Archive of Our Own ^beta

Chapter Text

Гермиона любила тишину. В библиотеках, куда она ходила, практически никогда не было навязчивых людей, постоянно задающих глупые вопросы, на которые легко можно было найти ответ, подумав больше, чем пять секунд. То же самое касалось и книжных магазинов, где она была если не постоянной гостьей, то очень узнаваемым посетителем.

Гермионе нравились её книги. Медленно перелистываемые страницы, от одного неловкого движения режущие тонкую кожу пальцев, запах свежей бумаги, чернил, которые после усовершенствования технологий перестали размазываться, если к ним прикоснуться, даже сотни и тысячи загадочных букв – всё это притягивало её любопытство к себе. В каждом человеке из придуманных историй таилось столько мыслей, именно им были приняты те решения, что привели его на перепутье. Указали дорогу к долгим путешествиям, освобождающим зажатую в рамки сущность на свободу.

Долгое время Гермиона не могла понять, что тянуло её вовсе не к тому, чтобы узнать, как правильно поступить в той или иной ситуации или какой опыт извлечь из самой простой детской сказки, а тяга к путешествиям. Стремление улететь вдаль, что было обречено на забытие и погребение под бесконечными обязанностями прилежной ученицы.

Занятно, что раскрыл глаза в первый раз ей именно знаменитый Гарри Поттер, как бы он не любил это прилагательное. Гермиона употребляла его исключительно в шутку, втайне наслаждаясь запахом ветра перемен. И она была благодарна, что нашелся человек, кто не переставал вытаскивать её из кокона, ведь сама бы она с этим, как ни прискорбно признавать, не справилась бы.

Особенно сильно её ударило пониманием – как громом поразило, сказал бы отец волшебницы – ещё в Хогвартсе. Выдался долгий учебный день, надвигалось самое лучшее время года – канун Рождества, и скоро от всего замка должно было остаться только призрачное напоминание, что множество учеников всего за день до этого носились по коридорам, выкрикивая "Догоню, Финниган!" или "Продаём фейерверки! Ай, не бейте, профессор Макгонагалл, мы и Вам припасли!". Гермиона с кроткой улыбкой смотрела на картину пыхтящих близнецов, в которых не больно, но ощутимо прилетали тонкие молнии, выпускаемые палочкой профессора, что должна была проконтролировать, чтобы проказники не оставили ни одного упоминания о пиротехнике после себя, когда поедут домой.

Гермиона предпочла не упоминать на последнем ужине, что именно прятала на дне чемодана в гостиной, уже запланировав небольшой фейерверк в Рождественскую ночь.

Правда, перед этим стоило найти несколько досок, которыми оказалось бы удобно подпереть купленную петарду, и в этом ей могла помочь Выручай-комната, куда она сразу и направилась. Правда, даже не дойдя до туда, Гермиона уже знала, что что-то оттуда пропало. По всей школе очень быстро разлетелись слухи и распоряжения, что тому, кому удастся найти проклятый предмет, будет начислено сто очков на счёт факультета.

Лишние очки никогда не были лишними, и Гермиона почти сразу взялась за дело, пообщавшись с Гарри, к тому времени уже сдавшему последний экзамен по истории и радостно занимающимся святым "ничем". Рон, по его словам, покраснел и убежал в Хогсмид, ответив, что мама попросила приглядеть за близнецами, а ещё, ах да, она требовала купить тех шикарных леденцов в виде метел... Словом, некогда ему.

Так и зародилось их маленькое расследование, медленно перетекавшее в то, что Гарри никогда никуда и не выезжал из дома, как бы ему самому ни хотелось. Либо его не брали, либо высаживали где-то у отеля, сказав, что он остаётся тут до их возвращения, чтобы не мешался под ногами, и... На этом всё, собственно, заканчивалось. Гермиона хотела что-то добавить после этого разговора, но её прервало прилетевшее в комнату письмо с разрешением на трансгрессию на территории Хогвартса в случае, если обнаружатся улики и потребуется резкое перемещение. Как в воду глядели: медальон с почти уже выдохшимся за сотни лет проклятьем отыскался в Болгарии.

Живописность улиц и возвышавшиеся над всем миром гор на несколько минут заворожили и заняли всё внимание Гермионы настолько, что она чуть не забыла, зачем они с Гарри сюда прибыли. Гуляя по улицам, выискивая тот дом, который был им нужен, Гермиона приметила несколько интересных музеев, Гарри – лотков с едой, и оба думали одинаково, что хотели бы вернуться к выбранному месту.

Но местоположение изменилось, и пришлось поторопиться в страну попрохладнее, в Швецию, чуть не попав в бурю, по ошибке попав сначала на вершину склонов, толстым слоем покрытых снегом. Здесь Гермиона уже отдаленно начала понимать, почему люди начинают путешествовать – вид широко разливащихся озер и значительно отличающейся от английской архитектуры, история, что словно заключена в каждом камне, ощущение любопытства к неизведанному – всё это хотелось повторить и прокрутить в голове, разложить по полочкам и смаковать в дождливые вечера.

К сожалению, достаточно быстро им с Гарри пришлось вернуться назад в Англию, наконец догоняя потерянный предмет и возвращая его на место, то есть в стены Хогвартса, где всё это время ему и было место. В конечном итоге вышло, что откуда-то (Профессор Стебль тут ни при делах, что вы!) взялся пушистенький нюхль, самозабвенно укравший блестевшую на свету штучку. Загребавшие добро лапки приоткрыли медальон, чтобы полюбоваться на его внутренности, и высвободившаяся магия мигом начала наводить свои порядки, перемещая беднягу с одного континента на другой.

И теперь, когда в последнюю неделю жизнь вернулась в прежнее русло, Гермиона приметила для самой себя, что уже начала скучать по тому, как им с Гарри довелось попутешествовать. Её тело все ещё находилось в Хогвартсе, но разум позволял себе поползновения в сторону, совсем не связанную с учёбой. В чем-то Грейнджер, несомненно, повезло, что её уже не спрашивали на уроках: на удивление, она отвлекалась. И не могла воспринять ничего важного, кроме как книг про путников, отмерявших своими ногами сотни путей и дорог.

Пройдёт ещё немало времени, прежде чем Гермиона примет, что её жизнь кардинально поменялась, что не могло не трогать её чувства.

Гермионе по-настоящему нравились книги. В них было спокойно, можно было с лёгкостью заглянуть в конец, узнав, хороший ли он и к какому окончанию всё-таки пришли герои, побывав в таких долгих поисках дома и себя. В этом смысле реальная жизнь была... пугающей. Во время магической войны так и вовсе непредсказуемой, а после неё – странной и будто нереальной.

Но Гермиона не отметала людей, которые были с ней и прошли за ней и с ней каждый шаг и зашли за каждый поворот, раз в конце они остались все вместе. И на этом Гермионе приходилось позабыть о тяге к покорению дальних вершин и поиске далёких поселений. Ей нужно было по крупицам восстанавливать жизнь.

Гермионе нравилась построенная ей самой стабильность в жизни, она знала, чего именно ожидать, чётко вырабатывала стратегию, та безошибочно работала, всё складывалось гладко. Осечек не было, и это действительно действовало успокаивающе. В этой стабильности всегда находилось место и Гарри, и Рону, и ещё многим, кому довелось выжить и сохранить частичку себя. Но у каждого была своя жизнь, и это точно так же было важной составляющей чёткого плана понимания жизни.

А теперь вот где оказалась волшебница: внутри плацкарта, что отвезёт её не на полюбившуюся работу и даже не на учебу, а в сторону города, знания о котором у девушки заканчивались на том жалком факте, что он существует на всемирной карте. И её это впервые в жизни нисколько не беспокоило.

