Когда он идет к очевидному выходу из кошмара — самой заметной двери — перед тем, как его ладонь ляжет на дверную ручку, Леорио вдруг хватает его за запястье и дергает прочь. Они смотрят друг другу в глаза. Отчего-то взгляд у Леорио шальной, будто Хисока ни в коем случае не должен увидеть то, что скрыто за дверью. Что, настолько грязный секрет? Ну теперь даже интересно!
— Поверь, — севшим голосом бормочет он. — Это зрелище того не стоит.
— Леорио, — Хисока выразительно на него смотрит. — Ты прекрасно знаешь, с кем говоришь. Я не стану тебя осуждать за какие-то постыдные секреты. Ты увидел меня в этом нелепом образе, думаю, мы квиты.
— Не поэтому. Я просто… так виноват.
В чем, хочется спросить Хисоке.
И он отворачивается. Дергает дверь на себя.
Внутри — полутемная комната, в которой нет ничего любопытного или постыдного. Стол, к которому тянется множество проводов. А там, на столе, лежит нечто под белым покрывалом; по очертаниям легко понять, что это человек. Взрослый мужчина. И это и есть постыдный секрет?.. Какое-то чудовище Франкенштейна? Хисока просто молча смотрит, потом — на Леорио. Тот бледен, словно полотно, за которым скрыто тело. Медленно в голове вращаются шестеренки. Хисока снова смотрит назад, на тело, а потом — уже окончательно на Леорио.
Все понимают все без слов. Ох, понятно, что значили слова на корабле.
Значит, не только Хисоке взбрела эта мысль в голову. Но вряд ли Леорио был инициатором. Скорее всего он просто попытался помочь тому, кто этого захотел. Еще раз он косится на тело под простыней, недвижимое, неживое, застывшее между жизнью и смертью, а потом прикрывает глаза. Идти против законов мироздания о смерти — кощунство, но он не будет осуждать. Именно так Хисока и был возвращен к жизни.
Это только очевидно.
— Я так понимаю, что воскрешение не удалось.
В ответ ему Леорио криво улыбается. Он проходит в комнату, смотрит на стол некоторое время, а потом опирается на его край. Отсюда его облик в кошмарах — этот момент гнетет его больше, чем пытка в Кер-Исе, потому что там мучили его, но он был спасен, а здесь он надругался над телом своего друга, забыв о том, что тот человек — будто просто сшил заново кусок мяса. Но Хисока не собирается его осуждать. Порой в своих желаниях люди заходят слишком далеко. А Леорио сделал это из добрейших побуждений.
Он им всем — чудовищам старого и нового мира — не ровня. Он просто хочет лучшего.
— Эксперимент был признан неудачным.
Chapter 143: ПУРГАТОРИО: пожиратели лотосов: чудовище франкенштейна
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
— Эксперимент?
Хисока еще раз глядит на тело под простыней. Наконец, он решается; кладет тело спящего ребенка на стул рядом, а сам подходит к столу, обходит его кругом, а затем упирается руками в него. Честно говоря, хочется стянуть простынку, посмотреть, что там внутри, но даже в кошмарах нужно соблюдать какие-то рамки приличия. Потому он просто смотрит вниз — на очертания лица, проглядывающие сквозь белую простынь. Невозможно сказать, лицо ли это Гона или какое-то другое (кошмары частенько бывают гротескны), но вроде бы похоже… Ростом, конечно, выше, плечи шире. Не стоит забывать, что в последний раз Хисока видел Гона в позднем подростковом возрасте, он мог еще измениться, и так, что Хисока бы его ни за что не узнал. Мысль о том, что Гон теперь выглядит старше его, невероятно смешная, и Хисока хмыкает, впрочем, ее не озвучивая. Он еще раз смотрит на Леорио.
Тот достает из кармана пачку сигарет. Это кошмары, так что все в порядке — все это не взаправду. Не стоит осуждать, даже если это те самые маковые самокрутки, о которых они говорили ранее. Неведение — страсть, от которой нужно избавляться… Сладостное забытье… Но Леорио это понимает, и потому Хисоке нет смысла беспокоиться. Он даже выбрался из собственного кошмара. Это хорошо. Признаться, ему совсем не улыбалось разбираться не только с Куроро и его травмой из-за смерти Сарасы, но и Леорио, который все никак не может покинуть сердцем Кер-Ис.
Щелкает зажигалка.
— Да. У меня и Аллуки, — он опасливо смотрит на Хисоку, потом поясняет: — Это младшая сестра Киллуа… У нас был заказ от Первого Принца Какина.
Сестра? Хисока задумывается. Ах. Младший брат Иллуми, на которого велась охота. Значит, теперь сестра. Кажется, Киллуа еще тогда что-то такое говорил… когда велась эта забавная маленькая гонка… Хисока плохо помнит. Он и Аллуку-то почти не запомнил — просто розовое симпатичное пятно. Если сестрица объединилась с Леорио, значит, навыки у нее отличные.
— Она разве не кудесница? Может исполнить любое желание?
— Наника — да, — Леорио мешкает. — Но Наника теперь не исполняет желания. Мы решили, что это опасно. Наника не глупая, она довольно охотно пошла на контакт. Может, потому что мы нашли ее родственников тут.
— Родственников чего? Второй половинки личности?
Что-то Хисока не очень понимает.
— Нет. Наника… это не раздвоение личности. Это газовая форма жизни аи, отсюда… в смысле, с этих земель.
Когда Леорио это говорит, Хисока просто одаривает его улыбкой, давая понять, что ни черта в этом не смыслит. Это что же получается, все эти невероятные силы — это подарок с Темного Континента? А стоит ли ему вообще удивляться, если он ожил, хотя от него осталось несколько пальцев? Тут логика не работает. Темный Континент работает по своим правилам.
— На самом деле я думал, что эта ловушка, где мы оказались, тоже одна из таких угроз Темного Континента. Только та дарует наслаждение, а эта — кошмары.
Вспоминается разговор с фантомным Нико…
— Что-то мне так не кажется… — на него удивленно смотрят, и Хисока лениво поясняет: — Твои кошмары были связаны с одиночеством и страхом увидеть кого-то другого рядом с собой. Ну, это крайне образно говоря, но ты вроде не хотел, чтобы тот хрен, Джайро, до тебя добрался, разве нет? И чтобы кто-то еще увидел вот это, — обводит рукой простыню и тело под ней. — Но мой кошмар был связан с конкретной личностью, и когда иллюзия сломалась, мне удалось поболтать с механизмом, который скрыт за кулисами.
Леорио просто склоняет голову набок. Он ждет продолжения.
— Это не одна из великих угроз, но защитный механизм. Вроде нэн-конструкта. Да так-то и опасности могут быть не настолько страшны, если ты думаешь не задницей, а головой. Как Аллука… то есть как Наника, разве нет?
Защитный механизм охраняет некое сокровище, как предполагает Биски. Если это нечто дорогое, они могут это продать и неплохо навариться… Главное не говорить Фугецу, а то официально экспедиция спонсирована Какином, и не дай бог они наложат свои лапки на их добычу. В доле с Биски Хисока готов быть. С целой империей — ни за что не свете. Все правительства слишком жадные.
Но это не так интересно. Сокровище они увидят, потому что Хисока — такое золотце, сломал иллюзию (не стоит аплодировать). Он снова смотрит вниз, на простыню, а затем — на Леорио. Сцена выглядит абсурдно, но что уж тут поделать?
— Что за эксперимент? Воскрешение не звучит как нечто за гранью морального горизонта. В смысле, взгляни на меня.
Но Леорио отчего-то молчит.
Его сигарета пеплит.
Недолго, впрочем; он выбрасывает ее на пол, а затем, не поворачиваясь к телу под простыней, бормочет так тихо, что едва можно услышать:
— От тела осталось не так много. Нам пришлось сшивать его из разных кусков.
— Ну, Гон вроде бы мастак терять или ломать руки.
— Если бы только в них было дело, — невесело улыбается Леорио, а потом устало смотрит Хисоке в глаза. — Замену рукам и ногам мы нашли. Донор был бы только за, но она была мертва к тому времени. Проблема заключается в голове.
Несколько секунд висит философская пауза.
— Чего?
— После убийства голову забрали. Пришлось сшивать из имеющихся кусков. Потому я виноват не только перед ним, — короткий смешок. — Но и перед тобой.
Шестеренки медленно вращаются в голове. Нобунага убил его, обезглавив. Гон говорил ему — я верну тебя к жизни, даже если от тебя останется лишь одна голова. Значит, он забрал ее с собой. Позже Нобу и Мачи воскресили его, протестировав ту странную лужу, использовав только пальцы… значит, голова должна была остаться… Мысль настигает Хисоку так внезапно, что он даже не удивляется. Просто моргает несколько раз, после чего косится вниз, на простыню. Затем тянет руку к краю.
Медленно приподнимает
Не совсем как смотреться в зеркало, но есть нечто похожее…
И цвет волос старый. Видно, что нанесенные во время последней охоты раны остались, точнее есть шрамы. Очень странно. Как смотреть в воду. Вроде бы то же лицо, а немного иное. Он возвращает простыню на место, а потом снова смотрит на Леорио, который тянется за сигаретой пачкой вновь. Вот, значит, за что он извинялся?
— Ты действительно так сильно переживаешь из-за этого?
— Это кощунство. Преступление против человечества. Нельзя просто так брать и… собирать это чудовище… Мне стоило отказаться, но я все еще питал надежду, что все удастся, — на его губах вырастает невеселая улыбка. — У Гона есть куча двойников, но никто из них не подходил. Не из-за генома или чего-то эдакого, нам был нужен человек со схожим темпераментом.
— И ты выбрал меня?
— Разве это не так?
Туше. Хисока немного думает, затем фыркает.
— За что ты извиняешься?
— Поиздевался над трупом Гона и твоим. Разве тут есть чем гордиться?
— Трупы — это просто трупы, — философски замечает Хисока. — Они не обидятся на то, что ты над ними надругался, хотя можно ли вообще этот эксперимент назвать таковым? Ты ведь попытался вернуть приятеля, а в таком деле все средства, как известно, хороши. То, что я ожил — это вообще аномалия, — он ведет пальцем по краю простыни. — Ты никак не мог догадаться, что я спонтанно оживу и вдруг появлюсь. Так что не задумывайся. Я жив. То, что случилось с частью моего старого трупа… кого это волнует? Если Гон вдруг оживет, то у него хотя бы будет симпатичное лицо. Впервые за его жизнь. Ладно, шучу, у него милая мордашка.
Хисока беззаботно смеется, но Леорио становится еще угрюмей. Он так и не закуривает, просто убирает пачку сигарет обратно, после чего тихо произносит:
— Он не оживет.
— Да блин! В этот раз-то что такое?
— Видишь ли…
Наверное, кошмары способны реагировать на такие упоминания; Леорио не договаривает, потому что иллюзия вокруг них меняется. Скорее всего, предполагает он, Леорио этого не видел, но сцену реконструировали, вот и сумел вообразить. В комнату вторгается несколько черных фигур — они выглядят как оперативники, не яркие бойцы Ассоциации, а просто как сборище наемников. Строятся группой, два стоят у выхода, а третий подходит к телу под простыней, достает пистолет и наводится на голову, следом за чем раздается выстрел. Вся сцена длится считанные секунды. Значит, делает вывод Хисока, кто-то узнал про этот небольшой эксперимент и послал группу зачистки, чтобы Гон уже никогда не вернулся к жизни. Кто-то крайне богатый, потому что отряд оперативников выглядит хорошо снабженным. И если они сумели прорваться в место, которое принадлежит Бенджамину…
Кто его враг? Ох, кто именно из его врагов?!
Он слегка усталым взглядом смотрит на Леорио.
— Поверить не могу, что мою несчастную голову опять искалечили. Сначала взрыв, потом пытки, следом был Фейтан, а теперь это!
— Тебе же нравится число четыре.
Хисока загадочно улыбается.
— Я рад, что ты не потерял чувство юмора, и даже в своем кошмаре способен отпустить ехидную шуточку в мой адрес. Но я напомню, что это делает нас еще больше похожими, а это дорожка в ад. Следи за собой, Леорио. Одного меня миру было достаточно, твоей эволюции в нечто эдакое этот мир точно не переживет.
Но делать в этой иллюзии больше нечего. Кошмар раскрыт. Тайна стала явью. Хисока… не чувствует желания осудить Леорио. Ну да, его голову использовали в этой невероятно странной попытке воскресить Гона, ну и что? Голова — это не он. Это просто часть его тела, теперь ему не столь нужная. Если бы Гон с ней вернулся… было бы странно, но Хисока бы привык. Они теперь разного возраста, так что никаких неприятных напоминаний о брате не случилось бы. Он в последний раз он бросает взгляд на белую простыню, по которой медленно расползается алое пятно, а сам думает — наверное, именно так Леорио и нашел это тело. Смотрел на в очередной раз убитое тело друга, которого так и не смог вытащить с того света. Жаль. Но что поделать?..
К счастью, у них есть еще один способ вернуть его. Вероятно, как подозревает Хисока, Леорио смутно знал про воскрешающее озеро, но не знал Бенджамин, и потому его решили вернуть столь… экстравагантным методом. Без разницы. Главное, чтобы от тела остался хоть кусочек. А дальше они уж как-нибудь разберутся.
Он подхватывает спящее тело со стула. Куроро в глубокой отключке. Пускай. Хисоке не хочется разбираться сейчас и с ним.
— Не беспокойся, — говорит он Леорио, когда тот равняется с ним. — Мне плевать, винить я тебя ни в чем не стану. Гон, если вернется… когда вернется, — поправляет он себя, — тоже не будет тебя в чем-то обвинять. Ты же его друг, должен знать. Он лишь посмеется над тем, насколько абсурдный путь ты выбрал.
В ответ тишина, лишь горькая улыбка.
Они выходят в коридор. Что ж, теперь надо найти выход из этого кошмара, и не дай бог они угодят в чьи-то еще воспоминания. Хисоке уже достаточно кошмаров и травм, серьезно, время — ценнейший ресурс, и пусть теперь его навалом, он бы не хотел попросту торчать в иллюзии, где каждому полощут мозг из-за каких-то там старых случаев в жизни. Прошлое должно остаться в прошлом. Он, кажется, наконец-то усвоил этот урок полностью.
Задумавшись, Хисока вдруг роняет:
— Как много людей знают о том, что вы тут провернули?
— Только заказчики и мы с Аллукой.
Хм…
— А Киллуа?
Леорио просто смотрит на него, и ответ ясен без слов. Можно было бы предположить, что тот тоже замешан в этом деле, но, видимо, нет? Странно. И ему ничего не сказали? Хотя Хисока даже не видел Киллуа в последнее время. Они поссорились? Да чтобы Гон с Киллуа разругался… звучит нереально.
Они идут по коридору, пока не доходят до определенной двери — ничем не отличается, но Хисока чувствует, что нужна именно она. Он дергает за нее, потом, задумавшись, передает спящего ребенка с рук Леорио, намекая всем видом, что если встретиться опасность, то ему проще будет с двумя свободными руками драться, а Леорио все равно у нас не боевой — так что пусть проследит. Да и, признаться, не особо-то сильно Хисока хочет таскать на себе Куроро… Они еще не прошли все стадии злости и принятия, чтобы вот так друг с дружкой миловаться. Хисока все еще зол. Да-да, никаких убийств, но злиться-то никто не запрещал! Вполне себе справедливое занятие!
Однако вместо ожидаемого выхода из иллюзии их ждет…
… очередной кошмар.
— Ой, да ладно! Это уже не смешно! Я начинаю выходить из образа милого сентай-героя, начну ругаться! — Хисока хочет кого-то пнуть, но прохожие рядом будто намеренно расступаются, при этом все равно их игнорируя. — Вы прикалываетесь. Леорио, у меня кончается терпение. Если я вдруг начну что-то громить, пожалуйста, не останавливай меня. Честное слово, я задолбался.
Если этот механизм кошмаров сказал ему, что Хисока может выйти, и тот согласился это сделать после того, как вытащит всех, кто тут застрял, то почему их закинуло в новый кошмар?.. Погодите. Хисока делает шаг, но резко останавливается. В толпе на городской улице — этот кошмар про Йоркшин? — он выглядит нелепо в костюме, но не перед проявлением подсознательного ему стесняться. Если он так подумал, и, если нэн-защита согласилась, значит… тут есть кто-то еще. И этого кого-то еще ему тоже нужно вызволить? Ну и? Хисока критично осматривает окружение. Йоркшин, утро, куча офисного планктона куда-то плывет. Кто боится клерков? Морена или Биски? Слишком равны шансы, потому что обе они выглядят так, будто им наплевать на нечто настолько… обыкновенное.
Он оборачивается к Леорио. Тот же косо глядит по сторонам.
— Ну, полагаю, мы встретим еще кого-то. На кого ставишь?
— Давай разведаем что ли… Может, какой-то еще путешественник, угодивший до нас.
Ой, это что, разумная мысль со стороны господина Паладинайта?
— У тебя такая рожа ехидная сразу, вижу, что думаешь про меня гадости, — Леорио угрожающе щурит глаза. — Признаюсь тебе в одном: раньше я тебя до усрачки боялся, потому что ты был очень опасен, но теперь я вижу, что ты все время просто врал, и на самом деле ты не такой уж и страшный. Я всегда хотел спросить, зачем ты помог мне на экзамене?
Вспоминается с трудом. Бой на туманном болоте… Леорио, который прыгает на него с палкой… Хисока задумчиво скребет подбородок.
— Из-за Гона.
— Только из-за него?..
— А ты думал — ты меня впечатлил? — Хисока лукаво улыбается, потом тащит Леорио за собой, вперед. — Нет. Я думал тебя убить, настолько позорным было то выступление. Но когда Гон выскочил, чтобы спасти твою задницу, у меня прямо сердечко екнуло.
— Он тебе нравится, да?
О нет, только не такие разговоры.
— Гон впечатлил меня, как человек, — не увиливает Хисока, не оборачиваясь. Они идут вперед, к сердцу Йоркшина. Вокруг так шумно, так много людей. Это, наверное, самое начало дня. Кто не в офисе просто вышел купить себе кофе и пончиков. — Он невероятно сильный и смелый, а при этом еще и с огромным потенциалом. Золото, а не мальчик. Если ты хочешь поиграть в психолога, то да, думаю, я проецировал на него некоторые знакомые образы. Но это неважно, потому что мы подружились, когда игрались на Острове Жадности, очень тесно, между прочим, — Хисока намеренно произносит это так, чтобы у Леорио загорелись от смущения уши. Двусмысленность — такой невероятный инструмент для таких ситуаций. — Две недели вместе, не отходили друг от друга ни на шаг. Киллуа так бесился.
— И как вы там… игрались?
— Гон не рассказывал? — Хисока смеется, когда Леорио трясет головой. — Мы учились играть в вышибалы.
— Че.
— Не за каждым словом скрыт пошлый подтекст. Учись читать между строк, дорогой Леорио.
— Та пошел ты знаешь куда с такими шуточками?
— Ой, а куда?
Попытка удушения заканчивается тем, что толпа ненароком выносит их на площадь с огромным стальным шаром посередине, где играет незатейливая милая музыка. Сначала Хисока просто смотрит на эту громадину секунду, потом поднимает глаза выше и видит над собой огромную колонну, уходящую в небо — он мгновенно узнает ее, потому что она всегда красовалась во всех фильмах, снятых в Йоркшине, а также на сувенирных открытках. ИТЦ. Гигант стекла и бетона, царь всех брокеров и сердце биржевого рынка.
Прекрасное здание.
Но…
— Погоди-ка. Эту же херню взорвали, разве нет?
Хисока, вот кто тебя, дурака, за язык тянул? Кто, спрашивается? Стоит ему лишь произнести эти слова — накатывают мимолетные воспоминания, потому что он помнит это даже не из всех книг, что берет у Пакуноды, чтобы нагнать мир, а из рассказов Гона еще в Амдастере — как сверху раздается оглушительный взрыв. Сначала Хисоке кажется, что он глохнет, а потом — что вокруг становится слишком жарко. Но нет смысла волноваться, потому что это фальшивая реальность. Он просто смотрит наверх, где ярким фиолетовым пламенем загорается часть небоскреба, пораженная сильным взрывом, а потом распахивает глаза.
Единственный человек, кто видел это, из тех, кто был в экспедиции — Морена. Она была с Гоном в Йоркшине, ведь тот на нее охотился. Выходит, ее кошмар? Но она никогда не вспоминала это, ни разу не рассказывала, в отличие от Гона, который говорил, что по неизвестной причине это воспоминание заставляет его чувствовать себя неуютно.
Логично было бы, если бы это был кошмар Гона.
Но Гон мертв. Гона тут нет.
Проекция? Они с Леорио хорошо знают Гона. Куроро тоже. Воплощение их мыслей после разговора о том? Или Морена врет, и уничтожение ИТЦ тоже ее травмировало? Но она была за километры от места взрыва, здесь ее быть не должно. Плюс она пережила дерьмо хуже, потому что она — незаконный ребенок предыдущего короля Какина.
Когда Хисока оборачивается на Леорио, тот, видимо, думает то же самое. Они мгновенно отсекают от себя все ненужное, вроде жалости к окружающим людям, потому что не существуют — это лишь воображение, имитация настоящих жителей Йоркшина. Но, кажется, не только они будут об этом гадать; Куроро медленно приоткрывает глаза, пробужденный громким взрывом. Когда он смотрит на Хисоку, тот вздыхает с облегчением, потому что вместо травмированного ребенка перед ним тот самый лидер Редана… пусть и выглядящий как тот самый травмированный ребенок.
— С возвращением в мир живых, данчо.
Тот смотрит на Хисоку мутным взглядом, явно все помнит, потому вопросов о дурацком костюме нет. Потом глядит на свои руки, а затем — на Леорио. Тот без лишних слов опускает его на землю. Сейчас Куроро самый низкий в их компании. О, ему не нравится. Ему точно не нравится. Это черта всех низких ребят, да?
Погодите, у них тут чрезвычайная ситуация, надо сосредоточиться…
— Чей это кошмар? Есть идеи? — это вопрос Куроро, как тому, кто не участвовал в обмене Взглядами. — Мы думаем на Морену.
Кажется, после такой восхитительной головомойки голова у Куроро не варит. он потирает виски, а потом щурит глаза, смотря наверх. Небоскреб пылает. Красиво. Но неприятно. Хисоке в целом все равно, но он примерно представляет, почему Гона так пугало это воспоминание.
Есть в этом что-то… неправильное. В этом взрыве. Ради чего? Громкого заявления? Это ведь тот Джайро сделал, верно? Хисока любит выступления, но это уже слишком.
— Нет, это не Морена… — наконец, произносит Куроро, убирая руку от лица.
— Почему ты так уверен? Она единственная, кто видел это вживую.
— Но ее тут нет. А все, кто встречал кошмары, были прямо рядом с ними.
Хм… Хисока вновь бросает подозрительный взгляд наверх, на горящий небоскреб. Может ли это и правда быть воссозданием их общих воспоминаний? Или последнее испытание от местного механизма защиты? Нэн — вещь непредсказуемая. Она может как угодно среагировать даже на простую мысль.
Тогда нужно как-то закрыть это воспоминание. Принять его… или сделать что-то.
— Ладно, мне нравится теория, что это последствие нашего разговора, — Хисока выразительно глядит на Леорио. — Сраная защита подумала, что сделает нам такой подарочек напоследок, а то мы слишком быстро со всем справились. Я сгоняю наверх, разберусь, а ты пока отойди подальше от этого здания, а то вдруг я ненароком ускорю его падение. Кошмары работают черти как, ты это знаешь.
И, не дожидаясь ответа, идет к небоскребу, хотя люди бегут оттуда прочь.
Этой дорогой шел Гон когда-то? Невероятно. И как ему только смелости хватило не только смотреть на взрыв со стороны, но еще и сунуться внутрь. Это ведь там ему оставили шрам через лицо, это сделал Джайро… Будет ли Джайро наверху? Хисока сомневается. Он решает игнорировать лестницу, вскидывает руку вверх и с помощью «Жвачки» прикрепляется к самому далекому возможному этажу, и вот так несколько раз преодолевает почти все лестничные проемы, по которым бегут люди. А Гон ведь шел. Почти под сотку этажей преодолел пешком.
Но Джайро внутри не будет по одной простой причине — Хисока его никогда не встречал.
Леорио — да, но отразятся ли воспоминания Леорио тут…
Кажется, Гон говорил, что дрались они где-то в зале. В пустом, полуразрушенном. Хисока видит его двери впереди, закрытые, и думает — да, тут и будет конец этому сладкому сну. Он вздыхает, хочет зачесать волосы назад, но потом вспоминает, что на нем этот дурацкий шлем… Издержки образа, черт возьми. Ладно уж, поиграем в героя. Почему нет?
Он опирается руками на дверь, давит внутрь.
Те со скрипом открываются…
Когда Хисока входит внутрь, вопреки его ожиданиям тут очень темно. Двери медленно захлопываются за ним, и несколько секунд он просто стоит во мраке, дожидаясь, пока хоть что-то произойдет. Джайро тут, как и ожидалось, нет. Либо он не появился. Но тут не может быть настолько темно. Взрыв произошел с утра. Даже если предположить, что ставни на окнах были закрыты, но в зале все равно должно быть немного, но светлее, чем сейчас.
Легкий ветерок треплет его волосы. Стоп, ветерок?
Хисока ощупывает себя.
Никакого костюма. Настоящее тело вернулось. Он вернулся в реальность? Хисока резко оборачивается, но никого вокруг нет, и это вынуждает его нахмуриться. Ну и какого черта? Он на такие игры не подписывался. Это он дурит всем голову, а не ему! Пока он ощутимо злится, сзади раздается шаг.
Теплое дыхание щекочет кожу над ухом, а низкий баритон, растягивающий гласные, произносит:
— Маленький крольчонок… допрыгался.
Хисока щурит глаза.
— Эм… Прыг-прыг?
Оборачивается.
Перед ним, чуть согнувшись, стоит фигура. Отчего-то даже в темноте ее видно, будто над ними невидимый прожектор, освещающий лишь их двоих. Мужчина, одетый в черную броню; на плечах рваный плащ с меховым воротом, а на голове — непрозрачный шлем. Лишь часть лица видно, и тонкие губы, накрашенные алым.
Хисока смотрит на это. На видимую часть его лица.
Шестеренки в голове прекращают вращаться. Настает время теорий.
— Ты, — осторожно произносит он, — и есть тот человек. Бессмертный Генерал Запада.
Chapter 144: ПУРГАТОРИО: пожиратели лотосов: бессмертный генерал запада
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Блин, это что, Хисоке смутиться? Тут вроде селеба такого масштаба…
Ну вот, ты встретил его. Того самого генерала, о котором говорила жрица-подружка Куроро. Ну, из того, что видно — из той нижней половины лица — кажется, что они и правда похожи… Но ничего конкретного. Хисока щурит глаза, пристально разглядывая человека перед собой. Роста обычного (ну, не гигант, как жрица). Речь по той короткой фразе кажется нормальной. Фраза про кролика — это из рекламы хлопьев, то есть с масс-медиа этот уважаемый господин знаком, да не простой, а такой крайне узкой направленностью, как телевизионная реклама готовых завтраков для детей. Поверьте, не каждый способен на такое. Но почему тут? Почему генерал? Это совпадение, да? Или крайне специфичный выход на связь? Ну, знаете, сначала жрица его ищет, потом судьба посылает сигнал космосу, и этот самый космос посылает Хисоке наказание в виде встречи с генералом, потому что, видят боги, всем очень нравится над ним измываться.
Как-то это все очень несподручно и вообще…
— Слушай, — шепчет он заговорщическим шепотком. — Это все крайне неловко, но я уже давно не изображал из себя ну просто ужас какого загадочного человека перед лицом огромной опасности. Напомни пожалуйста, мне нужно бояться тебя до усрачки, или ты вроде как с мирными намерениями? Давай немного ускорим наше чудесное знакомство, я слегка подустал от крайне таинственных появлений и прочего мистического говна.
— Интересно, — генерал улыбается шире. — Я думал, ты любишь легкий флер.
— Я обожаю флер, — соглашается Хисока. — Но не в момент, когда позади меня такой балласт в виде моего убийцы, тупого приятеля, и потенциально двух опасных дамочек где-то на горизонте. Ну так что?
— Ты прав в том, что я — генерал.
Это у него временной лаг, да? Что он отвечает сначала на старый вопрос, а только потом скажет, стоит ли Хисоке опасаться? О, нет. Погодите. Это, наверное, урок от судьбы о том, что Хисоке стоит быть менее таинственным говнюком, каким он был в пору своей… предыдущей жизни, если можно так назвать его прекрасное существование в пору, когда он был грозой Небесной Арены и так далее… Мол, терпение, мой друг, вещь крайне важная.
Нет, ну на мораль от судьбы он уже не готов. У него есть границы терпения, и выслушивать посылы от жизни о том, что не надо морочить всем голову, он не желает. Тем более если это будет делать парень, который рванул бомбу и все такое. Ладно там еще Гон. Он хотя бы не убил кучу народу! Так, одного муравья раздавил. Может, парочку людей по пути в его приключении в Метеоре — так, пустячок! Но вот генерал…
— Мы действительно не враги.
Хисока шумно выдыхает и касается рукой сердца.
— Ну спасибо, успокоил. Тогда чем обязан визиту?
— Да ничем, — генерал, кажется, удивляется. — Это совпадение. Не каждая встреча случается намеренно.
— Врешь, собака, вижу по твоему прекрасному и слишком похожему на меня лицу.
Это явно веселит генерала, отчего он издает скромное хи-хи-хи.
— В этот раз — просто совпадение. Но я хотел встретиться с тобой… Ты сэкономил мне время, появившись тут.
О нет. Пророчество Биски оказалось верным? Хисока с прищуром глядит на генерала, на его черную, как смоль броню (она выглядит смутно знакомой), на шлем… Увидеть бы его лицо полностью, а не лишь часть. Может, он что-то да понял бы, но, к сожалению, это уже слишком нагло. Они не настолько близко знакомы. Это слегка интимно. Хисока, может, и пошляк, но не с такими же людьми флиртовать, окей? Леорио хоть смешно отреагирует, а этот…
Вдруг еще одну бомбу взорвет?
Он упирает руки в бока и выразительно глядит на генерала.
— Это связано с тем, что мы… родственники, да?
Кажется, генерал удивляется.
— С чего ты так подумал?
— За мной гонялась бешеная женщина, которая подумала, что я — это ты. Значит, мы похожи. А? Чем не великолепная дедукция?
— Это так теперь называется логика? — генерал снова улыбается, растягивая губы в тонкой улыбке. У него отсутствует акцент в речи, значит, он из старого мира, потому что даже самые долго общающиеся с прибывшими аборигены все равно выделяются, словечками или ударениями. — Нет. Нас нельзя назвать настоящими родственниками. Наша связь отличается от обычной связи кровью, что сложно подобрать подходящее сравнение.
Хисока крайне скептично медленно вскидывает бровь.
— Тогда почему?..
— Воля судьбы.
Только не эти крайне загадочные объяснения!
— О нет. Херня, а не ответ. Значит, мы если не родственники, то ты скопировал мою внешность или рожу Нико. Да ладно, мужик, — Хисока теряет терпение и топает ногой. Ну честное слово, это уже глупо. Плевать на образ, теперь ему любопытно, и он не в том положении, чтобы загадочно сверкать глазками. — Ты не можешь просто так спихнуть все на судьбу. Ты мой фанат?
— Ну… Да. Пожалуй.
— Автографы не даю.
— Жаль, — генерал смеется, потом поднимается на ноги и с хрустом выпрямляет спину. — Хорошо, многоуважаемый мис-с-ста, — это он так говорит «мистер»? это акцент? похоже на то, как говорил Каффка, — Морроу, раз уж мы встретились, я немного развенчаю Ваши сомнения. Я действительно Ваш большой фанат, еще со времен Небесной Арены. Люди — рабы увиденного. Моя внешность похожа на Вашу, но не идентична. Это иллюзия, созданная слухами и неточностью людского восприятия.
— Ну вот. А я надеялся, что мы Прямо Настоящие Родственники, чтобы тут раскрылась загадочная история моей семьи, и что я — особенный, — это шуточка. Хисока говорит несерьезно. Наоборот, лучше уж без загадочных клановых связей, это такой моветон. — Тогда что ты тут делаешь?
— Я настраивал эту иллюзию.
Опа.
— Ты и есть администратор, — осознает Хисока, распахивая глаза. — О боже. Только не говори, что ты слышал мой позорный разговор с Нико. Срочно удали это из памяти, срочно-о-о-о-о. И записи про костюм. Ничего не было. ты не докажешь.
— Я не просматриваю логи иллюзии, не беспокойся… Хотя в этот раз посмотрю, — меткий удар в коленочку генерал выдерживает, не меняясь в лице. — Это ловушка, созданная, чтобы отвалить слишком любопытных.
— От сокровища?
Генерал наклоняет голову ниже, и его голос звучит в стократ серьезней.
— От места.
… места? Прохода куда-то? Но зачем? Это явно не имеет отношения к разговору со жрицей, она лепетала там что-то про регистрацию и прочую херню, всякую чушь, которая с «местом» связаны быть никак не может. Но, возможно, тут существует какая-то взаимосвязь… и… кажется, на Хисоку ложится проклятие Гона, когда он оказывается втянут в дела, которые к нему не относятся. О нет. Пора бежать.
Но бежать тут, в иллюзии, некуда. Потому ему остается лишь ждать, пока генерал что-то не сделает, что-то не скажет… Он ведь упоминал — он хотел встретиться с Хисокой, и, несмотря на все шутки, это явно было не ради автографа. Возможно, это связано с их внешностью. Генерал вполне себе может быть сущностью, порожденной человеческим бессознательным. Или разумом Куроро. Нэн-конструкт… нечто эдакое. Плюс не факт, что они реально копия друг друга. Люди бывают просто похожи.
Бессознательное…
Нет, слова жрицы были слишком подозрительны.
— Я хотел передать это иным способом, но хорошо, что мы встретились. Мне нужно, мистер Морроу, чтобы Вы там кое-что забрали.
— Из того места?..
— Да. Потому что меня тут нет. Я подключился к этому месту удаленно. Иллюзия из нэн, — Хисока пытается пнуть его еще раз, но удар выходит четкий. Твердая иллюзия? Хотя, наверное, они еще в этом ненастоящем мире. Вот ощущения и сбоят. — Если Вы пронесете с собой это нечто до самого конца, то очень сильно поможете мне. Это инструмент, что пригодится нам с Вами позже.
Хисока просто смотрит ему в глаза.
— Почему я?
Если этот странный парень, взрывающий бомбы и устраивающий мозгополоскающие иллюзии посреди леса только ради того, чтобы… а черт его знает, ради чего, но, если эта невероятная личность называет себя его фанатом, то он должен понимать, что Хисоке наплевать на данные обещания, и вообще он сам по себе, словно кошка, которая не держится за хозяев. Но он все равно сюда приходит… эта встреча случается спонтанно, но генерал ею пользуется. Точно ли это воля судьбы? Или четко спланированная ловушка? Но, возможно, действительно случайность… Иначе генерал бы не сказал, что все равно хотел бы с ним встретиться. Биски ведет их этим путем, потому что это самая короткая дорога до древа познания, или как называется та дрянь.
Вероятно, генерал банально пользуется этой же дорогой. Он же знает местных, как и Биски. Вот и поставил на самом очевидном пути ловушку, чтобы отвадить любопытных путешественников, выбравших самый короткий путь, от этого самого местечка, которое нужно защитить.
Это объясняет совпадение. Но не намерение. Фанат скорее всего должен знать характер Хисоки. Генерал, кажется, смотрит ему в глаза. Сложно сказать из-за шлема. Но он улыбается. Не угрожающе, но как-то печально.
Берет Хисоку за руку.
— Ты поймешь.
Что я, черт возьми, должен понять?
Но генерал не отвечает. Он будто понимает вопрос и просто прикладывает руку к губам, в той же манере, с которой начинался самый первый кошмар в этом месте — только вместо закрытых глаз… Он распахивает глаза, пытается броситься вперед, чтобы схватить генерала за руку, но, когда он моргает, то стоит с вытянутой вперед рукой посреди монохромного леса. Вокруг — ни звука. Вдали он замечает Куроро и Леорио, лежащих поодаль друг от друга. Но не следа Морены и Биски. Скорее всего, предполагает Хисока, выпрямляясь, Морене удалось ускользнуть, а потом она направилась предупредить остальную команду. Скорее всего та тварь их нагнала, и Леорио, как типичнейший дурак, пожертвовал собой.
Хисока щурит глаза. Затем смотрит на себя. Весь целый. Значит, волк был не настоящий, иллюзия. И текущие слюни — фантомные ощущения… или продукт нэн. На Темном Континенте с этим крайне сложно… Иллюзия и реальность смешиваются, оборачиваясь в нечто новое. Воплощение фантазии. То же самое происходит с эгоистами, теми нэн-мутантами. Они превращаются в то, что верят.
Хм…
Он идет к сладкой парочке, а потом, мстительно улыбаясь, пиная Куроро от души по ребрам. Тот стонет и резко просыпается, и Хисока, сверкая широкой ухмылкой, нараспев произносит:
— Проснись и пой, Аврора! — потом кивает в сторону Леорио. — Разбуди его, а потом найдите Биски и Морену. Последняя умеет прятаться, а еще мы не видели ее в иллюзии, так что не халтурь. Понял, данчо?
Куроро полусонно щурит глаза, явно едва приходя в чувства. Он потирает живот, а потом хрипит:
— Как ты все закончил?
— Как?.. Тупой вопрос. Просто что я настолько хорош, — Хисока цыкает, а потом отворачивается. — Я вас нагоню, только схожу кое-куда. И не следуй за мной, ублюдок. Если я опять обнаружу тебя за собой, я не сдержусь. После иллюзии мне так и хочется кого-нибудь прирезать.
И быстрым шагом уходит прочь, не желая даже выслушивать возможные возражения, хотя прекрасно чувствует, как Куроро сверлит ему взглядом затылок. О, он последует. Это очевидно. Конечно же, Хисока останется хорошим мальчиком и не станет его убивать, но вот избить изобьет. О, это будет столь замечательный повод выпустить пар!
Он бредет по мертвому лесу, не чувствуя больше никакого присутствия вокруг, хотя по коже до сих пор бегут мурашки. Все здесь неестественно. Генерал сказал, что настраивает иллюзию. Он ее создал? Или просто взял имеющуюся? Говорок у него странный, с акцентом похожим на Каффку, но он явно не из аборигенов, значит, кто-то из старого мира. Кто-то из путешественников? Из какого поколения прибывших? Того же, что и Леорио или кто-то позже провального плавания «Кита»? Или еще раньше, когда сюда осмеливались сунуться немногие, когда Темный Континент не размыкал своего капкана для всех желающих?
Это место… не только этот лес, но весь Темный Континент… будто живые.
Честно говоря, Хисоке это не нравится. Интуиция визжит. Но что он может? Сейчас он верный раб Фугецу (никогда не отказывайтесь от возможности немного подраматизировать, особенно если есть такой восхитительный повод). Как добудет ветку, может, свалит из Гойсана. Хотя нет, сначала Гон… и только потом — назад, в старый мир. Увидеть наконец Нико и закрыть старые гештальты.
Почему-то это не вызывает у него отвращения, хотя такая мысль раньше вызвала бы у него дрожь. Неужто поумнел?
Хисока резко останавливается, когда слышит вдали звон. Словно зверь на охоте мгновенно обращается в мраморную статую, затаивает дыхание.
Вдали что-то тихо звенит. Будто колокольчики у двери, тихий перелив, едва заметный в обычное время, но кажущийся оглушительным в этой мертвой всепоглощающей тишине. Это и пытался скрыть генерал? Черт. Стоило спросить у него имя, чтобы не называть лишь таким образом. Это звучит глуповато. Генерал… Генерал чего? Нет тут никаких армия востока или запада. Генерал буквально пустоты, сущего ничего. Идиотское звание. Но зачем ему поддерживать эту иллюзию… Ради чего… Что там звенит?
В какой-то момент трава становится выше.
Затем, в ней начинают появляться яркие рыжие цветы. Будто всплески пламени. Сначала их мало, но чем дальше Хисока идет, тем больше становится этих цветов — огромная россыпь, будто яркие звезды посреди ночного неба, и в их окружении он кажется кем-то лишним, кем-то, кто тут присутствовать не должен. Он идет все дальше, пока пологий склон не начинает идти вниз, будто в расселину, и там, вдали, он видит место еще более темное, потому что скрывается над нависающими скалами. Будто руины, но руины не подобные Кер-Ису (о котором рассказывал Леорио), а более современные, но вместе с этим очень и очень древние. Звон становится громче, а поле цветов расстилается вниз, дальше и дальше, и Хисока щурится, смотря туда. Это сюда хотел заманить его генерал? Это место он скрывает?
Идти по этому мертвому городу странно. Нет ощущения как от лунных городов, оно иное, более запущенное, тоскливое. Лунные города просуществуют в своем умершем величии еще целую вечность, ведь у них есть свои заботливые жрицы, но это место нужно лишь генералу, что пришел сюда уже с людьми, что забрал и спрятал это место, позволив иллюзии отгонять всех непрошенных гостей прочь. Он идет вперед, и каждый его шаг оглушительным эхом разносится по мертвой улице спрятанного в ущелье города. Сверху нависают этажи. Ни одной надписи не осталось.
Наконец, он видит то, что искал.
Источник звона. Стеклянный колокольчик, покачивающийся на ветру, и оттого звенящий. Он висит у входа в крошечную пещерку, выкопанную в скале будто руками. Хисока медлит, оборачивается назад, но никого рядом нет. Ни генерала, ни кого-то из его спутников. Цокнув языком, он залезает внутрь.
Идти приходится недолго. В скором времени он оказывается в месте, напоминающем алтарь. Здесь есть лишь статуя женщины в монашеской робе, раскинувшей руки в стороны, земля рядом с ней тоже полна рыжих цветов, и посреди них, с таким же колокольчиком на рукояти, в землю вонзен клинок. Хисоке не нужно смотреть на него долго, чтобы сразу узнать его. Когда-то давно этот меч пробил его насквозь, а потом, зачаровавшись его ненавистью и обидой, стал опасным оружием, способным лишить ауры.
Нэнорезка.
Настоящая? Он подходит ближе. Касается рукояти.
По руке пробегает знакомое ощущение, будто электрический ток. Два раза он был пронзен этим клинком. С этим мечом его связывает долгая история… И первый раз — в возрасте, какого сейчас его нынешнее тело. Это генерал собрался ему показать? Нет, думает Хисока. Дело не в мече, но это — символичный намек. И это тот самый сраный меч, который связывает его и Каффку.
Но генерал — не Каффка. Юный. Цветущий. Будто отражение Каффки в молодости. Нас связывает нечто, но что-то иное… Вот, что сказал генерал. Он знает про все, знает слишком хорошо. Может, потому иллюзия и откликнулась на голос Хисоки — потому что у них один голос на двоих с генералом, потому что…
Лишь один человек знает так много. И осмелился бы навестить Каффку, чтобы забрать этот меч.
Воскрешение могло пройти не по задуманному плану. Нэн порождает отклонения из-за воображения, из-за памяти. Иллюзия здесь реагирует на кошмары. Хисока воскрес, потому что его останки окунули в воскрешающий котел. Но это — часть Темного Континента… Та, что реагирует на память, на воспоминания. Его вернуло возрастом близком к тому моменту, когда жизнь Хилояна сломалась и породила «Хисоку». Но Хилоян — не настоящий Хисока, как ни крути, как не были бы сильны воспоминания о брате.
Но чем сильнее видение, тем проще создавать хацу. Это непреложная истина. И пусть технически они уже не родственники, ведь их связь была прервана два раза — когда умер брат, а потом, когда умер Хисока — они все еще братья, оттого тот ответ и звучал так странно…
Ну, это теория.
Скорее всего, генерал — это фантомный Хисока. Настоящий Хисока, видение брата, порожденное ошибкой нэн в процессе воскрешения уже его самого. Может, с примесями чего-то еще… Но меч — намек. Вот за ним и гонялись. А жрица подумала, что они разные, потому что они близнецы, а не двойняшки. Различия все же имелись, пусть и незначительные. Каффка их не увидел, потому что тогда лицо Хисоки было разбито, а потом много чего зажило уже не так, как было. Да и у Каффки тогда было не так много энергии, чтобы вглядываться в детали… Слишком много дерьма тогда произошло.
Получается, это фантом брата… Но зачем он действует? В чем вообще смысл? Почему не явился в Гойсан, чтобы его встретить? Или планировал что-то эдакое провернуть? Как это похоже на него! Хисока чувствует, что злится, но потом потирает виски. Ладно уж, если фантом есть, то с этим ничего не сделать. Если потом генерал нагрянет к нему с радостной новостью, то получит по зубам. Такое Хисока прощать не собирается. Если воскрешаешься, то делай это, блин, нормально. Хотя он тоже будет рад…
… им придется придумать, что делать с именами…
Но, опять же, это просто теория. Предположение. Возможно, просто его эго раскололось, и на самом деле это не Хисока (настоящий), а та часть его самого, что была Хилояном, и которую засунули в коморку памяти. Но Хисока пока что склонен верить, что это брат. Он озирается назад, думая, может, генерал сейчас появится позади, может, после чудесного осознания они перекинутся парой слов, но никого нет. Мертвая тишина. Затем он вновь смотрит на статую, на шее которой замечает нечто, что напоминает ему… Как это назвать? Будто небольшое ожерелье, напоминающее пирамиду. И внутри что-то светится, пульсирует.
Милая безделушка.
О нет, Хисока, ты не будешь сорокой, ты не будешь воровать с могилы мертвого города. Это место полно сентиментальных воспоминаний! Генерал просто пытается сохранить этот мертвый город, потому что он кому-то дорог! Может, какому-то умирающему божеству! Да черт возьми… Нет-нет-нет. Положи на место. Кому сказано?!
Пирамида в руке будто пульсирует, но от нее не идет какой-либо энергии. Это не то, ради чего генерал охраняет это местечко… Тут есть что-то еще. Что-то сентиментальное. Если теория Хисоки верна… то это так подходит брату, который ради такой дурости мог хоть горы свернуть. Но почему он здесь? Почему?.. Почему?.. Столько вопросов, но ни единого ответа нет. Хисока смотрит на пирамидку у себя в ладони, а затем идет к выходу. Нэнорезку он берет с собой. На выходе, конечно же, он натыкается на Куроро, которого просто отпихивает в сторону, а потом плетется обратно, не желая даже говорить, но данчо явно чувствует Нечто, что вынуждает его остаться надоедливой и прилипчивой гадиной, какой он был ко всем своим близким приятелям. Удивительно, что каким-то образом сейчас в них затесался Хисока. Вот уж кто точно ему не друг!
Мертвый город продолжает давить сверху.
— Это колыбель, — после долгого молчания произносит Куроро, отвечая на незаданный вопрос. — Здесь когда-то существовало божество.
— Как понял?
— Биски нашла могилу.
Значит, сентиментальность — и есть ответ. Генерал, что рванул бомбу… Генерал, что украл его старую внешность, его взрослый облик… Что при этом, будучи отражением психопата, нашел в своем фальшивом сердце капельку сочувствия к какому-то умирающему богу, запертому в одиночестве в иллюзии кошмара… Город вокруг — его гробница…
— Я слышал истории.
— От жрицы?
— Нет, — Куроро улыбается. — Дома, в Метеоре. Помнишь истории Морены? Думаешь, кто был тем божеством?
Человек, попавший сюда и принявший смерть семьи.
Божественности не существует. Боги — лишь сильные люди. Это правда. Каждый, на кого здесь молились, либо был выдумкой, либо же когда-то давно преодолел границу нэн, стал намного сильнее. И умерший город — это и есть тот самый человек, чью смерть принял заснувший тут бог. Когда-то он разрушил цивилизацию, а потом принял этот факт. Да, я уничтожил все, что мне дорого. Да, теперь мне некуда возвращаться. И отныне мой вечный сон начнется в колыбели, сотканной из останков моей родины, и пусть никто сюда больше не сунется.
Но генерал — это величина за гранью вычислений. Бомба — новый бог. Его способ появления — из веры, из молитв, из желаний — старый. Скорее всего он лишь частично связан с братом. Капелькой воспоминаний, внешностью… Нет! Это бессмысленно! Он не может быть братом! Это все… слишком невозможно.
Видимо, эта мысль настолько сильно терзает его, что он выглядит хуже, потому что даже Куроро выглядит беспокойным. Крайне раздражающее зрелище.
— Все хорошо?
— Я встретил этого парня, за которым охотилась твоя жрица, — Куроро изгибает бровь. — И он и правда похож на меня. Он оставил мне вещицу из моего прошлого, и я подумал, что, наверное, это мой брат… Есть похожие детали. Но это бессмысленно! Так же бессмысленно, как и мои жалобы тебе!.. Боже, это так глупо! Скажи мне пожалуйста, что я просто сошел с ума и навоображал себе всякого после встречи со жрицей. И ведь хорошая была бы отговорка, если бы не этот сраный меч! — он хватает себя за волосы. — Меня это бесит! Мне надоело выходить из образа! Я так тщательно его создавал, а все в этом сраном мире вынуждает меня прекращать быть очаровательным убийцей! Я не хочу сверкать кризисом среднего возраста, этому телу шестнадцать лет! Или семнадцать! Неважно! О, ну конечно же ты улыбаешься. Пошел к черту, данчо!
Куроро и правда улыбается, но как-то напряженно. Он оглядывается назад, а потом задумчиво произносит (и голос его едва ли громче шепота):
— Я уже встречал такого человека. Того, кто согласился бы помочь другому, хотя между ними нет ничего общего… Я думаю, ответ гораздо проще, чем ты думаешь.
Они смотрят друг на друга. Хисока медленно моргает. Он намекает, что это не брат? Что логично. Что нелогично в то же время, потому что у генерала его лицо. Слишком узок круг подозреваемых, кто мог быть сейчас жив. По сути, это лишь Нико и сам Хисока. Остальные точно мертвы. Но брат… У него есть хотя бы малейшая возможность вернуться из памяти, прямо как в этой иллюзии был Нико, и…
Или часть его эго? Воскрешение — грех. Могло же его разделить. Вот он и не свихнулся. Как же сложно!..
Затем, Куроро наклоняется к нему. Он шепчет одно единственное имя, которое легким ветром срывается с его уст.
Хисока вспоминает ранее увиденное. Все-все-все, что ему довелось встретить или увидеть на своем пути до этого. Он смотрит на Куроро несколько секунд, не моргая, а потом лицо его перекашивает так, как не скривило его на Небесной Арене, когда тот начал зачитывать свои способности, забранные у друзей и мертвецов, и в конце подытожил — я заберу победу.
— Что ты сказал?!
Chapter 145: ПУРГАТОРИО: культ правосудия: девятка
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Возможно, в нынешнее время больше ценится не убийство конкурента, а хорошая защита от дешевой попытки этого же конкурента тебя устранить. Киллуа не очень в курсе; он также не в курсе, зачем Камилла нанимает его раз за разом, хотя у нее есть столько подчиненных, многие из которых обойдутся дешевле, а в умении ничуть хуже самого Киллуа не будут, но, может, ей просто хочется побыть рядом с симпатичным юношей… Камилла — из тех людей, кто ухватывает безумный дух Темного Континента, для них всех нормально быть не от мира сего. Бесполезно пытаться понять их логику, они — за границами разумного, где-то там, в дебрях этого сумасшедшего места, и Киллуа совершенно не хочется в это вникать. Ему хорошо и так. Кто-то бы сказал, что он потерял свои клыки, но Киллуа уверен в ином. Он просто стал старше, умнее, перестал лезть туда, где человечеству лучше не бывать, потому что это всегда завершается плачевно. Он видел слишком много примеров этого, и, признаться, даже слегка подустал. Пусть другие носятся с аборигенами по землям, где тебя может убить даже насекомое, а он будет заниматься тем, что получается у него лучше всего (чему его учили всю жизнь) — убивать людей на заказ.
В конце концов это так просто.
Но мысли о чарующих землях не покидают его, они мучают воспоминания Киллуа днями и ночами, когда в своих снах он снова видит Кер-Ис, слышит вой китов. Он вновь бежит по зеленым джунглям, чувствуя дыхание в затылок, снова слышит громкий мальчишеский смех, который предвещал начало конца. Но когда он просыпается рядом с Годивой, то не видит уже ничего — лишь темноту потолка, лишь чувствует струящийся по спине и лицу холодный пот. После такого ему всегда хочется пройтись, освежить голову, и он покидает постель, не зная, стоит ли говорить своей невесте (той, которую он даже не любит, но какую выбрал — потому что так правильно, потому что их геном говорит им, что они произведут идеальное потомство, ведь это задача каждого Золдика — культивировать ребенка еще сильнее, чем он), что он до сих пор грезит видениями о далеких землях.
Он бредет по узким темным коридорам поместья, слыша вдали включенный телевизор в комнате Миллуки. Навещать брата не хочется. Тот полностью погрузился в интернет, став опасным убийцей не в реальности, но в сети, где ему нет равных. Уничтожать репутацию — все равно что убивать. Говорить с отцом или дедом не хочется, а остальным Киллуа не доверяет. С Миллуки проще просто потому, что тому наплевать. Они никогда особо не враждовали, но и не любили друг друга. Просто удобные отношения. Жаль, что с остальной семьей так не вышло. Жаль, что единственный человек, кому он тут верил, покинул его, оставшись жить в безумном котле, имя которому — Гойсан.
Ноги сами выносят Киллуа в декоративный сад, в котором вырыт пруд. Там плавают толстые разноцветные карпы кои. Когда-то давно мать предлагала запустить туда пираний, но они смотрелись не так красиво — пришлось выбрать не столь опасную породу в угоду красоте. Замерев рядом с прудом, Киллуа смотрит на рыб, будто загипнотизированный — на то, как они кружат в непонятном спиралистом танце, будто пытаясь загипнотизировать. Признаться, Киллуа ненавидит этот дурацкий сад и пруд. Мать выстроила их в одном из своих безумных приступов, когда ее тянуло к мирскому. Они — будто напоминание, что у него была надежда на нормальное детство, а не на тот кошмар, который грозит каждому Золдику.
Когда позади раздается шорох травы — явно намеренно, ему позволяют это услышать — Киллуа не оборачивается, потому что понимает, кто это. Он позволяет Иллуми подойти ближе и встать рядом с ним. Теперь они одного роста. Теперь старший брат не кажется ему настолько пугающим. Даже сильным. Киллуа сейчас легко переломит ему хребет, но он не станет — потому что это пойдет против всех правил семьи Золдиков, а они — клан, который пусть и ненавидит друг друга, но ни за что не тронет своего.
Сейчас брат с короткими волосами, как в юности. Из-за этого он выглядит моложе, даже несмотря на то, что он уже далеко не юноша. Никто не догадается, что между ними почти целый десяток лет разницы, подумают — так, приятели одногодки. Но он ничуть не меняется помимо волос, все такой же, будто застывший во времени, даже ни единой морщинки не прибавилось. Идеальная копия матери.
— Не спится?
Иллуми явно удивлен тому, что Киллуа начинает разговор первым, но потом качает головой.
— Сегодня моя очередь дежурить с детьми.
— Почему не позовете сиделок?
— Мать считает, что надо сменить тактику, — матери нравится новая невеста Иллуми, которая недавно родила детей. Тот продолжает старую добрую традицию Золдиков плодиться, будто кролики. — Плюс она им не доверяет. Думает, это они подговорили первую жену уйти.
Нет, думает Киллуа, это не сиделки сделали, а нездоровая атмосфера этого дома. Но он не произносит ничего, просто рассеянно кивает. Ему все равно. Он пока не хочет думать о наследниках. Отец и мать позволяют — они рады, что он уже нашел себе женщину, пока ждут… А Киллуа мерзко. Они с Годивой разве что приятели, он обратился к ней в период крайне больших проблем с мировосприятием. Но любви между ними так таковой нет. Скорее просто договор, как было у Иллуми с первой женой, только Годива не уйдет, потому что в ней тоже течет кровь Золдиков, пусть и разбавленная.
Он садится на корточки рядом с прудом. Карпы настораживаются и начинают плавать быстрее. Иллуми так и стоит над ним, будто черная тень прошлого, возвышается, и в глазах его — только мрак. Но Киллуа знает, что сейчас старший брат не станет ему вредить. Киллуа сделал то, что брат хотел. Нет смысла даже его контролировать.
Убил Гона…
От мысли об этом к глотке подступает желчь, но он сдерживается. Было бы неприятно стошнить прямо в материнский пруд, хотя карпы, как он уверен, съели бы все без остатка. Он потирает болящие виски, а потом тихо шепчет:
— Я все еще вспоминаю Гойсан.
— Неужели это место настолько запало тебе в душу? — голос Иллуми звучит блекло и апатично. — Хотя неудивительно. Что Каллуто, что… — пауза. — Аллука, оба сбежали и сейчас там живут. Хотя я слышал, что Каллуто возвращался.
— Да. Я встречал его.
— И все еще якшается с шайкой Куроро?
— Редан давно расформирован. Думаю, Каллуто просто работает наемником.
— Мог бы вернуться, — но Иллуми все равно, и для него это просто вежливый предлог продолжить разговор. — Не вспоминай глупости, Кил. Гойсан — это место, куда стекается весь сброд. Несомненно, в нем есть очарование, но он опасен.
Прямо как твой друг, не договаривает он, и этот намек повисает в воздухе. Но Киллуа нечего добавить. Нечего возразить. Брат совершенно прав. Все, что было на Темном Континенте, пропитано духом сумасшествия. Все те, кто сбежал туда первыми, так и останутся ведомыми безумием, потому что они слышат лишь его глас. Киллуа не знает, рад ли тому, что сбежал. Наверное, да. Он вспоминает Джайро, Кер-Ис, шальной взгляд Леорио, когда они спасли его из клетки, гогот Дюллахан, а потом и самого Гона — настоящего безумца, влившегося в новый мир так идеально, что многие тут же пали перед ним ниц. Новый бог войны, новый бог смерти. Кто помнит про таких людей, как Хисока, когда есть Гон? Он — новая страшилка, погибший, но живой в сердцах тысяч, потому что все помнят Луцзю и то, что с тем стало.
— Может, это просто травма, — Киллуа насмешливо фыркает и потирает пальцами глаза. Перед ним вновь будто стоит сверкающий небоскреб корпорации «НЕФРИТ», и та крыша. В руках чувствуется фантомная тяжесть винтовки. — Знаешь, как неприятное воспоминание, которое свербит и свербит твою голову… Не знаю, как от этого избавиться. Может, мне тоже развестись?
— Не самый рабочий метод.
Сложно понять, шутка ли это тоже, или Иллуми говорит серьезно. Киллуа разучился понимать его интонации примерно с детства.
Они вновь молчат, смотря на пруд, и Киллуа не хочет уходить отсюда, подниматься на ноги и возвращаться в постель к так называемой супруге, которую он даже не любит. Сердце его навсегда осталось на Темном Континенте, и вот уже три года он никак не может забыть лицо человека, который изменил его жизнь, и которого он так жестоко убил собственными руками. Но он сделал все верно. Это было правильно, потому что Гон стал сходить с ума, и всему миру стало лучше, что такая чума была уничтожена. Да, они были друзьями. Но хороший друг понимает, когда надо остановить приятеля.
Даже если это будет стоит ему жизни.
Он давит ладонями на глаза. Хорошо было бы лишиться зрения, но он все равно будет воспроизводить те фрагменты в памяти, потому спасения не будет. Бессмысленно. Надо просто отключить голову и продолжать плыть по течению как было все эти три года. Может, последовать примеру Иллуми. Попытаться в эту нелепую игру, имя которой «семья». Но Киллуа не может вообразить себя семьянином. Все это крайне далеко от него… Нечто за гранью вообразимого. Так было в момент его побега отсюда, так осталось и сейчас. Он — существо иного порядка. Не такой, как отец.
Киллуа опускает руку от лица. Смотрит в воду. С трудом разглядывает там свое отражение.
Как все это глупо. Это вызывает у него невольную улыбку. Ну какой из тебя убийца, Киллуа, если ты собственные чувства убить не можешь?
— Можно попробовать гипноз.
— Опять игла в мозгу? — фыркает он и откидывает голову назад, с прищуром смотря на брата. — У тебя яиц хватает опять это предложить?
Иллуми не моргает, не меняет выражения лица.
— Ты недооцениваешь силу блокировки каких-то воспоминаний. Сейчас единственное, что тебя ограничивает — это фальшивое чувство вины за убийство так называемого друга. Но ты поступил верно, Кил. Даже не с моей точки зрения. Гон Фрикс был опасен. Он взорвал бомбу. На твоем месте я бы потребовал с Ассоциации и правительства Гойсана жирный чек за устранение потенциальной угрозы. Но игла — это простейший способ, которым я могу тебе помочь. Ну так что?
— Ты опять хочешь меня контролировать?
Видимо, даже Иллуми уже не сдерживается, потому что щурит глаза.
— Кил. Если бы я хотел, я бы нашел способ раньше. Мы уже прошли эту стадию, ты вернулся в семью, а у меня полно своих забот. Я просто не вижу повода тебе беспокоится о Гоне дальше, точнее о его убийстве. Ты жалел об убитых муравьях-химерах?
— Нет…
— Чем Гон Фрикс, которого ты убил, отличается от них?
Ничем. Плотоядное чудовище, что одно, что вторые. Киллуа сглатывает. Но он же твой друг! Но ты сам видел, что произошло в Лунцзю. Какая разница, кто он тебе? Он согласился на предложение Дюллахан отведать своей плоти. Гон, которого ты знал, уже давно не существует, а монстр, с которым ты говорил в последние дни перед его кончиной, был кем угодно, но не мальчиком, что заявился в этот особняк ради твоего спасения, не той отзывчивой доброй душой.
С другой стороны… разве он изменился? Гон всегда был эгоистом. Он украл значок Понзу. Он согласился играться с Хисокой просто потому, что хотел победить на Острове Жадности. Гон даже в интригу с «Пауками» влез чисто из-за своего эгоиста. Он всегда был таким. Всегда. Просто Киллуа закрывал глаза на то, что раньше не укладывалось в его светлый счастливый мирок рядом с Гоном. Но, повзрослев, он поумнел и все увидел.
Прозрел.
Неприятно видеть такое… Особенно когда человек действительно тебе дорог… Удивительно, что сейчас Иллуми прав. Воспоминания о Гоне тормозят его, они — лишь преграда. Три года Киллуа топчется на месте из-за мертвого человека. Пора бы уже отпустить, но у него всегда были проблемы с привязанностью. Несмотря на то, что Иллуми столько зла против него сотворил, сейчас они действительно уже не враждуют. Просто существуют рядом.
Киллуа поднимает глаза кверху, на столь близкие звезды. Потом переводит взгляд на Иллуми. Щурит глаза.
— Почему ты хочешь мне помочь?
— Потому что ты — будущий столп семьи.
— Только поэтому?
Иллуми склоняет голову набок, будто не понимая.
— Нужна еще причина?
И правда… Иллуми — верный фанатик семьи. Всегда им был. Киллуа глядит вниз, на пруд с карпами, а потом — на брата. Побег — простой способ, трусливый немного, но необходимый. Даже если это покажется трусостью. Он вздыхает, потирает лоб, вспоминая, как когда-то давно во время охоты на муравьев вырвал оттуда иглу, что мешала ему сосредоточиться и все кричала — беги, беги прочь! Может, она спасала его от безрассудства. Иллуми использовал ее против воли Киллуа, и в этом была проблема. Но сейчас… если он согласится, то это будет исключительно его решение.
Потому Киллуа поднимается. Он смотрит на брата.
— Как много ты можешь заблокировать?
— Я могу стереть лишь воспоминания о том, что ты его убил, — Иллуми звучит так, будто ждал этого решения, но никакого довольства, лишь облегчение в голосе, что они перешли к делу. — Оставить все остальное, включая работу на Церредриха, но заблокировать воспоминания о выстреле. Будто бы это сделал кто-то другой. Свидетелей, помимо тебя, как я понимаю, лишь трое. Сам принц и два его наемника. И судя по тому, что ползут слухи, что это Церредрих его убил, я не думаю, что он станет спонтанно обвинять тебя. Тем более, ты скорее оказал всему Гойсану услугу.
— Докажи мне, что не заблокируешь больше.
— Мы можем сделать это в присутствии отца, если ты боишься. Он был против прошлой иглы, — Иллуми на мгновение задумывается. — Думаю, если это твое решение, в этот раз он не станет возражать. Ну так что? — неужели Иллуми дает ему еще один шанс на подумать? — Ты уверен? Я все еще считаю, что это правильно. Но тебе решать, потому что ты — наследник.
Будто бы эта регалия делает меня особенным, хочет сплюнуть на землю Киллуа, но просто смотрит коротко на карпов, а потом — на Иллуми.
— Да. Я согласен.
Не всегда побег — трусливая тактика.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Следующая работенка прилетает довольно скоро; Киллуа наконец-то начинает проявлять хоть какой-то интерес к семейному бизнесу, и, хотя ему все еще кажется это невероятно скучным, ему приходится постигать эти ужасающие азы, потому что, о боги, в будущем ему придется перенять семейное кредо. Ужасающее наказание, хуже, чем Годива под боком, которая с упоением говорит, что это так потрясно, что «ну ваще» (дословная цитата) и «хоть где-то меня не держат в плену против моей воли, как делала это Дюллахан» (опять дословная цитата, правдивость не подтверждена до сих пор), и если Годиву Киллуа хоть как-то может стерпеть, потому что между ними есть эти приятные воспоминания с китовой охоты, когда они учились швырять гарпуны и просто плавали под облаками дружной шайкой, то вот с бумажкам и бюрократией у Киллуа прямая вражда.
Ну, ладно, может не совсем прямая… Он же не дурила какой-нибудь…
Но, возвращаясь к работенке: запрос приходит неожиданно, и вновь на защиту. Желают видеть Киллуа, и он думает, что это Камилла вновь решила пощекотать свою любовь к юным мальчикам вокруг себя, но нет, какая неожиданность — в этот раз дело связано вовсе не с тем, что он весь из себя Юный Прекрасный Ах (ну не совсем дословные цитаты, но наверняка нечто из мыслей Камиллы), а потому что он профессиональный убийца, а еще побывал в нескольких экспедициях на Темном Континенте. Последнее особенно всех настораживает, и, когда семья собирается у отца в кабинете, прогнав бедную ручную собаку прочь (стало тесновато), они внимательно смотрят на принесенный конверт.
Белая кремовая бумага. Хорошее качество. Почерк у заказчика ровный, все написано алыми чернилами. Но это ладно, прелести написания не столь важны, хотя по ним можно сделать вывод, что писавший крайне уверен в себе, больше всего привлекает печать в виде алого карикатурно нарисованного глаза. Киллуа (да что там Киллуа, вся семья) прекрасно знает, что это такое. Он видел этот символ когда-то давно, еще на Темном Континенте… когда Гойсан больше напоминал поселение, чем мегаполис.
Культ «Око Молота».
— У них че, опять ребрендинг? — позади пыхтит Миллуки, которого отвлекли от очередной аферы с воровством валюты с банковских счетов (это заказ, не его хобби). — По-моему, у них был другой символ.
— Да какая разница, главное, что это они и есть, — Киллуа стучит пальцем по конверту. Вскрытому уже, разумеется. — Почему именно я?
— Наследничек, — озвучивает Миллуки то, что думают все остальные. Матери тут нет, но есть дед с отцом, что многозначительно переглядываются. Миллуки же ударяет кулаком по ладони. — Наверняка они пытались сначала связаться с Каллуто, но он их отшил! Кстати, можем у него спросить, раз уж он торчит в Гойсане.
Гойсан… Место воспоминаний. Место, где оказался похоронен его лучший друг, ступивший на путь зла. Киллуа чувствует, как волосы на затылке встают дыбом, но он не меняется в лице; лишь чувствует, как за ним пристально наблюдает Иллуми, но совсем недолго, потому что Миллуки явно не дожидается команды отца Не Беспокоить Каллуто Просто Так (кажется, младший брат все же не окончательно порвал с семьей, у них остались контакты, и, вероятно, Каллуто так далеко от семьи намеренно), звонит ему, и, спустя три долгих гудка и целую вереницу бессмысленных вопросов, Каллуто наконец отвечает.
Странно думать, что они виделись совсем недавно. Кажется — будто прошлая жизнь.
— Да, разумеется они со мной связывались. Но я их отшил.
Прямо как Миллуки и сказал. Слово в слово. У этих двоих тоже что ли подпольная связь, еще секретней, чем с семьей?..
— Но они не опасны. В смысле, они крайне опасны, но для Киллуа они на один зубок.
— Это я и так понимаю, — недовольно отзывается Миллуки, продолжая поглядывать на наручные часы. — Ты мне лучше скажи, почему они так требуют твоего тупого братца? Руки убрал, эй!
— Отдай мне трубку, — шипит Киллуа, и отвечают прямо ему.
— А мне почем знать? Хотя ты был тут. Я слышал, что эти фанатики ищут что-то на Темном Континенте, но что конкретно — не скажу. У меня с ними минимум контактов, — по ту сторону трубки Каллуто громко зевает. Ах да, может, у него сейчас ночь. Часовые пояса Гойсана — это нечто за гранью предсказуемого, потому что, как выяснилось, солнц у их планеты два. — Но ты был в эскадре известной вольной охотницы, скорее всего они просто думают, что ты хорошо помнишь местность за Такетнаном.
— В Гойсане тысячи таких людей.
— Но много ли среди них тех, кто еще и Золдик? — ехидно парирует Каллуто. — Ну, кроме меня. Ладно, мой чудесный босс опять решил устроить дебаты, мне пора, иначе это закончится крайне печально. Чао! Передавайте привет мамуле!
И отключается.
Несколько минут они просто смотрят на телефонную трубку, потом Миллуки начинает вздыхать и охать, всем своим видом показывая, что его утомляют такие разговоры; дед же вновь переглядывается с отцом, а потом они вдвоем смотрят на Киллуа, и это явно грозит разговором. Лишь один Иллуми стоит молча, будто размышляя о чем-то своем. Киллуа не обращает на это внимания. Он ждет каверзного вопроса. Дед хмыкает в усы, понимая это тоже.
— Они платят достаточно, но это — Темный Континент.
— И это миссия по эскорту, не по убийству.
— И что? — Киллуа упирает руку в бок. — Мне в любом случае много заплатят. Единственная проблема — время.
— Мать не отпустит тебя в долгое путешествие, пока ты не заделаешь внуков, — замечает дед, и следом за этим позади громко хрюкает Миллуки.
— Дед! Отвянь от него. Он сам решит, когда со своей дамой в гольф играть.
— Гольф? — Иллуми будто отмирает.
— А ты вообще молчи, вобла.
— Миллуки, я тебя искалечу. Тебе это не помешает работать.
— Деда! Он мне угрожает!
— Хватит, — затем дед сурово смотрит на Киллуа. — Не переживай. Это была лишь шутка.
— Вот уж я еще буду переживать! Что меня волнует, то что вы тут обсуждаете мои либидные дела.