Поезд натужно запыхтел и медленно сдвинулся с места. Гарри плюхнулся рядом на сиденье и легко поцеловал Гермиону в лоб, складывая багаж наверх.

Одна из частичек её стабильности была рядом, и это давало такую ценную порцию покоя. Гермиона знала: их что-то точно ждёт впереди. Их ждёт будущее, что уже рвалось вперёд, как свободный скакун по прериям, в виде поезда и пролетающих мимо пейзажей, что всегда были спокойными, независимыми и, что самое важное, вечными. И от этого предстоящее путешествие становилось ещё более приятным.

Chapter Text

Дэдпул всегда был чрезвычайно сентиментальным.

Стой, стой, стой, автор, что ты там пишешь? Я не сентиментальный! И не приписывай вместо этого слова "редкостный урод", благодарю! Я сам всё расскажу, благодарю покорно... Э, что значит вычёркиваю тебя из части? Ладно, молчу, но не жалуйся потом на шумных соседей, уж я постараюсь!

Так вот, Уэйд, как бы ни отрицал, всегда отличался и прекрасным чувством юмора, и тактильностью, и трепетным отношением к родным. Питер тоже об этом всегда знал, даже если не хотел, и ему приходилось это терпеть с самой первой встречи. Вкупе со своеобразными шуточками Уэйд балансировал у него в душе между статусом "какой же ты идиот" до "жить без тебя уже невозможно, присосался, зараза", которые сменяли друг друга чуть ли не каждый день и поддерживались улыбкой довольного кота от Уэйда. Им немалых сил понадобилось, чтобы наладить хоть какой-то баланс в отношениях, но с самого начала на поверхность всегда вылезали либо странные привычки, либо особые пристрастия, как чёрный кофе без каких-либо добавок, обзываемый "гадостью" и нередко выливаемый в окно, несмотря на недовольные возгласы прохожих.

И всё равно он меня любит!

При этом, как и в любых отношениях, было и приятное "но" в лице вклинивающихся в общую мрачненькую картину Бруклина романтичных моментов, каждый из которых раскрашивал их жизнь только тёплыми оттенками и оставлял шлейф воспоминаний.

***

Дело было в максимально неприветливый ни к героям, ни к злодеям, ни даже к антигероям вечерок, робко накрапывал дождь, грозясь к поздней ночи разгореться вплоть до противного тропического ливня, в котором даже мужик с волосами до поясницы с соседней улицы смог бы вымыть голову начисто. К сожалению, у Человека-паука не бывает выходных, особенно в вечернее время, когда вся тёмная сторона Нью-Йорка выползала на поверхность, не боясь быть ослепленной светом Солнца и греясь в холодных лучах Луны. Один такой инцидент и произошёл в тот вечер: простенькое ограбление, даже не групповое, просто один чувак решил, что вот так просто справится с криминальной работой. Решил сам для себя сделать обряд посвящения, как позже выразился Уэйд, проверяя плечо Питера, куда мельком угодила шальная пуля воришки-неудачника.

И вот, ночка прямо-таки сказочная: плечо ноет, дома никто не ждёт, потому что любимый парень убежал на дежурство на другом конце города, паутину в шутерах нет смысла использовать лишний раз, вокруг скользко, грязно и начинает холодать, всё дневное время пришлось работать сверхурочно, отчего даже выносливый организм Человека-паука уже шатало похлеще, чем от литров выпитого алкоголя... Не жизнь, а мюзикл, честное слово, сейчас из задницы ещё поющие птички полетят. Зато преступник пойман и сидит с прилепленной к груди запиской, связанный паутиной до прибытия их доблестной полиции. Питер фыркнул, слегка поежившись: сарказм по отношению к себе никогда не был чем-то приятным.

Только если это не говорит ваш покорный слуга, болтливый наёмник!

За этими раздумьями Паучок и не заметил, как подошёл к концу длинной крыши, но не растерялся, быстро прикрепившись к следующему дому и попытавшись пролететь, только, вот незадача, паутина плохо зацепилась, и вместе с хлиплым кирпичом супергерой полетел вниз между домами, почти сразу повиснув на верёвках для сушки белья. Он медленно приближался к земле, уже даже не удивляясь своей поразительно быстро развившейся невезучести.

Почувствовав, что перестал падать, Питер попытался двинуть рукой в сторону, потом ногой, потом и тем и другим сразу – на радость тем, кто сушит белье на улице, шнуры оказались самого лучшего качества, крепкие, почти несгибаемые. И ни сдвинуться Паучку, ни на помощь позвать – не солидно. Он боролся с инопланетной угрозой, даже имел дело со скандинавскими богами, и предстать перед общественностью придурком, который поскользнулся и не смог выбраться из небольшой ловушки-сушилки, было чрезвычайно стыдно.

– Застряла, птичка? - послышался язвительный смешок за спиной, сложилось же так, что именно в этот момент Питер закрутился в другую сторону и отвернулся от пришедшего по его душу. Повернувшись лицом, Питер убедился, что не ошибся: никто иной, кроме как Уэйд Уилсон, примерно знавший его повседневный маршрут домой, не мог прийти и найти его настолько быстро. И Питер уже научился не глядя распознавать интонации своего горячо любимого наглеца. И теперь, под плёнкой флирта и шуток, в чужом голосе промелькивало беспокойство и немой вопрос "ты в порядке?".

– У... - Питер осекся и продолжил, не называя больше собеседника хоть как-то. Плечо зажали между веревками, и хрип боли вырвался из груди. - Сними меня отсюда поскорее, я тебя прошу, пока никто из репортёров не подлетел.

Уэйд понимающе кивнул и подошел ближе, разглядывая парня перед собой, повисшего вверх ногами.

– Только дай мне сделать то, что делают во всех фильмах про Человека-паука, - многозначительно сказал парень в красно-черном костюме и приподнял маску сначала себе, а потом и Питеру.

Прежде чем тот успел слабо возразить, задав вопрос "Что ты хочешь?", тот затянул его в долгий поцелуй. Накрапывал дождь, вдалеке промелькнула полицейская машина, подмигнувшая своими сигнальными огоньками, а два человека, посвятившие себя на спасение Нью-Йорка (что ж, один из них отдавал себя городу, а второй старался спасти его самого, подобная расстановка ролей будет правильнее), неторопливо целовались в переулке, как будто забыв и о боли, и о тугих веревках для сушки, натирающих лодыжки даже через костюм.

Как в лучших комиксах. Я типо мечтательно вздохнул сейчас, читатели, знайте.

Дождь стал ещё хуже лить, и Уэйд понял, что пора сваливать, пока они не превратились в двух мокрых кошек с прилипшей ко всему телу шерстью, и отстранился. Кинув быстрый взгляд в глаза Питеру, он начал как можно аккуратнее распутывать его. Даже не стал пытаться разрезать к чертям собачьим шнурки, уже наслушавшись жалоб Паучка на то, что "придётся их потом оплачивать, а я не хочу".

В конечном итоге Человека-паука удалось опустить на брусчатую землю, и ноги того подогнулись, чуть не подведя владельца окончательно. Уэйд подхватил его за плечи, и у Питера вырвалось громогласное шипение:

– Плечо! Ограбление, пуля, плечо...

– Иисус на пони, так чего раньше не сказал?! Я тебе тут романтику устраиваю, а ты, значится, от шока можешь в бессознательное состояние съехать? Ну зашибись, подарочек на годовщину, конечно! - начал тараторить Уэйд, скрывая под этим свои судорожно шевелившиеся мысли, приправленные обеспокоенностью. Он потихоньку потащил за собой Питера, время от времени отвлекая его мелкими фразами, пока тот не ответил. До квартиры оставалось всего ничего.

– А у нас годовщина? - вяло поинтересовался Питер, уже чувствуя себя виноватым за то, что, во-первых, забыл, а во-вторых – испортил праздник.