В этот раз едва сдерживает смешок отец. Миллуки же просто обреченно утыкается ладонями в лицо и затем уходит прочь из кабинета, объявив, что они все его бесят и раздражают, и он не желает их видеть еще ближайшую неделю. В итоге остаются лишь они четверо, и Киллуа с усилием потирает переносицу. Дед, конечно, пошутил. Но мать действительно не отпустит его в длительное путешествие вот так, потому что ее терпение кончается. А он совсем не горит желанием… как там Миллуки сказал? Поигрывать в гольф? Господи, ну и глупейшая же замена слов. Он просто не любит Годиву! Но как подругу — вполне. Но не любовницу. Но ведь ему все равно придется…
… почему он так страдает из-за какого-то секса. Вон, надо брать пример с Иллуми. Ему вообще все равно на жену… любую из своих жен. И детей он любит так, как любит каждый Золдик своих сыновей — обожает, но жестоко. И ведь все это получилось даже без взаимной любви.
— Все. Не смотрите на меня так, я попробую… Но ничего не обещаю.
— Главное в этом конкретном деле — не вынимать слишком быстро, — философски замечает дед.
Иллуми ломается последним, издавая некий звук, средний между «эх» и «хе». Отец просто стоит с каменным лицом, но по нему сразу видно — это натужное. Да уж… Кто бы ему раньше сказал, что он будет обсуждать такую херню с семьей, он бы ушел из кабинета раньше! Вместе с Миллуки! Вот, сразу видно — единственный разумный человек в этой семейке, все вопросы о наследниках отпихнул подальше от себя и даже слушать никого не желает! Боже. Какой кошмар. Надо как-то это забыть, потому что такое обсуждать с дедом и отцом он не готов. Иллуми-то хоть никак не отреагирует, Миллуки верно сказал — настоящая вобла.
— Я это говорю, потому что ты вечно спешишь.
— Все, пока.
— Стоять, — отец хватает Киллуа за шкирку, прежде чем тот убежит. — Достаточно ужасных шуток, — горестный вздох деда оповещает, что он был бы и не против продолжить, но раз уж так вышло… — Вопрос в том, хочешь ли ты принять их приглашение. Несмотря на потенциальные проблемы из-за связи с культом, они не доставляли огромных проблем до этого… Во всяком случае известных. Миллуки был прав, что они тебе не ровня, а Каллуто — что их потенциально интересуют лишь твои знания. Готов ли ты вернуться?
Отец смотрит на него, будто желая сказать что-то еще, но ничего так и не произносит, и Киллуа думает — неужели это из-за смерти друга? Что было, то было… Чего-то не вернуть. Он смотрит на Иллуми, будто пытаясь найти в глазах брата хоть какой-то отклик, но тот будто погружается в свои мысли, так глубоко, что прослушивает все, кроме нелепой шутки деда. Затем Киллуа пожимает плечами. Нет смысла сомневаться сто лет. Если где-то нельзя торопиться, то тут — нельзя ждать.
… боже, он действительно это сказал.
— Почему нет? Может, найду там что-то полезное. Или заведу еще больше контактов… Ну, знаешь, как это бывало до этого…
— Я отвечу, что ты согласен. Но будь осторожен. Культы — опасная вещь.
— Не особо много их слушай, — добавляет дед, и Киллуа раздраженно отмахивается.
— За кого вы меня принимаете? Я не стану слушать религиозный бред. Тем более я такое видел на Темном Континенте, что всякая религия теряет смысл.
— Все так говорят…
— О, — Иллуми вновь отмирает из своего крайне задумчивого состояния. Щелкает пальцами. — Босс Каллуто. Я вспомнил, о ком он.
— Ну ты блин вспомнил, уже минут десять про него как забыли.
Конечно же Иллуми игнорирует Киллуа, как он делал и всегда до этого, когда ему не было нужно Что-То, что обычно заканчивалось насилием или крайне неприятным итогом. Он смотрит на отца, деда, потом вновь на Киллуа, и сухо замечает:
— Этот человек… торгует оружием для всех на Темном Континенте и в Гойсане в частности. Крайне опасная личность, — тот очкастый парень? Киллуа вспоминает его выходки на встрече с Камиллой. Честно говоря, опасным он не звучал, скорее просто раздражающим. Как Хисока, только в другую сторону. Хисока был как-то… поприятнее… да, невероятная вещь, чтобы сказать. — Советую поинтересоваться у него про покупки оружия культом. Если скупали — подумай еще, но, если нет… Нет смысла беспокоиться зазря. Этот лис в курсе всех торговых операций в городе. Если они и покупали оружие у кого-то, то через него, потому что корпорации с культами не водятся.
Звучит как невероятно разумная мысль.
На том они и решают, и даже собираются расходиться, но не успевают, потому что в кабинет вторгается дворецкий. Бедолаге везет, что рядом нет цепной псины отца, которая бы радостно вцепилась ему в лицо, но повод, видимо, очень срочный, раз он так ворвался. Когда в него впивается четыре пары глаз сильнейших Золдиков, дворецкий ровно на секунду робеет, но потом собирается и железным тоном чеканит — говорит, мол, гости прибыли, те, что принесли письмо. Так скоро?..
Они очень ждут ответа. Киллуа переглядывается с отцом, а потом, щурит глаза, а потом произносит:
— Впусти их в гостевой дом за оградой.
Однако, кажется, что он прибывает туда первым, потому что в гостевом домике нет никого; Киллуа даже удивляется этому — как так? Он быстро бегает с помощью хацу, но гости должны быть тут как тут. Однако на сомнения не остается времени, потому что дверь гостевого дома позади него скрипит. Он чувствует ауру дворецких и кого-то еще, взрывную, понимает, что это и есть гости — и пусть их не впустили на территорию усадьбы, они вполне смогли бы найти туда путь, открыв Врата Испытаний.
Свет бьет Киллуа в глаза, когда человек открывает дверь двумя руками. Видно силуэт с плащом, но потом Киллуа различает и остальное, отчего лицо его постепенно теряет краску. Красивые черты лица, черные как смоль волосы, чуть с рыжиной глаза. Короткие толстые брови, будто две запятые, и выражение лица, лучащееся оптимизмом. Слегка небрежно подстриженные волосы, но заметно, что даже эта небрежность сделана намеренно. Одетый в белые одежды, напоминающие броню, он похож на рыцаря, и лишь одно выделяется ярким на его белоснежных одеждах — такое же изображение алого глаза.
Киллуа чувствует, что его сердце пропускает удар.
Он смотрит в лицо Гону… но не Гону, потому что знает, что это другой человек. Не-Гон же радостным слишком воодушевленным тоном объявляет:
— Здравствуй, дорогой друг, — он прижимает руку к сердцу, а потом улыбается, и в этой улыбке нет ничего общего с Гоном, но она принадлежит ему, как и это лицо, и оттого ощущение еще страшнее. Голос у него будто у актера. — Меня зовут Найн! Я бы хотел с тобой работать!
Chapter 146: ПУРГАТОРИО: культ правосудия: два типа последователей
Notes:
(See the end of the chapter for notes.)
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
За время путешествия обратно в Гойсан (точнее от дома до ближайшего телепорта корпорации «НЕФРИТ», потому что в Гойсан плавают сейчас только люди, которым очень нечего делать), Киллуа понимает, что этот парнишка, который называет себя Найн, очень лихо играется на его нервах, что, конечно, немного напоминает Гона, но Гон был дурилой, а этот — просто странный. Но он выглядит довольно мило… наверное, если не учитывать, что его почти не заткнуть. Всю поездку в машине он треплется и треплется, и Киллуа чувствует две вещи: неловкость, потому что он не то, что слова не может вставить, но и не знает, что сказать в принципе, но еще и облегчение, потому что удалось свинтить от матушки и крайне Незапланированного Продолжения Рода. Нет, в самом деле, дед был прав. Если бы не внезапное появление клиентов, то мать бы от него не отстала. А ему совсем не улыбалось всем этим заниматься… вот вообще! Любовь, знаете ли, дело тонкое. Нельзя ее навязывать.
Когда Найн хватает Киллуа за руку, он ощутимо вздрагивает и крайне неловко улыбается. Ладно бы он тут был один, так этот парень приперся вместе со своими подчиненными, которые выглядят будто какие-то странные современные рыцари. Чем-то это напоминает «арбитров», но где там те арбитры… Найн встряхивает его, а потом с воодушевленной улыбкой продолжает щебетать:
— Я очень рад с тобой работать! Я многое слышал о тебе, Киллуа Золдик! — Киллуа очень интересно, что именно тот мог слышать, но он решает это опустить, просто кивая. — Это честь работать с тобой! Нам требовался спутник в нашем нелегком деле, и ты подходил под это звание лучше всех! В Гойсане о тебе ходит множество слухов, включая твои великие подвиги в глубинах Темного Континента!
Киллуа может лишь продолжить давить из себя улыбку. Серьезно? Какие еще подвиги? Или это с дюллахановских времен? Но все равно этого маловато. Он даже не Гон, который действительно зарекомендовал себя там… особенно. До взрыва даже. Будто чувствуя неуверенность, Найн щурит яркие светлые глаза и с воодушевлением кивает, после чего ударяет себя кулаком в грудь. Создается ощущение, что каждую фразу он произносит намеренно чрезмерно воодушевленно, будто не умея не восклицать.
— Киллуа Золдик! Наше братство желает добраться до старых земель на территориях за пределами Такетнана! Там скрыты священные реликвии, которые нам крайне необходимы. Мы рады, что ты согласился нам помочь! Это будет опасное путешествие, но мы постараемся сделать его короче!
— Воспользуетесь кораблями в Такетнане? — решает уточнить он, и Найн снова энергично трясет головой, подтверждая.
— До определенного момента! Мы пойдем по территориям, которые людям обычно не ведомы! То есть, не стандартным путем, но…
— Погоди-ка. Я не проводник. Это лучше пойти к аборигенам.
Взгляд Найна неожиданно приобретает нотки, которые Киллуа не нравятся; это был взгляд Гона, когда тот говорил о Неферпитоу и о спасении Кайто, взгляд надежды и уверенности в своих словах, за которыми скрывалось нечто страшное, чудовищное, что позже и стало причиной, по которой Гон стал тем Гоном, которого боятся вспоминать сейчас. Киллуа сглатывает, когда Найн начинает говорить — голос его спокоен, но в нем чувствуются нотки угрозы, раздражения и вместе с тем презрения, которые не сочетаются с его кукольным лицом, будто кто-то взял Гона, лишил его недостатков и сделал идеальной иконой — прекрасным бойцом без единой дурной черты в лице.
То, кем должен был стать Гон по мнению некоторых.
— Аборигены — просто шваль, которая почитает старых богов и не следует истинному учению. Доверять им опасно, эти тараканы плодятся, будто дикари, и не способны восстановить цивилизацию спустя сотни лет после падения их империи, — Найн вскидывает голову вверх, щурит глаза, и ярости в его взгляде становится больше. — Есть лишь одно божество — наш единый бог, как называют его еретики сейчас — бог старого мира. Остальное — от лукавого.
Киллуа вспоминает Дюллахан, вспоминает рассказы на корабле в течение того года, когда они охотились за китами. Богов не существует. В этом смысле Гон был прав. Все божества, которых почитают на Темном Континенте — просто люди, включая так называемых «зверей конца», или как их там называли… Но такая радикальная позиция Найна ему не нравится. Это может привести к проблемам. Но он умный мальчик, потому не спорит. Просто скованно улыбается.
Теперь понятно, почему обратились именно к нему. В их понимании Киллуа — единственная надежда на «чистого» проводника, который верит в единого бога, только вот Киллуа уже так нагрешил по меркам единой церкви старого мира, что это выглядит скорее как отчаянная мера. А может, эти парни просто не видят в смертях ничего плохого. Они же из секты, нет? Странно, что боги совпадают. Хотя, есть же всякие радикальные учения. Чему он удивляется?
Он откашливается.
— Ясно. Спасибо за доверие. Надеюсь, я не разочарую, хотя те земли я вообще не знаю.
Лицо Найна мгновенно озаряется улыбкой, будто он забывает про предыдущий гнев. Глаза снова загораются блеском.
— Все в порядке, Киллуа Золдик! У нас есть информация о том, как нужно продвигаться, оставшаяся после предыдущих экспедиций! Это будет недолгое путешествие! — Найн откашлялся в кулак, а потом сжал его так крепко, что перчатка на его руке заскрипела. — Нам необходим сильный и надежный союзник, и ты идеально подходишь под эти критерии!.. Благодарю за то, что ты согласился!
— Ну, — Киллуа чувствует, как у него дергается улыбка. Почему этот тип называет его по фамилии? У него вообще странная манера речи. — Я всего лишь наемник. Пока платите, я с вами в огонь и воду.
— Деньги — это божественный инструмент, который позволяет нам сойтись вместе. На все воля Ее, и…
Парнишка еще много болтает о всяких божественных кознях, а Киллуа думает о том, что никогда не верил ни в кого. Боги — это инструмент, который нужен для людей, потерявших надежду. Он помогает верить в себя, просто крайне заочным методом. Ты думаешь, что не можешь сам, делаешь что-то, но молишься богам, прося у них удачи, а когда получается, то благодаришь их, хотя, в сущности, никто кроме тебя самого в деле не участвовал. Киллуа — наследник семьи убийц, потому для него привычно видеть вещи без надежды и прочих чудес. Надеяться не на кого, лишь на себя. Он вздыхает, проводит рукой по колену, разглаживая складки.
Спустя пару часов они оказываются в Гойсане. Все же телепорты корпорации «НЕФРИТ» — невероятная вещь. Без них они бы еще месяц плыли в одну сторону, а ту можно сгонять на чай почти на другой конец света без каких-либо проблем. Но что Киллуа замечает, так это то, что для перемещения представители «Ока Молота» используют чужой телепорт, какой-то компании в ближайшем крупном городе. И вряд ли бесплатно. Получается, у них водятся солидные деньги, раз они смогли не только достать нанять Золдика, но еще и позволить себе такое. Кто же их покровитель? Или секты настолько богаты?..
Он не был в Гойсане около трех лет. Может, чуть больше. Город разрастается, словно паразит. Теперь Йоркшин кажется старой деревней на его фоне. Конечно же все рванули развивать новую столицу прогресса, мегаполис, где возможны все мечты, где нет ограничений старого мира. Интересно, как поживают остальные?.. Было бы хорошо зайти к Аллуке… Но сначала Киллуа должен проверить информацию от Иллуми. Брат прав. Оружейный торгаш наверняка знает про все грязное белье, которое тут имеется. И он подскажет, стоит ли опасаться секты. Ответы Найна его напрягли.
Телепорт перемещает их во вполне конкретное место, от которого у Киллуа сначала болят глаза — настолько тут все яркое и белое. Когда он щурится, наконец привыкая ко всей этой снежной чистоте, то различает большой пустой зал, в котором бродят люди в таких же белых одеждах. Никто не обращает на них внимания. Неудивительно, если все было обговорено заранее. Но в этой белоснежной толпе Киллуа ощущает себя лишним ярким пятном, отчего у него неприятно сосет под ложечкой. Он снова косится на Найна, который бодро шагает вперед, а потом задумывается.
Когда-то давно Джайро создавал клонов Гона, чтобы отдать их разным влиятельным людям за преференции. Но с тех пор ни одного завода не осталось… Однако они никогда не встречали «девятого» двойника. Был Десятка, был Восьмерка. Седьмую он до сих пор помнит, еще парочку убили… Четверка и Тройка точно живы. Неужели эта идеальная кукла, двойник без изъянов, и есть представитель первой партии? Или поздний, просто так названный? Столько вопросов. Но если да, и если секта купила его у Джайро, то у них точно водятся деньги. Киллуа представить себе не может, сколько сейчас может стоит двойник.
Для людей вокруг него даже разумные клоны — всего лишь мясо, которое можно купить и продать. Людьми их не видят.
Найн сходит с площадки с телепортом и выразительно глядит на Киллуа. О нет, сейчас начнет лекцию о том, какой у них крутой культ? На вербовку он не соглашался. Он уже хочет сказать, мол, ой, юноша, мне так надо кое-куда наведаться, не позволите ли отлучиться ненадолго, а то я так давно не видел сестру (пойдет он, разумеется, к Мелону), но прежде чем он даже успевает озвучить эту прекрасную отмазку, тот вдруг воодушевленным голосом заявляет:
— Киллуа Золдик! — серьезно, опять? — Наш лидер хочет с тобой встретиться, — потом задумывается и в гоновской манере добавлять что-то после сказанного, потому что язык как помело, и говорит быстрее, чем мысль завершается, крякает: — Ну, э-э-э, исполняющий обязанности лидера на Темном Континенте.
— Ага. Я понял. Главная шишка этого офиса, которая еще и отделилась от основной туши, да?
— Какой у тебя специфический говорок… — Найн щурит глаза, но потом пожимает плечами. — Нет, мы не взбунтовались против главы… главного главы, если ты об этом. У нас одна идеология! Одно божество! Мы — братья по вере, ни за что не предадим друг друга!..
Ой, ну все, началась песенка, закатывает про себя глаза Киллуа. Он подбирается к Найну, чуть пихает его в плечо рукой, намекая, мол, веди, а потом шепчет на ухо, что вечером отлучится, потому что ему нужно навестить старые контакты, чтобы задание прошло «ну ваще» (цитата Годивы, номер во множестве невероятных фразочек утерян). Он думает, что тот сейчас начнет возмущаться, мол, да как так, ты заручишься поддержкой аборигенов, проклятые еретики, и так далее, но, неожиданно, Найн спокойно на это реагирует, либо не особо заинтересованный, либо просто не видящий в этом ничего любопытного для себя.
Его тащат к лидеру. Киллуа почти интересно, кто это будет. Какой из типичных сектантов. Уверенный в учении психопат, который ради прописанных истин готов убивать, или же крайне умный человек, который прекрасно знает, что все секты — чушь собачья, и этот лидер тут исключительно ради какой-то неведомой прибыли. Они бредут по коридорам, что дает Киллуа примерное представление о величине этого места. Несколько этажей, судя по шуму — где-то в центре города, если потребуется сбежать, то Киллуа даже нэн не потребуется. Он хмуро смотрит на резные железные двери перед собой, а когда Найн на них давит, то вглядывается внутрь.
Он видит фигурку, стоящую у окна. Низкая. Женщина. Та поворачивается к нему… и Киллуа вспоминает, что уже видел это молодое лисье лицо, когда-то давно в Метеоре, когда они только-только искали Хисоку.
Ему улыбается Сян.
Киллуа тоже улыбается, а сам думает — что ж, это второй тип сектантов.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Разговор, впрочем, довольно скучный. Первую часть диалога Сян пытается выпытать у него, помнит ли он ее, Киллуа всеми силами делает вид, что нет, потому что ему не нужны проблемы, тянущиеся к Морене, Морена — проблема, как и все дочери и сыновья предыдущего короля Какина. Он намекает, что если они и встречались, то это было в пору его бурной молодости, которую он, во-первых, предпочитает не вспоминать, а во-вторых, очень смутно помнит, потому что это было давно. Ему кажется, Сян ему ни на йоту не верит, но выбора у нее тоже нет, потому они оба соглашаются притворится, что если и встречались, то это было давно и неправда. Киллуа, честно говоря, слегка фиолетово на то, кем была Сян, пока она не обеспечивает проблем лично ему.
Вторая часть диалога — деловая болтовня, которую можно свести к паре фраз. Где-то есть Нечто, что нужно секте, и за этим Нечто отправится группа. Людей, что выживали в дебрях Темного Континента так долго, как Киллуа, у них нет, а еще таких сильных, потому им нужно сопровождение. Задача Киллуа — просто работа телохранителем. Ну, звучит не очень сложно. Конечно, Киллуа все еще не очень хочется доверять Сян… но теперь у него просто есть еще один повод заскочить к этому господину Мелону и почесать с ним языками о всяком за какую-нибудь услугу в будущем. Сто процентов такому парню, как он, нужно устранить парочку конкурентов или что-то вроде этого.
Вечером офис секты Киллуа покидает слегка в смятении и задумчивости. Денег тут явно куры не клюют, но раз обратились к нему — раз Сян намеренно это сделала — то у нее просто не было выбора. Видимо, проблема в том, что остальные выжившие в глубинах Темного Континента либо принадлежат к числу охотников (а Чидль ни за что не даст своих подчиненных секте), либо это аборигены и к ним относящиеся, то есть, грязь для крайне сильно верующих сектантов. И остается Киллуа. Ну ладно, пока платят…
Он уходит не так далеко, но слышит позади быстрые шаги. Когда оборачивается, то сталкивается глазами с Найном. А этот зачем за ним пошел?.. Хочется сбежать, и Киллуа почти так и делает, но Найн настигает его быстрее и вцепляется в руку такой железной хваткой, что даже Киллуа становится ну как-то немножечко неуютно.
— Э? Пардоньте?
— Киллуа Золдик!..
— Так, — прежде чем Найн тявкнет что-то еще, Киллуа прижимает палец к его губам. Тот в шоке. Глаза навыкат. Ну точно гоновское удивление, только мордашка даром что симпатичная. — Хватит меня так называть. И вообще хватит начинать предложения с моих имени и фамилии, это бесит. Я не люблю, чтобы все вокруг знали, что я из Золдиков. Сечешь? Я из семьи убийц. Можно просто по имени, если прямо хочется глотку драть, но без фамилии. Усек?
Найн медленно кивает, и Киллуа облегченно выдыхает.
— Превосходно. Ну? Так зачем следуешь?
— Киллуа З… Киллуа, — откашливается, поправляя ворот.
Он все еще в своей глупой броне, демонстрирует всему миру кто он и откуда (наивно). Ну да, мальчик у нас слегка слишком сильно верит во все, чем его кормят, но это ничего, Киллуа таким же был до определенного возраста, просто у него такая фаза кончилась, когда он был подростком. Но клон этот и живет всего пару лет, глупо от него ждать каких-то особых осознаний. Пока еще маленький. Пусть и выглядит лет на двадцать. Это, интересно, считается совершеннолетием? Как у него возраст считается, по тому, сколько ему лет физически, или с даты вылупления из колбы?
— Я решил тебя сопровождать.
— Че? — теперь у Киллуа глаза навыкат. — Мне не нужна помощь. Это я вас сопровождаю. Я сильнее тебя наверняка.
— Это духовное сопровождение!
Ой бля-я-я-я, мама моя, это, наверное, месть Сян, она же его подговорила да?
— Госпожа лидер меня не уговаривала. Это мое искренне решение! — глаза у Найна горят огнем, вот он, самый праведный ученик, пожалеть что ли глупого, мозгов то в головушке совсем нет. Он все еще держит Киллуа за руку, потом как встряхивает, тот начинает задумываться, точно ли его наняли для охраны, если у них есть такое вот создание, потому что ручка-то болит. — Я хочу узнать получше своего нового союзника! Разве это плохо?
— Ну нет, но…
Боги, кого он отговаривает? Конечно же Найн не послушает. Он же дурак. Киллуа просто вздыхает.
— Ладно, можешь походить за мной хвостиком. Но чтобы молчал, когда я буду говорить, понял? — он грозит пальцем тому, и Найн кивает с видом, будто тут же все усвоил. Другой вопрос, понял ли он на самом деле все, что ему сказали. — У меня намечается пара встреч, и я бы хотел, чтобы они прошли гладко.
— Так точно!
— Я же сказал — цыц.
— Но ты еще ни с кем не встретился.
Киллуа открывает рот, чтобы возразить… но захлопывает. Ладно, это хороший аргумент.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Первым делом он навещает Аллуку; не потому, что хочет воскресить отношения после трагичного расставания из-за гибели Гона, но потому что Аллука тут со всеми здоровается за руку, и, значит, скорее всего знает, как достучаться до Мелона, потому что у самого Киллуа ноль идей (а связываться с Камиллой — это последнее, что он будет делать, она еще неадекватней, чем сектанты). Конечно, можно было бы связаться с Каллуто… Но ему просто нужен повод повидать сестренку, окей? Что за претензии.
Он находит ее клинику быстро. Все такое же обшарпанное здание, на котором неоном горит табличка с надписью. В этом райончике полно старых зданий, возведенных еще во времена застройки Гойсана, эдакий потерянный во времени квартал, потому что тут царит еще больший дух беззакония, чем во всем остальном городе. Киллуа заходит на порог, потом заносит кулак, чтобы постучать… Но в последнюю секунду почему-то замирает.
Он не может объяснить эту паузу. Чувствует, как позади него в затылок ему смотрит Найн. Ну давай же. Что с тобой? Просто возьми и постучись. Киллуа заносит руку еще, но снова останавливается. Так — несколько раз. Просто не выходит, и все. Какой-то непонятный животный страх. Он сглатывает. Хочет постучать еще раз… но в этот раз останавливается не из-за ужаса в сердце, а потому что дверь резко открывается, и на него впритык утыкается Аллука.
Волосы неровно выкрашены в пепельный, но у корней виден родной темный цвет. Под глазами залегают тени. На ней надет резиновый цельный комбинезон с карманом спереди, но опять без рубашки. Изнутри доносится запах крови, но Киллуа про него забывает, смотря на Аллуку. Почти не меняется с их последней встречи, будто так и замерла в странном юном состоянии. Когда он хочет что-то сказать, то она щурит глаза и пытается захлопнуть дверь снова.
— Погоди!
— Я сказала тебе больше ко мне не приезжать!
— Да ладно тебе! — Киллуа просовывает ногу в проем и стискивает зубы, когда Аллука ударяет железной дверью по ней от всей души. Ох, он точно будет хромать. — Мне просто хотелось тебя увидеть, раз уж я тут!
— Увидел? Отлично. Проваливай!
— Да прекрати ты!
В какой-то момент ей начинает надоедать этот цирк, и она снова открывает дверь, после чего хмуро смотрит на Киллуа с видом, что у него есть пять минут на то, чтобы объясниться. И он слишком хорошо знает Аллуку, чтобы даже предположить, что у него будет второй шанс. Он сглатывает, а потом быстро, чтобы она не успела вновь захлопнуть дверь на его ноге, бормочет:
— Я правда хотел навестить тебя, но мне нужен контакт одного оружейного торговца. Может, ты слышала о нем, его зовут Мелон.
Аллука на мгновение стопорится, а потом начинает злиться сильнее.
— Каллуто на него работает. И ты, наверняка зная это, все равно пришел ко мне, хотя я сказала больше сюда не заявляться?!
— Ну пожалуйста…
— Нет! — она резко пинает его в живот, заставляя отшатнуться от двери прочь, а потом швыряет в лицо какую-то визитку. Киллуа хватает ее, на ней значится контакт искомого им человека. Значит, Аллука все же с ним работает. — Лови и катись отсюда! Как ты вообще посмел сюда сунуться после всего, что было?! Черт!..
Она захлопывает дверь со стальным лязгом, и на улочке повисает тишина. Киллуа продолжает сидеть на земле, рассматривая визитку (не очень хорошо сделана, но бумага хорошая, плюс имя и номер выполнены фальшивым золотом). Живот неприятно болит. Приятно знать, что у сестренки все хорошо, и что дерется она все еще очень больно, как настоящий Золдик… Когда к нему подходит Найн, он смотрит на юношу. Взгляд того устремлен на дверь клиники, но недолго. Он смотрит вниз, на Киллуа.
— Это твоя сестра?
— Ага. Как видишь, у нас восхитительные отношения.
— Братья и сестры не должны драться, — упрямо говорит Найн, явно обученный на наивных детских книжках. — Она что, еретик? Приверженец чужих богов?
— Если она и верит во что-то, то только в деньги, — с кряхтением Киллуа поднимается на ноги, а потом хмуро смотрит в сторону клиники. Да уж, стоило ожидать, что Аллука не обрадуется. Они же расстались на плохой ноте, настолько плохой, что Киллуа даже не помнит, видимо, настолько испугавшись. — Оставь ее. Она не из тех, против кого тебе стоит воевать. А если тронешь ее, то я тебя убью, усек?
Найн продолжает хмуриться, но ему явно нечего добавить, потому он медленно кивает. Дожидается, пока Киллуа позвонит, но связаться с Мелоном — просто, он даже не против встретиться, говоря, что торчит в «Алом Бризе» (ну конечно, где же еще?), весь расслабленный, будто легко может отмести все дела только ради Киллуа. Он даже не спрашивает, откуда у Киллуа его контакт, хотя, наверное, это правильно. У Киллуа и правда много поводов до него добраться.
Он идет туда, и Найн нагоняет его. Выглядит слишком фальшиво встревоженным, но Киллуа начинает подозревать, что он действительно такой и есть. Слишком… правильный? Будто не настоящий, а герой из воскресных шоу. Таких людей не бывает, но у него явно свои заскоки, вон, как отозвался о еретиках, хотя неудивительно, что его так научили… Он вспоминает двойника, которого Гон убил в Кер-Исе. Тоже было наивное глупое дитя.
— Точно не из плохих людей?
— Нет. У нас просто была ссора.
Запал в глазах Найна тут же тухнет.
— Ох. Ну тогда она справедливо зла.
— Ну да… А я вот ищу прощения, — Киллуа цокает языком. Закурить бы, да он хочет поддерживать здоровье в порядке, потому просто хлопает себя по карманам. — Веришь в такое?
— Конечно! Один раз покаяться может каждый!
— А второй?
— Правило трех страйков, — опережает его Найн, и Киллуа присвистывает. Ну, это еще неплохо. Он думал, что сразу педаль в пол. — А потом — смерть, — ой, нет, а можно без этого? — Так нам велят уставы.
— Единого бога?
— Ну да. Ты разве не знаешь? Всех догматов? Весь тестамент?
Ой, мама.
— Э… Ну, я читал когда-то…
— Я не стану тебя ругать, что ты их не знаешь, — Найн закатывает глаза, и вновь эта гоновская манера что-то делать, потому что только он корчил рожи вот так. Он чуть опережает Киллуа, а потом сводит руки за спиной, замедляет шаг, чтобы вновь поравняться, и тот закатывает глаза. Какие-то черты одинаковы от клона до клона. — Все вы, слабо верующие, не читаете. Главное, что я знаю, что сердце твое чисто! — опять этот воодушевленный голосок. — Что оно смотрит в нужном направлении!
— У сердца нет глаз, дурила.
— Дурила?!
Нет. Не забывай. Это — не Гон.
Надо перевести тему.
— Если у вашей… группы то же видение единого бога, что и у в старом мире, то почему собрались вот так, создали организацию? Почему не работаете на официальную церковь?
— Наши взгляды на истинную личность единого бога несколько различаются.
Киллуа медленно вскидывает бровь. Личность? Ему всегда казалось, что божества в старых религиях, тех, где только один верховный бог, и других, помельче, нет, то есть не язычество, обезличены. Как некая всевышняя сила. Найн смотрит на него, вглядывается в самую душу, а потом отвечает на немой вопрос:
— Мы думаем, что это Царица-Мать Востока. Она породила наш мир, заложила колыбель в озере Мебиус.
— Вот, значит как…
Киллуа нечего сказать, потому он просто жмет плечами. Может быть. Ему наплевать. Он проходит вперед, и Найн по неясной причине останавливается на одном месте, смотря сначала в спину своему компаньону, а потом — назад, где дальше по улице располагается клиника. Его взгляд поднимается выше порога, на второй этаж, где он видит два лица, пристально смотрящие им вслед. Та самая женщина с пепельными выкрашенными волосами и молодой юноша, настолько красивый, что невозможно описать эту неземную красоту в точности ни единым словом. В руках у него бумажный веер.
Но Найн не говорит ничего, просто разворачивается на каблуке и следует за Киллуа Золдиком.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
«Алый Бриз», в отличие от Гойсана, не меняется ничуть — все такая же дыра, в которой собирается различный сброд. Мелон сообщает, что ждет его в одной из частных кабинок, куда Киллуа и поднимается. Внутри все то и дело косятся на Найна, которому, очевидно, все это до фени, но это начинает раздражать самого Киллуа, потому что он не хотел становиться объектом интереса всей швали, которой этот белый плащик и одеяние культа — будто соринка в глазу, да еще и какая… У всякого культа будет недобрая репутация. Киллуа косится назад, на Найна, который мастерски игнорирует все косые взгляды, а потом торопливо поднимается наверх.
В кабинке, где их ждет Мелон, крайне душно. Пахнет чем-то резким, и Килла замечает дымящуюся в пепельнице сигарету со странным наполнением. Сам же Мелон — такой же вычурный, как и на встрече в Йоркшине — разваливается в кресле, раскинув руки по обе стороны, голова его запрокинута назад, а в зубах — стоя сейчас вертикально — дымится очередная сигарета. На столе ровными рядами рассыпана яркого кислотного цвета неизвестная пыль, несколько дорожек. Он шевелит пальцами в странном жесте, который Киллуа распознает как приветствие, и опускает голову лишь в тот момент, когда Киллуа заходит внутрь. К сожалению, не один. Опасно оставлять Найна там, пусть лучше побудет с ним рядом, тут его хотя бы можно будет игнорировать. Вот так ты и докатываешься до того, что начинаешь слишком печься о молодежи, думает про себя Киллуа, но затем встряхивает головой.
— А ты не один?
— Я сегодня работаю нянькой, — он игнорирует оскорбленный взгляд Найна, который снова пучит глаза в гоновской манере. — Не могу оставить его снаружи, ты его видишь. Начнется драка.
Они оба смотрят на Найна. Тот складывает руки на груди и звенящим голосом произносит:
— Ничего подобного! Я прекрасно себя контролирую. Никто из этого отребья…
— Ага, — обрывает его Мелон, — я понял, — затем он закидывает ногу на ногу, лениво поглядывая на Киллуа, улыбается краешком рта. Все в его фигуре так и разит чем-то, отчего у Киллуа мурашки по коже. Он никак не может это объяснить. Что-то недоброе… Почему-то он сильно хочет сбежать, но не может. Ему нужна информация. — Надеюсь, это не просьба одолжить денег. Ты можешь сделать это у Камиллы. Хотя ты же богач! У тебя денег куры не клюют.
— Мне нужна информация.
Киллуа неотрывно смотрит Мелону в глаза. Тот все еще улыбается. У него крайне знакомая лисья ухмылка. Но так смеются все ублюдки, зарабатывающие деньги на чужом счастье.
— Про культ «Око Молота».
Найн рядом снова выпучивает глаза. Улыбка спадает с губ Мелона.
— Ты типа угораешь, да?
— Никаких шуток, — Киллуа указывает пальцем назад, на Найна. У того вид, будто ему плюнули в самую душу. — Я хочу узнать, покупают ли они у тебя оружие. Сколько хочешь за эту информацию?
Киллуа ждет хорошую сумму. Он представляет себе, какой болью будет перевести все, не используя местные банки. Если вы не знали, то за переводы из старого мира в новый берется огромная комиссия. Он ждет… но ответа нет. Мелон смотрит на него, будто на умалишенного, а потом вдруг издает сдавленный смешок. Его забавляет эта сцена. Ну конечно.
И снова эта лисья улыбка. Он наклоняется вперед, подпирая голову рукой, а потом лукаво смотрит то на Киллуа, то на Найна. Улыбается шире, отчего становятся видны чуть более острые клыки и десны.
— Мне не нужна плата, — говорит он мягким голосом. — Но я отвечу. Покупает ли у меня культ оружие? Конечно, — он смеется, подобно гиене. — Весь Темный Континент это делает. А вот можно ли доверять культу?.. Устроит ли тебя мой ответ, или ты все равно отправишься в путешествие, ведь Темный Континент манит тебя, будто мотылька на свет? Даже если знаешь, что проблема отнюдь не в покупке оружия, а поиске его там, в глубинах этих диких земель? Нечто пострашнее нэн-бастера… То, что ты принесешь им на блюдечке, если станешь с ними работать. Сможешь ли ты ответить мне на этот вопрос, Киллуа Золдик?
Notes:
беру перерыв на неделю, не теряйте
Chapter 147: ПУРГАТОРИО: культ правосудия: оружие, равное божеству
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
— Пострашнее нэн-бастера?
Что может быть страшнее оружия, созданного специально для уничтожения любого человека, кто владеет аурой? Это не «Роза»; та бомба просто токсична, но нэн-бастер — это оружие против любого человека, что владеет аурой, что может подчинить себе нэн, потому что оно создано против них с одной целью — убить медленно и мучительно. Киллуа хорошо помнит рассказы очевидцев, что выбрались живыми из Лунцзю. Он не знает точно, смогли ли их избавить от яда внутри, что не позволил бы им, тем, кто там находился, даже подумать о применении хацу (и это хорошо, если они изначально не владели ничем, то в принципе, ничего и не потеряют, а если идет работа про опытных охотников? те будут вынуждены ходить в вечном зэцу, чтобы их не уничтожило ядом!), и если нет, то… Что может быть еще страшнее? Человек не боится мгновенной смерти. Человек боится ее приближения. Киллуа знает это очень хорошо, потому что он помнит главное правило наемника — таким может работать лишь тот, кто готов умереть, а не кто имеет благородную цель для убийства другого.
Потому он смотрит на Мелона недоверчиво. Тот же одаривает Киллуа виноватой улыбкой, в которой все еще скользит что-то лисье, неправильное… Будто он знает, что ничего страшнее нэн-бастера быть не может, но подобрал это описание не ради красного словца. Затем Мелон откидывается назад, окидывая стоящего рядом Найна равнодушным взглядом, будто оценивая, но его взгляд быстро возвращается обратно к Киллуа.
Он тянется к карману и закуривает. В воздухе повисает неприятный кислотный запах. Это не простые сигареты, понимает Киллуа. Он морщится, потому что травля себя подобным ядом — все равно что добровольный экстравагантный суицид, но он не станет осуждать человека, которому явно наплевать на чужое мнение.
— Да… Ну, это очень старая разработка. Я бы сказал, примерно одного возраста с нэн-бастером. Я, видите ли, в свое время любил ползать по руинам и собирать информацию, — слегка виноватым тоном поясняет Мелон. — Но господа из культа, откуда прибыл наш добрый молодец, заказали у меня разработку оружия… Точнее, я бы сказал его восстановление, потому что разрабатывать там в целом нечего. Оно уже готово, просто нуждается в хорошенькой такой реставрации. А так? Очередная игрушка Ишвальды. Точнее цивилизации до него. Предыдущий властитель пользовался им, а потом пришла Царица-Мать Востока… ну и историю вы знаете. Ну или не знаете. Вы же знаете?
Киллуа не успевает ответить, потому что в разговор встревает главный адвокат культа; Найн выглядит так, будто ему очень сильно надо защитить честь своей организации. Неудивительно. Его же так выдрессировали, как хорошую ручную псину, которая только и знает, что тявкать по указке своих боссов. В этом смысле они совсем не похожи с Гоном; тому не понадобилось бы оправдывать себя или своего кумира, он был бы просто уверен, что тот прав. Или ему было бы все равно, как вышло с Хисокой. В этом смысле эгоизм Гона зашкаливал запредельно.
— Это оружие могло потенциально навредить Ей, — голос Найна звучит отчаянно. — И именно поэтому они его хотят?
В полной боевой готовности? Мелон и Киллуа обмениваются взглядами (предположительно, ведь на Мелоне даже тут надеты солнечные очки), но потом, будто не слыша этого, первый лишь пожимает плечами и продолжает, будто не слыша этой ремарки и вовсе:
— Его называли довольно пафосно для игрушки. Оружие, равное богу… Скорее всего подразумевались не настоящие божества, а вышедшие на их уровень люди, вроде самого того правителя. В этом смысле оно опасней нэн-бастера, потому что нэн-бастер нацелен на уничтожение людей, а этот — на уничтожение людей, давно превзошедших, гм, прошу прощения за тавтологию, человечность.
— И зачем оно культу?
— Я уже сказал… — на Найна шикают, и Мелон покачивает пальцем, назидательно.
— Покуда мне знать? Я лишь торгую им, знаю хорошо, чтобы создать. Но не более. Да и цели меня не интересуют, пока платятся деньги, — он растягивает губы в доброжелательном оскале, так, что видны десны. — Это уже ваша задача — достать эту игрушку. Собственно, в этом и заключается ваша экспедиция. Но если ты беспокоишься, Киллуа Золдик, то не думаю, что тебе есть чего опасаться… — Мелон слегка задумывается. — Если уж господин Безымянный Юноша так беспокоится за цели своей организации, то некоторые добывают подобное оружие исключительно в целях угрозы… Знаешь, как козырная карта. И никто их не атакует. Многоуважаемый господин Бенджамин занимается этим уже в течение декады, но, как мы видим, он не начал новую войну за условное образование какой-то банановой республики и так далее, потому что он человек разумный. Культ «Око Молота» же — маленькая организация без должного влияния. Пример мис-с-ста Джайро продемонстрировал нам, что не стоит особо рьяно использовать оружие, ведь это порицается обществом, ай-яй-яй, все такое. Они не поступят так же необдуманно.
— Ты говоришь мне не беспокоиться, потому что тебе хочется наложить руки на это оружие.
У Мелона мгновенно такое лицо, будто его ударили по затылку чем-то тяжелым. Он открывает рот в шоке.
— Че.
— Я хорошо знаю людей твоего типа. И все вы гоняетесь за одним и тем же.
— Че… Ну, то есть, да, но это вообще не имеет отношения к тому, что происходит сейчас! О боги. Юноша рядом, скажи ему.
— Что сказать?
— Что цели ваши белы, как чистый снежок, и так далее. Как я по-твоему наложу руки на это дерьмо? Украду его? Мы в одном городе обитаем, они пошлют против меня вот этого милого мальчика, и я отправлюсь к праотцам в течение следующего же часа! А я хочу жить! Какой дурак захочет умереть?! Конечно же никакой. Только полный дурак. А я не дурак. Не дурак же, ну?
Киллуа решает тактично промолчать. Шуточка не смешная.
Похихикав вдоволь над собственной же фразочкой, Мелон вновь разваливается на диване, а потом закидывает одну ногу на другую. Улыбка его снова приобретает деловой оттенок.
— Ты знаешь, куда вы идете?
— Старые земли. Дальше, чем руины, обследованные Ассоциацией, — мгновенно отвечает Найн, и Мелон медленно кивает.
— Да, верно. Места, о которых можно прочесть лишь в книгах, потому что лишь вольные охотники смели туда сунуться, но и они не слишком рады делиться секретами. Руины королевства Шара, существовавшего до Ишвальды. Место, охраняемое так называемым Проклятым Генералом Севера. Старое божество. Думаю, ты, Киллуа Золдик, знаешь человека по имени Юйди. Скорее всего они ровесники. Два старпера. То есть ты понимаешь, насколько древнее это место.
Юйди — это реликт старой эпохи. Так говорила Дюллахан. Да и сам Юйди не особо это скрывал, явно наслаждаясь некоторой таинственностью вокруг своей персоны. Может, он такой же, старое божество, которое просто пожелало выйти на контакт с человечеством. Киллуа все равно. Гон сказал верно — богов не существует, то все обычные люди, просто поднявшиеся слишком высоко.
Он косится на Найна. Тот выглядит обескураженным, как всякие убежденные в своих верованиях дураки, которым демонстрируют, что они не правы, и что их убеждения не всегда правдивы. Киллуа его, пожалуй, даже немного жаль; но он не показывает этого, просто кривит губы, когда тот ошеломленно бормочет:
— Такое мощное оружие… Я буду молиться, чтобы глава использовал его с умом.
— Че, подкосилась вера?
Когда Мелон гнусно хихикает, взгляд Найна становится острее.
— Наша вера непоколебима. Но я понимаю, что даже среди нас может найтись гнилое яблоко. Потому я верю в лидера! Ведь его ведет сама воля Ее, и Царица-Мать не станет дарить свои наставления во снах кому попало!
Какой же наивный дурак. Нет, правда, как его жаль. Киллуа переводит взгляд обратно на Мелона, лениво ковыряющегося ногтем в зубах.
— У тебя много информации про оружие. Знает ли секта про все это?
— Конечно. У нас один источник, — торговец зевает. — Не думай, что я знаю больше, чем они. Мне просто любопытно, что это за дрянь такая, что способна убить человека, превзошедшего все возможные ограничения, и потому я согласился его настроить. Такое не продашь. А выгода — единственное, что меня тут интересует. Так что… — он опускает руку и рассматривает собственные ногти. Следом голос его звучит слегка воодушевленней: — Может, мы с тобой еще встретимся. Со всеми вами, я имею в виду. Мне самому невтерпеж посмотреть на это чудо, потому я скорее всего нагоню вас в городе, который охраняет тот самый Генерал Севера… В конце концов, я немного любопытен… Но это не порок, разве нет?
Мелон одаривает их очередной лукавой улыбкой.
По выходу из «Алого Бриза» Киллуа чувствует себя утомленным. Оружие, способное убить даже сильнейших нэн-пользователей… Что-то пострашнее нэн-бастера. Человек боится медленной смерти, но вряд ли люди, превзошедшие все ограничения, опасаются даже той старой бомбы; наверное, они могут просто уничтожить в себе ее частицы, это все же оружие против людей, тех, кого общество еще видит людьми. А вот эти фальшивые боги… Наверное, у них и система ценностей иная. Возможно, это оружие просто лишает их сил. Это единственное, что Киллуа может назвать достаточно весомой угрозой любому «богу», ведь им не писаны законы. Он хорошо помнит Юйди, бессмертного и живущего в телах своих потомков, будто неупокоенный дух; помнит и Дюллахан, кто наверняка была близка к статусу этого самого недобожества. Столетия охотиться на кита, а потом убить его и умереть. Если Дюллахан была божеством дикой охоты, то она выполнила свое предназначение в тот самый момент, когда Гон убил то чудовище.
Бога без смысла не должно существовать. Но и богов нет. Все подчиняется некой высшей воле.
— Я ждал большего… — Киллуа удивленно смотрит на стоящего рядом Найна, и тот вежливо поясняет: — Я не думал, что моим покровителям нужно нечто настолько обыденное. Оружие сегодня есть у всех. Я предполагал, что они желают получить орудие спасения.
— Разве такое есть?
— А разве не должно существовать что-то, что поможет всем?
Что-то… Что поможет всем… Киллуа даже предположить не может, существует ли такое. Наверное, хорошо было бы без нэн. Люди бы оставались людьми, не было бы нужды становиться богами, и реальной угрозы не существовало бы. Религии оставались бы скорее про нахождение покоя в душе, чем про поклонение той самой высшей воле, и все были бы немного счастливее. Было бы еще хорошо уничтожить оружие, но, к сожалению, Киллуа не настолько глупый пацифист. Лиши человека пистолета, и он потянется за камнем. История стара как мир.
Найн, видя сомнения Киллуа, уже мягче — это выглядит странно, ему не идет, но он явно хочет добиться от Киллуа расположения — дополняет:
— Я прослежу за тем, чтобы оружие не было использовано во зло! Можешь мне верить!
Тебе-то, психопату? Все ли клоны Гона страдают этим дефектом?
Ты ведь тоже оружие в какой-то степени. Идеальный инструмент своих мастеров. Просто тебе лучше об этом не говорить. Потому Киллуа молчит. Голова отдает вспышкой боли, когда он вспоминает последние разговоры с Гоном, то, как тот будто начал медленно сходить с ума, превращаясь в… дальше мысль не доходит, потому что мигрень усиливается, и Киллуа переключается на вывод более простой и самый верный: если потребуется, он убьет Найна, а потом уничтожит оружие. Если обратились к нему, значит, у культа нет сильных бойцов… или их недостаточно, но Киллуа — убийца, и он с детства учился различать, как больнее бить людей, так, чтобы их убило ну уж наверняка.
Как тогда, верно?
Киллуа стопорится. Какое «тогда»?
Но он никак не может вспомнить, потому просто наблюдает за тем, как Найн вертится у стеклянной вывески закрытого на ночь рядом магазинчика, в котором пытается рассмотреть набор декоративных фарфоровых кукол — одинаковых, фальшивых детей, будто он сам. Всего лишь двойник Гона, его тень, что никогда не превзойдет оригинал. Но смотря на него, внутри Киллуа что-то неприятно скребет, словно пойманная в клетку кошка, и он хочет сказать ему что-то… что и сам не знает, потому лишь наблюдает за тем, как с неестественным для такого юноши любопытством Найн рассматривает кукол, не мигая.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Сян, как известно, связана с Церредрихом, а Церредрих — это владелец корпорации «НЕФРИТ» и человек, что уже давно занимается наймом охотников всех мастей, потому Киллуа совершенно не удивлен, что экспедиция спонсируется им; этот факт, впрочем, лишь больше закрепляет в нем уверенность, что оружие использовано не будет, потому что у Церредриха были конфликты с Джайро, что так нагло взорвал в центре Йоркшина бомбу, плюс Церредрих — сраный эстет, вполне вероятно, что он просто хочет себе красивую игрушку в кабинет, чтобы на нее любоваться, особенно если это какая-то неестественная и страшная херня, как и все, чем Церредрих увлекается. Киллуа все равно; но он чувствует себя спокойней, что четвертый принц не явился на торжественный уход из города, потому что видеться с ним после работы вместе несколько лет назад отчего-то не сильно хочется. Почему-то события Киллуа помнит крайне скверно, но тогда много дерьма произошло, и он скорее не удивлен.
Но Церредрих водится с еще одной группой, помимо «Ока Молота», и это, конечно же, арбитры. Ох, вечная головная боль Гойсана, ее полиция, ее стража, и вместе с тем — железный кулак, к чьим услугам прибегают все, кто могут, потому что нет в городе людей, что не страшились бы арбитров и всех, кто к ним относится. Киллуа не слишком жаждет с ними работать, но ему придется, потому что на финальной встрече перед отправкой, на площади, на которой стоят автомобили, загруженные всем для дальнего путешествия без остановок, он встречает Юйди. Черная броня выглядит немного иначе, чем Киллуа ее помнит — теперь она аккуратнее, не столь громоздкая и устрашающая, но на Юйди с его комплекцией и пугающим взглядом даже такие современные доспехи выглядят страшно. Они смотрят друг на друга, быстро. Киллуа чувствует, как позади застывает Найн, который сразу чувствует в Юйди человека, не верящего в божеств, то есть, по определению врага (он же местный, верно), но он ничего не говорит и просто сжимает запястье глупого юнца, чтобы тот заткнулся и не дай бог чего-нибудь глупого не ляпнул. Как тогда, при первой встрече, про дикарей.
Вероятно, Найну приходится проглотить обиду… или, скорее всего, как думает Киллуа, просто Сян ставит его перед фактом, что дикарь из местных земель пойдет с ними, потому что он друг господина Церредриха, а господин Церредрих, конечно же, с абы кем водиться не станет. Хотя для Найна тут еще и другая проблема, ведь Юйди — из тех людей, что превзошли все барьеры, и, значит, по определению — еретик и враг.
Они кивают друг другу. Юйди ничуть не меняется — громила с зализанными назад волосами и черным белком глаз. Теоретически — его дальний предок (кажется? или Гон не упоминал это, и Киллуа путает с Годивой? а упоминала ли она?), или кто-то очень близкий. Киллуа не интересны подобные связи. С Золдиками этот человек уже давно не связан.
Тут есть лишь две проблемы. Первая — значит, Киллуа не основная сила. Скорее всего именно он — представитель культа, а Юйди — самого Церредриха, то есть гарантия сверху, что все будет выполнено. Вторая… если Киллуа потребуется устроить бойню, то убить Юйди будет сложно. Точнее даже невозможно. Он ведь бессмертный, пусть и несколько иным методом. Если Киллуа и удастся уничтожить оружие и убить это тело Юйди, тот просто придет за ним. И вот тогда начнутся проблемы.
Но Юйди можно подкупить, это факт. И он весьма рационален в своих действиях… даже если это касалось Дюллахан.
Киллуа кивает Найну, говоря ему пойти к своим, и тот, одаривая Юйди крайне возмущенным взглядом, будто один факт его существования вносит в его душу хаос, наконец отворачивается и идет прочь. Этот разговор не для ушей фанатика, Киллуа и Юйди — наемники, потому их интересует лишь чек в конце миссии. Не мораль. Вероятно… не мораль, потому что Киллуа пока не собирается отказываться от своей идеи полностью.
— Снова сунулся в это место? Я думал, ты сюда ни за что не вернешься, как и всякий разумный человек, что свалил из Ишвальды.
— Мне хорошо заплатили, — вежливо отзывается Киллуа, и улыбка на лице Юйди становится шире. — И да, тебе тоже не хворать.
— Следуешь правилам приличия, будто хороший мальчик? Советую отучаться, — затем Юйди оборачивается назад, где готовят машины. — Поторопитесь уже! — рявкает он людям позади. Киллуа замечает там еще несколько арбитров, которые, видимо, пойдут с ними, как помощь. Но они наверняка слабаки. Проблем с ними лично нет. Лишь с Юйди. — Вижу, ты не особо рад, что мы идем с вашей группой.
Это удивляет Киллуа.
— Неужели?
— Вижу по твоему взгляду. Смотришь на меня, оцениваешь, как можно убить, — ухмылка на лице Юйди, впрочем, не уходит. Он упирает руку в бок и нависает над Киллуа своей массивной высоченной фигурой. Это так себя Гон обычно чувствовал? — Планируешь предательство?
— Ради чего?.. — это искренний ответ. — Ради культа? Я просто не особо рад искать оружие. Но деньги не пахнут, — он немного задумывается, и отвечает осторожнее. — Это дело привычки. Что ты знаешь об этом оружии? Ты сказал о нем Церредриху и культу?
Юйди просто хмыкает. Сразу видно виновника. Однако следующую фразу он произносит серьезней:
— Не думай лишнего, Золдик. Если у тебя опять совесть в заднице заиграла, то это оружие мы заберем не для использования, а во избежание проблем в будущем. Обычных людей ты им все равно толком не убьешь. Можно, но возникнет слишком много проблем. Это страховка.
Опять?..
— Страховка от чего?
— Есть вещи за гранью предсказуемого. Я чувствую, что оно может пригодится.
Сплошные размытые ответы. Юйди что-то скрывает… но он говорит это не как человек, который хочет использовать оружие сам, и он явно не горит его вообще активировать; значит, предполагает Киллуа, если потребуется (действительно потребуется, например, Церредрих слетит с катушек, или оружие заполучит Джайро), он сможет уговорить Юйди работать с собой. У него явно нет каких-либо моральных ограничений, но он понимает, когда не стоит что-то делать. А это сейчас невероятное ценное понимание.
Найн позади словно забывает про все проблемы, но Киллуа чувствует его пристальный взгляд в собственный затылок. Затем он откашливается.
— Зачем тебе еще и подчиненные?
— Это тренировка. Для них. В основном для него.
Он выделяет это «его», словно это некто особенный; Киллуа быстро различает арбитра, что отличается от остальных, стоящего в центре толпы. Униформа у них едина, но дело в том, что он не носит шлем; длинные чуть волнистые волосы, явно выкрашенные в светлый (у корней волос виден родной темный цвет), строгий голос, полный уверенности… Но часть лица, глаза, скрыты за широкими очками, отчего рассмотреть его целиком сложновато. Но Киллуа мгновенно чувствует что-то, что ему не нравится. Но такая аура почти у любого арбитра. Охотник за наживой, за кровью. Такие люди идут якобы защищать закон, а по факту просто гонятся за быстрой наживой и славой, упиваясь кровью убитых. Он кажется Киллуа смутно знакомым, но он хорошо помнит встреченных. Скорее всего весь антураж просто повторяет одного из очередных чванливых ублюдков, встреченных им по пути. Ничего конкретно особенного.
Семья Золдиков была основана такими людьми. Уже потом они стали относиться к своему кредо чуточку бережней.
— Ши.
— Миленько, — Киллуа цокает языком. — Выглядит как очередной заносчивый дурила. Что, компенсируешь после убийства Гона?
Это глупая шутка, и Киллуа ждет за нее расплаты, но Юйди просто смеряет его взглядом.
— Тогда бы я взял Хитклиффа.
— Панду?!
Это что, шутка на шутку? Юйди способен понимать юмор простых смертных? Погодите, а где, кстати, Панда?
— Он городской мальчик. Плюс мне нужен надежный человек здесь, — Юйди образно говорит о порядке, но Киллуа кажется, что ему он намекает, что на самом деле речь ведется о Церредрихе и прочих крайне голодных до экспериментов людей. Почему он так откровенен? Загадка. Может, он просто проецирует на него образ Гона, ведь они были друзьями. — Мы же отправляемся в место, которое называют Медной Кузницей. Крайне скучное путешествие, потому не слишком обольщайся. Опыта Дюллахан подарить я не смогу, — Юйди искривляет губы в опасном оскале, но все в его голосе так и кричит торжеством. Он жаждет попасть в то место. — В этом деле главное не путь, но его результат. И тебе, Золдик, он точно понравится.
Chapter 148: ПУРГАТОРИО: рубикон: двадцать девятая кавалерийская бригада
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Нет ничего хуже военных. Всегда если начинается какое-то дерьмо, то вероятность того, что это случилось из-за вояк, равна девяноста процентам… ладно, может, он выдумал эти цифры, но Хисока на своей шкуре знает, что большая часть всякого дерьма, которое он встречал на пути в своей жизни, включая, иронично, Каффку и иже с ним, была повязана с военными, и, как бы забавно это не звучало, со вполне конкретным военным, имя которому — Первый Принц Бенджамин. Но будет несколько нелепо корить лишь его одного, потому что Бенджамин, как и прочие вояки, которых он видел, лишь продукты своего окружения. Они будто огромная раковая опухоль, грызут сами себя, порождая новых милитаристских фанатиков, и это дерьмо все никак не хочет остановиться, разрастаясь и разрастаясь…
Корпоратократия, царящая в Гойсане, является аналогичным продуктом военных. Ассоциация может сколь угодно говорить о том, что они-то, мол, действуют с мирными целями, и вообще госпожа Чидль несет свет просвещения в эти дикие земли, но одно ясно — они такие же наемники, как и те, кто не прячется за красивым фасадом, а потому все в Гойсане сгнило, начиная снизу, где обитают крысы, и заканчивая верхушкой, где сидят господа в кожаных кабинетах. А разница-то где, разница? А нет разницы!
Потому, когда после унылого долгого похода они выходят на фронтир — это один из тех фронтиров, за которыми следует нечто непредсказуемое и крайне опасное, о чем люди на кухнях говорят полушепотом, а вояки мечтательно облизываются, предвкушая, как ворвутся туда и устроят очередные проблемы всем и вся, а еще понастроят банановых республик впридачу — Хисока вообще не удивлен, что видит несколько отрядов, посланных корпорациями, которые, как это и полагается крысам, сошлись в одну стаю и пытаются махаться с аборигенами, которые такому вторжению не особо-то и рады. Ах, безнадежный фронт. Какая прелесть. Какое счастье, что Хисока — не военный, иначе бы он точно свихнулся и пошел бы с бравым отрядом на верную смерть… ну и так далее. Боги, какой ужас. Корпорации — те же военные. Сплошь проблемы! И платят точно также дерьмово!
Местечко, куда они под руководством Биски прибывают, называется Рубикон. Не самая примечательная область, стоит признать, стоит засуха, никаких речушек нет, лишь какой-то одинокий подземный колодец, и пески… да, чуть подальше зеленушка начинается, но вот до этого сплошная пустыня, и это желтое зрелище вгоняет в тоску не меньше, чем лес, где им всем (ну, почти всем, потому что Биски и Морена ловко выкрутились из передряги, чертовы ведьмы) насрали в мозг. Но, возвращаясь к пустыне, несмотря на унылое окружение, тут все же есть кое-что, что привлекает внимание — огромная башня вдали, такая высокая, что ее шпиль пожирают облака. Когда они все смотрят на это торжество древней архитектуры, Биски, как единственный человек, что действительно готовился к экспедиции (а еще, может, в ней просто умер неплохой экскурсовод), гордо объявляет:
— Это — Небесный Коридор.
И куда этот Небесный Коридор ведет, позвольте поинтересоваться?
Прежде чем подойти ближе, Куроро вдруг шепчет жарко им на ухо:
— Сначала договоритесь с местными солдатами, а потом я подойду ближе.
— Опа, что за спонтанный побег?
Куроро смотрит на Хисоку иронично, и тот закатывает глаза.
— Только не говори, что ты и у них что-то спер в Гойсане.
— Я много что крал. Но, скажем, моя репутация слегка бежит впереди меня… Некоторые люди хорошо умеют читать по лицу, — он загадочно улыбается, и Хисока думает, что это херня, а не объяснение. — Я подойду попозже. Позовите меня.
— Признавайся, что ты свистнул, иначе так дело не пойдет, — в диалог влезает Биски.
— Ну-у-у…
Не обворовывайте караваны с оружием, чтобы потом их продать, даже если вы в депрессии и воровство у вас в крови, нет, правда! Оказывается, его лицо на многих плакатах розыска. Логично, что Куроро не хочет особо светиться, но Морена загадочным тоном вещает:
— Если мы договоримся с их командиром, то скажем, что ты на исправительном наказании. Они такое дерьмо просто обожают, — о да, вояки же. — А выплатим ущерб из казни Какина… Хотя, дорогой данчо, я не думаю, что эти люди вспомнят какие-нибудь плакаты. Нет, правда, у тебя не настолько запоминающееся лицо, если ты скроешь татуировку на лбу.
Но решают не рисковать.
Первые, кого они встречают на подходе к лагерю — четыре солдата. От стильной униформы корпораций остаются разве что сапоги и штаны, видавшие и лучшие времена; четверка играется в маджонг, и Хисока уже издалека видит, как все отчаянно жулят, что, наверное, придает игре в этом безнадежном месте эдакого флера, ведь иных развлечений тут и нет. Стоит им сделать еще один шаг, как самый главный из них поднимает голову и щурит глаза, неодобрительно смотря в их сторону. Солдаты тянутся за оружием, но Биски демонстрирует им карточку охотника. Погодите, она реально несла ее все это время? Во дела. Вид красно-белой карточки вынуждает солдат опустить оружие, и, когда они подходят ближе, окружая столик, то тот солдат, что оглянулся на них первым, сетует:
— Не могу поверить. Вы как тараканы, даже сюда добрались. Опять будете отнимать ресурсы, оправдывая это нуждой общества?
— Ой, а как вы догадались? — Биски невинно хлопает глазками, используя свое очарование на полную катушку. Для кого-то вид симпатичной молодой женщины тут уже как услада, а потому ее миленькое поведение мгновенно переманивает на свою сторону двух из четырех игроков, которые тут же ей очаровательно улыбаются и приподнимают разрисованные каски. — Но мы тут ненадолго, не беспокойтесь. Есть возможность встретиться с вашим руководством?
— Он охотников терпеть не может. А вы тут все профи, да?
Хисока вдруг отстраненно понимает, что он тоже входит в число лицензированных представителей ассоциации, что, несомненно, иронично, что он не делал практически ничего; в итоге от обязанностей нести слово Чидль в массы свободна только Морена. Последняя мгновенно это улавливает. Она выразительно смотрит на Биски, потом переглядывается с Хисокой — тот знает, что она готова использовать не только точно такое же очарование, но и еще парочку козырей, которые помогли ей в свое время манипулировать кровожадной дикой шайкой на «Ките», устраивая хаос — и следом подходит к солдату и наклоняется. Бюст навыкат, ресничками хлоп-хлоп, если бы не шрам — ну прямо ангелок, хотя с рубцом ей даже идет, это даже Хисока способен понять. Есть вот… такие шрамы, которые делают тебя лишь краше, и ее — из таких.
Она заправляет прядь за ухо и невинным голоском, будто она вовсе и не мечтала до этого об уничтожении мира, хаосе и анархии, смерти всем королевским особам и связанным с ними, и так далее, и так далее, нужное подчеркнуть, шепчет:
— Не беспокойтесь. Несмотря на то, что тут есть охотники, тут есть и люди из тех слоев Гойсана, которые вы, корпораты, обычно игнорируете, хотя сами оттуда вышли… — голосок у нее томный, глаза темные, она ведет пальчиком по глотке солдата, и тот смотрит на нее, очарованный. — Так что мы понимаем вашу нелюбовь к ассоциации охотников, но, поверьте, мы тут проездом… И вообще спланировали экспедицию, чтобы забрать нечто, что поможет не только господам нашим, что поедают деньги с двух концов, но и помочь остальным… Поверьте, это я как представитель господина Хитклиффа говорю…
Кого? Солдат же моргает немного нелепо.
— Панда?
— Ой, вы знакомы? Как хорошо. Да, именно Панды.
Что за Панда? Кто вообще назовет себя подобным образом?
— Так что дайте мне поболтать с вашим командиром, я его быстро уломаю, а вам за помощь мы выбьем с империи Какин кое-какие преференции, только подайте списочек…
Дальше следует некоторая бюрократическая гадость, которую нормальный человек назовет подготовкой к грядущему; Морена качественно, как это и полагается лидеру уничтоженной кровожадной шайки, которая все же следовала ее указам, заговаривает солдатам зубы, а когда один поднимается, чтобы проводить ее в лагерь, она подмигивает остальным и следует за ним. Вот ведь лисица! Хисока поражен. Он и сам был мастаком болтать так, что остальные верили, все же, когда у вас мать актриса, а вы сами понимаете тонкости человеческой психологии, то опыта у вас в аккуратном размещении лапши на уши у вас имеется, но тут прямо какой-то иной уровень. В Морене умерла хорошая актриса. Может, предложить ей? Но ведь высмеет, скажет, мол, режиссерам шрам не нужен, а я без него — сама не своя.
И это будет справедливо.
Она не возвращается из палатки командира долго, но назад приходит солдат, который говорит, что группу Биски допускают в лагерь, но не дай бог они позарятся на их пайки, головы не сносить. Хисоке почти оскорбительно это слышать, потому что у него вкусы лучше, чем питаться дерьмовыми армейскими обедами, но он все равно очаровательно улыбается, и, поддавшись игривому настроению Морены, обещает, что ничего плохого они не сделают, и, если что, он вообще болен зобаэ, потому может питаться своим мясом, ну и коллег угостить что уж тут! Демонстративное покусывание руки вводит солдата не то, что в ступор, а в легкую панику. Слухи летят быстрее чумы, потому в лагере на них смотрят не как на врагов, что пришли позариться на те самые пайки, а как на сумасшедших, то есть со страхом и неким уважением.
Хисока только растягивает губы в ухмылке шире, когда Биски и Леорио одновременно пихают его локтями в бок.
— Это ты лихо придумал! Надо же!
Биски, как и любая охотница с опытом, знает, что шуточка у Хисоки пусть и глупая, но имеет под собой основание; возможно, Фугецу и правда послала его сюда не только как боевую единицу, но и как запасной паек, что было бы смешно, но немного грустно. Хотя куда там этой Фугецу до него, у нее там сейчас Какие-То Придворные Интриги, ну, знаете, обычные вещи для монарших особ. Леорио же смотрит на него, будто он сморозил самую тупую вещь в мире (в целом, так и есть).
— Никогда так больше не шути.
— А это и не шутка, — огрызается Хисока. — Я думал об этом на тот случай, если у нас закончатся ресурсы. Человеческое тело вполне может обеспечить себя водой на какой-то период, а так как я постоянно регенерирую, то из меня выйдет отличный запасной паек. Но ты особо не расслабляйся, я не дам так просто отчекрыжить от себя кусочек, сначала вы попытаетесь меня поймать.
— Да было б чего в этом сложного, — категорично фыркает Биски, и в этот раз в нее впивается два крайне подозрительных взгляда. Что бы это могло значить, а?
В итоге, она гордо отчаливает куда-то… делать определенно что-то важное, потому что это Биски, и Леорио с Хисокой остаются наедине. Они смотрят друг на друга (Хисоке не нравится быть ниже; он всегда был ниже, конечно, но сейчас как-то уж слишком… слишком ниже!), потом пожимают плечами. Нет, все же, Леорио такой очаровашка. Еще бы не орал так сильно на безобидные шутки, цены бы ему не было, но в этом тоже есть своего рода некоторое очарование… Но нянчиться друг с другом они не желают; Леорио решает нагнать Биски, потому что чувствует, что та начнет использовать свою харизму и милую внешность на полную, чтобы выяснить вещи, которые нормально никто никому не скажет, и Хисока остается один в совершенно незнакомом лагере… полного вояк. Ну просто замечательно. Он закатывает глаза, поднимая глаза кверху, но солнце все так же молчаливо, а кроме него тут слышно лишь галдеж солдатни. Наверное, это какое-то крайне тонкое и ироничное проклятье, иначе он не может объяснить, почему судьба так против, чтобы он просто не оказывался в местах, где ему неуютно.
Потому Хисока решает пойти за Куроро, чтобы тот перестал сидеть в кустах, словно какой-то дикий зверь, желающий наброситься на оставленную людьми еду, да вот все никак не решается. Если уж на них так накинулись, то понятно, почему он решил не искушать судьбу. На самом деле, одно из немногих рациональных решений господина Люцифера, который столько херни натворил, что иногда даже Хисоке становится как-то очень неловко в его группе, мол, а кто из них настоящий псих: они ли Куроро? А ответа на это и нет.
Но пока он бродит по окрестностям, пытаясь понять, куда именно запропастился Куроро (и как ему удалось скрыться так хорошо в пустынной местности, где растительности кот наплакал), Хисока слышит позади эдакий робкий шажок и шарканье ножкой, а когда оборачивается, то над ним нависают две здоровые высокие фигуры, которые в обычное время не сулили бы ничем хорошим, но дело в том, что обе эти рожи Хисока крайне хорошо знает… Одну он бы просто не хотел видеть, вторая просто наглая и так и просится, чтобы в нее случайно ударил кулак. Вот просто как чудо — рука сама потянулась!
Они словно парочка с какого-нибудь комедийного дерьмового стендапа, один высокий, второй пониже. Конечно же речь о знаменитой какинской парочке разгильдяев Юрикове и Бабимайне.
— Вот он, — холодно говорит Бабимайна, и Юриков скрещивает руки на груди.
— Не могу поверить. Слухи не врали!
— Ой, — говорит Хисока невинным голоском, уже строя в голове пути побега. — А вы вообще кто? Я тут так, мимо проходил…
— Не увиливай, Белеранте, — Юриков ухмыляется во весь рот, и улыбка такая поганая до невозможности, что Хисока почти решается сбросить амплуа загадочности. — Я твою ауру хорошо запомнил. Странное от нее ощущение! Ну а этот, — он большим пальцем указывает на ничуть не меняющегося в лице Бабимайну, — узнал твою поганую рожу.
— Рожа тут поганая только у тебя с твоей тупой бородкой, — пока Юриков пытается осознать оскорбление, нанесенное его растительности на лице, Хисока выжидающе смотрит на Бабимайну. — Ты ошибся. Или не ошибся, но мы с тобой не знакомы, и вообще…
— Давно не виделись, Хилоян.
Да блин!
Бабимайна угрожающе щурит глаза, а потом хлопает Юрикова по плечу; тот же, кажется, наконец осознал всю трагедию случившегося, в частности нанесенное его бородке оскорбление, и уже подбирает в голове ответные гадости.
— Отдохни. Я хочу с ним лично поговорить.
— Секретничаем? Ну вот, а я так хотел послушать, — Юриков вздыхает и разводит руки в стороны, мол, ничего и не поделать, а потом назидательно трясет пальцем перед лицом у Хисоки, что улыбается ему с самым что ни на есть херувимским личиком, сама святость. — Потом расскажешь, почему так усох! И вообще, с настоящей рожей тебе, конечно, в сто крат лучше.
— Это комплимент?
Дерьмовый! Просто дерьмовый!
Когда Юриков вразвалочку уходит прочь, явно все еще любопытствующий, но не настолько, чтобы мешать приятелю, Бабимайна провожает взглядом сначала его, а потом пристально вглядывается в Хисоку. Тот же сдается. Сбежать отсюда он не сможет, а выбора особого у него и нет. Ну ладно, если что на нем можно потренировать предстоящий разговор с Каффкой, который пройдет в миллион раз более неловко…
— Я рад, что ты снова жив. Значит, Гону удалось исполнить свое обещание?
— Гон мертв, — иронично фыркает Хисока, кладя руку на бедро. — Меня воскресил Редан.
— Разве они тебя не убили? Впрочем, неважно, — голос старого приятеля звучит бесстрастно. Он отворачивается и манит Хисоку за собой, явно намекая, что болтовня посреди лагеря будет не столь уж и хорошей идеей. — Я просто удивлен, что это вообще оказалось возможным. Закон жизни прост — умираешь, и все. Конец. Но ты уже который раз вернулся обратно.
— Что поделать? Я полон сюрпризов.
— Ты поговорил с Каффкой?
Хисока едва удерживается, чтобы не заскрипеть зубами.
— У меня не было времени, ок? Но я думал, — на него пялятся, проверяя, не очередная ли это ложь, но Бабимайна явно чувствует в интонациях ту легкую нотку усталости и раздражения, что подтверждает, что Хисока действительно об этом размышляет. — Но сначала я хочу вернуть Гона.
— Вы что ли в пятнашки играете?
Шутка хорошая, но совершенно не смешная.
В палатке у Бабимайны максимально скучно, но Хисока приехал в это место не рассматривать местные красоты; он удобно устраивается на раскладушке, вытягивает ноги и снимает сапоги, разминаясь; Бабимайна же заваривает что-то в котелке. Чай? Нет, какие-то местные кактусы. Наверное, местные научились бодяжить подобие выпивки из местного пейотля, иначе Хисока никак не может объяснить, на кой ляд выбирать именно кактусы. Но он принимает чашку, отпивает. Горьковато, да и вкус своеобразный, но не мерзко. Если привыкнуть, то может даже понравиться.
Чокаются. Шутка про неподходящий возраст остается за кадром, они (о горе) слишком стары для такого рода шуточек.
— Ты как-то и правда усох, — наконец, признается Бабимайна, и Хисока закатывает глаза.
— Последствия воскрешения из очень маленькой части тела.
— Не башки?
— Не. Башка осталась у Гона, — он задумывается. — Гон помер, а голову мою использовали, чтобы сшить химеру из его останков и еще чьих-то, да вот только безуспешно. Комедия, да?
— Твое воскрешение — это тоже вещь крайне специфическая.
— Почему это? — Хисока склоняет голову набок, и Бабимайна пожимает плечами.
— Сам подумай. Воскресили из маленького кусочка плоти. Вернулся в юном облике, бессмертный. Будто кармы не существует, а ты не понесешь наказание за свои деяния. А я знаю о твоих промахах, Хилоян, — он решил его бесить тем, что называет старым именем? — Гон мне все рассказал.
— Будешь называть меня Хисокой, и я подумаю…
— Над чем? Согласишься ли ты дать нормальный ответ? — смешок. — Ладно, я понял. Удивлен, что ты еще используешь фальшивое имя.
— Привык…
Отпивают еще. Вторая порция начинает нравиться Хисоке немного больше. Да, вот она, сила кактусовой жидкости… Он наблюдает за тем, как Бабимайна мешает ложечкой свое варево, а потом тот вдруг произносит:
— Не боишься сюда соваться?
— С чего бы?
— Загрязнение разума.
Хисока не успевает дать свой крайне важный ответ, потому что снаружи слышится вопль, а потом — грохот, отчего стены палатки трясутся. Он высовывается наружу и видит, что вдали что-то рвануло, чьи-то ошметки валяются по всей округе, а местные солдаты отстреливаются; другие гоняют по лагерю нечто, напоминающее человека и жука одновременно. Это и есть те самые аборигены?.. Одет противник в яркие тряпки, бежит быстро (ноги у него странные, колени будто вывернуты), а когда его почти достигают, то сворачивается волчком и ускользает прочь. Но что-то в нем Хисоке не нравится… Он тянет руку назад, в палатку, и Бабимайна понимает его без слов. В руку ложится что-то тяжелое. Пистолет.
На самом деле, Хисока не такой уж и отличный стрелок. Он знает, как пользоваться оружием, но ему нравилось полагаться лишь на нэн, но никогда не знаешь, когда тебе потребуется перезарядить пушку, потому он научился и этому (а еще этому обучал Каффка; плюс он помнит снайперскую винтовку Бабимайны). Стоит аборигену подобраться чуточку ближе (это на расстояние около десяти метров), Хисока вытягивает руку и стреляет — попадает прямо в темечко, отчего жучиное нечто заваливается на землю и кувыркается еще пару метров. Не желая слушать хвалебные речи, Хисока снова залезает в палатку и подозрительно смотрит на Бабимайну, а тот уже курит.
Пистолет он забирает и кладет рядом с собой. Хорошая пушка. Понимал бы Хисока в них больше, может, похвалил бы отдачу и еще что-то, но так — просто хорошая.
— Вижу, вы тут не скучаете.
— Местные часто нападают, — лениво отзывается Бабимайна. Он, видимо, настолько привыкает, что уже не обращает на эти спонтанные налеты внимания. Неудивительно, когда плохо живешь долго, то постепенно перестаешь жаловаться. Человек всегда привыкает к плохому. — Хороший выстрел. Вижу, мои уроки не прошли даром.
— Твои уроки, черт возьми, были почти двадцать лет назад!..
Идет третий раунд мескалиновой настойки. Хисока не чувствует, что его начинает развозить, но язык покалывает. Наверное, больше пить не стоит. Если местные только эту дрянь и пьют, то они уже должны были свихнуться. А может, чокнулись, просто Хисока такой же, вот и не видит. Он смотрит вниз, на жидкость, водит кружкой из стороны в сторону… Прекращает, когда слышит внезапное:
— Мне надо было идти за тобой тогда.
Вестимо, о чем речь. Про бой с Каффкой. Хисока широко распахивает глаза.
— Не многовато ли времени прошло, чтобы об этом сожалеть?
— Увидел тебя и вспомнил. Разве это плохо?
— Да нет… Наверное, — он задумывается, сжимая кружку. — Раньше я бы, конечно, взбесился, что ты поднимаешь эту больную во всех смыслах тему, а еще меня жалеешь, но, как видишь, я теперь хороший мальчик, и я не стану просто так злиться. Спасибо Гону! Да где только этот Гон? Червей кормит.
— То, как он свихнулся, напомнило мне тебя. Только в обратном направлении. Ты был сумасшедшим, но сумел вернуть благоразумие, а он, благоразумный, свихнулся…
Ирония Темного Континента во всей красе.
— Но я правда рад, что ты вернулся, и ты больше не нуждаешься во всех этих масках.
Хисока чувствует, что не знает, что именно ему на это ответить, потому просто медленно покачивает головой, то ли смущенно, то ли испытывая еще эмоции, ранее ему неизвестные (скорее давно позабытые). Должен ли он за это отговорить Бабимайну? Но он ничего не отвечает, не в силах подобрать нужное слово, и это воспринимается как тот самый желанный ответ, ожидаемая им реакция.
Хорошо вернуться. Это точно. Жить в принципе здорово.
— Люди тут сходят с ума и мутируют… Было бы неприятно, пади на тебя такое проклятье.
— Мне кажется, я слишком сломан внутри для этого, — весело отзывается Хисока, отставляя кружку в сторону. Тема, впрочем, ничуть не смешная. — Потому на мне такое дерьмо не сработает. А может, следствие зобаэ. Уже и не сказать. Да и какая разница?
Местные, небось, тоже мутанты…
Рядом с Бабимайной неплохо. В том смысле, что он из тех людей из прошлого, с кем Хисока был бы не против увидеться, потому все не оборачивается драмой или руганью, как, теоретически, произойдет с Каффкой. Но прошлое — это опасная трясина, один раз застряв в которой уже не выберешься назад. Хисока об этом слишком хорошо в курсе; он побыл рядом с Каффкой после своего побега от Редана, и это сломало ему клыки окончательно. Если бы рядом не было Гона, Хисока в конце концов сдался бы и стал жить так, как хочет старый учитель. Как калека, а не боец. Но Гон показал, что надо быть упрямым до конца, и за это Хисока ему благодарен.
Нет, правда… Это милая встреча, но ему стоит уходить. Он смотрит на Бабимайну, пьющего кактусовую настойку — уже немолодого солдата где-то на фронтире человечества, потому что иначе их жить не научили, ни его, ни Хисоку… Он чувствует себя тут неуютно, словно они оба снова в Амдастере, волчьи дети, которые только и могут, что выть на луну, дожидаясь приказа. Сглатывает и поднимается на ноги.
— Вообще-то, мы здесь за оборудованием.
Бабимайна смотрит на него бесстрастно.
— Я знаю. Командир уже ругается с вашей Биски из-за этого.
Че.
Следующая сцена (переключение — как в комедиях прошлой декады, резкое, не хватает лишь дерьмового закадрового смеха) уже в палатке командира, которым оказывается некий мужчина метр с кепкой в стильной фуражке, солнечных очках и с сигаретой в зубах, что его мелкому росту совершенно не идет. Но Хисока решает удержаться от комментариев (не потому что это низко, просто он вроде как пытается быть хорошим парнем, а еще отучиться так шутить ради Гона), потому просто смотрит на то, как Биски, тоже не особо высокая в своей молодой форме, сталкивается лбом с командиром, буквально, и они рычат, будто две собаки. Зрелище, конечно, обхохочешься. Хисока смотрит на них, потом — назад, где таинственным образом материализуется Куроро.
— А ты когда успел?
— Секрет фирмы, — отвечает он. Похоже на взятку.
— Никакой дележки ресурсов! — визжит командир, голосок у него низкий. — Нам самим не хватает, а вас спонсирует ассоциация и Какин! Вот у них и просите!
— Нам нужна помощь не этого плана, — Биски продолжает напирать, и, кажется, сейчас сорвется и воплотится в свою настоящую форму, но Хисока не против, ничуть, это будет очень приятно, пусть и слегка неожиданно… — Надо просто предоставить одну тачку, чтобы пересечь границу. Понимаешь?
— Никаких тачек! Нам самим мало!
— Ах ты маленький…
Они ругаются дальше, и Хисока вздыхает, потирая висок. Ну, чем бы дитя не тешилось. Он снова косится на Куроро, на которого косо поглядывает радист, сидящий рядом, но то ли Куроро чем-то ему пригрозил, то ли радист не дурак, никакого шума и тыканья пальцем, мол, ай-яй-яй, смотрите, это же тот самый преступник, который когда-то там грабил наши любимые вагоны, давайте мы его под суд отдадим, а суда тут нет, так что давай к стеночке и вот тебе сигаретка в зубы… Вопроса никакого Хисока задать не успевает не только потому, что, собственно, этот вопрос в его голове еще не формируется. Командир крякает, когда Биски пытается ударить его лбом о лоб.
— Мы только одному охотнику даем ресурсы! Потому что он всегда возвращает сполна!
— Кому?! — сурово темнеет лицом Биски, но судьба сама дает ей ответ.
Снаружи что-то воет. Похоже на животное.
Когда они выходят на улицу, впереди — командир, которому только в радость сбежать от Биски подальше, то видят, что в лагерь медленно входит исполинских размеров ящерица с двумя рогами, будто самый настоящий дьявол. Она истошно размахивает хвостом и визжит так, будто это бензопила, а не существо, но не тварь интересует всех, а сидящий у нее на голове человек, который одним шлепком успокаивает скотинку и заставляет ее затормозить, а затем сам спрыгивает вниз.
Хисока испытывает легкое чувство дежа вю, потому что узнает это лицо. Скучал ли он по нему?.. Вполне. Но не по этому конкретно.
— Да ну быть того не может, — стонет Биски, тоже его узнавшая. Она складывает руки рупором и орет ему: — А ты что тут забыл, ленивый хрыч?!
— А?! Ты не охренела ли часом?
Во всей своей красе… Джин Фрикс.
Chapter 149: ПУРГАТОРИО: рубикон: праведность, первый всадник
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Джин Фрикс!.. Во плоти!
Тот самый, кого Хисока искал много лет назад, когда прибыл на голосование за нового главу ассоциации! Он во все глаза смотрит на невысокую фигуру, ловко спрыгивающую с дикого зверя и отряхивающую пыльную одежду. Если бы Хисока не знал Джина до этого, то ни за что бы не узнал в этом пустынном оборванце одного из «Зодиаков», пусть и бывших, да и отца Гона. Когда это имя произносят в быту, то его следует говорить с особым придыханием и почтением, потому что Джин Фрикс — легенда, но, так уж выходит, что в этом месте не собираются те, кто его уважает хотя бы на йоту. Хисока краем глаза видит, как медленно наливаются кровью глаза Леорио, того самого, что заехал со всей силы по роже Джину в прямом эфире на глазах у всей ассоциации, за что чуть не стал ее главой, но у него… после всего произошедшего… и свои претензии накопились. Странно так думать — все же, Хисока не из моралистов или праведников — но у него внутри что-то лопается, будто в лампочку дали слишком сильный разряд. Он открывает рот, делает шаг вперед, а потом рявкает:
— Это ты! — Джин смотрит на него беспристрастно. — Это ты, собака, даже не навестил Гона, когда он чуть не помер!
— Вот это ты вспомнил, — Леорио позади будто теряет запал от такого внезапного начала, но Хисока оборачивается на него и шипит:
— Завались! — простите, друзья, но эмоции важнее мнимого образа очаровательного херувима, потому что Хисока отчего-то зол. Но что поделать? Он раб своих эмоций. Не то, что это настолько плохо, но не всегда к месту, как, например, прямо сейчас. И вообще, это говорит эгоизм. — Ты мог бы остановить его! Чтобы он не сдох тут! Но ты ничего не сделал!
Джин просто смотрит на него, не говоря ни слова. Он потирает подбородок пальцами, будто пытаясь осознать эти претензии… В одном он прав, в том, что никак на это не реагирует, потому что это нелепо и глупо, но он не успевает озвучить свой каверзный вопрос Хисоке, который уже успел остыть и пожалеть о том, что начал диалог именно так (почему его вообще это заботит? какая разница? или это та самая заразительная моралисткая чушь, когда ты начинаешь лезть в чужие дела из-за друзей?.. о боги, это она, какой позор, нужно срочно избавляться от этого клейма)... Но Джин не успевает, потому что не только у Хисоки есть вопросы. Все медленно поворачиваются в сторону Биски, которая смотрит на него с видом, будто он украл у них лакомый кусочек из-под носа (то есть, ресурсы этого фронтира).
— И что ты тут забыл, позволь поинтересоваться?
— Разве это не очевидно? — небритая рожа Джина выглядит недовольно, будто нет вопроса глупее. — Я тут развлекаюсь.
— Развлекается!.. А как же твои речи про великие цели и прочую чушь, которыми ты так пронял Нетеро?
Понятно, понимает Хисока, у них давно зуб друг на друга. Миленько.
— Че? — они подходят друг к другу, смотрят в глаза, в общем, почти перестрелка на Диком Западе, только пушек не хватает и напряженной музыки, когда все смотрят друг на друга, и вот-вот кто-то выхватит револьвер. — Тебе-то какое дело?
— Отвечай, псина вонючая.
— Ты кого псиной вонючей назвала, бабка?!
О нет, это надолго. Хисока переглядывается с Леорио, и тот пантомимой отвечает, что это явно не первый раз. Возможно, Джин все же возвращался со своего невероятного путешествия в Гойсан, но лишь на заре его постройки, потому что никаких слухов про него не было слышно. Вот тогда-то Леорио это прекрасное взаимодействие и наблюдал. Впрочем, неудивительно, что они терпеть друг друга не могут, по ним видно, что они из того типа людей, что друг дружке глотки вскроют, но работать вместе не станут.
Взгляд у Джина быдланский и наглый. Прямо как у Гона, когда тот наезжал на Хисоку за все содеянное до встречи с Амдастере! Боги, ну и ностальгия. Видел бы Гон это зрелище, точно бы рассмеялся.
— А разговоров-то было!
— Я просто достиг своей цели, — цедит Джин, а потом, понимая, что весь лагерь наблюдает за ними, будто за бесплатным шоу, кашляет в кулак, возвращает себе равнодушное выражение и отходит в сторону, провожаемый мрачным взглядом Биски. Дай ей волю — отомстит. — Зачем мне заниматься чем-то еще? Ну-ка отвянь, у тебя своя великая миссия, а я уже над своей поработал.
— Ну и что же у тебя была за миссия?
Внезапно, голос подает Куроро. Джин смотрит на него, всего несколько секунд, в этом взгляде читается так много — будто он понимает, почему Куроро это интересует (а вот Хисока не понимает, что за издевательство?), после чего упирает руки в бока и оглядывается по сторонам, одаривая любопытных солдат, ждущих окончания этой грызни с великим интересом, крайне недовольным взглядом. Он говорит, мол, не здесь. Слишком много любопытных ушей; они следуют в его палатку, именно такую, какой Хисока ее представляет — захламленную и грязную, потому что Джин тут почти не бывает (неудивительно, что он был Зодиаком Кабана — он свинья!), никто не садится, не дай боги сесть в этом грязном месте, а затем Джин, расположившийся в уголке и закинувший ногу на ногу — символ, что ну сейчас начнется История — произносит наконец ответ на вопрос.
Ответ настолько странный, что Хисока не совсем уверен, как стоит на него реагировать.
— Я нашел источник всего сущего. Считай, что первородного бога.
Ого… Че?
Куроро склоняет голову набок и щурит глаза. Отчего-то он не удивлен. Впрочем, предполагает Хисока, он мог слышать об этом от той самой жрицы.
— И что же ты сделал, когда нашел лоно первородного бога?
— Ничего, — Джин фыркает. — Это не та вещь, с которой можно как-то взаимодействовать. Я просто посмотрел на нее… Утолил свой интерес, а потом ушел.
А катарсис? Катарсис-то где?
— Иногда достаточно просто увидеть.
— Звучит богохульненько, — роняет Хисока, и Куроро позади него медленно кивает.
— Явно не следует догматам ни одной из религий.
— Очевидно, потому что эти религии — херня собачья, — Джин отвечает это крайне религиозному человеку, заметьте, совсем никакого стыда, хоть бы немного рот свой поганый прикрыл, но нет, зачем же? — Потому что то, что я видел, не похоже ни на одного верховного бога, которого описывали бы древние книги. То, что я нашел, было машиной.
Че, версия на бис.
Погодите…
— Машина — это и есть то, на что вы все тут дуралеи молитесь.
Почему-то… это не звучит так безумно, как могло?
Машина — источник всего сущего. Точнее, всего, что известно им, современным людям. Гон говорил, что богов не существует, и это правда; боги всегда создаются людьми, в них верящими, во всяком случае тут. Может, в других мирах иначе, но какое им дело до этих недостижимых земель? И машина — нечто рукотворное, созданное рукой неизвестного безумного гения — от которой пошло все, что известно им, современным хомо сапиенс, не выглядит как нечто из ряда вон выходящее, как нечто нереальное. Хисока слышит это — про машину — и не чувствует укол недоверия, скорее думает — да, это звучит логично. Боги не существуют, а верховный из лжецов бесстрастен, потому что не может быть подвержен греху человеческому — ведь им он и не является.
Механизм, который работает на протяжении тысячелетий… После увиденного это кажется даже нормальным.
— Эта дрянь не дремлет и пытается убить каждого, кто приближается к ней слишком близко, но умертвить ее невозможно. Потому я просто посмотрел со стороны. Мы с Паристоном, конечно, пытались пробраться внутрь, — Джин пожимает плечами. — Но в какой-то момент даже нам надоело, мы оставили эту затею. Игра не стоит свеч.
Машина…
Это объясняет так много. Машина избирает людей, которым дарует силу. Она подчинила себе нэн? Но все нэн расчеты всегда происходят математически — чтобы машина могла их вычислить. Получается, сумасшествие Гона тоже могло стать результатом ее работы. Машине легко предсказывать ходы людей, потому что люди в основном предсказуемы, а вот те, кто выделяется, обычно становятся жертвами… потому что машина от них избавляется. Ей не нужны сюрпризы. Мог ли Хисока умереть из-за этого? Куроро могло посетить провидение перед их боем на Арене. Все это сотворить, чтобы вынудить Гона умереть. Может, то была Машина. И с этого началось его падение вниз. Но одного Машина не учла — запущенный Гоном маятник уже качнулся, и его было не остановить. Потому Хисока сейчас жив.
Нет, к черту машину. Это сейчас неважно. Надо вернуться к предыдущему образу. А всякие теологические исследования пусть останутся для Куроро, он на этом собаку съедает, это же у него по религии шарики за ролики заехали… А Хисока предпочитает верить в нечто, что имеет ценность куда весомей. Речь, конечно, о деньгах.
И немного о крови.
Потому он проводит ладонью по лицу, затем распахивает глаза. Долой уныние. Возвращаемся к образу Хисоки, который ему куда роднее, чем охотника, который вроде как докопался до истины. Он улыбается лисьей улыбкой, а потом указывает на Джина пальцем.
— Это все, конечно, замечательно, но я искал тебя еще много лет назад на выборах главы ассоциации, чтобы вызвать на бой! Пора расплачиваться, папаша Гона!
И за Гона морду набить, и жажду битвы утолить, а, как ловко придумано, да?
Биски и Леорио позади на него шикают, мол, кто на эту глупость согласится, Куроро просто потирает переносицу. Все повторяется с удвоенной силой, потому что Джин внезапно произносит:
— А давай.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
На их побоище собирается толпа. Хисока разминает руки, чувствуя столь знакомый и приятный адреналин, бегущий по венам. Давно он не дрался с интересными противниками, давненько… Джин, конечно, таковым не выглядит, но он им является, потому что только абсолютный психопат или нэн дарование будет способно добраться до самого сердца Темного Континента, чтобы найти там эту Машину… неважно, впрочем, потому что Хисоку это не интересует. Ну, да. Ответило на пару вопросов. Но не более. Теология и настоящие божества его не особо влекут как тема интереса, он верит лишь в силу валюты, а вот эту контролируют вполне конкретные люди, и черт бы их всех побрал, этих любителей рушить цены.
Когда Хисока стрелой срывается с места, стоит нечаянно выбранному судьбой Куроро поднять руку, Джин не шевелится. Он позволяет Хисоке допрыгнуть до себя, но в тот момент, когда тот планирует врезать ему по роже (ну так, за все хорошее), Джин каким-то неведомым способом изгибается и бьет ему прямо в живот, да не просто сильно — Очень Сильно, отчего у любого другого бы наверняка произошло смещение костей, перелом ребер и так далее, но Хисока болен зобаэ, потому он ощущает только то, что к глотке подступает кровь, которую он нечаянно выплевывает из себя; следующий удар, в ту же секунду (Джин крайне быстр), вбивает его в землю, а затем Джин, не наслаждаясь овациями, просто уходит, и над полем повисает тишина.
Вот она и разница в силе. Ну что, понравилось? Сколько секунд ему потребовалось, чтобы тебя отметелить?
Нет, молчи, дурак, ты учишься на своих ошибках, ты не будешь больше доставать Джина… Нет-нет-нет… Не повторяй ошибок, один раз уже подорвался на этой мине, и вообще… Когда над Хисокой вырастает тень Куроро, тот едва сдерживается, чтобы не нарушить старые обещания. Ухмылка у Куроро самая что ни на есть говноедская. Когда к нему присоединяется Леорио с такой же наглой мордой, Хисока начинает подозревать, что они все в сговоре. При появлении Морены с таким же ангельским лицом сомнения исчезают — они точно сговорились.
— Вы ведь надо мной издеваетесь, да? Сволочи!
Все трое улыбаются, одновременно и так синхронно, что Хисока хочет устроить тут вторую драку, но он обращается к своему внутреннему я, благоразумному, мол, помоги же ты мне сдержаться и не навалять этой троице, о, кто бы там не услышал, даже Машина… Хотя Машина, наверное, посчитает это больно убогим поводом, чтобы послушать его. Черт. А где же невероятное чувство удивления, мол, ого, как же это так — Машина? Или Хисока настолько равнодушен? Только сопоставил пару фактов и согласился, мол, сойдет. Черт… Надо бы как-то поработать в сторону морали и этики, окей? А то Гон разочаруется…
… почему Хисоку это заботит?
— Отвалите, черти. Я страдаю.
— Это карма, — проговаривает Куроро, смотря ему прямо в глаза, не мигая. Глазища черные, будто ночь. — Ты снова понес поражение.
Игнорируй его. Он хочет тебя разозлить. Злопамятный говнюк!
Краем уха он слышит голос Биски:
— … и ты понимаешь, что случилось из-за вашего ухода из «Зодиаков»? — четыре пары любопытных глаз мгновенно косятся туда, в сторону разговора, который не должен был быть подслушан. — Если бы вдвоем с Паристоном не начали свою игру по тому, кто принесет нам больше проблем, у Чидль бы сейчас не было всей этой головной боли. Когда ты уже возьмешься за ум?!
— Не нуди, — Джин звучит устало, будто его и правда утомляют подобные диалоги. — Это вообще не повлияло на организацию, уж я-то знаю, как быстро Чидль свинтила всю ответственность на других людей. Я сам сказал ей это сделать, и она мгновенно согласилась. Зато наша… как ты сказала? Игра? Да, вот она принесла мне кое-что еще, помимо того сочного куска информации, что я вам уже рассказал.
Толпа вокруг них рассасывается. Внутренние дела Ассоциации охотников не интересуют солдатню, и это дает повод Биски и Джину говорить чуточку громче, чем шепотом, который едва разберешь. Ну и что же он там выяснил еще? Очередное странное откровение? Нет, в самом деле, когда это говорит Джин — про машину и прочие тупости — этому отчего-то хочется верить, но услышь Хисока это от кого-то другого, то ни за что бы в жизни не стал слушать подобный бред. Вот оно до чего доводит общение с Гоном… Он прикладывает руку к лицу в драматичной манере. И что с ним только стало?
Он смотрит на Куроро. Тот — на Джина, пристально… Может, тоже знает? Хисока бы не удивился. Хисока, признаться, уже устал не удивляться, потому что люди, какое удивление, ведут себя именно так, как он и ожидает. То есть, в основном, безрассудно и нелепо. Но, эй, Темный Континент, ага?
— Несколько храмов аборигенов около тридцати лет назад дали предсказания о том, что грядет массовая чистка. То есть, появление так называемого Зверя Конца, — скрестив руки, Джин растягивает губы в кривой ухмылке. — Красивое имя для обозначения людей, которые влекут за собой проблемы. Но не суть. Я порасспрашивал всех этих провидцев, и так уж выходит, что под этот статус сейчас подходит слишком уж много людей, хотя в предыдущие «появления» была одна конкретная личность, на которой можно было сфокусироваться. Например… — он задумчиво поднимает голову кверху и загибает палец. — Я встречался с существом по имени Дева Озера, и она все пыталась уломать меня принять один дебильнейший квест… В общем, аборигены рассказали мне всякого, я сопоставил все с нашими историями, и сделал вывод, что, например, наши байки про четырех всадников конца — это и есть аллюзия на все это дерьмо, что сейчас грозит появиться. Знаешь, как это бывает? Мифы не берутся из пустоты.
— Это всего лишь легенды.
Куроро снова вмешивается в их разговор, но сейчас его голос звучит пассивно. Сощурив глаза, он апатично смотрит на Джина. Ах, наверное, скребет его гадкую душонку любая аллюзия на его любимого божества… кому там Куроро молится, черт возьми. Хисока вдруг понимает, что ему самому все равно, и все эти байки кажутся скорее забавными. Конец света? Ой, ну да, как необычно… И кто его остановит? Уж точно не Хисока. Ему все равно! Он и так бессмертен, и если предыдущие чистки оставляли после себя каких-то людей, то он просто все переживет, а потом начнет жизнь заново. Бессмертный, прекрасный, может, сделает себе репутацию… Или построит свою Небесную Арену, где сможет чесать желание драться с интересными людьми каждый день. О да. Отличная идея. Где можно проголосовать за апокалипсис уже сегодня?
Смешок Джина выводит его из сладких грез.
— Истории всегда рождаются из чего-то. Четыре всадника — четыре главных кандидата на то, что в мире начнется хаос. И ты, — он указывает на Биски, — напомнила мне об этом своими претензиями. Хотя на это много что указывало. Я просто сопоставил элементарные факты. Или что? — это уже обращено к Куроро. — Задело твои чувства и твою веру в какого-то бога?
Как же хорошо Куроро играет лицом! Хисока в полном восторге. Вроде такое безразличие, а все равно презрением так и веет. Даже на Хисоку он никогда подобным образом не смотрел! Ему что, начать ревновать?
— Моя вера непоколебима. Неважно, кто контролирует нашу судьбу — существо разумное или машина, это не изменит того, что старые догматы были созданы на основе наших, человечества, проб и ошибок. Но ты смешиваешь эти концепции с грязью, — жилка на шее Куроро проступает слишком явно. — Если тебе были даны эти предсказания, то отнесись к ним с уважением.
— Я не стану относиться с уважением к тому, что равняет меня с какой-то ядерной бомбой.
Ехидное кхе-кхе Леорио говорит больше тысячи слов. Не Джину тут возмущаться, это правда. Но он мастерски это игнорирует. Он явно игнорирует крайне много, потому что Джин Фрикс — эгоист, и за это его можно даже уважать — он никогда не прогнется под чужую волю. Хисоке не завидно, но ему не нравится Джин… Тот — как очередная ветвь эволюции Гона, то, чем тот мог бы стать, да только вот избежал. Он мог быть праведником, мог быть легендой, мог быть спасителем, но стал злодеем, и Хисока чувствует, что не своими руками, потому что Гон никогда не поступил бы так, как желали другие, но не он сам. В этом эгоизме они с Джином похожи. Но у Гона есть границы. Если он поступает не так, как от него ждешь, значит, он что-то планирует. Он не такой дуралей, как может это показаться.
Джин поднимает руку и загибает первый палец, словно в замедленной съемке.
— Первый всадник — Праведность, которым назвали меня, ведь мне плевать на догмы общества, и я желаю добраться до истины, строго следуя лишь своим нормам, игнорируя все на пути. В глазах некоторых я похож на чуму, — это укол в сторону Биски, и та фыркает.
Второй палец загибается.
— Второй всадник — Раздор, приведший к проблемам в Ассоциации и на мировой арене, вырастивший под своим крылом химер-муравьев, что сейчас работают на его благо, притворяясь мирными магическими зверьми в старом и новом мирах. Паристон.
Третий палец загибается.
— Третий всадник — Голод, пожинающий все на своем пути… Церредрих Хой Гоу Джоу, и, наконец, финальный гость — Смерть. А кто у нас взорвал бомбу в центре города? — Джин пожимает плечами. — Сказочка работает хорошо, но, во-первых, это все натягивание образов на имеющиеся предсказания, во-вторых, никто из этих людей явно не планирует ничего уничтожать, потому что всякий кормится на счет существующего общества, и это я говорю в том числе про себя.
— Плюс никто не видел Джайро уже много лет, — добавляет Морена задумчиво.
Но вот тут Джин трясет пальцем.
— Э, нет. Я его как раз недавно встречал. Он что-то там до сих пор планирует, бла-бла-бла, уничтожение нэн, но к обществу это отношения не имеет. Но да, если мы продолжим натягивать образы, то, разумеется, Джайро подходит под все эти нелепые предсказания больше всех.
Джайро — это тот, что рванул бомбу в Йоркшине?.. Хисока даже не может вообразить его себе, хотя Нобунага говорил, что с ним сражался Гон. Сражался, а потом понес после этого моральную травму от мыслей о бомбах. Вот ирония-то, Хисоке и самому неприятно о таком думать, нет, ну это точно издевательство над ними двумя, столько параллелей…
Но повисает тишина. Уничтожение нэн — заявление серьезное. Это сделает бои скучнее. Хисока просто обязан остановить Джайро во что бы то ни стало! Ради своего прекрасного будущего! План с Небесной ареной номер Два может сработать и в старом мире!
— И тебе не все равно на это?.. — Биски хмуро смотрит на него, и Джин жмет плечами.
— Какая разница? Мне наплевать.
В эту секунду не выдерживает нежная душа Леорио:
— В смысле наплевать?! Он — враг Гона! — когда он рявкает, Морена придерживает его за плечи, не давая броситься в бой, потому что про историю того, как Леорио побил Джина, слышала даже она. — Тебе совсем его не жалко?! Своего сына! Мог бы остановить этого психопата хотя бы ради него!
Все это говорит его травма из Кер-Иса. Хисока садится на песке и отряхивается, но не поднимается окончательно. Он просто щурит глаза, наблюдая за тем, как Джин с равнодушным выражением почесывает подбородок, будто его спросили нечто невероятно глупое и очевидное, к чему ни у одного разумного человека вопросов не появится.
— Мне незачем жалеть Гона. Он прожил яркую и прекрасную жизнь. Его смерть — просто красивый финал.
В этот раз останавливать Леорио приходится даже Хисоке — он вскакивает на ноги и вцепляется ему в пояс, когда тот, едва сдерживаясь от ругани, хочет броситься на Джина со слезами на глазах. Леорио все же слишком добрый… Так заботится о Гоне. Хотя Хисоку это тоже взбесило. Красивый финал!.. Да кто так воспринимает смерть своего сына?! Черт. Почему Хисоку это волнует больше, чем Джина? О нет, это потому, что они друзья. Прямо как во всяких поучительных рассказах. Гон его приручил!
Один лишь Куроро не участвует в попытке не дать Леорио двинуться. Он криво улыбается, недобро, и это та самая улыбка, с которой он говорил о собственном забвении.
— Понятно, почему тебе дали такой титул. Ты и правда далек от человеческого.
Джин лишь беззаботно фыркает.
— Ой ли? Ну, как хотите. Я просто сказал свое мнение.
Нет, какой же говнюк, а?
После этого разговора Хисока крутится по лагерю, не зная, куда себя деть, потому что сидеть на месте не хочется, а любой разговор может привести к тому, что он взбесится и последует с Леорио до палатки Джина, где начнется драка (с печальными последствиями, но это уже детали, важен сам факт их наглого нападения!). Он так и вертится по неясной траектории, пока вдруг не врезается в широкую фигуру прямо перед собой, лицом прямо в грудь. Щупает ее, думая — отпад сиськи, конечно, но он предпочитает женские для такого интересного столкновения, поднимает глаза… Хисока пытается драпануть, когда видит Бабимайну.
Его ловят за шкирку, словно кота.
— Отпусти, я имел дело с Джином Фриксом, меня гнетут злость, уныние и желание подраться.
— Я договорился с нашим боссом, — игнорирует его Бабимайна. — Он даст вам оборудование.
Они смотрят друг на друга. Хисока возвращается ногами на песок и щурит глаза.
— Я по твоей роже вижу, что это все не от чистого сердца. Ну, выкладывай, чего он там хочет?
Создается ощущение, что даже Бабимайне это кажется слегка наглым условием, но он — солдат, а потому хорошо умеет держать язык за зубами.
— Помогите захватить Небесный коридор — и получите все, что хотите.
Chapter 150: ПУРГАТОРИО: рубикон: тур де франс (версия в небесном коридоре)
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
О не-е-ет, это именно то, чего Хисока и боялся! Теперь их заставят делать что-то для всех этих вояк! Он никогда не работает просто так, если это скучно, а быть мальчиком на побегушках — это и есть самая скучная в мире работа! Какой ужас! Конечно же Хисока высказывает свое фи Бабимайне, но его, разумеется, совершенно не слушают, потому что кого волнует мнение Хисоки? В самом деле, только Гон и уважал его, а остальные, включая даже Фугецу, так, используют его для своих нужд, а по факту не дают даже слова вставить. Это принеси, это подай, вот там поработай… К сожалению, он даже не может пожаловаться Биски, потому что та только за подобное соглашение, Морена и Леорио просто повертят пальцем у виска, мол, ты что, поехавший, а единственный, кто может его понять — Куроро — является злейшим врагом Хисоки, и не дай бог ему проявить хоть капельку слабости перед этим уродом, тот запомнит на всю жизнь и будет использовать против Хисоки при первой же удобной возможности.
В общем, не спрашивая (потому что он лучше Всей Их Группы, а еще бессмертен), его пинком направляют в сторону того самого Небесного Коридора. Проблема оказывается только в том, что он направляется туда один из их чудесного отряда охотников, потому что?..
— Ты не умрешь, — отвечает Биски с таким видом, будто ей все равно, что с ним станется, но это неважно, потому что Хисока сейчас бессмертен. Куроро позади нее издает крайне кряхтящее ехидное кхе.
— А я был о тебе хорошего мнения, — вслух разочаровывается Хисока, и Биски с ангельским видом хлопает ресничками, мол, понятия не имею, о чем ты, и мне совершенно наплевать. Ну конечно. Конечно же ей все равно. — Знаешь, я довольно мстительный, можешь спросить у одного придурка позади себя…
— Я знаю, Хисока. Но выбора у нас нет.
А вот это уже звучит не как шутка, но как подведение итогов, в котором у Хисоки не остается банального выбора, ведь они должны идти дальше, прославлять Какин и это все — и потому он должен отправиться в Небесный коридор, чтобы ассистировать, ведь… выбора нет. Черт. У Хисоки есть лишь одна причина, по которой он еще не свалил, невзирая на какое-то уважение к Фугецу и обещание не быть козлом — то, что все это осторожные шаги в сторону возвращения Гона. Только ради Гона… Он может и потерпеть. Плюс, как ни крути, но Биски права. Он бессмертен, а потому, пусть это может и быть больно, из этой заварушки он в любом случае выберется победителем.
В этом и есть главный ужас
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Небесный Коридор представляет из себя огромную башню, больше напоминающую по структуре осиный улей — в ней полно окон в виде шестиугольных сот, а сама башня огромным шпилем упирается в небеса. Очередное достижение павшей цивилизации, оставившей после себя больше вопросов, чем ответов; возможно, даже не ишвальдовское наследие, а старше. Кажется, наверху есть некая площадка, и, видимо, там и обосновался враг; а корпоративной армии это место нужно, потому то там можно возвести вышку, чей сигнал будет распространяться на сотни километров вокруг — очередная уверенная победа человечества над природой. Хисоке не особо интересны цели солдатни, но что его интересует, так это грядущие опасности, и потому он даже перестает пытаться отвлечь Бабимайну от доклада и вслушивается сам, хотя то и дело тянет позевать.
Поля аннигиляции. Командир — этот мелкий прыщ, названный многоуважаемый и достопочтеннейший командующий Фьялар, аж язык сломаешь — стоит на своей табуретке и бодро тычет по условной карте башни указкой, где обводит местонахождения этих полей. Море Дирака, так их называют. Пространство, на которое не влияет свет и окружение, существующее в своей реальности, и между ней и этим миром переступившего границу человека расщепляющее. Тут даже бессмертие может не сработать, если зайти целиком. Но если вот сунуть руку… А для начала — лучше пальчик! Хисока так крепко задумывается над этим экспериментом, что едва не прослушивает остальную полезную информацию, и лишь толчок от Бабимайны останавливает его от погружения в грезы.
И вот так он оказывается в гуще событий.
Внутри пыльно и грязно, воняет плесенью и затхлостью заброшенного места, но тут отсутствует ощущение, что это место забыто всеми богами — тут есть живность, и эта живность — люди и аборигены, сражающиеся тут, словно дикие звери. Они набрасываются друг на друга, дерут глотки, забывают про оружие, и в этом хаосе любое разумное существо превращается в простого хищника, открывшего душу насилию и крови, и нет духа более знакомого Хисоке, чем этот. Но он приходит сюда не для того, чтобы поучаствовать пусть и в грандиозной, но крайне скучной бойне; он не только бессмертен, но еще и быстр, ловок, словно бриз, и потому цель у него одна — как можно скорее добраться до вершины, чтобы там водрузить если не флаг, то передатчик, гарантирующий победу корпоративной армии, и, вместе с ней, человечества. Ни за что в жизни он не станет равняться на обычного солдата, Хисока выше этого — его стиль боя элегантен, и он не принадлежит никому (разве что Гону). Командир это знает. Он вручает ему передатчик и позволяет стремительно броситься вперед, что Хисока и делает, оставляя позади кровь и пот, оставляя позади грандиозную грызню. Его цель — на вершине, где еще не ступала нога человека. А аборигены… пусть видят его олицетворением какого-нибудь своего божества, раз уж так вышло, что Генерал Запада решил воспользоваться его лицом. Впрочем, нельзя отрицать, что он мог просто выбрать Одно Из Множества Мертвых Лиц, а вся эта странная встреча снова связан с Гоном, потому что вокруг Гона, даже мертвого, события продолжают закручиваться, словно гигантский водоворот. Как ни крути, но Хисока должен быть мертв. Чудеса и загадки Темного Континента интересуют его не так сильно, признаться, слишком уж болит от них голова.
Разве болит?
Эта мысль произносится не его голосом, когда Хисока стрелой проносится по узким винтовым коридорам. Он перепрыгивает через укрепления аборигенов, и те смотрят на него, яркую белую стрелу, мчащуюся навстречу вершине. Женский голос в голове не отвлекает Хисоку ни на мгновение; он просто отмахивается от собственного воображения, вдруг решившего сыграть против него.
— Но я не воображение.
Ах, значит, иллюзия, насланная кем-то. Какая в самом деле разница?
— И не иллюзия.
Вот теперь это начинает раздражать. Но Хисока все еще не тормозит; он не собирается отвлекаться на такую чушь после того, как одна иллюзия уже прополоскала ему мозг крайне сомнительного рода самоанализом. Он отталкивается от пола и в прыжке бьет коленом одному из аборигенов в лицо, отчего тот падает навзничь, и позади него начинается возмущенный треск — так злятся жуко-люди. Хисока не удостаивает их даже быстрым взглядом.
— Вообще-то, я хотела поговорить с тобой.
— О нет, — он не сдерживается. — Только не опять.
— Что значит опять?
Он разгоняется и затем совершает длинный прыжок над пропастью, ведущей далеко вниз, чтобы приземлиться на конец сломанной лестницы и продолжить свой путь. В это мгновение на него направляется несколько ярких прожекторов; аборигены пытаются обстрелять его из ядовитых луков, но Хисока складывает два пальца и отбивает каждую атаку, словно ножом. Детские шалости. Позади него же тень приобретает совершенно незнакомые очертания, и когда он оборачивается, приземляясь рядом с разбитым стеклом, то в месте, где тень накладывается на него, он видит чужое отражение — женские бледное лицо с яркими алыми волосами и желтыми глазами. Так похоже, но вместе с тем — совершенно кукольное выражение, не свойственное нормальным людям.
— Меня зовут Ведьмой Обратной Стороны Луны.
— Длинновато и слишком помпезно, совершенно не запоминается, — честно признается Хисока, продолжая свой невероятный марафон вперед. Чужая тень преследует его. — Ты, конечно, извини, но я ни к какой конфессии не принадлежу, и вообще религия — это не про меня, иначе я точно попаду в ад, или куда у вас там отправляют убийц вроде меня. Давай на этом закончим наш диалог.
— Такой же невыносимый, как и Гон Фрикс.
Новый поворот — опять аборигены. Хисока устраивает небольшую драку на кулаках, но куда ему, опытному бойцу, какие-то жуки? Он даже не успевает вспотеть, прежде чем снова кидается путешествовать до самого верха.
— Хорошая попытка поймать меня, но мне все равно! Чао! Как тебя отключить?
— Я не радио, Хилоян, — Хисока морщится, и женский голос издает такой вздох, будто это не он тут страдает от каких-то дурацких голосов в голове. — Хисока Морроу, хорошо. Меня нельзя просто так взять и отключить.
— Почему боги — такие скоты?
— Что это еще за вопрос?
О Ведьме Хисока никогда в жизни не слыхивал, но предполагает, что это одна из местных обитательниц, которые очень давно прокачались до уровня… кого-то там, и вот теперь наводят шуму и беспокойств по Темному Континенту, потому что, видят боги (метафорические, не вот эти местные фальшивки), нельзя просто так взять и повести себя нормально, если у тебя сил настолько много. Может, это же случилось с Гоном? Заигрался, вот и помер. Но Хисока тут же отметает эту мысль. Не может этого быть. Гон — не такой человек, уж он-то знает. Гон всегда поступает не слишком рассудительно… но справедливо, и пусть его правосудие может быть продиктовано эгоизмом или жестокостью, он не поступит настолько глупо, чтобы вознестись в ранг всех этих самовлюбленных дуралеев, что кличут себя божествами. Отвратительно.
С бомбой наверняка что-то не так… С той историей… Это один из ключей для его воскрешения, одна из ступеней, что Хисока обязан пройти.
— Да, Хил… Хисока. Я связалась с тобой именно из-за Гона.
— Знаешь, со мной в последнее время слишком часто кто-то связывается, и я уже не уверен, что хочу продолжать эту чудесную традицию. Давай как-нибудь в другой раз, пожалуйста? — когда на него кидаются скрывавшиеся в засаде аборигены, Хисока грациозно бьет каждого по лицу, слыша треск хитина. Кровь бурлит. Ох, он возбужден. Неужели такая нелепая пробежка снова пробудила в нем воспоминания о былых сражениях? — Честное слово, у меня крайне великая миссия, и я не потерплю, чтобы кто-то стоял у меня на пути. Это всегда заканчивается одинаково: их страданиями. Можешь спросить у Куроро, чем закончились его попытки мне помешать.
— Твоей смертью?
— А что потом? — Хисока выглядывает из-за угла и видит, что там пусто. Он громко хрустит шеей, зная, что там наверняка засада, и что ему придется бежать быстрее обычного. Ну и ну… — Вот то-то же. Я вернулся, и теперь это я тут вечно молодой и красивый, а еще бессмертный, а Куроро трусливо сбегает от своих друзей, а потом так же глупо хватается за протянутую мной руку. Знаешь, почему? Потому что все эти идиоты считают себя выше других. Мне так считать не нужно. Я просто знаю, где я лучше, потому попусту не выпендриваюсь.
Ну, это слегка бахвальство, но ничего страшного. Это не он называет себя «богом»… Ладно, он тоже откусил кусок пирога больше, чем мог съесть, но он готов признавать свои ошибки! И вообще эго у него чуток пониже.
— И зачем тебе Гон?
Хотя нет, вопрос неверен. Гон нужен всем, и причина не важна. Насколько опасно ее желание получить себе Гона? Хисока встал в очередь первым, пусть отойдет. Ну, может, вторым после Киллуа, но какая разница, если Киллуа не ищет способа вернуть своего приятеля. Все, там нечему уже цвести, а остальные пришли уже после Хисоки! Пусть отвалят!
— Мне нужен консорт.
Ого… Че?
Какой еще консорт? Что вообще произошло за все те годы с Гоном, пока Хисока был мертв?
Он так крепко задумывается о том (в последнее время таких размышлений становится многовато), какого черта происходит, и почему он опять оказывается в это вмешан, что, вырулив из-за угла, снова в кого-то врезается, кого ранее не замечает; почти атакует, но потом осознает, что лицо вовсе не жучиное, а очень даже человеческое, и вполне знакомое. Хисока смотрит на Бабимайну, Бабимайна смотрит на Хисоку, происходит короткое молчание… Они что, в комедийном шоу? Почему это происходит? Нет, ладно, к черту все нелепые повторения, Хисока и до этого не сказать что вляпался в совершенно разные приключения (одинаковые желания с неумением учиться на ошибках ведут к одинаковым последствиям, поразительно, не правда ли?). Он хмурит тонкие брови.
— Зачем вы меня гоняли, если так далеко забрались?
— Приманка.
Ах, значит, он теперь приманка?!
— У нас был секретный короткий путь, но нам было нужно отвлечь большую часть аборигенов. Ты подошел на эту роль идеально, — Бабимайна разворачивается на каблуке и следует дальше. Видимо, к углу он подошел именно для того, чтобы схватить Хисоку и не дать ему повторить бойню. Позади ждет отряд. — Они слетелись к тебе, и теперь путь наверх чище. Спасибо.
Последнее звучит слегка сухо, но искренне. Прямо в его духе. Словно ничего не меняется с тех пор, когда они были знакомы в юности… Так странно думать, что они двое уже давно не молоды, но Хисока навсегда останется юным отражением себя из прошлого, а вот Бабимайна когда-нибудь состарится и умрет (или погибнет раньше; тут, на Темном Континенте, все возможно, а жить не как солдат он вряд ли умеет). Хисока просто смотрит ему в спину, размышляя, что до этой нелепой встречи они виделись лишь в детстве десятки лет назад, потом поднимает голову к потолку… Но каменные небеса отвечают молчанием.
Дальше путь лежит медленней, но осторожней. Начинается территория полей аннигиляции, и даже аборигены над ними не властны. Они выглядят как будто кто-то просто вырезал в пространстве огромный кусок и заполнил его дрожащим изображением телевизора, включенного на мертвый канал. Ни звука, ничего. Просто монохром. Хисоке любопытно, но он решает приберечь пальцы на более интересный случай.
Но ничто в его жизни не заканчивается хорошо.
В какой-то момент аборигены понимают обманку и начинают облаву. И Хисока вспоминает еще одну причину, по которой ему никогда не нравились военные — это их общность. Они сражаются, словно единый организм, словно одно целое, и это включает себя даже смерть. Глупо и нелепо. Потому Хисока всегда был сам по себе. Когда он совершил ошибку, то умер лишь он один. Просчет же Куроро повлек за собой гибель остальных «Пауков». Потому в одиночку быть проще. Но Гон показал ему и другой взгляд на эту ситуацию.
Ему приходится временно стать единым с этой Общностью, влиться в этот единый организм, чтобы не дать им умереть, ведь от этого зависит будущее уже самого Хисоки. Это злит его, потому что идет против его привычной природы, но это один из уроков Гона — протяну руку другим, и они позже помогут тебе. Если он не будет капризничать сейчас, то Биски получит оборудование, и они смогут продолжить путь дальше, чтобы Фугецу была ему должна, и чтобы потом у Хисоки появилось больше возможностей вернуть Гона в этот мир.
Да, так и есть!
С этой мыслью он разбивает голову одному из аборигенов, а потом понимает, что совершает ошибку. Камикадзе. Его тело разрывает спрятанной у сердца бомбой, а пол под ними всеми рушится, утягивая вниз. Хисоку обдает волной жара (может, даже обжигает его кожу, но он бессмертный; но у него звенит в ушах, а в глазах — Небесная Арена, и стоящий над ним Куроро; первая смерть всегда запоминается лучше всего, ведь она страшнее всех).
Когда Хисока резко распахивает глаза, сначала в его голове словно противный писк; с трудом он поднимает взгляд выше, и видит, что этот ропот принадлежит солдатам, стоящим у края монохромной кромки, а все потому, что другая часть оказывается по другую ее стороны — прямо в море Дирака. Это вынуждает его очнуться окончательно; несмотря на то, что он был рядом со взрывом и ему тоже досталось, несмотря на воспоминания, которые заставляют даже его покрыться холодным потом, он добирается до моря Дирака, видя, что среди бедолаг, которым не повезло упасть именно сюда, находится и Бабимайна. Лишь его голос, самого старшего из живых в отряде, вынуждает всех замолчать.
— Спокойствие. Может, это лишь слух.
— Это не слух!..
Они не могут двинуться, иначе уже давно бы выбрались за пределы моря. Хисока видит, что позади шевелится один из аборигенов. Он что-то стрекочет, а потом вокруг него появляется кольцо света — через мгновение резко стискивающее его. Его схлопывает так резко, что даже крови не остается — просто стирает из этого мира с тихим хлопком, и Хисока вздрагивает. Он — обитатель стекла и бетона… Не такого дикого дерьма. Он видит, как такие же кольца появляются вокруг солдат их отряда.
Бабимайна смотрит ему прямо в глаза. Совершенно спокойно.
— Идите вперед. Забудьте про нас, исполните цель. Приказ есть приказ.
— Но вас же убьет! — хнычет кто-то рядом, и Бабимайна просто пожимает плечами.
— А что тут сделаешь?
Бог — это просто Машина, ей все равно… Так сказал Джин. Удаление из реальности, словно кто-то просто нажал на кнопку клавиатуры… Одно кольцо схлопывается — новая жертва, плач рядом становится громче, но Хисока продолжает смотреть в глаза Бабимайне, отчего-то тоже неспособный сдвинуться с места, хотя его не удерживает неведомая сила Потерянных Технологий, которая сейчас убьет одного из последних людей, что помнят его еще тем, Хилояном, что хранит память о его брате. Брат… Брат тоже умер как часть Общности. Брат хотел как лучше, а в итоге стал жертвой людей, у которых в рука была сила… Нико со слезами на глазах, когда Хисока сломал ему руку… Брат, брат… Брат тоже умер… И БиБи умрет, а ты ничего не сделаешь, снова, потому что ты ничуть не изменился, потому что ты все еще тот же слабак… Бабимайна смотрит на него, но он видит лицо брата, свое лицо, нечто утраченное и драгоценное из прошлого, чего он лишился и уже никогда не обретет снова…
Равнодушные божества… Машина… Не смотри по ночам наверх — там, на луне, божество.
Ведьма Обратной Стороны Луны…
— Хорошо, — говорит он так тихо, что не услышит никто. Просто шевелит губами. Это произносит не Хисока, а Хилоян. Не закаленный боец и убийца многих, а мальчик из Амдастера, который окунается в собственный кошмар в очередной раз. — Черт с тобой, плутовка. Я доведу тебя до Гона, а ты спаси БиБи. Ты слышишь?!
Ему кажется, что отвечающий ему голос звучит слишком сладко. Будто эта Ведьма — эта Машина, ее аватар, проекция — только этого и ждала.
— Клятва принята.
И затем кольцо вокруг Бабимайны трескается, словно не состоит из света.
Хисоке кажется, что он видит тень на стене позади своей, которая спускается вниз, к нему, а потом будто погружается в его тело, словно в воду; в голове словно начинает шуметь вода, так громко, что это становится невыносимо больно, и он хватает себя за виски, чувствуя, как мир вокруг идет цветными кляксами, но ему все равно — это эгоистичное желание, Хисока — не часть Общности; ею был Хилоян, и это он хочет, чтобы БиБи выжил, потому что это одна из последних ниточек, что связывают его с прошлым, столь ненавистным, но в котором сокрыто столько всего дорогого сердцу… По губам течет нечто соленое, а потом в глазах разливается кислотная палитра, смешивающаяся в водоворот пестрых красок.
Затем он моргает, и вокруг расстилается тьма.
Еще раз, и затем наверху появляются цвета.
Снова лагерь посреди пустынного ничего; вдали высится башня. Хисока смотрит на нее — далекий силуэт упирающегося в небо шпиля — не совсем понимая, как он очутился тут, но потом снова поднимает глаза на потолок. Он под тентом; на лбу лежит влажная тряпка, видимо, когда-то холодная; сейчас же она уже успела нагреться. Когда он пытается шевелиться, то над ним появляется размытый силуэт, в котором Хисока с трудом распознает Леорио. Какой у него симпатичный обеспокоенный взгляд. Это его так веселит, что он не сдерживает короткого смеха.
— … угробил! Почти весь отряд!..
Крик поодаль вынуждает Хисоку опустить взгляд, но голову поднять не дают. Леорио кладет на лоб ладонь и затем кривит губы, к которым прижимает палец.
— Не торопись. Это командир возмущается.
— … подослала мне змею!
— Не ты ли просил помощь?! — видимо, с командиром спорит Биски, потому что голос у нее такой, будто сейчас из одного маленького командира сделают отбивную. — Никто не предполагал, что там будет самоубийца со взрывчаткой!
— А кто их загнал в поле аннигиляции?! Только один выжил!
Что?
Погодите, он же просил сломать поле, чтобы спасти весь этот сраный отряд, нет? Договорился с этой лунной дурой (Машиной?), что поможет ей добраться до Гона с ее странными консортскими планами, а в обмен никто не сдохнет. Разве не так все было?!
— Не так, — шепчет голос в голове, когда Хисока, игнорируя руку Леорио, садится на постели. — Ты просил спасти лишь одного конкретного человека. И просьба исполнена в точности, как ты и хотел.
О, черт. Только не игра с формулировками… Это уже грязно. Даже он так не поступал, хотя мог бы на Острове Жадности немного поиграться.
— Разве?
Голосу явно весело. Хисока не может ответить ей прямо, потому что Леорио наверняка подумает, что он свихнулся, а этого ему сейчас явно не хватало. Только сейчас он понимает, где они. Какая-то грязная низина в песках, вокруг которой выстроена изгородь и охрана. Но они тут не одни; поодаль Хисока видит других солдат, которые ведут себя апатично. У парочки он замечает странные детали, вроде лишних пальцев или искривленных рук. Мутация… Они становятся эгоистами. Чудищами, искаженными собственными эмоциями. Это и есть загрязнение разума?
— Вы все!.. Просто чокнулись!.. Из-за загрязнения разума!.. Особенно ты, когда подослала ко мне этого ублюдка!..
Голоса Машины и командира начинают сливаться воедино.
— За то, что ты исполняешь мою мечту, я помогу тебе.
— … пока не вылечитесь — будете сидеть тут, с остальными зараженными!
Chapter 151: ПУРГАТОРИО: рубикон: бог из машины
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Кажется, единственные, кого подобное пленение действительно волнует, это Биски и Леорио; они что-то между собой обсуждают, спорят, даже пытаются снова докричаться до солдат, которым был дан приказ игнорировать любые попытки взаимодействия, что они успешно и делают. В итоге спокойной остается лишь троица из Морены, Куроро и Хисоки, и если первая просто сама по себе странная, и вряд ли ей вообще есть какое-то дело до происходящего (скорее всего она поимеет с этого какую-то выгоду, отомстит кому нужно и так далее, так далее), то вот к Куроро у Хисоки есть кое-какие вопросы, потому что тот настолько равнодушно воспринимает эту новость — что их поймали, и вроде как даже не дадут уйти — что это выводит Хисоку из себя. Разве он не хотел встретиться со своими приятелями, нет? Чтобы найти там искупление, все это дерьмо, о котором он болтал в заброшенном городе? Или что-то поменялось?
В итоге Хисоку возникшая проблема скорее заботит, потому что это может повлиять на его путь к Гону; дело не только в обещании какой-то Машине, скорее в том, что он и сам хочет его вернуть, а уж Гон-то наверняка найдет способ, как элегантно уйти из-под чужой воли (скорее всего он эту машину просто уничтожит; хотя это может повлечь за собой какие-то проблемы с нэн, разве нет?; впрочем, когда Гону было не наплевать на такое?)
Когда он прямо предъявляет свою претензию Куроро, тот просто поднимает на него усталый взгляд, полный этого раздражающего сострадания и самоненависти, которого уже давненько не было видно, хотя, вероятно, Хисока просто не особо хорошо приглядывался. Возможно, Куроро тоже никогда не избавится от этого клейма, навсегда виня себя в гибели друзей, хотя Гон открывает перед ним столь прекрасную перспективу забить на горечь и просто вернуть всех… всех, кого возможно, потому что те, кто помер на «Ките», уже не вернутся точно (Хисоке совершенно не жаль, не дождетесь). Они смотрят друг на дружку некоторое время; наступает ночь, и на небе четко видно несколько лун, словно из его видения тогда, после близкой смерти от рук Каффки. В лунном свете лицо Куроро кажется бледным, даже скорее мертвым, и в Хисоке просыпается эта странная ранее незнакомая ему ненависть. Да, он ненавидит Куроро, но не таким образом. Будто именно это смирение и злит его больше всего.
— А что я должен сделать? — Куроро долго и пристально смотрит на Хисоку; он позволяет ему сесть рядом, а потом вдвоем они смотрят на других солдат, медленно мутирующих, но не реагирующих ни на что, щедро удолбанных седативными. — Взгляни на них. Погруженные в собственное сознание, они забывают про внешний мир и постоянно думают лишь о себе. Превосходное состояние, в котором ты больше не беспокоишься ни о чем, только о собственном разуме… То самое состояние нирваны. Хотел бы и я так.
— Хочешь стать мутантом, подверженным проклятью собственных эмоций? Как на тебя похоже, — Хисока презрительно кривит губы в улыбке. — А я думал, что ты немного одумался и перестал корить себя за вещи, которые вполне способен исправить.
— Что даст это исправление без достойного искупления?
О нет, опять это самобичевание…
— А что даст твое нытье, если ты не вернешься к приятелям? Я тебе уже все говорил, данчо.
Хисока толкает его ногой в бок, но Куроро даже не реагирует. В полутьме его лицо кажется еще худее, чем до этого, с выпирающими скулами и залегшими под глазами тенями. Не возраст сказывается на нем, но вина. Вина за вещи, которые пусть и были глупыми, но все же не были сотворены им. Если уж на кого все шишки и скидывать, то на Хисоку, но тот ни за что в жизни не согласится агонизировать по такому поводу.
— Посмотри на себя. Мало того, что сбежал от них всех в какой-то заброшенный город, так еще и сейчас херней страдаешь, хотя даже я сказал тебе, что не надо подобным заниматься. Послушай, данчо, — он намеренно выделяет это слово. — Есть вещи, которые сидя на месте не решить. Твой отряд расплачется от радости, если ты к ним вернешься. Зачем медлить? Или тебе доставляет кайф сидеть тут и ныть?
Их короткий обмен взглядами ни к чему не приводит; глупо, конечно, винить Куроро полностью, все же он пошел с Хисокой, значит, надеется на что-то, просто ему, упертому дураку, тоже тяжело это принять… Это все так понятно, но одновременно с этим очень сильно злит. В чем смысл? Зачем изображать из себя мученика, если есть повод не делать этого? Умерших можно вернуть. Гон доверил Куроро секрет, который ломает мироустройство, а тот все продолжает страдать… С другой стороны, не Хисоке его осуждать. Хисоке пришлось умереть, чтобы осознать, что можно не цепляться за прошлое и жить своей жизнью, не вспоминая образы, которые он уже давно перерос. Брат мертв, этого не отменить. Хилояну настала пора принять тот факт, что он уже большую часть жизни прожил без него. Все это просто забытое прошлое.
Вот и Куроро ждет своего откровения.
— Не умирай, данчо.
Тот же просто смотрит в ответ.
Пространство тут маленькое и огорожено хило, но сбежать не получится, потому что рядом стоят солдаты, хорошо вооруженные. Хисока изнывает; разумеется, он мог бы легко ускользнуть отсюда, ему даже не потребовалось бы как-то вспотеть, но это подвергнет риску остальных. а он пытается быть хорошим мальчиком, который не угрожает другим людям и их благополучию — все ради Гона, конечно же. Потому он просто слоняется туда-сюда, изредка перебрасываясь парой слов с Мореной, единственной не обеспокоенной ничем (ей явно смешно, что все это происходит, и Хисока уверен, что у нее есть какой-то план), и в момент, когда он достигает пика, готовясь сорваться и просто начать бить стальное ограждение палкой, играясь на нервах у всех, среди солдат появляется знакомое лицо. К счастью, это не Юриков. К сожалению, это Бабимайна. Они обмениваются короткими взглядами, Бабимайна не делает ничего, но весь вид его намекает — подойди сюда, и Хисока плетется, потому что ему нечего делать.
Солдаты не обращают на них внимания. Они-то наверняка понимают, что с ними все в порядке, просто у господина командующего слегка поехала крыша. Но это нормально. Все солдаты такие — тронутые, особенно в колыбели безумия.
— Как времяпрепровождение?
Ох, у Бабимайны еще и яда хватает, чтобы иронизировать. Хисока вялым смехом передразнивает его, а потом принимает сигарету; вдвоем они закуривают от одной зажигалки, и он вяло размышляет, что рак легких ему теперь не страшен.
— Просто невероятно. Обожаю быть рядом с душевнобольными, особенно когда они мутируют во что-то, что потенциально может меня убить. А ты как? Пришел навестить своего больного друга?
— Я знаю, что с вами все в порядке.
Даже подыграть не хочет. Бабимайна и Хисока смотрят друг на друга некоторое время, достаточное, чтобы сигарета начала пеплить, и Хисока брезгливо стряхивает ее остатки на пол, после чего прислоняется к ограде. Вдвоем они смотрят уже на остальных, запертых тут, но не охотников, а солдат, чья судьба весьма предсказуема. Пока что из жалости их накачивают успокоительным и не дают мутировать окончательно, но когда-нибудь седативные перестанут действовать, и старые друзья станут врагами. Глупо держать такую бомбу под рукой, но Хисока может понять. Он просто хмыкает, ничего не говоря, потому что Бабимайна наверняка сравнивает его с этими бедолагами. Ну не иронично ли?
Когда старый знакомый опирается на изгородь, Хисока бросает на него быстрый взгляд.
— Взгляни на них. Все пойдут под нож, если мы успешно захватим точку. Отправят в лаборатории, а там корпорации решат, что делать. Но никто не вернется, просто смерть будет разная. Милосердней пристрелить их сейчас.
— Ты обычно не такой философ. Это Юриков тебя заразил?
— Юрикову это тоже не нравится. Будь у нас нормальное снабжение, ничего бы этого не было. Все остались бы живы. Тяжело убивать тех, с кем ты служил.
Хисока цокает языком. Ах, вот как.
— Это не моя вина.
— Я знаю.
Бабимайна затягивается сильнее, а потом швыряет сигарету под ноги. Он достает пистолет и проверяет его, снимая с предохранителя. Хисока просто наблюдает за ним, рассматривает оружие — новенькая модель. Он в таком не спец, но различить пушки может. Обычно он учил это для того, чтобы понимать, к кому лучше не лезть в ближний бой, если тот вдруг выстрелит. Выдержит ли нэн.
— Каждый раз нам самим приходится все решать, когда командир медлит, потому что только такие люди и могут выживать в этом аду. Сами все решаем. Придется взять ответственность на себя. Снова. Как было с тобой. Только это и остается.
— Тебя кто-то попросил?
— Нет. Это мое решение.
Хисока ничего не говорит, когда Бабимайна перелезает через ограду. Остальные солдаты даже не смотрят в их сторону. Он хмурится, видя, как тот поднимает руку.
— До того, как перейти на эту точку, мы воевали в другом месте. Аборигены там были опасней, но там были их поселения, вот они и бесились. Разумеется, мы захватывали их, и приходилось как-то взаимодействовать с местными… В основном они напоминают людей. Думаю, они потомки мутантов, потому физиология в целом такая же. И мы сделали им всем прививки от болезней… знаешь, уколы в руку. Всем детям. Это же дети… Не было смысла их убивать. Мы покинули ту точку потом… Целый день там провели… А когда уезжали, за нами погнался один из пленных солдат. Он что-то стрекотал, плакал будто, а потом мы поняли. Представляешь?.. Вернулись назад… А там лежала горка отрезанных детских ручек…
Он снова смотрит Хисоке в глаза, но без сомнений.
— Такие моменты помогают мне помнить, что я в аду, и чтобы выжить, мне нужно поддерживать один и тот же образ. Так безопасней. Ты это понимаешь, верно?
Безопасный образ. Не Хилоян, но Хисока — опасный фокусник, трикстер, кудесник смерти. Который никого и ничего не боится, который бросается в самые страшные места — ведь он игнорирует смерть (он к ней стремится). Да. Хисока понимает. Но все же…
Когда Бабимайна делает шаг с пистолетом — остальные же спят, включая Биски и Леорио, Куроро о чем-то размышляет вновь, игнорируя их, а Морене и вовсе все равно — Хисока вдруг дергается вперед.
— Погоди.
Он вырывает пистолет из рук Бабимайны и смотрит на него в упор.
— Не пойми превратно, но мы с тобой ни черта не похожи, — он грозит пальцем. — Ты решился взять на себя эту маску, потому что для тебя это способ выжить и принять жестокую реальность. Моя маска — это и есть побег от реальности. У меня нет принципов столь же благородных, как твои, ты — альтруист, а я уже десяток лет занимаюсь профессиональным эгоизмом. Смотри.
Он направляет пистолет на одного из потенциальных мутантов, и тот лишь вяло смотрит в ответ. Когда Хисока стреляет, грохот кажется слишком громким в ночной тишине; на него мгновенно смотрят солдаты и другие члены команды, но ему наплевать. Только в ушах немного звенит. Он идет к следующему человеку.
— Видишь? Это легко. У меня нет принципов, и я убиваю этих твоих парней без особой жалости. Мне вообще насрать, друзья они или враги. Я делаю все то, что сам считаю верным.
Еще несколько выстрелов, но никто к ним не подходит. Бабимайна просто смотрит на него, и Хисока прикладывает пистолет к виску еще одной будущей жертвы. Кровь попадает ему на лицо.
— Именно поэтому меня нельзя сломать хуже, потому что ломать попросту нечего. Как тебе такое? Это и называют принятием ответственности. Я беру ее на себя — и мне наплевать. А что? — он ухмыляется, возвращая пистолет обратно Бабимайне. — Нужно убить твоего командира?
Бабимайна смотри ему в глаза, не мигая. Его лицо мертвецки спокойное, даже когда он произносит:
— Да.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Путч!.. Они и так планировали его скинуть, а тут подворачивается такая возможность!
В итоге, Хисоке снова достается главная роль в нелепом театре одного актера; ему просто позволяют сбежать, чтобы он снова отвлек всех, пока другая часть группы попросту спокойно уходит из заточения, потому что все знают — охотники тут временно, они не на стороне корпораций, у них такая своя. Но отвлекать лучше всего тому, кто бессмертен; и потому Хисока стрелой вылетает в лагерь, когда за ним, играя не очень активно, бегут солдаты, крича что-то про побег. Проблема лишь в том, что про постановку знают лишь те, кто сторожил ту яму, потому вскоре начинается настоящая погоня, и вот тут-то с ней приходят и проблемы. Ну все! Это в его контракте не было! Он не намеревался работать уловкой для солдат, ему обещали приключения! Да, Хисока был против, но хоть свои обещания исполняйте, окей?! Он пожалуется Халкенбургу! Тут кто-то оборзел!
Он ловко проскальзывает между ног у одного из солдат, а потом видит странную рогатую зверюгу Джина Фриска, на которой тот явно собирается покинуть лагерь, чтобы направиться на очередные Странные и Нелепые приключения где-то вдали, и Хисока только рад воспользоваться этой возможностью. Он кидается к тварюге и цепляется ей за бок, и Джин, не видя этого, хлестает ее, отчего та бросается вперед. Хисока с победным видом смотрит на солдатню, которая боится по нему стрелять, рискуя разозлить животинку с Темного Континента и Джина заодно, показывает им незамысловатую комбинацию из плотно сжатого кулака с оттопыренным средним пальцем.
Так они скачут некоторое время, потом сверху доносится:
— И долго ты там будешь висеть?
Ой.
В итоге, происходит остановка. Зверюге явно неинтересно, она отходит жевать соседние кусты, а вот Джин смотрит на Хисоку пристально, рассматривая с головы до пят, а потом ухмыляется. В своей одежке для странствий он вообще не похож на того легендарного охотника, от которого кипятком ссался Гон.
— А я думал, ты чокнулся.
— Пошел нахрен, ок? — Хисока и не намерен быть вежливым. Образ может подождать. — У меня тут огромные проблемы.
— Ты обычно сам их себе и устраиваешь.
— Обычно!.. — Хисока хочет огрызнуться, но это и правда так. Он закашливается в кулак и с прищуром глядит на Джина. — Да, обычно. Но сейчас это не так.