– Нет, я так, образно, уж прости, я бы и сам про неё забыл... Э, Пит, ты куда поехал? - последнюю фразу, зайдя в родное здание и заметив, как тот еле реагировал от усталости, Дэдпул произнес, понизив голос, чтобы ничто, кроме сверхчеловеческого слуха Питера, не уловило его слов.

Правда, сам Питер тоже уже не слышал этого, и только злое "Чёрт" осталось висеть в воздухе.

***

С утра первой мыслью Питера было, какая же мягкая у них кровать, он поморщился, почувствовав на себе яркий свет, и перевернулся на другой бок. А потом его накрыло осознание. Насильно распахнув до смерти сильно болевшие и слипавшиеся глаза, он взглянул на часы и понял, что катастрофически опоздал на работу. Несмотря на чувство, что всё его тело переехала грузовая машина, он схватил брюки со спинки стула и почти выбежал за порог, пытаясь натянуть их чуть ли не на пижамные сверху, как с кухни появился Уэйд, преградивший дорогу и остановивший его, бережно положив руки на его талию, предостерегая от каких-то действий.

– Тихо, тихо, спокойно. Я позвонил. Сегодня тебя нигде не затребуют, а если попробуют, то будут иметь дело со мной и моими катанами, - шутка вроде и была смешной, но от Дедпула прозвучала слегка безумно. - Ты и так слишком много делаешь для этих капиталистически зависимых шишек.

– Ты... позвонил мне на работу?

– Верно, мистер Догадливость, - облегчённо выдохнул Уэйд и взял у того уличные штаны. - Я пока что это, пожалуй, отнесу в спальню, сегодня они не понадобятся. Иди на кухню, я уже хотел тебя будить, но раз ты сам проснулся, то так даже лучше. Там завтрак.

С этим Уэйд скрылся. А Питер не мог поверить, что вот это и был тот самый страшный Дэдпул. Для него это был всего лишь парень, который тупо шутит, у которого почти никогда не получалось ровно сложить брюки, отчего тот постоянно психовал. Парнем, который забрал кота и выпускал его погулять с утра, называя его своим приспешником, который идёт обследовать мир, чтобы понять, куда лучше всего нанести удар для наступления конца света.

– Я... заварю кофе, - растерянно дернулся Питер, в пустоту выразив свои намерения, после чего с шарканьем потащился в кухню. На столе уже расположилась заботливо приготовленная глазунья и бекон. Чего у Уэйда не отнять, так это желания порой сделать утро похожим на эпизод из ситкома или ромкома.

Да, потому что я готов был с места прыгать в телек, Рейчел была предназначена лучшая романтическая линия!

Питер загружает воду в кофеварку. Выверенные движения: порошок-вода-на подставку. Он оперся о столешницу, глядя, как загорелся выключатель. Со спины неслышно подобрался Уэйд, аккуратно приобнимая. Тепло чужого тела подобралось так близко, что Питер даже мог почувствовать на ощупь футболку, которую он же и подарил. Уэйд тыкнулся носом, украшенным веером шрамов, в сгиб шеи Паучка, и сдавленно промычал:

– Как плечо?

Только сейчас Питер вспомнил о своей вчерашней травме и слегка подвигал рукой влево вправо, проверяя, поменяются ли ощущения в худшую сторону. Не ощутив почти ничего, кроме ноющей усталости мышц, Питер пожал плечами.

– Вроде ничего. Прошло.

Питер ещё раз двинул влево рукой, второй оттопыривая ворот кофты и глядя на широкую повязку, опоясывавшую почти всю руку, как бинты у древнеегипетских фараонов.

– Надеюсь, ты не планируешь меня мумифицировать? - кивнув в сторону открывшегося участка кожи, произнес Питер, замечая, как помрачнел Уэйд.

– Конечно, нет. Только если ты позволишь себя бальзамировать, натирать маслами такое шикарное тело, знаешь, я бы был первым в списке... - вновь попытался разрядить обстановку Уилсон, пробежавшись своими пальцами по чужой спине в намекающем жесте, но был прерван властным голосом.

– Уэйд, - Питер вывернулся из его объятий и оперся уже поясницей на стойку, скрестив руки на груди, требовательно вглядываясь в выражение его лица. Он чётко показывал, что хотел знать необходимую правду.

Дэдпул поднял голову и огляделся по сторонам, словно кто-то мог прямо сейчас зайти и отчитать его, как беспризорного мальчишку, за проявление искренних чувств. Вздохнув, он признал:

– Да, я беспокоился за тебя. Я всегда волнуюсь, если ты получаешь травмы, особенно если мне за ними ухаживать первые часы, пока ты в отключке, хотя стараюсь не так уж сильно переживать, я прекрасно знаю, что у тебя практически такая же хорошая регенерация, как... Хорошо, с собой сравнивать не буду, руку или жопу ты не отрастишь, но все же. А в этот раз ты всю неделю внешне выглядел таким измученным, прямо скажем потрепанно, а теперь ещё этот вечер до кучи добавился...

– Уэйд, - Питер смягчился, положив одну ладонь на шершавую щеку человека перед ним, и добавил: - Но сейчас же я здесь.

Кофеварка засвистела и автоматически отключилась, знаменуя официальное начало завтрака. Уэйд кивнул.

– Доброе утро, - как если бы хотел сказать "привет", звучавшее в начале каждой встречи, неловко пробормотал Уэйд, сразу используя свою глупейшую ухмылочку.

– Действительно доброе, Уэйд, - теперь глядя тому в глаза напрямую, а не через ткань маски, улыбнулся Питер, аккуратно прикасаясь своими губами к чужим, стремясь закрепить крайне позитивное настроение поцелуем, наполненным благодарностью и доверием.

Лады, задобрил, публикуй.

Уэйд!

Chapter Text

Жан долго не мог привыкнуть к своей резко прибывшей новой жизни.

Все его лучшие годы, какими он их считал, были отданы конкретной цели и ничему другому. В процессе осознания или быстрой адаптации сменяющим друг друга обстоятельствам, в которых нужно было выживать, не оставалось времени на то, чтобы отвлекаться. После каждодневной борьбы Жан уже даже не понимал, осталось ли внутри него нечто, похожее на напоминание о нем самом как личности, или ветер касался пустой оболочки, покрытой обветреной кожей и тучей уродливых шрамов, подобно кинжалам испещривших каждый миллиметр натренированного торса.

"Вороны" не отдыхали. Они нападали, клевались, подрабатывали падальщиками, накидываясь на ослабевшую жертву, коей нередко становился сам Жан, и в своей чёрной манере он радовался, когда в Гнезде объявился Нил. Ведь это значило, что какое-то время его не тронут. На какое-то время раны закрылись, и крепкие клювы сокомандников не ударяли по ним с той силой, которая, как они считали, была ценой за пребывание среди элиты общества.

Жан держал глаза открытыми, и эта привычка ещё долго оставалась с ним. Он вслушивался в гул машин на улицах, только от них понимая, что больше не находится в темноте тюрьме, различал шаги студента с бессонницей за дверью, следил за тем, как спокойно дышит Джереми на соседней койке. Он сам продолжал держать себя и свои мысли в узде, завязывая новые узлы вокруг запястий, будучи всегда готовым к возвращению. Ведь с ним же тяжело, и вот в один прекрасный день его отдадут обратно.

Джереми подозревал его в таких мыслях, и в конце концов до Моро начал доходить тот факт, что из этой яркой красно-желтой команды ему не так уж просто сбежать, хотя никто не закрывал ворота на все замки для него. Наоборот, те настежь открыты. В Гнезде чем-то нереальным и проблематичным казалось открыть всего один замок. А тут все пятнадцать, и ни одна щеколда не задвинута.