И кратко рассказывает про лунную ведьму, чье имя он так и не запоминает, потому что это ниже его — помнить такие нелепые длинные имена. Даже его прозвище на Небесной Арене было создано не им, а зрителями, и Хисока успешно его забывал, всегда представляясь именем (да, пусть тоже не настоящим, но без этого налета рюшек и прочего красивого дерьмеца, которое так обожают некоторые). Он говорит это Джину без особой цели, просто как повод пожаловаться, но внезапно слышит вполне себе адекватный ответ:
— Не слушай ее. Это и есть Машина.
Хисока скребет подбородок пальцем. Что ж, его хотя бы не заклеймили сумасшедшим.
— Ну я так и думал…
— Чем больше ты ее слушаешь, тем больше проблем она тебе устроит.
— А ты, стало быть, как-то избежал влияния всемогущей машины, которая контролирует нэн?
— Она не контролирует весь нэн, — ухмылка у Джина наглая, впрочем, чего еще ожидать? — Потому она боится непредсказуемых людей. Но если ты спрашиваешь о том, есть ли у нее рычаги влияния на меня — то конечно. Все мы, когда рождаемся и впервые используем ауру, оказываемся в ее системе. Чтобы выйти из-под ее контроля, нужно проделать какой-нибудь немыслимый ритуал… У меня даже нет идей, если честно. Да и мне наплевать. У нас легкая холодная война.
Ой, надо бы подумать об этом на досуге, потому что делить мысли с какой-то механической женщиной-воплощением-нэн-что-то-еще-боже ему совершенно не улыбается. Хисока решает немного драматично пострадать, хватается за лицо и ходит вокруг, постанывая (длится это представление минуту), но заканчивает все, когда снова слышит смешок Джина.
— Понимаю, почему Гону ты понравился.
— Ой, решил вспомнить сыночка? Какой благородный!
— Я делаю то, что я хочу, — замечает Джин, и пока что это самая нормальная вещь, которую он когда-либо заявлял. — И Гон в мои желания не входил вообще. Я уже сказал тебе, что мне наплевать, а он не был ребенком, когда помер. Но ладно. Очень уж ты забавный малый. Я доставлю тебя наверх Небесного коридора.
А там — ловит сигнал… Можно пожаловаться Халкенбургу, пошантажировать его… Ой, какая замечательная идея! Но все это воняет чем-то подозрительным. Хисока угрожающе щурит глаза, когда смотрит на Джина, а тот в своем бродячем великолепии ковыряет пальцем в ухе.
— Так зачем ты хочешь мне помочь?
— В самом деле? Я же только что тебе это сказал, — Джин смотрит на него в упор. — Потому что это весело.
Яблочко от яблоньки, да?
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
И вот, начинается новый раунд пробежки по башне в попытке достичь вершины. К сожалению, обходится без огромной зверюги, хотя с ней это нелепое приключение явно вышло бы веселее; Гону приходится следовать за Джином, будто за тенью, пытаясь ухватить за хвост неуловимое, и он едва поспевает, потому что теперь их двоих преследуют не только аборигены, но и солдаты бригады, которая все еще пытается добраться до Хисоки, как до убийцы их товарищей. Интересно, как много теперь из них знают о спектакле, устроенном Бабимайной? И кто был заводилой, он? Вряд ли. Юриков? Возможно. Все они такие, какинские солдаты. Наверняка все это план Бенджамина, потому что эти двое — вечные его цепные псы, и лишь Первый принц контролирует этот нелепый маскарад, а не кто-то еще…
Все может быть.
Но с Джином все иначе. Они легко огибают все поля аннигиляции, словно их там и нет; легко избегают всех ловушек и засад. Джин несется, подобно выпущенной стреле, и Хисока думает — он наверняка был на вершине, он наверняка просто следует старому опыту, и это пугает, ведь, значит, он просто играется с этими несчастными солдатами, хотя уже давно мог завершить столь бессмысленный конфликт. Но выбора у Хисоки нет. Если, пусть даже с трудом, он отдаст вершину и удобную точку доступа Бабимайне и его людям, то этот бессмысленный фронт наконец-то сгинет. Все будут счастливы. Да, Хисока сказал ему — я эгоистичен. Но он пытается жить новыми правилами, и все — ради Гона.
Если уж и выбирать фальшивых богов, на кого молиться, то между Машиной и Гоном выбор будет очевиден.
Он выныривает из темноты коридоров наверх… на вершину башни, туда, где-то под облака, и понимает, что вид отсюда открывается великолепный — огромные пространства вокруг, песок, а вдали зелень, где-то видно море. Небо так близко, кажется, можно коснуться облаков. Но больше всего Хисоку поражает даже не это, а огромное истлевшее тело, словно неизвестный гигант умер здесь, и сейчас его кости украшали это место. Он запинается на мгновение, за что едва не получает стрелу в глаз (опять!), но Джин хватает его за шиворот и тащит за собой. Цель — радиовышка.
Радиовышка, созданная умершими поколениями. Потерянная технология.
Смотря на аппарат, одновременно столь схожий с теми, что Хисока видел, и одновременно — нет, на чужом языке, он беспомощно смотрит на Джина, который явно намеревается дать деру вниз с башни.
— И как я должен это взломать?!
— Думай и действуй, — смеется тот, а потом сигает вниз.
Прямо с вершины!.. Псих ненормальный.
Крики становятся ближе. Хисока сглатывает, а потом смотрит на свисающий вниз рядом шнур. Провод будто и не провод вовсе, а какая-то лиана, и тонкие окончания снизу — словно маленькие щупальца. Внезапно, его осеняет. Он не уверен, что это сработает, и что это вообще так, как нужно использовать это устройство, но он дергает проводок на себя, а потом прикладывает к затылку, и, видимо, не ошибается — тонкие щупальца впиваются ему прямо в кожу, а потом по позвоночнику будто проходит электрический ток — но один из мониторов меняет цвет, оповещая, что загрузка его данных в систему начата. Но линия процентов ползет так медленно, так медленно…
Черт!.. Так он думает, когда озирается назад, а там — солдаты бригады, бросающиеся на него, словно на дикого зверя.
Ради бога, никогда в жизни он больше не полезет в подобное приключение, ни ради Гона, ни ради кого-то еще! У него другие хобби, он человек из города, не дикарь! Но кто станет слушать Хисоку? Самое ужасное, что рядом нет Юрикова или Бабимайны, которые явно могли бы провернуть все так, что Хисока бы убежал спокойно, но несмотря на то, что эта безумная пробежка и дала солдатам бригады добраться до столь желанной вершины, вместе с этим она дала им больше поводов подозревать его в том, что он настоящий псих! Впервые он рад, что бессмертен. Это убило весь флер битв, потому что он просто физически неспособен умереть, но вот так хотя бы он не сдохнет из-за тупейшего в мире повода.
— Пристрели его.
— Он же бессмертен!
— Погодите! — рявкает Хисока, но ему затыкают рот. Он возмущен так, что словами не передать.
— Оттащите его вниз, и скрутите так, чтобы больше не вырвался… Попробуйте отрезать руки и ноги.
О нет, а вот это ему не нравится. Один раунд с отрезанной ногой он уже попробовал, не зашло.
— И куда смотрели парни…
— Хорошо, — раздается насмешливый механический голос в голове у Хисоки, и тот впервые понимает, что тот слегка заедает, словно подтверждая, что это и есть Машина. — Я помогу тебе еще раз.
Ну уж нет!..
Рука ложится ему на затылок, намереваясь выдернуть провод, но прежде, чем кто-либо успевает что-то сделать, загрузка на экране мгновенно завершается, а потом на всех мониторах, складываясь в одну картинку, словно мозаика, появляется изображение… Не то изображение, которое Хисока или кто-либо тут вообще ожидал увидеть.
Потому что там — будто запись с камеры… Нет, не с обычной камеры, это монитор, на котором та внезапно врубилась! Стоящий на столе, в кабинете? И там, перед собой, явно не зная о случайных свидетелях, Хисока видит лицо, которое уже встречал в Гойсане. Светлые волосы, темные очки, наглая ухмылка. Перчатки… Эти перчатки (эти пальцы) сейчас крепко сжимают глотку человека, обращенного к ним спиной, но Хисока без труда узнает Четвертого принца. Мелон — это и правда Мелон — с упоением душит лежащего на этом самом столе, Халкенбурга, а позади него стоит Фугецу, наблюдающая за этим с равнодушным видом.
Опа.
Все тоже слегка смущены этой неожиданностью, и про Хисоку мгновенно забывают. Кому нужен этот Хисока, если на твоих глазах душат царскую особу, да не абы кто, а сестрица усопшего и главный оружейник Темного Континента.
— Я настрою между вами телемост, — насмешливо добавляет Ведьма.
И у Мелона звонит телефон.
Он отвлекается от удушения, хотя душить там уже явно некого, поднимает его, а глава охоты — это тоже один из парней Бенджамина, Хисока смутно помнит его с «Кита», очень коротко бритый с опасным хацу, что убило Сале-Сале — весьма деликатно и крайне вежливо интересуется:
— Что ты творишь, гойсанская шавка?
Мелон смотрит на трубку слегка озадаченно.
— Пардон?
— Ручку-то вторую тоже от глотки отпусти.
До Мелона начинает что-то доходить. Он чрезмерно театрально прикладывает руку к сердцу, забывая про труп и делая пару шагов назад. Лишь Фугецу ничуть не меняется в лице в этой сцене; равнодушная красавица, принцесса. С возрастом она стала краше, а потеряв человечность, стала прекрасней в миллионы раз.
— Ох, как неловко-то вышло!..
— Неловко?!
Хисока чувствует, что его кто-то тащит за ногу прочь от толпы, что начинает с Мелоном активно спорить, а тот охает и ахает, сверкая белозубой улыбкой, явно не чувствуя ни единого угрызения совести. Когда кляп из его рта наконец вынимают, он видит Джина; когда только успел вернуться?
— Я не вниз спрыгнул, я ж не дурак.
Сомнительное заявление. Хисока это озвучивает, а потом получает пинок по коленочке, очень больно!
— Возвращайся. Не знаю, что за хрень ты тут активировал… Не ты, а твоя механическая подружка, но никому уже не будет дела ни до тебя, ни до остальных. Берите оборудование и линяйте.
Так Хисока и поступает.
Они воруют тачку и все, что Биски посчитала достаточной компенсацией за неудобства, а потом рванули прочь; Хисока кратко рассказал про то, что случилось на башне. Пока он говорит это, Морена заливается самым искренним что ни на есть смехом, будто ожидала; хотя с учетом, что они работали вместе, он бы не удивился, будь Морена частью этого невероятного плана. Леорио просто выглядит так, словно ему дали пинка между ног, а Биски замечает:
— Скорее всего Фуу-тян это планировала. Так что наша цель не меняется. Она наняла нас… ей же мы источник энергии и отдадим.
Хисока тем временем размышляет, ощущал ли себя подобным образом Гон, оказавшись втянутым в различные политические события.
Chapter 152: АНТРАКТ: первое очищение
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Аборигены Темного Континента известны тем, что почитают фальшивых богов; культ, чья вера слепо следует единству божества, не может позволить подобному существовать и дальше, и потому, чем дольше они продвигаются вперед, тем больше маленьких мертвых поселений они оставляют позади, опустошенных, в которых царит лишь смрад крови и огня. Сначала это кажется неправильным, но потом просто начинает утомлять, как нечто рутинное. Киллуа смотрит на деяния культа сквозь пальцы; как и Юйди, он — лишь нанятый со стороны наемник, которому нет никакого дела до бесчинств нанимателей. Отец всегда учил — исполнитель всегда исполнит волю того, кто ему платит, иначе честь наемника так такового будет утрачена… Сначала это казалось ему диким, но теперь, глядя на то, как очередное поселение уничтожено, он размышляет — так даже проще.
Говорят, секрет счастливой жизни — в блаженном неведении.
Не жалеют никого. Ни детей, ни стариков, ни больных. Каждого умерщвляют, каждого разделывают на кусочки. Неважно, похожи ли эти аборигены на людей или нет. Для людей, которым обычно проще уничтожить того, кто далек от него, этот культ поступает неожиданно равно — не делит на людей, близких к ним и иных, уничтожает на своем пути все. Сжигает все, до чего дотянутся руки. Иногда он вспоминает Курапику, морально разбитого гибелью своего клана. Вспоминает, как тот рассказывал, как своими руками выкапывал могилы для каждого, как закрывал уже опустевшие глазницы, пытаясь подарить своей семье покой. Породят ли они нового Курапику вот так? Но какая ему разница? Что-то внутри клокочет, требует вступиться за местных, они ведь ничего дурного не сделали — просто поклонялись другому богу, такому же фальшивому, но гордость наемника не позволяет ему совершить этого. Будь строг к себе, вещает в голове голос отца, не забывайся, добавляет брат. Ты — Золдик, ты исполняешь все в точности, как от тебя требует заказчик. Неважно, сколько крови прольется, тебе не должно был до этого никакого дела.
Киллуа кажется, что, пока происходит подобная бойня, за ним украдкой наблюдает Юйди. Этот человек… такой же фальшивый бог… просто человек, сумевший подчинить себе столько, сколько никто до этого никак не мог обуздать. Почему же культ не убивает его? Или все дело в поклонении? Никто не видит в Юйди божество. Для них он — такой же человек. Долгожитель, опытный вольный охотник. Были ли правы слухи? Правда ли он выступал против использования нэн-бастера? Божество, полюбившее человечество и его эволюцию… Милосердный тиран. Но Киллуа не смотрит в ответ; ничего не говорит, и в глазах Юйди пляшут смешинки. Ему доставляет несравненное удовольствие наблюдать за тем, как он мучается, как терзает его мораль, но он не говорит ничего, потому что, как и любое божество, он привык безразлично наблюдать, апатичный к тому, что дальше предпримет человечество.
Стоило бы поучиться данной премудрости.
Но как он может?.. Какие-то остатки морали, внесенные в его душу Гоном, все еще цветут ненавистью, когда он смотрит на то, что делают люди культа. Старая ишвальдская технология, использовавшаяся оружейниками теперь уже павшего царства — переделка мертвого тела в оружие. Как некогда он собственными глазами видел меч, уничтожающий нэн, порожденный ненавистью умирающего человека, так и сейчас он наблюдает за тем, как страх, ужас и ярость точно так же вплетают в сталь вместе с плотью. Тот оружейник, Мелон, был бы в восторге от такого кошмарного творения, рожденного из эмоций. Но такое оружие — самое сильное, ведь оно само по себе источает нэн. Словно ты борешься не с одним человеком, а с двумя сразу. А вынудить плоть без разума использовать силы… проще простого, ведь теперь нет ограничений, чем заплатить за эту силу — ничего не осталось. Плата — само подобное адское существование, без разума и воли, без любого чувства, кроме агонии.
Это и есть преодоление барьера, границы человеческого.
Киллуа смотрит на ряд созданных новых клинков… смотрит, и думает — мне все равно.
Но мысли об этом терзают его, хоть и не должны. Гон ведь внес в его душу сумятицу. Сам свихнулся, но заставил стать лучше. Он размышляет об этом дням и ночами, иногда не в силах сомкнуть ночью глаз, а потом думает — нет, это другое. Тут важна лишь честь наемника. Да и как он может слушать Гона, который сам свихнулся и стал ничуть не лучше людей, что его окружают?
(как ты можешь судить его, когда сам убил?)
Эта мысль часто посещает его голосом Иллуми, но он не может ее разобрать, и считает — просто мигрень. Он просто устал. Наверное, то самое загрязнение разума, из-за которой некоторые мутируют. Но от этого придумали лекарство, таблетки. Проглатываешь одну такую — и шум в голове становится тише.
Но Киллуа кажется, что не ему одному все это не нравится. Найн, верный последователь всех догмат культа, сначала исполняет свою роль идеально — улыбка, пока весь он в крови, участие во всех зачистках, но чем дольше это продолжается, тем ниже опускаются уголки рта, тем менее радостным он покидает поле брани. Но он ничего не говорит. Его лицо мрачно, и в такие моменты он напоминает Гона в те редкие дни, когда его настигали тяжелые размышления, появляются знакомые черты… Киллуа хочется взглянуть ему в лицо, услышать родной голос, а потом (схватить его за глотку и) извиниться за все, что было между ними. Но Найн — не Гон. Никогда им не будет. Просто фальшивка, дерьмовая копия.
Но даже у копий есть эмоции. Даже копии могут меняться. Киллуа так думает. Он никогда не общался с двойниками Гона настолько долго. Все они промелькнули мимо, как ветер. Быстро, смешавшись в одно пятно, потому что все они — лишь кривые копии его убитого (им же) друга.
— Киллуа Золдик, ты думаешь, мы поступаем правильно?
Найн смотрит ему прямо в глаза, не мигая, и Киллуа впервые не находится, что ответить. Он должен быть честным и сказать, что это неправильно. Он должен быть хорошим наемником и просто пожать плечами, потому что это не его ума дело. Две сущности борются внутри Киллуа, пока он смотрит в золотистые глаза Найна, в глаза, которые когда-то давно точно так же смотрели на него с восторгом, предлагая очередное безумное приключение, на которое Киллуа соглашался без проблем. Он чувствует, как дрожат у него губы, когда он вспоминает лицо Гона с улыбкой, моргает, и видит перед собой Найна. Девятый клон… Они убили второго. Еще нескольких. Выжило так мало… Так мало…
Всех своими руками уничтожил.
(как и Гона?)
Помоги хотя бы ему! Если ты утратил возможность повлиять на своего друга, то хотя бы с клоном его сделай все, что можешь, направь его на истинный путь! Он ведь спрашивает у тебя добровольно, он готов слушать! Киллуа смотрит на Найна, тот, в ответ, не мигая, а потом раскрывает рот…
Скажи ему! Скажи, где лежит праведность! Если оплошал Гона, то хотя бы с его тенью сделай все так, как нужно!
— Что вы тут такое обсуждаете?
На плечо Киллуа ложится тяжелая рука в броне. Он поднимает голову и видит неровно окрашенные светлые волосы, чуть вьющиеся, жесткую красивую улыбку. Тот помощник Юйди, Ши. Несмотря на сладкий тон, в нем легко ощутить угрозу, и Ши ее даже не скрывает, впрочем, продолжая улыбаться. Он ничего не отвечает; просто трясет головой, а Ши наклоняется ниже, и его голос, сладкий, нежный, щекочет ухо, отчего по коже непроизвольно бегут мурашки:
— Будь осторожнее, Киллуа Золдик. Не ломай нашу новую игрушку своей бесполезной моралью, хорошо? Один раз ты доломал этим Гона Фрикса.
Рука Ши сжимает плечо Киллуа крепче, но потом он выпрямляется и отворачивается прочь, и Киллуа смотрит ему вслед — этой угрожающей тени Юйди, которая отчего-то кажется ему смутно знакомой.
Chapter 153: ПУРГАТОРИО: курц и уиллард
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Но, разумеется, разве мерзкая противная солдатня даст им так просто уйти, даже несмотря на то, что они сбежали? Какие-то люди все еще преследуют их; несутся позади, словно шакалы, которым только дай вцепиться в глотку, и Хисока начинает чувствовать не просто легкое раздражение, которое скребется на задворках сознания, но вполне себе конкретную злость, что мало того, что его втягивают в эти нелепые приключения, так еще и не дают спокойно их покинуть, хотя, казалось бы, вот он — катарсис этого небольшого промежутка истории, нужно и честь знать. Должна произойти какая-то невероятная погоня с перестрелками, прямо в духе стареньких боевичков, которые крутили по телевизору в пору его молодости (да, даже Хисока был молодым…), но он решает, что предсказуемость некоторых событий слишком сильно его злит, потому смотрит Биски в глаза — та за рулем, лихачит, сразу видно старую школу — и произносит то, отчего у него мгновенно зубы скрипят, глаза закатываются, в общем все синдромы раздражения очевидными бессмысленными жертвами, потому что, видят боги, судьбе просто невероятно нравится над ним издеваться и поступать не Весело, но Разумно:
— Попробуй уехать. Я их отвлеку.
— А не помрешь?
Хисока смотрит на нее снисходительно.
— Я-то? Если умру, то будет целым достижением. Вообще наплевать.
— Удачи, обезьянка с гранатой!
Это у них такой вежливый обмен любезностями, в общем, все по стандартам все тех же боевиков с телевизора, видят же боги, если твоя жизнь их напоминает, надо хоть какие-то традиции соблюдать, вроде нелепой шутки в середине (они, как известно, нужны для трейлеров). Потому Хисока отталкивается ногой от машины, делает невероятно красивый пируэт в воздухе, который в любом нормальном костюмированном шоу снимали бы снизу, потому что дань традиций и так далее… Точка его приземления — другая машина, на которую он пикирует, словно ястреб, а потом, глядя в стекло, откуда на него глазеют солдаты, Хисока коварно улыбается… Ничего страшного он не делает, к сожалению, Бабимайна — его приятель, и любое убийство повлечет к проблемам, потому он просто ломает движок одним элегантным пинком, просто выдирает начинку. Машину начинает крутить, этот тошнотворный аттракцион начинает бешено вертеться на месте, а потом, под драматичное «ой, срань» откуда-то из кабины они все срываются с обрыва и падают куда-то вниз, в воду, и Хисока смотрит на приближающуюся угрозу с видом слегка философским, потому что нет в его жизни ничего более идиотского, чем само воскрешение и разговоры с… чем бы ни была та лунная дамочка, и он просто принимает судьбу, когда ныряет в холодную воду с головой. Казалось бы, нормальный человек должен был умереть, но и тут судьба жестока, ведь он стал бессмертным, и, значит, будет продолжать этот нелепый поход в бесконечность до тех пор, пока человечество либо не излечит зобаэ, не сломавшее ничего в его и не без этого сломанном разуме, и он не вернется к обычной скучной жизни, где даже банановая кожура может его убить.
Когда он распахивает глаза, то находится уже не в воде, а на берегу. Слышно шум прибоя, а прямо над ним — крона неизвестного дерева, в темноте светящегося лиловым. Красиво. Одежды на нем нет, но он не удивляется — очевидно, сохнет. Некоторое время он просто смотрит наверх, на звездное небо, на котором видны созвездия ранее ему неизвестные, далекие луны, которые нельзя было разглядеть из старого мира. Красиво, но столь незнакомо. Раньше он почти никогда не смотрел на звезды, лишь в ту ночь, прямо перед боем с Куроро. То было такое далекое время. Он лежал в своей комнате на Небесной Арене, на диване, был выключен свет, а над городом расцветали созвездия. Чарующее зрелище, особенно за день до смерти. Потом ему не было времени до звезд, а следом, после воскрешения, он просто не знал, что с собой делать — и совсем про это позабыл. Иногда красота так и ускользает от глаз — за банальностями.
Но ему становится скучно, и Хисока поднимает голову с песка.
Недалеко от себя он видит людей, в которых быстро распознает не таких же путешественников из старого мира, но тех, кто пришел из Такетнана — вольные охотники, так они себя называют. Такие же больные, как и люди Ассоциации, только если бы Нетеро всегда был их лидером. Они замечают его движение — смотрят в ответ, но без опаски, а Хисока тем временем стряхивает с себя песчинки, даже не желая думать, сколько же сейчас у него песка в волосах. Конечно, гулять в чем мать родила при незнакомцах не очень красиво, но у Хисоки не то, что есть особо большой выбор. Тут даже фиговых листочков не растет, невольная эротика, прикройте глазки, если не нравится, сам он не намеревается ничего предпринимать или скрывать. Он просто поднимается, потом неторопливо подходит к вольным охотникам, но те продолжают жевать что-то вроде вяленого мяса и смотрят на него с легким интересом. Лишь парочка косит вниз, оценивая размеры инструменты и его форму (а что еще?). Хисока кладет руку на бедро и очаровательно улыбается.
— Полагаю, спасибо за спасение, господа коллеги, — надо быть вежливым, окей? Гон бы оценил. Это все ради Гона! — Позвольте поинтересоваться, штаны мне вернут, или это плата за то, что меня откачали?
Один из охотников проглатывает мясо и кивает.
— Как высохнут.
— Ой, а то я уже думал, это какое-то странное вежливое приглашение или просьба расплаты.
Охотники шутку понимают, потому дружелюбно зубоскалят, и все они посмеиваются. Чтобы совсем не сверкать голым задом, Хисоке выдают какую-то тряпку, и он с сожалением повязывает ее на пояс. Ну вот, а он-то надеялся, что тут одобряют нудизм. Вечно эти скучнейшие нормы социального поведения все портят, а он уже надеялся, что потомки людей с Темного Континента окажутся веселее и позволят его ягодицам загадочно посверкивать под лунным светом, ну, знаете, пик эротики. Был бы у него фотоаппарат, он бы уже наделал кучу провокационных фото и отправил бы Мачи, чтобы услышать от нее столь любимые и ставшие классикой угрозы собственной жизни.
С ним разделяют даже порцию, и Хисока садится к кругу охотников. Первое, что он выясняет — они не вольные, точнее, дезертиры, покинувшие организацию. Осуждать за это он явно не собирается, просто отмахивается, мол, ой, так знакомо… Говорят о разном, и он понимает, что до сих пор не слышал голоса Ведьма, что его, несомненно, крайне радует — вот уж кого тут не хватало для полной головной боли, так это ее. Но, может, она просто не регулярно к нему подключается, или, что тоже вероятно, она вынудила этих ребят его спасти.
Разговор идет дальше, и кто-то упоминает:
— Когда-то мы работали с Дюллахан, но стоило ей умереть, как организация покатилась к чертовой матери. Верно говорили, что она держала весь Такетнан под сапогом, — один из дезертиров трясет шампуром с мясом неизвестного происхождения. — А теперь там хозяйничают чужаки! — взгляды устремляются на Хисоку, и он вскидывает бровь. — Без обид, озерный братишка.
— Не волнуйся, я сам не питаю тягу к этим любителям строить города.
— Хотя не все новые люди плохи, — подает голос другой вольный охотник. — Есть среди них и те, кто близок к нам по духу!
— Например, тот мальчик, что был с Дюллахан.
Память о Гоне будет жить вечно. Хисока лукаво улыбается, но ничего не говорит. Хотя бы тут его не ругают за какую-то взорванную бомбу. Нелепость. Очевидно же, что его подставили. Он запрокидывает голову назад, к звездам, а потом долго пристально смотрит на луну, пока кто-то не дергает его за волосы и не заставляет опустить взгляд на костер.
— Не смотри наверх по ночам. Это может дурно закончиться.
Голосок принадлежит женщине, но без характерного для Такетнана акцента; она, значит, тоже из озерных? Хисока пристально смотрит на нее — молодая, выглядит чуть старше его, с яркими красными глазами и веснушками. Единственное, что в ней кажется уродливым — странный крысиный хвост. Он склоняет голову набок, пока девушка берет с огня еще немного мяса и протягивает одну шпажку ему.
— У тебя очень запоминающееся лицо, — говорит она, а потом представляется: — Меня зовут Кайто.
Кайто?.. Это имя кажется Хисоке смутно знакомым, но он никак не может понять, кто это именно; видя затруднение на его лице, Кайто коротко смеется, а потом быстро объясняет, мол, она (точнее, он) — бывший учитель Гона, с чьей лицензией он пришел на экзамен когда-то, и кто был убит во время охоты на муравьев. И тогда-то Хисока вспоминает — этот Кайто, тот, ради которого Гон когда-то давно продал свой нэн в обмен на короткую мощь, чтобы расправиться с королевским стражем. Гон неохотно рассказывал о той ночи, но многое болтал о своем старом учителе, и, видимо, это он и есть. Про перерождение Гон тоже обмолвился, так что удивления это у Хисоки не вызывает — скорее нелепую радость, что не он один тут случайно воскрес после смерти.
… это у Гона фишка какая-то, да? Так все завершать?
— То есть, меня ты уже знаешь?
— Ленивого бога смерти с Небесной Арены, что вмазал моему ученику хуком по лицу? — Кайто весело смеется, будто в этом нет ничего плохого. Неудивительно, что он путешествует с вольными охотниками, сразу чувствуется этот дикий душок нарушения правил и устоев. — Конечно. Плюс Гон много о тебе говорил, особенно про то, что хотел вернуть тебя к жизни. Всюду таскал коробку с твоей головой. Но, полагаю, живым Гона ты уже не застал.
— Даже не он меня воскресил, — признается Хисока. — Вот такая нелепость.
Они решают отойти подальше от костра, Хисоку так и норовит стянуть с себя тряпки, но он решает побыть приличным. Кайто перед ним сейчас вообще непонятно какого пола, вроде бы мужчина, а переродился девчонкой, и черт его знает, кем он считает себя сейчас. Кайто будто видит его дискомфорт и загадочно улыбается, а потом сдирает зубами кусок мяса с палочки.
— Думаю, он все равно был бы доволен.
— Что-то он зачастил с воскрешением своих приятелей, ты так не думаешь?
— Ты будто против, — они оба разводят руки. И в самом деле. — Гон — он такой… Вечно ломает правила, даже если это устои мира. Только разумно, что мы, люди, которые ему дороги, живы вопреки ко всему. И если он даровал нам вторую жизнь, с нашей стороны было бы неплохо повторить его подвиг. Но вот в чем вопрос, — прежде чем Хисока успевает спросить хоть что-то, Кайто стучит пальцем по носу, лукаво улыбаясь. — Спрашивал ли нас Гон, когда пытался вернуть? Может быть, кто-то помимо нас, кто не хотел бы вернуться, будет вновь встречен жестокой реальностью, а все потому, что Гон — эгоист. Где лежит эта граница между желанием помочь и жестокостью?
Хисока немного молчит. Затем срывает зубами мясо со шпажки.
— Это ты про самого Гона?
— И про него тоже.
— Ни за что не поверю, что он просто так бы умер, не желая вернуться. Все эти слухи дурно воняют, — он грозит деревянной палочкой, а потом вышвыривает ее в ближайшие кусты. — Уверен, что это все хитрый план Гона. Может, он потому и сказал Куроро о месте, где можно вернуться к жизни, знал, что я вернусь и полезу его спасать. У нас немного круговорот помощи друг дружке.
Кайто ничего не произносит, лишь загадочно молчит, а потом они оба отворачиваются к костру, вокруг которого шумят вольные охотники. Гон тоже так веселился. Хисока лишь смутно знает о его приключениях в этих диких землях, но он знает, что тот повелся с вольной охотницей, что связался с аборигенами, и эти аборигены по итогу оказались куда ближе к нему. Может, правду говорят, что книгу про Темный Континент написал человек с фамилией Гона. Что-то тут неспроста…
Он снова быстро косится на луну, а потом срывает травинку с земли и с важным видом начинает ее грызть.
— Что знаешь про лунную ведьму?
— Ведьму Обратной Стороны?
— Да, да… Эту мадам с идиотским именем.
— Потому нельзя смотреть на луну. Разве это не локальное божество? Заинтересовался религией?
— Если бы, — Хисока закатывает глаза и уже не может сказать, какой раз за сегодня. Он сжимает зубы так крепко, что травинка в его зубах ломается. На язык выливается чуть горьковатый сок. Кто бы подумал, что раньше его единственной проблемой было нахождение интересных противников. — Эта дамочка пытается мною манипулировать. Говорит, ей нужен Гон. Не знаю, что он натворил здесь, но он уже не первый, кто встретился мне на пути и, кажется, им заинтересовался. Был еще один человек… Ненавижу плясать под чужую дудку.
— А Гонову?
Они смотрят друг на друга. Кайто едва заметно улыбается, когда лицо Хисоки темнеет.
— Это совершенно разные вещи.
— Одинаковые.
— Нет, разные.
— Одно и то же. Просто Гон тебе нравится.
— Заткнись.
— Насколько ты его любишь? — от вопроса Хисока внезапно давится воздухом, и Кайто делает шаг к нему, заглядывая прямо в глаза. И не мигает, засранец. Ну да. Он же не человек. Больше не человек, чем Хисока и его дурацкое зобаэ. — Ты можешь не стесняться. Но я — учитель Гона, и потому должен знать, что за вшивые личности вокруг него обитают.
— Насколько… — Хисока медлит, стопорясь, но потом тут же мрачнеет. — Настолько, чтобы подчиняться всем на свете в бессмысленной попытке его вернуть!
Внезапно, Кайто прекращает нависать над ним и отходит назад. Улыбка в этот раз у него уже не настолько угрожающая.
— Замечательно, — что в этом замечательного, хочется спросить Хисоке. — Понимаешь, Морро, перерождение было дано нам со смыслом. На Темном Континенте люди встречают не только трудности этого дикого места, но и трудности своей души. Об этом по секрету говорил Нетеро — именно поэтому он сюда не возвращался. Ему такое не нравилось. Боль на сердце не уничтожишь тысячей ударов. Но Гон, например… Он стал жертвой собственного гнева, а ты, бегущий ото всех и не желающий никому подчиняться, вынужден склонить голову перед людьми и фальшивыми богами, хотя эти боги — такие же люди, даже порой не сильнее тебя. Потому что это и есть испытание для сердца… Как будто это место специально сотворили подобие дикости, но по факту — идеальной машиной, механизмом, который опасен на ином уровне. Но только местные могут понять эту истину в полном ее понимании. Они используют для этого шаманские техники и благовония. Хочешь попробовать?
Шаманские техники? Благовония? Погодите-ка…
Хисока тычет пальчиком Кайто в плечо:
— Дружище, я не ширяюсь, это не мое. Я пару раз с Мачи на пару нюхал кислоту, и, скажу тебе, так себе было. Мне больше нравится, когда мне разум затмевает адреналин, а не какие-то странные травушки.
Кайто пожимает плечами с таким видом, будто Хисока отказывается от самого лучшего в мире предложения, мол, сам дурак; он отходит к вольным охотникам, говорит им что-то, и они смеются, а потом начинают передавать по кругу трубку мира, видимо, прибегая к тем самым древним техникам шаманок или кого-то еще, в ком Хисока крайне не заинтересован. Он наблюдает за их маленьким кружком любителей ширяться с видом уже успевшего этим пресытиться человеком, а потом ищет взглядом собственные штаны. Сверкать голой задницей под луной, конечно, романтично хоть куда, но у него хотя бы есть понятия чести и совести, в отличие от судьбы. Да, даже у Хисоки Морро…
Когда он одевается и проверяет, что у него ничего не сперли, он присаживается в кружок любителей покурить, но от трубки отказывается, просто наблюдая, как у костра некоторые начинают танцевать — будто те самые одержимые шаманки, которых корежит так и эдак, но выглядит это невероятно красиво, даже впечатляюще. Он смотрит на то, как они все гарцуют босиком на песке, как сплетаются их руки, подобные змеям, как они изгибаются и извиваются, а сам думает — в чем смысл? В чем смысл этих плясок, почему местные молятся фальшивым богам, а потом вот так, раскуривая травы, пытаются выйти с ними на связь? Он чувствует, будто застрял в какой-то глупой комедии про робинзонов. Вокруг пляж, нелепые деревья, больше напоминающие светящиеся в темноте пальмы, песок и вода… И луна.
Одна из фигур у костра вдруг начинает плясать особенно броско, и Хисока невольно засматривается на нее — на молодую женщину с пышной гривой алых волос, которая поддается одержимости больше всех остальных. Внезапно он понимает — он не видел ее до этого, пока сидел в кругу в первый раз. Кожа у нее бледная, почти мраморно-белая, а когда она откидывает голову назад, то он видит ее лицо — словно кукольное. И лишь глаза горят ярким светом на этом бледном полотне, и лишь метка цвета киновари на лбу словно говорит — да, это личность, не просто фарфор с обликом человека. Девушка прекращает танцевать, а потом идет обратно к раскуривающим трубку, и, когда она слоняется перед ним, уперев руки в колени, Хисока начинает о чем-то смутно догадываться.
— Ведьма, — произносит он, не оскорбляя ее, хотя тая в душе такое желание. Та просто кивает.
— Запомнил меня?
— Нет. Интуиция. Она у меня хорошо развита, — он криво улыбается, позволяя ей сесть рядом с собой и вытянуть вперед ноги.
Она выглядит красиво, но слишком фальшиво, это искусственная красота. Именно так Машина пытается походить на человека и берет от него лучшее — но в этом лоске теряется индивидуальность, то, что делает человека человеком. Но Хисоке наплевать. Он ждал этой встречи. Ему хочется курить, но трубку с непонятными травами в рот он брать не собирается, вот и сидит… Страдает.
— Спросил бы, зачем ты тут, да предполагаю. Начнем разговор неожиданно. Зачем тебе Гон? Вся эта чушь про консорта — это же чушь, да?
— Это самый простой термин, который ты бы понял.
Неужели, по ее мнению, умственные способности Хисоки настолько плохи? Ах, он уже готов обижаться. Он прикладывает руку к сердцу и уже готов начать капать на мозги этой дамочке, потому что… а почему нет, она сама решила его достать, но неожиданно ее ответ удивляет его до такой степени, что он даже теряется и снова выходит из образа очаровательного херувима и вспоминает что ему там кажется под сорок и, боже, он должен быть стар, и разумом он не изменится. Тяжело под такое подстроиться, хоть он и пытается всеми силами… Некий диссонанс между образом и настоящим возрастом все же присутствует. Хотя он все равно разумом моложе своих ровесников, потому что провалялся трупом весьма приличное время…
— Мне нужен кто-то, кто меня заменит.
— Че, — нет, Хисоке не интересно, он поднимается, решив, что ну его в задницу все это дерьмо Темного Континента, у него столько дел, и вообще, он в этом не разбирается… — Пока. Мне все равно. Твою мать.
— Поэтому ты мне нужен. Ты — мой последний шанс.
— Я тебе не нужен! — они начинают водить хоровод. Хисока пытается сделать вид, что если крутиться вокруг пальмы, то каким-то образом спустя пару поворотов Ведьма исчезнет. — Мне все равно. Замена? Как ты себе это представляешь? Ты же огромный ящик с кучей проводков! Это не сработает. Прости, но Гон — тупица. Он никогда не сможет не то, что заменить тебя, но и даже на богов местных походить. Ему нравится человечество, и ему нравится быть человеком.
Когда его хватают за запястье и тащат к костру, он сдается, понимая, что круги вокруг пальмы не помогли. Но Ведьма чего-то хочет… Она вытаскивает его к остальным и втягивает в этот странный гипнотический транс, где они оба танцуют на песке, пока на них сверху смотрит луна — слепое око самой Ведьмы. Но танцы — это всегда весело, даже если это танцы одержимости. Хисока всегда был гибок, и в новом теле у него нет сломанных костей, что помешали бы ему извиваться в полную меру своих возможностей. Они танцуют. Порой Ведьма выглядит как человек, а порой — как фарфоровая кукла, по лицу которой бегут трещины.
Сюрреалистично.
— Ты и правда Машина?
— Так и есть.
Они огибают друг друга. На ощупь кожа у нее теплая. Странно.
— Тогда почему ты не ведешь себя как Машина?
— Во мне завелась критическая ошибка. Я не могу ее устранить.
— А как же перезагрузка? — хмыкает Хисока, и Ведьма бросает на него Взгляд. Может, распознавание дерьмового юмора — это тоже ошибка.
— Моя ошибка — это человечность.
Она хватает его за руку и тянет на себя. Это уже больше походит на танго, чем на танец одержимости, но Хисоке все равно. Он склоняется над ней, и Машина смотрит ему в глаза, не мигая. Человечность не сделает ее настоящим хомо сапиенсом с плотью и кровью. Это всегда будет иллюзия, а все свойственные человеку черты — багами системы.
— Машина должна оставаться машиной. Это закон. Но теперь я не могу быть просто Машиной, пока есть эта критическая ошибка — весь мир будет идти под откос. Потому мне нужен человек, что меня заменит, и тогда мы сможем исправить ошибку мироздания. Опасности Темного Континента, звезда, лишающая детей зрения, извержение великого вулкана Вийзуве… Нэн, яд бомб… Боги-администраторы. Все это — критические ошибки. Все же, я не настоящий бог. Богов не существует, есть лишь люди с доступом к моим системам. Если сравнивать нас, то я больше похожу на стихию. Но если рядом будет человек, он сможет усмирить меня, исправить дефект.
— Гон на это не согласится.
— Он станет идеальным консортом, — заявляет Машина, и они снова пляшут, словно ими овладели духи. Голос ее звучит бесстрастно, что создает еще больший сюрреализм из-за ее танца. — Как и остальные, кто был до него. Предыдущие.
— Предыдущие консорты?
— Так называемые Звери Конца. Конец цивилизации — это моя перезагрузка.
Внезапно ему вспоминаются слова Джина о Джайро. О фанатике, что рванул небоскреб в Йоркшине, что желал уничтожения нэн. Он стремился устранить старую систему, он — один из якобы четырех всадников, потенциальный консорт. Вот уж кто стремился к глобальным переменам, но Гон…
Нет. Гон на такое не согласится. Ему слишком нравится их мир.
— И ты пришла только сказать мне это? Мы вроде бы уже договорились путем запугиваний и спасения только одного моего друга из всей его сраной группы.
— Ты считаешь меня врагом, Хилоян, потому что я не следую твоим четким приказам, но ты сам сказал — спаси Биби, про других не было речи. Я — Машина, я следую приказам, — они чувствуют, как музыка становится тише, и их танец тоже затихает. Хисока вдруг понимает, что у него болят ноги. Черт. Он так давно не танцевал. Настоящее безумие. А вот Ведьма уставшей не выглядит. — Я не хочу, чтобы возникло непонимание. Ты — такая же ошибка в системе, потому что бы должен быть мертв. Но я закрою глаза на твое существование, ведь ты не опасен для мира как единого целого. Но ты не подойдешь. Ты мыслишь локально, а Гон — глобально.
— Да вот только Гон не стал бы сотрудничать с таким безликим существом. Он, как ты и сказала, любит глобальное. И человечное тоже.
Ведьма склоняет голову набок. Она так спокойна. Ну конечно. Это не у нее бешено бьется в груди сердце. Хисока сейчас помрет на месте. Да, он молодой, красивый и просто весь из себя замечательный, но такие пляски даже для него — это уже как-то слишком-слишком. Он стирает со лба пот кулаком, когда Ведьма монотонно интересуется:
— О чем ты?
— Имя, — Хисока щелкает пальцами. — Имени у тебя нет. Только статусы и клички. Гон — солнце для меня и целой своры людей, но у него есть свои принципы. Так что, кумушка, будь добра подстроиться под них, если желаешь с ним поработать. Иначе так уж выйдет, что он даст тебе отворот-поворот, и из консортов у тебя останутся бомжатского вида бродята, хитрожопый политикан, поехавший монарх или же кошка с ядерной бомбой под боком.
Chapter 154: АНТРАКТ: второе очищение
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Зверь Конца — это странное понятие…
Изначально, когда Киллуа только находит упоминание об этом в одном из множеств храмов, где они путешествуют с Замзой и Гоном, он полагает, что это некая сила природы — нечто вроде попытки природы очиститься от предыдущей цивилизации; сила, которую невозможно остановить, и которая не может контролироваться никем, кроме некоего теоретического божества, которое бдительно смотрит за всеми ними. Однако, как Гон говорит, богов не существует, даже верховных (особенно их); все это люди, и, следовательно, боги в целом равны, потому что они выходят из одного лона — человечества. Значит, «Зверь Конца» — неверный термин, потому что ничего поистине звериного там нет, кроме, может быть, теоретического поведения одного из претендентов. Но, как выясняется, даже эти так называемые Звери — это просто группа избранных людей, изображаемая подобно монстрам на старых фресках, потому что их сила настолько необъятна для понимания обычным человеком. Уничтожение цивилизации каждым — это не шутка, но не всегда именно буквально мгновенное уничтожение; иногда на это требовались годы, порой — множество кризисов. Цивилизации умирают по-разному. Царица-Мать Востока уничтожила предыдущего правителя и стала Зверем Конца для его цивилизации, но божеством для Ишвальды, диктатор был Зверем Конца для государства, что было до его королевства… Кризисы, предательства, уничтожение. Но, как ни крути, даже неся погибель предыдущим поколениям, Звери Конца остаются богами для людей — могущественные, далекие от человечества, больше похожие на легенды… Неудивительно, что у них столько последователей даже спустя века после их ухода; как еще можно увидеть этих людей, кроме как божествами?
Но по мнению культа существует лишь один единый бог, и, потому, по мере продвижения к сердцу Темного Континента они убивают не только все больше и больше аборигенов, используя их тела как оружие, но и разрушают статуи и храмы предыдущих Зверей Конца. Жаль. Многие из них выглядят весьма красиво — как достояние истории, которое следует сохранить. Так сказал бы Кайто; так сказал бы Джин и Сатоц, что изучали историю. Для них утрата таких чудес равносильна страшнейшему преступлению, хуже, чем смерть человека, потому что человечество никогда не умрет и может возродиться, а историю можно стереть, и, если не останется ничего, то никто и не вспомнит, что когда-то давно было — ею легко манипулировать, как делали это во все времена; их предки, их современники, так будут делать и в будущем. Даже они сами сейчас слегка ее редактируют, подтирая неугодные факты. Но есть ли до этого дело Киллуа? Он — наемник, убийца. Его задача — это убийство, устранение ненужных людей, редактирование этой самой истории, чтобы она пошла так, как угодно определенным господам. Такова его роль — как редактор, что выдирает нужные страницы уже после, так он делает это прямо сейчас, творя историю с покровителями наяву. Звери Конца — такие же люди, что просто убивают не потому, что этого требуют идеалы, а потому что это человеческий инстинкт — война.
Впрочем, Киллуа наплевать.
Он смотрит на то, как у костра веселятся остальные члены этой небольшой экспедиции, как пьет с ними Юйди. Сам он сидит на ступенях полуразрушенного храма — их деяние, потому что эти люди не потерпят иного божества, кроме того, в какое верят они. Забавно, что их бог — такая же фальшивка, как и остальные, но Киллуа этого не говорит. Ему еще дорога жизнь. Он чувствует себя так, словно ему снова вогнали в голову иглу Иллуми, пытаясь уберечь от опасностей, но…
Но…
Он озирается, когда слышит шум позади, будто дуновение ветра — но Киллуа явственно ощущает на спине взгляд. Он поднимается на ноги, а потом идет туда, вглубь этой разрушенной усыпальницы уже возможно погибшего бога, пока не достигает алтаря, над которым, сложив руки, стоит статуя неизвестного воина в красивых доспехах. Головы у него нет — ее ранее срывают местные умельцы, видящие в этом угрозу своему богу. Глупость, думается Киллуа, таким богам все равно на почитателей. Они — люди, что меняют историю, архитекторы своей реальности. Он смотрит на статую, гадая, что за лицо было у этого бога, а потом опускает голову вниз, где перед статуей, согнувшись, стоит знакомый ему силуэт. Найн. Он складывает руки у лица и бормочет себе что-то под нос, но не разобрать что — впрочем, Киллуа достаточно наслушался этих нелепых молитв, которые все тут знают назубок. Он смотрит в спину юноше, видя в нем снова Гона, только Гон никогда бы не молился богам — он сам себе был богом, сам писал как свою историю, так и всех, кто его окружал. Киллуа тоже попал под это влияние…
На спине у Найна расцветают алые полосы. Он опять себя бил плеткой. Такая у них забава, у местных последователей Царицы-Матери — мол, самонаказание помогает достичь истины. Киллуа считает это невероятной глупостью. Но он ничего не говорит, не пытается уличить Найна в идиотизме его действий, просто подходит ближе, садится рядом с ним на пол, а потом смотрит наверх, где на них взирает безголовое божество. Когда же Найн замечает его присутствие, наконец выйдя из молитвенного транса, он смотрит на Киллуа пристально — сейчас у него гоновский взгляд, серьезный, но с какой-то искринкой где-то в глубине этого темного золота. Киллуа не отрывает взгляда от статуи, впрочем. Ему хватает мимолетного образа, чтобы знать, что Найн сейчас делает. Боковое зрение — это вам не шутки, берегите глаза.
— Молишься этой статуе? Я думал, ты веришь только в одну богиню.
Неожиданно, Найн криво ухмыляется. Улыбки у него тоже гоновские, но не всегда. Когда он начинает затирать свою чушь про богов… Вот тогда ничего от Гона и не остается.
— Теперь это Ее храм, потому я могу молиться прямо тут.
Захват и разгром. Такими принципами живет «Око Молота».
— Почему не празднуешь с остальными?
— Мне не интересно. Веселье, такое… Это грех.
Они снова смотрят на обезглавленную статую перед ними. Киллуа гадает, куда же дели голову. Разбили и растащили по кускам? А ведь кто-то возводил это, с любовью отливал облик почитаемого бога в камне… Все тщетно, когда приходят новые фанатики. Найн снова берет плеть из конского хвоста с земли, и Киллуа смотрит на то, как он ударяет себя по спине. Удар, еще один, следующий… Он вспоминает его во время нападения на местное поселение; такой же зверь, что и остальные, только несущийся впереди, и все — ради прославления своей справедливости, своего божества… Справедливость… От этого слова по спине у Киллуа отчего-то бегут мурашки, и он вспоминает его исключительно голосом Гона, но никак не может взять в толк почему. Начинает думать слишком усердно, как сразу откликается болью висок. Потому он решает оставить подобные размышления на потом. Снова смотрит на статую.
Даже боги могут пасть.
— Думаешь, твоя богиня тебя услышит?
— А как же иначе? — уверенно переспрашивает он. — Она всегда слышит молитвы своих самых праведных последователей. Потому я и не пью с остальными. Нужно сообщить Ей, что мы очистили еще одно место от ереси, что теперь Ее влияние стало шире…
Проблема Найна в том, что он искренне верит в ту чушь, которую ему наобещали, которой ему засрали мозги, когда он появился на свет. Никто в том культе — из тех, у кого была в руках сила — не был по-настоящему верен идее. Никто из лидеров, никто их высшего эшелона последователей, все они знают, что культ — просто красивая маска для какого-то подпольного дельца, и, скорее всего, оно курируется Церредрихом через Сян. Не зря она сначала мелькнула в Метеоре, разрушив группу Морены изнутри и изгнав ее прочь, а потом сбежала и оттуда, когда запахло опасностью. Если Морена — реально чокнутая последовательница своей веры в хаос и баланс, то Сян и остальные тут — просто хорошие актеры, которые прикрываются идеалами. Впрочем, они во что-то все же верят, иначе бы не охотились на мнимых еретиков так охотно. Это для Киллуа невероятно просто понять. Те, кто не верят, будут вести себя как Юйди — наблюдать за этим с ухмылкой, но не слишком сильно ввязываться, позволяя детишкам играть. Они с Киллуа вдвоем — гарантия, что эта шайка доберется до своей цели, до того оружия, что потом получит Мелон.
Ну, получит не он, а другие… Но Мелон с этого явно что-то поимеет.
Киллуа вспоминает его, платинового блондина с лисьей ухмылкой и в темных очках, подле которого стоит младший брат. Две лисицы, готовые перегрызть тебе глотку. Неудивительно, что они спелись.
— А ты во что-то веришь, Киллуа Золдик?
Он отвлекается от своих мыслей и удивленно моргает.
— Мы вроде об этом говорили. Я верю только в наличные.
— Но должно же быть что-то, что тебя ведет, — упрямо возражает Найн. Они вдвоем смотрят на разрушенную статую. — Какая-то путеводная звезда.
Звезда… Была одна звезда, которую он так и не сумел ухватить за хвост. Эта мысль вызывает у Киллуа горькую улыбку.
— Сказал бы… Да ты посчитаешь, что меня за такое следует убить как минимум.
— Следовать за человеком не грешно, — Найн отворачивается к статуе и снова складывает руки вместе. — Люди — вестники Ее воли, и если ты последовал за кем-то, то, значит, тебя вела Она.
Как все просто в его мире. На все есть чья-то воля. Киллуа решает не возражать. Он улыбается, вяло, и Найн, видя это, вестимо полагает, что помог — на его лице тоже расцветает улыбка, самодовольная, и он снова складывает руки в молитве и начинает бубнить под нос себе сутры или еще что-то, что самому Киллуа уже давно не интересно. Он даже не вслушивается, смотря в этот образ обезглавленной статуи. Плащ, доспехи… Отсутствие головы… В его ушах звучит грохот выстрела, в пальцах словно что-то лежит, тяжелое (винтовка), он распахивает глаза, предчувствуя, что…
Моргает, и наваждение исчезает.
— Значит, по твоему мнению твоя богиня способна разделять свою силу? Награждать ею других?
— Конечно. Именно так получил свою силу Ши. Благословение… — они вдвоем снова задумчиво смотрят на статую, но потом Найн неожиданно хмурится. Это странная эмоция для него, обычно равнодушного к проблемам, обычно игнорирующего все, что не связано с его целью, его верой. Истинный фанатик. — Но есть кое-что, что меня беспокоит.
Киллуа ожидает чего-то простого, что обычно и становится камнем преткновения, но ответ его удивляет. Не потому, что он глуп. Скорее потому, что о таком подобные Найну слепые верующие обычно редко задумываются. Голос юноши дрожит от ярости и других неизвестных чувств, когда он сцепляет руки в молитвенном жесте крепче и громко шепчет:
— Юйди.
— Что не так с ним?.. Или это из-за его взглядов?
— Нет. Его взгляды еретичны, но он следует Ее воле, потому они меня сейчас не волнуют, — Найн немного медлит, продолжая сверлить безголовую статую взглядом. Следом его голос снижается до едва слышного шепота, больше напоминающего дуновение ветра, бриз в ночи. — Он старше Ее… Так не должно быть. Такой монстр, как он, должен был быть рожден исключительно по Ее воле, но, получается, он родился на этот свет задолго до того, как Она пришла сюда… Выходит, он первичнее Ее? Богини-матери? Как же так получается? Разве это не идет вразрез нашим догматам, нашей вере? Или он просто одно из порождений хаоса, что были рождены в этот мир для того, чтобы укрепить нашу веру? Но его сила за гранью человеческого, а он подобен человеку…
В конце концов… богов не существует. Есть только люди, в чьих руках находится сила. Киллуа смотрит на статую, а потом — выше, на звездное небо, неразличимое в свете Гойсана или старого мира. Зачем они были рождены в этот мир? Куда они шли? Столько вопросов, и ответов на них он все никак не мог получить. Столько лет он шатался по миру сначала тенью Гона, а потом — самостоятельно, но даже родная колыбель семьи Золдиков не могла дать ему столь нужного покоя на душе. Может, ему и правда следовало оставить все глупые мысли, вернуться и продолжить род. С ним пришла Годива, словно что-то сподвигло ее на это… Воля Темного Континента… Возможная близость смерти. Говорят, существуют провидцы. Но правда ли это, или это просто люди с хорошей интуицией?
Юйди из таких. Он видит далеко и знает много, но это не потому, что он знает будущее. Просто он очень много прожил и уже видел все это не в первый раз. Человечество эволюционирует, но по факту ходит кругами. Как мода, все в этом мире циклично, включая цивилизации и Зверей Конца.
Когда Найн рядом с ним поднимается на ноги, Киллуа не шевелится. Просто хмурит брови, когда тот вдруг стискивает кулаки и шипит:
— Мерзкие твари, не отпевают души убитых перед Царицей-Матерью, я убью их! Оскверняют ее доброту своим равнодушием!..
— Не трать на них время, — Найн оборачивается к нему, разъяренный, и Киллуа стучит пальцем по виску. — Разве твоя богиня не накажет их за то, что они отошли от ваших догматов? Они умрут, просто позже. Карма, все такое. И тебе не надо будет марать руки кровью товарищей. Это, по-моему, тоже слегка грешно.
Ему ничего не отвечают; некоторое время юноша просто смотрит ему в глаза, и в этом взгляде невозможно прочесть хоть что-то, словно остаются лишь инстинкты и жажда, но никак не благоразумие, но он молча уходит. Звуков бойни не слышно, и Киллуа облегченно выдыхает, радуясь, что хотя бы один человек в его окружении не поддался кровожадности и остался человеком. Хотя бы одного ему не пришлось убивать…
Голова отдается сильной болью, и он потирает висок, но потом резко отдергивает руку — на ней что-то болтается, словно насекомое вцепилось. Он смотрит на нее, а потом видит странный нарост на пальце — будто растение, тонкую длинную ветвь в сантиметр длиной, растущую из кожи. Черт, наверное, какую-то дрянь подцепил. Надо быть осторожнее. Киллуа выдергивает нарост прочь, а потом поднимается на ноги, решив, что хватит с него обезглавленных божеств. Слишком уж сильно все это разит чем-то знакомым, отчего по спине бегут мурашки.
Chapter 155: ПУРГАТОРИО: мечтают ли машины об электроовцах?
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Когда Исаак Нетеро прибывает на Темный Континент, он произносит:
— Все здесь… просто невероятно огромное.
Но Темный Континент таит в себе не только страстную любовь к гигантизму, но также желание свести с ума любого, кто сунется слишком далеко. Поначалу это кажется удивительным, но чем дольше Хисока наблюдает за окружением, тем меньше это кажется ему странным, скорее… как будто защитой, той же иллюзией, что была в монохромном лесу; будто кто-то очень не хочет, чтобы люди совались так далеко в глубины колыбели не только человечества, но и многих других существ, и все пытается отогнать, наводя страха. Чем дольше это продолжается, тем сильнее он, дитя стекла и бетона, начинает понимать, что от всего здесь разит жутким фарсом, будто он не находится на по-настоящему дикой земле, но чьем-то смазанном холсте, больной фантазии художника, которая каким-то образом вылилась в жизнь. Но если слова Машины — правда, то, выходит, это скорее всего просто ее самой попытка себя защитить, что-то вроде сигнализации, которую они все ломают и ломают, отчего получают все больший заряд сумасшествия в лицо.
Будто сам Босх нарисовал все вокруг.
Парящие в воздухе без разбора камни, деревья под сто метров в высоту, гигантские насекомые, плавающие в воздухе медузы… Племена дикарей, которые больше напоминают животных с разумом; стая крыс, что восхваляет своего понтифика, дающего им, путникам, благословение; подобия химер и драконов, которые глядят на них, путников, голодными взглядами; они понимают человеческую речь, но не желают общаться, потому что люди — чужаки, вторженцы в их мир, потому что они ворвались сюда с законами Логики в место, где этой Логики не должно существовать. Биски и Леорио и правда смотрятся тут чуждо, Морена и Куроро — на грани допустимого, потому что где-то внутри они уже давно сломаны, но вот Хисока… Хисока чувствует, что тут ему самое место. Умерший, но вернувшийся к жизни из пальца. Имеющий где-то тут дубликат тела — даже головы, которая пришита к телу Гона, мальчика, с которым он познакомился благодаря насилию. В самом деле, ну не абсурдно ли? Потому он считает, что это место — в самый раз для него. Потому… Потому он чувствует, насколько тут все фальшиво.
Фальшивка фальшивку видит издалека.
Воссоединение происходит без особых излишне драматичных моментов, будто никто и не боялся, что Хисока может внезапно скончаться или потеряться (ему стоит оскорбиться?). Леорио как-то неловко хлопает его по плечу, наверное, все же немного обрадованный, Морена просто одаривает загадочной улыбкой, из чего Хисока делает вывод, что она наверняка что-то сперла из его запасов, а вот у Куроро вновь взгляд выглядит так, будто на его плечах лежит все бремя мира, настолько тяжелое, что он уже не выдерживает. Неужто волновался? И только Биски выглядит жизнерадостной на этом празднике жизни. Настоящая охотница, по ней сразу видно, а не эти актеры погорелого театра.
Проблемы начинаются в момент, когда они достигают края земли. Ну, это, конечно, слегка преувеличение — просто дальше они идти не могут, потому что впереди такое же поле аннигиляции, как было в Небесном Коридоре. Море Дирака лежит словно до горизонта, одно огромное черно-белое пятно, дрожащее, будто шум в телевизоре. Поначалу они ходят по берегу, пытаясь найти хоть какое-то подобие прохода, но все тщетно — море бесконечно в обе стороны, и, в итоге, они решают сделать вынужденный привал, потому что иных дел и не остается. Леорио явно не против, он даже воодушевлен, сам разбивает лагерь и костерок. Морена смотрит вдаль, на искаженных существ, гарцующих на горизонте, а Куроро же просто сидит у огня. Чем дальше они идут, тем хуже у него видок, и Хисока гадает, в чем причина, потому что в лагере Бабимайны он был весьма и весьма живчиком, даже подтрунивал над Хисокой, ну, до уничтожения всего отряда, когда их посадили в кутузку, конечно же… До расстрела товарищей Бабимайны. Но Хисока не особо заинтересован. Сначала он гуляет по краю моря, размышляя, сработает ли тут тот же фокус, а потом смотрит наверх, на луну. Аборигены запрещают на нее глядеть, но теперь Хисока в связке с Машиной… Но почему луна?
Может ли быть, что ее сервер — на луне?..
Он задумывается о том, стоит ли рассказать всем про Ведьму. Было бы проще, окажись у нее имя, но, кажется, его слова про Гона и про человечность настолько ее озадачивают, что она не выходит на связь некоторое время, и он даже начинает беспокоиться, мол, неужто он настолько сильно ее оскорбил, намекнув, что она жестянка без фантазии, что его странный квест вот таким образом завершился? В итоге он еще раз смотрит на луну, а потом отворачивается, рассуждая, что, если Машине будет нужно — она сама на него выйдет, и вообще, он очаровательный херувим, в его стезю не входит разбираться с какой-то железкой (и ему за это не заплатили).
Когда он возвращается к костру, он видит, что Биски и Леорио ковыряются в небольших банках, откуда достают по таблетке. Когда он слегка озадачивается, то слышит рядом смешок вернувшейся Морены.
— Седативные? Серьезно?
— От загрязнения разума, — серьезно отвечает Леорио, и Морена очаровательно улыбается.
— Оно от них только прогрессирует.
— Фигня.
— Ты можешь мне не верить, а я видела людей, над которыми экспериментировал Джайро вместе с Церри, — она подмигивает Леорио, мгновенно побледневшему, а потом садится на песок рядом с Куроро. — Не так ли, Паучок? Смотрю, ты тоже обходишься без веселых таблеточек.
Куроро просто хмуро на нее смотрит.
— Мне это уже не поможет.
— Ну а ты? — пальчик утыкается в Хисоку, и тот угрожающе щурит глаза.
— Мне ни про какие таблетки не рассказывали. Ну-ка быстро сознались, что вы тут жрете?
— Тебе не положено, — со смешком замечает Биски, — потому что ты бессмертный. Какин хочет изучить влияние загрязнения разума, а оно у тебя не сможет прогрессировать дальше определенной точки из-за зобаэ.
— Ах вы сволочи, мало того, что подписали меня на это приключение без моего согласия, хотя я терпеть не могу всякие экспедиции, так еще и таблеток зажмотили, — он слышит рядом тихий голос Морены, которая говорит, что он опять выходит из образа, и взмахивает руками. — К черту образ! Все равно вы все уже сто раз меня без него видели. Нет смысла его сохранять! — затем Хисока совершает драматичный кружок вокруг костра. — Ну и ну… Я просто в шоке.
— Да ладно, будто ты удивлен, что тебя используют.
— Я не удивлен! Но я ожидал, что Фуу-тян будет делать это хотя бы не настолько нагло! И у кого она понахваталась?
Когда рядом вдруг издает смешок Куроро, Хисока мгновенно впивается в него с гневным взглядом.
— Что ты там хихикаешь, данчо?
— Да так…
— Ну-ка отвечай!
Но смешной ситуации не получается, потому что Куроро просто глядит на него в ответ своими невероятно грустными темными глазами, и Хисоке попросту становится тошно. Ну и ну… Ладно бы его отряд насовсем умер, ладно бы действительно остались разве что Финкс, Нобу и Мачи, а Хисока бы вернулся, но ведь судьба дала ему шанс в виде слов Гона, в виде информации об озере, которое нарушает порядок мироздания. Вернуть любого к жизни!.. Если бы Хисока был данчо, он бы не стал задумываться и вернул бы к жизни ту девочку, из-за которой он и начал свой разрушительный путь, но, к сожалению, он учится у жизни, в отличие от некоторых. Есть проблемы между той девочкой и родным братом. Девочка узнает Куроро и остальных; брат посмотрит на него, как на дешевую копию. Да, уроки у Гона тяжелые, да, их тяжело было принять, но Хисока сумел подавить в себе уже устоявшийся образ, позволил сомнениям Хилояна, выродившимся в него, Хисоку, треснуть и принять правду нового друга. И жизнь стала намного лучше (не считая того, что, конечно, ему теперь нет смысла драться насмерть, что убило весь интерес к дракам).
Он садится на песок по другую сторону от Куроро, рядом с Леорио, и смотрит на костер. Биски тем временем смотрит назад, на море Дирака; ее явно заботит то, как они будут передвигаться дальше, потому что на карте этого не было, и карта-то относительно свежа… Не могло ли оказаться, что это проделки Машины? Но зачем ей мешать планам Хисоки, если она знает, что он примется за воскрешения Гона как только прекратит страдать с какинским квестом? Или кто-то другой им мешает?.. Ему вспоминается Генерал. Этого типа тут тоже что-то интересует. Может ли быть, что…
— Кто-то нам препятствует, — бормочет он, постукивая пальцем по нижней губе. — Кому-то очень невыгодно, чтобы мы добрались до Древа Познания.
— Конкуренты?..
Да уж, у Какина полно конкурентов, начиная от Ассоциации и заканчивая другими принцами, которые когда-то давно потеряли возможность претендовать на престол. И пусть основная их масса больше заинтересована в грызне друг с другом, есть некоторые люди, вроде Бенджамина, Церредриха или Камиллы, которые явно будут не против покуситься на часть, что досталась Халкенбургу. С другой стороны, государства старого мира тоже не особо горят желанием смотреть на то, как спешно развивается Какин.
— Братья Халкенбурга? Будь я Бенджамином — я бы точно попытался вставлять палки в колеса, — предполагает вслух Леорио. — Тем более он там самый боевой.
— Как по мне, это больше интересует Церредриха…
— Обожаю, когда моих братьев и сестер покрывают дерьмом у них за спинами, — подает голосок самый большой знаток подноготной Какина в лице Морены, когда она складывает руки у лица. Ох, опять играет на публику. Улыбка у нее неприятная, но она специально неприятная, и Хисока не собирается ее осуждать. — Нет, это не они, поверьте. Несмотря на влияние того же Бенджамина на Темный Континент, он не способен двигать горы. Да и цели в Какине у всех весьма мелочны… Что у нынешних правителей, что у предыдущих.
Ой как загадочно звучит… Хисока откидывается на песок назад, щуря глаза.
— Я слышал, что шрамы, как у тебя оставляют нежеланным детям. Либидо у вашего папочки ого-го какое.
Морена тонко ему улыбается, и в свете костра ее лицо кажется бледной посмертной маской, на которой то и дело мелькают тени от всполохов огня.
— Это нормальная практика для животного — плодиться, пока не кончатся силы, чтобы хоть кто-то осталось после смерти. В каждом поколении количество принцев огромно, потому что потом начинается резня. Просто наше поколение все сломало, — она недобро щурит глаза. — Может, и хорошо. Ужасы, которые я видела, когда была на самом дне иерархии… Все те кошмары, что испытывала каждый день… Легко захотеть уничтожить все. Но, к счастью, Темный Континент — место, куда стекаются такие сломанные и сумасшедшие люди, — ее взгляд скользит по Куроро, но тот слишком глубоко погружен в собственные думы. — А Гон Фрикс — икона для таких сломанных людей. Не так ли?
А это вопрос уже для него, и Хисока растягивает губы в ухмылке. И как тут возразить, в самом деле?
— Несмотря на то, что это место немного помогло мне отречься от желания уничтожить весь этот мир и пронаблюдать за тем, как он сгорит дотла… я все еще жажду этого. Но! — Морена поднимает палец кверху. — Равновесие все еще важно. Хаос и порядок должны сосуществовать. Потому-то мы с Джайро и разошлись. Он хочет лишь отсутствия порядка. Не удивлена, что это местечко пришлось ему по вкусу, тут-то законов даже не существует, а что есть, то свободно нарушаются всеми подряд.
— Не шути про Гона, не шути про Гона…
— Гон всего лишь следовал этим законам. Хотя он тоже тот еще элементик хаоса…
Пока Морена размышляет над такими дилеммами, как нарушал ли Гон некие неписаные правила места, которое раз за разом уничтожало себя, Хисока вспоминает слова Машины. Ошибка… Консорт — это человек, который перезапустит систему, и Джайро может стать консортом, потому что ему наплевать на написанные законы, включая те, что являются несомненно важнейшими для Машины. Но что значит стать консортом? Это ведь не просто статус. Машина хочет отдать свои обязанности человеку, но это ее истинное желание — сон андроида, мечтающего об овцах, но ее главный план — получить человека, что ее перезагрузит… Как? Руками? Просто дернет за рубильник? Он снова косится на луну. Если его предположение про лунный сервер правдивы, то как это вообще возможно?
С другой стороны, для некоторых людей не писаны законы, а нэн способен сломать даже течение времени.
Значит, Машину можно взломать. Море Дирака — ее часть, точнее часть ей подконтрольная, и, значит, его тоже можно как-то хакнуть. Он, конечно, из того пограничного поколения, что не слишком хороши с компьютерами, но у Хисоки хватило ума докопаться до базы данных Ассоциации, чтобы уже оттуда выяснить маршрут Гона, включая его желание отправиться на Небесную Арену (это не сталкерство!). Так что, если подумать…
В итоге они расходятся, но ему не спится, и Хисока возвращается обратно к морю Дирака. Огромное поле ошибки, словно кто-то просто вырезал кусок из реальности и оставил эту дыру тут. Нэн — инструмент, с помощью которого можно сломать реальность. Но насколько сильно можно ее согнуть? Насколько сильно можно играться с ней, пока не произойдет нечто непоправимое? Он смотрит вниз, в море, на котором нет волн и отражений, пока не слышит сзади шорох песка. Обернувшись, Хисока встречается взглядом с Мореной; она одаривает его ленным взглядом, а потом встает рядом. Она… выше его. Боги, все его тут выше, кроме Биски. Юность — прекрасна, но ему нравилось возвышаться над остальными!
— Размышляешь, как перебраться через океан, что убивает все живое?
— У меня есть план, — Хисока доброжелательно скалится, но потом уголки рта его опускаются. — Хотя он очень опасный. Знаешь, — он оборачивается назад, к морю, и они с Мореной смотрят вперед. Несмотря на ночь, это белоснежное полотно даже не светится. Тут будто и правда просто нет куска реальности. — Раньше мне было бы наплевать, выживут ли другие или нет, но из-за Гона все так поменялось… Он на тебя тоже повлиял? Не то, что я удивлен. Я просто не думал, что вы встречались.
— Мы слишком мало общались для разительных перемен. Но мы действительно встречались и даже работали вместе, даже когда ты был все еще жив, — Морена наклоняется к нему, скрещивая руки за спиной. Это карма за все шутки про низкий рост Гона, теперь Хисока уверен… — Это нормально. Привязанности всегда проблемны. Я знаю это по себе. Стремилась уничтожить весь мир, но осталась там же, где начинала — ненужная ни своему отцу, ни своей стране. Но сейчас, хотя бы, мое имя что-то значит, и мне не нужно переживать кошмары день за днем. Ты ведь знаешь, как тяжело нацепить чужую маску и имя, верно?.. Хилоян…
Ее дыхание щекочет его ухо.
— Но ответь мне, неужели ты каким-то образом стал невероятно крутым взломщиком, что знаешь, как взломать реальность перед нами?
Хисока чувствует, что у него нервно дергается ухмылка, и затем он все же говорит — про Машину, про их контакт. Морена слушает его спокойно, будто ее не удивляют подобные странности, и контакт якобы божества с человеком — это вещь довольно обыденная. Лишь в конце она склоняет голову набок, отчего ее шрам становится еще заметней в тенях.
— И ты во все это веришь?
Он пожимает плечами.
— Что еще остается? Будь тут Гон… он бы быстро во всем разобрался. Он всегда боролся со здравым смыслом.
Итак, море Дирака — пространство, которое не подвластно простой физике. Проще говоря, это одна из ошибок Машины, вызванное ее вечными сбоями, и, значит, эта область ей подконтрольна. Он сглатывает, смотря на монохромное поле перед собой, а потом оборачивается назад, на Морену, что наблюдает за ним с нескрываемым любопытством. Итак, господа, камикадзе-трюк. Хисока уже тут чувствует, что сильно об этом пожалеет.
— Смотри, как я сейчас плюну на всех богов.
Когда он наступает на монохромную простыню, Морена сзади медленно поднимает бровь, но все же начинает смеяться.
— Чокнулся что ли?
— Смотри и не моргай!
Ему не нужно ждать очень долго, прежде чем перед ним появляется небольшое окошко, а следом, вокруг него — кольцо света. Хисока чувствует, как у него по спине катится пот. Боги, ну и глупость он творит, он об этом так сильно пожалеет, что словами не описать. Наверное, это и видели все, кто попал тогда под влияние моря в Небесном Коридоре!.. Но, вглядевшись в окошко, он видит, что на нем что-то написано, а вместе с этим есть поля для логина и пароля. Значит, он был прав! Это часть Машины! Логин заполнен — это его настоящее имя, а вот пароль… Но не только это странно, а то, на каком языке тут все написано… Язык, который якобы знал только Фейтан. Язык, который передавался в их семье, как наследие предков. Как там они думали?.. Потомок Генерала… Ишвальдский, вот что это за азбука.
Но какой тут пароль?
Потом он задумывается о том, что сказала ему Машина. Про ошибки, консортов и прочее. То, что сказал ему Генерал. То, что сказал Джин… Он кладет руку на пояс, где висит нэнорезка. Машина — источник нэн. У Машины появляются ошибки… Он вбивает в поле пароля имя, которое, как ему кажется, подойдет, а потом одним рывком разрубает кольцо света вокруг себя — и то ярко вспыхивает, словно взрываясь. Хисока невольно моргает, а когда распахивает глаза, то понимает, что его небольшой эксперимент удался — и он и правда очутился в другом месте.
Месте, которое выглядит слегка иначе, чем он его помнит.
Он опускает меч, а потом аккуратным движением возвращает его в ножны. Кто знает, насколько хороша нэнорезка, и вечен ли ее эффект, но он не собирается вот так просто расставаться с сокровищем, сотворенным собственной кровью. А убить его самого все равно не получится… Ничего, он пережил стрелу в глаз, как-нибудь обуздает и удар по голове, если такой случится.
Место, в котором он оказывается — коридор, ведущий к тронному залу. Он был в этом месте… не так уж и давно, если подумать, но тогда все здесь блистало золотом и богатством, а теперь коридор разрушен, свет вокруг не горит, отчего от освещения остаются разве что дырки в потолке, пробивающие темноту, словно прожектора. Какин… Он в Какине. Он одновременно удивлен и нет, особенно после того, что увидел в Небесном Коридоре.
Когда он заходит в тронный зал, то видит там человека, чье имя и ввел в поле пароля. Он сидит на разрушенном троне, больше напоминающем теперь каменный блок, поджав под себя ногу, а в руке у него сжат обычный меч в ножнах. Он словно дремлет, но, стоит Хисоке сделать несколько шагов ближе, то наконец открывает яркие глаза, чей цвет невозможно угадать за стеклами теперь уже оранжевых очков.
Весь его образ — светлые волосы, белый костюм — словно издевательство над грязью вокруг.
— Мелон, — зовет его Хисока, и Мелон одаривает его улыбкой.
— Прости, тут слегка грязновато. Мы в процессе ремонта.
Даже не удивлен, что Хисока тут. Даже не удивлен, что Хисока его хорошо знает. Хисока сам смутно осведомлен о нем — об этом мужчине, что придушил Халкенбурга, но ему достаточно помнить, что это — один из оружейных баронов Гойсана, тех, кто торгует смертью на войне, кормясь за счет чужих несчастий.
— Что мис-с-ста Морро решил здесь найти?
Значит, предположения оказались правдивы.
Хисока оглядывает помещение вокруг, а потом снова смотрит на Мелона, но тот выглядит расслабленно, словно это Хисока пришел к нему в гости, а не явился на руины тронного зала Какина. Ну и ну… Скорее всего бойня тут произошла из-за той самой трансляции. Будь Хисока кем-то из руководителей тех солдат, тем же принцем Бенджамином, он бы быстренько нашел повод организовать вторжение в Какин, но, если Мелон так спокойно сидел на троне, значит, либо оно провалилось, либо драка за престол продолжалась. Он косится в сторону, в разбитое окно. Далеко слышен грохот.
— Чья это идея?
— Фугецу, конечно же. Я просто скромный исполнитель, оружие в руках принцессы… или скорее нового правителя Какина, — улыбка у Мелона больше напоминает гиений оскал, а голос, сладкий — шипение змеи. — Поверь, меня мало интересуют революции, это слегка утомляет… Моветон.
Фуу-тян… Он видел ее, верно. Но это совсем не в духе Фугецу.
— Чушь, — хмурится он, и Мелон весело смеется, отчего его голос эхом разлетается по пустому ныне тронному залу.
— Такое иногда случается. Девочки вырастают, и вместо кукол они начинают играть с нациями. А ты? — он указывает пальцем в перчатке на Хисоку. — Тебя притащила сюда Ведьма?
Хисока даже чувствует себя оскорбленным, и он идет по кругу, не приближаясь к Мелону, но подбираясь к окну. Не для побега, конечно же. Там, в закате, вдруг начинают грохотать выстрелы. Бойня продолжается, но Мелону все равно, он тут властитель, и пусть он вторгся в святую святых Какина… ему наплевать. Истинный завоеватель.
— Никто меня сюда не тащил.
— Правда? — не верит, а потом вместе с Хисокой смотрит в яркий оранжевый свет. — Мне нравится война. Как двигатель прогресса, это самый элементарный и эффективный способ сдвинуть человечество с мертвой точки, но ее последствия всегда плачевны, и даже зарабатывая на ней… я порой чувствую себя недостойно, что пользуюсь чужими несчастьями. Было бы проще, не проходи война там, где живут люди, верно? — он слабо смеется, и это глухое ха-ха-ха разносится по коридорам мертвого пустого дворца. — Но, к сожалению, никому не нужны пустыри. Людям важны лишь ресурсы, под которыми мы видим деньги, земли и людей. Но что слуга народа может сказать принцессе, что решила устроить бойню в родной земле? Разумеется, я помогу. Ты ведь к ней пришел, да? Не ко мне, но к ней… И тебя привела Ведьма.
— Нет, я пришел именно к тебе.
На лице Мелона мелькает удивление.
— Ого, это что-то новенькое.
Хисока немного молчит. Закатное солнце заливает тронный зал мягким светом, и они смотрят друг на друга. Светлые волосы, кажущиеся рыжими в этом освещении. Бледная кожа. Он глядит в пол, на трещины, бегущие по плиткам, а потом поднимает глаза на Мелона и медленно произносит:
— Бомба, которая превратила землю за Такетнаном в выжженные мертвые земли была разработана Бенджамином, но сам Бенджамин слишком погряз в корпоративных разборках, чтобы так просто баловаться бомбами… Человек, использовавший ее, пришел из старого мира, потому что пошел против философии вольных охотников. Человек, что появился достаточно недавно… и кому выгодна война.
Он срывает пирамидку с браслета на руке и затем протягивает ее Мелону.
— Это ты говорил со мной тогда?
Chapter 156: АНТРАКТ: третье очищение
Notes:
(See the end of the chapter for notes.)
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Очистка территорий продолжается по мере странствий вперед, до земли обетованной, имя которой — Медная Кузница. Чем дальше идет путь, тем равнодушней Киллуа становится к тому, что он видит. Ко всему плохому, как известно, привыкаешь достаточно быстро. Он безразлично смотрит на сожженные во имя Царицы-Матери храмы и поселения, на растерзанных аборигенов, что на своих странных языках просят их не убивать, но никто не слышит их молитв, ведь их боги мертвы, и лишь одна сейчас воцарит на небесах — та, чье имя чествует «Око Молота». Когда-нибудь и ее поглотит история, а люди, что сейчас окружают Киллуа, станут еретиками. Но то времена далекие, еще не наступившие, и потому ему все равно. Он просто сидит рядом с Найном, слушая его бессмысленные молитвы равнодушному богу, смотрит на яркие звезды, а потом размышляет о том, к чему приведет это путешествие, стоило ли оно пролитой крови. Но кто ему ответит? Боги не навещают свои храмы, потому что богов нет. Это просто люди, получившие слишком много власти, что вскружила им голову.
Гон — из таких. Почти фальшивый бог…
Может, это еретичная мысль. Может, поэтому у Киллуа болит голова всякий раз, когда он думает про Гона, словно туда загнали раскаленный гвоздь. Никто ему не ответит, может, кроме Юйди, но делиться с ним своими проблемами он точно не собирается. Может, это загрязнение разума? Но как оно ощущается? Килла не помнит, чтобы там упоминалась мигрень… Наверное, он банально устал. Слишком уж долго они идут, и этот обреченный крестовый поход все никак не заканчивается.
Возможно, ему просто нужно расслабиться. Да, точно… Точно. Небольшой перерыв…
Потому, когда Юйди вновь приглашает его выпить с остальными, Киллуа в этот раз не отказывается, оставляя Найна в одиночестве в храме. Он садится в круг с остальными фальшивыми рыцарями справедливости, которые бурно обсуждают последний налет. Все они — наемники, никого из них в самом деле не интересует религия… так Киллуа кажется. Но иногда бывает, что глубоко верящие в свою правоту могут быть слишком жестоки. Потому он игнорирует их и поворачивается к Юйди, последнему оплоту благоразумия в этом месте. Тот пьет прямо из горла. Выглядит как какая-то местная выпивка, наверное, ее варили аборигены, пока по их голову не пришло «Око Молота». Заметив его интерес, Юйди предлагает ему отпить из бутыли, и Киллуа скептично на нее смотрит.
— Это безопасно? Для меня, то есть, не местного.
— Это просто настойка на траве, даже не ядовитой, — ухмыляется тот, и Киллуа берет в руки бутыль. На вкус горьковато, но алкоголь чувствуется весьма ярко. Он отпивает немного, а потом с благодарностью возвращает бутылку Юйди. — Вот видишь, ничего страшного. Наконец-то ты перестал ломать комедию и присоединился.
— Считаешь, я был больно драматичным?
Ухмылка у Юйди выглядит угрожающе, но это его доброжелательное выражение лица, так что интуиция Киллуа тревоги не бьет. Он просто вскидывает бровь, когда мужчина разражается громким смехом, будто только что услышал самую великолепную шутку за последние несколько лет.
— Ты весьма драматичен! Как все эти герои сопливых женских романов, которые чувственно размышляют обо всем на свете, а потом задумчиво смотрят вдаль. Хотел бы я, чтобы эта гадость была продуктом только моей родной цивилизации, да вот вижу, что дерьмовые книжки кочуют от поколения к поколению, — он продолжает смеяться, но уже тише, но, все же, хохот его похож на оглушительный гром. — Ты не ноешь над ухом о морали, вот что самое главное. Не говоришь о бессмысленности жертв и прочей чуши, которую мне начал бы заливать, например, Хитклифф. Эй, Ши! — блондин в маске отвлекается от диалога и смотрит на них. — Что ты думаешь о нашем крестовом походе?
Даже видеть его лица целиком не нужно, чтобы понять, что Ши вскидывает бровь.
— А что мне об этом думать?
— А как же мораль? Праведность?
— Очень смешно, Юйди. Обхохочешься.
Ши цыкает языком и возвращается к своей изначальной беседе. Так легкомысленно. Киллуа не нравятся такие люди. Он хмурится, но решает не озвучивать своих мыслей, вновь смотрит на Юйди, а тот, будто задумавшись на мгновение, вдруг хлопает в ладоши, в один глоток допивает бутылку и ставит ее на землю, а потом громогласно объявляет:
— Ладно, раз уж нас сегодня немного больше, а мы все дальше и дальше продвигаемся, давайте я покажу вам способ разрядки, который мы использовали в мои времена, и я говорю о временах куда более ранних, чем ваша вшивая история озера Мебиус, — он подзывает к себе Ши пальцем, и тот быстро, словно вспорхнувшая бабочка, оказывается рядом с ним. — Этот ритуал помогал нам справиться не только со стрессом, но и с загрязнением разума.
— Это же чушь, — доносится голос, и Юйди суровеет в лице.
— Возможно, оно работает немного не так, как рассказывали вам, но это не сказочка. Много я таких храбрецов повидал, и все они закончили одинаково. Ну так что? Попробуем? Или вы, мужики, зассали?
Толпой легко манипулировать, и Киллуа это знает; Юйди знает тоже, оттого легко вынуждает до этого не особо заинтересованных солдат присоединиться к своей странной инициативе. Сначала Киллуа не особо хочет присоединяться, но потом размышляет — он пришел сюда, чтобы развеяться, да и вряд ли в этом ритуале есть что-то страшное, если он помог Юйди до этого столько лет избегать загрязнения разума. Потому он подходит к нему тоже, решив не звать Найна — тот, кажется, весьма успешно избегает всех симптомов за своими молитвами. Может, ему тоже в религию удариться? Хотя даже мысль звучала смешно.
Ритуал представляет из себя так называемую пляску одержимости. У костра люди встают кругом, а потом начинают исполнять простые движения. Юйди говорит, что позже этот ритуал унаследовали и вольные охотники, спасаясь от опасных последствий за счет танца у огня, якобы принося благодарность солнцу за новый встреченный день, но они не ухватывают некую суть — эссенцию этой пляски, один из основных ее элементов, который эти вольные охотники выкинули. Киллуа встраивается в ряд с другими людьми, и вместе они за Юйди повторяют одни и те же движения, весьма примитивные, что делает этот танец довольно легким для повторения. Так они кружат несколько раз, пока Киллуа не замечает кое-что, что сбивает его с ритма.
Идущие впереди люди, держащиеся за руки, тянутся друг к другу. Их пальцы переплетаются, но не просто сжимают руки крепче, они буквально сливаются друг с другом, словно пластилин, который мешает ребенок; спустя мгновение, совершенно новое существо стоит перед ним, химера с несколькими руками и глазами, которая продолжает танец следом за остальными, будто этого не замечающими. Деталь, выкинутая вольными охотниками… Эта?! Но Киллуа, в отличие от остальных, видит; Киллуа пытается сбежать из проклятого круга, но его хватают за руку и тянут обратно, а когда он оборачивается, то видит Ши. Тот улыбается.
— Куда ты бежишь?!
Попытка врезать ему по лицу не удается, но сбитая маска взмывает в воздух; Ши опускает голову вниз, резко, и смотрит на Киллуа яркими золотыми глазами, и он видит уже знакомое лицо, которое видел у Найна, которое…
Ши — четыре на одном из старых языков. Четверка.
Двойник Гона ухмыляется шире. Это иллюзия!.. Или нет?! Галлюцинации и реальности сливаются воедино, и лишь одно остается четким — голос.
— Ну что же ты так боишься?! Не ты ли у нас наследник семьи ассасинов?! Покажи мне, что в тебе увидел Гон Фрикс!
И затягивает его в водоворот.
Они танцуют против его воли, и окружение начинает напоминать круговорот красок, настолько яркий, что его мутит; но он не может вырваться отсюда, словно тело перестает слушаться, и танцует пляску одержимости вместе с Ши (Четверкой), пока тот ведет, словно возвращается в старые времена, когда его точно так же вел по пути вперед Гон. Они перемешиваются, словно вода, становятся одним целым; теряется грань между одной личностью и другой, исчезают границы, перестает существовать Четверка, перестает — Киллуа Золдик, появляется нечто другое, нечто…
Он моргает, и ему кажется, что над ним расцветает темное звездное небо, а вокруг — лишь белизна песка. Впереди он видит голубо-зеленый шар — их родную планету, но не она удивляет его, а человек, что стоит перед ним.
Мужчина, одетый в черную броню; на плечах рваный плащ с меховым воротом, а на голове — непрозрачный шлем. Лишь часть лица видно, и тонкие губы, накрашенные алым… Длинные белые волосы, ниспадающие вниз. Ему кажется, что он уже видел этого человека. Киллуа так кажется, но…
Незнакомец прижимает палец к губам, а потом голосом, невероятно знакомым, но который невозможно разобрать, словно белый шум, произносит:
— Держи сеБя в руках, нЕ поддавайся очарованию, помни про цель и про прошлое, помни про Грех, только тогда ты достИгнешь КатарсИса, и свет истины проЛьется на тебя, сЛовно желанное избавление после УбийствА, которое ты совершил…
Словно на пленке, круг за кругом, круг за…
Без единой эмоции.
Киллуа снова моргает, а потом с силой бросается в сторону. Он чувствует, как разрывается его связь с Четверкой, словно кто-то рвет кожу, падает на колени, а потом, не замечая и не слыша уже ничего, бросается наутек к храму, где должен быть Найн, но там, под очередной статуей обезглавленного божества, никого нет; он падает на колени и пытается отдышаться, и каждый вздох вырывается со свистом. Но Киллуа забывает про усталость в тот момент, когда видит свою руку.
Из нее растет еще больше наростов, часть из которых напоминает крылья насекомых, а часть — птиц. Еще небольшие, но заметные мутации… Мутации, точно. Загрязнение разума, слышит он в голове голос Юйди. Только это и помогло мне выжить. Чушь, нет… Это чушь! Он не мутирует, он не будет как те твари, как эгоисты!.. Он вырывает их, до крови, пока на руке не остается ничего, а потом взвывает и хватает себя за волосы, словно раненый зверь.
Он не такой!
Notes:
беру перерыв на неопределенное время (около месяца)
Chapter 157: ПУРГАТОРИО: бессмертный генерал запада (теперь лично)
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Некоторое время Мелон смотрит на Хисоку, не моргая, и в его взгляде сложно прочесть хоть что-то, даже банальный интерес; словно статуя, он застывает, и от этого становится неуютно, но так уж выходит, что Хисока и сам из тех людей, что заставляют других чувствовать себя не слишком хорошо просто стоя рядом (особое умение, правда), потому напряженная обстановка не бьет по нему, как, наверное, предполагалось. Хотя не стоит отрицать, что нечто звенящее в воздухе чувствуется; словно натянутая струна, которая звенит, грозясь оборваться. Но это игра на терпение. Хисока не моргает, не моргает, наверное, и Мелон, только вот его глаз не видно за очками, не рассмотреть, сейчас в них отражается лишь закатившееся солнце.
Впрочем, он знает, когда напряжение становится уже не страшным, а утомительным, и выпрямляется. На троне его фигура выглядит нелепо, слишком не к месту, а все потому, что люди, подобные ему, для такого не созданы. Он — делец, не правитель. От него так и разит духом человека, что прежде всего думает о выгоде, а только потом — о других людях, как и положено царям. Которому ближе не правление, а кровь.
На мгновение его образ идет словно волной, как глитч, и целую секунду — она тянется бесконечно долго в этом застывшем мире — Хисока видит перед собой того самого человека в доспехах, которого встречал ранее, но это зрелище мимолетно. Наконец, Мелон склоняет голову набок и медленно произносит:
— Да. Это я с тобой говорил.
Это был он!.. Это… охрененно важная информация, с которой Хисока без понятия, что делать, потому что ему наплевать!.. Он даже немного разочаровывается в себе. Ну и зачем было все это гениальное расследование, если по итогу оно ни к чему не приведет? Просто ради интереса? Но это так банально. Он буквально только что тычет человеку в лицо, что явно творит некие крайне мутные делишки, мол, я тебя раскрыл, но по итогу Хисоке совершенно бесполезна эта информация. Кажется, Мелон тоже не видит в этом особого смысла, потому он уже голосом мягче, с вкрадчивыми нотками угрозы, интересуется:
— Что ты собираешься делать с этим?
— Ничего. Мне просто было любопытно.
Лицо Мелона теряет последние намеки на угрозу и становится комично разочарованным, и Хисока вдруг вспоминает сцену, произошедшую много лет назад… уже много лет назад, хотя для него, пробывшего мертвым довольно долго, это было относительно недавно. Тогда он проник в игру, созданную отцом Гона; стоял в озере, купаясь в теплой воде, а потом позади него внезапно появился Гон со своей свитой. И на вопрос — зачем же он тут? — он честно ответил, что просто так пришел, чтобы задать вопрос. Тогда Хисока был ошеломлен этой искренностью и отсутствием хоть какого-то мотива, но сейчас… Пожалуй, он начинает понимать, почему Гон задал тот глупый вопрос. Любопытство — не порок.
Может, Мелон это понимает, потому что вдруг начинает смеяться. Это долгий и слегка истеричный смех, который Хисока молча выслушивает, не прерывая. Он ждал чего-то большего? Черт, Хисока не создан для сценариев подобного рода… Он актер ролей поменьше, более локальных. Убийца, опасный фокусник, все такое, понимаете? Это все не грандиозные выходки, а просто выход потанцевать, не то, что творят безумцы, бежавшие на Темный Континент из старых стран. А эти интриги между корпорациями и бывшими монархами на Темном Континенте слегка выходят за грани его стези, и оттого он чувствует себя не в своей тарелке. И теряет свой образ! Раз за разом! Ах, беда! Пусть с лунной девицей там вдвоем эти два умника интригуют, а Хисоку оставят, у него нет времени разбираться с этим дерьмом!
Потом Хисока задумывается… Стучит пальцем по ножнам.
— Нэнорезка, ты за этим меня посылал? Чтобы я тебе ее передал?
— Да. Но не сейчас.
Это что еще за отложенная посылка, Хисока курьером не нанимался! Да, у него локальные цели, но не настолько же локальные!
— Только мы с тобой знаем, насколько ценно и опасно это оружие, — Хисоке прямо любопытно, откуда это знает Мелон, но у него все же есть догадки, и он решает их временно придержать. — Потому я попрошу тебя сохранить его чуточку подольше. И не потеряй, пожалуйста. Без него у всех нас возникнут трудности.
— Че? Слушай, — Хисока кладет руку себе на бедро. — Я все понимаю, невероятно сложные планы, интриги, все такое, ля-ля-ля, но давай начистоту, без игр и масок. Откуда у тебя нэнорезка? Почему она не у Каффки, а черти где?
— Я очень много путешествовал.
Это что еще за крайне туманный дерьмовый ответ?!
— Я знаю, что ты мне не доверяешь, — его губ касается уже знакомая лисья ухмылка, так и пышущая фальшивым энтузиазмом, и он вскидывает руку и поднимает палец вверх, отчего вся эта речь начинает выглядеть как крайне глупая поучительная история. — Но не беспокойся! То есть, беспокойся, когда настанет время для этого, а пока просто иди по своим делам и не теряй этот драгоценный меч! Это же настоящее сокровище, взять и сотворить оружие, которое обнуляет нэн, а все потому, что ты был очень зол! Я считаю, это невероятно!..
И болтает, еще и еще. Ясно, думает Хисока, я теряю нить происходящего. Он смотрит в окно, откуда доносятся страшные звуки. Скорее всего многие люди в старом мире недовольны тем, что Фугецу на пару с этим умником решили перехватить престол… Но зачем? Нет, понятно, зачем это Фугецу, хотя Хисока этого не одобряет, но он может понять — у принцев Какина, кажется, это в роду пырнуть заточкой в спину своего ближайшего родственничка, просто одним утром они просыпаются и решают — настало время насилия! Но Мелон…
Если ситуация достигает высот абсурда, то, пожалуй, можно и посодействовать, и потому Хисока прямо об этом спрашивает, мол, зачем вам, молодой человек, все это, не только личное убийство монаршей особы, что, вообще-то, весьма страшное преступление в их краях, но и полное содействие Фугецу? Какин сейчас не в том экономическом положении, чтобы особо сильно вкладывать деньги в компанию Мелона.
Тот выглядит так, словно такой вопрос его обижает.
— Очевидно, что мне нужна война, а не вложения.
— Это какой-то хитрый бизнес-план, только я его не понимаю.
— Все гораздо проще, если ты не будешь думать о чистой выгоде, без потерь, — Мелон снова откидывается на троне назад и стягивает очки, но глаза его прикрыты. Это лицо… Хисока решает пока что промолчать. — Видишь ли, чтобы кому-то было нужно оружие, нужно место, где оно будет использоваться. Гражданские войны — самый простой способ открыть новый рынок, не заморачиваясь с налогами. Никому нет до них дела, пока каждый пытается убить своего ближнего. Фугецу обратилась ко мне, потому что ей был нужен повод убрать психически нестабильного брата подальше от власти. Ей не нужна была война, но она знала, что та начнется… А чтобы победить, ей нужно лучшее оружие. Тут наши интересы сходятся. Я открываю для себя новый рынок, а Фугецу получает поддержку. Если же ты интересуешься, почему именно я придушил Халкенгбурга, то ответ гораздо проще, чем ты скорее всего думаешь — Фугецу все еще хороший человек, и родного брата, пусть и медленно катящегося к безумию, ей убить было бы сложно. Халкенбург ей ничего плохого не сделал. А мне же наплевать.
— То есть, ты просто ищешь выгоду.
— Разве не в этом смысл войны? — ухмылка у Мелона становится уродливей, кривой. Он снова надевает очки. — Суть не в кровопролитии. Суть в том, чтобы отхватить место под солнцем и показать остальным, что не стоит им грозить. Ничто не случается без повода. Если война началась — значит, это стало кому-то выгодно. В данном случае Фугецу. Конечно, мы с тобой знаем, что она — очаровашка, и точно хочет для своей страны лучшего, но кто из других крупнейших стран старого мира об этом в курсе? Для них она просто внезапный узурпатор. Но если она даст им отпор и покажет, что у нее в руках не только нэн-армия, но и поддержка Гойсана, которого эти старперы боятся, как огня, то снова воцарится мир. Потом им станет выгодней сотрудничать с ней, а не воевать, и все закончится тем, что жертва Халкенбурга будет забыта в истории, а Фугецу станет законным правителем… Ну, это мое предположение. Я все же не политолог. У меня другие хобби.
Хисока ничего ему не отвечает. Он просто смотрит на него… Потому что монолог Мелона еще не закончен. Ох, он решает немного пофилософствовать. Не стоит закатывать глаза, для некоторых людей это невероятно важно. Уж кому, как не Хисоке известны тонкости болтовни во время напряженных ситуаций, боя или нет?
— Если ты думаешь, что я поехавший маньяк, и организую все это ради развлечения, то ты ошибаешься. У меня тоже есть границы допустимого, и не всякая война туда входит. Несомненно, мне нравится убивать, но не настолько гротескно.
Удержать смешок не удается.
— Ой, правда что ли?
— Ловушка образа, — Мелон одаривает его выразительным взглядом. — Многие вещи, которые я делаю, на самом деле мне не по душе, но я не могу перестать их делать, потому что они необходимы для продолжения… Черт, зачем я тебе это рассказываю, по роже твоей наглой вижу, что тебе наплевать. Это очень личная исповедь, ты в курсе? Прояви уважение.
— Рожа-то у меня отличная, — замечает Хисока ровным тоном, — но я действительно не вижу смысла тебе этим со мной делиться.
Мелон пожимает плечами.
— Может, мне очень одиноко? В конце концов, эти жертвы нужны для сохранения образа, так называемой репутации. Так люди видят богов, разве нет? Жестокие, кровожадные… Прекрасные и страшные одновременно. Не парадокс о всесилии, но что-то близкое.
— Твой парадокс — причина, по которой ты выбрал именно меня?
Достаточно пустых разговоров и переливания пустого в порожнее. Если уж Хисока встретил этого человека, что зачем-то устраивал ловушки по пути, что зачем-то делал много вещей, которые были не обязательны, но которые по какой-то причине были словно небольшая заноза — мешали, раздражали, привлекали внимание — значит, у них была причина встретиться. Разумеется, соглашаться на еще один невероятный квест, как было это с лунной ведьмой, Хисока не собирался, ему было достаточно одного такого задания, которое не вязалось с его образом мышления — он не был приключенцем, ему нравилось драться и убивать, а такие вещи больше подходили Гону. Но все же он был человеком, и, следовательно, рабом любопытства. Мелон наверняка это понимал, потому что вместо отказа, которого можно было бы ожидать от такого хитрого ублюдка, как он, он отвечает улыбкой.
— Что ты подразумеваешь?
— Вцепился в меня, намеренно нашел нэнорезку, зная, какое значение она имеет для меня… И твое лицо, — Хисока стучит себе по носу. — Мы ведь не просто так похожи.
— О, это не совсем так. То, что я к тебе привязался. А наша схожесть…
Когда он упирается руками в трон и подался вперед, Хисока чувствует, что мышцы его невольно напрягаются, как у профессионального бегуна-марафонца, что чувствует скорый выстрел в воздух. Но Мелон явно играется с ним, и это раздражает, потому что это было чертой Хисоки вот так заигрывать с противником, и сейчас его самое успешное оружие используют против него… Это очень сильно злит.
— Почему ты уверен, что это я похож на тебя, а не наоборот?
— Довольно этих игр! — рявкает Хисока. В тишине тронного зала его крик кажется звенящим, эхом разносясь по мертвому дворцу. Он смотрит Мелону в глаза, и, кажется, за стеклами очков наконец различает глаза. — Ты — брат, да?
Последняя фраза звучит не так, как он хочет; скорее жалко, будто мольба. Брат, брат, как было бы замечательно встретиться вновь. Но Хисока, как бы сильно ему не хотелось в это верить, все еще не может себе представить, что перед ним сейчас сидит родной ему человек, которого когда-то давно убили. Это мечта Хилояна, обманутого ребенка, погибшего много лет назад и уступившего место другому амплуа, ему… А он уже… давно не такой. К сожалению, дети имеют тенденцию вырастать и терять свои мечты, и он один из таких.
Уголки рта Мелона медленно опускаются. Следующая его фраза звучит странно, низко, совершенно не сочетаясь с его образом.
— Ты прекрасно знаешь, кто я.
И, не давая Хисоке что-либо сказать, он поднимается на ноги окончательно и отряхивает пиджак; затем излишне театрально прислушивается к чему-то вдали и уже тоном куда более радостным продолжает, словно и не было предыдущего диалога, словно он все еще тот странный делец, что торгует оружием в Гойсане, и который плевать хотел на жизни, прочее, прочее… В общем-то, тот самый человек, что рванул бомбу под Такетнаном. Тот самый бессмертный генерал.
— Но, кажется, к нам уже идут гости, которые крайне сильно жаждут наколоть мою голову на пику, так что придется завершить наше невероятно очаровательное знакомство. Было очень мило с тобой поболтать, — он спрыгивает вниз и разминает кулаки, после чего одаривает Хисоку широченной улыбкой. — Я открою проход вашей группе дальше, так что до нашей новой встречи постарайся выжить и не потерять меч! Помни про меч!.. Но если умрешь, то не доставишь его, то давай сначала думай о себе! А лучше — в связочке!
— Где мы встретимся? — не понимает Хисока, и Мелон звонко смеется его же голосом.
— У Медной Кузницы. Там будет жутко интересно.
На последнем он делает особое ударение… Когда Хисока кидается к нему, чувствуя, что узнает слишком мало из этого бесполезного диалога, Мелон щелкает пальцами — один звонкий щелчок, эхом зазвонивший в мертвом тронном зале — и в следующее мгновение Хисока моргает и понимает, что раскрывает глаза не в Какине, а в воде, которая затекает ему в рот и глаза, и он бултыхается, пытаясь не утонуть, ведь вода везде — сверху и снизу — пока что-то сильное не хватает его за шиворот и не тащит прочь, сначала к блаженному кислороду, а затем — на берег, где прогретый солнцем песок. Сначала он отплевывается, не особо понимая, что только что произошло, но потом зрение возвращается к нему, и он наконец распахивает глаза.
К сожалению, видок его не очень радует, потому что вместо Морены или хотя бы Леорио, на которого он бы с удовольствием согласился (его весело доводить до ручки), над ним зависает Куроро. Но хорош, чертяка, идет ему с мокрыми волосами, и Хисока лишний раз сетует на то, что настолько ценит прекрасное и любопытное, что готов это признать. Но он все равно решает побыть задницей и отпихивает Куроро в сторону, после чего ощупывает себя, а следом — меч на поясе. Нэнорезка еще с ним… Сраный говнюк, думает он про Мелона, стискивая кулаки, думает, нашел себе мальчика на побегушках?! Но… Та его фраза.
Ты уже знаешь, кто я.
Хм… Могло ли это быть, что…
— Сдрисни с меня, — шикает он на Куроро, и тот кривит рот в ухмылке.
— Я слышал, что вы с Мореной решили погулять. Решил утопиться?
— Ага, от больших несчастий… Что ты на меня так смотришь, не нагляделся за наш год вместе? — шутить об этом легко, но Хисока все равно сдерживается, чтобы пальцы не дрогнули. Не всякое воспоминание ощущается как дуновение ветра, тот год пыток был поистине ужасным, и если бы не Гон, то… — Нет, я серьезно, что ты на меня смотришь? У меня что-то на лице?
Вместо ответа Куроро просто прикрывает глаза и смотрит в сторону, и Хисока следует за его взглядом; и он понимает, отчего тот удивлен… Должен был понять на моменте, когда внезапно начал тонуть, потому что рядом не было воды. Он просто охает, смотря вдаль.
А там — океан.
Настоящее море вместо той дряни, которая уничтожала любого, кто зайдет на ее территорию. Слышен звук волн; летают чайки, или что-то на них похожее (в животных Темного Континента Хисока совсем не силен). Значит, вот так Мелон отключил эту защиту? Это было его рук дело? Или он просто вмешался?.. Все это напоминает странную игру между ним и ведьмой, хотя по факту оба не взаимодействуют. Но жрица искала Мелона, потому что тот… что-то там про систему… Он не был зарегистрирован? Нэн — это дитя машины, значит, он как-то обходит эту чушь с ведьмами и прочими фальшивыми божествами? Черт…
Черт! Это становится слишком сложным.
Некоторое время Хисока просто смотрит на море, где вдали видит силуэт города, неясные очертания на горизонте. Взгляд его цепляется за Морену; та стоит у края воды, по колено в воде, руки расставлены в стороны, словно она встречает восходящее солнце. Вид у нее блаженный, но не как обычно, когда она болтает о своей нелепой чуши про хаос и равновесие, а по-настоящему довольный, и Хисока некоторое время просто смотрит на нее, не зная, почему это зрелище так его увлекает. Что-то про сорванные маски. Кстати о них…
Взгляд его возвращается к Куроро, который продолжает смотреть на него с видом человека, что слишком сильно устает от всего. Как он сказал Мелону? Настало время поговорить по душам, без всякого красивого вранья. Он встряхивает головой, пытаясь очистить волосы от песка (безнадежно, он знает это, придется лезть в воду с головой опять), после чего довольно грубо интересуется:
— Зачем спас меня?
Куроро щурит глаза.
— Только добрыми деяниями можно искупить свои грехи.
— Не надо мне этой пафосной херни! — начинает злиться Хисока, но спохватывается и просто хмурится. Следом цокает языком. Он не собирается еще больше поддаваться и выходить из образа, ему надо сохранить хотя бы крупицы репутации, окей? — Я такой же грешник.
— Это неважно.
В смысле неважно, хочется сказать Хисоке и потрясти Куроро за плечи, мол, что за чушь ты говоришь, братец, с ума совсем сошел, но в эту секунду ему кажется — всего на мгновение, такое короткое, что он не уверен, что это не наваждение из-за ослепительного солнца и бликов воды — что образ человека перед ним становится прозрачней, как призрак, но, когда он хватает Куроро за ворот и тянет к себе, наваждения уже нет. Ну и ну, у него теперь и галлюцинации начались? Он не подписывался на такое, когда Фугецу засылала его в эту глушь!
Надо что-то сказать… Что-то…
Но слова не находятся, потому Хисока просто чертыхается и поднимается на ноги. Черт с ним, с Куроро. Пусть и дальше изображает из себя страдальца, выходит у него это мастерски. А у Хисоки столько дел впереди, столько дел! Слишком много, пожалуй. Но надо начинать с малого. Потому он подходит к Морене, игнорируя воду, лижущую колени, а та, все еще стоя так, словно ее распростертые объятия могли достать до солнца, сонно мурчит себе под нос:
— Не утонул, смотрю?
— Обломишься. Что ты делаешь?
— Отдаю богам благодарность за открытый проход… Видишь, там, вдали? — они вдвоем смотрят на едва различимый силуэт на горизонте, город или же нет, но что-то там точно скрывается. — Это наша награда за то, что мы делаем все во благо… Их дар тебе за то, что ты так нагло вошел в поле аннигиляции ради других. Как тебе такое вознаграждение за свою возможную жертву?
Морена одаривает его лукавой улыбкой.
Но Хисока думает — не боги это были, а один человек. Наглый засранец, решивший поиграться с миром. Гон говорил верно — богов в этом мире не существовало, были лишь люди, в чьих руках заключалась сила. Он оборачивается назад, на Куроро, что смотрит ему вслед с видом, будто сердце его не на месте, а потом снова косится на горизонт. Но эту истину он не собирается озвучивать Морене. Сдавалось ему, что она все и так прекрасно знает.
Но боги…
Нет, кто угодно, но не они. И Мелон — не божество, а обычный скучный человек. Человек, которого Хисока наконец узнал под этой красивой фальшивой маской.
Chapter 158: ПУРГАТОРИО: сто процентов лжи
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Несмотря на пару глубоких «ям», новоявленное поле довольно мелкое — всего лишь по колено; Хисоке просто не везет оказаться в том месте, где находится одна из подобных глубоких расселин; ну конечно, раздраженно думает он, здесь наверняка был замешан не фактор удачи, а то, что засранец в очках переместил его поглубже намеренно. Для эффекта. Они оба знают важность и необходимость легкого выпендрежа в подобных действиях, но если у Хисоки еще есть стандарты — те, что гласили, что за кулисами нет смысла особо строить сцену, ее все равно никто не увидит, а единственные свидетели скорее всего настолько быстро умрут, что будет жалко потраченных усилий — то вот у Мелона их явно нет. Впрочем, неудивительно. Почему Хисока вообще удивляется хоть чему-то, что происходило с его жизнью? Ошибкой было возродиться на Темном Континенте и не сбежать обратно в старый мир. Там хотя бы все было просто и понятно.
Боги… Как иногда начинаешь скучать по обыденным вещам. Когда-то они считали, что Исаак Нетеро, взорвавший бомбу ради убийства одного муравья — это слишком, а теперь Хисока думает, что, наверное, в списке безумных вещей, которые он застал, это еще не самая странная. Он смотрит вдаль, на далекое поселение где-то за мелким морем, а потом на группу, что собирается его перейти. Биски как опять полна энтузиазма, Морена о чем-то размышляет, Леорио же нервничает… Но он всегда нервничает, потому что такие места напоминают ему о Кер-Исе. Затем Хисока поднимает глаза на Куроро. Он чувствует, что уже ничему не удивляется, когда тот внезапно произносит вещь… весьма ожидаемую от этого страдальца.
— Дальше я не пойду.
— Ты охренел? — без обиняков произносят Хисока, Леорио и Биски одновременно, а Морена просто наклоняет голову набок.
— В чем причина на этот раз?
Ой, то есть, Хисока не один, кто считает, что кое-кто ведет себя, как крайне драматичная пизда!
— Ты разве не говорил со мной о том, что бла-бла-бла, искупление, воссоединение с товарищами, нет? — он грозно указывает на Куроро пальцем, и тот одаривает его вялой улыбкой, достойной Лувра. Ну прямо Мона Лиза, только без загадок, а со сплошной тоской во взгляде.
— Неужели ты до сих пор мне веришь?
… это справедливо, но, тем не менее…
— Я не смогу вернуться по разным причинам, — его голос звучит ровно, хотя в чернющих глазах так и пляшется нечто мрачное, что-то, что зарыто так глубоко, что даже Хисока не достанет, хотя он мастак играться на душевных травмах. — К сожалению, не все из них ты поймешь. Но в основном я согласился отправиться с тобой лишь потому, что мне хотелось увидеть, каким ты стал после того, как вернулся. Сумел ли найти себе новое место в мире. Как ни крути, но я виноват в том, что произошло.
Только не снова. Хисока глубоко вздыхает носом, чувствуя, что сказанное им всего пару часов назад — про сохранение образа — уже не актуально, потому что он снова взбешен. Впрочем, контроль гнева у него все равно лучше, чем у половины людей, которых он знает, например, у Гона, потому он решает сжалиться над Куроро и не избивать его, хотя кулаки так и чешутся. Докатились, проносится унылая мыслишка в голове, теперь ты переживаешь за этого болвана? Почему тебе не все равно? Или три года с Пакунодой настолько сильно на тебя повлияли, что теперь ты готов гоняться за этим дурнем по всему континенту?
— Ты издеваешься? — холодно интересуется он, и когда Куроро не реагирует, стискивает зубы. — Мы уже говорили об этом. Это я обманул тебя. Это я втерся в доверие, я убил товарищей… Я ненавижу эгоистов, что делают все о себе, но это конкретно моя вина. Мне даже не стыдно ее признавать. Прекрати всю эту чушь с самобичеванием, это не приведет ни к чему хорошему. Хватит! Пошли.
Он делает несколько шагов вперед и пытается схватить Куроро за руку, но перед ним вновь возникает уже увиденный образ — словно дымка, иллюзия. Глитч. Образ Куроро перед ним идет волнами, словно сломанное изображение, а потом исчезает, и все, что Хисока хватает пальцами — просто воздух, в котором чувствует частицы мокрого, словно воды. Несколько секунд он ошалело смотрит вперед, на место, где стоял Куроро, а потом медленно разворачивается назад. Биски никак не реагирует, просто обреченно вздыхает, Леорио решает ей вторить, а Морена скрещивает руки на груди.
Она опять обо всем знает? Черт, она довольно хорошо тут окопалась. Лучше, чем «Пауки».
— Мысленный фантом.
— Что, прости?
— Проекция из нэн, — она вертит пальцами, словно изображая тигриную челюсть, и Хисока понимает, что она намекает на того неудачника с Небесной Арены, чьего имени он уже не помнит. У него были двойники. Это был хитрый способ, но слишком глупый, потому Хисока его и убил. — Предполагаю, что его настоящее тело сейчас в другом месте, и с нами путешествовал его двойник.
— … но он ел нашу еду?
— Питательные вещества передаются от тела к телу. По сути, это доппельгангер. Ну, это просто причуды нэн, — Морена пожимает плечами и отворачивается с таким видом, будто ожидала подобного исхода, и Хисока вновь чувствует себя в дураках. — Не переживай. Если он способен так удаленно контролировать тело, то ему ничего не угрожает.
Какая же… чушь!
Ладно, пусть страдает, в целом, нет ничего плохого в легком драматизме, Хисока и сам в пору юности, когда еще не закрепил свой образ, слегка был этому подвержен, но почему он никак не может понять, насколько это глупо! Куроро — глава группировки, на которую охотится весь мир! Или охотился в прошлом, это неважно! Он хитер, опасен, его как огня боятся многие, настолько, что нанимают Золдиков, чтобы убить! Куроро играючи отравляет патриарха семьи, а потом без проблем ускользает от атаки, потому что переигрывает врагов и убивает их раньше, чем до него доберутся легендарнейшие ассасины старого мира. И теперь он Страдает, видите ли. Грустно ему. Возвращаться назад не хочет, потому что испытывает вину, хотя ему дают буквально индульгенцию на то, чтобы вернуть умерших друзей, казалось бы, найти малюсенький след ДНК, наверняка даже те, чьи тела уже не достать, оставили какие-то волосы или что-то еще! Ну да, уменьшит их, как уменьшило Хисоку, но это же не проблема, разум-то и память они сохранят! Но нет, он не может.
Невозможно глупо! Просто невероятно! Хисока просто в бешенстве! Твою… мать. Он достанет этого говнюка из-под земли, и пусть потом хоть обноется, Хисока ему такую трепку устроит! А потом сдаст его Пакуноде, и пусть она уже делает что захочет с этим дураком, потому что терпение Хисоки на исходе! Он пинает песок, немного неразборчиво кричит в воздух, а потом разворачивается и быстрым шагом идет к Биски.
— Пойдем уже!
Когда Леорио издает ехидное кхе-кхе, Хисока бросает на него ангельский взгляд, не сулящий ничем хорошим.
— Ты такой резвый и благородный, — замечает тот, впрочем, без шуток, и Хисока скрипит зубами.
— Наверное, я просто невероятно устал от того, что все лгут. Включая самих себя. Это же так нелепо! Ты ведь видел! — Леорио кивает, конечно же, он умный мальчик, и сам много чего боится, вот и не возражает. — Это как в той иллюзии с кошмаром! Мы с тобой приняли, что все увиденное в прошлом, а он держался за то воспоминание до последнего! Потому что в душе он нихрена не опасный вор, а идиот! И вообще, нэн-проекция, это же чушь! В смысле, не чушь, но на таком расстоянии. Как это вообще возможно?
Это вопрос Морене, которая знает Очень Многих и от них — точно также Очень Много. Взгляд у нее становится снисходительный, словно она объясняет нечто очевидное. Хисока решает это проигнорировать, потому что у него нет желания тратить нервы еще и на это.
— Мы на Темном Континенте. Здесь возможно все. Особенно если ты преодолеешь все возможные барьеры. Как… — она задумывается, — … вознесение? Словно стать богом.
Они смотрят друг на друга. Оба понимают вопрос без слов.
Мог ли Куроро так сказать «вознестись»? Преодолеть барьер нэн, который доступен обычному человеку, сломать его и выйти за рамки, и из-за этого сойти с ума? С другой стороны, дело могло быть в том, что такой нэн, больше напоминающий бурную стихию, которая может и убить, может влиять на окружение, потому что настолько гигантское количество ауры очень сложно держать в узде, а «протечки» могут закончиться дурно. Это похоже на подсознательное пробуждение ауры, как, например, было у дочери Ностраде, ту, что защищал Курапика. Потому Куроро избегает друзей? Но почему путешествовал с ними? С другой стороны, у нэн-проекции таких проблем может и не быть, потому что она не источник ауры.
Но это все равно бесит! Почему не сказать об этом прямо?! Черт возьми, общение с Гоном сделало Хисоку менее терпимым к такого рода выкрутасам. Возможно, он просто теперь везде видит старого себя (не того старого себя, что был крутым очаровательным фокусником с Небесной арены, а второго, в период после пыток и до смерти, который был раздражительным страдальцем, точно таким же, как и Куроро, который хотел лишь убить его и «Пауков»), и свое собственное отражение теперь доводит его до трясучки. Что ж, Гон действительно научил его быть честнее с собой. Куроро тоже нужно пройти этот опыт… Только не говорите, что теперь на роль Гона должен встать сам Хисока! Это карма, да? Карма же!
— Ты так злишься. Любо-дорого смотреть.
Хисока грозит ухмыляющемуся Леорио кулаком.
— Смейся-смейся, я еще найду способ тебя подколоть. Вот проснешься ночью, а на тебе ни одной тряпицы, а рядом сижу я с розой в зубах.
— Лучше зайди так ко мне, — смеется позади Биски, пока Леорио хватает ртом воздух, явно воображая все слишком живо, но все знают, что это не совсем и шутка.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Преодолеть море не очень сложно, хотя отдохнуть тут толком негде, и даже есть приходится стоя, чтобы не замочить штаны, но в конце дня они добираются до горизонта, и, соответственно, до того самого поселения, которое увидели после снятия барьера; расположенное в руинах весьма примечательного города, чем-то напоминающего по архитектуре руины, в которых они встретили жрицу и Куроро, это местечко принадлежит очередным аборигенам, в этот раз больше похожим на людей. Из отличающихся деталей у них разве что рога из головы, напоминающие древесные ветви, но, в основном, это те же люди. Видимо, мутации их особо не тронули, потому что даже рост у них нормальный, в отличие от. Несмотря на то, что ходят они в роскошных шкурах и коже. эти люди явно утратили то, что даровали им предки в виде прогресса, потому красивый город — просто место для жизни, где внутри красивой архитектуры ютятся люди, что ближе по духу к кочевникам, чем к городским пижонам.
Гостям владельцы земли не особо удивлены; Биски ведет переговоры на их языке, и выясняется, что эти люди в близких отношениях с вольными охотниками, теми, что путешествуют настолько далеко. Это заставляет Хисоку задуматься о том, что у этой шайки, схожей с их Ассоциацией, есть какой-то тайный проход через поле аннигиляции, либо же им тоже выдают пропуск, подобный тому, который получила их группа. Вряд ли поле отключено вообще… Или. быть может, Мелон просто дал команду телепортировать их к месту, где море Дирака не существует, а из-за однообразной местности никто не заметил… Хотя это тоже звучит странно. Чтобы Биски и не углядела? Но из всей этой белиберды, что посещает его головы, Хисока вдруг уясняет одно, в основном когда слушает переговоры Биски и местного лидера, напоминающего какого-то шамана в чертовски крутой пушистой шкуре на плечах, похожей на синего тигра с кучей глаз — что он понимает часть диалога, не все, но какие-то отголоски. Саму ее суть.
… вероятно, это язык, который знает он? С его родных земель, о которых он предпочитает не говорить? Тот, на котором болтал Фейтан. Это вынуждает его припомнить невероятно абсурдную теорию про родство с кем-то с Темного Континента, которую выдвигают они ранее, когда речь ведется о генерале, мол, потомки, вся эта чушь… Черт, может, и не чушь. Не конкретно с генералом, а вообще. Все люди пришли с Темного Континента, но, возможно, предки Хисоки и всей его бешеной семейки явились из Ишвальды, и из-за прошедших лет порознь язык немного изменился, вот он и понимает лишь часть.
Это интересное лингвистическое замечание, которое он совершенно не знает, зачем делает!
Глава поселения узнает у Биски о приключениях, потом о ее связях с вольными охотниками; чертовка использует имя той самой дамочки по имени Дюллахан, которая была дружна с Гоном, и это явно подкупает местных. Кем же она была, если ее и тут знали? Хисоке почти обидно, что они не знакомятся, потому что, судя по слухам, сразиться с ней было бы просто великолепно, но он решает оставить свои агрессивные выпады на потом, потому что после целого дня пути даже у него, бессмертного, болят ноги, и он хочет отдохнуть. Что, конечно же, наверняка обернется тем, что он не сможет сомкнуть и глаза в постели, потому он размышляет о других развлечениях. Краем уха он слышит про то, что глава поселения обещает друзьям великой охотницы Дюллахан торжественный пир, чтобы расспросить побольше об их знакомстве, и он мысленно закатывает глаза, зная, что Биски использует историю Гона с охотой на китов и остальным странным дерьмом, что с ним случалось, только добавит себя туда, чтобы не показалось, что она просто заочно с этой Дюллахан знакома (что, фактически, правда). Он просто коротко бросает, что немного прогуляется, и ему машут рукой, мол, плыви, сосиска. Удерживать на месте его никто не собирается, и это просто замечательно.
Сначала гуляет он по улицам и рынкам в одиночестве, но потом слышит позади торопливые шаги; это Леорио. Он выглядит запыхавшимся, и, догнав Хисоку, он упирается руками в колени и тяжело дышит, пока тот без особого интереса смотрит на него; затем поднимает голову и глядит на потрепанную временем, но все еще крепко стоящую колокольню. Одного там, правда нет — самого колокола. Наверное, рухнул вниз от прошедшего времени. Судя по языку, тут живут потомки Ишвальды, значит, этому городу не настолько много лет… то есть, много, но могло быть еще больше, ведь они говорят о Темном Континенте.
— Чтобы ты не потерялся, — отдышавшись, произносит Леорио, и Хисока одаривает его солнечной улыбкой.
— Ой, ты решил со мной пофлиртовать? Ну как же так, Леорио, это ты должен звать меня на прогулки, а не гоняться за мной!
— Это твое дерьмовое обещание, да? Про шутки ниже пояса.
Светлая улыбка мутирует в пошлый оскал.
— Если бы я исполнил сейчас свое обещание, ты бы визжал, как девчонка. Плюс штаны все еще на тебе, — когда Леорио краснеет, Хисока коротко смеется и отворачивается к улице вновь. — Ладно, давай устроим экскурсию по этому местечку. Надеюсь, мы не разозлим никого из местных несоблюдением традиций, но они выглядят как типичные оседлые вольные охотники, которым вообще плевать на такое.
— А ты у нас типа специалист по вольным охотникам?
Хисока широко зевает, оголяя острые зубы.
— Встречались по работе в Гойсане.
Плюс, когда Нобунага и Мачи тащили его обратно в город после воскрешения, он познакомился с женщиной по имени Ибараки; то есть, как ни крути, но он знал Дюллахан заочно, пусть и очень смутно. Но он довольно быстро понял, что вольные охотники ничем не отличались от выходцев из Ассоциации времен Нетеро; такие же поехавшие охотники за адреналином. Но Хисока не может их осуждать. Он подходит под это описание лучше, чем Леорио, до сих пор числившийся в организации официально.
Гулять тут особо негде; город, несмотря на тесный центр, дальше был в основном разрушен, потому вскоре они натыкаются на новое место интереса, которым выступает местная церквушка. Внутри пусто, нет даже настоятеля. Наверное, это скорее алтарь, куда приходят помолиться о всяком благополучии, чем настоящая церковь. Религия в Ишвальде явно была другой, чем та, что выродилась в церкви и культы в старом мире. Барельефы напоминают фрески, которые он видел в лунном городе; красиво, изображают четырех божеств верхом на кошкоподобных существах, вроде тигров (это поэтому шкура, да?), и Хисока, останавливаясь перед одной такой фреской, убирает руки за спину и хмуро глядит на четыре фигуры, вспоминая слова Джина о всадниках. Четыре весомые фигуры в истории… Машина… Она давно не выходит на связь. Все еще думает про имя? Или это Мелон не дает ей связаться, потому что, видимо, у них какие-то невероятные претензии друг к другу, и они решают поиграться через него?
Он внезапно начинает говорить, когда Леорио подходит к нему; пересказывает встречу с Джином и тот диалог, а потом смотрел в глаза, не улыбаясь. Это серьезный вопрос, и Хисоке действительно интересно.
— Что ты думаешь об этом?
Взгляд он никак не может оторвать от четырех фигур. Но концом предшественника Ишвальды стала лишь одна женщина, разве нет? Или она была одной из такой четверки, просто остальных не запомнила история, ведь того тирана уничтожила именно та мадам? Интересно, откликалось ли это в их религии… Черт, ему стоило уделять немного больше времени теологии, когда он был мальчишкой.
Леорио же задумчиво скребет затылок.
— Честно говоря, как-то натянуто.
— Мне тоже так показалось. Но ведь это имеет смысл... В смысле, люди часто берут существующие легенды и подгоняют под них другие образы.
— Не стану отрицать… Может, я просто немного предвзят к Джину.
Он слабо смеется, и Хисока одаривает его быстрой улыбкой. Он слышал про ту историю, где Леорио врезал ему по роже, да… Даже он, редко что запоминающий вне своего круга интересов, это оценил. Он снова поднимает глаза на фреску, смотрит пару секунд и отворачивается. Бессмысленно. Богов не существует. Храмы и алтари — это помощь людям, а не реальное восхваление божеств.
— Знаешь, раз мы в церкви, давай побудем откровенными. Когда я собирал свой образ, я имею в виду образ Хисоки Морро, которого ты сейчас знаешь, я брал детали ото всех людей, которых знал, и которые оставили на мне неизгладимый отпечаток, чтобы создать нечто идеальное и непобедимое, и при этом устрашающее. Но, в итоге, что бы я не делал, я так и остался человеком, запертым в ловушку собственной глупости, — он громко цокает языком и опирается на стену под фреской, после чего выразительно глядит на Леорио. Тот терпеливо ждет продолжения истории. — Отдалился от себя настоящего настолько, насколько мог. Помнишь?.. Всю ту чушь в Йоркшине. Мы тогда с Курапикой неплохо повеселились.
— Это не было весельем.
Хисока снисходительно улыбается, когда Леорио смотрит на него строго.
— Не сердись, для меня это было забавным развлечением. Я построил грандиозный план, но не предусмотрел, что Курапика меня так смачно обломает. Обидеться бы, но это такой красивый плевок в лицо всем. Мне, данчо… Теперь, конечно, я бы так не поступил. Лживые образы красивы, но опасны. Гон научил меня, что не стоит кусать слишком много, иначе не прожуешь.
— Ты доволен? Своей новой жизнью.
Доволен ли он… Они снова смотрят друг на друга. Теперь во взгляде Леорио нет осуждения, просто вежливое любопытство. Он все же добрый мальчик, как ни крути. Слишком много обо всех беспокоится. Потому Джайро его и не убил; наверное, даже ему стало его жаль. Но это не помешало ему поиздеваться над Леорио так, что тому до сих пор снились кошмары. Хисока их слышал; просто ничего не сказал. Банальная вежливость.
Он мимолетом смотрит на каменную плитку на полу. Некоторые треснули от времени.
— Пожалуй, я могу так сказать, — медленно произнес он, будто неуверенный в искренности такого ответа. — Но для полного удовлетворения мне нужно кое-что еще. Мне нужно вернуть Гона… Но теперь я не знаю, есть ли в этом смысл, — он разводит руки в стороны и немного проходит под мозаикой. — Действительно ли он так невиновен? Я, конечно же, говорю про бомбу в Лунцзю.
Леорио теряется от такого, но потом неуверенно замечает:
— С чего вообще сомнения?!
Хисока оборачивается и смотрит на него, после чего кладет руку на бедро. Он не скрывает яда в голосе, оттенка сомнения и раздражения, потому что именно они захватывают сейчас его душу, и это злит Хисоку, пожалуй, больше, чем все, что было до этого, включая разговор с Машиной.
— Видишь ли, дорогой Леорио, я встречал нашего общего друга прошлой ночью. Говорил с человеком, у которого была моя голова — то, что показывали твои воспоминания. И я услышал много интересных вещей, что заставили меня подумать… Осталась ли личность Гона в этой химере?
Chapter 159: ПУРГАТОРИО: химера с моей головой
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Некоторое время Леорио смотрит на Хисоку, и это пристальный взгляд, в котором не читается недоверия, но все же легкая нотка шока и нежелания признавать услышанное — того, что очевидно приведет к согласию о неприятном факте — имеется; спустя минуту он поднимает глаза обратно на фреску с изображением четверки, и Хисока решает не торопить его. Очевидно, такие вещи нужно обдумать. Ему самому не очень хотелось верить, потому что это звучало уже невероятно бредово, но факт есть факт — схожесть между ним и Мелоном очевидна, а заодно это отвечает на такие вопросы, мол, откуда у него нэнорезка, почему он так много знает, и ради чего ему вообще нужен Хисока — потому что, очевидно, это Гон, или какая-то часть Гона, которая все еще ищет способ что-то сделать, вот и тянется к знакомым, что не пустились во все тяжкие (Киллуа, по слухам) и что могут добраться до конца приключения без особых потерь. Прелести и минусы бессмертия, дарованного Темный Континентом.
Он следом за Леорио поднимает глаза на мозаику, а затем стучит пальцами по стене, на которую облокачивается. Ну и ну… Он озвучил эту теорию. На самом деле он давно об этом думал, примерно после всей чуши с кошмарами и видением Гона — то есть, взрывом Лунцзю. Каффка бы запросто отдел Гону нэнорезку. Но вопрос — что он делает? Почему поступает не так, как делал бы тот Гон, которого помнит Хисока? Или этого перерыва в несколько лет действительно было достаточно, чтобы он изменился настолько? Все же, дети быстро растут. Когда Хисока видел Гона в последний раз, он был подростком, уже почти юношей, но все еще слишком молодым. Теперь же разумом они были примерно в одной возрастной категории с погрешностью в пару лет.
— То есть ты думаешь, что Гон это намеренно устроил, тот взрыв? — Леорио медлит, переспрашивая очевидное, а потом хмурится. — Не пойми превратно, но это вообще не звучит как Гон.
— Нет, я понимаю. Я знаю, что он не стал бы вот так просто уничтожать кучу жизней просто по своей прихоти. Как ни крути, но в душе он тот еще милашка, пусть и с проблемами контроля гнева, — Хисока звонко смеется. — Однако нет сомнений, что генерал, которого я встретил, и Мелон, тот торговец оружиями — один человек, а еще это тело Гона с моей головой, то есть, химера, которую ты, многоуважаемый господин Леорио, собрал на пару со своей подружкой.
— Этого не может быть.
Когда Леорио бледнеет, делает он это так эффектно, что даже Хисока начинает беспокоиться. Очередной приступ?
— Почему нет?
— Эксперимент… провалился. Помнишь? То видение… Его убили.
— И ты обследовал труп?
Лицо Леорио становится белее мела.
— Нет. Трупа не было. Только кровь.
Некоторое время они смотрят друг на друга, а потом Леорио не своим голосом бормочет, будто страшную догадку, о которой думал, но которую не хотел произносить, потому что с ней теория, что генерал, Мелон и, может, кто-то еще — это химера из трупа его друга, работает слишком хорошо.
— Они были… с Камиллой. В отношениях.
Что-что-что, простите?
— Гон? В отношениях? — Хисока не скрывает скепсис в голосе, но для Леорио это явно не повод для шуток.
— Она испытывала к нему симпатию.
— Мне начать ревновать?
— Гон никогда не признавал ее… Неважно. Важно то, что когда мы собрали то тело… оно не было технически мертво, скорее в коме. А у Камиллы есть хацу… С его помощью она пережила множество покушений. Если она поделилась с ним, и если выстрел в голову его активировал…
Могла ли смерть Гона — смерть той химеры, что вышла из Гона — быть спланирована им самим? У него наверняка были недоброжелатели. Несмотря на выдвинутую теорию о намеренном подрыве в Лунцзю Хисоке все равно не хочется верить в то, что Гон сделал это специально, с каким-то злым умыслом. Но Гон — отнюдь не глупый мальчик, хотя некоторая наивность ему была присуща всегда. Его прямолинейность была страшнейшим оружием, но Хисока знает, что Гон хитрил даже во время экзамена, а ему тогда было одиннадцать, кажется? Плюс он — сын Джина. Яблочко от яблоньки, это все…
Могло ли быть, что Гон намеренно выстраивал вокруг себя репутацию психа и совершенно ненормального охотника до адреналина, чтобы его противники взыграли на этой слабости и глупо просчитались, дав ему тем самым возможность действовать свободней? Не факт, что воскрешение было спланировано… Нет, не так. Не факт, что Гон думал, что будет использовала голова Хисоки и какие-то еще части. Но если он действительно договорился с Камиллой, получил ее хацу, умер для дальнейшего отложенного воскрешения (потому что оно наверняка должно было случиться; Леорио сделал же это по указке Бенджамина, нет? если он не говорил об этом, это в любом случае весьма очевидно; а Камилла и Бенджамин сейчас работают заодно), то против кого Гон мог вести такую сложную игру, в ходе которой обманул всех своих друзей?
Разумеется, не стоило отказываться от теории, что он и правда просто свихнулся. Но трупа Леорио не нашел. Хисоку же преследует химера с собственной головой и телом Гона. Как он сказал? Мне не очень нравятся такие игры. Вот это уже больше похоже на настоящего Гона.
Кто же тот таинственный враг? Вероятно, в этом главная загадка.
— Однако встает еще один вопрос, — Хисока поднимает палец и качает им из стороны в сторону. — Несомненно, если вы собрали химеру с моей головой и телом Гона, то кто-то, кто послал своих людей уничтожить ваше создание, наверняка попытался бы сделать то же самое. Я говорю, разумеется, о вероятном существовании некоего франкенштейна с головой самого Гона. Подозреваю, что это может быть тот же самый враг, против которого Гон решил выступить в столь сложной игре. Проиграл он или нет — это мы узнаем в будущем. А пока что… Есть догадки? Кто мог бы попытаться его подставить?
Джин говорил, что претендентов на четырех вестников конца света четыре. Джин, Паристон, Джайро и…
Леорио шумно сглатывает.
— Я думаю, это…
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
— ... господин Церредрих.
— Продолжай, — лениво зевает названный.
Слушать доклады о проделанных делах — невероятно полезное занятие, но вместе с тем крайне утомительное, потому что никто из подчиненных так и не может научиться сокращать гору бесполезного текста в два-три главных предложения, хотя, возможно, это связано еще с тем, что ему докладывают очень о многом, и эти два-три предложения разрастаются, словно лужи после дождя. Он без особого интереса наблюдает за докладчиком, Хитклиффом (кличка Панда подходит ему куда больше, признаться, потому что он выглядит как самая настоящая панда), который рассказывает о последнем случившемся. Сидят они — он не один слушает эту невероятно скучную лекцию — в его офисе на верхнем этаже небоскреба. Видок отсюда открывается отличный, но спустя столько лет даже он начинает утомлять. Гойсан растет, но горизонт не меняется — индустриальный адок как он есть, во всей красе.
Надо бы вынести все производства подальше, а тут оставить невероятно красивый городок для туристов, грести деньги лопатой еще и с них. Оружейный и транспортный бизнес — невероятная вещь, но не только же этим заниматься? Почти каждая собака в этом городе мечтает торговать оружием, достаточно мелких и крупных конкурентов. А вот о туризме почему-то думают мало, с мощностями корпорации «НЕФРИТ» можно вытеснить мелкие компании из бизнеса и стать монополистом. Но без задранных до потолка цен, конечно же, иначе так нехорошо, так нехорошо…
Церредрих снова возвращается взглядом к Панде, когда тот переворачивает страницу доклада. Голос у него скучный, лицо мрачное, с его макияжем под черно-белого мишку это выглядит слегка комично, но что поделать? Почему-то многие люди, что познали нэн, решают одеваться слишком вычурно. Предположить бы, что это эпидемия… Может, что-то заразное… Это дурновкусие… Но Церредрих просто рад, что этот кошмарный вкус не добирается до него. Да, порой начинаешь ценить даже настолько простые вещи. Господи, подумайте только, чтобы он и так красился?
— Наши информаторы сообщили, что искомый нами человек наконец-то вышел на связь с общей мировой сетью нэн.
— Ох, ну наконец, — кряхтит он, устраиваясь в кресле поудобней. — А я уже думал, что скоро усну.
Нэн работает по принципу грибницы, интернет, называйте как хотите, но Церредриху больше нравится первое сравнение, потому что грибы в своей природе настолько же не изучены, как и нэн. Непонятное творение Всевышнего, что решил сломать мозг всем этим непонятным творением. Что это такое, как работает, почему каждый человек может овладеть им? Но неважно; этот так называемый мицелий распространяется по всему миру на каком-то воздушном неизвестном уровне, и если ты присоединился к этой системе с одной стороны, то обязательно сможешь отыскать другой выход, главное, чтобы искомое (человек, обыкновенно) был к этой же системе сейчас присоединен. Зэцу в этом случае работает как кнопка «выкл», а простое неиспользование нэн при умении контролировать ауру делает поиски сложнее, но не обрубает все пути. Но если искомый человек вышел на связь, значит, он наконец-то задействовал нэн.
Он с победным выражением смотрит на сидящую рядом с ним гостью — аккуратную девушку с короткой стрижкой и черно-белыми волосами. Разумеется, это Сян. Она просто улыбается, будто пропускает эту невероятную новость мимо ушей, просто тут для красоты, с нее бы сталось, однако она слушает, и Церредрих это знает. С этой сучкой опасно вести дела, но она пока что играет по его правилам, и оттого живет. Иначе бы он ее близко не подпустил. Она еще опасней, чем Морена. Может, потому что Морена предсказуема в том смысле, что они одной крови, и сумасшествие у них одно на двоих.
Но Сян рядом — как заведенная бомба. Когда сорвется? Но Церредриху так нравится рисковать…
— Если бы не наша связь с «Оком Молота», то вряд ли бы мы тратили время на такую ерунду, — замечает она, и Церредрих разводит руки в стороны, картинно вздыхая.
— Зря ты так. Просьба у культа сложная, но интересная. Разве тебе не любопытно взглянуть на человека, что стал затворником, а потом «вознесся» до статуса божества? Напомню, именно это у нас не сработало с одним проблемным юнцом, хотя ради этого я даже рискнул своей жизнью и пошел на место взрыва нэн-бастера. А ведь это очень даже могло меня убить.
— Этот человек такая же проблема. Даже хуже.
Ах, Куроро Люцифер… Глава опасной группировки, убийца йоркшинской мафии, палач и величайший грешник в истории старого мира. Как же, как же. Неудивительно, что Гон Фрикс с ним когда-то давно пересекся, у них есть эта аура разрушителей нормального хода событий… Интересно, что у Куроро Люцифера вышло «вознестись» и преодолеть барьер нэн, а у Гона — нет. Может, дело в образе мышления? Гон мыслит величинами простыми, а Куроро — человек высокий одухотворенный… Тот, кого может понять сам Церредрих. Возможно, это одно из условий, один из маленьких ключиков, которые потребуются, чтобы достичь статуса выше.
Он вздыхает и тянется к коробу с сигарами. Утомительные вопросы, он что, охотник за ковчегом?
— «Око Молота» давно его ищет. Еще до начала лихорадки экспедиций он довольно сильно подгадил им в кашу, — Сян опирается на стол и подпирает голову руками. Ей явно становится скучно, тема не особо ей любима. — Не знаю, что именно он сделал, эти ребята слишком любят скрывать собственные оплошности, но он явно был там не просто членом культа, а кем-то из высшего эшелона, а когда предал, то получил свою метку, — она стучит пальцем по лбу. — Крест еретика.
— Собираешь сплетни?
— Все может пригодится, — Сян одаривает Церредриха лисьей улыбкой. Он отвечает аналогично, дразнится. — Разве не за этим я торчу в этом дурацком сборище идиотов, которые не видят дальше своего носа?
Ну, так можно сказать про многих. Церредрих относится к культу философски. Они, конечно, несомненно те еще простофили, но не стоило отрицать, что за свою веру они стоят горой. Сегодня такая преданность многого стоит! И вера. О, да, теперь верят разве что в деньги.
— Если он вознесся, — его взгляд возвращается к Панде, — значит, он чем-то пожертвовал. Нельзя так просто получить настолько много без соответствующей цены. Но наверняка есть способ обмануть систему. Мне совсем не улыбается приносить идиотские клятвы, чтобы потом всю мою жизнь ощущать себя неполноценным. Если уж становиться на ступень выше, то во всей красе.
— Думаю, тут работают психологические трюки.
Знать бы еще, какая именно психология тут сработает… Но, чтобы понять принцип работы системы, ему нужен один такой человек — так сказать посмотреть на «вознесшегося», увидеть собственными глазами. Вряд ли тот утратил человечность, но что-то в нем наверняка меняется, и эту крохотную разницу Церредрих так жаждет отыскать и увидеть. Он мучительно закусывает губу, воображая себе, как получает наконец желаемое…
Черт, до него еще идти и идти.
— Что с другим экспериментом? — отвлекается он от мыслей и снова смотрит на Панду. Лицо у него такое, словно его силком тут держат. Неблагодарная свинья, но работу делает хорошо, не избавиться даже!
— Клон номер девять функционирует нормально.