Ещё большим удивлением для Жана стало перспектива уехать в отпуск на летние каникулы. Хотя бы на недельку, как настойчиво выразился Джереми, уже успев отправить несколько вещей из шкафа бывшего "Ворона" в потрепанный чемодан и поморщившись. Он давно хотел тайком выкинуть этот старый предмет, но не хотел задеть чувства Жана и до сих пор лицезрел его силуэт под кроватью напротив в ночной тишине, повернувшись на правый бок. Вся команда отправлялась к морю, и как бы Жан ни отпирался, побаиваясь отправляться к воде, где его с лёгкостью могли оставить в одиночестве без одежды или же попросту утопить, отправились туда они именно все вместе.

Медленно, но верно, Жан принял решение и не стал продолжать сопротивляться, только время от времени нервно ерзая на сиденье в командном автобусе. Джереми вопросительно промычал, заметив это, но ответа не последовало. Жан покачал головой, встряхнув своими изрядно отросшими кудряшками, и отвернулся. Нокс никак не отреагировал, только аккуратно обхватил его ладонь своей, снова откидывая голову на спинку и переключая внимание на еле слышно работавшее впереди радио. Жан покосился на него, и потом снова уткнулся лбом в оконное стекло, медленно начиная водить большим пальцев по кругу по коже парня. Спокойствие неторопливо возвращалось к нему, в чем, несомненно, не последнюю роль сыграл именно Джереми, так долго провозившийся с его букетом открывшихся травм, чему Жан не мог не быть благодарным. А ещё за то, что ему не требовалось говорить об этом вслух, Джереми и так знал, за что в его глазах плещется искренннее "спасибо".

До прибытия в отель Жан даже умудрился задремать, и оставшаяся команда, прежде сделав трогательную фотографию с двумя дремлющими влюбленными парнями, больше похожий в такой позе на уставших котят, растолкала их, чтобы не оставлять ночевать в сидячем положении, ведь болевшую весь следующий день спину нельзя было пожелать даже врагу.

Номер, как и консьерж внизу, оказался очень приятным, выдержанным в мягких тонах, и оказалось замечательно почти сразу окунуться вглубь простыней и широкой подушки, быстро принявшей форму головы Джереми. Жан же предпочёл сначала немного разобрать вещи и отправиться в душ. Вода быстро согрела закостеневшие за несколько часов поездки мышцы, и жар заструился по рукам, как после особенно усердной тренировки. Впрочем, в голове у Жана промелькнула самая искренняя и короткая мысль, за которую в Гнезде он бы отхватил парочку свежих и только начавших растекаться по коже синяков: ему нравилось то, что уже который день он не занимался экси и не изводил себя спортом, уже попросту не пролезавшим в горло.

Полотенце слегка закололо кожу, пока Жан вылезал из душа, и в тот же миг, как он вышел наружу, выпуская маленькое облачко пара в коридор, мурашки слаженной армией побежали по коже. Он обернул полотенце вокруг бедер и выключил свет в комнате, куда не планировал возвращаться в ближайшее время. Тихое шарканье тапочек последовало за каждым шагом Моро, и ему доставляло безмерное удовольствие думать, что в этом номере, наедине с Джереми, он мог хоть, как тюлень, ластами хлопать, а солнце в виде человека продолжал бы смотреть на него со смешинкой в глазах.

Уже упомянутый игрок "Троянцев" обнаружился по-прежнему валявшимся поперёк кровати, но уже с каталогом мест, которые нужно было посетить каждому туристу, развернутым посередине. Жан гадал, досконально ли Джереми изучал каждую страницу или открыл ради приличия, отключив мозг на втором абзаце первой же страницы, пестревшей картинками коктейлей, но все его вопросы развеялись, стоило только парню открыть рот:

– Ты видел, какое здесь изобилие всяких кафешек? И только не говори мне, что просидишь весь отпуск здесь. Нет уж, - фыркнул он, переворачиваясь на спину и поднимая над собой каталог, перелистывая на новый оборот, в свою очередь посвящённый разнообразным спа и аквапарку по соседству.

Жан, беззлобно посмеиваясь, присел рядом, наклоняя голову вбок. Ему хотелось тоже увидеть то, о чем с таким рвением рассуждал Джереми, но не успел.

– Оу, Жан, ты представляешь, здесь можно даже свадьбу сыграть! - подскочил тот, почти сразу переводя на него глаза, слегка сощурившись. Жан закатил глаза: свалился же выспавшийся Джереми прямиком на его голову. - Я ни на что не намекаю...

Парень покачал головой, кудряшки снова забавно качнулись, даже чуть распрямившись, и в этом была вся безнадежность, которая только осталась у Жана.

– Джер, ты решил всё сразу впихнуть в мой первый же отпуск? Я ещё даже не понял, что это – отпуск, а ты уже хочешь всё распланировать. Ловишь момент, конечно, это неплохо, но дай мне хотя бы прийти в себя.

– Ты прав, - невольно согласился Джереми, садясь ровно. - Тогда можем посмотреть на оставшиеся варианты вместе и примем решение, куда пойдём в первую очередь.

– На это я согласен, - Жан кивнул и подсел ближе. Джереми прижался к его груди спиной, не обращая внимания на капельки, впитывавшиеся в ткань черно-белой футболки, и Моро переключился на стройные абзацы из букв в журнальчике, что его парень удерживал на весу.

Заслуженный отпуск начинался с тёплой погоды и душевного спокойствия, что так долго выискивал сам для себя Моро.

Chapter Text

Джинкс непринуждённо запрыгнула на спинку дорогого дивана, не слишком беспокоясь насчёт его сохранности. Каким бы дорогим он ни был, её внимание стоило дороже, и каждый пришедший человек из этой комнаты знал это, не рискуя говорить ей что-то лишнее. Синие косы на время этого дурацкого светского вечера были переплетены в одну, отчего сама девушка была не в восторге. С непривычки потянув чуть сильнее, чем требовалось, она поморщилась, почти сразу заглушая тянущее ощущение, последовавшее за пальцами, в тот же миг отпустившими пряди, низкосортным пивом, которое по понятным причинам разливали гостям исключительно в стаканы, до глупости высокие для алкоголя. В них естественнее бы смотрелся апельсиновый сок, и, тем не менее, никто не смел жаловаться на такую мелочь, обращая внимание скорее на приглушенный свет дорогостоящих люстр и пришедших соперников в борьбе за сезонный кубок.

Джинкс с гордой улыбкой посмотрела в угол на нескольких людей, сбившихся в неуклюже топтавшуюся на месте компанию, и откинула голову назад, давая той повиснуть в воздухе. Довольно быстро мир завертелся, и совсем ничего не стоило потеряться в этом ощущении лёгкости, от которого начинало захватывать дух и непрерывно кружиться голова. Примерно то же самое она ощущала, когда усаживалась за руль, когда чувствовала, как под ногами вибрирует мотор, а трасса разогрета настолько, что даже можно обжечься, если не обеспечить должную защиту как зрителям, так и непосредственно гонщикам. Джинкс словно отыскала несметные богатства, когда открыла для себя автоспорт, и теперь каждый раз, когда у неё выдавался шанс выйти в гонку, она его использовала, максимально выкладываясь не только для себя, но и для полюбившейся команды. Всего-ничего назад стартовал новый сезон, и дела у них продвигались вполне неплохо, за исключением, пожалуй, светских мероприятий, куда Джинкс никак не хотела ходить, даже под предлогом того, чтобы провести время со своей сестрой и по совместительству менеджером Вай. Её и в этот-то раз смогли с трудом уговорить, и то лишь потому, что после крышесносной для фанатов победы у девушки осталось чрезвычайно хорошее настроение.