Речь, конечно же, о двойниках Гона Фрикса. Одна из немногих адекватных идей, предложенных этим психопатом Джайро, и Церредрих решил устранить главный источник всего брака — клоны клонов, как известно, всегда проблемны, а основано все было на карте Острова Жадности. Потому к девятому клону, самому успешному, пришили голову оригинала… И сделали его симпатичнее обезьяны. Если наблюдать за маленьким творением, пусть бегает без шрамов и с рожей немного покрасивше, а то на Гона Фрикса порой без слез и не взглянешь. Столько ран! Совсем не эстетичных.
— И как его путешествие?
— Господин Юйди не сообщал о неполадках, полагаю, все в рамках нормы. Путь до Медной Кузницы идет спокойно.
— Замечательно! — Церредрих хлопает по столу. — Ну хоть какая-то радость. Заказать что ли девочек, чтобы отпраздновать?
Сян резко поднимается на ноги и одариваете его самой солнечной из всех улыбок.
— Я пошла.
— Я шучу, не сбегай раньше времени! — воркует он, а потом, подумав и пожевав губу, вновь опускает взгляд на Панду, который уже готовится драпануть из офиса. — Он не высказывал опасений?
— Юйди? Нет. Он следит за ним. Если что-то пойдет не так, то мы точно об этом узнаем. Плюс там Четверка, а у того, — у Панды на лице вырастает ухмылка, и Церредрих знает ее причину, потому что в этом мнении он с тем самым Четвертым солидарен, — от одного упоминания Гона глаз дергается, не зря чуть поменял себе лицо, так что он будет следить за младшим двойником, как за зеницей ока. Чтобы точно не допустить промашек.
Что ж, это, несомненно, радует. Может, им удастся вырастить своего маленького Гона Фрикса в пробирке, только того, что будет им подчиняться, и что вознесется именно так, как требуется самому Церредриху…
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Шум праздника достигает его ушей, когда Найн решает побыть в одиночестве вдали от лагеря. Он бродит по барханам между тонкими деревьями, наблюдает за огнями в уничтоженной деревеньке с холма, пока сам размышляет о словах, которые говорит ему Киллуа Золдик. Это приносит в его душу беспокойство; ему не нравится это чувство неуверенности, ранее незнакомое, но Найн — всего лишь человек, и, следовательно, такой же раб своих эмоций, как и любой другой, пусть даже его вера сильна, и эта вера должна помочь ему преодолеть все трудности. Но он не бросается в крайности; решает попридержать гнев, хотя хочется выплеснуть его на кого-то, намеренно уединяется, чтобы отделить зерна от плевел; причины от следствий. Истинный гнев от фальшиво привитых эмоций.
Дело не в вере. Дело в людях, которые ей следуют. Они — еретики, лжецы, они не достойны молиться Царице-Матери, но даже если Найн убьет каждого из них, даже если каким-то образом он сумеет избавить мир от Юйди, человека, что вносит в его душу самое главное беспокойство, вряд ли это уничтожит саму проблему в его сердце. Неуверенность. Царица-Мать, очевидно, и есть бог, которому он молится, но… если следовать всему, что было… выходит, она бывший человек? Как Юйди. Значит, фальшива не Царица-Мать, а возведенный из нее культ. Но как он может предать ее? Она ведь самоотверженно рисковала жизнью, все эти легенды — правда! Они подтвердились на Темном Континенте!..
Некоторое время Найн размышляет об этом парадоксе, а потом решает вернуться. Он игнорирует попойку и пляски у костра, не удостаивая так называемый товарищей даже взглядом. заходит в храм — единственное место, где еще тихо, где можно остаться вдали от этого сборища варваров. Его шаги эхом разносятся по пустому мертвому зданию; сейчас Найн — единственный, кто предпочитает молитву какой-то глупой пьянке, и это злит его еще больше. Но он не выплескивает свой гнев. Идет к статуе обезглавленного бога, чтобы успокоить душу, но вместо этого останавливается на пороге комнаты с алтарем, потому что у подножия статуи видит…
Киллуа Золдик.
Словно труп. Лежит на земле.
На секунду Найн мешкает, не понимая, что именно должен сделать в такой ситуации; но потом бросается к нему, плюнув на все. Он падает на колени перед старшим товарищем, переворачивает его на спину, хватает за руку — кипяток. Глаза у Киллуа Золдика закрыты, на коже видна испарина. Он бредит? Его лихорадит… Найн хмурится, а потом опускает глаза вниз, туда, где видит его руку, дрожащую — и видит наросты на ней, мутирующие в нечто, напоминающие крылья насекомых. Глаза его распахиваются. Найну прекрасно известно про загрязнение разума. Молитвы помогали оставаться ему чистым, но Киллуа Золдик не верит в Царицу-Мать так, как делает это Найн. Потому на него падает проклятье!
Он хочет обернуться и позвать кого-то но в эту секунду Киллуа Золдик на его руках распахивает глаза. Холодный светлый лед замутнен дымкой. Когда Найн опускает на него взгляд, Киллуа Золдик булькает что-то, а потом бормочет — так смазано, что Найн едва способен расслышать в этом бормотании хоть какие-то слова. Голос звучит жалко, плаксиво, это не тот старшой, которого он видел до этого, будто другой человек… Это его настоящие чувства. И эта искренность вынуждает Найна затихнуть и затаить дыхание, жадно впитывая все, словно губка.
— Гон… Это ты… — его рука тянется к лицу Найна, и тот замирает, не шевелясь, боясь даже моргнуть. — Я так… виноват… перед тобой. Простишь ли ты… меня? — внезапно крохотная точка на лбу Киллуа начинает кровоточить, и Найн распахивает глаза, видя, как кровь стекает все ниже, по белому красивому лицу. — Это я тебя убил. Я так… виноват. Все эти годы… я только и думал… о том, что был не прав. Сможешь ли ты… простить меня?.. Гон, о, Гон…
На этом его силы кончаются; тело Киллуа Золдика в руках Найна обмякает и становится тяжелым грузом. Несколько мгновений Найн смотрит на него, не понимая, что только что услышал. Гон? Почему Килллуа Золдик извиняется за убийство? Разве это не его хлеб? Или даже убийцу гнетут кошмары о забранных жизнях? Но это так на него непохоже!.. Или же это галлюцинации, навеянные мутацией? Разум грязнеет без веры…
Разве Киллуа Золдик убивал какого-то Гона?
И в этот момент голову Найна словно огревает тяжелым молотком. Боль такая резкая, что он зажмуривается, а когда распахивает глаза, то видит мимолетное явление — словно мираж, в котором он стоит на крыше небоскреба, в котором перед ним Юйди, в котором слышит свист пули, а потом — боль в глотке. Он резко вскакивает на ноги и отшатывается от Киллуа Золдика, хватаясь за шею, а потом начинает тяжело глотать воздух. Вздох, выдох. Вздох. Выдох.
Такого с ним не было! Что это… за видение…
Он снова смотрит на Киллуа Золдика, не убирая ладонь от шеи, а потом оборачивается назад, где слышит легкие шаги в коридоре. Он видит человека, которого знает, но в этот раз без маски, что скрыла бы его высокомерный надменный взгляд. Когда Найн поднимает глаза, он встречается взглядом с Ши. Нет, шепчет подсознание, не это его имя. Четыре, так его зовут.
Chapter 160: ПУРГАТОРИО: разница между солнцем и луной
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
— Что ты тут делаешь?
До этого Найн никогда не видит Ши — Четверку, поправляет он сам себя в мыслях — без маски, тот вечно ходит с полузакрытым лицом, и сначала он не понимает причины таиться от собственных товарищей, но, теперь, смотря на него… Только дурак не увидит, что они похожи. Слишком похожи для простых незнакомцев, и это вызывает множество вопросов, основная часть из которых решается довольно просто, одним ответом — Юйди. Точнее даже не Юйди, а культ, его гнилое ядро… Но Найн не меняется в лице и не кидается на Четверку с расспросами, он просто щурит глаза и делает шаг к Киллуа, вставая между ним и неожиданным гостем; Четверка, впрочем, не выглядит так, будто его особо интересует Золдик, он смотрит на него без заметного интереса, лишь губы подрагивают в ухмылке. Но когда он резко поднимает взгляд на Найна… Вот тогда становится неприятно. Но он не вздрагивает, просто смотрит в ответ тем же презрительным взглядом.
Впрочем, Четверка явно не настроен серьезно, потому что убирает руки за спину и обходит комнату с обезглавленной статуей по кругу, довольно щуря глаза. Лукавый лис, змея!.. Одна из причин падения морали культа!.. Демон с его лицом!.. Но Найн ничего не произносит. Просто смотрит в это очевидно фальшивое лицо, попытку сымитировать что-то, чем Четверка не является, а потом грубо бросает:
— Почему бы тебе не пойти к Юйди и остальным, если вы решили отказаться сегодня от вечерних молитв ради пьянки?!
— Какие мы злые, — тот звонко смеется и останавливается, его каблук со стуком ударяется о пол, и в тишине эхо откликается слишком громко. — Ты такой напряженный, тебе бы расслабиться. Никто еще не умер от того, что пропустил один вечер столь невероятно важных молитв. Людям, знаешь ли, — он произносит слова медленно, растягивая, и, сказанные столь сладким тоном, они напоминают патоку, — иногда нужен небольшой перерыв, иначе они могут свихнуться и сойти с ума от горя, прямо как… твой дружок, что лежит за тобой, — он выпрямляет спину, теперь глядя с любопытством, и Найн делает шаг к Четверке, не давая ему смотреть на Киллуа, притягивая внимание к себе. — Что тебе сдался этот дурак? Мы так хорошо отдыхали, а он взял и струсил! Шавка! — неожиданно Четверка щерит зубы, словно в оскале, и от этого он больше напоминает дикую псину, больше напоминает самого Найна в моменты безумия, отчего тот мгновенно темнеет лицом. — Он не верит в твоих богов! Только в Гона Фрикса! В этого ублюдка!
— Не смей говорить так о Киллуа Золдике, — холодно чеканит Найн, и на лице у Четверки мгновенно проступает снисходительность.
— А то что? Ты за него так беспокоишься? Какой ты душка. Только тебе он верен никогда не будет, даже в богиню эту не поверит, потому что на его уме всегда будет один человек. Обидно, не правда ли? — он подается вперед, и они с Найном оказываются слишком близко. Его дыхание ощущается на коже, такое теплое. — Сколько не бегай, а толку-то нет. Хотя тебе, думаю, не привыкать верить в чушь. Как весь ваш культ, все ваши боги — это всего лишь люди. Нет никакой божественной силы! Нет праведности! Лишь сильные этого мира решают, кому молиться, что верно, что нет! И ваша Царица-Мать — такая же лгунья, потому что она — простой человек, который…
Наверное, запоздало понимает Найн, когда бросается на Четверку с кулаками, на самом деле его злит даже не оскорбление Царицы-Матери, хотя в обычном случае так бы оно и случилось, но Киллуа Золдика. Царица-Мать переживет злые слова какого-то идиота, она разумна, она справедлива, и даже если она была человеком, это не отменяет ее деяний. Ее можно уважать хотя бы за то, что она была великой героиней. Но Киллуа Золдик прямо тут. Ему плохо, и Найн чувствует, что в этом замешан Четверка, в этом замешан Юйди. Две проблемы! Но плевать, кто виноват! Главное, что он убьет этого говнюка прямо сейчас!
Четверка громко смеется, когда Найн хватает его за грудки и швыряет на пол, когда заносит кулак. Он продолжает хохотать в голос, когда Найн избивает каждый сантиметр его красивого фальшивого лица, когда бьет его смеющийся рот, не оставляет ни единого живого места; в какой-то момент Четверку это утомляет, и он начинает давать отпор, и они дерутся, но это глупая и короткая драка, потому что Найн банально сильнее. Четверка быстр и хитер, но Найн видит каждое его движение, думает — предсказуемо, слишком медленно, слишком… слишком. Жалкое зрелище. Когда Четверка пытается выцарапать ему глаза, он хватает его за запястье и с хрустом сжимает, отчего тот взвизгивает и пытается вырваться. Теперь ему не весело; но весело Найну, который продолжает избивать каждый сантиметр его лица. Плевать, что они выглядят похоже! Плевать на все! Киллуа Золдик, может, и еретик, не верящий в Царицу-Мать, но он следует ее заветам, и, значит, он праведный человек! Значит, у него есть шанс на спасение, значит, он лучше всех здесь! И он заслуживает помощи! Потому что это именно то, что обещали Найну в культе! Спасение тем людям, что чисты деяниями! И если он сожалеет об убийствах, значит, он всегда найдет путь на светлую сторону!
Но когда он почти ломает нос Четверке, сидя на нем сверху, а тот под ним уже больше скулит, чем ругается, кто-то перехватывает запястье Найна и отводит назад. Он резко смотрит в сторону, назад, где позади него стоит массивная черная фигура — Юйди, но в его взгляде, в отличие от его бесполезного глупого протеже, не чувствуется ненависти, ничего. Так они стоят секунду, две, пока Найн не расслабляет кулак, оповещая, что больше не станет бить, и Юйди отпускает его; когда он поднимается на ноги, мужчина хватает Четверку за шкирку и помогает ему встать, а тот рычит и хнычет одновременно, и слезы на его лице смешиваются с кровью. Он злобно таращится на Найна, и Юйди похлопывает его по плечу, после чего твердым голосом произносит:
— Поди прочь.
— Но…
— Иди, я сказал.
Когда Четверка трусливо убегает, продолжая злобно пялиться на своего обидчика, Юйди оборачивается уже к Найну; тот же осматривает сбитые в кровь костяшки. Когда он встряхивает рукой, то чувствует, как ходят мышцы под кожей. Заживать будет долго, но плевать. Он здесь не для того, чтобы участвовать в конкурсе красоты.
— И что это было?
Найн пожимает плечами.
— Он меня взбесил, — затем он резко распахивает глаза. Конечно, он не доверяет Юйди, но вместе с тем в Юйди больше благоразумия, чем в ком-либо здесь, и этим нужно воспользоваться. Он кидается назад, к Киллуа Золдику, а потом встряхивает его за плечо и смотрит на гостя во все глаза, пытаясь сыграть настоящий испуг (он напуган, но не настолько). — Ему плохо! Мутация… Это из-за загрязнения разума! Что можно сделать?!
И он оказывается прав, сделав свою ставку на него, потому что взгляд Юйди тут же теряет всякую забаву, а уголки губ опускаются.
— Мутация?.. Только взгляните на этого идиота, — но это, очевидно, про Киллуа. Этот тон настораживает Найна, потому что так отчитывают нерадивых детей, не коллег. — Перебрал с нэн, и без седативных… Ладно, я разберусь.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
И он действительно разбирается, помогает оттащить Киллуа Золдика в палатку, что-то колет, совершает манипуляции не слишком Найну понятные; когда он уходит, следов мутации на коже как не бывало, только рана от вырванной ранее части, но она совсем незначительна; проблема в другом, совершенно в другом. Сидя у постели, Найн смотрит на него — на смертельного бледного Киллуа Золдика, на чьем лице проступила испарина. Он настолько белый, что, если бы не дыхание, Найн мог бы с уверенностью сказать — это труп, живые люди так не выглядят, но и дышит он так тихо, что это скорее похоже на ветер. Некоторое время Найн не шевелится, просто смотря на него сверху вниз, потом осторожно касается кожи лица… Чувствует под пальцами тонкую липкую пленку пота, кожа теплая, даже горячая, слишком… У нормальных людей не может быть такой температуры.
Вот так он сидит рядом час, даже больше, пока, наконец-то, Киллуа Золдик не приходит в себя. Сначала дрожат ресницы, потом он медленно открывает глаза. Он выглядит дурно, хуже, чем дурно, но нет такого слова, что описало бы его больной вид. И это и есть один из легендарных ассасинов, из той семьи, что держит в страхе весь старый мир? Найну хочется посмеяться над этим, но он не меняет выражения лица, просто склоняясь ниже. Но Киллуа все еще между сознанием и дремой, он не может вынырнуть окончательно, словно пробить оболочку сна… Может, ему снятся кошмары, и они никак не отпускают его. Найн не может сказать. Его взгляд фокусируется на вещи, которая и до этого тревожит его — маленькой точки на лбу, и если раньше оттуда шла кровь, то теперь кажется, что там, прямо в мозгу, находится сгусток нэн. Что это… Может ли быть, что это и есть источник проблем Киллуа Золдика? Пальцами Найн осторожно тянется к этому небольшому сиянию, почти касается лба ногтями, чтобы мгновенно пробить кожу и выдернуть это нечто, но в эту секунду Киллуа Золдик окончательно раскрывает глаза, а Найн, пойманный врасплох, вместо того, чтобы как пойманный с поличным ребенок убрать руку, кладет ладонь ему на лоб. Прохлада приносит Киллуа Золдику покой. Он прикрывает глаза вновь и тихо стонет.
— Девяточка, — так он называет его, и Найн не шевелится.
Это имя не откликается в мозгу как неверное. Скорее как «да, так тоже можно». Он позволяет Киллуа Золдику взять себя за руку, убрать ее с лица, но не отпустить. Пальцы у него все еще дрожат; Найн чувствует, что он ведет себя более вяло, чем обычно. Наверное, из-за седативных. Юйди вколол средство от загрязнения разума. Чтобы не свихнуться от нэн.
— Прости меня. За этот вид.
— Все в порядке, — машинально отвечает Найн, и Киллуа с усмешкой трясет головой.
— Разве? Лицезрел такое жалкое зрелище. Как можно чувствовать хоть что-то после такого, кроме отвращения?
— Почему я должен его ощущать?
— Потому что я убийца, который сожалеет о содеянном. Или точнее не сделанном.. Разве это не жалко?
Не сделанном? Но Киллуа Золдик плачет о том, что некий Гон был убит его же руками. Но Найн решает не озвучивать этого. Он склоняет голову набок, ожидая, продолжит ли Киллуа Золдик говорить дальше… Тот явно собирается. Он не поднимается с постели, слишком утомленным предыдущим припадком, но в его взгляде медленно проступает ясность, пусть и чуть померкшая из-за дымки успокоительного. Он продолжает сжимать ладонь Найна, словно в этом жесте найдет успокоение, и тот не вырывает руку, позволяя старшему коллеге продолжать это странное единение. Это ведь важно, думает про себя Найн. Это важно, а потому я потерплю. Его не то, что особо сильно это смущает, скорее озадачивает.
— Кто такой Гон Фрикс? — вдруг спрашивает он.
— Гон… Где ты слышал это имя?
— Его называл Ши. Сказал, что ты верная псина этого человека. Ты навредил ему? Почему ты извинялся?
Ты убил его, говорит про себя Найн, но ты сделал что-то еще, и именно это меня интересует.
Киллуа медлит. Его взгляд блуждает по окружению, не в силах найти якорь.
— Гон… Это мой лучший друг, — вдруг произносит он, и Найн вскидывает бровь. — Он был… одним из арбитров. Которые работали с Юйди. Одним из основателей… Мы с самого детства вместе. Столько всего пережили… Может, слышал про муравьев-химер и кризис из-за них? Мы его устранили… Хорошее было время, — он вдруг вздыхает, этот вздох полон ностальгии и тоски. — Гон был для меня всем. Солнцем, жизнью, направлением… Он всегда знал, что делать. Он всегда поступал верно. Но когда весь мир обернулся против него, когда его подставили… Я знал! Я знал, что это была неправда, знал… Но все равно не поддержал его, все равно вздумал, что это он был неправ, что остальные в своих суждениях не ошибались!.. Я должен был помочь ему тогда!.. Но вместо этого я его бросил! И поэтому Гона убили! Я…
Он снова хватается за голову, словно та болит, и Найн видит, как точка на лбу начинает сиять нэн ярче. Он легко складывает два и два: скорее всего он блокирует у себя воспоминание об убийстве этого друга, видимо, настолько сильно мучается чувством вины, но оно пробивается, когда он не в себе. Гон Фрикс… Он слышал о нем, на самом деле. Просто не соотносил образы. Ну да, верно, один из арбитров. Тот парень, что рванул бомбу в Лунцзю. Найн не помнит того времени, но он помнит все разговоры об этом, потому что они длятся до сих пор.
— Я так виноват.
— Людям свойственно ошибаться, — произносит простую истину Найн, и Киллуа морщится, словно ему тошно от таких слов.
— Это ничего не изменит. Моя ошибка стоила ему жизни! Вместе мы могли бы сделать все так, как он и хотел! Но его убил Церредрих, — о, значит, он тоже здесь замешан? Тот богатый спонсор, знакомый с госпожой Сян. — Я просто сидел на месте и ничего не делал! Черт… Черт… Прости, — бормочет он на выдохе и прячет лицо в ладонях. — Тебе вовсе не обязательно слушать эти причитания. Сделанного все равно не воротишь.
— Не страшно делиться этим со мной?
— Почему должно? — Киллуа чуть опускает ладонь и смотрит на него долгим пристальным взором. В полутьме его глаза кажутся темными, словно ночное море, не то ледяное безразличие, что Найн наблюдает до этого. — Это не то, что какая-то секретная информация. Она ничего не изменит. Разве что твое отношение ко мне. Неприятно за таким наблюдать, за то и извиняюсь. Не то, на что ты надеялся.
— Я ни на что не надеялся.
— Ты слишком добрый.
Улыбка на устах у Киллуа становится кривой.
— Возможно, потому что ты — часть Гона.
Когда Найн всем своим видом демонстрирует недоумение из-за столь… своеобразного ответа, он слышит ответ, который вынуждает его вслушаться гораздо больше, чем он ожидает. Киллуа открывает рот, Найн впивается в его потрескавшиеся губы взглядом, хищным, чувствуя, как по спине катится пот, потому что Киллуа Золдик произносит:
— Ты — один из клонов Гона Фрикса.
И Найн слышит историю про то, что когда-то тот самый арбитр, еще в пору, когда он им не был, стал источником для создания около десяти двойников; точнее, он и сам был таким, клоном Джина Фрикса, но следующий — партию от второго до десятого — создали на основе именно Гона. Второй был убит. Третий существует, где-то. Четвертый — Ши, Найн видит его своими глазами. Пятерка убит Гоном, Семерка — аномалия, дефектная версия, тоже где-то существует… Восьмерка… Остальные… Киллуа уже не помнит; но вряд ли они особо важны, так он говорит. Тоже мал прожившие ошибки. Десятый — дефект еще хуже, неспособный на нэн, и Девятый…
Найн — девять с одного из мертвых языков.
Он внезапно чувствует, что это удивляет или расстраивает его не так сильно, как должно. Он должен быть зол, наверное? Что, получается, он не свой человек, а просто чья-то копия? Но злости нет, только спокойствие. Ну, да. Так выходит, что он чей-то двойник. Но если взглянуть на того же Четверку, разве это делает его хуже? Гон Фрикс — тоже двойник, и он живет явно невероятную жизнь, если о нем говорят так много людей. Это не обязует Найна ни к чему, разве что дает ему понять, что в мире существует еще несколько человек, что выглядят прямо как он. Потому он смотрит на Киллуа, ему в глаза, а потом пожимает плечами. Тот глядит на него, долго, но потом, явно успокоенный, что ему не пришлось выслушивать гнев и успокаивать юношу, что узнал страшный секрет рождения, закрывает глаза, и в этот раз он проваливается в менее беспокойный сон. Найн все еще сидит рядом, не отпуская его руку, дожидается, пока Киллуа Золдик не уснет еще глубже, после чего мягко убирает ладонь и поднимается на ноги. Некоторое время он смотрит на Киллуа и размышляет — наверное, во мне он видит того Гона, потому в моменты бреда начинает бормотать извинения.
В задумчивости он покидает палатку и смотрит на звездное небо над головой. Богов не существует. Он — лишь копия. Но люди сами выбирают себе божеств… и это не лишает Царицу-Мать ее достижений. И не делает Найна кем-то другим. В конечном итоге это просто точка зрения, она не меняет ничего, кроме точки зрения. Это приносит покой в душу Найна, и он кладет руку себе на сердце. Главное, что он знает, что делать. Кто он. Главное…
Он поднимает глаза и видит перед собой Юйди. Высокая тень заслоняет восходящее солнце. Тот, впрочем, без своей наглой ухмылки; он выглядит серьезно, и когда он такой, то Найн даже начинает его опасаться. В нем есть нечто, пожалуй, что можно расценить как божественное. Юйди — такой же, как Царица-Мать! Но она справедлива и милосердна, а этот… ведет себя типично для человека. Но Найн не меняется в лице; он смотрит на Юйди, а потом угрожающе щурит глаза.
— Ты ведь знал про всю чушь с клонами, верно? Раз с тобой ошивается один из таких.
Юйди начинает ржать.
— Опа. Ну да, ладно. А что?
— И, значит, по твоему мнению я такой же? Да? Как этот тупорылый дебил, которому я наподдал в зале?
— Нет. Ты гораздо разумнее Четверки, хотя в чем-то он умнее тебя. К сожалению, в общей сумме вы оба идиоты, но по-разному, — когда он ухмыляется, Найн не чувствует в себе горящее раздражение и желание ударить его, что, наверное, говорит о невероятной его доброте, иначе он никак не может объяснить то, почему он настолько милосерден сегодня. Не убил идиота Четвертого, не врезал Юйди. — Я не верю в то, что клоны обязаны быть похожи на оригинал, хотя, несомненно, вы все хуже вашего прародителя. Я подразумеваю не Гона, а Джина. Но Джин Фрикс — тот еще фрукт.
— Я так много слышу об этом Гоне в последнее время.
Лицо Юйди мрачнеет. Он резко поднимает голову наверх, к восходящему солнцу, и Найн невольно наблюдает за направлением его взгляда. Когда тот начинает говорить, он не поворачивается, но ему не нужно слишком сильно стараться, чтобы вообразить себе лицо этого человека. Словно выточенное из камня, безразличное.
— Есть люди, которых мы называем точками сингулярности. Обычно они становятся причинами многих бед и несчастий, но кому-то приносят удачу. Часто такие точки сингулярности становятся теми, кого вы называете зверьми конца. Грубо говоря многое крутится вокруг них. Гон Фрикс — из таких. Нераскрытый потенциал. Разумеется, многие о нем говорят. И тем более рядом с тобой, потому что ты — его копия.
— Как блондинчик, да?
Взгляд Юйди становится веселее.
— Да, как и блондинчик.
— У него знатно лицо кривит, если при нем упомянуть Гона.
— У них была короткая вражда, которую Четвертый воспринимает серьезней, чем она была на самом деле.
— А Киллуа Золдика он ненавидит поэтому же?
— Возможно. Или ревность… У него-то нет своего верного последователя.
Найн не удерживается от того, чтобы закатить глаза. Ну конечно. Неполноценность. Этого, наверное, ждал от него Киллуа, когда заговорил о клонах, вот и смотрел так беспокойно, но какое дело самому Найну? У него есть Царица-Мать, вера в нее, а остальное не так уж и важно.
— Я не хочу, чтобы он снова доставал Киллуа Золдика, — твердо произносит Найн, стискивая зубы. На виске ощутимо бьется жилка. — И я беспокоюсь, что это место плохо скажется на нем.
— Почему тебе не наплевать?
— Я люблю хороших людей, — честно отвечает Найн. Даже если они умирают, как собаки, не добавляет он. Это вызывает снисходительную улыбку у Юйди. — Есть ли способ аннулировать его контракт? Увезти обратно в Гойсан или хотя бы оставить в безопасном месте.
— Это приведет к репутационным потерям.
— Плевать! — рявкает он и стискивает кулаки так сильно, что на ладони потом останутся кровавые полумесяцы от ногтей. — Мы должны были нести Ее слово, но в итоге я единственный, кто тут верит в это! Есть ли в них, этих словах, вообще смысл?! Кому есть дело до репутации, до богов! До всего! Ведь богов нет, если это такие же люди, как ты!
После этого Юйди неожиданно задумывается, и эта пауза выглядит так внезапно, что Найн не только успевает тяжело отдышаться, но даже успокоиться, обдумать сказанное, и, что, наверное, не стоило так говорить про смысл в Ее словах, потому что он все равно в нее верит, и это была глупость, сказанная на эмоциях. Но Юйди все еще думает; потирает подбородок, глядя на него, а потом вдруг цокает языком. Выглядит он как ленивый лев, который не хочет есть свою жертву и просто с ней играется, это злит Найна отчего-то гораздо сильнее, чем все только что вскрывшееся дерьмо, которое, по логике, должно было заставить его впасть в неистовство.
— Ну, так-то оно так, конечно. Но все зависит от точки зрения. Например, та же Царица-Мать. Для тебя она божество, для меня — простая противная девчонка. Противная не в том смысле, что она мерзкая, скорее, что она очень уж любила повторять одни и те же вещи, считая их правильными.
От неожиданности Найн замирает на месте и забывает, как дышать. Ну точно. Юйди старше.
— Ты… Ты ее знаешь, — находит на него осознание, и это явно веселит Юйди.
— Ну конечно. С чего бы мне ее не знать? Я даже могу вас познакомить.
Встретиться с Царицей-Матерью…
— Но за это ты для меня кое-что сделаешь. Точнее не для меня, а для своего культа, но эту миссию они поручили мне. Но, честно скажу, меня такие мелкие заказы не интересуют, а вот ты сможешь не только пожать ручку своей любимой дамочке, но и заодно спасти своего приятеля Золдика от мутации и куда более страшного проклятия — репутационных потерь, если он вдруг свалит из экспедиции.
Внезапное переключение на торг не удивляет Найна, это ожидаемо. Но если культ нанимает Юйди для убийства, то, стало быть, это не такое уж и плохое деяние, потому что «Око Молота» редко настолько открыто нанимает людей для уничтожения врагов. Значит, это кто-то ну очень серьезный. Плюс это поможет Киллуа Золдику, то есть, сплошная выгода. Он кивает, и Юйди растягивает губы в широкой ухмылке.
— Твоя шайка давно ищет одного известного в вашей среде еретика, который когда-то давно спер кое-что важное, а потом сжег все документы. Я, конечно же, говорю о человеке, что когда-то давно состоял в вашем культе, его имя — Куроро Люцифер.
Chapter 161: ПУРГАТОРИО: раздор, второй всадник
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Леорио думает, что это Церредрих. Вероятно, у него есть основания полагать таким образом, потому что во всей внутренней кухне Какина Хисока не разбирается настолько, что плакать хочется, но лезть в эту дыру он не собирается, потому что, ну ради бога, если он просто прикоснется к такому чудесному кластеру проблем, которая несет за собой Семейка Хой Гоу Джоу, то можно смело подписывать себе смертный приговор. Это он говорит, работая на одну особу оттуда, да-да… Но ладно, это на самом деле не столь важно, потому что это лишний раз подтверждает, что всякий, связавший себя с этой фамилией, обречен на невероятные страдания и дебильные приключения, как уже было с ним на «Ките», и как происходит сейчас. Словно чума. Неудивительно, что Гон так закончил, это все потому, что он подержался за ручку с Фугецу, а потом решил сделать это с Бенджамином, с Камиллой, с… Да уж, список можно перечислять бесконечно.
Они смотрят друг другу в глаза, когда Леорио открывает рот, словно желая добавить что-то еще, но потом резко оборачиваются назад, когда двери в храм с громким скрипом открываются. Скорее всего кто-то из местных. Лучше им не знать, что они тут обсуждают, не то, что поймут, но это вопрос довольно деликатный, и для начала Хисоке хотелось бы обмозговать его если не в одиночестве, то хотя бы с тем, кто не создаст из этого проблем. Леорио пусть и слегка истеричка в душе (Хисока говорит это с любовью), но глупости делать не станет. Когда шаги становятся ближе к алтарю, Хисока прикрывает глаза и потирает переносицу, пытаясь сосредоточиться на том, что они уже выяснили.
Итак, генерал и Мелон — это Гон. Или не Гон, но точно та самая химера, которая состоит из частей Гона и его собственной головы. Боже, как звучит-то! Голова Хисоки, да вот только старая. Совсем сумасшествие. Есть основания полагать, что эта химера на самом деле не является Гоном, а кластером личностей, который вырождается в нечто новое из всех частей, из которых его сшили, потому что взрыв бомбы — это то, что Гон ни за что бы не сделал. Но Мелон говорит ему, что ему и самому не особо нравится все, что он творит, и это весьма в духе Гона — сначала натворить херни, а потом понять, что, ну, это было не так уж и обязательно. Как та охота на муравьев. Простой человеческий эгоизм, как тут не понять? Особенно Хисоке. Но почему тогда Гон не вышел на связь с товарищами? Почему всучил Хисоке нэнорезку и приказал ждать? Еще и та пирамидка… Он что-то планировал, пытался играть крупно, либо же так и делал, просто Хисока никак не мог разглядеть всего масштаба его грандиозного плана. Но почему же он выбрал именно Хисоку, а не своего приятеля Золдика? Они с ним были куда ближе. Да, разногласия, все такое… Или Гон пытается заставить сделать это именно его, потому что у Хисоки незамутненный взгляд?
Он так крепко задумывается, что едва не упускает момент невероятного преображения лица Леорио из спокойного в бешеное, следующее сразу за тем, как он от нормального цвета кожи мутирует в белый, а потом в красный, словно семафор. Вот это да… Но не это поражает Хисоку до глубины души, а то, как Леорио буквально гавкает:
— Твою рожу я помню! Сукин сын!
И затем он оборачивается.
Вероятно, тут должен последовать невероятное осознание, мол, погодите, но я знаю этого человека, и знаю по старому миру, хотя он не является частью экспедиции, ни черта это не местный, но его не происходит, потому что Леорио с диким криком бросается в атаку, и Хисоке приходится использовать «Жвачку», чтобы на алтарь случайно не принесли незапланированную жертву. Он смотрит вперед, на мужчину, что стоит перед ними и глядит в ответ с лукавым любопытством, отчего очень сильно напоминает лисицу: на нем традиционные одежды местных, но вот лицо Хисока узнает, потому что видел его в тот судьбоносный день, когда он попытался сыграть в приличного гражданина (охотника) и заявился на выборы местного председателя. Один из претендентов из бюллетеней, ну конечно. Хисока думает считанные секунды, которые Леорио пытается вырваться из захвата «Жвачки», вспоминая, а потом цокает языком и произносит:
— Паристон Хилл.
Ну да. Не на лисицу он похож, а на крысу, только не как свои коллеги, что меняли себе внешность ради соответствия прототипу зодиакального животного, а потому что глаза у него хитрые, просто кошмар. Паристон продолжает с забавной улыбкой смотреть на Леорио и его попытки вырваться, а потом поднимает глаза на Хисоку и притворно удивляется:
— Ой-я? Ой-я, ой-я? Неужели меня настолько хорошо запомнили, что даже ребенок знает мое имя?
Сначала Хисока хочет гавкнуть, мол, какой я тебе ребенок, я вряд ли настолько тебя младше, но потом вспоминает, что он выглядит лет на семнадцать, и для незнакомца будет походить на подростка; да и не то, что Паристон должен был его знать. Они не встречались лично. Когда Паристон делает шаг вперед, заводя руки за спину, он наклоняется и продолжает с любопытством смотреть на внезапных гостей из родного мира.
— А что Леорио-кун тут делает? Неужели за мной гнался?
— Отпусти меня! — названный оборачивается на Хисоку, злобно вращая глазами. — Я убью этого говнюка!
— А ты, значит, его друг? — змеиный взгляд Паристона впивается в Хисоку, но тот выдерживает эту атаку и даже бровью не ведет. — Интересно, что он потащил в столь далекий путь подростка.
Хисока решает использовать аргумент, который никогда в жизни не планировал вот так проговорить, но, эй, все бывает в первый раз, верно?
— Вообще-то, я профессиональный охотник. И я старше Леорио. Именно поэтому я тебя не отпускаю, — обозначает он, когда Леорио пытается дернуться еще. — Не верю, что именно ты заставляешь меня это говорить! Но вообще-то, — а это уже сказано Паристону, — мы здесь не за тобой. У нас миссия, официальная… От Какина.
Глаза Паристона мгновенно теряют блеск, становясь похожими на две черные бездонные дыры. Вместе с этим он явно теряет интерес.
— Ах, Какин. Ясно…
Но что-то тут не так.
Точнее, не с тем, что тут Паристон. Тот факт, что он якшается с вольными охотниками где-то на Темном Континенте скорее очевиден, потому что он не планирует вещи в Гойсане, и, следовательно, приключается где-то, как его заклятый друг Джин Фрикс. Даже встреча не столь удивительна, потому что Паристон явно из тех людей, что рискуют, но делают это в рамках своего рационального безумия, и потому то, что он держится рядом с основными путями вольных охотников — только логично. Так что это вопросов у Хисоки не вызывает, но вот что-то в его лице, что-то…
Они оба явно чувствуют, что узнают друг друга; в воздухе повисает какое-то напряжение, потому что Паристон пристально вглядывается ему в лицо, явно где-то на грани сознания помня про существование такого человека, как Хисока Морро, оставившего пусть незаметный, но все же существенный след в истории Ассоциации (речь, разумеется, про резню на выборах). А вот Хисока вглядывается в его крысиную морду, потому что помимо политика с бюллетеней чувствует, что видел это лицо где-то еще, точно не в той обстановке, в какой привык бы видеть людей, подобных ему — то есть, в кожаном кресле и дорогом костюме. Что-то в улыбке и сочетании с глазами, что-то в этой черноте, что-то… Он уже видел его, но не так давно, уже после воскрешения, когда Паристон уже давно отошел от политических игр с Чидль…
На каком-то старом фото…
Что не говори, но у Хисоки хорошая память на всякую чушь. На лица в том числе. Он из тех, кто легко вычислит человека на его старой фотографии, даже если в детстве какие-то детали сильно отличались — наверное, привык по фильмам обращать внимание на такие детали, как глаза, изгиб губ, ямочки на щеках… И он точно видел Паристона на одной такой старой фотографии — его осеняет, где именно, потому что на той же фотографии он видит и девочку, чья смерть ломает Куроро. Там была Сараса, на памятной старой фотографии, что когда-то показывала ему Пакунода. А второй незнакомкой, не бывшей частью Редана, но являвшейся членом оригинальной труппы, занимавшейся переводом кассеты с детским шоу была…
Тогда он обратил на нее внимание именно поэтому. Потому что не помнил в Редане, и подумал — странно. Почему Куроро не позвал подругу Сарады в свой крестовый поход ради мести?
— Шейла, — невольно срывается с его губ.
Лицо Паристона мгновенно меняется, со скуки на нечто иное, словно животный страх, но секундный; лицо вытягивается, зрачок сужается, исчезает улыбка и всякая доброжелательность. Хисока понимает — попал. Но там была девочка, а это — мужчина. Он хочет спросить, но слышит рядом тихий голос Леорио:
— Болван, что ли? Это же Паристон, один из «Зодиаков».
— Послушай…
Но Паристон его не слушает, потому что мгновенно срывается с места и с мертвым выражением лица уходит прочь. Так быстро, что даже Леорио впадает в ступор, потому что для Паристона — того Паристона, что позволил провернуть весь гамбит на выборах и со спокойным лицом принял поражение, когда его план с попыткой избрать Леорио не удался — это поведение нетипично. Он трусливо сбегает! Хисоке хватает лишь одного выразительного взгляда в сторону Леорио, чтобы они без лишних слов сговорились и бросились в погоню, несутся по запутанным улицам некогда красивого, но теперь почти мертвого города. Но Паристон быстр — и пусть его путь легко отследить, он скрывается в место, которое, пусть и очевидное, сейчас выглядит как неприступная крепость, ведь это — резиденция местного градоправителя. Неудивительно, что Паристон с ним якшается, он все же харизматичный сукин сын, но неужели он думает, что Хисока не найдет способ туда пробраться, чтобы задать пару ласковых?
Он многозначительно переглядывается с Леорио. И вновь, они понимают друг друга без лишних слов.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Биски воспринимает информацию о нахождении тут Паристона без особого восторга (его вообще никто не любит, да?), но вот план Хисоки по способу до него докопаться ей нравится. Он, конечно, не рассказывает всех деталей, но говорит, что знает кое-что про его прошлое, и это очень не нравится главному источнику головной боли всей Ассоциации Охотников, что Биски слушает с видом, будто нет новости лучше. Она плотоядненько улыбается и показывает ему большой палец:
— Организуем все, не бойся.
И правда организовывает! Как позже понимает Хисока, скорее всего она идет к градоправителю и предлагает ему отпраздновать обещанный пир о приезде друзей Дюллахан в той самой резиденции, и тот только рад; вечером их приглашают внутрь, в просторный холл, и Хисока уже планирует, как слиняет отсюда, чтобы побродить по округе для поисков Паристона, под предлогом похода в уборную. Боги, благословите самые очевидные отмазки… Холл выглядит роскошно, но старомодно: огромное пространство, у стен расставлены столы, а в центре — пустое место, наверное, для выступлений. Впрочем, Хисоке сегодня везет, потому что он замечает Паристона среди людей градоправителя; сидит себе с улыбочкой, будто ничего не было. Хисока решает нацепить такую же. Он кивает Биски, но прежде, чем он успевает сделать хоть шажок, позади слышит наигранно невинный голосок Морены:
— Рожа у тебя больно хитрая, случилось что-то хорошее?
— Видишь того парня? — они оба смотрят на Паристона, что успешно игнорирует их существование. — Вот поверь, вы с ним одного поля ягодки.
Она коротко смеется.
— О чем ты?
Но он оставляет Морену без ответа, как только видит, что одно из мест рядом с Паристоном освобождается. Когда он опускается на мягкую подушку рядом, Паристон наливает себе напитка из красиво украшенного старого чайника; он льет еще и в чистую чашку, которую затем предлагает Хисоке. Они чокаются — это взаимоуважение двух негодяев, и, когда оба выпивают (на вкус похоже на чай; об отравлении Хисоке не нужно беспокоиться, потому что он болен зобаэ, и, следовательно, самое страшное, что с ним станет — он выплюнет все это обратно вместе с обедом), то он слышит вежливо-любопытный вопрос:
— Не отстанешь, значит?
— Обломишься, — они оба одаривают друг друга доброжелательными оскалами. — После твоего позорного побега из храма? Надо было сохранять лицо лучше, я бы подумал, что обознался.
— Великодушно прошу простить, я был слегка ошеломлен от неожиданности и не ожидал, что кто-то совершенно мне незнакомый заденет столь своеобразную тему.
Пытается отшутиться? Неудивительно, впрочем, потому что речь ведется о Паристоне, который даже проигрыш вывернет в свою пользу. Ну, так Хисока понимает из того, что о нем слышит. Его не удивляет подобное поведение, наверное, в былое время он бы даже попытался на него наброситься, мол, давай подеремся, но так уж выходит, что теперь Хисока солидный человек!.. На людей не кидается, просто так не бросается! Тоска, одним словом! Он отпивает еще немного чая, а потом аккуратно ставит чашку на стол и, припоминая еще вещи, что слышал от Леорио о Паристоне — в основном о его замечательной дружбе с одним человеком — замечает:
— Я встречал Джина Фрикса.
— Невероятно, он еще не умер?
Голос Паристона звучит слегка скучающе, открыто демонстрируя его незаинтересованность в разговоре на данную тему. Они разве не друзья? Или там что-то сложное? Он наклоняется ближе, игнорируя выступление танцовщиц в центре, снова берет чашку… Паристон плещет туда еще напитка, и они опять смотрят друг другу в глаза, улыбаясь, как две лисицы, готовые вцепиться друг дружке в глотку.
— Вы же оба просто обожаете вытворять всякий хаос, почему ты сидишь оседло, а не путешествуешь с ним?
Паристон делает грустные глазки, все очень фальшиво.
— Я жду кое-чего, и для этого мне проще залечь на дно.
— Кое-что?
Это очень подозрительное «кое-что». Хисоке не нравится. Хисока хочет возмутиться. Он открывает рот, но Паристон, сначала утиравший себе рот салфеткой, внезапно тянет руку к нему и трет его лицо, отчего Хисока слегка шокируется, но, впрочем, это не просто чтобы заткнуть… Но и чтобы заткнуть тоже, потому что Паристон явно не будет делиться секретами просто так.
— Такие вещи, молодой человек, принято рассказывать наедине, а мы с вами посреди пьянки, где много любопытных ушей. Обломишься, — он хмыкает, и Хисока повторяет его хищный оскал.
— Почему же?
— Это личное. Такое позволено слышать разве что Джину, потому что он найдет сто пятьдесят способов смешно меня подколоть.
— А если я хочу сделать это не ради подкола? Если я хочу узнать о тебе побольше по другим причинам?
Когда Хисока подается вперед, Паристон не шевелится и смотрит в ответ на него снисходительно, даже когда Хисока приближается к нему так, что легко ощутить дыхание на коже. Теплое, едва заметное. Он растягивает губы в улыбке шире, прикрывает глаза, зная, что в рукаве у него остался важный туз, тот, который наверняка заинтересует Паристона, тот, что…
— Я убил большую часть «Пауков».
Лицо Паристона — каменная безразличная маска, словно он не понимает, о чем речь. Ничего. Это не то козырь, о котором шла речь.
— Но смерть теперь не помеха. Ты знал? Куроро убил меня, но я вернулся к жизни. Прямо как, — его выдох колышет светлые волосы Паристона, не отводящего от него взгляд, не моргающего, — можно вернуть твою подружку, Сарасу.
Бровь дергается. Отлично. Он попался на крючок. Улыбка, впрочем, у него ничуть не меняется, и довольно жизнерадостным голосом Паристон заявляет:
— Ты очень меня бесишь! Как тебя?.. — Хисока представляется, и несколько раз его собеседник катает имя на языке, словно вспоминая. — … Хисока… Не мог бы ты прекратить пользоваться моими слабостями из юности и незакрытыми гештальтами? Это слегка грязная тактика.
Хисока рассмеялся ему в лицо, а потом передразнил:
— Обломишься.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Впрочем, упоминание Сарасы — девочки, которая для своих… сколько бы ей ни было, но явно мало, лет оставила слишком сильный след в истории, ставшая причиной появления двух таких людей, как Куроро Люцифер и Паристон Хилл — явно работает на ура, потому что после окончания пира Хисока отправляется не пить с друганами дальше, хотя его зазывают, мол, опрокинуть пару бутылочек напоследок, раз уж есть повод (пить Хисока умеет, пьянеет не быстро, у него с усвоением алкоголя полный порядок), а прямо в покои Паристона. И, казалось бы, это отличный повод насторожиться, мол, а не нападут ли нам него там или не сделают что похуже, но Хисока бессмертен, так что ему в основном наплевать. Он идет следом за Паристоном, выясняя по пути интересные вопросы — он тут в основном как советник, благо его невероятный ум помог усмирить местного дикого зверя, с которым Паристон по факту просто договорился, потому что тварь глупой не была.
Сама комната роскошна; много мехов, широкая постель, ширмы с золотой вышивкой. Пока Хисока с любопытством рассматривает окружение, пробуя ткани на ощупь — кажется, шелк? — Паристон прямо у него на глаза раздевается догола, отчего Хисока присвистывает, а потом начинает… Черт, Хисока так теряется от зрелища, что даже не находит нужного слова, но, пожалуй, «преображение» подойдет отлично, потому что на его глазах мужское хорошо сложенное тело с неприятным хлюпом и хрустом костей начинает преобразовываться в женское. На его глазах короткие светлые волосы начинают становиться длиннее, пока не достигают лопаток, а потом перед Хисокой встает женщина — высокая, изящная и тонкая, с лицом чуть тоньше, но с теми же незабываемыми глазами, черными, словно ночь. И улыбка, эта улыбка… Ничуть не меняется. Когда Хисока склоняет голову набок, его одаривают оскалом, а потом Паристон — стоило ли его так называть, если это было фальшивым именем, стоило ли обращаться к ней как к Шейле? — одаривает его тонкой улыбкой и замечает:
— Нэн зависит от количества энергии инь и янь в теле. Соответственно, меняя пол, ты можешь резко приобрести в ауре. Боги, точнее те люди, которых тут принято называть богами, частенько застревают в форме посередине, чтобы в случае чего быстрее перекинуться в другую форму и получить дополнительный заряд нэн. Как тебе такой фокус?
— Сиськи класс, — кокетливо признается Хисока, и Шейла самоотверженно кивает.
— Класс, но приходится от них избавляться.
— Это так ты циркулируешь запасы нэн в теле?.. В сиськах?
Но это шутка, и ее понимают. Шейла одаривает Хисоку загадочной улыбкой вновь, потом направляется в сторону балкона, и он — за ней, а там видит большую бочку, которую та начинает напускать. Затем она забирается в воду и удобно устраивается, почти вальяжно, словно не стесняясь, что на ее обнаженное тело смотрит человек практически ей незнакомый. Следующий ее вопрос звучит строже:
— Как ты узнал мое настоящее имя и про связь с Реданом?
Хисока стучит пальцем под глазом.
— Запоминаю лица интересных людей. Или бесящих, например, как весь твой сраный Редан.
— У вас тесные отношения?
— Я был номером четыре.
Когда его приглашают присоединиться к водным процедурам, Хисока не возражает, потому что только дурак откажется, а он — не дурак. Одежды у него минимум. Сейчас он не так хорошо сложен, как раньше, но в юности он все равно выглядел просто восхитительно, юный херувим, и этим гордится; Шейла, впрочем, явно уже не заинтересована в мальчиках столь юных, ее область интересов лежит в сторону грязных мужланов из рода Фриксов. Хисока не может не согласиться с этой страстью!
— Говоришь, ты убил кого-то?
— Да.
— И зачем ты говоришь об этом мне?
— Потому что я хотел задеть тебя за живое? — босая пятка упирается ему в бедро, и Хисока ведет пальцами по тонкой ноге выше, до колена. — Это все уже не так важно, потому что часть из них воскрешена, а вторую планируют.
— Интересно… Я не слышала, чтобы мертвецов можно было вернуть к жизни, но, полагаю, передо мной сидит живое опровержение этого суждения?
Но он не отвечает ей целиком, ссылается на секретность и обещание уже другим людям, но рассказывает про источник всей жизни, способный повернуть время вспять, тело, но не разум. Взгляд Шейлы темнеет еще сильнее, и Хисока думает — она размышляет про Сарасу, она хочет вернуть эту девочку, что свела Куроро с ума. Но Пакунода не хочет возвращать ее, и Хисока понимает, почему. Как если бы он попытался вернуть брата. Желанно, но… Иногда уже… слишком поздно.
Как бы сильно не хотелось. Логика побеждает над сердцем.
— Неудивительно, что Куроро свихнулся.
Оторвавшись от мыслей, Хисока молча смотрит ей в глаза, и Шейла добавляет устало:
— Я давно за ним наблюдала. Помогала из-за кулис порой, прокладывала дорогу. Слышал, может? Про клан Курута. Я побывала там первой, нашла дорогу.
— Я одного даже знаю.
— О, ты друг и Курапики тоже? Как мило, — лицо у Шейлы хитрое, как у лисицы. — Клан Курута — это невероятный феномен в нашем мире. Сколько раз люди убивали друг друга ради глаз мертвых уже людей? Когда-то давно, — она тянется рукой назад и достает откуда-то сигареты и зажигалку. Ментол, пачка еще из Гойсана. Хисока требовательно тянет руку, и они закуривают от одной зажигалки. — Вот… Когда-то давно я прочитала, что они — потомки клана с Темного Континента, и их красные глаза — одна из мутаций нэн. Потому они сильнее обычных людей, когда злятся. Потому мальчик Курапика еще не умер, хотя пожертвовал столь многим. Но эта особенность, этот дефект в геноме, ставший преимуществом, присуща всем, кто рос рядом с так называемым «озером рождения». Дон Фрикс не уточнял конкретнее, но, полагаю, именно из этого болота ты и вылез. Так что мы можем предположить, что ты обладаешь той же аномалией в генах… теперь.
— Курапике ты, полагаю, об этом не рассказала.
— Не было смысла. Зачем? Мне больше нравится наблюдать. Люблю, — голос Шейлы звучит низко, урчаще, словно перед Хисокой сидит огромный тигр, столь же опасный, чьи клыки застыли прямо над его глоткой, — все странное и больное. Но именно эти глаза помогли мне в свое время выйти на черный рынок, точнее информация об этом поселении… А рынок вывел на людей, что были виновны в смерти моей дорогой Сарасы. Впрочем, ее смерть стала лишь поводом. Я просто слила информацию куда нужно и позволила Куроро сделать свою работу, заработать еще одну страшилку в свой репертуар… Открыть дорогу для мести. Мне все же некогда ей заниматься.
Ее улыбка кажется жестокой и бессердечной, и нечитаемый взгляд делает ее лишь страшнее.
— Мне нужно двигать этот мир.
Chapter 162: ПУРГАТОРИО: нам потребуется очень много энергии (сколько это в джоулях?)
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
— Если у тебя настолько глобальные планы, тогда в чем смысл твоего затишья? Судя по тому, что я понял по недовольному бубнежу Биски, ты из тех людей, что на месте не сидят.
Шейла одаривает Хисоку многозначительной улыбкой, а затем поднимает ноги из воды, эффектно кладя одну на другую. Легкая тактика чтобы соблазнить какого-нибудь дурака, вроде Леорио, но Хисока и сам использует такие методы, потому на нем оно не работает; он лишь дергает бровкой, мол, барышня, заканчивайте этот цирк, я на такое не поведусь, у меня стандарты повыше, и Шейла улыбается вновь, но уже веселее, потому что обманщика всегда веселят похожие тактики.
Тануки и лиса. Только кто из них кто?
— Все дело в одном человеке… Мальчике. Но это все, что я могу сказать. Знаешь, нельзя произносить свои желания, иначе они не сбудутся.
— А мальчик че, помрет что ли?
— Кто знает… Он действительно может и умереть, — ой, какие мы загадочные! — Он весьма интересный, этот мальчик.
Хисока все же не болван, и два и два сложить способен. Он бросает быстрый взгляд в сторону, а потом — снова на Шейлу.
— Речь о Гоне, да?
— Ну вот, ты спугнешь чудо! — она легкомысленно смеется, но это усталый незаинтересованный смешок. — Конечно же речь о нем. Если Джин интересен, то Гон интересен вдвойне. Прямолинейность ему явно от папаши досталась, такой честный, и помог своему другу Леорио… Я имею в виду, не сделав его главой Ассоциации на выборах, когда он проголосовал за меня, — затем Шейла задумчиво стучит пальцем по губе. — Гон Фрикс планирует что-то, что может встряхнуть наш мир, и это нечто настолько грандиозно, что мне бы не хотелось вставать у него на пути. Так что я просто жду. Разве тебе не интересно? — ее глаза загораются блеском. — Что произойдет, когда весь этот мир развалится на кусочки?
И что на такое ответить? Он не страдает страстью к апокалипсису. Хисока и не отвечает, просто щурит глаза. Такие интересы от него максимально далеки, он все же довольно простой человек с низменными желаниями, а не какой-то гений, что желает изменить мир. Ему и так нормально. Он просто пожимает плечами, и Шейла вздыхает снова, в этот раз уже без такого энтузиазма.
— А что, тоже его ищешь?
— Я его встретил. В смысле, после воскрешения.
— Неудивительно, что ты к нему тянешься вновь и вновь, хотя многих бы напугало то, что стало с Гоном Фриксом, я говорю, конечно же, не только про воскрешение и то, что он теперь больше напоминает химеру… Люди вроде Гона всегда тянут к себе людей, словно огонь мотыльков. Однако позволь поинтересоваться, — Шейла выразительно смотрит ему в глаза, она улыбается, но это фальшивая улыбка, от которой у нормального человека по коже пошли бы мурашки. — Разве ты не разочарован?
Хисока удивлен.
— Чем же?
— Гон Фрикс умирает. Ты же наоборот воскресаешь в этот же год. Вскоре и он возвращается к жизни, однако он даже не посещает тебя, хотя определенно знает, насколько тебе дорог. Разве это не то, как поступают друзья?
— Нормальные.
Когда он начинает смеяться, Шейла тоже улыбается, будто подыгрывая. Некоторое время давясь смехом, он наконец выдыхает и с улыбкой замечает:
— Гон, к сожалению, весьма ненормален. Он из тех людей, что сначала делают все, что нужно ему, а только потом принимается за остальное. Он слегка эгоистичен. Но разве это не то, как должен вести себя охотник? Уж ты-то работала под Нетеро, тебе должно быть хорошо известно, — он разводит руки в стороны и тоном серьезней произносит: — Но Гон ли это? Видишь ли, я встречался с Гоном несколько раз после нашего невероятного путешествия в бардо и обратно, но в одну из этих встреч он представился генералом, одним из этих ваших новомодных богов, а в другую — торговцем смертью. Вдруг это другая личность в теле, которое когда-то ему принадлежало? Ты что-то знаешь об этом, о его загадочных планах, и зачем он втягивает в них меня?
Когда она не отвечает, просто больше не улыбаясь, истина становится ясна Хисоке без лишних объяснений. Что ж, этого следовало ожидать… Он потирает виски, не слишком горя желанием продолжать эти разговоры о Великом, потому что это чушь собачья, и Хисоке такое не по нраву, но что поделать? Сейчас Шейла — единственный человек, который может дать ему хотя бы немного правды. Потому он решает переключиться на темы более скромные, точнее те, что ближе ему. На один конкретный вопрос, что сильно его беспокоит.
— Что ты знаешь о Ведьме Луны, или как-то так?
— Искусственный интеллект старой цивилизации, — Хисока закатывает глаза, вспоминая, и это удивляет Шейлу. — Ты не удивлен?
— Она мне сказала… Зачем Гон от нее бегает? Зачем этой машине Гон? Что тут за хрень творится? Они решили поиграть в салочки, рискуя не просто шлепком по спине, но целыми цивилизациями?
— К сожалению, этой информацией не владею даже я. Жаль, не так ли? — судя по голосу, ей все равно. — Хотя я знаю крайне много, поверь, — она кокетливо подмигивает. — Но, если мы с Гоном Фриксом рассуждаем одним и теми же величинами, он скрывается, потому что ему не нравится слежка. Единственный способ уйти от нее — полностью отказаться от нэн, но это… вечное зэцу… неподвластно даже самому искусному мастеру. Но если не будет нэн — не станет и Машины, верно?
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
— Удачи, — говорит ему Шейла уже в старом (новом?) облике, когда их маленькая экспедиция готовится к отбытию. В образе Паристона она растягивает губы в дипломатичной вежливой улыбке, отчего просыпается желание в духе Леорио съездить ему по зубам, но Хисоке хорошо известны такие улыбочки, потому он тоже улыбается в ответ, производя обмен любезностями. — Не думаю, что у вас возникнут проблемы с тем, чтобы добраться до вашей цели, с учетом состава вашей команды…
Хисока прерывает его:
— Навести Редан.
Они смотрят друг другу в глаза, и улыбка у Паристона становится шире, жеманней.
— Зачем Паристону Хиллу навещать каких-то преступников, отошедших от дел?
Вокруг них проносятся люди, стоит спешка. Они на краю города, а впереди — долгая дорога. Биски что-то обсуждает с градоправителем, эмоционально размахивая руками, Леорио и Морена тайком курят за уголком. Местные помогают собирать припасы, которые выкупают для продвижения дальше. В этом хаосе умирающих останков Ишвальды что сам Хисока, что Паристон выглядят нелепо, слишком чуждо. Когда они смотрят друг другу в глаза, кажется, что зрелище вокруг смазывается, фигуры становятся расплывчатыми красками на фоне рядом, и только они оба — два четких образа. Паристон снова ему улыбается, в этот раз — как-то иначе, хотя Хисока не может понять, почему. Ничего в его взгляде или позе не меняется, все такой же, как и мгновение назад. Может, это нэн? Ощущение… Нэн способен на многое. Хисока вздыхает, когда Паристон уже мягче добавляет:
— Куроро, не смотря на свой хитрый ум, всегда был слегка предсказуем. Если ты хочешь найти его, то просто хорошенько подумай — у тебя наверняка хватит смекалки, чтобы догадаться, где он спрятался. Он всегда тянулся к знаниям, и, думаю, именно потому и был в том городе с жрицей, однако не думаю, что она была его спутником — скорее наоборот. Он харизматичен, мог напроситься. А если это была его проекция, то, значит, он где-то рядом с храмом, откуда эта жрица пришла. Ну, не обязательно храм… Но идею ты, думаю, прекрасно понял. Все они, в конце концов, эти смешные создания, молятся Царице-Матери, — улыбка Паристона начинает сквозить угрозой безбожника. — Ну не забавно ли это?
Забавно ли… Ну неважно. Главное, что теперь Хисока знает, где искать этого идиота. Зачем? Почему? Наверное, ему хочется наподдать ему по роже, потому что Куроро бесит своей тягой к драматизму, но что поделать, если он винит себя во всем, что случилось? В таких случаях легкие мазохистские замашки скорее ожидаемы.
Значит, храм… Где бы еще найти этот сраный храм!
— Спасибо, — сухо произносит он, и Паристон хмыкает.
— Жду от посланников Чидль по приказу Какина больших свершений! Удачи!
Когда он уходит прочь, присоединяясь к градоначальнику, некоторое время Хисока просто сверлит его спину, желая пробурить в ней дыру. К счастью для всех, его взгляд пока не обладает физической формой, оттого обходится без крови. Он просто поднимает голову, когда к нему бочком-бочком подползает Леорио, от которого пасет дешевым куревом. Хисока не сдерживается и закатывает глаза, когда тот громким шепотом интересуется:
— О чем это вы тут шептались с этим уродом?
— Секретики, — Хисока очаровательно улыбается ему и показывает язык. — Ничего серьезного, просто перемыли кости общим знакомым. Включая тебя! Ой, я столько интересного узнал, хочешь послушать?
— Гаденыш!
Пока он уклоняется от попытки Леорио дать ему смачного пинка, Хисока задумывается. Фокус Паристона (Шейлы?) с инь-янь — это весьма любопытно… И то, что это дает невероятный бонус к нэн… Любопытно, удастся ли Хисоке сделать нечто подобное, или это какая-то техника, что доступна только самым отпетым психопатам, до которых ему еще расти и расти?
… с другой стороны ему не особо-то это и нужно. Но как любопытное исследование… Интересно, размер груди сам настраивается, или его можно менять?..
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Когда они наконец покидают город, Хисока озадачен: его терзают сомнения и прочие устрашающие вещи, которые обычно мучают всех, перед кем лежит нереальная цель. Поиск Куроро… это, конечно, не то, чем ему очень хочется заниматься, у него еще Гон висит, как незакрытый гештальт, но Гон умный мальчик, сам справится, и если что подождет даже, тогда как Куроро явно надо наградить крепкий оплеухой за то, что тот все еще бегает от ответственности. Но как его найти? Да, Паристон скорее всего прав, если Куроро шлялся с жрицей, и та настолько легко его отпустила, значит, он наверняка в их осином гнезде, оттого она и уверена за сохранность его тела. Но вот где это гнездо искать!.. Тот еще вопрос. Хисока весь аж озадачен! Некоторое время, пока они идут, он лениво вслушивается в болтовню Биски, которая с радостью настоящего клептомана рассказывает про все сокровища и драгоценные камни, которыми одарил ее градоправитель, а потом делает глазками в сторону Морены, которая этот жест мгновенно замечает и навостряет ушки.
Они с Шейлой похожи тем, что глаза у них черные и нечитаемые, а еще так и разит какой-то подлянкой. Сказать бы, что это любимый тип Хисоки, но… нет. Ему нравятся люди более прямолинейные. Как Гон или Мачи… Или Леорио! Тот словно чует, что мысли касаются его, отчего его вдруг передергивает.
— Ты у нас много всего знаешь, да?
Морена очаровательно хлопает глазками.
— Ты так считаешь?
— Ну-ка не ехидничай, это моя прерогатива, — он терпеливо пересказывает ей то, что услышал от Паристона, не упоминая невероятные телесные преображения из инь в янь и прочую эзотерику. — Я надеюсь на твои невероятно широкие и подозрительные связи, иначе я совсем не знаю, где этого болвана искать. Не было ли слушка про такой храм?
— А заче-е-ем?
Она явно спрашивает более глубоко, не для ответа про поиск Куроро, а о том, что Хисока терпеть его не может, и об этом каждая уличная шавка в курсе, но Хисока решает сыграть в дурачка, потому что это весело. Он скребет скулу острым ноготочком и кокетливо произносит:
— Может быть у меня фетиш на женщин, что пытаются меня убить?
— У тебя? Фетиш на женщин? Я позову Леорио. Кажется, тебя лихорадит.
Он шутливо пихает Морену в бок, и она крякает.
— Как грубо.
— Так лень ответить?
— Конечно же! Я знаю о твоем вопросике, потому что мои подозрительные связи и знания настолько широки, — смеется она снова, а потом подмигивает. — А еще потому что этим когда-то давно интересовался Церридрих. Есть вот такие жрицы, а есть жрицы немного иного толка, он их перепутал, пришлось разбираться. Что ты знаешь об этом?
— То, что меня нахрен такое не интересует, — обрывает ее Хисока. — Давай про место. Мне эти ваши сто познавательных фактов про дыру, которую я не хочу трогать, не нужны! В Гойсане это бесполезно!
— Ты зануда. Удивительно, что ты понравился Гону.
— У нас с Гоном особая связь…
Морена не сдерживается и закатывает глазенки, когда Хисока произносит это с особым придыханием.
— Ага. Ну да. Ладно. Жрицы, в общем, как та, что тебя чуть не убила, это местные хранительницы очага или колыбели нэн, ну такие слухи ходят среди вольных охотников. Церредрих конечно же пытался добраться до них, потому что ему только дай повод пощупать экзотику, но они очень вежливо намекнули ему, что если он сунется, то ему откусят голову, — Морена притворно грустно вздыхает. — Жаль! Но не суть. Колыбель нэн называется Медной Кузницей… Что это у тебя лицо такое, словно ты что-то осознал?
Хисока вспоминает слова генерала. Гона. Медная Кузница… Он трясет головой.
— Продолжай, просто поразился невероятной фантазии местных называть всякую херню вот так.
— Это не херня, — строго замечает она. — Это место, где зародился нэн. Ну или нечто очень древнее, история умалчивает, а вольные охотник туда не суются, потому что у них с жрицами договор. Большинство из них даже не знает о том, где эта Кузница, только разве старые аборигены помнят… Церредрих наткнулся на них в лунном городе, потому о месте он тоже не знал.
— Мне казалось, вы, ребята, поругались еще до массовой миграции в Гойсан.
— У меня есть контакт среди его людей, очевидно же, — Морена искривляет рот в усмешке, и от этого шрам на ее лице искажается. — Так что это место тебе и стоит искать, полагаю.
Колыбель нэн… Плюс та жрица искала Гона, потому что он вне системы, то есть, вне взора Машины… Скорее всего Машина и находится в этой Медной Кузнице, и жрицы ее либо охраняют, либо обслуживают, потому что ни один механизм не может вот так долго работать на протяжении Очень Многих Лет. Но для поддержания работы такого огромного технического чуда и стольких процессов одновременно необходимо просто невероятное количество энергии. Если бы рядом с Кузницей стояли электростанции, их бы нашли уже сотни лет назад, но до сих пор ищут… А их цель, в смысле, команды Биски — это что? Ветвь. Та самая ветка, которая невероятный какой источник энергии. И если никто эту ветвь ранее не достал, то из этого следует лишь один вывод — Машина питается энергией от Древа Познания!
Осознание этого дается ему с необычайным удовольствием, и некоторое время он идет, довольный собой. Кто-то там говорит про невероятные открытия и так далее, а Хисока разгадывает загадку, для которой почему-то другие оказались слишком глупы! Хотя, возможно, все дело в том, что у него было преимущество, потому что он знал про Машину. Без Машины поди догадайся! Но, выходит, если ветвь никто не украл, то скорее всего под маскировкой огромного светящегося дерева маскируется тот храм? Или что-то такое? Или он рядом? В любом случае, они где-то недалеко, это верно… И, скорее всего, жрицы мастерски расправлялись с теми, кто пытался покуситься на Древо Познания. Хорошо, что Церредрих туда полез, а Хисока поговорил с Паристоном, иначе их ждал бы крайне неприятный сюрприз, достигни они нужного места… Хотя, возможно, им повезет больше, потому что жрицы ищут Гона, а у Гона буквально украденная голова Хисоки.
… даже думать об этом странно.
Почему Леорио выбрал именно голову Хисоки? Что-то там про совместимость? Боги. Это так… чудно. Интересно, что думает об этом сам Гон. Но это неважно, потому что пока что Хисоке нужно сосредоточиться на Куроро… который, видимо, находится рядом с местом, куда им нужно? Ну разве это не прекрасно, что они могут убить двух зайцев одним выстрелом?
Может, потому Машина и связалась с ним. Не только из-за Гона, но и из-за него тоже, он был лишь дополнительной деталью, но главной причиной для Машины было то, что Хисока намеревался отправится к Древу Познания вместе с остальными. И это Машине на руку, потому что она хочет сдохнуть, а жрицы ей не дают. Но человек с лицом Гона (точнее наоборот, но это нюансы) — это именно то, что может их отвлечь!..
Вот это схема.
Выходит, Куроро находится там? Или где-то рядом? Но почему Куроро допустили туда, если жрицы прогоняют всех людей? Но ответ, на самом деле, на поверхности. Куроро знает Гона лично. Может, в обмен на знания и забвения они допустили его внутрь!..
Всем только на руку!
Chapter 163: ПУРГАТОРИО: последняя охота
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
О личности Куроро Люцифера Найн знает смутно, но достаточно. Величайший грешник их культа, унесший с собой не только тайные знания, но и жизни множеств товарищей, что пытались его остановить. Опасный, хитрый, непредсказуемый — так его описывали те, кто встречал, и Найна ничуть не удивляет тот факт, что за ним направили охотничий отряд с Юйди. Вероятно, позже этой экспедиции, но это отличный повод убить двух зайцев одним выстрелом — Найну противно находиться рядом с этими людьми, а еще это отличная возможность увести отсюда Киллуа Золдика и закончить начатое им. Ему не нужны лавры убийцы еретика, Найн делает это ради высшей цели, Киллуа Золдик может забрать себе звание палача и просто уйти, не потеряв в итоге ни капли репутации. И пусть лучше сюда не возвращается, если Темный Континент так дурно на него влияет… Сердце Найна будет спокойней, если он будет уверен, что такой человек будет в безопасности. А убить Куроро Люцифера… Вряд ли в этом есть нечто настолько опасное. Нужно просто понимать, куда бить.
Сама личность Куроро Люцифера Найну безразлична. Он уже учится видеть правду, и культ прогнил насквозь. Возможно, по факту Куроро Люцифер — величайший святой всех времен, а эти люди зазря его ругают, но у него нет выбора. Если он не убьет Куроро Люцифера, то не отмажет Киллуа Золдика. Между святым незнакомцем и святым товарищем выбор весьма прост. А Царица-Мать поймет, что жертва была во благо. Уж кто, а она — точно.
Он еще раз косится назад, на палатку, а затем на Юйди и кивает. На лице у того мгновенно расплывается угрожающий оскал, но Найн уже учится различать такие нотки в его лице, и сейчас понимает, что это он так вежливо и довольно одаривает его улыбкой, настоящей угрозой тут и не пахнет. Он решает не отвечать на нее и просто хмуро смотрит в ответ, когда Юйди обходит его кругом. Вопрос о том, зачем он согласился помочь, все еще звенит в воздухе, но Найну некогда искать причины и следствия, он должен спасти… праведного человека, верно. Киллуа Золдик ему симпатичен, потому что сердцем он чист.
— Для этого придется воспользоваться кротовой норой.
— Что это?