Пробиться в спорт было непросто, и каждый в их команде, как и в соседних по боксам, знал, каким трудом Джинкс досталось это место. С учётом того, насколько много собачились они с сестрой в молодости, ни у кого даже мысли не возникало выдвинуть теорию, что она получила место по связям. Это было видно в её стиле борьбы, в резкости вождения и серьёзности намерений, с которыми гонщица садилась в болид перед гонкой, на удачу пройдясь ладонью по всему его корпусу, словно поглаживая и задабривая зверя, который может с лёгкостью взбрыкнуть и выкинуть Джинкс из седла. Всё это было невозможно приобрести ни за какие деньги, и в автоспорте одна из первых девушек-гонщиц в высокой лиге, заведомо считавшейся мужской, ценилась не меньше, чем большинство механиков из её знакомых, друзей и приближенных из команды.

Так или иначе, но на вечеринки после гонок Джинкс терпеть не могла ходить. Она всецело понимала своих сокомандников и не отметала важность спонсров, чтобы остаться на высоте и устойчивом месте среди важных людей, но общаться с ними было чрезвычайно сложно. Всё напрасно выпущенное дружелюбие и напускную честность гонщица чувствовала за милю, а уподобляться им сил не оставалось. Ей не было смысла врать, ещё в начале карьеры Джинкс успела показать, что, случается, общается грубовато и в реальности тоже, не ограничиваясь той яростной целеустремлённостью, с которой крутила руль на трассе.

У неё уже многие годы не угасал огонь восхищения к гонкам, и с каждым заездом ничего не менялось. Джинкс всегда любила этот вид спорта, даже когда её болидом был велосипед, взятый напрокат. Она наслаждалась теплым ветром, который без стеснения развевал волосы после заезда, который особенно сильно ощущался на десятом этаже в номере отеля посреди сияющего всеми огнями Лас-Вегаса. Болиды были её друзьями, с которыми она всегда была готова к тому, чтобы ставить новые цели и которые заливали бензин ей в уже догорающую от отчаяния душу даже когда казалось, что всё кончено, как случилось в прошлом, чрезвычайно неудачном сезоне, когда мало того, что не везло, так и второй пилот выбыл из игры и позже ушёл из команды.

Основной проблемой, которая могла бы возникнуть в течение её присутствия на ужине, могли стать чрезмерно достающие её репортёры. Нет, она ни разу не возражала против внимания, но то должно было оставаться, по её мнению, в пределах разумного, а в последнее время все будто сговорились смотреть только на неё и вытаскивать из внутреннего кармана пиджака огромный список с каверзными вопросами. И теперь, усевшись в полутьме переполненного номера в гостинице, в поле зрения начали появляться уже знакомые силуэты с ручками и камерами наготове. Правда, второе им по регламенту брать на саму гонку воспрещалось, при этом вне этого времени у них было полное право творить что угодно, из-за чего Джинкс, залив в себя остатки жидкости из стакана, села ровно, выжидая, пока её заметят и налетят, что было неизбежно. Стекло приятно скользило в костлявых пальцах, и медленно она катала его в ладони, выходя круги в воздухе краем стакана.

Ещё незнакомая никому девушка сняла солнцезащитные очки, без которых нельзя было обойтись в жаркую погоду, которая навестила город, и, поправив перекосившийся ворот рубашки и одернув пиджак, вышла из-за стены, отделявшей основную комнату от прихожей, а следом за ней ещё несколько парнишек, не исключено, что её протеже, предположила Джинкс. Оглядевшись, та схватила с подноса ещё пенявшееся шампанское в бокале и почти без промедления направилась вместе со всей компанией позади к ней.

– Здравствуйте, Джинкс, - поздоровалась она, по буквам произнося её имя. Хотя оно таковым и не являлось, будучи скорее кличкой, которая быстро прижалась и без которой её обладательница уже себя почти не воспринимала. - Могу ли я со своими друзьями и учениками задать Вам несколько вопросов о прошедшей гонке?

Джинкс повела рукой в сторону, параллельно пытаясь выдавить приветливую улыбку, вытаскивая её из недр своего мозга, ведь вспомнить, как выглядело её лицо, кроме хищной радости, было сложновато.

– Итак, Вы же в курсе, что сегодняшнюю гонку планировали перенести на соседнюю дату по причине приближающейся песчаной бури? - она дождалась молчаливого кивка. - Так как Вам всё же погода? Много доставило неудобств?

– Жарко, - начала Джинкс, не отрываясь смотря на стакан, поблескивающий в начавшем мигать, как от диско-шара, разными цветами, и тот переливался, подобно бесценному бриллианту. - Но мы были готовы к такому испытанию, и дополнительный пит-стоп, помимо прочего, не понадобился. Всё зависело только от меня как от пилота, чтобы не дать песку, который трещал под колёсами, отвлечь меня и заставить волноваться о целостности шин зазря. И я считаю, что справилась с непростой задачей поглядывать и на шины, и на соперника в зеркала заднего вида.

– Поняла, - что-то записав, сухо ответила та. - А не считаете ли Вы, что не стоило полагаться только на себя в гонке? Всё-таки команда тоже не на последнем месте...

– А вы считаете иначе? - не удержалась от колкости Джинкс, сев с ногами на диван и повернувшись лицом к репортёрше. - Что ж, в таком случае мне нет ровным счётом никакого смысла пояснять, что да, на такой скорости и в условиях усилившейся турбулентности основная ответственность возлагается исключительно на пилота, которым сам и решает, какую именно стратегию выбирать. Кто за рулём, тот и ставит музыку.

– Благодарю за комментарий, очень познавательно. К слову, у меня остался ещё один вопрос, который, надеюсь, не вызовет бурной реакции, - Джинкс напряглась всем телом, надеясь, что разговор пойдёт не о небольшой лаборатории, где она могла сколько угодно пробовать инженерные решения для усовершенствования болида и располагавшейся под комплексом, купленным владельцем бренда. То, чтобы кто-то кроме рабочих в команде знал об этом, не представлялось возможным, но обычно нечто подобное и раскапывали журналисты. Когда Джинкс, наконец, услышала вопрос, она и расслабилась, и гневно сцепила зубы одновременно: - Эти неприятнейшие сплетни уже множество раз были опровергнуты, и все же, как Вы считаете, победа на сегодняшнем Гран-При могла стать замыслом Вашей сестры и быть

заведомо победоносной, хоть и нечестно купленной?

Как же Джинкс раздражало, когда её пытались поймать на чем-то, к чему она даже не была причастна. Она не впервые видела именно эту репортершу, и только из-за неё у Джинкс возникали несущественные, но тёрки с прессой. Но не успела девушка и рта открыть, чтобы снова холодным ножом честности опровергнуть несправедливую ловушку.

– Знаете, если её сестра – выдержка или её близкая подруга удача, то её чрезвычайно коварный замысел сработал просто блестяще, и мы можем ей гордиться, как гордимся сейчас Джинкс, - словно из ниоткуда подошел неизвестный ни репортёрам, ни самой Джинкс парень. Он почти сразу её заинтересовал, как минимум из-за его внешнего вида: до чего же отрадно было среди рубашек и дорогих брюк увидеть лёгкую, но аккуратную и явно подобранную по фигуре хлопчатую футболку молочно-белого цвета.

Категорично оглядев незваного гостя, аккуратные пальцы застучали по блокноту, словно она терялась в раздумьях, не хотела ли задать ещё какой-то глупый или странный вопрос, чтобы увидеть истинные эмоции гонщицы, и, вновь взглянув на пришедшего парня, отступила. Коротко попрощавшись, вместе с "друзьями'' особа удалилась найти ещё нескольких гостей. Участников её игры в казино честности. Её ассистенты в тот вечер не произнесли ни слова.

Джинкс желчно усмехнулась, явно чувствуя себя более раскрепощенно, и провожала гордо вытянувшийся по струнке силуэт. После она стала думать, что делать с сидящим и выжидавшим любого знака человеком по соседству на диване. У неё проснулось странное ощущение дежавю, словно она когда-то уже знала его, может, видела, а может и нет, но именно несколько секунд, которые повисли между ними, можно было назвать теми, которые Джинкс имела право сделать любой выбор: встать и уйти, кинуть в него стакан, проигнорировать... Но любопытство победило, записывая одно очко на его счёт.

– Годно ты её, - качнула в его сторону стаканом Джинкс, посмеиваясь с вида удаляющихся в сторону дверей репортёров, после чего, перехватив стакан другой рукой, протянула свободную ладонь новому знакомому для рукопожатия. - Я Джинкс. Гонщица, которую ненавидят, потому что не умеют водить. Модные часики.

– Я Экко. Твой запасной гонщик. И спасибо, - ответил Экко, покачивая в пальцах с виду старинные часы. Джинкс оценивающе посмотрела на него, даже не подозревая, сколько раз тот уже успел отмотать время даже на несколько секунд назад, делая шаги в её сторону и выискивая способы познакомиться поближе без опасности быть оскорбленным и отосланным в противоположный угол. Он уже проделал каждый из сюжетов, какой выбирала Джинкс, и часы уже начинали нагреваться.

И, что самое важное, это был первый раз за его небольшие путешествия во времени, когда они заговорили.

Chapter Text

Учебный год всегда отбирал много сил и энергии, и уже прошедший, увы, вовсе не стал исключением ни для кого из команды. Ни для кого не было секретом, что в последние недели учёбы студенты становились более ленивыми, а преподаватели из-за того – более требовательными и жёсткими, и для каждого было лучше, чтобы учебные часы заканчивались побыстрее. В глазах тролль от выученных конспекта, круглые сутки разложенных на столах в общежитии, а мышцы шеи рьяно напоминали о себе тянущей болью. Ники заканчивал учебу со стремлением утопающего выплыть на поверхность, и факт, что это предпоследний его учебный год, отнюдь не расслаблял перед очередным зачетом.

Но рядом с ним всегда маячили люди, всячески в той или иной мере поддерживающие его, отчего учёба была не такой уж тяжкой ношей, какой представлялась изначально. Самое первое место занимал его возлюбленный, и принижать его заслуги Ники не собирался, порой даже завышал, отчего Эрик отмахивался, что было видно только через экран телефона. Грустная, но влюблённая любви улыбка скользила по лицу Ники каждый раз, когда очередной звонок заканчивался и приходило время отправляться спать, или на тренировку, или куда сказал бы тренер или кто-то из команды. Как бы тяжело ни было.

Сколько бы трудностей не выпало на его долю, он шел и поднимался каждое утро – вот в чем был его девиз и мантра на утро. Ведь у него есть, ради кого стараться. В первую очередь – ради Эрика, конечно, с которым так хотелось организовать отпуск. Хотя "организовать" было громким словом, Ники бы впервые отдал контроль над ситуацией кому-то другому, снимая с себя груз ответственности даже в той мелочи, как выбор времени их завтрака в отеле. Или где-то ещё. Ники пошёл бы за Эриком куда угодно, ведь знал, что тому при любом раскладе удастся его порадовать.

Он был поражён лишь тем, что тот приехал к нему даже раньше, чем закончился учебный год. В тот день Ваймак сказал, что у него резко появились планы с сыном, а из аэропорта нужно забрать Эбби, попросив это сделать Ники, дав номер выхода в аэропорту и время. Уже подготовившись нести дамскую сумочку, купленную где-то в фешенебельном районе ('Зачем? Потому что захотелось, Дэвид, не задавай глупых вопросов!"), а потом в толпе мелькнула знакомая взъерошенная макушка, тщательно выискивавшая в толпе встречающих именно его. Ники встречал его с открытым ртом. Непрошеные слезы потекли по щекам, и крепкие руки прижали его к себе в объятия. Хэммик не хотел думать и пытаться поверить в то, что сейчас проснётся, а между ними снова окажутся метры, километры и тысячи домов, где живут счастливые семьи. Но вот Эрик прямо в аэропорту прикасается своими губами к его, и больше ничего не имело значения. Ведь он дома, и это – его реальность.

Окончание учебного года выдаётся довольно смазанным, он помнит блестящую сдачу последнего экзамена, и Эрик, Эрик, Эрик... его тепло, его глаза... Он даже не помнит, как разговаривал с ним по поводу совместного отдыха, просто сказал "хорошо", а когда Клозе уточнял, на что именно тот соглашался, то ответом послужило лёгкое "на что угодно, душа моя".

Домик на колёсах, как ни странно, оказался очень приятным выбором. Только они вдвоём, лес, поляна, где можно легально развести пляшущий в ночной глуши огонь – отличная идея, и даже Ники, который не сказать, что был огромным фанатом походов, охотно собирал вещи, кидая их сразу в рюкзак и чемодан. Аарон помогал ему, время от времени начиная ворчать, зачем ему столько вещей, раз он уезжает всего на несколько дней, Эрик же молча стоял, прислонившись к косяку. Он знал, что проще Хэммику ничего не говорить: без многих проблем, в том числе и потраченное зазря время, можно было обойтись, если добросовестно собрать всё, о чем говорил Ники, в чемодан. Тревожные ли у него были мысли или нет, но не раз якобы "ненужные" вещи помогали больше всего.

В первую же ночь, как они приехали, Ники из домика даже не вышел, и Эрик прекрасно понимал, почему так случилось: накатившая усталость, накопленная за весь год, начала заявлять о себе ещё на середине пути, и к концу дня Клозе пришлось перенести своего спящего возлюбленного с переднего сидения, где его голова свесилась в сторону настолько, что даже не лежала на спинке, на кровать внутри. Не желая отстраняться от тепла Эрика, тот обхватил его и ногами, и руками, отчего пришлось даже лечь спать вместе с ним. На следующее утро об этом решении затопили затекшие руки, что неприятно покалывало, и неудержимое счастье. Ники сразу извинился за то, что Эрику пришлось терпеть его прихоть, а тот при этом спокойно переплел их пальцы и не вслушивался в его слова, показывая не только то, что он впитает каждое слово, что скажет Ники, но и то, что, если бы сам Эрик не хотел, они бы не оказались в этом домике сейчас, расставшись в самом начале пути. Только тогда Хэммик, беззлобно ткнув его кулаком в грудь, ведь тот не слышал ни одного слова, успокоился.

Днем, когда они вылезли из трейлера, их отдых стал больше похож на тот, каким они его представляли изначально, когда говорили о кемпинге. Немного убравшись возле места для розжига огня после прошлых гостей, оказавшихся неряхами, Эрик сходил за дровами, пока Ники обустраивал им два раскладных стула и искал ещё одну, кроме имеющейся на поверхности и что уже наполовину закончилась, бутылку бензина в багажнике. Медленно начинало темнеть, за редкими разговорами и нетрудной работой время незаметно проходило, и вот снова ночь заявляла свои права на ближайшие часы, и это означало, что было необходимо начинать разводить огонь.

Эту задачу Ники, как всегда делал, доверил Эрику: уж кто-кто, а у него и с грилем, и в целом со всем, что подразумевало под собой огонь, отношения складывались менее напряжённые, чем у самого Хэммика. У того они сразу вызывали ассоциацию со свечами в узкой церкви, что стояли в канделябре, отчего порыв кинуть его в стену становился почти невеловечески невыносимым. Руки непроизвольно складывались в непосильной молитве, но Эрик мягко разводил их в стороны, и кислород снова начинал поступать в лёгкие Ники. В этот раз в огне, который поначалу несмело, а потом со свойственной ему прытью начал подгрызать дрова, он увидел только свою любовь, продолжавшую греть так же сильно, как и год, и полгода, и всего день назад, если не сильнее.