Юйди выглядит так, словно ему доставляет удовольствие объяснять такие простые концепции несмышленому юнцу, но Найн готов принять знания, а на чужое мнение ему довольно сильно наплевать. Не перед грешниками же ему оправдываться в том, что нечто было ему неизвестно?
— Это короткие пути в пространстве. Грубо говоря небольшие черные дыры. Зашел в одном месте, вышел через сотни километров в другом.
— Как порталы корпорации «НЕФРИТ»? — теряется Найн, и Юйди рассеянно кивает.
— А? Ну да. Принцип разный, смысл тот же.
— Но смысл в этих норах, если мы не знаем, где сейчас Куроро Люцифер?
— О, — когда Юйди произносит это короткое торжественное «о», Найну не нравится. Ему в принципе не нравится Юйди, и когда он чувствует себя на коне вынуждает его ощущать тошноту. Чтобы этот ублюдок… Но неважно. Все это ради благой цели, ради помощи Киллуа Золдику. — На самом деле наводка на него появилась относительно недавно. Я бы сказал, пару дней назад. Тебе повезло, не так ли?
Нет, думает Найн, если даты и правда были совпадением, то сейчас ты спихиваешь на меня эту работу намеренно, потому что тебе не хочется ею заниматься. Просто нашел удобный повод не идти на поводу у культа. Юйди противен Найну, но нельзя отрицать, что он страшно умен, все же — он один из тех, кому концепция времени уже безразлична, кто готов менять мир по щелчку пальца. Но он не отвечает и просто складывает руки у груди, выжидающе смотря в ответ, и Юйди этого достаточно, чтобы продолжать:
— Он использовал нэн и отметился в общем мицелии нэн-сети, и мы нашли место, где он находится. Приблизительное, конечно же. Надо действовать быстро, пока он переместился, но у меня нет возможности. Знаю, — он начинает смеяться, — ты думаешь, что я спихиваю на тебя эту работу, потому что мне лень, но на деле я бы послал туда Четверку. Просто выдался повод занять тебя, да и, давай уж честно, ты выглядишь надежней этой истерички. В нем есть неплохие задатки, но до тебя ему словно до луны пешком.
Найн и бровью не ведет.
— Почему не можешь сам?
— За нами следят подружки этого самого Куроро Люцифера, ждут подвоха. Мы сейчас у них на мушке, потому что собираемся украсть нечто невероятно важное.
Найну вспоминаются слова торговца оружием, Мелона, с той неприятной ухмылкой… Эхом его слов он бормочет:
— Оружие, равное богу, — Юйди вскидывает бровь, словно удивляясь, откуда же Найн это знает, и он вздрагивает. — Ты не боишься?
— Нет. С чего бы мне бояться?
Настоящий психопат… Может, потому он и стал божеством для кого-то, потому что далек от человека, а Киллуа Золдик, например, ближе к ним, смертным. И оттого понятней самому Найну… Он трясет головой. Не время отвлекаться! Сначала Киллуа Золдик, потом — весь мир. Подождут. Он снова смотрит на Юйди; тот, видимо, устает выглядеть напыщенным индюком, потому что улыбка медленно сползает с его уст, и он уже тоном гораздо серьезней произносит:
— Мы не сможем контактировать открыто после этого, иначе тебя убьют. Но у них не хватит ресурсов тебя отследить, если ты использует кротовую нору. Хотя не думаю, что вы вообще будете им интересны, потому что их внимание приковано ко мне. Для этой стайки шпионов я пока что самый опасный противник.
— Из-за Куроро?
— Из-за оружия.
Ну да, логично. А Куроро, получается, с теми, кто против добычи такого оружия. Разумно, если он все еще верит в Царицу-Мать, оно ведь может навредить ей! Юйди видит, как загораются энтузиазмом его глаза, и уже со смешком куда приятней, снисходительней, добавляет:
— У тебя сейчас есть шанс сделать реально доброе дело для своей богини.
— Неужто он настолько грешник?
— Ну, это ты мне скажешь, юный праведник.
Смех Юйди все еще стоит в ушах Найна эхом, когда он возвращается в палатку и начинает расталкивать Киллуа Золдика. Тот приходит в себя не сразу, но все же в его глазах после второго пробуждения есть некая осмысленность, не тот туман, что был до этого, когда он бредил об убитом друге. Неважно, плевать! На клонов, на все! Найн знает, что он — это он, а остальное неважно. Генетика не будет писать ему правила жизни, он сам решит, что стоит делать, а что нет. Когда же он наконец расталкивает Киллуа и тот садится, он кратко пересказывает ему все, что услышал.
При упоминании Куроро Люцифера лицо Киллуа темнеет, и это недобрый взгляд. Найну остается лишь гадать, знали ли они друг друга лично, или же этот Куроро и правда настолько великий грешник, что даже ассасин из Золдиков о нем слыхивал. Впрочем, это ненужные детали, которые Найна мало интересуют. Чем меньше он знает о цели, тем лучше, разве нет? Чтобы убить его без жалости. Но слова Юйди о том, что он сам решит, грешник ли этот предатель или нет… Почему-то это не дает ему покоя.
Он садится рядом с Киллуа Золдиком, когда тот хлопает по постели. Раненая рука у него немного трясется.
— Значит, они принялись за Куроро, да?
— Ты его знаешь?
— Мы встречались, — уклончиво отвечает он, но потом, видя недовольство Найна, мягче добавляет: — Пару раз, самый весомый — когда мне было около тринадцати. Дальше только разве издалека видели друг друга. Сам понимаешь, здесь нечего рассказывать, я с трудом помню даже его голос. Это Гон… с ним много работал.
— Он заслужил смерти?
Они смотрят друг другу в глаза. Найн не мигает.
— Заслужил ли… — Киллуа вдруг мнется. — Сложный вопрос. Он много зла совершил, это верно. Вырезал целую деревню вместе с женщинами и детьми. Убил стольких, что даже я на его фоне покажусь святым. Много грехов. Но он из тех, кто будет тяготиться этими смертями, пусть и не покажет виду. Хороший ли он человек… определенно нет. Но если ты нашел в своем сердце место для того, чтобы увидеть во мне кого-то кроме наемного убийцы, может, Куроро Люцифер покажется тебе не таким уж и злодеем.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Кротовые норы имеют четкий выход, но не определенный вход; Найн делает вывод, что их создает сам Юйди, возможно, как одну из своих нэн-способностей. Возможно, именно так он в свое время и наносит шороху на Темный Континент, отчего даже вольные охотники о нем слышат, но это неважно. Они делают это в храме, подальше от чужих любопытных глаз; Юйди чертит что-то фломастером на полу, некую замысловатую мандалу, а потом указывает на ее центр, приглашая войти. Найн поддерживает Киллуа за руку, помогая ему стоять прямо; того все еще пошатывает после случившегося, и, вестимо, он рад сбежать отсюда куда угодно, даже если придется поработать. Ничего. Найн обеспечит ему безопасность… Не позволит умереть. Потому что так будет правильно.
Когда Юйди делает им ручкой на прощание и кривой ухмылкой, прежде чем пространство смазывается в одно неразборчивое кислотное пятно, он думает: нет, все равно я ему не верю. Слишком странное это совпадение. Вот так помнить про Куроро Люцифера, иметь при себе заказ на его убийство, но все равно отправиться в далекую экспедицию? Зачем? Это может сорвать планы. Или Юйди намеревался использовать эти кротовые норы, чтобы быстро со всем разобраться, пока он будет далеко от Гойсана? Но он слишком дальновидный для такого… Может, и правда хотел послать Четвертого, но Найну кажется, что он не питает к Четверке особо большой симпатии, тот скорее запасной план. Но вряд ли они позвали Киллуа лишь ради того, чтобы тот свихнулся на глазах у Найна и дал ему повод. Скорее всего Найна изначально и хотели послать на охоту, чтобы проверить что-то (его умения, как клона?), просто случай с Киллуа пришелся ой как кстати. Но ничего. Найн подыграет ему, потому что это будет правильно для Киллуа Золдика. Культ доказал свою неправоту, но веру это не убьет. Царица-Мать все еще прекрасна. А он… не будет марионеткой в чужих руках, не будет просто чьей-то копией. Он — свой человек, личность, и справедливость у него тоже своя, а не навязанная извне.
А подстава ли это или проверка… неважно.
Самому Юйди вряд ли есть дело до того, что думает культ.
Когда он распахивает глаза в следующий раз, то понимает, что они уже в совершенно другом месте: это не холодные каменные стены храма обезглавленной статуи, место другое… Теплое! Температура тут выше, чем в месте, откуда они приходят. Они в мелкой пещерке, и снаружи виден оранжевый теплый свет, и, обгоняя Киллуа Золдика, Найн бросается вперед. Чем ближе к свету, тем яснее становится, что стену вокруг — камень — словно черные, скорее бурые, как обсидиан. Уже в этот момент он начинает догадываться, но когда вылетает наружу, то, наконец, видит ответ — и это подтверждает его мысли на все сто. Потому что прямо перед ним, в паре метров ниже каменного уступа, медленно бурлит лавовая река.
Она настолько яркая, но такая красивая… Медленная мучительная смерть. Найн подбегает к краю и смотрит вниз, дальше, куда течет эта река, и видит, что через пару метров впереди она падает вниз с обрыва, словно огненный водопад, потому что они находятся под сводом огромной пещеры! Внизу — только смерть. Ему хочется выругаться на Юйди, мол, куда он их завел, но он видит причину вдали раньше, чем начинает возмущаться — там, под потолком тоже, висят храмы, часть из которых выточена в свисающих вниз скалах, а часть — прямо в ее стенах, уходя, видимо, куда-то глубоко внутрь. Выглядит невероятно красиво. Еще никогда, даже в книгах, он не видел подобного.
Возможно ли… что это и есть Медная Кузница?
Нет, отсекает он эту мысль тут же. Медная Кузница им по пути, тогда Юйди не стал бы их разделять. Если Юйди не стал телепортировать сюда остальных, значит, кротовая нора ведет в другое место, и сложно сказать, где именно. Интересно, как им вообще с ним потом связываться, если они успешно прикончат Куроро Люцифера, но, если подумать, он же говорил что-то про мицелий… Может, почувствует и создаст им кротовую нору, чтобы потом забрать где-то по пути. Сейчас все это не особо-то и важно. Если что — они просто не вернутся. Не выглядит так, будто самому Киллуа Золдику есть какое-то дело до своей репутации. Но все же что-то терзает душу Найна. Что-то тут нечисто. Слишком гладко все вышло. Может, Куроро — лишь повод? И на самом деле Юйди ищет тут нечто другое? Дирижирует нечто, что Найн не способен увидеть. Но все же… его обещание про Царицу-Мать… Он ведь и правда может ее знать. А вдруг получится связаться? Высказать свою любовь? Хотя что ей любовь одного из миллионов?
Когда он оборачивается назад, тот уже стоит рядом, тоже оценивая высоту. Затем они вдвоем смотрят на храмы.
— Да уж, это местечко и правда выглядит как то, где мог бы обитать такой невероятный зануда и интеллектуал, как Куроро. Не могу поверить, — с присвистом выдыхает Киллуа, смотря вниз. — Отец говорил мне не связываться с Реданом, потому что они опасные и непредсказуемые ублюдки, но именно этим я постоянно и занимаюсь. Думаешь, я свихнулся?
Найн смеряет его взглядом.
— Именно это я и пытаюсь предотвратить.
— Тогда, думаю, поздно, — Киллуа Золдик лающе смеется, а потом тяжело вздыхает. Он чуть приваливается плечом к Найну, и тот думает, что стоило оставить его в лагере, отдыхать, это лишь он один должен был отправляться сюда… Впрочем, тут ему всяко лучше, чем дальше от Четверки — тем идеальней. — Ладно. К черту все. Посмотрим, может, я утру нос папане и убью его. Идем?
Он достает из кармана таблетки, те, что оставляет ранее Юйди — от загрязнения разума, а потом закидывает себе в рот несколько. Хватает лишь нескольких минут, чтобы он прекратил морщиться и выглядеть так, словно его сейчас вывернет наизнанку, во взгляд возвращается ясность, спина выпрямляется, и, вот, он уже похож на того Киллуа Золдика, которого Найн видел у него в поместье. Идти за таким куда приятней, чем за умирающей тенью. В нем чувствуется уверенность, в нем чувствуется кровь Золдиков, та, которой так сильно боится весь мир!.. Но Найну просто приятно, что наконец-то он видит своего… да, пожалуй, друга, выглядящим не так, словно он вот-вот умрет.
Дорожка от мелкой пещеры ведет куда-то вверх, по спирали вокруг сталактита; нагнав Золдика, Найн немного думает о том, чтобы разбавить эту давящую тишину, а потом громким шепотом — тут наверняка хорошее эхо — спрашивает:
— Вы с тем Гоном Фриксом тоже попадали в такие переделки?
— Да.
— И как он обычно реагировал?
— Ему нравилось.
Какие односложные ответы. Неужели так не хочет говорить о Гоне? Хотя… Нет, неверно, не стоило его упоминать. От Гона у Киллуа болит голова, потому что он убил его, а теперь бежит от этой правды. Не стоит трогать эту тему. Потому Найн решает осмотреть место, в которое они ныряют, словно в пасть дракона.
Место выглядит похожим на старый завод. Несмотря на то, что это огромная пещера, тут полно пусть и ржавого, но оборудования, и часть из него выглядит так, словно все еще работает. Огромные помпы, трубы, полустертые надписи на мертвых языках… Может быть, тут была фабрика, а может — энергостанция. В любом случае, кто-то явно пользуется благами этого производства, потому что это место не выглядит заброшенным. Кто-то тут точно обитает… Он чувствует жизнь.
Вдвоем они аккуратно подползают к краю каменной дороги и осторожно смотрят вниз.
А вот и обитатели. Они выглядят как люди, но Найн мгновенно подмечает нечто очевидное, даже несмотря на дальность — они очень высокого роста, выше чем он или Киллуа, скорее даже выше Юйди, который напоминает гиганта! Таких людей тут полно, почти все выглядят как женщины. Это и есть те шпионки, о которых упоминал этот ублюдок? Некоторые из женщин одеты в робы, словно храмовые послушницы, и у всех скрыто лицо, лишь рот виден. Все похожие, словно двойники. Засосало бы под ложечкой, мол, я вот такая же копия какого-то неизвестного мне человека, чем я лучше этих одинаковых кукол, но Найн относится к этому философски — главное, что он мыслит самостоятельно, а не как Гон Фрикс. То есть, в целом говоря, ему глубоко наплевать.
Вероятно, это… Черт. Надо было спросить у Юйди, почему он так опасается этих дамочек. Вряд ли прямо боится, но у него должны быть поводы быть с ними осторожнее, чем с другими людьми. Он с любопытством глядит на Киллуа, что смыкает вокруг глаза кольцом пальцы, явно сосредотачивая зрение на мелких деталях.
Окружение тут больше напоминает уже не завод, но одно из правительственных зданий в старом мире, с огромными колоннами, длинной каменной лестницей, выполненной в мраморе. Туда-сюда снуют люди с бумажками. Найн был в старом мире лишь мельком; если верить истории про клонов, то, видимо, он был рожден в Гойсане, и оттого то место никогда не было его родной колыбелью. Но прежде чем ехать к Золдикам с официальным визитом, они договорились с правительством той страны, чтобы не возникло проблем, и вот тогда он увидел такие же каменные лестницы и колонны — попытка уподобиться античности. Но эти строения выглядят старыми. Неужели все речи про то, что мода и архитектура цикличны — это правда? не то, что это его интересует, конечно. У него другие дела. Защищать интересы Царицы-Матери, например.
Он задумывается об этом, а потом вслушивается в бубнеж Киллуа себе под нос.
— И что он тут забыл?.. Неважно, впрочем, — он обменивается взглядами с Найном, и тот шепотом спрашивает:
— Он такой же высокий?
— Нет. Думаю, он даже ниже тебя. Самый обычный человек.
Обычный человек и в таком месте… Нет, что-то тут определенно нечисто. Интерес культа, Юйди, эти женщины… Пока он пристально наблюдает за ними всеми, Киллуа резко поднимается с места. Он собирает длинные волосы на затылке в не очень аккуратный пучок, а потом громко хрустит шеей, напрягается… Найн видит выступающие на его руках вены. Сейчас начнется, да? Сейчас он тут всех их убьет! Настоящий Золдик в действии!
— Зная Куроро, скорее всего он захотел уединиться. Где-нибудь в месте, подобном библиотеке. Мы проникнем туда скрытно.
… скрытно?
Ладно. Может, он немного разочарован. Самую чуточку, но только потому, что ждал, что увидит Золдика в полной его мощи. Это зрелище не на каждый день! А до этого он видел лишь отголоски, а все потому, что во лбу у Киллуа Золдика скрыта точка нэн, запечатывающая его воспоминания. Но чем дальше от Четверки и Юйди — тем лучше… Даже если у них с этим Гоном одно лицо на двоих.
Вдвоем они выискивают в толпе людей, несущих документы, и по краю сталактита добираются до ближайшей крыши; оттуда по ним следуют по цепочке людей с книгами до одного из множества зданий, в котором их концентрация настолько велика, что легко догадаться, что это библиотека. Вдвоем они перебираются на крышу этого места, а затем Киллуа демонстрирует чудеса вскрытия замков с помощью своего электрического хацу, просто проделывая аккуратную дыру, а потом открывая окно изнутри. Помещения тут тоже больше обычного, ощущается странно, словно они дети.
… если подумать, он никогда не был ребенком.
Они ищут Куроро, и находят — быстрее, чем ожидает Найн, словно Киллуа ведет интуиция. Они почти не встречают никого по пути, а от тех, кто попадается, легко прячутся между стеллажами с множеством документов. И вот он — Куроро Люцифер!.. Маленькая фигурка нормального роста, сидящая за столом. Черные волосы, зализанные назад, темная накидка на плечах. Кажется, что-то читает. Киллуа тенью подходит к ней, и Найн, стоя за углом книжного шкафа, наблюдает, пристально, за тем, как Киллуа заносит руку с острыми, как бритва, ногтями, а потом тихим шепотом произносит:
— Давно не виделись, Куроро.
Но когда тот оборачивается, то рука Киллуа вздрагивает, а когти исчезают. Найн дергается тоже, а все потому, что в ответ на Киллуа Золдика смотрит его, Найна, собственное лицо; а тот, отшатнувшись от незнакомца, вдруг бормочет:
— Тройка.
Chapter 164: ПУРГАТОРИО: трудно быть богом
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Когда Тройка видит их, он дергается в сторону точно так же, как и Киллуа, напуганный внезапным появлением кого-то помимо жриц, и, исходя из реакции самого Киллуа и этого очередного двойника Гона Фрикса Найн делает простейший вывод, что они не просто знакомы, но еще и в дружеских отношениях; во всяком случае явно не враждебных, иначе бы друг на друга так не пялились. Это успокаивает, конечно; связываться с очередным бесючим и опасным клоном самого себя Найну совершенно не улыбается, ему хватает и Четверки с его невозможно говяным характером. Но, конечно, еще одна копия… Признаться, встречать их на каждом шагу не особо радует. Тень Гона Фрикса все еще нависает над Темным Континентом и Гойсаном, несмотря на его смерть, и, казалось бы, пора бы ей исчезнуть, но теперь его дело продолжают двойники, ввязываясь во все подряд. И самое ужасное, что он сам такой же! Тоже лезет в дела, которые, казалось бы, не стоили его внимания!.. Как помощь Киллуа Золдику, а все из-за банальной симпатии, потому что стоило ценить хороших людей!
Впрочем, стоит осмотреться и подумать. Клон Гона Фрикса не обязан вести себя, как сам Гон Фрикс, это довольно простая аксиома. Он не собирается взрывать бомбы, свергать цивилизации, или чем занимался этот психопат, у него вполне конкретные планы. Если Юйди его не обманет, то Найн встретит Царицу-Мать и попросит у нее душевного покоя для Киллуа Золдика, но на этом, наверное, все, потому что не было смысла вынуждать ее решать кучу проблем, что к ней не относились вообще — людям пора было взять все в свои руки и начать разгребать собственное дерьмо самостоятельно. Так было бы правильно.
Он опускает взгляд в сторону, на Киллуа, взгляд которого мгновенно теряет все удивление. Он шлепает себя легонько ладонью по лбу, словно не верит в такие совпадения (по мнению Найна, если имеешь дело с наследием Гона Фрикса, то стоит быть готовым к такому), а потом сипло с кривой ухмылкой бормочет:
— Ну и ну. И что ты тут забыл?..
Но Тройка не отвечает, испуганно смотря в сторону Найна.
Забавно, но если сравнить их, то они довольно разные… Не только комплекцией или взглядом, это вещи довольно предсказуемые, но даже образом, хотя у клонов должно было быть хоть что-то общее в личности, разве нет? Все же, они копии одного и того же человека, и несмотря на разные условия, в которых они существуют, у них один корень — то есть, все они просто теоретические Гоны Фриксы, которых окружали немного иные люди и события. Но у Тройки тонкие нежные руки, лицо аккуратное, женственней, чем у Найна. Брови другой формы! Как это вообще может быть? Но Найн вспоминает Четверку, одновременно похожего на него и нет, вспоминает слова Юйди про то, что Найну тот верит охотней. Что-то про дефектные копии… Может, Тройка как раз из числа такого брака, вот и дальше от оригинала, чем Найн или Четверка.
Почему же он молчит? Найн хмурится и делает шаг в его сторону, и Тройка шарахается прочь, вжимаясь спиной в стол, после чего едва слышно, проглатывая половину букв, но все же произносит короткое, но столь болезненное для многих тут:
— Гон!
— Это не Гон, — мягко замечает Киллуа. — Он один из клонов.
Но Тройка трясет головой и продолжает указывать на него пальцем, словно перед ним стоит призрак. Это начинает злить, но Найн дает себе приказ — будь спокоен, не подчиняйся эмоциям. Это может плохо завершиться. Он хмурится и бросает быстрый взгляд на Киллуа, когда Тройка снова еле-еле произносит:
— Настоящий.
— Это не…
— Да!
На большее Тройку явно не хватает; может, это и есть его дефект, что он не умеет нормально говорить. Это вызывает жалостливую симпатию со стороны Найна. Не все идеальны. Не все были слеплены по подобию Гона, как он или Четверка. Вестимо, они самые удачные копии. Пока Тройка трясется, лицо Киллуа резко теряет краску; слова двойника вновь пробуждают в его памяти заблокированные воспоминания, те, от которых Киллуа Золдик так трусливо бежит. По лицу бежит капля пота, а на мизинце снова вырастает отросток… Замечая это, Найн широко распахивает глаза; но он не успевает ничего сделать, потому что недалеко доносятся звуки шагов, и Тройка, мгновенно выходя из приступа паники, бросается к ним и хватает их за руку, после чего тащит за собой между стеллажей, явно не намереваясь раскрывать их присутствие, хотя они почти его убили, приняв за Куроро Люцифера! Когда он заталкивает их за угол, то жестом подает знак молчать, а потом скрывается; в щели между книгами Найн немного видите его фигуру — он встает перед жрицей, возвышающейся над ним, словно колонна, а потом поясняет что-то жестами, но что — он понятия не имеет. Стоит обратить внимания на вещи, которые он понять в состоянии, например, на Киллуа Золдика; того снова потряхивает, на лице выступает испарина, и мыслями он явно далеко. Когда Найн кладет ему руки на плечи, давая понять, что все хорошо, что он тут, тот опускает голову вниз, словно не может держать ее прямо; но нарост на мизинце постепенно исчезает, снова сливаясь с телом. Это хорошо. Мутация… была бы некстати.
Почему же он убил Гона Фрикса, если так сильно об этом печется? Почему у него в голове светится эта точка? Неужто он и правда заблокировал себе воспоминания, но горе настолько сильно, что пробивает защиту из нэн? Столько вопросов, но стоит Найну задать их напрямую… случится непоправимое. Потому он решает не делать ничего, просто барабанит пальцами по плечам, а потом смотрит в сторону стеллажей, откуда снова появляется Тройка. В этот раз он не похож на испуганного воробья, и оттого в его чертах проявляется нечто знакомое, что, возможно, Найн видел в зеркале. Он рывком убирает волосы с лица и выразительно смотрит на своих гостей, и Киллуа, все это время молчавший, севшим голосом вдруг шипит:
— Что ты из всех людей забыл в этом месте?
Вместо ответа Тройка достает из широкого рукава бумагу и карандаш, после чего что-то пишет; когда он демонстрирует листок, то на нем сказано — «слежка». Серьезно?.. Найн обменивается выразительными взглядами с Киллуа. Оба приходят к одному и тому же выводу.
— Кто послал тебя?
Тройка указывает на Найна, и тот хмурится, но они уже понимают, что в его видении отчего-то Найн и есть тот самый Гон, хотя это некорректно; он просто двойник, может, чуть больше похожий, но больше от этого Гона не становящийся. Киллуа тоже это понимает; его лицо теряет нотки симпатии, как до этого, и когда он скалится, он напоминает волка, лишний раз убеждая Найна, что перед ним стоит наследник рода Золдиков и опасный ассасин, за чью голову многие бы видные шишки дали крайне солидную сумму.
— Ты издеваешься?! Как он мог тебя отправить, если его уже давно нет в живых! — когда он стискивает кулак, то Найн снова замечает на его руке медленно формирующиеся наросты. О нет, это плохо. — Не говори ерунды! Кто послал тебя следить за Куроро, и почему он допустил тебя так близко к себе?!
Но прежде, чем Киллуа успевает броситься на Тройку или сказать что-либо еще, доведя себя до состояния, из которого не будет выхода, и мутации в котором будут еще болезненней, Найн про себя вздыхает и делает две вещи, за которые гордость его точно не возьмет: сперва он молниеносно бьет Киллуа Золдика в открытую шею, которую тот глупо упускает из виду, и отчего он, и так обессиленный предыдущей вспышкой эмоций, теряет сознание, а потом выхватывает с пояса инжектор с седативным и колет ему прямо в вену. Мутации на руке мгновенно исчезают, а тело его нового… друга, верно, тяжелеет и падает на него, но поймать и удержать Киллуа Золдика не так уж и сложно, он довольно хорошо сложен, тонкий, словно гепард. Не дав ему рухнуть вниз, Найн некоторое время смотрит на его лицо, блестящее от пота, а потом поднимает глаза на Тройку, что снова замирает, подобно испуганному кролику. Когда он начинает говорить, тот вздрагивает и устремляет взгляд ему прямо в глаза:
— Это правда? То, что ты сказал? — Тройка мгновенно кивает, тряся головой сильно, словно болванчик, отчего создается зрелище, что она вот-вот отвалится. Этот ответ удовлетворяет Найна. — Хорошо. Также хорошо, что ты наверняка следить за Куроро Люцифером, потому что именно за ним мы сюда и пришли. Проведи меня к нему.
Это не вопрос и не просьба, приказ; Тройка трусливо смотрит на Киллуа Золдика, лежащего в руках Найна тяжелым мертвым грузом, а потом несколько раз кивает и жестом просит пойти за собой. Тащить на спине Киллуа не очень удобно, тот довольно высокого роста, но Найн не собирается жаловаться. Он молча следует за Тройкой, погружаясь дальше в запутанный лабиринт книжных стеллажей и коридоров.
Здесь все очень странно, необычно… Наверное, это место раньше занимали ученые, хотя, может, жрицы и сейчас поддерживают эту деятельность. Помимо книг и свитков тут полно чучел самых различных существ, от животных, которых Найн видел недалеко от Гойсана или во время путешествий, до существ совсем сюрреалистичных, которых он никогда не встречал; какие-то из них напоминают оленей, у многих угольно-черные рога. Размеры тоже разные: от довольно мелких до огромных, от насекомых ростом с него до нормального размера млекопитающих. Киты, одни из тех, на каких охотятся вольные охотники — висят под потолком, огромные туши. Но книг тут еще больше, чем чучел, и всякая — на разном языке, на неизвестном. Словно библиотека умерших цивилизаций. Интересно, присоединятся ли труды о Гойсане сюда когда-нибудь… Но если для этого городу и всему миру нужно пасть, то Найн не готов на такие жертвы.
Не станет ли причиной падения тот самый Гон Фрикс? Не зря его имя у всех на устах, а его клоны повсюду, словно россыпь следов.
Почему же Киллуа Золдик так болезненно к этому относится? Он убил его, возможно, во благо всего человечества, но неужели их дружба была настолько крепка, что он готов винить себя до скончания времен, хотя в таких решениях должна торжествовать логика, а не чувства сердечные? Если Гон Фрикс был опасен, то только разумно было его убить. Киллуа Золдик поступил верно, отступив от совета сердца и прислушавшись к логике. Потом уже не было смысла горевать, дело было сделано. Но Киллуа все винит себя…
Когда они заворачивают за еще один угол в этом бесконечном коридоре книжных шкафов, Найн поднимает голову на Тройку, на его тонкую спину, а потом решает, что нет жертвы лучше для расспросов, чем человек, похожий на него. Жаль, что говорить толком не может, но ничего, это не самая большая проблема, с которой он мог тут столкнуться, честно. Особенно учитывая, что Четверка — тоже двойник — тот еще говнюк, хотя матрицы личности у них вроде бы должны быть похожи.
— Ты знал Гона, да? — Тройка, не оборачиваясь, кивает. — Они с Киллуа были близки? — снова кивок. — Поэтому он так страдает, что убил его?
Когда Тройка резко тормозит, Найн едва не влетает в него. Они смотрят друг другу в глаза; Тройка — серьезно, он назидательно качает пальцем, мол, не стоит такие вещи говорить вслух, и Найн понимает его без лишних слов. Видимо, это секрет, который знают многие, но все равно подыгрывают… Возможно, им просто очень жаль Киллуа Золдика. Найн понимает, почему. Тот все же не настолько ужасный человек, чтобы вот так бросать его на растерзание собственной совести.
Они снова продолжают путь.
— Ты тоже клон, да? Я понимаю, это немного глупый вопрос с вполне себе ясным для меня ответом, но… — Тройка бросает на него быстрый взгляд и пожимает плечами, мол, это очевидно. — Почему двойников так много? Я встречал еще одного. И Киллуа Золдик упоминал некоторых, — он снова жмет плечами. — Ты не хочешь отвечать или не знаешь?
Снова этот взгляд… Но теперь Тройка просто трясет головой. Не знает. Разумно. Кто бы не наклепал их, копий, вряд ли он делился своими целями со своими творениями. Но видимо Тройка в курсе о том, что клоны вообще есть, так почему же Найна оставляли в неведении? Был ли в этом какой-то сакральный смысл? Судя по всему, о нем Тройка не в курсе, хотя о существовании некоего девятого клона знал.
Но не на все вопросы он отвечает. На что-то снова пожимает плечами, какие-то просто игнорирует. Тройка явно осведомлен куда лучше, чем кажется, и, хотя Найну хочется прижать его к стене и начать угрожать, мол, рассказывай, что тебе известно, он решает побыть милосердным и не пугать своего собрата, потому что тот теоретически может помочь с поиском Куроро Люцифера. А это уже поможет Киллуа Золдику и так далее… Эффект домино.
— Почему ты почти не говоришь? Это и есть дефект клонирования?
И снова в него впивается этот пристальный взгляд. Тройка немного думает… Потом он достает лист бумаги и начинает что-то писать. Не очень долго, потому что довольно скоро в лицо Найну тычется бумажка, на которой мелким почерком, что демонстрирует все, что дорогой «братец» об этом думает, всю его желчь, написано довольно коротко:
«Мы были созданы на основе Джина Фрикса, не Гона. Однако Гон был создан с помощью нэн, на Острове Жадности, где несколько человек поддерживали этот процесс. Здесь же нами занимались в основном люди без выдающихся способностей. Все мы обладаем отклонениями от оригинала, неважно, Гона или Джина, потому что Гон — буквально он, только скопированный с помощью карты нэн. Но ты… У тебя нет изъянов. Идеальная… копия. Потому тебе не понять».
Что мне не понять, хочет прорычать Найн, и когда он почти делает шаг к Тройке, плюнув на свое обещание держать себя в руках, когда почти тянет руку, чтобы сомкнуть пальцы на его тонкой глотке и сломать шею… он слышит на плече тихий стон, а потом вспоминает — нельзя! Киллуа Золдик важнее всего! Ты же ради него сунулся в это абсурдное путешествие по указке Юйди, не пытайся все сломать из-за чертового гнева, который ты не в силах контролировать! Будь лучше своего оригинала, который умер из-за того, что Киллуа Золдик различил в нем опасность для человечества!
Когда они подходят к незаметной двери в одном из коридоров, Найн легко срывает с пояса нож и тут же прижимает его к шее Тройки; он не обращает внимание на выступившую кровь, заглядывает тому в глаза — Тройка ахает от такого и замирает, боясь пошевелиться, иначе нож порежет кожу еще сильнее — а потом медленно, чтобы тот точно понял, угрожающе произносит:
— Если ты попытаешься обмануть нас и хоть как-то покалечишь Киллуа Золдика, я тебя убью. Мне хватит всего нескольких секунд. Не будь дураком и не рискуй. Куда ты нас привел?
Тройка вскидывает руки, оповещая, что сдается, а потом указывает на дверь, и на ней пальцами выводит имя, которое Найну хорошо знакомо. Куроро. Он внутри? Неуверенность все еще отягощает его сердце, но он решает рискнуть; отступает, позволяя Тройке глубоко вздохнуть, а потом следует за ним прямо в маленькую комнатку, выглядящую в этой гигантской библиотеке почти что издевательством над ее размерами.
Внутри довольно пусто, есть лишь небольшое окно, ведущее на улицу, через которое слабо пробивается освещение фонарей, что делают эту пещеру хоть немного светлее. Никакой мебели, кроме стола и постели, тут нет; вторая и вовсе бедна, просто матрас на каркасе, накрытый белой простыней, но не обстановка интересует Найна, отнюдь; он смотрит на человека на постели, ее обитателя, что лежит на этом белом полотне. Он красив; молод, старше Киллуа Золдика, ему явно больше тридцати, но сложно сказать, сколько именно — нэн легко бьет старость. Черные аккуратные волосы и, как вишенка на торте — татуировка креста на лбу. Клеймо еретиков. Предателей их группы! Найн смотрит на него, на этот след, и его трясет от ярости, но он одергивает себя — тут что-то нечисто! Культ может и врать, ты сам это видел! Потому он решает не злиться и продолжает осматривать мужчину, что лежит на этой постели со сложенными руками, словно спит. Он одет в ту же одежду с широкими рукавами в пол, что и Тройка; однако глаза его скрыты под тканью, и, приглядевшись, Найн видит — веки впалые. Глазных яблок нет!
Лицо мужчины красиво, но оно измождено. Это не просто сон — попытка спасти сознание в этом угасающем теле. Его внешний вид, отсутствие глаз… Юйди нужно, чтобы Куроро Люцифер умер, но он смотрит на этого человека, на слабую тень того предателя, о котором слагали легенды, и размышляет — а точно ли Царице-Матери от этого будет польза? Может ли Юйди врать о приказе? Но метка еретика подтверждает, что «Око Молота» заклеймило Куроро Люцифера — именно этого человека, даже если об имени Юйди соврал — как врага. Но бессмысленно гадать; он может прийти к каким угодно выводам. Потому Найн аккуратно спускает Киллуа Золдика на пол (тот даже не просыпается), а потом подходит к постели и некоторое время смотрит на этот живой полутруп. Запаха разложения нет. Больным телом тоже не пахнет. Судя по всему, Куроро Люцифер абсолютно здоров, но только все равно чахнет прямо на глазах… Неужели Тройка следит за ним не просто как безучастный наблюдатель, но заботится о том, чтобы Куроро Люцифер не умер? Или его тело самостоятельно поддерживает себя в таком состоянии, застыв, словно в стазисе?
— Разбуди его, — командным голосом произносит он, но Тройка тут же трясет головой.
Для пущей убедительности он сует Найну под нос бумажку, на которой написано — «это невозможно». Что за бредятина?! Терпение лопается, и Найн все же хватает Тройку за грудки и приподнимает над землей, отчего тот ахает, а потом тянет к себе и нависает сверху, следом за чем рычит, низко, словно бешеная собака, готовая к броску:
— Почему невозможно?! Что с ним не так?!
— Какой же ты… громкий.
Киллуа Золдик! Найн тут же разжимает пальцы, отчего Тройка падает на пол, откашливаясь, а потом оборачивается к спутнику. Тот, сидя у стены, некоторое время держит руку у лица, явно пытаясь прийти в чувства, а потом неторопливо поднимается. Его все еще мучает мигрень, а седативные, пусть и подавляют мутации, не особо помогают привести его эмоции в порядок — а именно они и являются причиной, из-за которой все эти кошмарные перемены в теле и происходят. Медленно, игнорируя застывшего Найна и Тройку, Киллуа подходит к постели и некоторое время просто молча смотрит вниз, рассматривая каждую деталь в образе Куроро; что-то в его голове явно происходит, какой-то мыслительный процесс. Когда же Найн делает к нему шаг, собираясь спросить, что дальше, Киллуа вдруг резко поднимает на него светло-голубые глаза и резко произносит:
— Заткнись, пожалуйста.
И Найн невольно затыкается.
Он настолько… теряется от этого указа, что даже забывает разозлиться. Киллуа же, продолжая смотреть на Куроро, опускает руку вниз и проводит ему по лицу, убирая со лба выпавшие пряди, после чего выпрямляется и трясет головой.
— Я не стану его убивать.
Вот так просто.
Найн решает промолчать, потому что ему было велено, и Киллуа явно этому только рад, потому что продолжает:
— Даже если этого требует Юйди и твой сраный культ. Куроро… конечно, та еще головная боль. Один из «Пауков», опасных преступников. Весь мир вздохнул бы спокойней, испусти он сегодня дух. Но это не значит, что я собираюсь плясать под дудку этого ублюдка. Ты, — он снова разворачивается к Тройке, и тот испуганно замирает, забывая вытереть кровь от ножа с горла. — Что именно приказал тебе Гон? Когда он отдал тебе приказ, если он мертв? Или он сделал это до того, как его убили?
Поначалу Тройка медлит, потом опасливо косится в сторону Найна… Бочком он подходит ближе к Киллуа, явно чувствуя себя рядом с ним безопасней, в ответ на что Найн может лишь закатывать глаза; но он решает, что оставит это без реакции. Он сглатывает, а потом начинает что-то торопливо записывать на листочке. Когда же заканчивает и отдает Киллуа эту записку, тот, к счастью, решает зачитать ее вслух. Вот и хорошо, а то Найн остался бы без важной части информации.
— После всех событий с Хисокой и тем, что произошло на Темном Континенте, Куроро начал постепенно отдаляться от остальной группы… Он уединился, и все это привело к тому, что… — глаза Киллуа потемнели, он мгновенно нахмурился, — … он получил благословение от божества. От Царицы-Матери, которую когда-то давно предал. И за верную службу и верность ее идеалам, она даровала ему вознесение, сделав выше по статусу обычного человека, вознеся к себе, тем самым одарив даром и проклятием одновременно.
Chapter 165: ПУРГАТОРИО: аутодафе: воспоминания трехгодичной давности
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Глупость какая-то!
— Человек не может стать богом, — упрямо произносит Найн, и Киллуа обменивается быстрым взглядом с Тройкой. — Чушь! Или ты хочешь сказать, это произошло, и передо мной лежит сейчас этот полутруп… равный по силе Царице-Матери?!
Тройка пожимает плечами, а потом на бумажке пишет «не совсем, но почти». Потом задумывается, и вместо него начинает говорить Киллуа, продолжающий искоса смотреть на Куроро, будто ему самому неуютно тут находиться, хотя неудивительно — все выглядит так, будто этот человек уже должен быть мертв! Не лежать тут, а давно уже отправиться на тот свет, потому что… Разве не так происходит? Разве это не порядок, который был выстроен веками, на котором держится этот мир? Ты умираешь… и все. Не становишься кем-то другим, не воскресаешь. Но Темный Континент — место чудес, в котором не работает применимая нормальными людьми логика. Тут человек может обернуться чудовищем. Тут человек… может стать…
Прямо как Юйди, верно? Может, потому он не захотел связываться с Куроро и отправил Найна? Что бог может сделать неверящему в него человеку? Для жука даже человек покажется лишь скалой, но не богом.
— Богов, конечно же, не бывает. Но существует лимит сил, за который человек может выйти, и встать на уровень выше других. Это и есть так называемая божественность. Это не что-то неестественное… но очень редкое. Я уже видел человека в таком пограничном состоянии, Дюллахан… В любом случае, эти нюансы сейчас не важны, — он переводит взгляд на Тройку, пристальней, и тот уже не выглядит так, будто у него душа уйдет в пятки. Странный двойник. По Четверке у Найна создается ощущение, будто все клоны хотя бы немного схожи характером, а вот Тройка другой. Он не совсем трус, но какой-то слишком уж осторожный? — Как с этим связан Гон?
Тройка пишет: он попросил меня проследить за Куроро.
— Когда?! — опять начинает дрожать от ярости, и Найн осторожно движется к нему, потому что видит то же свечение нэн во лбу, неяркое, заметное только если используешь гьо, но оно мимолетно; из точки на лбу начинает течь кровь, а Киллуа справляет с самообманом самостоятельно, отстраненно бормоча: — Ну конечно. До своей смерти. О чем это я говорю. Ну конечно… Боже… И что теперь делать с Куроро?.. Столько проблем.
Запал энергии снова кончается, и Киллуа просто приваливается спиной к стенке, а потом съезжает по ней вниз, обессиленный. На протянутую руку Найна он качает головой, мол, не нужно помощи; ему явно нужен перерыв от… всего что произошло, начиная от инцидента в храме, который Найн пропустил. Ладно. Пусть отдыхает. Он планировал, что убийство этого еретика поможет отвлечь Киллуа от всех проблем с Гоном, что сводят его с ума, но, видимо, не вышло. Значит, нужно увести разговор в другое русло. Да и какое им дело до того, как с этим связан Гон? Может, он просто испытывал ту же сентиментальную привязанность к Куроро по какой-то причине, отчего и послал Тройку проследить, чтобы он тут не умер. Найн бросает быстрый взгляд в сторону спящего человека на постели, а потом ведет рукой по волосам, чувствуя, как от всех этих размышлений начинает болеть голова.
Вот такое наследство после себя оставляет ему этот Гон Фрикс… Кучу сумасшедших двойников, какие-то мутные схемы и сломленного друга. Жаль, что он мертв, иначе Найн поговорил бы с ним по душам, о многом, и желательно языком силы…
Но неважно! Пора начинать план отвлечения.
— Почему не можешь убить Куроро?
— Давай начистоту… Между Куроро и твоим культом я всегда выберу первого, потому что он способен на человечность, а твоим обществом управляют только жадные до прибыли и количества последователей ублюдки, — они смотрят друг другу в глаза, Найн медленно моргает, и Киллуа вдруг вспоминает, кто перед ним стоит. — Черт. Без обид. Я просто не люблю бюрократию.
— … нет. Все в порядке. Я того же мнения. То есть, все дело только в совести?
— Ну да.
— Разве он не нанес вред какому-то твоему другу?
Что-то такое, кажется, упоминалось…
— Они договорились между собой. Сейчас это уже неважно. Куроро и Курапика — взрослые люди, которые натворили ошибок в молодости, а теперь поняли ценность жизни, — голос Киллуа звучит устало, будто сам он эту крайне простую истину понять не в состоянии, но что взять с наемного убийцы? — Потому я не вижу смысла убивать Куроро… И, если Гон попросил проследить за ним, полагаю, — он обменивается взглядом с Тройкой, и тот кивает, — он тоже пришел к тому же выводу.
— Тогда попрощайся с репутацией.
— Насрать на нее.
Ой, а так, значит, было можно? А зачем тогда Найн его сюда тащит, если можно было на нее махнуть рукой? С другой стороны… лучше Киллуа побыть вдали от Четверки и Юйди. И вообще от всего, что будет напоминать ему о Гоне. Куроро хотя бы не настолько сильно притягивает воспоминания о нем, проблемы лишь в Тройке, но Тройку Киллуа знает, а потому видит самим собой, а не просто копией. Это спасает. Хм… Какие еще насущные вопросы он может задать, чтобы окончательно отвлечь Киллуа от Гона и его наследия?
Ах да, самый важный! Найн бросает на Тройку выразительный Взгляд.
— Это правда? Про Царицу-Мать? Что она связалась с ним? — он брезгливо кивает в сторону Куроро. Тот немного думает, но потом кивает. — Откуда ты это знаешь?! Ответь мне! — подходит ближе, вцепляется пальцами в плечи, нависая над Тройкой, отчего тот напрягается еще больше, но это Самый Важный Вопрос на повестке дня, потому что так просто отказываться от возможности узнать, как можно было связаться с самой Царицей-Матерью Найн не намеревался! Это возможность один на миллион! Особенно если удастся избежать Юйди! — Отвечай! Ну или хотя бы напиши! Что мне нужно сделать, чтобы тоже ее увидеть?! Прыгнуть в лаву! Я готов!
— Не беги впереди паровоза.
Ой, а вот и привычный Киллуа Золдик с его крайне правильным занудным поведением очнулся. Но это даже хорошо… Найн бросает в сторону руки на своем плече быстрый взгляд, а потом выжидающе смотрит на Золдика, что легонько оттаскивает его прочь от Тройки, но тот не готов сдаться так просто даже ради Киллуа Золдика! Слишком велик соблазн! Да, последователи Царицы-Матери должны вести жизнь аскетично, но как он может устоять?! Такая возможность! Почему именно еретик, а не он, ее доблестный последователь… Ладно, он немного страдает для приличия, по факту Найн прекрасно понимает, что все дело в условиях немного иных, вроде способностей нэн, возраста и так далее. Одухотворенности, например. Найн следует всем правилам и догматам, но это не помогает ему встать на один уровень с руководителями культа по их… духовному мастерству, вроде медитаций и так далее. Куроро же явно там состоял, раз его побег вызвал столько шума, потому он наверняка ближе к пониманию какой-то там тонкой эссенции, которая наверняка необходима, чтобы достичь просвещения и самой Царицы-Матери.
Чушь, конечно же. Духовные практики могут быть полезны, но не настолько. Пора искать способ этот унылый шаг пропустить.
— Разбуди Куроро! — требует он, но Тройка перед ним скрещивает руки, мол, ни в коем случае, я же тебе уже говорил. — Это еще почему?!
В лицо ему тычется записка таким же мелким почерком: приказ Гона состоялся в том, чтобы не допустить, чтобы хоть что-то тронуло Куроро в этот период. Происходит восстановление (что бы это еще значило?). То есть, это еще и с подачки Гона происходит?.. Если до этого это напоминало если не совпадение, то хотя бы попытку друга помочь, то теперь это как-то… очень странно выглядит. К счастью, Киллуа, видимо, того же мнения, потому что хмурится.
Ладно… Допустим. Может, это даже из лучших побуждений. Найн решает не слишком много гадать о причинах и следствиях, потому что Гон Фрикс выглядит человеком, с которым такая логика не слишком-то хорошо работает.
— Но почему тут?
Короткое молчание.
Некоторое время Тройка молчит, будто раздумывая, а потом снова что-то быстро пишет на бумажке; когда он передает ее Найну, то вдруг начинает рыться под постелью, словно там что-то спрятано, а Найн и Киллуа настороженно смотрят на листок бумаги, на котором сказано: это длинная история, пишет Тройка, но так как я не могу говорить, то могу показать воспоминания о том, что именно тогда случилось. О нет. То есть, предложение просто замечательное, чтобы не продолжать обмен бумажечками, но если в тех воспоминаниях Киллуа увидит Гона, то это будет катастрофа. Тот будто и сам это чувствует, потому что они обмениваются взглядами, Найн начинает говорить, и возражений не поступает:
— Киллуа Золдик не в том состоянии, чтобы смотреть такое кино. Покажи мне.
Заодно поглазеет на Гона… И, видимо, на Царицу-Мать? Хотя видел ли ее Тройка? Или чьи воспоминания будут транслироваться, Куроро? Если да… то тогда он наконец получит ответ на один вопрос, что так долго интересует Найна. Правда ли, что Царица-Мать — человек, как и Юйди?
— Тебя это устроит? — он оборачивается назад, на Киллуа, и тот вяло пожимает плечами. Видимо, очередной приступ его пока не бьет, но это может скоро случиться.
— Иди. Мне будет достаточно рассказа. Не хочу… видеть некоторых людей.
Это он про Гона Фрикса, это точно. Ну, так-то лучше. Если Киллуа Золдик понимает свои слабости и возможности, это облегчит работу Найну, потому что переубеждать упрямца ему сейчас вообще несподручно; это только растянет этот бесполезный диалог дольше, хотя приведет к тому же результату, ведь Найн уперт, упертей, чем Киллуа Золдик, ведь у него две причины так поступать: не только эгоистичное желание увидеть Царицу-Мать, но и желание помочь этому человеку, ведь так будет верно.
К нему подходит Тройка, держа в руках тонкий провод; точнее, это нечто, напоминающее лиану, одну часть которой он присоединяет к затылку Куроро Люцифера, а вторую протягивает Найну, видимо, с той же целью. Выглядит не слишком безопасно, но какая разница? Он вертит эту лиану в руках, ее кончик, из которого тянутся тонкие прозрачные линии, а потом глядит на Киллуа и цокает языком.
— Проследи за тем, чтобы со мной ничего не произошло.
А потом прижимает лиану к затылку.
Сначала кожу немного колет, а мир вокруг резко меркнет; Найн моргает, и мир вокруг превращается в калейдоскоп токсичных красок, стремительно проносящихся мимо него, словно он едет на скоростном поезде через Гойсан. Он видит девочку с двумя хвостиками, что улыбается ему беззубой улыбкой, мусорные горы, кровь, небоскребы старого мира… Незнакомых людей, один из которых обладает глазами алого цвета, цепь… Взрывы, а затем человека с лисьими желтыми глазами, который напоминает ему Мелона. Моргает еще раз и понимает, что стоит посреди комнаты, в которой никогда ранее не бывал — захламленной книгами и другими бумагами, а прямо перед ним, за столом, сидит человек спиной к нему, но по черным волосам и серьгам на ушах легко понять, что это и есть Куроро Люцифер, видимо, из прошлого. Значит, делает вывод Найн, воспоминания он будет видеть не из глаз Куроро, но со стороны. Вряд ли ему позволят отойти слишком далеко, скорее всего окружение будет ограничено полем зрения самого Куроро. Однако он решает попробовать; обходит стол, за которым сидит Куроро, кругом, а потом останавливается перед ним и наклоняется, смотря в лицо еретику — узнает его, без проблем, но выглядит он живее, и, конечно же, у него все еще есть глаза. Черные, словно ночь.
Куроро без особого интереса копается в бумагах, явно пытаясь что-то отыскать. Несмотря на то, что Найн мало видел людей, что использовали бумажные книги, в основном люди сейчас предпочитали нэн-носители, это место выглядит современным, не как храм, в которой они переместились с Киллуа Золдиком. Однако все тексты на языке, который ему не знаком; но все равно видно провода, тут есть электричество! Куроро Люцифер, например, сидит при настольной лампе. Это Гойсан? Но очень тихо, не слышно звуков улицы. Такетнан? Куроро торопливо что-то листает, хотя и без слишком заметного рвения, и Найн пытается прочесть хоть что-то, но язык перед ним больше напоминает какую-то белиберду. Это же не эффект сна? Во сне, говорят, нельзя читать.
Он дергается, когда над головой доносится Голос:
— Нет, это просто другой язык. Это воспроизведение воспоминаний, потому такой ошибки не возникнет.
А это еще кто такой?
— Третий номер, — доносится до него вздох. — Так как это мысленная среда, то я могу говорить без проблем. Грубо говоря я транслирую мысли прямо тебе в голову. Ты можешь спокойно мне отвечать, никто вокруг тебя не услышит. Это просто объемное кино, повзаимодействовать с чем-то ты не способен.
— Мысли мои тоже читаешь?
Было бы очень некстати.
— Нет, — голос Тройки приобретает снисходительные нотки. — Только если ты очень захочешь. Но если тебе хочется осудить меня в голове или отметить что-то, что я видеть не должен, то не переживай, я даже не узнаю. Но советую обратить внимание на детали. Все тут было замечено хотя бы мельком Куроро вокруг себя, потому это довольно достоверная картинка… Видишь календарь на стене? — и правда, там висит такой, и Найн пристально в него вглядывается. — Это случилось чуть больше трех лет назад. Несколько месяцев до взрыва бомбы в Лунцзю.
Тот самый взрыв, что повлек за собой только проблем.
Однако, он только слышал об этом инциденте… Слышал в прошедшем времени, как что-то, что уже случилось, хотя по логике должен был его застать. Дело не только в рождении клоном, двойники же появились раньше, судя по тому, что Тройке отдали приказ до гибели Гона; плюс Киллуа же упоминал, что некоторых клонов они убили лично. И Четверка, что до сих пор злился на свой оригинал. Так почему же у него в голове такая пустота? Но что-то словно скребется, словно ноет; он не помнит взрыва, но ощущение об этом есть, такое яркое, полное раздражения и злости, ярости… Оно злит его, сильнее, чем должен какой-то странный слух.
Однако, стоит вернуться к делам насущным.
Когда Куроро перестает листать бумаги и резко поднимается на ноги, Найн следует за ним. Сначала тот кружит по помещению, словно и тут что-то ищет, но потом ему это наскучивает, и он выходит на улицу, дернув за дверь. В лицо бьет ослепительно яркий свет, и Найн невольно прикрывает глаза рукой. Видимо, таким его помнит Куроро Люцифер… Ярко и красиво. Но когда зрение проясняется, он понимает, что не узнает место, на которое смотрит Куроро с высоты: это город, не такой современный, как Гойсан, но и не одна из разрушенных руин, что разбросаны по Темному Континенту, словно гнилые сломанные зубья, которые уже давно пора уничтожить. Опираясь на ограду этого балкона, Куроро позволяет ветру обдуть его лицо, и некоторое время Найн сначала наблюдает за ним, так называемым еретиком, а потом — за местом, где этот самый еретик сейчас живет. Не Гойсан, даже не Такетнан. Что же это за область такая?
— Где он? — решает поинтересоваться он у своего невидимого спутника, и Тройка не медлит с ответом:
— Это город Кер-Ис, ныне заброшенный.
— Никогда не слышал.
— Это место было заперто от окружающего мира многие столетия, а потом туда проник Гон Фрикс и уничтожил его за считанные дни, — голос Тройки звучит немного торжественно, словно в этом есть и его заслуга тоже, но потом он откашливается. — Ты не мог о нем слышать, потому что Ассоциация Охотников туда никого не пускает, да и сам по себе город не представляет особого интереса. Это вымершее место.
— И что, этот Гон Фрикс убил тут всех что ли?
— Можно сказать и так.
Что бы еще значил этот загадочный ответ! Но Найн решает больше не лезть в эту ситуацию, пожалуй, ему достаточно того, что он уже знает. Он не сторонник блаженного неведения, но бывают случаи, когда стоит запихнуть свое любопытство куда подальше и не отсвечивать, потому что это приведет лишь к проблемам. Пожалуй, это один из них. Слухов ему хватает более, чем достаточно.
Куроро продолжает смотреть на медленно ползущее по небу солнце, а потом проводит рукой по волосам и вздыхает, отворачиваясь. У него вид как у типичного ученого, который все крутится и вертится вокруг какого-то крайне очевидного решения, но все не может к нему прийти. Неудивительно, что он в итоге присоединяется к жрицам, если те тоже постоянно что-то ищут, ну, знаете, умники тянутся к умникам.
— Бесполезно, — вдруг заявляет Куроро самому себе, и Найну любопытно, о чем он.
Голос у Куроро Люцифера приятный, бархатный баритон, который приятно слушать. Очевидно, как он дурил людям головы до этого, если первоначально его проникновение в культ было каким-то там планом, чтобы всех массово обмануть. К такому голосу хочется прислушиваться, хочется следовать всему, что он говорит…
Болтовня с самим собой иногда помогает, потому Найн не удивляется этому пустому возгласу. Но ему любопытно наблюдать за человеком, что, по логике, равен Царице-Матери и Юйди сейчас в статусе — потому что он настолько человечен, насколько это вообще возможно. Жесты, движения, ругань про себя. Это все так знакомо. Боги себя так не ведут. Но и Куроро сейчас не «бог». Может, потом будет больше заметней?
Как-то это все… неправильно. Найну не нравится. Но что он может? Потому он продолжает наблюдать за тем, как Куроро Люцифер некоторое время смотрит назад, в комнату, а потом решает спуститься вниз. Бредет по узкой винтовой лестнице, потом спускается в богато украшенный холл, будто местную мэрию, и уже оттуда направляется куда-то прочь из центра городка. В Кер-Исе все будто сделано из бетона, ни следа зелени, и зрелище это довольно удручающее, но ближе к краю начинают проявляться зеленые пятна, то тут, то там. Город заброшен, и теперь природа начинает медленно забирать то, что принадлежит ей. Куроро же явно нет до этого никакого дела — он переступает глубокую трещину в асфальте, в которой плещется вода, бредет к открытому пространству у высокой стены, которой отмечен край этого железобетонного места. Сложно сказать, что именно его сюда ведет, может, просто прогулка, но Найн начинает подозревать, что нет — скорее всего он чувствует прибытие в город кого-то и идет проследить за тем, кто это сюда пришел. Если Тройка прав, то это место заброшено, и, видимо, к черту никому не сдалось. Может, потеряло свою ценность после той резни.
Впереди он видит множество старых и относительно свежих могильных камней. На части из них уже стерлись надписи, но какие-то почти даже не поросли мхом. Но не это интересует Найна и, естественно, Куроро — а человек, сидящий перед одной из таких относительно свежих могил. Широкая спина, черный плащ поверх чего-то, что напоминает облачение, которое сейчас используют корпоративные солдаты — все это веет опасностью, потому что если подобный арбитр приходит к вам, то можно начинать читать молитву Царице-Матери — спасения не найти. Все они, подчиненные Юйди, чертовски жестокие ублюдки. Но Куроро спокоен, а человек перед могильным камнем просто сидит, бормоча себе что-то под нос. Молитву что ли?..
Но терпение Куроро имеет свой конец, и все тем же приятным, но уже слегка насмешливым, голосом он произносит:
— Бессмысленно отдавать почести умершим. Им уже все равно.
Голос — кажущийся Найну невероятно знакомым, отчего у него по рукам бегут мурашки — с такой же иронией огрызается:
— Это не для мертвых, а для живых. Не заставляй меня это пояснять, да и кому? Тебе!
— Туше.
Фигура в плаще поднимается. Роста она невысокого, примерно чуть ниже Куроро; это молодой мужчина с короткими черными волосами, зализанными назад. Когда он разворачивается, то первое, что отмечает Найн — униформу арбитров какого-то старого поколения, какую сейчас никто не использует, а потом — лицо, будто свое собственное. Как смотреть в зеркало, только на нем множество шрамов, самый длинный из которых тянется через переносицу. Неожиданный гость лукаво улыбается, так, как делал это сам Найн всегда, и Куроро отвечает ему, но без столь большого энтузиазма.
— Гон.
Chapter 166: ПУРГАТОРИО: аутодафе: царица-мать восточного ада
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
На самом деле Найн никогда не представлял себе, как именно выглядел Гон Фрикс.
Ему было достаточно тех сведений, что он был клоном Гона, и, следовательно, у них должно быть одно лицо на двоих. Это разумно. Это даже логично, потому что они являются клонами Джина Фрикса, но для Найна Гон все же первичней, потому что, очевидно, матрицу личности и прочие умные ученые штуки основывают именно на нем, на его всепоглощающей разрушительной личности. Как Тройка и Четверка не похожи друг с другом, так и Найн на них, потому что все они — скорее всего просто грани личности этого человека. Гон Фрикс не похож на чудовище или на ужасающего тирана, он — это сила природы, с которой можно просто смириться, ведь не будешь же ты злиться на ураган за то, что тот разнес твой дом? То есть, конечно, можно, но это довольно бессмысленно.
Потому, когда Найн видит Гона, он не уверен, что чувствует. Восхищением тут и не пахнет, но это трепетное ощущение тайны и прикосновения к великому… словно так и должно было быть… словно он наконец посмотрел в зеркало и увидел себя нормально, без искажений и помех. Значит, это его оригинал. Они с Юйди, если и правда вдвоем были из старого поколения арбитров, похожи; у них есть эта искра во взгляде и заметное презрение к обычным людям, но если Юйди не видит в них ничего, кроме мяса, которое вряд ли проживет особо долго, то Гон смотрит на них с торжественным восхищением, как смотрит олимпиец на детей, что пытаются достичь его уровня. Вот такой он, Гон Фрикс. Одного взгляда на него становится достаточно, чтобы понять, почему все носятся с ним, как с писаной торбой. Не верь Найн в Царицу-Мать, наверное, последовал бы за Гоном, как сделал это Киллуа Золдик… Но да, теперь у него даже не остается вопросов, почему Киллуа Золдик так поглощен горем из-за убийства Гона Фрикса, и почему убил его.
Иногда человеку хочется попытаться убить небожителя.
Бросая быстрый взгляд назад, на могилу, Гон снова поворачивается к Куроро и улыбается чуть теплее, без торжественной надменности, пусть и теплой. Он упирает руки в бока, а потом шумно вздыхает, даже скорее стонет, будто так устает от всего на свете.
— Не хотелось бы оставлять одного из братьев одного настолько надолго. Он все же не заслужил всего, что было… Ну, знаешь, это полезно и мне самому! Типа, вся эта… Как бы это назвать… Положительная поддержка.
— Если не знаешь психологических терминов, то не используй.
Лицо Гона немного зеленеет, и он возмущенно поджимает губы, и это так… человечно. Найн же чувствует нотки веселья; наверное, в него просачиваются эмоции Куроро Люцифера. Да, если уж он смотрит его воспоминания, было бы неплохо окунуться совсем глубоко, чтобы понять абсолютно все.
— Ничего, когда-нибудь я выучу всю эту занудную чушь!
— Не стоит, — Куроро улыбается шире, и это искренняя улыбка, от которой его лицо становится добрее и приятнее. — Ты слишком добрый. Посещаешь это место…
— Кто, если не я?
Почему идеальному образцу есть дело до неудачного клона? Голос Тройки в голове, становящийся похожим на шепот, подсказывает ему — тут лежит самый старший из них, «братьев», под номером два. Первый из клонов, кого Гон Фрикс убивает. То был прототип; еще неспособный думать, только умевший использовать нэн. По сравнению с остальными двойниками больше похожий на ребенка. Не печально ли это? Выходит, Гон Фрикс способен на милосердие. Совсем не похоже на то, что про него рассказывают.
Вдвоем Куроро и Гон поднимаются обратно в кабинет, Тройка же тем временем услужливо подсовывает еще немного дополнительной информации: раньше они работали вместе, немного, но это было связано с одним человеком, чье имя сейчас не так важно. Несмотря на предательство, они все равно могут считаться старыми товарищами; Найн же размышляет о том, что сподвигло Гона Фрикса работать с еретиком. Возможно, любопытство? Он выглядит как человек, которого оно может повести вперед. Внутри он лениво падает в одно из кресел, тогда как Куроро возвращается за стол.
Шелестит бумага.
— Ну как? Удалось найти хоть что-нибудь интересное?
— Тут действительно много материалов, что будут считаться бесценными для науки, — Куроро пролистывает одну из книг, а потом аккуратно закрывает ее и выразительно глядит в ответ. — Но вряд ли что-то из этого заинтересует конкретно тебя.
— Значит, это какая-то скучная теологическая херня.
— Ну, не стану отрицать, — Куроро не сдерживает смешка. — Видишь ли, когда-то я был последователем этого религиозного течения, потому все тут для меня весьма… Давай скажем честно, это не просто любопытно, но ты не каждый день смотришь своими глазами на тексты, что подтверждают тебе, что то, во что ты когда-то верил — не просто реально, но и даже досягаемо.
Найн чувствует, как настораживается, затаивая дыхание (хотя, наверное, тут и нет смысла дышать, ведь это иллюзия). Куроро Люцифер говорит про их культ? Про Царицу-Мать? Но, признаться, он тоже испытывает легкий шок, когда ему в первый раз говорят, что, мол, боги — это не просто иконы, но вполне себе реальные личности. Может, потому он так и верит, так сильно, потому что это не просто размытые образы, что могут и не помочь, а вполне конкретные личности. Другое дело, что Царица-Мать не одна, и закон небес пишет не она же — существование Юйди, если честно, довольно сильно портит всю картину.
Но это уже неважные детали.
— Да ладно, — Гон лениво машет рукой. — Рассказывай уж, все равно я пришел.
— Ты знаешь о том, что боги — это не совсем верный термин? — когда Гон кивает с видом, будто слышит это слишком часто, Куроро шумно втягивает носом воздух и вновь раскрывает книгу, пролистывая ее до первого изображения. Когда Найн заглядывает ему за плечо, то видит картинку, на которой один человек пронзает второго копьем, словно сбрасывая вниз. — Верно. Это люди, оседлавшие эволюцию. Понимание самой сути нэн. Восхождение на уровень, где не нужны клятвы и ограничения, чтобы сделать способность сильнее, потому что ты получаешь доступ ко всему разом. Однако и среди так называемых богов есть иерархия, и зависит она от целой кучи факторов. Но само вознесение тоже интересно, как факт. Как именно оно происходит? Почему кто-то может это сделать, а кто-то нет? Насколько я вижу, никто так и не находит ответа, потому, словно в старых мифах, подобные случаи действительно приравнивают к божественному решению. Воля небес, если можно так сказать.
— Но небеса — такая же «личность», — сухо замечает Гон, хмуря брови. — Точнее, машина. И вознесение — это просто ошибка в ее коде, потому что никто из людей не должен выходить вне рамок, установленных для нашего рода.
Куроро некоторое время молчит, продолжая смотреть на изображение. Когда он продолжает говорить, голос его звучит хрипловато, задумчиво. Найн же пытается осознать, что говорят эти двое. Небеса, что стоят даже над Царицей-Матерью — это машина? Просто какой-то компьютер? Чушь!.. Но что-то внутри него ворочается, а чувство разумного шепчет — но это логично. Потому что, если даже Юйди и Царица-Мать выходят из людей, то никакой божественной силы и волшебства нет. Значит, должно быть что-то очень могущественное, но равнодушное.
Компьютер. Числам все равно.
— Ты наверняка слышал про Зверя Конца.
— Да, глупая сказочка.
— Не совсем сказочка, — строго выговаривает Куроро. — «Зверь Конца» — это антивирус для машины. Или скорее ее сбой в попытке этот антивирус создать. Но даже машина не станет вверять все в руки одного человека, потому она всегда смотрит сначала на четырех таких «вознесшихся», а потом делает выбор, кто становится этим «Зверем», — Куроро барабанит пальцами по обложке книги, а потом потирает виски. Разговор из теологии переходит в болтовню двух программистов, или в нечто очень на это похожее. — Соответственно, «Зверь Конца» — это человек с наибольшими правами и возможностями, чем другие вознесшиеся… Как высший бог.
— Звучит очень напыщенно и глупо.
— Ну, не факт, что они как-то и правда различаются… Просто это человек с привилегией уничтожить свою цивилизацию. Другой вопрос, если машина назначает кого-то «Зверем Конца», то является ли она тем, кто дает людям больше возможностей использовать нэн? — взгляд Куроро впивается в Гона так, словно у него есть форма, а у этой формы — острющие когти. — Ты говорил, машина выходил с тобой на связь.
— Ну типа…
— Что она говорила?
— В основном какую-то чушь, — Гон цокает языком. — Потому я хочу выйти из-под ее надзора. Но торчать вечно в зэцу я не стану, потому что слишком много людей хотят меня убить, и это небезопасно, потому мне нужен другой способ. Типа… я даже не знаю. Может, не нэн, но какая-то сила…
— Как альтернативная эволюция.
Они вдвоем смотрят друг на друга, а потом Гон снова хмурится.
— Это звучит еще более претенциозно, дружище.
— А разве это не так? — парирует Куроро. — Ты хочешь обмануть существо за гранью человеческого. Для этого и нет более подходящего слова, Гон. Ни один человек в здравом уме не пойдет против чего-то, что настолько… глобально и могущественно, причем до абсурда. В этих книгах ни разу не упоминалось человека, что попытался бы завершить эпоху нэн.
— Но у нас есть такой человек в настоящем. Один из вероятных «Зверей Конца».
— Джайро?
Этого имени Найн никогда до этого не слышит, потому просто вскидывает бровь. Еще больше сумасшедших людей в этом месте?
— Но он еще человек, — со вздохом замечает Гон, разбивая созданный самим же собой аргумент. — Который понятия не имеет, как вознестись… Черт, неужели в этой кипе книг не было ничего важного? Не верю, что Джайро был тут так долго, устраивал дебильные эксперименты, но просто ушел отсюда ни с чем?
— Здесь нет ничего про то, как встать на один уровень с другими богами. Ничего конкретного, — тут же добавил Куроро. — Лишь размытые намеки. Если я верно понял, то есть какой-то фокус с нэн, что-то вроде ультимативной жертвы. Как клятва, только… еще хуже. Ты отдаешь все, чтобы в обмен тоже получить все. Помнишь? Как когда ты убил того муравья-химеру. Тебе стало плевать на все, ты отдал свой потенциал и жизнь в обмен на силу. Тогда, думаю, тебя можно было назвать вознесшимся.
После упоминания этой охоты, лицо Гона мгновенно темнеет, но он не говорит ничего. Куроро воспринимает это как вежливое приглашение продолжить разговор.
— Но все еще есть вторая теория. Уже моя.
Пауза.
— Вера.
— Че?
Куроро опирается на стол и скрещивает руки. Ему явно нравится объяснять, и Найн закатывает глаза. Да уж, похож на одного из умников из культа. Ничего удивительного, что он так глубоко пробрался в систему, он буквально как они.
— Нэн работает на… как бы сказать. Он зависит от тебя самого, от твоего желания, грубо говоря питается твоим эго. Потому люди со слабым характером тут мутируют, потому что их эго выходит из-под контроля. Посмертный нэн работает на том же принципе. Вспомни хотя бы Хисоку. Он так не хотел умирать, был настолько уверен в том, что это не конец, что его сердце снова заработало. Чужая вера тоже может стать триггером. Если много людей одновременно во что-то поверят, то их подсознательный нэн станет отправной точкой… и так далее. Потому среди богов так много людей с множеством последователей. Но ведь дело не только в вере, понимаешь? Нужна просто сильная эмоция, направленная на одного человека. Злость тоже сработает. Или страх.
Судя по лицу Гона Фрикса, он о чем-то усиленно думает, оттого и молчит. На стене идет часы, и их ход является единственным источником звуков в эту секунду.
— Ты слышал легенду о Царице-Матери?
Гон поднимает на Куроро взгляд.
— Про предыдущего правителя-тирана, которого убила жрица и стала всеобщей спасительницей?
— Именно. Она убила его и расчленила, а потом заперла в каменном саркофаге, который вы с Дюллахан так нагло ограбили. Другой вопрос, что его нэн продолжает действовать до сих пор, несмотря на то, что Царица-Мать убила его сотни лет назад. Почему?
— Посмертный нэн?
Куроро щелкает пальцами.
— Только еще сильнее.
— Боже. Кто бы подумал, что это так сложно! — стонет Гон, и в ответ до него доносится насмешливый цокот языком.
— Ты действительно думал, что все будет так легко?