Эрик предложил ему специальную палочку, не так сильно похожую на шампур, сколько на палочку для суши или лапши, и Ники снова ему верил, взяв ту в руки и по примеру насадив несколько зефирок, пачка с которыми очень странно смотрелась с бутылкой бензина, на которую они её положили, чтобы наверняка не забыть.

Огонь медленно стал подбираться к центру маршмеллоу, и самую первую Ники не успел даже снять с палочки, как та сморщилась и почернела. Эрик попытался скрыть улыбку: когда он учил Ники чему-то, что касалось кемпинга или спорту, Клозе не мог не умилиться первым же попыткам сделать все лучшею чем мог профессионал. В этот раз вышло то же самое. Ники нахмурился, но не смог долго сопротивляться и поддался, рассмеявшись вместе с ним и попробовав вновь. С каждой следующей зефиркой у Ники выходило всё лучше и лучше, и он с гордостью посмотрел на Эрика, кивнув в сторону подрумяневшейся еды. Тот с важным видом показал большой палец и наклонился, чтобы поцеловать его в лоб, пробормотав:

– Всё верно, любовь моя.

Ники был на своём месте. Эрик это знал. Они оба, наконец-то, были рядом и чувствовали, что стали той бесконечностью, то и дело переплетающейся между собой, как переплетались сучки на ветках ивы у реки, во тьме казавшейся такой далёкой и недоступной.

Chapter Text

Книги – слабость, которую время от времени позволял себе показать и выпустить на поверхность великий Эдвард Тич. Хотя на самом деле великим он был только под своим псевдонимом, а сам себя он таковым давно уже не считал. Он думал кардинально иначе, время от времени просматривая книги, где упоминали Чёрную Бороду и с сожалением замечая всё сильнее захватывающее их разумы невежество людей. И он продолжал существовать и не сходить с тех рельс, на которых ехал уже множество лет. Ведь это – протоптанная и проверенная сотни раз каждым из его команды, как старой, так и новой, тропа, и что-то менять не имело смысла.

Эдвард поначалу боялся принимать изменения, последовавшие с приходом Стида в его жизнь, как игнорировал тряску на корабле. Но он не мог проигнорировать количество книг, набранных на борт. Ни разу, сколько ни пытался, эта затея не увенчалась никаким успехом. И, уже даже сказав, что восхищается их количеством, Эдвард продолжал открывать для себя какие-то новые истории, заботливо сохранённые его когда-то точно так же, как и он, проводившими свои дни посреди безграничного моря предками, которые не видели смысла в своей жизни без океана. В этом они с Эдом были похожи. И каково его удивление было, когда Стид притесался сюда же, не отходя ни на шаг.

Конечно, это был его корабль, и он имел право делать, что душа пожелает, но Эдвард поначалу по привычке держал нож на поясе. Нет, он не боялся. И навредить Стиду, который явно ему приглянулся, не собирался.

И в его планы точно не входили вечерние посиделки за очередной книгой.

Стид неторопливо выводил буквы в своём дневнике, как делал каждый вечер, даже если это была простая точка, короткая черточка или прочерк напротив даты, знаменовавшие то, что в конкретный день не происходило ничего экстраординарного.

– Стид? - покачивая в пальцах бутылку почти закончившегося дорогого виски, словно внутри был корабль, а он сам резко стал великаном, вызывающим шторм, позвал Эд. Несколько последовавших секунд утонули в тишине, и Эд просто ждал, пока скрип по бумаге прекратиться. Второй капитан в прошлом ещё более досконально вёл документацию, но, Эдвард не мог не заметить, пиратство влияло на него благоприятным образом. Тот чуть заметнее вытянулся в плечах, стал спокойнее чувствовать себя на палубе, да и прекратил таскать за собой дневники. Записи оставались неизменной его частью, но перестали быть доминирующей, ради которой Стид когда-то ожидал скорейшего наступления темноты.

– Да, Эд? - поставив перо обратно в чернильцу, он обернулся, с улыбкой глядя на пирата, разлегшегося на диване. - Ты хотел что-то спросить?

– Вообще да, ты никогда не хотел, скажем... - чуть замялся Чёрная Борода, подбирая слова, чтобы выразиться предельно точно, - роман? Или просто книгу, повесть или сборник песен. Многие из капитанов в море в период затишья не брезгуют начать нечто подобное, если писать умеют, конечно. Хотя их и это не останавливает, по правде говоря, всегда найдётся раб, который сделает все за него, лишь бы избежать линчевания...

– Я-я понял, - оборвал Эда Стид, пока тот не стал описывать в красках все тонкости искусства пыток, и следом приподнял ладонь, сжатую в кулак, чтобы опереться на неё. - Да, я думал об этом пару раз, особенно когда понял, что после моей смерти объективно ничего и не останется, а это – небольшая, но все же возможная гарантия того, что меня не забудут окончательно.

У Эдварда невольно и беспардонно побежали мурашки по спине: безобидный с виду разговор резко перерастал в обсуждение будущего завещания Боннета, и не сказать бы, что было тем, что это являлось именно тем, что Эд хотел бы слышать или знать при жизни. Но менять курс на противоположный было поздно, и он, кивнув, продолжил расспрос:

– Так всё-таки начал?

– Не-а, - покачал головой Стид. - Не смог найти нормальные слова для начала первой же главы и первой же страницы, на этом мой запал в тот раз кончился.

Разочарование читалось во всем образе сидящего неподалёку человека, и Эд потянулся, чтобы сжать его бедро в поддерживающем жесте. Стид робко улыбнулся ему, уже думая заканчивать эту тему, и даже составил в голове слова, уже готовые слететь с языка, как пушечное ядра, но Чёрная Борода не смог больше этого терпеть, а как закрывать это обсуждение попросту не знал. Поэтому мужчина резко подскочил с места, не давая второму капитану времени опомниться. Он начал копаться в шкафчике, куда Стид обычно убирал свои приспособления для письма.

– Эд, что ты... - не успел закончить предложение Стид, как перед ним на столе опустилась небольшая стопка бумаги, в паре мест уже погрызенной заблудшей крысой, и ещё одна чернильница.

– Ну так давай начнём его, любовь моя, - шустро предложил Эд, присев рядом с его стулом на корточки и взяв его руки в свои, чуть сбавляя напор. - Если, конечно, ты всё ещё хочешь. И захочешь, ну... начать это вместе со мной.

– Эд, - мягко обвел его взглядом Стид. В глазах читалась благодарность. - я буду рад начинать с тобой любой из проектов. Ведь это ты... и это я. Несомненно, вместе у нас получится куда лучше, чем вышло у меня изначально, когда была только проба пера.

Последовал смех, и Эд чуть снова не залюбовался на ослепительную улыбку, которой только его в этой комнате щедро одарил Стид. Его руки потянулись к наименее убитому листу, и обсуждение касаемо книги официально началось. Они оба сошлись на самом оптимальном варианте, чтобы дать название, как только их детище будет, по их мнению, логически закончено. А следом за хорошим началом вдруг стали разгораться споры, в которых каждый отстаивал свой угол. То самому пирату одно было не то, то Стид не соглашался со словом, придираясь к уместности употребления. Беззвучно они сошлись лишь в одном: они хотят построить в своём романе мир куда лучше, чем тот, в каком они жили, и определились, что это точно будет романтическая история, пронизанная солнцем, тёплыми эмоциями и истинным умиротворением, что при этом не будет никому (было маловероятно, что кто-то это увидит, но всё же) казаться занудным или скучным. По крайней мере, по меркам Чёрной Бороды и Джентельмена-пирата, жизнь которых в целом сложно было описать словом "тягучая" или "нудная", роман о любви, возрожденной заново из пепла и произраставшей в период долгожданного отпуска (Эд был рад, что узнал, что это такое, в процессе написания, Стид хорошо объяснял), выходил чертовски ярким.