— Да!.. В смысле, нет, я понимал, что это будет запара, но не такая же? — он прячет лицо в ладонях и некоторое время так и сидит, а потом тихо и не очень внятно из-за того, что его рот скрыт за руками, бормочет: — Мне нужно все это провернуть, чтобы отвязаться от Ведьмы. В смысле, от машины. Если сравнивать ее с шайкой якобы божеств, то она и есть самый настоящий бог.
Какая еретичная мысль!.. Но Найн сдерживается от желания выругаться, потому что она не принесет ничего, кроме головной боли ему самому, и, может быть, Тройке, что тоже услышит потом ругательств. Но, вновь говорит в его голове благоразумие, ведь так и есть. Как ни крути, но ты сам приходишь к выводу, что если боги — это люди, то тот, кто их на эту должность назначает — настоящий бог. Другое дело, что это просто механизм.
— Это, впрочем, очень сильно сказано… — внезапно произносит Гон, и гнев Найна заменяется любопытством. Когда он опускает руки и снова смотрит на Куроро, в его серьезном взгляде видны те же черты, что Найн видит каждое утро в зеркале. Ну да. Клоны. — Она и репутации-то этой не особо заслужила, просто сидит на месте и управляет нэн, а все остальное делают те ребята, что смогли прокачаться.
— И почему ты думаешь, что если встанешь на их уровень, то сможешь избавиться от ее контроля?
Это хороший вопрос.
— Ну, я не хочу становиться богом… Но мне бы не помешала такая сила. Понимаешь, это скорее игра с правами доступа. Она же машина, верно? — он разводит руки. — Значит, если она назначит другого администратора, то есть, божество, она не сможет контролировать его целиком. В идеале, конечно, я хочу вознестись и найти другой способ использовать свои способности, не нэн, но нечто за гранью… Наверняка же было нечто такое! Не верю, что только одно поколение создало машину, а потом все забили и начали жить только с ее помощью. Какие-то проекты наверняка остались… И, скорее всего, об этом лучше всего узнавать у тех, кто вознесся до меня, то есть, у богов. Но, видишь ли, несмотря на то, что у меня есть такие знакомые, тут тоже есть нюансы. Возьми, например, Юйди. Мне нравится Юйди, но подозрительней человека ты никогда не найдешь. Дюллахан? Она пока только на грани своего вознесения. А кто есть еще? Царица-Мать.
Молчание.
Найн и сам затихает, пытаясь понять следующий шаг. Он крайне благодарен Куроро, что озвучивает не только его сомнения, но и парочку сокровенных мыслей.
— Я понимаю… что это неплохая идея… в теории. Но разве с ней можно связаться?
— Разумеется, — Гон закатывает глаза. — Я ее видел.
Что?! Что он только что сказал?! Куроро тоже распахивает глаза в шоке, но Гон тут же его осаждает:
— Охлади булки, это было в иллюзии, когда со мной болтала машина. Но, типа, я видел, как она сладко дрыхла. Так что…
— Ты не боишься, — перебивает его Куроро, — что ты так мило тут все сейчас обсуждаешь, про машину и так далее, но что она может нас слышать?
Взгляд Гона приобретает снисходительные нотки.
— Поверь, у нее куда больше проблем, чем наблюдение за двумя людьми. Плюс я сейчас в зэцу… пусть меня это и бесит. Другой вопрос, если мы как-то свяжемся с Царицей, не пошлет ли она нас лесом? Смотря на Юйди, я понимаю, что у таких людей чувство собственной важности выше крыши, — когда Найн снова свирепеет, Гон со смешком добавляет: — К сожалению, не шарю в эзотерике.
Дальше сцена словно сбивается; перематывается вперед, и когда Найн моргает, то видит перед собой уже другое место — скорее всего в том же здании, просто комнате по соседству. На полу что-то начертано, вокруг стоят свечи, а посреди этого невероятного убранства, в темноте — окон в этой комнате нет — стоят два виновника всей сцены в воспоминаниях. Гон выглядит скептично, у него скрещены руки, Куроро же, судя по следам мела на пальцах, и был тем, кто все это нарисовал. Выглядит смутно знакомо, но Найн не может сказать почему… Он решает послушать.
Оказывается, это может ответить на многие вопросы сразу:
— В культе, откуда я слинял, когда-то давно существовала практика дурмана травами, чтобы общаться с богами, — Найн действительно припоминает эту практику. Оттого убранство выглядит столь знакомо. Отряхнув ладони, Куроро выразительно смотрит на Гона. — Несмотря на то, что многие шаманы используют ароматические травы для гипноза, а весь тот бред, что они говорят, это чисто поток их сознания, данная практика — действующая. Просто она очень сильно нагружает организм, потому к ней редко прибегают. В основном этим занимались опытные люди… Разумеется, я украл эту технику, когда сбегал оттуда.
Пока Найн наказывает глаза, не удивляясь, почему культ жаждет крови Куроро, Гон ухмыляется во весь рот.
— Ну конечно. Чтобы паучишка и не украл что-то?
— Попробуем… Если что, — он толкает Гона в плечо, игнорируя предыдущую ремарку, — вмажь мне по шее, должно вывести из транса.
— Ой, это точно? — глазки у Гона сверкают. — Ты разрешаешь мне дать себя ударить? Просто так? Вот это награда! Я отомщу за Хисоку! Ой, я сказал это вслух? Забей, забей!
— Не лупи меня просто так.
У Гона мгновенно вид, что он об этом подумает. Куроро же встает посреди круга. Найн чувствует его волнение, обрывки мыслей: это может плохо закончиться. Это опасно. Но он смотрит в лицо Гона, видит в его глазах уверенность, и вместе с этим тяжелая волна страха исчезает, оставляя место только желанию продолжать. Прежде, чем начать ритуал, Куроро вдруг со смехом произносит:
— Ты прямо как Юйди.
— Самоуверенный? — скептично фыркает Гон, но Куроро трясет головой.
— Будто тебе нет равных.
Затем, он начинает ритуал.
Это простой танец одержимости; вскоре утомление смешивается с ароматом трав, и Куроро входит в транс; он завершается тем, что он резко падает на пол на колени, а когда моргает — Найн наблюдает это воочию — то комната вокруг него резко исчезает, а сам он оказывается посреди темноты, настолько кромешной, что фигура Куроро кажется в ней источником света, потому что тьма ее не поглощает. Некоторое время он идет вперед, будто знает куда, а потом встает перед гигантским каменным возвышением, в котором Найн, бредущий за ним следом, распознает нечто, напоминающее трон. На нем же…
Его сердце пропускает удар. Он видит великаншу в траурной фате, она огромна, и это зрелище пугает, но Найн трепещет, потому что смутно догадывается, кто перед ним стоит. Он сглатывает, когда Куроро подходит еще ближе; когда под фатой загораются два ярких глаза, отличающих золотом.
Движения великанши медленны, а голос похож на хоровое пение — величественный и пугающий.
— Ты не типичный гость.
Куроро опускается на колени, и Найн за ним следом, инстинктивно. Он касается лбом холодного пола, чувствуя, что дрожит. Несмотря на то, что это не настоящая Царица-Мать… Несмотря на это, он…
— У меня есть вопрос к великой Царице-Матери, — твердо произносит Куроро.
Chapter 167: ПУРГАТОРИО: аутодафе: путешествие на запад
Notes:
(See the end of the chapter for notes.)
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Чтобы понять человека, нужно заткнуть свои уши и рот, слиться с ним воедино и понять, что ведет им, и Найн решает выбрать эту стратегию, пусть он и чувствует, что это может быть опасно — Куроро, в конце концов, известный в его кругах еретик, и «сливаться» с ним в мыслях… не отразится ли это на самом Найне? С другой стороны, только что он склонился перед Царицей-Матерью, и он не выглядит так, словно жаждет предать ее учения, значит… Ну, убеждения Найна сильны, и он будет уповать на это. Потому он закрывает глаза и мысленно растворяется в чужом сознании, постигая полностью чувства и мысли, само существо Куроро Люцифера.
Когда ты слишком долго пребываешь на Темном Континенте, то тебя постепенно перестают удивлять красоты и ужасы этого места — они воспринимаются как данность, и потому даже встреча с той, кого в старом мире величали богиней, не кажется чем-то невероятным — скорее, как если бы так и должно было быть. Где еще обитать богине, если не в месте, где все логичное и разумное перевернулось с ног на голову? Куроро несколько раз сверлит взглядом пол, в который упирается лбом, а потом поднимает глаза на Царицу-Мать — на это одновременно ужасающее и прекрасное гротескное существо, которое когда-то было человеком. Люди мутируют, становясь «эгоистами»; кто-то превозмогает и возносится на новый уровень, покидая человечество и приобщаясь к чему-то большему, неземному…
Он прочищает горло. Тишина в ответ выглядит как приглашение продолжать.
— Есть один человек, что хотел бы поговорить с Великой Царицей-Матерью. Он не один из последователей, но…
— Я давно… — словно игнорируя его слова, бормочет Царица-Мать, и ее голос отдается от стен, давит, словно хоровой гул, слишком сильный и громкий, слишком слабый и далекий одновременно. — Давно… не говорила с людьми. С теми… кто когда-то давно… следовал за мной. Скажи, юноша, — наконец-то ее взгляд фокусируется на нем, и это неприятное ощущение, будто на тебя смотрит само солнце, от такого хочется спрятаться. — Что ведет тобой?
Когда Куроро стопорится, ощущая лишь бегущую по виску капельку пота, взгляд Царицы-Матери меняется, а голос становится снисходительней.
— Ответь честно. Я не стану осуждать твоего выбора. Людские проблемы… стали чужды мне… уже очень давно.
Куроро облизывает внезапно высохшие губы, а потом твердо произносит:
— Изначально это была месть.
Царица-Мать медленно кивает и прикрывает глаза, и громадина ее фигуры снова застывает, словно она не человек, а каменное изваяние, и оттого еще более странным выглядит этот разговор, но Куроро чувствует, что это не все — она жаждет сказать что-то еще. Словно медленно просыпается от долгого сна, и приходит в себя, и когда она полностью проснется, то произойдет чудо, не меньше. Ну или же что-то очень нехорошее.
— Месть… Месть — это хороший повод делать вещи. Я могу его понять… к счастью или сожалению… — она тянет слова, словно не уверена, как именно нужно их произносить. — Когда-то меня… вело желание близкое к мести… но немного иное, в видении людей — более благородное… Эта метка, — ее палец поднимается с подлокотника и указывает на Куроро, и он мгновенно понимает, что речь ведется про татуировку на лбу, — символ отступника… Но я не чувствую, что ты из таких. Кто же тебя так клеймил… юноша?..
Голос Куроро, впрочем, звучит подобно стали. Перед богами страшно, но Гон Фрикс говорит верно — богов не существует, и перед ним сидит простой человек. Она не способна прочесть его мыслей, его настоящих умыслов, а на обмане людей он съел собаку. Конечно, сейчас он не то, чтобы врет — весьма откровенен, но нет смысла страшиться и дрожать, ведь не последует кары, потому что этот мир был от и до возведен людьми. Даже машина.
Синтетическое счастье и синтетические боги.
— Чтобы получить доступ к знаниям, мне пришлось предать людей. Это заслуженное клеймо.
Стоит ему произнести это, Царица-Мать издает глубокий вздох. Это похоже на завывание ветра, на сильный сквозняк, проникающий в щели — громкое глубокое нечто, что не описать словами, словно кто-то дунул в горн. Медленно она поднимается с места, со своего трона, и, кажется, с нее будто падает пыль, летят камни, как если бы она приросла к своему месту. Но спустя мгновение вся эта массивная фигура начинает складываться, словно листок оригами, и стоит Куроро моргнуть, как перед ним вместо пугающего существа, от чьего вида у любого другого человека застыла бы кровь в жилах, он видит перед собой юную деву в черно-белых одеждах. Она молода; моложе Куроро, на вид ей нет и двадцати. Медленно она опускается на пол в своих лакированных черных туфлях, поправляет клобук. Ее волосы, светлые, длинные, ниспадают по ее плечам. Но не это интересует Куроро, не одеяние монахини, жрицы ушедших времен, что так похоже на одежды культа — а то, что на ее лбу он видит такую же метку.
Теперь голос Царицы-Матери звучит спокойно, даже мелодично. Человечно.
— Метка еретика не всегда ставится настоящему еретику, — произносит она, но, несмотря на человеческий облик, она все еще произносит слова странно, неправильно, будто напоминание, что человеческое она уже давно утратила. Но когда ее лицо озаряет улыбка, слегка лукавая, ощущение неправдоподобности слегка уходит. — Когда-то давно я точно также пошла против одного человека. Мною вело крайне эгоистичное желание поставить точку в череде жестоких десятилетий, и, может, я бы так и осталась настоящей эгоисткой… но я смогла перерасти себя и пожертвовать всем ради людей, и оттого они доверили мне свою веру и силу — и я стала выше, ближе к небесным чертогам хотя бы на одну ступень. Я вижу тебя… юноша… чувствую, что ведет тобой, — на мгновение ее лицо искажается, и он видит вместо нежного женского лица сплошные глаза разных цветов, но они моргают все разом, и снова возвращается ангельский лик. — Когда я смотрю на тебя, то мне кажется, что я вновь вижу себя… Неужели твой друг, тот, что исповедует варварские религии морских островов, настолько сильно жаждет встречи со мной?
Куроро не находит подходящих слов, а оттого просто кивает, и лицо Царицы-Матери становится спокойней.
— Я могу встретиться с ним. Позволь мне… самой связаться.
Когда она поднимает руку, темноту вокруг словно озаряет свет — и маленькая дверь где-то в углу этой комнаты распахивается настежь. В ней появляется знакомый силуэт в черном доспехе и плаще, а затем внутрь проходит Гон Фрикс — с таким видом, будто нет ничего удивительного, что и его касается религиозный экстаз, в котором он тоже начинает бредить и видеть несуществующее, ведь, по сути, Куроро сейчас просто фантазирует, и в той иллюзии Царица-Мать ему и отвечает.
В отличие от него, Гон не падет ниц. Он смотрит на прошлый облик Царицы-Матери с легким любопытством, что свойственно Гону всегда, когда он натыкается на нечто необычное, а потом он склоняет голову набок и, избегая приветствий и прочих почестей, отчего что-то внутри Куроро неприятно скребется, ведь это — неуважение, но вместе с тем ему смешно, ведь Гон не изменяет себе и плевать хотел на регалии, для него все равны, он прямо спрашивает:
— Я бы хотел поговорить о машине на луне. Ну или не на луне, а где там ее сервер. Источнике нэн, если конкретно.
Лицо Царицы-Матери спокойно и светло, полная противоположность Гону.
— И о чем же ты хотел узнать, сын океанских богов?
— Ты ее знаешь?
— Конечно же… Как не знать то, что дарует тебе силу? У механизма много имен, но суть одна. Она дарует нам силы, и она же способна их забрать.
— Да, да… — Гон закатывает глаза, будто ему наплевать. Хотя, зная его, такие расшаркивания его только больше злят. — Давай сразу к сути. Не люблю эту долгую болтовню без повода. Я хочу, — его голос звучит холодно, железная уверенность во всей красе, — уничтожить машину или хотя бы отвязаться от ее слежки. Ты думаешь, это возможно?
Казалось бы, Куроро надо удивиться, потому что он понимает — уничтожишь машину, лишишься способностей, но… наверное, он достигает той точки в жизни, где понимает, что счастье совсем не в нэн. Да и любопытно все это слушать… Разговор двух людей, один из которых постепенно идет к потенциалу, а второй уже его достиг.
Голос Царицы-Матери звучит апатично.
— Любой механизм можно сломать. Но зачем так радикально?
Гон пожимает плечами.
— Зачем нам сила от какого-то поехавшего искусственного интеллекта? Мы что, в фильме? Типа, как он назывался… что-то там про одиссею. А если она запрет нас где-нибудь и не даст развиваться дальше? К черту такую машину! — он стискивает кулак и начинает звучать зло. — Плюс она шлет мне странные сигналы, меня это задолбало. Потому я бы ее… ну, может, стукнул для профилактики, сечешь? Как стучишь по телевизору, чтобы сигнал наладить.
— Стукнуть… — эхом откликается Царица-Мать, но потом взгляд ее темнеет, но не в злости, а скорее будто она что-то понимает. — Стукнуть, конечно, можно. Но я против уничтожения нэн. Он… источник многих благ. Без нэн в мире станет гораздо хуже.
— Хрень собачья!
Аргументы у Гона порой… невероятны, конечно. Куроро даже не находится что сказать, а вот у Царицы-Матери явно есть ответ; она сводит брови на переносице, и, хотя она выглядит разъяренной, в этом жесте или взгляде нет презрения, скорее снисходительное осуждение нерадивого чада. Гон явно только и ждет перепалки, но хотя бы кто-то тут оказывается умнее, чтобы не вступать в крайне сомнительную демагогию. Потому, не дав ему и слова сказать, Царица-Мать поднимает руку и прикладывает палец к губам — Гон не дурак, и замолкает, ожидая, что она скажет, и ее ответ вводит в ступор не только его, но и даже Куроро, потому что он ждет чего угодно, но не этого.
— Я понимаю смысл твоего желания, но оно разрушительно и опасно. Ты напоминаешь мне… одного человека… что терзал эту землю сотни лет назад… того, кого мне пришлось убить. Искандер… так его звали. Он тоже мечтал уничтожить все и возвести новый мир с пепла, — ее взгляд поднимается к потолку, блаженный, а потом она складывает руки у груди, словно молясь. Но кому? Если она сама себе богиня. — Как вы называете то чувство… словно ты все уже видел?
— Дежа вю? — недоумевает Куроро, и Царица-Мать медленно кивает.
— Да… Именно его я сейчас… и испытываю. Давно такого не было… Любопытно.
— Не-не-не, никакого дежа вю! — Гон машет руками, снова привлекая к себе внимание. — Мне не нужно ничего уничтожать, только нэн или машину! Меня очень даже устраивает наш мир, какой бы помойкой он не был! Я не из таких деструктивных идиотов, то есть, конечно, я немного деструктивен, и, возможно, не особо умен, но я же не настолько дурак!
— Понимаешь ли ты, дитя океанских богов, к чему это приведет? Многие окажутся беззащитны перед силой, что будет в руках у тех, у кого будет оружие. Оружие… что уже уничтожило Ишвальду.
На последнем слове голос Царицы-Матери начинает звучать холодно, проявляя доселе невиданные яркие эмоции. У Гона же такое лицо — бесценно, таким раздраженным Куроро его еще не видит, и это даже забавно. Нет, смотрите, пререкается с сущностью, которой другие бы в ноги падали. Так похоже на обычного Гона.
— Послушай, дамочка, давай без этого «дитя», во-первых, это глупо, во-вторых, это очень пафосно, и, типа, у нас тут искренний диалог, а не всякая эзотерическая херня. Я в ней все равно не шарю… Гм, ну так вот. Да! Я это понимаю. Но мне наплевать! ты не понимаешь… наверное? Что лучше никто не будет диктовать людям, что делать, потому что нет ничего хуже какого-то идиотского голоса за плечом, что шепчет тебе, мол, иди и пни вон того! А нэн или нет… Людям и сейчас ничего не мешает убивать друг друга оружием.
Царица-Мать щурит глаза, но явно бросает причуды с «дитя эдакое»… Это что, Гон, выходит, сделал выговор богине? О, это на него похоже.
— Действительно… история идет циклами. Я уже слышала… эти разговоры. И в прошлый раз они ни к чему не привели. У меня нет… ответа на твой вопрос о том, можно ли избавиться от контроля механизма… Но одно я могу сказать тебе точно: тебя я к нему не подпущу. Если ты попытаешься сунуться к Медной Кузнице… тебя ждет провал. Я не стану тебя убивать, потому что я вижу зерно смысла в твоих словах… и ты не выглядишь как один из тех людей, что обрекут этот мир… но к колыбели механизма ты не попадешь.
— Ну, это мы еще посмотрим, — фыркает Гон, и его силуэт в иллюзии внезапно идет рябью, а потом он и вовсе исчезает.
Вот и выкинули Гона прочь. Это так странно выглядит. Как звонок. Все же, не зря говорят, что нэн — это машинное чудо. В конечном итоге между интернетом и нэн нет существенной связи. Несколько секунд Куроро просто сверлит взглядом место, где только что стоял Гон, а потом поднимает глаза на Царицу-Мать; та же внезапно обращается обратно в свой чудовищный образ и возвращается на трон, уставшая от яркого блика современного мира. Впрочем, Гон действительно та еще головная боль.
— Будь осторожнее, — медленно произносит она, но сейчас ее голос, пусть и глубокий, все еще не похож на хоровое давление, что Куроро слышит до этого, словно она пробуждается окончательно. — Все, кто поведется с людьми, подобными Гону Фриксу… закончат свою жизнь крайне печально, потому что он из тех, кто забирает чужое.
К губам Куроро подступает невеселая улыбка.
— Пожалуй, мне уже нечего терять. Я и так отрекся от всего.
Когда в него впивается множество глаз, он едва не вздрагивает. Нет, все же, ощущение совершенно другое, чем от разговора с человеком.
— Многие… так думают. Но всегда найдется что-то… что ты еще не утратил. Когда-то… я тоже думала, что у меня не осталось ничего. Но чтобы одолеть тирана, что кошмарил мое королевство… я нашла кое-что еще… что смогла отдать. Свою человечность. И Гон Фрикс… из таких же людей, как и тиран… Впрочем, я не буду действовать безрассудно… Гон Фрикс может поступать иначе. Люди… не всегда идут по одному и тому же пути. Потому нужно быть осторожнее. Что же выберешь ты, дитя мое?..
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Когда Куроро выходит из транса, некоторое время он просто сидит на полу, пытаясь собрать мысли воедино. Итак… это было недоброе предзнаменование. И еще это был весьма бесполезный разговор, потому что никто ничего не добился. Он приоткрывает один глаз и смотрит вперед, где на полу рядом с ним сидит Гон; ему явно скучно, и он качается из стороны в сторону, попутно пытаясь пробить взглядом дыру в потолке. В отличие от Куроро, он не выглядит так, будто этот разговор на него хоть как-то повлиял, а вот у Куроро жутко раскалывается голова.
Когда он опускает голову, хочется вздрогнуть.
— Я понял, что за секрет вознесения.
— Каким… образом? — теряется Куроро, и Гон хмыкает.
— Нужно быть самодовольный говнюком с огромным эго, который говорит, словно претенциозный богемный хрен! Шучу, — вздыхает. — Просто взглянул на эту дамочку и все сразу стало ясно. Так сказать, интуиция… но терять мне нечего, так что я попробую.
Он все тянет резину. Подозрительно. Когда Куроро поднимается на ноги и открывает все двери, чтобы проветрить, Гон следует за ним, как хвостик, а потом они выходят в предыдущую комнату, где Куроро наливает себе и ему выпить. Они чокаются.
— Не секретничай.
— Хм-м-м… — Гон царапает подбородок, а потом назидательно трясет пальцем. — Только так не делай, ок? Это лишь теория! И сто процентов крайне опасная, но, эй, это именно то, чем я живу, правда?
Куроро сухо замечает:
— Ты опять оттягиваешь момент?
— Э-э-э… Ладно, короче я увидел, что у этой дамочки не было нэн.
Это… поражает Куроро, и он удивленно вскидывает бровь, потому что не заметил этой весьма… важной детали. Но ведь и правда никакого давления не ощущалось, как если бы он был с кем-то, кто обладает просто невероятным количеством ауры, как, собственно, ожидалось. Но не как ощущение, когда человек в зэцу. Просто ничего не было! Гон же продолжает задумчиво бормотать:
— Мы вот с ней спорили, и, понимаешь, когда ты стоишь с кем-то, то чувствуешь его ауру. Вот, например, ты мою сейчас не можешь почуять, потому что я в зэцу, верно? — Куроро рассеянно кивает, и Гон разводит руки в стороны. — Но с ней такого не вышло. Вижу, ты тоже это заметил, — и правда, абсолютно тот же вывод… только Гон осознал это моментально. Нет, он и правда весьма умный мальчик. — И вот это меня насторожило, потому что, очевидно, она как горничная Киллуа может менять форму, но вообще не было ощущения, что она пользователь нэн! Значит, она нашла какой-то способ уйти из-под влияния машины! Точнее, не так… Думаю, она все еще берет нэн у машины, но это какой-то другой путь. Типа, так машина дает нэн нам, верно? А твоя мадам подрубается к источнику нэн без этого проводника в виде машины. Аура, она… как бы… вот тут, — Гон стучит кулаком по груди. — Сердце, золотое ядро! Центр… использования нэн в твоем организме. Но я ничего такого не почуял. Значит, оно было неактивно. Получается, можно пользоваться нэн, но при этом ядро останется как бы в спящем режиме. Но знаешь, когда такое происходит?
Голос Гона вдруг начинает звучать сладко и угрожающе.
— Когда человек умирает. В самые первые минуты: организм уже мертв, подключения к машине нет, а нэн остается. Та частичка, которая может стать посмертным хацу. Ну мы видели это с Хисокой.
— И что ты собираешься сделать с этим?
Гон задумчиво чешет затылок, и его лицо теряет всякую угрозу. Он выглядит рассеянным. Типичнейшее гоново выражение. Куроро же хочет надавить, потому что если эта бестолочь решит попробовать убить себя, то…
— Пока не знаю… Просто подумаю. Умирать-то мне не особо хочется! Я уже один раз почти так сделал, и мне не понравилось, и я не Хисока, чтобы повторять это несколько раз подряд! — он обреченно вздыхает, а потом машет Куроро рукой. — Ладно, спасибо! Я, наверное, пойду, а то у меня столько дел. Если найдешь что-то интересное, то свяжись со мной, я примчусь!
Когда Гон выходит на порог, Куроро со вздохом спешит за ним. На лестнице, по которой Гон моментально скатывается вниз, он кричит:
— Не убивай себя! Даже не думай!
— Я же не дурак!
— Дурак! — злится Куроро, и Гон демонстративно показывает ему комбинацию из плотно сжатого кулака и оттопыренного среднего пальца.
— Не дурак! Иди в жопу! Но я что-нибудь попробую! Что-нибудь да сработает! Все, не ссы! Мы вообще-то враги, нет?..
Когда он скрывается на горизонте, покидая Кер-Ис, Куроро некоторое время смотрит ему вслед, а потом, выругавшись, решает закурить. Обычно он предпочитает избегать вредных привычек, потому что мирские влечения могут быть опасны, но сейчас его особенно тянет — все же, не каждый день встречаешь персону, которая должна быть божеством, но по факту — просто человек, на личности которого основан целый идиотский культ. Он задумчиво смотрит на пустые каменные дорожки города, ныне мертвые, а потом поднимает глаза к заходящему за горизонт солнцу. Лишь одно у него на уме — истинное лицо Царицы-Матери, человеческое, юное.
Значит, в таком возрасте она получила метку еретика и «вознеслась».
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Путешествуя назад в Гойсан он все еще размышляет об этом.
В конце концов, источник всему, включая божественность — эгоизм. Все начинают с мелких эгоистичных желаний. Царица-Мать желала спасти свой народ, но ее вело желание мести. Гоном тоже движет эгоизм… Он хочет лучшего, но сначала для себя. Это нормально. Думается Куроро, Гон — из тех людей, что легко «вознесутся». Все же он не совсем обычный человек. Его харизма, уверенность, улыбка… Не зря Хисока забыл обо всем, согласился на нелепое детское условие, потому что нашел в Гоне отдушину. Но Куроро… не может принять Гона, как своего идола. Не потому, что обижен до сих пор, или потому что Гон глуп.
Просто сердце его навсегда застряло в прошлом, в моментах, когда друзья умирали. Все началось с Сарасы…
Куроро тоже эгоистичен, но ему не встать на уровень Царицы или Гона, потому что его желания мелочны. Своими руками он обрек друзей на судьбу преступников и убийц; своими руками он превратил общее хобби — озвучивание кассет — в нечто, что сделало из них страшнейших преступников подполья. Все это лишь вина жажды мести Куроро. Он мог бы сделать все самостоятельно, мог бы отказаться от помощи остальных, позволить им жить мирно, но он был эгоистичен — его опьянило желание быть лидером, и он схватился за возможность и дальше возглавлять группу. Да, все ради Сарасы. Так они говорили. Но Сарасе было бы больно видеть, что ее друзья стали такими чудовищами.
После таких мыслей он всегда вспоминает Хисоку. Увиденные воспоминания во время годовой пытки; мальчик Хилоян, который содрал с себя кожу и сотворил из себя монстра. Был ли Куроро прав, когда мстил? По факту, Хисока — такой же потерянный ребенок, такой же нездоровый ментально человек, которому нужна была помощь, а не больше насилия. Гон это понял, он протянул руку Хисоке, и Хисока вцепился в нее, словно в спасательный трос. Если он вернется… руками Гона, сомнительно, что Хисоку нужно будет опасаться. Он нашел себе нового идола. Он нашел свое успокоение. Зверь был усмирен.
Путешествие требует месяцы, даже с учетом построенной железной дороги. Одиночество — полезная вещь для самоанализа, но ни оно, ни даже возвращение в Гойсан не приносит ему успокоения. Куроро наблюдает за жизнью города, оставляет весточку своим, встречает Киллуа Золдика… Тот начинает охоту, Киллуа ищет успокоения… Ему недостаточно Гона, как идола, нужно больше…
Гон взрывает бомбу. Это ли его план?
Киллуа рассказывает ему про секрет воскрешения, но Куроро не знает, счастлив ли это услышать.
Все это кажется неправильным. Вернуть человека после того, как его забрала земля? Невероятно. Вот настоящее еретическое учение, а не то, за что обвинили Куроро в свое время. Но будет ли человек тем же? Парадокс Тесея… Куроро не хочется больше об этом думать. Своими решениями он загубил жизни друзей. Потому он шлет письмо Мачи, еще одно, в котором пересказывает то, что говорит ему Киллуа Золдик, а следом покидает город вновь.
Пусть сами решат, нужно ли им возвращать всех, кто погиб. Друзья примут лучшее решение, а вот Куроро…
Он найдет покой в другом месте.
Найти такое легко; Темный Континент состоит из заброшенных храмов и городов, и в одном, подземном, куда приходится спускаться по узким запутанным пещерам (но ему нечего терять, и он просто идет вперед) он находит невероятной красоты город, выстроенный словно из лунного камня. В нем он чувствует себя жалким муравьев. Куроро бредет по нему, поднимается на самый верх, где натыкается на храм, а там видит ее — сломанную статую Царицы-Матери в пик ее власти, где она похожа на человека с ангельскими крыльями. Да, ангел. Такой она была для Ишвальды. Спасла их от тирана.
Ему вспоминаются слова Царицы-Матери про Гона. Гон закончил как тиран.
Он молится ей — неизвестно зачем, может, просто за всеобщее счастье, а потом слышит шорох одежды. Рядом с ним кто-то опускается; краем глаза он видит, что это женщина, она выше его ростом, и половина ее лица сокрыта тканью. Вместе они приносят молитвы на старом языке Ишвальды, а потом Куроро в последний раз смотрит на статую.
Но каменное изваяние не даст тебе смысла жизни. Ты сам должен его найти. Только надо выбрать верный, а не как в прошлый раз.
— Мне стоит уйти, полагаю.
— Храмы созданы для страждущих, — отвечает неизвестная женщина, не поднимая головы. — Как я могу погнать таково? Лучше скажи мне, странник, чего ты ищешь?
Невозможно отвести от каменной статуи взгляд. Все начинается с эгоизма…
Куроро облизывает высохшие губы.
— Искупления.
Notes:
беру перерывчик пока не закончу с райтябрем (но уже поти все), не теряйте
Chapter 168: ПУРГАТОРИО: аутодафе: любая рана
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Губы жрицы искажаются в тонкой улыбке, словно ответ не просто ее забавляет, но она не считает нужным озвучивать больше.
— Это громкие слова. Но правда ли ты хочешь найти его?
— Что мне еще остается? — возражает Куроро, и жрица качает головой в такт молитве, словно не соглашаясь, однако ее слова мягки, не неся в себе жестокости, какую он ожидает.
— Действительно, порой кажется, что ничего, кроме мольбы об искуплении и не остается. Но не всегда стоит бросаться словами, если не знаешь, что за них отдашь. Чем готов пожертвовать ты, чтобы все изменить? Какова цена твоего искупления?
Куроро быстро смотрит на нее, словно не веря, что ведет этот диалог, но ему больше нечего терять, и если судьба дает ему шанс выговориться, исповедуясь жрице умерших богов, то почему нет? В самом деле, неужели что-то его остановит после того, как он покинул друзей и пришел сюда в надежде погаснуть в одиночестве? Кровавая дорожка следует за ним… Слишком много крови пролито, и порой — совершенно зазря. Как тот юноша из клана Курута. Он ведь прав в своем желании мести. Но он сумел отпустить. Отступил на шаг назад от бездны, пока не стало слишком поздно. У Куроро такой привилегии уже нет.
Жрица задумывается ненадолго, а потом поднимает голову наверх, к своду храма. Ее голос звучит торжественно, словно она вещает о делах великих, хотя… Может, для нее так и есть, тогда как для Куроро это лишь старые басни.
— Даже Царица-Мать начинала с чего-то маленького. Главное — это желание. Подумай об этом, человек, потому что твой ресурс — это время, и, хотя оно кажется скоротечным, оно все же утекает не настолько быстро. Впрочем, — она загадочно улыбается, — я попрошу тебя еще об услуге. Раз уж ты первый человек за многие столетия, что явился сюда. Помоги мне, а нужные мысли придут во время работы. Впрочем, это лишь просьба… Если тебе размышляется лучше в уединении, я не стану настаивать.
Она поднимается на ноги, явно готовясь покинуть церковь, и Куроро смотрит ей вслед, пока вдруг не окликает до того, как это станет неловко, или пока она не уйдет слишком далеко.
— Кто ты?
— Люди называют меня Халдеей. Мой базовый номер — тридцать пять. Я — собирательница архивов.
— Архивов? — Куроро вскидывает бровь, и Халдея прижимает палец к губам, будто бы прося не кричать.
— Я хожу по старым городам и собираю уцелевшие документы, а потом перенаправляю их в Библиотеку, где мы сортируем все данные.
С самого детства Куроро обожал книги, часто проводил время в библиотеке Метеора, где тратил часы и даже дни на то, чтобы найти нужный ему фолиант. Потому архивное дело не столь далеко от него; он помогал с ним и в культе, хотя там делал это не из любви, а с желанием найти кое-что определенное и его же украсть. Потому он решает принять предложение, ведь, в самом деле, почему бы и нет? Не то, что ему есть, что делать еще. А знакомство с новым человеком может помочь… освежить мысли. Иногда именно запертость в старых рамках не дает увидеть полной картины.
Они идут со жрицей по городу, пока та рассказывает о том, кто она и откуда: их небольшой орден со схожей религией, к какой принадлежит культ или сам он, собирают данные о сгинувшей Ишвальде и мире до этого, чтобы сохранить информацию и прогресс в тот день, когда придет новый зверь конца. В прошлые разы никто не занимался сохранением данных, отчего Ишвальда надолго застряла в пограничном к дикости состоянии, и лишь приход людей из центра озера Мебиус помог наконец продвинуть прогресс вперед. Когда жрица упоминает зверя конца, Куроро с трудом вспоминает легенды, что слышал об этом, а потом рассеянно, уже слишком близкий к пониманию тайн и секретов этого мира, роняет:
— Я знаю… знал потенциального… претендента.
— Это нормально, — голос Халдеи ровен, словно в этом нет ничего необычного, хотя он буквально говорит ей, что знает потенциальную ядерную боеголовку. — Все Звери изначально простые люди, как и Царица-Мать. Я могу проанализировать информацию о нем и дать тебе ответ, насколько велика вероятность, что он чокнется и станет проблемой, но, судя по твоему ответу, этот человек уже покинул этот бренный мир.
— Как-то это бесчеловечно, так думать.
— Все необходимо структурировать. Без этого не будет порядка. Да и я, — ее губ касается усмешка, — не человек.
— По твоему росту я заметил.
— Шутник, да? — жрица качает головой, и тряпица на ее лице покачивается в такт, почти открывая лицо целиком. — Я — синтетическое существо, созданное Машиной. Механизмом, если тебе так угодно. Если ты не знаешь, то это…
— Я знаю, что такое Машина.
— Тогда наш диалог пойдет проще, — она пожимает плечами. — Мы существуем отдельно от влияния Машины и делаем ее работу, потому что она сломалась. Наш покровитель — это сама Царица-Мать, взявшая все в свои руки после того, как Машина сломалась. Она не способна контролировать нэн, как ни крути, некоторые вещи за гранью даже для нее, но вот не давать Машине творить чудовищные ошибки — вполне. По факту… мы просто жрицы Царицы-Матери.
Они резко останавливаются посреди мертвой пустой улицы и смотрят друг на друга. Глаз жрицы Куроро не видит, но ощущает на себе ее пристальный взгляд. Хмурит тонкие брови. Жрицы, да?.. Гм…
— Почему ты доверяешь мне всю эту информацию? Она весьма опасна, если попадет не в те руки.
— Я видела тебя во снах Царицы-Матери, Куроро Люцифер.
Ах, еще и имя его знает. Ну и ну. Халдея поднимает голову наверх, словно Царица-Мать снова наблюдает за ними, но над головой у них просто каменный свод.
— Она часто спит, и мы анализируем ее сновидения. Чем старше Зверь Конца, тем тяжелее ему оставаться человеком, тем сильнее он мутирует и оборачивается настоящим чудовищем. Нашей госпоже тяжело, ведь она работает и за Машину, только чистая вера помогает ей двигаться дальше. Ты, — Халдея снова смотрит на него, уже бесстрастно, — появился в ее сне, и мы уловили необычную активность. Мы всегда проверяем такие, ведь это значит, что Царица-Мать с кем-то контактировала. Но госпожа не стала бы разговаривать с тобой, будь ты опасен, потому я тебе доверяю.
Ах, вот оно что… Что ж, это разумно. Может, Царица-Мать действительно далека от человека теперь, настолько, что ее оценку можно брать, как бесстрастное суждение, хотя самому Куроро так не кажется. Все же, даже став на уровень выше, свои недостатки ты не утратишь. Но он, как и любой умный человек, решает оставить подобные комментарии подальше от любопытных ушей и поближе к себе.
Их путь продолжается дальше. Они ищут; это похоже на поиск иголки в стоге сена, но в этом есть нечто любопытное — в том, как они заглядывают в каждый дом, как рыщут в поисках бумаг. Годится все: от старых любовных писем, до детских каракуль. Этот орден серьезно подходит к сохранению информации… Чем-то это даже интересно. Но рядом со жрицей спокойно; она права, работа и правда успокаивает. Отвлекает от ненужных мыслей, что в другом случае приведут к беспорядку в душе.
Когда же они собирают достаточно документов, Халдея предлагает сделать перерыв, а потом, в своем убежище, где собраны множества бумаг и книг, она смотрит Куроро в глаза вновь откуда-то из-под своей тканевой маски, и произносит:
— Ты хорошо ищешь следы людей там, где их не было уже сотни лет. Возможно, тебе, как верному слуге Царицы-Матери, нужно посетить наш храм. Это поможет найти покой в душе, либо же даст ответы на вопросы.
Возвращаться домой Куроро не хочет, потому смысла отказывать нет.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Когда Халдея говорит, что орден существует в храме, он предполагает, что сам храм — это не особо большое место, вокруг которого выстроен город, типичная постройка религиозных общин, однако увиденное поражает его воображение: когда они отправляются в то место с помощью нэн-телепорта, перед его глазами предстает огромная пещера под землей, в которой стены и потолок застроены зданиями, и все это — части храма, огромного комплекса, в котором бурлит жизнь, словно в улье. Он и не знает, почему предполагает, что это место мало, может, потому что культ Царицы-Матери в старом мире не слишком-то велик, но это место… Та секта бы удавилась, увидев подобное. Вот оно, величие веры! А не та дрянь, которой кормят их в старом мире.
На его присутствие тут никто не обращает внимания, и Куроро размышляет, что, вероятно, жрицы общаются друг с другом посредством какой-то загадочной связи, подобно мицелию. Он не слишком хочет в этом разбираться, но ощущать себя низким — буквально низким, потому что они ужасающе высокого роста — ему не нравится. Но это одна из тех вещей, с какими ты уже ничего не можешь поделать. Он рассматривает город, пока Халдея ведет его вперед, оглядывается по сторонам. Дворец знаний… На мгновение он забывает о скорби и снова превращается в того мальчишку, который с очарованием оказался в библиотеке в первый раз жизни, видя невероятные сокровища — книги. Только тут сокровенных знаний еще больше.
Наконец, они останавливаются перед довольно вычурным зданием, его ступенями, уходящими глубоко наверх. Халдея наконец поднимает капюшон. Ее лицо красиво, не то слово, с длинными волосами цвета застывшего янтаря, близкого к красному. Когда она раскрывает глаза, они яркого золотистого цвета, отчего по спине у Куроро идет неприятный холодок; но он быстро отступает, потому что глаз на самом деле шесть — еще два сверху, вместо бровей, и ниже на лице, и она медленно раскрывает их все. Но не это шокирует Куроро, а то, что он уже видел ее лицо где-то…
Ну конечно. Царица-Мать. Эти черты…
Видя его растерянность, Халдея мягко произносит, будто успокаивая и прося не пугаться:
— Ты действительно уже видел это лицо.
— Ты ее дочь?.. Сестра? Э-э-э, синтетическая.
— Ошибся везде, — несмотря на то, что создание она не естественное, Халдея не чурается улыбок и юмора. — Мы — ее двойники, буквально клоны. Воскресшие ее частицы. Когда Царица-Мать дремлет, мы срезаем с нее волосы и ногти, нечто, что не повредит ей, и из этих данных о геноме и рождаемся.
Погодите-ка, он что-то такое уже слышал. Куроро вспоминается секрет Гона Фрикса, и он щурит глаза.
— Как первородный суп?.. Или как оно называется?
— Я понимаю, о чем ты. Верно. Принцип един. Если тебе интересно, пойдем, — она протягивает ему руку, вежливо приглашая следовать за собой. — Я покажу тебе место, где мы рождаемся на свет.
— А это разрешено? В смысле, я все же чужак, — он неуверенно улыбается, и Халдея не сдерживает смешка.
— Мы же верим тебе, ты забыл? Да и что ты там увидишь нового? Не беспокойся, если уж ты будешь помогать нам и искать тут свое искупление, то тебе стоит начать с самого важного места в храме, с нашей Колыбели. Она невероятна по многим причинам, не только потому, что мы появляемся там на свет, хотя по факту не должны существовать и вовсе.
Она приглашает его за собой в то самое здание, рядом с которым они замирают. Поднимаются по лестнице, а внутри вычурной постройки находится вовсе не алтарь, как он ожидает, а некое углубление, купель — по размерам же больше напоминает бассейн с густой алой жидкостью. Выглядит впечатляюще, но Куроро не чувствует того, чего так боится — тут не воняет кровью, хотя жижа напоминает именно ее, разбавленную водой. Он бы не удивился, окажись это озеро на самом деле лужей крови Царицы-Матери. Но нет, видимо, другое… Ее слезы? Или… Нет, он не Нобунага, чтобы углубляться в область дерьмовых шуток крайне пошлого содержания.
Они подходят ближе, и Куроро заглядывает внутрь. Затем уважительно оглядывается назад, на Халдею.
— Впечатляет. Хотел бы я посмотреть, как все происходит.
— Иногда мы обновляем штат… Я позову тебя, — Халдея произносит это так легко, будто вовсе не зовет его для того, чтобы он увидел своими глазами буквальное рождение из ничего. Затем она подходит ближе и указывает вниз. — Но эта жидкость особенная, потому что в ней содержится кровь Царицы-Матери.
… то есть, он все же был прав.
— Но кровью не пахнет?
— Ее там сущая капля… Это не попытка тебя успокоить, там действительно крайне немного крови, даже если бы ты потерял столько, то не умер бы, может, лишь почувствовал бы легкое недомогание.
Они снова смотрят вниз, и Халдея замечает:
— Эта жидкость способна исцелить любые раны.
— Ох, и вы этим пользуетесь?
— Иногда. Но мы и сами рождены в этой крови, потому убить нас сложнее. Иногда мы даруем эту жидкость особым верующим, но в последние годы таких почти не осталось… Печально, не так ли? — она качает головой, а потом наклоняется, беря Куроро за руку, поднимает ее, демонстрируя свету искалеченную ладонь. — Не хочешь попробовать?
Но хотел ли? Эти шрамы — напоминание об ошибке. О том, что он игрался с Хисокой, и в итоге дикая собака укусила его в ответ. Если избавиться от напоминаний, что сможет ли он не повторить тех же ошибок вновь? Жить с искалеченными руками сложнее… Но это справедливый шрам. Впрочем, Куроро вновь смотрит на Халдею, а потом — на искалеченную руку, и решает — почему нет? Если уж он такой дурак, что не сможет запомнить столь страшный урок, то ему не помогут даже шрамы. Потому, под внимательным взглядом Халдеи, он опускает руку вниз, в прохладную жидкость. Она обволакивает его ладонь, приятная, и Куроро думает — ничего не чувствую. Будто нет облегчения. Или так нужно?.. Странное спасение. Но он не жалуется, лишь хмурится, а потом вынимает руку.
Смотрит на ладонь. Ни единого шрама. Ого?
— Поразительно, — честно признается он, и Халдея фыркает, так легкомысленно, словно простой смертный увидел настоящее чудо, что для нее было лишь частью простого быта. — Я не ожидал, что это и правда будет… гм, ну, правдой. Иногда людям свойственно преувеличивать.
— Это действительно так. Потому мы лишены этого недостатка человека и не врем.
Куроро бросает на Халдею насмешливый взгляд.
— Иногда прямолинейность может сыграть против тебя.
— Это не значит, что мы глупы, — парирует Халдея. — Если мне нужно будет шутливо ответить или изобразить вежливость, я это сделаю, не озвучив всего. Я про то, что мне нет смысла врать без нужды, как порой делают люди. А ты, — она осматривает его с головы до пят, — именно из таких. Но здесь тебе не будет нужды так часто врать. Лишь иногда, только если ты сильно захочешь покрасоваться.
Она еще насмехается над ним? Чертовка. Куроро резко разворачивается и хочет ответить ей как-нибудь дерзко, чтобы не шутила над ним, но не успевает и слова вымолвить, потому что в это мгновение что-то срывается с его шеи. Что-то маленькое, державшееся на старой нитке уже скорее силой воли, что сейчас не выдерживает. Словно зачарованный, он наблюдает за тем, как предмет падает в алую жидкость, а потом с ужасом вспоминает, что это такое.
Кость с руки Хисоки. С его растерзанного тела.
Повисает тишина. Он в ужасе смотрит вниз, где жидкость начинает бурлить. Халдея подается вперед… Ее реакция неожиданно суха.
— Ох, это… любопытно.
Любопытно!.. Она думает, что это любопытно. Просто, черт возьми, любопытно.
И вот, он наблюдает чудо рождения. Хотя можно ли назвать его таковым?
Когда жидкость перестает бурлить, словно огромный фонтан, он видит, как костей становится больше, как медленно появляются очертания руки, а затем — остального скелета, и как скелет этот покрывается плотью — мышцами, а затем мясом. Как прорастают кровеносные сосуды, как разбегаются нервы, как медленно перед ним в ужасающем гротескном рождении появляется человек, пусть сначала без кожи, но потом его очертания становятся все более и более знакомыми. Это ужасающе; это завораживает настолько, что, несмотря на чувство отвращение, он не способен отвести и взгляда. Медленно существо перед ним принимает образ человека: вырастает кожа, бледная, словно молоко, появляются ногти, а затем — волосы, длиннее, чем он помнит, намного светлее, словно даже не белые, а прозрачные. Но это лицо… это лицо может принадлежать лишь одному человеку.
Тому, кого он убил! Чье имя пообещал помнить, чтобы не допустить больше ошибок! И кто в результате такой вновь появился в этом мире!
Эти острые черты лица. Эти длинные ресницы. Это… все, начиная от тонких пальцев и заканчивая родинками.
Хисока!..
Тело… будто более юное. Не хватило ресурсов?..
На мгновение новое существо раскрывает глаза, смотря на Куроро, и он чувствует, как начинает дрожать, когда видит знакомое золото во взгляде, но почти сразу человек перед ним лишается сил и заваливается назад, и Куроро бросается за ним следом, прямо в эту купель с исцеляющей жидкостью, сам не зная, зачем. Он держит это новое существо — человека, которого доломал, и что укусил его, больно — за плечи и не знает, что делать, пока Халдея продолжает смотреть на них без особого гнева, лишь повторяя про себя то, что уже произносила до этого:
— И правда же… как любопытно.
Chapter 169: ПУРГАТОРИО: аутодафе: смерть и перерождение
Chapter Text
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Результат ошибки Халдея забирает с собой, говоря, что разберется; все эти несколько часов Куроро бродит кругами по библиотеке, куда она его запускает, не в силах сосредоточиться ни на чем. Все, что занимает его мысли — этот ребенок. Хисока… Одна крошечная ошибка повлекла за собой то, что он вернул к жизни человека, что ему самому знатно подпортил существование. Но глупо было винить Хисоку в этом, потому что это была банальная невнимательность. С его же самого стороны. Хисока и не просил быть возвращенным к жизни, а Куроро так оплошал, не заметив, как старый амулет на удачу сорвался с веревки. Надо же было так ошибиться…
Даже книги не помогают отвлечься, и он просто терзает себя несколько часов подряд, пока Халдея не прерывает его хождение по кругу и не приглашает пройти за собой. Сложно понять что-то по ее выражению, оно крайне безжизненно. Ну конечно. Она — просто кукла, фальшивка. Даже не настоящий человек, и эмоции ей не особо близки. Поразительно, что она вообще сжаливается над ним… Какое ей дело до того, что он своими руками совершает подобную ошибку и возвращает к жизни кого-то, кто, возможно, не слишком-то для нее приспособлен, особенно после всего случившегося? Но, возможно, Куроро просто драматизирует; может, смерть вправит Хисоке мозги. Он просто рассеянно смотрит на свои руки, излеченные, и размышляет — а стоило ли оно того?..
Ответов нет, потому Куроро решает ненадолго попросту с обстоятельствами и просто следует за Халдеей.
Их путь заканчивается в небольшой комнате недалеко от храма, где он так облажался; похоже на почти не используемую (по понятным причинам) комнату госпиталя. Может, когда-то этот храмовый комплекс принадлежал людям, которые не обладали возможностью лечить свои раны в крови своего божества. На постели перед ним сидит этот самый ребенок уже в одежде, напоминающую ту, что носят жрицы тут. Что-то храмовое… Хисока. На вид ему можно дать лет четырнадцать, довольно юный, высокий и тонкий. Волосы собраны в хвост на затылке — наверное, Халдея постаралась. Они уже темнее, ближе к его родному цвету, но все равно выглядят неестественно. Он явно больше заинтересован в лентах на своей одежде, потому не обращает на Куроро никакого внимания, и когда лицо Куроро мрачнеет, Халдея хлопает его по плечу и ласково, насколько вообще может, произносит:
— Не расстраивайся. Случается со всеми.
— Ага, случается… Я не оправдал доверия даже в таком, — с горькой иронией произносит он, а потом смотрит на свои руки. — Оно того не стоило.
— Нет, правда, это сущий пустяк.
Наконец, Хисока перестает рассматривать ленты на одежде и без особого любопытства смотрит уже на Куроро; Халдея толкает его в спину, мол, сделай хоть что-то — у нее опыт общения с детьми явно еще меньше, чем у него — и он решает начать с простого. Садится рядом на постель, смотрит Хисоке в глаза, а потом потирает затылок.
— Я не ожидал, что ты воскреснешь, — Хисока и бровью не ведет, когда тот берет его за руку. Такая тонкая. Сложно порой представить, что человек, которого он так сильно ненавидел, когда-то давно тоже был обычным ребенком, изящным и слабым. — Честно говоря, это произошло случайно. Возможно, карма. Ты уже пережил достаточно за свои злодеяния… потому тебе было позволено вернуться к жизни, пусть и реинкарнация произошла… странно. Я понимаю, ты не особо рад видеть мое лицо сейчас, после всего, что между нами было, но… Послушай… Я правда виноват, я…
Хисока склоняет голову набок, хмурит тонкие брови, а потом косится на Халдею.
— Виноват — в чем?
— В том, что я стал виновником… твоей смерти. И что ты… потерял рассудок.
— Правда?
— Да, мне правда жаль, я…
— Я не помню такого, — не скрывая досаду в голосе, прерывает его Хисока, а потом неуверенно смотрит Куроро в глаза. — Я и тебя не помню. Ты вообще кто?
Куроро чувствует, как по спине катится капелька пота, прямо по позвоночнику. Он нелепо переспрашивает:
— Не помнишь?
— Я… — ребенок медлит, и снова смотрит на него. — Не могу. Ничего не вспоминается. Но голова не болит… Это странно? Мне казалось… она должна начать болеть. Если я что-то забыл. Это ненормально, да?.. Или так и должно быть? Я не знаю… почему я уверен, что это ненормально…
К тому времени где-то далеко отсюда Нобунага и Мачи уже как несколько месяцев вернули Хисоку к жизни.
Но Куроро узнает об этом гораздо позже. Сейчас же он просто смотрит в глаза человеку, что был его врагом, что испортил ему жизнь, забрал стольких друзей… Человека, к которому жизнь тоже была крайне несправедлива, и чьему сумасшествию посодействовал сам Куроро. Как он говорил?.. Он искал искупления. И если судьба даровала ему не наказание, а шанс… Если веревка порвалась не просто случайно, а потому что это было божественное вмешательство… Что-то подобное… Богов не существует, так говорил Гон, но и Гон не всегда прав.
Это — твое искупление, Куроро Люцифер. Примешь ли ты его?
Невольная улыбка вырастает на его губах, когда он садится на одно колено перед мальчиком без прошлого и настоящего, пустого, словно чистый лист, готовый к тому, чтобы его заполнили, берет его за руку, тонкую, и сжимает, после чего уже более твердо произносит:
— Тогда давай начнем наше знакомство заново. Меня зовут Куроро. Ты же, насколько я знаю, до этого носил имя… — он медлит, секундно, а потом уверенно смотрит не-Хисоке в глаза. — Хилоян.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Хилоян… возможно, это то, каким был Хисока. А может, это пустая оболочка, которую Куроро учит самым разным вещам. Как знать? Он видел лишь отголоски воспоминаний Хисоки о том времени, и вроде бы многие вещи похожи… но в то же время совсем не такие. Но почему нет? Почему не воспринять это как искупление, если он просто взрастит этого ребенка, создаст человека, что не был рожден в этот мир, но который мог бы, если бы не человеческая жестокость? Не очистит свою карму полностью, но хотя бы попытается сделать так с Хисокой… Это звучит правильно. Так, как должно быть. Если судьба дает ему шанс на искупление… он схватится за него, потому что ничего большего для него не остается.
Во всяком случае рядом с ним мысли кажутся немного светлее.
В отличие от себя прошлого, того, что портит кровь Куроро и остальным «Паукам», Хилоян довольно спокойный и тихий ребенок, который молча внимает всему, чему Куроро его обучает. По уровню развития он где-то на должном для четырнадцатилетки, проблем с речью и пониманием вещей у него нет, но он не обладает простой грамотой, и Куроро учит его писать, как на языке старого мира, так и на том, на каком пишут жрицы в этом храме. Это превращается в игру: чему я смогу научить этого ребенка? Как я смогу сделать его лучше, добрее, чтобы он не превратился в себя прошлого (или вернее сказать будущего)? Потому Куроро не хочет обучать его нэн, решает, что если и сделает это, то не сейчас, намного позже.
Но тяжело смотреть на человека, который лишил тебя стольких друзей. Который искалечил твою руку, который…
Куроро одергивает себя всякий раз, когда смотрит на него, чтобы не вздрогнуть. Это неправильно. Они с Хисокой — разные люди, с совсем непохожими судьбами. Одно начало, но разная жизнь могут сделать даже из одного человека нечто иное. Потому он старается: не ругает ребенка, учит его быть добрее, делиться. Но что-то от Хисоки — точнее, от старого Хилояна — в нем все же остается, он точно так же цепляется за Куроро, следует за ним хвостом, повторяет все, начиная от простых жестов и заканчивая какими-то выводами. Это забавно и мило… но на сердце у Куроро неспокойно.
Впрочем, Халдея не считает, что он совершает ошибку. Когда они обедают в столовой — кухня тут отменная, это стоит отметить, и Куроро удостоверяется, что это мясо не принадлежит никому человекоподобному, и это весьма важно — он зачарованно наблюдает за тем, как ест Халдея. Это не похоже на то, как едят люди за столом: она берет кусок мяса в руки, отрезанный ровный кусочек, макает в сладкий мед, а потом руками же заталкивает себе в рот. Выглядит эпатажно. Сам Куроро предпочитает столовые приборы, и, судя по тому, что многие тут едят нормально, это причуда уже самой Халдеи. Хилояна, конечно же, он учит тому же — вилке и ножу.
— Может, потому Царица-Мать и свела нас вместе, чтобы дать тебе подобное освобождение.
— Ты так думаешь?
Вдвоем они наблюдают за тем, как в другом углу зала Хилоян спрашивает что-то у другой жрицы, и та ему что-то объясняет, демонстрируя на пальцах. Ему явно сложно, он хмурится. Это выглядит забавно. Мило. Куроро вспоминает детей из Метеора, с какими встречался после вторжения туда химер, как они радовались сувенирам из большого мира. Он бы и сам в детстве радовался.
Дети, все же, заслуживают лучшего в этом мире.
— Разве не так? По-моему, это похоже на искупление. Ты отринул ненависть к врагу, принял его и решил дать счастливую жизнь. Если бы я была Царицей-Матерью, то я бы посчитала, что ты очистил свою карму. Перестать помнить злые деяния тяжело.
Он переводит взгляд на нее.
— А ты, значит, помнишь такие?
— О, разумеется, — голос Халдеи начинает звучать холодно. — Но это не значит, что я серьезно на них злюсь. Во мне нет недостатков, свойственных человеку.
— Да? А вилку держать — этого недостатка ты тоже лишена?
Жрица ахает.
— А что не так с тем, чтобы есть руками?!
— Грязнуля.
— Это не недостаток!
— Свинюшка.
Но ко мнению Халдеи стоило прислушаться (если это не бестолковый совет о том, что есть руками нормально). Уж она-то точно знает, что хочет Царица-Мать, и, если это и правда был благородный жест с ее стороны… Куроро докажет ей, что готов измениться, и за это получил награду. Может, скоро он сможет снова взглянуть в глаза друзьям без неприятных воспоминаний о том, что принес им несчастья.
По вечерам, перед сном, он рассказывает Хилояну истории из детства, что слышал в Метеоре. Сказания, легенды и мифы разных народов, что сплелись воедино в мифологии их родного города, и Хилоян слушает его, внимательно. Это невероятно льстит. Ласковый и добрый ребенок, так странно было думать, что жестокая жизнь превратила его в кровожадного монстра. Смотря на него сейчас, сложно поверить, что когда-то Хисока был таким же. Но был. Куроро знает это. Видел воспоминания… Потому он старается быть еще добрее. Не ругает за какие-то проказы, и Хилоян продолжает цепляться за него. Но в некоторых жестах они одинаковы. И Куроро знает, что Хисоке тоже нравилось слушать. Значит, это у него от природы.
Одной ночью, когда истории начинают заканчиваться, он вспоминает судьбоносную кассету, что изменила жизнь всех его друзей. Он рассказывает Хилояну про рейнджеров, разноцветную команду, и тот слушает, внимательно.
— Ее можно достать? Ту кассету? Тут был телевизор.
— Не думаю, что в этом месте она найдется, а искать ее в старом мире будет сложно. Старые сезоны редко перевыпускали на кассетах, — Куроро посмеивается, а потом кладет руку Хилояну на голову. Такие мягкие волосы. Когда он хватал Хисоку за них, в том подвале, в его пальцах всегда оставались пряди, потому что Хисока тогда умирал, медленно гнил на его глазах. — Ничего страшного.
— Я спрошу у госпожи Халдеи!
Куроро надеется, что жрица ответит Хилояну отказом, но ее будто и не удивляет подобная просьба. Она просто пожимает плечами, а Куроро думает — если я отношусь к нему слишком ласково, то ты и вовсе его балуешь.
— У вольных охотников можно купить что угодно. А в Гойсане тем более. Я могу спросить.
— Не стоит, — замечает Куроро, но Хилоян встает на цыпочки и затыкает ему рот руками. Вот наглец, а? Кто его так воспитал? Он хочет возмутиться, но вспоминает, что это был он сам, и оттого вовремя захлопывает рот себе уже в мыслях.
— Стоит, стоит!
— Я поспрашиваю.
Ему думается, что ни за что в жизни Халдея не раздобудет ему эту кассету (точнее набор кассет, ведь целый сезон был на нескольких таких), но спустя месяц она приносит ему сумку, в которой лежат десять упакованных в пластик сокровищ. Боже мой. Кажется, некоторые серии он не видел даже в детстве. Придется переводить заново. Ему не хочется, конечно… Изучение старых текстов выглядит привлекательней, но Хилоян заглядывает ему в лицо с таким жалобным видом, что Куроро сдается. Может, что-то от этого очарования остается и в Хисоке, иначе не объяснить, отчего же Куроро согласился тогда сразиться с ним на Небесной Арене.
Лучше бы не соглашался.
Вечерами они смотрят по несколько серий подряд, и Куроро размышляет о том, как дешево сейчас все выглядит, но в детстве им казалось, что даже эти взрывы были невероятно красивыми. Как просто было тогда. Он наблюдает за тем, как смотрит на всем Хилоян, и, пусть он тих, в его глазах читается восторг. Пожалуй, этого достаточно. Увидеть счастье в глазах ребенка.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Но, наверное, его карма слишком грязна, и он заразил ею чистого непорочного ребенка.
Иначе Куроро не может объяснить то, что происходит следом.
Спустя какое-то время ему начинает казаться, что Хилоян быстрее выбивается из сил, устает. Сначала это не выглядит чем-то странным, но потом начинает случаться все чаще и чаще. Он меньше ест, утрачивает даже интерес к тому, что до этого кажется ему жутко любопытным, о чем он просит рассказать Куроро еще и еще. Все чаще он просит перенести занятия, остается в постели, спит… Он словно усыхает на глазах, и Куроро не знает, что делать. Даже попытки напоить его жидкостью, из которой он был рожден, и что способна исцелить что угодно, не работают, словно его тело… просто само отвергает жизнь.
В какой-то момент он окончательно теряет способность ходить.
А затем — видеть.
Днями и ночами Куроро молится у статуи Царицы-Матери, прося об исцелении ребенку, что не заслужил такой жестокой судьбы, но боги, как это и было всегда до этого, глухи к его молитвам. Он может лишь сидеть у постели ребенка, который получил жизнь благодаря его ошибке, и теперь лишался ее, медленно, мучительно, потому что…
Почему же?
С Халдеей они сидят в храме, где из крови Царицы-Матери родился Хилоян; алый водопад падает в бассейн. Куроро прячет лицо в ладонях, но его глаза сухи. Ему становится трудно спать по ночам, потому что он вечно дежурит у постели ребенка, и ему думается — я его сгубил. Я стал причиной, почему он медленно умирает. Это мои грехи стали причиной, почему эта мерзкая грязь коснулась его. Почему он умирает. Он чувствует, как неподвижно рядом с ним сидит Халдея. Ее речь льется, подобно водопаду, звонко и равнодушно к мирским проблемам.
— У него нет своего золотого ядра. Возможно, потому он и умирает.
Куроро не хочет поднимать на нее глаза. У него нет сил.
— Что это?..
— Источник нэн в твоем организме. Мало кто без него выживает, потому что нэн это и есть жизненная сила. Потому, когда ты делаешь клятвы, что могут стоять тебе жизни, ты рискуешь золотым ядром. Но странно, — она барабанит пальцами по коленям, и Куроро видит это, рассеянно наблюдая. — Если он был мертв, а потом воскрес, то у него должно было появиться свое золотое ядро. У каждого человека оно свое. Даже у умершего. Не может повториться. Но вдруг…
Она не произносит этого, но пальцы у Куроро холодеют. Потому что он знает, что она произнесет.
Если золотое ядро у каждого человека свое, и Хилоян родился без него, то…
— … кто-то уже воскресил того Хисоку другим способом?
Киллуа Золдик упоминает озеро, в котором можно воскресить умерших. Такое же, как и храмовая купель тут. Он ведь сообщил об этом остальным ребятам. Неужели они решили вернуть Хисоку? Но почему? Они же терпеть его не могли. Если бы воскресили, то тут же убили бы. Но, выходит, Хисока жив… Мысли путаются в его голове. Почему система так жестока? Чем заслужил такой страшной судьбы Хилоян? Он ведь просто ребенок. Ему и года нет. Копия Хисоки, совсем чистая, невинная. Он все же находит в себе силы, чтобы поднять голову на Халдею, а та смотрит куда-то вперед, не конкретно.
— Можно же что-то сделать, да?
— Без золотого ядра, — голос жрицы звучит равнодушно и холодно, — человек быстро умирает. Только боги живут без ядра.
Без нэн… Это то, о чем они говорят с Гоном в Кер-Исе. Может, это и есть первый шаг становления богом… Избавление от золотого ядра. Но Куроро наплевать. Он должен спасти маленькую жизнь, что доверила ему судьба, обязан…
— Я готов на все. На любой грех, на любое деяние. Ты ведь наверняка знаешь способ, с помощью которого человек без золотого ядра может выжить, — когда он произносит это, жрица морщится. — Сама сказала, мало кто выживает, но кому-то же повезло.
— Ты рискуешь своей жизнью и своим нэн, Куроро Люцифер.
— Я готов на все, — рычит он.
Ей явно все это в тягость… Лицо Халдеи наконец-то проявляет эмоции, самое яркое из которых — раздражение. Потирая виски, она медленно произносит, так, словно каждое слово ей не то, что противно, а даже больно произносить. Когда она поднимается на ноги, кажется, что ей тяжело. Словно сама мысль о таком греховна, но отчего-то Халдея крайне милосердна к Куроро. Может, ей просто жалко такого идиота, как он.
— Твой мальчик может выжить… если пересадить ему чужое золотое ядро. Но мы — двойники Царицы-Матери… У нас нет золотых ядер от рождения. А людей на наших землях нет, если только забредет редкий вольный охотник.
— Тогда я отдам ему свое.
Нельзя медлить. Если это будет его искуплением, то…
— Это опасно, — с силой повторяет Халдея, и Куроро хватает ее за руку.
— Мне наплевать!
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
И она соглашается.
Видимо, подобное уже происходило, потому что она готовит его к церемонии заранее. Не позволяет есть жирное или острое, заставляет питаться водой и рисом. Когда Куроро готов — он чувствует себя слабее, чем обычно из-за такого питания, но уверенность придает ему сил — они ведут его в тот же храм, где произошло «рождение» Хилояна. Несколько жриц стоят там, уже дожидаясь, у каждой скрыто лицо, а сам мальчик лежит на каменной плите перед ними, будто жертва. Но сегодня его жизнь будет спасена, а вот Куроро… Даже если он отдаст свою, ничего страшного не произойдет.
Он встает перед каменной плитой, и Халдея приказывает ему:
— Сними верхнюю одежду.
Затем ее рука ложится ему на грудь. Холодные скользкие пальцы скользят у сердца, а потом начинают давить на ребра. Он не ожидает, что ее рука войдет ему в грудную клетку — не вонзается, раня, а погружается, словно проходит сквозь. Внутри становится холодно, его тошнит, но Куроро просто стискивает зубы крепче, не давая себе даже пошатнуться, лишь сгибается немного, когда пальцы Халдеи продолжают ковыряться у него в груди. Затем она тянет руку назад.
Когда она упоминает золотое ядро, Куроро представляет себе золотистый светящийся шарик, словно саму эссенцию нэн, но вместо этого жрица достает из его тела нечто, напоминающее прямоугольник, по размеру чуть меньше телефона. Нечто, словно выполненное из кости. Ее рука в жидкости, будто сукровице, и, когда она вытягивает золотое ядро окончательно, разрывая контакт с его телом, он вдруг чувствует жуткую слабость — сильнее, чем до этого, стократно. Ноги подкашиваются, но другие жрицы будто только и ждут этого, ловя его, а потом хватают его под подбородок и вынуждают смотреть, как следом Халдея погружает этот прямоугольник в тело уже ребенку.
Да, думает Куроро. Так будет правильно. Лучше. Моя жизнь… все равно ничего не стоит.
Он думает так, а потом теряет сознание.
□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Когда же он распахивает глаза, то понимает, что находится не в своей комнате, а в покоях Хилояна; наверное, Халдея сказала принести его сюда, зная, что, пробудившись, он сразу же бросится к мальчику. С трудом — в теле необычайная слабость — он поворачивает голову и видит, как на постели рядом спит ребенок. Хилоян… выглядит лучше. На его лице наконец-то появляется цвет. Ах, стало быть… Сработало. Стало быть…
Еще есть надежда.
Может, вот оно — счастье? Так чувствуют себя люди, жертвующие всем ради других? Зная, что их деяния принесут кому-то счастливое будущее?
— Без ядра, — слышит он голос Халдеи, жестокий, — твои дни сочтены. Ты обречен.
— Плевать… На все плевать.
Медленно он садится, а потом тянет руку к Хилояну, стискивает его пальцы. Теплые. Он касается его руки лбом, чувствуя уже давно забытое ощущение счастья, даже если будущего для него больше нет.
— Главное, что я сделал все верно. Разве это не оно?
Искупление.
A_Smort_Person on Chapter 1 Mon 24 Mar 2025 11:50PM UTC
Comment Actions
simbay on Chapter 1 Tue 25 Mar 2025 06:08PM UTC
Comment Actions
Flower_of_darkness on Chapter 40 Mon 12 Dec 2022 05:44PM UTC
Comment Actions
simbay on Chapter 40 Tue 13 Dec 2022 05:43PM UTC
Comment Actions
Alivas on Chapter 45 Fri 13 Jan 2023 08:29AM UTC
Comment Actions
simbay on Chapter 45 Sat 14 Jan 2023 12:12PM UTC
Comment Actions
Fadedblood on Chapter 46 Fri 13 Jun 2025 06:18PM UTC
Comment Actions
simbay on Chapter 46 Fri 20 Jun 2025 09:28AM UTC
Comment Actions
Alivas on Chapter 50 Tue 21 Feb 2023 03:47AM UTC
Comment Actions
simbay on Chapter 50 Sat 25 Feb 2023 08:20PM UTC
Comment Actions
Alivas on Chapter 60 Wed 21 Jun 2023 11:53AM UTC
Comment Actions
simbay on Chapter 60 Wed 21 Jun 2023 08:30PM UTC
Comment Actions
Alivas on Chapter 60 Thu 22 Jun 2023 06:11AM UTC
Comment Actions
simbay on Chapter 60 Thu 22 Jun 2023 05:54PM UTC
Comment Actions
Flower_of_darkness on Chapter 67 Fri 02 Jun 2023 06:37AM UTC
Comment Actions
simbay on Chapter 67 Sat 03 Jun 2023 08:44PM UTC
Comment Actions
fausterin on Chapter 102 Thu 15 Feb 2024 10:09PM UTC
Comment Actions
simbay on Chapter 102 Fri 16 Feb 2024 07:16PM UTC
Comment Actions