Эдварду казалось, что он сам по себе уже попал в дешёвый романчик, продающийся на редко встречающихся в их краях курортах для богачей, ни разу не бравших их в руки, и рассказывавший историю супружеской путешествовавшей пары. Скупать барахло – престижно, и в их обязанности не входило использовать купленное по назначению хотя бы раз.

Стид был другим. И Эдвард наслаждался тем, как тот корпел над собственным романом, что, Боннет знал, останется в этой каюте навсегда и о его существовании не будет подозревать никто.

Кроме Эдварда Тича, настоявшего на том, чтобы сделать главного героя пожестче, а его возлюбленную – весьма хорошенькой и при этом начитанной блондинкой.

Chapter Text

Эдди всегда жил по своему стабильному расписанию, которое методом проб и ошибок в концов было составлено и подобрано под его темперамент и стиль жизни. Где-то более долгий перерыв на обед, где-то время на новый фильм, но большая часть всегда была посвящена его работе, что была чрезвычайно важна для него. И всегда было два будильника с утра с разницей в десять минут с понятным только Эдди пояснением к каждому: первый стоял для того, чтобы разбудить голову, которой предстоит интенсивно работать ближайшие восемь часов как минимум, а второй – чтобы дать небольшой пинок самому себе под задницу, окончательно поднимая с постели.

Когда в его жизнь резко ворвалась чёрная жижа, не понимавшая слова "нет" (справедливости ради, в начале оно вообще мало что понимало, кроме "жрать" и "побыстрее", а в остальном с английским у гостя в теле журналиста было туго) вся его рутина резко канула в небытие.

Веном довольно быстро стал наводить свои порядки, даже если сам Эдди об этом не подозревал, и первый звоночек появился ровно в тот момент, когда им обоим пришлось впервые вместе подниматься на работу после небольшого отпуска, взятого Эдди специально, чтобы успеть приспособиться. И на которую впоследствии Брок чуть было не опоздал, отчего весь день злился на симбиота и даже не дал ему отведать лишнюю плитку шоколада на ужин, отчего внутри Веном сначала нацелился на печень носителя, а потом, когда мозг послал импульс о поиске лекарства от паразитов, улегся и сжался тёмным комком внутри Эдди.

Он чувствовал Венома вместе с его эмоциями, и это угнетало. И тем не менее на следующее утро Эдди смог подняться вовремя, пожертвовав только одним из двух будильников.

Следующее неудобство касалось и времени его работы. Веному почти в любой момент могло приспичить поесть свежего мяса или сладкого, а у Эдди не было возможности сразу потакать его капризам. И именно на этой почве разрастались многие их конфликты между собой, если не брать в учёт другие, касавшиеся выбора сериала или фильма на вечер.

Эдди неожиданно вдруг вообще потерял контроль над собственным телевизором, что ему совершенно не нравилось, и он начинал усердно сопротивляться. Это продолжалось ровно до тех пор, пока он не сдался, приняв свое уже изначально понятное поражение и попытавшись загнать лёгкое раздражение и разочарование вглубь. Но Веном уловил его эмоции, и вскоре они снова нашли, на каком перепутьи остановятся, выбрав вариант с составлением расписания просмотра.

И раз уж Эдди так нравится составлять себе графики, то Веном доверил это ему, за что мужчина, бесспорно, был благодарен.

Той же участи коснулось и его время жизни, до ужаса сьехавшее в сторону из-за симбиота, который сам решал, когда идти геройствовать и рисковать чёрной задницей (Эдди множество раз пытался убедить себя, что когда говорил это, он не становился расистом), а когда сидеть дома и пугать любопытных соседей, решивших в четыре утра понаблюдать за жизнью соседей через дорогу, о чем почти сразу жалели, стоило лишь встретиться взглядом с белыми, с виду бездушными глазами.

Постепенно у них у обоих выработалось новый график, нигде не записанный, но практически всегда бесприкословно соблюдаемый ими обоими. Он чётко разграничивал, когда Веном мог вылезать, а когда нет, чтобы Эдди мог поспать ночью, а симбиот, в свою очередь, не привлекал лишнего внимания к их особе посреди белого дня, удовлетворенно нежась внутри организма своего носителя и по счастливой случайности друга, переваривая свой плотный завтрак-тире-ужин, о составляющих которого Эдди мог только гадать (чего даже не всегда жаждал узнавать).

А потом случилась их последняя битва, что повлекла за собой неисправимые последствия в лице безвременной кончины Венома, его слезливого прощания и давящего одиночества, свалившегося на Эдди одним махом, как однажды сам симбиот на него.

И вот Эдди откатился к началу, к чёртовой черте, после которой стояла его новая, уже канувшая в лету жизнь, которую они могли бы прожить с Веномом. Было бы неплохо, и над этим Эдди непрерывно думал.

Первый же поход в свою собственную квартиру, где он так давно не появлялся, закончился неконтролируемой вспышкой гнева, что повлекла за собой появление широкой дыры в кухонном шкафчике и разбитые до крови костяшки, которые ныли весь оставшийся вечер. Эдди не мог смириться с тем холодом, который окутал все его тело, с беспомощностью, наконец добравшейся до него, и отчаянным желанием повернуть время вспять, чтобы никогда не встречаться с Веномом. Стереть себе и ещё сотням людей память, быть может.

Чтобы не думать. Не сидеть посреди захламленной кухни, скрутившись в тугой комок и хватаясь за живот, словно тот отвечал ему спазмами, хотя единственным болезненным спазмом отзывалось его сердце. Но слезы высохнут, он знал, и наступит следующий день. Следующий год, если дела пойдут вгору.

И он наступил. Эдди вновь вернулся к работе журналиста, начал посещать спортивный зал куда чаще, чем раньше, чтобы не давать мыслям передышки, ведь иначе он бы снова сорвался. По утрам звучал уже один назойливый будильник, и его хватало, чтобы подорваться почти на ультразвуковой скорости с места. Эдди уходил на пробежку, забегая в одну и ту же кафешку, куда они всё откладывали сходить вместе, будучи занятыми спасением мира, и брал один и тот же кофе с, наверное, тонной шоколадной крошки, от сладости которой сводило зубы уже после нескольких глотков.

Эдди не всегда хватало на весь стакан, но он продолжал его брать, не желая забывать, сколько сахара было у него в крови когда-то из-за Венома ежедневно.

Он пытался жить. Правда пытался, ради симбиота, которого рядом уже даже не было, а он не мог материализоваться посреди комнаты в какой-то момент.

Жаль, - думал Эдди.

И лишь по ночам его время от времени мучала бессонница. Если быть откровенным, почти всегда. И Эдди убийственно устал от постоянно щемащего в груди ощущения покинутости. Время от времени ему могло даже сниться что-то, что ощущалось как послание из прошлой жизни. Мозг любезно подписывал самому себе приговор на страдания, и Эдди, увы, не мог ничего сделать, лишь продолжая бояться того, что мог бы увидеть, когда заснёт.

Его держало на плаву лишь то, что хотя бы через эти кошмары он мог продолжать видеть Венома.

Но Эдди не прекращал надеяться, и, в конце концов, каждое из его не покоряющихся апатии предчувствий сбылось даже лучше, чем он мог бы себе представить даже при самом лучшем раскладе карт его жизни.

А в один день он понял, что вновь не один. Знакомое обволакивающее чувство поглотило его изнутри, согревая давно охладевшее сердце и возвращая жизнь в остекленевшие глаза, а хриплое "Привет, Эдди" заставило его начать думать, чего ему хочется больше: обнять паразита или самолично убить.

Но Эдди радовался, что Веном вернулся, чтобы вновь ломать весь его график к чертям собачьим.